Аннотация: Действие романа происходит в Южной Индии и на Цейлоне в середине XIX века, после подавления восстания сипаев 1857 года. Индийцы, преданные принцу Нана Сахибу, и примкнувшие к ним европейцы продолжают борьбу против господства англичан. Герои романа, скрываясь от преследований, борются с постоянно возникающими опасностями, обходят коварно расставленные ловушки, разрушают хитроумные козни врагов. Обстоятельства вынуждают Сердара и его товарищей постоянно менять места своего пребывания, что позволяет автору, отменному знатоку Индии, нарисовать красочные картины природы, дать захватывающие эпизоды с индийскими животными, провести читателя запутанными переходами заброшенных подземелий и дворцов, а также познакомить его с фактами из истории Декана, с народными обычаями и поверьями, с мрачной деятельностью тайных индийских обществ. --------------------------------------------- Луи Жаколио СЕРДАР (В трущобах Индии) Индией очарованный Вы, читатель, взяли в руки книгу необыкновенного человека. За пятьдесят три прожитых им года он многое успел в жизни: был и преуспевающим колониальным чиновником, и неутомимым путешественником, и бесстрастным ученым-анализатором, но свое жизненное призвание нашел за писательским столом. Луи Жаколио был достаточно плодовитым автором: только в русском переводе собрание его романов (а это далеко не все из созданного им) составило восемнадцать томов. При жизни Жаколио охотно читали, и не только на родине, а всего через пару десятилетий после его смерти почти напрочь забыли… Видимо, не совсем заслуженно. Безусловно, его художественные произведения не причислишь к шедеврам мировой литературы, но любителю приключений в стиле «ретро» они еще могут доставить немало волнующих часов. К тому же они изобилуют массой интересных подробностей – не выдуманных, а увиденных в реальной жизни далеких стран самим автором. Его научные произведения (точнее, по нынешним меркам, научно-популярные) не исчерпали себя со сменой веков, и если выводы, содержащиеся в них, далеко не всегда соответствуют современному уровню знаний, то детали, россыпь подробно описанных фактов интересны самым взыскательным исследователям. В первую очередь это касается произведений о стране его мечты, самого любимого им края в мире, с которым навеки подружился его ум и прочно срослась душа – вожделенной многими «страны чудес» Индии… Эта цветущая земля издавна привлекала европейцев: от темных времен Ксиракса, первого грека, побывавшего в Индии, и блистательных военных походов Александра Македонского, странствий Афанасия Никитина и Башку да Гамы. Прежде всего европейцев будоражили слухи о сказочных богатствах Индии, золоте и драгоценностях. Потом проявили свою магнетическую силу религиозные и философские идеи… В Европе пробудился серьезный интерес к индийской культуре. В 1795 году французское республиканское правительство основало школу живых восточных языков. В 1786–1801 годах Анкетиль-Дюперрон перевел Упанишады, древние религиозные гимны индийцев. В 1814 году в Коллеж де Франс была открыта первая в Европе кафедра санскрита. Все вышесказанное имеет самое непосредственное отношение к автору «Сердара». Луи Жаколио, родившийся в 1837 году в маленьком французском городке Шароле, с гордостью писал о своей профессии: «…специальность моя по изучению древней Индии». Откуда у него возник интерес к столь далекой от повседневной жизни области знаний? Шароль – скромный городок в самом сердце Франции, в горах на пограничье Оверни и Бургундии, у слияния двух небольших речек Арконса и Семанса. В прошлом веке в нем обитало около трех тысяч жителей. Несколько мельниц, свечной заводик, маслобойня, пивоваренный, кожевенный и фаянсовый заводы, каменоломни – вот и все, чем была замечательна эта округа. Ничего необычного, зовущего за пределы повседневности. Да, случались еще крупные ярмарки скота, но они тоже не нарушали провинциального покоя. Откуда же у мальчишки из сонной европейской глухомани столь сильное влечение к дальним странам, к путешествиям? Впрочем, в этом есть закономерность столкновения творческой личности и рутины, выбора между контрастами. Очень возможно, что у Луи Жаколио все началось так, как в его романе «Грабители морей». «От своего тестя… почтенный клерк унаследовал несколько томов иллюстрированных рассказов о путешествиях и всегда желал убедиться воочию, действительно ли изображенные там дикари таковы, какими их рисуют…» О жизни Жаколио почти ничего не известно, кроме его послужного списка. Правда, кое о чем можно догадаться, по крупицам собрав откровения и обмолвки, рассеянные по его произведениям. Как он учился? Мы этого не знаем. Был ли послушным, трудолюбивым, усидчивым? Вряд ли. Иначе не представил бы суду читателя симпатичного подростка Джека Ольдгама: «Джек был шаловливый мальчишка одиннадцати лет, который раз пять на неделе убегал из школы, чтобы пускать по лужам доски, привязанные на веревке. Папенька называл это ранним проявлением склонности к благородному поприщу моряка». Сравните с описанием ученических лет одного из героев «Сердара», провансальца Барбассона. Подобные совпадения не бывают случайными. Как бы там ни было, но самостоятельную жизнь Жаколио начинает правительственным чиновником. Родная земля его почему-то не устраивает, и он отправляется в «заморские территории». Впрочем, в середине прошлого века подобное место не считалось «лакомым куском». В своих сочинениях писатель далек от восторга при описании процедуры колониального набора, а будущих администраторов далеких краев описывает совсем не в розовых красках: «В морской службе бывает пора, при наступлении которой периодически выползают жалкие пресмыкающиеся из тины гаваней и неисследованных глубин административных трущоб; это та пора, когда следует отправление в колонии». Исчерпывающая характеристика! Однако Жаколио к таким чиновникам не принадлежал. Это мы можем утверждать с большой долей уверенности. На место своей службы, во Французскую Индию, он прибыл, видимо, после окончания одного из упомянутых востоковедческих учебных заведений. Он неплохо знал «язык богов» санскрит (позднее в книге «Индоевропейские и африканские традиции» Жаколио опубликует краткую санскритскую грамматику), а также некоторые живые языки Индии, прежде всего – хиндустани и тамильский. К Жаколио с полным основанием можно отнести те слова, которыми он характеризует Сердара; «…Он был не из числа тех вульгарных авантюристов, которые бегут к чужеземным берегам из-за недоразумений с правосудием собственной страны». Служба писателя начиналась в административном центре французских колонистов, в Пондишери, «самом восхитительном городе Востока». Позднее он восторженно опишет его в «Сердаре»: «Невозможно смотреть на этот город и не залюбоваться им, жить в нем и не любить его, уезжать из него и не хотеть вернуться… Вернуться навсегда». Красоты природы, мягкий климат, размеренная спокойная жизнь не могли стереть в душах колонистов воспоминания о прежнем колониальном могуществе Франции в Декане, от которого к середине XIX века сохранились лишь жалкие остатки. Эта горечь то и дело прорывается в произведениях Жаколио. Немало ее и в «Сердаре». «…Не могу забыть, что Англия в течение нескольких столетий постоянно пользовалась самыми тяжелыми событиями нашей истории, чтобы разорить Францию, вырвав лучшие жемчужины из ее колоний», – сетует Фредерик Де-Монморен. Правда, писатель сильно преувеличивает и размеры французских владений, и характер подчинения местных феодальных властителей европейцам. Кажется, соответствие своих представлений исторической реальности его здесь совершенно не волнует. Он верит полулегендарным преданиям, а на всякое возражение у него уже готов ответ, который впоследствии он вложит в уста одного из персонажей «Грабителей морей», мистера Фортескью: «Горе тем народам, которые не умеют хранить своих преданий!» Французский колониальный чиновник вообще не склонен был докапываться до истины. Идеал такого служаки выражает персонаж романа «Берег слоновой кости»: «… Величие, силу и прочность французской администрации составляет то, что ее члены знают только официальную правду, а официальная правда – это воля начальства. Мы – орудие правительства». Учитывая быстрое продвижение по службе Жаколио, он не слишком далеко отклонялся от этого идеала: 1865 год он встречает советником-аудитором апелляционного суда в Пондишери, 1866-й – судьей, в 1867 году его переводят председателем суда в Чандернагор. Впоследствии писатель даст этому городку такую характеристику: «Наша маленькая столица на берегах Ганга. Здесь все говорит вам о Франции. И нигде нет такой роскошной растительности, такого кроткого и прекрасного населения». А потом он несколько лет провел в той же должности на различных островах Полинезии. Однако рутинным путем чиновника-администратора Жаколио все же не пошел. Природная любознательность, желание понять культурные традиции народов, среди которых ему пришлось жить, открыли пытливому уму и чуткой душе будущего писателя необычайный мир. Странным, верно, казался своим сослуживцам этот молодой судейский чиновник. Он рылся в архивах, изучая историю страны, вступал в беседы с туземцами различных рангов и каст, расспрашивая об обычаях, выслушивая – и не один раз – старинные легенды. Он не сидел на месте, используя даже собственный отпуск для путешествий по стране: к развалинам Голконды, в Биджапур, к пещерным храмам Эллоры и Карли, в Бомбей и Гоа, на Цейлон… Оказавшись, скажем, в Чандернагоре, Жаколио при первой же возможности отправляется на два месяца вверх по Гангу, в священный Бенарес (Варанаси), где знакомится со знаменитым факиром Ковиндасами, который демонстрирует любознательному французу искусство индийских «очарователей», а молодой европеец тщательнейшим образом наблюдает за чудесами, подробно описывая то вызывание духов предков, то угадывание задуманных слов и фраз, то закипание воды после возложения туда факиром своих рук, то явление левитации… Будучи «закоренелым рационалистом», как он назовет себя потом в одной из своих книг, Жаколио отказывается верить в сверхъестественность увиденного: «Мы ничего не утверждаем на основании большинства тех странных явлений, которые мы намереваемся описать. Их можно объяснить чем угодно, необыкновенной ли ловкостью, приобретенною долголетними упражнениями, или же шарлатанством и даже галлюцинацией; но чтобы быть вполне беспристрастными и правдивыми, мы должны заметить, что, несмотря на строжайший контроль, которому охотно подчинялись все факиры, нам никогда не удавалось хотя бы одного из них на месте уличить в обмане, что, однако, мы вполне допускаем, не может еще служить неоспоримым доказательством их правдивости». Жаколио не относит себя к последователям спиритизма, он остается только «повествователем фактов». «Не действует ли в тебе во время чудес какая-нибудь сила?» – задает Жаколио прямой вопрос факиру. И Ковиндасами отвечает: «Это не какая-нибудь естественная сила… Я простое орудие». После подобных бесед Жаколио делает достойный всякого рационально мыслящего человека вывод: «Я убежден, что со временем человек откроет силы и законы, которых теперь и не подозревает, и на что в настоящее время смотрят, как на пустые бредни, в недалеком будущем обратится в неоспоримую действительность». Позднее, уже в Европе, осмысливая сделанные в Бенаресе записи, Жаколио рискнет сделать прогноз: «Кто знает, быть может, эта «психическая сила», как ее называют англичане, или, по выражению индусов, «агаза», то есть сила моего «я», которую развивал передо мною простой факир, станет со временем одною из величайших сил человечества». Но это – в отдаленном будущем, а пока Жаколио исследует иерархию жрецов и факиров, выясняет их обязанности, взаимоотношения «посвященных» со всем индийским обществом и приходит к вполне современному выводу, что во всем этом, как видно, существует определенная организация, имеющая целью, опираясь на касты, поддерживать духовную власть над всей остальной массой населения. Примеры подобных организаций читатель найдет и в «Сердаре». Отношение к «явлениям», то есть к чудесам странствующих факиров, весьма показательно для взглядов Жаколио на всю духовную жизнь туземцев в любом уголке планеты. Вспоминая свою службу в Полинезии, Жаколио писал: «В течение двух лет раз в месяц я проделывал путь от Таити до Моореа. Я отправлялся в пироге с пятью туземными гребцами. Обычно я садился возле рулевого и заставлял его рассказывать». В результате встреч и бесед во время службы в Полинезии родилась книга «Питкернское преступление», где автор не только пространно и популярно пересказывает нравы и обычаи затерянных в океане островов, но и с негодованием говорит о далеко не безгрешном поведении европейцев в этих райских уголках. В этой книге Жаколио, пожалуй, первым из европейцев подробно описывает полинезийский пантеон. Существенно, что Жаколио попал в Полинезию после долгой жизни в Индии и неоднократных посещений Цейлона. Это помогло ему найти параллели в культуре и обычаях между двумя регионами. У Жаколио всегда вызывали возмущение «туристские» теории, то есть взгляды, пропагандируемые учеными-верхоглядами, пробывшими в «изученной» стране всего несколько дней, а то и часов, причем – в каком-нибудь крупном, наводненном чужестранцами порту. Его точка зрения в этом вопросе была выражена совершенно определенно: «Чтобы изучить иностранную цивилизацию, какой бы недоразвитой, какой бы примитивной она ни была, надо сначала освободиться от предрассудков собственной цивилизации. Это происходит только после долгих лет проживания в стране, когда говоришь языком окружающего населения, когда начинаешь его любить, когда твой ум покрывается солидным налетом космополитической терпимости, когда становится возможным хорошо понять их обычаи, их древние традиции, гражданские и религиозные, и описать пером ученого, не подверженного ни энтузиазму, ни невежественному поношению». Именно отсутствие такого подхода, поверхностность приводят к ложному отождествлению сходных признаков по внешнему виду, к ложным выводам, как это произошло, по мнению Жаколио, с гипотезой о происхождении полинезийцев от выходцев из Латинской Америки. Жаколио много странствовал, но всепобеждающей его любовью по-прежнему оставалась Индия. Известно, что первая увиденная в жизни чужая земля оставляет наибольшее, часто неизгладимое впечатление, особенно если встреча с нею произошла в молодости. Необычайное богатство растительного и животного мира, контрастные переходы из сумрака джунглей в многоцветный солнечный мир, обилие ярких красок дня и очарование тихих теплых ночей покорили Жаколио. Он восторгался великолепными древними храмами, их замысловатым декором, украшающей их диковинной скульптурой. Он любовался роскошными дворцами знати, видел и ужасающую бедность простых тружеников. Жаколио внимательно присматривался ко всевозможным проявлениям народной жизни: повседневной суете, блистательному расточительству пышных праздников, народным песням и пляскам, таинственным религиозным обрядам, торжественной мрачности похорон… Индия очаровала скромного судейского чиновника, пробудила в нем влюбленного поэта. Не назовешь иначе, чем признание в любви, восторженный гимн священному городу Бенаресу, которым открывается роман «Факиры-очарователи»: «Невозможно остаться бесчувственным при виде дивной панорамы: храмы, башни, длинные колоннады, высокие набережные, террасы с балюстрадами, и все это в сочетании с пышной листвой баобабов, тамарисков и бананов; волшебное, дивное зрелище представляет собою сочетание величественных деревьев, осыпанных кистями цветов, и всех этих зданий, покрытых скульптурными украшениями. Здесь соединились искусство рук человеческих с красотою и очарованием природы». Да, Жаколио влюбился в Индию, но из множества ее уголков он больше всего обожал те края, что раскинулись к югу от Пондишери, до самого мыса Коморин. Влюбленность Жаколио в Индию, в ее народ была бы, вероятно, неполной, неискренней, если бы он не страдал вместе с ее народом от гнета колонизаторов. Жаколио, несмотря на всю свою широту взглядов, считал европейскую цивилизацию принципиально иной, чем индийская, зашедшая в тупик и уже не могущая вывести туземцев на путь прогресса. Однако объективность исторического развития вынуждает индийцев какое-то время выносить правление европейцев. Тем более что «на берегах Ганга и Годавери не знают, что такое национальность, и для индуса нет никакого бесчестия в подчинении иностранцу, пока он остается свободным в своей хижине и в своем храме». Посягательства на личную свободу индиец никому не прощает. Будь это взятие Дели англичанами 20 сентября 1857 года, когда «красные мундиры уничтожили всех жителей Дели, даже тех, которые и не думали о каком-либо восстании». Или идет ли речь о жестокостях португальской инквизиции, обращавшей в христианскую веру при помощи ужасных пыток и членовредительства. Гарантию личной свободы каждого гражданина Жаколио считает общечеловеческим законом. Англичане, как судил Жаколио, подавляли естественные права индийцев (примеры этого читатель не раз найдет в «Сердаре»), поэтому они стали главными их врагами. Конечно, здесь необходимо сделать поправку на постоянное соперничество Англии и Франции – как в Европе, так и в колониях. Как патриот своей страны, Жаколио противопоставляет всему французскому все английское. Естественно, первое со знаком «плюс», второе – «минус». Он готов язвить, готов уколоть англичан по любому поводу. Вот, например, характеристика героя из «Берега черного дерева»: «Как все англичане, Голловей обладал способностью принимать участие в делах расчета и в праздных вопросах так называемого чистого чувства. Предпринимая плавание для торговли неграми, он восторгался по дороге высокими собственными речами о человечности, которые составляют неизбежную часть английского воспитания: их вбивают в голову маленьких Джонов Булей с помощью специального метода обучения, ни лучше, ни хуже, чем приучают собачек плясать на канате или приносить брошенную вещь». Разумеется, писатель не был каким-то англофобом. Просто надо учитывать, что писал он для французского обывателя, которому Англия представлялась «врагом номер один» на международной арене. Эти представления стали в конце XIX века частью государственной политики Франции. Всего через десяток лет после опубликования «Сердара» напряженность в англофранцузских отношениях выльется в открытый конфликт, так называемый Фашодский инцидент, чуть было не приведший к войне между этими государствами. Очень ожесточенной была борьба англичан с французами в Индии. Закончилась она поражением французов, потерявших львиную часть своих владений. Больше того, они были сильно ущемлены в правах и на оставленных им жалких клочках. «Договоры 1814 и 1815 годов запрещают нам производить какие-либо фортификационные работы, содержать какую-либо вооруженную силу, кроме полиции, а в случае угрозы войны между двумя державами англичане имеют право немедленно захватить все наши колонии, однако не рассматривая в качестве военнопленных служащих французской администрации…» – пишет Жаколио в «Путешествии к руинам Голконды». В 1872 году, уже закончив службу в колониях, Жаколио возвращался на пакетботе из Северной Америки в Европу. Случайно на судне оказался высокий британский чиновник, давний знакомый бывшего судьи по его службе в Индии. Завязалась беседа, и англичанин довольно убедительно доказал невозможность возвращения французов в захваченную британцами Индию. Жаколио и сам был согласен с ним. У Франции, разгромленной в войне с Пруссией, не было никаких реальных шансов на подрыв господства англичан в Индостане. Для Жаколио становилось все более ясно, что последнюю такую возможность французы упустили в годы восстания сипаев. Этими настроениями полон роман «Сердар». Итак, Франции не суждено стать первой силой на Индийском субконтиненте. С тем большей надеждой смотрит Жаколио на неустанно усиливавшуюся в те годы Россию. «Могущество России без шума распространяется на две части света, охватывает их своими длинными руками и приготовляется разыграть на суше ту же роль, какую Англия желает играть на море», – пишет Жаколио в «Питкернском преступлении». В «Путешествии в страну факиров-очарователей» он выражается еще определеннее: «Не пройдет и века, как Россия отнимет у Англии Индию, а Америка ее первенствующую роль на море». Интересно, что в приложении к этой книге Жаколио публикует проект похода русских в Индию – договор двух императоров, Наполеона и Павла, заключенный в 1801 году. Российский монарх, как мы знаем, направил даже и казаков к границам империи потомков Аурангзеба, но насильственная смерть помешала ему ввязаться в эту авантюру. Мысли, выражающие надежду на приход русских в Индию, найдем мы и на страницах «Сердара». Этим пророчествам Жаколио не суждено было осуществиться. Однако Россия все же способствовала освобождению Индии от власти британцев, но иным образом – путем, о котором Жаколио не мог и подумать… Окончив службу в колониях, Жаколио еще несколько лет посвящает путешествиям. Он посещает Западную и Северо-Западную Африку (называвшуюся в те годы «Французской»), Америку, Австралию. Всего в странствиях по белу свету он проводит около десяти лет. И, как всегда в своих путешествиях, до тонкостей изучает местные растения, редких животных, выдающиеся сооружения. Но главной целью путешествий для него остается общение с местным населением, расспросы об их прошлом, чаще всего легендарном, наблюдения над обычаями, попытки проникнуть в сущность местных верований, религиозных обрядов. Потому-то книги, рожденные в результате этих странствий, очень похожи на произведения, посвященные Индии: в них собрано множество туземных легенд и историй, даны описания диковинных городов, порой давно покинутых жителями. Вернувшись на родину, Жаколио не раздумывает, чем заняться. Свой путь он уже выбрал. «Знание земного шара и человеческих рас, на нем живущих, всегда казалось мне самой важной из наук», – говорит Барте, один из героев «Берега черного дерева». Но именно эти слова выражают сокровенное желание самого Жаколио. Он решил, закончив странствия, рассказать об увиденном людям, «дать как можно быстрее географическое и историческое обозрение тех дальневосточных стран, которые объехал за долгие годы…». Писатель наметил план действий в двух направлениях. Прежде всего он занялся подготовкой популярных книжек. В 1875 году в Париже выходит его первый труд об Индии – «Путешествие к руинам Голконды». Читатели получили произведение, которое можно было бы отнести к жанру путевых заметок, если бы оно не было заполнено историческими, историко-религиозными и этнографическими экскурсами. В книге приводились отрывки из произведений классической индийской литературы, религиозные гимны, сведения об обрядах и религиозных церемониях. Были, разумеется, и рассказы о современной жизни обитателей Индостана, о диковинных растениях, об удивительных животных, населяющих труднопроходимые джунгли. Книга понравилась, и так был определен жанр, принесший автору известность сначала на его взыскательной к литературным творениям родине, а потом и в других европейских странах. Одна за другой появляются книги Жаколио: «Путешествие в страну слонов», «Путешествие в страну обезьян», «Путешествие в страну брахманов», «Путешествие в страну жемчужин», «Второе путешествие в страну слонов», «Путешествие в страну факиров-очарователей», «Путешествие в страну баядер». Некоторые книги выдерживают по три – по пять изданий. Имя Жаколио становится известно. Одновременно писатель работает и в совершенно ином направлении. Он обобщает и издает в виде блестяще написанных очерков сведения, собранные им в дальних краях. Первой такой книгой стал «Спиритизм в Индии». За ним последовали «Спиритизм в мире», «Парии в человечестве», «Фетишизм – политеизм – монотеизм», «Короли, жрецы и касты», «Правда о Таити». Жаколио издает книгу, названную им «Религиозные законодатели», в которой публикует биографии Ману, Моисея и Мухаммеда. Позднее за нею последовал цикл под общим названием «История Богов», где в сжатой форме он излагает сведения о культах Брахмы, Будды, а также древних богов – древнеегипетского Амона-Ра и вавилонского Бела. Выходят в свет под общим названием «История Азии» однотомники, посвященные Индии, Индокитаю, Китаю, Японии. Появляется фундаментальная работа о положении женщин в Индии и многие другие труды. Долгое пребывание в Индии, знакомство с ее древним языком, с написанными на нем классическими трудами, а также археологические открытия середины века выработали у Жаколио убеждение в первичности индийской культуры. Санскрит он считает «материнским языком» среди всех индоевропейских, а индийскую цивилизацию – прародительницей всех культур, всех цивилизаций на Земле. Он горячо спорит с неразделяющими его точку зрения: «Еще и сегодня большое число умов, скептических или поверхностных, вскормленных в наших специальных школах греческой традицией, возвращаются к Афинам, поддерживая тот анахронизм, что индийская цивилизация является только лишь отражением эллинской». В «Путешествии к развалинам Голконды» Жаколио причисляет себя к сторонникам гипотезы о существовании гигантского древнего континента, простиравшегося от Индостана до Борнео. Континент этот был заселен рутами (Жаколио, усмотрев здесь санскритский корень, переводит как «отважные»). Этот народ он объявляет предком древних индийцев. Руты, по Жаколио, достигли высокой степени развития цивилизации. Именно они изобрели санскрит, язык священной литературы, язык религиозной практики, а также – простонародный тамильский язык. Именно они дали индийцам Веды и законы, приписанные впоследствии Ману. В соответствии с этим Индия стала родиной и всех религий. Жаколио полагал, что христианство, иудаизм и ислам восходят к древним воззрениям рутов. Свою версию зарождения христианства Жаколио изложил в популярных монографиях «Библия в Индии» и «Кришна и Христос». Надо сказать, что взгляды Жаколио пользовались определенной популярностью у части ученых в конце прошлого – начале нашего века… Необходимо, наконец, вспомнить и о самом грандиозном замысле Жаколио. Он мечтал создать «универсальную» историю, то есть такой труд, который объединил бы в гармоничное целое естественные науки (космологию, физику, химию, геологию, биологию) с гуманитарными (археологией, этнографией, историей, социологией). Вот как излагает взгляды писателя по этому вопросу один из его героев: «…Отделять от земли существа, живущие на земле и под землей, писать их историю отдельно от истории земного шара, забывать о средствах их питания, о почве, которую они обрабатывают, о составе воздуха, которым они дышат, – это значит не заботиться о рациональной науке! Жизнь отдельная не может изучаться независимо от общей жизни». Жаколио создает план титанического труда, озаглавленного им «Естественная и социальная история человечества». В этом энциклопедическом собрании должен был воплотиться главный тезис, явно позаимствованный из индийского философского постулата: «Ничто не начинается и не кончается; жизнь и смерть являются лишь формами превращений». История была рассчитана на двадцать пять томов – исполинский труд, рассматривающий с единой точки зрения все развитие человечества. Писателю удалось выпустить только два тома. Первый из них назывался «Происхождение Земли и человека». В нем сжато излагались современные автору воззрения на мир звезд, воздушное и минеральное царство, растительную и животную жизнь, рассматривался первобытный человек. Том открывался страстным панегириком материалистической науке. Второй том получил название «Первобытный мир». В нем Жаколио напоминал законы природы, описывал доисторического человека и его предков, а также занимался разбором «законов истории», к которым относил не только религию, право на труд, происхождение власти, идею правосудия, но и географические факторы, влияющие на деятельность человека. Был сдан в печать третий том, но на этом сочинение «универсальной» истории оборвалось. Интересно заглянуть в творческие планы Жаколио: он предполагал посвятить отдельные тома основным этапам человеческой истории («Мир мифа», «Героический мир») или развитию крупных регионов планеты («Желтый мир», «Черный мир», «Мир миграций», «Индийский мир», «Славянский мир»…). Последний том получил название «Баланс Человечества». Разумеется, ни одному человеку не под силу создание подобного энциклопедического труда на основании только собственного научного багажа. И Жаколио, судя по вышедшим томам, намеревался широко использовать работы самых авторитетных специалистов. «Универсальная» история, таким образом, стала бы сводом достижений науки в той ее области, что изучает развитие общества… Собственно художественных произведений у Жаколио немного. Первое из них, «Песчаный город Эль-Темин», является как бы переходным от описаний индийских путешествий, проделанных лично автором, к путешествиям воображаемым, рождаемым художественной фантазией и приобретенной в библиотеках эрудицией – жанр, открытый во французской приключенческой литературе великим мастером Жюлем Верном. В «Песчаном городе» в действие искусно вплетена легенда о Мехмете бен Абаде. Как бы воспоминанием об индийских путешествиях стала вторая часть романа, целиком посвященная этнографическому и историческому описанию Марокко, сдобренному серией шутливых историй и происшествий. Два следующих романа, «Берег черного дерева» (1876 г.) и «Берег слоновой кости» (1877 г.), обычно издающиеся у нас вместе и под одним названием, написаны по-другому: это уже настоящие приключенческие произведения, созданные по установившимся канонам этого жанра; в них есть четкое разделение героев на добрых и злых, осуждение положительными героями темных сторон европейского колониализма; у персонажей этого типа проявляются демократические тенденции; текст содержит обилие эпизодов с бегством и преследованием, непрерывно возникающие опасности и, разумеется, счастливый финал, обязательно демонстрирующий осуждение зла. Кроме того, следуя примеру Жюля Верна, Жаколио вводит в роман ученых-энциклопедистов, которые время от времени сообщают своим спутникам (а фактически – читателю) те или иные научные сведения. Между прочим, Жаколио – с буквоедством какого-нибудь ученого педанта – не стесняется назвать источник своей информации. Например, в «Береге черного дерева» африканский погребальный обряд воспроизводится по запискам морского офицера Деграппре, опубликованным еще в XVIII веке, сведения о племени фанов даются по извлечениям из трудов этнографа дю-Шалью. Рассказывая о бегемотах, Жаколио ссылается на Аристотеля, Геродота, Плиния, Диона, Диодора Сицилийского и арабского врача Аб-дуллатифа… Впрочем, ссылки на ученых предшественников, даже самых высокочтимых, не всегда помогают. В научной точности, особенно в отраслях знаний, далеких от его непосредственных интересов, Жаколио заметно уступает своему великому собрату Ж.Верну. К сожалению, Жаколио не застрахован от ошибок. И вот в Африку он запускает тигров, в Индию – кайманов и ягуаров. В «Береге слоновой кости» тоже упоминаются кайманы. Путается очередность исторических событий… Но в той аудитории, для которой писал Жаколио, на такие мелкие огрехи не обращали внимания. Его романы и путевые очерки нравились. Прежде всего к ним привлекала легкость слога. Некоторые книги Жаколио выдерживали по три-пять падений. Писатель выпускает второй африканский цикл: «Путешествие к берегам Нигера», «Путешествие в таинственные страны», «Путешествие в страну рабов». Затем появляется роман «Ловцы жемчуга» и австралийская дилогия: «Юмористическое путешествие в страну кенгуру» и «Путешествие в австралийский буш». Все эти книги созданы за относительно короткий промежуток времени, за каких-нибудь семь-восемь лет, что свидетельствует об удивительной работоспособности и легкости письма Жаколио. Конечно, в те отдаленные времена, когда не было не только телевидения и кино, но и газетные фотографии почитались за большую редкость, уже самое простое описание далеких стран, сделанное хоть сколько-нибудь занимательно, быстро находило читателя. Этим объясняется быстрый успех Жаколио, в этом заключена и причина его быстрого забвения. Предпочитая описания, заменяя анализ событий их пересказом, следуя уже разработанным схемам приключенческого жанра, Жаколио так и не создал объемных человеческих образов, способных по глубине сравниться хотя бы с героями Жюля Верна. В конце восьмидесятых годов Жаколио пробует свои силы в детективном жанре («Месть каторжника» и др.), но особенного успеха эти произведения ему не принесли. Тогда он обращается к истории пиратов дальневосточных морей, создав роман «Затерянные в океане» в трех частях и историко-приключенческий роман «Грабители морей». В последнем из названных произведений, переизданном у нас в стране в 1991 году, Жаколио использует реальные исторические факты конца XVIII века о существовавшем в Европе преступном обществе. Отталкиваясь от них, он создает крупное произведение, где выводит целую галерею незаурядных личностей, отважных, дерзких, свободных духом и всегда готовых бороться с несправедливостью. Он сообщает немало полузабытых исторических фактов, хороши картины природы, описание морской стихии. Если считать, что в литературном произведении пейзаж должен создавать настроение, то Жаколио блестяще справлялся с этой задачей. Он был мастером пейзажа настроения, в чем легко убедиться, читая и роман «Сердар». «Грабители морей» стали одним из последних произведений Жаколио. Он умер в 1890 году, в расцвете, как говорится, творческих сил, только-только нащупав свою стезю в литературе, только начав создавать интересные художественные произведения. Предлагаемый читателю роман «Сердар» был написан в последний период творчества писателя, в 1888 году. Буквальный перевод французского названия романа – «Бродяга джунглей». Это не слишком благозвучно для русского уха, тем более неточно передает суть романа, поэтому переводчики всегда предпочитали искать замену. Первый перевод, выпущенный уже через два года после выхода оригинала, причем в сильно сокращенном виде, был озаглавлен «В трущобах Индии», что совершенно не соответствует ни названию оригинала, ни содержанию романа. Однако при очередном переиздании в 1910 году название было сохранено. Еще дальше от содержания романа было издание 1926 года, вышедшее тоже с большими купюрами – «За свободу Индии». При работе над настоящим изданием, после рассмотрения ряда вариантов, было выбрано название «Сердар», тоже не адекватное французскому, но тесно связанное с текстом романа, поскольку именно этим именем индийцы называют главного героя, Фредерика Де-Монморена, который участвует во всех событиях романа. Впрочем, автор в заключительной части романа открывает читателю, что его герой – реально существовавшее лицо. К моменту написания произведения он был еще жив, а поэтому настоящее имя героя заменено вымышленным. В основе сюжета романа – антианглийское восстание сипаев и события, так или иначе связанные с ним. В начале романа восстание даже названо общенациональным, а в оригинальном тексте оно нередко называется «революцией». На самом деле ни того, ни другого не было, и это очень хорошо сознавал Жаколио. Еще в середине семидесятых годов прошлого века в «Путешествии в страну брахманов» он писал: «Выступление 1857 года не было выступлением индийским, не было национальным восстанием; повторяю, что всякое действие подобного рода невозможно вследствие религиозного и социального устройства Индии. Этот бунт был целиком мусульманским. Это был последний вздох предпоследних завоевателей, которые пытались прогнать тех, кто их заменил». Да и в центре событий – образ европейца, который борется не за свержение всякого колониального ига на индийской территории. Напротив, он действует во имя свержения лишь английского владычества, за замену одних колонизаторов другими. В одной из последующих работ Жаколио четко обосновывает право Франции на колониальное присутствие в Юго-Восточной Азии. Глупо было бы ставить такие мысли в вину бывшему колониальному чиновнику. Здесь Жаколио лишь проявляет себя настоящим сыном «колониального» века. Итак, главным героем романа сделан человек, поставивший себе жизненной целью свержение английского колониального правления. Ради этого он готов на любые жертвы и лишения, на эти цели он тратит и свое состояние… Знакомая ассоциация может возникнуть у читателя. «Он ненавидел одну европейскую страну, в которую он ни разу не ступил ногой, несмотря на неоднократные приглашения. Он ненавидел Англию с такой же страстностью, с какой во многих отношениях преклонялся перед ней». Это – принц Даккар, знаменитый жюль-верновский капитан Немо! Правда, если Сердара к его борьбе с англичанами подтолкнула личная месть, то у Даккара иные мотивы: «В этом индусе, казалось, была сосредоточена вся ненависть порабощенной нации к захватчикам… Принц Даккар сделался рупором недовольных. Он зажег в их душах тот же огонь ненависти к угнетателям, который пылал в его груди. Он объехал всю Индию… Повсюду он будил воспоминания о героических днях восстания, поднятого Типосаибом против угнетателей». Принц Даккар – прямой участник восстания сипаев: «Он отдал все свое богатство, весь свой талант, всего себя без остатка этому восстанию». В этом жюль-верновский герой схож с Сердаром. «Он не щадил себя. Он дрался в первых рядах борющихся, много раз рискуя своей жизнью, как тысячи безымянных героев, поднявшихся на защиту своего отечества». Подобно Сердару, Даккар-Немо считает: «Если бы сипаи встретили поддержку извне, как они надеялись, быть может, Англии пришлось бы распрощаться со своими азиатскими владениями». Но если у Жюля Верна восстание сипаев стало лишь вставным эпизодом, объясняющим поступки героя, то Луи Жаколио весь свой роман посвящает попыткам индийцев освободиться от чужеземного господства. Хочется верить, что Сердар, этот незаслуженно забытый литературный герой, найдет дорогу и к сердцам читателей конца двадцатого века. Его есть за что полюбить… Наконец, надо предупредить читателя и о том, что Жаколио писал не исторический труд. В романе есть отступления от исторической правды. Часть из них упомянута в примечаниях, часть читатель, вооруженный современными, более глубокими познаниями, обнаружит и сам. Будь снисходителен, читатель, к подобным ошибкам, ибо сто лет назад и знания людей были иными, и воззрения на цивилизацию, на прогресс, на весь белый свет… Попытаемся при чтении романа представить себя в веке девятнадцатом. Повторюсь: Луи Жаколио достоин воскрешения из незаслуженного забвения, достоин дружбы современного читателя, если не большего… А. Москвин Часть первая ОЗЕРО ПАНТЕР ГЛАВА I Пик Адама. – Прибытие пароходов. – Озеро пантер. – Сердар. – Восстание сипаев. При первых лучах рассвета начинают вырисовываться перед нами еще неясные очертания безбрежной дали Индийского океана, спокойные и безмятежные волны которого лишь чуть-чуть морщинит мелкая рябь от дуновения свежего утреннего ветерка. Древняя Тапробана, Цейлон, волшебный остров, «Страна наслаждений», просыпается постепенно, по мере того как начинающийся день заливает своим светом его внушительные пики, покрытые вечнозеленой растительностью, его тенистые долины – прибежище диких зверей и его побережья, изрезанные бухтами, берега которых окаймлены кокосовыми пальмами. По всем тропинкам и дорожкам, ведущим из глубины острова к городу Галле, движутся толпы сингалов [1] . Легкие на подъем, мужчины и женщины несут на своих головах фрукты и овощи, циновки и глиняную посуду, шкуры тигров и пантер или другие местные товары. Они спешат, собираясь предложить все это многочисленным путешественникам, прибытия которых ждут сегодня. Наш рассказ начинается в первых числах мая 1858 года, в самый разгар индийского народного восстания [2] против английского владычества, и потому три парохода с солдатами и офицерами, с чиновниками гражданского ведомства и иностранными добровольцами, а также французский почтовый корабль «Эриманта», о прибытии которых было известно еще накануне, стояли на рейде и ждали, когда восход солнца позволит им пройти единственным узким каналом, ведущим в порт. В нескольких лье [3] отсюда, на одном из высоких плато Соманта-Кунт, покрытом почти непроходимыми девственными лесами, на берегу небольшого озера с чистой и прозрачной водой, прозванного местными жителями Озером пантер, стояли, опираясь на карабины, два человека. Один из них, казалось, с большим интересом следил в морской бинокль за прибытием пароходов. Недалеко от них стоял здоровенный с огромными щетинистыми усами, жесткими и густыми бровями махрат [4] и с помощью молодого, лет двадцати, малабарского [5] метиса, разводил из сухих веток костер для приготовления завтрака. Махрат был мужчиной в полном расцвете сил, лет около тридцати пяти, высокого роста, хорошо сложенный, с умным и энергичным лицом. Он сохранил все черты воинственного народа, который в течение трех четвертей столетия выдерживал натиск Ост-Индской компании [6] . Он унаследовал ненависть предков к притеснителям своей страны и не мог слушать разговоры об англичанах без злобной улыбки, что придавало его лицу выражение необыкновенной свирепости. Поэтому вообразите себе, какой непередаваемый восторг опьянил его, когда он получил известие о восстании, угрожавшем английскому господству, о восстании, в подготовку которого он и сам вложил все свои силы, начиная с того самого дня, когда Нана Сахиб [7] отдал приказание ввести в Дели войска сипаев [8] и восстановить царское достоинство старого набоба, потомка Аурангзеба (Великого Могола) [9] . При первом же известии о восстании он попросил у своего господина разрешения присоединиться к армии Наны, осаждавшей Лакхнау, но тот ответил ему: – Нет, Нариндра! – так звали махрата. – Мне понадобится твоя помощь. Более того, ты получишь еще не одну возможность удовлетворить свою ненависть к англичанам. Скоро мы сами будем под стенами Лакхнау. Нариндра остался и не раскаялся в своем повиновении. Молодой малабарец, помогавший ему в кулинарном деле, носил имя Ковинда-Сами, но в обиходе его звали «Сами» или «Мети», как обычно зовут домашних слуг, постоянно находящихся возле хозяина. Он был доверенным слугой своего господина. Два человека, которые стояли у последних уступов пика Адама [10] и наблюдали за входом в порт Галле европейских судов, казавшихся, благодаря расстоянию, лишь черными точками в лазоревом пространстве, заслуживают более подробного описания, потому что именно на них сосредоточивается главный интерес нашего повествования. Несмотря на бронзовый загар, наложенный на их лица долгим пребыванием под тропическим солнцем и служащий как бы отпечатком полной всевозможных событий и приключений жизни, в них с первого взгляда можно было признать людей, принадлежащих к белой расе. Старший, на вид лет сорока, был значительно выше среднего роста; хорошо сложенный, крепкий и энергичный, он непринужденно, с чисто военной лихостью носил классический костюм охотников и исследователей, путешествующих в бескрайних лесах Азии и Америки или в пустынях Африки: панталоны с гетрами до колен, охотничью блузу и большой крепкий пояс, к которому крепились револьверы, патронташ и охотничий нож, служивший при необходимости штыком. Его голову защищал традиционный головной убор «солас», выделываемый из сердцевины алоэ и окружаемый волнами белой кисеи для уменьшения воздействия резких солнечных лучей. Лицо этого искателя приключений выделялось, аристократическими чертами. Тонкие, шелковистые, закрученные кверху усы, темно-синие глаза, красивый рот, слегка насмешливая улыбка, и, наконец, все лицо его носило отпечаток редкой энергии и заставляло невольно вспомнить французского кавалерийского офицера. Наш герой действительно принадлежал к этой нации и, должно быть, служил когда-то в армии. Изысканные манеры, забота о своей наружности, несмотря на полную приключений жизнь, изящные выражения, которыми он украшал свою речь, все указывало на то, что он был не из числа тех вульгарных авантюристов, которые бегут к чужеземным берегам из-за недоразумений с правосудием собственной страны… Но каково его прошлое? Чем он занимался до своего появления в Индии? Разве бросают свою семью, друзей и отечество, не имея на то серьезных причин и надежды вернуться обратно? И когда, собственно, появился он в этой стране лотоса? На все эти вопросы никто не мог бы ответить, даже его товарищ, с которым мы скоро познакомимся. Вот уже много лет, как он скитается по большому полуострову Индостана и Цейлону вместе со своим верным Нариндрой, в помощь которому он взял молодого Сами. Еще в то время, когда его товарищ лишь собирался разделить с ним его таинственную жизнь среди джунглей. И никогда, даже в часы грусти и уныния, когда человек ищет близкого друга, чтобы открыть ему свое сердце, не позволял он себе обмолвиться ни единым словом о своей прошлой жизни или причинах, побудивших его покинуть родину. Даже имя его оставалось неизвестным. Индийцы звали его Белатти-Срадхана – буквально: чужестранец, странствующий по джунглям. Для своих слуг он был просто Сахиб или Сердар, т.е. господин или командир. Со своим товарищем он встретился случайно у крепостного вала в Бомбее, где в это время расстреливали сипаев, вместе с их женами и детьми. Их объединило чувство ненависти к англичанам, и он коротко бросил при знакомстве: – В детстве меня звали Фредериком. Зовите меня просто Фред в память этого счастливого времени. – All right! [11] Очень хорошо, master [12] Фред! – отвечал его собеседник. Это все, что узнал Боб от своего нового друга. Зато сам он до мельчайших подробностей рассказал ему историю всей своей жизни. Боб Барнет – так звали его – родился в Балтиморе. Его родители принадлежали к старинному американскому роду, и он, как настоящий янки [13] , не будучи стесненным никакими предрассудками, прошел через целый ряд занятий. В молодости он пас коров, затем работал дантистом, школьным учителем, журналистом, адвокатом, политиком и, наконец, поступил добровольцем в армию генерала Скотта во время войны с Мексикой в 1846 году и вернулся оттуда с эполетами полковника федеральной армии. Выйдя в отставку после заключения мира, он отправился в Индию и предложил свои услуги радже аудскому, армия которого формировалась французскими генералами Алляром, Мартеном и Вентурой. Раджа, любезно принимавший всех иностранных офицеров, назначил его главнокомандующим артиллерией, наградив званием генерала, дворцом, имением и рабами. Перед ним уже открывался путь к богатству и почестям, когда лорд Галузи, вице-король Индии, презрев все соглашения и высшие законы справедливости, конфисковал земли раджи аудского под тем лживым предлогом, «что бедный государь не умеет управлять своим королевством и что беспорядки, в нем царящие, служат худым примером пограничным с ним владениям Ост-Индской английской компании». Вот подлинные выражения этого безнравственного указа, узаконившего гнусное ограбление. Раджа, не желая напрасно проливать кровь своих подданных, отказался от трона, достойно и благородно протестовал против этого пиратского грабежа, для чего и отправился в Калькутту, где вместе со своей семьей был заключен под стражу во дворец у протоки Ганга. Генерал Боб Барнет получил приказ в двадцать четыре часа удалиться не только из дворца и столицы, но даже и из Аудского государства, под угрозой быть расстрелянным за мятеж, как сказал ему офицер, вручавший распоряжение. С этого дня янки жил только одной надеждой на мщение, и поэтому восстание сипаев, в котором, как мы увидим, он играл весьма выдающуюся роль, явилось как нельзя более кстати, чтобы дать возможность удовлетворения его ненависти. Боб был как в физическом, так и в нравственном плане разительной противоположностью своего товарища. Толстый, коренастый, широкоплечий, с громадным туловищем и короткими ногами, с головой, непропорциональной его росту, он был истинным представителем того англо-саксонского типа, который дал всей расе прозвище Джона Буля, т.е. Джона Быка. Насколько его товарищ, даже во время страшной опасности, был хладнокровен, спокоен и рассудителен, настолько бывший генерал короля аудского был вспыльчив, жесток и безрассуден. Сколько раз в течение девяти месяцев, когда они, как уполномоченные бывшего императора Дели, участвовали в партизанской войне против англичан, Боб подвергал их всех смертельной опасности. Только благодаря хладнокровию и мужеству Сердара их маленький отряд спасался от этой угрозы. Боб был по преимуществу человеком действия и при опасности не отступал ни на шаг. В своей безрассудной отваге он всегда был сторонником самых отчаянных планов, и иногда, надо сказать, невероятное безумие его замыслов приводило к успеху, так как враг не мог представить себе, что кто-нибудь отважится на такой шаг. Так, в одну прекрасную ночь Фред, Нариндра и он, переодетые «мали» и «дорованами», т.е. слугами, исполняющими самые отталкивающие обязанности, похитили из английской казармы в Чинчуре казну, состоявшую приблизительно из полутора миллионов золотых монет по двадцать шиллингов с изображением Ее Величества. Для этого, распределив между собой обязанности, они должны были пройти раз десять взад и вперед мимо часовых, которые, без сомнения, приняли их за слуг. Этот поступок и сотни других, еще более удивительных, стяжали им по всей Индии популярность как у англичан, так и у местных жителей. Вот почему губернаторы Калькутты, Бомбея и Мадраса, единственных городов, еще признававших английское владычество, оценили их головы в двести пятьдесят тысяч франков, что составляло целое море рупий. Четыре пятых этой суммы предназначалось за поимку только одного Сердара, тогда как Боб и Нариндра оценивались оба в пятьдесят тысяч франков. Этот способ, заимствованный из времен варварства и ставший обычным для английских властей, которые затем отказывались от сослуживших им службу агентов, привлек целую толпу негодяев. Индийские грабители и воры не блистали особой храбростью, а потому ни один из них не решался встретиться со страшным карабином Сердара, который одним выстрелом убивал ласточку во время полета. Однако Фреду и его друзьям предстояло вскоре встретиться с врагами более опасными. Агенты из местных жителей донесли им, что полковник Лоренс, начальник полиции территориального округа Бомбея, выпустил из тюрьмы целую сотню заключенных, принадлежащих к касте тхагов, или душителей, ярых поклонников богини Кали [14] . Он обещал им не только полную свободу, но также и деньги, назначенные в награду тем, кто доставит Сердара и его спутников живыми или мертвыми. Угроза эта, представлявшая куда более серьезную опасность, чем все те, которых им удалось избежать, казалось, не особенно испугала наших храбрых авантюристов. Они даже покинули свой лагерь, расположенный в известном только им месте в Малабарских Гатах, где оставили набранный Нариндрой среди своих старых соратников небольшой отряд в двадцать пять человек. Сердар обычно расставался с отрядом только в тех случаях, когда отправлялся для совершения одного из тех подвигов, которые приводили в восторг уроженцев Индии и внушали ужас англичанам. Удары были почти всегда внезапны и наносились тогда, когда врага обнаруживали на расстоянии пятидесяти или шестидесяти лье от их местности. Фреду и его другу нужно было иметь редкую смелость, чтобы решиться одним пройти всю восточную часть Индостана и отважиться проникнуть на еще не примкнувший к восстанию сипаев Цейлон, где их присутствие рано или поздно могло быть обнаружено властями Канди. Проявить такую отвагу было относительно легко на материке, где Сердар всегда мог рассчитывать на поддержку местных жителей даже в тех редких округах, которые оставались верными правительству. Но на Цейлоне он мог быть уверен, что он не только не получит поддержки, но что его будут преследовать, как дикого зверя, стоит только губернатору острова указать на него сингалам, как на легкую и выгодную добычу. Все это предполагало: если отряд сделается предметом поиска, то ему будет трудно ускользнуть от врага, и этот факт позволял оценить важность задания, выполнение которого взял на себя Сердар, готовый, не колеблясь, пожертвовать для этого своей жизнью и жизнью товарищей. Они были под стенами осажденного Наной Лакхнау, последнего пристанища англичан в долине Ганга, когда однажды вечером в палатку Срадхана вошел сиркар [15] и с предложением следовать за ним вручил Сердару высушенный листок лотоса, на котором были начертаны какие-то знаки, без сомнения, понятые Сердаром, так как он немедленно встал и, не говоря ни слова, вышел вместе с посыльным. Спустя два часа он вернулся обратно и заперся вместе со своим верным Нариндрой, чтобы подготовиться к отъезду. На рассвете он отправился к Бобу, который командовал взводом артиллерии, и собирался проститься с ним. Но тот воскликнул: «Не клялись ли мы друг другу не расставаться, делить вместе горе, труды, опасности, радости и удовольствия?» И вот Фред нарушает данное слово и один хочет заняться своим делом, но Боб не понимает этого, он последует за ним, и если это необходимо, то против желания Фреда. Кроме того, его присутствие у Лакхнау, который Нана решил вынудить к сдаче голодом, не нужно… В лагере и без него есть достаточное количество европейских офицеров, которые могут заменить его. Грубый по натуре, но способный на преданность, доходящую до самозабвения, янки привязался к Фреду всеми силами души и по-настоящему страдал, видя, что ему не платят тем же. Когда он, запинаясь от волнения, кончал длинный перечень своих доводов, Фред протянул ему руку и сказал: – Мой милый Боб, я подвергаю свою жизнь риску из-за двух очень важных вещей. На мне лежат две обязанности: долга и мести, исполнения которой я ждал двадцать лет. Я не имею права рисковать для этого твоей жизнью. – Я отдаю ее тебе, – с жаром перебил его янки. – Я привык сражаться рядом с тобой и жить твоей жизнью. Скажи, что я буду делать без тебя? – Хорошо, пусть будет так! Мы едем вместе и, как раньше, будем делить с тобой и плохие и хорошие дни. Поклянись мне только – что бы ни случилось, ты не будешь спрашивать меня ни о чем до того дня, пока я не открою мою тайну, которая принадлежит не одному мне, и объясню тебе причины, руководящие моими поступками. Боб сопровождал своего друга, и это было все, чего он желал. Какое было дело ему до причин, которые заставляли Фреда действовать таким образом? Весело дал он нужное обещание и побежал готовиться к отъезду. Это было в то время, когда они покинули маленький отряд махратов, который форсированным маршем направился к горам Малабарского побережья, чтобы сбить с толку шпионов полковника Лоренса и обмануть англичан относительно своих истинных намерений. Махраты, находившиеся под начальством Будры-Белладжа, назначенного великим моголом Дели субедаром Декана [16] , скрылись в пещерах Карли, близ знаменитых подземных храмов Эллоры [17] , и ждали того часа, когда наступит время сыграть предназначенную им роль. Маленький же отряд, который мы встретили вблизи Озера пантер, на вершине Соманта-Кунта, направился под предводительством Сердара через густые леса Траванкора и Малайалама к Цейлону. Он так искусно руководил экспедицией, что они добрались до самого сердца Цейлона, а между тем англичане, сделавшие этот остров надежным местом склада припасов и центром сопротивления восставшим индийцам, совсем и не подозревали о приближении своих самых смертельных и самых ловких врагов. План Сердара – наши привилегии историков позволяют нам отчасти приоткрыть его – был в той же мере грандиозен, как и полон патриотизма. Этот гениальный авантюрист мечтал отомстить англичанам за все их предательства и восстановить французское владычество в Индии. Восстала пока одна только Бенгалия, но стоило всем южным провинциям, входившим в состав прежнего Декана, последовать примеру северных братьев, и британскому могуществу наступил бы конец. Ничего не было легче, чем добиться этого результата. Воспоминания, оставленные французами в сердцах всех индийцев восточной части полуострова, были таковы, что стоило дать малейший знак Пондишери, и все они как один человек восстали бы и бросились на своих врагов в красных мундирах. Раджи и потомки царственных семейств, тайно опрошенные, дали слово встать во главе восстания, как только им пришлют трехцветное знамя и нескольких французских офицеров для управления войсками. Без сомнения, в силу сложившихся дружеских отношений между Францией и Англией было трудно ожидать, чтобы губернатор Пондишери исполнил бы желание раджей Юга и бросился бы в общую схватку, но этот вопрос мало смущал Сердара. Этот по-настоящему удивительный человек – не миф. Он был лично известен нам в Индии. Ему недоставало лишь малого, чтобы вернуть Франции эту чудесную страну. Истощенная войной в Крыму, не имевшая лишних войск в Европе, располагавшая всего четырьмя тысячами солдат в Калькутте для подавления мятежа в Бенгалии, Англия в течение семи месяцев после начала восстания не нашла возможности послать подкрепление горсточке солдат, преимущественно ирландцев, которые сражались скорее за честь знамени, чем в надежде победить двести тысяч сипаев, восставших по одному слову Наны Сахиба. Союз Юга с Севером должен был нанести непоправимый удар, и было очевидно всем, что англичане, изгнанные из трех портовых городов – Калькутты, Бомбея и Мадраса, должны были навсегда отказаться от мысли вновь завоевать Индию. Три парохода, которые собирались войти сегодня утром в порт Галле всего на какие-нибудь двадцать четыре часа, чтобы возобновить запасы угля и провизии, привезли с собой только тысячу восемьсот солдат. Однако вместе с ними англичане послали своего лучшего офицера, генерала Гавелока [18] , героя Крымской войны, который предполагал с помощью этого небольшого отряда снять осаду с Лакхнау и удерживать натиск бунтовщиков в ожидании более значительных подкреплений. Нана Сахиб и Сердар, извещенные об этом, провели между собой секретное совещание. Они не признавали, что английский генерал, прославившийся своей смелостью и военным талантом, мог с помощью гарнизонов Мадраса и Калькутты выставить около шести тысяч пехотинцев и что сипаи, несмотря на численное превосходство, не устоят в открытом бою против мужественных и дисциплинированных европейских солдат. Только теперь понял Нана, какую ошибку он совершил, не подвергнув осаде Мадрас и Калькутту, как ему советовал Сердар, на другой же день после начала восстания. Теперь было уже поздно, потому что города эти тем временем были хорошо укреплены и теперь могли выдерживать многомесячную осаду. Тогда-то Сердар и составил свой смелый план похищения генерала Гавелока, который только один и был способен успешно завершить предполагаемую кампанию. При мысли захватить в плен главнокомандующего английскими войсками лицо Сердара освещала и, как зарница, быстро гасла, странная улыбка, в которой наблюдательный человек, возможно, распознал бы глубокую ненависть. Наверно, в прошлом этих людей было какое-то приключение, которое свело их лицом к лицу, а теперь должно было снова привести к столкновению. Нет ничего удивительного, если невольно вырвавшиеся у Сердара слова о мести, которой он ждал в течение долгих лет, были намеком на это таинственное соперничество. Во всяком случае, абсолютное молчание о придуманном им плане было обязательным условием успеха, и понятно, что Фред, несмотря на свою дружбу с Бобом, которого он в хорошем настроении всегда называл «генералом», не мог доверить ему столь важной тайны, тем более, что этот храбрый малый был очень болтлив. В своей жизни тот тоже ненавидел, но рассказывал об этом каждому встречному и по любому поводу, и если его враг не бывал хорошо предупрежден, то янки нельзя в этом винить. Всякий раз, когда с ним случалось что-нибудь неприятное, он угрожающе потрясал в воздухе кулаком и кричал скорее смешным, чем страшным голосом: – Проклятый Максуэл, ты поплатишься за это! Максуэлом звали офицера, который по распоряжению высших властей пришел к генералу Бобу Барнету и сообщил ему о приказе немедленно, не прихватив с собой ни единой рупии, под угрозой расстрела покинуть дворец. Боб, который там, словно в раю, вел жизнь, услаждаемую ароматами сераля и праздностью, лишь иногда осматривая крепостные пушки времен Людовика XIV, поклялся вечно мстить капитану Максуэлу, надеясь рано или поздно исполнить свое слово. В память об одной из своих многочисленных профессий, а в своей бурной жизни он занимался и коммерцией – без этого он не был бы янки, – в его голове хранилось нечто вроде бухгалтерской двусторонней книги, где все свои злоключения он вписывал в «дебет» [19] капитана Максуэла, обещая подвести «авуары» [20] , как только случай вновь столкнет его с этим офицером. Солнце тем временем поднималось над горизонтом все выше и выше, зажигая своими золотыми лучами бескрайнюю равнину Индийского океана, и остров, покрытый пышной растительностью, казался огромным букетом зелени, купающимся в красно-коричневых с золотистым оттенком отливах волн. Вид, открывающийся с высот пика Адама, на целый ряд плато, причудливо и волнообразно переходящих друг в друга, на равнины, покрытые тамариндами, фламбуайантами [21] с красными цветами, тюльпанными деревьями с желтыми цветами, баньянами – индийскими фикусами, манговыми и цитрусовыми деревьями, предлагал взору живописное зрелище. Но нашим героям некогда было подкреплять душевные силы созерцанием возвышенных картин природы: корабли, проходившие в это время по каналу, поглощали все их внимание. Осторожно обойдя песчаные мели, преграждавшие узкий вход в гавань, корабли проплыли перед Королевским фортом и бросили наконец якорь в самой середине акватории порта, в двух или трех кабельтовых от берега. После нескольких минут молчаливого наблюдения Сердар положил бинокль обратно в футляр и, повернувшись к своему другу, произнес: – Наконец пароходы на рейде. Через четыре или пять часов к нам должен прибыть курьер. Как приятно время от времени получать известия из Европы! – Говори сам за себя, – воскликнул Боб, – ты поддерживаешь воистину министерскую переписку, я же, черт возьми, с тех пор, как нахожусь в этой стране, не получил и клочка бумаги от своих прежних друзей! Когда я стал генералом раджи аудского, я написал дядюшке Барнету о своем повышении, но старик, всегда предсказывавший мне, что из меня ничего хорошего не получится, сухо ответил мне двумя строчками, что он не любит мистификаций… Вот единственное известие, полученное от моей почтенной семьи. – Только бы Оджали нашел Рама-Модели, – продолжал с задумчивым видом Сердар, не обращая внимания на болтовню друга. – Ты напрасно послал его одного, – вставил Боб, – я тебя предупреждал. – Я не мог отправить ни Нариндру, ни Сами. Они не знают Галле, а так как языки, на которых говорят на Цейлоне, им незнакомы, то они не смогли бы разузнать и найти жилище Рамы. – А Оджали? – со смехом прервал его Боб. – Оджали два года до начала войны прожил у меня вместе с Рама-Модели и сумеет его найти. Можешь быть уверен в его сообразительности. В конце концов, я вручил ему письмо, достаточно объясняющее все. В том же пакете находится масса различной корреспонденции, адресованной европейским офицерам в армии Наны. С тех пор как началось сражение с Англией, они не могут получать никаких вестей, ведь восставшие не владеют ни одним портом, который позволил бы сообщаться с заграницей. – Достаточно малейшего подозрения, чтобы твой друг Рама был повешен на крепостном валу. – Рама не боится ни англичан, ни смерти. – Полно, – продолжал Боб несколько ворчливым тоном, – не станешь же ты уверять меня, что исключительно из любви к ремеслу сельского почтальона заставил нас пройти всю Индию форсированным маршем, чтобы осуществлять теперь наблюдения с верхушки пика Адама! – Вот ты снова нарушил клятву, – печально произнес Сердар. – Зачем ты спрашиваешь каждый раз, как только предоставляется случай, если знаешь, что я не могу и не хочу тебе отвечать? – Ну, не сердись, – ответил Боб, протягивая ему руку, – я не буду больше спрашивать ни о чем, я буду следовать за тобой с закрытыми глазами… только не забудь позвать меня, когда надо будет раздавать удары или их получать. – Я знаю, что могу рассчитывать на твою преданность, – с глубоким волнением сказал Сердар. – Не бойся, ты, возможно, понадобишься мне раньше, чем я желал бы этого. Он взял бинокль и погрузился в прежние наблюдения. Так всегда кончались их споры. Тем временем Нариндра и Сами приготовили кофе и рисовые лепешки, простая и умеренная еда составляла обычно их первый завтрак. – И дрянной же корм! – ворчал Боб Барнет, поглощая легкие лепешки, которые в этой стране назывались «аппес» и были так же легки, как маленькие крокетки в форме ракушки, что продают в Париже разносчики. God bless me! [22] – любимое выражение генерала. – Надо по меньшей мере триста семьдесят штук этих, как бишь их… чтобы насытить порядочного человека… и при этом ни капли виски, чтобы согреть желудок! И подумать только, что у меня в подвале моего аудского дворца все было заставлено первосортными винами, старым виски, бутылками двадцатилетнего джина, и их выпили за мое здоровье, меня не пригласив, эти сатанинские красные мундиры!… Не заберись мы на эту сахарную голову, а останься на равнине, мы могли бы найти птицу и арак в местной деревне!.. Еще один день на рисовых лепешках и чистой воде – потому что этот кофе всего лишь подкрашенная вода – запишется в «дебет» синьора Максуэла… Не бойтесь, капитан, все будет оплачено сразу, мы одним ударом подведем баланс всех наших счетов… – И, продолжая проклинать и ругаться, честный янки уничтожал пирамиды «аппесов» к великому удивлению Нариндры и Сами, которые не успевали их готовить. Но все в мире имеет границы, даже аппетит янки, и Боб Барнет наконец насытился. Он проглотил затем кружку кофе вместимостью в четыре или пять литров, подслащенного соответствующим количеством тростникового сиропа, и, громко крякнув два-три раза, сказал с видимым удовлетворением, что теперь «ему гораздо лучше!». Покончив с завтраком, он взял карабин и, обернувшись к своему другу, сказал: – Пойду поохочусь, Фред! Эти слова, очевидно, вызвали у Сердара возражения, и он, нахмурив брови, сказал: – Мы окружены врагами, возможно, шпионами! Ты сделаешь лучше, если останешься здесь. – Тебя целиком занимают твои многочисленные проекты, а что прикажешь делать мне? – Ты знаешь ведь, что твоя голова оценена… – Да, в двадцать пять тысяч, ни более и ни менее, как и голова Нариндры. – Дело не в цене. Ты должен сохранить голову, даже если бы англичане предлагали за нее целый миллион. Ты забываешь также, что мы принимаем участие в очень важном деле, от которого зависит судьба восстания и, следовательно, участь миллионов людей… Неужели ты не можешь пожертвовать минутным развлечением? Обещаю тебе, что мы сегодня же ночью вернемся на Большую землю, и ты знаешь, что там у тебя будет достаточно возможностей проявить свою активность… – Ты всегда прав, – отвечал Боб покорным тоном, – я остаюсь. Будь у меня, по крайней мере, рыболовный крючок и обрывок бечевки, я мог бы поудить на озере… Генерал произнес эти слова с такой комичной серьезностью, что Фред не мог удержаться от улыбки. Он почувствовал себя виноватым перед другом и сказал с некоторым колебанием: – Если ты обещаешь мне не уходить далеко от этой маленькой долины, что расположена позади нас в самом пустынном месте, то, пожалуй, не будет ничего страшного, если ты поохотишься там пару часиков. Я боюсь только, что ты, захваченный страстью к таким развлечениям… – Клянусь тебе, что не перейду границы, указанной тобою, – перебил его Барнет с нескрываемой радостью.. – Ну, что же, иди, если тебе так хочется, – отвечал Сердар, уже сожалея о своей слабости, – помни только свое обещание! Будь осторожен и не пропадай более двух или трех часов… Ты мне будешь нужен, когда вернется Оджали. Фред еще не кончил говорить, как Барнет вне себя от радости исчез за плотной стеной тамариндов и бурао, могучие побеги которых густой чащей спускались в долину, указанную ему другом. Было, надо полагать, часов одиннадцать утра. Яркое солнце золотило верхушки леса, идущего этажами по капризным и волнообразным уступам Соманта-Кунта. Озеро пантер, прозрачность которого не нарушалась ни единым дуновением ветерка, сверкало, как огромное зеркало под ослепительными лучами солнца. Гигантские цветки фламбуайантов и тюльпанных деревьев медленно склонялись на своих сильных стеблях, как бы ища под листьями защиты от дневной жары. Палящий зной струился с небосвода на окружающий мир, заставляя птиц прятаться в ветвях, а диких зверей в глубине их логовищ. Не опасаясь ни гремучих змей, ни кобр-капеллос, Нариндра и Сами вытянулись в тени карликовых пальм и предались отдыху. Тишина нарушалась лишь чистым, серебряным звуком карабина с литым из стали стволом, который Барнет пускал время от времени в ход. Всякий раз, когда этот звук, ослабленный пышной, дробящей звуковые волны растительностью, достигал Сердара, последний не мог удержаться от нетерпеливого движения. Сидя в тени баньянов, он продолжал наблюдать за горой. Периодически он складывал руки и, пользуясь ими, как акустическим рогом, внимательно прислушивался ко всем звукам, доносящимся из долин со стороны Галле. Можно было подумать, что он ждет условного сигнала, так как, послушав некоторое время, он с лихорадочным нетерпением брал бинокль и начинал внимательно осматривать каждую складку земли и лесные опушки. Оставляя на время свое наблюдение, он позволял мыслям погрузиться в обширные, составленные им самим проекты, которые должны были удовлетворить два чувства, наполнявших всю его жизнь, – патриотизм и ненависть к извечным врагам Франции. Вот уже десять лет, как он колесит по всей Индии, возмущаясь алчностью британцев, которые душат эту прекрасную страну тысячью различных, изобретенных торговцами, способов. Они облагают бедных индийцев налогами, превышающими доход. Вытесняют местное хлопчатобумажное и шелковое ремесло, издавая указы в пользу манчестерских и ливерпульских фабрик. Вывозя рис, единственную пищу бедняков, они таким образом периодически вызывали голод, который уносил жизни миллионов людей. В тех местах, где жили эти несчастные, англичане не очищали и не восстанавливали прудов и оросительных каналов, без которых во время засухи все чахнет и умирает. И вот, он, которого бедные «наиры» Декана звали Сердаром, командиром, а «райоты» Бенгалии – Сахибом, встал на их защиту. После десяти лет терпеливых стараний он сошелся со всеми кастами и, пользуясь повсюду их религиозными верованиями, приобрел доверие и тех, и других. Он внушил раджам надежду вернуть обратно отнятые троны, и ему удалось таким образом с помощью Наны Сахиба образовать обширный заговор, в котором, несмотря на миллионы заговорщиков, не участвовало ни одного изменника. В условленный день восстали двести тысяч вооруженных сипаев, захватив врасплох английское правительство. Поразительный в своем роде пример в истории целого народа, который за месяцы, за годы до события знал точный час, назначенный для свержения ига притеснителей, причем ни один из этих людей не выдал доверенной ему тайны. Вот почему не без вполне законного чувства гордости окидывал Сердар мысленным взглядом свое прошлое. Дели, Агра, Бенарес, Лахор, Хайдарабад уже взяты. Лакхнау должен сдаться на этих днях. Последние силы англичан заперлись в Калькутте и не осмеливались выйти оттуда. Теперь ему осталось только закончить свое дело, подняв всех жителей восточной половины Индостана, прежде чем Англия успеет прислать достаточное подкрепление для поддержания кампании. И вот для этой важной операции, которая должна была привести к окончательному торжеству восстания, пересек он Индию и весь остров Цейлон, избегая проезжих дорог и исхоженных тропинок, сражаясь каждый день со слонами и дикими зверями, во владения которых он вторгался. Никогда и никто не поймет, сколько нужно было иметь настойчивости, энергии, мужества и героической смелости этой четверке, чтобы перейти через Гаты, преодолеть болотистые леса Тринкомали и джунгли Соманта-Кунта, буквально кишевшие слонами, носорогами, черными пантерами, не говоря уже об ужасных ящерах и гавиалах – индийских крокодилах, населявших пруды и озера сингальских долин. Накануне, пройдя к месту стоянки, они всю ночь вынуждены были поддерживать огонь костра на берегу Озера пантер, чтобы предотвратить нападение хищников, которые всю ночь бродили вокруг, злобно рыча, и ушли только с первыми проблесками дня. Они были уверены, что окончательно сбили с толку англичан, знавших об участии Сердара в восстании и прекрасно понимавших, как важно избавиться от такого противника, а потому не гнушавшихся для этого никакими средствами. ГЛАВА II Слон Оджали. – Важные известия. – Боб Барнет. – Рама-Модели – заклинатель пантер. – Долина трупов. День близился к вечеру, и солнце клонилось к горизонту, а Боб Барнет, который ушел четыре или пять часов назад, все еще не возвращался. Наверное, в двенадцатый раз занимал Сердар свой наблюдательный пост, и все с тем же успехом. Внезапно мысли его были нарушены отдаленным криком, напоминающим звук охотничьей трубы. Не прошло и минуты, как звук повторился снова. – Нариндра! – крикнул Сердар вне себя от восторга. – Что случилось, Сахиб? – спросил поспешно прибежавший к нему махрат. – Слушай! – сказал Сердар. Нариндра прислушался. Крики повторялись с равными промежутками, но оставались тихими из-за далекого расстояния, на котором находился кричавший. – Ну? – спросил Сердар с оттенком нетерпения в голосе. – Это Оджали, Сахиб, – отвечал индиец, – я прекрасно узнаю его голос, хотя он еще очень далеко от нас. – Ответь ему! Пусть знает, что мы его слышим. Махрат вынул из-за пояса огромный серебряный свисток и извлек из него три таких долгих и пронзительных звука, что их можно было слышать за несколько миль. – Ветер нам навстречу, – сказал Нариндра, – не знаю, дойдет ли до него этот сигнал, а вместе с тем я был бы удивлен, если бы он не услышал его. Слух Оджали тоньше нашего. В ту же минуту, как бы в подтверждение слов индийца, ответ повторился также три раза и с такою силой, которая указывала, что крикнувший намеревался дать знать друзьям о своем прибытии. Надо полагать, что кричавший несся безумными шагами, так как, судя по громкости, пространство, отделявшее его от Озера пантер, значительно сократилось. – Как умен! – сказал Сердар. – Этот Оджали действительно необыкновенное животное. Они стояли и внимательно присматривались к той части долины, откуда легче было взобраться на гору, но густая листва бурао, сплошь покрытых ползучими лианами и другими паразитирующими на деревьях растениями, была непроницаема и не давала никакой возможности разглядеть нового пришельца… – А что, если он ничего не принесет? – осмелился спросить Нариндра, столь же взволнованный, как и его господин. – Это невозможно! – отвечал Сердар. – Ты, видно, не знаешь Оджали, раз предполагаешь такое. Он не вернулся бы, не отыскав Рама-Модели, хотя ему и пришлось бы искать его целую неделю. Скоро оба наблюдателя заметили в двухстах метрах ниже того места, где они стояли, сильное движение веток и листвы. Немного погодя из чащи бамбука, росшего на окраине плато, вынырнул великолепный черный слон колоссальных размеров. Это был тот, кого ждали. – Оджали! – крикнул Сердар. Благородное животное отвечало тихим и ласковым криком, сопровождая его движением ушей, что служило у него знаком величайшего удовольствия. Весело подошел слон к своему хозяину и поставил на земле у его ног корзину из листьев кокосовой пальмы, в каких индийцы носят на рынок фрукты и овощи. Корзина, принесенная Оджали, была наполнена свежими плодами. Сердар, не теряя времени на то, чтобы отвечать на ласки умного животного, высыпал фрукты на траву и не мог удержаться от крика радости, заметив на дне корзины толстый, тщательно перевязанный волокнами кокосовой пальмы пакет. Разорвать эти волокна было делом одной секунды. В пакете оказалось значительное количество писем, адресованных иностранцам, которые предложили свою шпагу Нане Сахибу. Письма эти были отложены в сторону. Кроме этих писем, там находились еще большой конверт, запечатанный несколькими печатями из красного воска, и один конверт поменьше без всякой марки. Последний содержал, вероятно, ответ Рама-Модели, цейлонского корреспондента Сердара, на письмо, переданное ему умным Оджали от своего хозяина. Но Сердар, как ни интересовался этим письмом, поспешно пробежал содержание большого конверта и с торжеством воскликнул: – Нариндра! Мы можем теперь ехать в Пондишери, успех моих проектов обеспечен. Недели через две весь юг Индостана сбросит с себя ненавистное иго английского льва, и на всем этом полуострове не будет ни одного красного мундира. – Правду ли говоришь, Сахиб? – спросил махрат дрожащим от волнения голосом. – Да услышит тебя Шива! Да будет благословен день мести! Эти низкие иноземцы сожгли наши дома, изрубили наших жен и детей. Они ни одного камня не оставили на могилах предков и страну лотоса превратили в пустыню, чтобы легче было подчинить ее себе. Но из праха мертвых возродятся герои, и тогда их крик, угрожающий англичанам, пронесется от мыса Коморин до берегов Ганга. Глаза Нариндры горели, ноздри его раздувались, кулак поднялся в знак угрозы, когда он говорил эти слова… Он весь преобразился. В течение нескольких минут его лицо еще сохраняло жестокое и мстительное, выражение, которое индусы-скульпторы придают своему богу войны в старых пагодах, посвященных служению Шиве. После этого взрыва чувств, одинаково воодушевлявших обоих, Сердар вскрыл письмо Рама-Модели. После первых же строчек он вздрогнул. Вот содержание этого письма: «Рама-Модели, сын Чандра-Модели, дает знать следующее: С большим огненным кораблем франгизов (французов) приехал молодой человек твоего племени и говорит, что у него есть поручение к тебе. «Ты отправишься, когда приедешь в „страну цветов“, – сказал ему тот, кто его посылал, – в жилище известного всем добродетельным людям Рама-Модели. Он один скажет тебе, где ты сможешь встретиться с Сердаром». Сегодня вечером до восхода луны Рама-Модели, чтобы отклонить всякие подозрения, сам приведет к Срадхан-Сахибу молодого франгиза. Будь настороже, Сердар! Леопарды почуяли дичь. Они разбежались по равнине, а от равнины недалеко и до горы. Рама-Модели. Сын Чандра-Модели сказал все, что полезно». Письмо это привело Сердара в страшное недоумение. Кто был этот молодой человек, нарочно приехавший к нему из Европы? Только одно лицо в Париже знало о его отношениях с Рама-Модели, и лицо это деятельно проводило в Европе агитацию в поддержку восстания индийцев и переписывалось с Наной Сахибом и Сердаром. Это был Робертваль, бывший консул Франции в Калькутте. Там он познакомился с Сердаром и с самого начала был посвящен в его планы. Он принял участие в деле, которое история назовет впоследствии «пондишерийским заговором». Незнакомец был, по всей вероятности, послан им, но с какой целью? К радости от того, что его планы получили поддержку, примешивалось чувство тревоги. Что случилось с Бобом Барнетом? Ушел около одиннадцати часов утра и не вернулся. Это молчание нельзя было объяснить ни отдыхом (страстный охотник, неутомимый пешеход, он был не способен поддаваться усталости даже на минуту), ни отсутствием дичи: зайцы, фазаны, дикие индейки, олени и вепри буквально кишели в горных долинах, где никто не нарушал их покоя. Сингалы, как и индийцы, не охотятся. Только немногие из них ставят ловушки и делают засады вблизи источников, куда ходят на водопой черные пантеры, которых на Цейлоне такое множество, что правительство вынуждено было назначить премию за истребление этих хищников. Молчание Боба можно было объяснить только тем, что с ним приключилось какое-нибудь несчастье, или тем, что, зайдя слишком далеко, он оставил свой карабин в покое, чтобы поскорее вернуться обратно. Напрасно ждал Оджали, безмолвно следуя за хозяином, благодарности за столь успешно выполненное поручение. Взволнованный Сердар ходил по берегу озера, внимательно прислушиваясь к каждому звуку. Очень часто и в самых затруднительных случаях был обязан Сердар своим спасением хладнокровию и необыкновенному уму благородного животного. Редкие качества, которыми природа одарила слона, настоящего царя животных не только по своему росту и силе, но и по развитию ума, настолько замечательны, что мы не можем не сделать его более подробного описания. Все знают, что слоны в Индии используются для таких работ, которые требуют известной разумности и личной ответственности. Они поливают поля и понимают, когда нужно остановиться, чтобы не залить растения. Они валят высокоствольный лес, очищают его от веток, переносят по непроходимым чащобам и складывают их в самом образцовом порядке. Нет ни одного путешественника, который не видел бы в Коломбо, как они укладывают на набережной огромные стволы тикового дерева, идущего на постройку кораблей, и которые никто без помощи машин не может сдвинуть с места. Они помогают грузить и разгружать суда, в совершенстве заменяя собой поворотные краны и без всякого усилия опуская и поднимая самые большие тяжести. Они оказывают незаменимую помощь кирпичникам, горшечникам, токарям, кузнецам и другим ремесленникам, заменяя собой недостающую им силу пара. В древние времена раджи составляли из них полки, которые управлялись местными начальниками и использовались во время войны. Англичане дрессировали их для перевозки артиллерии, и трудно представить себе более странное зрелище, чем вид этих крупных животных, перемещающихся с поразительной точностью и ловкостью. Они заменяют собой курьеров для передачи депеш, преодолевая под управлением погонщика-корнака огромные расстояния. При этом они не только защищают корнака от любого нападения – нет силы, которая заставила бы слона отдать доверенный ему кожаный мешок с корреспонденцией. Однажды, на полдороге из Тричнаполи в Хайдарабад, отстоящих друг от друга на расстоянии двухсот лье, умер от холеры корнак. Не позволяя никому дотронуться до него, слон взял труп и мешок с депешами. Тридцать шесть часов спустя он вручил мешок почтмейстеру головной станции, а тело корнака отнес обратно к его жилищу, где передал жене покойного, которая получила таким образом возможность похоронить мужа по обычаю их касты. Этот случай и сотни других сделались легендарными в Индии. Они известны всем. Столь же кроткий и обходительный, как и могущественный, такой же добрый, как и сильный, слон становится на плантациях самым близким другом детей своих хозяев. Он играет с ними, сопровождает во время прогулки и окружает их неусыпными заботами и вниманием. Солнце между тем быстро клонилось к западу и не более чем через полчаса должно было исчезнуть за горизонтом… Боб Барнет не возвращался! Двадцать раз уже собирался Сердар отправиться на поиски, но всякий раз Нариндра почтительно замечал ему, что возложенные на него важные задачи не позволяют ему рисковать своей жизнью, к тому же такая история с Бобом случается не первый раз. Боб исчезал уже на двое суток в горах Малабара и в Траванкоре, а затем, когда все уже начинали думать, что его растерзали дикие звери, спокойно с улыбкой на устах возвращался назад. – Мне кажется, – продолжал махрат, – что генерал был не в силах выносить дольше отсутствие виски. Обойдя гору, чтобы мы не заметили, он отправился в Галле, откуда завтра, свежий и довольный, вернется к нам на рассвете дня. – Я охотно принял бы твои доводы, – сказал Сердар, – отлучки такого рода в привычках Боба, не знай он наверняка, что мы должны отправиться в обратный путь сегодня ночью. – Он, вероятно, забыл, Сахиб! – Да услышат тебя небеса! Неужели Барнет мог забыть, что пребывание в Галле опасно для нас. Пожалуй, английским властям Мадраса или Бомбея уже донесли о нас. – Это возможно, Сахиб! Но вы хорошо знаете, что подобные обстоятельства мало беспокоят генерала. – Послушай! Не нас одних мучат эти опасения. Взгляни на Оджали! Вот уже несколько минут, как он проявляет сильное беспокойство: глухо фыркает, шевелит ушами, качает хоботом вверх и вниз, как бы собираясь схватить невидимого врага. И затем… он не спускает глаз с долины, куда Боб отправился на охоту. – Ночь приближается, Сахиб! В этот час все хищники выходят из своих логовищ. Сюда, быть может, доносятся их запахи, они раздражают и волнуют Оджали. – Возможно… но разве ты не замечаешь, что он порывается то и дело броситься вперед? Нет, в долине определенно что-то происходит. – Может быть еще и другая опасность, Сахиб! – Какая? – Вам известно, Сахиб, что служащие англичанам шпионы, которые шли за нами по пятам через Бундельканд и Мейвар и которых мы сбили с пути, скрывшись в подземельях Эллоры, принадлежат к касте поклонников Кали? – Да, известно… Заканчивай! – Итак, сколько мне помнится, в тот вечер, когда они шныряли вокруг нашего лагеря, Оджали точно таким же поведением показывал, что чует их присутствие. – Как? Неужели ты думаешь, что душители напали на наши следы? – Не знаю, Сахиб, но вам, как и мне, хорошо известно, что эти люди появляются и действуют только ночью, в темноте. – Особенно в безлунные ночи. – И всегда неожиданно. Если это так, то нам незачем искать причин волнения Оджали. Мы знаем, с кем будем иметь дело. – Скорее всего ты прав. Я слишком хорошо изучил нрав Оджали, чтобы не заметить разницы в его поведении, когда его беспокоят запахи людей и когда хищных животных… Так вот, чем больше я наблюдаю за слоном, тем больше растет моя уверенность в том, что совсем не хищные животные беспокоят его в ту минуту, а люди… – В таком случае, да хранит Шива Боба Барнета!.. Они могли поймать его в ловушку. – Если ты так думаешь, Нариндра, то почему мы не бежим к нему на помощь? Я никогда не прощу себе этой трусости. – Интересы индийцев, которые ждут от Сердара слова свободы, которые слепо верят в него, выше интересов друга, – мрачно ответил махрат. – Когда Сердар увидит Рама-Модели, когда он узнает, зачем молодой франгиз, презрев море и англичан, приехал из Европы говорить с ним, тогда Нариндра первый скажет Сердару: «Теперь идем спасать генерала!» – Луна скоро взойдет, и Рама-Модели, должно быть, недалеко. – Добрые духи, заботящиеся о судьбе людей, внушили мне сейчас одну мысль, которую можно попробовать привести в исполнение. – Говори, Нариндра! Ты знаешь, я прислушиваюсь к твоим советам. – Оджали уже столько раз доказал свою сообразительность… Не пошлет ли Сердар его на поиски генерала? – Как я не подумал об этом раньше! – воскликнул Сердар, и, подозвав к себе слона, он указал ему на долину, погруженную в ночные тени, и сказал ему на тамильском языке: «Оджали, иди и приведи хозяина Барнета». Слон издал тихий крик, как бы желая показать, что он понял, и, несмотря на темноту, бросился вперед с такой скоростью, что лошадь не могла бы догнать его даже галопом. В течение нескольких минут по треску кустарников, молодых пальм и бурао, которые колосс ломал на своем пути, можно было следить за направлением его движения по лощине. Два или три раза донеслось издали сердитое ворчание пантер, покой которых был нарушен проходившим мимо них колоссом. Трудно представить себе что-либо более величественное, чем первые часы ночи в джунглях и лесах Цейлона. В это время большие хищники из семейства кошачьих, спокойно спавшие весь день в глубине чащи, выходят из своих логовищ на поиски добычи для себя и своих детенышей. Медленно ползут они, затаив дыхание, чтобы захватить добычу врасплох, к кустарникам, где прячутся олени. Тысячи шакалов оглашают воздух своим воем и тем невольно заставляют людей и животных быть настороже. Нариндра зажег костер из сухого дерева, собранного молодым Сами в течение дня, чтобы удержать бродивших вокруг хищников на почтительном расстоянии от лагеря. Погрузившись в свои мысли, Сердар сидел у костра вместе со своими товарищами и держал наготове карабин, как вдруг на опушке леса показались очертания человека. – Кто идет? – крикнул Сердар, прицеливаясь. – Это я, Рама-Модели, – просто ответил идущий. – Милости просим. Мужчины обменялись крепким рукопожатием. – Ты один? – Нет! Но я оставил молодого спутника там внизу, в Башне раджей… было бы неосторожно вести его сюда. Поднимаясь к вам, я встретил пять или шесть черных пантер, кравшихся по тому пути, где я шел. – Разве ты не боялся за себя? – Сердар забывает, что я заклинатель пантер, – с гордостью отвечал Рама-Модели. – Верно, – сказал Сердар с улыбкой, показывающей, что он не особенно верит этому. – И затем, разве я не должен был прийти сюда? – Ты мог бы назначить в своем письме место встречи. Под покровом ночи я бы спустился на равнину. – Видно, ты не знаешь, что происходит. – Что ты хочешь сказать? – Английские власти Большой земли дали знать правительству Цейлона о твоем прибытии сюда, и тхаги [23] ищут тебя. Никто не знает точно, где ты находишься, знают только, что ты скрываешься в лощинах Соманта-Кунта. – Не может быть. – Даже если бы мне не нужно было представить тебе молодого франгиза, я все равно бы пришел сюда. – Благодарю тебя, Рама-Модели! – Разве ты не являешься нашим знаменосцем, надеждой древнего Индостана!.. Какая неосторожность! Погасите костер! – Костер находится за пригорком, и его нельзя заметить из Галле. – Гора полна шпионов. Не хотите ли вы им дать знать о своем присутствии? – Пусть будет по-твоему. Нариндра, погаси! – Мы все спустимся к Башне раджей. Вы не могли выбрать места лучше и в то же время хуже для вашего лагеря. Лучше потому, что оно наводнено черными пантерами – отсюда его название – и ни один сингал не рискнет идти сюда; хуже потому, что завтра эта гора будет оцеплена тремя батальонами сингальских сипаев и вам невозможно будет бежать. – Что ты говоришь? – То, что мне рассказал сам сиркар губернатора… Он из наших и сегодня вечером поспешил сообщить мне это. – А Башня раджей! Дорого мы сможем в ней продать свою жизнь? – Нечего и думать о сражении! Сегодня же ночью вы отправитесь в леса Анурадхапура, где никто не посмеет преследовать вас. Там такие ущелья, что два решительных человека могут остановить целую армию. Оттуда вы доберетесь до болот Тринкомали!.. – Этим самым путем мы пришли сюда. – Тогда, значит, вы хорошо знаете дорогу и вам легко будет добраться до мыса Кумари на Большой земле. Только там, среди наших, вы будете в безопасности. А когда назначен великий день? – В срок нашего прибытия в Пондишери. Я получил уже все необходимое от нашего корреспондента из Европы. – Следовательно, оставаться мне на Цейлоне бесполезно. Я последую за тобой и буду сражаться бок о бок. А теперь я поведу вас к Башне раджей, где ждет молодой путешественник вместе с моим братом Сива-Томби-Модели. – Ты знаешь, что нужно незнакомцу от меня? – Мы не говорили об этом. – Хорошо, мы идем за тобой… Еще одно только слово! Боб Барнет ушел сегодня утром на охоту в долину на восток отсюда и не вернулся еще. Боюсь, что, поддавшись искушению, он отправился в Галле и был там арестован. – Могу тебе поручиться, что Сахиб не был в Галле. Ты знаешь, что город состоит из набережной и двух параллельных улиц, и чужеземец не может остаться там незамеченным. Барнет, я уверен, не уходил с горы, зато названия долины, куда он отправился охотиться, ее дурной славы достаточно, чтобы объяснить его исчезновение. – Что ты говоришь? – пробормотал Сердар сдавленным от волнения голосом. – Ее зовут Долиной трупов, из-за того, что там находится множество человеческих костей и костей буйволов. Немногие охотники могут похвастаться тем, что вернулись оттуда здоровыми и невредимыми. – Неужели мы должны оставить всякую надежду? – Не знаю… Эта долина – главное место встречи черных пантер со всей горы. Они не терпят там даже тигров. Несмотря на то, что малознающие люди говорят о жестокости этих животных, они трогают человека только тогда, когда голодны или ранены. Пусть Нариндра и Сами останутся здесь, чтобы предупредить твоего друга, что мы в Башне раджей. Если к окончанию нашего разговора с молодым путешественником он еще не вернется, то мы отправимся на его поиски. Мы должны до рассвета быть далеко отсюда. Как я уже говорил, с первыми проблесками дня оба склона Соманта-Кунта будут окружены войсками. – Скорей же! Мне не терпится узнать причины этого странного визита… Ты не боишься за жизнь Нариндры и Сами во время нашего отсутствия? – Посмотри! Луна только что взошла и сияет в полную силу. Отвечаю, что никакая пантера не осмелится взойти на плато при таком ярком свете. ГЛАВА III Башня раджей. – Таинственный посланник. – Эдвард Кемпуэл. – Резня в Гаурдвар-Сикри. – Просьба о спасении. – Сын Дианы Де Монморен. Поручив оставшимся быть осторожными и не спать, Сердар последовал за Рама-Модели. Индиец по обыкновению своего племени шел легким и ровным шагом, не оставляя после себя следов. Менее чем через час они добрались до Башни раджей. На Цейлоне, как и по всей Индии, по распоряжению прежних властителей страны были выстроены на известном расстоянии и в пустынных местах, населенных хищниками, кирпичные четырехугольные башни для убежища путешественников, заблудившихся или застигнутых ночью в этих опасных краях. Отсюда происходит название «Башня раджей», данное им местными жителями. В прежние времена в этих башнях всегда можно было найти запас риса, а также все необходимые кухонные принадлежности и циновки для сна. Англичане положили конец этим филантропическим обычаям, и от этих караван-сараев, где бедняки не только могли отдохнуть от усталости, но и подкрепить свои силы вкусной пищей, не осталось ничего, кроме четырех стен… Так исчезло большинство древних благотворительных учреждений, созданных по закону гостеприимства, так почитаемого на Востоке… Первый этаж башни был освещен факелом из бурао, дерева настолько смолистого, что маленькая ветка его могла гореть, не погасая, в течение нескольких часов подряд и давала достаточно света. Посреди единственной комнаты башни стоял молодой человек лет восемнадцати-двадцати, в котором по наружному виду можно было сразу узнать англичанина. Национальность молодого человека не ускользнула от проницательного взора Сердара, который по какому-то тайному предчувствию понял, что ему предстоит важный и серьезный разговор, который не должен быть известен индийцам, он поспешил спросить молодого чужестранца, говорит ли он по-французски. – Почти так же хорошо, как и на своем родном языке, – отвечал молодой человек по-французски. – Мой вопрос мог показаться вам странным, – продолжал Сердар, – но Индия ведет в данный момент войну против вашего отечества. Обе стороны совершают неслыханные жестокости, но, к несчастью, я должен признать, что ваши соотечественники первые подали сигнал к этому, расстреливая картечью женщин, стариков, грудных детей, целые семьи сипаев, перешедших на сторону революции. Совсем недавно еще майор Кемпуэл, командир Гаурдвар-Сикри, маленькой крепости в Верхней Бенгалии, осада которой близится к концу, незадолго до окружения крепости войсками Наны сделал вылазку и затем хладнокровно приказал изрубить всех пленников, захваченных из числа мирных жителей соседних деревень. Вы должны понять, следовательно, почему я не желаю, чтобы национальность ваша стала известна моему индийскому другу, потерявшему своего отца во время этой резни… Но что с вами?.. Вы бледнеете!.. Сердар не успел сказать ничего больше и бросился поддержать молодого человека, который был, по-видимому, готов упасть в обморок. Но минутная слабость прошла, и англичанин, собрав всю силу своей воли, выпрямился и поблагодарил собеседника. – Ничего, – сказал он. – Долгий путь на гору… и потом жара, к которой я не привык… все это так утомило меня, что мне показалось, будто я падаю в обморок. Сердар, однако, не удовлетворился высказанным ему объяснением внезапной усталости и вежливо попросил извинить его за слова, которые могли оскорбить его национальное самолюбие, но сказанные им исключительно из желания быть ему полезным. – Факты, приведенные мною, известны всем, – сказал он, – отныне они принадлежат истории. Я был обязан упомянуть вам о них, чтобы дать вам понять о необходимости хранить в тайне вашу национальность. – Меня уже предупредили об этом, – отвечал молодой англичанин таким горестным тоном, что сердце Сердара дрогнуло. – Не зная еще грустного факта смерти отца Рама-Модели, который губит все мои надежды, я оставил последнего при том убеждении, что я француз. Мать моя, впрочем, принадлежит к этой национальности. – Говорите, я слушаю вас, – сказал Сердар, в высшей степени заинтригованный этими словами. – Увы! Я сильно опасаюсь, что сделал эти две тысячи лье для того только, чтобы убедиться, что вы ничего не можете сделать для меня. Он остановился на минуту, подавленный охватившим его волнением, но сейчас же продолжил: – Достаточно одного слова, чтобы вы все поняли. Меня зовут Эдвард Кемпуэл, я сын коменданта Гаурдвара. Удар молнии, случившийся бы у его ног, менее поразил бы Сердара, чем это неожиданное известие, и выражение благосклонного интереса на его лице мгновенно исчезло. – Что хочет от меня сын майора Кемпуэла? – медленно и с расстановкой спросил он. – Англия отказывается защищать Верхнюю Бенгалию, – так тихо пролепетал молодой человек, что Сердар еле расслышал его. – Крепость Гаурдвар должна скоро сдаться. Я знаю, какая страшная участь ждет гарнизон, и явился поэтому просить вас, как просят милости у Бога, как можно просить единственного человека, который имеет теперь власть в Индии, спасти моего несчастного отца. И, с жаром произнеся эти слова, сын майора упал на колени перед Сердаром. И среди наступившей тишины раздались душераздирающие рыдания… Бедный юноша плакал… Он чувствовал, что отец его осужден. На просьбу спасти человека, который так позорно запятнал себя кровью Индии, что даже самые оголтелые газеты Лондона не пытались защитить его, Сердар едва не ответил криком негодования. Целых две тысячи человек, которые, как стадо баранов, были пригнаны на площадь перед крепостными стенами Гаурдвара и подставлены под картечь двух артиллерийских батарей, стрелявших до тех пор, пока не замер последний жалобный вздох, представились ему в эту минуту… кровавыми призраками, требующими мести или по крайней мере правосудия, и, вспомнив палача, он едва не осыпал жестокими словами его невинного сына. Произошла еще одна ужасная трагедия, подобная трагедии в Гаурдвар-Сикри, и, несмотря на безумство, которое охватило английский народ, доведший в эти злосчастные дни свою жестокость до того, что требовал массового избиения индийцев, многие члены парламента прославились тем, что требовали наказания виновных. Две деревни, населенные в основном отцами, матерями и детьми тех сипаев, которые прибегли к оружию для восстановления трона прежнего властителя в Дели, были окружены гарнизоном Гаурдвара. Старики, женщины, молодые люди, дети были расстреляны за то, что отцы их, сыновья и мужья примкнули к революции. Свидетели рассказывают, что в то время, как капитан Максуэл командовал огнем, гробовое молчание, царившее кругом, нарушалось лишь плачем младенцев, лежавших у груди своих матерей. Нана Сахиб немедленно после ужасной трагедии командировал главный корпус своей армии для осады Гаурдвара, и теперь с минуты на минуту все ждали, когда голод заставит ее сдаться. Тронутый молодостью и глубоким горем своего собеседника, Сердар не хотел увеличивать его отчаяния жестокими словами. – Не я обвиняю его, а вся Индия, все те, кто присутствовал при этой ужасной трагедии. К тому же отец ваш был старшим командиром, и ничто не могло быть сделано без его приказания… Само дело говорит против него. – Я отказываюсь убеждать вас и просить. И, подняв руки к небу, несчастный воскликнул: – О, бедная Мэри, милая сестра моя!.. Что скажешь ты, когда узнаешь, что отец наш погиб навсегда? Слова эти были произнесены с выражением такого глубокого горя, что Сердар почувствовал себя растроганным до слез, но он не хотел и не мог ничего сделать, а потому ограничился одним только жестом полной беспомощности. Рама-Модели не понимал ни одного слова по-французски, хотя название города Гаурдвара, несколько раз повторяемое во время разговора, возбудило его любопытство, но настоящий смысл разговора он узнал гораздо позже, когда Сердар нашел возможным все рассказать ему. В разговоре молодой англичанин никак не мог найти случая сообщить Сердару, как и каким образом он прибыл сюда, и теперь должен был вернуться к тому, прощаясь с ним. – Мне не остается больше ничего, – сказал он, – как передать вам небольшую вещицу, доверенную мне нашим общим другом. Она должна была помочь пройти к вам, если бы вы отказались меня принять. – Вы говорите, вероятно, о господине Робертвале? – прервал его Сердар. – Я не знаю того лица, о котором вы говорите. Друга, посоветовавшего мне прибегнуть к вам, как к единственному человеку, могущему спасти моего отца, зовут Джон Ингрэхем. Он член английского парламента. Не успел он произнести это имя, как Сердар побледнел и в течение нескольких мгновений из-за охватившего его волнения не мог произнести ни слова. – Сэр Джон Ингрэхем! – повторил он несколько раз. – Да, имя это слишком глубоко запечатлелось в моем сердце, чтобы я забыл его. Простите, пожалуйста! Вы слишком еще молоды и не понимаете, что значит в несколько минут пережить прошлое… но все прошло, и мы можем продолжать… Вы сказали, что вам поручили передать мне… – Одну вещь, – отвечал Эдвард Кемпуэл, подавая ему маленькую, отделанную сафьяном шкатулку. Сердар поспешно открыл ее и, внимательно осмотрев то, что в ней было, сказал тихо, как бы про себя: – Я так и думал! В шкатулке находилось кольцо с выгравированной датой, а под ним полоска папиросной бумаги, на которой виднелось одно только слово, написанное знакомым почерком: «Memento!» (Помни!) – Эдвард Кемпуэл, – торжественным и серьезным голосом сказал Сердар, – благодарите сэра Джона Инг-рэхема за то, что ему в голову пришла мысль обратиться к священному воспоминанию… воспоминанию, ради которого я ни в чем не могу отказать. Клянусь честью, я сделаю все, что только в человеческих силах, чтобы спасти вашего отца. Ответом на эти слова был крик радости, и молодой англичанин бросился к ногам Сердара. – Полно, успокойтесь, – сказал Сердар, подымая его, – приберегите вашу благодарность для сэра Джона Ингрэхема. Только ему одному будете вы обязаны жизнью своего отца, если мне удастся спасти его. Я возвращаю свой долг и не желаю никакой благодарности от вас. Слушайте внимательно. Вы отправитесь со мной, потому что я вам в руки передам свой выкуп, т.е. вашего отца. – Я не один. Моя младшая сестра Мэри была так мужественна, что решилась сопровождать меня, и теперь ждет меня на французском пакетботе [24] . – Чем больше будет наш караван, тем лучше. Нам легче будет скрыть наши намерения. Вы должны следовать точь-в-точь всем моим инструкциям. Вы вернетесь на «Эриманту», которая завтра продолжит свой путь в Пондишери. Вы подождете меня в этом городе. Я прибуду туда, самое позднее, недели через две. Никто не должен подозревать, что вы родственники коменданта Гаурдвара, для чего вы должны взять фамилию вашей матери, француженки, как, кажется, вы сказали. – Это уже сделано… Сэр Джон, наш покровитель, прекрасно понимал, что мы не можем в самый разгар революции пробраться в Индию ни под видом англичан, ни как дети майора Кемпуэла. Мы записались поэтому в книге для пассажиров «Эриманты» под именем нашей матери. – Которую зовут? – Де-Монмор-де-Монморен. – Вы сын Дианы Де-Монмор-де-Монморен! – воскликнул Сердар, прижимая руку к груди, как бы опасаясь, что сердце его разорвется. – Дианой, действительно, зовут нашу мать… откуда вам известны такие подробности? – Не спрашивайте меня, умоляю вас… я не могу ответить вам. Повернувшись затем к молодому человеку, он пристально посмотрел на него. – Как он похож на нее, – говорил он себе, – да, это все ее черты, ее прелестный рот, большие нежные глаза, открытое лицо, на котором никогда не промелькнуло и тени дурной мысли… А я ничего не знал!.. Вот уже двадцать лет, как я покинул Францию… всеми проклинаемый… изгнанный, как прокаженный… Ах! Я уверен, что она никогда не обвиняла меня… И у нее уже такие большие дети! Сколько тебе лет, Эдвард? – Восемнадцать. – А твоей сестре? – продолжал Сердар, не замечая, что говорит «ты» молодому человеку, но в голосе его теперь слышалось столько нежности, что юношу это не смущало. – Мэри нет еще и четырнадцати лет. – Да, верно… Ты говорил мне, кажется, что отец не способен на такие вещи, как избиение в Гаурдваре? Теперь я верю тебе, я слишком хорошо знаю Диану и ее благородство. Она не согласилась бы стать женою человека, способного на жестокость. Я не только спасу твоего отца, но и возьму его под свою защиту. Я докажу его невиновность перед лицом всех людей, а когда Сердар говорит: «Это так!», никто не посмеет опровергнуть его слова! Разговор был прерван Рама-Модели, который подошел к Сердару и, притронувшись к его руке, почтительным, но твердым голосом сказал: – Сахиб, часы бегут, время не ждет, Боб Барнет, возможно, нуждается в нашей помощи. И мы не можем оставаться здесь в горах до утра, нас окружат со всех сторон. Следует, не теряя ни минуты, принять какое-нибудь решение. – Ты прав, Рама, – отвечал Сердар, – долг прежде всего. Но какой необыкновенный день для меня! Позже ты все узнаешь. Я ничего не хочу скрыть от моего вернейшего друга. Сердар передал молодому англичанину свои последние указания. Решено было, что Сива-Томби, брат Рамы, будет сопровождать Эдварда и его сестру во время переезда с Цейлона в Пондишери. Сердар, весь поглощенный своими серьезными делами, наконец объявил тому, кто теперь для всех стал графом Эдуардом Де-Монмор-де-Монмореном, что им пора расстаться. Вместо того чтобы пожать ему руку, как джентльмену, с которым он только что познакомился, Сердар протянул ему обе руки, и молодой человек с жаром бросился в его объятия. – До свидания, мой мальчик! – сказал Сердар растроганным голосом. – До свидания в Пондишери… ГЛАВА IV Что произошло с Барнетом? – Охота в джунглях. – Пещера. – Нападение носорога. – Бесполезные призывы. – Битва Оджали в джунглях. – Спасен! Пока Сердар и Рама-Модели, нисколько не заботясь о возможной встрече с опасными хозяевами этих мест, взбираются по крутым склонам Соманта-Кунта, мы вернемся немного назад, чтобы узнать, какие причины могли так задержать Боба Барнета. Получив от Сердара разрешение поохотиться несколько часов, Боб отправился с твердым намерением не преследовать крупных животных, которые могли завлечь его очень далеко, а убить только одного или двух зайцев и парочку индюшек, чтобы внести некоторое разнообразие в ежедневное меню, состоявшее, как известно, из рисовых лепешек и кофе, подслащенного тростниковым соком. Пища такого рода, говорил генерал, пригодна только курам или индийцам. Он обратил внимание на расстилавшийся по дну долины моховой ковер и заросли камыша, которые всегда и во всякой стране указывают на наличие болота. Он сейчас же сказал себе, что раз это болото, то там, без сомнения, есть болотная дичь. Довольный своей сообразительностью, он мысленно уже представлял себе полдюжины уток и столько же болотных куликов, поджариваемых на вертеле над огнем. Этот сладкий гастрономический мираж было не трудно превратить в реальность, так как в цейлонских болотах обитает много водоплавающей птицы. Никто из местных жителей на нее не охотится и не ест ее мяса, а потому ее расплодилось столько, что достаточно нескольких выстрелов, чтобы добыть необходимое количество. Увидя великолепного зайца, неосторожно выпрыгнувшего из чащи в каких-нибудь тридцати шагах, Боб Барнет с быстротою молнии свалил его на землю и, положив в ягдташ, продолжал свой путь. Вначале он то и дело встречал небольшие площадки, облегчавшие ему путь, но мало-помалу спуск становился все круче. Перед ним тянулись огромные пространства лесов, шедшие вплоть до прохода Анурадхапура, заканчивающегося на востоке чем-то вроде цирка, откуда можно было выйти только через этот проход или поднявшись по крутому склону, выбранному Барнетом для своего спуска. Этот продолговатый цирк не более четырех-пяти лье в ширину тянется в длину на шестнадцать лье, начиная от Соманта-Кунта до развалин города Анурадхапуры, построенного у самого выхода из него. Эта огромная котловина представляет собой целое море зелени, окруженное почти вертикальными горами. Можно было подумать, что природа преднамеренно устроила здесь убежище для диких зверей, где они могли бы спокойно жить, где человек не нарушал бы их покоя. Вот почему тысячи тигров, леопардов, черных пантер отдали предпочтение этому месту. Отсюда они ночью взбирались по крутым склонам и, рассыпавшись группами по окрестностям, брали налог со стад местных жителей, когда охота на оленей, кабанов или такую мелкую дичь, как зайцы, дикие козы, была неудачна. Здесь водились также большие стада диких слонов, владения которых тянулись до озера Кенделле в провинции Тринкомали. Здесь можно было встретить больших индийских носорогов, предки которых в конце третичного периода жили по всей Азии. В настоящее время они вымирают вследствие изменившихся условий жизни. Именно в это самое место, о котором никто не мог похвастаться, что прошел его вдоль и поперек, и откуда, по словам Рама-Модели, не вернулся ни один охотник, отправился Барнет для своего любимого занятия. После двух часов невероятных усилий и акробатических упражнений генерал наконец спустился на дно долины. – Как же я подымусь теперь обратно наверх? – воскликнул он, подняв голову, чтобы рассмотреть путь, по которому он пришел. Недолго думая над этим, он поспешил к замеченному еще с вершины болоту. Первый взгляд, брошенный им сквозь листву растений, привел его в неописуемый восторг… Стаи нырков, ржанок, куликов резвились, пощипывая короткую траву болота и не подозревая о его присутствии… И какая радость для гурмана – в одном из уголков болота спокойно отдыхала, довольная тем, что наполнила свой желудок, целая стая исполинских уток размером больше обыкновенного гуся, из-за вкусного и сочного мяса прозванных в Индии браминскими утками. Дрожа от волнения, как охотник-новичок, Боб Барнет поспешно зарядил свой карабин дробью. Примостившись на земле, чтобы стрелять в горизонтальном направлении, он прицелился в самую гущу стаи. Перед тем как стрелять, он, по обыкновению охотников, приподнял слегка пыж, чтобы дробь разлетелась на большую площадь. Он выстрелил и, раздвинув листву, показался на берегу болота. Оглушительный шум крыльев и разных голосов был ответом ему, и все птицы, как большие, так и малые, мгновенно поднялись в воздух. Боб торжествовал. На поверхности воды плавали семь убитых браминских уток и еще три раненых барахтались в траве, куда они добрались после тщетных попыток улететь. Добить раненых и собрать убитых было делом нескольких минут, так как болото было неглубоко в этом месте. Заяц и десять исполинских уток составляли порядочный груз для Барнета, и он боялся, что будет не в состоянии подняться со своей ношей назад на плато. Тут у него мелькнула неожиданная мысль, что, поджарив только две из этих превосходных уток, он спрячет их в свой желудок и таким образом избежит грустной необходимости нести их на своих плечах или бросить здесь. Не успела эта мысль промелькнуть, как он принялся за ее исполнение. Прежде всего нужно было выбрать место, соответствующее этой деликатной гастрономической операции. Связав с помощью сухой лианы убитую им дичь, Барнет отправился вдоль подошвы горы, пока не увидел нечто вроде пещеры, уходящей между двумя скалами в глубь горы. Он вошел в пещеру и, не выпуская из рук карабина, сделал несколько шагов вперед, чтобы убедиться, не служит ли она дневным убежищем какой-нибудь пантере. Высота пещеры на протяжении двадцати метров была постоянна. Затем пещера сужалась и заканчивалась узкой трубой в один метр высоты и четыре-пять длины. Когда глаза привыкли к темноте и Боб убедился, что в пещере никого нет, он вернулся к входу и, приготовив костер, разжег его, а затем ощипал и выпотрошил уток, показавшихся ему наиболее нежными и молодыми. Нанизав их на деревянный прут, он укрепил его над огнем на двух палках с вилообразными концами. Барнет, успевший сорвать по дороге несколько лимонов, принялся с наслаждением выжимать из них сок на кожицу уток, которая стала – признак удачного жаркого – мало-помалу покрываться маленькими пузырьками. Вдруг из лесу послышался необычный шум, отвлекший внимание Барнета от совершаемой им операции. Было ясно, что сухие ветки и кустарник ломаются и трещат под чьими-то тяжелыми шагами. И прежде чем Боб, стоя с лимоном в руках, успел подумать, что ему делать, как шум послышался ближе, и между двумя скалами у входа в пещеру появился огромный носорог. Барнет стоял на краю небольшой площадки перед пещерой и не мог никуда бежать. Поспешно бросился он к карабину, лежавшему в нескольких шагах от него, и, с быстротою молнии заменив заряд дроби конической пулей, кинулся к пещере и в два прыжка оказался внутри ее. Носорог, увидя незнакомое ему существо, преграждавшее путь в его собственное жилище, был удивлен не меньше Барнета. Он колебался несколько секунд, не зная, на что ему решиться, и вдруг, испустив оглушительный рев и наклонив голову, бросился вперед. Но Боб Барнет, заранее предвидевший атаку, поспешил укрыться в узкой трубе, которой заканчивалась пещера, и куда не мог проникнуть его колоссальный враг. Вынужденный пробираться туда ползком, он, к несчастью, уронил карабин и не успел поднять его, как враг был уже близко. Забравшись в глубину туннеля, он обернулся и не удержался от крика ужаса: голова свирепого животного, почти целиком протиснувшаяся в отверстие, находилась всего в пятидесяти сантиметрах от него. С Бобом не было другого оружия, кроме револьвера, но он не решался им воспользоваться. Носорог – самое глупое животное в мире. Просунув свою голову в углубление, он никак не мог понять, что тело не в состоянии туда пройти, и целые часы подряд пытался протиснуться в трубу, беснуясь, что не может добраться до наглеца, захватившего его жилище. Боб мог бы положить конец этому беснованию. Ему сразу пришло в голову, что пуля, безвредная для всех частей тела колосса, могла убить его на месте, проникнув в мозг животного через глаз. Но как ужасно тогда будет его положение! Не в силах убрать с дороги огромное тело мертвого животного, он вынужден будет ждать голодной смерти, окруженный испарениями разлагающегося трупа. Оставалась надежда, что носорог мог устать, да наконец и голод, укрощающий самых свирепых животных, должен был рано или поздно выгнать его на поиски пропитания. Да, действительно, Боб находился в таком положении, когда даже очень храбрые люди теряют голову. Согнувшийся вдвое в своем каменном убежище, оглушенный злобным ревом колоссального противника, он задыхался, кроме того, от тошнотворного запаха, которым носорог при каждом выдохе наполнял узкое пространство туннеля. Надо сознаться, что энергичный янки с редким героизмом переносил постигшую его беду. Когда он убедился, что стены его тюрьмы прочны и смогут выдержать все усилия атакующего, к нему вернулось присутствие духа и надежда стала снова закрадываться в его сердце. Он слишком хорошо знал Сердара и других своих спутников и был уверен, что они придут ему на помощь. Случись по крайней мере это происшествие часом позже, он смог бы воспользоваться приготовленным вкусным обедом, но злому року угодно было лишить его даже этого гастрономического утешения. Он не мог, разумеется, спокойно думать о двух утках, которых он так прекрасно зажарил и не успел съесть. – Ах, капитан Максуэл! Капитан Максуэл! – бормотал время от времени храбрый генерал. – Еще один пункт добавим в наш дебет… Боюсь, что при встрече со мной вы будете не в состоянии расплатиться по счету. И он продолжал мысленно подводить итоги своей бухгалтерской книги. – Плюс… две, дожаренные в самый раз утки и результаты моей охоты, погибшие по вине господина Максуэла. – Плюс… несколько часов в этой дыре с носорогом… по вине того же лица… Что ж, я нисколько не преувеличиваю, – говорил Боб Барнет, продолжая свои рассуждения. – Не возьми этот негодяй Максуэл в плен раджу аудского и не выгони он меня из дворца, не было бы и революции для восстановления трона раджи. А не было бы революции, я не поступил бы на службу к Нане Сахибу и Сердару. Не поступи я на службу… Бесполезно приводить дальше эту бесконечную цепочку рассуждений и ассоциаций относительно случившихся с ним несчастий, которые великий начальник артиллерии раджи валил на голову ненавистного ему английского офицера. Когда он узнал, что в Гаурдвар-Сикри находится офицер такого же имени – Максуэлы так же обыкновенны в Англии, как Ивановы и Петровы в России, – который командует артиллерией, он воскликнул: – Не мой ли это молодчик?!. Только он один может совершать подобные гнусности. И, не моргнув глазом, он прибавляет и это к своему счету. Носорог тем временем устал. Удалившись на середину пещеры и не переставая следить за своим пленником, он лег, вытянувшись во всю длину. Существо это, наделенное маленьким мозгом и почти совсем лишенное памяти, отличается удивительно изменчивым нравом, переходя часто от безумного гнева к полной апатии. Поэтому не было бы ничего удивительного, если бы он вдруг встал и пошел пастись в джунгли, забыв о враге, которого он час тому назад преследовал с таким ожесточением. Но этой драме не была суждена такая мирная развязка. Ночь наступила и не принесла никакого изменения в положение обоих противников. В пещере царила полная темнота, и, хотя Боб Барнет ясно слышал ровное храпение колосса, он не решался воспользоваться его сном, чтобы бежать, ибо в случае неудачи его ждала верная смерть. Он, пожалуй, рискнул бы всем, не будь он уверен, что к нему явятся на помощь или, во всяком случае, враг его, наделенный большим аппетитом, как все животные этого рода, вынужден будет выйти в поисках пищи. Взошла луна и осветила своими бледными лучами вход в пещеру. Внезапно носорог поднялся, чем-то крайне обеспокоенный. Волнуясь, он принялся ходить взад и вперед, стараясь удержать одолевавшую его зевоту, что служит всегда у этого животного предвестником сильного гнева. Барнет с удивлением спрашивал себя о причине такой внезапной перемены, когда на довольно близком расстоянии от пещеры кто-то вдруг звучно протрубил, на что носорог ответил злобным ворчанием, не выходя из пещеры. Кто был этот новый враг, так испугавший его, что он боялся выйти из пещеры и вступить с ним в бой? Новый трубный звук раздался почти у самого входа, и в слабом свете луны, пробивавшемся между двух скал у входа в пещеру, показались очертания посланника Сердара. Барнет, придвинувшийся к самому краю туннеля, служившему ему убежищем, сразу узнал его. – Ко мне, Оджали, ко мне! – крикнул он. При звуках знакомого голоса слон бросился в пещеру, подняв кверху хобот и испуская воинственные крики. Он направился прямо к носорогу, который ждал его, съежившись в углу, не вызывая на бой, но и не убегая от него. Страшное зрелище представляли эти полные злобы и бешенства животные. Когда Оджали подошел к носорогу, тот опустил голову и бросился в сторону, избегая натиска могучего противника, но затем, с необыкновенной быстротой повернувшись, попытался всадить ему в живот свой ужасный рог. Слон-новичок попался бы на это, но Оджали был старый боец. Начальник королевских дрессировщиков в Майсуре обучил его всевозможным видам борьбы, и сколько раз уже на больших празднествах, дававшихся раджой, мерился он силами с животными подобного рода. Поэтому ему прекрасно был известен тот единственный способ, к которому всегда прибегает носорог. Он с такой же быстротой, как и противник, сделал пол-оборота и повернулся к нему неуязвимой грудью, пробуя при этом схватить его хоботом за рог. Носорог ловко увернулся и, бросившись направо, попытался снова нанести ему удар в живот. Это погубило его… Слон, повернув в противоположную сторону, нанес ему такой сильный удар задними ногами, что тот отлетел к скалам. И не успел еще побежденный подняться, как Оджали подбежал к нему и клыками пригвоздил к земле. Рассвирепев окончательно, он топтал его тело ногами, ломал кости, разрывал мясо и кожу своего врага, пока тот не превратился в безжизненную и бесформенную массу. Боб Барнет, вышедший наконец из своей тюрьмы, с большим трудом успокоил его ласковыми словами, до того возбудилось битвой это обыкновенно доброе и приветливое животное. Так слон совершил свой новый подвиг, увеличивший и без того длинный список услуг, оказанный им своим хозяевам или, вернее, друзьям… ГЛАВА V Ночное видение. – Ужас Сами. – Засада. – Английский шпион. – Пленники. – Военный суд. – Приговорены к повешению. – Таинственная записка – Последние часы Барнета. – Общество «Духов вод». – Завещание янки. Не прошло и часа, как Боб Барнет, сидя на шее Оджали, для которого было пустой забавой взбираться на самые крутые склоны, въезжал на плато Озера пантер. В ту же минуту туда подошли Сердар и Рама-Модели. Узнав, что произошло, Сердар не решился упрекнуть своего друга. Он был рад, что потерявшийся вернулся и что Оджали проявил столько ума и отваги в этом приключении. – Теперь, когда мы снова вместе, – сказал он своим товарищам, – и нас ничто больше не задерживает здесь, мы должны подумать о том, чтобы не попасть в западню, которую англичане собираются нам расставить. К счастью, об этом вовремя предупредили Раму. – Что случилось? – спросил Барнет. – То, что мы должны были ждать, – ответил Сердар. – Английские власти Калькутты донесли о нас губернатору Цейлона, и он собирается завтра на рассвете с помощью местных войск окружить нас. Но он ошибается, надеясь так легко взять нас в плен. В этот момент раздался крик ужаса. Молодой Сами с испуганным взглядом, указывая руками в сторону кустарников, росших по склону лощины, стоял, как окаменелый, и не мог произнести ни слова. Это было тем более странно, что он был храбрым малым, иначе Сердар не взял бы его с собой. – Что там такое? – спросил Сердар, более удивленный, чем встревоженный. – Ну, говори же! – теребил его за плечо Нариндра. – Там!.. Там!.. «Ракшаса»! – еле пролепетал бедняга. В Индии, где крайне суеверные люди низшей касты верят в призраки и привидения, «ракшаса» играет почти такую же роль, какую играл в средние века «волк-оборотень» в деревнях Франции. Но так как воображение индийцев сильнее нашего, то ракшаса во сто раз превосходит своего западного собрата. Он не только бродит каждую ночь, нарушая покой людей, но принимает облик самых фантастических чудовищ и животных. Он крадет для собственного пропитания трупы умерших. Он может, кроме того, меняться телом с тем, кого хочет мучить, принуждая несчастного бродить по джунглям и лесам в образе шакала, волка, змеи, а сам в это время, чтобы отдохнуть от бродячей жизни, селится в жилище жертвы. Эти верования разделяются всеми жителями страны, и лишь немногие индийцы из высших классов освободились от этих суеверий. – Ракшаса существует только в твоей бедной голове, – ответил Нариндра и направился к чаще кустов и деревьев, указанных Сами. Махрат отличался ясным умом и благодаря общению с Сердаром успел избавиться от нелепых суеверий. Обойдя кусты и тщательно осмотрев все кругом, он вернулся обратно. – Там ничего нет, – сказал он, – ты спал, мой бедный Сами, и принял сновидение за действительность. – Я не спал, Нариндра, – решительно ответил молодой человек. – Сахиб рассказывал мистеру Барне-ту о губернаторе Цейлона, который хочет оцепить горы своими сипаями, когда ветки вон того кустарника раздвинулись и чудовищная голова, покрытая белыми полосами, показалась там. Я видел ее так же ясно, как вижу тебя, Нариндра… Я не мог удержать крика, и голова тотчас исчезла. Сердар стоял с задумчивым видом и не произнес ни слова во время этого разговора. – Не покрывают ли в некоторых случаях своего лица белыми полосами поклонники Кали, богини крови? – спросил он Рама-Модели, внимательно выслушав объяснение Сами. – Да, покрывают, – ответил заклинатель пантер дрожащим голосом, потому что он, подобно своим соотечественникам, верил в привидения. – В таком случае, – продолжал Сердар, не замечая, по-видимому, волнения Рамы, – если Сами действительно видел такую фигуру в кустах, то, верно, это был один из тех негодяев, которые предали своих братьев и согласились служить англичанам шпионами. – Сахиб ошибается. Никто из них не посмеет так близко подойти к нам, особенно в такое время, когда луна освещает это плато и светло как днем… Сами видел ракшасу… Вон! Вон! – продолжил вдруг Рама сдавленным от страха голосом. – Смотрите туда… Вон там! Все взгляды обратились туда, куда указывал Рама, и скоро заметили среди находящихся в пятидесяти метрах от них группы карликовых пальм странную фигуру. Испещренная белыми полосами, кривляясь, она как бы с вызовом поглядывала на наших героев. Сердар мгновенно прицелился и, выстрелив, спокойно опустил свой карабин. – Человек это или дьявол, он получил по заслугам. Рама, несмотря на то, что страх приковал его к месту, не смог удержаться от жеста недоверия и шепнул на ухо прижавшемуся к нему Сами: – Это – ракшаса, пули не берут его. В это время Нариндра, бросившийся посмотреть, в чем дело, крикнул с досадой: – Опять ничего! – Не может быть! – воскликнул Сердар, переставший понимать что-либо. И он вместе с Бобом Барнетом бросился к махрату, который обходил, забыв о всякой осторожности, окружающие заросли. Было полнолуние. Свет луны заливал Соманта-Кунт, и на склоне, обращенном к порту Галле, их могли не только заметить из Королевского форта, но и достаточно точно определить место, где они находились. – Плохо все это кончится, – вздохнул Рама, который вместе с Сами предусмотрительно переместился под покровительство Оджали. – Стрелять в ракшасу! Никто, даже самый могущественный в мире человек, не осмелился бы шутить с очень мстительными злыми духами. В ту минуту, когда наши герои уже собирались бросить поиски, они заметили, как из чащи бамбука в каких-нибудь двадцати шагах выскочил голый туземец и побежал по направлению к равнине. Нариндра, заметивший его первым, бросился, не посоветовавшись с друзьями, преследовать беглеца. Остальные припустились, в свою очередь, ему на помощь. Очевидно было, что это шпион. Поэтому, будучи пойманным, он мог представлять интерес, но, с другой стороны, напрасно было терять драгоценное время, чтобы получить подтверждение того, что уже было известно от Рама-Модели… Эти мысли пришли на ум Сердару, но он слишком поздно заметил ошибку Нариндры, чтобы ее исправить. Нариндра же в это время пытался отрезать путь беглецу и направить его в сторону своих спутников. Внимательный и незаинтересованный в этом деле наблюдатель не преминул бы заметить, что беглец сам способствует успеху этого плана. Он перестал вдруг спускаться по прямой линии, хотя на пути его не было никаких препятствий, а, добежав до одной из горизонтальных площадок, описал нечто вроде полукруга, что привело его туда, где множество кустарников, густые заросли бамбука и пальм только мешали его бегу. Посреди зарослей он вдруг споткнулся и тяжело повалился на землю. Нариндра, почти настигавший его, с криком бросился на него и прижал к земле, ожидая товарищей… Но в тот момент, когда они подбежали, сцена сразу изменилась. Из-за каждого куста, дерева или группы деревьев по сигналу, данному пронзительным свистом, со штыками наперевес поднялись сипаи-сингальцы. Наши безоружные герои, оставившие свои карабины наверху, в одну минуту увидели себя окруженными целым отрядом в триста человек. – Сдавайтесь, господа! – сказал английский офицер, входя в круг, образованный скрещенными штыками. – Вы сами видите, сопротивление бесполезно. Онемевшие от неожиданности, стыдясь того, что попали в такую примитивную ловушку, Сердар и его товарищи могли только подтвердить свое бессилие. – Кого из вас двоих зовут Сердаром? – продолжал офицер, обращаясь к белым. Сердару не оставалось ничего другого, как сыграть достойную его роль: с невозмутимым спокойствием продемонстрировать врагам мужество, равное его репутации. Он сделал несколько шагов к офицеру и просто сказал ему: – Этим именем меня обычно зовут индийцы. Англичанин посмотрел на него с любопытством, смешанным с удивлением, так как подвиги этого человека стали легендарными даже у его врагов. – Вы мой пленник, – сказал он наконец, – дайте мне слово, что вы не будете пытаться бежать, и я постараюсь смягчить полученные мною суровые инструкции. – А в случае отказа? – Я буду вынужден приказать, чтобы вам связали руки. – Хорошо, я даю вам слово. – Прошу о том же и вас, – продолжал офицер, обращаясь к Бобу Барнету, – хотя не имею чести знать вас. – Американский полковник Боб Барнет, – с гордостью ответил Боб, – экс-генерал на службе раджи аудского. Я также даю вам слово. – Хорошо, господа, – сказал офицер, делая поклон, – вас не будут связывать. По знаку командира от отряда отделились четыре человека и, обвязав Нариндру, как колбасу, веревками и прикрепив затем к длинной бамбуковой палке, взяли в таком виде его себе на плечи. По сигналу офицера весь отряд двинулся в направлении порта Галле, куда прибыл почти перед самым рассветом. Пленников заключили под стражу в Королевский форт и объявили, что скоро они предстанут перед судом военного трибунала. На основании действующего с самого начала восстания в Индии и на Цейлоне закона их дело передается в чрезвычайный суд. Кроме этого, закон позволял судить и приводить в исполнение приговор в течение двух часов с момента заключения. Этот уникальный закон объявлял, кроме того, что в случае необходимости «достаточно трех простых солдат, чтобы под председательством старшего из них могло состояться заседание трибунала, имеющего право жизни и смерти над каждым индийцем, бунтовщиком или соучастником». Таким образом Англия, устроив гнусное подобие правосудия, смогла утверждать, что ни один индиец не был казнен без суда. Когда позже английские войска взяли верх и солдаты, уставшие от резни, останавливались, чтобы сосчитать трупы, устраивался военный суд и выносился приговор, которым узаконивали только что происшедшую резню, присуждая к смерти двести или триста уже мертвых человек. Трудно довести до большего совершенства любовь к закону. И пусть не думают, что мы преувеличиваем. Это подтверждено самыми безупречными авторитетами: «В течение двух лет, уже по окончании революции, англичане затопили кровью всю Индию, убивая стариков, женщин и детей с единственным намерением оставить такие страшные воспоминания, чтобы навсегда отбить у индийцев желание бороться за свою независимость». Каким ужасным зверем становится англосакс, когда им овладевает страх, на этот раз страх потерять Индию! И подумать только, что эти люди в своих журналах обвиняли французских солдат в жестокости, проявленной ими в Тонкине и других местах… Никогда французская армия не согласилась бы, даже в течение суток после усмирения, исполнять роль палача, которую английская армия исполняла два года. Пусть мирно покоятся в родной земле сотни тысяч погибших индийцев! Постепенно из-за Афганистана надвигаются на быстрых лошадях донские и уральские казаки. Киргизские всадники и кочевники Туркестана объединяются под властью белого царя. И не пройдет четверти века, как через нашествие русских Божие правосудие отомстит за мертвых и накажет убийц. Сердара, однако, избавили от оскорбления предстать перед судом из трех по горло накачавшихся виски солдат. Трибунал, перед которым предстал он со своими спутниками, состоял из председателя-генерала и ассистентов-офицеров. Приговор был вынесен заранее, и их судили только для проформы. Боб Барнет, как американец, протестовал против чрезвычайного суда и требовал, чтобы его выпустили на поруки. Ему рассмеялись в лицо и объяснили значение слова «трибунал»… Он не унывал, доказывал их неправомочность, потребовал отсрочки на две недели, чтобы иметь время… – Бежать? – перебил его любивший пошутить председатель. – Случая не упущу! – отвечал Барнет при общем смехе присутствующих. Короче, он потребовал адвоката, ему отказали. Потребовал прочтения протокола, ему сказали, что не нашли необходимым писать его. Он поставил на вид, что является иностранцем, потребовал своего консула. Одним словом, он испробовал все процедурные тонкости, с которыми познакомился в бытность свою адвокатом, но лишь заставил судей надрываться от смеха и добился того, что его вместе с друзьями приговорили к смертной казни через повешение утром, на восходе солнца. Чтобы не расстреливать, их судили, как лиц гражданских, обвиненных в заговоре против государственного строя. Сердар с улыбкой выслушал приговор, как будто бы дело совсем его не касалось. Когда осужденных привели в тюрьму, Боб Барнет продолжал по-прежнему волноваться. Он потребовал завтрак, и, когда его ему подали, он с привычным аппетитом съел его. Затем он написал пять или шесть писем. Одно дядюшке Барнету, которого уведомлял, что по случаю революции он лишился генеральского чина и будет повешен через семь с половиной минут. Второе капитану Максуэлу, сообщая ему, что, к великому сожалению своему, ему удастся свести с ним счеты только в долине Иосафата в день Страшного Суда. Затем он отрезал пять или шесть прядей своих волос и разложил их по конвертам, которые передал одному из охранников с просьбой немедленно отнести их на почту. Сердар тем временем спокойно прохаживался по камере. Вдруг через решетчатое окно к его ногам упала маленькая записка. Он поднял ее и быстро пробежал глазами. В ней было всего несколько слов: «Не бойтесь, мы здесь! «Духи вод». Радостная улыбка осветила его лицо, но он сейчас же прогнал ее, чтобы никто не заметил. Название «Духи вод» было взято членами многочисленного тайного общества, приверженцы которого были рассыпаны по всей Индии и Цейлону и цель которого заключалась в ниспровержении власти чужеземцев в древней стране браминов. Благодаря деятельности этого общества и явилось то единодушие, с которым в один и тот же день и час индийцы перешли на сторону революции. Сердар был душой и руководителем этого общества еще до начала восстания. Он не переставал быть им и теперь, хотя после осуществления великого заговора связи, соединявшие всех членов общества, значительно ослабли, так как для успеха дела тайные собрания были больше не нужны. У них не было сторонников среди сингалов из-за начавшихся после буддистских реформ религиозных разногласий, но на Цейлоне жило большое количество малабарских колонистов, составляющих третью часть всех жителей. По профессии это были купцы, банкиры, судовладельцы, золотых и серебряных дел мастера, кузнецы, резчики, горшечники и другие ремесленники, а поэтому все города и преимущественно Галле, Коломбо, Джафна были населены исключительно индийцами Малабарского и Коромандельского побережий. И все они без исключения принадлежали к обществу «Духи вод». А вот что произошло после ареста Сердара и его двух спутников. Арест видели Сами и Рама-Модели с плато, где они притаились в чаще бурао. Они были готовы каждую минуту бежать на спине Оджали к долине Анурадхапуры в случае, если бы сингальские сипаи решили подняться на верхние склоны горы. Но потому ли, что их присутствие было никому не известно, или их аресту придавалось мало значения, командующий отрядом офицер удовлетворился, как мы видим, главными арестантами, пойманными благодаря хитрой уловке шпиона. Как только отряд скрылся из вида, Рама-Модели взобрался вместе с Сами на спину Оджали и погнал его по известной только ему лощине, сокращавшей путь наполовину, в порт Галле. Он прибыл в город раньше отряда. Созвав к себе в дом группу друзей, он рассказал о случившемся и предложил собрать совещание для выработки плана спасения Сердара и его товарищей. В Галле находилось около восьмисот членов общества, и их решили предупредить как можно скорее, поручив каждому передать это известие своим друзьям, а те должны были оповестить следующих. Действуя таким образом, достигнуть цели можно было менее чем за полчаса. План, предложенный Рама-Модели своим друзьям, был принят с восторгом, и все они тотчас же рассыпались по городу, чтобы предупредить членов общества и исполнить первую часть плана. Что касается второй части, то мы на месте действия сами увидим, каким образом составил ее заклинатель пантер для достижения легкого и быстрого успеха. Быстрота была необходима особенно, так как пушки Королевского форта, находившиеся в двадцати пяти шагах от эспланады, места казни, всегда, с самого начала восстания, стояли с открытыми и начиненными картечью жерлами. Что касается записки, полученной Сердаром, то ее бросил в камеру сторож Тава, приятель Рама-Модели. Как только Сердар прочитал ее, первой мыслью его было сообщить генералу, но тот был так поглощен исполнением классических формальностей, принятых в подобных случаях, что Сердар боялся помешать ему в этих занятиях, вызвать какое-нибудь восклицание и тем навлечь на всех подозрение. Честный Барнет писал с таким спокойствием, что беспристрастный свидетель этой странной сцены, где комизм тесно соединялся с драматизмом, получил бы самое высокое мнение о его мужестве. Он решил пожертвовать жизнью и умереть, как джентльмен, но не забыть ни одного из обычаев, принятых в этих случаях. Особенно замечательно было завещание Боба. Он не имел никакого имущества, но как уйти из этого мира, не оставив никакого завещания! Он взял последний лист бумаги и написал: «Это мое завещание. Сегодня я, в здравом уме, готовясь умереть нежелательным для меня способом, по вине этого негодяя Максуэла, да будет на нем проклятие Божие, завещаю своей семье…» Смущенный, он остановился на этом слове. – Что мне завещать своей семье, Фред? – Свои последние мысли, – отвечал, улыбаясь, Сердар. – Верно, а я и не подумал об этом. И он продолжал: «Завещаю своей семье мои последние мысли и четыре пряди волос, приложенные здесь. Передаю младшему брату моему Билли Барнету все права на мои дворцы, рабов и огромные богатства, конфискованные у меня англичанами в Аудском королевстве, и разрешаю делать с ними, что он пожелает. Я умираю американцем, как и родился им. Я прощаю всех, кого ненавидел в этом мире, за исключением этого негодяя Максуэла, без которого я наверняка достиг бы самых крайних пределов глубокой старости». Он прочитал все это вслух. – Все, не правда ли, Фред? – Превосходно! – отвечал Сердар, который, несмотря на серьезность ситуации, еле удерживался от смеха. Боб Барнет, довольный одобрением, подписал завещание и запечатал его. Затем он встал и, позвав одного из сторожей, вручил ему запечатанный конверт. В эту минуту в камеру вошел офицер, командующий взводом солдат, которые должны были вести осужденных к месту казни, и объявил, что роковая минута настала. – Нам забыли дать стаканчик виски и последнюю сигару, господин офицер, – сказал Боб с достоинством. – Неужели вам неизвестны эти традиции? Офицер немедленно распорядился дать ему то, о чем он просил. Боб залпом выпил стакан виски и закурил сигару. – Пойдемте, – сказал он наконец, – я готов. Это подлинное и истинно американское мужество поразило всех свидетелей этой сцены. ГЛАВА VI Планы побега. – Последняя сигара. – Шествие на казнь. – Сожаления Барнета. – Спасены Оджали! Сердар, должны мы сказать, не смотрел на окончание этой трагедии с таким же хладнокровием, как Боб, придававший всему комическую окраску. Еще накануне, несмотря на сожаление о гибели дела, которому он посвятил всю свою жизнь, Сердар спокойно встретился бы со смертью. Да разве голова его не служила ставкой в той игре, которую он играл и проиграл теперь?.. Но после свидания с Эдвардом Кемпуэлом он сделался совсем другим человеком. Какие воспоминания пробудила эта встреча? Приятные или тяжелые, веселые или грустные, они заставили его, как никогда раньше, с отчаянием цепляться за жизнь. Какие таинственные узы родства или привязанности могли соединять его с матерью молодого англичанина, чтобы в несколько секунд при одном упоминании о ней ненависть, наполнявшая его сердце, испарилась под наплывом нежного чувства? Да, действительно, имя Дианы Де-Монмор было каким-то могущественным талисманом, если ненавистное ему до сих пор имя коменданта крепости Кемпуэла до того изменилось в его глазах, что он даже не сомневался в его невиновности. «Диана не могла бы соединить свою судьбу с человеком, способным на такие преступления». И теперь у него не было никакой другой цели, никакой другой мысли, кроме желания бежать с помощью своих друзей, чтобы спасти того, которого он еще вчера готов был расстрелять без всякой жалости. Двери тюрьмы раскрылись, и осужденные, высоко подняв головы и без малейших признаков волнения, вышли наружу. Барнет курил с наслаждением, бормоча про себя: – Необыкновенно, но последняя сигара всегда кажется самой лучшей. Сердар быстрым взглядом окинул толпу, и лицо его осветилось едва заметной, мимолетной улыбкой. Местные сингалы, живущие в Галле, были буквально окружены толпами малабарцев, пришедших сюда вместе со своими семьями. События развернулись так быстро, что жители деревень не успели прийти в город. Эспланада, где выстроили эшафот с тремя виселицами, находилась всего в трехстах метрах от тюрьмы, и два батальона солдат-сипаев, составлявших весь гарнизон города, с трудом удерживали напиравшую толпу. Три английских парохода, прибывших накануне, были сплошь усыпаны зрителями, и даже все их реи были увешаны гроздьями из человеческих тел. Все это общество, видимо, разместилось так, чтобы не пропустить ничего из происходящего, тем более что суда стояли на якоре всего в двух кабельтовых от берега. Зато на французском пакетботе было совсем пусто, и флаг его был спущен. Пленники не были связаны. Разве была у них возможность бежать, если они со всех сторон были окружены сингальскими сипаями? Им даже разрешили идти вольным шагом. В тот момент, когда они выходили из тюрьмы, кто-то шепнул Сердару на ухо: – Идите очень медленно, мы готовы. Он попытался понять, кто мог шепнуть ему такой совет… Кругом никого, кроме бесстрастных сипаев, не было. Продвигаясь вперед, Сердар с тайной радостью заметил, что женщины и дети попадаются все реже и эшафот окружен одними только мужчинами. Не понимая еще, какой план задуман его друзьями, он все же догадывался, что такое размещение малабарцев должно в значительной степени облегчить его исполнение. На террасе губернаторского дворца собралось множество офицеров, чиновников и дам в нарядных туалетах. Несмотря на ранний утренний час, все жаждали увидеть, как умрет легендарный Сердар. Знаменитый генерал Гавелок, похищение которого было задумано Сердаром и должно совершиться в Мадрасе, сидел рядом с губернатором и держал бинокль, чтобы лучше рассмотреть противника, с которым он приехал сражаться и который должен был вскоре кончить свою жизнь на виселице, как обыкновенный преступник. Несколько англичан, приехавших со своих вилл, распорядились, чтобы их коляски стояли по возможности ближе к линии сипаев, желая полнее насладиться приятным зрелищем. Великолепный белый слон, покрытый богатой попоной, с охотничьей, обитой железом хоудой [25] и погонщиком на спине, стоял подле них, приготовленный, разумеется, для охоты на черных пантер, куда приехавшие англичане собирались отправиться по окончании казни. Таково было по меньшей мере естественное предположение, возникающее при виде животного. Продолжая идти к месту казни, Сердар пытался понять, почему его спасители медлят и ждут, пока пленники приблизятся к эспланаде, занятой двумя батальонами сипаев. По мере того как уменьшалось расстояние, тревога все больше сжимала его сердце, лицо покрывалось каплями холодного пота. Он не хотел умирать теперь… Погибни он во время бесчисленных стычек с англичанами, это было бы естественно… и затем, вот уже двадцать лет как завеса скрыла его воспоминания, но теперь… Не лежит ли на нем обязанность великого долга?.. Переживет ли Диана смерть отца своих детей? Невиновен тот человек или виновен, не должен ли он его спасти?.. Не налагает ли на него эту обязанность прошлое?.. И вот этот железный человек, который в другое время шел бы на казнь, как на последний подвиг, чувствовал теперь, что ноги его дрожат, а глаза заволакиваются слезами, тогда как Барнет, продолжая курить, посылал в лицо сипаям, пораженным его дерзким видом, душистые клубы дыма коренгийской сигары. Нариндра был фаталистом: «что должно случиться, то случится». Он даже не упрекал себя за то, что его неосторожное преследование стало причиной гибели друзей. Это было написано в книге судеб, и судьба его исполнялась, а потому он никого не обвинял и не позировал перед смертью, как Боб Барнет. Когда оставалось несколько шагов и железный круг, образованный штыками сипаев, должен был сомкнуться за пленниками, тот же голос снова шепнул на ухо Сердару: – Сердар, скажи друзьям, чтобы они прыгали на слона и неслись к горе! Сердар оглянулся, но ни одного малабарца не было вблизи. Неужели кто-нибудь из сипаев подкуплен? Не раздумывая долго, он, уверенный, что никто из присутствующих его не поймет, поспешно повторил Бобу по-французски только что сказанные ему слова. На янки это сообщение произвело страшное впечатление… Его лицо побагровело от внезапного прилива крови, и можно было подумать, что у него случилось кровоизлияние в мозг. – Спокойнее! Спокойнее! – сказал ему Сердар. Оставалось всего несколько шагов до того места, где стоял слон, когда тот, как бы по внезапному капризу, встал на дыбы и попятился, а затем, поравнявшись с пленниками, вдруг упал на колени. Пленникам не оставалось ничего больше, как прыгнуть в хоуду. Чтобы облегчить им эту операцию, толпа малабарцев, густо столпившихся в этом месте, бросилась влево, как бы испуганная слоном, испуская громкие крики и увлекая за собой пикет [26] сипаев в противоположную от пленников сторону. – Вперед, Индия и Франция! Ко мне, Нариндра! – крикнул Сердар громовым голосом и одним прыжком очутился в хоуде, куда за ним тотчас же последовали Барнет и Нариндра. – Ложитесь! Ложитесь! – крикнул им погонщик, голос которого они сразу узнали. Это был Рама-Модели, так же великолепно переодетый, как был загримирован слон Оджали. Темную кожу животного сначала смазали соком манго и, когда сок загустел, побелили с помощью извести. Следуя совету погонщика, все трое бросились на дно хоуды. Оджали не надо было подзадоривать, он сам пустился галопом по направлению к горе. И странная вещь! Толпа, как бы заранее кем-то предупрежденная, расступалась на всем пути, не мешая его движению. Все это случилось так просто и с такой быстротой, что сипаи, оглушенные криками толпы и пробовавшие проложить себе путь через напиравших на них людей, не заметили исчезновения пленников. Они не могли видеть пленников потому, что те успели лечь на дно хоуды прежде, чем слон поднялся. Всем, кто не был предупрежден или не был близким свидетелем этой сцены, казалось, что слон бежит к горе с одним лишь погонщиком. Вот почему малабарцы, народ вообще веселого и насмешливого нрава, не могли удержаться от взрыва громкого хохота, когда услышали приказание английского офицера, командовавшего взводом сипаев, вести скорее пленников на эспланаду. Зато с дворцовой террасы все перипетии происходящего были видны подробно, и можно поэтому представить, какой гнев охватил губернатора и как волновались окружавшие его официальные лица. Под воздействием первого впечатления губернатор хотел отдать приказ Королевскому форту стрелять в толпу, очевидно, принимавшую участие в организации этого смелого побега, но тут же понял, что такое могут позволить себе лишь немногие властители в мире. Однако, чтобы чем-нибудь вознаградить себя, он бросился в свой кабинет к телеграфному аппарату, соединяющему его с фортом, и отдал приказание без передышки стрелять по слону, который благодаря особенному расположению горы представлял в течение получаса прекрасную мишень для пушечных выстрелов. Спустя несколько минут после отданного губернатором приказания крепостная пушка загремела с остервенением, покрывая картечью склоны горы. Толпа с жадным любопытством следила за первыми выстрелами. Всем было хорошо видно, с какой головокружительной быстротой поднимался слон в гору, с какой необыкновенной ловкостью взбирался он по самым крутым извилинам. Всем хотелось увидеть, на чью сторону склонится успех в этой странной дуэли. Английские артиллеристы, несмотря на свою ловкость, не могли попасть в цель из-за того, что пушки у них были очень старые. Выстрелы достигали горы, но отклонялись от цели на сто пятьдесят, двести метров, и это сильно веселило малабарцев, радовавшихся побегу своего легендарного героя. С того момента, когда стало ясно, что выстрелы не дают никаких шансов на успех и применение пушки становится смешным, не прошло и четверти часа, и губернатор приказал прекратить стрельбу. Так закончился смелый побег Сердара. Он, бесспорно, стал «историческим» эпизодом великого восстания 1857 года, рассказы о котором наполняли в течение двух месяцев все журналы и газеты на берегах Индийского океана, от Пондишери до Маврикия и от Калькутты до Сингапура. Старые колонисты, ибо приключение это уже в прошлом, никогда не забывают рассказать вновь приехавшим историю, как один забавный губернатор не придумал ничего лучшего, чем стрелять по пленникам из пушки, и как эти пленники были спасены слоном, который буквально вытащил их из петли. Часа через два беглецы были в безопасности в обширном бассейне непроходимых лесов и топких болот, который называется джунглями Анурадхапуры. Они могли быть уверены, что англичане не последуют за ними, но, несмотря на это, их положение нельзя было назвать блестящим. Они не могли вечно оставаться в джунглях, но если бы они попытались выйти оттуда, то непременно попали бы в руки своих противников, которым для этого достаточно было поставить вооруженные отряды у двух единственных выходов из этой ужасной долины. Беглецам оставалось, забыв всякую осторожность, попытаться силою прорваться через отряды неприятеля. Так и поступил губернатор Цейлона, побуждаемый к этому генералом Гавелоком и вице-королем Индии. Они потребовали во исполнение патриотического долга не выпускать из рук человека, который был руководителем восстания и приехал на Цейлон с единственной целью, без сомнения, доставить своим врагам новые затруднения. Лишенный поддержки Сердара, Нана Сахиб не замедлит совершить какую-нибудь ошибку, способствующую подавлению восстания, и отдаст его самого в руки англичан. Поэтому можно смело сказать, что никогда еще Сердар не находился в таком отчаянном положении, как теперь. ГЛАВА VII Сэр Уильям Браун и Кишная-душитель. – Зловещий союз. – Цена крови. – Таинственное предупреждение. – Два старых врага. – Отъезд в Пондшиери Эдварда и Мэри. После этого события сэр Уильям Браун, губернатор Цейлона, пришел в невероятное бешенство, так как он уже телеграфировал во всех направлениях, что знаменитый Сердар в его власти, и теперь должен был признаться, что упустил его. Губернатор ходил взад и вперед по своему кабинету, погруженный в самые неприятные размышления, когда слуга доложил ему, что какой-то индиец просит принять его. Губернатор собрался прогнать его, но слуга добавил: – Это тот шпион, который сегодня ночью заманил пленников в ловушку. Эти слова заставили губернатора переменить решение и приказать ввести туземца. Войдя в комнату, индиец упал на ковер, воздавая губернатору почести, которых удостаиваются только раджи и брамины высшего ранга. – Что тебе нужно от меня? – спросил сэр Уильям, когда тот поднялся. – Кишная, сын Анандраи, один раз уже предал Сердара, – отвечал он, – не его вина, что сипаи выпустили его из рук. – Полагаю, что не для этого только ты хотел меня видеть? – Нет, Сахиб. Но тот, кто предал врага первый раз, может предать его и во второй. Только дело на этот раз будет потруднее, и все зависит от… – От платы за твои услуги, – перебил его губернатор с нетерпением. – Сахиб отгадал мою мысль. – Ты наглый плут… Хорошо, посмотрим! Мне некогда терять время с тобой. Как скоро ты сможешь доставить нам Сердара снова? – Вместе с товарищами? – Все равно. Мне важен только руководитель. И запомни хорошо, что я снова соглашаюсь на сделку с тобой, только чтобы кончить все разом. Терпением, я уверен, мы и так достигнем цели. По лицу индийца пробежала улыбка недоверия. – Ты не веришь моим словам? – сказал губернатор. – Сердара не так просто схватить, – отвечал индиец. – Я приказал как можно тщательнее охранять проходы, и ему не выбраться из джунглей. Там он будет так же бессилен, как и у нас в плену. Все дело в том, чтобы он не мог присоединиться к восставшим на юге Индии до тех пор, пока генерал Гавелок не подавит мятеж. Не знаю, впрочем, зачем я теряю время в разговорах о таких вещах, которые тебя не касаются. – Жду твоих повелений, Сахиб! – Через какое время сможешь ты доставить Сердара в Галле? – Мертвым или живым? – О! Я не желаю повторения утренней сцены! Более того, теперь, когда трибунал приговорил его к смертной казни, ты лишь исполнишь этот приговор. – Понимаю. Мне нужно восемь дней для исполнения этого опасного поручения. – Срок вполне разумный, и мне, следовательно, недолго придется ждать реванша. Остается назначить цену, какую ты определишь в возмещение трудов и опасностей, которым ты подвергнешься. – О, опасности! – презрительно воскликнул негодяй. – И ты считаешь себя в силах помериться с таким человеком? Не слишком ли большие претензии? Если хочешь знать мое мнение, то я заключаю с тобой договор лишь потому, что в случае удачи с твоей стороны ты окажешь нам большую услугу. На самом же деле я так мало верю в твой успех, что не дам и ломаного гроша за твою шкуру. Сегодня утром, например, ты не увидел бы восхода солнца, не будь там моих сипаев. Итак, сколько ты просишь? – Известна ли Сахибу цена, предложенная в Бенгалии? – Да, восемьдесят тысяч рупий… Мы не так богаты, как Индия, и эта премия… – Пусть Сахиб успокоится, я не прошу денег. Я желал бы только, чтобы вы пожаловали мне и моим потомкам право на ношение трости с золотым набалдашником. – Ты честолюбив, почтенный Кишная! Трость с золотым набалдашником имеет в Индии такое же значение, как орден Почетного легиона во Франции. Она дается за серьезные заслуги, и лица, ее получившие, очень гордятся и не расстаются с этим отличием, как со своей тенью. В той же мере, как классы ордена Почетного легиона узнаются по банту, так и степени трости узнаются по ее длине. Вместо «кавалер», «офицер», «командор» и т.д. здесь говорят «маленькая трость», «средняя трость», «большая трость с золотым набалдашником». Не примите этих слов за шутку. В этой стране, где социальные отличия имеют такую силу, нет ни одного индийца, который не согласился бы отдать половину своего состояния за право прогуливаться с такой тростью. В сущности, я не нахожу большого различия между тростью с золотым набалдашником и бантом. То и другое всего лишь пустая погремушка человеческого тщеславия. Над этим все смеются и все этого добиваются. Но раз мы находим смешным одно, почему не посмеяться и над другим. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что шпион Кишная деньгам предпочел трость с золотым набалдашником, которая считалась высочайшим отличием, какое только может иметь человек в этой стране. Я, может быть, удивлю вас, если скажу, что французские губернаторы в Пондишери, унаследовавшие право прежних раджей давать эту награду, были очень скупы на этот счет. При населении в полмиллиона жителей вы найдете только двух,. трех индийцев, получивших право носить трость с золотым набалдашником, тогда как на то же количество населения вы найдете во Франции более двухсот кавалеров ордена Почетного легиона. Как видите, Кишная требовал очень высокой награды, такой высокой, что сэр Уильям засомневался, назначить ему ее или нет. Но арест Сердара заслуживал такой награды, и постыдная сделка была заключена. В последующие восемь дней шпион должен был доставить Сердара живым или мертвым. – Сколько сипаев дать в твое распоряжение? – спросил губернатор. – Мне никого не нужно, – отвечал негодяй с гордостью, – я отослал прочь даже сопровождающих меня людей нашей касты. Я смогу добиться успеха, только если буду один… совершенно один. – Это твое дело. Если ты достигнешь цели, то получишь, могу заверить тебя, не только обещанное отличие, но и награду правительства королевы. И, сказав это, сэр Уильям встал со своего места, показывая, что аудиенция окончена. Индиец повторил «шактангу», род приветствия, означающего на хиндустани «падать ниц на шесть точек», потому что в таком положении прикасаются к полу или земле двумя ступнями ног, двумя коленами и двумя локтями. – Еще одно слово, Сахиб, – сказал Кишная, поднимаясь, – я смогу выполнить задание только в том случае, если оба прохода в Долину трупов будут так прочно перекрыты вашими солдатами, что Сердар и его товарищи не смогут прорваться через них. – Я, кажется, уже говорил тебе, что их не выпустят оттуда. В предвкушении награды индиец удалился. Начальник касты душителей в Бундельканде и Мейваре, он был схвачен в окрестностях Бомбея в ту минуту, когда вместе со своими сектантами приносил кровавую жертву богине Кали, и осужден на пожизненную каторгу. Когда началось великое восстание в Бенгалии, он предложил свои услуги губернатору Бомбея. Губернатор вначале отказался, опасаясь, что негодяи воспользуются свободой и подговорят весь юг Индостана, то есть весь древний Декан, принадлежавший при Дюплексе Франции, перейти на сторону революции. Однако скоро подвиги Сердара и его быстрые успехи на Юге заставили властителя прибегнуть к крайним мерам. Он вступил в переговоры с Кишнаей и даровал ему и его приверженцам свободу. Предводитель душителей бросился по следам нашего героя. День за днем преследуя его, он донес англичанам об отряде махратов, оставленном Сердаром в пещерах Эллоры. И, наконец, появившись вслед за ним на острове Цейлон, устроил ему засаду, и настолько удачную, что без энергии Рама-Модели, так быстро организовавшего побег, англичане навсегда избавились бы от самого ловкого и непримиримого врага. Кишная не был обыкновенным злодеем, позволяющим пренебрегать собой. Как большинство людей их касты, он был способен на самые отчаянные поступки, проявляя при этом незаурядное мужество и необыкновенную ловкость. В совершенстве изучив все тонкости, которыми пользуются уже в течение веков его соплеменники, чтобы завлечь жертву в расставленную ими западню, он был самым страшным противником для Сердара, особенно теперь, когда у него появилась надежда вернуться в свое селение с самым высоким для местного жителя отличием. Покинув губернатора, Кишная не спеша отправился на базар. Там, а в этот момент базар был наполнен огромным количеством солдат и офицеров с прибывших накануне кораблей, проходя мимо одного малабарца, предлагавшего покупателям шкуры черных пантер, очень ценных, ибо найти их можно только на Цейлоне, он сделал ему едва заметный знак и как ни в чем не бывало продолжил свой путь. Продавец, перепоручив свой товар находящемуся рядом мальчику, бросился догонять его, и вскоре оба они исчезли в закоулках города. Веллаен, как звали продавца шкур, был человеком, который лучше всех сингалов, за исключением Рама-Модели, знал опасную долину, где нашли свое убежище Сердар и его товарищи. Впоследствии мы узнаем, какие подлые интересы связывали этих людей. Около шести часов вечера, незадолго до захода солнца, сэр Уильям Браун возвращался со своей обычной прогулки по живописной дороге ведущей, в Коломбо. Он ехал, окруженный адъютантами, в сопровождении взвода уланов, когда на дороге перед его коляской появился полуголый индиец, размахивающий конвертом. Губернатор подал знак офицерам передать ему этот конверт, который он принял за петицию. Сломав печать, он погрузился в чтение. Вдруг, побледнев от гнева, он закричал: – Догнать этого человека… арестовать… не дать убежать! Тотчас все бросились, рассыпавшись по придорожному кустарнику, искать этого человека, который хоть и исчез мгновенно, но явно не имел времени надежно спрятаться. Однако напрасно офицеры, солдаты и слуги прочесывали местность на полмили вокруг. Один за другим возвращались они, не найдя никаких следов таинственного гонца. Вот содержание письма, так поразившего губернатора: «Сэру Уильяму Брауну, Королевскому губернатору Цейлона, Посвященные члены общества «Духи вод» приветствуют! Когда солнце восемь раз зайдет на западе, душа Сахиба губернатора предстанет пред Судией мертвых, а тело его будет брошено на корм вонючим шакалам. Пандит Саэб, судья «Духов вод» Год тому назад, почти в такой же день, губернатор Бенгалии получил подобную угрозу, и в указанный день он пал в самый разгар праздника от удара кинжалом, нанесенного фанатиком. Еще не было случая, когда приговор, вынесенный этим тайным обществом какому-нибудь английскому чиновнику, не был бы приведен в исполнение. Никакие предосторожности не спасали жертву от предназначенной ей участи. И, что редко случается, общественное мнение и мнение самих европейцев находило приговор справедливым. Однако, надо сказать правду, это таинственное общество, назначавшее для исполнения своих решений фанатиков, которых не мог остановить даже страх пыток, пользовалось своей властью только в исключительных случаях. Это общество создавалось прежде всего для защиты простых индийцев от тирании некоторых правителей внутри страны. Пользуясь огромными расстояниями, доходящими иногда до пятисот-шестисот лье, которые отделяют этих правителей от центральной власти, они без стыда и совести эксплуатируют население своих округов, не гнушаясь при этом никакими преступлениями. Когда общество расправлялось с каким-либо чиновником, можно было с уверенностью сказать, что этот человек не только нарушал служебный долг и брал взятки, но и совершал такие страшные преступления, как похищение и уничтожение своих жертв, за что в Европе он был бы отправлен на эшафот. О роли, которую почти столетие играло это общество, хорошо сказал член Верховного суда Калькутты достопочтенный Кольбрук: «Правосудие получило в лице этого общества благотворную помощь в своем стремлении заставить некоторых чиновников не забывать того, что они имеют честь представлять в Индии цивилизованную нацию». До сегодняшнего дня общество не занималось политикой. Но в час, когда герою, посвятившему свою жизнь борьбе за независимость Индии, стала угрожать опасность, оно не могло не встать на его защиту. Сэр Уильям Браун вернулся в свой дворец в состоянии неописуемого волнения. Он вызвал немедленно начальника полиции и, изложив все факты, спросил его мнение. – Ваша честь желает, чтобы я говорил без уверток? – ответил этот служитель порядка, основательно подумав. – Я даже требую этого. – По моему глубокому убеждению, Ваша честь, вам осталось жить лишь восемь дней. – Следовательно, вы не знаете никакого способа, чтобы защитить меня от этих фанатиков? – Никакого… Однако у вас есть два выхода, и, на мой взгляд, они лучше всех предосторожностей, которые вам могут посоветовать. – Что это за два выхода? – Первый состоит в том, чтобы упаковать чемоданы и уехать из Индии навсегда. Так поступают сейчас все чиновники, получившие подобные приговоры. И эти приговоры в итоге превращаются всего лишь в средство высылки, что, смею вас уверить, приветствуется в душе центральным правительством как своего рода чистка административного аппарата. – Это годится только для младших служащих, имя которых неизвестно, у которых нет ни состояния, ни общественного положения, ни связей, но губернатор Цейлона, один из самых видных сановников королевства, член личного совета королевы, не может бежать как обычный чиновник. Поступив подобным образом, я сделаюсь посмешищем всей Англии. – Можно под предлогом болезни… – Достаточно! Посмотрим второй вариант. – Он проще… аннулировать договор, заключенный между вами и Кишнаей. – Чтобы эти люди сказали, что сэр Уильям Браун поддался на их угрозы… Никогда, сударь! Бывают случаи, когда человек не может проявить малодушие и должен встретить смерть на посту. Я не задерживаю вас больше, сударь! – Ваша честь, вы можете быть уверены, что для вашей безопасности я приму все зависящие от меня меры. – Исполняйте ваш долг, сударь, я буду исполнять свой. Несколько часов спустя после этого разговора губернатор получил через неизвестного посыльного второе письмо, содержащее всего одну фразу: «Нет ничего бесчестного в том, чтобы отказаться от бесчестного средства». Это второе послание довело удивление и волнение сэра Уильяма до крайней степени. Итак, таинственные судьи уже знали о его переговорах с начальником полиции. Ясно было также, что они осуждают бесчестный характер войны с применением засад, захвата врасплох, измен, войны, которую готовились вести с Сердаром. Они осуждали подлых сообщников губернатора во главе с негодяем Кишнаей, каторжником, который всего месяц тому назад волочил прикованное к ногам ядро в тюрьме Бомбея. Но сэр Уильям Браун был англичанином. Он верил, что никакой поступок, даже самый позорный, не может обесчестить человека, когда дело идет о службе, а так как сохранение владений в Индии было вопросом жизни и смерти для Англии, он дал себе клятву не уступать. К тому же, разве не в его собственных руках были все средства защиты? Он располагал безграничной властью. Индийские наемные убийцы всегда пользуются кинжалом, но кто мешает ему надеть кольчугу? Он мог также ввиду исключительных обстоятельств оставить сотню солдат, отправлявшихся в Калькутту, и поручить им охрану своего дворца. Генерал Гавелок, которому он сообщил о происшедшем, активно включился в дело и сам выбрал из высадившихся солдат отряд телохранителей. В тот же вечер все служители-индийцы дворца были заменены солдатами шотландского полка. Отношения обеих сторон начинали обостряться. Получалось что-то вроде дуэли, в которой каждая сторона ставила на карту свою жизнь… Кто же победит? Сердар или сэр Уильям Браун? Если бы оба противника встретились и узнали друг друга, то борьба стала бы еще ожесточенней, ибо в прошлом между ними произошло нечто такое, что положило начало их обоюдной ненависти, погасить которую смогла бы только кровь одного из противников. Двадцать лет прошло с того дня, когда один умирающий, покинув свое ложе, из последних сил добрался до них и смог остановить их ярость. И затем, клятва, вырванная у них в свой предсмертный час этим человеком, разлучила их… Но они обещали друг другу встретиться, чтобы разрешить свой спор. Они так хорошо помнили это, что не женились, боясь оставить после себя горе в тот день, когда встретятся в последний раз. Но у судьбы свои законы. Они вдруг очутились под одним небом и вступили в борьбу, не узнав Друг друга… Тем более ужасным станет потрясение от встречи, когда она состоится! Тем временем «Эриманта», после тридцати шести часов стоянки в гавани Галле в ожидании почты из Китая, готовилась покинуть Цейлон, чтобы продолжить свой путь по Бенгальскому заливу. Собравшиеся на корме пассажиры в последний раз любовались окружавшим их пейзажем. Несколько в стороне от них стояла небольшая группа из трех человек, тихо разговаривавших между собой. Это были Эдвард Кемггуэл со своей прелестной сестрой Мэри и Сива-Томби-Модели, брат Рамы, который сопровождал молодых людей в Пондишери. Все трое говорили, естественно, об утреннем происшествии, о том отчаянии, которое охватило Эдварда и Мэри, когда они увидели Сердара, идущего на казнь. Напрасно Сива-Томби старался успокоить их, уверяя, что его брат, наверное, все уже подготовил для побега пленников, их слезы высохли, и они успокоились только тогда, когда увидели, как Оджали скрылся наконец по ту сторону Соманта-Кунта. – Не бойтесь теперь, – сказал молодой индиец. – Слишком много ловкости понадобится, чтобы их поймать. Мой брат много лет жил в джунглях. Он отыскивал берлоги пантер, забирал детенышей, которых дрессировал и затем продавал фокусникам. Он знает там все ущелья, проходы, и, пока все будут тешить себя уверенностью, что Сердар с товарищами окружен со всех сторон, они успеют перебраться через пролив и присоединиться к нам. Тем временем матросы уже крутили кабестан [27] , и был отдан приказ всем посторонним покинуть корабль. В этот момент какой-то индиец, подплывший к пакетботу в пироге, в три прыжка взобрался на палубу и подал Сива-Томби один из тех пальмовых листьев, которые на тамильском языке зовутся «олли». Местные жители царапают на их кожице буквы с помощью тоненького шила. – От твоего брата, – сказал он и затем, так как пакетбот двинулся в путь, взобравшись на планшир, бросился в море, чтобы вплавь добраться до своей пироги. На «олли» оказалось несколько слов, на скорую руку нацарапанных Рама-Модели: «Через две недели будем в Пондишери». Уверенный тон записки вселил новую радость в сердца молодых путешественников, бывших не в состоянии оторвать свои взоры от горы, где они в последний раз видели того, кого они теперь называли не иначе, как спасителем отца. Выйдя из порта, пароход шел некоторое время вдоль восточного побережья острова, используя благоприятное течение. Скоро глазам путешественников открылся восточный склон Соманта-Кунта. Корабль здесь шел так близко от берега, что простым глазом можно было рассмотреть малейшие уступы скал и прямые, стройные стволы бурао. За высящимися на переднем плане утесами скрывалась большая долина, куда отправились искать убежища Сердар и его друзья. – Они там… за этой высокой цепочкой скал, – сказал Сива-Томби своим друзьям. Он протянул руку, чтобы показать, где именно, и вдруг остановился, охваченный волнением… На плато, на фоне одного из утесов, виднелись четыре человека. Они смотрели в сторону парохода и размахивали белыми вуалями своих касок. И позади них, заканчивая картину и удостоверяя личности людей, стоял колоссальный Оджали. Он держал хоботом огромную ветку, покрытую цветами, и, подражая спутникам, размахивал ею по воздуху. – Вон они! – сказал Сива-Томби-Модели, наконец переборов волнение. – Они хотят проститься с нами. Все пассажиры «Эриманты», столпившись вдоль борта, с большим любопытством смотрели на эту странную, казавшуюся вылитой из бронзы группу, окруженную дикой и величественной рамкой. Пакетбот шел теперь полным ходом. Пейзажи сменялись с головокружительной скоростью, и четыре действующих лица, так оживившие это уединенное место, скрылись за уступом горы. Они выстрелили из карабинов и в один голос крикнули изо всех сил «ура», которое уже ослабленным эхом долетело к трем молодым путешественникам. «Эриманта» тем временем сменила курс и на всех парах пошла в Бенгальский залив. Страна цветов все больше и больше расплывалась, сливаясь с туманом. Часть вторая ДЖУНГЛИ АНУРАДХАПУРЫ ГЛАВА I Отъезд. – Ночи в джунглях. – Грот носорога. – Видение Барнета. – Совет. – В поисках прохода. Когда пароход, с которым пришли проститься наши герои, скрылся из вида, они поспешили спуститься обратно в джунгли. Там, на плато, где они находились, их легко могли заметить сипаи, которые по приказу губернатора вот уже несколько часов как заняли назначенный им пост для охраны верхнего горного прохода. Как только опасность миновала, первой заботой наших героев было добыть себе пищу и отыскать убежище на ночь, где они в безопасности от хищных зверей смогли бы обдумать дальнейший план действий. На этот раз шансы на успех или неудачу были далеко не одинаковыми. Они были одни против целого гарнизона солдат и нескольких тысяч туземцев, соблазненных наградой. В таком неравном бою оставалось или победить, или умереть. Единственное преимущество, которое было на их стороне, заключалось в том, что они могли приготовиться к встрече врага, не опасаясь внезапного окружения или нападения. В этих местах было бы невозможным вступить в сражение даже с самым маленьким подразделением вражеской армии, не рискуя при этом завязнуть в торфяных топях или сделаться добычей крокодилов, не боясь быть разорванными пантерами в чаще лесов. В обсуждении различных опасностей и препятствий им даже не пришла в голову самая большая из них, так как факт сделки, совершенной между Кишнаей и сэром Уильямом Брауном, оставался им неизвестным. Агенты Рама-Модели предупредили о большом количестве шпионов, и сам Рама говорил об этом Сердару еще раньше, чем засада на Соманта-Кунте подтвердила его слова, но никто из наших героев не думал, однако, что кто-нибудь из этих шпионов устоит против их карабинов. Дичи, как мы уже видели, здесь было такое количество, что им нечего было опасаться голода. К тому же болота покрывали заросли иньяма [28] , который мог прекрасно заменить хлеб и рисовые лепешки, столь любимые Барнетом. Что касается фруктов, то одних бананов было столько, что ими можно было прокормить целую армию. Плоды манго попадались на каждом шагу, гуаявы [29] росли кустарниками. Для жилья – самой необходимой вещи в этих опасных местах – можно бы выбрать было пещеру, где совершали подвиги Оджали и генерал, но труп носорога мог заразить это место. Были также известны еще несколько других пещер, хотя менее обширных, но все же пригодных для временного пристанища. Вопрос о дальнейших действиях можно было спокойно и внимательно обсудить лишь после того, как удастся восстановить свои силы, истощенные последними треволнениями и бессонными ночами. Маленькая группа продвигалась вдоль подошвы горы, придерживаясь дороги, по которой накануне шел Барнет, и честный янки рассказывал своим друзьям о всех перипетиях своей встречи с носорогом. Оставаясь без пищи почти целые сутки, он не мог без сокрушения говорить о двух жирных, толстых утках, которых пришлось бросить из-за этой несчастной встречи. Однако болото, где жили эти чудесные пернатые, было недалеко, и он дал себе слово вознаградить себя за потерю. – Если только мы найдем их на том же месте, – отвечал Рама, потому что Сердар, погруженный в мысли, шел во главе отряда. – Ты так думаешь? – переспросил Боб. – Разве я мог заставить их изменить свои привычки и переменить место? – Нет, но в джунглях столько же шакалов, сколько веток на бамбуке. Труп носорога, убитого Оджали, привлек сюда, вероятно, сотни этих тварей. Они могли встревожить птиц. Успокойся, однако, если только Сердар выделит нам время, завтра на озере Калу, что тянется на несколько миль, мы сделаем порядочный запас нырков и браминских уток. – Почему «если»? – Ты знаешь Сахиба не хуже меня… достаточно видеть его походку, чтобы предположить, что он не даст вам на это время. Продолжая идти, Сердар срывал время от времени ближайший к нему банан и тут же на ходу съедал его. Нариндра и Сами, следовавшие по его пятам, молча делали то же самое. – Они ужинают, – сказал Рама, – и нам не худо последовать их примеру. Я начинаю подозревать, что, кроме этого, мы ничего больше есть сегодня не будем. – Не понимаю, право, как вы все устроены! С одной горстью риса и двумя-тремя плодами вы под жгучими лучами солнца идете целыми днями, не сбавляя шага, а мне же для этого необходима более существенная пища. В эту минуту в кустарнике зашевелился встревоженный шумом молоденький, еще безрогий олень. Барнет мгновенно прицелился и выстрелил, положив животное на месте. Подбежав к нему, Барнет связал ему ноги сухой лианой и передал Оджали, который охотно взял эту легкую ношу. – Вот мой обед, – сказал генерал, потирая руки, – к черту едоков бананов! Сердар даже не обернулся. Тем временем маленький отряд приближался к болотистому озеру, месту столь удачной охоты Барнета. На всем доступном взгляду пространстве, нигде, ни на поверхности воды, ни в прибрежной траве, не было видно ни одной птицы. Предположение Рамы оправдалось. Однако маленький отряд ждал еще один сюрприз. На расстоянии пятисот метров от пещеры, где должны были находиться останки носорога, вся земля была истоптана, точно тут в течение многих месяцев толклось стадо баранов. – Тебе повезет, – сказал Рама-Модели своему спутнику, – если ты найдешь хотя бы только рог твоего носорога… видишь, здесь были шакалы. – Неужели ты думаешь, что они так быстро сожрали весь труп? – За день и за ночь!.. Они за это время могли бы съесть в десять раз больше… Можешь быть уверен. Если бы ты знал, что по ночам по улицам Галле разгуливают тысячи шакалов, понял бы, сколько их здесь. – Ты прав… Я помню, в Бенгалии, на улице Чандер-нагора, эти животные съели за три часа целую лошадь, сломавшую ногу и оставленную там своим хозяином. Но вначале ты, как и я, думал, что мы найдем жертву Оджали в пещере, и еще сожалел, что это помешает нам там разместиться на ночь. – Середины здесь никогда не бывает. Шакалы, сколько бы их ни было, держатся всегда вместе и случайно могли отправиться сегодня ночью в противоположную часть долины. Я хорошо знаю их повадки. Труп животного или мог быть нетронутым, или от него не должно было остаться и следов, и я вижу теперь, что последнее было верным. С другой стороны, этот носорог мог жить в паре и тогда, переживший его, самец или самка, защищал бы тело своего спутника. Ты понимаешь, что в таком случае нам было бы опасно, даже вместе с Оджали, селиться в таком соседстве. – Ты, видно, хорошо знаешь привычки обитателей джунглей? – Все мое детство прошло в этом месте. Мой отец был укротителем пантер. Привлеченный рассказами о Долине трупов, он поселился на Цейлоне. Здесь мы охотились на тигров, пантер, чтобы получить премию правительства, или же брали детенышей, которых затем продавали факирам и фокусникам. Бывали годы, когда мы набирали до двухсот малышей, и все-таки здесь найдутся еще такие места, откуда вряд ли выйдешь живым, – столько там встречается хищников даже днем. – Какая опасная жизнь! Как это вас тут не съели еще? – Мы забирали детенышей, когда мать уходила на охоту, да и нельзя иначе. Помню, как один раз, когда мы уложили в мешок трех маленьких черных пантер, в возрасте двух недель, мы услышали, что мать нежным ворчанием дает знать о своем возвращении. Малыши отвечали ей из мешка… Времени терять было нельзя, иначе мы погибли бы. Мы стояли у самого баньяна [30] . Отец сделал мне знак, и мы взобрались на дерево. Мы не бросили нашей добычи, но детеныши почуяли мать и принялись мяукать и бесноваться, как чертенята. Мать услыхала их крики и скоро заметила нас, несмотря на то, что нас было трудно разглядеть среди густой листвы. Она прыгнула к дереву. Мы взобрались на ветки повыше. Она полезла за нами, и пропасть бы мне, не успей отец с необыкновенной ловкостью отрубить ей одну из передних лап. Она свалилась сначала с дерева, но у нее хватило сил взобраться опять. Продвигалась она, однако, очень медленно, и отец отрубил ей вторую лапу. На этот раз у нее не хватило сил лезть наверх, и она, стоя на задних лапах, прислонилась к дереву, где были ее малютки, и угрожающе завыла. Нам пришлось прождать несколько часов, пока от потери крови она совсем обессилела. Однако она по-прежнему держалась около дерева, и мы, не смея спуститься по стволу, спускались по одной из нижних веток. Когда она увидела нас убегающими, то, собрав последние силы, бросилась за нами, несмотря на искалеченные лапы. На полдороге она упала, и отец ударом топора прекратил ее мучения. – У вас не было ружья? – В то время ни один туземец на Цейлоне не мог иметь ружья. – Как же вы охотились на взрослых животных? – Мы рыли ямы в тех местах, где ходит много этих зверей, и покрывали ветками, а потом, когда они попадали туда, убивали их кольями. Здесь в джунглях найдется тысячи две таких ям, вырытых отцом и мною за двадцать лет. – Вы только одни занимались этим промыслом на Цейлоне? – спросил Барнет, в высшей степени заинтересованный этим разговором. – Да, одни, и нас поэтому прозвали раджами джунглей. Почти все сингалы владеют полями, которые обрабатывают. Земля плодородная, и они живут счастливо и в достатке. Такая жизнь не делает человека мужественным, и ни один из них не посмеет провести даже одну ночь в джунглях. Они прозвали это место Долиной смерти, хотя никто из них не подвергал себя здесь опасности и немного тут найдется человеческих останков… Отец мой умер, оставив нам с братом небольшое состояние, и я бросил свое ремесло, потому что им опасно заниматься одному, а младший брат еще не в силах вынести трудности такой жизни. – Не во время ли резни в Гаурдвар-Сикри погиб твой отец? – Да, – отвечал индиец, и глаза его сверкнули дикой ненавистью. – Он хотел окончить свои дни в родном городе и нашел там страшный конец, ибо что может быть подлее, как убить старика семидесяти пяти лет? Ни один из его родственников не участвовал в восстании, а я примкнул к нему только после этого ужасного дела, и ничто не может извинить совершивших это преступление. Есть два человека на свете, которых я поклялся убить, и я последую за ними на их родину, если не смогу расправиться с ними здесь, – это майор Кемпуэл, старший комендант Гаурдвара, и капитан Максуэл, который командовал этим ужасным избиением. Если бы Сердар не приехал на Цейлон, где ему нужна моя помощь, я был бы вместе с братом в эту минуту среди индийцев, осаждающих крепость. Как только мы ступим на Большую землю, я тотчас поспешу туда. Сердар обещал замолвить за меня слово Нане Сахибу, чтобы этих двух людей выдали мне. – Разделим их между собой, – живо перебил его Барнет, – Максуэла отдай мне, у нас с ним старые счеты, и я хочу предложить ему хорошую дуэль по-американски: карабин в руке, револьвер и охотничий нож у пояса, и вперед! – Нет! С такими людьми не может быть дуэли, – мрачно сказал Рама, – только медленной смертью могут они искупить свои преступления. – Постой! Постой, Рама! – отвечал запальчиво Боб. – Мои счеты с ним начались за два года до восстания, когда этот негодяй выгнал меня из моего дворца в Ауде, а поэтому преимущество на моей стороне. Впрочем, ты можешь быть уверен, что я не пощажу его, и, если случайно он убьет меня, ну что ж, у меня останется утешение, что ты отомстишь за меня… Согласен?.. Мне Максуэла? В эту минуту послышался голос Сердара, звавшего Раму, что и избавило его от ответа на вопрос генерала. Оджали вдруг бросился вперед и исчез за скалой. – Мы пришли, не так ли? – спросил Сердар охотника за пантерами. – Это, кажется, та самая пещера, о которой ты говорил, и откуда друг наш Боб еле выбрался. – Это она, я узнаю ее, – воскликнул генерал. – Мне кажется, Сахиб, – отвечал Рама, – мы можем здесь поселиться на все время, какое ты найдешь нужным. Если я не ошибаюсь, шакалы вычистили помещение. Предположения охотника сбылись полностью. В пещере не осталось ни малейших следов носорога. Животные стащили в кусты все до последней косточки. Оджали был, видимо, поражен исчезновением своего врага и, глухо ворча, поглядывал на джунгли, как бы опасаясь, что тот вернется назад и снова начнет битву. Сердар решил отдохнуть в пещере до следующего утра с тем, чтобы рано на рассвете обсудить дальнейшие действия. Оджали было приказано лечь поперек входа в пещеру и оберегать сон товарищей, чтобы уставшим людям не дежурить по очереди. Одного присутствия слона было достаточно, чтобы держать хищников на расстоянии. Сделав распоряжения, Сердар собрал охапку сухих листьев, положил их в углу и улегся на них. В течение целой недели с тех пор, как он прибыл на остров, он не спал ни одного часа, и если держался на ногах, то лишь благодаря своей железной воле. Нариндра и Сами тотчас же последовали его примеру и спустя несколько минут уснули. Однако у Барнета были свои собственные идеи относительно распорядка дня. Он был убежден, что не следует ложиться спать на пустой желудок. Поэтому Боб развел костер из сухих веток. Поддавшись на его уговоры, ему помогал Рама. На этот раз уток на самодельном вертеле заменил молодой олень, и оба гурмана признались друг другу, что это еще лучше. – Утки отдают иногда болотом, что не всем может прийтись по вкусу, – подводя итог, прибавил Боб. Какую странную ночь под двойной защитой скал и честного Оджали проводили наши герои в джунглях! Едва успело зайти солнце, как со всех сторон мрачной долины стали доноситься звуки необычного концерта: тявкание шакалов, ворчание пантер, жалобные крики крокодилов, трубные зовы диких слонов. Иногда эти звуки раздавались в нескольких шагах от пещеры, и тогда спящим снились фантастические битвы, в которых сипаи и шпионы в страшной сумятице смешались со всеми дикими зверями в мире. Всякий раз, когда крики слышались вблизи пещеры, слон глухо ворчал, не оставляя, однако, своего поста. Незадолго до восхода луны он начал проявлять несомненные признаки гнева. Молодой Сами, только что проснувшийся, тихонько встал и подошел к нему, чтобы успокоить. Ему показалось тогда, что между скалами перед пещерой проскользнула какая-то тень, похожая по очертаниям на человеческую фигуру. Он хотел сообщить об этом Нариндре, но видение так быстро промелькнуло мимо него, что он решил промолчать, опасаясь, что его засмеют… Он простоял так целый час, всматриваясь в густую тьму и прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся из темноты. Но ему не удалось ни увидеть, ни услышать ничего, что подтвердило бы реальность видения, и он занял прежнее место рядом с махратом в пещере. На рассвете Сердар был уже на ногах и разбудил остальных. Это был час, назначенный им для совета, и он тотчас же, без всяких предисловий, открыл его. – Вам известен, – начал он просто, – тот единственный вопрос, который нам необходимо решить и который заключается в следующем: как выйти из долины? Вы знаете, что два доступных прохода из нее охраняются превосходящими силами противника. Мы не можем вступить с ними в открытый бой, а между тем мы во что бы то ни стало должны выйти отсюда. Вчера я большую часть дня думал об этом и в конце концов остановился на одном варианте, который кажется мне более выполнимым. Когда вы все изложите свои мнения, тогда и я скажу вам, имеет ли мое решение преимущество перед вашими. Первое слово предоставляется по обыкновению самому молодому. Твоя очередь, Сами, сообщить нам результат своих размышлений. – Я лишь бедный слуга, Сахиб, и какой совет могу дать в мои годы? Только имей я необходимость выйти отсюда, я взобрался бы на Оджали и, под зашитой хоуды, попробовал бы пробраться через северный проход, ближайший к индостанскому берегу… в одну из следующих ночей, до восхода луны. – Это было бы неплохо, будь оттуда всего несколько лье до Манарского залива, где крейсирует на своей шхуне Шейк-Тоффель и ждет, чтобы переправить нас в Индию. Но, выйдя из долины, мы должны будем пройти шестьдесят лье до оконечности острова, и это по враждебной, настроенной против нас стране. Не забывайте, что все сельские жители – сингалы, а следовательно, наши противники. Англичане уверили их, что в случае победы революции индийцы немедленно завладеют Цейлоном и силою заставят местных жителей принять индуизм… Впрочем, если не придумаем ничего лучше, попробуем и это. Твоя очередь, Нариндра. – Я думаю, Сахиб, нам следует разделиться и попробовать поодиночке, сегодня же вечером, пробраться через южный проход. Он хорошо всем знаком, потому что по нему мы спускались сюда. В темноте мы сможем пробраться ползком, тем более что местами он покрыт лесом. Сипаи не будут его особенно сторожить, полагая, что мы попытаемся выбраться через северный проход. По одному мы спустимся в Галле, где найдем убежище у малабарцев, наших приверженцев, которые предоставят нам случай перебраться на Большую землю. Сами, которого никто не знает в Галле, может остаться здесь, так же как и Рама-Модели, – его никто не подозревает, что он был с нами, так как он был переодет. Через день или два они приведут Оджали, у которого тем временем восстановится его естественный черный цвет, так что никто из сипаев не признает в нем слона, способствовавшего нашему побегу. Сами и Рама свободно пройдут мимо них, как люди, только что охотившиеся в джунглях. Им поверят из-за прежнего ремесла укротителя пантер, и никто не удивится, что они провели несколько дней в долине… – Превосходный проект, – сказал Сердар, – и мы, быть может, примем его, только с некоторыми изменениями, о которых я скажу, если мы ни на чем другом не остановимся… Теперь ты, Рама! – Право, я присоединяюсь к варианту Нариндры. Я только обыкновенный укротитель пантер. Мне хорошо знакомы все хитрости животных, но моя голова не способна создавать планы. – В таком случае никого больше не остается, кроме тебя, мой милый Боб, – сказал Сердар, лукаво улыбаясь, так как не очень верил в изворотливость ума своего старого товарища. – Ага, да, именно это я и говорил, – отвечал Барнет с глубокомысленным видом, – наступает моя очередь… Гм!.. Главное в том… гм! Выйти отсюда… и поскорее… Гм! Гм! Ибо ясно, как день, что если нам не удастся выйти отсюда… гм!.. то, без сомнения, произойдет то, что… что… вы, наконец, понимаете меня и… God bless me! Мое мнение, что не тем пятидесяти босякам, которые там наверху, черт возьми, помешать нам выйти отсюда… Вот мое мнение! – И ты тысячу раз прав, мой милый генерал, – сказал ему Сердар с невозмутимой важностью, – мы должны выйти, и мы выйдем… тысячу чертей! Посмотрим, кто это нам помешают. И он отвернулся в сторону, чтобы не рассмеяться в лицо своему другу. Барнет сидел с важным видом, уверенный в том, что дал лучший совет. Впоследствии, когда он рассказывал об этом происшествии, он всегда заканчивал его словами: «Благодаря, наконец, смелому плану, предложенному мной, нам удалось выбраться из этой западни». Вернув себе снова серьезный вид, Сердар продолжал: – Лучший проект не тот, который влечет за собой меньше опасностей, а тот, который даст нам возможность скорее попасть в Пондишери. – Браво! – крикнул Барнет. – Таково и мое мнение. Сердар продолжал: – Проект Нариндры станет и моим, если только мы сделаем в нем небольшое изменение. Вместо того, чтобы идти ночью в Талле и поодиночке, предположив, что Сами и Рама не будут заподозрены, мы отправимся днем, под самым носом у сипаев. Нариндра, Боб и я – мы спрячемся на дне хоуды, тогда как Сами и Рама займут свои обыкновенные места. Рама на месте хозяина, Сами на шее слона, как погонщик. Можно предположить, что солдаты не догадаются заглянуть внутрь хоуды, и мы найдем, как говорит Нариндра, убежище у малабарцев… Но когда и каким образом мы уедем из Галле, города не торгового, куда приходят одни пакетботы? Взять места на почтовом корабле очень трудно из-за строгого надзора. Попробовать, однако, можно, если уплывший вчера пакетбот вернется через месяц… Между тем необходимо, чтобы через месяц на всем юге Индии восстание было бы в полном разгаре, и мы шли бы по бенгальской дороге к Лакхнау и Гаурдвар-Сикри, куда нас зовут очень важные дела. Голос Сердара при последних словах слегка понизился, и волнение, которое он не в силах был подавить, овладело им при мысли о вражде, которая могла возникнуть между ним и Рама-Модели из-за майора Кемпуэла, которого индиец считал убийцей своего отца. Он же прекрасно знал, как велико в Индии почтение к отцу, и был уверен, что индиец никогда не откажется от мести, чтобы не опозорить себя и свою семью до третьего поколения. Однако он скоро собрался и продолжал: – Этот проект был бы лучшим из всех, если бы мы могли предупредить об этом Шейк-Тоффеля, командира «Дианы», крейсирующей сейчас в Манарском заливе в ожидании нашего возвращения. Тем не менее мы вынуждены будем принять его… если попытка, которую я решил предпринять, не приведет нас ни к какому результату. Но в этом отношении только Рама может дать нам необходимые сведения. – Я слушаю тебя, Сахиб. – Все придерживаются того мнения, будто для выхода из этой долины существует всего только два прохода, а мне кажется невероятным, чтобы здесь не нашлось ни одного места, где бы решительный человек, используя уступы, деревья, кустарники, не мог забраться по склонам, которые кончаются на той стороне утесами у самого моря. Что ты скажешь на это? – Я раз двадцать говорил себе то же самое, Сахиб, – отвечал Рама. – Я помню, что в детстве я часто карабкался по скалам, отыскивая гнезда горлиц, но не помню, чтобы мне когда-либо удавалось взобраться на самую вершину. – Ты считаешь это невозможным? – Нет! Утверждать ничего не могу. Та сторона, что выходит к морю, состоит, из крутых и необитаемых утесов, а потому опасный подъем со стороны долины не привел бы ни к чему. – Да, но для нас это было бы спасением. Стоит только выйти из долины, и начинается спуск к морю. Там среди зарослей кокосовых пальм, растущих по склонам, мы могли бы, следуя вдоль берега, добраться до Манарского залива, где нас ждет шхуна. И мы уже плыли бы в Пондишери, тогда как все думали бы, что мы еще в Долине трупов. – Это чудесная мысль, Сахиб, – сказал Рама после минутного размышления. – Согласен с ней. Нам следует немедленно отправиться искать место, откуда легче будет взобраться наверх. – God bless me! Хорошо сказано! Идем сейчас… Подымаемся… Карабкаемся… черт возьми!.. Быстрота и. натиск!.. Вот мое мнение… Следуйте ему, оно превосходно. – Лучший способ действовать – это действовать быстро, как советует генерал, – продолжал Рама. – Нам надо разделить между собой склон горы на участки. Каждый исследует свой участок и затем вернется в назначенное место и сообщит результат. Бояться, что мы заблудимся, не приходится, ибо мы все будем ходить взад и вперед у подножия горы. – Умно придумано, Рама, и нам осталось только отправиться в путь. Но прежде, как ты говоришь, мы должны назначить место встречи, куда всем необходимо вернуться сегодня вечером за час, по крайней мере, до захода солнца. Хорошенько отдохнув ночью, мы завтра утром снова двинемся на поиски. – Расстояние, отделяющее нас от склонов в сторону океана, не так велико, и мы можем оставаться в этой пещере. Можно также оставить в ней Оджали, который будет стеснять нас в поисках. Предложение Рамы было принято единогласно, и Сердар, желая избавить грузного Боба от слишком утомительной прогулки, которая вряд ли могла принести какой-нибудь результат, внес дополнительное предложение. Необходимо, чтобы один из них согласился «пожертвовать» собой и остался бы следить за слоном, так как Оджали может заблудиться в джунглях, преследуя какого-нибудь зверя. Мысль эта была принята, и решили бросить жребий… Но, как бывает в таких случаях, судьба и здесь оказалась снисходительна: жребий пал на Барнета, который великодушно заявил, что жертвует собой для общего блага. Но в глубине души он ликовал… целый день ничегонеделания и возможность заниматься поварским искусством сколько хочешь… Болото было недалеко, и, на его счастье, прилетит хоть несколько тех чудесных уток, которых он хотел во что бы то ни стало попробовать. Это желание, упорно преследовавшее его, превратилось в настоящую болезнь… Недаром же в самом деле наслаждался он тогда целый час их чудесным ароматом! Он не был таким уж тонким гастрономом качество, свойственное людям с более утонченными вкусами, но которое отсутствует у настоящего янки. Он, как и все его соотечественники, отличался страстностью желаний и упорством. Шло ли дело об утке или о собственной жизни в каком-нибудь походе, он и в том, и в другом случае действовал с одинаковым увлечением, чтобы затем, раз желание его было удовлетворено, забыть навсегда даже то, что его вызвало. Сегодня, после стольких месяцев полной приключений жизни, он чувствовал потребность, хотя бы в течение двадцати часов, быть самому себе хозяином, пожить сибаритом, ничего не делая, греясь на солнышке и наслаждаясь браминской уткой… Что вы хотите? Все люди имеют свои слабости. ГЛАВА II Поход в Долину трупов. – Разведка. – Сердар один в лесу. – Воспоминания о прошлом. – Настороже. – Таинственные звуки. – Тревога. – В ловушке. – Напрасные призывы. – Кобры-капеллос. – Рассуждения Барнета. – Опять Оджали. – Странное спасение. Совет длился не более десяти минут, и не успели джунгли проснуться с рассветом, как четыре человека во главе с Сердаром направились по той дороге, которая привела их сюда. Одного часа было достаточно, чтобы добраться до края долины, ширина которой в этом месте не превышала трех километров. Они быстро прошли это короткое расстояние и достигли подножия крутого подъема в гору, которая по ту сторону переходила в утесы, обрывавшиеся к морю. Долина тянулась с юга на север на протяжении пятнадцати, шестнадцати лье. По мнению Рамы, прекрасно знавшего эту местность, можно было надеяться найти проход только в начале, ибо далее путь шел у подножия совсем крутых, почти отвесных скал, лишенных всякой растительности. Все пустились в путь, и в конце пятого километра Сами остановился и начал свой поиск в обратном направлении. Таким образом, по мере того как они продвигались в своих изысканиях, они приближались к пещере, где все должны были встретиться вечером. На десятом километре остановился Нариндра, на пятнадцатом Рама, а Сердар продолжил оставшийся путь. Прежде чем расстаться, они договорились, что первый из них, кто доберется до вершины, даст знать об этом выстрелом из карабина, что повторит тотчас же ближайший к нему из спутников. Так как выстрел довольно хорошо слышен на расстоянии пяти километров, то все таким образом должны будут узнать о результате, добытом их товарищем, и немедленно примкнут к нему. В случае опасности, угрожающей кому-нибудь из них, условились выстрелить из карабина два раза. Повторенные тем же способом, эти выстрелы призвали бы остальных на помощь. Мы скоро увидим, какие важные последствия имела такая предосторожность. Расставшись с Рамой, Сердар продолжил свой путь тем легким и быстрым шагом, который обычен для людей, привыкших преодолевать большие расстояния. Осматривая нижнюю часть горы, где растительность была не так густа, он вынужден был делать длинные обходы больших групп кактусов и алоэ, через которые он не мог пробраться, или болотных топей. Окружающий лес своим молчаливым спокойствием располагал к мечтательности. Прошло несколько минут, и Сердар совершенно забыл, где он находится. Мало-помалу он перенесся к счастливым дням своего детства, которые прошли в старинном бургундском замке, принадлежавшем его роду со времен царствования Карла Смелого [31] … И в мыслях своих он снова видел перед собой средневековые башни, омываемые водой широких каналов, где жили миллионы лягушек, к монотонному кваканью которых он так любил прислушиваться по вечерам. И подъемный мост, цепи которого служили ему трапецией. И парадный двор, выложенный каменными плитами, винтовые лестницы и высокие залы, украшенные портретами предков, рыцарей, закованных в латы. Одни из них пали при Азинкуре, куда герцог вместе со знатными баронами сопровождал короля, другие при Грансоне, или под стенами Иерусалима. [32] И с каким благоговением слушал он, как седоволосый дедушка рассказывал ему о подвигах предков. Потом была следующая эпоха: командиры королевских полков, мушкетеры, сержанты, капитаны, полковники французской гвардии. Затем – зал, украшенный в современном стиле, портрет деда, который вместе с историей семьи знакомил его с историей Франции: он был дивизионным генералом, потерял руку при Ватерлоо… Он припоминал далее, что слушал не один… белокурая головка, ангельское и мечтательное личико девочки, моложе его на пять-шесть лет… и ее детский голосок, когда дедушка останавливался: – Еще, дедушка!.. Еще! Как давно это было!.. Глаза Сердара наполнились одновременно горькими и сладкими слезами. Жизнь открывалась перед ним, такая прекрасная и беззаботная. И, продолжая оглядывать свою прошлую жизнь, он вспомнил, как радовался, надевая свои первые эполеты, но тут лицо его покрылось смертельной бледностью… Трагическое событие, разбившее его жизнь, предстало перед ним. Вдруг нога его соскользнула, и он по самую грудь очутился в тине. Падая, он удержал карабин в руках, и это спасло его. Держась за карабин, он почувствовал, что два конца его, дуло и приклад, лежат на твердой почве и не погружаются вместе с ним. Он выпрямился, подтянулся на руках, пользуясь карабином, как точкой опоры, но медленно, постепенно, чтобы не сломать его. И вот наконец, после тысячи предосторожностей, ему удалось поставить сначала одно колено на твердую землю, затем другое… Он был спасен, но жизнью обязан простой случайности, тому, собственно, что топь начиналась чем-то вроде узкого канала и что карабин его вместо того, чтобы погрузиться с ним, лег поперек канала. Он понял, что в таком месте, где смерть в разных обличьях подстерегает тебя на каждом шагу, не стоит убаюкивать себя мыслями о прошлом, а надо внимательно следить за всем, прислушиваться к каждому звуку и быть всегда начеку. Сердар почистился, вымыв одежду в соседнем ручье. Полчаса спустя все высохло на солнце, и он снова продолжил свой путь. В ту минуту, когда он двинулся вперед, ему вдруг послышался какой-то шум с правой от него стороны, в густой роще у подножия горы. Он зарядил карабин и несколько минут стоял неподвижно, ожидая, что вот-вот выйдет из чащи тигр, так как пантеры и другие крупные представители кошачьей семьи не выходят днем из своих убежищ. Никто не показывался, и он ускоренным шагом двинулся дальше, чтобы наверстать потерянное время. Но этот необъяснимый шум все же заставил его несколько задуматься, и, пройдя шагов пятьдесят, он по какому-то невольному предчувствию обернулся назад. На том месте, по которому он шел всего каких-нибудь десять минут назад, ему показалось нечто вроде человеческого силуэта, стоявшего у куста и пристально смотревшего на него… Кто мог осмелиться прийти сюда один, в эту опасную долину? Нет, это не что иное, как оптический обман! Он закрыл глаза, как это делаем мы всегда, чтобы убедиться, реально ли то, что мы видим, и когда снова открыл глаза, то странный образ исчез. – Обыкновенная игра света и тени! – пробормотал он. – Она часто вызывает такие явления. Если из ярко освещенного, места быстро посмотреть на темное, перед глазами появится как бы облако, которое изменяет вид самых простых предметов. Мне хочется, однако, выяснить все до конца, и никакие предосторожности не могут быть лишними. И он повернул назад, чтобы убедиться, что кустарник, у которого произошла такая игра теней, не прячет в себе ничего подозрительного. Но едва он сделал несколько шагов в том направлении, как из-за деревьев выскочил туземец бронзового цвета (таковы все жители Коромандельского берега) и припустился бежать к чаще. Сердар тотчас бросился его преследовать. Два раза он прицеливался, но всякий раз ему мешал ствол дерева, прикрывавший собой туземца. Сердар понял, что, продолжая таким образом, он даст своему противнику возможность убежать, и решил отказаться от карабина. Интересы собственной безопасности требовали, чтобы он захватил туземца, который, весьма вероятно, был авангардом более значительного отряда… Таковы были, по меньшей мере, мысли, мелькнувшие у него в голове. Он скоро заметил, что расстояние быстро сокращается и что при такой скорости минуты через две-три беглец будет в его руках. Последний сделал небольшой крюк, как бы желая свернуть в сторону, но тотчас же пустился бежать в прежнем направлении. Сердар употреблял сверхчеловеческие усилия, чтобы догнать его. Он не бежал больше, а скорее прыгал через кусты и кактусы, как тигр, преследующий свою добычу. Расстояние быстро уменьшалось… противник его ослабевал… Он уже почти настигал его, когда вдруг, добежав до того места, где тот сделал поворот, почувствовал, что почва проваливается под ногами, и вслед за этим исчез в яме для пантер, глубиною в шесть-семь метров. Удар от падения был так силен, что он потерял сознание. Кишная, вождь душителей, сдержал слово: жизнь Сердара была в его руках. Опьяненный радостью успеха, шпион три раза падал ниц среди джунглей, благодаря богиню Кали за помощь, оказанную ему. Затем он медленно направился к яме, задерживая дыхание и стараясь не шуметь. Время от времени он останавливался, прислушиваясь, не раздастся ли оттуда крик или стон, затем продолжал идти с прежней осторожностью. На большей части отверстия ямы покрывавшие ее ветки остались нетронутыми, и это обстоятельство благоприятствовало пленнику, не позволяя видеть снаружи того, что делалось внутри. К тому же яма эта была вырыта таким образом, что отверстие ее было меньше всей окружности ямы, и звери никак не могли добраться до ее краев, но из-за этого еще труднее было видеть, что происходит на ее дне. Сердар, придя в себя, сразу разгадал адскую хитрость своего противника, а также и то, что он погиб, если не будет отвечать хитростью на хитрость. Он понял, что Кишная подновил и покрыл ветвями одну из старых ям, вырытых Рама-Модели и его отцом для своей охоты. На это ему достаточно было одного часа работы, а час этот он сэкономил, пробежав напрямик через джунгли вместе с заклинателем змей Веллаеном, который служил ему проводником. Оба они еще со вчерашнего дня бродили вокруг пещеры, где ночевали Сердар и его спутники, и подслушали разговор на совете, из которого окончательно узнали о намерениях своих противников. К счастью, Сердар, падая, не потерял ни револьвера, ни карабина, патронташ и охотничий нож также остались у пояса. Первой заботой его после того, как он пришел в себя от падения, было забраться в угол ямы, прикрытый ветвями, которые не свалились под его тяжестью. Это моментально скрыло его от врага. Он поднял карабин и, направив ствол в отверстие, нажал курок. Раздавшийся выстрел разнесся гулом по всему лесу, и он с удовольствием прислушивался, как звук громким эхом раскатился по окружающим скалам. Это было явным признаком того, что его друзья услышат и не замедлят прийти на помощь. За первым выстрелом последовал второй, как условный знак в случае опасности. Кишная был до того испуган первым выстрелом, что не удержался от крика. Он быстро прыгнул в сторону, чтобы спрятаться, забыв, что пленник не видел его и не мог целиться в него. После второго выстрела Кишная понял все: негодяй был сметлив. – Это сигнал, – сказал он себе, – и через час все трое будут здесь. Надо что-то придумать. Уверенный, что пленник не выберется из ямы один, он бросился к Веллаену. Тот, как только услышал выстрел, ползком забрался в кустарник и, полумертвый от страха, подумал, что наступает его последний час. – Эй ты, трус, – крикнул ему Кишная, – вылезай! Тебе нечего бояться. Пули даже рикошетом не попадут в тебя из ямы. Иди сюда, мне нужна твоя помощь. Отойдем в сторону. Не надо, чтобы Сердар слышал это. Сообщники удалились на пятьдесят шагов, и Кишная сказал: – Два выстрела из карабина предназначены для того, чтобы предупредить товарищей Сердара, что он нуждается в помощи. Они скоро будут здесь, и тогда нам не останется другого выбора, как вернуться в Галле ни с чем. Надо, чтобы пленник умер раньше, чем придут его друзья. Но так как ни ты, ни я не способны спуститься в яму и вступить в поединок с нашим противником, то следует убить его, не подвергая себя опасности. – Разве нельзя воспользоваться принесенными копьями? – Не будь это Сердар, можно было бы попробовать. Особенно, если бы мы имели дело вот с таким, как ты, трусом, который сидел бы в яме полумертвый от страха… Надо придумать что-нибудь другое. – Нашел! – воскликнул Веллаен, и по его лицу пробежала жестокая улыбка. – Видишь… вокруг дюжины гнезд карриасов. – Ты надеешься заставить муравьев съесть нашего пленника? – Нет, но ты знаешь, конечно, что в гнездах красных муравьев всегда можно найти две или три кобры-капел-лос [33] . Они любят извилистые ходы в этих гнездах… Что ты скажешь, если мы бросим нашему пленнику с полдюжины этих милых существ? – Я нахожу, что тебе пришла в голову самая гениальная мысль, какая только может прийти человеку в таких обстоятельствах. Ведь заговаривать змей твое ремесло. Ты все принес, что нужно для этого? – И вогу, и мешок здесь со мной. – Начинай же! Никогда время не было так дорого, как теперь. Веллаен вынул свой вогу, род маленького свистка из тростника, применяемый всеми заклинателями змей, и, приблизившись к гнезду карриасов, встал на колени у одного из бесчисленных отверстий, служивших, по его мнению, входом и выходом для змей. Но прежде всего он снял с себя всю одежду, чтобы не стеснять себя ничем. Стоя на коленях и устремив взгляд на одно из отверстий, он затянул монотонную и странную песнь, своего рода заклинание, предназначенное для того, чтобы умолить лесных духов благоприятствовать его делу. – Скорее! Не тяни! – крикнул ему Кишная, умиравший от нетерпения и страха. Но Веллаен, увлеченный своим делом, был совершенно равнодушен ко всему окружающему, как будто бы для него ничего больше не существовало, и шпион англичан был вынужден выслушать до конца этот призыв к духам. Затем Веллаен взял свой свисток и начал извлекать из него нечто похожее на меланхоличное щебетание, подобное щебету бенгальского зяблика. Без сомнения, заклинатели змей обязаны успехом именно этому совершенному звукоподражанию. Некоторые даже называли таких заклинателей шарлатанами, утверждая, что они всегда держат у себя нескольких прирученных и выдрессированных змей, которые и идут на призыв хозяина, когда того просят на деле доказать свое искусство заговаривать. Такие упреки несправедливы и основаны на том, что часто смешивают два совершенно разных типа людей. В Индии есть факиры и фокусники, часто совмещающие это в одном лице, которые живут тем, что показывают разные фокусы, особенно с прирученными змеями, и настоящие заклинатели, способные привлекать к себе змей, подражая пению некоторых птиц, которыми змеи любят лакомиться. Веллаен был действительно опытный и ловкий заклинатель. Не прошло и десяти минут, как пять великолепных змей уже сидели у него в мешке. Прошло уже полчаса с тех пор, как Сердар попал в западню, приготовленную для него Кишнаей. С нетерпением ожидая, когда придет помощь, он никак не мог понять, почему противник остается в бездействии и не покушается на его жизнь. Сердар пришел к выводу, что негодяй завлек его в эту западню, чтобы в случае удачи немедленно известить сипаев, охраняющих южный проход, которые явятся сюда и расстреляют его, не дав даже возможности защищаться. Эта страшная перспектива вызвала у него приступ бессильного бешенства, после которого к нему, естественно, вернулись присущие ему хладнокровие и мужество. Он принялся через каждые пять минут стрелять из карабина, чтобы указать своим товарищам направление, которого они должны придерживаться. Ничто так не угнетало несчастного, как страшное, грозное молчание, окружавшее его. Если враг захочет использовать огонь, то достаточно будет охапки сухих веток, чтобы погубить его самым жестоким и варварским способом. Он и не подозревал, что Кишная уже думал об этом, но был вынужден отказаться от этой мысли, так как ни у него, ни у Веллаена не было подручных средств, чтобы разжечь огонь. Они так быстро собрались в путь, что забыли взять все необходимое. Время шло быстро, не принося никаких изменений в положение Сердара, когда послышались шаги и чья-то тень перекрыла доступ света через отверстие… Что случилось? Это не могли быть его друзья. Они позвали бы его! А тут ничего!.. Ничего, кроме этой безмолвной и грозной тени. Не наступил ли момент, когда враги решили наконец напасть на него? Больше у него не было времени продолжать свои размышления… В отверстии показался свет, и в ту же минуту какая-то бесформенная масса, похожая на клубок лиан, упала на дно ямы. Волосы поднялись у него на голове, и кровь застыла в жилах! Широко раскрытыми глазами, онемев от ужаса, смотрел он на упавший клубок, в котором он узнал десяток кобр-капеллос… Змеи зашевелились и начали издавать зловещее шипение. Любой человек на его месте не устоял бы против желания выстрелить из карабина в свернувшийся клубок, и Сердару действительно в первый момент пришло в голову сделать это, но он немедленно отказался от этой мысли. Его карабин, заряженный пулей, мог бы пристрелить только одно из этих пресмыкающихся, но остальные мгновенно набросились бы на него. А так как человек умирает от одного укуса через десять минут, то здесь после такого количества укусов он умер бы в одно мгновение, как сраженный молнией. Решение, на котором он остановился, было единственным, к какому в данном случае заставляет прибегать опыт: оставаться в полной неподвижности, так как змея нападает на человека или животное лишь в том случае, когда ее рассердят. Так началась сцена, от которой могли поседеть волосы даже у самого храброго человека. Скорчившись в углу, Сердар наблюдал за тем, как кобры, отделяясь мало-помалу друг от друга и продолжая шипеть, расползались в разные стороны в поисках выхода. Некоторые направились прямо к нему, и несчастному пришлось призвать на помощь все свое хладнокровие. Одно-единственное движение могло выдать этим тварям, что перед ними живое существо, и он погиб. Но пытка, которую ему пришлось вынести, на этом не заканчивалась. Когда кобра не спит в глубине своей норы или под кучей листьев, она очень любит обвиваться вокруг древесного ствола. Удерживаясь на стволе спиральными кольцами нижней части своего тела, она раскачивает верхнюю часть, широко открывает пасть, шипит, надувая свои липкие щеки, и затем движением, напоминающим быстро раскрывающуюся гармошку, выдвигает вперед голову и выпускает изо рта зловонное, тошнотворное дыхание. Первая приблизившаяся к Сердару змея выказала очевидное намерение осмотреть этот странный предмет внимательнее. Она обвилась вокруг его ног, вползла на колени, скользнула с каким-то зловещим шипением вдоль тела, медленно добралась до лица и шеи, теплота которой ей, видимо, понравилась. Она обернулась вокруг шеи и, свесив голову на грудь несчастного, осталась в таком положении. За ней последовала вторая… третья, наконец, все остальные, так как им, по-видимому, не нравилась сырость ямы, и они были рады найти место, где могли понежиться. Иногда толкая друг друга, они раздражались, шипели, подымая голову кверху, как бы собираясь съесть друг друга. Одна из кобр, шаря головой в его одежде, нашла возможность забраться к нему на грудь. Приятная теплота тела ей понравилась, и она расположилась там на отдых… Нет, это было слишком! Все силы оставили Сердара, и он потерял сознание. К счастью для него, благодаря стенкам ямы, он остался в прежнем положении, и кобры, все более и более довольные, продолжали ползать, шипеть, забавляться на бесчувственном теле Сердара… Что же делали в это время другие участники этой драмы? И неужели несчастный должен был умереть, не дождавшись помощи от своих друзей? Кишная и его сообщник сидели в кустах и не понимали, почему в яме по-прежнему тихо. Они ждали звуков борьбы, криков и проклятий, а между тем там царила такая же тишина, как и раньше. Заклинатель Веллаен был уверен, что Сердар также воззвал к духам-покровителям, и они защитили его. Кишная, менее суеверный, пожал плечами в ответ на это и, осмеяв сначала своего товарища, затем сам мало-помалу поддался тому же суеверию. Оба стали спрашивать друг друга, не лучше ли будет подойти и снять ветки, прикрывающие отверстие ямы, чтобы увидеть все своими глазами. Но страх перед карабином взял верх над суеверием, и они решили терпеливо ждать окончания событий. Из предосторожности спрятались в чаще леса на тот случай, если бы спутники Сердара пришли к нему на помощь. Они поспешат, говорил Кишная, спасать его и не станут разыскивать виновников происшедшего. В молчании спутников Сердара не было ничего необыкновенного. Принятые предосторожности дали совсем не те результаты, какие планировались. Дойдя до своих участков, Сами, Нариндра и Рама немедленно приступили к поискам, и первый из них выполнил поручение еще раньше, чем Сердар добрался до своего участка. Случаю было угодно дать молодому Сами возможность найти проход в середине своего участка и в таком именно месте, где с первого взгляда никто и не догадался бы о его существовании. Позади группы отвесных скал тянулся ряд обломков утесов, похожих на ступеньки лестницы, вытесанной каким-то гигантом. Достаточно было небольших усилий, чтобы добраться по ним до самой вершины. Когда молодой индиец, достигнув гребня горы, увидел перед собой обширную равнину Индийского океана, он не мог удержаться от возгласа торжества: это означало не только спасение их всех, но и успех великих планов Сердара… Не медля ни минуты, он подал условный сигнал, и его выстрел, перекатываясь эхом с одной скалы на другую, поднял в воздух мириады птиц, гнездившихся здесь на уступах скал. Вслед за своим выстрелом он услышал ответный выстрел Нариндры, который, в свою очередь, выполняя условие, дал знать Раме. Укротитель пантер добросовестно повторил тот же маневр, но Сердар в это время уже попал в приготовленную для него ловушку. А так как, преследуя Кишнаю, он пробежал почти милю в глубь долины, то густая листва настолько ослабила движение звуковых волн, что эхо выстрела не достигло его. Такой же результат получился и от выстрелов из ямы. Когда через час после этого события три индийца собрались снова, они сначала не беспокоились о Сердаре, зная, что он должен целый час идти до них. К тому же сигнал мог застать его в то время, когда он находился высоко в горах. Но часы проходили за часами, а Сердар не возвращался. Когда солнце начало клониться к горизонту, всех охватил ужас, и они стали понимать, что с вождем их приключилось какое-то несчастье… Но какое? Неужели он сделался добычей диких зверей? Или попал в болотную топь? Никто не мог ответить на эти вопросы, и Нариндра предложил Раме идти вдвоем на поиски Сердара, а Сами оставаться на этом месте. Поспешно отправились оба на поиски, подымаясь вдоль горы. Постепенно прошли они все участки и наконец добрались до того, где должен был находиться Сердар, но не нашли никаких следов его присутствия. Напрасно кричали они чуть не до потери голоса и стреляли из карабинов через каждые пять минут. Им отвечало только эхо. Уже давно наступила непроницаемая ночь, какая бывает на экваторе перед восходом луны, а они все еще искали, приходя в отчаяние и отказываясь верить своему несчастью. Наконец они сказали себе, что Сердар, вероятно, тоже нашел какой-нибудь проход и для возвращения избрал путь по вершине горы до того места, которое открыл Сами, а там уже спустился вниз… Такое предположение было маловероятно, но утопающий хватается и за соломинку. Форсированным маршем вернулись они к тому месту, где их ждал Сами, но и тут не узнали ничего нового. В глубоком отчаянии направились все трое обратно к пещере, откуда с таким воодушевлением они выходили еще сегодня утром. Сомнения не было. Сердар погиб или от пули шпиона, изменника, подкупленного англичанами, или в зубах одной из тех черных пантер, которых так много в этом месте. Один только молодой Сами, в непоколебимой вере в заезду своего хозяина, качал головой и на все доводы товарищей отвечал: – Сахиба не так просто убить! Напрасно доказывал ему Рама, что в такой час Сердар не может бродить по джунглям. – Мы же ходим здесь, – отвечал метис с непоколебимым убеждением. – Но мы здесь его ищем. – Пусть так! – отвечал Сами, которого никто не мог переубедить. – Но тот, кому неизвестно, что нас задерживает здесь, как Барнету, например, разве не может он объяснять наше отсутствие, как мы отсутствие Сердара? Не правда ли? Мы не знаем дел Сердара и не можем ничего сказать. В подтверждение этого он снова повторил свою любимую фразу: – Сахиба не так просто убить! И после минутного размышления прибавил: – Я даже убежден, что Сердар вернется к нам. Это мне сказали дружественные духи. Сын священника, Сами мог по пальцам пересчитать всю иерархию дэвов, или низших духов, которые по поручению богов руководят людьми, и питал абсолютное доверие к их внушениям. Что же делал Боб, пока происходили эти драматические события в джунглях? После ухода друзей он начал с того, что, уютно расположившись, позавтракал остатками молодого оленя, убитого им накануне. Несколько сорванных им стручков индийского перца придали мясу превосходный вкус, а большой корень иньяма послужил ему приятной заменой хлеба. Одна или две бутылочные тыквы, наполненные пальмовым соком, который уже начал бродить, надлежащим образом спрыснули это пиршество, а закончилось оно фруктами. Затем он закурил трубку и, развалившись в тени большого тамаринда, защищавшего его от жгучих лучей солнца, с наслаждением предался отдыху и мечтаниям, отложив до вечера свой визит к уткам, о которых он не забывал ни на минуту. В довершение блаженства небо, словно желая сделать этот день самим совершенством, послало ему самые приятные сны. Сведя счеты с Максуэлом посредством дуэли, он после торжества восстания получил обратно все свои чины и привилегии, а также все богатства, конфискованные англичанами. Он возвратился в свой дворец и из рук самого набоба Дели получил орден великого офицера Зонтика и титул субедара Декана, который соответствует маршалу Франции. Заваленный по горло разными почестями, он призвал к себе своего младшего брата Вилли Барнета, которого очень любил, потому что никогда не видел, чтобы передать ему свои бесчисленные привилегии. Он уже составлял заговор вместе с начальником черных евнухов, чтобы задушить старого набоба [34] Дели согласно требованию всего народа, который желал провозгласить императором его, Барнета, когда вдруг проснулся. Он испустил глубокий вздох удовлетворения. – Какое счастье, что это был сон! – сказал он и снова вздохнул, хотя на этот раз с сожалением. – Какую преподлую штуку задумал я… Впрочем! Если поразмыслить хорошенько, – продолжал он, зевая во весь рот и потягиваясь, – мне, собственно, кажется, что я не задушил бы старого набоба, потому что уважаю традиции предков. Жаль все-таки, что в роде Барнетов не было до сих пор ни одного царствующего лица. Вот бы удивился дядюшка Барнет, который всегда предсказывал, что из меня ничего хорошего не выйдет и что я кончу виселицей!.. Да, два дня тому назад я таки, едва не попал на нее… Жаль, что не удалось мне отрезать хоть маленького кусочка веревки, это, говорят, приносит счастье… А я еще уведомил семью о своей смерти… хорошо еще, что это не будет тяжелым ударом для них… У Барнетов сердце вообще крепкое, и нечего бояться, чтобы кто-нибудь из них умер от радости, получив эту невольную «утку», которую я послал им. Кстати об утке!.. Вот если бы убить одну, две… Думаю, что на этот раз мне удастся спокойно поесть их. Не всякий же раз на тебя насядет носорог, да и Оджали со мной. Продолжая говорить сам с собой, он взял карабин и направился к озеру Калу, которое ему утром указал Рама-Модели. Озеро находилось посреди джунглей, напротив пещеры. Побуждаемый страстью к охоте, Боб смело погрузился в чащу. Он шел уже около получаса между карликовыми пальмами и кустарниками, переплетенными между собой лианами, сквозь которые он не мог бы пробраться без помощи Оджали, удалявшего хоботом кусты с такой же легкостью, с какой мы срываем пучки травы… когда услышал вдруг далекий выстрел, а за ним почти немедленно второй… – Стой! – сказал он. – Никак это карабин Сердара. Только у нас с ним карабины со стволом из литой стали. Я слишком хорошо знаю их звонкий и серебристый звук, чтобы ошибиться. Что ему там понадобилось? Впрочем, направление, по которому я иду, выводит как раз к тому месту, где наши друзья занимаются в эту минуту поисками. Оджали остановился сразу, как только услышал выстрелы. Он поводил хоботом по воздуху и запыхтел, как кузнечные мехи, а раскрытые веером уши задвигались взад и вперед, хлопая его по лбу. Его небольшие, умные глаза, казалось, исследуют окружающую местность. – Подумаешь, право, что он также признал карабин хозяина, – сказал Барнет, заинтригованный поведением животного. – Что ж, удивительного тут ничего нет. Он часто слышал этот звук, который так отличается от других, и ничего особенного, если он научился распознавать его… Прошло несколько минут, и, оба, не слыша больше выстрелов, продолжали свой путь. Боб, как все охотники и военные, привык определять расстояние на слух, и рассчитал, что выстрел из карабина был сделан на расстоянии двух с половиной миль от него. Вдали уже виднелись болота, окружавшие озеро со всех сторон, когда выстрелы послышались пять, шесть раз, по одному разу через минуту. На этот раз они слышались еще ближе, а потому было невозможно ошибиться в том, что это карабин Сердара. – О! – воскликнул Барнет. – Тут, по-моему, пахнет сражением! Выстрелы, даже в самый разгар охоты не следуют так быстро друг за другом… Биться без Боба Барнета! Ну, нет! Этого я не допущу. Стал я, что ли, инвалидом, скажите, пожалуйста? Когда вам нужно исполнять обязанности землемеров, искать проход в горах, это не мое дело, и Барнет предпочитает тогда заняться кухней. Когда же запахло дракой, обязательно нужно известить Барнета. Посмотрим, что там такое… Ну, друг мой Оджали, вперед! Выстрелы, послышавшиеся еще несколько раз, указали направление, которого следовало придерживаться. Скоро, однако, наступила тишина, и Барнет пошел наудачу прямо вперед. Но дорога, и без того трудная, сделалась совсем непроходимой из-за болот. Теперь это были не топкие лужи, попадавшиеся ему на пути и вынуждавшие делать обходы, но непрерывный ряд лагун, сообщавшихся с озером, вода в которых доходила ему до пояса. Это очень утомляло его, так как он вынужден был постоянно держать на весу патронташ и карабин. В то время, как он спрашивал себя, не взобраться ли ему лучше на шею Оджали, послышался еще один выстрел из карабина, и на этот раз еще ближе. И не успел он исполнить своего намерения, как слон с громким криком бросился вперед, не заботясь о Барнете, который, оставшись один в болоте, не знал, идти ли ему дальше или вернуться назад. – Оджали! Оджали! Назад, Оджали! – кричал бедняга. – Ах, ты негодяй! Ты поплатишься мне за это. Но Оджали, глухой ко всем его мольбам, бежал вперед, подымая вокруг себя фонтаны брызг. Слон очень любил Барнета, у которого всегда были наготове какие-нибудь лакомства для него, но раз благодарность не удержала Оджали подле него, тем менее удержат его угрозы. Какие едва уловимые звуки, доступные только одному этому животному, наделенному самым тонким слухом из всех живых существ, донеслись к нему? Какие запахи поразили его обоняние, если он оставил своего друга в положении столь же опасном, как и комичном?.. В пятистах метрах от него на поверхности озера плавал огромный крокодил. Он немедленно нырнул в воду, как только заметил Оджали, но затем снова показался в нескольких шагах от прежнего места… Пропасть бы Барнету, заметь его только крокодил раньше, чем ему удалось бы выбраться обратно на твердую землю. Тем временем Оджали, менее чем в пять минут, добрался до того места, где скрывались Кишная и Веллаен. Они приняли Оджали за дикого слона и припустили во весь дух, пытаясь скрыться от его бешенства. В ту же минуту слои остановился, пораженный запахами, которые он почуял в воздухе. Он понял, что хозяин недалеко, н, руководствуясь тонким чутьем, направился прямо к яме. Подойдя к ней, слон издал целый ряд особых криков, в которых слышались нежность, удивление и гнев. Почему же гнев примешивался к тому чувству удовлетворения, которое он хотел выразить? А потому что чутье его, дававшее ему знать о присутствии хозяина, улавливало в то же время запах змей, и это приводило его в ярость. Сердар, давно уже пришедший в сознание, начинал терять всякую надежду, а потому, услышав голос слона, забыв об опасности, закричал от восторга: – Оджали! Оджали! Мой смелый Оджали! А слон по-прежнему тихо ворчал, выражая радость, что нашел хозяина. – Кто тут еще вместе с тобой, мой смелый Оджали? – спрашивал Сердар. И он поочередно стал звать Барнета, Нариндру к двух других индийцев. В эту минуту слон схватил ветви, лежащие на яме, и отбросил их в сторону. Свет залил всю яму, и Сердар, увидя Оджали у края своей тюрьмы, понял, почему его слова не получили ответа. Он понял также с ужасом, что спасение его, столь простое при содействия друзей, было невозможно с помощью одного слона. Главная задача заключалась теперь в том, чтобы помешать слону сделать какое-нибудь неосторожное движение. Слон не боится укуса кобры. Толщина кожи защищает его от действия яда, что он, весьма вероятно, знает. Тем не менее достаточно одного вида самой маленькой змеи, чтобы привести его в бешенство. Однако судьба сжалилась на этот раз над Сердаром. Слон, бегая вокруг западни, где был его хозяин, случайно столкнул в яму одну из бамбуковых палок, которые служили поддержкой для веток, прикрывавших ее. Палка, к счастью, упала таким образом, что образовала собой нечто вроде моста, соединяющего дно ямы и ее край. Не успел конец палки коснуться земли, как одна из кобр с быстротой молнии ринулась к ней и, обвившись вокруг нее спиралью, так скоро выползла по ней из ямы, что Оджали при всей своей ловкости не успел схватить ее. Не то было с другими. Половину, по крайней мере, этих нечистых тварей он растоптал. Когда последний враг его исчез из ямы, Сердар испустил громкий крик торжества… Он был спасен! – Спасен! Спасен! – кричал он в радостном исступлении. – Спасен! Благодарю тебя, Боже! Ты не допустил, чтобы я умер, не исполнив начатого мною дела. Теперь мы померимся с вами, сэр Уильям Браун! Клянусь, я отплачу вам за те невыразимые муки, которыми я вам обязан. А что касается исполнителей вашей мести, они не выйдут живыми из джунглей. Тот же самый бамбук, который помог кобрам выбраться из ямы, сделался и его орудием освобождения. Схватив палку, он почти вертикально установил ее в яме и затем с ловкостью акробата взобрался по ней наверх. Увидев своего хозяина здоровым и невредимым, Оджали не знал, чем выразить свою радость. Он старался издавать как можно более нежные трубные звуки, которыми природа наделила его вместо голоса, шевелил огромными ушами и делал тысячу скачков, не свойственных его степенной наружности. – Тише, Оджали! Тише! Надо спешить… нам предстоит сегодня ночью трудное дело. ГЛАВА III Возвращение Сердара в пещеру. – Планы мести. – Преследование шпиона. – Ночное бодрствование в горах. – Выжидание. – Кишная и Веллаен. – Месть. Долина начинала уже покрываться тенями. Солнце давно перевалило за гребень гор, окружавших джунгли. Это было то время, когда Рама и Нариндра с отчаянием искали своего друга гораздо выше того места, где происходили только что описанные события. Далекое расстояние и густая растительность мешали Сердару слышать их голоса и выстрелы карабинов. – Идем, Оджали! – сказал Сердар, устраиваясь на шее слона. – Скорее к проходу, мой мальчик, лети как птица! И он направил слона в том направлении, по которому сам шел сегодня утром, так как у подошвы горы растительность была более редкая и низкая, а поэтому не мешала слону быстро идти. Сердар не знал, что туземец, преследовавший его, был вместе с сообщником, но, если бы и знал, его намерение нисколько бы не изменилось. Он вбил себе в голову во что бы то ни стало доказать губернатору Цейлона, что Сердаром не так просто завладеть, а раз он решал что-нибудь, то приводил это в исполнение, будь этот план так же безумен и отважен, как тот, который он задумал сейчас. – Итак! – сказал он, внимательно всматриваясь в верхушки деревьев, на которых еще виднелись последние блики света. – У меня есть еще двадцать минут времени, это больше, чем нужно, чтобы добраться до места. Сердар предвидел, что шпион после своей неудачи не останется в Долине трупов, но, боясь возмездия, будет до ночи скрываться в самой густой чаще и только с наступлением темноты решится выйти оттуда и добираться до прохода, ведущего в Галле. Дело было теперь в том, чтобы опередить шпиона. Сердар выполнил эту часть программы и теперь расположился самым комфортабельным образом на маленьком плато, откуда он вместе со своими товарищами посылал последний привет «Эриманте», уносившей молодого Эдварда Кемпуэла в Пондишери. Скрытый в тени огромного баньяна, Оджали стоял таким образом, что решительно никто не мог пройти мимо, не натолкнувшись на этого колосса. Приняв все эти предосторожности, Сердар сел на камень около слона, скрываясь в одной с ним тени. Он знал, что глаза привыкают к темноте, а потому без этой предосторожности шпион может увидеть его раньше, чем сам заметит шпиона. Но среди ночной тьмы, сгущенной тенью индийского фикуса, этого не надо было бояться. Негодяи, как мы уже сказали, испуганные появлением Оджали, бросились бежать и затем не нашли ничего лучше, как забраться на дерево, которое скрывало бы и защищало от опасного животного. Сидя среди густой листвы, они с удивлением увидели, как слон, принятый ими за жителя джунглей, освободил пленника. После того как Сердар и Оджали скрылись за деревьями, они решили покинуть свой наблюдательный пункт и спуститься на землю. – Ну! – начал первым Кишная. – Здорово нас одурачили. – Вот тебе и тысяча рупий награды, которые ты мне обещал, – отвечал Веллаен. – Убежали они теперь на спине этого проклятого слона. – А я, ты думаешь, ничего не теряю, не говоря о репутации, которой нанесен будет смертельный удар? Я вижу, как моя трость с золотым набалдашником догоняет твою тысячу рупий. – Нельзя ли снова попробовать? Восемь дней, назначенные тебе сэром Уильямом Брауном для поимки Сердара, еще не прошли, и, быть может, нам посчастливится во второй раз. – Простись с этой надеждой, мой бедный Веллаен! Ты знаешь, как говорят обыкновенно в наших деревнях на Малабарском побережье: «Одну и ту же ворону не ловят два раза на один и тот же кусок мяса». Так-то, мой милый! Эта поговорка подходит и нам. – Я знаю это, Кишная! Но из этого не следует, что одну и ту же ворону нельзя поймать на другой кусок мяса. – Да, понимаю прекрасно… Но признаюсь тебе, мой бедный Веллаен, что в голове у меня совсем пусто. Теперь в моем распоряжении остались хитрости, годные только для таких ничтожных людей, как ты, но они не подходят для Сердара, который будет теперь еще больше прежнего настороже. – Ты не относился так презрительно ко мне сегодня утром, когда я предложил использовать кобр. – Что ж, я не отрицаю того, что каждому может один раз в жизни прийти в голову счастливая мысль, – сказал Кишная, смеясь, – но мне кажется, с тобой этого больше не случится… – Можешь смеяться надо мной сколько угодно. Это не помешает мне сказать, что, заключи я договор с губернатором, я не признался бы так скоро в своей неудаче. – Хорошо, поступай так, как будто ты на моем месте. Придумай что-нибудь хорошее, исполнимое, и я обещаю не только помогать тебе, но еще и удвоить вознаграждение, которое тебе обещал. Веллаен задумался, и спустя несколько минут лицо его просияло. – Вчера вечером, – ответил он, – не пробирались ли мы ползком к пещере, где Сердар спал со своими товарищами? Кто помешает нам сделать то же сегодня вечером? Затем мы проскользнем, или, лучше, ты проскользнешь ползком в пещеру и убьешь его кинжалом, пока он будет спать. – Вот видишь, мой бедный Веллаен, ты поступил неверно. Вместо того, чтобы закончить первую мысль, которая предназначала нам обоим одну и ту же роль, чтобы «мы вместе проскользнули в пещеру», ты поспешил избавить себя от того, предоставив мне одному подвергать себя опасности… – Я не принадлежу к касте душителей, известных своей смелостью. Я, как тебе известно, простой заклинатель змей, продавец тигриных шкур. – Мы душим, но не убиваем кинжалом, – отвечал Кишная, находившийся в несколько шутливом настроении духа. – Ну, не убивай тогда, а задуши, – отвечал Веллаен, опровергая его доводы. Негодяй не мог так легко отказаться от надежды получить тысячу рупий, составляющих для него целое состояние. – Хватит шуток, – сказал Кишная сухим тоном, – и подумаем лучше, куда нам скрыться от опасности. Можешь быть уверен, что Сердар и его товарищи обшарят джунгли по всем направлениям, и если мы не выберемся отсюда сегодня вечером, то завтра будет поздно. Пусть будет по-твоему! Не хочешь попытаться еще раз, то нам ничего действительно не остается больше, как вернуться в Галле. Когда они добрались до первых уступов горы, прошел уже час с тех пор, как Сердар занял место в засаде. Подымаясь по склонам, ведущим к верхнему проходу, они старались поменьше шуметь, опасаясь привлечь внимание своих врагов, если те, паче чаяния, задержались в джунглях. Веллаен попросил сообщника пропустить его вперед, потому что в большинстве случаев здесь нельзя было идти радом. – Ступай, трус! – отвечал ему Кишная. – Ты боишься, что нас будут преследовать, и хочешь, чтобы первый удар достался мне. Веллаен оставил без внимания тот новый сарказм своего друга и поспешил воспользоваться данным ему разрешением. Им понадобилось не более получаса, чтобы добраться до места, где Сердар поджидал «шпиона англичан». Ночь была тихая и спокойная. Ни малейшее дуновение ветра не шевелило листву деревьев, и не будь оба сообщника босиком, шум шагов их по камням давно уже предупредил бы Сердара об их приближении. В эту минуту в соседней роще раздался жалобный и заунывный крик гелло. Эта зловещая птица всегда наводит на индийцев ужас, потому что она предвещает близкую смерть тому, кто слышит ее с левой стороны от себя. Роща, откуда послышался этот крик, находилась как раз по левую сторону от ночных путников. Веллаен сразу остановился. – Что случилось? – шепотом спросил его Кишная. – Почему ты не идешь дальше? – Ты не слышал? – Что? – Крик гелло! – Неужели нам ложиться посреди горы из-за того только, что этой зловещей птице нравится нарушать тишину ночи своим отвратительным пением? В таком случае пропусти меня вперед, мне не хочется оставаться здесь. Веллаен, возвращенный этими словами к действительности, не пожелал идти сзади. Он был убежден, что спереди на них никто не набросится, и с новым задором пустился дальше. Можно было подумать, что страх придал ему крылья. Моментально опередил он на двадцать пять – тридцать шагов своего спутника, который продолжал идти все в том же ровном темпе, не замедляя и не ускоряя его. Не зная того, приближались они к роковому месту. Еще несколько шагов, и зловещее пророчество гелло должно исполниться… Сердар уже замечает едва различимую тень, которая растет… удлиняется… Притаившись с охотничьим ножом в руке, он ждет врага с лихорадочным нетерпением… Хотя порой в благородной душе этого человека появляется сомнение. Имеет ли он право убивать человека, притаившись в засаде? Человек тот, правда, хотел его смерти. Утром он мог убить этого человека двадцать раз в порядке законной самозащиты. Но теперь, когда это в прошлом, имеет ли он право сам, своей собственной рукой совершить над ним правосудие? Правосудие! Какая горькая насмешка! Кому должен передать он этого убийцу, чтобы тот получил заслуженное наказание? Правосудие! Какая это случайная, изменчивая и относительная вещь! Не оно ли преследует и его, не оно ли вооружило против него этого мерзавца и избрало для него такую ужасную смерть, какую только можно придумать?.. Не это ли правосудие будет восхвалять человека, который из тщеславия изменил своим соотечественникам и обещал доставить живым или мертвым первого борца за независимость своей страны, героя индийской революции? И не на его ли стороне должно быть правосудие? Не английское правосудие, разумеется, но правосудие, которое каждый человек представляет как право на защиту, «право на возмездие, или суд Линча», когда он находится в таком обществе, где государственное правосудие его не защищает. И если он пощадит того человека, кто поручится ему, что завтра он сам не падет под его ударами, и не только он, но товарищи его? Полно! Долой эту смешную чувствительность, это ложное великодушие, не должен ли быть в эту минуту настоящим судьей тот, кто едва не погиб от руки приближающегося теперь негодяя? Нечего медлить, индиец уже в пяти шагах от него… сейчас увидит его, прыгнет назад и убежит! Сердар бросился вперед… Раздался страшный крик, один-единственный, потому что охотничий нож по самую рукоятку вонзился в тело негодяя, и тот с пронзенным насквозь сердцем упал, как бык, убитый на бойне… и остался недвижим… Он был мертв! Сердар был смущен… В первый раз убивал он человека в подобной ситуации, но безопасность его товарищей требовала этого, и волнение его постепенно улеглось. Заставив Оджали взять хоботом мертвое тело, он взобрался к нему на спину и приказал как можно быстрее бежать через проход. А между тем отряд сипаев по-прежнему занимал свой пост. Что же задумал Сердар? Он хотел бросить к ногам сэра Уильяма Брауна, губернатора Цейлона, тело того, кого он считал шпионом, посланным заманить его в ловушку и убить. Не зная в лицо Кишнаю, которого он видел только ночью, и то мельком, у Озера пантер, он и [не подозревал, что принял заклинателя змей за предводителя душителей, тень за добычу. Веллаен, однако, получил уже давно заслуженное им наказание за множество совершенных им преступлений. Он был сообщником Кишнаи и его приверженцев, которые продавали ему шкуры тигров и пантер, убитых ими в лесах Малабарского побережья, за что он, со своей стороны, поставлял им юных девочек и мальчиков для принесения в жертву на алтаре богини крови и убийства, грозной Кали. Негодяй похищал подростков тайком. Он заманивал их к себе, где поил одурманивающим зельем, и они засыпали. В таком виде он прятал их на дне повозки под шкурами пантер или тигров и направлялся в джунгли, где отдавал их тхагам, получая взамен глиняную посуду, сандал, корицу и меха – все то, одним словом, чем торговали душители. Сердар избавил мир, следовательно, от чудовища, такого же опасного, как и Кишная. Не принадлежа к касте душителей и не имея права, как последние, совершать это по своим религиозным убеждениям, он занимался своим гнусным ремеслом исключительно из корыстолюбия. Как бы там ни было, но Сердар не подозревал, что собирается бросить к ногам губернатора труп человека, которого тот не знает, тогда как Кишная, скрывшись в чаще леса, благословлял небо за ошибку, спасшую ему жизнь. Добравшись до перевала у Озера пантер, где расположился лагерем отряд сипаев, Сердар пустил слона галопом. Луна еще не всходила, и ночная тьма была так глубока, что ничего нельзя было различить и в двух шагах от себя. Кроме часовых, весь отряд спал крепким сном. Однако на призыв часовых все солдаты моментально вскочили и, схватив оружие, развернулись в цепь. Оджали пустился прямо на них, и Сердар, не отвечая на приказание офицера, который не видел даже к кому обращается, прорвался сквозь цепь солдат и крикнул на тамильском наречии, на котором говорил, как местный житель: – Сердар убит! Приказ губернатора! Я везу его труп! И он пролетел мимо солдат так быстро, что, пораженные его словами, они не подумали и остановить его. ГЛАВА IV Галле. – Венер у губернатора. – Смелый визит. – Таинственная записка. – Сэр Уильям Браун. – Труп. – Это он! – Наконец! – Ожидаемый двадцать лепи – Дуэль без свидетелей. – Смертельно раненный. Спустя час он был уже в Галле. В этот вечер у губернатора было празднество. Дворец был освещен, и все общество из Канди, Коломбо и других поселений колонистов явилось по приглашению сэра Уильяма Брауна. В этот день он давал большой обед, а затем бал в честь генерала Гавелока, собиравшегося принять командование над армией Индии. Обед уже кончился, и все приглашенные собрались в зале, чтобы присутствовать на приеме раджей и вождей племен, который был назначен перед началом бала. Площадь перед дворцом была заполнена местными жителями, привлеченными живописным зрелищем красных, шитых золотом мундиров английских офицеров и богатыми костюмами набобов и раджей. Оркестр из уланов губернаторской гвардии играл по очереди то «God save the Queen», «Rule Britannia» [35] , то, к великому удовольствию толпы, пьесы, аранжированные на мотивы сингальских песен. Зато со стороны сада, расположенного у крепостной стены… никого! Все службы и большая часть дворца, что выходит в сад, были совершенно пусты. Здесь находились личные апартаменты, а в нижнем этаже – кабинет самого губернатора. С этой стороны Сердар и направился ко дворцу. Прибыв в Галле, он привязал Оджали к одной из кокосовых пальм, растущей на улице, с единственной целью показать ему, чтобы он ни на шаг не уходил отсюда. Затем, увидя кули [36] , который спал, завернувшись в парусину, у дверей своей будки, подошел и разбудил его: – Хочешь заработать рупию? – спросил он. Кули мгновенно вскочил на ноги. – Сколько ты хочешь за парусину, в которой спал? – Две рупии! Я заплатил столько. – Получай!.. Заверни тело этого человека в парусину, положи на плечи и следуй за мной! Кули повиновался, дрожа всем телом, – у незнакомца был такой властный голос, что он не посмел ослушаться. Окольными путями направились они к дому губернатора. Пройдя садом, Сердар без труда подошел ко дворцу. Поднявшись по нескольким ступенькам на первый этаж, он, не встретив никого по дороге, добрался до комнаты, в которой, судя по меблировке, был кабинет сэра Уильяма. Все слуги занимались обслуживанием приглашенных, обнося их прохладительными напитками. Он приказал положить труп в угол и, заставив его двумя креслами, вырвал листок из записной книжки, написав на нем несколько слов: «Сэра Уильяма Брауна просят пожаловать в свой кабинет одного – по весьма важному и серьезному делу». Подписи не было. – Возьми! – сказал он кули. – Поднимись на верхний этаж, передай первому встреченному тобой слуге и скажи, чтобы он немедленно отнес это губернатору. Когда исполнишь поручение, вернись получить заработанные рупии – и ты свободен. Пять минут спустя кули возвратился, получил деньги и поспешно скрылся, порядком напуганный таинственным незнакомцем. Да он и в самом деле был убежден, что встретил проклятого ракшасу, а потому, выйдя на освещенную эспланаду, раз двадцать перевернул туда и сюда полученные им рупии, сомневаясь в их доброкачественности. Сердару не пришлось ждать сэра Уильяма Брауна. Представление раджей и сингальских вождей было окончено, и уже начинался бал, когда один из сиркаров дворца приблизился к своему господину и передал ему маленькую записку, полученную от кули. Заинтригованный лаконизмом послания и отсутствием подписи, губернатор спросил у слуги, кто передал ему эту записку, но не смог добиться от него объяснения. Тогда, предупредив одного из своих адъютантов, что ему необходимо на несколько минут отлучиться, он поспешил спуститься в свой кабинет и… очутился там лицом к лицу с Сердаром, который стоял, небрежно опираясь на свой карабин. Сэр Уильям Браун не присутствовал на заседании военного суда, приговорившего Сердара к смертной казни. Он мог видеть его только с террасы своего дворца, когда Сердар со своими товарищами шел к месту казни. Этого, из-за большого расстояния, было совершенно недостаточно, чтобы запомнить его черты. Глухое раздражение поднялось в душе губернатора при виде бесцеремонности незнакомца, который позволил себе не только дерзко вызвать его в кабинет, но и осмелился явиться к нему в таком небрежном и простом костюме. Сердар был одет в свой обычный охотничий костюм. – С кем имею честь говорить? – спросил губернатор тоном, не скрывающим недовольства. – Что значит эта шутка? – У меня нет намерения шутить с вами, сэр Уильям Браун, – холодно ответил ему Сердар, – и когда вы узнаете, кто я, ибо вижу, что вы не имеете честь узнать меня, вы поймете, что шутки не в моем вкусе. Сердар держал себя с достоинством, в нем чувствовался аристократ, несмотря на простую одежду. Решительный тон и манеры Сердара произвели на сэра Уильяма Брауна должное действие, и он отвечал ему на этот раз иначе. – Прошу извинить, это выражение вырвалось у меня невольно. Но здесь я представляю интересы ее величества королевы и вправе требовать уважения к моей должности. Признайтесь поэтому, что ваш способ добиться аудиенции у губернатора Цейлона и представиться ему не подходит к принятым в этом случае правилам. – Я нисколько не отрицаю, господин губернатор, странности моих поступков, – отвечал Сердар, который уже в течение нескольких минут пристально всматривался в лицо собеседника, – и я только по необходимости, поверьте мне, избрал более надежный способ пройти к вам. Не осмелься я нарушить традиционные правила, о которых вы говорите, то, пожалуй, получился бы результат несколько иной, чем тот, которого я добился теперь. Одно слово скажет вам больше, чем все другие объяснения: я тот, кого индийцы зовут Срадханом, а англичане, ваши соотечественники… – Сердар! – воскликнул сэр Уильям вне себя от изумления. – Сердар здесь… у меня!.. А! Вы дорого заплатите мне за эту дерзость… И он подбежал к ручке звонка, висевшего над письменным столом. – Звонок перерезан в передней, – холодно заметил Сердар, – я занялся этим в ожидании вашего прихода… и более того, – продолжал он, направляя на сэра Уильяма свой револьвер, – у меня здесь есть нечто, чем я смогу удержать вас на месте. Если вы вздумаете злоупотребить властью занимаемого вами положения, я, со своей стороны, злоупотреблю властью, которую мне дает это оружие, а в этом случае силы наши будут неравны. – Да это засада!.. – Нет, просто объяснение, и в подтверждение этого я разрешаю вам открыть ящик письменного стола, к которому, вы, видимо, хотите подойти и взять оттуда револьвер. Таким образом неравенство сил, о котором я говорил, исчезнет, и вы, быть может, согласитесь поговорить просто и серьезно, как это подобает двум джентльменам. К тому же, чем больше я всматриваюсь в ваше лицо, тем больше нахожу в вас нечто мне знакомое, что заставляет меня думать, что мы с вами встречались когда-то… О! Это было, вероятно, давно, очень давно… Но я отличаюсь замечательной памятью на лица и уверен, что видел вас, хотя не могу припомнить места, где мы встречались с вами. – Удивительный вы человек! – воскликнул сэр Уильям, отходя от письменного стола, откуда он действительно хотел достать оружие. Видя свое намерение раскрытым, он не захотел показывать, что боится своего странного посетителя. – Вы говорите, без сомнения, о моих поступках? – спросил Сердар. – Поведение мое самое обыкновенное, поверьте мне. Вместо того, чтобы вести со мной открытую, честную борьбу, вы два раза устраиваете мне засаду, которой я избегаю благодаря не зависящим от вас обстоятельствам… Так вот, я пришел к вам с целью открыто предупредить вас, что я держу вашу жизнь в своих руках, что мне достаточно сделать один знак, произнести одно слово, чтобы через двадцать четыре часа вы перестали существовать… И если вы по-прежнему будете оценивать мою голову на вес золота, натравливать на меня подкупленных убийц, то я, клянусь честью дворянина, сделаю этот знак… – Вы дворянин? – воскликнул сэр Уильям, пораженный этим словом. – Да, это так, – отвечал Сердар, – и такого же известного рода, как и вы, хотя не знаю ваших предков. – Мы считали до сих пор, – отвечал губернатор, пораженный этими словами и достоинством, с какими они были сказаны, – что имеем дело с самым обыкновенным авантюристом, с которым мы и поступали сообразно этому, но могу вас заверить, что с сегодняшнего дня приказание, которое оценивает вашу голову в известную сумму, будет отменено, на Цейлоне, по крайней мере, ибо власть моя не распространяется на материк. Что касается Кишнаи, то ему будет дано знать, что все сказанное между нами не имеет больше силы. – Человек, о котором вы говорите, не в состоянии больше получить уведомление о перемене ваших намерений. – У меня всегда есть возможность связаться с ним, когда я пожелаю, и сегодня же вечером… Он не успел закончить, как Сердар отставил кресла, скрывавшие труп человека, которого он принимал за предводителя тхагов, и, указав на него, сказал: – Можете сейчас и здесь передать ему свое поручение. Вот он! При виде трупа сэр Уильям вскрикнул от ужаса. – Вот, – продолжал наш герой, – что делает Сердар с негодяями, которых посылают против него. – Как! Вы осмелились принести сюда тело вашей жертвы, сюда, в мой дворец? Нет, это уж слишком! – Вашего сообщника, хотите вы сказать, вашей правой руки, почти вашего друга, – сказал Сердар, начиная выходить из себя при воспоминании о мучениях, перенесенных в яме. – Этот поступок недостоин джентльмена, а вы так хвастались этим званием, – отвечал губернатор, бледнея от злобы и забывая всякую осторожность. – Выйдите вон! И благодарите небо за чувство деликатности, побуждающее меня поступить так, ибо из уважения к гостям, к дворцу губернатора я не желаю скандала. Еще раз повторяю: уходите отсюда вон… и уходите поскорее. – Полноте, не играйте комедии, – продолжал Сердар презрительным тоном. – Неужели вы думаете, что мне неизвестны условия постыдного договора, заключенного вами. Я только потому принес вам труп вашего сообщника, что бы требовали от него представить вам через неделю мой труп. Вы находили тогда, как сказал когда-то римский император, «что труп врага всегда хорошо пахнет», и если внушает вам отвращение, то тем более я имею основание сказать, что я лишил вас друга. – Эй! Кто-нибудь! – крикнул сэр Уильям сдавленным от бешенства голосом. – Ни слова больше, – сказал Сердар, делая шаг вперед, – или, даю честное слово, я пущу пулю вам в лоб. Двинувшись к губернатору, Сердар увидел стоящий на камине портрет молодого офицера во весь рост, в мундире конной гвардии. Он сразу остановился, и в его взгляде, перебегавшем с миниатюры на губернатора и наоборот, вспыхнула ненависть, а лицо покрылось смертельной бледностью. Рука его судорожно сжала ствол карабина, и вся фигура его выражала такое волнение, что сэр Уильям, несмотря на раздражение, сразу успокоился. – Не портрет ли это вашего родственника? – спросил Сердар сдавленным от волнения голосом. – Вы удивительно похожи на него, несмотря на разницу в возрасте. – Нет, это мой портрет… Но какое вам дело до этого? – Ваш? Ваш!! – Да, написанный лет двадцать тому назад, когда я был капитаном конной гвардии… Однако я слишком терпелив, что отвечаю на эти вопросы… и потому в последний раз прошу вас не выводить меня из терпения. Я должен был бы приказать арестовать вас, как приговоренного к смертной казни военным судом… Потрудитесь уйти сами! – Он! Это он! – бормотал Сердар про себя. – Я нахожу его вдруг здесь!.. – Затем он крикнул с таким гневом, что губернатор испуганно попятился: – Чарльз Уильям Тревельян, узнаешь ты меня? Губернатор вздрогнул от неожиданно мелькнувшей у него догадки. – Откуда вам известно мое полное имя? – спросил он. – Откуда? – ответил Сердар, сжав зубы, и глаза его налились кровью, как у тигра, готового броситься на свою жертву, – откуда?.. Чарльз Уильям Тревельян, разве ты забыл Фредерика Де-Монмор-де-Монморена? – Фредерик Де-Монморен! – взревел сэр Уильям и, не прибавив ни слова, бросился к письменному столу. Открыв один из ящиков, он вынул револьвер и, повернувшись затем к своему противнику, сказал безжизненным голосом: – Вот уже двадцать лет, как я жду вас, господин Де-Монморен! – Наконец! – воскликнул Сердар. – Наконец! И, не тратя времени на разговоры, они стали в двух противоположных концах громадного кабинета губернатора. – Двадцать шагов! – сказал сэр Уильям. – Очень хорошо! – отвечал Сердар. – Начинает кто хочет. – Принимаю! И стреляет как хочет. – Согласен! Обмениваемся двенадцатью выстрелами. – Лучше… пока не кончится смертью. – Верно, это лучше… а сигнал? – Оба считаем до трех и начинаем. И оба начали считать. – Раз! Два! Три! Едва было произнесено последнее слово, как раздался выстрел. Это выстрелил сэр Уильям, и пуля его, пробив каску, скользнула над головой Сердара. На полдюйма ниже, и он был бы мертв. Сердар стоял неподвижно, подняв револьвер и не спуская пристального взгляда с противника. Он лишь прицелился в него. Сэр Уильям выстрелил второй раз, и пуля, пролетев мимо, задела прядь волос на виске противника. Сердар не моргнул даже глазом. Сэр Уильям прекрасно владел боевым пистолетом и попадал в цель восемь раз из десяти, однако револьвер вещь более тонкая. На этот раз Сердар решил, что великодушия достаточно. – Это суд Божий, сэр Уильям! – сказал он своему противнику. – Я уступил вам два выстрела, чтобы уравнять наши шансы… Теперь моя очередь! И в ту же секунду он нажал на курок… раздался выстрел, и губернатор грохнулся на пол, не испустив ни звука. Сердар подбежал к нему… пуля попала в левую часть груди, и кровь ручьем текла из раны. Он взял его за руку, безжизненно лежавшую на полу. – Умер! – сказал он грустным голосом. – Правосудие свершилось! Я прощаю ему все зло, которое он мне причинил: мою погубленную молодость, опороченную честь! Я прощаю ему все! В то время, когда эта необыкновенная сцена происходила на первом, совершенно пустом этаже, на втором продолжалась музыка, жена и дочь губернатора весело отплясывали… Сердар тем временем вспомнил о своей безопасности. Он взял отставленный в угол карабин и поспешно вышел в сад. Скоро он добрался до Оджали, который не стронулся с места. Два часа спустя, беспрепятственно проехав через проход, так как приказание задерживать касалось только выезжавших из долины, он в одиннадцать часов вечера прибыл к пещере носорога. Друзья встретили Сердара с радостью. Никто уже не надеялся его больше увидеть. Один Сами торжествовал и, танцуя от восторга, повторял свою любимую фразу: – Сахиба не так просто убить! ГЛАВА V Возвращение Сердара. – Исчезновение Барнета. – Поиски генерала. – Болота Калу. – Лес, залитый водой. – Крокодилы. – Преследование. – Прошлое Барнета. – Необычное убежище. – Ночь на верхушке кокосовой пальмы. – Опять Кишная. – «Диана». Сердар был очень огорчен, не найдя в пещере Боба Барнета. Нариндра с товарищами сначала не очень тревожились, думая, что генерал отправился вместе со слоном в один из своих обычных походов, но когда они увидели, что Сердар приехал на Оджали, то после радостных восклицаний спросили: – А Боб Барнет? А генерал? – заволновались все, потому что очень любили этого странного чудака. Несмотря на усталость, Сердар объявил, что не будет отдыхать ни минуты, пока не найдет своего старого друга. В этой долине, полной неожиданных сюрпризов, он мог быть застигнут сумерками во время охоты и не решился вернуться, опасаясь заблудиться среди ночи в чаще или завязнуть в топях болота. Всем же четырем, да еще вместе с Оджали, нечего бояться опасности. К тому же скоро взойдет луна, и при ее свете будет так же легко ориентироваться, как и днем. После небольшого ужина, в котором крайне нуждался Сердар, не евший ничего с самого утра, маленький отряд двинулся по направлению к болотам озера Калу. – Именно там мы должны его найти, если только он еще жив, – сказал Рама. – Утром он попросил рассказать, как пройти к большим болотам, где он мог бы подстрелить водоплавающую дичь. А пока друзья спешат на помощь, мы опередим их и посмотрим, какие обстоятельства помешали Бобу Барнету вовремя вернуться. Когда Оджали, покинув его, бросился на помощь своему хозяину, Боб, которому вода доходила уже до плеч, решил не предпринимать больше попыток перебраться на другой берег, а вернуться назад. Но вокруг росли кокосовые пальмы, верхушки которых, находившиеся на высоте двадцати пяти – тридцати метров, украшали огромные султаны из листьев и связки плодов. Если эта растительность, которой нравится принимать ножные ванны в полтора-два метра глубины, придает живописный вид пейзажу, то она же ограничивает кругозор и своим однообразием затрудняет выбор пути. Несчастный Барнет закружил на одном и том же месте, не смея ни двинуться вперед, ни вернуться назад, из боязни встретить глубокое место, где он мог с головой проваляться в воду. Несмотря на все старания, он никак не мог припомнить пути, по которому пришел сюда. Еще одна вещь затрудняла его положение. И хотя он не догадывался пока о ней, но вскоре должен был ее заметить. Вы помните, вероятно, что в тот момент, когда уходил Оджали, один или несколько крокодилов плавали поблизости, отыскивая себе пищу. Если глаза крокодилов не отличаются особой зоркостью, то прекрасное обоняние дает им возможность на расстоянии многих километров узнать о присутствии добычи. Вот почему в то время, как Барнет отыскивал наиболее верный путь, чтобы добраться до твердой земли, три рептилии с длинными мордами решили, со своей стороны, помешать этому. К счастью, Боб вовремя заметил их приближение. Нечего было медлить! Только деревья могли дать ему верное убежище от этих непрошеных посетителей, уже предвкушавших наслаждение поужинать им. Только теперь понял генерал, какую пользу сослужили ему бесчисленные профессии, которыми он занимался до поступления на военную службу. Еще до того как Боб стал адвокатом, он увлекался ремеслом акробата и клоуна, которое часто дает начало самой блестящей карьере. Мы хотим, не выходя из рамок нашего повествования, привести один пример, позволяющий лучше понять нашего неуравновешенного героя и рассказывающий о том, как эта старинная цирковая профессия стала главной причиной всех успехов Барнета при дворце раджи аудского. Когда он явился туда, гордый своим званием американского полковника, старый раджа, с утра зевавший от скуки, спросил его: – Что ты умеешь делать? – Ваше величество, я командовал артиллерийским полком во время войны с Мексикой. – Ты бил англичан? – Ваше величество, Мексика не в Англии, и я… – Если ты не умеешь бить англичан, зачем ты явился сюда? Несчастный раджа не видел в мире никого, кроме англичан. Дело в том, что эти добрые соседи заставили его распустить прекрасную армию, сформированную французскими генералами, разрешив ему иметь при себе только пятьсот человек гвардии, и навязали ему резидента, который кричал на несчастного раджу всякий раз, когда тот приказывал своим солдатам почистить ружья или переменить пуговицы на гетрах. – Ваше величество, – отвечал Боб с важным видом, – если желаете бить англичан, то назначьте меня генералиссимусом ваших войск, разрешите мне набрать две тысячи человек в вашем государстве и откройте мне неограниченный кредит в вашей кассе, чтобы купить обмундирование, пушки… – Молчи! Если резидент услышит твои слова, он арестует меня на две недели, и мне придется истратить целый миллион рупий, чтобы умилостивить его. Не знаешь ли ты чего-нибудь более забавного? Видишь, мне скучно. Мой великий визирь высох от тоски, все время играя со мной в шахматы, впрочем, этим только и ограничиваются его обязанности первого министра. Мой черный великий евнух так же скучает. Весь двор мой скучает… Развесели нас – и ты будешь желанным гостем. Это было лучом света для Боба, который вспомнил свою старую профессию и пробормотал сквозь зубы: – Погоди ты, образина, я тебя развеселю, тебя и твоих… Эй! Внимание! Он попросил у одного из присутствующих старый тюрбан, разложил его в виде ковра и, слегка поклонившись радже, положил руку на сердце и сказал: – Милостивые государыни и милостивые государи, честь имею… И он закончил свое приветствие тремя такими прыжками, что заслужил всеобщее одобрение. Затем он развернул перед ними весь свой репертуар. Откинув голову назад и вытянув шею, он стал подражать разным звукам: крикам животных и мелодии кларнета, пению бенгальского зяблика и гармоничным звукам охотничьего рожка, пению петуха и хрюканью прирученного кабана, закончив эту часть исполнением соло на тромбоне… Вот уже двадцать лет, как никто не смеялся при этом дворе. Толстый раджа не чувствовал к этому особой охоты… Когда же Барнет бросился на пол и, скрестив руки и втянув голову в плечи, чтобы придать себе вид лягушки, принялся небольшими скачками прыгать по полу, приговаривая: «Квак! Квак! Квак!» – никто не мог удержаться больше от смеха, и раджа первый показал пример, катаясь по полу от радости. Представление свое Боб закончил эквилибристикой и показом фокусов, которые закрепили его успех и увеличили его состояние. Заняв на время у присутствующих несколько перстней, украшенных брильянтами, он показал серию фокусов и потом забыл отдать взятое напрокат, а так как раджа не потребовал обратно своего брильянта в двадцать тысяч экю [37] , то никто не осмелился просить своих. Боб в этот день заработал около полумиллиона… После этого никто больше не надевал перстней во время его представлений. В тот же вечер он был назначен командующим артиллерией, сделан генералом и т.д. Остальное известно, но не все знают, а я хочу сохранить это для истории, что Барнет был главной причиной падения раджи, своего благодетеля… Приняв свое назначение всерьез, он начал каждый день проводить осмотр старых пушек, которые давно ржавели на укреплениях и были опасны только для стреляющих из них. Несмотря на это, резидент написал в Калькутту, что раджа готовит заговор, восстанавливает укрепления, увеличивает артиллерию и пригласил на службу американского генерала. Предлог был прекрасный, и раджа был смещен. Бедный Боб никогда не подозревал, что он был невольной причиной события, разрушившего его собственные надежды. Вы понимаете теперь, что для Барнета, имевшего такое прошлое, было пустой забавой взобраться на первую попавшуюся пальму. В ту минуту, когда три крокодила, уверенные в своей победе, смотрели уже исподлобья друг на друга, мысленно измеряя ту часть добычи, которая придется на долю каждого, Барнет помирил их, грациозно поднявшись по стволу с помощью рук и ног, унеся в воздух ужин трех приятелей. Раздосадованные неудачей, они затеяли между собой ожесточенную драку, а Барнет тем временем благополучно добрался до безопасного места на верхушке пальмы. Удобно разместившись среди листьев и кокосовых орехов, где у него были готовы и тарелки, и съестные припасы, он мог с философским спокойствием ждать, пока товарищи придут к нему на помощь. Так как он крепко привязал себя к дереву охотничьим поясом, то ему нечего было опасаться упасть во время сна. Напротив, ему ничто не мешало устроиться поудобнее и спать. Мысли его, опустившиеся с высоты, где он оказался, на грешную землю, некоторое время блуждали по ней, пока он по своему обыкновению не переселился в страну мечтаний, полную самых невероятных приключений. Отправившись к туркам для защиты Босфора от нападения китайцев, наводнивших всю Европу, он достиг, как обычно, высоких почестей, что вполне соответствовало его положению на верхушке кокосовой пальмы, когда зависть врагов подорвала его благополучие. Далее ему приснилось, что его приговорили к тому, чтобы посадить на кол – тоже влияние кокосовой пальмы – когда вдруг он проснулся. Вокруг него раздавались выстрелы из карабина и крики, о происхождении которых он сразу догадался: «Боб!.. Барнет! Генерал! О! Э! Где ты?» – Здесь, друзья мои, здесь! – поспешил ответить добродушный Боб. – Где это здесь? – спросил голос Сердара. – Здесь, наверху! – крикнул Барнет. – Третья кокосовая пальма, справа от Оджали. Громкий хохот приветствовал этот оригинальный способ указывать свое местонахождение. Друзья соединились вместе, и радость вновь наполнила их сердца. Один только Сердар молчал. В жизни его была тайна, которую он хотел бы унести с собой в могилу. Никто не должен был знать, каким образом Фредерик Де-Монмор-де-Монморен, родом из знатной бургундской семьи, сделался авантюристом Сердаром. Единственного человека в Индии, которому была известна эта тайна, он убил сегодня вечером… или, по крайней мере, думал, что убил. От пули в сердце не воскресают, а он метил туда. Наши герои спокойно провели ночь в пещере под охраной Оджали, не беспокоясь и не заботясь ни о чем. На рассвете Сердар разбудил своих спутников и дал знак к немедленному отъезду. В ту минуту, когда маленький отряд покидал пещеру и направлялся по дороге к проходу, найденному молодым Сами, кусты над пещерой тихонько раздвинулись, и между ними показалась безобразная голова человека, который долго следил за удаляющимся караваном, как бы отмечая в памяти дорогу, по которой он направлялся. Когда скрылись из вида Барнет и Рама, замыкавшие шествие, кусты сомкнулись, и оттуда вышел индиец, совершенно голый, отчего его тело в тени деревьев совершенно сливалось с окружающими предметами. Он быстро спустился со скалы, где прятался, и пошел параллельно тому пути, по которому шли наши герои. Это был Кишная, предводитель душителей, который накануне только чудом избежал мести Сердара. Какие планы были у него? Не хотел ли он снова приняться за свое гнусное ремесло в надежде получить награду, обещанную губернатором Цейлона?.. Или поступками его руководило какое-нибудь более важное побуждение? Не желал ли он убедиться, что Сердар покидает Цейлон и отправляется на Коромандельский берег? Первый час дороги прошел в молчании, как это бывает всегда, когда какой-нибудь отряд путешественников отправляется в путь до начала дня. Душа и тело сливаются, так сказать, с окружающей природой. Птицы еще спят среди листвы, куда первые проблески рассвета едва начинают проникать. От травы и от листьев деревьев исходит легкая прохлада. Небольшая дымка от начинающей испаряться в воздухе ночной росы придает всему пейзажу неясные очертания, смешивая все предметы, как будто они покрыты полупрозрачной газовой вуалью. Все идут погруженные в сладкую дрему, которую первый солнечный луч рассеет вместе с утренним туманом. Мало-помалу все просыпается в теплом свете дня. Стаи маленьких сингальских попугайчиков крикливыми голосами приветствуют появление солнца. С оглушительными «тири-тири» несутся они над полями дикого сахарного тростника, чтобы обрушиться на ветви больших тамариндов. Гиббоны прыгают с ветки на ветку, гоняясь друг за другом и исполняя самые причудливые акробатические фигуры, тогда как белые попугаи ара и какаду грузно проносятся над листвой фикусов и тамариндов. В джунглях, одним словом, начинается жизнь для всего их безобидного населения: птиц, мух, бенгальских зябликов, разноцветных попугаев, белок и обезьян, в то время как хищники, уставшие от ночных похождений и драк, пресытившиеся мясом и кровью, прячутся в самую чащу, откуда они не выйдут раньше сумерек. Эта полная жизни пробуждающаяся природа, освещенная золотистыми лучами солнца, под лазоревым небом несколько изменила направление мыслей Сердара. Как ни привык он к богатствам природы джунглей, возвышенная душа его никогда не оставалась безответной к ним, и он чувствовал, что сердце постепенно успокаивается, несмотря на тяжелые заботы. – Итак, мой мальчик, – сказал он, ласково обращаясь к Сами, – тебе удалось наконец открыть удобный подъем среди уступов скал на склоне. – Да, Сахиб! – отвечал молодой индиец, чувствуй себя необыкновенно счастливым всякий раз, когда господин говорил с ним таким ласковым тоном, – я без труда прошел его до конца. Скалы, закрывающие верхнюю часть горы, помешали вам увидеть снизу, что туда легко пробраться. – А заметил ты, будет ли легко там, на вершине, идти вдоль гребня по направлению к северу? – Да, Сахиб! Гребень идет ровно везде, где я мог видеть. – Это прекрасно. Ты нам очень помог, мой мальчик, и я хочу отблагодарить тебя. Нет ли чего-нибудь такого, о чем ты хотел бы попросить? Я наперед согласен на все, что в моей власти. – О, Сахиб! Если бы я смел… – Говори! – Я хочу, чтобы Сахиб оставил меня у себя на всю жизнь, как и Нариндру. – Милый мой Сами! Я только выигрываю от твоей просьбы… Будь уверен, я слишком хорошо понимаю, что значит такая привязанность, как твоя и Нариндры, и я никогда не разлучусь с вами. – Вот и проход, Сахиб! Там вот, напротив вас! – сказал Сами, счастливый тем, что может первым указать его господину. Все остановились. Барнет и Рама, отставшие немного, вскоре также присоединились к ним. Оба по своему обыкновению были заняты спором из-за негодяя Максуэла, а так как Боб, несмотря на все свое красноречие, никак не мог добиться от Рамы прав на первенство, то вечный спор почти никогда не прекращался. – Пошли, Барнет! Вперед, мой старый товарищ! – сказал Сердар. – Ты должен быть счастлив, что покидаешь наконец долину, которая дважды чуть не стала гибельной для тебя. – Эх! – отвечал генерал с философским видом. – Жизнь и смерть – это две стороны одной медали. Менее чем за полчаса взобрались они на гору и могли теперь вдоволь любоваться чудесным зрелищем Индийского океана в ту минуту, когда восходящее солнце рассыпало по его волнам свои золотистые лучи. Вдруг Сами вскрикнул от удивления. – Сахиб! Смотрите, Сахиб! Как будто шхуна Шейк-Тоффеля! Сердар обернулся и увидел шхуну, находившуюся всего в двух лье от берега. Подняв все паруса, она шла по траверзу [38] от них. Он взял морской бинокль и направил его на маленькое судно. – Барнет! Друзья мои! – воскликнул он. – Какое счастье! Это «Диана»! Она крейсирует там для нас. – Ты уверен в этом? – спросил Боб, внимательно рассматривая судно, – мне кажется, что очертания «Дианы» более стройны и элегантны… – Это происходит оттого, что мы смотрим на нее с возвышения, и очертания судна вырисовываются не на горизонте, а на фоне морских волн. В таком положении всякое судно кажется более плотным и широким. Но я готов держать пари, что это «Диана»… Ты забываешь, что я распоряжался ее постройкой и мне знакомы в ней малейшие детали. Видишь там резной бушприт [39] , который кончается лирой, и рубку сзади? Встречный ветер мешает ей приблизиться к берегу, и она вынуждена лавировать. Когда шхуна начнет поворачиваться другим бортом, мы увидим ее корму и надпись, сделанную золотыми буквами, и тогда всякие сомнения улетучатся. Предсказание Сердара не замедлило исполниться. Шхуна с необыкновенной грацией и легкостью переменила галс, и можно было свободно прочитать надпись, сделанную готическими буквами: «Диана». Все пять человек с воодушевлением крикнули три раза «ура» и замахали своими головными уборами, но на судне их, по-видимому, не заметили, и шхуна быстро понеслась к западу. – Подождем до ее возвращения, – сказал Сердар. – Теперь же у нас есть время, чтобы поискать более пологий склон и спуститься к берегу. Наши герои нашли спуск значительно раньше, чем судно закончило лавирование. Сердар воспользовался этим временем и срезал длинную ветку бурао, к концу которой он прикрепил вуаль от каски и тюрбан Нариндры, приготовив нечто вроде сигнального флага. Сделав снова поворот по ветру, шхуна повторила маневр и затем с поразительной быстротой вошла в прибрежные воды острова. Еще до того как «Диана» оказалась напротив того места, где находился маленький отряд, Нариндра по приказанию Сердара взобрался на один из наиболее высоких утесов и принялся размахивать импровизированным флагом. Минут через десять после этого на палубе шхуны стало заметно сильное оживление: люди бегали, суетились, и скоро Сердар, хорошо знакомый со всеми морскими сигналами, увидел на верхушке грот-мачты голубой вымпел с вертикальными черными полосами, за которым последовал белый, усеянный красными полумесяцами. И Сердар понял это так: «Если вы те, кого я жду, то дайте три выстрела и опустите флаг». Три выстрела были сделаны немедленно, и Нариндра положил ветку, которой он размахивал, на землю. Быстрота, с которой капитан «Дианы» получил ответы на свои сигналы, вполне доказала ему, что он не стал жертвой какой-нибудь мистификации и что ему нечего бояться засады. Это было важно, потому что. «Диана» являлась представительницей флота восставших индийцев. Владельцем ее был не кто иной, как Сердар, который уже несколько месяцев перевозил на ней военные припасы. Он покупал их в голландских колониях на Яве, а поэтому все английские торговые суда, встречавшие ее, прекрасно знали, что она возит военную контрабанду. Один фрегат и три авизо [40] постоянно крейсировали в поисках ее у берегов Короманделя и Малабара. Однако эта прекрасная шхуна, построенная в Америке одним талантливым конструктором, не боялась самых больших английских судов. Скорость шхуны достигала двадцати двух узлов, и она благодаря весьма оригинальному проекту могла защититься от любого нападения, каков бы ни был ее противник. Этот непризнанный изобретатель уверял, что нашел способ нейтрализовать могущество самых больших броненосцев и дать маленьким судам возможность за десять секунд отправлять огромные корабли ко дну. Не имея, однако, никаких денежных средств на постройку своего изобретения, он, посетив напрасно все морские власти Европы, с отчаянием вернулся в свое отечество, истратив все свои деньги до последнего цента. Случай столкнул его с Сердаром, приехавшим в Нью-Йорк. Тот и предложил ему руководить постройкой шхуны, а также вооружить судно изобретенной им таинственной машиной. Сердар поставил инженеру два условия: «Диана» должна была одинаково хорошо идти как под парусами, так и с помощью пара и принимать при необходимости вид обыкновенного торгового судна. Когда шхуна была построена, инженер объяснил ее владельцу тайну устройства разрушительной машины. Сердар был поражен: менее чем за десять секунд она могла уничтожить большой броненосец. Правда, пока он не использовал тайное оружие, предпочитая уходить от крейсеров, что было нетрудно при скорости двадцать два узла. Для того чтобы капитан Шейк-Тоффель, командовавший судном в его отсутствие, не вздумал применить машину, Сердар не открыл ему тайны «Дианы». В носовой части шхуны находилась каюта, покрытая броней снаружи и внутри. Ключ от каюты хранился у Сердара, и никто не мог войти в каюту, кроме него. Там-то и помещались машина и механизм, необходимый для ее управления. В одно прекрасное утро, когда судно было закончено, инженер и Сердар отправились в пробное путешествие. Проходя в открытом море мимо подводного рифа, который столетиями омывался океаном и был вдвое больше самого большого из судов, инженер привел машину в действие. Когда дым рассеялся, стало видно, что от рифа не осталось и следа. Вот почему Сердар решил пользоваться машиной только в исключительных случаях, когда к этому его вынудят интересы безопасности. Он не мог вынести даже мысли о возможности отправить на смерть стольких людей, среди которых могли быть и отцы многочисленного семейства. Он очень строго хранил свою тайну, и Шейк-Тоффель оставался все время при убеждении, что управляет обыкновенным, но хорошим судном, быстрым на ходу, но неспособным причинить вред кому бы то ни было. ГЛАВА VI Адмирал флота султана маскатского. – Мариус Барбассон из Марселя, прозванный Шейк-Тоффслем. – Странствия провансальца. – По дороге в Пондишери. Любопытный тип был этот Шейк-Тоффель. Вы принимаете его, судя по арабскому имени, конечно, за мусульманина. Что касается имени, оно было действительно арабское. Что касается вероисповедания, он был действительно мусульманин. Но тут и начинается самое странное. Хотя он носил арабское имя, хотя он исповедовал ислам, он не был ни арабом, ни индийцем, ни турком, так как являлся сыном покойного Сезара Эктора Барбассона, при жизни торговца корабельными канатами на набережной Жольеты в городе Марселе, и его жены Онорины Амабль Данеан, как сказано в официальном акте. Он получил при рождении имя Проспера Мариуса Барбассон-Данеана в отличие от потомков другой ветви Барбассон-Туков, которые свысока относились к торговле и предпочитали прибыльную карьеру чиновников таможни или морской жандармерии. Молодой Мариус Барбассон выказал с самого раннего детства абсолютное пренебрежение ко всем мудрым советам отца и местной школы. Благодаря стараниям ветви Барбассон-Туков, кишевшей чиновниками, его определили в Марсельский лицей, где в течение десяти лет он питался бобами и штрафными уроками и гордо носил титул «короля лентяев», единодушно присужденный ему товарищами. Сей почтенный университет, который никогда и никому из местных жителей не отказывал в степени бакалавра по окончании курса, чтобы не бесчестить Прованс, объявил очень вежливо, что должен на этот раз сделать исключение, которое и пало на Мариуса Барбассона. Следствием этого было то, что Барбассон-отец, держа в руке огромный пучок своего товара, предложил своему сыну выбор между морской жандармерией, и торговлей канатами. На это Мариус Барбассон отвечал, что, с одной стороны, он хочет сохранить свою свободу, а с другой, не чувствует никакого влечения к торговле. Тогда Барбассон-отец поднял связку веревок и осыпал градом побоев известную часть тела сына. Мариус выскочил за дверь и больше не возвращался. Он отправился в плавание, в качестве поваренка. Постепенно прошел он все степени кулинарного искусства, исполняя в то же время обязанности сначала юнги, а потом матроса. Затем он перешел на коммерческое судно и кончил тем, что бежал в Маскат в тот момент, когда султан страдал ужасной зубной болью и никто не мог вырвать ему зуб. Мариус Барбассон явился к нему и удачно удалил коренной зуб. Это была первая проба, ибо до того он ничего не вырывал, кроме гвоздей. Этот зуб положил начало счастью Барбассона. «Сделайся мусульманином, – сказал ему султан, – и я назначу тебя великим адмиралом своего флота». И Барбассон стал мусульманином. Мулла дал ему имя Шейк-Тоффеля, которое с тех пор навсегда осталось за ним. [41] Когда султан умер, Шейк-Тоффель, не понравившийся его преемнику, вынужден был бежать. Он отправился в Бомбей, где встретился с Сердаром, который дал ему место капитана на «Диане», как очень хорошему моряку, знавшему до тонкости все морские маневры. Вот уже год, как он командовал шхуной, и Сердар не мог нахвалиться его знанием дела и сообразительностью. Сегодня он вновь доказал это, покинув Манарский залив и появившись у южного берега острова, тогда как ему было приказано все время крейсировать у северного. Вернувшись к острову, «Диана» остановилась и выслала к берегу шлюпку, где тотчас же заняли места все пять спутников. Слон последовал за ними вплавь. Когда шлюпка пристала к шхуне, Оджали сам поместился под тали, на которых его с помощью крепкого каната подняли на борт. По окончании этой операции Сердар обменялся обычными приветствиями и затем спросил Шейк-Тоффеля, как объяснить неожиданное прибытие «Дианы». – Очень просто, командир, – он всегда величал этим титулом Сердара, – очень просто. Вы должны помнить, что я всегда смотрел на ваше путешествие на Цейлон как на величайшее безумие и никогда не одобрял его, простите меня за откровенность. И вот я сказал себе: несомненно, как дважды два четыре, что на их следы нападут и будут травить словно диких зверей. – Так все действительно и случилось. – Ха! Я был прав… а так как мне прекрасно известна топография острова, то я сказал себе: смотри в оба, Шейк-Тоффель! Невозможно, чтобы друзья сели на шхуну в Манарском проливе. У них нет другой возможности бежать, как скрыться в горах на юге. Я и решил поплавать с южной стороны острова, надеясь там подобрать вас. – Вы просто спасли нас, любезный капитан, – сказал Сердар. – Я очень опасался путешествия по северным деревням, населенным сингалами, нашими врагами. – Главное, что вы все здоровы и невредимы. Теперь, когда мы все собрались вместе, в какую сторону поворачивать «Диану»? – Вы знаете, к Коромандельскому побережью. Мы идем в Пондишери. – Вперед! Полный вперед… полный! – крикнул Шейк-Тоффель, опуская румпель [42] в нижнее положение. И «Диана», повернув против ветра, на всех парах понеслась в направлении франко-индийского города. Сердар готовился сыграть там великую партию, которая в случае удачи должна была привести к изгнанию из Индии англичан и восстановлению во всем его величии владычества Франции в этой стране. Его жизнь была ставкой в этой игре, в этом отчаянном предприятии, которое должно было увенчаться похищением генерала Гавелока. Из всех спутников только Нариндра и Рама были посвящены в его планы. Он боялся, что Барнет проболтается, и решил сообщить ему все в последнюю минуту. Что касается Шейк-Тоффеля, он не так давно знал этого провансальца, чтобы правильно судить о его внутренних качествах. А так как все его участие в этом деле ограничивалось командованием «Дианой» в водах Пондишери, то Сердар не находил нужным подвергать его бесполезному испытанию. Погода была великолепная. Море – спокойное и, как зеркало, гладкое. Все говорило, что «Диана» будет в Пондишери завтра вечером, перед заходом солнца. ГЛАВА VII Франция и восстание сипаев. – План Сердара. – Распределение ролей. – На рейде в Пондишери. – Прием. – Смешная ситуация. – Узнаны! – Страшный провал. – Попытка самоубийства. – Фальшивая депеша. – Королевский отъезд. После того как Франция владела всем Деканом с населением в восемьдесят миллионов человек, тогда как Англия не имела в Индии и пяди земли, в настоящее время у нее остались в этой стране, еще живущей подвигами Дюплекса, Бурдоне, маркиза Бюсси, Ляли-Толендаля [43] , лишь второстепенные владения. Владения эти следующие: Пондишери и Карикаль на Коромандельском берегу. Янам на побережье Ориссы, Махе на Малабарском берегу и несколько незначительных селений в Бенгалии. Но по договору 1815 года французы не имели права производить опиум, добывать соль и воздвигать укрепления даже в Пондишери. Они жили, одним словом, в гостях у англичан, и те постоянно давали это почувствовать. С самого начала великого восстания сипаев весь юг Индии ждал с нетерпением сигнала Франции, чтобы примкнуть к восстанию. В Пондишери велись переговоры со всеми раджами, лишенными трона, и со всеми теми, кому англичане, назначив своего резидента, оставили лишь призрак власти. Губернатору достаточно было сказать одно-единственное слово: «Вперед!», и все восемьдесят миллионов человек с возгласом: «Да здравствует Франция!» – взялись бы за оружие, и через неделю в Индии не осталось бы ни одного англичанина. Полк морской пехоты, составлявший в то время гарнизон Пондишери, мог снабдить местные войска достаточным количеством офицеров. Офицеры высших чинов заняли бы места главнокомандующих, капитаны – бригадных генералов, поручики и подпоручики – полковников, прапорщики и все солдаты – капитанов. Не подумайте, что я повествую о вымышленном заговоре. Он действительно существовал, и если не удался, то по самым незначительным причинам. Но прошло семь месяцев с начала восстания, а губернатор Пондишери все еще не давал сигнала. Рив-де-Шуармон, так звали губернатора, был человеком необыкновенной доброты и безупречной честности, но слабохарактерный и нерешительный. Нет сомнения в том, что французский губернатор, вставший во главе восстания в Декане и прогнавший англичан из Индии, привлек бы на свою сторону все общественное мнение Франции, правительство которой вынуждено было бы не только простить его, но и выразить ему свое одобрение. Не такой был человек Рив-де-Нуармон, чтобы исполнять подобную роль. Когда раджи и другие влиятельные лица обратились к нему с просьбой разрешить им начать восстание от имени Франции, он немедленно сообщил об этом в Париж, прибавив от себя лично, что он был бы рад исполнить просьбу раджей и всех индийцев, ибо Франции трудно будет найти другой такой удобный случай, чтобы отомстить англичанам. Любое правительство, желающее избежать конфликта, отозвало бы обратно губернатора за выражение такого мнения и высказало бы ему свое порицание. Но господина Рив-де-Нуармона не отозвали и даже не выразили ему ни слова порицания. В ответ на это предложение его уведомили, что в данный момент не могут дать хода его просьбе ввиду мирных отношений обеих наций. Человек энергичный так бы понял на его месте смысл этого письма: «Вы сделали официальный запрос, и вам отвечают официально. Но если вам удастся вернуть нам Индию без всякого вмешательства с нашей стороны, мы будем этому очень рады». Но де-Нуармон, повторяю, не был человеком энергичным. Он буквально понял письмо и, не дав себе труда вникнуть в его смысл между строчками, успокоился и бездействовал, не обращая внимания на мольбы французов Пондишери, которые никак не могли понять, почему не решаются взять обратно присвоенное англичанами. А Сердар хорошо понял скрытый смысл письма, о котором узнал благодаря своим связям в Пондишери, и составил план действий. Уверенный в том, что де-Нуармон не двинется с места, Сердар решил заменить его на двадцать четыре часа и сделать то, на что не решился боязливый губернатор. С этой целью он сообщил обо всем бывшему консулу, своему корреспонденту в Париже. Тот пришел в восторг от блестящей идеи своего друга и немедленно прислал ему все необходимое для исполнения его плана. Благодаря своим знакомствам в морском министерстве ему удалось достать один из официальных бланков, в котором нужно было поставить имя лица, кому предназначался этот документ, и заполнить пропущенные места. Получив такой документ на вымышленное имя, Сердар заказал у хорошего мусульманского портного два французских генеральских мундира: мундир дивизионного генерала для себя и мундир бригадного генерала для Барнета, который должен был исполнять роль его адъютанта. Сильно билось сердце у Сердара в тот вечер, когда «Диана» входила в воды Пондишери. Он приказал Барбассону бросить якорь позади Колеронской отмели, где хотел провести ночь, чтобы затем выйти на берег в полном свете дня и здесь благодаря энтузиазму, который вызовет его приезд среди местного и французского населения, избежать слишком тщательного осмотра привезенных им с собой вещей. Еще несколько дней тому назад он дал знать через своих лазутчиков всем раджам на юге, чтобы они явились в Пондишери к назначенному числу. Он дал им понять, что к этому времени из Франции ожидаются очень важные известия, которые должны изменить весь ход событий. В последний момент Сердар задумался над тем, хорошо ли он поступает, оставляя Шейк-Тоффеля в полном неведении, и не оттолкнет ли он этим его от себя. Когда кончился обед, Сердар попросил его остаться с ним, так как хочет сообщить нечто важное. – Через минуту, если вы позволите, командир, – отвечал Барбассон. – Ночь уже наступила, и мне самому лично надо убедиться, что зажжены сигнальные огни, предупреждающие столкновение с другими судами. Я мало доверяю своим негодяям, которых, как необъезженных лошадей, надо постоянно держать в руках. «Своими негодяями» Барбассон называл экипаж шхуны, состоящий из пятнадцати человек разных национальностей. Капитан управлял ими с помощью швабры, памятуя принципы воспитания, насажденные Барбассоном-отцом. Экипаж «Дианы» представлял собой шайку пиратов и самых отчаянных мошенников, взятых с берегов Аравии. Здесь были арабы, негры из Массауа, малайцы с острова Ява, два или три малабарца и один китаец, все настоящие висельники, с которыми Барбассон разговаривал кулаком и бил за малейшую провинность, ибо это соответствовало его выражению: «Так надо!» Оба машиниста были американцы и, когда не были на вахте, всегда были пьяны. Как видите, все как на подбор. Барбассон не хотел иметь помощника, говоря, что при своей горячности никогда с ним не поладит. Он обошел палубу, ругая и проклиная всех, что являлось для него необходимостью особенно после обеда и что, по его мнению, помогает пищеварению. Раздав направо и налево достаточное количество ударов ногой и кулаком, обойдя палубу, Барбассон объявил, что доволен состоянием шхуны, и спустился вниз к Сердару. – Командир, я в вашем распоряжении. Три сигнальных огня горят как звезды. Машина отдыхает, но на всякий случай стоит под паром. Только один американец пьян, и на палубе не найти ни обрывка каната… образцовый корабль, право! Он налил себе большой стакан коньяку и сел. Индийцы расположились по своему обычаю на циновках, постланных на полу, а Барнет глубокомысленно занимался приготовлением грога из рома, который он предпочитал всем другим напиткам. Перед Сердаром стоял стакан чистой воды – он никогда не пил спиртного. Находясь в компании, обратите внимание на человека, пьющего только воду, это всегда знак превосходства. Алкоголь потребляют не для вкусовых ощущений, вода в этом случае не хуже, а потому, что стремятся возбудить свой мозг, ускорить его деятельность и придать интеллектуальной жизни такую интенсивность, какой она не достигла бы без этого. Пьющий воду не нуждается в возбудителях, мозг его работает сам по себе. Наполеон пил только подкрашенную воду, Бисмарк пил, как последний солдат. Первый был великим человеком и не нуждался в возбудителях для своего разностороннего мышления, второму алкоголь был необходим для пробуждения своего. Когда Сердар закончил изложение своего плана, капитан «Дианы» стукнул изо всей силы кулаком по столу и, сопровождая речь любимой поговоркой, сказал: – Клянусь бородой Барбассонов! Вот идея, достойная Цезаря [44] , который, как известно, был почти провансальцем!.. Попались на этот раз англичане! Ага, мошенники! Отберем теперь у них все украденные у нас денежки. Ах, командир! – продолжал он, все более и более горячась. – Позвольте мне поцеловать вас. Клянусь честью, я никого еще не целовал от такого чувства. И Барбассон-Шейк-Тоффель бросился обнимать Сердара. «Я несправедливо судил о нем» – подумал Сердар, обнимая его в ответ. Барнет был также в восторге, но держал себя сдержанно. Чем больше он возбуждался, тем меньше говорил. В голове генерала мысли всегда находились во вращательном движении, и теперь они с такой быстротой следовали друг за другом, что он был не в состоянии ухватить хотя бы одну из них. – Слушайте теперь внимательно, господа, – сказал Сердар, – мне необходимо распределить роли. Завтра мы оставим стоянку в десять часов утра. Вы, Шейк-Тоффель, проведете шхуну в Пондишери и поставите ее напротив города, как можно ближе к берегу, там рейд открытый. Затем с помощью вымпелов вы дадите следующее сообщение: «Новый губернатор Пондишери прибыл вместе с артиллерийским генералом». Затем мы подождем, чтобы узнать, какой эффект это произведет. По общепринятым правилам губернатор должен нанести приветственный визит своему преемнику. Мы увидим тогда, будет ли иметь успех эта комедия. Все говорит, что успех будет на моей стороне и через двадцать четыре часа вся французская территория, весь Декан будут в огне. Мы с Барнетом отправимся для организации индийской армии, одну часть которой пошлем в Калькутту, а другую в Мадрас. Тем временем Бомбей мы поручим полковнику, командующему французскими войсками в Пондишери, и назначим его генералом. «Диана» сегодня же вечером снимется с якоря и отвезет господина Рив-де-Нуармона со всей его семьей в Галле, откуда тот отбудет на прибывающем китайском пакетботе в Суэц. Исполнив поручение, вы, Барбассон, вернетесь обратно, чтобы принять командование над Пондишери, которое я передам вам на время нашего отсутствия. Что касается тебя, мой милый Барнет, не забывай, что для полного успеха нашего плана ты не должен произносить ни единого слова перед французскими властями, ибо твой ужасный американский акцент немедленно возбудит у них подозрения. А от подозрения до уверенности расстояние не большее, чем от чаши до губ. – Не бойтесь, командир, генерал не будет говорить. Я буду около него и, честное слово Барбассона, заставлю его проглотить язык. Если ему зададут какой-нибудь вопрос, я скажу, что он оглох при взятии Севастополя, и буду отвечать за него. – Мысль не плохая… а что касается наших индийцев, мы нарядим их в богатые костюмы, которые я уже выдал им, и представим перед населением Пондишери как богатых набобов с Малабарского берега, присоединившихся к нам на Цейлоне вместо почетной свиты. Кажется, я ничего не упустил из виду, и мы можем отправиться на отдых, чтобы завтра быть бодрыми и отлично сыграть эту трудную партию. После этих слов все разошлись, но Сердар, говоривший об отдыхе, поднялся на палубу и, облокотившись на планшир, долго стоял задумавшись… Накануне сражения он не мог спать. На следующий день все предписания его были выполнены дословно. В десять часов утра «Диана» снялась с якоря и двинулась вперед. В одиннадцать часов она была на рейде Пондишери, где остановилась и при выстреле из пушки выбросила французский флаг. Затем она произвела салют из одиннадцати выстрелов, которые привели в волнение все население города. Кого приветствовали с таким почетом? После одиннадцатого выстрела весь город был уже на Шаброльской набережной, с тревогой ожидая объяснения происходящего. И вот на большой мачте появился набор флагов, составлявших фразу, которую Сердар передал накануне Барбассону: «Новый губернатор Пондишери и т.д.». Еще не был поднят последний флажок, заканчивающий фразу, как начальник порта, которого узнали по костюму, – «Диана» находилась близко, всего в трехстах метрах от берега, – бросился бежать со всех ног к дворцу губернатора. Толпа увеличивалась с минуты на минуту с такой быстротой, что уже негде было повернуться. Среди европейцев виднелись местные жители в своих пестрых одеяниях, одни из которых блестели золотом и серебром, другие сверкали на солнце драгоценными камнями. Не прошло и четверти часа, как показался губернатор в парадном мундире. Он выехал в карете, запряженной парой лошадей, и сопровождаемый адъютантами, военным комиссаром и генеральным прокурором. Сойдя на землю, они заняли места в большой «шелинге» губернатора с двадцатью гребцами. Вслед за этим загремела единственная пушка порта, возвращая салют в одиннадцать выстрелов, которые были сделаны шхуной в честь губернатора Рив – де-Нуармона. Лодка благополучно прошла отмель и вышла из порта. Погода стояла прекрасная, и море было так же спокойно, как и лазоревое небо, отражавшееся в нем. Между тем «шелинга», искусно управляемая гребцами, уже пристала к трапу, спущенному с «Дианы», и господин де-Нуармон со свитой поднялся по его ступенькам. Сердар ждал его, спустившись на несколько ступенек. Оба пожали друг другу руку. – Де-Лавуенан, дивизионный генерал. Прошу извинить, что представляюсь сам, – сказал Сердар, – но вы не оставили мне времени послать вам визитную карточку. – Очень рады видеть вас, дорогой генерал. Я поспешил пожать вам руку и с тем вместе заверить вас, что я с большим удовольствием встречаю ваш приезд в Пондишери на мое место. Я ждал нового назначения. Последняя почта, полученная мной пять – шесть дней тому назад, уже дала это почувствовать… и все же, повторяю, я очень рад. Положение мое становится здесь трудным, я каждую минуту опасаюсь, чтобы не свершилось чего-нибудь безрассудного и непоправимого. – Мне все это хорошо известно. Министр очень долго беседовал со мной. Ваше положение очень щекотливое, и там думают, что военный человек скорее сумеет успокоить нетерпеливых. Продолжая беседовать, они прошли в салон, оставив свиту на палубе. – Я не разделяю ваше мнение, генерал, и министерство – в моих словах нет никакой задней мысли, – если оно хотело сделать взрыв неизбежным, ничего не могло лучше придумать, как назначить на мое место человека военного. Но у вас, разумеется, есть тайные инструкции, и вы должны лучше меня знать, как поступить, исходя из них. – Мне нечего скрывать от вас, любезный губернатор, – отвечал Сердар, решив сразу нанести удар. – Когда я говорил об успокоении нетерпеливых, я подразумевал удовлетворение того, о чем они просят. Мне приказано сегодня же разослать прокламации, призывающие к оружию весь юг Индии. – Но ведь это война с Англией! – Правительство решилось на это. Вы сами говорите в вашем последнем донесении, которое я прочел целиком, что мы никогда больше не найдем такого удобного случая, чтобы снова завоевать в Индии положение, которое мы потеряли благодаря вероломству Англии. – Вам поручили прекрасную миссию, и, можете быть вполне уверены, я без малейшей зависти смотрю на нее. Я человек невоенный, и мне ни в коем случае не могли поручить провести подобную кампанию. Я же немедленно передам вам свои полномочия и уеду отсюда. Раз война объявлена, английские крейсеры тотчас же начнут преследовать наши пакетботы и тогда нелегко будет вернуться во Францию. Французский пароход из Китая прибудет в Галле дня через два, но я уеду сегодня же вечером, если только меня с семьей примут на шхуну, на которой вы прибыли. Событие это не так скоро станет всем известно, а раз мы дней через десять будем в Красном море, то сможем прибыть в Египет без всяких затруднений. Тогда, если я даже проеду через Сирию, уверен, что вернусь во Францию, не попав в руки англичан. – Могу заверить вас, что хозяин шхуны будет счастлив предложить вам свои услуги. – Поспешим же на берег, генерал! Сообщение ваше так важно, что мне нельзя терять ни минуты, если я не хочу остаться в Пондишери в качестве частного лица на все время войны между Францией и Англией, а я должен вам признаться, что здоровье мое, пошатнувшееся от здешнего климата, требует воздуха родины. В то время, как разговор этот происходил в гостиной, на палубе разыгрывалась презабавная сцена. Военный комиссар, считавший, что долг вежливости требует от него вступить в разговор с артиллерийским генералом из свиты нового губернатора, подошел к Бар-нету, который в своем застегнутом на все пуговицы мундире походил на бульдога из-за своей короткой шеи и большой головы. – А что, генерал, вы не очень страдали от морской болезни? – Гм! Гм! – отвечал Барнет, хорошо помнивший, что ему говорил Сердар. Но Барбассон, бывший настороже, быстро приблизился к военному комиссару и, стараясь говорить изысканным образом, сказал ему: – Э… видите ли, вы можете из пушек стрелять радом с ним, он ничего не услышит, потому что глух, как старый пень. Группа молодых офицеров и адъютантов, стоявших на палубе, с трудом удерживалась от смеха, и только возвращение обоих губернаторов избавило их от пытки с серьезным видом смотреть на Барнета, который бешено ворочал глазами, желая казаться важной персоной перед лицом подчиненных, вынужденных из уважения к нему стоять неподвижно на своем месте. Обратный переезд на берег совершился так же легко, и шествие направилось к дворцу губернатора, где тотчас же начался официальный прием. Депутация всех раджей Юга явилась поздравить его с прибытием и заявить о своей преданности Франции. – Принимаю поздравления ваши как представитель своей страны, – твердым голосом отвечал Сердар, – мне скоро придется обратиться не только к вашей преданности, но и к вашему мужеству: наступает время освобождения всей Индии. При этих словах по залу пробежало волнение и раздались голоса: «Да здравствует Франция! Да здравствует губернатор!» – Смерть англичанам! – крикнул один офицер из местного отряда телохранителей при дворце. Казалось, будто все только и ждали этого сигнала, ибо крик этот, повторенный несколько раз с таким воодушевлением, был услышан снаружи. В ту же минуту десять тысяч человек на площади, на улицах и даже на набережной подхватили: «Смерть англичанам!» И по всему городу с быстротой молнии разнеслась весть, что война объявлена. Присутствующие на приеме раджи и офицеры обнажили свои шпаги и, потрясая ими, клялись умереть за независимость Индии и славу отечества. Сердце в груди Сердара билось так, что, казалось, сейчас готово было разорваться на части. Наконец наступил момент, которого он так долго ждал. План его удался, в руках его был Пондишери и полк морской пехоты, командиры которого с полковником Лурдонексом во главе, только что представлялись ему… Увы! Бедный Сердар! Торжество его было преждевременным. Он не заметил, что в ту минуту, когда ему представили полковника Лурдонекса, тот не смог скрыть сильного удивления, которое еще больше увеличилось, когда он увидел Барнета, одетого в мундир артиллерийского офицера. Дело в том, что полковник Лурдонекс всего пять дней тому назад приехал из Франции на пакетботе «Эриманта» и был в Галле, когда пароход останавливался там в день осуждения и побега Сердара. Ему удалось попасть на то место, мимо которого Сердар, Барнет и Нариндра шли на смертную казнь, и это дало ему возможность хорошо рассмотреть их… Можете представить себе его удивление, когда он очутился перед героем восстания в Индии, одетым в мундир французского генерала и играющего роль нового губернатора Пондишери. Сначала он подумал, что это один из тех странных случаев сходства, которые иногда встречаются. Когда же вслед за этим он узнал Барнета, а затем Нариндру, сомнения его окончательно рассеялись. Полковник сразу понял, какие патриотические побуждения заставили этих людей прибегнуть к такому способу действий, но он полагал, что авантюристы эти не имеют права бросать Францию на путь, к которому ее правительство не подготовилось. Поэтому ввиду возможных важных осложнений, которые подобное событие должно было вызвать во всей Европе, он, французский полковник, не имеет права колебаться в том, что от него требуют честь и долг службы. Он решил действовать спокойно и без скандала. В эту минуту Барнет, совсем задыхавшийся в своем мундире, вышел на веранду подышать воздухом. Полковник подошел к Барнету и сказал: – Что, любезный генерал, вам, видимо, очень жарко? Барнет смутился. Ему так хотелось ответить, поговорить о чем-нибудь, невольная немота угнетала его, но в то же время он понимал, что дьявольский акцент его совсем неприличен для французского генерала. Тогда, вспомнив придуманный Барбассоном предлог, он кивнул и показал полковнику на свои уши, желая этим дать понять, что он не слышит. Но Лурдонекса не так легко было убедить, и он продолжал, смеясь: – Держу пари, генерал, что, несмотря на страшную жару здесь, вам было, пожалуй, еще жарче в тот день, когда в Галле вы с веревкой на шее и в сопровождении ваших товарищей шли на виселицу? От этих слов Барнета чуть не хватил удар, и он в течение нескольких секунд не мог произнести ни слова. – Что вы хотите сказать, полковник?.. Повешен… веревка на шее… я не понимаю. – Ну-ну! Вот и глухота ваша прошла, и, мне кажется, мы сейчас поймем друг друга. Я стоял около того места, где вели на казнь вас, Сердара и одного индийца. Я узнал всех вас троих, и вы понимаете, конечно, что я не имею права допустить вас разыграть эту комедию до конца. – Неужели вы думаете, черт возьми, что она очень забавляет меня! – Хорошо, по крайней мере, что вы не желаете унижаться до лжи. – Я в сто раз больше предпочитаю свой охотничий костюм этой шерстяной кирасе, в которой я задыхаюсь, а так как вы угадали нашу тайну, то я сейчас же предупрежу своего друга, и мы недолго будем надоедать вам своим обществом… Вам лучше было бы молчать, во всяком случае, вы таким способом возвратили бы Индию Франции и при этом никто не обвинил бы вас в обмане. – Идите и скажите вашему другу, что я сам не хочу его видеть, но питаю большое уважение к его характеру и героическому поведению в Индии с самых первых дней восстания и что я не в силах хладнокровно, одним ударом разбить его иллюзии. Скажите, что я даю ему до вечера десять часов, чтобы он удалился с французской территории, что по истечении этого срока я расскажу губернатору о комедии, жертвой которой он едва не сделался… До свидания! Это мое последнее слово, но не забудьте засвидетельствовать ему мое уважение. Барнет вырвал листок из записной книжки и написал на нем несколько слов: «Найди какой-нибудь предлог, чтобы поскорее кончить эту бесполезную комедию… все открыто… приходи ко мне, ты все узнаешь». Пять минут спустя испуганный Сердар прибежал к своему другу. – Что случилось? – спросил он. – А случилось то, что полковник морской пехоты, которого тебе представили, был в Галле в день нашего побега и узнал всех нас троих. – Роковая случайность! Ты не пытался отрицать этого? – Отрицать! Ты, кажется, сошел с ума. Тебе следовало оставить на шхуне меня и Нариндру, и дело твое пошло бы как по маслу. Но мы все трое здесь, когда пять дней тому назад нас также видели вместе и при таких обстоятельствах, когда лицо человека хорошо запоминается!.. – Послушай, Барнет, я решился на все. Потерпеть крушение у самой цели, когда все предвещало успех, это невозможно, я теряю голову! Все здесь верят моему назначению… я прикажу арестовать полковника, ссылаясь на тайное предписание, и… – Перестань! Ты теряешь голову. Вернее, ты уже ее потерял. Кто же исполнит твое приказание? – Верно, – сказал Сердар с отчаянием, – но видеть погибающими в один момент мечты о славе своего отечества!.. О, Барнет! Я проклят и не знаю, что удерживает меня от того, чтобы сейчас же не покончить с жизнью… Сердар схватил револьвер, и его рука поднялась… к голове. Барнет вскрикнул, бросился к нему и вырвал у него из рук смертоносное оружие. Минута промедления, и Сердара не стало бы. – Что нам делать теперь? Как выйти из этого положения, не сделавшись предметом насмешек? – Ты хочешь совета? – Умоляю тебя. – Полковник восхищен тобой, и только долг не позволяет ему принять участие в этом заговоре. Но он предоставляет тебе возможность выйти из него с честью и дает срок в десять часов для этого. Знаешь, что ты должен сделать, по-моему? Продолжай играть роль губернатора, а вечером мы тихо скроемся отсюда. Я предупрежу Шейк-Тоффеля, чтобы он держал «Диану» под парами. – Пусть так, раз это нужно! Пошли ко мне Раму и Нариндру, мне нужно поговорить с ними прежде, чем я выйду в приемный зал. Барнет отправился выполнять просьбу друга. Сердар остался один, и в ту же минуту на веранду вошел полковник Лурдонекс с листком голубой бумаги в руке. – Я не хотел сначала видеть вас, – сказал он Сердару, – но нашел способ спасти вас от смешного положения. Вот он. И он подал листок Сердару. После некоторого колебания Сердар взял листок, и крупные капли слез покатились у него из глаз. Растроганный полковник протянул ему руку, и Сердар, судорожно пожимая ее, проговорил: – Я ничего не имею против вас, я хорошо понимаю требования военной службы… И с подавленным вздохом он продолжил: – И я поступил бы, как вы… прощайте! – Прощайте, и всякого вам успеха! – ответил полковник и покинул веранду. Сердар развернул бумагу, которую тот передал ему. Это была поддельная депеша, с напечатанными буквами и на настоящем телеграфном бланке. Полковник воспользовался для этого телеграфным походным аппаратом. Депеша гласила: «Серьезные осложнения в Европе, передайте управление обратно губернатору Рив – де-Нуармону, возвращайтесь в Европу». Это действительно избавляло Сердара от насмешек. Когда Нариндра и Рама вошли на веранду вместе с Барнетом, он сейчас же сообщил им содержание депеши и сказал: – Мы отправляемся через два часа. Затем он приказал Раме немедленно отправиться к своему брату Сива-Томби-Модели и вместе с Эдвардом и Мэри провести всех на шхуну. Влетев затем, как бомба, в приемный зал, он протянул депешу губернатору. – Прочтите, пожалуйста, – сказал он, – меня вызывают обратно во Францию, а вы остаетесь в Пондишери. События так же непостоянны, как ветер и волны. Я сохраню навсегда воспоминание о вашей любезности и величии вашего характера… Позвольте же мне проститься с вами… В Пондишери до сих пор еще уверены в том, что французское правительство готовилось уже объявить войну Англии во время восстания сипаев, и только интриги и золото Англии были виною тому, что оно отозвало два часа спустя после приезда генералов, которые должны были встать во главе франко-индийской армии. Незадолго до захода солнца Сердара вместе с Барнетом торжественно проводили все власти Пондишери с губернатором во главе. На Шаброльской набережной был выстроен в боевом порядке полк морской пехоты. Когда показался Сердар, полковник приказал играть походный марш и отдать честь оружием. Когда Сердар и его друг проходили мимо знамени, полковник приветствовал их наклоном знамени. Видя, что они задыхаются от волнения, бравый офицер проговорил тихо, но так, чтобы они слышали: – Да здравствует Сердар! Спустя несколько минут «Диана» неслась на всех парах к острову Цейлон. ГЛАВА VIII Потерянные надежды. – Отъезд в Гаурдвар-Сикри. – Воспоминания детства. – Английская эскадра. – Преследование. – Подвиги «Дианы». – Ко дну! Надежда привлечь весь Юг к восстанию была навсегда потеряна для Сердара. Раджи знали, что Англия пойдет на любые жертвы для подавления восстания. Неуверенные в успехе его и опасаясь в случае поражения диких репрессий, они объявили, что согласны восстать только во имя Франции и с ее согласия. Сердар знал, что они останутся верными этому слову. Поэтому он решил отказаться от всех своих грандиозных планов в Декане и заняться одним только спасением Кемпуэла. Гаурдвар-Сикри был накануне сдачи, и, если бы ему удалось вырвать мужа Дианы из рук людей, поклявшихся его убить, успех этот вознаградил бы его за неудачу в Пондишери. Крепость Гаурдвар находилась на реке Ганг, у выхода ее из Гималаев. Крепость трудно было взять, потому что она, подобно орлиному гнезду, была построена на вершине скалы. Однако гарнизон ее, не ожидавший восстания, был так быстро осажден армией Наны Сахиба, что не успел сделать достаточного запаса провизии, которой у него оставалось всего на три месяца, тогда как осада длилась уже четыре месяца. Правда, все сразу согласились на половинную порцию, но тем не менее никто не верил, что несчастные выдержат даже пятый месяц осады. Надо было спешить, чтобы попасть туда вовремя. Когда Коромандельский берег исчез, растворившись в вечернем тумане, Барбассон постучал в дверь каюты Сердара. – Командир, – сказал он, – вы забыли сообщить мне наш маршрут. – Обогните Цейлон, избегая английской эскадры, крейсирующей там, и держите затем путь на Гоа. Это единственный порт, где мы можем высадиться… Сколько времени, думаете вы, нужно «Диане», чтобы добраться до португальского порта? – Если развести все топки, то разовьем скорость в двадцать два узла и в таком случае будем через пять дней. – Развести все! – отвечал Сердар. – Если ветер будет попутный и мне разрешат поднять паруса, мы выиграем целый день. – Выигрывай день, выигрывай час… выигрывай все, что сможешь… знай, что достаточно опоздать на пять минут… чтобы произошло величайшее несчастье. – Достаточно, капитан! «Диана» покажет вам сегодня, на что она способна. Не зная, что предпринять, Сердар долго ходил взад и вперед по своей каюте, куда удалялся обыкновенно, когда ему становилось грустно. В новом деле, задуманном им, у него не только не было союзников, но даже среди окружавших его людей он мог встретить врагов. Это привело его в такое отчаяние, что он решил открыться во всем Нариндре. Взвесив все обстоятельства, которые, так сказать, обязывали его довериться махрату, он все еще не мог побороть своей нерешительности, когда на палубе послышался вдруг чей-то свежий и чистый голос. Это пела Мэри. Сердар в волнении остановился и стал прислушиваться. Она пела старинный бургундский романс, трогательная мелодия которого так часто убаюкивала его в старинном замке Морвен, где он родился. О, нежная сестра кустарников цветущих, О, роза дикая чистейшей белизны, Вдыхая аромат твоих цветов душистых, Склоняюсь пред тобой… Мой трепет слышишь ты? Мелодичный и нежный голос девушки разносился над морем среди ночной тишины, вливая в душу Сердара волнующие воспоминания. Последний звук уже замер, а Сердар все еще продолжал слушать. Этот голос, это был голос Дианы, рассеял его последние сомнения. Он подошел к колокольчику и позвонил… Вошел слуга. – Скажи Нариндре, что я прошу его сойти ко мне вниз. Пять минут спустя тяжелая портьера, скрывающая дверь, откинулась и вошел махрат. Приложив руку к сердцу, он склонил голову, как это обыкновенно делают местные жители, приветствуя своих близких друзей. – Сахиб желал меня видеть? – спросил он. – Да, мой честный Нариндра! Садись, мне нужно поговорить с тобой. Махрат сел на циновке напротив своего друга. Долго, несколько часов говорили они между собой, говорили тихо, хотя знали, что никто не слышит их, но в таких случаях голос должен звучать в унисон с мыслями, которые он передает… Когда Нариндра покидал каюту Сердара, его красные, сверкающие глаза ясно показывали, что он плакал, а нужно было, я думаю, сильное волнение, чтобы заставить плакать сурового махратского воина. Выходя, он судорожно пожал руку своего друга и сказал: – Брат, успокойся… мы его спасем! На «Диане» все, кроме первой вахты, спокойно спали. Барбассон-Шейк-Тоффель держал корабль на военном положении, и араб, исполнявший обязанности старшего помощника, прохаживался по возвышенному юту, когда впередсмотрящий закричал: – Парус по правому борту, впереди! Барбассон, спавший, как всегда, одним только глазом в своей каюте на палубе, какие бывают на пароходах, плавающих в тропических морях, мгновенно соскочил с койки… но не успел переступить порог спардека [45] , как вновь послышался крик: – Парус слева по борту, сзади! – Клянусь бородой Барбассонов! – воскликнул капитан. – Вот мы и доигрались! Держу пари, что мы попали в самую середину английского флота. – Парус слева по борту, впереди! – продолжал бесстрастный голос матроса. Барбассон бросился на ют с биноклем в руках и начал считать: один… два… три… четыре… пять. А матрос продолжал: – Парус справа по борту, сзади! – Пять… – говорил Барбассон, – пять… посмотрим! Будет, наверное, и шестой, надо добрать до полдюжины… вот он и есть направо… из всех шести… он меньше других, это авизо… он заместо шпика у эскадры. Началось! Милые мальчики, только шесть английских кораблей, и мы посреди них! Пусть пятьсот девятнадцать миллионов дьяволов обглодают мой скелет, если на этот раз все мы еще до следующего восхода солнца не будем болтаться на рее адмиральского судна… что вы скажете, генерал? – обратился Барбассон к своему другу Барнету, который случайно не спал и вышел на палубу подышать свежим воздухом. – Вам это лучше знать, чем мне, – отвечал Барнет. – Шансов никаких! – сказал капитан. – С этими разбойниками, из которых состоит наш экипаж, без документов, с Сердаром на борту, дело наше ясно. – Как! Без документов? – О нет! У нас есть разрешение маскатского султана, нашего, так сказать, патрона. Но шхуна из Маската, вы понимаете, чем это пахнет?.. Пиратами, разбоем, черными невольниками, всем чем хотите, и потому лучше его не показывать, тогда нас скорее повесят и без всяких объяснений… Они идут эскадрою в две линии, по направлению к Бенгальскому заливу… Первые суда прошли мимо, не заметив нас, но скоро наступит день, и тогда берегись!.. Надо будет поднять флаг, и, если у них появится какое-нибудь сомнение, сейчас же выстрел из пушки… это чтобы мы остановились, шлюпку на воду, и с полдюжины этих английских омаров обыщут нас с палубы и до трюма… Ну, а там дело наше ясно, говорю тебе, дружище! – Я американский гражданин, и хотелось бы мне посмотреть… – Та… та… та! Американец ли, поляк, кохинхинец [46] , англичане на море смеются над всеми… А что, если разбудить Сердара, дорогой Барнет, дело того стоит… Смотрите, вон первый луч солнца окрасил уже горизонт… минут через десять они насядут на нас. Когда Сердар вышел на палубу, огненный диск солнца уже показался над водой. Английская эскадра заметила шхуну, сомкнула свои ряды и подняла флаг, приглашая их поднять свой. – Что будем делать? – спросил Барбассон. – Ничего, – отвечал Сердар, всматриваясь в даль. – И скорее делу конец, – подытожил Барбассон, сопровождая свои слова громким смехом. Сердар продолжал всматриваться в море и тихо бормотал про себя: – Они сами захотели этого, тем хуже для них… я не стремился к этому. Затем резким голосом добавил: – Оставьте нас одних с капитаном. Все на нижнюю палубу! Англичане, видя, что приглашение их остается без ответа, выстрелили из пушки холостым зарядом. – Барбассон, – сказал Сердар с волнением, – я беру на себя командование судном… Вы честный малый и умеете повиноваться так же, как и приказывать. – Это большое одолжение для меня, ибо я не знал, что делать. – Мне некогда теперь заниматься объяснениями, каждая минута дорога. Достаточно сказать вам, что менее чем через полчаса не останется ни одной доски, ни одного кусочка паруса от этой великолепный эскадры. Барбассон пристально посмотрел на Сердара и подумал, что тот сошел с ума. – Мне придется сразу отдать вам все приказания, – продолжал Сердар, – ибо минуты через две мы не сможем общаться с вами иначе, как по телеграфу. Он находится в помещении, где расположена машина. Поклянитесь мне, что вы, какими бы ни были мои приказы, исполните их буквально. – Клянусь! – Вы опустите все мачты таким образом, чтобы над водой оставался только корпус «Дианы», а он так хорошо обшит броней, что устоит против ядер. Англичане послали из пушки первое ядро. Оно пролетело со свистом над шхуной и упало в море. – Начинается пляска. – Поднимите черный флаг! – крикнул Сердар, мигом преобразившись. Глаза его сверкали мрачным огнем, все жесты сделались нервными и порывистыми. – Если через десять минут мы не пойдем ко дну… – бормотал Барбассон. – Ба! Лучше погибнуть в море, чем быть повешенным. И черный флаг медленно поднялся над шхуной. Этот дерзкий вызов произвел передвижение английского флота. Все шесть кораблей, соединившись вместе, двинулись прямо на «Диану». – Убрать мачты! – крикнул Сердар, волнение которого все усиливалось. Приказание было исполнено немедленно, и «Диана» приняла вид огромной черепахи, спящей на волнах. – Теперь спустимся вниз… закройте плотно все люки, чтобы никто не мог выйти на палубу. «Ладно! – подумал Барбассон. – Он хочет утопить нас вместе с судном». – Вот мой приказ, – продолжал Сердар с лихорадочным возбуждением, – становитесь у штурвала и всякий раз, когда телеграф передаст вам сигнал «Вперед!», держите, не уклоняясь в сторону, прямо на корабль, пока я не пришлю другого приказа: «Назад! Стоп!» Затем и с другими судами то же самое, по рангу! Не трогайте только авизо… пусть несется в ближайший порт с известием о гибели английской эскадры… поняли? – Так точно, командир! – Итак, к делу! Барбассон на минуту задумался о том, что не лучше ли привязать Сердара к койке, как это делают с людьми, впавшими в горячку, но ему, собственно говоря, было безразлично, как умирать, и поэтому он решил повиноваться. Он встал у телеграфа таким образом, чтобы отражающее зеркало над ним давало ему возможность следить за английским флотом, почти в ту же минуту появился сигнал: «Вперед!» – Вперед!.. на всех парах! – крикнул Барбассон старшему механику в рупор, одновременно направляя шхуну на адмиральский корабль. Ядра, градом сыпавшиеся со всех сторон, скользили по бронированной обшивке, не причиняя никакого вреда «Диане». Маленькое судно неслось вперед с головокружительной быстротой, не отклоняясь ни на линь [47] , прямо на колосса, который, казалось, в своем бесстрастном могуществе ждал его. «Диана» находилась в ста метрах от корабля, когда появился сигнал: «Стоп! Назад!» Едва успел Барбассон передать приказ механику, как раздался взрыв, подобный залпу десяти батарей в крепости. Воздух всколыхнулся. Задрожал даже остов шхуны. Барбассон инстинктивно закрыл глаза, а когда открыл их, адмиральского корабля уже не существовало. Описать волнение капитана невозможно. Сердар представился ему теперь сверхъестественным существом, которое по своему желанию управляет громом и молнией. Но вот снова появился сигнал: «Вперед!..» Барбассон повиновался, и шхуна на всех парах понеслась ко второму броненосцу. Через двадцать пять секунд этот корабль разделил судьбу своего товарища. Среди оставшихся английских судов поднялась страшная паника. Никто не хотел подчиняться дисциплине, не хотел слушать распоряжений контр-адмирала, принявшего на себя командование. Каждый спасался как мог, пытаясь скрыться от опасности, которая казалась тем страшнее, чем была непонятнее. Напрасно, однако, англичане искали спасения в бегстве. Шхуна, превосходившая их скоростью, отправила ко дну еще три корабля английской эскадры. Когда же авизо, как последнюю надежду на спасение, приспустил свой флаг в знак того, что сдается, он увидел, что враг с презрением удаляется от него, как бы считая недостойным мериться с ним силами. Здесь и там на поверхности моря плавало такое количество обломков, досок, бочек, разбитых ящиков, что их можно было принять за остатки большого города, разрушенного наводнением. Когда Сердар вышел из каюты, он был страшно бледен и едва держался на ногах, тогда как Барбассон, мгновенно вернувший себе свою южную самоуверенность, готов был петь и танцевать на этом морском кладбище. – Они сами добились этого, – говорил Сердар. – Бог свидетель, что я не хотел пользоваться этим ужасным оружием, и я обещаю уничтожить его, как только спасу мужа Дианы. У человечества достаточно разрушительных средств, чтобы давать в руки убийцам еще и этот снаряд. – Командир! Командир! – кричал Барбассон, который во что бы то ни стало хотел обнять Сердара. – Мы теперь владыки моря, мы можем завоевать всю Англию, если захотим. Сердар поспешно вырвался из его объятий. – Восстановить рангоут! – приказал он. – Ветер крепчает. Надо этим воспользоваться и наверстать упущенное время. И он поспешил в каюту, чтобы успокоить Эдварда и Мэри, которые сидели, прижавшись друг к другу, и чуть не умирали от страха. Примерно две с половиной тысячи человек погибло в этом ужасном сражении. Торпеда, изобретенная американским инженером, тридцать лет спустя произвела настоящий переворот в военно-морском искусстве всего мира. Дней через пять «Диана» прибыла в Гоа, и наши герои, к которым теперь присоединились Эдвард и Мэри, удобно расположившись в хоуде на спине Оджали, двинулись по направлению к Гаурдвар-Сикри. ГЛАВА IX Осада Гаурдвар-Сикри. – Окруженные со всех сторон. – Майор Кемпуэл. – Последние средства. – Надо сдаваться. – Похищение майора. – На рейде Бомбея. – Отплытие парохода. – Фредерик де-Монморен. – Брат Дианы. Вот уже пять месяцев отряд из пятисот шотландцев под командованием майора Лионеля Кемпуэла оборонялся в крепости Гаурдвар от двадцати тысяч сипаев, вооруженных осадными пушками с большим количеством боеприпасов. Орудия, обслуживаемые опытными артиллеристами, уже в течение шестидесяти дней пробивали бреши в крепостной стене и засыпали всю крепость бомбами и снарядами. Нападающие провели восемнадцать приступов, которые были отбиты и единственным результатом которых была гибель нескольких тысяч людей. Днем осажденные рыли траншеи и казематы для собственной защиты, а ночью заделывали бреши, пробитые пушками. Майор постоянно находился во главе работающих. Он ободрял их, своим примером поддерживал мужество, уверяя, что скоро к ним на помощь прибудет армия. Майор знал, что помощь не придет или если и придет, то лишь когда от крепостных стен не останется камня на камне. Надо было раньше прорвать и уничтожить блокаду Лакхнау, взять обратно Дели. Только после почти полного подавления восстания можно было добраться до Гаурдвара, крайнего поста Англии на границах Непала и Гималаев. Он знал также, что стратегические планы и недостаточное количество войск не позволяли послать специальный отряд, который к тому же неминуемо потерял бы во время перехода не одну тысячу человек. Он был убежден в том, что гарнизон заранее принесен в жертву и предоставлен своей судьбе. Какую же силу воли нужно было ему иметь, чтобы держаться в течение пяти месяцев, зная при этом, что все труды и старания его бесполезны. Двадцать раз уже собирался этот героический воин сделать отчаянную вылазку и найти смерть в бою, вместо того чтобы целые месяцы ждать неизбежного конца и самых ужасных пыток, которым индийцы подвергнут пленников. Расстрел мирных жителей, предпринятый по распоряжению капитана Максуэла, не позволял надеяться ни на малейшее смягчение ожидавшей их участи. Майор Кемпуэл, как вы уже поняли, не принимал никакого участия в этом ужасном деле. Он прибыл в Гаурдвар вечером того дня, когда произошла эта бесстыдная бойня, устроенная по распоряжению капитана Максуэла. И так как он должен был немедленно, как старший, принять командование крепостью, то на него взвалили ответственность за эту дикую расправу. Осада длилась уже пять месяцев, все припасы истощились. Риса оставалось на один только раз, да и количество его, приходившееся на каждого человека, могло утолить голод лишь на несколько минут. Еще двадцать четыре часа – и все будет кончено. Благодаря перебежчикам-индийцам, бывшим слугам офицеров, осаждающие все это прекрасно знали. Поэтому, чтобы ускорить сдачу Гаурдвара, они не давали покоя несчастным шотландцам ни днем, ни ночью. Защитники крепости превратились в настоящих скелетов и еле волочили ноги, отправляясь на укрепления для отражения очередной атаки. Стояло показаться коменданту, как отовсюду неслись крики: «Надо вступить в переговоры!» Да, вступить в переговоры! Капитулировать! Других средств больше не оставалось. Несчастный майор сидел в своем кабинете, подперев голову руками, и думал о той ужасной участи, которая ждет его, когда к нему явился капитан Максуэл и доложил, что из съестных припасов осталось только несколько мешков риса, по одной горсти на человека. – На этот раз все кончено, комендант, – сказал капитан, – мы вынуждены капитулировать. – Капитулировать! Капитулировать! Я только это и слышу кругом, но никто не говорит о вылазке, о том, чтобы погибнуть в бою. – Вы хотите повести в наступление мертвецов, комендант? Люди не в силах держать оружие в руках, и решись более отважный враг на серьезное наступление вместо того, чтобы забавляться ложными атаками, ему некого было бы брать в плен. – Это было бы лучше того, что нас ждет. Капитан молчал, и майор продолжал с горечью: – Мы могли бы еще рассчитывать на сохранение жизни нашим солдатам и нам, сударь, не будь того неслыханного зверства с вашей стороны, которое делает несбыточной всякую надежду на более или менее почетный компромисс… – Но, комендант… – Довольно, сударь, я знаю, что вы мне ответите. В ваших людей стреляли в деревне, некоторые были убиты, а военные законы допускают в таких случаях всякие репрессии. Вы повторяли мне это раз двадцать, и я раз двадцать не уставал вам говорить, что если мы извиняем солдат, сделавших набег на деревню, где некоторые из них погибли от предательских выстрелов, то ничто не может оправдать их начальника, который забирает всех жителей, не различая пола и возраста, и на другой день приказывает артиллерийской батарее расстрелять их картечью… Вы опозорили ваш мундир, сударь, вы опозорили Англию. – Сударь! – Не забывайте, что вы здесь на службе и должны звать меня комендантом. У меня еще достаточно силы и власти, чтобы напомнить вам об этом… Да, сударь, я хотел сказать вам перед смертью, что если гарнизон Гаурдвара будет уничтожен завтра, после самых утонченных пыток, какие только может придумать человек, этим он будет обязан вам, только вам… Я не задерживаю вас более… Улицы маленькой крепости являли душераздирающую картину. Несчастные солдаты лежали на верандах своих жилищ, умирая от голода и жажды, и с нетерпением ждали наступления ночи, когда прохлада хоть сколько-нибудь облегчит их страдания… Некоторые из них, потеряв окончательно силы, лизали плиты той части улицы, которая не была раскалена солнцем. Другие, лежа на укреплениях, жадными глазами пожирали воды Ганга, текущие всего в нескольких десятках метров от них. Офицеры отдали приказание не стрелять в индийцев, чтобы не раздражать их понапрасну. Осаждавшие, видя бездействие пушек и ружей, стали до того дерзкими, что навешивали на концы палок бананы, арбузы и делали вид, что всеми силами стараются поднять их на укрепления, а несчастные осажденные с мольбой протягивали к ним руки. Один из них так сильно перегнулся, что не смог удержаться и вывалился на стену. Он не убился, и сипаи со всеми признаками самого искреннего сочувствия свели его осторожно по откосу и принесли ему поесть. Бедняга с жадностью пожирал все, что ему давали, пока не стал задыхаться. – Он хочет пить! Он хочет пить! – закричали некоторые из присутствующих. Его тотчас же схватили и бросили в воды Ганга, особенно быстрого в этом месте, приговаривая при этом: «Пей! Пей! Да оставь другим!» Рама-Модели и его брат не принимали участия в этой жестокой забаве, но они пустили на площадь крепости окрашенную кровью стрелу со следующей надписью: «Майору Кемпуэлу и капитану Максуэлу, Рама-Модели и Сива-Томби-Модели, сыновья Нараяна-Модели, убитого палачами Гаурдвара». Вечером индийцы иллюминировали свой лагерь и провели ночь в пиршестве, понимая, что капитуляция крепости должна произойти со дня на день. Только Нариндра и Сами вместе с Рамой и его братом не присоединились к этому празднеству. Под предлогом усталости они легли спать рядом. Сердар решил не брать с собой всего отряда. Было бы неосторожно брать в лагерь индийцев Эдварда и Мэри, где достаточно было малейшей случайности, чтобы их узнали, а тогда он даже с опасностью для собственной жизни не мог бы спасти их от ярости сипаев. Сердар потратил целый месяц на переход из Гоа в Гаурдвар-Сикри, во время которого к нему приходили серьезные новости. Молниеносный поход Гавелока через Бенгалию, снятие осады Бенареса, Ауда и всех промежуточных постов. Победа над армией Наны Сахиба во всех стычках с нею и неизбежное снятие осады Лакхнау, все это окончательно разбило его мечты. Сомневаться больше было нечего: восстание подавлено, и надо было ожидать, что Дели сдастся через два месяца. С этим городом терялся последний оплот независимости индийцев. Разочарованный всеми неудачами, не надеясь больше ни на что, Сердар решил спасти майора, чтобы затем вернуться вместе с преданными ему людьми и слоном Оджали в непроходимые леса Малабарского побережья и вести там свободную и независимую жизнь, которую он так любил. В лагере его встретили со всем подобающим его заслугам уважением, но он испугался, увидев возбуждение, в котором находятся индийцы, жаждавшие мести. Напрасно Сердар пытался внушить им, что лучше пощадить осажденных, что это спасет жизнь вождей восстания, когда оно будет окончательно подавлено. Ему на это ответили, что души убитых с жалобными криками носятся каждую ночь над разрушенной деревней и что только кровь врагов может успокоить их. На рассвете следующего дня над укреплениями Гаурдвара поднялся парламентерский флаг. Сердар вызвался сам пойти в крепость, чтобы узнать предложения англичан и передать им условия осаждающих. Посредничество его было принято, и Сердар один, без всякого оружия, пошел в крепость, где его тотчас же провели к коменданту, с которым он решил говорить без свидетелей. Волнуясь, входил он в кабинет майора. – Муж Дианы, – прошептал он и несколько минут молча смотрел на него. – Очень благодарен вам, что вы согласились взять на себя такое тяжелое поручение, но мне кажется, нам легче было бы сговориться, если бы они послали одного из туземных вождей. – Увы, майор! – отвечал Сердар. – Я не могу и не хочу убаюкивать вас надеждами. Немного погодя я сообщу личные побуждения, заставившие меня принять на себя эти переговоры. В настоящее же время я в кратких словах передам вам условия индийских вождей. Весь гарнизон, со всем оружием и имуществом, должен сдаться на милость осаждающих. – Согласиться на это мы не можем, если наша жизнь не будет гарантирована. – Вы слишком хорошо знаете, что индийцы всегда готовы согласиться на любые условия, а затем не выполнить их. На этот раз они даже обманывать вас не желают, они прямо отказываются гарантировать жизнь кого бы то ни было из вас. – В таком случае мы будем защищаться до конца. – На вас даже нападать не будут, и дня через три вы умрете от голода. – Лучше это, чем смерть от пыток. – Вам не избежать пыток. Сипаи возьмут крепость, когда ни один солдат не в состоянии будет держать оружие. – И вы, цивилизованный человек, согласились передать нам эти предложения? – Я сделал все возможное, чтобы смягчить их, но страшная резня в Гаурдваре, когда погибли тысячи женщин и детей, сделала бесполезным все мои старания. – Увы! Никто больше меня не оплакивает этой трагедии, и, командуй я в это время Гаурдваром, я не допустил бы возможности совершиться такому гнусному злодеянию. – А! – воскликнул с радостью Сердар. – Я знал, что вы не способны на такой поступок. – На каком основании вы могли подозревать меня и на каком оправдывать? Вы ведь не знаете меня. – Это моя тайна, но я был уверен, что вы честный и благородный человек. Поэтому я с величайшей радостью говорю вам: Сердар потому лишь согласился взять на себя это поручение, чтобы иметь возможность сказать вам, что он пришел в лагерь с целью спасти вас. – Что вы говорите! Благодаря вам жизнь наша будет спасена… Верьте моей признательности… – К сожалению, я должен вас разочаровать и рассеять ваше заблуждение… Вы меня не поняли. Я пришел спасти только вас и никого больше спасти не могу. – В таком случае мне остается ответить вам только одно, и вы, конечно, не удивитесь этому после того, как сказали сами, что я честный и благородный человек. Я отказываюсь от спасения, предлагаемого вами: или спасение, или смерть, но вместе со всеми. – Но ведь невозможно то, что вы говорите. – Это мое последнее слово. – И однако, – продолжал Сердар нерешительно, – у вас должны быть обязанности: жена, дети… – Ах, не говорите мне о них, не лишайте меня мужества… Зачем мне сохранять для них бесчестного мужа и отца?! «Да! – подумал Сердар. – Какого прекрасного мужа избрала себе моя Диана!.. Но я спасу его против его воли…» И он продолжал громко: – Утро вечера мудренее, майор, и завтра… – Завтра, как и сегодня, вы не получите другого ответа от меня. – Я не то хотел сказать. – Объясните тогда, я вас не понимаю. – Я так тронут величием вашей души, что хочу употребить весь день и ночь на то, чтобы отговорить индийских вождей от принятого ими решения. – О, если вы это сделаете… – Постарайтесь только, чтобы ваши люди, несмотря на свои страдания, не сделали какой-нибудь неосторожности и терпеливо ждали до утра. – За это я вам отвечаю. – До завтра… я буду у вас в этот же самый час. – Дай Бог вам успеха! – Я надеюсь на успех этой ночью. Сердар поспешно вышел из крепости. Отказ майора заставлял его изменить все сделанные им приготовления. Передав индийским вождям ответ майора в несколько измененном виде: «гарнизон просит разрешения подумать до завтра», он поспешил в свою палатку, где заперся с Нариндрой, Сами и двумя махратами. Совещание длилось очень долго. День прошел, как и накануне, в похвальбах со стороны индийцев и в сдержанных жалобах со стороны англичан. Проливной дождь, шедший несколько часов, настолько наполнил водоемы в крепости, что люди могли удовлетворить жажду и с этой минуты с большим мужеством переносили страдания. Наступила ночь, последняя для гарнизона Гаурдвар-Сикри. Густые черные тучи, собравшиеся вначале на горизонте, покрыли постепенно весь небосвод. Лагерь индийцев, которым надоело развлекаться, был погружен в темноту. Стаи шакалов бродили перед городскими укреплениями, как бы предчувствуя обилие мяса, и зловещее тявканье их порою смешивалось с жалобными стонами умирающих от голода. Один в своем кабинете, майор приводил все дела в порядок и запечатывал конверты с завещанием и семейными бумагами. Затем он снял с шеи медальон, в котором находилось изображение женского лица, и, покрывая его поцелуями, прошептал: – Ты, конечно, одобришь мой поступок, милая и благородная женщина? Не краснела бы ты разве за меня, узнав, что я был способен покинуть своих солдат ради спасения собственной жизни? Я завещаю своим детям неувядаемое воспоминание о моей верности чести офицера. Не успел он закрыть медальон, как послышался легкий шум. Он обернулся и, несмотря на свое хладнокровие, вскрикнул от удивления: четыре совершенно голых индийца вошли в комнату и с быстротою молнии бросились на него. В одну минуту они повалили его на пол, заткнули рот и обмотали веревками, чтобы он не мог кричать и сопротивляться. Затем двое из них взвалили его себе на плечи и бегом вынесли вон. Глаза у него не были завязаны, и он мог, несмотря на темноту, видеть, что его пронесли через город, а затем через укрепления. Скоро они очутились на равнине. Четыре индийца скользили, как тени, мимо индийского лагеря. Когда они были уже в миле от лагеря, он увидел какие-то движущиеся черные фигуры и затем услышал голос, заставивший его вздрогнуть. Это был голос Сердара, который приказывал носильщикам: – Положите его осторожно на дно хоуды Оджали. – Сделано, господин, – отвечали носильщики. – Хорошо! В путь к Эллоре! Живей! И говоривший забрался в хоуду, где был майор, который понял по движению, что они едут на спине слона. Месяц спустя майор вместе со своими детьми находился на борту пакетбота, направляющегося из Бомбея в Европу. Рядом с ними стоял Сердар, который пришел проститься и был очень растроган. Раздался звон корабельного колокола, призывавший посторонних удалиться, перейдя в свои лодки. – В последний раз прошу вас, мой спаситель, – сказал майор, – скажите свое имя. Что скажу я своей милой жене, когда она спросит, кого ей благословлять за то, что детям ее сохранили отца, а ей – мужа? Сердар, уже перешедший за борт, обернулся и со взором, в который он, казалось, вложил все воспоминания и всю душу, сказал: – Вы скажете моей милой Диане, что вас спас Фредерик Де-Монмор-де-Монморен. – Праведное Небо! Ее брат! – воскликнул майор. И он хотел броситься за ним… но пароход тронулся, и лодка Сердара оказалась уже в двадцати метрах от него. Часть вторая (Продолжение) ЗАКЛИНАТЕЛЬ ПАНТЕР ГЛАВА I Гаты Малабарского побережья. – Обитатели девственного леса: тхаги, хищники и Топа-Ведды. – Английские шпионы. – Исчезновение Наны Сахиба. – Барнет и Барбассон. – На озере Нухурмур. – Сюрприз. Вся западная часть Индостана, известная под названием Малабарского берега, окаймлена длинной цепью гор. Разной высоты, эти горы тянутся на расстояние семисот, восьмисот лье от мыса Кумари, где начинаются едва заметными склонами, до диких и суровых провинций Мейвара и Бундельканда. Здесь они разделяются на несколько отрогов, главные из которых, продолжая свой путь к северу, сливаются с передовыми уступами Гималаев, служа естественной границей с Пакистаном. Другие же, подобно нервным жилкам пальмового листа или пластинкам веера, понижаются постепенно, направляясь к равнинам Бенгалии, и умирают, так сказать, на берегу Ганга, как умирают благочестивые индусы, которые, чувствуя приближение смерти, приходят испустить последний вздох на берегу священной реки. Непроходимые девственные леса покрывают эти горы» причудливыми волнами разливаясь то по глубоким долинам, куда сквозь несколько поясов буйной растительности едва пробивается солнце, то по крутым склонам, поднимающим на высоту в две с половиной тысячи метров свои зеленые вершины на фоне небесной лазури, то по обширным плато, перегороженным суровыми скалами или изрезанными длинными лощинами, где ревут потоки, пенятся водопады и сверкают таинственные озера неведомой глубины. Редкие проходы, известные только проводникам, ведут отсюда в Тируванантапурам, Гоа, Мирпур и другие города. Однако они так опасны, что большинство путешественников предпочитают добираться до места назначения на маленьких пароходиках, которые каждую неделю ходят между Коромандельским и Малабарским берегом. Густые и мрачные леса, покрывающие долины и склоны гор, заселены таким количеством диких слонов и разных хищников, что сами проводники откажутся вести вас через них, если вы не наймете слона, специально дрессированного для такого опасного путешествия и способного защитить вас. В конце каждой тропинки из тех, что извиваются по долинам и соединяют индийские деревни, находятся надписи на пяти языках: тамильском, хинди, пали, телугу и английском, которые мрачно предостерегают: «Дальше не ходить из-за опасности встречи с хищниками!» И можно было бы добавить: «из-за опасности встречи с тхагами», потому что ужасная каста душителей, преследуемая европейской полицией, нашла себе убежище в самых неприступных местах этих диких краев. Здесь никто не осмелится ни преследовать их, ни мешать исполнять мрачные таинства Кали, богини крови. Здесь скрывались также, несмотря на бесчисленные опасности, угрожающие их существованию, несчастные изгнанники, известные под именем Тота-Ведды [48] . Несколько веков тому назад по приказу Дахира-Раджи, властителя Декана, за какую-то провинность, забытую уже всеми, их объявили недостойными жить, как нечистых, и запретили им употребление воды, риса и огня. Когда во времена господства брахманов какую-нибудь касту постигало подобное проклятие, убийство члена этой касты считалось большой заслугой, и несчастные, над которыми тяготел гражданский закон и религиозный предрассудок, вынуждены были, скрываясь от избиения, прятаться в непроходимых лесах Малабарского берега. Потомки Тота-Веддов в течение семи или восьми столетий дошли до полного отупения и в настоящее время не имеют почти ничего общего с людьми. Чтобы избежать преследования, они строят себе жилища на верхушках высоких деревьев. Они потеряли даже способность ходить по земле, зато умеют необыкновенно ловко лазить по деревьям и перепрыгивать с ветки на ветку. Из-за пищи, состоящей у них, как и у обезьян, из плодов и нежных листьев, рост их уменьшился, и они стали до того худыми, что формы их тела приближаются скорее к формам шимпанзе, чем человека. Жилище, которое они устраивают обыкновенно на верхушках исполинских баньянов, настолько велико, что может свободно вместить в себя пять-шесть человек. Оно состоит из пола, крыши и стен, искусно сделанных из бамбуковых шестов, поддерживаемых вилообразными ветками. Вокруг жилища – стены из тростниковых циновок высотою в два метра, а вверху – крыша из листьев кокосового дерева. Несчастные потеряли способность членораздельной речи и общаются между собой с помощью нескольких односложных междометий, рожденных самыми элементарными жизненными потребностями. Тота-Ведды почти не выходят из леса и, путешествуя обыкновенно среди листвы деревьев, никогда, без крайней необходимости, не спускаются на землю. Такое передвижение для них пустая забава, и они так легко действуют при этом руками и ногами, что легко побеждают в этом воздушном соревновании обезьян. Эти жертвы человеческого невежества встречаются обыкновенно между Гоа, столицей португальских владений в Индии, и Бомбеем, в той именно местности, где горы достигают наибольшей высоты и ширины. Под названием Нухурмурских гор, они в ширину занимают пространство земли в пятьдесят-шестьдесят лье, а в длину в пять-шесть раз больше. Горы и долины, где проживают Тота-Ведды, находятся в полном распоряжении тигров, пантер, слонов, живущих сообществами в несколько тысяч голов, не говоря о (крокодилах, населяющих озера высокогорных плато, и громадных стадах буйволов с мрачным и тупым взором, дикий рев которых разносится по долинам. Мы не случайно рассказали о тех странных существах, которые живут там и находят соседство диких зверей менее опасным, чем соседство себе подобных. Именно здесь произошли главные события, о которых мы теперь повествуем. Несколько слов о положении Индии в это время дополнит картину места действия. После взятия Дели англичанами великое восстание было потоплено в крови генералом Гавелоком и его офицерами. Уничтожение гарнизонов Шивераха, Варанаси, Гаурдвар-Сикри индийцами вызвало в ответ массовые репрессии, продолжавшиеся целый год. Основной смысл приказа заключался в устрашении населения Индии, чтобы раз и навсегда отбить у него охоту пытаться возвратить свою независимость. Старый император Дели умер от ужаснейших пыток. Нане Сахибу и главным членам его штаба, несмотря на премию в сорок тысяч фунтов стерлингов за их поимку, удалось скрыться. Голова этого принца и головы трех европейцев, помогавших ему защищать Дели, были оценены в эту сумму сэром Джоном Лоренсом, генерал-губернатором Индии. Узнав об этом, все авантюристы, соблазненные наградой, бросились за ними по свежим следам. Напрасно, однако, эти случайные сыщики объединялись с самыми искусными местными ищейками, они не смогли открыть ничего, что навело бы их на тех, кого они искали. Мало-помалу и тем, и другим надоели бесплодные поиски, а так как при этом распространился слух, что Нана и его отряд успели скрыться в Тибете, то большинство вообще отказалось от поисков. Из Лондона тем не менее постоянно шли официальные приказы поймать во что бы то ни стало главного вождя восстания. Полное и окончательное усмирение Индии не могло быть достигнуто без его поимки, ибо никто, кроме Наны Сахиба, не имел права, по верованиям народа, передать скипетр императоров, Великих Моголов, своему преемнику. Два человека, однако, получившие от высших властей специальное поручение, упорно продолжали поиски. Первый был Кишная, главарь шайки душителей Мала-барского побережья. Вторым – капитан Максуэл, стяжавший себе известность беспощадностью во время подавления восстания. Несколько раз он попадал в руки индийцев, но каждый раз каким-то чудом избегал заслуженной участи, после чего мстил за испытанный страх с удвоенной жестокостью. В случае успеха, кроме обещанной вице-королем награды, капитана Максуэла ждало еще производство в чин полковника сингальских сипаев. Обещая такое быстрое повышение офицеру, занимавшему второстепенный пост в индийской армии, сэр Уильям Браун, губернатор Цейлона, сказал ему: – Помните, что надо доставить мне Сердара живым, это единственное условие. Арест Наны Сахиба меня не касается. К счастью для Наны Сахиба и Сердара, им удалось скрыться от своих могущественных и озлобленных противников, которые тем временем усилили поиски, потому что в ближайшее время предполагалось устроить празднество в честь королевы Виктории. Вице-король хотел обставить торжество с таким блеском, какого никогда еще не видели в Калькутте. Он решил, между прочим, что если к этому времени будет пойман Нана Сахиб, то знаменитого вождя восстания поставят на возвышении, прикованным за ногу к статуе королевы, а в двух шагах от него будут венчать лаврами генерала Гавелока, утопившего революцию в крови. Сэр Джон Лоренс посылал к капитану Максуэлу и к Кишнае курьера за курьером, приказывая пустить в ход все, что только возможно, для исполнения такой прекрасной и истинно английской идеи. Таково было положение побежденных и победителей на другой день после взятия Дели, и описание этого положения послужит нам прологом к изложению последующих любопытных событий. 25 октября 1859 года. Солнце начинало уже клониться к поверхности Индийского океана, освещая последними золотистыми лучами верхушки столетних деревьев, покрывающих вершины Нухурмурских гор Малабарского берега. В то же время с противоположной стороны длинной вуалью медленно развертывались сумеречные тени. Они шаг за шагом вытесняли свет и постепенно окутывали тьмой и безмолвием обширные равнины Декана и величественные массы гор, служащих им укреплениями. Почти у самых вершин этих громад, по обширному, окруженному непроходимым лесом озеру быстро неслась небольшая лодка. Ее устройство было необычно – планшир лодки всего на несколько сантиметров поднимался над водой, и, если бы не легкое сотрясение задней части корпуса, указывающее на наличие винта, трудно было бы понять, какая сила движет этим судном. И как бы внимательно мы ни всматривались, мы не смогли бы решить этой проблемы, если бы не разговор двух человек, только что вышедших на палубу. Один из них с лицом обросшим, как у шимпанзе, – только глаза и нос выглядывали из черной лохматой растительности, – похожий по своему типу и несколько грубоватым манерам на матросов с берегов Прованса, крикнул, вылезая из люка, своему товарищу, выбравшемуся раньше его: – Клянусь бородой Барбассонов, я начинаю думать, Сердар, что ваша идея перетащить «Эдуарда-Мэри» в этот чертов омут просто гениальна. – Как видите, Барбассон, – сказал улыбаясь тот, которого назвали Сердаром, – всегда надо дождаться конца. – Мы, клянусь Богом, прекрасно делаем наши двадцать два узла с этой механикой, как вы ее там называете! Никак не могу запомнить этого дрянного названия. – Электромотор, мой милый Барбассон! – В открытом море при сильном ветре она не очень-то расходится, ну а здесь, на этой утиной луже, она здорово пригодится. Нам, я думаю, нет надобности представлять говорившего, вы и без того узнали знаменитого адмирала флота маскатского султана, Шейка-Тоффеля, как гласит его мусульманское имя. – Он очень пригодится, верно, – продолжал Сердар, – благодаря своей быстроте и запасу ящиков с картечью в трюме мы сможем несколько месяцев противостоять силам, высланным против нас вице-королем, если только шпионы его сумеют открыть наше убежище. – Не считая того, Сердар, что я буду до дня Страшного Суда водить их по всему озеру, прежде чем они найдут вход в подземелья Нухурмура. – И если им это удастся, а мы решим не сдаваться живыми, то обещаю вам, что ни один из наших противников не сможет принести вице-королю известие о нашем последнем подвиге. – Как и об его исполнении… Мы даем им проникнуть в пещеры, подносим огонь к пороху – прости и прощай вся честная компания… Мы прыгаем на три тысячи футов вверх… Вот смерть, какую не предвидел папаша Барбассон, а это был человек, который смотрел далеко вперед. Я помню, что с самого раннего детства он всегда мне предсказывал, что я умру с веревкой на шее или буду расстрелян… бедный человек, он был бы доволен, видя, что предсказание его должно исполниться… если англичане схватят меня… – Только неосторожность или измена могут выдать нас, а так как среди нас нет предателей… Произнеся последние слова, Сердар внезапно прервал речь. Едва заметная дрожь пробежала по его телу, и он начал пристально всматриваться в чащу леса, который в этом месте так близко подходил к озеру, что ветки баньянов и тамариндов нависали сводом над поверхностью воды. – Что случилось? – спросил Барбассон, удивленный его видом. – Спуститесь вниз и остановите лодку! – отвечал шепотом Сердар. Моряк оставил руль внешнего управления, который он держал в руках, и поспешно спустился вниз исполнить приказание. Сердар тем временем, пользуясь инерцией судна, направил его параллельно берегу, но слегка наискось, чтобы удобнее было пристать. Затем в ту минуту, когда лодка почти останавливалась, он поставил ее таким образом, чтобы она подошла к берегу левым бортом. Еще не прекратилась вибрация легкого судна, когда Сердар с карабином в руке прыгнул на берег и крикнул Барбассону: – Ждите меня и будьте готовы отправиться по первому сигналу. И, согнувшись, чтобы не зацепить ветки, он нырнул в лес. ГЛАВА II Раненый. – Тота-Ведда. – Срочная помощь. – Охоте на пантеру. – Открытие Нухурмура. – Таинственные пещеры. – Оставленный на берегу. – Догоняющий лодку. – Ури! Ури! – Возвращение в пещеры. Моряк не успел еще прийти в себя от удивления, как невдалеке послышался выстрел и кто-то закричал от боли и испуга. – Пришвартуй лодку и… ко мне! – донесся в ту же минуту возглас Сердара. Барбассон выполнил приказ и в несколько прыжков очутился около Сердара. Там, барахтаясь и испуская жалобные стоны, на лесном мху лежало безобразное существо. Руки и ноги у него были невероятной худобы, почти одни кости, нервы и мускулы на которых были натянуты, как сухожилия. Цвет кожи его был черен, как сажа, а пальцы на ногах, худые и длинные, были так же подвижны, как и на руках, и сгибались внутрь, как у обезьян. С первого взгляда его можно было принять за одну из них, не будь у него довольно большой, курчавой головы и не отсутствуй шерсть на всем его теле. Из раны в правом боку сочилась кровь. Это заставило Сердара предположить, что пуля попала в легкое. Бедное создание смотрело на него с таким ужасом, который брал, по-видимому, верх даже над его страданиями. Барбассон, взглянув на него, ошибся сначала в его происхождении. – Ха! – воскликнул он довольно равнодушно, – вы подстрелили обезьяну! Бедному животному, черт возьми, недолго осталось жить. – Вы ошибаетесь, Барбассон, – грустно отвечал ему Сердар, – это один из несчастных Тота-Веддов, скрывающихся в этих уединенных местах от людей, которые относятся к ним более жестоко, чем дикие звери. И я тем более огорчен этим случаем, что они вполне безобидные существа. Но что делать? В нашем положении мы должны быть крайне осторожны. Я принял его за шпиона, за этого проклятого Кишнаю, который, по словам Рама-Модели, несколько дней уже как шныряет по равнине. – Вы не виноваты, Сердар. – Я заметил какое-то странное движение среди листвы, когда мы приближались к берегу, и решил доискаться причин этого движения, а несчастный вместо того, чтобы убежать, как они обычно поступают, попробовал притаиться, как настоящий шпион. От этого все и произошло. – Вы говорите, что Кишная шныряет по окрестностям? – спросил Барбассон, взволнованный этой новостью больше, чем раной туземца. – Вы не говорили нам об этом. – Зачем нарушать спокойствие Наны Сахиба? Несчастный принц считает себя в полной безопасности в этих пещерах, да времени всегда хватит, чтобы предупредить его в случае опасности. Рама-Модели вернулся вчера в Нухурмур. – Знаю… Его очередь была следить за равниной. Он утверждает, что не встретил ничего подозрительного. – Однако мы болтаем с вами, – сказал Сердар с сожалением, – не думаем помочь этому несчастному, который, быть может, ранен смертельно. Помогите мне, Барбассон! Перенесем его в лодку. День клонится к вечеру, и здесь становится слишком темно. Взобравшись в лодку, Сердар и его спутник осторожно положили свою ношу на палубу и поспешно отплыли из-под деревьев, чтобы воспользоваться последним светом уходящего дня. Сердар занялся осмотром раны Тота-Ведды. Он осторожно обмыл ее водой и с облегчением увидел, что пуля, скользнувшая по ребру, оставила только царапину, тем более неглубокую, что бедняга состоял из кожи и костей. Таким образом, не только жизнь его не была в опасности, но хватило бы нескольких часов, чтобы он встал на ноги. Барбассон тем временем принес ящик с медикаментами. Сердар еще раз обмыл рану, на этот раз бальзамом, разведенным водой, и, наложив на нее компресс из той же смеси, забинтовал ее. Как только туземец почувствовал, что боль в его ране уменьшается, он успокоился и с меньшим ужасом стал смотреть на белых людей. Кончив перевязку, Сердар уложил своего пациента на матрас, набитый водорослями, и приготовил укрепляющий напиток из рома, сахара и воды. Удивленный Тота-Ведда взглянул на него нерешительно, не понимая, что от него хотят, и снова задрожал. Тогда Сердар поднес серебряный бокал к своим губами, отпив из него глоток, снова протянул ему. Бедный дикарь не заставил просить себя на этот раз, хотя все же попробовал сначала напиток с некоторым беспокойством, зато потом с жадностью выпил все одним залпом. Затем он взял руку Сердара, прижал ее несколько раз ко лбу в знак благодарности и зарыдал, как ребенок. – Мне очень больно видеть такое наивное горе, – сказал Сердар, – я не могу не подумать при этом, до какого животного состояния может довести человека злоба ему подобных… Что нам с ним делать теперь? – Не можем же мы тащить его с собой в Нухурмур? – сказал Барбассон. – Ни одно существо в мире, – отвечал ему Сердар, – не должно знать тайны нашего убежища. Оно было открыто случайно Рама-Модели, заклинателем пантер. Однажды, когда он вместе с отцом охотился на этих вершинах за пантерами, он оступился и полетел в пропасть. Ее почти вертикальные стены были, к счастью, сплошь покрыты кустарником и достаточно крепким, чтобы выдержать вес его тела. Он инстинктивно схватился за одну из веток, но уже в двадцати метрах от верхнего края. Он крякнул своему отцу, чтобы успокоить его, а затем попробовал забраться наверх. Но крепость кустарника позволяла только спускаться вниз. Благодаря своей природной силе и ловкости ему удалось, после того как он раз двадцать едва не свернул себе шею, добраться до дна. Он думал, что теперь спасен, когда перед ним возникло новое затруднение. Он находился на дне обширной воронки, стены которой со всех сторон поднимались на высоту двухсот, двухсот пятидесяти метров. Чтобы выйти из этой тюрьмы, где вместо крыши виднелось небо, нужно было подняться по такой же стене, по которой он спустился. Это то самое место, знаете, которое находится в конце пещер и названо нами колодцем Нухурмура. – Я так и думал. – Ручеек, протекавший по дну этой огромной пропасти, терялся под одной из скал и, казалось, направлялся в самые недра земли. Рама-Модели не побоялся растянуться на дне ручья и в таком положении стал ползти под скалой, следуя извилинам ручья. Так прополз он метров около пятидесяти, когда почувствовал, что туннель над ним становится выше, и он очутился наконец среди целого ряда обширных пещер, откуда он, несмотря на все свое мужество, мог и не выйти. Только на второй день своего заключения, чуть не умирая от голода и усталости, он заметил вдали просвет, который послужил ему маяком и дал возможность дойти до конца, до другого прохода, выходившего на озеро. – Так вы, значит, устроили там убежище для себя и Наны Сахиба?.. – Совершенно верно, мой милый Барбассон! И как вам уже известно, мы закрыли с помощью камня, вращающегося на стержне, единственный вход со стороны озера, который легко мог кто-нибудь заметить. Нам нельзя открыть тайну убежища этому туземцу. Он сможет запомнить вход и затем, по отсутствии сообразительности, поддаться на подарки и обещания Кишнаи, если тот случайно проследит наш путь вплоть до этих гор. Поэтому нужно, чтобы никто из нас не выходил из подземелий Нухурмура. – Они так великолепны, Сердар, что в них можно жить до конца своих дней. Вы ведь и сад устроили там? – Да, а между тем совсем незаметно, что под равниной находится пространство в двадцать тысяч квадратных метров. Еще до подавления восстания, когда Гавелок только шел на Дели, я подумал об этом убежище. Я поручил тогда же нашему заклинателю пантер перевезти сюда на слоне Оджали всякую утварь и запасы. Он так хорошо выполнил приказ, что мы обеспечены всем необходимым на несколько лет. Что бы там ни было, но ввиду того, что на наши следы могут напасть только случайно: или во время охоты в горах, или во время рыбной ловли на озере, – две несчастные страсти, от которых не отучить Барнета, – нельзя ни под каким видом и ни единой душе открывать тайну нашей крепости. – Я с вами согласен, Сердар, но что мы сделаем с этим беднягой? – Мы можем сделать только одно, тем более что рана его не опасна. Она зарубцуется дня через три, четыре, самое большее. Мы высадим его в том месте, где он находился, он сам найдет свое жилье. Сердар пощупал пульс раненого. Он нашел его нормальным. На борту хранилась провизия, и Сердар решил накормить несчастного, чтобы поддержать его силы. Тем же способом, что и напиток, он предложил ему еду, предварительно попробовав сам. Туземец тут же набросился на еду и принялся лихорадочно пожирать ее, издавая при этом на своем языке звуки удовольствия. Барбассон был не в состоянии удержаться, чтобы не сказать: – Нет, право, мы сделали доброе дело… бедняга, черт возьми, умирал с голоду. Лодку направили к берегу и сделали знак Тота-Ведде прыгнуть на землю, но бедняга не понимал их. Тогда они без лишних церемоний взяли его и положили на траву. Думая, что теперь отделались от него, они отчалили от берега, но не успели отплыть и десяти метров, как услышали за собой всплеск, и невольно обернулись. Каково же было их удивление, когда они увидели над водой голову Тота-Ведды, плывущего за ними. – Надо ускорить ход! – сказал Сердар. – Когда он потеряет нас из виду, он вынужден будет вернуться на землю. Лодка прибавила ход и понеслась по спокойной глади озера, но в ту же минуту до слуха Сердара донеслись жалобные крики. – У него может открыться кровотечение из раны, в воде оно бывает сильнее, – сказал Сердар, как бы сам себе, – я не могу допустить, чтобы человек умер таким образом. Крики усиливались, и голос становился все более жалобным и похожим на голос плачущего ребенка. – Задний ход, Барбассон! – крикнул он, наклонившись к люку. – Я не хочу, чтобы у меня на совести оставалась смерть этого несчастного. Лодка слегка задрожала, и с минуту казалось, будто в ней происходит борьба между набранной скоростью и новым движением в противоположную сторону, но уже в следующую минуту она неслась с прежней скоростью по направлению к берегу. Прислушиваясь к жалобным крикам, Сердар понял, что лодка теперь в том районе озера, где находился туземец. – Тише, Барбассон, тише! – сказал он, и лодка, изменив скорость, медленно заскользила по воде. Крики прекратились… Ночная тьма не позволяла ничего увидеть вокруг себя. – У него, вероятно, кончились силы, – бормотал Сердар с искренним огорчением. – Бедняга! Мы сделали все, что могли. В этот момент в лодке почувствовался легкий толчок, и темная фигура, одним прыжком выскочившая из воды, упала на палубу. Это был Тота-Ведда. Туземец молчал, видя, что к нему спешат на помощь. Он мог бы провести в воде всю ночь, несмотря на свою рану. То, что люди его племени потеряли в своем умственном развитии, восполнилось их необыкновенными физическими данными. Привыкшие жить в чаще лесов и двигаться в глубокой темноте, они видят ночью почти так же хорошо, как и днем, и совершенно не знают усталости. Они обгоняют самых быстрых животных. Некоторые видели, как они переплывали заливы в пятнадцать, двадцать лье и плыли два дня, направляясь к прибрежным островам, чтобы найти себе там убежище. Тота-Ведда, очутившись в лодке, сразу бросился в ноги Сердару и поставил его ногу на голову в знак почтения и подчинения. Затем, ударяя себя в грудь, он гортанным голосом произнес: «Ури! Ури!» В эту минуту луна, вырвавшись из-за леса, покрывавшего верхушки гор, залила всю поверхность озера серебристым светом, таким сильным, что местные жители называют тот период, когда спутница нашей Земли достигает полнолуния, «лунными днями». – Ури! Ури! – продолжал Тота-Ведда, снова падая ниц перед Сердаром. – Что он там говорит? – спросил Барбассон, только что вышедший на палубу. – На тамильском языке, на котором говорят у подножия этих гор, «ури» значит «собака», – отвечал Сердар. – Он, вероятно, хочет дать нам понять, что он будет предан нам, как собака. С другой стороны, он, может быть, хочет нам сказать, как его зовут. Будь здесь Рама-Модели, он объяснил бы все это. Он провел свое детство в этих горах и говорит на языке этих бедных людей так же хорошо, как и они сами… Пора, однако, возвращаться домой. В Нухурмуре, вероятно, беспокоятся, мы никогда еще… Меланхоличный и протяжный звук рога нарушил ночную тишину, и жалобные нотки его три раза скользнули по водам озера, принесенные легким ветерком. В этих обширных долинах он дует каждый вечер после захода солнца, когда в раскаленной атмосфере восстанавливается равновесие воздушных течений. – Это Рама зовет нас, – сказал Сердар. – Вперед, Барбассон, и побыстрее. – А Тота-Ведда? – спросил Барбассон. – Я беру его на себя. – «All right», как говорил Барнет, – ответил моряк. И лодка понеслась по озеру. Туземец заснул, скорчившись в уголке. Менее чем через полчаса вдали показался противоположный берег. Сердар, который не мог ответить на сигнал из Нухур-мура из-за встречного ветра, взял теперь висевший в каюте рог буйвола и извлек из него три звучные ноты, разнесшиеся переливчатым эхом по долине. – Теперь, когда мы предупредили наших товарищей, – сказал он своему спутнику, – остановитесь на минуту и помогите мне. Я должен принять небольшую предосторожность, чтобы туземец не смог открыть тайны нашего убежища. – Я не любопытен, – отвечал моряк, – это наша семейная черта, но, клянусь бородою всех Барбассонов, прошлых, настоящих и будущих, предполагая, что знаменитая ветвь эта не угаснет со мной, я все же с нетерпением жду, что вы сделаете, чтобы скрыть вход в подземелье от этого «комка сажи». Сердар засмеялся, выслушав эту тираду, прелесть которой увеличивалась акцентом, от которого наш марселец никак не мог избавиться. – Очень просто, – отвечал он, – я употреблю тот же способ, который так успешно заставил его есть. Он, как ребенок, подчинится всему, что мы ему скажем. Одолжите мне свою голову, Барбассон! – Обещаете мне отдать ее обратно? – В полной сохранности. – Получайте же! Это самое драгоценное, что у меня есть в этом мире, хотя Барбассон-отец всегда утверждал, что Бог забыл наполнить ее мозгами. – Я сделаю вид, что завязываю вам глаза, и я уверен, что Тота позволит безропотно сделать с собой те же самое. – Вот об этом я не мог бы догадаться. А как это просто! Как и все гениальные мысли, Сердар! Но я всегда говорил, что в вашем мизинце гораздо больше ума, чем у всех нас вместе взятых. Хохоча от души над многословием спутника, Сердар приступил к исполнению своего плана, который удался вполне. Разбуженный Тота с любопытством следил за тем, что Сердар делает с Барбассоном, и позволил завязать себе глаза, нисколько не сопротивляясь. На берегу их приветствовали Рама-Модели и Сами, с захода солнца ждавшие их возвращения. – Это несчастный Тота-Ведда, которого я ранил, приняв за шпиона, – поспешил сказать Сердар, предупреждая их вопросы. – Я завязал ему глаза, чтобы он не догадался, куда мы его привели. Авторитет Сердара был так велик, что Рама-Модели не позволил себе сделать ни малейшего замечания. Он взял одну руку Тоты, тогда как его друг взял другую, чтобы помешать ему снять повязку, несчастный туземец снова принялся дрожать всем телом. – Скажи ему, чтобы не боялся, – сказал Сердар, обращаясь к Раме. – Не знаю, поймет ли он меня, – отвечал Рама, – некоторые из этих дикарей, заброшенные своими родителями с детства, доходят до такого состояния, что только кричат от радости и от горя, и не в состоянии запомнить тех слов и выражений, из которых состоит язык их братьев, хотя и в нем всего только тридцать слов, не более. Заклинатель пантер был прав. Несчастный никак не мог его понять. В нескольких шагах от озера среди зарослей пальм, бамбука и гуаяв находился целый ряд утесов, нагроможденных друг на друга и доходящих до пятидесяти – шестидесяти метров высоты. Сердар притронулся к одному из них, часть которого тотчас же повернулась, открывая вход. Как только маленький отряд скрылся внутри, Сами толкнул камень, закрывавший вход, и он принял прежнее свое положение так, что даже самый опытный глаз не мог бы ничего заметить. Снаружи остался один Барбассон, который должен был отвести лодку в небольшой залив, хорошо укрытый под ветвями деревьев. Пройдя метров двадцать в полной темноте, Сердар и его спутники повернули направо и очутились в большом гроте, великолепно освещенном индийской лампой из массивного серебра с шестью рожками, свисающей на цепи с потолка пещеры. Сердар приготовил это убежище для последнего наследника древней империи Моголов. Весь пол был устлан мягкими коврами из Кашмира и Непала, а вдоль стен, покрытых бенгальской материей, затканной серебром и золотом, стояли широкие роскошные диваны с подушками всевозможной формы и величины. Мебель и разные вещи, дорогие Нане Сахибу по воспоминаниям, были также перенесены сюда из дворца его в Биджапуре, находящегося всего в пятидесяти милях от Нухурмура. Вот почему принц, очутившись в этом месте после своего побега, не верил своим глазам, увидя себя в великолепно обставленном гроте, напоминающем один из его дворцов. Другие гроты, оборудованные более скромно, заняли спутники изгнанного принца. Отсюда через туннель, расширенный беглецами, можно было пройти в глубокую долину с отвесными стенами, которую открыл Рама-Модели и назвал колодцем Нухурмура. Нана Сахиб жил здесь уже почти шесть месяцев с небольшим числом людей, оставшихся ему верными, а англичане до сих пор не могли напасть на его след. Но напрасно был он окружен всем, чего только желал, напрасно спутники, полные уважения к его несчастью, обращались к нему, как к царственному лицу, – жизнь в подземельях Нухурмура так тяготила его, что он готов был отдать все спасенное им золото и драгоценные камни, чтобы вести свободную жизнь самого последнего из кули, ибо свобода есть первое благо в жизни, хотя ее ценят только тогда, когда потеряют. С некоторого времени он жил одной только мыслью: Сердар обещал ему отправиться на «Диане» вместе с Барбассоном на поиски какого-нибудь пустынного острова среди Зондских островов или других островов в Тихом океане, где они все собирались поселиться вдали от мстительной Англии. Сердар, однако, не хотел ехать в столь далекое путешествие, пока не убедится, что англичане, утомленные войной, и целая армия их шпионов прекратили всякие преследования. В настоящее же время нечего было и думать о том, чтобы Нана Сахиб и особенно Сердар могли покинуть это убежище, не рискуя при этом быть немедленно узнанными и преданными в руки врагов. ГЛАВА III Нана Сахиб и Сердар. – Серьезный разговор. – Жизнь Барнета в Нухурмуре. – Пилад-Барнет и Барбассон-Орест. – Честолюбивый проект. – Слава Барнета мешает спать друзьям. – Отсутствие Нариндры. – Печальные мысли. – Барбассон-лингвист. В ту минуту, когда Сердар входил в грот, Нана Сахиб сидел на диване и курил свой кальян [49] . Звук шагов вывел его из глубокой задумчивости, и он бросился к входившему. – Как я рад твоему возвращению, Сахиб! – принц никогда не называл его иначе, – ты запоздал сегодня, и я боялся, не случилось ли с тобой какого-нибудь несчастья. – Нас задержало маленькое приключение, принц, и мы были вынуждены взять с собой нового жителя, который, возможно, будет несколько стеснять нас. И Сердар вкратце рассказал Нане Сахибу о том, что произошло. Тота-Ведда, которому сняли повязку с глаз, тут же упал в ноги Сердару, признавая его, по-видимому, своим господином. – Дай Бог, чтобы тебе не пришлось раскаиваться в том, что ты спас его, – сказал Рама. – Я знаю людей этого племени. У них нет середины: или они злы и дики, как хищные звери, или верны и привязчивы, как собаки. После нескольких минут разговора Сердар попросил именитого изгнанника позволить им удалиться, чтобы подкрепить свои силы пищей и из-за позднего времени отправиться отдыхать. – Всегда один! – грустно прошептал принц, склоняя голову в знак согласия. Предрассудки его касты запрещали ему есть с Нариндрой и Рама-Модели, не принадлежавшим к его касте, так же как и с европейцами. Барнет, целый день охотившийся в верхних долинах, вернулся домой с двумя оленятами и поджарил их на вертеле, следя за приготовлением со всем вниманием гурмана. Мясо было дожарено в самый раз, и он начинал уже бранить за опоздание друзей, когда они вошли и этим вернули ему хорошее расположение духа. Сибарит вел здесь жизнь вполне подходящую его вкусам. Свежая дичь каждый день, великолепная форель из озера, изобилие всевозможных тропических плодов, затем паштеты из гусиной печенки, норвежские анчоусы, икра, копченая лососина, окорока и т.д., всего не перечислить. Прибавьте ко всему этому лучшие вина Франции и Венгрии, бесчисленное количество ящиков с крепким портером и индийским элем, полку с ликерами, и вы поймете, как должен был наслаждаться Барнет среди такого изобилия. Он ни в чем не терпел недостатка, даже в дружбе, этой усладе жизни, на которую так скупы боги, что она встречается на земле лишь в виде исключения. Барнет встретил Барбассона, как Барбассон встретил Барнета. Они дополняли друг друга, и посмотрите, сколько сходства между ними! Один родился в Марселе, другой в Нью-Йорке, в двух морских портах. Оба почти в одно и то же время были выгнаны своими отцами. Оба получили от почтенных виновников их существования одно и то же предсказание, что их или расстреляют, или повесят. Заметьте, что в данный момент они находились по дороге к тому или к другому, и остановка была только за выбором. Оба бродили по всему миру и практиковались в разных ремеслах. Если Барбассон был адмиралом без флота у его величества султана маскатского, то Барнет был артиллерийским генералом без пушек у экс-раджи Ауда. Они были связаны узами такой тесной дружбы, что Барбассон-Орест не мог обойтись без Барнета-Пилада, а Пилад-Барнет не мог обойтись без Ореста-Барбассона. Они пользовались жизнью, не заботясь о завтрашнем дне. Одна только мысль мешала им быть совершенно счастливыми: доказательство того, что нет полного счастья на земле. Англичане в один прекрасный день могли схватить Нану Сахиба. Друзья не сомневались, что найдут способ скрыться, но что будет тогда с ними, после того, как они привыкли к наслаждениям спокойной жизни. Друзья много раз ломали себе голову над решением этой трудной задачи, когда в одно прекрасное утро Барбассон ворвался в грот, где спал Барнет. – Нашел! Нашел! – кричал он, как сумасшедший. – Что такое? – спросил янки. – Средство устроить наши дела в тот день, когда наш бедный принц… – Понял, короче! – Не ты ли рассказывал мне, что твои соотечественники отличаются крайним легкомыслием и какой-то Барнум выманил у них целые миллионы, показывая им кормилицу великого Вашингтона? – Сущая правда, я сам стоял у дверей и зазывал публику… – Обставим твоего Барнума! Мы соблазним какого-нибудь индийца. – Золотом? – Где ты его возьмешь? Обещаниями… этим мы достаточно богаты. – Догадываюсь… – Позволь мне закончить. Мы наденем на него старый ковер, тюрбан и саблю и перевезем его в твою страну. – Барбассон, ты поражаешь меня! – Мы будем брать за вход один шиллинг и показывать индийца под именем великого, несравненного Наны Сахиба, который в течение двух лет разбивал все силы Англии. – Барбассон, ты велик, как мир!.. – Это не твои слова, но все равно, я принимаю их, они сказаны к месту! Мы разбогатеем, купим дом в окрестностях Марселя и будем проводить дни, обладая золотом, бордосским вином и трюфелями. Друзья бросились в объятия друг друга и с этих пор не беспокоились больше о будущем. В этот вечер Барнет и Барбассон были особенно веселы и воодушевлены, но их выходки не радовали сегодня Сердара. Он ел с рассеянным видом и все время после своего возвращения в Нухурмур был мрачен и чем-то озабочен. Он не обращал даже внимания на Тота-Ведду, который, сидя на корточках, ловил на лету, как собака, все, что ему бросали. Отсутствие Нариндры, уехавшего в Бомбей за получением европейской почты, которая приходила туда для Сердара на имя одного члена общества «Духи вод», внушало ему дурное предчувствие. Он не мог определить своих чувств, но ему казалось, что в воздухе висела какая-то опасность, против которой он был бессилен. Десять лет жизни Сердар употребил на то, чтобы соединить и держать в своих руках все нити обширного заговора, который должен был навсегда уничтожить английское владычество на берегах Ганга. И вот, когда у англичан оставалось всего только три города, Калькутта, Бомбей и Мадрас, он не смог заставить вождей восстания идти на эти города и только потом приниматься за восстановление трона в Дели. Он никак не мог заставить их понять, что реставрация могольской империи, заменив одно господство другим, парализует восстание, превратит его в обыкновенный бунт, а не народное движение. Когда юг Индии, не желавший владычества мусульман, отказался от участия в восстании, Сердар понял, что победа англичан – вопрос времени. Если его схватят, то не окажут чести умереть от двенадцати пуль, как солдату; с ним поступят как с бандитом с большой дороги и повесят в Калькутте напоказ индийцам, которых он хотел освободить. Какой грустный конец для него… и какое горе для Дианы, его милой сестры! Она узнала теперь, что ее брат, которого она в течение двадцати лет считала умершим, еще жив*… Но почему она не пишет? Неужели ее воспитали в уверенности, что брат обесславил ее?.. Жизнь отца ее детей стоила нескольких строчек благодарности… Нет, она не пишет! Фредерик Де-Монмор-де-Монморен не существует больше, есть только авантюрист, которого англичане повесят в первый удобный день… Таковы были размышления Сердара, в то время как другие два товарища его пили, смеялись и забавлялись с Тота-Веддой, как с зверьком, которого дрессируют. Туземец, не бывавший никогда на таком пиршестве, пожирал со страшной скоростью все, что ему давали, повторяя вслед за каждым куском тот артикулированный крик, который он издавал раньше в лодке: «Ури! Ури! Ури!» Так как каждое слово следовало за питьем, предложенным ему Сердаром, а теперь за каждым куском, который ему давали, то Барбассон решил, что восклицание это служило дикарю для выражения удовольствия и должно соответствовать в других языках понятиям добра и совершенства и применяться ко всем вещам, употребляющимся в пищу и доставляющим наслаждение. – Я не знал еще, что вы такой лингвист, Барбассон, – сказал Сердар, мало-помалу поборовший свои мрачные мысли и теперь с любопытством следивший за упражнениями своего питомца. – Он, быть может, останется с нами, ему здесь нравится, – продолжал Сердар. – Я полагаю, что его следует назвать Ури, первым словом, которое он произнес. Услышав знакомое слово, Тота взял его руки и несколько раз приложил их себе ко лбу. – Это знак привета у этих несчастных, – сказал Рама-Модели, – он хочет дать понять, Сердар, что будет вам предан до смерти, что любит вас. – И ты думаешь, Рама, что у него могут быть такие возвышенные мысли? – Все же мозг у него человеческий, Сердар, и только, живя среди ветвей деревьев, как обезьяна, он не имел возможности общаться с другими людьми и научиться думать. – Если предположить, что привезенный нами бедный Тота, как это видно по отсутствию у него членораздельной речи, был брошен в детстве родителями, то в мозгу у него не могли возникнуть понятия о привязанности, благодарности и т.д., и мы имеем перед собой существо, способное поддаться некоторой культуре, но не превосходящее в данный момент своим духовным развитием тех обезьян, с которыми он жил. Я думаю даже, что он никогда не научится говорить, потому что мозговые центры, управляющие членораздельной речью, атрофируются при отсутствии упражнения. Когда такой человек достигает зрелого возраста, зло уже непоправимо и соответствующий орган мышления не поддается развитию. – Вы говорите, как по книге, Сердар, – вмешался Барнет. – Вы думаете, следовательно, что это существо не способно усвоить никакой язык? – Нам удастся, конечно, внушить ему кое-какие понятия, он будет даже понимать смысл наших выражений, я думаю только, что теперь слишком поздно учить его говорить. Это своего рода опыт, за которым будет очень интересно следить, если дикарь этот, дитя леса, согласится остаться с нами. Среди разговора время прошло быстро, и наступил час отдыха. Когда Тота-Ведда, которого мы будем называть данным ему именем Ури, увидел, что все готовятся ко сну, он стал проявлять явные признаки беспокойства. Рама-Модели догадался, что туземец, привыкший проводить ночи на деревьях, ищет, где бы ему примоститься для сна. Сердар приказал открыть дверь, и Ури, вскрикнув от радости, бросился на первое ближнее к нему дерево. Скоро послышался треск ломаемых веток и шелест срываемой листвы. Тота готовил себе постель на ночь. ГЛАВА IV Ночь в Нухурмуре. – Странное рычание. – Танец пантер. – Ури-укротитель. – Минута страха. – Заслуженное наказание. – Спасение Ури! – Попытка побега. – Бегство Ури. – Сон Наны Сахиба. – Крик макаки. – Ночное путешествие по озеру. – Сигнал Нариндры. – Это он! – Почта из Франции. – Душевные волнения. – Приезд Дианы. – Новости из внешнего мира. Они спали уже несколько часов, когда их внезапно разбудил странный концерт, доносившийся снаружи. Это было нечто вроде рычания, сопровождаемого мяуканьем, похожим на кошачье, но более громкое и резкое. В ответ на это раздавалось другое, еще более нежное, но, по-видимому, того же самого происхождения. Сердар, Рама-Модели и Сами мгновенно вскочили на ноги, но Барнет и Барбассон продолжали спать спокойным сном людей, переваривающих пищу и не желающих беспокоить себя из-за пустяков. – Ты слышишь эти звуки, Рама? Что случилось? – спросил Сердар. – Это рычание, Сахиб, походит на рычание пантеры, когда она в хорошем настроении духа играет со своими детенышами. Слушайте… Это более нежное мяуканье издают ее детеныши, отвечая матери. – Все это происходит в нашей внутренней долине? – Да, крик оттуда. – Странно! – прошептал Сердар. – Пантеры очень ловки, и им ничего не стоит спуститься вниз, цепляясь за кусты. Я же сделал это, когда открыл эти пещеры. – Да, но детеныши? – Они последовали за матерью. – Удивительно! Сколько месяцев мы уже здесь, и в первый раз дикие звери осмеливаются проникнуть в эту долину. – Верно, Сахиб! Но в первый раз также в долине спит человеческое существо – добыча для хищников. – Ты прав, но в таком случае, если животные эти привлечены запахом Ури, они съедят его. Заклинатель пантер кивнул в знак согласия. – О, нет, этого не будет… Идем к нему на помощь! Нашего присутствия достаточно, чтобы обратить их в бегство. – Благоразумнее посмотреть сначала, что там происходит. Это будет легко потому, что луна освещает теперь всю внутреннюю долину, и слишком веселое настроение пантер показывает, что они оставили добычу без внимания. – Ты уверен в этом? – Вам известно, Сахиб, что я всю свою молодость посвятил изучению повадок пантер и могу уверить вас, что те, которые находятся теперь в долине, думают только об игре, а не об удовлетворении своего голода. Когда пантера преследует или подстерегает добычу, она молчит, и вот почему она так опасна для охотника. – Полагаюсь на тебя, Рама! Нужно действовать осторожно и захватить на всякий случай карабины. Мы должны быть наготове, чтобы помочь бедному Ури. Они дошли до конца узкого туннеля, толкнули осторожно камень, служивший дверью, как у входа со стороны озера, но лишь приоткрыли его, чтобы в случае чего сразу закрыть. Стараясь не шуметь, чтобы не потревожить пантер, они встали на пороге, задерживая даже дыхание. Перед ними открылось необыкновенное зрелище. На некотором расстоянии от того места, где они стояли, Ури спокойно играл с двумя молодыми пантерами. Он то катался с ними по земле так, что все превращались в клубок тел, напоминающий фантастическое животное, то, разделившись, они принимались бегать друг за другом, грациозно перепрыгивая один через другого. Зрители той трогательной сцены сразу поняли значение криков, заинтересовавших их. Пантеры, играя со своим другом, ворчали самым нежным и шаловливым тоном, а Тота подражал им с таким совершенством, что даже Рама-Модели ошибся, приняв его голос за крики детенышей пантеры. – Я никогда не видел ничего более удивительного, – шепнул Сердар на ухо Раме. – Это случается не так редко, как думают, – отвечал Рама тоже шепотом. – Тота-Ведды берут пантер еще детенышами, кормят, постепенно приручают их и так привязывают к себе, что те никогда не расстаются с ними и ведут вместе один и тот же образ жизни. Когда Тота поймает лань или дикую козу, он дает пантере часть добычи. Если, наоборот, пантера задушит теленка буйвола, то она предоставляет дележку своему хозяину и получает кусок, какой ему вздумается ей дать. Тота-Ведда старается приучить пантеру всегда брать пищу только из его рук, чтобы ей и в голову не приходило, что она может сама распоряжаться ею. Большую часть животных, которых мы обучали, продали нам жители леса. И всегда это были детеныши, взятые в логовище во время отсутствия матери, но никогда ни один Тота не соглашался отдать нам пантеры, спутницы своей жизни. Пока они шепотом разговаривали между собой, Ури и пантеры, все еще продолжая играть, удалились на другую сторону долины. Наши зрители, не видя их больше, машинально последовали за ними, совершенно забыв, что оставили свои ружья у входа в пещеру. Вдруг одна из пантер, заметив их, остановилась и, положив морду на передние лапы, стала похожа на кошку, собирающуюся броситься на добычу, и громко зарычала. Сердар и Рама хотели бежать, но было уже поздно… Вторая пантера в четыре, пять громадных прыжков присоединилась к первой и приняла выжидательную позу. Сердар и Рама уже прощались с жизнью, когда подбежал Тота. Не понимая опасности, которой подвергаются люди, он остановился около животных и скорее с любопытством, чем со страхом, наблюдал за происходящим. Прошло несколько секунд самого невероятного напряжения. «Неужели это дикое создание допустит, чтобы нас разорвали на куски?» – подумал Сердар. И в ту же минуту в его голове мелькнула мысль, заставившая его похолодеть от ужаса. Что, если Тота думает, что и они так же будут играть с пантерами? Тогда они действительно погибли. И он с отчаянием крикнул: – Ури! Слово это было произнесено с таким ужасным отчаянием, что в неподвижном мозгу дикаря что-то шевельнулось… У него, без сомнения, мелькнула вдруг мысль об опасности, угрожавшей его другу… тому, кого он два раза признавал своим господином, падая к его ногам… Он схватил склонившуюся над ним ветку дерева, сломал ее, проявив такую силу, какую у него и заподозрить было нельзя, и, бросившись на пантер, принялся бить их как попало и с выражением необычайного гнева издавать по их адресу целый ряд междометий и странных криков. И удивительная вещь! Пантеры, вместо того, чтобы разозлиться на такое обращение, сразу успокоились, подползли к ногам хозяина, прося у него прощения, как это делают молодые щенята, когда их наказывают. Но дикарь не ограничился этим. Он погнал их вперед, как бы приказывая отдать должную дань и его новым друзьям. Затем передал ветку Сердару и сделал ему знак, чтобы и он, в свою очередь, хорошенько наказал пантер. Когда тот отрицательно покачал головой, Ури с необыкновенным жаром принялся жестикулировать, то показывая ему на животных, то на свои зубы, и для ясности открывал и закрывал рот, делая вид, что хочет укусить или разорвать что-нибудь. – Повинуйтесь ему, Сахиб! – сказал Рама-Модели. – Тота хочет сказать, если вы не желаете, чтобы эти животные съели когда-нибудь вас, вы сегодня же должны дать им почувствовать свою силу… Он прав, поверьте моей опытности и бейте посильнее! Сердар больше не колебался, и пантеры покорно приняли от него наказание. Он протянул затем ветку Раме, чтобы тот тоже исполнил экзекуцию, но индиец тихонько отстранил его руку. – Нет, – сказал он, – я не пользуюсь такими средствами. Но так как животные теперь успокоились, то хочу посмотреть, не забыл ли я своего прежнего ремесла… Оставьте меня одного с ними на четверть часа. – Разве эта последняя формальность так необходима? – спросил Сердар, улыбаясь. – Непременно, Сахиб! Я, вы знаете, принадлежу к касте заклинателей, которая состоит из небольшого числа членов. Перед тем как нас начинают обучать этому искусству, мы должны поклясться душам наших предков, что никому не откроем доверенной тайны. Кто нарушает эту клятву, тот сразу теряет свою власть над животными. Сердар не настаивал, он давно уже понял, как трудно бороться с предрассудками даже самых развитых и умных индийцев. Он сделал знак Ури следовать за собой и, взяв его за руку, увел в пещеру. Через несколько минут Рама позвал Сердара. Небрежно развалившись, Рама лежал на обеих пантерах, а они преданно лизали ему руки. Однако, стоило выйти из пещеры Тоте, как пантеры бросились к своему прежнему хозяину, показывая ему своим нежным прерывистым ворчанием, что рады его снова видеть. Сердар не пытался скрыть свое удивление таким быстрым результатом. Он в первый раз видел на практике искусство своего друга. – Действительно чудеса! – сказал он Раме, поздравляя его. – Ты также быстро можешь усмирить и пантер из джунглей? – Это займет больше времени, Сахиб, – отвечал заклинатель. – Однако я уверен… Он не закончил фразы… Хорошо знакомые всем обитателям Нухурмура звуки рога, которыми они давали друг другу знать о себе, послышались где-то вдали, но так слабо, что, не будь ночной тишины, никто не услыхал бы их. – Это Нариндра, – сказал Сердар с радостью. – Это он, я узнаю его сигнал! Оджали отвечает ему. Умное животное тоже узнало зов своего погонщика. Это действительно был Нариндра, в число обязанностей которого входила и забота о слоне. Голос Оджали произвел необычное действие. Испуганные пантеры мгновенно вскочили и припустились бежать по долине. Достигнув противоположного конца ее, они, без колебаний и не уменьшая скорости, начали карабкаться вверх по вертикальной почти стене, пока не добрались до плато, где и исчезли из вида в одно мгновение. Присутствующие не успели еще опомниться от удивления, как Тота, следуя их примеру, пустился бежать с поразительной быстротой по долине и затем, в свою очередь, начал опасный подъем, хватаясь руками за кусты и уступы скал. Не сказав друг другу ни слова, Сердар и Рама бросились преследовать его, но, несмотря на быстроту бега, они добежали до конца долины только для того, чтобы убедиться в бесполезности своей попытки… Тота-Ведда был уже почти наверху. – Это бегство, Рама, большое несчастье, – сказал Сердар в полном унынии… Ты знаешь, суеверен ли я, или нет, но у меня предчувствие, что бедный идиот этот, сам того не желая, станет причиной нашей гибели. – Вы зря беспокоитесь, Сахиб! Необходимо невероятное стечение обстоятельств, – отвечал Рама, – чтобы этот дикарь, ненамного умнее своих пантер, не говорящий ни на одном понятном языке, мог бы выдать тайну нашего убежища. Вы знаете, что одного вида людей достаточно, чтобы заставить его бежать. – Хотел бы я ошибиться, Рама! Будущее покажет, кто из нас прав. Увлеченные происходящим, они совсем забыли о сигнале Нариндры, который, изнемогая от усталости, не хотел обходить озеро и просил, чтобы за ним выслали лодку. Повторные крики Оджали напомнили им об этом. – Не стоит никого будить, – сказал Сердар, – мы одни переедем на ту сторону озера, а Сами прикажем не спать до нашего возвращения. Я с нетерпением жду новостей из Франции, – и он прибавил со вздохом, – впрочем, наверняка эта тщетная надежда… так горько бывает разочарование. Проходя через комнату Наны, они остановились на минуту. Принц, лежавший на диване, который служил ему постелью, внезапно заворочался. Ему не спалось, и он произносил бессвязные слова. Вдруг он приподнялся, протянул руку вперед и на языке хинди отчетливо прокричал: «За веру и отечество, вперед!» Потом снова лег, продолжая бормотать невнятные слова. – Бедный принц! – воскликнул Сердар. – С этими словами он вел сипаев на англичан. Будь у него столько же ума, сколько и мужества, ни он, ни мы не были бы здесь. Они пришли на берег озера. Надо было ответить Нариндре, который то и дело повторял сигналы, не зная, слышат его или нет. Сердар взял буйволовый рог и извлек из него сначала звучную продолжительную ноту, означавшую на условном языке: «Мы слышали». Затем вторую отрывистую, быструю: «Мы поняли», и, наконец, две, одну за другой: «Мы сейчас будем с лодкой». В ту же минуту из-за озера послышался целый ряд условных звуков – ответ Нариндры: «Это я, Нариндра, я жду вас». Осторожность требовала, чтобы они имели в своем распоряжении много разнообразных сигналов. Без этого они могли, ничего не подозревая, попасть в засаду. Пять минут спустя лодка быстро неслась по поверхности озера. Луна в это время скрылась по другую сторону гор, и вода в темноте ночи казалась чернилами. Друзья проделали уже две трети пути, когда пронзительный крик, похожий на свист, издаваемый обезьянами вида макак-силенус, очень распространенного на Малабарском побережье, прервал вдруг молчание ночи. – Что это? – воскликнул Сердар, вскочив на ноги. – Не сигнал ли это? – Мы приближаемся к берегу, – отвечал Рама, – а в прибрежных лесах живет большое количество обезьян этого вида, и крик этот не представляет ничего особенного. – Да, но тебе должно быть известно, что в тех случаях, когда звук рога может выдать наше присутствие врагу, мы заменяем его криками животных, распространенных в этих лесах, что никому не внушит подозрения. Так, например, крик макаки-силенус, повторенный два раза, означает… Слова замерли на губах Сердара… тот же крик повторился среди ночной тишины. – А! На этот раз я не ошибся, это сигнал, – воскликнул Сердар и, не дожидаясь ответа, бросился к машине. Лодка уменьшила ход, вращение винта прекратилось, и судно остановилось на некотором расстоянии от берега. – Я выполнил приказ, – сказал Сердар Раме. – Сигнал означает остановку, в каком бы месте земли или воды мы ни находились. Там происходит что-то необычное. – В том случае, конечно, Сахиб, – отвечал Рама, – если этот сигнал подал Нариндра. Я, например, не нахожу ничего удивительного, если вторая макака отвечает первой или одна и та же крикнула два раза. – Я желал бы, Рама, чтобы ты был прав… Во всяком случае, мы скоро узнаем, в чем тут дело. Третий крик будет означать: «Вернуться обратно». Тогда уж никаких сомнений не будет. Прошло четверть часа томительного ожидания… но третьего сигнала не было. Напротив, тихий звук рога дал знать людям в лодке, чтобы они продолжали путь. Вскоре после этого они без всяких затруднений пристали к берегу. – Это ты, Нариндра, мой верный друг? – крикнул Сердар, не выходя из лодки/ – Да, Сахиб, – отвечал звучный голос, – это я. – И Нариндра тотчас прибавил: – Почта из Франции, Сахиб! Услышав эти слова, Сердар почувствовал, что у него закружилась голова и подкашиваются ноги. Известие, которого он ждал целые месяцы, здесь, в двух шагах от него. Его милая Диана, обожаемая сестра, не могла изгнать его из сердца. Он даже не спросил Нариндру, что за причина, из-за которой он дал сигнал остановиться посреди озера, не спросил своего ловкого посла, следили ли за ним шпионы, занимаются ли до сих пор английские газеты Наной и им, Сердаром, подозревают ли о том, где они скрываются… Ее письмо… он думал только о ее письме, и, когда Нариндра протянул ему пакет, он схватил это письмо, как скупец хватает потерянное им и снова найденное сокровище, и прижал его к бьющемуся сердцу. Затем, вернувшись немедленно на борт лодки, он бросился в каюту, закрыл двери и люки, зажег лампу и положил драгоценное послание на стол. Писем оказалось пять. Почему пять, когда только три человека знали, куда писать ему: лорд Ингрэхем, верный друг, всегда веривший в его невиновность и давший совет Эдварду и Мэри обратиться к нему с просьбой спасти отца, сестра, которой он писал, и бывший консул в Калькутте, представитель восставших в Париже. Он взял наудачу одно из них, дрожащей рукой сломал печать, пробежал первые строчки и остановился, задохнувшись от волнения. Да, это было письмо сестры, и оно начиналось так: «Дорогой брат! Я никогда не обвиняла тебя, а следовательно, никогда не осуждала, но много плакала о тебе и люблю тебя, как всегда любила…» У него не хватило сил читать дальше, он опустил голову на руки и заплакал… Вот уже двадцать лет, как он не плакал… с того дня, когда военный совет лишил его чинов, когда с его груди сорвали орден Почетного легиона… он плакал теперь во второй раз. Говорят, что слезы успокаивают, и скоро Сердар почувствовал, что может продолжать чтение письма. Письмо было полно благодарности за спасение жизни мужа и отца. Его сестра знала, что было использовано насилие для спасения майора, которого честь обязывала умереть на своем посту, и была благодарна Сердару за то, что таким способом он спас честь офицера. Она знала, что он открыл свое имя Лионелю Кемпуэлу, Эдварду и Мэри в тот только момент, когда лодка отчалила от парохода, и ласково пеняла ему за это. Вдруг Сердара снова охватило сильное волнение. Диана писала ему, что Лионель назначен полковником 4-го шотландского полка, стоящего гарнизоном в Бомбее, а Эдвард прапорщиком того же полка. Могла ли она после этого оставаться в Англии с Мэри, когда ее муж, сын и брат, все, кто для нее дорог в мире, будут вдали? Нет, сердце ее не могло устоять, а потому они все вместе едут на ближайшем военном корабле, отправляющемся в Бомбей. Тот первоклассный броненосец, называющийся «Принц Уэльский», находится под командой лорда Ингрэхема, который всегда был искренним другом Фредерика Де-Монморена, т.е. Сердара… Через месяц после того, как он получит это письмо, «Принц Уэльский» будет на рейде Бомбея… Диана надеялась, что брат будет там, чтобы встретиться с ними. Она знала о его участии в восстании, но все уладилось. Муж ее, поддерживаемый лордом Ингрэхемом, получил приказ от королевы даровать Фредерику Де-Монмор-де-Монморену прощение, признать его невиновным и запретить кому бы то ни было преследовать его за исключением того случая, если он будет по-прежнему упорствовать и с оружием в руках препятствовать восстановлению власти ее величества в принадлежащих ей индо-азиатских владениях… и Диана надеялась, что ее брат давно уже сложил оружие и не нарушит королевского благоволения, продолжая служить идее, благородной, без сомнения, но эфемерной… Быть не может, чтобы он пожелал иметь своими противниками зятя и племянника, которые, как солдаты, вынуждены будут подчиняться приказам! Диана не думала этого, она была убеждена в противном… – Бедная Диана, если бы она знала! – сказал Сердар, дочитав до этого места. – Я не могу изменить своим клятвам, отдать того несчастного принца на волю англичан, которые в виде трофея повезут его из города в город на поношение первым встречным… А с другой стороны, могу ли я отказаться от свидания с сестрой?.. И эта амнистия, данная только мне, могу ли я воспользоваться ею, не рискуя прослыть изменником в глазах товарищей?.. Что делать, Боже мой? Ты не допустишь торжества зла, разве только с той целью, чтобы заметнее было твое правосудие… Неужели я мало еще страдал и не имею права надеяться на мир и покой? В конце письма Диана сообщала брату, что отец, умирая, простил его, убежденный в его невиновности. Остальные письма были от зятя, племянника и Мэри. В них говорилось о любви к нему и подтверждалось все, написанное в письме Дианы. Пятое письмо было от его корреспондента в Париже. Оно не представляло ничего важного. Напрасно ломал он себе голову, как найти выход из сложного положения, в которое попал, и наконец остановился на мысли предоставить решение этого вопроса своим товарищам. Это вернуло ему спокойствие, и он вышел на палубу. Увидев Нариндру, он сказал ему: – Я не поблагодарил тебя, как ты того заслуживаешь. Тебе я обязан самой большой радостью с тех пор, как приехал в эту страну. – Очень жаль, если я омрачу твою радость, – сказал махрат, – я должен передать весьма важные известия. – Говори!.. Я готов ко всему. После радости – грусть, после счастья – горькие разочарования. Такова участь всех человеческих существ, и моя больше, чем кого-либо иного, мой друг. – Известия, привезенные мною, могут быть приятными и неприятными, смотря по тому, как вы их оцените, Сердар! Английское правительство издало декрет о всеобщей амнистии для всех лиц, скомпрометированных последним восстанием. Оно дает слово оставить жизнь Нане Сахибу и платить ему пенсию, сообразно его сану. С ним будут обращаться, как со всеми принцами, лишенными трона. К тем же, которые в течение месяца не сложат оружия, отнесутся как к разбойникам с большой дороги и повесят. Случай этот мне кажется весьма благоприятным, чтобы прекратить жизнь, которую мы ведем, потому что рано или поздно… – О! Я знаю англичан, – прервал его Сердар, – они притворяются добрыми, чтобы захватить Нану Сахиба и привязать его к триумфальной колеснице Гавелока. Нет! Мы не можем допустить, чтобы знамя независимости втоптали в грязь и унижали его в глазах индийцев! – Однако, Сердар… – Продолжай свой рассказ, увидим потом, как лучше поступить. – Англичане узнали каким-то образом, что Нана не покидал Индии. – Каким же образом? – Я боюсь огорчить своего друга. – Говори, не бойся… я сказал тебе, что готов ко всему. – Да, я буду говорить, потому что должен сказать правду. В газетах Бомбея пишут, что правительство из Лондона прислало депешу вице-королю, предупреждая его, что из рассказов членов твоей семьи… При этих словах Сердар так вздрогнул, что Нариндра остановился, не решаясь говорить дальше. – Продолжай! Продолжай! – сказал Сердар дрожащим голосом. – От твоих родных в Европе узнали, что ты остался в Индии, а так как всем известно, что только благодаря твоей помощи мог бежать Нана Сахиб, то все уверены, что он не расстался с тобой. Вот почему отдано приказание осмотреть по всем направлениям окрестности Ганга и большую цепь гор на малабарском берегу, единственные места, где возможно долго скрываться от самых тщательных поисков. – А затем… – А затем, не доверяя туземцам, вице-король отправил батальон 4-го полка шотландцев, осмотреть Малабарские Гаты, начиная от Бомбея до мыса Кумари, тогда как другой батальон сделает то же самое между Бомбеем и границами Кашмира. – Прекрасно, нагуляются вдоволь, – холодно заметил Сердар. – Надеюсь… Сердара не так просто поймать. Не будет ли, однако, более благоразумным вместо того, чтобы противиться… – Все? – перебил его Сердар. – Я должен еще предупредить вас, что большое количество индийцев и иностранных авантюристов, соблазнившись обещанной суммой… – Да, миллион, ни более ни менее… англичане хорошо платят изменникам… – Так вот, они готовятся идти вслед за войсками. – Что касается этих, то мы заставим их раскаяться в своей смелости. У солдат же не тронем ни одного волоска на их голове. Они подчиняются тому, что им приказывают. – Начальник их получит тоже снисхождение? – Кто он? – Капитан Максуэл. – Мясник Гаурдвара, Лакхнау, Агры, Варанаси и сотни других мест? – Он самый. – Война окончена, и он нападает не на меня; у нас с ним нет отношений, но у него старые счеты с Барнетом и Рамой, – вот случай для них подвести баланс. Я думал, что этот убийца женщин и детей служит в туземной артиллерии? – Да, но вице-король послал его в Бомбей с приказом губернатору назначить его командиром экспедиции. – Человек этот счастлив только среди крови и слез. – Мне осталось сказать еще одно слово, и Сердар будет знать все. В ту минуту перед Нариндрой и Сердаром выросла тень. Пришедший сказал, пожимая им руки: – Спасибо, Нариндра, спасибо за хорошую новость. Это был Рама-Модели, разбуженный разговором. – Ты слышал? – спросил Сердар. – Я никогда не сплю, когда говорят об убийце моего отца, – мрачно ответил заклинатель, – продолжай, Нариндра! – У нас есть еще более опасный враг. – Мы его знаем, это Кишная. – А что вы о нем узнали? – Рама-Модели был недавно на равнине, и ему там сказали, что Кишнаю видели в окрестностях. – Говорят, что правительство следит за всеми душителями в провинции, чтобы помешать им совершить празднество пуджи [50] в честь богини Кали, а потому все они скрываются в горах на расстоянии десяти миль от Нухурмура. Закрыть глаза на это празднество обещали только с тем условием, что они возьмут в плен Нану Сахиба. В таком случае им разрешат кровавые таинства, лишь бы только человеческие жертвы были взяты из их собственного племени. – Да, надо быть настороже, – сказал задумчиво Сердар. – Один из этих демонов мне страшнее всех шотландцев. Мы с Нариндрой знаем кое-что об этом. – Да, из-за Кишнаи, нас едва не повесили в Галле. – Хорошо, что хватило присутствия духа у нашего друга заклинателя пантер, иначе мы не разговаривали бы так спокойно на Нухурмурском озере. При этом воспоминании оба с чувством пожали руку Рама-Модели. ГЛАВА V Торжественный час. – Созыв совещания. – Химическое появление Барнета и Барбассона. – Клятва. – Планы защиты. – Донесение Барбассона. – Ури говорит. – Шпион Кишная, начальник тхагов. – Факир. – В западне. – Ловкая защита. – Рам-Чаудор. – Последний разговор Рамы и Нариндры. Лодка спокойно продолжала свой путь и скоро должна была пристать к тому месту, которое находилось недалеко от входа в пещеру. – Кстати, – сказал Сердар Нариндре, – мы забыли тебя спросить, зачем ты подавал сигнал криком обезьяны. – О, ложная тревога, – отвечал махрат, – мне послышался шорох в кустах, и я на всякий случай решил предостеречь вас. День еще не начинался. Лодка была поставлена в укромный уголок в заливе, скрытом деревьями. Все, за исключением Сами, спали. Сардар решил разбудить принца и двух других своих друзей – положение было серьезным и требовало немедленного совещания. Нана Сахиб уже встал и передал своим друзьям, что готов принять их. – Кажется, есть новости, – сказал он, держа в руке свой постоянный кальян. – Да, принц, – отвечал Сердар, – обстоятельства исключительной важности… Нам необходимо посоветоваться и составить план действий. Но я подожду, пока не явятся все. В ту же минуту в помещение ворвались вооруженные с головы до ног Барнет и Барбассон. Вид у них был растерянный. – Что случилось? – спросил Барбассон. – Нас атакуют? Сердар, догадавшийся, что Сами подшутил над ними, улыбнулся, несмотря на всю серьезность ситуации. Когда молодой Сами, в обязанности которого входила тяжелая задача будить каждое утро наших неразлучников, являлся, чтобы заставить их покинуть свои гамаки, направо и налево сыпались тумаки и затрещины, которыми они щедро сопровождали свой подъем. Но это нисколько не обескураживало Сами, и он всегда добивался своего. Заметьте при этом, что адмирал и генерал сами назначали ему час, когда он должен был разбудить их. Молодой индиец, видя своего господина очень озабоченным, решил сократить церемонию на три четверти, включая сюда и тумаки с затрещинами, а потому вбежал в грот Ореста и Пилада и закричал во все горло: – Тревога! Тревога! Атака на Нухурмур! И, как по мановению руки, в одну секунду они были готовы. – Извините за эту маленькую шутку, – сказал Сердар друзьям, не знавшим, сердиться им или смеяться. – Мальчик виноват только наполовину. Вы приглашены на военный совет, а такого рода совещания бывают только накануне сражения. Серьезные слова Сердара успокоили Барнета и Барбассона. Они поставили свои карабины и заняли места на диване, где уже сидели их друзья. По приглашению принца, занимавшего место председателя, Сердар обратился ко всем с речью и сообщил, ничего не выпуская, все факты, уже известные читателю. Он рассказал о письме сестры, о предстоящем ее приезде со всей семьей в Индию, об амнистии для себя. Рассказал также о том, что по странной случайности доказательства его невиновности находятся почти у него в руках, в самой Индии, и что с помощью друзей он одно время надеялся завладеть ими. Для этого он хотел оставить на некоторое время пещеры Нухурмура, чтобы добыть эти доказательства и предоставить их сестре, когда она ступит на землю Индии. Это было бы для него величайшим счастьем! Но, когда он составлял этот план, в Нухурмуре все было совершенно спокойно. Все считали принца и его товарищей бежавшими в Тибет, преследование было почти прекращено… Здесь голос Сердара понизился и задрожал от волнения. – Я отказался от этого плана или, вернее, отложил его до лучших времен, потому что положение сильно изменилось. Горы эти на днях собираются обыскивать и тхаги, и отряд английской армии, не говоря уже о бесчисленном множестве авантюристов. Наши следы будут скоро открыты, нам придется запереться в пещерах, выдерживать осаду, сражаться… и все это потому, что мои родные, испрашивая у королевы помилование для меня, имели неосторожность сказать, что я остался в Индии. Вначале я хотел поставить этот вопрос на всеобщее обсуждение, но теперь понял, что ошибка моих родных должна тяготеть надо мной одним. Мы все клялись защищать принца до самой смерти, и все мы, я уверен, готовы сдержать эту клятву. – Да! Да! – закричали Барнет и Барбассок, – мы клянемся защищать его до самой смерти и скорее похоронить себя под развалинами Нухурмура, чем допустить, чтобы его схватили. Странное дело! Ни Нариндра, ни Рама-Модели не приняли участия в этой манифестации. Сердар этого не заметил, но слегка нахмуренные брови Наны Сахиба показывали, что это не осталось без его внимания. – Благодарю, друзья мои! – отвечал Нана Сахиб, с чувством пожимая всем руки. – Я и не ожидал другого от великодушных сердец, оставшихся мне верными. Теперь что мы должны делать? Подумайте и изложите каждый свой план. Я же, со своей стороны, предлагаю следующее. Мы можем сделать одно из двух. Во-первых, увидев, что нас окружают, мы можем покинуть Нухурмур и, переодевшись в разные костюмы, пробраться по вершинам гор до самого Бомбея. Там мы сможем сесть на «Диану» и отправиться на поиски какого-нибудь неведомого острова в Зондском архипелаге или в Тихом океане, где принц, спасший свои богатства, может жить спокойно и счастливо. – И вы все со мной, – прервал его Нана Сахиб, – я захватил с собой одних драгоценных камней на десять миллионов, не считая золота. – Мой второй проект, – продолжал Сердар, – запереться в пещерах Нухурмура, где нас трудно найти. Два подвижных камня, закрывающих входы, так хорошо подобраны, что составляют одно целое со скалами, окружающими их. Съестных запасов у нас на два года, и, мне кажется, мы сможем считать себя в полной безопасности. Через два, три месяца о нас все забудут, и нам легко будет тогда сесть на «Диану» и отправиться на поиски более гостеприимной страны. Первый проект более опасен, потому что над всеми портами учрежден тщательный надзор и ни одного судна не выпускают, не проверив имен пассажиров и маршрута следования. Если нас арестуют, то тут же повесят. Второй план имеет то преимущество, что без всякой опасности приведет нас к первому, и, во всяком случае, если нас схватят, мы взорвем всех, но не дадим себя повесить. Теперь ваша очередь говорить, друзья мои! Я готов присоединиться к тому варианту, который вам больше понравится. – Ей-богу, Сердар, – сказал Барбассон, – невозможно придумать лучше, и, говоря это, я уверен, что передаю мнение всех присутствующих. Что касается меня, я принимаю ваш последний проект, во-первых, потому что он не исключает первого, во-вторых, я считаю, что Нухурмур легко защищать, и мне здесь нравится. – Что касается меня, – заявил Барнет, желавший показать, что не забыл прежнюю специальность ходатая по делам, – я принимаю все заявления, оговорки, доводы и заключения своего товарища. Папаша Барнет, который, вероятно, еще жив, был бы счастлив, если бы младший из Барнетов сделал с помощью веревки свой последний прыжок. Нариндра и Рама сказали, что не имеют собственного мнения и привыкли во всем и всегда следовать за Сердаром. Нана заметил, что они уклонились от прямого ответа, и устремил на них долгий и проницательный взгляд. Сердар был так озабочен, что мало обращал внимания на то, что происходит вокруг. Так как никто не возразил ему, то он решил, что они, во всяком случае, остаются в Нухурмуре. – А вы не боитесь, – сказал Барбассон, – что присутствие слона укажет шпионам, где находятся хозяева? – Видно, вы не знаете Оджали, – живо ответил Нариндра. – Тот, кто подойдет к нему, уже никогда никому не расскажет, что видел его. – В таком случае извините, пожалуйста, меня за мое замечание, но теперь после объяснения я чувствую себя спокойно. – Вы совершенно правы, Барбассон, – продолжал Сердар. – Советую всем брать с вас пример. Не хочет ли кто-нибудь еще что-нибудь добавить? – Есть небольшое замечание, – отвечал провансалец. – Я готов отдать жизнь, но мне было бы величайшим утешением, имей я возможность сказать в последний час, что я все обдумал, все предусмотрел и что, ей-богу, не было возможности поступить иначе. Что думает об этом генерал? – All is well that ends well, господин адмирал. – Я не понимаю этой тарабарщины. – Все хорошо, что хорошо кончается, – перевел, улыбаясь, Сердар. – Видишь, это значит, что я всегда одного с тобой мнения. – Ты мог бы сделать хуже, черт возьми! Говори ты на провансальском наречии – ты был бы самым умным из американцев… Теперь я перехожу к своему замечанию. Разговор с Сердаром, всегда такой серьезный, становился комичным, несмотря на важность обсуждаемых вопросов, когда вмешивался Барбассон. – Мы слушаем вас, Барбассон, – сказал Сердар с оттенком нетерпения в голосе. – Вы сами сказали, Сердар, что только случайность может выдать наше убежище. Так вот, я думаю, что Тота-Ведда, которого нам не следовало приводить сюда, и есть один из этих случаев. Нельзя допустить, чтобы Тота убежал. Или надо задержать этого дикаря в Нухурмуре и не отпускать все время, пока мы будем оставаться здесь. – Как! Вы не знаете… впрочем, вы спали и только мы с Рамой присутствовали при этом событии. Мы действительно совершили из человеколюбия неосторожность, но теперь ее не исправить. – О каком Тота-Ведде вы говорите? – живо спросил Нариндра. Сердар начал рассказывать, и по мере того, как рассказ его продвигался к концу, Нариндра проявлял все больше волнения. Бронзовый цвет его лица принял синеватый оттенок, и крупные капли пота выступили у него на лбу. Внезапно посмотрев на него, Сердар с удивлением воскликнул: – Боже мой, Нариндра, что с тобой? – Мы погибли… – прошептал несчастный, едва держась на ногах от охватившего его сильного волнения, – там, на берегу… сигнал, который я вам дал… – Успокойся и расскажи! – Я вас ждал, но услышал шорох в кустарнике на берегу… Имитируя крик макаки, я прокричал два раза и притаился, чтобы узнать причину шума. Минут через пять мимо меня прошел факир, которого я хорошо знаю, он друг Кишнаи. Из-за своей худобы он действительно очень похож на Тота-Ведду, и, если я не ошибаюсь, за ним следовали две прирученные пантеры, с которыми он выступает по деревням. И так как животные слишком весело резвились, он говорил им: «Спокойней, Нера! Тише, Сита! Мои хорошие звери, надо спешить! У нас был удачный денек сегодня». И они продолжили путь в сторону равнины. Нариндра, к которому постепенно вернулось хладнокровие, благополучно закончил свой рассказ. – Доигрались! Мы стали игрушкой в руках этого подлого прохвоста Кишнаи. Он единственный в мире, кто способен задумать, подготовить и исполнить столь искусную операцию. – В таком случае нам надо немедленно бежать из Нухурмура! Шансы папаши Барбассона поднимаются… Берегись веревки, мой бедный Барнет! – жалостливым голосом сказал марселец. Весельчак мог шутить даже на эшафоте. – Нет еще, – ответил Сердар, ударив себя по лбу. – Я думаю, напротив, что мы спасены. Слушайте меня. Этот ложный Тота-Ведда послан Кишнаей. Эти люди, вы знаете, могут за несколько су нанести себе ужасную рану, могут перед статуями богов искалечить себя, бросившись под колеса повозки, везущей изображение Шивы или Вишну во время великих праздников. Одним словом, они совершенно презирают жизнь и страдания. Не останавливаясь на нескольких неясных моментах, таких, как появление пантер на зов хозяина, хочу обратить внимание на тот факт, что он не знает и не может показать вход в пещеры со стороны озера. К счастью, я сам завязывал ему глаза и уверен, что он ничего не видел. Кишная и его пособники не осмелятся под угрозой наших карабинов, меткость которых им известна, спуститься в долину. Шотландцы могли бы сделать это с помощью лестниц, но главарь душителей захочет сохранить для себя заслугу нашей поимки и ни с кем не поделится своим открытием… – Клянусь бородой всех Барбассонов, – воскликнул провансалец, – Сердар, вы выше всех нас… Нам, детям юга, чтобы понять, достаточно и полуслова. – Хотел бы я знать… – Что я понял? – Да, если вы угадали, то можно держать любые пари, что наши предвидения сбудутся. – Итак, Сердар, нет ничего более легкого, чем закончить ваши рассуждения. Кишная, убедившись, что спуск в долину непроходим, начнет упрекать своего факира, что тот не остался у нас подольше и не выведал секрета таинственного входа, через который его вели с завязанными глазами. Тогда, возможно, этот фальшивый Тота-Ведда наберется наглости и вернется к нам прежней дорогой, просто, как если бы он вышел вместе со своими пантерами прогуляться и подышать свежим воздухом. Я вполне уверен, что так все и произойдет. Если Кишная не дурак, он не захочет упустить неожиданный случай, позволивший ему послать шпиона в пещеры… Вы сами, Сердар, говорили, что мы спасены, а потому бьюсь об заклад, что ни один из душителей в мире не найдет среди сотни этих высокогорных долин ту, из которой идет вход в пещеры. Сердар сиял… Именно его мысль только что выразил Барбассон так ясно и четко. Он собирался похвалить его за проницательность, когда вошел взволнованный Сами. – Сахиб, – обратился он к Сердару, – я не знаю, что и думать, но мне кажется, что со стороны внутренней долины стучат, и к тому же Оджали вопит как одержимый. – Это Тота-Ведда, черт возьми! – воскликнул Барбассон. – Кто другой может прийти со стороны долины?.. Кишная, ловкий парень, не хочет упустить случая… Большой ум вредит, как говорят в наших краях. – Открыть? – спросил Сами. – Черт возьми, чем мы рискуем? – воскликнул провансалец. Присутствующие остолбенели от неожиданности, пораженные скоростью происходящих событий, в которых, впрочем, не было ничего неестественного. Действительно, было логичным думать, что Тота поспешит за своими пантерами, испуганными криком слона. Кишнаю явно не могли удовлетворить те неполные данные, которые ему принес шпион, и в этом случае немедленное возвращение Тота-Ведда за новыми сведениями исключало всякие подозрения. Начальник тхагов также ничуть не сомневался в успехе, так как знал о дружеском приеме, который был оказан туземцу, но не знал ничего о разоблачениях, сделанных Нариндрой. Факты объединяются между собой и вытекают один из другого так же, как идеи. Сердар и Барбассон рассуждали просто, исходя из логики событий. После небольшого колебания Сердар подар знак Сами, и тот бросился в коридор и повернул камень не без некоторого волнения, разделяемого, впрочем, всеми обитателями Нухурмура. В тот же момент Тота-Ведда, а это был он, большими скачками влетел внутрь и бросился к ногам Сердара. Пантеры не посмели следовать за ним и остались снаружи. Сами закрыл на всякий случай вход. Он не хотел, чтобы кошки пришли на помощь хозяину. Сердар едва заметным знаком показал друзьям, как важно, чтобы они предоставили вести разговор ему одному. – Итак, мой смелый Ури, вот ты и вернулся? – сказал он туземцу, ласково гладя его по руке, как это он делал накануне. И он нарочно обратился к нему на том наречии, на котором Тота, как слышал Нариндра, говорил со своими пантерами. – Ури! Ури! – повторял Тота с таким невинным видом, что все невольно залюбовались тем совершенством, с каким он исполнял свою роль. – Нехорошо, – продолжал Сердар, – оставить друзей, не предупредив их об этом! Неужели тебе не понравилась кухня Барнета? А ведь вчера он превзошел самого себя. – Ури! Ури! Ури! – отвечал факир с равнодушием животного. Сердар подумал, что, разговаривая таким образом, они долго не продвинутся ни на шаг вперед. Самое лучшее было бы поразить его чем-нибудь, получить хотя бы самое ничтожное доказательство, а затем подействовать на него с помощью одного из тех религиозных предрассудков его касты, которые имеют такое сильное влияние на индийцев. Сердар остановился на этом решении с тем, чтобы в случае неудачи лишить мнимого Тота-Ведду свободы и возможности навредить. Сделав вид, что он почти не смотрит на него и в то же время не выпуская из поля зрения выражения его лица, он продолжал по-прежнему дружески говорить с ним. – Ты хорошо сделал, вернувшись к нам, бедное заброшенное создание, – сказал он. – Ты ни в чем не будешь иметь недостатка у нас, так же как и твои пантеры, которых ты так любишь. Затем, посмотрев ему в лицо, он с быстротой молнии бросил фразу, слышанную Нариндрой: – Спокойней, Нера! Тише, Сита! Мои хорошие звери, надо спешить! У нас был удачный денек сегодня. Как ни был факир подготовлен к своей роли, удар был слишком силен и неожидан, чтобы ложный Тота смог отнестись к нему с обычным равнодушием. Глаза его загорелись, брови сдвинулись, и он бросил быстрый взгляд в сторону коридора, по которому пришел, как бы прикидывая, есть ли у него какие-нибудь шансы для побега. Это продолжалось лишь одно мгновение. Лицо его вновь приняло детски-наивное выражение, и он в третий раз повторил слово, употреблявшееся им для передачи любых впечатлений: «Ури! Ури!», сопровождая его веселым хохотом, которым пытался скрыть охвативший его ужас, ибо в эту минуту он должен был считать себя погибшим. Как ни мимолетно было состояние ужаса, охватившее факира, оно не ускользнуло от Сердара. Он подождал окончания припадка веселости и сказал ложному Тоте тоном, который исключал всякие попытки дальнейших фокусов. – Прекрасно играешь свою роль, малабар, но комедия продолжается слишком долго… Встань и, если дорожишь жизнью, отвечай на предлагаемые тебе вопросы. Это было сказано так четко и резко, что факир понял – его притворство раскрыто. Повинуясь приказу, он встал, прислонился к стене и с выражением глубокого презрения и полного равнодушия ждал, что ему скажут. Это был уже не тщедушный и придурковатый дикарь, которого присутствующие видели перед собой всего несколько минут тому назад, а мужественное существо, состоящее из мускулов и нервов. Лицо его поражало энергичными чертами. Этому человеку нужна была незаурядная сила воли и необыкновенное мастерство, чтобы исполнить роль с таким совершенством, которое смогло обмануть всех и даже на минуту заставить усомниться в правдивости слов Нариндры. – Хорошо, – сказал Сердар, когда тот повиновался приказу. – Ты признаешься, следовательно, что понимаешь нас. Продолжай так поступать, и, надеюсь, мы договоримся с тобой. Главное, не лги. – Рам-Чаудор отвечает, когда захочет, и молчит, когда захочет, но Рам-Чаудор никогда не лжет, – отвечал индиец с достоинством. – Кто подослал себя шпионить за нами и выдать нас? Факир покачал головой и не сказал ни слова. – Напрасно ты скрываешь его имя, – сказал Сердар, – мы его знаем. Это Кишная, начальник тхагов в Мейваре. Индиец с любопытством взглянул на собеседника, пораженный его словами. Присутствующие заключили из этого, что Кишная, как обычно, действовал скрытно и не предполагал, что появление его в этой местности было замечено. – Посмотри на нас хорошенько, – сказал Сердар, продолжая допрос, – ты всех знаешь, кто находится здесь? – Нет, – отвечал факир, внимательно рассматривая присутствующих. – Можешь поклясться? – Клянусь Шивой, богом, который наказывает клятвопреступников. – Итак, ты не знаешь нас, тебе незачем мстить нам, и ты соглашаешься служить человеку, принадлежащему к касте, презираемой всеми в Индии, чтобы предать нас ему. Индиец не отвечал, но всем было видно, что он борется с сильным волнением. – Я думал, – продолжал Сердар, – что факиры посвящают свою жизнь богам и что среди них не найдется ни одного, кто согласился бы служить шпионом разбойников и убийц. – Рам-Чаудор не был шпионом, Рам-Чаудор никогда не делал зла, – мрачно отвечал индиец, – но у Рам-Чаудора есть дочь. Она была радостью дома, а теперь старая Парвади оплакивает свою дочь Аньяму, которую похитили тхаги, чтобы принести в жертву на следующую пуджу… Рам-Чаудор стал малодушен, когда Кишная сказал ему: «Сделай это, и твоя дочь будет тебе возвращена». И Рам-Чаудор сделал, что сказал Кишная, чтобы старая Парвади не плакала дома и чтобы отдали ему Аньяму. И по мере того, как он говорил, все больше и больше прерывался его голос, и крупные слезы текли у него по лицу. Глубокое молчание царило в гроте. Закаленные люди, сто раз жертвовавшие жизнью на поле боя, испытывали большое волнение и сочувствовали отцу, который оплакивал свою дочь, сочувствовали, совершенно забыв, что он хотел предать их жестокому врагу. Спустя несколько минут Сердар снова заговорил с ним, стараясь придать своему голосу строгость. – Итак, ты признаешься, что нашей жизнью ты хотел выкупить жизнь своей дочери. Какое наказание заслужил ты за это? – Смерть, – отвечал индиец совершенно уверенным голосом. – Хорошо, ты сам произнес свой приговор. Бросив многозначительный взгляд на своих товарищей, Сердар продолжал: – Даю тебе пять минут, чтобы приготовиться к смерти. – Благодарю, Сахиб, – сказал факир без всякого бахвальства, – я хотел бы только проститься с бедными животными… они всегда были мне верны и так любили Аньяму. – Ага, вот куда! – воскликнул Барбассон по-французски, полагая, что индиец не понимает этого языка. – Это своего рода маленький фокус, чтобы пантеры защищали его, а самому дать тягу. – Ошибаешься, Барбассон, – сказал Рама-Модели, – ты не знаешь людей нашей страны. Человек этот приготовился к смерти и не убежит. – Эх! Я согласился бы на опыт, не будь он так опасен. – Я отвечаю за него, – сказал заклинатель. – И я также, – прибавил Нариндра. Нана Сахиб склонил голову в знак согласия. Сердар подчинился этому единодушному решению. – Если все удастся, как я предполагаю, – сказал он, – мы сделаем из него превосходного новобранца, верного слугу. Он подал знак факиру следовать за ним и направился к выходу во внутреннюю долину, где оставались пантеры, приказав Сами стоять наготове с карабином в руках, ибо не хотел сделаться жертвой своего великодушия. Тут произошла действительно необыкновенная сцена. Выйдя из пещеры, Рам-Чаудор кликнул животных, резвившихся в долине. Пантеры сразу бросились к нему. Они лизали ему руки, лицо, весело повизгивая и мурлыча с невыразимой нежностью. Затем сворачивались у его ног, поднимались и одним прыжком перескакивали через него, делая вид, что хотят убежать, затем возвращались, вновь ложились у его ног и взглядом вымаливали ласки, которые несчастный факир щедро раздавал им. – Я взял их совсем маленькими, – сказал он Сердару, – всех из одной берлоги. В то время они ничего не видели, а когда начали ходить и играть, то принимали меня за мать и кричали, если я уходил. Они никогда и никому не сделали ничего плохого, возьми их во искупление того зла, которое я хотел всем вам сделать… Ну, теперь я готов. – Хорошо, – сказал Сердар, заряжая револьвер. – О, только не здесь, они разорвут тебя, как только увидят, что я падаю. – Войдем в пещеру, они ничего тогда не увидят. Они вошли в пещеру, и камень тотчас закрылся за ними. Пантеры теперь не могли защитить своего хозяина. – Ну, Барбассон, убедились вы наконец? – спросил Сердар. – Это выше моего понимания, ей-богу! И мне, как говорится, надо было один раз увидеть, чтобы поверить. Рам-Чаудор ждал… – Итак, твоя жизнь принадлежит нам. – Да, принадлежит, – просто отвечал индиец. – Хорошо, мы сохраним ее тебе, и, так как ты нам полезен более живым, чем мертвым, то предлагаем тебе служить нам, пока будешь нужен. Факир, ждавший роковой выстрел, не верил своим ушам. Он, не моргнувший до сих пор глазом, вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть. – Ты даришь мне жизнь? – С условием, что ты будешь верно служить нам. – Я буду твоим рабом. – Знай, что мы сумеем вознаградить тебя. Пуджа в честь богини Кали совершится еще через пять недель. Мы успеем за это время наказать Кишнаю и вернуть тебе твою дочь. – Сахиб! Сахиб! Если ты сделаешь это… Рам-Чаудор будет твоей тенью, будет смотреть твоими глазами и думать твоей головой… И Рам-Чаудор, подняв руки к небу, произнес страшную клятву, которую ни один индиец, будь он сто раз изменником, вором и убийцей, ни за что не нарушит, раз она сорвалась у него с языка. «Во имя великого Брахмы Сваямбхувы, самосущего, бесконечная мысль которого находится в золотом яйце. Во имя Брахмы, Вишну и Шивы, священной триады, явленной в Вирадже, вечном сыне. Пусть я умру далеко от своих, в самых ужасных мучениях. Пусть ни один из моих родных не согласится исполнить на моей могиле погребальных церемоний, которые открывают врата Сварги. Пусть тело мое будет брошено на съедение нечистым животным. Пусть душа моя возродится в теле грифов с желтыми лапами, или в теле вонючих шакалов, или в тысяче тысяч поколений людей, если я нарушу клятву служить преданно вам до последнего вздоха. Я сказал, пусть дух Индры запишет в книге судеб, чтобы Боги-мстители помнили это». И, кончив клятву, Рам-Чаудор обошел всех присутствующих, брал у каждого руку и прикладывал ее к своей груди и голове. Подойдя к Сердару, он трижды повторил это действие, чтобы показать, что своим господином он признает исключительно его и будет повиноваться только ему одному. – Теперь, – сказал Рама-Модели Сердару, – в какой бы час ночи или дня ты ни нуждался в этом человеке, каков бы ни был приказ, который ты отдашь ему, он телом и душой принадлежит тебе и никогда, будь уверен, не нарушит своей клятвы… Наконец кончилась эта трогательная сцена, прибавившая еще одного человека, к маленькому обществу Нухурмура. Когда все прощались с Наной Сахибом, Нариндра быстро шепнул на ухо Раме: – Мне нужно по секрету поговорить с тобой, зайди ко мне через минуту. – Я то же самое хотел тебе сказать, – ответил заклинатель пантер. – Смотри только, чтобы никто не догадался о нашем разговоре! – Даже Сердар? – Сердар в особенности. И они расстались. Нариндра под предлогом усталости (он действительно, после того как покинул Бомбей, шел сорок восемь часов, день и ночь, без остановок) попросил разрешения уйти на отдых и удалился в свой грот. Несколько минут спустя Рама уже поднимал циновку, служившую дверью, и входил к своему другу. – Вот и я, Нариндра, – сказал он. – Будем говорить шепотом, – сказал махрат, – Сердар не должен ничего знать о наших планах, которые мы исполним, если ты согласишься. Его я знаю, он ни за что не поддержит нас. – Мне тоже есть, что предложить тебе, но говори первым, ты первый начал. – Возможно, мы думаем об одном и том же… выслушай меня и отвечай откровенно. Что ты думаешь об эгоизме Наны Сахиба и о том бессердечии, с каким он принимает в жертву самую дорогую мечту Сердара? – Я думаю, как и ты, Нариндра. Принцы смотрят на других людей как на средства для достижения своих целей и считают важным лишь то, что касается их самих. – Прекрасно, теперь я уверен в твоей поддержке. Когда я увидел сегодня, как Сердар жертвует собой, забывая о восстановлении своей чести, о любви сестры, мне показалось на минуту, что мы станем свидетелями сцены, которые встречаются в пуранах или шастрах [51] . Но века героев прошли. Нана Сахиб не проявил великодушия. Ах! Скажи только Нана: «Сердар, я принимаю в жертву твою жизнь, но не могу допустить, чтобы ты поступался честью. Восстанови свое доброе имя, верни себе всеобщее уважение и любовь семьи, а затем, если пожелаешь, устрой мой побег, чтобы доставить меня в свободную страну, где потомку могольских императоров не грозит никакое унижение.» Да! Скажи он это, как это было бы прекрасно, как соответствовало бы достоинству внука двадцати царей, которые, покоясь в прахе веков, почувствовали бы, что их последний отпрыск далек от малодушия… Нет, он соблаговолит лишь поблагодарить людей, пожертвовавших своей честью и жизнью, чтобы его гордость не страдала. Так не будет этого, Рама! Я не хочу, чтобы истинный герой умер, обесчещенный этой марионеткой, которая играла в царя, вместо того, чтобы с мечом в руках гнать англичан до самого океана. Нет, этого не будет, потому что я, воин махратского племени, т.е. чистой индийской расы, не обязан преклоняться перед этим могольским мусульманином, предки которого еще за шестьсот лет до прихода англичан поработили мою страну… Мы, Рама, должны спасти нашего друга помимо его воли и так, чтобы он не подозревал ничего, ибо сам он не согласится на это. – Я слушал тебя не перебивая, Нариндра, – отвечал заклинатель, – и каждое твое слово совпадало с моими мыслями. Но как мы добьемся своей цели? Ты знаешь характер Сердара. Он непоколебим в своих убеждениях. – Я нашел способ, Рама! – Какой? – Сам Нана Сахиб должен действовать в этом случае, мы сами по себе ничего не сделаем. – Он никогда не согласится. – Ошибаешься, Рама, – холодно отвечал Нариндра, – я решился на все. – Даже изменить Нане? – спросил заклинатель. – Ты забываешь, Рама, что я царского происхождения. Я также потомок древних царей, последний представитель династии махратов, царствовавших в Декане и никогда не подчинявшихся могольским владыкам Дели. Сама Англия признала право моего отца на титул раджи, но я не хотел быть пенсионером англичан и войти в стадо набобов без королевства. Я никогда не склонял головы перед Наной и не связывал себя клятвой с его судьбой… Но не бойся, я не изменю ему, я только хочу заставить этого малодушного человека действовать, хотя бы раз в своей жизни, как подобает царственному лицу… И я хотел просить тебя сегодня же вечером присутствовать при нашем разговоре, в тот именно час, когда Сердар совершает свой обычный объезд озера… – Хорошо, я пойду с тобой. – Ты должен дать мне одно обещание. – Какое? – Что бы ты ни видел и ни слышал – не вмешивайся. – Это так важно? – Я хочу спасти Сердара. – Даю тебе слово. – Мне ничего не остается, как уйти, Нариндра. Наши мысли действительно совпадают. Как и ты, я считал, что Сердар губит себя навсегда, не принося пользы нашему делу, которое так неумело защищал Нана Сахиб. Я ломал себе голову и не находил выхода. – До вечера! Если я не проснусь сам, так как с самого Бомбея я ни минуты не отдыхал, разбуди меня, едва только Сердар выйдет. – Хорошо… Да хранит твой сон Индра, твой, покровитель, и да пошлет он тебе счастливое предзнаменование. ГЛАВА VI Встреча Нариндры и Рамы с Наной Сахибом. – Бурный разговор. – Ужасная клятва. – Нана освобождает Сердара от данного им слова. – Приготовление к отъезду. – Поход для восстановления чести. – Снова шпион Кишная. Отправляясь на обычный осмотр озера, Сердар попросил Барнета и Барбассона сопровождать его. Накануне еще он пришел к убеждению, что двух человек на лодке мало. Одному приходится следить за машиной, другому управлять рулем, а потому в случае опасности нужны свободные люди. Он был печальней, чем обычно. Утром он дал клятву, что не покинет Нану Сахиба, пока тот не будет в полной безопасности. Он не сожалел об этом, считая неосторожность своих родных причиной новых военных мер, предпринятых вице-королем. Он не мог только побороть горьких душевных мук, зная, что погубил свои планы возвращения себе честного имени, собственного очага, любви близких. Каково же будет горе дорогой сестры, когда она узнает, что он вопреки ее призыву продолжает безрассудную борьбу, ставшую преступной после правительственной амнистии? А между тем он разве не исполнил своего долга, приготовив это убежище в Нухурмуре, куда он привез принца после побега, и неужели он до конца жизни должен находиться в зависимости от капризов изгнанника? Мысли эти теснились в голове и мучили его. Увы, еще накануне он был свободен… свободен ехать куда хочет, и Нана только одного просил у него: отыскать какой-нибудь отдаленный остров и отвезти его туда на «Диане», но позже… он связал себя клятвой, которая не позволяет ему даже встретить свою сестру… Постепенно Сердар пришел к тем же выводам, что и Нариндра. У логики свои несокрушимые законы. Нана отказался сдаться, пусть так, это его дело. Пока война продолжалась, честь требовала оставаться ему верным, но с того дня, как англичане объявили, что не лишат жизни вождя восстания, а повесят всех, кто не сложит оружия, было низостью со стороны Наны Сахиба держать при себе верных ему людей, которые из-за этого должны были кончить жизнь с веревкой на шее, тогда как он рисковал лишь тем, что становился пенсионером Англии. Долго прогуливался он по долине, погруженный в мучительные думы, но в конце концов, как и всегда, поборол в себе свои бесполезные сожаления. – Жребий брошен, – сказал он, – слишком поздно. Я поклялся и сдержу клятву. И он послал за Барнетом и Барбассоном, чтобы они шли к лодке. Не успели они отплыть от берега, как Нариндра и Рама отправились к Нане Сахибу. – Что нужно? – спросил принц, приподнимаясь на диване, удивленный тем, что они вошли без доклада. – Нам нужно поговорить с тобой, Нана, – отвечал Нариндра, – а так как все это должно остаться тайной между нами, мы ждали отъезда Сердара, чтобы прийти к тебе. – Что случилось? – спросил принц, заинтригованный торжественным тоном махрата. – Я сразу перейду к цели нашего визита, Нана, – продолжал Нариндра. – Мы пришли просить тебя освободить Сердара от клятвы, которую он великодушно дал тебе сегодня утром, ибо этим он подписал свой смертный приговор, а твоя… – он едва не сказал особа, но поправился, – твоя свобода не стоит жизни такого человека. – По какому праву явились вы сюда? – надменно спросил принц. – По какому праву? – перебил его Нариндра. – Приступим сейчас же к решению нашего вопроса. Вот оно, мое право! И он навел револьвер на Нану Сахиба. – Ты хочешь убить меня? – Нет, но убью, если ты будешь упорствовать. Я спасу тогда жизнь шести человек, а это чего-нибудь да стоит. – Как смеете вы разговаривать подобным образом с наследником могольских императоров? – Во мне тоже течет царская кровь, Нана, и еще более древняя. Не будем спорить. Я держу тебя в своей власти и пользуюсь этим. – Чего ты хочешь от меня? – Я говорил уже, но могу объяснить еще раз, чтобы ты меня лучше понял. До амнистии, объявленной англичанами, мы все, конечно, до самой смерти защищали бы тебя. Сегодня положение изменилось. Англичане дали слово пощадить твою жизнь и назначить тебе пенсию сообразно твоему сану, тогда как нам, если мы не воспользуемся амнистией, обещают три сажени веревки, т.е. позорную смерть воров. Ты заметил, вероятно, что ни я, ни Рама не присоединились к клятве, данной тебе европейцами? – Да, заметил. – Но этого нам мало. Вот почему сегодня же вечером, когда вернется Сердар, ты позовешь его и, освободив его от клятвы, потребуешь от него сделать все необходимое для восстановления чести и возвращения доброго имени на своей родине. Ты можешь прибавить, что после исполнения им его планов ты попросишь его помощи, но не для того, чтобы сражаться с английскими войсками, а чтобы отвезти тебя на «Диане» в какую-нибудь отдаленную страну, где ты будешь жить на покое. – Я вижу, в чем дело, – сказал Нана Сахиб с горькой усмешкой. – Под предлогом спасения Сердара вы хотите сохранить собственную жизнь. – Ах, как ты нас мало знаешь, Нана! Слушай! Рама, произноси следующие слова вместе со мной. «Я, Нариндра, клянусь Питарами, моими предками, и страшной клятвой, если Нана Сахиб верно исполнит то, о чем я его прошу, защищать его до самой смерти». – И вы это сделаете? – с удивлением воскликнул Нана Сахиб. – Мы поклялись… твоя очередь. – А если я откажусь? – Я прострелю тебе голову сию же минуту, – с этими словами махрат приставил дуло револьвера ко лбу принца. – Остановись! – крикнул последний в ужасе. – Остановись! Я согласен на все, но вы не покинете меня? – Мы поклялись тебе. – Хорошо, я сегодня же вечером сделаю то, о чем вы меня просите. – Поклянись священной клятвой. Принц колебался, и Нариндра снова поднял револьвер. Приходилось покориться, и Нана Сахиб произнес клятву. – Этого было бы достаточно минуту тому назад, – продолжал Нариндра, – но теперь мы требуем, чтобы ты написал эту клятву и подписал ее своим именем. Несчастный без малейшего возражения покорился новому требованию. – Все, – сказал Нариндра, пряча на груди лист пальмы, на котором писал принц. – Мне остается только дать тебе совет. Сделай это с великодушием, подобающим царственному лицу, и Сердар, ничего не подозревая, сохранит еще большую привязанность к тебе. – Вы оставите мне, по крайней мере, тех двух иностранцев? – А! Тех-то! Так как они рано или поздно будут повешены, то нам решительно все равно. К тому же у тебя достаточно золота, чтобы купить их. – А вы? – Не беспокойся, мы будем биться в первых рядах, но рядом с тобой. И с этими словами Нариндра и Рама ушли. Да и пора было, ибо Сердар вернулся, осмотрев только ближайшие к Нухурмуру берега. Нана Сахиб поступил по совету Нариндры… по-царски. Трудно описать радость Сердара, когда его не только освободили от клятвы, но он услышал еще и полные достоинства слова Наны: – Я не могу, после того, как англичане объявили, что пощадят мою жизнь, требовать от тебя, чтобы ты жертвовал своею. Что скажет история, составляющая список малейших поступков принцев, если я соглашусь принять твою жертву, когда мне не угрожает больше никакая опасность? Ты приготовил мне прекрасное убежище в Нухурмуре, и я здесь дождусь лучших дней. Если в дальнейшем, когда ты закончишь все свои дела, ты примешь меня на «Диане», то мы можем отправиться вместе на поиски земли, где потомок Ауранг зеба и Надир-шаха может жить и умереть спокойно, не вымаливая милости у англичан. Сердар вышел от него со слезами на глазах. – Какая жалость, что нам не удалось освободить Индию! – сказал он своим друзьям. – Какой великий государь был бы у нее! – Так вот всегда и пишут историю! – шепнул Нариндра на ухо Рама-Модели. Всю ночь не мог Сердар сомкнуть глаз. Он не помнил, чтобы испытывал подобную радость с того дня, когда двадцать два года тому назад, после битвы при Исли, маршал Бюжо [52] приколол ему на грудь орден Почетного легиона, сорванный потом благодаря тому негодяю… Он был свободен… свободен наконец… а виновник всех его несчастий находился, по соизволению неба, в Индии. Человек этот, добился того, что военный суд лишил Сердара звания и ордена, что отец его проклял, и вся семья оттолкнула от себя, и вот уже двадцать лет он бродит по всему миру. – И этот человек назывался Уильямом Брауном и был губернатором острова Цейлон. Год тому назад он встретился с ним лицом к лицу и думал, что убил его во время дуэли без свидетелей, но Богу угодно было, чтобы он остался жив, дабы дать возможность бывшей его жертве вырвать у него признание и доказательство его подлого поступка. Вот куда немедленно хотел отправиться Сердар, теперь снова Фредерик Де-Монмор-де-Монморен. Он хотел привезти это доказательство своей сестре, чтобы первое слово, услышанное ею от него, было: «Твой брат был всегда достоин тебя». За час до восхода солнца на берегу озера стоял Оджали с хоудой на спине и ждал, пока маленький отряд кончит свои приготовления к дороге. Сердар брал с собой только Нариндру и Раму, которым Нана Сахиб разрешил сопровождать его. Апатичный принц, помня слова индийцев: «Мы будем биться в первых рядах, но рядом с тобой», предпочел оставить у себя иностранцев. Они не будут приходить каждую минуту и тревожить его покой, а будут хорошо служить ему благодаря его золоту. Не странно ли, что этот человек, проявивший столько мужества во главе восставших сипаев, впал после поражения в полную апатию, присущую, впрочем, всем восточным принцам. Если бы принц не боялся, как смерти, встать на один уровень с париями, он давно уже сдался бы англичанам и поселился бы в одном из дворцов на берегах Ганга, чтобы вести там созерцательную жизнь, какую любят все лишенные трона раджи. В ту минуту, когда отряд уже собирался отправиться в далекий путь к Гоа, чтобы сесть там на «Диану» и ехать в Галле, к Сердару подошел со своими пантерами Рам-Чаудор и попросил его взять его с собой. Сердар хотел сначала отказать, но потом подумал: «Кто знает, что может случиться?» Пантеры уже привыкли к слону, которому Нариндра преподал урок, как вести себя с ними, и весело прыгали вокруг него. Сердар, показывая на пантер, спросил: – Ты можешь заставить их сидеть в хоуде? – Если пожелаешь, Сахиб, – отвечал факир, – это дрессированные животные. Они привыкли повиноваться по одному моему знаку. И, чтобы доказать это, он приказал пантерам прыгнуть на спину слона. Оджали, успокоенный присутствием погонщика, довольно хорошо принял новых для него путешественников. – Закрыть хоуду и в путь! – звучным голосом скомандовал Сердар. Кто может описать радость, наполнявшую его грудь. Двадцать лет ждал он этого часа!.. План его мести давно уже созрел… он был уверен в успехе, несмотря на то, что его ждала борьба с могущественным врагом. Да, наконец, чего нельзя было сделать с такими отважными людьми, как Нариндра и Рама-Модели! Когда маленький отряд взобрался на гору Нухурмур, Сердар остановился. Со всех сторон тянулись холмы и долины, покрытые непроходимыми лесами, и среди них трудно было различить то место, которое вело к их таинственному жилищу в Нухурмуре. – Нет, – сказал он после нескольких минут глубокого размышления, – только измена может открыть это убежище… Я спокойно могу ехать. Повернувшись затем к склону, высившемуся над берегом Индийского океана, волны которого слегка отливали лазурью в первых проблесках пробуждающегося дня, он показал в сторону острова Цейлон и воскликнул: – Теперь ваша очередь, сэр Уильям Браун! Путники и не заметили, спускаясь к берегу, вдоль которого собирались идти до самого Гоа, как из-за пальм выглянула чья-то голова. Это был Кишная, начальник тхагов. Чуть позже, когда путешественники скрылись среди извилин леса, он вышел из-за деревьев, прятавших его. – Хорошо, – сказал он, – Рам-Чаудор с ними, они скоро узнают, что значит доверяться Рам-Чаудору… Ха! Ха! Славную историю он им придумал… Его дочь, прекрасная Аньяма, у тхагов!.. И страшная клятва… Глупцы, они не знают, что тхаги верят только в одну Кали, мрачную богиню, и что для них не существует никаких клятв, кроме тех, которые они произносят над трепещущими внутренностями жертв… Уверенный в том, что его никто не слышит, он со зловещим хохотом воскликнул: – Идите, спешите в пасть волка! Уильям Браун уже предупрежден, что Рам-Чаудор везет ему друзей… Вы будете довольны приемом. – И он повернул в сторону озера Нухурмур. Часть третья РАЗВАЛИНЫ ХРАМОВ КАРЛИ ГЛАВА I Идеи Барбассона и мечты Барнета. – Рыбная ловля. – Зловещие предчувствия. – След человеческой ноги. – Непонятный арест. – Неминуемая смерть. – Заколдованная лодка. В это утро Барбассон был в прекрасном настроении, а Барнет видел все в розовом свете. Отъезд Сердара ничем не нарушил счастья друзей. Можно даже сказать, что он прибавил душевного мира и сердечного спокойствия к той радости жизни, которую одинаково испытывали они оба. Этот человек знатного, по-видимому, происхождения, с изысканными манерами, приветливый, но сдержанный, внушал им почтение. Они чувствовали себя неловко в его присутствии. Его нельзя было похлопать по плечу, обращаться к нему с бесцеремонными шутками, которые позволены между друзьями. Он не был, одним словом, из их общества, и, хотя позволял обращаться с собой просто, что вполне допускалось их нынешним образом жизни и положением, они никогда не могли решиться на это. А между тем нет никого более фамильярного по своей натуре, чем провансалец, и тем более янки. Вот вам пример – ибо ничто так не проясняет мысль, как пример, – одолжите лошадь провансальцу раз, другой, а в третий он скажет: «Какое хорошее животное эта наша лошадь». А янки со второго раза не отдаст вам ее больше, если не забудет отослать вам ее в первый. Теперь, когда Сердар уехал, они становились полными хозяевами пещер, потому что о Нане Сахибе бесполезно было и говорить. Он жил один в приготовленной для него части пещер, курил все время кальян и не стеснял наших авантюристов, которые дали себе слово кататься как сыр в масле во время отсутствия Сердара. Они в тот же день принялись за исполнение своего намерения. Было уже двенадцать часов, а на столе еще стояли остатки десерта. – Скажи, Барнет, – начал Барбассон после вкусного завтрака, который привел его в прекрасное расположение духа, потому что оба несколько злоупотребили бургундским, – скажи мне… у меня много идей, и мне хочется, чтобы ты одобрил их. И он налил себе вторую чашку настоящего мокко. – Как и мне, Барбассон. – Зови меня Мариусом, если хочешь. Как-то задушевней… ты ведь мой друг, не так ли? – Идет, Мариус, – отвечал Барнет с сияющим лицом, – но с одним условием. – С каким? – Чтобы ты звал меня Бобом. Ты мой друг, как и я твой, не правда ли? – И получается, что мы два друга. И приятели расхохотались с тем глупым видом, который бывает с людьми, дошедшими до крайней степени опьянения. – Я говорил тебе, мой милый Мариус, что и у меня в голове скопилась куча проектов, о которых я хотел бы знать твое мнение. – И я, как ты, мой дорогой Боб, – отвечал марселец, – если бы ты мог видеть мои мысли, которыми полна моя голова, их… их, как звезд на небе… Не пройтись ли нам к озеру? Болтая о наших делах, мы используем время, чтобы наловить превосходной форели… недурное начало нашего ужина. – Браво, Мариус! Ты забыл еще, что мы подышим свежим воздухом, полюбуемся прекрасной природой. – Я не знал, что ты поэт, Боб… – Что ты хочешь? Живя в этой норе, разве можно вдохновиться? – Идем… – Сейчас, возьму только карабин и с тобой… – Вот еще, Боб, подожди… никакого оружия, только удочки. – Ты с ума сошел, Мариус? Или на тебя подействовало это превосходное бургундское… – Ни слова больше, не то пожалеешь… Слушай и удивляйся моей проницательности. Что сказал махрат, вернувшись из Бомбея? – Ей-богу, не помню. – Он сказал, – продолжал Барбассон, отчеканивая каждое слово, – что англичане даровали полную амнистию всем иностранцам, участвовавшим в восстании, с условием, что они сложат оружие. – Так что ж, мы ведь не можем сложить его, мы… мы поклялись защищать до самой смерти… – Ну и наивен же ты, мой бедный Боб! Дай мне закончить… И он продолжал поучительным тоном: – Видишь, Боб, надо уметь жить, иначе сделаешься игрушкой обстоятельств, с которыми человек сильный должен уметь справляться. Ясно, что пока Нана Сахиб платит нам, мы не складываем оружия. Но что касается англичан… представь себе, что мы в одно прекрасное утро попадаемся отряду шотландских солдат. Предположим, что они схватят нас. «Что вы делаете?» – говорит нам их начальник. «Мы дышим свежим воздухом», – ответим мы, а так как у нас не будет другого оружия, кроме удочек, нас не имеют права повесить, Боб!.. Если нас обвинят в участии в восстании, мы ответим: «Очень может быть, но мы сложили оружие». Что они скажут на это, раз мы исполнили условие амнистии? Если же у нас найдут револьвер, даже простой кинжал, мы погибли. Первое попавшееся дерево, три метра веревки… и предсказание Барбассон-Барнет-старших исполнится… – Мариус, ты великий человек. – Понимаешь, что таким способом мы сохраняем наше положение у Наны Сахиба и удовлетворяем англичан. – Понимаю… понимаю, что я ребенок в сравнении с тобой. – И потом, разве ты не видишь, что в настоящей ситуации всякая попытка сопротивления была бы абсурдной… нет, клянусь честью, занятная штука: Барнет и Барбассон заключили соглашение и объявили войну Англии. Надо быть очень восторженным, как Сердар, чтобы мечтать о подобных вещах. – Но ты же кричал еще громче меня: «Умрем все до последнего! Взорвем себя и похороним с собой и врагов наших под дымящимися развалинами Нухурмура!» – Ну да, мы люди южные, мы всегда такие, мы горячимся, кричим сильнее других… но мы останавливаемся в тот момент, когда другие только начинают глупить… Ну так как же? Одобряешь ты мою идею? – Превосходно… берем удочки. Друзья вышли и направились к заливу, где находилась лодка. – Стой, – сказал Барбассон, который перебрался первым на борт, – люки закрыты! Черт побрал бы этого Сердара, он не доверяет нам. – Что ты хочешь этим сказать? – Неужели ты не помнишь, что он предупреждал нас не плавать в лодке по озеру, опасаясь шпионов. На случай, если мы не устоим против искушения, он и запер люки. – Это неблагородно с его стороны. – Ага, вспомнил! Там, в задней части лодки, около руля и компаса, есть такая рукоятка, которой можно привести лодку в движение, если только не нарушена электрическая цепь. Вот посмотрим сейчас. При первой же попытке лодка повиновалась… – Мы спасены! – воскликнул провансалец, – у нас будет форель! Лодка быстро вышла из залива, и друзья двинулись прямо на середину озера. Там, на каменистой отмели, встречалась обыкновенно эта чудная рыба. – Я допущу на одну минуту, как и ты, – сказал Барбассон, – что Сердар, посоветовав нам как можно меньше пользоваться лодкой, – это его собственное выражение, – раздумал и вместо того, чтобы довериться нашей осторожности, решил не дать нам вообще возможности пользоваться ею. Неужели в таком случае человек точный и рассудительный оставил бы снаружи рукоятку, включающую машину? Барнет был поражен этим аргументом, однако из упорства ответил: – Простая забывчивость Сердара. Он готовился к отъезду в большой спешке. – Хорошо, пусть будет так! Ничто не доказывает, конечно, что нам угрожает какая-нибудь опасность… Вот мы и на середине озера, я останавливаю лодку… Какую сторону предпочитаешь ты? – Я остаюсь на корме, – отвечал Барнет. – Хорошо, я стану впереди. Но теперь, хочешь ты этого или нет, мы ограничимся первой попавшейся рыбкой и вернемся в пещеры. – Клянусь честью, я тебя не узнаю. – Слушай, Барнет, ты видел меня при осаде Дели и знаешь, что я не отступаю перед опасностью, но ничто так не действует на меня, как неизвестное и таинственное. Почему Сердар запер люки и оставил рукоятку внешнего включения машины? Глупо признаться в этом, но я чувствую сильное беспокойство. Я не знаю, чего только не дал бы, чтобы вернуться в Нухурмур под защиту наших каменных стен. – Полно тебе, лови рыбу и прогони от себя эти мысли, ты и меня заразишь в конце концов. – Барнет, – важным тоном отвечал ему Барбассон, – я уверен, что в природе существуют неуловимые флюиды, предупреждающие иногда об опасностях и катастрофах, совершенно нами непредвиденных. Тот, кто подвергается действию этих флюидов, чувствует себя беспокойным, взволнованным, нервным, не будучи в состоянии объяснить этого, и только когда опасность настигает его, он понимает значение таинственного предупреждения. Ты удивляешься, Барнет, что я, такой всегда спокойный и веселый, так рассуждаю. Я на примере сейчас объясню тебе эту аномалию. Мой дедушка умер от ран, нанесенных ему вором, который за четыре часа до этого спрятался под кроватью, выжидая, пока он и все остальные в доме лягут спать. Бедный старик, протянувший еще два дня после этого, рассказывал, что в этот злосчастный вечер никак не мог уснуть и раз двадцать, не бойся он только показаться смешным, собирался положить кого-нибудь спать в своей комнате, так он боялся… Почему же в тот именно вечер это замечалось, если опасность не испускает специфические флюиды? Сегодня я, как мой дедушка, Барнет, боюсь, не зная чего, и вот этот инстинктивный страх, с которым я не могу справиться, больше всего действует на меня, тем более что именно по моей вине мы не взяли оружия. – Полно, успокойся, Барбассон, – отвечал Барнет, сильно взволнованный рассказом, – забросим раз-два удочку и вернемся домой. Направляясь к носовой части лодки, Барбассон вдруг остановился и пронзительно вскрикнул. – В чем дело? – спросил Барнет, оставляя удочку и подбегая к нему. – Смотри! – отвечал ему товарищ, бледный как смерть. И он пальцем указал на палубу. Янки наклонился, чтобы лучше видеть, и, в свою очередь, вскрикнул от удивления. У самого края на досках спардека он увидел ясный отпечаток человеческой ноги, мокрый еще и покрытый песком. – Видишь, – продолжал Барбассон, – кто-то приходил сюда уже после отъезда Сердара, за несколько минут до нашего прихода. Этот мелкий песок из залива, я узнаю его, и несмотря на то, что солнце с тех пор, как мы плывем, жжет палубу, след еще не высох. Кто мог оставить этот отпечаток? Не Сами… он не выходил с утра, след ноги вдвое больше, чем у него. – Едем домой! – оборвал его Барнет, побледневший вдруг, как и его товарищ. – Я не беспокоился бы так, будь с нами револьверы автоматические и карабины Кольта! Впрочем, если на нас нападут, то не здесь, на озере, а потому скорее в Нухурмур! Кто знает, быть может, мы там нужны. – Едем! Лучшего мы в нашем состоянии не придумаем. Все наши страхи были основаны на пустяках, не будь у нас перед глазами этого таинственного следа. – Особенно, мой милый Барбассон, если сопоставить его с другим фактом, – закрытием люков. Но двое мужчин еще не достигли предела своего удивления. Не успел Барбассон взяться за внешний рычаг включения машины, как его бледное до сих пор лицо побагровело, и он едва не упал навзничь, как от молниеносного апоплексического удара. Барнет, ничего не понимавший, бросился к нему на помощь и поддержал его, говоря: – Ради Бога, что с тобой?.. Полно, Барбассон, я не узнаю тебя, верни себе обычное хладнокровие! Несчастный от волнения не мог произнести ни слова и делал умоляющие жесты, прося замолчать. Но Барнет продолжал пилить его до тех пор, пока его товарищ, к которому вернулся дар речи, не сказал глухим голосом: – Молчи ты, ради Бога! Ты не понимаешь, что мы погибли и твои проповеди раздражают меня, а не успокаивают. – Погибли! – пролепетал Барнет. – Погибли? Что ты хочешь сказать? – Смотри! – сказал Барбассон, пришедший в себя. Он одним пальцем ударил по рукоятке, включающей машину, которая тотчас же свободно завертелась, не останавливаясь. – Ну? – спросил, все еще ничего не понимавший, Барнет. – Рукоятка соскочила со сцепления при первом моем движении и теперь не имеет никакой связи с машиной, а раз она не работает, то и винт не вращается. Мы находимся в десяти километрах от берега, но не можем двинуться к нему, а потому обречены на смерть от голода посередине озера. На этот раз дрожь неподдельного страха пробежала по телу Барнета, который еле мог пролепетать: – Неужели это правда? – Убедись сам. Американец взял рукоятку. Она без всякого сопротивления повернулась вправо и влево, как это бывает с зубчатыми колесами механизма, которые не зацепляют друг друга. С отчаянием выпустил он ее из рук, и от бессилия слезы заструились по его лицу. Что касается Барбассона, он сразу изменился и стал другим человеком. Как только неведомая опасность, подсказанная предчувствием, открылась ему, он вновь обрел прежнее хладнокровие и энергию. – Полно, Барнет! – сказал он товарищу. – Будем мужчинами, мужайся! Теперь моя очередь уговаривать тебя не падать духом. Обсудим все вместе и что-нибудь придумаем… мы не может умереть, покинутые всеми. Самое ужасное в их положении было то, что всего в нескольких километрах от них был берег, покрытый приветливым зеленым лесом. Как горько сожалели они теперь, что в молодости не научились плавать!.. И ничего кругом, что могло бы помочь им держаться на воде. Лодка вся была сделана из железа. И не было абсолютно никакой возможности без инструментов снять болты с закрытых люков, чтобы проникнуть внутрь и исправить поломку. – Если бы Сердар был здесь! – О, да! – сказал Барбассон. – Будь он по крайней мере в пещерах… стоило бы ему заметить, что мы не возвращаемся, он навел бы свой морской бинокль на озеро, и одного взгляда ему было бы достаточно, чтобы понять наше положение… – Да, – вздохнул Барнет, – он уехал недели на две по крайней мере… Будь у нас еще провизия в ожидании его приезда… Последние слова заставили Барбассона задуматься. – Правда, – бормотал он про себя, – провизия, будь у нас только провизия!.. Мысль, как молния, осветила его… В несколько секунд лицо его преобразилось, и он принялся смеяться, хлопая в ладоши. Барнет подумал, что он помешался. – Бедный друг!.. Бедный Мариус!.. – сказал он с состраданием. – Что ты там говоришь?.. Не думаешь ли, что я потерял рассудок? «Не надо ему противоречить, – подумал Барнет. – Я много раз слышал, что «их» не следует раздражать»: Последние слова он невольно произнес вслух. – Кого «их»? – спросил Барбассон. – Объяснишь ты мне или нет?.. «Сумасшедших», не так ли? Ага! Ты считаешь меня сумасшедшим. – Нет, нет, мой друг! – прервал его испуганный Барнет. – Успокойся, взгляни, как все мирно вокруг нас, природа, кажется, спит под покровом голубого неба. – К черту этого болвана! – воскликнул Барбассон, хохоча во все горло. – Он воображает, что я не понимаю, что говорю… Да выслушай ты меня! Я нашел способ прожить до возвращения Сердара. – Ты нашел… ты? – Ну! Озеро утолит нашу жажду, оно и накормит нас! А прекрасная форель, о которой ты мечтал? Наживки хватит на несколько месяцев… слава Богу! Мы спасены! – Придется есть рыбу сырой. – Придумать надо было, а ты только одно и отвечаешь мне: «придется есть сырой!». – Хватит, не сердись, я только констатирую факт. – Не будем терять времени… я чувствую уже пустоту в желудке… что, если мы займемся обедом? – Лучше этого мы ничего не можем сделать. И оба принялись хохотать, сами не зная чему. – Мы будем знамениты, Барнет! – воскликнул Барбассон. – Подумай только, мы будем жить в одиночестве в течение двух недель, месяца, на этой лодке. Нас назовут «Робинзонами в лодке». Ты будешь моим Пятницей, и в один прекрасный день я опишу нашу историю. К провансальцу вернулась обычная веселость, а вместе с ней и неистощимый юмор. Барнет, не считавший обжорство смертным грехом и не приходивший в восторг от такой примитивной пищи, заразился, однако, веселостью друга… Но неожиданности на этом не кончились, и этот день готовил им более страшное и совершенно непредвиденное. Одному из них, увы! не суждено было увидеть восход солнца на следующий день. Друзья вновь закинули свои удочки и, устремив взгляд на поплавок, с тревогой и нетерпением ждали, кому из них первому повезет. – Скажи, Барбассон, – заговорил Барнет спустя минуту, – а что, если не клюнет? – Шутишь ты… наживка приготовлена мною по всем правилам искусства… secundum arte! [53] – Если ты будешь говорить на провансальском наречии, я заговорю тогда по-английски… – Как ты глуп! Это воспоминание о колледже. – Так ты был в колледже? – Да, до шестнадцати лет. В Ахене находился небольшой факультет, устроенный специально для приема провансальцев. И там я не прошел на степень бакалавра. Это было целое событие. За все тридцать лет впервые отказали в приеме и ни какому-нибудь парижанину, выдававшему себя за провансальца, но, не имея его акцента, разоблаченному, а мне, уроженцу Марселя… это было слишком и едва не подняло целую революцию на Канебьере. Хотел идти целой толпой на Ахен… но дело уладилось, экзаменаторы обещали не делать этого больше. – И тебя приняли? – Нет!.. Отец-Барбассон якобы нечаянным образом уронил на ту часть моего тела, что пониже спины, пучок веревок, и я убежал из отцовского дома, чтобы никогда не вернуться. – Ну, а я, – отвечал Барнет, – никогда не ходил в колледж и не умел ни читать, ни писать, когда дебютировал в роли учителя. – Скажи, пожалуйста! Да вы там еще ученее, чем мы в Марселе! – Нет, видишь… надо было жить чем-нибудь, я и взял место директора сельской школы в Арканзасе. – Как же ты справился? – Я заставил больших учить маленьких, а сам слушал и учился. Недели через три я умел читать и писать. Месяца через два я с помощью книг давал уроки, как и другие. – Ах, Барнет, как освежают сердце воспоминания прошлого! Ничто другое, как рыбалка, не вызывает так на откровения… Мне кажется, что леска – это проводник, по которому… стой, клюет! Внимание, Барнет, хватит болтать. Ловким движением руки, как настоящий профессионал, Барбассон подсек рыбу и затем вытащил ее не сразу, как это попытался бы сделать новичок, а потянул медленно, еле заметно, и не мог удержаться от крика торжества, когда над водой показалась чудная форель в пять-шесть фунтов. Подхватить ее сеткой и поднять на борт – было делом одной секунды. Это была превосходная рыба, с розоватой чешуей, темно-красной кожей, того нежного цвета, который так ценят гурманы. Барнет вздохнул с сожалением. – Вспомнил масло и приправы… дьявольский обжора! – сказал Барбассон и вслед за этим крикнул своему другу: – Смотри за своей удочкой… уже клюнула и тащит поплавок под лодку. Но заблуждение длилось недолго. Он остановился, выпучил глаза, раскрыл рот, и все лицо его приняло глупое выражение… Лодка двигалась. Медленно, почти незаметно, но двигалась, и это движение, приближая ее к поплавку, заставило Барбассона думать, что поплавок, наоборот, двигался к ней, увлекаемый рыбой. – Не шути только, Барнет, пожалуйста… она действительно движется? – пролепетал несчастный, близкий на этот раз к настоящему сумасшествию. Барнет был не в состоянии отвечать. Он хотел крикнуть, но звук застрял у него в горле… Замахав руками в воздухе, он тяжело рухнул на палубу. Падение друга привело Барбассона в себя. Инстинктивно он бросился к нему на помощь и, не понимая, что делает, окатил его холодной водой. Барнет пришел в сознание. Озираясь вокруг, он пробормотал: – Это дьявол… Барбассон… дьявол преследует нас! Слова эти во всех других случаях заставили бы провансальца расхохотаться, но в эту минуту он старался хоть как-нибудь собраться с мыслями. Перед глазами был неопровержимый факт: лодка двигалась. Скорость ее постепенно увеличивалась, и винт все сильнее шумел в воде, оставляя позади себя длинную полосу пены… – Слушай, Барнет, – сказал он наконец, – мы живем, однако, не в стране фей… будем рассуждать просто, как будто мы с тобой не в лодке, а видим ее, стоя на берегу. Что сказали бы мы? – Да, что сказали бы мы? – Мы сказали бы, Барнет, что если она движется, то ее кто-то двигает. – Ты думаешь, мы сказали бы это? – Да, думаю… Помочи себе еще голову холодной водой, это тебе необходимо… так… лучше тебе? – Да, как будто начинает… – Так вот, почему здесь, на борту, мы не можем прийти к тому же выводу, как и на земле? Один или два человека забрались в лодку, и отпечаток ноги одного мы видели на палубе. Они заметили, что мы идем, и, не имея возможности или желания выйти оттуда, закрыли люк. Теперь же, так как им не нравится долгое пребывание в трюме, раз мы наверху, они подгоняют лодку к берегу, чтобы мы могли сойти на землю и уйти, потому что мы без оружия, а затем и сами они сделают то же самое, если захотят. – Да, если захотят, а если не захотят? – Что же им делать иначе, не могут же они унести лодку в кармане… мы всегда найдем ее. – А если это англичане? – Ну, мы сложили оружие, поступили по правилам, и моя предосторожность спасет нас. – Ты, быть может, прав… – Впрочем, мы скоро узнаем, в чем дело. Лодка приближается к берегу, будь готов следовать за мной и работать ногами. – О! Я был преподавателем гимнастики в атенеуме [54] в Цинциннати. – Ты перепробовал все специальности? – И много еще чего другого, – отвечал янки, которому эти объяснения вернули обычную самоуверенность. – Внимание, наступает время прыгать! – воскликнул Барбассон, становясь ногою на планшир и готовясь к прыжку. Лодка ткнулась в берег. Друзья одновременно прыгнули вперед и упали на землю. – Теперь удирать, и поскорее, – крикнул провансалец, быстро вскакивая на ноги. Не успел он произнести этих слов, как из-за кустов выскочило человек двадцать индийцев. Нападающие окружили друзей, повалили на песок и связали веревками из волокон кокосовой пальмы. Затем, привязав их к бамбуковым палкам, понесли бегом, как носильщики носят паланкины [55] . Все это случилось так быстро, что они не успели заметить, как из люка лодки вылез торжествующий Кишная и бегом последовал за уносившими их индийцами. ГЛАВА II Пленники тхагов. – Развалины Карло. – Предложение Кишнаи. – Попытки бегства. – Подземный ход. – В поисках выхода. – Безнадежно застрявшие. – Барнет съеден шакалами. – Бегство Барбассона. – Отъезд на Цейлон. Дьявольское воображение Кишнаи было неистощимо в изобретении разных хитростей. Вот уже сорок восемь часов, как он скрывался на берегах озера, поджидая случай похитить хотя бы одного жителя Нухурмура. Несмотря на тщательные поиски, он никак не мог найти вход в таинственное жилище, скрытое среди кустов и деревьев. Но все произошло, как он хотел. Он один добился успеха там, где все шпионы и полиция вице-короля и губернатора Цейлона вынуждены были признать свое бессилие. Рам-Чаудор, его зять, скоро должен был передать сэру Уильяму Брауну его смертельного врага, Сердара. «Диана» сама станет под пушки броненосца, ожидающего ее на рейде Галле. Сам же Кишная, не подвергаясь опасности, дня через два-три захватит Нану Сахиба. В Нухурмуре не оставалось больше никого, чтобы защитить принца, а от своих двух пленников он узнает, как пробраться к Нане. Начальник душителей надеялся не добром, так силой получить необходимые сведения. Таким образом он отбивал у капитана Максуэла почет и богатство, звание раджи и миллионную премию. В двадцати километрах от Нухурмура, в одном из горных отрогов находились знаменитые подземные храмы Карли [56] , высеченные в скалах в эпоху, которая теряется во тьме веков. Большое количество залов, комнат, проходов и других подземных помещений было высечено в цельной породе. В прежние времена они служили пристанищем кающимся грешникам, а факиры, уединяясь там, долгие годы готовились для выступлений перед толпой в дни религиозных празднеств. Места эти, окруженные джунглями, посещаются, по словам индийцев, душами мертвых, которые, не найдя помилования Индры, судьи ада [57] , ждут в этих пустынных местах того часа, когда им будет разрешено начать в теле самых низких животных новый ряд перерождений, предшествующих человеческому образу, который они потеряли за свои преступления. Тут же каждую ночь бродили ракшасы, наги, супарны, вампиры, которые заманивали путешественников в ловушку и пожирали их трупы. Здесь, изгнанные из всех обитаемых центров, поселились тхаги, защищенные суеверием туземцев, боящихся этих проклятых мест. Они надеялись, что в такой глухомани никто не помещает им совершать кровавые таинства приближающейся пуджи. Вот сюда-то и принесли Барбассона и Барнета. Их развязали и бросили в одно из подземелий. Попасть в него можно было только через высеченный в камне длинный коридор. Он был настолько узким, что двигаться в нем можно было только согнувшись. В самом конце коридор был забаррикадирован деревянными столбами, которые свободно снимались и ставились в специальные пазы, вытесанные в камне. В соседних подземных помещениях находились молодые юноши и девушки от двенадцати до четырнадцати лет, украденные тхагами и предназначавшиеся для жертвоприношения на алтарь богини. Взрослых они приносили в жертву только в тех случаях, когда не находили молодых. В продолжение пути, пока носильщики тащили их, Барбассон и Барнет не могли обменяться ни одним словом, зато имели достаточно времени, чтобы прийти в себя от потрясения. С ними, по приказанию Кишнаи, обращались хорошо и поэтому сейчас же принесли рис и курицу, разные фрукты, сладости и малабарские пирожки, свежую воду, пальмовое вино и рисовую водку. Настоящее пиршество! Начальник тхагов неспроста поступал таким образом. Он хотел подкупить пленников хорошим обращением. – Ну, Барнет, – сказал Барбассон, когда они остались одни, – как ты находишь наше положение? – Я нахожу, что идея идти ловить рыбу в озере была превосходная. – Ты, пожалуй, думаешь, что я причиной всего этого? – Нет, я только констатирую факт. – Ты всегда констатируешь, ты… Если ты будешь говорить со мной таким тоном, то, черт меня возьми, выворачивайся тогда сам, как можешь. – А ты? – О! Меня не будет здесь завтра утром. – Слушай, Барбассон! Ты вспыхиваешь как порох. Тебе ничего нельзя сказать, ты сейчас же начинаешь сердиться. – Нет, я только констатирую. – Ты сердишься… хватит, Барбассончик! – Ага! Теперь Барбассончик. – Что же я тебе сказал, наконец? – Ладно, не будем говорить об этом, если ты раскаиваешься. Ты знаешь, в чьих руках мы находимся? – Да, нас похитили проклятые тхаги. – Догадываешься ли ты, с какими целями? – Это ясно, они хотят выдать нас англичанам. – Нас? Отсутствием тщеславия ты, как янки, не страдаешь. – Но миллион… – Предложен за поимку Сердара и Наны Сахиба. Что касается нас, мой бедный Боб, то англичане не дадут и тридцати пяти су за нашу шкуру. – Ты прав, быть может. – Тут нет «быть может»… я прав. – Зачем же они взяли нас, а не их? – Но, прусская твоя голова… – Благодарю. – Не за что, я хотел сказать, глупая голова… Так вот, Боб. Все очень просто. Во-первых, двумя защитниками в Нухурмуре будет меньше, и, во-вторых, этот негодяй Кишная хочет узнать, каким образом туда попадают. Вот тебе и все хитрости. – Должен признаться, ты умнее меня и… – Тс! Идут! Если это Кишная, то ты, ради Бога, молчи, дай мне самому прощупать его хорошенько. Ты ведь натворишь одних только глупостей. Если будешь слушать меня, мы сегодня ночью удерем отсюда. Он не успел больше прибавить ни слова. В подземелье показался индиец, которого в мерцающем свете коптившей лампы они не сразу узнали. Это был Кишная. – Привет вам, господа иностранцы, – сказал он слащавым голосом, приближаясь к ним. – Господа! Господа! – пробормотал про себя Барнет. – Болтай, лицемер! Не знаю, что удерживает меня, чтобы не раздавить тебя, как клопа. – Что говорит твой друг? – спросил индиец Барбассона. – Он говорит: да пошлет Небо долгие дни, наполненные миром и благоденствием, сыну твоего отца. – Да низведет это Кали и на вашу голову, – отвечал Кишная. – Догадываются ли господа иностранцы, зачем я пригласил их посетить меня здесь? – Пригласил… пригласил! – проворчал Барнет, не желая принять это слово. – Твой друг опять сказал что-то? – спросил тхаг. – Он говорит, что давно хотел познакомиться с тобою. – Мы виделись уже на Цейлоне. – Да, но не так близко… Однако он сохранил воспоминание о тебе. Барнет задыхался от ярости, но он обещал молчать, а поэтому сдерживал себя, сказав и без того уже много. – Раз вы так настроены, мы, значит, договоримся с вами. Я попрошу немного. Я хотел бы лишь посетить Нану Сахиба в Нухурмуре, а так как принц меня не знает, мне пришла счастливая мысль, что вы проведете меня к нему. – Ты не мог придумать лучше, мы – его друзья, – отвечал в тон ему провансалец. – Хочешь, чтобы мы представили тебя Сердару? – Сердара нет в Нухурмуре, он уехал на Цейлон. – А, ты знаешь… – Да, я знаю, что он отправился с приветствием к сэру Уильяму Брауну. Я сегодня же ночью дам знать ему об этом через своего курьера, который на шесть часов опередит Сердара, чтобы его превосходительство успел приготовить достойный прием. Я так заинтересовался этим, что приказал своему зятю, Рам-Чаудору, сопровождать Сердара. «О, негодяй!» – подумали Барнет и Барбассон, понявшие ужасный смысл, скрывающийся под этой холодной насмешкой. – Сердар погиб! – прошептал Барнет с горечью. – Пока еще нет, – сказал ему Барбассон. – Сердара не так просто убить. – Что вы там говорите? – спросил Кишная. – Мы советуемся с моим другом, можем ли мы взять на себя честь представить тебя Нане. – И что вы решили? – Мы достаточно близки с принцем и можем вас познакомить. – Я ничего другого и не ожидал. «Эти люди смеются надо мной, – думал Кишная, – но я сейчас дам им понять, до чего могут довести их шутки, если они зайдут слишком далеко». И он продолжал: – Я должен сообщить вам то, что сказал сегодня утром, в тишине храма, оракул, говоривший от имени богини Кали: «Если Нана Сахиб откажется принять моего посланника, то я повелеваю, чтобы двух охотников, избранных в проводники к принцу, в ту же ночь принесли мне в жертву на алтаре». – Хитра она, эта богиня, – сказал Барбассон Барнету. – Не задушить ли нам этого старого мошенника? – отвечал Барнет. – Что это даст? Нас изрубят его товарищи. – Смерть за смерть, но я буду счастлив собственными руками свернуть шею этому мерзавцу. – Но мы еще не умерли, Барнет! Предоставь мне действовать. – Поняли? – спросил Кишная. – Отлично! Я сейчас передам другу слова оракула великой богини… он не совсем хорошо понял их. – Я должен отложить свой визит до завтрашнего вечера, мы должны всю ночь проводить в молитвах. Значит, решено: вы проводите меня в Нухурмур, пройдете со мной к тому месту, где принц спит, – будить его не надо, я беру это на себя, – и только тогда вам будет разрешено или остаться в пещерах, или идти куда захотите. До завтра… не сердитесь, что я предлагаю вам продолжить пользоваться моим гостеприимством. – Мы согласны, – отвечал Барбассон. – Очень счастлив, что у вас такие добрые намерения. Если вам нужно что-нибудь на сегодняшнюю ночь, скажите. – Благодарим, мы падаем от усталости и желаем, чтобы нам не мешали отдыхать. – Все будет по вашему желанию. Да пошлет Сома, бог сна, хорошие вам предзнаменования. Когда он вышел, Барбассон придвинулся поближе к своему товарищу и сказал: – Барнет, шутки в сторону. Люди смотрят на нас, как на авантюристов. Мы не стоим, конечно, многого, но у нас свои понятия о чести, и мы сохраним их. Мы сражались направо и налево за тех, кто нам платил. Мы играли в Азии роль средневековых кондотьеров, но мы никогда не изменяли тем, кому клялись служить. Мы солдаты не без упрека, но мы не рыцари больших дорог, а потому ты понял, что я смеялся над этим хвастуном Кишнаей и что мы с тобой никогда не приведем тхагов в Нухурмур. – Никогда! Лучше двадцать раз умереть. – Но это не все… Ты слышал, что этот мошенник говорил о Сердаре. Засада устроена, и он попадет туда еще вернее нашего, а потому ты знаешь, он погиб. – Как не знать, God bless me! Мы вместе были приговорены к смерти на Цейлоне и без Рама-Модели были бы казнены. Заклинатель вовремя явился со своим Оджали, чтобы спасти нас… мы уже шли на виселицу. – Я знаю… Я на другой же день принял вас на борт «Дианы». Вот на основании этого приговора губернатор Цейлона и прикажет повесить Сердара, если мы не найдем средства спасти его. – Ты забываешь, что мы пленники и что прежде нам самим надо найти средство выйти отсюда. – В нашем распоряжении целая ночь. Если нам удастся бежать, мы возьмем двух лошадей и во весь карьер понесемся в Гоа, чтобы прибыть туда раньше, чем Сердар покинет порт. – Сомневаюсь… ты знаешь быстроту его действий, когда он принял решение. – Да, но я сомневаюсь, чтобы «Диана» была готова сразу выйти в открытое море. Сива-Томби-Модели, брат заклинателя, исполняющий у меня обязанности старшего помощника и командующий в мое отсутствие шхуной, просил у меня несколько дней тому назад разрешения начать ремонт котлов. Будем надеяться, что работа эта не закончена и на сутки задержит Сердара. Это все, что нам нужно, чтобы поспеть вовремя. Ты знаешь, у Анандраена из Велура всегда стоят четыре лошади наготове. – Я готов на все, когда речь идет о Сердаре, но мне кажется, нам трудно будет выйти отсюда до завтрашнего вечера. Только притворившись, что мы согласны проводить Кишнаю, нам удастся улучить счастливую минутку и бежать… И все-таки будет поздно. – Вот почему нам надо удирать сегодня ночью. – Ты так говоришь, как будто нам достаточно открыть дверь и сказать «до свидания» хозяевам. Хотя бы у нас еще было оружие, мы могли бы попытаться вырваться отсюда, но у нас ничего нет. – У тебя сегодня мрачные мысли. – Будут поневоле… а еще, вот что я тебе скажу. Я, как и ты утром, полон каких-то мрачных предчувствий. Мне кажется, что сегодня моя последняя ночь, последнее ночное бдение приговоренного к смерти, как в старину, когда их клали в гроб, окруженный свечами… Как и они, я не увижу завтра восходящего солнца. – Что заставляет тебя предполагать это? – Должен сознаться, что сейчас непосредственно ничто. Хотя Кишная выполнит свое обещание, если мы не сдержим слова, которое ты дал ему в шутку. Но ты же сам говорил, что мы способны предчувствовать опасность. Ну, так вот, я чувствую свою гибель. Больше всего меня поражает то, что никогда и ни при каких опасностях, с которыми я встречался лицом к лицу, не ощущал того, что испытываю теперь. – Ты не отдаешь себе отчета, но всему виной наш предыдущий мистико-философский разговор. – Нет, нет! Я знаю, что сознательно отношусь ко всему… Представь себе, Барбассон, – тут Барнет понизил голос, словно боялся его звучания, – представь, у меня по временам бывают галлюцинации. Я вижу себя в таком же точно месте, где на меня со всех сторон набрасываются нечистые твари и пожирают живым. Это продолжается всего несколько секунд, но это ужасно… Как я ни стараюсь прогнать от себя страшное видение, стоит только мне пробыть минуту без движения или не говорить ничего, как глаза мои закрываются против воли и кошмар начинается снова. – Перестань! Галлюцинации являются следствием сегодняшних волнений и физической усталости. Эти скоты так крепко стянули веревки, что руки и ноги у нас совсем онемели. Хватит! Вставай, осмотрим хорошенько нашу тюрьму. Это рассеет твои мрачные мысли. Место, где находились друзья, походило на склеп, высеченный в скале. Верхняя часть стены с правой стороны была выложена кирпичом, который от времени потрескался местами и свалился вниз. Корни деревьев, пробивавшиеся сквозь трещины, показывали, что место это находится недалеко от поверхности земли. Но нужны были инструменты, чтобы прорыть себе путь, да и то еще неизвестно, каков будет результат. Они продолжали разведку. В глубине подземелья обвал был сильнее, чем в других местах, и, когда наши друзья приблизились к нему, они увидели вдруг, как какое-то животное промелькнуло мимо них с быстротою молнии и скрылось позади этого обвала. Барбассон узнал в нем шакала. Они прошли по другую сторону обвала и увидели четырехугольное отверстие, какое делают для спуска подземных вод. Часть его была завалена кирпичами обвалившейся стены, и трудно было определить его размеры. Они принялись разбирать эти кирпичи. По мере того как продвигалась работа, волнение их все более усиливалось, и они вынуждены были останавливаться из-за судорог в руках. – Если бы она была достаточно широка! – сказал Барбассон своему другу, и они с лихорадочной быстротой снова принялись за работу. Когда отверстие было совершенно освобождено от кирпичей, они увидели, к своему невыразимому счастью, что его размеры позволяют человеку их комплекции ползком пробраться по нему. Несколько минут они спорили, кому лезть первым. Барбассон находил этот вопрос неважным, но Барнет заметил, что он сам должен лезть первым, потому что толще, и если застрянет, то Барбассон, находясь сзади, сможет вытащить его. Барнет поэтому полез первым, а за ним уже его товарищ. Так проползли они, по мнению Барбассона, метров пятьдесят, и без всяких при этом затруднений, потому что размеры хода не менялись, и он был выложен каменными плитами. Затем ход делал поворот под прямым углом, и Барнет, найдя его не менее широким, после бесчисленных усилий протиснулся в него. Но не прополз он и одного метра, как услышал глухой шум, и вслед за этим несколько кирпичей и комков земли упали ему на ноги. Эта часть прохода, подточенная сыростью и потревоженная Барнетом, обвалилась и лишила друзей всякой надежды вернуться обратно. Барбассон прополз назад на метр, чтобы убедиться в этом, и наткнулся на плотную массу земли и кирпичей. Оставалось теперь собраться с силами и во что бы то ни стало добраться до выхода. В противном случае их ждала ужасная смерть. Кто мог услышать их на таком расстоянии, которое они уже проползли! Стены, выложенные камнем, скоро кончились, и у тоннеля, служившего для стока воды во время сезона дождей, теперь были земляные стены с неровностями на каждом шагу. Друзья ползли теперь по каким-то ямам, прорытым водой, или, наоборот, попадали на такие участки, где им приходилось протискиваться с невероятными усилиями. Кроме этого, каждую минуту Барнет слышал впереди какое-то странное шуршание, сопровождаемое тоненькими вскрикиваниями. Все это заставляло его вздрагивать и приводило в неописуемый ужас, который он никак не мог побороть. Целое сборище нечистых животных избрали своим убежищем эти сырые места, где они могли рыть себе норы и устраивать гнезда. Жирные крысы, вонючие мангусты выбегали, застигнутые врасплох, из своих нор и скользили мимо, задевая его лицо. Несчастный двигался вперед, хлопая руками направо и налево, чтобы спугнуть зловонных обитателей подземелья и заставить их убежать подальше от себя. Из всех нор доносились острые запахи, вызывавшие невыносимое отвращение. Воспользовавшись тем, что попал наконец в такое место, где можно было свободно двигаться, он остановился и сказал Барбассону, что хочет немного отдохнуть. – Мне кажется, что мы никогда не выберемся отсюда, – сказал с отчаянием Барнет. Барбассон понял, что во что бы то ни стало надо помешать своему другу предаваться зловещим предчувствиям. – Полно, – сказал он, – подумай, что Сердар погибнет без нас… еще одно усилие, последнее. И они поползли дальше. Ход шел теперь наклонно и с каждой минутой становился все круче. Провансалец поспешил заметить своему другу, что это признак приближения их к выходу… Зловещих обитателей подземного хода становилось все больше. Вдруг голова Барбассона стукнулась о ноги товарища, которые судорожно ерзали по земле, но ни на дюйм не продвигались вперед. – Что случилось? – спросил провансалец. Несчастный Барнет отвечал сдавленным голосом, еле достигавшим Барбассона. – Я застрял… здесь слишком тесно, я не могу двинуться вперед. Наступила очередь Барбассона прийти в отчаяние. – Мужайся! – крикнул он. – Соберись с силами! – Я сделал все, что в человеческих силах… я только сильнее застрял между стенами… я попробую двинуться назад… вернемся обратно. Неужели придется умереть здесь? Ужасно! Кровь Барбассона застыла в жилах – он один знал весь ужас их положения. Барнет был еще относительно спокоен, он думал, что возвращение возможно. Но Барбассон знал, что узкий подземный ход сделался непроходимым… О! Что он чувствовал! – Барнет, – крикнул он в приступе бессильного бешенства, – копай землю ногтями, зубами, но ради всего, что есть святого, двигайся вперед, несчастный, вперед! Это необходимо… проход позади нас обрушился. От этих слов Барнет страшно закричал и, почти обезумев от страха, собрав все остатки сил и упершись ногами в стены, напряг свое тело в нечеловеческом усилии… Но добился он этим только того, что продвинулся на несколько сантиметров, и затем остановился неподвижный, сломленный, бездыханный… отныне ему не оставалось ничего другого, как ждать смерти. – Вперед! Вперед! – взвыл Барбассон в безумном возбуждении. – Я не хочу умирать тут… Вперед, несчастный, или я убью тебя. В подкрепление слов он принялся бить кулаками по ногам своего друга и царапать их ногтями. – Мне больно!.. – простонал янки слабеющим голосом. Эти слова, произнесенные тоном ребенка, которого мучают, внезапно успокоили провансальца. Почувствовав стыд, он заплакал… В этот момент он услышал, как друг его закричал нечеловеческим голосом: – Тащи меня на себя! Барбассон, спаси меня! Спаси!.. Змея! Змея! Как не подумали об этой опасности несчастные, прежде чем отправиться в подземный ход? В Индии редкий водосток под дорогами, в полях не служит убежищем для этих тварей, а здесь в развалинах… Змеи, а их были тысячи на пути Барнета, бежали от него, испуганные шумом, но там в углу, которого янки не видел, в нескольких футах от его головы, притаилась кобра со своими детенышами… Разбуженная шумом, она вылезла из своей сырой и грязной норы и бросилась, шипя от злобы, вперед… На этот раз все было кончено, и бедный Барнет погиб. Исполнилось его собственное предсказание, ему не суждено было увидеть восход солнца на следующий день. Одним прыжком достигла кобра несчастного, обвилась вокруг шеи и с бешенством принялась кусать щеки, нос, губы, всюду, куда могла укусить ее зловонная пасть… Несчастный орал в этих страшных объятиях, открывая рот и пытаясь, в свою очередь, разорвать гадину. Но усилия его продолжались недолго. Крики постепенно слабели, яд неотразимо действовал… Всего три минуты продолжалась ужасная сцена… и все стихло… Барнет был мертв. Барбассон потерял сознание. Когда через два часа он пришел в себя, подземелье было наполнено какими-то странными звуками, глухим ворчанием, тявканием, прерываемым пронзительными криками и страшным щелканьем зубов. Можно было подумать, что здесь собрались хищники и стучат челюстями, разгрызая кости. Ошибиться было нельзя – шакалы пожирали труп умершего… Он прислушался… Судя по крикам шакалов, они были далеко от него… Отрывая мясо кусок за куском, им удалось освободить свою жертву из тисков и вытащить ее наружу. Барбассон убедился в этом, постепенно и осторожно продвигаясь вперед. Узкий проход, через который не мог протиснуться Барнет из-за своей тучности, для него, сухощавого и мускулистого, не представлял трудностей, и он пополз с быстротою, на какую был способен. Менее чем через двадцать метров он увидел мерцающие на небе звезды. Перед ним была свобода! Несчастный Барнет погиб у самого выхода. В один миг Барбассон вскочил на ноги, и испуганные шакалы с громким тявканьем разбежались по кустам. Он кинулся к месту их пиршества, в надежде отнять у прожорливых тварей остатки своего друга, но ничего не нашел там, – животные унесли в джунгли все до последнего куска. Как безумный, он бросился в сторону Велура, находившегося в десяти милях оттуда, на окраине равнины, где начинались первые отроги Нухурмура. Еще не показалось солнце, когда он постучался в дверь Анандраена, члена общества «Духи вод», который тайно выполнял все поручения обитателей Нухурмура. – Кто там? – спросил индиец, не открывая двери. – Отвори поскорее, это я, Барбассон. – Пароль? – Ах да, – воскликнул наш герой, – я и позабыл: «Мысль Нары [58] носится над водами». – Войди! – сказал индиец, открывая дверь. – Скорей, скорей! Лошадь! – крикнул Барбассон. – Речь идет о жизни Сердара. Спокойно, не волнуясь, индиец вынул серебряный свисток, и на его свист мгновенно явился молодой метис. – Куда ты хочешь ехать? – спросил Анандраен. – В Гоа. – Как быстро ты хочешь быть там? – По возможности скорее. – Оседлай Нагура, – приказал он метису. Затем он обратился к провансальцу, называя его тем именем, которое было известно индийцам. – Случилось несчастье, Шейк-Тоффель? Сами приходил вчера вечером из Нухурмура и спрашивал меня, не видел ли я тебя с Барнетом. – Барнет умер. Индиец не повел бровью и только спросил: – А Сердар? – Сердара ждет не лучшее, если я не попаду в Гоа до его отъезда. Уильям Браун, губернатор, предупрежден о его прибытии, и наш друг рискует угодить в засаду. – Надо увидеть его раньше, чем он попадет в Галле, даже если ты не застанешь его в Гоа. – Как же догнать «Диану»? – Найми яхту. – Найду ли в Гоа? – Найдешь. – Где? Я никого не знаю. Анандраен тут же начертал чье-то имя на пальмовом листе, и Барбассон прочитал: – Ковинда-Шетти. – Это местный судовладелец, – продолжал индиец, – член нашего общества на португальской территории. В эту минуту привели Нагура, чудесную лошадь с острова Суматры. Она была достойна занимать место в конюшнях раджи. – Прощай, Анандраен, – сказал провансалец, вскакивая в седло. – Прощай, Шейк-Тоффель! – Чуть не позабыл! – воскликнул Барбассон. – Предупреди в Нухурмуре, что их ждет посещение тхагов. Пусть ни Сами, ни принц не отворяют никому до нашего возвращения. – Хорошо! Поезжай с миром, это уже сделано. – Как ты узнал? – Я знаю все… Для «Духов вод» не бывает тайн. – Хорошо. До свидания, Анандраен, да благословят тебя боги. – До свидания, и да хранят тебя боги, Шейк-Тоффель! Барбассон слегка щелкнул языком и полетел как стрела… Взобравшись на гору, он пустил Нагура во всю прыть по склонам Малабарских Гатов. К вечеру он был в Гоа и увидел «Диану», но уже выходившую под французским флагом из порта и на всех парах устремившуюся в открытое море. – Они опередили меня! – с отчаянием воскликнул он. – Догоню ли я его теперь? Я не знаю судна, способного соперничать с «Дианой»… Что ж! Пойдем до конца… если его час наступил, ничто не поможет уйти от судьбы. И он, не сбавляя скорости, пересек Гоа и прибыл к судовладельцу в тот момент, когда тот, стоя с подзорной трубой в руке, следил за всеми маневрами «Дианы», почти скрывающейся за горизонтом. Барбассон передал ему «олли» Анандраена и приготовился отвечать на вопросы, когда богатый купец, измерив его пристальным взглядом, сказал без всяких предисловий. – Я дам тебе собственную яхту. Ночью будет попутный ветер, и ты нагонишь «Диану» за пять часов до ее прихода в Галле. Барбассон был ошеломлен. Как мог этот человек так точно знать цель его посещения? Но под именем, начертанном на пальмовом листе большими буквами, Анандраен поставил целый ряд линий и штрихов, напоминающих собой клинопись, которые провансалец принял за случайные царапины. Эти «царапины» говорили между тем следующее: «Податель сего должен во что бы то ни стало догнать «Диану» до ее прихода в Галле». Члены общества «Духи вод» всегда переписывались между собой такими шифрованными знаками. Ковинда-Шетти попросил Барбассона следовать за собой, и оба направились к порту, где на воде грациозно покачивалась яхта, названная своим владельцем «Раджа». Она вполне заслуживала это имя красотой своих форм и быстроходностью. Это судно, длинное и узкое, было оснащено, как бриг, и, несмотря на водоизмещение всего в пятьдесят тонн, было снабжено машиной в сто лошадиных сил, а потому могло развивать скорость больше двадцати двух узлов. Барбассон сразу понял, что при такой скорости, увеличенной попутным ветром, у него есть шансы догнать «Диану». – Я даю тебе первоклассное судно, – сказал Ковинда-Шетти, – таких немного. Если ты не достигнешь цели, то лишь потому, что боги не пожелают изменить записанное в книге судеб. Когда Барбассон сказал, что может не найти Сердара в открытом море, судовладелец посоветовал ему: – Тебе незачем гоняться за «Дианой», держи прямо на остров, а так как ты наверняка придешь в Галле раньше, то крейсируй у входа, пока не заметишь ее. – Ты прав, – сказал Барбассон, пораженный верностью этого довода, – теперь успех обеспечен. – Желаю тебе этого, – отвечал индиец, – но помни, что на море никогда нельзя быть уверенным в наступающем дне. Спустя некоторое время «Раджа» выходил из порта, легкий, как чайка, и несся в открытое море. Провансалец, стоя на капитанском мостике с развевающимися по ветру волосами, чувствовал, как им овладевает то жгучее чувство удовольствия, которое истинные моряки испытывают всякий раз, когда выходят в море после долгого пребывания на суше. И он, обращаясь к грациозному судну, указывая рукой на обширное пространство воды, сверкавшее тысячью огней, воскликнул, перефразировав древнее изречение: «Вперед! Ты везешь Барбассона и счастье Сердара!» Часть четвертая МЕСТЬ СЕРДАРА ГЛАВА I Последние уловки Рам-Чаудора. – Прибытие «Дианы» на Цейлон. – Барбассон замечен на яхте. – Хитрость факира. – Уильям Браун предупрежден. – План Барбассона. – Смертный приговор факиру. – Заклинатель и пантеры. – Повешен. Очень быстро «Диана» проделала свой путь. Через сорок восемь часов, когда лучшие корабли тратят на это гораздо больше времени, она на заходе солнца уже подходила к Галле. Прибудь шхуна получасом раньше, она смогла бы войти в порт, но теперь должна была провести ночь в море. После шестичасового выстрела пушки вход в порт становился недоступным из-за множества песчаных мелей, тянущихся вдоль фарватера. Всякий, кому приходилось раньше общаться с Сердаром, не узнал бы его теперь. Веселый, довольный, неистощимый рассказчик, он как будто начал новую жизнь. Его друзья, Нариндра и Рама, не знай они печальной тайны его жизни, бывшей причиной мрачного настроения, и нынешних событий, конечно, удивлялись бы такой радикальной перемене в его характере. Но с самого начала они чувствовали к Рам-Чаудору инстинктивное отвращение и недоверие. С тех пор как они покинули Гоа, их недоверие все усиливалось. Кроме худощавого тела, Рам-Чаудор ничем не напоминал факира. Эти люди, воспитанные в храмах, привыкшие к общению с брахманами, приобретают привычку вести определенный образ жизни, обладают особым стилем речи, чего они не замечали у Рам-Чаудора. Кроме этого, факиры совершают утром и вечером обряды, предписанные их верой. Утром при восходе солнца и вечером при закате они простираются ниц, преклоняясь перед Индрой, богом света и огня. Три раза в день они читают в честь своих предков гимны из Вед, священной книги, и всякое дело, всякий поступок в своей жизни сопровождают произнесением заклинаний, призывающих добрых духов и отгоняющих злых. Ничего этого не делал Рам-Чаудор. Одним словом, он имел так мало общего с факирами, что не знал даже самых простых вещей, необходимых для исполнения этой роли. Но если Рам-Чаудор не факир, в чем нельзя было уже сомневаться, а только выдавал себя за него, чтобы скрыть свои истинные намерения, то кого он хотел обмануть и для чьей пользы совершал этот обман? Первый вопрос они решили легко: Рам-Чаудор хотел обмануть самого Сердара, по крайней мере, на борту «Дианы». Что касается второго вопроса, в чью пользу действует мнимый факир, они также пришли к логическому заключению, и очень точному. Человек, подходивший для этой роли, был только один: сэр Уильям Браун, губернатор Цейлона, который и раньше пользовался услугами Кишнаи. Придя к такому выводу, друзья решили посвятить оставшееся время постоянному наблюдению за Рам-Чаудором. Надо было добыть очевидный факт, указывающий на его измену. Без этого, они чувствовали, будет трудно убедить Сердара. Между тем Рам-Чаудору достаточно перекинуться двумя, тремя словами с одним из тех «макуа», которые на своих пирогах окружают вновь приходящие суда, чтобы предупредить сэра Уильяма Брауна. Они были индийцами и знали, как ловко, несмотря ни на какой надзор, переговариваются между собой туземцы. Негодяй, однако, принял все меры предосторожности, чтобы никто до последней минуты не догадался ни о чем, сам он казался совершенно незаинтересованным в том, что должно произойти в назначенный час. Он должен был передать губернатору Цейлона «олли», написанное Кишнаей, в котором самый опытный посторонний человек не мог разобрать ни одного знака. Что касается процедуры передачи, то она представлялась самой простой. Когда суда стоят в ожидании посещения санитарной комиссии, выдающей разрешение на вход в гавань, к ним на пирогах подплывает огромное количество туземцев, предлагающих купить местные товары: фрукты, попугаев, обезьян. Достаточно было передать одному из них «олли» и прибавить при этом магические слова: «для губернатора», чтобы послание достигло своего назначения. Рам-Чаудор был очень раздосадован, узнав, что «Диана» вынуждена провести ночь в открытом море. У него с этой минуты закрались в душу смутные опасения, которые с каждым часом усиливались и постепенно превратились в невыносимую пытку. С трудом он пересилил овладевший им ужас, когда увидел, что должен еще одну ночь провести на «Диане». Он инстинктивно чувствовал, что во всем этом для него скрывается нечто неведомое, ничего хорошего не предвещающее. Когда «Диана» направилась к Галле, то оказалось, что выстрел пушки уже двадцать минут как объявил вход в порт закрытым, и шхуне не оставалось ничего другого, как остановиться в шестистах-семистах саженях от небольшой красивой яхты, бросившей там якорь всего за четверть часа до ее прихода. Вдали виднелся китайский пакетбот, который приближался, изрыгая, наподобие чудовища, огромные клубы дыма. Он прошел мимо двух стоящих на якоре судов и расположился прямо напротив входа, чтобы на следующий день пройти первым в канал. Пакетботы, как торговые суда, имеют то преимущество, что у них всегда есть свой собственный лоцман, избавляющий от необходимости ждать очереди. «Диана», не имея собственного лоцмана, не могла пройти в порт раньше пакетбота и раньше яхты, пришедшей до нее. Это составляло три-четыре часа ожидания, включая сюда и выполнение необходимых формальностей. Рам-Чаудор был готов отдать десять лет жизни за то, чтобы поскорее очутиться в тени великолепных кокосовых пальм, окаймляющих берега острова. Будь рядом с ним Барбассон, тот, наверное, прочел бы ему о предчувствиях небольшую лекцию, которая вряд ли уменьшила бы его тревогу. Рам-Чаудор рассчитывал только на защиту своих пантер. Много лет уже он готовил их к этому и был уверен, что они не изменят ему в час опасности. Мысль эта успокаивала его, и он с покорностью судьбе ждал хода событий. После того как отдали якорь, Сердар и два его друга расположились на корме и с любопытством разглядывали маленькую яхту, вблизи которой «Диана» остановилась. Никогда еще не видели они такого красивого и изящного судна, рискнувшего заплыть в эти опасные края. – Это чья-то увеселительная яхта, – сказал Сердар, – она принадлежит, вероятно, какому-нибудь богатому англичанину, вздумавшему объехать вокруг света на такой ореховой скорлупе. Только у этой нации могут быть подобные фантазии. Он взял подзорную трубу и навел ее на маленькое судно… Едва, однако, он бросил на него взгляд, как вскрикнул от удивления, но тотчас поспешил скрыть свои чувства. – Что такое? – с беспокойством спросили в один голос Нариндра и Рама. – Но ведь это невозможно, – говорил себе Сердар. И он снова взглянул в ту сторону, продолжая бормотать про себя: – Странно… Какое сходство! Нет, я сплю, вероятно… Это физически невозможно… – Ради Бога, Сердар, что все это значит? – спросил Рама. – Смотри сам! – отвечал Сердар, передавая ему подзорную трубу. – Барбассон! – воскликнул заклинатель. – Как Барбассон? – рассмеялся Нариндра, – не на воздушном ли шаре явился он сюда? – Тише! – сказал Рама. – Надо думать, в Нухур-муре произошло что-нибудь особенное, трагическое, может быть… Будем говорить тише, мы здесь не одни. Заклинатель снова посмотрел в подзорную трубу. – Да, это Барбассон, – подтвердил он, – взгляни сам. И он передал подзорную трубу Нариндре, сгоравшему от нетерпения. – Да, это Барбассон! – сорвалось с губ Нариндры. Все трое молча переглянулись друг с другом. Они были поражены. Сердар хотел еще раз проверить себя, но на палубе яхты уже никого не было. – Нет! – сказал он своим друзьям, – это обман чувств из-за случайного сходства. – Это Барбассон, – отвечал ему Рама, – я узнал его шляпу, его обычную одежду… Каково бы ни было сходство, оно не может доходить до таких мелочей. – Но рассуди сам, – сказал Сердар, – мы ведь не потеряли ни одной минуты в дороге. «Диана» занимает первое место по скорости среди судов в этом море и обгонит любой пакетбот. И вот мы прибываем сюда, а Барбассон, который так дорожит своими удобствами и спит чуть ли не до полудня, очутился вдруг здесь на судне, бросившем якорь прежде нас!.. Полно! Этого не может быть. – Как хотите, Сердар, но мои глаза говорят, что это сам Барбассон, а рассудок прибавляет: там произошла какая-то страшная драма, и наш товарищ бросился за нами, чтобы сообщить нам об этом. В Гоа он нашел эту красивую яхту и перегнал нас. – Чистейший самообман, мой бедный Рама! – Смотрите, он опять на палубе, не спускайте с него подзорной трубы. Если это Барбассон, то он подаст нам какой-нибудь знак. – Ты неисправимый резонер. Если он догонял нас, чтобы сообщить нечто важное, то почему он до сих пор не явился сюда? Он уже двадцать раз мог подплыть сюда на лодке. – Это, по-моему, неопровержимое доказательство, – нерешительно поддержал его Нариндра. – Это Барбассон! – упорствовал Рама. – И я прек-раасно понимаю, почему он ждет ночи, чтобы явиться сюда. Сердар для очистки совести навел еще раз подзорную трубу на яхту. В ту же минуту индийцы увидели, как он побледнел… Затем с совершенно расстроенным лицом повернулся к ним и сказал шепотом: – Это Барбассон! Он также смотрел в подзорную трубу и, узнав меня, три раза притронулся указательным пальцем к губам, что предписывает молчание. Потом он протянул руку к западу, что я понимаю так: как только наступит ночь, я буду у вас. Ты был прав, Рама, в Нухурмуре случилось что-то особенное. – Или только готовится! – Что ты хочешь сказать? – Подождем до вечера. Объяснение будет слишком долгим и не обойдется без восклицаний и жестов удивления… и без этого уже достаточно… Нариндра меня понимает. – Если ты все будешь говорить загадками… – Нет! Вы знаете, Сердар, как мы вам преданы, так вот дайте нам еще немного времени, солнце скоро сядет… Мы хотим объяснить все в присутствии Барбассона. Сердце подсказывает нам, что при нем нам легче будет все объяснить. – Однако… – Вы желаете… пусть будет по-вашему! Мы скажем, но предварительно дайте нам слово, что выполните то, о чем мы вас попросим. – О чем же? – Мы вынуждены сказать, что нарушим молчание только с этим условием. – Как торжественно! – сказал Сердар, невольно улыбаясь, несмотря на волнение. – Ну! Говорите же! – Прикажите немедленно, не спрашивая объяснения, заковать Рам-Чаудора и посадить его в трюм. – Я не могу поступить так, не зная, почему вы требуете этого, – отвечал Сердар, удивляясь еще больше. – Хорошо, тогда подождем Барбассона. Сердар не настаивал, он знал, что друзья не будут говорить, а потому оставил их, чтобы распорядиться относительно сигнальных огней, необходимой предосторожности при стоянке во избежание столкновения с проходящими мимо судами. Затем он поднялся на мостик, чтобы как-нибудь убить время и поразмыслить на свободе… Он не мог понять, почему друзья обратились к нему с такой просьбой… Это плохо согласовывалось с тем, что они еще недавно защищали Рам-Чаудора. Рам-Чаудор со времени отъезда не сделал ничего такого, чем можно было бы оправдать такую суровую меру. К тому же он предназначал ему в последующих событиях довольно значительную роль, а раз факир исчезал со сцены, он вынужден был радикально изменить свой план… впрочем, он еще посмотрит! И это необъяснимое появление Барбассона… Все это так заинтриговало его, что личные заботы отошли на задний план. Он не выпускал из вида маленькой яхты и, когда стемнело, заметил, как от нее отделилась черная точка и направилась в сторону «Дианы». Минут пять спустя к шхуне пристала лодка, и Барбассон, плотно завернувшийся в морской плащ, чтобы его не узнали, моментально вскочил на борт. – Спустимся в вашу каюту, – поспешно сказал он Сердару, – никто, кроме Нариндры и Рамы, не должен знать, что я здесь, а в особенности никто не должен слышать то, что я скажу. Дрожа от волнения, Сердар провел его в свою каюту, где никто не мог их подслушать, не попав на глаза рулевому. Нариндра и Рама последовали за ними. Закрыв дверь каюты, Сердар бросился к провансальцу и схватил его за руки, говоря: – Ради Бога, мой дорогой Барбассон, что случилось?.. Не скрывайте от меня ничего. – В Нухурмуре произошли ужасные события, а еще ужаснее те, которые должны случиться здесь. Но прежде чем сказать хоть одно еще слово, прошу не требовать никаких объяснений, ибо дело идет о жизни всех нас, вы все узнаете – обезопасьте себя прежде всего от Рам-Чаудора. Услышав эти слова Барбассона, произнесенные им с необыкновенной быстротой, Рама и Нариндра бросились к дверям… но в ту минуту, как выйти, вспомнили, что только Сердар вправе здесь распоряжаться… Остановившись, они ждали, с трудом переводя дыхание… – Да идите же, – крикнул Барбассон, – и не дайте ему возможности переговорить с кем-либо. – Идите, – сказал Сердар, понявший деликатность своих друзей, заставившую их остановиться. – Скажите, что по моему приказанию. Рама и Нариндра поспешили в носовую часть судна, уверенные, что найдут там мнимого факира. – Спокойно и без борьбы, Нариндра, – сказал Рама, – будем действовать лучше хитростью. – Рам-Чаудор, – сказал Рама индийцу, который курил, облокотившись на планшир, – капитан требует, чтобы сегодня вечером все сидели по своим каютам. – Хорошо, я пойду, – отвечал туземец. Не успел он войти в каюту, как Нариндра поспешно закрыл задвижку на двери и поручил одному из матросов не выпускать пленника. Выполнив приказ, оба поспешили к Сердару и рассказали с каким хладнокровием позволил Рам-Чаудор запереть себя. Бесполезная предосторожность! Послание Рам-Чаудора было уже на пути к адресату. Они опоздали! Когда все отправились вслед за прибывшим Барбассоном в каюту Сердара, какой-то человек, скрывавшийся позади грот-мачты, поспешно спустился по веревочной лестнице в лодку Барбассона и передал «олли» одному из мала-барских матросов, сказав ему при этом: – Греби изо всей мочи, проезжай канал… это губернатору Цейлона… дело идет о твоей жизни… приказ капитана. Человек этот был Рам-Чаудор. В два прыжка, как кошка, вернулся он обратно на борт и встал у планшира с противоположной стороны, где его и нашли потом Нариндра и Рама. В то время как его препровождали вниз, лодка отчалила от «Дианы» и понеслась среди ночной тьмы, унося с собой ужасный пальмовый лист, предназначенный для губернатора сэра Уильяма Брауна. Долго разговаривали между собой собравшиеся в каюте Сердара о событиях в Нухурмуре… Печальный конец Барнета вызвал у всех слезы, и бедный Барбассон, рассказывая подробности этой ужасной драмы, горевал вместе с товарищами. Первое волнение улеглось, и все принялись обсуждать план дальнейших действий. Решено было вынести приговор Рам-Чаудору за его бесчисленные преступления и сегодня же привести приговор в исполнение. Сердар предлагал просто-напросто застрелить его, но Барбассон настаивал на более тяжелой, хотя и столь же быстрой каре. – Привязать ему ядро к ногам и бросить живым в море! – сказал провансалец. – Во имя гуманности и ради нас самих, – отвечал Сердар, – не будем поступать, как дикари. – Очень он думал о гуманности, этот негодяй, добейся он успеха в своих подлых планах! Нариндра и Рама присоединились к Барбассону, и Сердар не возражал, рассчитывая в последнюю минуту вмешаться, как капитан корабля. Разговор продолжался, когда послышался легкий стук в дверь. Это был брат Рамы, явившийся предупредить Барбассона, что матрос с его лодки хочет его видеть. – Пусть войдет! – сказал провансалец. И Сива-Томби, пропуская в каюту матроса, вышел. – Капитан, – сказал матрос, – губернатор Цейлона приказал мне передать вам это. Если бы молния влетела внезапно в каюту, то и она не произвела бы такого действия, как эти слова… Только благодаря своему быстрому уму провансалец вывел всех из трудного положения. – Подай сюда и можешь идти! – скомандовал он коротко, и тот немедленно повиновался. – Вы переписываетесь с губернатором? – пролепетал Сердар. Нариндра и Рама с недоверием посмотрели на Барбассона, который прочитал письмо и, побледнев от бешенства, воскликнул: – О, я задушу его собственными руками! Невиданная подлость! – Что все это означает? – повелительным тоном спросил его Рама. – Это означает, тысяча чертей, – отвечал провансалец, – что мы никуда не годны… мы… разбиты наголову этими негодяями!.. Вот, читайте… Нам ничего не остается больше, как сняться с якоря и спасаться… к счастью, мы еще можем это сделать. Рама взялся прочитать письмо. Губернатор не позаботился даже зашифровать свое сообщение. Оно было написано на тамильском языке, по-видимому, одним из его туземных секретарей: «Сэр Уильям Браун горячо благодарит Кишнаю и хвалит его за ловкость. Завтра все будет готово, чтобы принять Сердара надлежащим образом. Как было ранее условлено, в порту шхуну ждет броненосец, который будет держать судно под огнем своих батарей. Дня через два Кишная может явиться в загородный дом губернатора в Канди и получить там, по случаю дня рождения его превосходительства, обещанную ему награду». – Итак, негодяй предупрежден! – воскликнул Сердар, сжимая кулаки. – Но кем? Ради Бога, кем? – Не ищите долго, Сердар, – прервал его Рама. – Все объясняется теперь само собой. Пока Барбассон просил тебя арестовать Рам-Чаудора, негодяй не терял времени и отправил письмо Кишнаи с матросом на лодке, на которой приплыл наш друг. – Быть не может!.. – И сомнений никаких нет… этот же матрос и привез ответ. – Ах! Как эти люди хитры и как досадно, когда они тебя дурачат, – сказал Барбассон, но на этот раз более спокойным голосом. – Какой демон преследует меня по пятам, разрушает все мои замыслы?.. – воскликнул Сердар. – А недели через две приезжает моя сестра!.. И как я радовался при мысли, что покажу ей доказательство своей невиновности! – Она никогда не сомневалась в ней, как и мы, – сказал Рама, – не были ли вы всегда в наших глазах самым честным и великодушным из людей? – Знаю, и мне всегда служило поддержкой в жизни уважение людей, которых я люблю… Но ты должен понять мое отчаяние, Рама. Я был опозорен приговором военного суда и только решение того же суда может вернуть мне прежнее положение в обществе. И подумать только, что доказательство здесь, в двух шагах от меня, а я не могу заставить негодяя дать мне его!.. – А вы никогда не пробовали действовать на него убеждением? – спросил Нариндра. – Это невозможно… доказательства, восстанавливающие мою честь, должны погубить его. Генеральский чин, место в палате лордов, губернаторство Цейлона, бесчисленные ордена… все будет отнято у него. Суд, оправдывая меня, вынесет приговор ему, потому что меня судили за преступление против чести, которое совершил он и которое возвел на меня с помощью своего сообщника. Друзья мои, я не вижу выхода… И бедный изгнанник не выдержал и громко зарыдал. – Ах, что я чувствую, когда вижу слезы этого прекрасного человека, – пробормотал провансалец сквозь зубы. – Ну-ка Барбассон! Вот тебе случай плыть на всех парусах и прибегнуть к неисчерпаемым источникам твоего воображения… Подумай немножечко… Так… так!.. мне кажется, это было бы неглупо… Не будем, однако, увлекаться… возможно ли это? А почему бы нет? Нет, ей-богу, изложим наш план, – и Барбассон обратился к Сердару. – Полноте, мой добрый Сердар, клянусь Барбассоном, вы предаетесь отчаянию из-за пустяков… Я, напротив, нахожу, что наше положение лучше, чем было раньше. Все подняли головы и с любопытством посмотрели на говорившего. Зная гибкость и изворотливость его ума, они приготовились слушать с удвоенным вниманием. – Да, добрые мои друзья, – продолжал Барбассон, польщенный вниманием к его словам, – мы отчаиваемся, тогда как должны были бы радоваться. Теперь внимательно следите за моим планом. Сердар весь обратился в слух. – Я не знаю плана Сердара, – продолжал Барбассон, – но думаю, что у него не было намерения вступать в сражение с флотом и гарнизоном, которыми командует этот сэр Уильям Браун, а потому силу нам приходится заменить хитростью. Сейчас вы сможете решить, имеют ли ваши планы сходство с моим. Наш враг настороже. Но ведь он опасается открытого нападения, я же думаю, что вы не собирались еще до измены Рам-Чаудора пойти к нему и сказать: «Здравствуйте, господин губернатор, придите-ка поболтать немножко со мной на шхуне «Диана», вы меня хорошо знаете – я ваш заклятый враг!» Я предполагаю, что вы хотели переодеться и затем, захватив его, доставить сюда на борт со всем почетом, подобающим его сану, то спрашиваю, кто мешает вам сделать то же самое и теперь?.. О прибытии «Дианы» известно, и она не может войти в порт… дайте в таком случае необходимые указания Сива-Томби, который управляет ею, чтобы он два или три раза проплыл мимо входа в порт с повешенным на реях Рам-Чаудором. Когда губернатор, приняв его за Кишнаю, увидит, что его провели и одурачили, он прикажет броненосцу догнать шхуну. Быстроходная же «Диана» шутя затащит его к мысу Горн. А в то время, как любезный Уильям Браун будет находиться в приятной уверенности, что его враги все на борту «Дианы», мы преспокойно войдем в порт на нашем «Радже», куда переберемся сегодня ночью. Это португальское судно, все документы у меня в порядке, есть даже бумага на право владения, в которой на всякий случай оставлено незаполненным имя владельца. Я вписал свое, и там значится, что яхта принадлежит дону Жузе-Эммануэлу – у них в этой стране всегда много имен подряд – Энрики-Жоакину Вашку ди Барбассонту и Кар-вайлу, богатому дворянину, который путешествует для собственного удовольствия… вот! Если мой план хорош, Сердар, мы исполним его. Если же он не годится… Он не мог продолжать… Сердар крепко обнял его, называя своим спасителем. Рама и Нариндра рассыпались в похвалах его предприимчивости. – Все устроилось к лучшему, – прервал их провансалец, – не будем же терять время, нам осталось всего каких-нибудь два часа до рассвета. Сейчас же без промедления и без всяких допросов повесим Рам-Чаудора. – Надо по меньшей мере выслушать его, – возразил Сердар. – Зачем! В подобных делах я на стороне англичан, которые, поймав какого-нибудь разбойника или даже честного, но неугодного им человека, отправляют его сейчас же танцевать на верхний конец талей, и все разговоры… Зачем выслушивать целую кучу лжи… Послушали бы меня тогда в Нухурмуре, и наш бедный Барнет был бы еще жив… Не будь Рам Чаудора, вы бы взяли с собой Сами, а так как нам тогда нельзя было бы оставить пещеры без сторожа, мы не пошли бы на рыбалку… Вот она, связь причин. Если у вас доброе сердце, позвольте мне самому заняться этим маленьким дельцем, я все беру на себя. Сердар хотел протестовать, но Нариндра и Рама энергично возразили ему. – Нет, Сердар, – решительно отвечал ему Рама, – мы знаем, что вы закуете его в цепи и посадите в трюм, где он не сможет помешать нам, но кто может поручиться, что он благодаря своей дьявольской хитрости не удерет оттуда? Согласитесь, что, не приди в голову губернатора глупая мысль отвечать нам, мы погибли бы. Милосердие не всегда рождено человеколюбием, а часто является следствием слабости характера. Бедный Сердар все еще колебался… Он принадлежал к числу тех избранных душ, для которых загадка жизни представляется столь великой, что вне жестокой битвы они ни за что не решатся хладнокровно прекратить человеческое существование. – Сердар, – торжественно обратился к нему Барбассон, – в Гоа живет честный человек, который доверил мне жизнь двенадцати матросов. Если вам нужна моя жизнь, лишь прикажите мне, и она ваша, но я не считаю себя вправе жертвовать их жизнью… А потому, если через пять минут тхаг не будет повешен, я снимаюсь с якоря и везу их обратно… – Делайте, что хотите! – отвечал побежденный Сердар, – но не будьте слишком жестоки. – Не бойтесь, – сказал провансалец, – мне нет равного в изготовлении скользящих петель. Он сделал индийцам знак следовать за собой, и все трое поспешили выйти из каюты. Две минуты спустя Рам-Чаудора привели на палубу с крепко связанными сзади руками. Негодяй был бледен, как смерть, но старался держаться непринужденно и только бросал кругом злобные взгляды. Было решено не говорить с ним ни слова. Четыре матроса, окружавших его, держали штыки наготове. – Зачем меня связали? Что вам нужно от меня? – спросил он с мрачным видом. Никто не отвечал ему. Взглянув на Барбассона, который умело приготовлял скользящую петлю, тхаг сказал, еле сдерживая бешенство: – Вы собираетесь убить меня, но и вас всех повесят. Барбассон не проронил ни слова. – Слышишь ты, – крикнул пленник, – повесят!.. Повесят! – Ошибаешься, мой Чаудорчик! – не выдержал провансалец. – Я хочу, чтобы ты унес с собой сладкую надежду, что будешь отомщен. Ты хочешь что-то сказать о своем друге губернаторе? Знай же, что он сделал большую глупость и ответил тебе… Матрос с лодки принес письмо мне… Из этого следует, мой Чаудорчик, что за одного ученого двух неученых дают, и дня через два твой друг будет в наших руках… Видишь, как я мастерски делаю галстуки из пеньки… я и ему надену такой же. Посмотрим, как этот подойдет тебе… В ту минуту, когда Барбассон в подтверждение своих слов собирался накинуть петлю на шею Рам-Чаудора, тот ударом головы сбил одного из матросов с ног и одним громадным прыжком очутился вне круга сомкнутых штыков. – Ко мне, Нера! Ко мне, Сита! – крикнул он. Услышав призыв, обе пантеры, спавшие на твиндеке [59] , выскочили оттуда, дрожа всем телом, и бросились к хозяину. – Защитите меня, мои добрые животные! – крикнул им негодяй. – Защитите меня! Страшные кошки, вытянувшись на своих лапах, сверкая глазами и раздувая ноздри, готовились вцепиться в первого, кто вздумал бы приблизиться к Рам-Чаудору. Все происходило так быстро, что никто и не подумал вовремя о том, чтобы запереть люк в помещении, где были пантеры. – Ну-ка, подойди теперь, храбрец! – ревел тхаг. – Подойдите, нас всего трое против вас всех. Весь экипаж моментально схватился за оружие, и двадцать карабинов были направлены на пантер. – Стойте! Не стреляйте! – крикнул Рама, храбро выступая вперед. – Нера, Сита! Чужой, чужой! Взять его! Вперед! – ревел по-тамильски Рам-Чаудор. Пантеры присели на гибких лапах и приготовились к прыжку. Рама стоял, склонившись вперед, смотрел на них в упор и, вытянув вперед руки, не делал ни малейшего движения, чтобы избежать их нападения. Все присутствующие затаили дыхание и ждали, что произойдет. Сердар, привлеченный шумом, вышел на палубу и с лихорадочным волнением смотрел на эту сцену. Слушая приказы своего хозяина, пантеры ворчали, волновались, но не трогались с места. Кто одержит победу – заклинатель или человек, который их воспитывал? С одной стороны на них сыпались упреки и бессильные приказы Рам-Чаудора. С другой – перед ними стоял неподвижно Рама, сверкая глазами, в которых сосредоточились все его силы и из которых, казалось, вылетали огненные искры, прожигающие насквозь мозг хищников и парализующие их волю. Мало-помалу под влиянием его взгляда раздражение животных улеглось, и, к великому удивлению свидетелей этой сцены, пантеры ползком, с легким повизгиванием, приблизились к Раме и легли у его ног. Заклинатель победил укротителя. Несколько минут спустя тхаг искупил все свои преступления. ГЛАВА II Вход яхты в порт Галле. – «Королева Виктория» преследует «Диану». – Дон Жузе – Эммануэл-Энрики-Жоакин Вашку ди Барбассонту и Карвайл, герцог де-лас-Мартигас. – Ловкая мистификация. – Приглашение на праздник. – Приезд заговорщиков в Канди. – Ужин. – Барбассон играет роль джентльмена. Время близилось к рассвету, и наши герои, дав необходимые указания Сива-Томби, которому они могли слепо довериться, поспешили перебраться на борт «Раджи». На заре маленькое судно вошло в порт вслед за китайским пакетботом. После посещения санитарной комиссии ему был выдан следующий пропуск: «Раджа», яхта в 50 тонн, принадлежащая дону Вашкуди Барбассонту и Карвайлу, который путешествует для собственного удовольствия с тремя офицерами (один европеец, два аборигена) и двенадцатью матросами, прибыла из Гоа. Больных на борту нет». Сердар и его товарищи числились среди экипажа. Бросив якорь почти у самой набережной, потому что яхта неглубоко сидела в воде, они заметили необыкновенное оживление на борту «Королевы Виктории», первоклассного броненосца, готовившегося выйти в море. Да и весь город находился в сильном волнении из-за небывалого случая. Какое-то неизвестное судно с самого восхода солнца крейсировало перед входом в канал. На конце талей, соединенных с брам-реем, висел труп. Губернатор отдал приказ, чтобы «Королева Виктория» отправилась за судном в погоню. Так получилось, что броненосец развел пары еще накануне, и поэтому ему было достаточно нескольких минут, чтобы приготовиться в путь. Все жители, солдаты и офицеры гарнизона собрались на террасах домов и других возвышенных местах у берега, чтобы полюбоваться этой погоней. Как и в тот день, когда Сердара и Нариндру вели на казнь вместе с бедным Барнетом, вся огромная терраса губернаторского дворца была заполнена дамами и высшими сановниками, включая сюда и многочисленный штаб во главе с сэром Уильямом Брауном. Поимка морских разбойников и наказание, которое должно было их постигнуть, явились настоящим праздником для всех присутствующих, слышавших, как губернатор сказал капитану «Королевы Виктории»: – Вы знаете, что на море имеете полное право чинить правосудие, а потому, надеюсь, избавите наши судебные органы от разбирательства дела этих преступников. – Через час, господин губернатор, они, как четки, повиснут на моих реях! Вскоре оба судна исчезли из вида на западе. День прошел, и солнце уже заходило, а «Королева Виктория» все еще не возвращалась. Попав в город, Барбассон отправился передать свою визитную карточку губернатору, как это принято делать у знатных иностранцев. Местный художник выгравировал ему эти карточки на великолепном картоне в десять сантиметров длины и украсил их герцогской короной… Барбассон не задумался бы выдать себя и за принца. Дон Жузе-Эммануэл-Энрики-Жоакин Вашку ди Барбассонту и Карвайл, герцог де-лас-Мартигас, – пэр королевства. – Ле-Мартиг, – объяснил Барбассон своим друзьям, – маленькая деревушка в окрестностях Марселя, где я воспитывался у кормилицы. Титул мой, как видите, связан с воспоминаниями детства. В ответ на посланную визитную карточку губернатор пригласил благородного герцога де-лас-Мартигаса на празднество в Канди, которое должно состояться через два дня. – Передайте его превосходительству, что я принимаю его любезное приглашение, – отвечал Барбассон дежурному адъютанту, который явился с визитом от имени сэра Уильяма Брауна и передал приглашение на празднество. – Вы забыли разве, – спросил Сердар после отъезда офицера, – что именно ночью, на исходе праздника… вам, может быть, придется отказаться от участия в нашем деле? – Напротив, Сердар!.. Но так и быть, признаюсь вам… Хотя я и не такой гурман, как бедный Барнет, но не прочь поприсутствовать на обеде его превосходительства. Англичане хорошо устраивают эти приемы, а с паршивой овцы хоть шерсти клок.. Что касается нашего дела, не беспокойтесь, я успею улизнуть и присоединиться в нужное время. «Королева Виктория» не вернулась и на следующий день, но происшествие это было не настолько важно, чтобы из-за него откладывать празднество, которое сэр Уильям устраивал по случаю дня своего рождения для сингальских принцев и для выдающихся лиц английской колонии. Наши герои использовали время, отделявшее их от великого дня, на то, чтобы приготовиться к своим ролям, вжиться в них. Любая неосмотрительность могла стоить им жизни, ибо, в случае неудачи, не было сомнения, что сэр Уильям не пощадит из них никого. Сердар в последнюю ночь писал своей сестре полный отчет о своей жизни. Он изложил ей, как в предсмертной исповеди, каким образом произошло то роковое событие, которое погубило его карьеру и заставило, как отверженного пария, скитаться по всему миру. Письмо свое он заканчивал подробным описанием попытки, которую они предпринимали. Он писал ей, что в том случае, если письмо дойдет до нее – это означает провал их плана, и они не увидятся никогда больше, ибо неудача – это смерть. Одновременно с этим он послал ей свое завещание, в котором передавал ей все свое значительное состояние, доставшееся ему после смерти отца. Кончив письмо, он вложил в него прядь своих волос, кольцо, доставшееся ему от матери и никогда его не покидавшее. Все это он запечатал в конверт, написал адрес и передал одному из членов общества «Духи вод», попросив его доставить по назначению в Бомбей, если по прошествии недели он не заберет его назад. Закончив все приготовления, он позвал своих друзей и сказал: – Обнимем друг друга! Сегодня, быть может, последний день, когда мы все вместе. Для меня одного жертвуете вы… – тут голос его дрогнул, – я не прав, быть может, соглашаясь… Ему не дали кончить. Нариндра и Рама крепко обняли его, а Барбассон в это время клялся и божился, уверяя, что он имеет право распоряжаться своей жизнью как ему нравится, что он никого не оставляет после себя и что, наконец, это не такой уж и хороший подарок, чтобы Сердар так дорого ценил его! Настаивать больше было невозможно, и Сердар, предполагавший возвратить данное ему слово тому, кто выскажет сожаление, крепко пожал всем руки, говоря: – Итак, до вечера!.. Обед, предшествовавший балу в загородном доме сэра Уильяма Брауна, был великолепен. Никогда еще Барбассон не присутствовал на подобном празднестве. Он заказал у одного из портных Галле фрак и украсил его, надев через плечо ленту ордена Христа. Можете представить себе нашего провансальца в этой сбруе. Со своим простым лицом, покрытым зарослями взъерошенных бакенбард, черных, как смоль, с шапкой волос на голове, доходивших чуть ли не до самых бровей и остриженных теперь ежиком, с кирпичным цветом лица от загара, с огромными ручищами, сутуловатыми плечами и походкой вразвалку, как при морской качке, он представлял собой настоящий тип матроса с берегов Прованса. Но этикет имеет такое значение в глазах англичан, что одного его титула, а его считали герцогом и пэром, было достаточно для того, чтобы находить его изысканным в своем роде и, главное, оригинальным. К счастью для него, никто из присутствующих не знал португальского языка. Но если бы случайно и нашелся такой, то Барбассон, нисколько не смутившись, просто-напросто заговорил бы с ним на провансальском диалекте. За столом он сидел по правую сторону от жены губернатора, ибо среди присутствующих, за исключением сэра Уильяма, не было никого, равного ему по происхождению и положению, занимаемому в обществе. Всякий на его месте чувствовал бы себя неловко от несоответствия между почетом, который ему оказывали, и его настоящим положением, но Барбассон не удивлялся ничему. Поведение его весь вечер отличалось поразительной смелостью и фамильярностью, свойственной морякам. Англичане находили это очень оригинальным и приписывали все эти вольности португальским нравам. Понадобился бы целый том для описания этого смехотворного вечера. Когда в гостиной объявили, что обед подан, Барбассон с торжественным видом встал, поправил свою орденскую ленту, запустил пятерню в волосы и, выделывая ногами танцевальные па, подошел к жене губернатора и предложил ей руку. Привыкнув выбирать по установленному этикету себе кавалера сама, она сначала очень удивилась, но затем по знаку мужа встала и приняла предложение. Он повел ее к столу, старательно отставляя ноги, чтобы не наступить ей на платье, и держа руки калачиком с таким видом, что, будь здесь французы, они задохнулись бы от смеха. Подведя ее к столу, он отвесил ей великолепный реверанс… какой делал обыкновенно, провожая танцовщиц в кабачках Тулона. Она грациозно отвечала ему тем же, подумав про себя, что «это один из португальских обычаев». Остальные приглашенные, подражая знатному иностранцу, сделали то же, – вельможа ведь, привыкший стоять, не обнажая головы, в присутствии короля и называющий его кузеном… – Мы с ним немного родственники, – проговорился он во время обеда. – Я не знаю португальского языка, – сказала леди Браун, занимая свое место. – И я также, – отвечал легкомысленный Барбассон, но к счастью на провансальском наречии. – Но если вы говорите по-французски… – Немножко говорю, – отвечал Барбассон, улыбаясь, – прошу только извинить за мои ошибки, красавка [60] . Англичанка улыбнулась и слегка покраснела. «Это, надо думать, португальское слово», – подумала она. – Очень рада, это дает нам возможность поболтать немножко, – продолжала она. – Да! Да! – отвечал Барбассон, – мы можем крошечку покалякать. И в таком роде весь обед. – Он неплохо говорит по-французски, – шепотом сказала леди Браун своему мужу, – только примешивает много португальских слов. Постепенно «герцог» дошел до уморительного состояния, он пил все время крепкие вина и притом полными бокалами, говоря своей соседке: – Не слишком плохое, ваше винцо… кто вам его поставляет? По мере того как пустели бутылки, разговор Барбассона становился все более пикантным. Пробуя бокал капского, он конфиденциально заявил своей соседке: – Ну, этого дьявольского красненького не выхлещешь больше шести бутылок подряд… а если вылакаешь, то так вдарит по башке. На этот раз англичанка подумала, что он все сказал по-португальски. Желая показаться еще более интересным и припомнив фокусы, которыми забавляются матросы за общим столом на полубаке, он клал печенье на нос и затем легким щелчком отправлял его в бокал или, положив его на бокал, отправлял тем же манером себе в рот. Затем он проделывал чудеса эквилибристики со всеми предметами, которые попадались ему под руку: ножами, вилками, бутылками, тарелками, к большому удивлению всех присутствовавших, громко выражавших свой восторг: – Very nice, indeed! [61] Пример его заразил мало-помалу всех, и каждый, в свою очередь, пробовал проделать то же самое, но, конечно, неудачно, а так как англичане всегда преклоняются перед превосходством, то благородный герцог имел поразительный успех. Ободренный единодушными аплодисментами, Барбассон вдруг встал, схватил стул и, поставив его одной ножкой на нос, обошел таким образом вокруг стола, рискуя убить кого-нибудь из гостей, не удержав равновесия. Восторженными «браво» приветствовали англичане этот трюк, они кричали «ура» и провозглашали разные тосты. Но что творилось, когда, после подражания крикам животных, он, чтобы закончить свой сеанс, принялся ходить на руках! Крики дошли до неистовства, все принялись поздравлять его, и каждый хотел выпить бокал шампанского за его здоровье. Барбассон чокался со всеми, отвечал на все тосты и говорил: – Да! Да! Вы хотите споить меня, но это вам не удастся! – И он действительно много пил, вливая вина в себя, как в бездонную бочку, и совсем не выказывал никаких признаков опьянения. Молодые люди устраивали ему овации, а губернатор говорил с восторгом, что никогда еще у него не было так весело. Одна знатная старая англичанка спросила нашего провансальца: – Мосью Барбассонту, неужели все герцоги и пэры у вас такие же веселые, как и вы? Барбассон отвечал: – Все, красавка, и король первый подает нам пример. Все пришли к выводу, что придворная жизнь португальского короля самая оригинальная и самая веселая в мире. Но наибольшей популярности достиг Барбассон во время бала. Его успех превратился в настоящий триумф. Вместо холодного танца, состоящего из спокойных прохаживаний взад и вперед, принятых в то время в официальных салонах, наш провансалец познакомил англо-сингалов со всеми красотами хореографического искусства более чем сомнительного свойства и, по его выражению, пленил их в одиночку. Это был такой вечер, одним словом, о котором долго помнили на Цейлоне. Англичане до сих пор еще говорят о знаменитом португальском «гертсоге», а в семьях высшего общества, когда подается десерт, все леди и джентльмены забавляются держанием печенья на носу и многими другими фокусами, которым их научил лузитанский вельможа… Вот что значит сила традиции! Развеселив, таким образом, все общество, Барбассон и не подозревал, какую большую услугу он оказал делу Сердара. После своей дуэли с Фредериком Де-Монмореном губернатор отдал распоряжение часовым стрелять без предупреждения во всякого, кто попытается проникнуть во дворец. Вот почему, когда в полночь, в самый разгар бала, губернатору доложили, что три индийских фокусника просят разрешения показать ему двух пантер, специально выдрессированных ко дню рождения его превосходительства, количество военных караулов было удвоено. – Милорд герцог, – сказала леди Браун, обращаясь к Барбассону, – вы познакомили нас с любопытными обычаями Португалии, позвольте же и нам показать вам зрелище, которое вряд ли встретишь в вашей стране. – Какое зрелище, красавка? – спросил провансалец, который так называл всех дам и тем приобрел репутацию очаровательного мужчины. – Мы покажем вам хищников, выдрессированных туземцами. Барбассон вздрогнул, услышав эти слова. Значит, его друзья скоро прибудут во дворец. До сих пор он забавлялся от души, как в те времена, когда, будучи матросом, сходил на берег, чтобы проесть и пропить свое жалованье, но теперь на сцене начиналось настоящее действие, в котором он сам собирался участвовать. Этого было достаточно, чтобы прошел весь хмель и вернулось его обычное хладнокровие. ГЛАВА III Фокусники. – Танец хищников. – Барбассон-дипломат. – Покупка пантер. – Блестящая идея. – Праздник во дворце в Канди. – Похищение губернатора. – Отплытие с Цейлона. Известие о новом зрелище, устроенном по словам губернатора в честь его гостя, благородного герцога, заставило всех перейти в один конец зала, тогда как на другом конце его слуги разостлали циновки для предстоящего выступления. Когда в зал вошли три индийца, сопровождая двух пантер, которые покорно, как собаки, следовали за ними, Барбассон сразу узнал Нариндру и Раму, переодетых фокусниками. Однако ему пришлось долго всматриваться, прежде чем он понял, кто был третий, – так искусно загримировался Сердар. Невозможно было узнать европейца в человеке с бронзовым цветом лица, с волосами, заплетенными в косы, положенные поверх макушки, как это делают фокусники. Хотя, кроме Сердара, никто не мог быть с махратом и заклинателем. Костюм Сердара более богатый, чем у его спутников, указывал, что он руководитель труппы, и это позволяло ему играть второстепенную роль и не привлекать к себе пристального внимания публики. Он пошел на эту предосторожность, чтобы не быть узнанным своим врагом. Пантеры двигались великолепно и по приказу Рамы исполнили много упражнений, которым их обучают фокусники. Изящное общество, собравшееся в зале, показало аплодисментами и количеством рупий, брошенных артистам, с каким удовольствием оно наблюдало зрелище, главная прелесть которого заключалась в том, что хищные животные с такой легкостью повиновались человеку. Сердар понимал, что после окончания представления им прикажут покинуть дворец, а потому присматривался к расположению комнат, чтобы без лишних затруднений вернуться сюда ночью. Здесь на Месте он убедился, что это будет почти невозможно. Вот тут Барбассонну вновь пришлось доказать свою гениальность. В ту минуту, когда мнимые фокусники собирались удалиться, провансалец остановил их. – Позвольте, господин губернатор, – сказал он, – удовлетворить мне маленький каприз. – Пожалуйста, мой дорогой герцог, распоряжайтесь как у себя дома. Артисты приблизились к ним. – Скажите мне, добрые люди, не согласитесь ли вы уступить мне за хорошую цену ваших умных животных? – Ты смеешься над нами, бедными людьми, – отвечал Сердар, радуясь в душе. Он сразу понял значение этого вопроса. – Клянусь, Бар… нет, честью, я говорю серьезно. В моем парке в Коимбре есть нечто вроде зверинца, выстроенного еще моим отцом. Я мало-помалу обогащаю его новыми экземплярами, которых встречаю в путешествиях, но беру только хорошо дрессированных и спокойных животных. Герцогиня моя настолько боязлива, что я до сих пор еще не нашел для нее покорных пантер, а ваши как раз подходят. Во всякое другое время Сердар от души посмеялся бы над герцогиней, придуманной Барбассоном, но теперь положение было слишком серьезным. – Ладно же! – продолжал Барбассон с огромным апломбом, – пользуйтесь моим хорошим расположением духа. Это моя фантазия, и я заранее согласен на любую цену, которую вы запросите. – Но эти животные – наш единственный заработок. – Ба! Выдрессируйте других. – Целые годы тратишь на то, чтобы добиться того совершенства, которое вы видите. – А если я вам дам столько, что хватит на несколько лет? – О, тогда другое дело. – Прекрасно! Цена? – Это как вашему превосходительству будет угодно. – Нет, я не люблю торговаться. – Хорошо, две тысячи рупий за пару. – То есть пять тысяч франков? – Если ваше превосходительство находит, что это много… – Нет… нет! Всякому жить хочется, пойдет за пять тысяч франков. Пантеры мои, и я теперь же оставлю их у себя, чтобы вы не вздумали отказаться. Явитесь завтра на борт «Раджи»… впрочем… да, так будет лучше… есть у вас клетка, в которой вы возите этих животных? – Да, есть… нельзя же вести пантер по городу свободно?! – В таком случае, с вашего позволения, сэр… – Позвольте мне прервать вас, мой дорогой гость, я вам уже сказал, что вы можете распоряжаться как вам угодно. – Пользуясь вашей любезностью, прошу приказать перенести моих пантер на веранду помещения, отданного в мое распоряжение. – Нет ничего легче этого, милорд герцог! Пусть даже эти люди остаются с ними, чтобы присматривать до тех пор, – надеюсь, это будет не так скоро, – пока ваше превосходительство не пожелает покинуть нас. – Вы слишком добры ко мне, мой дорогой губернатор. Итак, решено: следуйте за моими людьми, они укажут вам место, где вы будете помещаться. – Ваши комнаты рядом с моими, дорогой герцог, – отвечал, смеясь, губернатор. – Позаботьтесь только о том, чтобы наши новые жильцы не съели нас сегодня ночью. – Во избежание этой маленькой неприятности, потому что они могут начать с меня, – отвечал Барбассон тем же тоном, – я позаботился, чтобы их сразу заперли в клетку. Я боюсь, однако, что они будут стеснять здесь всех, а потому, как только мои слуги отдохнут, я прикажу им свести пантер рано утром на борт, а может быть, даже и ночью. Прошу убедительно сделать распоряжение, чтобы часовые открыли двери и пропустили их. – Все будет исполнено. Слышите, О'Келли, – сказал сэр Уильям, обращаясь к стоящему около него адъютанту. – Предупредите часовых, чтобы они пропустили в какой бы то ни было час людей герцога. Адъютант почтительно поклонился и ушел отдавать поручения. Все было исполнено, и несколько минут спустя Барбассон, спешивший присоединиться к друзьям, спросил у жены губернатора разрешение удалиться к себе. – Я не замедлю последовать вашему примеру, – сказал сэр Уильям, – я не хочу присутствовать на ужине. Леди Браун займет мое место, а гости извинят меня. Они знают, что год назад я был ранен и теперь не отличаюсь крепким здоровьем. – Вы стали жертвой какого-нибудь несчастного случая? – спросил провансалец, хотя ему все было прекрасно известно. – Да, было покушение, попытка убийства, и подлый убийца, до сих пор успользавший от всех, в этот час получил уже, вероятно, заслуженное наказание… он находится на шхуне, которую преследует броненосец «Королева Виктория»… зачем, впрочем, я рассказываю о таких малоинтересных для вас вещах?.. Пора отправляться на отдых! Они крепко пожали друг другу руки, и Барбассон, не спеша, отправился в свои комнаты, находившиеся в первом этаже правого флигеля дворца. Ему одному из всех приглашенных на бал было отведено помещение во дворце. Остальные, не желавшие возвращаться ночью в Галле, заняли номера в гостиницах Канди. Таким образом, никто из посторонних не мог помешать своим присутствием исполнению планов Сердара. Этот загородный дом, в котором губернатор жил все жаркое время года, от мая и до октября, находился в небольшой долине. Богатая растительность, тенистые рощи, множество ручейков и маленьких речек, журчащих по склонам гор, делали окружающий пейзаж необыкновенно живописным. Сразу за домом начинались уступы гор, которые тянулись до знаменитого пика Адама, где, по преданию, появился праотец человеческого рода. Путешественникам до сих пор еще показывают на вершине легендарного пика след ноги, оставленный там Буддой, когда перед восхождением на небо он извлек из своей головы первую человеческую пару. Дом состоял из главного корпуса, где находились гостиные, праздничные залы, приемные, рабочий кабинет губернатора, столовые и зал совета, в котором по желанию начальника колонии собирались служащие. К главному корпусу примыкали два боковых флигеля. В левом помещались комнаты «леди губернаторши» – так зовут на Цейлоне жену губернатора, а в правом – комнаты сэра Уильяма Брауна. Дети и прислуга европейского происхождения занимали соседний павильон. Обширная веранда окружала второй этаж, соединяя между собой все комнаты и давая возможность не проходить через внутреннюю часть дворца. Комнаты, отведенные сэром Уильямом для Барбассона, примыкали, как уже сказано, к его собственным апартаментам. Они всегда пустовали за исключением тех случаев, когда губернатор Цейлона принимал у себя своих коллег из Мадраса и Бомбея или вице-короля. То был, так сказать, личный дом сэра Уильяма, который могли посещать его жена, дети и близкие друзья. Прислуга туда могла входить только, когда раздавался электрический звонок и на табло показывался номер комнаты и имя слуги, который туда требуется. Поднявшись на второй этаж, Барбассон застал своих друзей на веранде. По обычаю туземцев, они сидели на полу у дверей его комнаты, рядом стояла клетка, предназначенная, по-видимому, для пантер, но тот, кто открыл дверцу, очень удивился бы, найдя ее пустой. Внизу у веранды на циновках спали четыре матроса из свиты дона Вашку ди Барбассонту… или, вернее, им было приказано казаться спящими. Вскоре появился губернатор в сопровождении двух слуг с факелами в руках. – Как ведут себя наши новые пансионеры? – спросил он мимоходом. – С мудростью, достойной высших похвал, дорогой губернатор, – отвечал Барбассон с обычной находчивостью, – не желает ли ваше превосходительство взглянуть на них? – Не стоит их беспокоить, мой дорогой герцог! И он прошел мимо, послав ему привет рукой. Спустя несколько минут он сказал своим слугам: – Передайте господину О'Келли, – а это был его любимый адъютант, – что я прошу его не оставлять всей тяжести приема на одной миледи. Пусть побудет с ней до конца бала. Таким образом губернатор сам удалял последнее препятствие, которое могло помешать его похищению. Было два часа утра. Луна серебрила верхушки деревьев, этажами поднимающихся по уступам гор, прорезанных огромными темными впадинами. Тишина нарушалась только звуками оркестра. Его аккорды смешивались с журчанием ручьев, которые каскадами спускались с высоких скалистых утесов. Прохладный ветерок, разнося приятный запах гвоздичных деревьев и корицы, освежал воздух, раскаленный дневным зноем. Все покоилось в мирном сне среди этой тихой природы. Одна только неутомимая молодежь, опьяненная аккордами вальса, все еще носилась по залам дворца, тогда как заспанные слуги, в ожидании выхода господ, пестрели светлыми пятнами на лужайке и в соседних рощах. Сэр Уильям уже давно спал глубоким сном. Двадцать раз пробирался Барбассон к дверям его комнаты, и, возвращаясь обратно, он всякий раз сообщал, что ясно слышал спокойное дыхание спящего… – Хватит колебаться, – шепнул Сердару Рама. – Подумайте о вашей сестре, племянниках, о нас, наконец, которых вы затащили сюда. Отступать было поздно, и, отогнав сомнения, Сердар сказал друзьям: – Вперед! – Давно пора, – отвечал провансалец. – Следуйте за мной! У меня с собой кляп, веревки, платок и… тысячи чертей, никаких колебаний. Все четверо, медленно скользя по веранде, как тени, двинулись вперед и с этой минуты не произносили ни слова. Роли были распределены заранее. По человеку на каждую руку губернатора; Нариндре, как обладателю геркулесовой силы, достались две ноги, а четвертый, т.е. Барбассон, должен был заткнуть кляпом рот и обвязать голову платком, чтобы сэр Уильям не мог видеть своих похитителей. Все живущие в Индии, ложась в постель, надевают обычно короткие панталоны из легкого шелка и из такого же материала курточку, опасаясь ночных сквозняков. Заговорщики быстро добрались до гостиной, которую они прошли, стараясь по возможности не шуметь. Барбассон приподнял портьеру и сделал друзьям знак, говорящий: «Он здесь». Все четверо остановились. При свете ночника, который в Индии из-за боязни змей не гасят всю ночь, они увидели, что лица их бледны и цветом напоминают гипсовые статуи. Барбассон заглянул в комнату. – Он спит! – еле слышно прошептал он. Медлить было нельзя, сэр Уильям мог проснуться каждую минуту и нажать кнопку электрического звонка, находившуюся у него под рукой. Они вошли. Сразу восемь рук опустились на несчастного. Он не успел еще проснуться, как во рту у него оказался кляп, а на голове платок, и вслед за этим руки и ноги его были так крепко связаны веревками, что он не мог ими пошевелить. Нариндра в одно мгновение подхватил сэра Уильяма на руки и как перышко отнес его на веранду, где уложил в клетку для пантер, снабженную матрасом. – Возьмите его одежду, чтобы он мог завтра не ходить голым, – приказал Барбассон Раме в тот момент, когда Нариндра уносил пленника… С той минуты, когда сэр Уильям был связан, Сердар не дотронулся до него. Едва слышное «гм!» предупредило матросов, спавших в саду, что пора отправляться. Четыре малабарца вскочили и мгновенно исчезли. Приближался момент, требовавший наибольшего хладнокровия: надо было на виду у всех, не внушив никому ни малейшего подозрения, спокойно пройти мимо охраны. – Я все беру на себя, – сказал торжествующий Барбассон. Клетку несли на палках, прикрепленных с двух сторон. Рама и Нариндра подняли ее и двинулись вперед во главе с Сердаром. Провансалец замыкал шествие. Пока они двигались по веранде, все было хорошо, и пленник не двигался. А между тем, хотя он был крепко связан веревками, он ничем не был прикреплен внутри клетки, и потому ничто не могло помешать ему стучать локтями и ногами по ее стенкам. В ту минуту, когда они приблизились к самому опасному месту своего пути, т.е. к парадной гостиной, которой, никак нельзя было миновать, внутри клетки послышался шум, и клетка покачнулась так, что Рама и Нариндра еле удержали равновесие. Они были моментально окружены гуляющими, которые вышли из танцевального зала подышать свежим воздухом в перерыве между кадрилями. – Странно, – послышался женский голос, – почему они не рычат? Можно подумать, что там внутри сидит человек, а не животное. Сердце Сердара и обоих носильщиков замерло от ужаса. Они подумали, что все погибло. – Красавка, – не растерялся Барбассон, – да будет вам известно, что пантеры рычат только на свободе!.. Ну, вы там, вперед! – грубо крикнул он на носильщиков. – Вы обманули меня, говоря, что пантеры ваши привыкли к клетке… А если дверцы откроются, кто поручится мне, что обезумевшие животные не бросятся на людей? – И он прибавил еще громче: – Со мною, к счастью, револьвер, и, прежде чем они успеют выскочить, я прострелю им головы! Он нарочно сделал ударение на последних словах: «я прострелю им головы!» И несчастный губернатор, несмотря на состояние, в котором находился, принял, вероятно, угрозу к сведению, так как толчки прекратились. Благородный герцог продолжал, явно подчеркивая свои намерения: – Если бы животные могли понять, что с ними будут хорошо обращаться, они не тратили бы силы понапрасну… Так или иначе, но веранда осталась позади. Адъютант, провожавший их до дверей, вновь предупредил стоящий у входа караул, и заговорщики очутились на улице. Экипаж, запряженный четверкой лошадей, который привез Барбас-сона и его людей, напоминавший скорее охотничью коляску, стоял наготове, и лошади, раздувая ноздри, фыркали от нетерпения. – Вы также нас покидаете, господин герцог? – удивленно спросил адъютант. – О, нет, – отвечал с невозмутимым спокойствием Барбассон, – мне надо только отдать кое-какие распоряжения. Адъютант из скромности удалился и направился в танцевальный зал. – А теперь, друзья мои, – шепотом сказал провансалец, – во весь дух вперед! Счастливо же мы отделались, клянусь Богом! «Раджа» стоит под парами… часа через два мы выйдем из порта. – Нет, – отвечал Сердар, – вы сказали, что не уезжаете, и часовой, слышавший ваши слова, может удивиться. – Вы правы, чуть не сделал промаха! Садитесь все в экипаж и поезжайте шагом до того места, где вас не будет видно. – И затем он громко добавил: – Сойди сюда, Рама, мне нужно поговорить с тобою… я хочу прогуляться и не прочь пройтись сотню метров. Заклинатель все понял и поспешил к нему. Экипаж проехал медленно с четверть мили, а затем, когда дворцовый караул не мог больше никого ни видеть, ни слышать, Барбассон и Рама заняли свои места. Лошади почувствовали, что поводья отпущены, и понеслись как стрела по направлению к Галле. – Спасены! Спасены! – кричал с торжеством Барбассон. – Пока еще нет! – отвечал Сердар. – Эх, милейший! Хотел бы я знать, кто догонит нас теперь. – А телеграф? Не слишком-то хвастайте победой, мой милый! Вы разве не знаете, что кабинет губернатора в Канди соединен проводом с Галле и его береговыми фортами. А потому, если происшествие раскроют раньше, чем мы выйдем в открытое море, нас или арестуют по прибытии в Галле, или пошлют ко дну ядрами из форта. – Верно, вы ничего не забываете, Сердар! – разочарованно сказал Барбассон. – Но надо больше доверять своей звезде. Легко понять после этого, с каким тяжелым сердцем проезжали наши герои расстояние, отделявшее их от Галле, куда они все же прибыли без приключений. На «Радже», как говорил Барбассон, пары были уже разведены и из предосторожности был даже поднят якорь. Им не оставалось ничего больше, как зайти на борт вместе с клеткой, в которой находился несчастный губернатор. Луна только что зашла, и как нельзя более кстати, так как это давало возможность незаметно выйти из порта. На борту имелась прекрасная карта канала и компас, а провансалец, как опытный моряк, брался вывести яхту в море без всяких аварий. Он сам встал у штурвала и взял к себе двух матросов, чтобы те помогли ему в случае надобности. Механику он дал только один приказ: – Вперед! На всех парах! И как раз вовремя! Не успели они выйти из узкого входа в канал, как два световых луча, направленных из форта, скрестились друг с другом и осветили порт, канал и часть океана, ясно указывая на то, что похищение и побег уже открыты. В ту же минуту раздался выстрел из пушки, и ядро, скользнув по поверхности воды, упало в нескольких метрах от борта. – Да, как раз вовремя! – сказал Сердар, вздохнув с облегчением. – Только теперь мы можем сказать, что спасены. Он приказал двум матросам освободить сэра Уильяма от веревок и запереть в комфортабельной каюте, не обращая внимания на его протесты и не отвечая на его вопросы. Прежде чем начать разговор, для которого он рисковал жизнью, он хотел убедиться в том, что «Раджа» окончательно вышел из цейлонских вод. Сэр Уильям, увидя, с кем имеет дело, замкнулся в презрительном молчании. Когда матросы уходили от него, он сказал им с величественным видом: – Скажите вашему хозяину, что прошу только одного: я желаю, чтобы меня расстреляли как солдата, а не вешали как вора. – Что еще за фантазия! – сказал Барбассон. – Знаем мы этих героев, нанимающих всяких Кишнай для убийства! – Он вспомнил, что хотел нас повесить, – вмешался Нариндра, – и сам боится той же участи. – Так же верно, как то, что я сын своего отца. Он хочет представить себя стоиком, чтобы затронуть чувствительную струнку Сердара и этим спасти свою жизнь… Посмотрим, но, по-моему, он в сто раз больше Рам-Чау-дора заслуживает веревки. Из форта послали еще несколько ядер, но, убедившись в бесполезности того, решили прекратить стрельбу. Так как в Галле не оказалось больше ни одного судна, которое можно было бы послать за ними в погоню, наши герои не стали ждать «Дианы» и направились в Гоа. Они буквально падали от усталости, а потому Сердар, несмотря на желание немедленно вступить в решительный разговор со своим врагом, уступил просьбе товарищей и дал им несколько часов отдыха. ГЛАВА IV Суд чести. – Сэр Уильям Браун перед судьями. – Обвинительный акт. – Ловкая защита. – Важное признание. – Ловкость Барбассона. – Бумажник сэра Уильяма Брауна. День прошел без приключений, и в условленный час, после того как Барбассон дал все указания команде, чтобы ничто не мешало им, Сердар и его товарищи собрались в кают-компании. – Друзья мои, – сказал Сердар, – я пригласил вас быть моими судьями. Я хочу, чтобы вы взвесили все, что произошло между мною и сэром Уильямом Брауном, и решили, на чьей стороне правда. Все, что вы по зрелом и спокойном размышлении найдете справедливым, я исполню без страха и колебаний. Клянусь в этом моею честью. Барбассон, как более способный дать отпор сэру Уильяму, был избран своими коллегами председателем военного суда. Все трое сели вокруг стола, и тогда по их приказанию привели сэра Уильяма. Последний с презрением окинул взглядом собравшихся и, узнав Барбассона, тотчас начал атаку, бросив ему в лицо: – Вот и вы, благородный герцог! Вы забыли представить мне все ваши титулы и не прибавили титула атамана разбойников и президента комитета убийц. – Эти господа не ваши судьи, сэр Уильям Браун, – вмешался Сердар, – и вы напрасно оскорбляете их. Это мои судьи… Я попросил их оценить мое прошлое и сказать, не злоупотреблял ли я своими правами, поступая определенным образом по отношению к вам. А вы будете иметь дело только со мной, и если я приказал доставить вас сюда, то лишь для того, чтобы вы присутствовали при моих объяснениях и могли уличить меня в том случае, если какая-нибудь ложь сорвется у меня с языка. – По какому праву вы позволяете себе… – Никаких споров на этот счет, сэр Уильям, – прервал его Сердар дрожащим от гнева голосом. – Говорить о праве не смеет тот, кто еще вчера подкупал тхагов, чтобы убить меня… Замолчите! Не смейте оскорблять этих честных людей, иначе, клянусь Богом, я прикажу бросить вас в воду, как собаку! Барбассон не узнавал Сердара, не узнавал того, кого он называл иногда «мокрой курицей». Он не понимал ничего потому, что никогда не видел Сердара в таком состоянии, когда вся его энергия поднималась на защиту справедливости, а в данный момент на защиту друзей от этого низкого негодяя, сгубившего его и теперь оскорбляющего близких ему людей. Выслушав это обращение, сэр Уильям опустил голову и ничего не отвечал. – Итак, вы меня поняли, сударь, – продолжал Сердар, – мои собственные поступки предаю я на суд этих честных товарищей… Будьте спокойны, мы с вами поговорим потом лицом к лицу. Двадцать лет я ждал этого великого часа, вы можете подождать десять минут и затем узнаете, что я, собственно, хочу от вас. И он начал: – Друзья мои, по обстоятельствам более благоприятным, быть может, чем того заслуживали мои личные достоинства, я уже в двадцать два года был капитаном, получил орден и был причислен к французскому посольству в Лондоне. Как и все мои коллеги, я часто посещал «Military and navy Club», т.е. военно-морской клуб. Там я познакомился со многими английскими офицерами, и в том числе с лейтенантом королевской конной гвардии Уильямом Пирсом, который после смерти отца и старшего брата унаследовал титул лорда Брауна и место в палате лордов. Человек этот был моим близким другом. Я работал в то время над изучением береговых укреплений портов. Мне разрешили поискать необходимые сведения в архивах адмиралтейства, где находилось много ценных документов. Я часто встречался там с лейтенантом Пирсом, который был в то время адъютантом герцога Кембриджского, главнокомандующего армией и флотом и председателем совета адмиралтейства. Как-то раз, придя в библиотеку, я застал там всех чиновников в страшном отчаянии. Мне объявили, что вход и чтение в архивах навсегда запрещены иностранным офицерам. Тут я узнал, что накануне кто-то открыл потайной шкаф и похитил оттуда все секретные бумаги, в том числе план защиты Лондона в случае нападения на него двух или трех союзных держав. Я ушел оттуда сильно взволнованный. Вечером ко мне зашел Уильям Пирс с одним из своих молодых товарищей, которого звали Берном. Мы долго разговаривали о происшедшем, так сильно волновавшем меня главным образом потому, что я не мог закончить начатой очень важной работы. Молодые люди сообщили, что среди украденных бумаг находились настолько важные документы, что, будь похитителем английский офицер, его расстреляли бы как изменника. Затем они удалились. Не знаю почему, только посещение это произвело на меня тяжелое впечатление. Оба показались мне крайне смущенными и какими-то скованными, что обычно не было им свойственно. Затем, странное дело, они попросили меня показать им планы, рисунки и разные наброски, которыми я сопровождал мои письменные занятия, тогда как раньше никогда этим не интересовались. Они их ворошили, вертели, складывали в картонную папку, снова вынимали оттуда… Одним словом, вели себя крайне непонятным образом. Каково же было мое удивление, когда на следующий день рано утром ко мне явился первый секретарь посольства в сопровождении английского адмирала и двух незнакомых мне людей, которые были одеты в черные костюмы и принадлежали, по-видимому, к высшим чинам полиции. – Любезный друг, – сказал мне секретарь, – посещение наше носит исключительно формальный характер и делается по распоряжению посла с целью положить конец недоброжелательным разговорам по поводу похищения в адмиралтействе. – Меня! Меня! – пробормотал я, совсем уничтоженный. – Меня обвиняют?! Посетители с любопытством следили за моим смущением, и я уверен, что оно произвело на них плохое впечатление. Верьте мне, никто так плохо не защищается в подобных случаях, как люди невиновные. Секретарь отвел меня в сторону и сказал: – Успокойтесь, мой милый, я понимаю ваше удивление, но дело в том, что среди исчезнувших бумаг находилась переписка английского посла по поводу смерти Павла I, бросающая странный свет на это событие, в котором русские обвиняли англичан, а потому правительство делает все возможное, чтобы помешать этой переписке попасть за пределы государства. Вы работали в адмиралтействе в двух шагах от потайного шкафа, а поэтому, естественно, находитесь в списке лиц, которых хотят допросить. – Хорошо, – отвечал я, – пусть меня допрашивают, но предупреждаю вас, что я ничего не знаю. О происшествии я узнал от чиновников адмиралтейства, которые сообщили мне также о мерах, принятых после похищения. – Вам придется также, – продолжал секретарь со смущением, – разрешить нам осмотреть ваши бумаги… – Только-то? – воскликнул я, уверенный в своей невиновности. – Все, что у меня здесь, в вашем распоряжении. – Я был в этом уверен, – заметил секретарь. – Господа, мой товарищ, – и он сделал ударение на этом слове, – не возражает против исполнения вами вашей миссии. Ах, друзья мои, как неопытен я был тогда! Мне надо было прибегнуть к дипломатическим хитростям, против которых сам посол не мог бы ничего поделать. Прежде чем министр иностранных дел и военный министр Франции пришли бы к какому-нибудь решению, а оно во всех случаях было бы благоприятно для меня, я успел бы разрушить вражеские козни… Уверенный же в своей честности, я погубил сам себя. Что было дальше? Среди моих рисунков и черновиков нашли два самых важных письма из знаменитой переписки. Вся сцена мгновенно изменилась… – Вы нас опозорили! – воскликнул секретарь с презрением. Сраженный этим непредвиденным ударом, я упал как громом пораженный. Напрасно, поднявшись, я негодовал, протестовал, рассказывал о посещении накануне. – Не хватало еще этого, – прервал меня секретарь, – обвинять людей, принадлежащих к самому древнему дворянскому роду Англии. Я понял, какая глубокая пропасть разверзается подо мной… я должен туда упасть, и ничто не может меня спасти… Я сокращаю свой рассказ… Двадцать лет прошло, но до сих пор я испытываю ужасные страдания… Я был отправлен во Францию вместе с материалами дознания и письменным заключением английского правительства, настоятельно требовавшего моего наказания, а потому меня судили военным судом. Там я знал, как защищаться… я рассказал все подробности посещения двух английских офицеров и их странного поведения. Я сообщил, что тот из двух офицеров, который впоследствии стал лордом Брауном, уплатил неожиданно более полумиллиона из суммы своих долгов. Я закончил свою речь следующими словами: «Эта переписка, господа, стоила, вероятно, нескольких миллионов и могла соблазнить младшего сына знатной семьи, не имеющего состояния. Но чего мог желать французский офицер, капитан двадцати двух лет от роду, награжденный орденом и имеющий ежегодный доход в триста тысяч франков… офицер, который, как я уже доказал вам, не играл в карты, не держал пари, не участвовал в скачках и расходовал только десятую часть своих доходов? На что мне было золото России, которая будто бы купила эти нужные ей бумаги…» Я говорил два часа, говорил отрывисто, внушительно, с негодованием… и меня выслушали. Но существовала одна материальная улика, которую я не мог отрицать, – присутствие у меня двух писем. Я убедил моих судей, но они не могли меня оправдать. Они сделали все, что могли: устранили обвинение в краже со взломом и в простой краже, но так как обвинение было необходимо во избежание серьезного конфликта с Англией, то мне предъявили обвинение в злоупотреблении доверенными мне документами, содержание которых было будто бы мне сообщено. Последствия были для меня ужасны. Я избежал тюрьмы, но меня разжаловали и отобрали орден Почетного легиона. Не буду говорить вам об отчаянии моей семьи, я много рассказывал вам об этом… Я хотел умереть, но мать заклинала меня жить и искать доказательства своей невиновности для восстановления честного имени… Был, однако, один человек, который знал, что я невиновен, но он был бессилен исправить ошибки правосудия. Лорд Ингрэхем, бывший в то время английским послом в России, услышал во время интимного разговора с одним из высокопоставленных русских сановников, когда они болтали о пропаже знаменитой корреспонденции, следующее заявление: – Клянусь честью, капитан Де-Монмор-де-Монморен не виновен в том, в чем его подозревают. Да будет благословенно имя благородного лорда! Он всегда при любом удобном случае старался защитить меня. Мой отец благодаря ему смог спокойно закрыть глаза, сняв с меня проклятие. Я мог бы закончить на этом, друзья мои, но хочу познакомить вас еще с одним фактом, который является главной причиной, заставившей меня просить вашей помощи в сегодняшнем суде. Один из двух негодяев, похитивших переписку и затем, чтобы отвлечь подозрения, подложивших два письма в мои папки, был, как вы уже знаете, лейтенант Берн. Впоследствии он получил чин полковника. Смертельно раненный в Крымской кампании, он не хотел умереть с таким пятном на своей совести. Он написал подробный отчет о случившемся, указал своего сообщника, способ, с помощью которого они открыли потайной шкаф, и как погубили меня. В конце он просил у меня прощения, чтобы, писал он, получить прощение верховного Судии, перед которым он готовился предстать… Он просил католического священника, который присутствовал при этом в качестве свидетеля, подписать этот отчет. Уильям Пирс, бывший в то время генералом и командовавший бригадой, в которой служил полковник Берн, был свидетелем его раскаяния. Он боялся разоблачения, а потому поручил следить за полковником и в решительную минуту дать ему знать. В ночь, последовавшую за смертью полковника, это важное признание, отданное на хранение священнику, было украдено из его палатки, когда тот спал. Кем? Вы должны догадаться… генералом Пирсом, теперешним лордом Брауном. – Это ложь! – прервал его последний, не произнесший ни слова во время этого длинного рассказа. – О! Только на это из всего мною сказанного вы нашли возможность возразить? – спросил Сердар с презрительной улыбкой. – Вот что уличает вас: сообщение священника, который, негодуя на совершенную у него кражу, написал обо всем этом моей семье. И Сердар, вынув из портфеля письмо, передал его Барбассону. – Клянусь честью, – продолжал сэр Уильям, – я не крал признание Берна, о котором вы говорите. И он сделал инстинктивное движение рукой, как бы собираясь достать какую-то бумагу. Жест этот поразил Барбассона. «Надо будет посмотреть!» – подумал он про себя. – Честь сэра Брауна! – воскликнул Сердар с нервным смехом. – Не играйте такими словами! Кому же, кроме вас, интересно было завладеть этим письмом? Если вы не сами взяли его, то поручили украсть кому-нибудь из ваших сообщников. Я закончил, друзья мои! Вы знаете, что он с тех пор, опасаясь моей мести, преследовал меня как дикого зверя, унижаясь до союза с тхагами, лишь бы убить меня. Мне только одно остается еще спросить у вас: неужели двадцать лет моих страданий и преступлений этого человека недостаточно для того, чтобы оправдать мой поступок, и разве право жизни и смерти над ним, которое я присвоил себе, не является самым обыкновенным правом самозащиты? После нескольких минут совещания Барбассон ответил торжественным голосом: – В полном единодушии, клянемся нашей совестью, жизнь этого человека принадлежит вам, Сердар. – Благодарю, друзья мои, – отвечал Сердар, – это все, что я хотел от вас. – И, обернувшись к сэру Уильяму Брауну, он сказал ему: – Вы сейчас узнаете мое решение. Я не могу просить вас возвратить мне признание Берна, которое вы, конечно, уничтожили, но я имею право требовать, чтобы вы написали это признание в том виде, в каком оно было, чтобы не оставалось никакого сомнения в моей невиновности и в вашей вине и чтобы я мог представить его военному суду для отмены приговора. Только на этом условии и ради вашей жены и детей я могу даровать вам жизнь… Напишите, о чем я вас прошу, и, когда мы приблизимся к Цейлону, лодка отвезет вас на берег. – Следовательно, – возразил сэр Уильям, – вы хотите отправить к жене и детям опозоренного мужа и отца?.. Никогда!.. Лучше смерть! – Не выводите меня из терпения, сэр Уильям. Бывают минуты, когда даже кроткий человек становится беспощадным и неумолимым… и забывает все законы человеколюбия. – Я в вашей власти… мучьте меня, убейте, делайте со мной что хотите, мое решение бесповоротно… Я совершил в молодости преступление, большое преступление и не отрицаю этого… Я горько сожалею об этом и не хочу, сославшись даже на Берна, игравшего главную роль во всем этом деле, умалить значение моего преступления. Но так постыдно лишиться положения, которое я занимаю, потерять чин генерала и место в палате лордов, вернуться опозоренным к жене и детям, которые с презрением встретят тебя, – здесь он не смог сдержать волнения, и слезы оросили его лицо. Задыхаясь от рыданий, он закончил свой монолог, – не могу согласиться, никогда не соглашусь… Вы не знаете, что значит быть отцом, Фредерик Де-Монморен. – Причиной смерти моего отца было бесчестье сына, сэр Уильям! – Не будете же вы меня упрекать, если я хочу умереть, чтобы не опозорить своих детей! Выслушайте меня, и вы не будете настаивать и возьмете мою жизнь, которую я отдаю, чтобы искупить свой грех. Да, я был негодяем, но мне было двадцать лет, мы проиграли огромную сумму, Берн и я. Я не хочу, поверьте мне, оскорблять его память, уменьшая свою вину, но должен сказать все, как было. Он один взломал шкаф в адмиралтействе, он против моего желания согласился на постыдный торг, толкнувший его на преступление. Я виновен только в том, что согласился сопровождать его к вам. Вы были почти незнакомы с ним, и его посещение показалось бы вам странным… Это, конечно, не уменьшает вины и преступление не заслуживает прощения, но искупление, которое вы требуете, выше моих сил… Неужели вы думаете, что я не страдаю? Я пытался преданностью моей стране, честным исполнением обязанностей совершить сделку с совестью, но это мне не удалось… И с тех пор, как вы скитаетесь по миру, мысли мои следовали за вами, и я дрожал каждую минуту, боясь, что вот наступит час возмездия. Ибо этого часа, часа правосудия Божьего, я жду также двадцать лет, уверенный, что он наступит, роковой и неумолимый! Какая пытка! Лоб несчастного покрылся крупными каплями пота, и руки его судорожно подергивались. Невольное чувство сострадания начало овладевать Сердаром. – Вы говорите о семье вашей, пораженной вашим несчастьем! – продолжал несчастный среди рыданий. – Чем больше вы правы, тем больше я думаю о своей… помимо моих детей и всего рода Браунов, мой позор падет еще на четыре ветви… многочисленный род Кемпуэлов из Шотландии, Кэнавонов из графства Уэльского… – Кемпуэлов из Шотландии, говорите вы… Вы в родстве с Кемпуэлами из Шотландии? – прервал его Сердар с горячностью, удивившей всех присутствующих. – Леди Браун, – бормотал пленник, выбившийся из сил, – урожденная Кемпуэл, сестра милорда д'Аргайля, главы рода, и полковника Лионеля Кемпуэла из 4-го шотландского полка. Услышав эти слова, Сердар судорожно поднес руку ко лбу… Можно было подумать, что он боится потерять рассудок… Жена лорда Брауна урожденная Кемпуэл? Но если это правда, то прелестные молодые девушки, которых он видел, племянницы его сестры, его милой Дианы!.. И месть должна поразить их… Вдруг точно черный покров заслонил ему глаза… кровь прилила ему к голове, к вискам, он задыхался… Затем он сделал несколько шагов вперед и упал на руки Рамы, бросившегося поддержать его. Барбассон вне себя хотел броситься на пленника, но Нариндра удержал его жестом. – Сэр Уильям Браун, – сказал махрат громовым голосом, – знаете вы, кто этот человек, которого вы поразили в самое сердце? Пленник, пораженный происходящим, не знал, что и отвечать, а потому Нариндра с ожесточением бросил ему в глаза: – Этот человек, молодость которого вы погубили, зять Лионеля Кемпуэла, брата леди Браун. Черты лица несчастного сразу изменились. Он всплеснул руками и, рыдая, упал на колени перед Сердаром, говоря в глубоком волнении: – Боже Великий, да поразит Твое правосудие виновного, но пощади этого человека, так много страдавшего! Клянусь перед всеми вами, что честь его будет восстановлена! – Неужели он говорит искренне? – сказал Барбассон, начиная колебаться… – Ба! Не будем терять его из виду! Придя в себя, Сердар долго смотрел на сэра Уильяма, все еще стоявшего перед ним на коленях и омывавшего слезами его руку. – О, оставьте мне вашу руку, – говорил сэр Уильям с отчаянием, – не отнимайте ее у меня в знак прощения, я сделаю все, что вы не потребуете от меня. Я дал клятву в этом, когда вы были без сознания, и, каковы бы ни были для меня последствия этого, ваша честь будет восстановлена. Сердар не отымал руки, но и не отвечал… По всему было видно, что в нем происходит та борьба, из которой благородные и великодушные люди всегда выходят победителями. Рама и Нариндра, хорошо знавшие характер друга, не сомневались в том решении, которое он примет. Что касается Барбассона, то он, говоря языком матросов, был «опрокинут вверх дном» тем оборотом, какой принимали события. – Все это притворство!.. – бормотал он про себя, уходя на капитанский мостик, чтобы не видеть то, что он называл слабостью характера. Сердар, как и предвидел Барбассон, не замедлил произнести слово прощения. – Да, я прощаю вас, – сказал он с глубоким вздохом, – я остаюсь проклятым людьми, авантюристом, Сердаром… зачем повергать в отчаяние молодых девушек, только начинающих жить и имеющих все, чтобы быть счастливыми… – Нет, Сердар! Я не могу принять вашей жертвы, хотя бы вся моя семья погибла от этого… Но могу вам сообщить, что жертва ваша не нужна. – Что вы хотите сказать? – Берн в своем признании ничего не говорит о сообщнике. Перед смертью он обвиняет только себя и в воровстве, и в том, что подбросил письма в вашу папку, считая себя не вправе выдавать меня на правосудие людей, когда сам готовится предстать перед правосудием Бога. Вы можете оправдать себя, нисколько не впутывая меня в это дело… я все время хранил это признание. – Не может этого быть! – воскликнул Сердар с восторгом. Затем он с грустью прибавил, взглянув на своего прежнего врага: – Вы, должно быть, очень ненавидите меня, если не хотите отдать мне… – Нет! Нет! – прервал его сэр Уильям, – но после того, что вы выстрадали, я не верил в возможность прощения, и хотя признание Берна не могло служить основанием для обвинения меня, но я хотел избежать скандала, который разразился бы, если бы вы вздумали привлечь меня к ответственности… – А признание это? – живо спросил Сердар. – Оно заперто в моем письменном столе в Галле… Нам стоит только вернуться, и завтра же оно будет в вашем распоряжении. Сердар устремил на него взгляд, которым хотел, казалось, проникнуть в душу собеседника. – Вы мне не доверяете? – спросил сэр Уильям, заметив эти колебания. – Моя сестра приезжает через пять-шесть дней, – отвечал Сердар, не умевший врать, а потому избегавший прямого ответа. – Нам некогда сворачивать в сторону, если я хочу вовремя встретить ее… Но раз слово прощения сорвалось с моего языка, я не буду больше удерживать вас здесь! Молнией сверкнула радость в глазах негодяя, который все еще не верил своему спасению. Сердар это заметил, но чувство радости было так естественно в этом случае, что он продолжал: – Сегодня вечером, когда пробьет полночь, мы пройдем мимо Джафнапатнама, последнего сингальского порта. Там я прикажу высадить вас на землю. И если вы действительно заслуживаете прощения… вы немедленно перешлете мне это признание через Ковинда-Шетти, хорошо известного судовладельца в Гоа. Клянусь вам, сэр Уильям Браун, что ваше имя не будет упомянуто при разборе дела, возбужденного мною по приезде во Францию. В эту минуту Барбассон открыл дверь. – Парус! По траверзу! – сказал он. – Я думаю, это «Диана», которая, помотав изрядно «Королеву Викторию», оставила ее позади и мчится теперь со всей скоростью в Гоа. Все поспешили на мостик, чтобы убедиться в этом. Да, это была «Диана». Издали она со своими белыми парусами казалась огромным альбатросом, несущимся над волнами. – Держитесь ближе к берегу, Барбассон! – сказал Сердар. – Мы высадим сэра Уильяма в Джафнапатнаме. – А! – отвечал провансалец, одновременно кланяясь губернатору. – Вы лишаете нас вашего присутствия? – Я очень тронут выражением такого сожаления, – отвечал ему в тон сэр Уильям. Сердар удалился со своими друзьями… Барбассон подошел к англичанину и, глядя на него в упор, сказал: – Смотрите прямо на меня! Вы посмеялись над всеми здесь, но есть человек, которого вам не удастся провести, и это я! – И он ударил себя кулаком в грудь. – Если бы это зависело от меня, вы бы еще два часа тому назад танцевали шотландскую жигу у меня на реях. – И он повернулся к нему спиной. – Если ты попадешься мне на Цейлоне!.. – мрачно пробормотал сэр Уильям. Спасен! Он был спасен! Негодяй не мог поверить своему счастью. Но зато как хорошо он играл свою роль… сожаления, угрызения совести, слезы, все было там… Он отправился к себе в каюту и, сев на край койки, предался размышлениям… Никогда еще в жизни он не подвергался такой опасности! Приходилось играть вовсю… малейшая неосторожность, и он бы погиб… И как кстати открылось это родство, о котором он и не знал… Так сидел он и размышлял, а голова его все более и более тяжелела… он очень устал от ночи, проведенной в клетке для пантер, и мало-помалу склонился на койку и заснул. Провансалец не терял из виду ни одного из движений сэра Уильяма и все ходил взад и вперед мимо полуоткрытой каюты, чтобы тот привык к равномерному звуку его шагов. А Барбассон был себе на уме! Когда сэр Уильям горячо клялся, что не похищал признания Берна, он заметил тот инстинктивный жест, в котором воля не принимает никакого участия. Психолог на свой лад, Барбассон принялся доискиваться причины этого бессознательного движения сэра Уильяма… Он погрузился в ряд оригинальных дедукций, которые привели бы в восторг опытных мыслителей, или, как называет их Рабле [62] , извлекателей сути. Он также искал самую суть мысли, управлявшей рукой сэра Уильяма, и задал себе вопрос: не находилось ли признание Берна, о котором говорил в тот момент Сердар, в бумажнике самого губернатора? «Бумаги такого рода, – размышлял он, – не доверяют мебели, которую можно взломать или которая может сгореть. К тому же такого рода вещи уничтожают рано или поздно и с этой целью держат при себе, о чем часто забывают, и они долго залеживаются в карманах. У меня до сих пор валяется в кармане старого пальто письмо Барбассона-отца, в котором он на просьбу о деньгах отвечает мне проклятием, и этому письму лет четырнадцать…» В ту минуту, когда сэр Уильям заснул, поддавшись усталости, ловкая рука осторожно вытащила из его кармана кожаный бумажник, настолько тонкий, что он вряд ли стеснял того, кто его носил. Это была рука Барбассона. Поддавшись желанию проверить свои психологические умозаключения, он решил, что для этого нет ничего лучшего, чем прибегнуть к осмотру. В бумажнике находилось только одно письмо, написанное по-английски. Барбассон не знал этого языка, но он заметил имя Фредерика Де-Монмор-де-Монморена, повторенное несколько раз рядом с именем сэра Уильяма. С нервным волнением пробежал он последние строчки… там оказалась подпись: полковник Берн. Провансальцу было этого достаточно. Он сложил письмо и спрятал его в карман, а бумажник положил туда, откуда взял. Затем Барбассон продолжил свою прогулку, потирая руки от удовольствия и без всяких угрызений совести… Он взял просто-напросто украденный предмет, чтобы вернуть его законному владельцу. Он колебался минуту, не зная, что предпринять. Не воспользоваться ли своим открытием, чтобы заставить Сердара принять крутые меры? Напрасный труд. Сердар никогда не согласится отправить зятя своей сестры качаться в десяти футах над палубой… Просто оставить его пленником нечего было и думать… ну, что с ним делать в Гоа? Посадить в клетку и отвезти в Нухурмур? Нет, Сердар этого не сделает, родство спасало негодяя. Да, наконец, не у него ли, у Барбассона, это оправдание, которое разыскивалось двадцать лет? Нет, он лучше отправит Уильяма Брауна искать другое место, где его повесят, и Сердар будет ему благодарен за то, что он избавил его от новой мучительной сцены и от необходимости принять последнее решение. И он позволил событиям идти своим чередом. Наступила полночь. Маленькая яхта приближалась к земле. Вдали виднелся уже маяк и огни дамбы Джафна-патнама. Барбассон разбудил Сердара и его друзей, и все вышли на мостик. Затем он отправился к сэру Уильяму и обратился к нему тем же шутливым тоном, которым обыкновенно говорил с ним: – Ваше превосходительство прибыли к месту своего назначения. – Благодарю, господин герцог, – отвечал англичанин тем же тоном. – Верьте мне, я никогда не забуду тех кратких минут, которые я провел на вашем судне. – Ба! – отвечал Барбассон, – благодарность такая редкая вещь среди людей!.. Только позже ваше превосходительство поймет всю важность услуги, которую я ему сегодня оказываю! Яхта подходила к рейду, и он быстро крикнул: – Внимание! Приготовиться спустить бизань!.. [63] Право руля! Стоп! Все приказы исполнялись с поразительной точностью, и «Раджа», сделав поворот почти на месте, остановился кормой к берегу, готовый немедленно двинуться в открытое море. До берега оставалось около двадцати метров. В несколько секунд была спущена лодка, и Барбассон, пожелавший сам доставить на берег благородного лорда, сказал ему, отвешивая низкий поклон: – Лодка вашего превосходительства подана! – Не забудьте моих слов, Сердар, – сказал сэр Уильям, – через два дня… у Ковинда-Шетти. – Если вы сдержите ваше слово, я постараюсь забыть все сделанное вами зло. – Не хотите ли дать мне руку в знак забвения прошлого, Фредерик Де-Монморен? Сердар колебался. – Ну, это уж нет, вот еще! – воскликнул Барбассон, становясь между ними, – спускайтесь в лодку, да поживее, не то, клянусь Магометом, я отправлю вас на берег вплавь! Барбассон призывал Магомета только в большом гневе. Губернатор понял по его тону, что медлить опасно, и, не сказав ни слова, поспешил в лодку. – В добрый час! – вздохнул Барбассон, занимая место в лодке в свою очередь… – Греби! – крикнул он матросам. Несколько ударов весел, и лодка коснулась причала. Сэр Уильям поспешно прыгнул на землю. Таможня находилась от него в десяти шагах, и губернатору нечего было бояться больше. Приложив ко рту руки рупором, он крикнул: – Фредерик Де-Монморен, я уже раз держал тебя в своей власти, но ты бежал. Ты держал меня в своих руках, но я ускользнул из них… Мы, значит, квиты!.. Чья возмет? До свидания, Фредерик Де-Монморен! – Негодяй! – донесся с яхты звучный и сильный голос. Тогда Барбассон привстал с лодки и с величественным жестом, в свою очередь, послал ему приветствие: – Уильям Браун, предсмертное завещание полковника Берна достигло своего назначения. – И, потрясая в воздухе бумагой, которую он так ловко похитил, Барбассон крикнул своим матросам: – Весла на воду, ребята! Дружней! Сэр Уильям поднял дрожащую руку к груди и вытащил бумажник… он оказался пустым. Негодяй испустил крик бешенства, в котором не осталось ничего человеческого, и тяжело рухнул на песок. Он солгал, чтобы легче провести Сердара. Признание Берна было страшной уликой против него, оно сообщало «факт», который ставил не только честь его, но даже жизнь в зависимость от доброй воли тех, кого он оскорбил… Дня четыре спустя наши герои прибыли в Нухурмур, где их ждало ужасное известие. Часть пятая ТАЙНЫ СКЛЕПОВ КАРЛИ ГЛАВА I Прибытие в Нухурмур. – Зловещее предчувствие. – Анандраен. – Что случилось? – Исчезновение Дианы и ее семьи. – Пленники тхагов. Когда Сердар и его спутники взобрались на вершину большого пика Вейлор, сол-нце находилось в зените. Обширные леса придавали горам волнистые очертания. Озера отливали заревом пожаров. Каскады ручьев сверкали брильянтами капель, срывающихся в пропасть. Все было полно такого величия и такой необыкновенной красоты, что даже мало поэтичный человек при взгляде на этот пейзаж останавливался, пораженный его великолепием, и чувствовал, как вокруг него со всех сторон подымаются аккорды безмолвного гимна, прославляющего гармонию природы. – Какой чудный день! – сказал Барбассон, очарованный открывшимся перед ним видом. В ту же минуту Оджали, воспитанный поклонником бога Сурьи, три раза воздал почести солнцу, опустившись на одно колено и вытянув хобот вперед. Затем, узнав издали озеро и очертания Нухурмура, он испустил два радостных трубных гласа, тихих для него, но напоминающих скорее звуки тромбона. – Невпопад, мой толстый приятель! – сказал провансалец, – тебе бы взять несколько уроков гармонии у соловья. И после шутки Барбассона, который еще никогда не был в таком хорошем настроении, все двинулись дальше. Поездка на Цейлон не заняла много времени, а Сердар получил наконец признание полковника Берна, и оно избавляло его от позора всей жизни. Это предсмертное письмо полковника доказывало неопровержимым образом, что сэр Уильям Браун не только совершил преступление, в котором его обвинял Сердар, но еще в течение многих лет, злоупотребляя своим положением, торговал адмиралтейскими планами защиты и нападения. Приближаясь к Нухурмуру, Сердар, как бы в контраст окружающей природе, почувствовал, что им снова овладевают мрачные мысли. Что произошло в пещерах? Что нового он узнает? И затем вспоминал, что найдет пустым обычное место Барнета, так ужасно погибшего. Все это наполняло его мрачными предчувствиями. – Что с вами, Сердар? Уже несколько часов вы грустите. – Я очень беспокоюсь, не случилось ли чего-нибудь во время нашего отсутствия, мой милый Барбассон! – Ничего плохого, Сердар, поверьте мне, мои предчувствия всегда сбываются. Смерть Барнета, например, – я могу сказать, что предвидел ее. А происки Рам-Чаудора? Кто первый почувствовал их, отгадал? А Уильям Браун? Видите ли, когда я говорю: есть что-то в воздухе, надо быть настороже. Когда же я говорю, как сегодня, ничего нет, положительно ничего! Полный поворот, и можно плыть без боязни! Мы придем и застанем Сами за приготовлением своей стряпни, а Нану Сахиба – потягивающим свой вечный кальян. Вот человек, ведущий поистине жизнь ракушки, с той разницей, что она на скале, а он под скалой. – Хорошо, если ты прав, – отвечал Сердар, улыбаясь. – Кстати, о Нане, – продолжал провансалец, – надеюсь, он будет очень доволен предложением Ковинда-Шетти, который берется отвезти его на «Диане» на маленький остров около Пуло-Кондора, где у него, кажется, табачная плантация. Нана сможет курить там в свое удовольствие. – Вряд ли принц согласится на это. – А придется между тем. Надеюсь, он не пожелает, чтобы мы охраняли его вечно? С бедным Барнетом жизнь в ваше отсутствие была еще сносна. Мы так хорошо понимали друг друга. Но теперь, когда нет Пилада, не останется и Орест. Сколько я наговорил… вот посмеялся бы он, но только через двадцать четыре часа, ведь понимал он туго, не сразу. Но раз, бывало, поймет, так уж не остановишь. – Вы слишком веселы сегодня, Барбассон, – сказал Сердар, которого так забавляло это южное многословие, – а знаете, это приносит несчастье. – Нечего бояться, говорю вам… Мои предчувствия, видите ли, Сердар, сбываются… Я только им и верю. Рама и Нариндра шли молча, задумавшись. Они хорошо знали Кишнаю и понимали, что он не упустит случая и воспользуется их отсутствием, чтобы устроить какой-нибудь фокус. Они приближались к месту назначения. Еще несколько шагов, и они увидят долину, служившую внутренним садом для жителей пещер. Сердце у всех билось от волнения. Даже Барбассон замолчал, чувствуя общее настроение. На скалистом и очень крутом повороте, который Барбассон в своей «географической карте» Нухурмура окрестил «Дорогой в рай», Сердар остановился. Здесь дорога почти вплотную подходила к обрыву, за которым и находилась долина. Сердар слегка наклонился и заглянул туда. Почти вслед за этим он бросился на землю и вытянулся вперед над пропастью, придерживаясь руками за кусты. – Берегись, – крикнул ему Рама, – я упал таким же образом в тот день, когда открыл наше убежище. – Держите меня крепче, – отвечал Сердар, – мне кажется, я что-то вижу на верхушке одного фикуса. Нариндра, самый сильный из всех, взялся держать Сердара, и тот, почти повиснув над пропастью, наконец разглядел то, что хотел… На одной из верхних ветвей сидел неподвижно какой-то туземец. – Кто этот человек, сидящий в такой странной, выжидательной позе? – сказал Сердар, и в этот момент снизу, из глубины долины, донесся слабый, как шепот, голос. – Он говорит, – воскликнул Сердар. – Тише, я хочу послушать! На этот раз голос раздался громче, кричавший делал последние усилия. – Это я, Сами, ко мне сюда эхо доносит малейшее ваше слово, любой шум в горах. – Зачем ты забрался туда? – с тревогой спросил Сердар. – Чтобы первым узнать о твоем приезде. Я со вчерашнего дня то и дело прихожу сюда… Анандраен в пещерах, он хочет сообщить тебе нечто важное. – Хорошо, мы сейчас спустимся. Сердар встал с помощью Нариндры и передал товарищам все, что слышал, потому что только он один настолько ясно слышал слова Сами, чтобы понять их. Странная вещь! Звук передавался только вниз, но не вверх. Сердар был бледен. Слова молодого метиса взволновали его. – Вот видите, Барбассон, – сказал ему грустно Сердар, – сегодня мои предчувствия вернее ваших. Они двинулись вперед со всей скоростью, какую только позволял уклон дороги. От этого места у края пропасти до входа в пещеры со стороны озера было добрых полчаса ходьбы. – Что нужно от нас Анандраену? – говорил Сердар, спускаясь с горы. – Должно быть, что-нибудь срочное, если он решился оставить дом и переселиться в Нухурмур. Но вот они добрались до входа и вбежали внутрь пещеры, где их уже ждал Анандраен. – Вот и вы, наконец, – сказал он, увидев их. – Я еще со вчерашнего дня жду вас. – Что случилось? Говори скорей, – проговорил в волнении Сердар. – Пароход, на котором приехала ваша сестра с мужем и детьми, прибыл шесть дней тому назад, когда вы уехали на Цейлон. Мне дал знать об этом член нашего общества в Бомбее. Он сказал также, что на настоятельные вопросы вашей сестры, удивленной, что вы не встретили ее, он нашел нужным открыть ей тайну вашего убежища. Она попросила провести ее к вам в Нухурмур. – Так она здесь?.. Не может этого быть! – прервал его Сердар с криком радости. – Мужайтесь, Сердар! – Ну, говори же, не мучь меня. – Вы сами прерываете меня и задерживаете рассказ, – спокойно отвечал ему индиец. Сердар замолчал. Анандраен продолжал: – Меня уведомил ваш связной, что он отправил ко мне маленький караван, который я должен провести в Нухурмур. Леди Кемпуэл, ее муж и дети выехали дня четыре тому назад на повозках, запряженных буйволицами… – Ну? Ради Бога! – Ну… с этой минуты о них больше ничего не известно. – Но это невозможно! – воскликнул Сердар, – они должны были приехать к тебе еще вчера. – Нет! Иначе мой сын проводил бы их сюда. – Но откуда ты это знаешь? – Спокойствие, Сердар, спокойствие! Выслушайте меня сначала, а потом будете спорить, хотя лучше, если вы вместо возражений подумаете, что вам предпринять. Обеспокоенный их отсутствием, я пошел им навстречу и дошел до самого Бомбея, но не встретил их. Тогда я поспешил назад с несколькими членами общества «Духи вод». Мы обыскали дорогу вдоль и поперек, расспросили жителей, с которыми встречались, но не могли узнать, что с ними случилось. Несчастный Сердар ломал руки от отчаяния и без конца повторял: – А я уехал! Ах! Будь проклята эта поездка!.. Да буду я проклят за то, что не был здесь, чтобы помочь им, защитить их!.. – Успокойтесь, Сердар, – сказал Анандраен повелительным тоном. – Теперь не время горевать, надо действовать. – Ты прав, извини меня! Довольно! Поговорим теперь, – сказал он мрачным тоном. – Если они умерли, я буду жить, чтобы отомстить за них. – И мы с тобой, Сердар! – крикнули хором присутствующие. – Сердар, – сказал Анандраен, видя, что тот успокоился, – я исполнил свой долг и должен вернуться на пост, но сначала хочу высказать свое мнение о происшедшем. Ваши родные похищены тхагами, в этом нет сомнения. Вам, я думаю, только чудом удастся найти и спасти их. Я говорю не для того, чтобы лишить вас мужества, а хочу, чтобы вы приложили все силы своего ума, всю энергию, потому что великая пуджа, или праздник душителей, будет через три дня, и все пленники будут зарезаны на алтаре богини Кали по случаю этого торжества. На этот раз они так скрыли свои следы, что мы не смогли, даже с самыми искусными моими людьми, разузнать, где будет находиться место, предназначенное для кровавых жертвоприношений. Мне остается одна только надежда. Если Рудра приехал из Бихара, где он живет и куда я послал нарочного за ним, он, может быть, добьется успеха там, где другие потерпели неудачу. Это самый удивительный человек на свете. Вы знали его во время войны за независимость и видели его в деле. Если он у меня, я сейчас же пришлю его к вам. – Спасибо, Анандраен, – отвечал Сердар, – благодарю, что ты не скрыл от меня ужасной правды. Мы с друзьями сейчас составим план действий. Нельзя отправляться наудачу, но через час мы будем, во всяком случае, в дороге. – Идите через Слоновый холм! Это самый долгий, но и самый легкий путь сюда. Я указал его Рудре, если он захочет явиться в Нухурмур. Странно, что его еще нет здесь. Салам, Сердар, и да хранят вас боги! – Салам, Анандраен! Доверяю тебе принца на время нашего отсутствия… у меня мало людей, и я вынужден взять с собой Сами. – Я пришлю кого-нибудь на его место. – Не беспокойся обо мне, – сказал принц, присутствовавший при разговоре, – я слишком многим обязан тебе, мой друг, чтобы не сочувствовать твоему горю. Иди спасай своих родных, со мной может случиться лишь то, что угодно небу. ГЛАВА II Последнее совещание. – Где тхаги? – Совет Барбассона. – Секта душителей. – Жертвы, предназначенные для великой пуджи. – Следы похитителей. – Подвиги Рудры. – Барбассон и предатель Максуэл. – Засада. – Поимка тхагов. – Диана спасена. – Гнев опьяненного. – Правосудие и месть. – Растерзан пантерами. – Реабилитация. Не успел уйти Анандраен, как совещание началось. Все были возбуждены и понимали трудность задачи, учитывая серьезность слов, сказанных начальником поста на Вейлоре. – Тхаги должны были иметь какую-нибудь важную причину, – начал Сердар, – чтобы оставить развалины Карли, где они могли выдержать продолжительную осаду. – Да ушли ли они из этих развалин? – сказал Барбассон. – На громадные расстояния тянутся галереи с многочисленными ответвлениями. Тхаги могли вернуться обратно через какой-нибудь находящийся в лесу вход, сделав предварительно вид, что совсем покидают развалины. – Это необходимо проверить, – отвечал Сердар. – Во всяком случае, не думаю, чтобы тхаги ушли далеко. Их более двухсот человек, не считая женщин и детей, а такая толпа не может не оставить после себя следов. – Позвольте мне сказать слово, Сердар! – вмешался снова Барбассон. – Говорите, мой друг! Мы научились ценить ваши слова. – Я буду по возможности краток, – начал провансалец, – позвольте мне высказать некоторые соображения, построенные на логических выводах. В нашем распоряжении три дня: это мало и в то же время много. Вы сейчас увидите, почему это так. Родные Сердара покинули Бомбей четыре дня тому назад, ровно через двадцать четыре часа после того, как связной сообщил Анандраену об их выезде. Анандраен отправился им навстречу через день, то есть выехал из Велура в то время, как путешественники двинулись в путь из Бомбея. Он должен был встретить их почти на середине пути, то есть у развалин Карли. Но он никого не встретил и дошел до Бомбея. Это указывает яснее ясного, что родные Сердара исчезли в первый же день путешествия и что тхаги, совершив это похищение, не подают больше никаких признаков жизни. Подумайте: в этом случае им оставалось всего несколько часов, чтобы оставить эту местность и перекочевать в другую. Если они действительно уехали, как же случилось, что Анандраен и его люди не встретили их, несмотря на то, что дважды в этот день прочесали дорогу? Я считаю физически невозможным, чтобы Кишная и его приверженцы могли сделать хотя бы один шаг и не быть замеченными, если вспомнить при этом, что местность заселена как с одной, так и с другой стороны развалин. Ручаюсь собственной головой и головой почтенного Барбассона-отца, что тхаги напали на караван, затащили его в подземелья Карли и затем уничтожили свои шалаши, хижины и землянки, устроенные вокруг храмов, чтобы заставить всех думать, будто они ушли. Это самое простое, что тхаги могли сделать, потому что жить постоянно в пустынной местности они не могут; им надо вернуться в деревни после празднования своих мистерий… Я сказал и не прибавлю больше ни единого слова, потому что, видите ли, это логика дедукции, и ничего другого! По лицу Сердара, несмотря на его горе, пробежала улыбка. – Барбассон, – сказал он, – вы избавили нас от целого часа споров и хождений ощупью. Ваши доводы так ясны, так точны, что нет возможности не согласиться с ними. Нам остается направить поиски в Карли, и это дает мне некоторую надежду. Нам ни за что не хватило бы трех дней, чтобы тщательно осмотреть двадцать миль, покрытых лесами, изрезанных долинами и ущельями, которые отделяют нас от Бомбея. – Это ненамного уменьшает наши трудности, – заметил Нариндра. – Подвалы и подземелья Карли так обширны и многочисленны, что в первые времена мусульманского завоевания в них несколько месяцев скрывалась большая часть жителей целой провинции. Факт, приведенный махратом, действительно верен. В Индии, а именно в Эллоре, Элефанте [64] , Сальсете и Карли встречается огромное количество пещер частью естественного, а частью искусственного происхождения. В некоторых из этих пещер путем шлифовки стен или вырубки в породе новых помещений были созданы целые комплексы подземных храмов. С тех пор как англичане начали преследовать тхагов, те воспользовались пещерами для совершения своих ужасных мистерий. В Европе рассказывали множество самых нелепых басен об этой мрачной касте. Изложим в нескольких словах их верования. Тхаги составляют, собственно, не касту, а религиозную секту, в которую принимаются люди любых каст Индии, начиная от последнего шудры до брахмана, за исключением париев, которые не принадлежат ни к какой касте и считаются отбросами общества. В этой стране, где много различных пережитков, эта секта является последним пережитком прошлого, когда на всем Индостане совершались человеческие жертвоприношения. Со временем жертвоприношения сохранились только среди небольшого числа фанатиков. Мусульманское нашествие, хотя и не могло совершенно уничтожить их, все же заставило поклонников Кали приносить свои жертвы втайне. Они так ловко скрывали свое местопребывание, что англичане в течение ста лет владычества не подозревали даже о существовании этой секты. С тех пор англичане делали все возможное, чтобы уничтожить ее, и воображают теперь, что тхагов больше не существует в Индии или, по крайней мере, рассматривают кровавые жертвоприношения как редкие исключения. На самом деле тхаги научились прятаться более тщательно и по-прежнему продолжают совершать знаменитую пуджу, или великий праздник Кали. Тхага нельзя узнать ни по каким приметам. Он может быть вашим соседом, другом, родственником, и вы не будете этого знать. В один прекрасный день он вступил в секту и теперь каждый год с помощью знаков, понятных только ему, получает таинственное оповещение о том, что в такой-то час, в такую-то ночь и в таком-то месте будет совершено кровавое жертвоприношение. Место для этого выбирается в каком-нибудь мрачном лесу, или на пустынном песчаном берегу, или в развалинах древнего пещерного храма. Место это никогда не освещается ярко, чтобы посвященные, мужчины и женщины, не могли узнать друг друга. Одна только коптящая лампа бросает зловещий свет на алтарь, где убивают жертву. Обычно жертв бывает восемь, десять и более. Предпочитается нечетное число. Обнаженные, они привязаны к столбам и ждут своей очереди. Жрец вскрывает тело одним ударом огромного ножа, вытесанного из камня, так как металлический нож считается непригодным, затем погружает руки в дымящиеся внутренности, как это делали античные гаруспики [65] , и начинаются предсказания. Каждый присутствующий мог подойти и задать вопрос оракулу. Потом сердце и внутренности сжигались на треножнике. Когда последняя жертва зарезана, когда последний крик прозвучит под мрачными сводами развалин, тогда лампа гаснет и начинается оргия, описать которую постыдится даже самое откровенное перо. Затем участники этих непристойных собраний расходятся по домам и не думают о них до следующего года. Такова была участь, ожидавшая родных несчастного Сердара, если он не успеет спасти их. Какое сверхчеловеческое мужество надо было иметь этому человеку, чтобы не поддаться горю и беспокойству, овладевшими им. Была минута, когда он думал воспользоваться амнистией и, отправившись в Бомбей, взять там 4-й шотландский полк, командир которого находился в плену у тхагов, а затем напасть на развалины и уничтожить скрывающихся там негодяев. Но Рама остановил его одним словом: – Не делай этого! Ты хорошо знаешь Кишнаю. При первой попытке нападения все жертвы будут безжалостно убиты. Увы, он был прав! Действовать надо было осторожно, тихонько пробраться в логово, схватить за горло палачей и, воспользовавшись общим смятением, вырвать у них пленников… Какие ужасные муки испытывал Сердар, думая о сестре своей Диане, о прелестной, юной Мэри, доставшихся этим диким зверям. – Скорее, друзья мои, – сказал он, – я чувствую, что только тогда успокоюсь, когда мы доберемся до их логова. – Отправляемся, – отвечал Барбассон, – вы сами увидите, Сердар, что я был прав. В ту минуту, когда все приготовились следовать за Сердаром, послышался сигнал, известный только своим. Нариндра побежал открыть вход, и не успел он до конца повернуть камень, как в пещеру вбежали два человека и крикнули: – Закройте скорей! Нас преследуют! Это был Анандраен с незнакомым аборигеном. – Сердар, положение осложняется, – сказал он, входя в пещеру, где были все. – Я встретил по дороге Рудру. За ним по пятам гнались два тхага и английский офицер. Мы спрятались в лощине и увидели, что они направляются в вашу сторону. Офицер этот известный негодяй Максуэл. – Убийца моего отца! – прервал его Рама-Модели с неожиданной радостью. – Да будет благословен Шива, посылающий его мне. На этот раз он не уйдет от меня. Анандраен продолжал: – Сопровождают офицера люди Кишнаи, его помощники во всех экспедициях. Все трое идут сюда, чтобы осмотреть местность. Начальник тхагов узнал от Рам-Чаудора, что тот нашел убежище Наны Сахиба, хотя и не мог указать ему точно, где находится вход в пещеры. – Мы все же отправимся, – отвечал Сердар, решимость которого ничто не могло сокрушить, – тем хуже для препятствий, которые нам встретятся на пути, – мы их уничтожим. – Плохая новость вознаграждается хорошей, – проговорил Анандраен и, указывая на своего спутника, представил его: – Это Рудра. Он пришел вчера и тотчас отправился к развалинам Карли в поисках следов тхагов и… Впрочем, он сам лучше меня расскажет, что с ним случилось. – Охотно, – отвечал вновь пришедший. – Мне сказали, будто Кишная и его шайка покинули развалины, но нигде вокруг развалин не было видно их следов. Тогда я стал внимательнее присматриваться ко всему и обнаружил следы четырех европейцев, двух женщин, из них одна совсем молодая, и двух мужчин тоже разных возрастов. – Ты видел их? – прервал его Сердар. – Нет… следы, найденные мною, обрываются у входа в развалины. – Как же ты узнал… – О! Это просто, даже ребенок не ошибется. Следы бывают разные, смотря по полу и возрасту. С европейцами были два аборигена. Они сошли с повозок у самых развалин, чтобы осмотреть их, потому что недалеко я нашел на песке следы колес и копыт буйволиц. – О! Неосторожные! Сами пошли в руки этих негодяев! – Не найдя обратных следов, я пришел к выводу, что они были захвачены тхагами, а по отсутствию следов последних я понял, что они скрываются в подземельях. Я решил тогда провести ночь в развалинах, чтобы окончательно убедиться в этом. Я спрятался в одном из ближайших ко входу подвалов и стал ждать. Только село солнце, как подъехал верхом на лошади английский офицер и с ним два сипая. Офицер слез с лошади и, войдя в первый подвал, вынул свисток и свистнул три раза. Через несколько минут к нему вышел тхаг, личность которого я установил из слов офицера. – Ну, Кишная, – сказал он, – я сдержал свое слово. Благодаря мне никто не будет вас беспокоить, и вы без помех сможете в этом году справить свою великую пуджу. Настало время тебе исполнить свое слово и выдать мне по твоему выбору Сердара или Нану Сахиба. Ты ведь утверждал, что можешь это сделать. Кишная отвечал, что не может оставить подземелий до окончания праздника, потому что за ним следят члены общества «Духи вод». А потом он, конечно, выдаст ему, но не Сердара, который в данное время уже арестован на Цейлоне и, может быть, уже повешен. – Сердар – это я, – прервал его наш герой, которому слова Рудры вернули надежду. Рудра поклонился и продолжал рассказ: – Не имея возможности выдать Сердара, Кишная серьезно рассчитывал предать в руки офицера Нану Сахиба. Офицер с презрением сказал ему: «Ты все тот же, Кишная, но ты напрасно пробуешь обмануть меня. Если завтра вечером, после захода солнца, Нана Сахиб не будет в моих руках, я приду со своим батальоном шотландцев и прикажу вас всех перевешать на крепких суках. Ты прекрасно понимаешь, Кишная, что меня оправдают за то, что я повесил двести, триста негодяев, подобных тебе, так как вы захватили нашего полковника и его семью». – О, негодяи! – воскликнул Сердар. – Часы его сочтены, – мрачно добавил Рама. – Кишная, – продолжал Рудра, – видя, что шутки плохи, сообщил офицеру все сведения, какие имел. Он указал долину, соединяющуюся с пещерами, и объяснил ему, что достаточно взорвать камень, находящийся напротив последнего баобаба во внутренней долине, чтобы проникнуть в пещеры. Он не забыл посоветовать запастись лестницами для спуска вниз. Довольный этими данными, Максуэл попросил его дать двух человек для предварительного осмотра местности, а затем уже прийти с шотландцами и начать штурм. Кишная обещал прислать людей сегодня. Я решил дождаться их… Остальное вы знаете. – Рудра, – сказал Сердар, – ты не подозреваешь, как ты помог нам. Достаточно тебе сказать, что эти европейские пленники мои родные… Ты можешь просить у меня любую награду, если только она в моей власти. – И в моей, – прибавил принц. – Так это твои родные, – сказал Рудра, – очень хорошо. Нет ничего легче, как их спасти… – Неужели ты нашел способ… и их не убьют при первой же нашей попытке проникнуть в развалины? – Нет ничего проще, – настаивал индиец. – Наш друг весьма скромен, – не выдержал Барбассон, которому не удавалось до сих пор вставить ни словечка, – устраивает разные чудеса, добивается успеха там, где такие опытные люди, как Анандраен, терпят неудачу, а он, видите ли, говорит… не поморщившись даже… что это очень просто. – На свете есть только один Рудра! – с гордостью воскликнул индиец. – Ну, этого достаточно, – сказал Барбассон, оторопев. – Беру назад свой комплимент и замолкаю. – Какой же это способ? – с нетерпением прервал его Сердар. – Очень простой, повторяю, – продолжал индиец, пристально всматриваясь в Барбассона (индийцы плохо понимают шутки), – вооружитесь хорошенько и отправляйтесь туда сегодня же вечером. Спрячьтесь в развалинах.. Я свистну три раза, и, когда явится Кишная, думая, что свистел офицер, мы схватим его и, приставив нож к горлу, прикажем провести нас к пленникам, которых немедленно и освободим. – Не само ли небо внушило тебе, мой дорогой Анандраен, – радостно сказал Сердар, пожимая ему руку, – что ты привел нам такого союзника? – Черт возьми! – воскликнул Барбассон с завистью. – Говорил же я вам, что эти мерзавцы не ушли из развалин! В эту минуту вбежал Сами, еле переводя дыхание. – Господин, – обратился он к Сердару, – я был сейчас на верхушке баобаба и слышал разговор. Англичанин говорил тхагу: «God bless me! Настоящая чертова дыра эта долина, но мы достанем лестницы». Потом он сказал, что заставит сто человек спуститься вниз, а весь остальной батальон разместит со стороны озера и прикажет охранять выход… – Хорошо, Сами! Очень хорошо, продолжай! – Дальше я не слушал, я думал, важнее сообщить то, что я узнал… но, если хочешь, я вернусь… – Не надо, мой мальчик! – отвечал Сердар. – Мы знаем уже достаточно, а теперь, господа, берите карабины, и постараемся не выпустить их. Мы спрячемся в небольшом пальмовом лесу у лощины, и если они сами не заставят принять крутых мер, то приведем их живыми и невредимыми в Нухурмур. Я хочу представить этих негодяев перед нашим трибуналом. Сердар произнес эти слова с несвойственной ему странной улыбкой. Глаза его, обыкновенно добрые, блеснули при этом металлическим блеском, придав лицу выражение жестокости. Когда маленький отряд вышел из пещер, Сердар заметил, что Рудра безоружен, и спросил его, не забыл ли он взять свой карабин. – У меня его нет, – отвечал индиец со вздохом, – оружие белых слишком дорого для нас и туземцев. – Позвольте мне, Сердар, предложить ему вот это, – сказал Барбассон, передавая индийцу прекрасный автоматический карабин Кольта. – Это мой, и я прошу принять его в память о той огромной помощи, которую вы нам оказали. – Все это хорошо, Барбассон, но как же вы… – Я возьму карабин бедного Барнета. Он будет напоминать мне прекрасного друга, потерянного мной. Получив подарок, имевший для него огромную ценность, индиец запрыгал от радости, как ребенок. Никогда этот следопыт и собиратель корицы – два ремесла, доставлявших ему пропитание, – не мечтал даже во сне о таком оружии. В ожидании врагов они разместились по трое с каждой стороны дороги, на расстоянии четырех метров друг от друга. Только они заняли места, как выше над ними послышался разговор. Говорил Максуэл, излагая своим спутникам план на завтрашний день. – Внимание! – сказал Сердар, и все быстро спрятались за пальмами. Когда Максуэл и оба тхага дошли до середины группы, все карабины, по команде Барбассона, были разом направлены на них, готовые мгновенно осыпать их пулями. Вслед за этим на дорогу вышел Барбассон. – Добрый день, джентльмен! – начал провансалец, обращаясь к офицеру. – Рад видеть вас в моих владениях. Ни шагу назад! Оставайтесь там, где стоите. Видите эти маленькие жестяные трубочки, похожие на трубы… органа. Они могут внезапно выстрелить, и тогда некому будет принять мои сожаления. Максуэл, столь же трусливый, как и жестокий, дрожал всем телом, как лист на ветру, и был бледен, как лондонское солнце в разгар лета. – Что значит эта шутка? – пробормотал презренный трус. – Шутка, сеньор Максуэл? Как плохо вы знаете мой характер! Спросите джентльменов, наслаждающихся свежим воздухом среди этих пальм. Они знают, что я никогда не шучу. Слыша, что его зовут настоящим его именем, убийца задрожал еще сильнее. Он понял, что засада приготовлена была для него и что, следовательно, он погиб. – Взгляните мне в лицо, любезный лорд, – продолжал Барбассон. – Может быть, у меня нет одного глаза? Ну же, отвечайте, любезный милорд, или мы начнем очень сердиться. Несчастный, не понимая, к чему ведет эта матросская шутка, отвечал «нет» сдавленным от ужаса голосом, стуча зубами. – Так вот, – продолжал провансалец торжествующим голосом, – вы видите, что я не шучу, ибо всякий раз, когда это со мной случается, я теряю один глаз. И, довольный своей остротой, он прибавил: – Давно, мой друг, я горю желанием познакомиться с вами. Когда вы избивали жителей Чинсуры, я говорил себе: «Хорошо он работает, мой Максуэльчик! Поставят перед ним две-три тысячи мужчин, женщин и детей, и не успеешь сосчитать «раз», а никого уж и нет!» Когда мне рассказывали о ваших подвигах в Лакхнау, о двухстах женщинах, утопленных в озере вместе с детьми, я воскликнул: «Черт возьми! Что за славный малый этот Максуэл, радость моего сердца. Другой бы оставил детей, а он, поди ты! Они вырастут, малютки, если Бог дал им жизнь!.. В воду карапузов!» Наконец, когда мой друг Рама-Модели… Вон он, налево, большого роста… Всмотрись в него хорошенько, вам еще ближе придется познакомиться… Так вот, когда он сказал мне, что ты расстрелял его отца в числе пятисот-шестисот других стариков и такого же количества женщин, не считая детей… О! Тогда я не выдержал и сказал: «Да неужели я никогда не увижу этого душку Максуэльчика? Этого милого Максуэльчика! Нет, Барбассон, тебе необходимо познакомиться с ним!» Барбассон – это мое имя. Барбассон Мариус, законный и единственный сын Филибера-Петруса Барбассона, родившийся в Марселе, но не орлиный, средний рост, как утверждают эти шутники парижане… Итак, мой сладкий Максуэл… – Остановитесь, пожалуйста, Барбассон, – сказал Сердар, – вы видите, что этот презренный трус сейчас упадет в обморок, и нам придется нести его на руках! Что касается тхагов, то они оба уселись на корточки и выглядели несравненно приличнее, чем английский офицер. – Вы этого непременно хотите, Сердар?.. Будь по-вашему! Я просто желал доставить вам удовольствие, – отвечал провансалец. – Если бы вы знали, какое счастье я испытываю, имея возможность видеть, как этот негодяй трясется подобно соломинке на ветру. Итак, мой Максуэльчик, в своем великом желании познакомиться с тобой я попросил нескольких друзей сопровождать меня. Я знал, что ты собираешься в наши места, и хочу пригласить тебя посетить мои владения в Нухурмуре и его окрестностях. Я уверен, что ты с удовольствием примешь это приглашение. – Что вы хотите от меня? – спросил негодяй. – Предложить тебе свое гостеприимство… О! Ненадолго, – продолжал Барбассон с жестоким смехом. – Ты пробудешь столько, сколько потребуется для сведения счетов с Рама-Модели и со мной, как исполнителем завещания моего друга Барнета, должником которого ты состоишь с тех пор, как обокрал его и выгнал из дворца в Ауде. Но это пустячки, тебе предстоят несравненно более серьезные счеты… Желаешь взять меня под руку?.. Ну же, мой нежный лорд! Максуэл понял, что никакие увертки не помогут, и дал увести себя, как бык, не сознающий, что его ведут на бойню. – Полно, мой друг, мужайся! – сказал ему Барбассон, передавая его в руки Раме и Нариндре. Затем провансалец обратился к Сердару и указал ему на тхагов, сидевших на корточках. – Не стоит вести этих в Нухурмур, не правда ли? Сердар наклонил голову в знак согласия. «Две проклятые души Кишнаи», как говорил Анандраен, которые захватили его Диану, и Мэри, и молодого Эдварда, и благородного Лионеля Кемпуэла… у него для них не было жалости в сердце. – Не беспокойтесь, мои ягнятки, – сказал им Барбассон, – вы и так хороши, как есть. Он взял револьвер и пулей размозжил голову тхагу, сидевшему ближе к нему. Второй тхаг моментально вскочил на ноги. Раздался выстрел, и тхаг с размозженной головой упал рядом со своим товарищем. Затем зловещий исполнитель правосудия Бога и людей одним ударом ноги отправил в пропасть обоих негодяев, мера преступлений которых давно переполнилась. Максуэл при виде такой быстрой расправы упал без сил на руки своих проводников. Поблизости протекал ручеек. Барбассон наполнил свою шляпу водой и брызнул ему в лицо. Это привело капитана в себя. – Полно, мужайся! – сказал провансалец. – Это Ничего, свежей водицы тут немного… в озере у Лакхнау несравненно больше… И не дрожи так, твой черед еще не наступил. Офицер ее величества заслуживает большего… К тому же надо сначала объясниться и свести счеты, которые ты подзабыл. Ты знаешь пословицу: «счет дружбы не портит». Ты и сам ведь не захочешь уйти, не подведя итогов? Маленький отряд вернулся в Нухурмур. – Ну, что мы сделаем с ним? – спросил Сердар. – Бесполезно устраивать правосудие над этим выродком. Я, по крайней мере, отказываюсь от этого. Как подумаю, что это он сообщил Кишнае о прибытии моей сестры и ее семьи в Бомбей, а также о поездке их в Нухурмур!.. Вся кровь закипает в моих жилах, и я нахожу, что смерть слишком легкое наказание для него. – Сердар, – сказал Рама-Модели, – в один прекрасный день он приказал расстрелять под стенами Гаурдвар-Сикри две тысячи человек, и в то время, когда он командовал расстрелом, слышны были крики грудных детей, лежавших у груди своих матерей. [66] После четвертого выстрела артиллерийской батареи крики смолкли, но в первом ряду среди трупов зашевелился старик, который был только ранен. Он приподнялся и попросил помиловать его… только он избежал смерти. Среди солдат послышались возгласы, заглушаемые волнением: «Помиловать! Помиловать!» Но человек, который командовал, повернулся к ним и спросил: «Кто смеет говорить здесь о помиловании?» С ним была одна из тех собак, догов, у которых английская голова, потому что они водятся в Англии. Указывая на старика, он сказал: – Пиль, Том! Пиль! И собака прикончила старика. – Этот старик, – продолжал Рама глухим от волнения голосом, – этот старик был моим отцом, Сердар! Отдай же мне убийцу моего отца для достойной мести! – Человек этот принадлежит тебе, – отвечал Сердар. – Я не чувствую никаких угрызений совести в том, что не защищаю его от твоей мести. Совершай правосудие за Чинсуру, Гаурдвар-Сикри, Лакхнау! И, обернувшись к своим спутникам, Сердар сказал им: – Друзья мои, солнце сядет через час, нам пора к развалинам Карли. Разрушим логовище разбойников. – Если я тебе не нужен, Сердар, – начал Рама-Модели с мрачным видом. Сердар понял… но все же, желая снять с себя нравственную ответственность, отвечал: – Я увожу Сами, ты будешь охранять Нухурмур. Сердар и его спутники удалились… В пещерах остались Нана Сахиб, удалившийся в свои апартаменты, и Рама-Модели со своим пленником. Наступившая тишина производила мрачное впечатление… Тишина, которую не нарушал ни единый звук… Тишина погребального склепа! Тусклый свет коптившей лампы, стоящей на земле, отбрасывал тени на стены и потолок, придавая им странные и причудливые формы… Тени двигались от мелькания света, точно мстительные призраки. Рама-Модели сидел в углу на корточках и смотрел на Максуэла глазами хищника, наслаждающегося видом жертвы прежде, чем сожрать ее… Он не спешил. У него впереди были целые часы, даже дни, чтобы наслаждаться своей местью и выбрать для этого лучший Способ… Он зажег кальян и, окружив себя густыми облаками дыма, погрузился в безумные мечты курителей гашиша… Взгляд его поднимался от хрустального кальяна на пленника и вновь опускался к кальяну… Страх Максуэла переходил постепенно в панический ужас. Он знал, что дым индийской конопли возбуждает мозг курильщика и доводит его до безумного экстаза. В ту минуту, когда возбуждение начнется, когда наступит минута безумия, что сделает с ним индиец? …О, он знал, что позавидует тогда быстрой и легкой смерти своих спутников на склонах Нухурмура… Ах! Имей он только возможность довести гнев индийца до такой степени, чтобы тот сразу нанес ему смертельный удар… Надо было спешить: еще несколько минут, и палач перестанет его понимать. Глаза индийца горели странным светом, то сверкая ярким огнем и зверской злобой, то становясь тусклыми и мрачными… А едкий, густой дым кальяна, пропитанный запахом сока индийской конопли, по-прежнему окутывал курильщика… И Рама-Модели начинал как-то странно посмеиваться. Ему, вероятно, представлялась его жертва, уже корчившаяся среди пыток, и несвязные слова срывались с его языка: «Пиль! Том, пиль! Моя добрая собака!» Нет, перед глазами его проходила смерть его отца, вызванная в памяти наркотическим действием гашиша, который придает видениям впечатления полной реальности. Холодея от ужаса и чувствуя, что надо кончать, иначе скоро перед ним будет безумец, способный загрызть его, Максуэл бросился вперед. Одним ударом он опрокинул кальян и, схватив индийца за горло, повалил его на землю. Но, как ни быстро он набросился на него, Рама успел крикнуть: – Ко мне, Нана! Услышав крик, Нана Сахиб появился тут же и, сразу поняв, в чем дело, бросился на Максуэла. Опрокинув его, он быстро освободил Рама-Модели, который мгновенно одним прыжком опять очутился на ногах. Пары гашиша не успели сделать своего дела, и индиец быстро пришел в себя. – Благодарю, Нана, – сказал он принцу, – ты спас мне жизнь, и я не забуду этого. С диким гневом взглянул он на Максуэла и сказал: – Тебе мало было отца, негодяй, ты захотел еще и сына… Слышишь ты крики грудных детей и женщин, – продолжал он с нарастающим возбуждением, – они кричат о мести… Посмотрим, умеешь ли ты умирать… Закури-ка свою сигару и покажи, как презирает смерть капитан Максуэл… В таком виде ты бахвалился тогда в Гаурдвар-Сикри… Кто просит здесь о помиловании? Пиль! Пиль! Мой добрый Том! Ха, ха! Ты и не подозревал, что в тот день ты сам избрал себе род смерти. Зуб за зуб… рана за рану… Ура! Ура! Капитан Максуэл! И в возбуждении он толкал его и гнал перед собой по коридору. Вдруг камень повернулся, и свет солнца залил вход в пещеру… Максуэл подумал, что спасен… Испустив крик радости, он выскочил из пещеры и бросился не глядя вперед… Сзади раздался зловещий хохот, и он услышал, как звучный голос Рамы произнес: – Пиль! Нера! Пиль! Сита! Живо, мои добрые животные! И в ту же минуту, несмотря на быстроту бега, Максуэл услышал треск ломающихся веток… Он смутно почувствовал, что его преследуют… Кто мог бежать за ним? Он слегка повернул голову назад… О! Ужасное видение!.. Его догоняли две пантеры с раскрытыми пастями, высунутыми языками и горящими глазами. Все произошло с быстротою молнии… он мгновенно был опрокинут на землю… затрещали кости, брызнула кровь, и в невыразимой боли, в ту великую минуту, когда дух готовится отлететь из тела в неведомые пространства… последнее, что он еще слышал, были слова Рамы, продолжавшего кричать: «Пиль! Нера! Пиль! Сита! Живей, мои добрые звери!» Максуэл был мертв. Наступила теплая, благоуханная и тихая ночь. Среди листвы тамариндов, розовых акаций и мастиковых деревьев, окружавших развалины подземных храмов Карли, засверкали тысячи блестящих точек. Это были шотландцы, предупрежденные Сердаром о том, что их полковник взят в плен. Они со всех сторон окружили вход в древнее убежище, чтобы ни один из негодяев, собравшихся там для совершения кровавой мистерии, не смог убежать. Из-за группы пальм вышел небольшой отряд и вошел в пещеру, а затем раздались три пронзительных свистка, раскатившихся звучным эхом под мрачными сводами подземелья. Это был Рудра и с ним, одетые в мундиры английских офицеров, Сердар со своими спутниками. Через несколько минут к ним вышел Кишная. Он не успел ни двинуться, ни закричать, как был схвачен и крепко скручен веревками… Вслед за этим Сердар, его товарищи, офицеры и солдаты шотландского полка один за другим бесшумно проскользнули внутрь пещер, где и застали тхагов, занимавшихся приготовлением к вечерней трапезе. И в то время, как офицеры приказывали связывать их попарно, из глубины подземелья донеслись радостные крики. – Диана! – Фредерик! Брат и сестра были в объятиях друг друга… Двадцать лет они ждали этого часа! И слышно было, как Барбассон бормотал, всхлипывая: – Проклятие! Какая жалость, что у меня нет сестры! Провансалец не плакал двадцать лет! Два месяца спустя «Диана» на всех парах неслась к берегам Франции, унося с собой Фредерика Де-Монморена и его семью. Сердар торопился подать прошение о реабилитации. После восстановления в правах он решил вернуться обратно в Индию, где должен был служить муж его сестры и где будет жить вся семья. Он дал слово умереть в этой прекрасной стране, которая была колыбелью наших индоевропейских предков [67] и которая сделалась его вторым отечеством. Мы еще встретимся с ним там в один прекрасный день. Нана Сахиб, который не мог без отвращения думать о возможности стать пленником-пенсионером англичан, решил не покидать Нухурмура до возвращения Сердара, чтобы окончательно выбрать остров для проживания. Капитана Максуэла загрызли пантеры. Кишнаю вместе с его последователями повесили вокруг развалин Карли. Никто, следовательно, не мог больше потревожить принца в тишине его таинственного и поэтичного убежища в подземельях Нухурмура. Барбассон был назначен комендантом Нухурмура, а Нариндра, заклинатель, и Сами – его помощниками. Он написал Барбассону-отцу, что предсказание его не исполнилось, и, как добрый сын, послал ему сто тысяч франков из того миллиона, который Нана Сахиб дал ему в награду. Сэра Уильяма Брауна все забыли, но он не забыл никого… Часть шестая СЛЕДОПЫТ ГЛАВА I Ночной сторож. – Таинственный дворец. – Шпион англичан. Фантастическое видение. Старинный город Биджапур [68] , древняя столица владений династии Омра, свергнутой великим Аурангзебом, тихо покоился среди исторических развалин. Со временем заросли тамариндов, гранатов и олеандров так заполнили все внутренние дворы, сады дворцов и других архитектурных памятников, что превратили эти места в почти неприступное убежище. Все здесь напоминало о былой роскоши и великолепии, царивших в городе во времена правления раджей Декана. Было, вероятно, часа два ночи. Полный диск луны, медленно плывший в серебристой пыли беспредельных пространств, освещал своими лучами этот океан зелени и цветов, откуда, подобно островам, выглядывали четырехугольные башни, террасы из белого мрамора, полуразрушенные купола, колонны и портики, – остатки изумительной архитектуры этого города, который современники называли «городом чудес». История его походит на главу из «Тысячи и одной ночи». Историки рассказывают, что индо-персидский принц Феришта-Мухаммед, сын Баязета II, свергнув с трона своего отца, приказывал, по обычаю всех стамбульских калифов этой эпохи, убить своих братьев, чтобы не иметь соперников. Но вместо младшего, Юсуфа, палачи убили, не подозревая этого, пленного черкеса, которым мать принца подменила своего сына. Юсуф жил в полной безвестности до шестнадцати лет, когда болтливость кормилицы, открывшей тайну его рождения, заставила его удалиться в Персию. Подружившись с набобом Дели, он получил разрешение собрать войско и отправился в Декан, чтобы свергнуть там владычество брахманов. В тот час, когда во главе своих войск он отдавал приказ двинуться в поход, над его головой появился летящий хума, род коршуна, что предсказывает великую судьбу. Это вызвало взрыв энтузиазма у его сторонников, собравшихся по его призыву. Юсуф завоевал весь Декан и провозгласил себя императором под именем Адил-Шаха. В ознаменование своего вступления на трон он и заложил основание того города, развалинами которого мы теперь любуемся… Ни малейшее дуновение ветерка не шевелит листву деревьев, не дает даже видимости движения всем этим остаткам прошлого. В величественном безмолвии ночи кажется, что жизнь навсегда ушла отсюда и что перед вами одно из тех обширных кладбищ, где в тишине веков спят воспоминания и люди, памятники и боги. Но это впечатление, производимое развалинами и темнотой, быстро рассеивается, как только вы заглянете внутрь древнего Мульке-е-Мейдана – развалин на равнине, где увидите разбросанные без всякого порядка дома, хижины, шалаши, показывающие, что люди еще не совсем покинули старый Биджапур. День был невыносимо знойный и душный. Индийцы с наслаждением сидели теперь на порогах своих жилищ, курили и разговаривали, вдыхая полной грудью свежий, наполненный ароматами воздух первых часов ночи. Шум разговоров, однако, постепенно смолкал, и вместе с этим гасли на верандах лампы из чеканной меди или черной глины. А когда с вершины гопурама (род минарета) большой пагоды, падиал, ударив в священный гонг, дал знать, который час, все удалились в свои жилища, и тишина ночи нарушалась только пронзительным тявканьем шакалов и сердитым ворчаньем домашних слонов… Биджапур спал. Трудно передать то сказочное зрелище, которое и поныне представляет этот город. Там и теперь насчитывается до семисот мечетей и столько же дворцов и мавзолеев. Там вы найдете все архитектурные стили: византийские купола, готические шпили, круглые греческие арки, романские башни, чудеса арабского искусства, перемешиваясь с небывалой щедростью, доказывают лучше всех историков правдивость легенды, которая утверждает, что Адил-Шах созвал со всего мира талантливых художников и искусных рабочих, чтобы они помогли ему построить город, равного которому не было бы во всей Вселенной. При слове «развалины» в памяти невольно возникают занесенные песком руины Пальмиры, Ниневии, Фив, Мемфиса. Постепенное истощение почв было одной из главных причин, поразивших в самое сердце древние цивилизации Ассирии и Египта. Но ничего подобного не случилось с плодородными землями Декана. Развалины Биджапура находятся среди редкой по своему великолепию и пышности природы, и мы напрасно искали бы причины гибели города, не будь нам известно, что Аурангзеб из зависти приказал разрушить «город чудес», чтобы он не мог соперничать с Дели, пышной столицей империи моголов. Биджапур, где жили в свое время более пятисот тысяч человек, насчитывает теперь всего четыре-пять тысяч жителей, разбросанных по всему пространству, которое он занимал раньше. Но это только способствует очарованию всей картины, так как индиец, устраивая свое жилище, выбирал место наудачу и лепил свой дом у памятника, который ему больше нравился. Такое распределение создало своеобразный город без улиц, дома которого свободно раскиданы среди исполинских развалин, возвышающихся из моря растительности. Все это придает ландшафту поистине волшебный вид, особенно если смотреть на него в тихие и благоуханные ночи, при ярком свете месяца, блеск которого усилен чистотой малабарского неба. Самым любопытным среди этих памятников древности, но не с точки зрения архитектурного декора, а по своей конструкции, был «Дворец семи этажей». Представьте себе огромную башню в семь этажей с семью сторонами, и на каждом этаже, исключая цокольный, на одной из сторон семиугольника расположен висячий сад, наполненный самыми красивыми растениями и деревьями. Каждый этаж и каждый сад не соединяются друг с другом. Пройти в них можно только при помощи лестниц, вход на которые возможен через особую систему подъемных мостов. Даже пушка бессильна против этих масс земли, поддерживаемых стенами десятиметровой толщины. Аурангзеб, несмотря на свою жажду разрушения, пощадил великолепное здание, истинное чудо архитектуры, стоившее жизни своему строителю. Кюмаль-Хан, опекун молодого раджи, сына Адил-Шаха, приказал умертвить строителя, чтобы он не разгласил тайны устройства башни, делавшей из нее неприступную крепость. Этот Кюмаль-Хан, жаждавший захватить трон, хотел таким образом приготовить себе верное убежище на тот случай, если бы народ вздумал мстить за смерть юного Исмаил-Шаха, которого он предполагал задушить. Но мать юноши, подозревавшая Кюмаль-Хана, опередила события, приказав доверенному слуге заколоть опекуна кинжалом. Махратские воины, продолжившие дело Аурангзеба, не посмели, как и он, тронуть таинственный дворец. По словам легенды, этот памятник принесет несчастье любому, кто поднимет на него руку. Мосты каждого этажа, когда они были подняты, так плотно примыкали к стенам, что составляли с ними одно целое, и раджи, – одни знавшие, как управлять ими, – сообщали эту тайну своему наследнику только на смертном одре. Дара-Адил-Шах, последний властитель этой династии, умерев внезапно, не успел никому передать секрет управления подъемными мостами, и с тех пор в течение трех столетий никто не поднимался выше второго этажа, мост которого был опущен в момент смерти монарха. Аурангзеб хотел силой проникнуть в это странное здание, но при первом же ударе по камню киркой она отскочила и убила работника, исполнявшего приказание повелителя. Аурангзеб, увидев в этом наказание неба, бежал оттуда в страхе, и происшествие это, усиленное народной фантазией, защищало дворец несравненно лучше многочисленного и хорошо вооруженного войска. Повсюду носились слухи, что в определенное время года все из династии Омра, кто погиб от кинжала или яда, – а таких было много, – составляли адский хоровод, и тогда на верхних этажах башни, куда никто не проникал после смерти Дара-Адил-Шаха, мелькали в окнах призраки и светились огни. Так как эти зловещие собрания не отличались периодической закономерностью, а жители Биджапура избегали после захода солнца подходить к таинственному зданию, то мало кто мог похвастаться тем, что видел, хотя бы издали, похоронные сборища ночных призраков. Но те, кому случайно удавалось увидеть что-то, подтверждали слухи. Эти рассказы так хорошо сочетались с суеверным характером индийцев, что никому из них не приходило в голову сомневаться. Итак, в эту ночь жители Биджапура спокойно спали, не предчувствуя тех таинственных и странных событий, которые вскоре развернутся в старинном замке Адил-Шаха. Падиал, согласно древнему азиатскому обычаю, сохраняющемуся у нас в память об индоевропейских предках, только что прокричал на все четыре стороны света медленным и монотонным голосом: «Два часа ночи! Люди высшей и низшей касты, спите в мире, нового нет ничего!» Он приготовился уже растянуться на своей ротанговой циновке до следующего часа, когда, взглянув случайно в сторону дворца Адил-Шаха, невольно вздрогнул… Из узких окон верхних этажей, величественно поднимавшихся над верхушками деревьев, тянулись слабые полосы света, которые, падая на темную зелень листвы, отражались на ней желтыми пятнами. Луна, уже начавшая клониться к востоку, увеличивала тени все больше и больше, и здание погружалось во тьму. – Питары, покойники! – прошептал падиал с суеверным ужасом. И он принялся бормотать мантры, обороняющие от привидений и злых духов. Парализованный страхом, бедный падиал не мог отвернуться и продолжал смотреть на это странное явление… Впервые оно предстало глазам ночного сторожа. Впечатление было тем более сильно, что он принадлежал к числу тех скептиков, которые с сомнением качали головой во время вечерних бесед, когда поднимался вопрос о странных явлениях во дворце Омра. Вот уже двадцать лет, как он после смерти отца исполнял обязанности падиала, с незапамятных времен переходивших в его роде по наследству, и никогда еще не замечал он ничего особенного в этом мрачном и безмолвном здании. Но ужас его усилился, когда он заметил какие-то тени, мелькавшие в окнах и по временам закрывавшие свет. Бедняга, бывший трусом не меньше других, почувствовал, что волосы у него встают дыбом, а ноги подкашиваются… Несколько минут стоял он, прислонившись к балюстраде минарета, чтобы не упасть, повторяя без конца все известные ему формулы заклинаний злых духов. Народная мифология индийцев населяет небеса, землю, леса и воды целым сонмищем духов, привидений, гномов, вампиров и тому подобным. Все это – души умерших, грехи которых не позволяют им попасть в «сваргу», где пребывают блаженные праведники. Все образование людей низшей касты ограничивается с самого детства выучиванием множества мантр, приложимых ко всем категориям злых существ и ко всем случаям жизни. Вся жизнь индийца наполнена чтением магических заклинаний и молитв, предохраняющих его от тысяч невидимых врагов. Прошло несколько минут, и, возможно, от действия заклинаний, свет в окнах семи этажей дворца исчез, а само здание погрузилось в полную темноту. Счастливый от успеха, который он приписывал мантрам, падиал успокоился и принялся размышлять над дальнейшими действиями. Он спрашивал себя, не лучше ли будет ударить в очередной час в гонг минарета и объявить всем о случившемся?.. Но не подвергнется ли он в таком случае мести тайных сил и проклятых ракшас, выбравших дворец Омра для своих загробных заседаний?.. Раздумывая над этим, он громко разговаривал сам с собой, как это делают все боязливые люди, черпающие мужество в звуках собственного голоса. Вдруг ему показалось, что какая-то неясная тень бесшумно скользнула в соседнюю рощу. Живые меньше пугали его, чем мертвые. Он спрятался за колонной, поддерживающей карниз минарета, и, затаив дыхание, решил удостовериться, не была ли тень игрой его воображения. Будучи членом знаменитого тайного общества «Духи вод», являвшегося душой восстания, этот падиал по имени Дислад-Хамед одновременно был во время войны за независимость платным шпионом англичан. Он доносил губернатору Бомбея о всех решениях Наны Сахиба и следил за теми раджами Декана, которые подозревались в желании примкнуть к защитникам национальных интересов. Уже после того, как Нана Сахиб был побежден и скрылся в тайном убежище Нухурмура, падиал все еще продолжал доносить на жителей провинции, которые тайно или открыто помогали восстанию. Много тысяч людей погибло по одному его доносу во время кровавых репрессий, которыми англичане опозорили свою победу. Он был уверен в своей безнаказанности, так как слыл горячим патриотом и умел так ловко вести свои темные дела, что ни у кого не возникало и тени сомнения в его преданности восстанию. Мы знаем уже, что Нана Сахиб после поражения восстания не покидал Индии, а между тем вице-король, несмотря на могущественные средства, которыми он располагал, никак не мог узнать, где он скрывается. Английский сановник догадывался, что таинственный Декан со своими многочисленными развалинами, бесчисленными пещерами и подземными храмами, высеченными в скалах, мог послужить беглецу прекрасным убежищем. Но вице-король не знал, в какой части этой местности принц прячется. Последняя депеша Максуэла из Бомбея гласила только: «Дня через три Нана будет нашим пленником». И вот прошло пять недель, а офицер этот не давал о себе никаких вестей. Вице-король был почти уверен, что Максуэл погиб при исполнении задания. О Кишнае, вожде тхагов, услугами которого не брезговал сэр Джон Лоренс, говорили, что его повесили вместе с приверженцами по приказу офицеров 4-го шотландского полка. Этот отряд захватил их в тот момент, когда они собирались приносить человеческие жертвы на алтаре Кали, богини убийства и крови. Несчастный лорд не мог придумать, где ему искать Нану Сахиба. Лондонские газеты начинали возмущаться постоянными неудачами этого сановника, поговаривали о его неспособности и даже об измене. На нескольких заседаниях парламента требовали смещения сэра Джона Лоренса, а премьер-министр, лорд Руссель, в последней официальной бумаге намекнул уже о возможности отзыва вице-короля, если через месяц дело это не будет решено удовлетворительно для правительства. Сэр Джон Лоренс не знал, без сомнения, что в этом деле ставит на карту свою жизнь, но, что ставит свое вице-королевство, в этом он не сомневался. А так как ему страстно хотелось сохранить за собой это великолепное наместничество, где он пользовался большей властью, чем королева Виктория в Британии, то он и решил отправиться в Декан, в Биджапур, желая лично распоряжаться поимкой Наны Сахиба и его товарищей. Он решил замаскировать свои истинные намерения и объявил, что едет учредить в древней столице Декана Верховный суд для наказания соучастников бунта. А также призвать на этот суд раджей Майсура и Траванкора. Они обвинялись в том, что предлагали губернатору Пондишери свергнуть власть англичан, подняв восстание на юге, и защищали интересы Франции. Лоренс открыл свой настоящий план только начальнику полиции, полковнику Джеймсу Уотсону, и объяснил ему причину, заставляющую его действовать любыми способами, чтобы добиться успеха. Он попросил полковника отправить в Декан нескольких лучших своих сыщиков и указать ему самого ловкого следопыта, которому он лично хотел передать свои инструкции. Полковник Уотсон немедленно назвал вице-королю уже знакомого нам падиала Дислад-Хамеда как самого верного и самого ловкого шпиона из всех, соглашавшихся служить Англии. Негодяй действительно с поразительной точностью исполнял все приказания притеснителей своего народа. В тот достопамятный вечер, когда появился свет в «Семиэтажном дворце», падиал и не подозревал еще, какую честь окажет ему скоро сэр Лоренс, доверив деликатную и опасную задачу найти Нану Сахиба. Но он должен был скоро узнать это или, по крайней мере, догадаться. Внимание падиала привлекла тень, скользнувшая в соседнюю с минаретом рощу. Не успел он спрятаться за колонну, как услышал, что его зовут: – Дислад! Дислад! – Кто там? – спросил он. – Нанда-Сами, сын Канда-Сами, – отвечал незнакомец, – связной его светлости сэра Лоренса, вице-короля Индии… посланный к падиалу Биджапура. – Что нужно от меня вице-королю? – с удивлением спросил падиал. – Поднимись ко мне, Нанда-Сами, я не могу оставить свой пост ранее первого часа дня. Через несколько минут связной был уже на вершине минарета. – Привет тебе, – сказал падиал. – Что желает вице-король от своего недостойного слуги? – Мой господин, – начал связной без всяких предисловий, – приезжает сегодня в Биджапур и приказывает тебе явиться к нему вечером, как только бог ночи опустит свой покров на землю, незадолго до восхода луны. – Повинуюсь! Я предстану перед властителем властителей, как только бог ночи опустит свой покров на землю, незадолго до восхода луны. Но куда должен я явиться? – Во дворец Омра. Падиал едва не вскрикнул от удивления, но тут же вспомнил, что первые два этажа дворца доступны, что они роскошно убраны и предназначены для приема губернатора и других знатных путешественников. Он решил не говорить о ночном происшествии и ограничился тем, что отвечал: – В назначенный час я буду во дворце Омра. Пропустит ли меня стража? – Ты не должен обращаться к ним и ни к кому из служащих там людей… Я сам буду там и проведу тебя незаметно. Вице-король хочет говорить с тобой тайно… Вот все, что мне поручено сказать тебе… Салам, Дислад, да будут к тебе благосклонны боги-покровители! – Салам, Нанда, да избавит тебя Шива от плохих встреч! ГЛАВА II Сигнал посвященных. – Послы «Духов вод». – Необычное ночное странствие. – Страхи шпиона. – Собрание заговорщиков. – Ужасная клятва. – План начальника полиции. – Поручение к Нане Сахибу. – Серьезное решение. – Честолюбие ночного сторожа. Едва связной удалился, падиал, исполняя обязанности, снова ударил в гонг и медленно произнес традиционную фразу: – Три часа ночи, люди высшей и низшей касты, спите в мире… Нового нет ничего. Нового нет ничего! Такова власть формул и вековых обычаев! «Нового нет ничего», а дворец Адил-Шаха, пустовавший триста лет, осветился на неприступных своих этажах. «Нового нет ничего», а между тем должно было произойти одно из крупнейших событий для этой провинции, – приезд вице-короля. Но события еще только начинали развиваться. Прошло минут десять после того, как падиал лег на свою циновку. Внезапно крик удода, раздавшийся недалеко от минарета, вывел его из полусонного состояния. Звуки доносились от большого тамаринда, огромные ветви которого большим куполом поднимались над развалинами. Дислад-Хамед вздрогнул. Он не ошибался в происхождении этого крика, несмотря на все совершенство звукоподражания, ибо птичка эта никогда не подает голос после захода солнца. Это был сигнал. Приподнявшись на циновке, ночной сторож начал прислушиваться, и почти в ту же минуту крик повторился, на этот раз громче и продолжительнее. – Ну, это, конечно, они, – прошептал Дислад-Хамед, – надо повиноваться. И он, в свою очередь, с необыкновенным искусством воспроизвел тот же сигнал. Затем, не колеблясь ни секунды, спустился вниз и направился к тамаринду, росшему среди развалин древнего храма Шивы. Два индийца с лицами, закрытыми полупрозрачной марлей, ждали его там. – Откуда держите путь? – спросил падиал. – Из страны, где духи летают над водами, – ответил один из незнакомцев. – И тень священных слонов падает на восток, – продолжил падиал. – И час правосудия пробил, – суровым голосом сказал второй незнакомец. – Ты готов? – Готов. – Хорошо. Следуй за нами! – Долго ли я буду отсутствовать? – Это знает только тот, кто вышел из золотого яйца. – Тогда я должен сказать сыну, чтобы он заменил меня на минарете. И, отойдя на несколько шагов, падиал громко свистнул. На зов тотчас же прибежал мальчик лет четырнадцати-пятнадцати. – Ты будешь отбивать ночные часы, – сказал ему Дислад. – Если я не вернусь сегодня вечером и в последующие дни, заменяй меня, пока не возвращусь… Не забывай читать мантры против злых духов, которые будут изводить тебя, чтобы ты пропустил часы. Предупреди мать и отправляйся на минарет. Мальчик поклонился, не говоря ни слова, и так же быстро исчез, как и появился. Один из незнакомцев подошел к падиалу и надел ему на голову своего рода капюшон, сделанный из сердцевины алоэ, чтобы он ничего не мог видеть. Затем каждый из них взял его за руку, и они повели его между развалин. Уверенность их походки показывала, что они хорошо знают эти места. Все трое хранили полное молчание, но падиал все время думал о том, нельзя ли догадаться, куда его ведут, следя за поворотами, которые его заставляли делать. Но спутники, как бы отгадав его мысли, всеми силами старались сбить его с толку. Каждую минуту они поворачивали налево, направо, заставляли его возвращаться, останавливались без всякого повода, и снова начинали идти, описывая незаметно для него круг, и приводили его к тому месту, откуда только что ушли. Дислад-Хамед скоро понял, что сориентироваться не удастся, и мысли его приняли другое направление. Он спрашивал себя, что его ждет. Даст ли ему какое-нибудь поручение один из верховных вождей «Духов вод», которые никогда и никому, даже посвященным второй степени, не открывали места, выбранного для совещания; или, может быть, узнавшие о его бесчисленных изменах, они приказали привести его, чтобы он предстал перед тайным трибуналом, состоящим из трех человек, которые не произносили другого приговора, кроме смертного… И в том, и в другом случае члена общества приводили точно таким же образом. Только посвященный первой степени, то есть джемедар, заранее получал сообщение о месте собрания и о часе, когда туда следовало явиться. Но Дислад-Хамед был субедаром, то есть посвященным второй степени. Мысль, внезапно мелькнувшая в его голове, что через несколько минут его ждет, быть может, наказание за все его преступления, заставила его похолодеть от ужаса. Он не смог удержать невольной дрожи, которую его спутники, вероятно, заметили, так как сильнее сжали его руки, как бы желая помешать ему бежать. Падиал слишком хорошо знал нравы тайного общества и не сомневался в том, что дрожь эта не останется неизвестной верховным вождям. Понимая, какое важное значение это может иметь для него, он несколько раз повторил это движение, чтобы заставить спутников подумать, что у него приступ болотной лихорадки, очень распространенной среди индийцев, живущих на равнине. Тогда один из проводников спросил его с явным участием: – Брат Хамед болен… Не хочет ли он, чтобы мы шли медленнее? – О, это ничего, – отвечал падиал, – легкая лихорадка… Я подхватил ее в болотах Траванкора. И все трое снова замолчали. Но падиал с радостью заметил, что руки проводников сжимают его слабее. Он сделал вывод, что подозрение не только прошло бесследно, но и что он явится перед тайным судилищем не в качестве обвиняемого. После получаса ходьбы проводники остановились, и Дислад получил приглашение сесть в паланкин, куда вместе с ним вошли и его спутники. Когда дверцы закрылись, ночному сторожу Биджапура показалось, что паланкин, в котором он находился, отделился от земли, и затем… он больше ничего не чувствовал… ни малейшего признака какого-нибудь движения… Так прошло десять минут, и даже человек с необычно тонко развитыми чувствами не мог бы сказать, двинулся ли паланкин с места или нет. Вдруг Хамед ощутил, что экипаж его снова стоит на земле. Дверцы открылись, и ему приказали вновь следовать за проводниками, подавшими ему руку. Все трое прошли несколько шагов вперед, и ночному сторожу показалось, что подняли портьеру, которая потом опустилась за ним. Он почувствовал, что находится в такой духоте, какая бывает, когда соберется большая толпа людей в плохо проветриваемом помещении с наглухо закрытыми окнами. Он ясно слышал неопределенный, смутный шум многочисленного собрания. Проводники сняли с него капюшон, и он увидел себя в огромном зале, где присутствовало около четырехсот или пятисот членов общества «Духи вод», собравшихся сюда со всех концов Индии. Он вздохнул свободнее. Вместо того чтобы предать его судилищу, ему, напротив, сделали честь, разрешив присутствовать на собрании посвященных первой степени. Он тотчас же понял, что ему хотят поручить исполнение какой-нибудь очень важной задачи. На возвышении сидело семь членов Тайного совета, председателем которого был браматма, верховный жрец. Все они были в масках, потому что никто не должен был видеть их лиц. Запрет соблюдался так строго, что в тех случаях, когда маска нечаянно падала, открывая лицо, остальные мгновенно набрасывались на этого человека и душили его. Затем на экстренном заседании выбирали нового, чтобы его заменить. При выборе нового члена не обращали внимания ни на его желания, ни на его склонности. В один прекрасный день к нему подходил факир и подавал ему лист голубого лотоса с начертанным на нем таинственным словом: «Аум». С этого момента выбранный уже не принадлежал самому себе. Он имел, правда, необыкновенную власть и распоряжался по своему усмотрению в том кругу, который находился от него в зависимости, но зато отказывался от личной жизни и, в свою очередь, слепо повиновался Комитету трех и браматме. Он имел право отказаться от почетного поста, но отказ этот был бы его смертным приговором… Никакое учреждение не могло по силе сравниться с этим таинственным обществом. Оно существовало в течение многих веков рядом с официальным политическим правительством страны, но ему повиновались больше и больше уважали. Вся Индия была разделена на пять округов, которыми управляли четыре члена Совета семи, переходя ежегодно из одного округа в другой, чтобы не создавать себе особых контактов в округе. Три остальных члена составляли Комитет трех, в обязанности которого входил надзор за браматмой. Комитет этот, периодически обновляемый, управлял пятой провинцией. Как ни странно, общество «Духи вод» фактически признавало английское правительство и в нормальное время не создавало ему никаких затруднений. Оно ограничивалось тем, что запрещало индийцам повиноваться тем актам, которые, по мнению Совета семи, противоречили закону и справедливости. До великого восстания сипаев общество лет двадцать подряд предупреждало Ост-Индскую компанию, какая участь ее ждет, если она не реформирует своей администрации. И только тогда оно разрешило восстание в Бенгалии и в других северных провинциях, когда увидело, что все его советы бесполезны. Даже в настоящее время оно является единственным противником безграничной власти вице-короля и губернаторов. Влияние общества росло тем сильнее, что не было еще примера, чтобы оно расправилось с невиновным или чтобы преступный чиновник избежал кинжала «Духов вод» иначе, нежели покинув свой пост и скрывшись в Англию. По обычаю, укоренившемуся за века, всякого предателя предупреждали три раза, чтобы он изменил поведение. Затем ему объявляли приговор письмом, попадавшим к нему неизвестным образом. И по истечении семи дней приговор приводился в исполнение, несмотря ни на какие принятые осужденным меры защиты. Не было ни одного приговора, который не поддержало бы общественное мнение. Способы, которыми общество получало сведения обо всем происходящем, были так искусны и разнообразны, что совершенно непонятно, как оно могло не знать об измене Дислада. Его уже раз двадцать могли бы схватить, не будь он сам членом общества. Это давало ему возможность знать, как действовать, чтобы не попасть под подозрение. Он переписывался только с одним человеком, начальником полиции, и то при помощи шифрованных знаков, понятных только тому, кто знал к ним ключ, а так как пост ночного сторожа предполагал общение с полицией, то никто за это не предъявлял ему претензий. Не успели Дислада ввести в огромный зал, где собрались посвященные первой степени и Совет семи, как браматма, занимавший председательское место, нарушил всеобщее молчание. – Брат Хамед, – сказал он вновь пришедшему, – в силу власти, очень редко применяемой нашими предшественниками, мы призвали тебя в этот зал, чтобы ты мог присутствовать на собрании, в котором принимают участие одни только джемедары. Желая поручить тебе одно из самых трудных дел, верховный Совет семи нашел, что может оказать тебе доверие. Приблизься и произнеси нашу обычную клятву, что ты никому, даже своей тени, не скажешь того, что увидишь и услышишь сегодня ночью. Падиал повиновался и, поблагодарив Совет за оказанную высокую честь, произнес твердым голосом: – Пусть тело мое, лишенное погребения и брошенное в пустынном месте, сделается добычей вонючих шакалов и ястребов с желтыми ногами. Пусть в течение тысяч поколений душа моя перерождается в нечистых животных. Пусть имя мое проклинается на всех собраниях «Духов вод», как имя преступника и предателя, если я скажу кому-нибудь и даже своей тени то, что я увижу и услышу сегодня ночью. – «Духи вод» слышали твою клятву, – сказал браматма. – Ты знаешь, какая ужасная смерть ждет тебя, если ты предашь? Это общество не сразу предавало изменника смерти. Вначале его подвергали целому ряду пыток, из которых многие были ужасны. Падиал вздрогнул при мысле о них, но, ступив на путь предательства, он мог кончить только одним: при первом же удобном случае выдать браматму и Совет семи англичанам. Он давно уже сделал бы это, но вынужден был ждать посвящения в члены первой степени, так как, будучи субедаром, не мог знать ни места, ни времени собраний. Подкупив падиала, начальник полиции, полковник Джеймс Уотсон, сделал верный ход. Зная, какую важную роль играло общество в восстании, он с самого начала стремился к его уничтожению. Теперь ему оставалось терпеливо ждать, пока предатель достигнет степени джемедара, которая разрешала присутствовать на собраниях верховного Совета. Тогда, узнав от падиала место и час собрания, он легко захватит не только Совет семи и браматму, но почти всех посвященных первой степени. Это приведет к полному разгрому общества, заставлявшего в течение пяти веков трепетать всех властителей Индостана. Зная этот план начальника полиции, вице-король сэр Джон Лоренс убаюкивал себя надеждой одновременно доложить в Лондон не только о захвате Наны Сахиба, но и о разгроме общества «Духов вод». Надо сознаться, что заговор был задуман необыкновенно хитро и должен был закончиться успехом, продолжай падиал вести дело со свойственной ему хитростью. Дислад-Хамед был слишком суеверен, чтобы не сдержать клятвы, но, одаренный изворотливой совестью, которая сделала бы честь самым знаменитым казуистам, он сказал себе, что клятва обязывала его не разглашать только то, что он видел и слышал в эту ночь. В дальнейшем же он совершенно свободен и может сдержать обещание, данное англичанам. Прием падиала закончился, и председатель дал слово администратору Декана, которому поручено было объявить важные решения, принятые тайным Комитетом трех. – Братья и «Духи вод», вы, которые слышите нас, – начал он дрожащим от старости голосом. – Мы, к сожалению, потерпели неудачу, сделав попытку изгнать чужеземцев из Страны Лотоса. Что же случилось после того, как мы, не желая проливать кровь понапрасну, посоветовали всюду прекратить сопротивление? Нарушив клятвенное обещание прощения, англичане убивают не только тех, кто сложил оружие, но и стариков, женщин, детей. Они залили кровью Бундельканд и Мейвар, которые не поставили ни единого солдата для армии Наны, а теперь хотят сделать то же самое со всем Деканом. Раджи Майсура и Траванкора поняли теперь, какую они сделали ошибку, не присоединившись к своим северным братьям. Они ждали решения Франции, но его не последовало. Теперь вице-король, прибывающий через несколько часов в Биджапур, приказал им явиться к нему для объяснений, и мы знаем из достоверных источников, что они не вернутся обратно. Но, может быть, не все потеряно. Случилось великое событие, которое, мы надеемся, изменит ход вещей, и мы приветствуем его как предвестника нашего освобождения. Великий друг индийцев, герой нашей войны за свободу, знаменитый Сердар, назначен губернатором Французской Индии! Громкие крики восторга раздались в ответ, и вслед за этим со всех сторон послышались возгласы: «Война! Война! Смерть англичанам!» Когда тишина восстановилась, член Совета семи продолжал: – Нет сомнения, что тот, кто менее года тому назад хотел заменить собой губернатора Пондишери, чтобы поднять весь Декан, теперь занял этот пост, чтобы служить нашему делу. Мы решили поэтому начать общее восстание в Декане по прибытии нового губернатора. Раджи Юга могут поставить под ружье пятьсот тысяч человек, не считая добровольцев, которые сбегутся со всех сторон. Север, несмотря на свое ужасное поражение, возьмется за оружие одновременно с нами. Вожди просят, чтобы Нана Сахиб снова стал во главе, и мы не сомневаемся, что последний потомок Аурангзеба с радостью воспользуется случаем отплатить за поражение. Граф Де-Монморен, настоящее имя нашего друга Сердара, уже выехал, чтобы занять свой пост, но прибудет в Пондишери не ранее, чем через двадцать дней. Раджи, несмотря на приказ вице-короля явиться к нему, попытаются выиграть время, чтобы подготовить восстание к приезду французского губернатора. Вот краткое обращение ко всем людям Индии: «Во имя божественной Триады, соединяющейся в Брахме, бессмертном Творце всего. Во имя Мухаммеда, его божественного пророка, ибо Аллах в Брахме, как Брахма в Аллахе, вселенная знает только одного единого Бога, Истинного Бога! Мы, Три и Семь, говорящие от имени Духов Вод! Мы, Нана Сахиб, принц Пенджаба и Бенгалии! И мы, раджи Майсура и Траванкора, соединились для защиты Саптасиндху (Индии), страны семи рек. Приказываем всем индийцам, без различия происхождений и вероисповеданий, забыть свои ссоры и взяться за оружие для защиты земли своих предков. Да будет исполнено это немедленно! Народы Севера и Юга, вперед за веру и отечество!» Слова эти, трогательные в своей простоте, возбудили волнение в собрании, и пятьсот человек крикнули в один голос: – Вперед за веру и отечество! – Вернувшись в свои провинции, – продолжал оратор, – вы обязаны подготовить народ к этому великому делу. Вы соберете субедаров округа и объявите им нашу волю. Что касается нас, Трех и Семи, а также верховного вождя браматмы, то мы остаемся в Биджапуре, который будет центром действия. Сюда вы будете доставлять нам все сведения. Нужно сообщить вам еще одно важное решение, принятое нами. Джон Лоренс, предупрежденный уже три раза, не прекратил свои гнусные зверства и даже удвоил свою жестокость. Мера нашего терпения переполнилась. Наказание этого человека, занимающего почти королевское положение, докажет всем, что никто не может избежать правосудия. Я сказал, – закончил администратор Декана, – и да хранят нас «Духи вод»! – Брат Хамед, – начал тогда браматма, – вот поручение, которое мы хотим тебе доверить. Ты отправишься в Велур, у подножия гор Малабарского берега. Там сын нашего Анандраена, присутствующего здесь, проведет тебя в Нухурмур, где скрывается Нана Сахиб. Ты сообщишь принцу о нашем желании видеть его во главе нового восстания. Затем ты доставишь его вместе с товарищами сюда, стараясь действовать так, чтобы англичане не захватили вас врасплох. Ты должен будешь избегать проторенных тропинок, прятаться днем, а ночью идти через джунгли по бесконечным болотам и через непроходимые леса. Но, так как ты хорошо знаком со страной, мы уверены, что ты успешно выполнишь поручение и доставишь нам Нану Сахиба целым и невредимым. Когда ты вернешься, мы посвятим тебя в первую степень. – Я согласен, браматма! – отвечал падиал. – Я исполню дело, которое вы мне доверяете, и думаю, что исполню с успехом. Прежде, до смерти отца, я двадцать лет ходил взад и вперед по джунглям, сдирая кору коричных деревьев и отыскивая следы. Мне знакомы все уголки в этих краях. Негодяй был вне себя от радости. Нана Сахиб, которого никто не мог отыскать, будет в его руках. Теперь он мог увеличить свои требования к англичанам ввиду важности услуги, которую он мог им оказать. В каждом округе находится сборщик налогов, известный под названием серестадара. Это самый высокий пост, которого может достигнуть индиец, и многие хотят занять его, так как он дает возможность быстро обогатиться. На него назначаются люди самой высокой касты, что еще больше увеличивает их значение в глазах местных жителей. Дислад-Хамед согласился быть шпионом с тем условием, что ему дадут место сборщика после разгрома восстания. Когда он настаивал на выполнении своих требований, ему отвечали, что пока нет вакантного места. На самом же деле его обманывали. Ни один из чиновников провинции не соглашался брать к себе на службу человека низшей касты, к которой принадлежал падиал. Негодяй, которого погубило его чрезмерное честолюбие, вынужден был по-прежнему играть свою гнусную роль. Он так опозорил себя, что достаточно было одного слова полицейского, чтобы сограждане тут же убили бы его. «Ладно! Я возьму теперь свое, – закончил он свои размышления, – на этот раз они должны будут дать мне место, и не в каком-нибудь округе, а в самом Биджапуре». Голос браматмы вывел его из задумчивости, неприятно оборвав все его сладкие мечтания о власти и богатстве. ГЛАВА III Предатель. – Приговорен к трем пыткам. – Кинжал правосудия. – Браматма. – Смерть разоблачителя. – Комитет трех и Совет семи. – Дворец Омра. – Свидание у Башни мертвых. – Обморок. Только что выбрали делегацию из пяти членов, с Анандраеном во главе, чтобы отправиться в Пондишери для встречи нового губернатора. Делегация для вида должна передать ему приветствие от трех провинций Декана, но на деле предупредить его о решениях, принятых обществом. Передав делегатам необходимые инструкции, браматма снова обратился к присутствующим: – Братья, прежде чем расстаться, я должен исполнить еще одну неприятную обязанность… Мы получили достоверное известие, могу сказать – доказательство, что среди нас есть предатель. – Назовите его! Назовите! – перебили его сразу множество джемедаров. – Мы тут же казним его!.. Падиал побледнел, и смущение, овладевшее им, выдало бы его с головой, если бы взгляды всех присутствующих не были устремлены на вождя в ожидании, что он сейчас произнесет имя изменника. – К счастью, он не принадлежит к джемедарам, – продолжал браматма, – одновременно мы получили перечень всех его злодеяний. Это простой субедар, но человек, который знает его имя и имеет письменные доказательства его измены, просит за них 250 тысяч франков. Несмотря на то, что Совет семи имеет полное право распоряжаться средствами общества, мы сочли нужным спросить вашего мнения прежде, чем согласиться на выплату такой большой суммы. Это предложение нам сделал один из европейских полицейских в Калькутте, которому случайно попалась записная книжка начальника полиции. Там он нашел имя предателя и число жертв, казненных по его доносам; на сегодня оно превышает полторы тысячи человек! Ропот пробежал по собравшимся. Со всех сторон раздались крики: «Месть! Месть! Смерть клятвопреступнику! Да погибнет он! Устроим ему три пытки: водой, железом и огнем!..» – Хорошо, – продолжал браматма, – через несколько минут мы узнаем имя негодяя, решившегося изменить своим братьям, отечеству и богам… При этих словах Дислад-Хамед, чувствуя, что теряет сознание, прислонился к одной из колонн, за которой он прятался… Но тут же понял, что может привлечь к себе внимание, и, сделав усилие, закричал вместе со всеми: «Месть! Месть!» А затем, чтобы придать себе беспечный вид, сел на корточки, как и все присутствующие. Браматма продолжал: – Англичанин этот принадлежит к членам личной охраны вице-короля и был послан в Биджапур, чтобы выяснить настроения местного населения и подготовить, если возможно, приветственную манифестацию по случаю приезда сюда сэра Лоренса. Совершенно случайно он встретился с одним из членов верховного Совета. Сейчас он находится в белатти-бенгалу (караван-сарай для иностранных путешественников), где и ждет нас. Нам достаточно привести его сюда, соблюдая необходимые предосторожности, и мы узнаем, кого должны наказать… Кто бы ни был он, предатель умрет после трех пыток, а тело его будет брошено без погребения в джунгли на съедение нечистым животным! Эти слова, сказанные суровым голосом, произвели на присутствующих сильное впечатление. Чтобы понять весь ужас этого приговора, надо знать, что индийцы смотрят на такой приговор, как на самое страшное, что может постигнуть человека на земле. Согласно их религиозным верованиям, для всякого человека, лишенного погребения, навсегда закрываются врата сварги (рая). Он попадает в число вампиров и вынужден до скончания веков блуждать в пустынных местах и питаться мертвечиной. Отголоски этих индо-азиатских традиций наши предки принесли в Германию и Галлию, где в средние века отказ в погребении сопровождал каждый смертный приговор, несмотря на то, что смысл этого наказания, имевший такое важное значение в древности, потерялся в христианской идее искупления. Дислад-Хамед чувствовал, что он погиб. Он находился у самого края возвышения, на котором заседал Совет семи, почти касаясь одного из его членов, который с самого начала смотрел на него из-под маски с неприятным упорством. Он отвернулся, стараясь уклониться от этого пристального взгляда, и вдруг услышал легкий, едва уловимый шепот: – Ни слова, ни жеста, чтобы не возбудить подозрение, иначе ты пропал. Это предупреждение, вместо успокоения, произвело прямо противоположное действие. Видя, что среди собравшихся есть человек, – быть может, член Совета, пугавший его своим взглядом, – который знал его тайну, падиал так испугался, что, не думая об опасности, вскочил на ноги, собираясь бежать. Но чья-то рука моментально опустилась на его плечо и заставила сесть на корточки. Он не противился. Индиец, заставивший его сесть, принадлежал к числу факиров. Вековые предрассудки Индии позволяли этим людям жить вне всяких религиозных и гражданских законов. Долгие годы поста, многие упражнения по умерщвлению плоти поставили их на такую степень святости, что, какую бы человеческую слабость они ни проявили, она не оскверняла их. Они могут совершить даже преступление и не отвечают за него перед людьми. Нельзя выражать и малейшего осуждения их поведению. Брахманы и раджи старались всеми силами укоренить эту мысль среди людей, потому что сделали этих факиров исполнителями своей воли, своих капризов, своей мести, заставляя исполнять все, что не могли делать сами из страха потери престижа. Они всегда держали у себя на жалованье нескольких факиров, как европейские сеньоры и князья в прежние времена держали при себе «брави» и «кондотьеров» [69] . Но так как в Индии все таинственно, то факиры, овладевшие оккультными науками, показывали перед народом необыкновенные фокусы, пользуясь силой гипноза, доведенной до совершенства продолжительными упражнениями. Кроме факиров, исполнявших приговоры Комитета трех, каждый из семи и браматма имели собственного, служившего лично им факира. Тот, который усадил падиала, звался Утами. Он служил одному из семи и по едва заметному знаку своего хозяина вовремя пришел на помощь негодяю, который едва не выдал себя. Что же заставило это таинственное лицо отложить справедливое возмездие, которое должно было совершиться? Это мы узнаем из дальнейших событий. Эпизод, едва не сделавшийся роковым для падиала, длился всего несколько секунд и потому не был никем замечен. В ту минуту, когда браматма называл четырех человек, которые должны были отправиться в белатти-бенгалу и принести англичанина в паланкине, Дислад-Хамед вновь услышал таинственный шепот: – Спокойней, падиал, я спасу тебя. Ночной сторож вновь содрогнулся, но на этот раз сдержал себя. Он решил, что незнакомец пришел ему на помощь, чтобы защитить после разоблачения, которое произведет сообщение англичанина. Вооружившись мужеством, в надежде, что таинственный союзник будет рядом в критический момент, он продолжал слушать говорящего. – Сегодня вечером, – продолжал голос, – между одиннадцатью и двенадцатью часами у подножия Башни мертвых ты узнаешь, что я хочу от тебя. Голос этот, как ни странно, исходил, казалось, не из человеческой гортани… Он был глух и доносился откуда-то издалека, как пение, которое доносится ветром, или как звуки, подымающиеся из долины в сумерки, но происхождение которых вы не можете определить точно. Заинтригованный этим, падиал оглянулся… Член Совета семи, упорный взгляд которого так тревожил его, говорил с браматмой на каком-то непонятном языке. Значит, это был не он. Тогда падиал обернулся в другую сторону и, к большому удивлению, увидел, что его сосед, факир Утами, куда-то исчез. Присмотревшись к окружающим, падиал убедился, что факира нигде нет. Очевидно, Утами вышел из зала. Дислад-Хамед был так взволнован, что не заметил, как факир по знаку, данному членом Совета, осторожно проскользнул к проходу незадолго до ухода четырех человек, посланных за англичанином. В эту минуту снова, как отдаленное эхо, послышался тот же странный, глухой голос: – Не бойся ничего, ты спасен! До вечера… Не вздумай не прийти на встречу, которую я назначил. Месть моя будет ужасна! Не успели прозвучать эти слова, как четыре человека, посланные за англичанином, опрометью вбежали в зал. Один из них держал в руке окровавленный кинжал. Тревога охватила всех присутствующих, но никто не осмеливался говорить раньше верховного вождя. – Что с вами?.. Что случилось?.. Где англичанин?.. – поспешно спросил браматма. – Когда мы подошли к белатти-бенгалу, – начал один, – мы услышали громкий крик… Мы бросились в комнату, занятую англичанином, и увидели, что какой-то человек выпрыгнул в окно и скрылся среди соседних развалин. Мы подошли к англичанину. Кровь ручьем текла из раны в груди. Он был мертв. Мы вынули кинжал из раны, и каково же было наше удивление, когда мы узнали в нем ятаган правосудия «Духов вод». – Ты говоришь правду? – спросил браматма. – Вот он. Верховный вождь осмотрел оружие, на одной стороне были выгравированы священные слова: «во имя славного, могущественного и справедливого», а на другой кабалистический знак тайного трибунала. Это был действительно кинжал правосудия «Духов вод». Браматма понял, что здесь какая-то загадка, которую не следует выяснять при всем собрании, и он тут же воскликнул, показывая кинжал всем. – Братья! Трибунал трех вынес свой приговор. Нам остается признать неопровержимым доказательство невиновности нашего брата, которого хотел несправедливо обвинить английский шпион, чтобы внести раздоры в наше общество. К счастью, мы не успели совершить непоправимого. Воздадим же благодарность предусмотрительности Трех и прославим Шиву, давшему им свою бессмертную мудрость. Объяснение браматмы было принято всеми с благоговейным почтением, и никому не пришло в голову сомневаться в нем. Падиал же в первый момент понял только одно: враг его умер и не сможет донести на него. От радости он был равнодушен ко всему, что происходило вокруг, и не заметил, как факир Утами занял свое место и обменялся знаком с членом Совета семи, игравшим, очевидно, первую роль во всем этом таинственном происшествии. Немного успокоившись во время речи браматмы, падиал оглянулся и увидел факира, неподвижно стоящего у колонны и перебирающего четки из янтаря и красного дерева. Удивление его еще больше увеличилось, когда он увидел, как этот странный человек поднял на него глаза и медленно поднес палец к губам, как бы призывая к осторожности. Это движение и все, что падиал перед этим видел и слышал, сразу объяснили ему, чья рука нанесла удар кинжалом правосудия. Но в то время, как общее положение дела выяснилось, мысли его все больше и больше путались. После многих случаев измены обществу он никак не мог поверить, что один из членов этого общества не остановился перед преступлением, чтобы спасти его. Даже браматма, торжественно обещавший наказать предателя, в последнюю минуту примкнул к его неизвестным защитникам. Охваченный беспокойством от невозможности найти логическое объяснение, он не заметил, что собрание закончилось. – Идите, – сказал браматма джемедарам на прощание, – идите и несите священный огонь в провинции, и пусть ни один человек, который в силах держать ружье, не откажется поднять его, когда мы призовем! – Вперед за веру и отечество! Смерть англичанам! – отвечали ему. – Да поможет тебе Шива, брат Хамед, – сказал ему верховный вождь. – Отправляйся к Малабарскому берегу и передай принцу решение собрания. Пусть будет осторожным. Все погибнет, если англичане схватят его… Салам! Да разрушат добрые духи все препятствия на твоем пути! Это краткое напутствие и тон, которым браматма произнес его, так удивили его, что он еле-еле пролепетал несколько слов о своей преданности. Два человека, которые привели его сюда, уже находились радом, и Дислад машинально последовал за ними. Его мучили противоречия. Неужели браматма ничего не знал, и его внезапное вмешательство явилось только следствием того, что он увидел кинжал правосудия, который открыл ему участие тайного трибунала в этом таинственном деле?.. Не первый раз уже это ужасное судилище, перед которым все преклонялись, действовало против своего номинального вождя, но ему никогда не приходилось объяснять перед собранием этого противоречия между волей Совета и волей браматмы. Но удивительней всего было то, что по крайней мере один из членов этого трибунала знал имя изменника и спас его от заслуженного наказания. И, более того, он подтвердил через браматму данное ему вначале, когда его недостойное поведение еще не было известно, ответственное поручение. Дислад-Хамед прекрасно понимал, что эти непонятные поступки не могли быть игрой случая. Он слишком хорошо знал утонченность способов, которыми «Духи вод» подготовляли иногда свою месть, а потому не мог быть спокоен, пока находился в их власти. Колеблясь весь вечер между страхом и надеждой и не допуская даже мысли, что ему могут вернуть свободу, негодяй ждал каждую минуту, что под ним разверзнется пропасть, ибо измена – такое преступление, которого тайное общество не прощает никогда. В то время, когда проводники вели его через огромный зал собрания, они нечаянно приблизились к окну. И, хотя они тотчас оттолкнули его от окна, он успел заглянуть в него. Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть Башню мертвых, черный силуэт которой виднелся в нескольких шагах оттуда. Развалины Биджапура были так хорошо ему знакомы, что он сразу сориентировался и с удивлением прошептал: – Дворец Омра! Итак, свет и тени, замеченные им с минарета, а следовательно, и вековая легенда о душах предков, посещающих дворец, объяснялись естественным образом. «Духи вод» нашли способ управлять подъемными мостами, закрывавшими верхние этажи, и с незапамятных времен устраивали там свои торжественные собрания. Тем временем они подошли к двери, за которую он не имел права переступить с открытым лицом. Проводники надели на него маску из алоэ и, убедившись, что он ничего не видит, повели дальше. Далее все произошло так же, как и раньше. Падиал вошел в паланкин, а через несколько минут вышел из него и после целого ряда поворотов, бесполезных на этот раз, проводники оставили его около большой пагоды Биджапура, откуда все трое ушли два часа назад. В ту же минуту сын Дислад-Хамеда возвестил селению, что было пять часов утра и что жители могут спать спокойно. Служба ночного сторожа закончилась. Через полчаса должно было взойти солнце. Только теперь падиал почувствовал себя свободным!.. После стольких часов тревог и душевных пыток реакция была так сильна, что кровь прилила ему к голове, ноги подкосились, и он упал без сознания у подножия индийского фикуса, в тени которого часто отдыхал в часы дневного зноя. ГЛАВА IV Общество «Духов вод». – Факиры-фанатики. – Тайный трибунал и браматма. – Оживленный спор. – Смертельное оскорбление. – Факир Утсара. – Убийство. – Бегство в развалины. – Спрятавшиеся в колодце. – Спасены! После ухода всех джемедаров, в большом зале дворца Омра остались только семь человек в масках и с ними браматма. Никакое еще тайное общество не организовывалось на таких странных началах. Основанное семь или восемь веков тому назад, во время нашествия мусульман, для защиты индийцев, оно внушало ужас захватчикам и значительно сокращало власть могольских князей, разделивших между собой всю страну. Никогда еще факиры, которых общество воспитывало для выполнения своих решений, не отказывались от данных им приказов. Вооруженные кинжалом правосудия, они убивали приговоренных набобов в то время, когда те, окруженные стражей, сидели на тронах, а затем улыбались среди самых ужасных пыток, которые не могли вырвать у них ни слова признания. Общество это имело своего руководителя, браматму, известного всем, действующего при дневном свете и грозящего раджам даже в их дворцах, а между тем ни один из князей не смел тронуть его. Он находился под покровительством Трибунала трех, приговоры которого наводили страх на всех, ибо не было такой власти в мире, которая могла бы помешать их исполнению. Комитет трех управлял самим обществом и администрацией одной из пяти провинций. Второе место после него занимал Совет четырех, заведовавший администрацией других провинций. Затем следовали джемедары, или посвященные первой степени, субедары, или посвященные второй степени, и, наконец, серкары, простые члены-единомышленники. Все это были индусы-немусульмане, которые, начиная уже с шестнадцати лет, спешили получить листок лотоса, знак принадлежности к обществу. Чтобы уничтожить это общество, мусульманские набобы пытались первое время убивать вождя, и многие браматмы поплатились жизнью за свои смелые выступления. Но скоро князья были вынуждены прекратить попытки такого рода, ибо за всякого убитого браматму Комитет трех немедленно приговаривал к смерти раджу, отдавшего приказание убить его, и в течение десяти дней кинжал правосудия совершал свое дело… Тогда набобы пытались уничтожить таинственный трибунал, но все попытки разбивались о чудесную организацию общества. Добраться до Комитета трех было невозможно, ибо не только сам браматма не знал их, но даже великий Совет семи, состоящий из «Трех» и «Четырех», сам не знал, кто были эти три члена. Каждый месяц «Трое» бросали жребий, кто из «Четырех» должен занять место в тайном трибунале, а выходивший член трибунала заменял собой управляющего перед этим провинцией. Выборы делались за месяц вперед, чтобы дать обоим членам время подготовиться к перемене занятий. «Три», как и «Семь», заседали всегда в масках на всех торжественных собраниях, вне которых они не встречались, а потому никакие доносы были невозможны при такой организации. Браматма был, так сказать, конституционный монарх, лишенный самодержавной власти. Он исполнял роль посредника между тайным Комитетом трех и членами общества всех категорий: посвященными первых двух степеней и единомышленниками. Он также передавал царствующим правителям и их сановникам три предостережения, предшествующих окончательному приговору. Не может быть никакого сомнения, что кротость, с какой управляли мусульманские князья своими подданными индийцами, была следствием страха перед обществом, которое до сих пор еще представляет единственную силу, обуздывающую произвол английских чиновников, губернаторов, вице-короля. Три члена тайного трибунала никогда не расставались. В каждой провинции они имели собственную резиденцию, куда допускались по заранее установленному паролю только посвященные первой степени и где в определенное время, но только раз в год, назначались общие собрания членов общества. Все отношения и переписка между Комитетом трех и браматмой, жившим в Биджапуре, происходили при помощи факиров, которые, как мы увидим дальше, совершали чудеса смелости и ловкости. Утами, Варуна и Рама, служившие исключительно тайному трибуналу, пользовались в этом отношении большой известностью. Все в этой организации было предусмотрено так, чтобы не было никакой возможности добраться до тайного Комитета трех, в котором заключалась вся сила общества. Несмотря на многочисленные неудачи своих предшественников, сэр Джон Лоренс не побоялся, однако, вступить в борьбу. Он хорошо знал, что в этой схватке его жизнь ставится на карту, но желание захватить Нану Сахиба и уничтожить общество «Духов вод» было сильнее. Его прибытие в Биджапур показывало, что он хочет взять ведение этого дела в свои руки и что он, по-видимому, уверен в своем успехе. Однако прошедшие на наших глазах события показали, что тайному трибуналу известны планы вице-короля и начальника полиции, а также измена Дислад-Хамеда. Только одно обстоятельство не было выяснено на собрании, и мы разделяем недоумение ночного сторожа Биджапура в том, что тайный Комитет трех не остановился в последнюю минуту перед убийством, чтобы спасти человека, готовившегося предать общество. Не следует ли сделать вывод из этого, что настоящее имя изменника стало известно лишь в тот момент, когда вмешательство Комитета оказалось почему-то необходимым, и свою месть он отложил, чтобы сделать ее еще более ужасной? Или он руководствовался совсем другими, несравненно более важными мотивами?.. Мы скоро узнаем это, ибо семь человек в масках, оставшихся вместе с браматмой в зале после ухода джемедаров, не замедлят заняться рассмотрением этого вопроса. Когда последний джемедар покинул зал дворца Омра, факиры, состоящие в распоряжении «Семи» и браматмы, встали на страже внутри и снаружи единственной двери, чтобы ничто не помешало тайному совещанию. Движение и шум толпы сменились тишиной и благоговейным молчанием. Сидящие неподвижно вокруг стола, покрытые белой кисеей, эти «Семь» в тусклом свете лампы казались смутными призраками, которыми народное воображение населяло дворец Омра. Арджуна [70] – так звали браматму – взволнованно ходил перед «Семью», и чувствовалось невольно, что между вождем общества и семью членами верховного Совета существовало разногласие, готовое каждую минуту вырваться наружу. Случай с падиалом неминуемо должен был вызвать это. Не зная важных событий, о которых Комитет трех узнал только к концу совещания и которые были главной причиной его вынужденного вмешательства, браматма решил протестовать против той роли, которую ему пришлось играть сегодня вечером. С другой стороны, тайный трибунал не терпел посягательства на свой престиж и не хотел никому объяснять свое поведение, которое никто не смел контролировать. Кроме этого, агрессивный вид браматмы и его неоднократные попытки присвоить себе права верховного Совета заставляли трибунал дать ему строгий урок, напоминающий, что он переходит границы дозволенного. Уже одно его присутствие в зале, когда «Семь» не приглашали его остаться, было нарушением этикета. Он никогда и ни в каком случае не имел права присутствовать на совещаниях, и тот факт, что «Семь» остались в зале, указывал на необходимость ему удалиться вместе с джемедарами. Упорное стремление его остаться служило доказательством его желания вступить в борьбу с верховным трибуналом. Арджуна предполагал, что его спросят о причине того, что он остался. Это облегчало начало спора, ибо ему было известно, что говорить в присутствии «Трех» без их разрешения запрещено. Но Арджуна ошибался. Члены верховного Совета на его вызов отвечали полным молчанием. Однако он задумал опасную игру и после нескольких минут колебания решился первым нарушить молчание. Подойдя к столу, он сделал, по принятому обычаю, три поклона и сказал: – Высокие и могущественные владыки, простите, что я прерываю течение ваших мудрых мыслей, но время бежит так быстро, скоро наступит день, и обязанности, лежащие на мне, заставят меня покинуть вас. – Без сомнения, сын мой, – сказал древний из «Трех», – у тебя есть какая-нибудь важная причина, раз ты осмелился попирать самую священную свою обязанность – повиноваться правилам. Все же мы слушаем тебя, уверенные, что должны будем простить тебе это нарушение… Но почему твой голос дрожит, когда ты говоришь? Председательское место «Семи» принадлежало по праву тому, кто был раньше всех избран в члены тайного трибунала. Вот почему его называли «древнейший из Трех». Он носил также титул «Адитья» или «сына Адити», то есть сына земли. Второй получал название «Двиты», то есть второго, а последний назывался «Пайя», или младший сын. Каждый член трибунала по очереди проходил все три степени. «Пайя» передавал приказы, декреты и инструкции браматме и факирам. «Двита» управлял пятой провинцией, а именно Биджапуром, и руководил администрацией остальных «Четырех». «Адитья» председательствовал в Трибунале трех и Совете семи, когда они собирались. – Да! – продолжал «древнейший из Трех», – мы хотим знать причину твоей тревоги. – Я буду говорить, о Адитья, – отвечал Арджуна, – с твоего разрешения я открою сердце свое перед «Тремя» и «Семью» и объясню причину моей печали. – Пусть истина без страха выйдет из твоей души. Если твои слова верны, ты не останешься недовольным. – Возведенный вами в достоинство браматмы, чтобы передавать вашу волю народам и владыкам, я всегда старался исполнить ваши предписания во славу общества и для торжества правосудия, и вы всегда выражали мне одобрение. Почему же, о высокие и могущественные мужи, я сегодня потерял ваше доверие?.. Вот почему я нарушил установленный порядок и не стал ждать, пока вы позовете меня. – Объясни лучше, о Арджуна, никто из нас не понял твоей мысли. – Не по вашему ли приказанию, о светила истины, осквернился я прикосновением к нечистому белатти, иностранцу, который предложил открыть нам измену одного из наших? – Ты говоришь правду. – Когда я передал вам о цене, которую требовал он, не вы ли решили, что предложение это должно быть принято и виновный будет наказан в присутствии всех джемедаров? – Совершенно верно, Арджуна! – Почему же, о Адитья, скрыли вы от меня ваши настоящие намерения? Почему же, если разоблачение было ложным, вы допустили, чтобы я обвинил одного из наших, и наказали клеветника, не предупредив меня? – Ты произнес слова, полные горечи, о Арджуна, забыв при этом, что решение «Трех» не подлежит обсуждению… Нас Трое, а не четверо, нас Семь, а не восемь, Арджуна, и помни, если ты дорожишь жизнью, что есть тайны, которые убивают. Та, о которой ты говоришь, принадлежит к числу убивающих… Достаточно и того, что ты ее заметил! Браматма не голова, это – рука, которая повинуется, не сознавая того, что делает, как дождь не сознает, почему он падает, гром – почему он гремит, ветер – почему он волнует море… В своей гордости ты дошел мало-помалу до того, что вообразил себя настоящим вождем общества «Духов вод», тогда как ты – старший слуга его… Я скажу больше – раб его! Благодари Шиву, что он разрешил тебе спросить «древнейшего из Трех» и остаться живым! Я сказал все. Убирайся теперь! Вон отсюда, собака! Затем с мрачным видом, думая, что его понимают одни только товарищи, прибавил: – Еще один браматма нуждается в покое! Браматмы, если и отстранялись от должности, то отдыхали только в могиле. Они знали слишком много тайн общества, чтобы им позволяли вернуться к частной жизни. Последние слова Адитьи были подобны удару кнута, и браматма страшно побледнел. Несмотря на это, он три раза поклонился тому, кто нанес смертельное оскорбление его самолюбию, и вышел, бросив на Адитью украдкой ненавидящий взгляд, который ясно показывал, что теперь браматма не остановится перед самой жестокой местью.- Опустив за собой тяжелую кашемировую портьеру, закрывавшую вход в зал заседаний, он еле слышно прошептал про себя: – О! Я докажу тебе, что гром иногда сам выбирает, чью голову ему поразить. И с горящим от волнения лицом он бросился вон из дворца Омра. Повернув к развалинам, он заметил факира Утсару. – Это ты, Утсара? – окликнул он его. – Да, господин! – отвечал факир. Факир этот служил Арджуне и был безгранично ему предан. Под влиянием только что полученного им смертельного оскорбления, браматма решил открыть ему план мести. – Утсара, – спросил он, – могу ли я рассчитывать на твою преданность? – До самой смерти, господин, – отвечал факир. – И даже, если бы я захотел отомстить врагу, который вот уже давно осыпает меня оскорблениями и унижает меня? – Скажи только слово, господин, и завтра же этого человека не будет. – Кто бы он ни был? – Будь это даже сам «древнейший из Трех», – отвечал Утсара. Он произнес фразу так тихо, что ее трудно было расслышать. Однако браматма вздрогнул. – Тише! – сказал он. – Есть имена, которые нельзя произносить… Если тебя слышали, то мы не увидим восхода солнца. – Знаю, господин!.. Каждый куст вокруг дворца… Он не закончил фразы и, схватив кинжал, бросился в чащу кустов, росших рядом. Пронзительный крик огласил воздух… Послышалось падение тела на землю, и в ту же минуту Арджуна услышал, как Утсара говорит ему вполголоса: – Скорее за мной! Негодяй успел крикнуть… через десять-двадцать минут сюда сбегутся все. Браматма поспешно повиновался. Утсара с телом своей жертвы, которое он взвалил на спину, бежал впереди. Он делал множество поворотов, стараясь запутать следы, и с необыкновенной быстротой находил дорогу среди развалин, где спутник его не мог бы пройти и днем. Вдруг Арджуна услышал всплеск от падающего в воду тела. Утсара, не замедляя шага, бросил труп, от которого надо было во что бы то ни стало освободиться, в один из многочисленных колодцев древнего Биджапура. – А теперь, – сказал он, ускоряя бег, – слышите, они бегут по нашим следам. Крик факира, а тот, кого Утсара поразил кинжалом, тоже был факиром, поднял тревогу среди его товарищей, и все они бросились по следам беглецов. Прислушавшись, факир и браматма поняли по раздающимся восклицаниям, что они окружены со всех сторон. – Круг сужается, – сказал Утсара, – через три минуты они будут здесь… Надо спрятаться… – Куда? – О! – отвечал факир, ударяя себя по лбу, – как это я не подумал раньше!.. Еще одно усилие, и мы, быть может, добежим… Они молча продолжали бежать по направлению к мавзолею Адил-Шаха. Не пробежав и пятидесяти шагов, Утсара остановился. – Скорее! – сказал он своему господину, – садитесь мне на плечи, крепко держитесь за шею руками… и не мешайте мне… Спрашивать было некогда, преследователи приближались… Браматма повиновался. Одаренный геркулесовой силой, Утсара вскочил на край колодца и, придерживаясь за выступы стенок, исчез среди ползучих растений и лиан, росших в изобилии из расщелин камней. Пропустив беглецов, растения плотно соединились над их головами, скрывая от взглядов. Факир остановился, упершись головой в стену, чтобы ни малейший шум не выдал их убежища. Он нашел широкий каменный выступ, которые устраивают в колодцах на определенном расстоянии друг от друга для облегчения работ. Браматма сидел у него на плечах, крепко держась за растения. В ту же минуту послышались шаги и голоса преследователей, но тревога, сжимавшая сердца беглецов, продолжалась недолго. Преследователи пробежали дальше к мавзолею Адил-Шаха, огромному зданию, занимавшему около мили в окружности и имевшему так много подвалов и подземных ходов, что браматме и спутнику его легко было бы скрыться там от всяких преследований. – Они думают, что мы в мавзолее набоба, господин, – сказал Утсара. – Воспользуемся тем, что еще темно, и уйдем отсюда… Скоро будет поздно… – Ты думаешь, нас отыщут здесь? – Факиры решат, что это ложная тревога, поднятая каким-нибудь английским шпионом: ведь мне удалось скрыть труп. Но днем следы крови и отсутствие одного из товарищей откроет им истину, и тогда они обыщут все колодцы… Нам тогда не убежать… Но не об этой опасности я хотел сказать… – Что же случилось еще? – Мы находимся над убежищем гремучих змей. Они любят заброшенные колодцы. – Гремучие! – воскликнул Арджуна, вздрогнув всем телом, – один укус этих тварей – и верная смерть… Что, если они нападут на нас? – Пока ночь, мы ничем не рискуем. Эти твари не видят в темноте, но при первых лучах солнца они нападут на нас, а никто не знает, сколько их здесь. В эту минуту, как бы подтверждая слова факира, под ногами беглецов послышался концерт из пронзительных свистов. – Скорее! – крикнул Утсара. – Ужасные твари проснулись от звука наших голосов… Идите первым, я поддержу вас… – Тише! – приказал ему Арджуна, выглядывая из колодца. – Слышишь шаги… факиры возвращаются… – Наклонитесь, трава скроет вас, – отвечал шепотом Утсара. – Нет, напротив, следуй за мной, – сказал ему браматма, выскакивая из колодца. – Нам нечего больше бояться. Факир подумал, что его господин, испуганный змеями, сам не знает, что делает. Удивление его возросло, когда он вылез из колодца и увидел, что тот совершенно спокойно направился к мавзолею великого властителя, высокий купол которого уже заблестел в первых лучах солнца. Их преследователи возвращались назад, отказавшись от дальнейших поисков. И несчастный Утсара, не понимая ловкого маневра своего господина, приготовился уже пожертвовать жизнью. Но теперь, когда труп исчез и следы их были потеряны, нечего было бояться… Кто посмел бы обвинить верховного вождя в убийстве факира, служившего обществу? Это было то логичное рассуждение, которое сделал Арджуна, и дальнейшее подтвердило его правоту. Заметив своего начальника, высокочтимого браматму, факиры попадали ниц перед ним и три раза коснулись лбами земли. – В чем дело, друзья мои, – спросил Арджуна, – что случилось? Я возвращался домой после заседания верховного Совета, когда услышал крики и увидел, что все бросились к развалинам… Кого вы преследовали? Факиры рассказали ему, что услышали крик о помощи, когда были на страже дворца Омра, но, несмотря на самые тщательные поиски ничего не нашли и решили, что это была шутка кого-нибудь из товарищей. – Наверное, Утами сыграл с нами такую шутку, – сказал Варуна, – одного его нет между нами… Теперь он боится показаться нам. Арджуна вздрогнул при этих словах. Утсара убил Утами, доверенного факира «древнейшего из Трех». Глава тайного судилища перевернет вверх дном и небо, и землю, чтобы найти убийцу и отомстить ему. – Спешите домой, – приказал факирам браматма, желая прекратить неприятный разговор. – Вы знаете, что вице-король Индии приезжает сегодня во дворец Омра, а вы не должны попадаться на глаза ни одному англичанину. Факиры снова преклонились перед своим начальником и направились в сторону таинственного здания. Дойдя до седьмой стороны семиугольника, они подали условный сигнал. Одна из гранитных плит в стене повернулась, и над рвом тотчас опустился подъемный мост, по которому ввесь отряд двинулся к отверстию, ведущему к верхним этажам. Браматма удалился довольный собой. За ним следовал Утсара, еще не пришедший в себя от удивления. Верховный вождь общества «Духов вод» был бы далеко не так спокоен знай он только, что факир Варуна, уходя, заметил, что несколько маленьких капель крови осквернили непорочную белизну его кашемировой туники. Часть седьмая СМЕРТЬ УОТСОНА ГЛАВА I Встреча падиала – Показания предателя. – След найден. – Декрет о ликвидации общества «Духи вод». – Переодевание. – Старый пандаром. Продолжая идти к своему дворцу, а древняя столица Декана всегда была резиденцией браматм, Арджуна, вспоминая ночную сцену во дворце, придумывал разные способы мести. Он хорошо знал вековые обычаи таинственного Совета, чтобы не понять значение презрительных слов: «Вон отсюда, собака!», которые были не чем иным, как кратким приговором к смерти. – Дней через восемь, быть может, – говорил он себе, – Утсара получит приказ заколоть меня кинжалом. Разве только поручат это сделать кому-нибудь другому. С сегодняшнего дня, во всяком случае, я должен смотреть на себя, как на человека, имеющего законное право принимать все меры для своей защиты. Браматма и факир подходили уже к концу необитаемой части развалин и приближались к старой пагоде, когда, проходя через высокую рощу тамариндов, куда еле проникал дневной свет, Арджуна вдруг споткнулся о чье-то тело и едва не упал. Он наклонился, ожидая увидеть какого-нибудь нищего, спавшего под открытым небом, и внезапно вскрикнул от удивления. – Дислад-Хамед, падиал! – Не случилось ли с ним несчастья? – сказал Утсара, подходя ближе. – Он не ранен, – отвечал Арджуна, осмотрев падиала. – Странно! Совсем не слышно стука сердца, а между тем он дышит… Нельзя оставлять его здесь без помощи. Роскошное жилище браматмы находилось всего в нескольких шагах оттуда. Арджуна сделал знак факиру, который взвалил падиала себе на плечи, и оба направились к Джахара-Богху, или дворцу святых, как величалось жилище браматмы. Вместо того чтобы пройти через главный вход, охраняемый постоянно дюжиной сиркаров, он обошел сад, открыл маленькую дверь и провел Утсару с его ношей в свои личные апартаменты. Падиала положили на кровать, и, пока факир смачивал ему виски уксусом, Арджуна дал ему несколько капель превосходного сердечного лекарства, рецепт которого известен только брахманам. Прошло несколько минут, и несчастный очнулся от своего продолжительного обморока. Он открыл глаза и, узнав браматму, чуть снова не потерял сознание. Вид верховного вождя общества «Духов вод» подтвердил его уверенность, что его спасли только для того, чтобы подвергнуть ужасным пыткам. – Пощадите! Пощадите! – воскликнул он, складывая руки. – Клянусь служить отныне с верностью собаки. «О!.. – подумал Арджуна, – что за преступление он совершил, чтобы так молить о пощаде? Надо быть осторожным, чтобы все узнать… Он, видимо, уверен, что мне известно все». Затем с необыкновенной проницательностью он продолжил свои логические размышления, и это приоткрыло ему часть истины. «Не меня он просит о пощаде, а браматму, и, обещая верно служить, он в моем лице обращается к обществу «Духов вод». А обещание, которое он дает на будущее, показывает, что он не был верен в прошлом. Так как я никогда не пользовался услугами этого простого субедара, значит, он имел дело с Советом трех». Радость осветила лицо Арджуны при мысли, что он, может быть, разгадает важную тайну трибунала. Но для этого ему надо сделать вид, что он все знает. Это заставит падиала признаться во всем, что, по мнению последнего, уже известно браматме. Одно только смущало его: если Совет трех знал о виновности этого человека, то как он мог не только отпустить его на свободу, но еще и приказать браматме доверить ему важное поручение относительно Наны Сахиба? Он решил вести допрос с большой осторожностью. – Видишь ли, – сказал он Дислад-Хамеду, с тревогой ждавшему ответа, – я бы пощадил тебя, но кто поручится мне, что ты снова не изменишь своему слову? – Вы знаете, великий браматма, что это невозможно теперь… Общество предупреждено, и при малейшем проступке наказание будет ужасным. – Но одного моего согласия мало, – продолжал Арджуна, – я могу действовать только с одобрения Совета трех. А я получил очень строгий приказ и не могу отменить его. – Увы! Но что же вы делаете со мной? – воскликнул несчастный, который не мог понять, как очутился у браматмы, и подумал, что его арестовали при выходе из собрания. – Зачем надо было внушать мне надежду, чтобы потом лишить ее? Арджуна молча покачал головой. Он чувствовал, что малейшее неосторожно сказанное слово может подсказать падиалу, что тайна его еще не раскрыта. – Сжальтесь, владыка! Сжальтесь! Я презренный негодяй, я это знаю, но, когда я услышал, что обвинитель мой убит кинжалом правосудия, мог ли я не подумать, что Совет трех хочет простить меня… А свидание, назначенное мне сегодня вечером у Башни мертвых между одиннадцатью и двенадцатью часами?.. Неужели все это только хитрости?.. Арджуна едва не вскрикнул от радости. Он понял, какую выгоду можно извлечь из этого открытия. Итак, предатель, имя которого ему хотел открыть англичанин, был Дислад-Хамед, и знаменитый трибунал, такой строгий и суровый, готовый убрать браматму за малейшую ошибку, этот трибунал не останавливается перед убийством, чтобы спасти изменника, из-за доносов которого англичане уничтожили более полутора тысяч друзей общества!.. «Так, мои руководители, – подумал Арджуна, – на этот раз я поймал вас… Вы забыли, что в случае измены устав «Духов вод» дает право браматме созвать четырех членов Совета семи и выдать им весь тайный трибунал… Но что я говорю? – остановил он сам себя. – И наивен же я! Как будто бы «Три» и «Четыре» не составляют одно в Совете семи… Нет, нет! Этих людей я должен передать общему суду джемедаров… И тогда увидим, имеет ли право Совет семи спасать от нашего правосудия поставщика английских виселиц! Надо только действовать быстро и с величайшей осторожностью, ибо в его положении достаточно малейшего подозрения, чтобы он присоединился к своему предшественнику в Башне мертвых. Но прежде чем начать борьбу, надо узнать все планы своих врагов». Падиал только и ждал, чтобы ему позволили говорить. На осторожные вопросы Арджуны он рассказал все, что знал, и между прочим то, как во время собрания неизвестный голос обещал спасти его и приказал под угрозой страшной кары явиться вечером к Башне мертвых. Браматма сразу понял, что разгадка кроется в том, что «древнейшему из Трех» понадобилась очень большая услуга со стороны падиала, если он приказал Утами убить англичанина. В том, какую роль играл факир после своего ухода из зала, Арджуна не сомневался. По слуге он определил господина и увидел во всем руку председателя Совета трех и семи, самого жестокого своего врага. Необходимо было прежде всего узнать результат предстоящего разговора между членом Совета и падиалом. Для этого он заставил ночного сторожа дать клятву, что он передаст ему все, что произойдет во время этого свидания. Он потребовал не открывать ни единой душе того, что решено между ними, и пригрозил в противном случае привязать заживо около гнезда красных муравьев, превратив его смерть в пытку, растянутую на несколько дней. Падиал, счастливый от того, что так дешево отделался, рассыпался перед браматмой в уверениях безграничной преданности. Дислад-Хамед так близко видел смерть, что решил воспользоваться первым благоприятным случаем и бежать в какую-нибудь отдаленную провинцию, где его никто не разыщет. Он понимал, что, служа англичанам и «Духам вод», он при такой двойной игре рано или поздно кончит веревкой или кинжалом. В надежде на побег он давал все обещания и все клятвы, какие от него требовали. Когда он вышел из дворца браматмы, верховный вождь сказал Утсаре: – Отправляйся за этим человеком и следи за ним. Мне надо знать все, что он делает. Тебе надо присутствовать сегодня вечером при разговоре падиала с «древнейшим из Трех». Встреча назначена среди развалин: постарайся спрятаться поближе к беседующим, чтобы слышать все, что они будут говорить. – Повеление твое будет исполнено, господин, – просто сказал факир и поспешил вслед за ночным сторожем. После ухода факира Арджуна прошел в свой кабинет, чтобы обдумать все случившееся. Совет семи и даже тайный трибунал никогда ничего не предпринимали, не посоветовавшись с ним. Положение изменилось всего несколько месяцев тому назад. Сложилась странная ситуация – несмотря на ежемесячные перевыборы, изменявшие состав Комитета трех и назначавшие нового президента, каждый словно наследовал ту же ненависть к нему и обращался с ним с тем же оскорбительным пренебрежением. Устав, отстранявший верховного вождя от заседаний тайного совета, в действительности никогда не применялся, служил лишь для того, чтобы Совет мог заседать без браматмы, если последний будет заподозрен в измене. Эта исключительная мера никогда не касалась Арджуны. Но в один прекрасный день «древнейший из Трех», воспользовавшись очередными выборами, уведомил его, что Совет семи решил по-прежнему строго соблюдать все пункты устава, а поэтому ему не только запрещается присутствовать на совещаниях «Трех» и «Семи», но, кроме того, он не имеет права сам принимать никаких решений, так как верховный Совет берет отныне всю ответственность на себя. С этого времени Арджуна оказался в роли простого исполнителя приказов этих двух советов, члены которых не вступали с ним в прямые сношения и сообщали ему о своих решениях через находившихся в их распоряжении факиров. Он думал сначала, что в Совете семи у него появился враг, который мало-помалу передал свою ненависть к нему другим членам Совета. Но Совет этот, выбиравшийся на три года, полностью сменился в предыдущий месяц, – он думал, по крайней мере, что закон соблюдается точно, – а между тем отношение новых членов к нему было точно таким же, как и раньше. Более того, они еще усилили свое недоброжелательство, которое вылилось наконец в той сцене разрыва, свидетелями которой мы были. Смутные подозрения зародились в его душе, а снисходительность совета к падиалу только увеличила их. Арджуна вспомнил, что в прошлом столетии все семь членов Совета, избираемые обычно на три года, сговорились, чтобы власть оставалась за ними в течение пятнадцати лет. Каждые три года они составляли протокол новых выборов и оставались на прежних местах, но под новыми именами. Неосторожность открыла этот обман на одном из заседаний джемедаров, и все семеро были повешены. Извлекли ли урок все джемедары после такого страшного наказания? Арджуна подозревал, что происходит то же самое и в настоящее время. И чем больше он присматривался ко всему, что делается в последние пять-шесть месяцев, тем больше убеждался в этом. Если же это предположение было верно, то тайна, которой эти люди окружали себя, усиливая строгость устава и не разрешая браматме присутствовать на своих собраниях, объяснялась сама собой. Было совершенно ясно, что узурпаторы не могли чувствовать себя в безопасности, пока не поставят на место верховного вождя своего человека. Среди этих размышлений у Арджуны то и дело возникал вопрос о падиале Дислад-Хамеде. Зачем надо было спасать предателя, заслуживающего смертную казнь, и убивать человека, принесшего доказательства его измены? Он чувствовал инстинктивно, что в этом, собственно, и кроется ключ всей тайны. В то время как он ломал себе голову над этим, строя гипотезы за гипотезами, на эспланаде раздались звуки трубы. Правительство Индии не имело газет в провинции и потому сообщало таким способом жителям каждого города о распоряжениях вице-короля или приказах губернаторов. Сэр Джон Лоренс приехал в Биджапур несколько часов назад, и Арджуна, уверенный, что воззвание будет иметь отношение к его приезду, вышел на веранду, тянувшуюся перед домом, напротив сквера. Притаившись за соломенными жалюзи, он принялся с большим вниманием слушать и скоро понял всю важность этого объявляемого во всеуслышание постановления. Вот содержание указа, прочитанного глашатаем: «Всем жителям Бенгалии, Бихора, Бундельканда, Мей-вара, Пенджаба и Декана. Всем жителям по ту и по эту сторону Ганга, которые будут слушать здесь написанное, привет и пожелание благополучия! Мы, Уильям Эдмунд Джон Лоренс, генерал-губернатор Индии, по воле нашей всемилостивейшей государыни Виктории, королевы Англии и Индии, и по данной ею нам власти Решили и постановили следующее: С согласия нашего верховного консультативного совета, ввиду постоянных смут, которые с незапамятных времен производит в этом государстве тайное общество «Духов вод», общество это считается распущенным в течение трех суток со дня обнародования сего. По прошествии этого срока всякий, считающий себя еще членом общества, будет призван в военный суд и судим по всей строгости законов. А чтобы никто не смог игнорировать указ, он будет оглашаться в течение трех дней, начиная с сегодняшнего дня». Затем следовало чтение подписей вице-короля, а также чиновников министерства внутренних дел и полиции, обязанных следить за исполнением этого указа. По окончании глашатай громко протрубил несколько раз в трубу и продолжал свой путь, чтобы повторить то же самое в других местах. Индийцы, слушавшие чтение, медленно разошлись по домам, не выражая ни одобрения, ни осуждения и не делая никаких замечаний. Два полка артиллерии и полк шотландцев сопровождали вице-короля. Военные силы должны были дать понять жителям Биджапура, что в Декане начинается время репрессий. Только сурово нахмуренные брови местных жителей показывали, как они ненавидят своих притеснителей. Но вместо того, чтобы заниматься бесполезными манифестациями, они с терпением, свойственным людям Востока, ждали дня, назначенного для будущего восстания. – О!.. – воскликнул Арджуна после минутного размышления, – это важное сообщение требует быстрого решения. Долг повелевает мне забыть личные оскорбления и просить встречи с Советом семи, чтобы совместно обсудить, как лучше действовать в. таком случае. И, не теряя ни минуты, он отправил гонца, назначенного для секретных поручений, и указал ему, как проникнуть во дворец Омра, чтобы его никто не заметил. Гонец скоро вернулся и принес ответ на пальмовом листе: «Пусть браматма не беспокоится! Верховный Совет бодрствует и уведомит его, когда наступит время действовать». Та же система! Его держат в стороне от всех дел общества, даже в таких обстоятельствах, когда он с минуты на минуту может поплатиться своей жизнью. – Нет, это настоящая измена, – прошептал он, – тогда я буду действовать сам. Вернувшись к себе, он открыл потайную дверь, скрытую за его кроватью, и вошел в комнату, наполненную местными одеждами – от простого костюма судьи до роскошного одеяния раджи. Он быстро разделся, натер все тело соком индийского ореха, чтобы придать коже коричневый цвет, надел на голову парик из длинных волос, заплетенных шнурочками, и раскрасил лицо белыми и красными полосами. Надев затем вместо одежды пояс, сделанный из трех полос хлопка, он взял бамбуковую палку с семью узлами, большие связки зерен сандала и бутылочную тыкву, – превратившись таким образом в «пандарома», то есть пилигрима, продающего разные мелкие вещи, смоченные в священных водах Ганга. Выйдя через потайную дверь, он побежал по улицам, громко крича: – Шивай! Шивайя! Аппа! Аппа! Вот, вот слуга Шивы, сын Шивы! Потрясая затем связками, он прибавлял гнусавым голосом: – Кто хочет, кто хочет зерен сандала, омоченных в священных водах Ганга? И толпа теснилась вокруг него. Одни покупали несколько зерен из связки, другие, более набожные, целовали следы ног пилигрима. Молодые матери приносили ему своих младенцев и просили благословить их. А он шел все дальше и дальше к семиэтажному дворцу. ГЛАВА II Сэр Джон Лоренс во дворце Омра. – Джеймс Уотсон и Эдвард Кемпуэл – Рассказ начальника полиции. – Повешенный и воскресший Кшиная. – Договор. Ночь снова опустила свой покров на древний город, взволнованный ненавистью, злобой и местью. Сэр Джон Лоренс, проведший весь день в приемах, заявил после обеда, что чувствует себя уставшим. Он отослал всех своих секретарей, адъютантов и посетителей и под предлогом отдыха приказал никого к нему не пускать. С ним остался один только Уотсон, начальник Полиции, и молодой офицер, говоривший на трех или четырех местных диалектах, Эдвард Кемпуэл. Молодой лейтенант был личным переводчиком губернатора и разбирал все дела сам без участия администрации и официальных переводчиков. – Так как же, Уотсон, – спросил лорд, – какое действие произвел наш декрет на туземцев? – Мне кажется, сэр, эта мера должна была прежде внушить им страх… – Неужели вы сомневались, Уотсон? – Мы никогда не можем знать настоящих чувств индийцев. Касты, предрассудки, религия так разделяют нас с ними, что они нам более чужды, чем какой бы то ни было народ в мире. Хитрые и лукавые, они способны многие годы хранить в тайне заговор и искусно скрывать свои чувства. Тем скорее нужно ждать взрыва, чем более спокойными они кажутся. По вашему приказу я проехал весь Декан и ужаснулся тишине, встреченной мною повсюду. – Вы большой пессимист, Уотсон! Мы, напротив, убеждены, что нашего приезда в Биджапур и угрозы действия военного суда достаточно, чтобы внушить им спасительный страх. Наказав несколько безумных голов за преступный нейтралитет во время восстания на Севере, мы надолго установим спокойствие в этой стране. – Да услышит вас Бог, сэр! Но вы знаете, что я всегда говорю с вами откровенно… – Продолжайте, Уотсон! Мы потому и расположены так к вам. – На месте вашей светлости я ограничился бы лишь энергичным преследованием Наны Сахиба. Он мусульманин, то есть принадлежит к роду, который не любят в Индии. Это происхождение вождя восстания помешало всему Декану, – а это более восьмидесяти миллионов человек, – присоединиться к повстанцам Бенгалии. Должен признаться, что только этому мы и обязаны своей победой. Продолжая травить Нану, который не всегда же будет ускользать от нас, ибо мы имеем сведения, что он не покидал Индии, было бы лучше отделить его сторонников от индийцев, поклонников Брахмы, и отнять таким образом у них всякий предлог к новому восстанию. – У них нет ни вождей, ни оружия. – Ошибаетесь, сэр! Они в изобилии найдут все это в нужную минуту, и, поверьте, на этот раз Север и Юг, Брахма и Пророк соединятся против нас. Довольствуясь эффектом, произведенным приездом военного суда и декретом об уничтожении общества «Духов вод», я оставил бы эти обе меры в виде угрозы, постоянно висящей над головами индийцев, не прибегая в данный момент ни к каким наказаниям. Но зато я сделал бы все возможное, чтобы захватить Нану. Поймав его, объявите полную амнистию. Затем не принуждайте его унижаться перед вами, чтобы не уронить его авторитет перед своими подданными. Сделайте визит всем четырем раджам Юга. Осчастливленные вашим милосердием, они не захотят больше бунтовать против вас, а, напротив, устроят в вашу честь царское пиршество, и мир водворится в Декане, а следовательно, и во всей Индии. – Вы, может быть, и правы, но не таково мнение уполномоченного министерства внутренних дел. – Вполне естественно. – Что вы хотите сказать? – Ваше превосходительство будет вторым вице-королем, отозванным за то, что ослушались его советов. – Вы думаете, Уотсон? – Разумеется!.. Нам он читает проповеди об энергичных репрессиях, а в тайных корреспонденциях своих в Лондон, которые он посылает поддерживающим его членам парламента и кабинета, восхваляет, напротив, благодеяния политики умиротворения. – Откуда вы это знаете? – Это относится к моим служебным обязанностям, сэр! – А что, если он вас услышит? – сказал, улыбаясь, сэр Джон. – Ваши уши, сэр, не его уши. – Но какой ему интерес в этом? – спросил генерал-губернатор с видом полного равнодушия. – Эх, сэр!.. В индо-британской империи есть только одна корона вице-короля. – У вас злой язык, Уотсон, – отвечал сэр Лоренс, закуривая сигару. – Не желаете ли? – Если позволит ваше превосходительство… – А вы, мадемуазель Кемпуэл? – продолжал, смеясь, вице-король. Когда сэр Джон бывал в хорошем настроении, он всегда так называл своего адъютанта, свежее и розовое лицо которого невольно вызывало эту шутку. Эдвард покраснел при этом фамильярном обращении и отвечал в смущении: – Я не позволяю себе курить при вашем превосходительстве. – Полно, Кемпуэл, – продолжал ласково вице-король, – один раз не в счет, как говорят французы. – И он подал ему коробку с сигарами, а затем снова обратился к начальнику полиции. – Я подумаю о том, что вы мне сказали, Уотсон!.. Я подумаю, будьте уверены… Но не буду больше посылать своих писем по почте, – прибавил он с лукавой улыбкой. – О, сэр, – отвечал Уотсон с некоторым смущением. – Выполняйте ваш долг, Уотсон… Выполняйте ваш долг. Мы с удовольствием просматриваем все сведения, которые вы присылаете нам утром… – И которые известны только вам и мне, сэр! – Кстати, Уотсон! Сегодня вечером, кажется, должен явиться знаменитый следопыт, который откроет убежище Наны Сахиба? – Да, сэр, он передал мне, что готов служить вашему превосходительству. – Неужели же вы думаете, что он преуспеет там, где погиб несчастный Кишная? – Он очень удачлив, сэр! Вспомните последние его сообщения, полученные нами. Не позволь он так глупо повесить себя, завладев несколькими европейцами… – В числе которых находился и я вместе с отцом и матерью, – прервал его молодой офицер. – Ба!.. Я и не знал этого, – удивился вице-король. – Он не знал, вероятно, какое положение в обществе занимают его пленники, – продолжал Уотсон, – а так как в награду за оказанные услуги мы разрешили ему праздновать тайно великую пуджу тхагов, то он решил, что лучше будет предложить богине Кали кровь людей более высокого происхождения, чем первых встречных бродяг, пойманных в лесу. – Расскажите мне эту интересную историю, Уотсон. Сейчас всего девять часов, и у нас достаточно времени, чтобы поболтать за сигарой. Эти свободные часы досуга, когда я могу жить, как живут обыкновенные люди, и беседовать с друзьями, не обдумывая каждого слова, бывают так редко… – Участь всех властителей, сэр! – К счастью, я буду им всего пять лет… – Но можно стать вице-королем на новый срок, ваша милость! – Не хочу, Уотсон! Мое самолюбие пострадает, разумеется, если меня отзовут раньше срока, но, поверьте мне, мой друг, видеть вокруг себя эти пошлые лица, которые стараются проникнуть в ваши мысли, ваши намерения, чтобы сообразовать с ними свои собственные поступки, видеть людей, которые всегда готовы на самый низкий подхалимаж и с утра до вечера курят вам фимиам, а за вашей спиной строят козни, лгут, устраивают заговоры, – все это так грустно и дает вам такое жалкое представление о человечестве, что я решил по истечении пяти лет вернуться в свое родовое поместье в Шотландии и жить вдали от всех этих отвратительных мерзостей. А я еще властитель pro tempore! [71] Какое же зрелище должна представлять наследственная власть?.. Ну так, ваш рассказ, Уотсон! Каким образом стали Кемпуэлы пленниками тхагов? – Мне, как начальнику полиции, известно многое, сэр, а потому рассказ может быть долгим или коротким, смотря по вашему желанию. – Пользуйтесь вашей сигарой как хронометром, Уотсон… Курите ее спокойно, не торопясь… Затем пойдут дела серьезные, и мы примем вашего следопыта. – Ваша милость изволила слышать что-нибудь о Сердаре? – Как будто… Француз, кажется? – Да, француз, бывший офицер при посольстве в Лондоне, которого лишили в его отечестве чинов и орденов за то, что будто бы он похитил секретные бумаги из английского адмиралтейства… Кстати! Газеты сообщают о его реабилитации. Обвинение, выдвинутое против него, оказалось ложным, и он представил военному суду подлинное признание одного из воров. – Ага! Их было несколько. – Двое, сэр! Один из них сам себя обвинил в своей предсмертной исповеди. Ради его семьи, а также благодаря его запоздалому, но честному раскаянию, военный суд умолчал о его имени. Тем более что в настоящее время он уже дал отчет Верховному Судье. – А второй? – Второй, сэр, принадлежит, как я слышал, к самой высокой аристократической фамилии и заседает в Палате лордов. Он не был упомянут в признании, подписанном его сообщником, а француз, которого зовут, кажется, граф Фредерик Де-Монмор-де-Монморен… – Верно, – прервал его Эдвард. – Вы знаете его? – удивился сэр Джон. – Это мой дядя, – отвечал молодой человек. – Вот как! Ваш рассказ, по-видимому, обещает быть очень интересным, но я не вижу, какое отношение все это имеет к Кишнае, отъявленному негодяю и начальнику тхагов. – Вы спросили меня, каким образом могли Кемпуэлы сделаться пленниками Кишнаи, поэтому я и начинаю с самого начала. – Вы правы, не буду больше перебивать вас. Вам предстоит во время рассказа выкурить целую сигару, вот и стройте на этом ваше повествование. – Француз был настолько великодушен, что не назвал второго виновника, и имя его останется, вероятно, неизвестным. В награду за все перенесенные им страдания граф Де-Монморен назначен своим правительством на пост губернатора Французской Индии. – Мой коллега, следовательно… И это, вы говорите, бывший Сердар… и дядя Кемпуэла?.. Прекрасно! Однако я вновь перебиваю вас, но все это так странно… – Возвращаюсь к Сердару. После произнесенного над ним приговора Фредерик Де-Монморен отправился в Индию, где в течение двадцати лет вел жизнь странствующего рыцаря и защитника угнетенных, забытый совершенно своей семьей. Сестра его тем временем вышла замуж за Лионеля Кемпуэла, отца присутствующего здесь молодого Эдварда. Когда разразилось восстание сипаев, Фредерик Де-Монморен, получивший благодаря своим подвигам прозвище Сердара, принял горячо к сердцу дело Наны Сахиба и своей ловкостью и мужеством едва не добился отделения от нас Индии. Тем временем молодой Эдвард, которому тогда было шестнадцать лет, и его сестра Мэри отправились в Индию, получив от лорда Ингрэхема рекомендательное письмо на имя Сердара, чтобы просить его спасти их отца, находившегося в Гаурдвар-Сикри, осажденном войсками Наны. Встреча молодых людей, не знавших, что у них есть дядя в Индии, и Сердара, не знавшего, что у него есть племянники в Европе, была в высшей степени драматична… – Не шутите этим, сэр Уотсон! – грустно сказал ему Эдвард. – Да и плакать незачем, мой молодой друг! Вы, впрочем, должны знать, как я люблю вас и совсем не собираюсь огорчать. Сердар спас Лионеля Кемпуэла, который был тогда майором и комендантом Гаурдвара. Во время этой войны Сердар отправился на остров Цейлон с той целью, вероятно, чтобы поднять там бунт, но был схвачен губернатором острова, сэром Уильямом Брауном, благодаря чертовской хитрости Кишнаи, бывшего у того на службе. Приговоренный к смерти вместе со своими товарищами, Сердар бежал с места самой казни. В следующую за этим ночь Уильям Браун был тяжело ранен Фредериком Де-Монмореном, который был настолько смел, что проник во дворец своего врага. С этого момента между ними начинается настоящее состязание, о котором слишком долго рассказывать. Губернатор Цейлона так рьяно принялся преследовать Сердара и назначил такую высокую цену за его поимку, что я всегда думал, – мы, полицейские, по натуре своей всегда несколько подозрительны, – что между этими двумя людьми существовали какие-то другие причины для ненависти, которые не могли быть только следствием борьбы в Индии. Весьма возможно, что сэр Уильям был старым сообщником в знаменитом деле о краже секретных планов, имя которого было скрыто Сердаром. – О, сэр Уотсон! – воскликнул Эдвард Кемпуэл, – так обвинять неблагородно. Простите, милорд, – продолжал он, почтительно кланяясь вице-королю, – но дело идет о чести моей семьи. Губернатор Цейлона женат на сестре моего отца. – Успокойтесь, Эдвард! – ласково сказал ему сэр Джон. – Уотсон, вы зашли слишком далеко. – С вашего позволения, милорд, – продолжал молодой человек, – я попрошу сэра Уотсона взять назад свое несколько смелое обвинение. – Ну же, Уотсон, не портите мне вечер. – Если вам угодно, милорд, – холодно отвечал начальник полиции, – предположим, что я ничего не сказал… – Это не значит взять свое слово назад, – заметил Эдвард. – Я сокращаю свой рассказ, – продолжал Уотсон, как бы не замечая слов молодого адъютанта. – Падение Дели и окончание восстания, подавленного Гавелоком, не прекратило состязания противников. Им пришлось встретиться при совершенно других обстоятельствах. Нана Сахиб, спасенный Сердаром, скрылся в убежище, давно уже, по-видимому, приготовленном для него обществом «Духов вод», и с тех пор, как это известно вашей милости, он ускользает от всех наших поисков. Кишная, взявшийся доставить нам его, нашел, я уверен, его убежище. Но желание отомстить Сердару внушило ему глупую мысль захватить Кемпуэлов, которые ехали по Малабарскому берегу. Схваченный батальоном 4-го шотландского полка, явившегося на выручку своего полковника, Кишная вместе с товарищами был повешен. Вот и весь мой рассказ, милорд, а сигара моя еще не кончилась… Я не растянул своего повествования, как видите. – Напротив, Уотсон, вы с некоторого времени чересчур спешили закончить его. – Последние факты почти известны вашей милости… Вы же дали Кишнае поручение найти убежище Наны Сахиба. – Это чрезвычайно ловкий и хитрый человек… Уверены вы в том, что он повешен? – Настолько, по крайней мере, насколько можно верить официальному донесению. – Я могу подтвердить, сэр, что негодяй не избежал участи остальных, хотя и был повешен последним. Я сам присутствовал при этом акте правосудия. Мы возвращались из Англии после отпуска моего отца и сопровождали мою мать, ехавшую на поиски брата, которого она не видела с самого детства. – Почему же начальник тхагов не обратился к офицеру, командовавшему отрядом? Он мог показать ему мандат, написанный моей рукой, и это спасло бы его. – Сколько мне помнится, он о чем-то очень долго разговаривал с капитаном шотландского полка, и тем не менее его повесили. – Это крайне неприятное дело для меня, господа! Не хочу скрывать, я несколько раз уже докладывал королевскому правительству о неминуемой поимке Наны Сахиба, и теперь рискую быть отозванным обратно, если в течение месяца бывший вождь восстания не будет в моих руках. – Мы потому терпим неудачу, милорд, что нет ни одного индийца, согласившегося бы открыть убежище, где скрывается Нана. – Странно, Уотсон, очень странно! В Европе мы с несколькими фунтами стерлингов давно бы добились успеха. – Не тот народ, милорд! Вспомните, что за два года до восстания все знали о заговоре, кроме нас, и что среди двухсот миллионов жителей не нашлось ни одного изменника, чтобы предупредить об этом. С тех пор, несмотря на все наши старания, мы смогли найти только двух человек, которые согласились служить нам и пойти против своего народа. Кишная согласился на это из религиозных соображений, чтобы мы не мешали тхагам совершать их кровавые мистерии. А Дислад-Хамеда, ночного сторожа Биджапура, я убедил, что он делает этим приятное Брахме, так как восстание задумано мусульманами. – Не этого ли человека вы хотите представить мне, Уотсон? – Да, милорд! В то время как в одной стороне большого зала дворца Омра мирно текла эта беседа, в другой стороне его часть стены слегка отодвинулась и пропустила в зал человека, закутанного с головы до ног в белую кисею, как драпируются обычно члены Совета трех. Стена бесшумно закрылась за незнакомцем, который остановился неподвижно и слушал. – Так вот, – сказал сэр Джон, – вы можете распорядиться, Уотсон, чтобы его привели сюда, и дай Бог, чтобы он заменил нам бедного Кишнаю. – Я сейчас распоряжусь, – отвечал начальник полиции. – Нет необходимости, сэр Уотсон, – прервал его незнакомец, быстро выходя на освещенное место. Все вскрикнули от удивления и схватились за револьверы. – Что это за человек?.. Откуда он? – воскликнул вице-король. – Откуда я? Это моя тайна, – отвечал призрак. – Кто я?.. Вы узнаете это сейчас! – и с этими словами он откинул часть кисеи, скрывавшей лицо. – Кишная?! – вырвалось одновременно у всех троих. – Да! Повешенный Кишная, – отвечал начальник тхагов, – Кишная, воскресший к вашим услугам, милорд! – Я так и знал, что он не допустит повесить себя, – сказал вице-король, прежде других пришедший в себя от удивления. – Простите меня, милорд, – отвечал, смеясь, мошенник, – я был повешен… повешен без дальних слов, как говорится в отчетах вашего правосудия. Дело в том, что можно дать себя повесить, а затем самому вылезти из петли, – вот и все! – Полно, не шути и объясни, в чем дело. – Охотно, милорд… Когда нас взяли шотландцы, мне объявили, что мое звание начальника дает мне право быть повешенным последним. Я попросил тогда разрешения поговорить с командиром и показал ему мандат, дающий мне право требовать помощи этого офицера и всего отряда, если сочту это необходимым. У меня мелькнула мысль воспользоваться этим, но солдаты были так раздражены, что я нашел более благоразумным не подвергать их этому испытанию. После довольно длительного чтения моей бумаги командир сказал мне: «Ты свободен, – и прибавил затем: – Не попадайся мне больше никогда на дороге, не то даю тебе слово шотландца, я заставлю тебя вздернуть, несмотря на все твои бумаги». Тогда я попросил его, если ему так уж хочется этого, повесить меня сейчас же и тем избавить себя от этого труда в будущем. Он вообразил, что я смеюсь над ним, а потому не желая, чтобы он слишком серьезно отнесся к моей просьбе, я познакомил его с данным мне поручением и объяснил ему, что мне гораздо легче будет выполнить его, если распространится слух о моей смерти. Ведь тогда Нана Сахиб и его друзья будут менее осторожны, а из всех индийцев только я знаю его тайное убежище. – Ты хочешь сказать, – прервал его Уотсон с презрением, – что один только ты согласился выдать его. – Если вы этого хотите, господа, – отвечал наглец. – Офицер очень неохотно согласился на мою просьбу, но я все же добился желаемого результата, и меня повесили, причем я сам приладил веревку как нужно, чтобы она не представляла никакой опасности. Меня повесили за левое плечо и голову, наклоненную набок. Не успели меня вздернуть на дерево, которое я выбрал сам, тамаринд с густой листвой, хорошо скрывавшей обман, как офицер по нашему уговору отдал приказ отряду двинуться в путь. Спрыгнув с тамаринда, броситься к брату, перерезать веревку и привести его в чувство – было делом одной минуты. Мы попробовали спасти еще одного-двух, но это оказалось невозможным. Вот вам и вся моя история. Для всех я умер, и это дало мне возможность, как вы сами видите, нанести сильный удар. – Прежде чем продолжать свой рассказ, – сказал сэр Джон Лоренс, – не можешь ли ты удовлетворить наше любопытство и сказать, каким образом ты вошел сюда, несмотря на то, что у каждого входа столько охраны? – Не спрашивайте меня об этом, клянусь, я не могу вам ответить! – Хорошо, я не настаиваю. – Теперь, – продолжал негодяй, – я должен сообщить вам нечто до того важное… – Продолжай! – Я не хочу никого оскорблять, – отвечал негодяй, бросив взгляд на Эдварда Кемпуэла, – но есть тайны… – Ты хочешь, чтобы мой адъютант вышел? – спросил вице-король. – Да, милорд! Я не могу говорить при нем, вы сами согласитесь со мной. Эдвард встал при этих словах, но сэр Лоренс попросил его снова сесть на свое место. – Не бойся, – сказал он Кишнае, – у меня нет тайн от него. – Понимаю, – отвечал Кишная, – у вас нет тайн от него, я согласен, но у меня есть тайны, которые я не хочу открывать в его присутствии. – Что это значит, Кишная? – Милорд, – отвечал начальник тхагов с такой твердостью, которая совершенно исключала возможность притворства, – тайны мои принадлежат мне, и, если вы не согласитесь на то, о чем я прошу, я не буду говорить ни при нем, ни при ком другом. – Негодяй! – воскликнул сэр Джон, – как ты смеешь так говорить? Не знаю, что удерживает меня от того, чтобы для укрощения твоего характера не приказать дать тебе хороших двадцать ударов по спине. Глаза Кишнаи загорелись огнем. Он быстро отскочил шага на три назад и, держась рукой за стену, крикнул дрожащим от волнения голосом: – Ни слова больше, сэр Лоренс, я пришел вам помочь, а вы обращаетесь со мной, как с низким парией… Людей моей касты не бьют палками, сэр Джон… Ни слова больше, или я уйду, и вы за всю свою жизнь не увидите меня больше… Вице-король сделал знак Эдварду Кемпуэлу, и тот немедленно вышел. – В добрый час, – сказал Кишная, подходя ближе, – не сердитесь на меня за это, милорд… Хотя не я виноват в этом случае… Спросите сэра Уотсона. – Довольно, вопрос исчерпан, – сухо отвечал ему Лоренс. – Мы слушаем тебя. – Минут через пять плохое настроение вашей милости улетучится, и вы скажете, что я прав. Я хочу дать вам возможность одним ударом овладеть не только Наной Сахибом, но и семью членами верховного Совета общества «Духов вод». – Быть не может! Ты шутишь? – Нет ничего более серьезного, милорд, и я сейчас объясню вам, что я сделал для этого… Позвольте мне только задать вам один вопрос, касающийся того, что сейчас произошло… Мог ли я говорить о таких вещах перед племянником Сердара, друга и защитника Наны Сахиба, до сих пор еще поддерживающего самые близкие отношения с обществом «Духов вод»?.. Ведь он скоро нагрянет сюда, милорд, а мы не настолько быстро действуем, чтобы покончить с набобом и обществом до его приезда в Индию. – Неужели ты думаешь, что мой адъютант способен нас выдать? – Нет, милорд, но его не следует ставить между долгом и привязанностью. К тому же у меня старые счеты с Сердаром, и я не хочу, чтобы моего противника предупредили о моих планах. – Кишная прав, милорд, – сказал сэр Уотсон, – дела такого рода слишком важны и должны оставаться между нами… Что касается возвращения графа Де-Монморена, я могу успокоить тебя на этот счет. – Он должен был сесть на последний пакетбот и дней через двадцать будет здесь, – прервал его начальник тхагов. – Сведения твои неверны, – отвечал начальник полиции. – Я прочел об этом в газете «Индиан Стар». – Но вот последний номер французской официальной газеты: здесь пишут, что граф Де-Монморен получил отпуск по семейным обстоятельствам месяцев на шесть, а потому назначается исполняющий его обязанности в Пондишери по всем делам французских колоний в Индии. – В таком случае, – сказал Кишная, – мы можем быть уверены в успехе. Лишенный поддержки Сердара, Нана скоро попадет в наши руки. Теперь я объясню вам намеченный мною план, часть которого уже исполнил. Я давно открыл убежище Наны Сахиба. Оно находится в неприступном месте, среди гор и лесов Малабарского побережья. Пришлось бы пожертвовать жизнью нескольких тысяч людей, но успех мог быть и не достигнут. Той горстке храбрецов, которые остались верны принцу, оружия и патронов хватит надолго. Ими командует соотечественник Сердара Барбассон, который поклялся скорее взорвать всех, чем сдаться. Я думаю, поэтому лучше не проливать напрасно крови, а выдать его со всеми его товарищами и с членами Совета семи здесь, в Биджапуре, во дворце Омра, где вы живете. – Что означает эта шутка? – воскликнул сэр Лоренс. Уотсон слушал с напряженным вниманием, никак не показывая своих чувств. – Достаточно одного слова, чтобы вы убедились в этом, милорд! И Кишная, встав в гордую позу перед слушателями, сказал напыщенным тоном: – Вы видите перед собой «древнейшего из Трех», то есть председателя тайного трибунала, который управляет обществом «Духов вод»! Нельзя описать удивления двух англичан. Они понимали, что Кишная не способен разыграть их, но известие было так невероятно, так поразительно, что они спрашивали себя, не помешался ли тхаг? Проходимец увидел, какое впечатление он произвел, и поспешил дать объяснение. – После событий, только что рассказанных мною, – сказал он, – я остался один с братом, а потому нечего было и думать о данном мне поручении. Мы решили с ним отправиться в Биджапур, чтобы набрать новых людей и снова начать дело… Проходя ночью мимо одного из заброшенных домиков, которые строятся в лесу для отдыха путешественников, мы увидели, что он освещен. Подобравшись ползком среди высокой травы поближе, мы увидели там трех человек в масках, спокойно разговаривающих между собой. Из их слов мы узнали, что это три члена тайного трибунала. Их только что выбрали по жребию в связи с окончанием трехлетней службы семи членов верховного Совета общества «Духов вод». Они были одни, так как лица, предназначенные им служить, находились еще с их предшественниками… Счастливая мысль мелькнула у меня в голове! Новые члены неизвестны прежним. Обязательство носить маску постоянно до конца своего трехлетия благоприятствовало моим планам! Почему не занять их места? С нами была веревка, какую настоящие тхаги всегда носят при себе. С ее помощью мы задушили их ночью. Затем, взяв их одежду и маски и пригласив одного нашего родственника уже по приезде в Биджапур, мы явились с визитом к браматме. К счастью, мы нашли у наших жертв золотые листья лотоса, знак их достоинства, на которых были начертаны пароль и шифр. В тот же день браматма Арджуна приказал факиру, назначенному специально для этого, отвести нас к тем, кого мы должны были заменить собой. Они тотчас же объединили нас вместе с другими четырьмя членами, также вновь избранными и не подозревавшими никакого обмана. – Это изумительно по своему замыслу и смелости! – прошептал вице-король. – Я не закончил еще, милорд, – с гордостью сказал тхаг. – Мы сделались властителями, но ежемесячные выборы должны были нас, одного за другим, переместить в менее деятельных членов Совета семи. Надо было устроить так, чтобы факиры не успели узнать наших четырех коллег, и в первую же ночь пребывания во дворце четыре наших родственника заменили собой тех, кто нам мешал. Таким образом, я очутился во главе «Трех» и «Семи» и мог распоряжаться советом по своему усмотрению… Понимаете теперь, как мне легко выдать вам весь верховный Совет, если только мы придем к соглашению? Вы сделаете вид, что захватили нас врасплох, разыграете величие души, дав нам амнистию с условием уничтожить общество, повесив предварительно браматму, если только он еще существует, и таким образом прославитесь тем, что уничтожили знаменитое общество «Духов вод»! А ведь этого не могли сделать никакие власти в мире… Без Совета семи и браматмы ничто больше не сможет восстановить его. – С каким удовольствием повесил бы я, с разрешения вашей милости, такого негодяя! – не то серьезно, не то шутя заметил Уотсон. – Полно вам, сэр Уотсон, – отвечал дерзкий мошенник, – не будьте смешным! Посчитайте-ка число людей, которых вы, англичане, расстреляли или повесили… Два миллиона человек по вашим спискам исчезли во время этих жестоких преследований и все по вашему распоряжению, сэр Джон Лоренс, и по вашему, сэр Джеймс Уотсон. И без всякого успеха! Вы и до сих пор продолжаете еще преследовать Нану Сахиба и общество «Духов вод», которые не сегодня завтра подадут новый сигнал к восстанию, и на этот раз, могу заверить, вся Индия ответит на призыв своих вождей, от Кумари и до Гималаев… Когда же я, чтобы предупредить катастрофу, которая ближе, чем вы полагаете, жертвуя семью людьми, мешающими планам, вы не прочь обращаться со мной, как с обыкновенным убийцей… Вы смешите меня, сэр Уотсон, своей британской совестью… Знайте, что сегодня ночью в самом Биджапуре состоялось собрание пятисот джемедаров общества, которым поручено проповедовать священную войну во всех провинциях, и даже назначен день начала восстания. Дней через двадцать, сэр Джон Лоренс, двести пятьдесят миллионов индийцев восстанут за свою независимость под предводительством Наны Сахиба, четырех раджей Юга и браматмы Арджуны – и молите тогда своего бога, чтобы Сердар не присоединился к ним! Вы смеетесь, сэр Джеймс Уотсон? – Мы пошлем на них Гавелока, – отвечал начальник полиции. – Хоть вы и превосходные заговорщики, но и нам вот уже несколько месяцев известно, что Индия готовится возобновить борьбу. – Гавелок! – воскликнул тхаг. – Что может сделать ваш лучший генерал против тысяч фанатиков, которые надеются достигнуть сварги, защищая веру своих предков? – Этот человек прав, Уотсон, – заметил вице-король. – Если бы я в течение шести месяцев не слушался ваших советов о милосердии, то Декан, где военные суды наказывали бы каждого десятого, был бы терроризирован казнями и не думал бы о восстании… Теперь поздно и нам ничего не остается, как следовать советам Кишнаи. Только арест Наны Сахиба и полное уничтожение общества «Духов вод» могут спасти индо-британскую империю. – В добрый час, милорд! Вы верно поняли ситуацию: голова прочь, и члены теряют управление. – Каким образом ты доставишь нам Нану Сахиба? – Дислад-Хамед, ваш шпион… – Как! Ты знаешь? – Нет ничего неизвестного «Духам вод»… Вашему шпиону, которого я прошлую ночь спас от наказания, как предателя, поручено передать о результатах совещания джемедаров потомку набобов Дели и привести его с собой. Он сегодня же ночью отправляется на Малабарское побережье с моими инструкциями, и дней через десять Нана Сахиб прибудет тайно в Биджапур… Как видите, план настолько искусно придуман, что обязательно приведет к успеху. – А какую цену ты назначаешь за это? – спросил сэр Лоренс. – За поимку Наны Сахиба – награду тростью с золотым набалдашником, какая дается раджам, а за выдачу семи членов верховного Совета – титул мирасдара с придачей в десять тысяч райотов и мне, и всем моим потомкам мужского пола. Все «Семь», в числе которых нахожусь и я, должны, разумеется, получить прощение в награду за согласие на уничтожение общества, и эта амнистия должна быть дарована всей Индии, включая сюда Нану Сахиба и четырех раджей Юга. – Мы согласны, – отвечал сэр Джон Лоренс после нескольких минут размышления. Вся земля Индии принадлежит властителю, который дает ее в пользование райотам, то есть земледельцам, за определенную годовую плату. Когда раджи желали вознаградить своих любимцев, они давали им титул мирасдара и какое-то количество райотов – двадцать, сто, тысячу. Мирасдар платил за землю определенную сумму радже, а все, что оставалось сверх этой суммы, принадлежало ему. Райоты не были рабами, прикрепленными к земле, и если находили требования мирасдара слишком тяжелыми, то могли отказаться от уплаты и идти жить в другое место. Но несчастным так трудно бывало отказаться от земли, которую с незапамятных времен обрабатывали их предки, и от дома, где сами родились и где родились их дети, что в большинстве случаев они выполняли все требования мирасдаров. Вот такого высокого положения мирасдара, или землевладельца, добивался Кишная в награду за свою измену. Сэр Джон Лоренс дал ему свое слово вице-короля, что выполнит в точности все его условия, и тогда тхаг дал страшную клятву сдержать свои обещания. – А браматма, – спросил сэр Джон, – почему ты не распространяешь амнистию на него? – Браматма?! – отвечал душитель со зверской улыбкой. – Я сам его пристрою. В эту минуту одна из тяжелых портьер, сделанных из непальских ковров и скрывавших глубокие амбразуры окон зала, слегка отодвинулась, и оттуда выглянуло испещренное кабалистическими знаками лицо пандарома, который некоторое время до этого продавал на улице зерна сандала. Он окинул собеседников быстрым взглядом, сверкавшим мстительным огнем, и так же быстро исчез, как и появился, не обратив на себя внимания присутствующих. Сэр Джон Лоренс не подозревал, что, заключая постыдный договор с душителем, он тем самым подписал свой смертный приговор. ГЛАВА III Падиал и вице-король. – Лев и лисица. – Зловещие предчувствия. – Старый, пандаром. – Гадание. – Хорошее предсказание. – Крик рохиты. – Посланец смерти. – Не более трех часов жизни. Когда Кишная собирался проститься с вице-королем, тот обратился к Уотсону и сказал: – Теперь мне кажется бесполезным принимать падиала, нам не нужны больше его услуги. – Я прошу вашу милость не менять прежних решений, – сказал тхаг, – мне важно знать, насколько я могу доверять этому человеку, скроет ли он от меня это посещение и сообщит ли о поручении, данном ему. – Хорошо! Стань за портьеру одного из окон. Ты все услышишь. Уотсон приказал ввести Дислад-Хамеда. Негодяй стал осторожнее за последние двадцать четыре часа. Страх убил в нем честолюбие, и он думал только о том, как бы спасти свою жизнь. Все свои старания он употребил поэтому на то, чтобы не скомпрометировать себя. Узнав, что вице-король хочет отправить его по следам Наны Сахиба, он прикинулся робким и униженным, удивляясь, что его признали годным для такого дела, которое требовало человека более способного, чем он. Он согласился на это поручение только после категорического приказа вице-короля, не проронив ни единого слова, что ему уже поручено передать принцу результат совещания джемедаров. Он дал слово приложить все усилия, чтобы разыскать убежище Наны, не рассчитывая, однако, на успех. Вице-король, принявший его только для проформы, остался доволен этим ответом и отпустил его. Уотсон совершенно не узнавал человека, которому он столько лет давал самые опасные поручения. – Вот, – сказал он сэру Лоренсу, – как терроризирует человека это мрачное общество «Духов вод». Повернувшись затем в сторону портьеры, за которой скрывался Кишная, он спросил с некоторым разочарованием: – Ты, надеюсь, доволен испытанием? Слова его остались без ответа. Начальник полиции бросился к окну и поднял портьеру. Кишная исчез. – Удивительно! – воскликнул вице-король. – Можно подумать, что это средневековый замок с потайными ходами, подвальными колодцами, ложными окнами, проходами внутри стен! – Все древние замки Индии таковы, милорд. Древние раджи заботились о таком жилище, где в каждой комнате можно было бы спрятаться, выйти и войти так, чтобы никто этого не видел. Ведя постоянную борьбу с конкурентами из своей собственной семьи, которые не останавливались ни перед ядом, ни перед кинжалом, они, как, например, Дара-Адил-шах, ели пищу, приготовленную их любимой женой, заставив ее попробовать вначале, и никогда не спали две ночи подряд в одной и той же комнате. Вот почему Адил-шах, предок Дара, приказал выстроить это таинственное сооружение, называемое Семиэтажным дворцом. Это не обычные этажи, а скорее семь отдельных, независимых друг от друга дворцов… Говорят, будто даже самые близкие друзья шаха не знали, в каком дворце-этаже находится властитель, и он переходил из одного в другой по никому не известным коридорам, до сих пор еще не обнаруженным. Заметьте, что, кроме того этажа, где мы находимся, ни в одном не видно наружного входа, и, чтобы проникнуть туда, нам пришлось бы разрушить стену десятиметровой толщины! Можно судить по этому, какое количество потайных ходов и убежищ находится внутри. Нет ничего удивительного, если такой хитрый и ловкий человек, как Кишная, открыл один из потайных коридоров, ведущих в апартаменты вашей милости. – Знаете ли, Уотсон, мы здесь далеко не в безопасности, особенно при нынешнем состоянии умов. Достаточно кинжала фанатика… – Кто же осмелится посягнуть на вашу жизнь, милорд? Одна вещь должна вас успокоить: как ни богата история Индии рассказами о борьбе претендентов за престол, в ней не упоминается ни об одном случае цареубийства, совершенного подданными. Властители ее, погибшие насильственной смертью, все пали от руки членов собственной семьи. Ни один не был убит своим подданным. – Признаюсь вам, Уотсон, с некоторого времени меня волнуют мрачные предчувствия. Я не могу прогнать мысли, что Индия будет роковой для меня страной и что я поплачусь жизнью за старания сохранить ее англичанам. Взрыв хохота прервал печальные слова короля. Он донесся к ним со двора. – Там люди забавляются, – сказал сэр Джон с растерянной улыбкой, – они, надо думать, вполне счастливы!.. Один из слуг объяснил, что это пришел пандаром и гадает шотландским стражникам. – Не позвать ли его сюда? – сказал сэр Уотсон, у которого мелькнула мысль развлечь вице-короля. Сэр Джон улыбнулся в знак согласия, и спустя несколько минут пандарома ввели в гостиную. Войдя, он сделал «шактангу», то есть прикоснулся к полу шестью частями своего тела перед сэром Лоренсом. Встав затем, он только почтительно поклонился Уотсону, подчеркнув таким образом разницу, которая, по его мнению, существовала между этими двумя лицами. – Чем ты занимаешься? – спросил его начальник полиции. Пандаромы, как и факиры, подвизаются в разных областях. Одни из них, простые акробаты, показывают разные фокусы с помощью кинжалов или, чего не сделает ни один из наших циркачей, с помощью железных, раскаленных докрасна шаров. Другие гипнотизируют и обладают удивительной силой внушения. Третьи вызывают души умерших. Некоторые заклинают змей и хищных животных или гадают. Но каждый из них твердо придерживается традиций своего сословия. – Я предсказываю будущее, господин, – отвечал пандаром. Молодой Эдвард Кемпуэл к этому времени уже вернулся после ухода Кишнаи и также сидел в зале. – Узнайте свое будущее, Кемпуэл, – сказал ему вице-король. – Перед вами еще долгие годы жизни, и нам будет приятно знать, что с вами случится. – Я не любопытен, милорд! Но, желая доставить вам удовольствие, охотно дам свою руку этому колдуну. И Эдвард, улыбаясь, подошел к пандарому. С самого начала старый пандаром смотрел на него с невыразимым волнением. Он взял его руку и долго рассматривал ее линии. Медленно подняв затем глаза на молодого человека, он сказал, отчеканивая каждое слово, тем гортанным и странным тоном, который придает таинственность сообщаемому. – Ишана, ведающий рождениями [72] , щедро осыпал тебя своими милостями. Ни одна твоя линия не перекрещивается судьбой. Ни одно облако не затемняет горизонта твоих дней. Ты достигнешь крайней границы, определенной богами для человека, и будешь окружен сыновьями твоих сыновей. – Принимаю твое предсказание! – засмеялся Эдвард. – Вот счастливое предзнаменование, – прибавил сэр Лоренс. С этими словами он бросил соверен [73] , который покатился к ногам пандарома. Глаза старика блеснули мрачным огнем, молнией по лицу пробежала ненависть, и руки поднялись к поясу, как бы отыскивая кинжал. Но, прежде чем присутствующие заметили это, он снова принял почтительный и скромный вид. Поклонившись вице-королю, чтобы лучше скрыть свои чувства, он поднял золотую монету и положил ее в бутылочную тыкву, висевшую у пояса. – Вот предсказание, – сказал Уотсон, смеясь, – которое можно применить ко всем. Всякому приятно слышать, что он долго будет жить и что у него будет много детей. – Вы ужасный скептик, Уотсон, – отвечал сэр Лоренс. – Хотелось бы услышать, что он скажет вам. – Если ваша милость желает… – Вы ведь сами приказали привести этого человека, Уотсон, и не можете лишить его еще одного соверена. – Пожалуй, милорд! Могу вас заверить, что мне совершенно безразлично, что он скажет. Разговор этот происходил на английском языке, и все трое были уверены, что туземец не понимает их. Пандаром стоял неподвижно, и ни один мускул на лице не выдавал его чувств. Повинуясь желанию вице-короля, начальник полиции х насмешливым видом протянул руку старику. Туземец мрачно взглянул на него исподлобья и, окинув быстрым взглядом линии жизни, сказал: – Чаша дней полна. Джуна, Верховный Судья, пустил уже послов смерти. Прежде чем Сома – луна – закончит свой обход, сахиб отправится в страну питаров. Нет для него больше места на земле, глаза его не откроются при свете восходящего солнца. Мрачная Рохита считает, сколько часов ему осталось жить… В эту минуту, как бы подытоживая слова пандарома, среди ночной тишины раздался троекратный крик совы, сидевшей за окном на соседнем дереве. Зловещее пророчество, сопровождаемое криком птицы, которая, по народным повериям, предсказывает смерть, произвело на всех сильное впечатление. Невольная дрожь пробежала по телам присутствующих. Насмешливая улыбка Уотсона исчезла, и лицо его покрылось смертельной бледностью. Вице-король, еще раньше находившийся под влиянием грустных предчувствий, не мог сдержать лихорадочной дрожи. Даже молодой Кемпуэл, не поддающийся суевериям, ощутил, как сжимается его сердце от мрачного предчувствия. Уотсон сделал невероятное усилие, чтобы овладеть собой. – Это сумасшедший, – засмеялся он, стараясь придать своему смеху саркастический тон. – Птица Ёнер пропела три раза, – продолжал пандаром, – вам осталось, сахиб, жить три часа. – Шутки в сторону, старик, – сказал начальник полиции, застыдившийся вдруг своей слабости, – ступай и показывай свои фокусы в другом месте. Нам не нужны больше твои услуги… В ответ на эти слова мнимый нищий, в котором читатель узнал, конечно, браматму, поспешно направился к выходу, поднял портьеру и скрылся за ней. – Ну, мой бедный Уотсон, – сказал вице-король, – несчастная мысль пришла вам в голову: желая отвлечь меня от тяжелых предчувствий, вы навлекли на себя довольно странное предсказание… – Негодяй хотел посмеяться надо мной, а главное, напугать. Моя служба обрекает меня на постоянную ненависть всех этих бродяг, против которых я всегда принимаю самые строгие меры… Он, вероятно, узнал меня, а может быть, ему приходилось уже сталкиваться с моими полицейскими. И вот ему захотелось сыграть со мной злую шутку. Этим меня не возьмешь, нужно что-нибудь посильнее. Я уже три раза получал предупреждение от тайного трибунала, приговорившего меня к смерти за то, что я не обращал внимания на его угрозы. Но, как видите, со мной ничего не случилось. – Вы были осуждены тайным трибуналом? – спросил озабоченным голосом сэр Лоренс. – Да, ваша милость, но это было еще до того, как управление обществом перешло в руки Кишнаи. – И вам сообщили о приговоре? – Дней восемь тому назад. Простая формальность, исполненная каким-нибудь низшим членом общества, минуя новый трибунал. – Будьте осторожны, Уотсон, – сказал вице-король, – вам известно, что приговор исполняется браматмой, а он не сообщник Кишнаи. – О, я не боюсь, милорд! Они могли, конечно, захватить врасплох нескольких бедняг, которых и убили с целью поддержать ужас, внушаемый этим таинственным обществом. Но никогда они не трогали тех, кто способен защищаться, или за смерть которых им могли отомстить. Разве осмелились они тронуть генерала Гавелока, победителя Наны Сахиба, или сэра Уильяма Брауна, губернатора Цейлона, который на каждом шагу преследует членов их общества, и которого они еще несколько месяцев тому назад приговорили к смерти? На всякий случай я ношу тонкую кольчугу, предохраняющую от кинжала, а ночью все выходы из моих апартаментов охраняются стражей… Впрочем, я намерен предупредить начальника тхагов об этом предсказании… – Только бы Кишная сдержал свое слово, – и мы избавимся от этих людей. – Он сдержит его, милорд, и дней через десять вы дадите знать в Лондон об уничтожении общества «Духов вод», об аресте Наны Сахиба и об окончательном умиротворении Индии. – Готов верить вашему предсказанию… Пора, однако, господа, на покой. Мы, я думаю, долго будем помнить наш первый вечер в Биджапуре… Пришлите мне ночного дежурного, Кемпуэл, и я не удерживаю никого больше. Спокойной ночи, господа, – приветливо сказал на прощание вице-король. Не успел начальник полиции переступить порог зала, как сэр Джон знаком подозвал к себе адъютанта. – Удвойте число охраны вокруг замка, – приказал он, – поставьте часовых у всех дверей, ведущих в комнаты Уотсона, и возвращайтесь с дежурным адъютантом Пири… Проведете эту ночь со мной. Я предчувствую, что здесь произойдут странные вещи… Минут через десять все приказания вице-короля были исполнены. Шум в древнем дворце Омра мало-помалу стихал, и ночная тишина не нарушалась ничем, кроме возгласов часовых, перекликавшихся через равномерные промежутки. Как при осаде неприятелем, они получили строгий приказ: «Часовым нести охрану только стоя!» И эти крики, не позволяющие им заснуть, удалялись все дальше и дальше по мере того, как переходили от ближних часовых к более отдаленным. Это производило странное впечатление среди таинственной и зловещей тишины ночи. ГЛАВА IV Путешествие пандарома. – Тайное посещение дворца Омра. – Поразительное открытие. – Кинжал правосудия вручен Судазе. – Быстрые приготовления. – План Арджуны. – Разоблачение Дислад-Хамеда. Место пребывания браматмы постоянно находилось в Биджапуре. Он прекрасно знал все потайные коридоры, проходившие внутри стен и соединявшие все помещения огромного здания. Копия плана этих ходов досталась ему от предшественника вместе с другими секретными бумагами. Как это делалось и ранее, он знакомил вновь избранных членов Совета семи с главной артерией этих сообщений, устроенных Адил-шахом, чтобы незаметно ходить по всему дворцу. Благодаря этой предосторожности он смог в тот день, когда у него появились подозрения, присутствовать на совещании членов Совета семи и «древнейшего из Трех». Там он убедился, что опасения его не напрасны. Прежде всего он переоделся пандаромом и смешался с толпой, чтобы определить, насколько искусно он загримировался. Мы оставили его раздающим зерна сандала, омоченные в священных водах Ганга. Когда наступил нужный час, он медленно направился к дворцу, незаметно пробираясь среди развалин и стараясь не попадаться никому на глаза. Попав во дворец, он без труда, пользуясь одним только ему известным проходом, пробрался на верхний этаж, где жили члены Совета семи. Через потайное окошко, скрытое между балками потолка, которое он мог открывать и закрывать по своему желанию, он заглянул внутрь комнаты и едва не вскрикнул от удивления. Вокруг стола, на котором стояла амфора из черной глины, наполненная древним напитком «аррек-патей», сидели все «Семь» и спокойно пили, разговаривая о событиях предыдущей ночи. Ни на одном из них не было традиционной маски, что вызвало наибольшее удивление у браматмы, так как нарушение этого пункта устава карается обычно смертью. Но, когда, всмотревшись в каждого из членов совета, он узнал Кишнаю-душителя в лице «древнейшего из Трех», он, забыв всякую осторожность, едва не позвал факиров, чтобы схватить негодяя. К счастью, он вовремя опомнился. При малейшем шуме все «Семь» немедленно надели бы свои маски, и Арджуна был бы убит на месте факирами, которые не посмели бы поднять руку на «древнейшего из Трех» и на других членов Совета семи. Тогда он решил отложить месть, чтобы лучше обдумать, каким образом захватить эту шайку разбойников. Прежде всего надо было узнать их планы. Прижавшись ухом к потайному окошку, он принялся слушать и с первых же слов понял, что пришел слишком поздно. Кишная говорил своим сообщникам: – Пусть будет по-вашему, миллион рупий за поимку Наны принадлежит вам. Я отдаю даже свою часть. Варуна только что доложил мне, что вице-король с одним из офицеров и Уртсоном находится сейчас в большом зале, я сейчас же договорюсь с ним… Подождите меня здесь, я скоро вернусь и передам вам его ответ. Догадавшись, что негодяй отправился к сэру Лоренсу по внутреннему коридору, Арджуна стал пробираться по известным лишь ему одному ходам, соединявшимся с этим коридором. Он выбрал самый короткий путь, чтобы опередить Кишнаю, и, спрятавшись за подвижной стеной, принялся ждать предателя… Несколько минут спустя он по легкому шороху понял, что тхаг прошел мимо. Медленно, стараясь не производить ни малейшего шума, браматма повернул пружину и пошел за ним следом… Когда Кишная вошел к вице-королю, Арджуна, воспользовавшись одним из разветвлений ходов, подошел как можно ближе к тому месту, где сидел сэр Лоренс. Отсюда он мог следить за их разговором. В тот момент, когда тхаг произнес зловещие слова: «Браматма?! Я сам пристрою его!», Арджуна не устоял против желания взглянуть на это странное собрание – и вот тогда-то его негодующее лицо и показалось из-за кашемировой портьеры, закрывающей окно. Из длинного рассказа душителя Арджуна узнал все, что ему было нужно. Негодяй не скрыл ни одного из своих чудовищных планов. Он решил не ждать, когда приведут падиала, и поспешил скрыться. Предстоящий разговор с ночным сторожем Биджапура не мог сообщить ему ничего нового. Между тем необходимо было как можно скорее собрать нескольких субедаров, которым он верил, и обсудить с ними, что лучше сделать. Но, проходя мимо дворца, он попал в толпу шотландских солдат. По случаю хорошей выпивки они были в веселом настроении и, приняв его за настоящего пандарома, потащили его к служебным пристройкам дворца с просьбой погадать им. Отказать этой развеселившейся солдатне, для которой жизнь индийца в те смутные времена не стоила больше жизни собаки, было бы безумием, и браматма решил покорно следовать за ними. Однако добродушие его сменилось бешенством, когда он вынужден был, по капризу Уотсона, повторить ту же комедию перед вице-королем. Мы присутствовали при этом и слышали то зловещее предсказание, брошенное им в раздражении в лицо начальника полиции. Несколько лет подряд этот взяточник, который всеми способами обогащался за счет подвластных ему людей, получал предостережения. Наконец, когда его бесчеловечность и жестокость перешла все границы, он был приговорен к смерти предшественниками нынешнего Совета трех. Приказ о приведении приговора в исполнение должен был отдать браматма, но среди тяжелых забот последних месяцев Арджуна совершенно забыл о нем. Несчастная звезда Уотсона напомнила ему о приговоре. Когда браматма наконец вырвался на свободу из дворца Омра, он остановился среди развалин и, грозя рукой на окна вице-короля, произнес: – А, господа!.. Доносы, измены, подлые договоры с разбойниками, подкупы – все кажется вам достойным средством, когда дело идет о нас! Я покажу вам, что древнее общество «Духов вод», заставившее отступить самого Аурангзеба, еще сохраняет независимость от горстки воров! И он пошел по направлению к Джахара-Богху. Незаметно пройдя к себе, он тотчас занялся уничтожением следов своего переодевания. С некоторым беспокойством он заметил, что не принес с собой ни связок из зерен сандала, ни палки пандарома с семью узлами… Забыл ли он их в тайных переходах дворца или в гостиной вице-короля? Вспомнить он не мог и, не теряя времени, надел свой официальный костюм и прошел в кабинет. Там он, не теряя ни минуты, дернул за веревочку звонка, ведущего к факирам. Один из них тотчас же появился. – Утсара вернулся? – спросил браматма. – Нет, сахиб! – Скажи ему, когда вернется, чтобы немедленно пришел ко мне… Да пришли сюда Судазу. Факир, совершив перед браматмой «шактангу», вышел из комнаты, пятясь назад. Как только появился Судаза, браматма передал ему пальмовый лист, на котором предварительно начертал несколько строк. – Умеешь читать? – спросил он. – Да, сахиб! Факир бросил быстрый взгляд на «олли» и спрятал его, причем ни один мускул его лица не дрогнул. – Понял? – продолжал Арджуна. – Да, сахиб! – Приказание это должно быть исполнено до восхода солнца. – Хорошо, сахиб! Арджуна встал и, подойдя к стене, увешенной кинжалами в форме языков пламени, известных под названием «ятаганы», взял один из них и протянул Судазе, говоря: – Вот кинжал правосудия. Будь тверд, рази смело и не бойся ничего. – Приказание браматмы, – отвечал Судаза, – воля Неба. – И помни, – прибавил браматма, – тот, кто гибнет при исполнении долга, избавляется навсегда от перерождений низшего порядка и получает в сварге вечную награду… Иди же, и пусть Шива направляет твою руку, достойный сын земли лотоса! Факир вышел тем же образом, что и предыдущий. Рука его не дрожала, и сердце билось спокойно. Тогда браматма позвонил снова, но несколько иначе. На зов его явился факир Суакапа. Это был несравненный скороход, который обгонял даже лошадь. – Суакапа, – сказал ему Арджуна, – ты знаешь, что Анандраену из Велура и четырем субедарам было приказано вчера отправиться к новому губернатору Французской Индии. Беги к дому, где он живет в Биджапуре, и, если он не отправился еще, приведи его сюда. Я должен видеть его сегодня же ночью. – А если он покинул город, сахиб? – Ты догонишь его по дороге в Пондишери, он не мог далеко уйти. В сумерки он еще не начал готовиться к отъезду. Суакапа повиновался. Арджуна отправил еще нескольких гонцов к разным членам общества, которые по возрасту и заслугам могли помочь ему. В ожидании прихода Утсары он сел к столу. Вынув из ящика шкатулочку, он достал оттуда семь золотых листьев лотоса и начертал на них семь имен. План, составленный Арджуной, был самым простым и общеупотребительным в случае неожиданной измены членов Совета семи. Не имея времени созвать собрание джемедаров, браматма имел право, записанное в уставе, заменить их семью членами общества, самыми старыми и самыми почетными, какие только будут в этот момент поблизости. Действуя таким образом на основании данной ему власти, Арджуна начертал на листьях лотоса имена избранных им семи человек, начиная с Анандраена. Это был тот самый Анандраен из Велура, который приходил в Нухурмур, чтобы предупредить Сердара и Нану Сахиба об опасности. Ему предназначал Арджуна титул «древнейшего из Трех» и председательское место в Совете. При таком восстановлении общества уничтожение его становилось невозможным. Кишнае была хорошо известна такая возможность, и негодяй, собираясь помешать ее осуществлению, сказал сэру Лоренсу: «Браматма?! Я сам его пристрою!» Раз не было верховного вождя, никто больше не имел права созывать собрание джемедаров и выбирать новый Совет семи. В ту минуту, когда Арджуна заканчивал надписи, сзади послышался шорох. Он быстро обернулся и увидел в дверях кабинета Утсару и Дислад-Хамеда. Падиал держал в одной руке пальмовый лист, похожий на тот, который браматма передал Судазе, а в другой кинжал правосудия. – Что означает это? – спросил Арджуна, понявший все с первого взгляда. – Господин, – отвечал Утсара, – падиал получил от «древнейшего из Трех» приказание убить тебя. – Ну? – хладнокровно спросил браматма, – почему он не исполняет его? Дислад-Хамед вместо ответа бросил «олли» и кинжал под ноги вождю и распростерся ниц перед ним. – Хорошо! Очень хорошо! – сказал Арджуна. – Ты спас свою жизнь, Дислад-Хамед, и искупил все свои предательства. – Неужели вы думаете, господин, что без этого он переступил бы порог Джахара-Богха? – спросил факир. – Спасибо, мой честный Утсара, я знаю твою преданность, – сказал Арджуна и затем обратился к падиалу: – «Древнейший из Трех», или, вернее, душитель Кишная, собираясь дать тебе это поручение, спас тебя от заслуженного наказания и назначил тебе свидание сегодня вечером? – Как, вы знаете? – спросил падиал. – Я все знаю. От браматмы ничего нельзя скрыть. Я знаю, что Кишная и его сообщники убили семь членов верховного Совета и заменили их собою. – О, Шива! Неужели это все правда? – прервал его Утсара, забывая даже, что не имеет права выражать свое удивление. – Спроси своего спутника, – отвечал Арджуна, не обращая внимания на ошибку, совершенную факиром. – Правда, – пробормотал падиал, начиная дрожать под бешеным взглядом Утсары. – Я знаю также, что семь негодяев поклялись выдать англичанам Нану Сахиба и общество «Духов вод». – Клянусь тремя судьями ада, проклятый падиал, ты заслуживаешь смерти, – воскликнул Утсара, не сдерживаясь от гнева. – Господин, клянусь тебе, – взмолился несчастный падиал, которому, казалось, суждено было дрожать до конца жизни, – я узнал обо всем только сегодня вечером во время свидания, и если я ничего не сказал Утсаре, то лишь потому, что считал эти сведения слишком важными, чтобы говорить о них кому-нибудь раньше, чем тебе. – И ты был прав… Я оставляю за тобой дарованное мною прощение за все прошлое, потому что поставленный между обещаниями вице-короля, страхом, который тебе внушал Кишная, и словом, данным мне, ты предпочел держаться последнего. Падиал действительно инстинктивно почувствовал, что ни вице-король, ни начальник тхагов не спасут его от мести Арджуны, и потому решил изменить двум первым в пользу последнего. С Кишнаей он разговаривал на одном из дравидских языков [74] , которого Утсара не понимал, и, хотя факир, исполняя приказ, спрятался очень близко и мог слышать каждое слово, он остался бы ни с чем, если бы падиал сам после ухода тхага не показал ему «олли» и кинжал правосудия, данные ему Кишнаей. – А теперь, – спросил падиал, радуясь тому обороту, который принимали события, – что мне делать? Должен ли я ехать на Малабарское побережье к Нане Сахибу? – Я не знаю еще, что будет решено, – отвечал браматма, – иди домой и никуда не выходи ни сегодня ночью, ни завтра, пока не придет Утсара и не передаст моего приказа. Падиал не заставил два раза повторять разрешение вернуться домой. После тех ужасных испытаний, какие ему пришлось перенести со времени своего ухода оттуда, он ничего не желал больше, как спокойной и уединенной жизни. Больше всего он хотел, чтобы о нем совсем забыли и оставили спокойно исполнять службу ночного сторожа, как и раньше. Он клялся, что никакая честолюбивая мысль не закрадется больше в его голову. Он думал о том, чтобы совсем улизнуть из этих мест, если ему удастся отделаться от требований трех противников, из которых он не мог удовлетворить одного, не разгневав других. Но судьба решила, что несчастный пока что не заслуживает спокойствия… На повороте узенькой тропинки, ведшей к его дому, на него набросились сразу четыре человека. Они скрутили его руки так крепко, что он не мог пошевелить ни одним пальцем, и бегом понесли его среди развалин. Он успел, однако, пронзительно крикнуть, и крик этот улышали в Джахара-Богхе. – Бегите! – сказал Арджуна двум своим факирам. – Кто-то напал на падиала, я узнал его голос… Негодяй Кишная, наверное, заставил кого-нибудь следить за ним… Бегите же к нему в дом и посмотрите, вернулся ли он… Отдавая это распоряжение, браматма не мог видеть, как чья-то тень скользнула среди кустов в сторону более близкого пути к жилью Дислад-Хамеда, чтобы опередить факиров. Спустя несколько минут факиры вернулись и доложили, что падиал уже лег спать и на вопрос их отвечал, что благодарит браматму за заботу. Браматма облегченно вздохнул. – Похищение этого человека и в такой момент, – сказал он Утсаре, – должно было иметь страшные последствия. Негодяи не остановятся перед пыткой, чтобы заставить его говорить, а Кишная, узнав о том, что нам все известно, заключил бы союз с вице-королем и стал бы для нас непобедимым врагом. Издали донесся едва слышный звук трубы – сигнал, которым Суакапа возвещал, что он встретил Анандраена. Прошло не так много времени, и друг Сердара входил в кабинет браматмы. Верховный вождь встретил его с золотым листком лотоса и маской в руках, знаками его нового достоинства, и приветствовал его следующими словами: – Салам «древнейшему из Трех»! Да пошлет тебе Индра могущество, Ишана – мудрость в советах и Шива – твердость в действиях! – Почему ты встречаешь меня этим приветствием? – спросил Анандраен. – Этот титул не принадлежит мне. – Ты все узнаешь сейчас, – отвечал браматма. Остальные шесть вошли друг за другом, и Арджуна встретил всех тем же приветствием. Все были взволнованы, потому что за долгие годы они достигли только первой степени посвящения. Они прекрасно понимали, что браматма пользовался данной ему властью, чтобы заменить действующих членов Совета семи новыми, и ждали очень важных сообщений. Окончив все предписанные уставом формальности, Арджуна низко поклонился всем тем, кого он возвел выше себя, и сказал: – Приветствую вас, «Три» и «Семь»! Пусть Брахма, который держит в своих руках судьбы мира, ниспошлет вам помощь в делах ваших, ибо речь идет о спасении общества «Духов вод». Позвольте проводить вас в зал Джахара-Богха, предназначенный для совещаний. Молча последовали «Семь» за Арджуной. Дверь закрылась за ними, и два факира с кинжалами в руках легли перед ней, охраняя вход… Неподвижные и молчаливые, они походили на бронзовых сфинксов, стоящих у входа в подземные храмы фараонов. Утсара тем временем с самого ухода падиала ломал себе голову над тем, как лучше исполнить задуманный план. Рассчитывая на то, что совещание продлится долго, он направился к маленькому домику в глубине сада, где жил. Сняв с себя одежду, он старательно натер все тело кокосовым маслом, взял в зубы кинжал и перелез через стену, минуя стражу, день и ночь охраняющую главный вход. Затем он бросился в сторону Старого Биджапура со всей скоростью, на какую был способен, бормоча про себя: – Только бы я поспел вовремя! Проходя мимо хижины Дислад-Хамеда, он остановился в нерешительности, не зная, вызвать ли его или самому войти в дом. Опасаясь, что его услышит какой-нибудь шпион тхагов, он осторожно сам проскользнул в хижину и скоро вышел оттуда, чтобы продолжить путь с еще большим рвением. Он нашел хижину пустой… Часть восьмая СЕРДАР ГЛАВА I Озадаченность Кишнаи. – Приготовления в Джахара-Богхе. – Что выбрать? – Варуна молчит. – Отчаянное решение. Трагические события, о которых еще до сих пор в Индии сохранились воспоминания, нами не выдуманы. Они действительно были и предшествовали печальному концу вице-короля Индии, сэра Джона Лоренса, убитого фанатиком по распоряжению тайного общества «Духов вод»… Борьба, начатая Сердаром, ныне Фредериком Де-Мон-мореном, в защиту Наны Сахиба и продолженная его единомышленниками, достигла критического момента… Не раз уже в трудные минуты индийцы сожалели, что нет с ними сейчас Сердара. Помощник его, марселец Барбассон, оставался в Нухурмуре, где с горсткой индийцев охранял Нану Сахиба, соблюдая приказ не покидать неприступного убежища до возвращения Сердара. Поэтому вся тяжесть и ответственность борьбы легла на плечи нескольких мужественных людей, окружавших браматму Арджуну. Нет сомнения в том, что, если бы Сердар знал, какой опасности подвергаются Нана Сахиб и его друзья, он поспешил бы уехать из Франции и пришел бы к ним на помощь. Смерть Кишнаи, повешенного на его глазах, успокоила Сердара. Не догадываясь об уловке тхага, он считал, что раз этот негодяй исчез, то не найдется больше ни одного индийца, способного выдать Нану Сахиба… Уотсон подкупил Дислад-Хамеда, но этот трус отваживался только на доносы, по которым вешали всех индийцев, причастных к восстанию. Но до убежища Наны Сахиба ему было не добраться, и сэр Лоренс мог ждать этого столетия. А между тем случаю было угодно устроить так, что Дислад-Хамед знал тайны враждующих сторон, и успех той или другой мог, пожалуй, зависеть и от него. Утсара все это прекрасно понял, когда браматма, поглощенный делами, удовлетворился ответом посланных факиров, что падиал вернулся домой. Утсара подозревал какую-то западню и, чувствуя, что все погибнет, если падиал попадет во власть Кишнаи, решил даже пожертвовать своею жизнью, лишь бы вырвать его у тхагов прежде, чем тот успеет что-либо рассказать им. Только бы поспеть вовремя, как он сам сказал. Он знал трусость падиала и был уверен, что нет тайны, которую он не выдал бы под страхом пытки. Факир не понимал настоящей причины похищения и объяснил его неисполнением смертного приговора браматме. Но это было не так. Причина, несравненно более важная, заставила Кишнаю поместить Дислад-Хамеда в надежное место. Когда сэр Лоренс приказал привести ночного сторожа, Кишная, как вы помните, спрятался по совету вице-короля в амбразуре одного из окон, закрытой толстой портьерой, чтобы невидимо присутствовать при приеме падиала. Вы помните также, что по окончании аудиенции Кишная исчез, но куда – никто не видел. Место, где он спрятался, оказалось случайно тем же самым, куда браматма, переодетый пандаромом, вышел из потайного коридора, чтобы подслушать разговор начальника тхагов с вице-королем. Взволнованный открывшейся изменой, Арджуна, уходя, забыл закрыть подвижную часть стены. Когда Кишная, спрятавшись там, заметил зияющее отверстие, подобное тому, через которое он сам прошел, то сразу понял, что через него проходил кто-то, кто хотел подслушать его разговор с сэром Лоренсом. Кто бы это ни был, он не мог быть другом. Начальник тхагов, смелость которого была выше всяких сомнений, не колебался ни минуты и вошел в этот коридор, который неминуемо должен был привести его к главной артерии лабиринта. С первых же шагов он наткнулся на какой-то предмет, стоявший у стены, и к своему изумлению разглядел палку с семью узлами и с привязанными к ней связками, какие носил пандаром, бродивший весь день около дворца и возбуждавший у него сильные подозрения. Ему даже показалось, что это браматма, его враг. Он заметил одну подробность, которая ускользнула бы от всякого другого, но не от этого опытного в хитростях и переодеваниях человека. Арджуна, родившийся на Коромандельском побережье в Мадрасском округе, хотя и говорил совершенно правильно на телугеком языке Биджапура, все же сохранил некоторый акцент, который был слышен в его криках, когда он обращался к толпе, предлагая купить зерна сандала. Сначала Кишная отверг это предположение, не понимая, какая причина могла заставить браматму ходить среди толпы в таком костюме, когда к его услугам была готова целая армия факиров и слуг, способная в любое время собрать для него необходимые сведения. Но, когда ему в руки попала палка мнимого пандарома, он больше не сомневался в этом. Толко один браматма мог пробраться в тайные помещения дворца, неизвестные Кишнае. Браматма и пандаром были, следовательно, одним и тем же лицом. Но в таком случае смертельный враг знал все его тайны! Он знал, что Совет семи состоит из одних только тхагов, добившихся этого положения после убийства настоящих членов, и что «древнейший из Трех» был некто другой, как Кишная, повешенный в Велуре. Сопоставив все факты, начальник тхагов, несмотря на свое хладнокровие, не мог не прийти в ужас. Противник его был отважен, имел связи, был любим всеми джемеда-рами, а потому ему ничего не стоило не только прогнать самозванцев с занятого ими поста, но приказать их собственным факирам убить их, чтобы отомстить за смерть тех, чье место они заняли. Вот тогда-то он и решил поспешить с развязкой и избавиться от браматмы. Его смерть была предрешена с того самого дня, когда тхаги захватили свои места. Он не решался поручить этого дела ни одному факиру, потому что Арджуну любили все, даже те, которые находились на службе у членов Совета семи. Кишная боялся, чтобы тот, которому он поручит это, не предупредил браматму, предоставив ему возможность бежать. Одержимый желанием найти кого-нибудь, кто избавит его от этого человека, тхаг задумал спасти падиала от заслуженной им смерти, чтобы взамен этого поручить ему убийство браматмы. Он хотел выбрать день убийства при встрече с ночным сторожем, но события этого вечера заставили Кишнаю спешить и назначить его на ту же ночь. Тем временем он приказал навести стороной справки у дорванов и всех служителей Джахара-Богха, выходил ли куда-нибудь их господин сегодня. Все отвечали, что тот целый день не выходил из дворца. Это единодушие несколько поколебало уверенность Кишнаи, и, желая успокоиться, он сказал себе, что палка и связки зерен могли быть забыты в потайном коридоре много лет тому назад. Точно так же и подвижная часть стены могла отодвинуться сама собой вследствие постепенного рассыхания здания. Объяснение это успокаивало, оставляя в силе его планы, ибо тхаг боялся, как бы браматма не созвал субедаров, но не влияло ни в коем случае на его решение убить браматму. Кишная приказал шпионам дежурить вокруг дворца браматмы, чтобы знать обо всем, что будет там происходить до того часа, когда падиал исполнит злодейское приказание. Когда наступил час встречи, он был очень удивлен, не встретив никаких возражений со стороны падиала, соглашавшегося на все, что ему предлагали. Тот только просил разрешения убить браматму на восходе солнца. Причины, названные им, Кишная признал вполне основательными. Дислад-Хамед не знал внутреннего расположения помещений в Джахара-Богхе и хотел, несмотря на поздний час, пойти и под каким-нибудь предлогом поговорить с браматмой, а в это время присмотреться к расположению комнат. За несколько часов до рассвета он вернется туда, уверенный, что все будут спать глубоким сном. Дислад-Хамед, как видите, прекрасно играл свою роль. Чтобы усыпить бдительность Кишнаи, этот трус принял такой развязный вид, что внушил к себе доверие. Но, к несчастью, шпион подслушал его разговор с Утсарой. Тхаг, видя себя одураченным, пришел в бешенство и приказал похитить его при выходе из Джахара-Богха. Он хотел тут же расправиться с несчастным, но, рассудив, что при отношениях, существующих, по-видимому, между Арджуной и падиалом, он может получить важные сведения, Кишная приказал поместить его до поры до времени в одно из подземелий замка. Но теперь он почти не сомневался в том, что браматме известны все его махинации. Каждую минуту приходили шпионы и докладывали ему, что во дворец входят люди, что там происходит какое-то необычное движение, но что оттуда никто не выходит… Надо было принимать решительные меры, иначе все погибло… Но какие меры? Одно только было возможно и давало надежду на успех:, разбудить сэра Лоренса, сообщить ему обо всем, попросить у него отряд шотландцев и, окружив Джахара-Богх, схватить браматму под предлогом неповиновения указу вице-короля о ликвидации общества… Но согласится ли вице-король на это? Это спасало, само собой разумеется, жизнь Кишнаи и его самозваных членов Совета семи, но вместе с тем открывало их замыслы и делало поимку Наны Сахиба невозможной… Если это обстоятельство откроется сэру Лоренсу, то он откажется и тронуть с места своих солдат на защиту людей, которые не могут больше принести ему никакой пользы… Нет! К этому можно было прибегнуть только в крайнем случае, когда не останется других средств, кроме побега. Бежать!.. После всего, что он сделал… Какой позор! Он станет посмешищем всей Индии. Пусть его боятся, пусть презирают, но быть посмешищем!.. Какой конец для отважного начальника тхагов, который составлял договоры, как с равным себе, с вице-королем! О! Кишная ни за что не пойдет на это! В неописуемом возбуждении ходил негодяй среди развалин, окружавших древний дворец Омра… Неужели он не найдет никого, кто согласился бы избавить его от проклятого браматмы, собирающегося разрушить самый смелый и самый ловкий план, какой он когда-либо составлял в своей жизни?! Вдруг он вспомнил Утами, преданного ему Утами, который по одному только его знаку убил англичанина, обвинителя падиала. Вот человек, который нужен ему!.. И как он не подумал о нем раньше!.. Он позвал Варуну, находившегося всегда по его приказу на расстоянии голоса, и велел ему отыскать товарища… Но, так как факир не двигался с места, Кишная с гневом крикнул: – Почему ты не повинуешься? Не хочешь ли изменить мне? – Сахиб, – смущенно отвечал ему Варуна, – разве вы не знаете, что Утами нет с самого утра? – Что ты говоришь? – Истину, сахиб! После утренней тревоги он еще не появлялся. – Куда, ты думаешь, он ушел? – Не знаю, сахиб! Быть может, это его крик мы слышали… – Продолжай… – И его убили из личной мести. – Но тогда бы нашли тело! – Убийца мог бросить его в колодец среди развалин. – Почему тогда не отыскали до сих пор его тело? – Среди развалин древнего Биджапура, сахиб, больше тысячи пятисот колодцев. Большинство из них заросло сверху кустарниками и лианами. Понадобился бы целый месяц, чтобы осмотреть все. Заброшенные много веков тому назад, они служат теперь убежищами змеям. – Хорошо, оставь меня… Нет, слушай! – Я здесь, сахиб. – Подойди ко мне. Умеешь ли ты обращаться с кинжалом правосудия? – Я только объявляю приговоры совета, сахиб, но не исполняю их, – уклончиво отвечал Варуна. – Кто из твоих товарищей исполняет эту обязанность? – Никто из них, сахиб, никогда не исполнял… – Что ты говоришь? – Сахибу известно, что один только браматма приказывает привести приговор в исполнение и вручает кинжал правосудия факирам Джахара-Богха. Несмотря на подозрение, испытанное Варуной при виде пятен крови на одежде браматмы, он решил не выдавать его. – Хорошо, ты мне больше не нужен. Итак, все валилось из рук Кишнаи в последнюю минуту… Утами не дал бы ему такого ответа. «Кого убить, господин?» – спросил бы он только. Вот почему его убили… И тхаг, не знавший, как все это произошло, приписал убийство браматме, который решил убрать единственного преданного ему человека. О! Будь его повешенные в Велуре товарищи здесь, у него не было бы недостатка в выборе. Двадцать рук поднялось бы в его защиту… Увы! Кости их, обглоданные ястребами, белеют в джунглях Малабара. Все выходы закрыты для него. Но нет! Он не побежит трусливо перед своим противником, он не сдастся так… Все увидят, легко ли захватить Кишнаю! А между тем голова его разрывалась от злобных мыслей, но придумать он ничего не мог… Быть может, объяснить положение дел своим сообщникам?.. Быть может, какая-нибудь мысль блеснет в их мозгу. И к чему, во всяком случае, терять время на бесполезные терзания? Не лучше ли поскорее допросить этого труса падиала, который получает доходы отовсюду, служит и изменяет всем? Было около часа ночи. Браматма не мог начать действовать до начала дня, надеясь на поддержку народа, а народ будет, без сомнения, на его стороне. Кишная имел в своем распоряжении еще пять часов для принятия окончательного решения, и в голове его блеснула адская мысль. Если он не придумает никакого выхода из создавшегося положения, если вице-король откажется стать его союзником в этой борьбе, тогда он, тхаг Кишная, мечтавший закончить свои дни мирасдаром и сравняться с раджами, благодаря трости с золотым набалдашником, он, Кишная-душитель, устроит своему обманутому честолюбию и себе самому пышные похороны, о которых будут долго говорить в Индии и которые обессмертят его имя в летописях мира!.. В подземельях дворца находится на случай восстания запас пороха в пятьдесят тонн, спрятанного там обществом «Духов вод»… Кишная-душитель погребет себя под развалинами древнего дворца Омра вместе с браматмой, вице-королем, его штабом и двумя батальонами шотландской гвардии! Подбодрив себя этой мыслью, удовлетворявшей своим величием его непомерную гордость, он вернулся во дворец и отдал приказание привести Дислад-Хамеда. ГЛАВА II Таинственные дворцы Индии. – «Колодец молчания». – Утсара и падиал. – Каменный мешок. – Нравственные мучения. Европейские средневековые замки со своими тайными ходами и подземными тюрьмами дают лишь слабое представление о подобных сооружениях Древней Индии. Властители этой страны, окруженные со всех сторон заговорами честолюбивых членов их семей, вынужденные не доверять даже собственным детям, жили обычно во дворцах, превращенных их архитекторами в чудеса секретности. Мы уже говорили, что не было ни одного зала, ни одной комнаты без потайных дверей, подвижных стен, секретных камер, тайных переходов, неизвестных даже доверенным слугам, подвижных люков, которые при малейшем подозрении поглощали неверных министров, офицеров и фаворитов, впавших в немилость. Не было ни одного дворца без подземелий и каменных застенков, где акустика была доведена до такого совершенства, что не слышны были жалобы и стоны заключенных. И в большинстве случаев несчастный архитектор, создававший такой дворец по приказу властителя, становился первой жертвой, проверяющей надежность тайн своего сооружения. Раджи боялись, что он откроет тайны, которые должны были быть известны только им. Древний дворец Омра, как мы уже видели, был именно таким сооружением. Его потайные части были устроены так хорошо, что до сих пор еще остаются нераскрытыми, хотя знаменитое общество «Духов вод», занимая его многие столетия, постоянно проводило в нем самые тщательные поиски этих тайных помещений. Англичане довольствовались тем, что заняли первый этаж и пристройки, которые могли вместить два или три полка. Остальную часть дворца они предоставили во власть всеразрушающему времени. Так они поступили с большинством прекрасных памятников Индии, а между тем древнейшая цивилизация была запечатлена в этих дворцах, храмах, мечетях, пагодах, гробницах, из которых самые незначительные сохранялись бы в Европе с благоговением. Время от времени, однако, факирам, охранявшим дворец, удавалось открыть в отсутствие «Семи», живших там только в периоды, когда собирались джемедары, какой-нибудь новый ход, приводивший их в темные комнаты, подвалы для пыток. Там они находили орудия этих пыток, лежавших в том же положении, в каком их оставили много веков тому назад. Последнее открытие такого рода было сделано Утсарой. Заинтересовавшись плитой, издававшей менее глухой звук, чем остальные, и находившейся в одном из передних залов второго этажа, он поднял ее и под ней нашел вторую плиту с вырезанной на ней надписью: «ПАЛАМ – АДЕРБАМ Колодец молчания!» Подняв вторую плиту, он увидел нечто подобное колодцу, стены которого расширялись книзу. Он был до половины наполнен скелетами. Кости и черепа перемешались странным образом и представляли мрачное зрелище. Утсара спустился вниз, чтобы осмотреть этот страшный подвал. Он был уверен, что найдет там проходы к другим помещениям, к комнате пыток, например, куда шли обыкновенно, как спицы колеса, все ходы подземелья. Но он ничего не обнаружил и решил, что это обыкновенный подвал, куда сваливали трупы казненных. Вот в это-то мрачное помещение и бросили Дислад-Хамеда по приказу Кишнаи. Падиал пробыл в этом каменном мешке всего десять минут, когда Утсара пришел в замок. Войдя туда через один из потайных входов, показанный ему браматмой и неизвестный ни «Семи», ни их слугам, факир, задерживая дыхание и приглушая шум шагов, приблизился осторожно к комнате, где жили его товарищи, служившие верховному Совету. Они тихо разговаривали между собой о последних событиях. Самые старшие удивлялись тому странному обороту, какой принимали дела, и не скрывали друг от друга своих чувств при виде непонятного поведения Совета семи. – А вы еще не знаете всего, – сказал Кама своим товарищам, таинственно покачивая головой. – Что же еще случилось? – спросили они, подсаживаясь к нему ближе. В этот момент Утсара, только что подошедший к двери, приложился к ней ухом, чтобы не пропустить ни слова. – Представьте себе, – продолжал Кама, еще больше понижая голос, – что сегодня ночью… полчаса тому назад, некто иной, как «древнейший из Трех», приказывал Дислад-Хамеду, падиалу, убить нашего браматму! Ропот ужаса и негодования прошел среди собравшихся факиров. – А ночной сторож, – продолжал Кама, – вместо того, чтобы исполнить приказ, передал браматме «олли» и кинжал правосудия. – Мы сделали бы то же самое, – сказали многие в один голос. Никто не возражал против этого смелого заявления. – Не говори так громко, Аврита! Вспомни Притвиджа, которого мы больше не увидели после такого неосторожного слова. – Я не боюсь их, – отвечал Аврита. – Охранять дворец меня назначило собрание джемедаров, я не служу «Семи». Дрожь ужаса пробежала по всем собравшимся, потому что такие слова никогда не оставались безнаказанными. – Если ты хочешь присоединиться к Дислад-Хамеду, – сказал Кама, – можешь продолжать… – А что с ним случилось? – «Древнейший из Трех» приказал бросить его в «Колодец молчания», пока… Утсара не дослушал окончания фразы. Он узнал, где находится несчастный. Чтобы вырвать его из рук Кишнаи, нужно было спешить и было некогда слушать, несмотря на то, что разговор представлял для него интерес. С теми же предосторожностями, с какими он шел сюда, он направился к месту, о котором говорил Кама и которое было ему самому хорошо известно. Начальник тхагов тем временем возвратился во дворец и приказал Варуне привести падиала в комнату для пыток… Утсара слышал это и понимал, что, несмотря на спешку, он все же опоздал… Однако необходимость помешать тхагам заставить говорить падиала казалась верному слуге до того важной, что он решил попробовать, не удастся ли ему опередить Варуну. Хотя это было сделать еще труднее, так как ему приходилось действовать скрытно. Он знал, что, в сущности, ему нечего бояться Варуны, но если его товарищ не захочет лично, сам по себе, сделать ему что-нибудь плохое, то, с другой стороны, он ни за что не выпустит из рук своего пленника. Одно обстоятельство, на которое он совсем не рассчитывал, дало ему возможность выиграть несколько минут. Варуна, не надеявшийся на свои силы в случае сопротивления падиала, отправился в комнату факиров, чтобы попросить двух товарищей помочь ему. Утсара, узнав об этом, понял его намерение и с новой надеждой поспешно поднялся по лестнице, ведущей в зал, где находился колодец. Придя туда, он с радостью увидел, что первая плита не положена обратно на свое место. Факир бросился ко второй, приподнял ее с огромным усилием и, сдвинув в сторону, крикнул в отверстие: – Дислад, это я, Утсара… я пришел к тебе на помощь… Скорей, нельзя терять ни минуты. Он произнес эти слова, лежа на полу и опустив обе руки к отверстие, чтобы помочь падиалу выбраться оттуда. Ответа не было. Но тут он вспомнил, что накануне утром они с браматмой нашли падиала лежащим в кустах без сознания. Он с ужасом подумал, что и теперь несчастный в таком же состоянии. Объяснение было тем вероятнее, что плита была на месте, а потому ночной сторож убежать не мог. Некогда было терять время на размышления. Утсара схватился руками за край колодца и прыгнул вниз. Падение его на скелеты вызвало зловещий шум костей, заставивший его вздрогнуть. В ту же минуту он услышал голос факиров, шедших вместе с Варуной. Он замер на месте и прислушался, чтобы определить расстояние, отделявшее его от них, и тут же понял, что у него не хватит времени вынести пленника из подземелья. Кругом было так темно, что падиала приходилось искать ощупью, а это отняло бы и те немногие минуты, которые были в его распоряжении… Оставалось только бежать, если он хотел ускользнуть от мести тхагов. Одним прыжком он зацепился за край отверстия и легко, как акробат, с помощью рук подтянулся наверх. Еще одно усилие, и он вылез бы из колодца, когда в зале мелькнул свет от фонаря факиров… Через секунду должны были появиться и они сами. Тогда Утсара спрыгнул на дно и быстро подполз к одной из стен, где неподвижно притаился, сдерживая дыхание… В ту же минуту факиры были у Колодца молчания. – Ого! – сказал Варуна, увидя зияющее отверстие, – мы закрыли тогда плиту, я в этом уверен… А птичка улетела! Тем лучше, неважная участь ждала ее. Затем он крикнул для очистки совести: – Дислад! Дислад! Ты там? Ответа, само собой разумеется, не было. – Ты думаешь, что он действительно убежал? – сказал один из помощников Варуны. – Быть может, он притворяется глухим… ему не так уж и приятно следовать за нами. – Вот наивное рассуждение, мой бедный Крату, – ответил Варуна, – где ты найдешь такую птицу, которая оставалась бы в клетке, когда дверца открыта?.. Видно, что ты совсем не знаешь Дислад-Хамеда, следопыта. – Но каким же образом он мог поднять ее снизу, если мы вдвоем еле-еле сдвинули ее с места? – Нет, ты не напрасно носишь свое имя, Крату! – отвечал весело Варуна. В Индии именем Крату называют дурачка, которому народ приписывает самые невероятные несуразности. Нечто вроде того, кого у нас называют простофилей, способного пилить сук, на котором он сидит, или прятаться от дождя в пруду. Взрыв хохота встретил слова Варуны, и в зал вошло еще несколько факиров, пришедших посмотреть, как будут тащить падиала из колодца. – Да, Крату, – продолжал Варуна, – неужели ты не понимаешь, что раз он не мог сам поднять плиты изнутри, то, следовательно, кто-то другой оказал ему эту услугу. Если же этот «кто-то», о умнейший Крату, приходил сюда не для того, чтобы забавляться поднятием тяжелых камней, то, значит, он пришел с намерением спасти Дислад-Хамеда… Дело ясное! Все время этого разговора Утсара, не проронивший ни звука, дрожал от мысли, что упрямство Крату заставит Варуну осмотреть колодец, а в этом случае его неминуемо нашли бы и отвели к «древнейшему из Трех» вместе с падиалом, который, по его мнению, находился без сознания где-то рядом. Но выводы Варуны были так логичны, что Крату перестал протестовать против очевидного, а главное, против единодушного мнения своих товарищей. – Бесполезно тратить здесь время, – продолжал Варуна, – помогите мне положить плиты на место и пойдем сообщим о случившемся. Не успел еще Утсара подумать, что из этого выйдет, как обе плиты были уже положены на место, одна на другую, и шаги факиров, звонко звучавшие по камню, мало-помалу стихли в отдалении. И тишина, царившая обычно над этим уединенным местом, водворилась вновь. Утсара вскочил на ноги и принялся кричать как безумный… Напрасно! Голос его был не слышен снаружи. Все крики поглощались стенами подземелья, построенного именно с этой целью и названного поэтому Колодцем молчания. Факир понял, что погиб… Ни у кого не хватило бы сил поднять изнутри обе гранитные плиты, закрывавшие отверстие подземелья. Будь еще положена одна только нижняя, Утсара мог бы взобраться на плечи падиала и с помощью своей геркулесовой силы поднял бы ее плечом. Но. давление верхней, большей по величине, обрекало всякую попытку на провал… Вот почему пленник без колебаний позвал на помощь, предпочитая плен ужасной смерти от голода, ждавшей его в Колодце молчания. Крики его постепенно превратились в сплошной рев, в котором не осталось уже ничего человеческого. Но, странное дело, несчастному казалось, что кричит не он. Из-за особого устройства этого мрачного подземелья звуковые волны, отражаясь от стен полукруглого свода, возвращались обратно к центру, где находился Утсара, и оглушали его, точно звуки труб, раздающиеся прямо над ухом. Факир подумал сначала, что падиал пришел в себя и кричит вместе с ним. Но когда, выбившись из сил, он замолчал, то понял, что зовет на помощь он один, зовет на помощь, которая никогда не придет. Сколько криков уже поглотили эти мрачные стены! Понятно, что в первую минуту Утсара поддался страху, но скоро его закаленный характер взял верх. К нему вернулось обычное хладнокровие, не покидавшее его ни при каких обстоятельствах. – Невозможно, чтобы падиала не было здесь, – сказал он себе, – ведь вторая плита была на месте и закрывала отверстие. Надо только найти его и привести в чувство… А там увидим. Предвидя возможность борьбы с кем-нибудь, Утсара, как помнят читатели, снял с себя одежду. Теперь он пожалел об этом. Страстный курильщик, как все индийцы, он мог бы зажечь огонь… Но единственное средство, которое ему теперь оставалось, – это, придерживаясь стены, начать обход своей тюрьмы… Под ногами его трещали кости скелетов, катились со всех сторон черепа и, заставляя его спотыкаться, напоминали ему каждую минуту, что ни один попавший сюда не вышел живым. Душивший его тошнотворный запах усиливал отвращение, которое он, как и все индийцы, испытывал к останкам мертвых… Напрасно, однако, факир исследовал подземелье – он не нашел ничего! Он начал тот же осмотр второй раз, затем третий, но по-прежнему безрезультатно. – А между тем, – говорил он, сдерживая овладевшее им раздражение, – он не мог убежать. Ему не под силу было открыть отверстие. Но даже, если бы падиал открыл его, он не смог бы выйти из коридора, ведущего в зал, где находится эта ужасная тюрьма. Попасть сюда можно только через потайные ходы, которые падиал не должен был и ни в коем случае не мог знать. Суеверный, как и все его соотечественники, Утсара готов был уже допустить чудесное вмешательство какого-нибудь духа, покровителя семьи Хамедов, когда ему пришла в голову мысль, что ночной сторож Биджапура ухитрился, вероятно, зажечь огонь, нашел одно из боковых помещений, не замеченных им при обследовании Колодца молчания. Он снова принялся за поиски и, вспомнив вдруг, что в одном месте у стены уровень костей понижался, поспешил туда. Он протянул руку, ощупывая стену и отстраняя кости, которые при малейшем прикосновении скользили вниз. Наконец он нащупал верхний край отверстия, настолько большого, как ему показалось, что человек мог свободно пролезть через него. Он разобрал препятствие, состоящее из скелетов, которые в этом месте лежали более плотно, чем где-либо. Наверное, падиал нарочно стащил сюда эти кости, чтобы скрыть вход в найденное им убежище. Наконец он совершенно очистил проход. Но радость, овладевшая им, быстро погасла. Хотя отверстие прохода было свободно, но в нем, по-видимому, никогда не было закрывающей его решетки. Он убедился в этом, осмотрев вход. Приходилось сделать вывод, что подземелье предназначалось для осужденных на голодную смерть и проход должен кончаться тупиком, не имеющим связи с другими помещениями дворца, чтобы исключить возможность побега. И тем не менее это оставляло проблеск надежды. Зная все секреты запоров, применяемых здесь, факир еще надеялся, что выберется на свободу. Закончив очистку входа, он осторожно, придерживаясь за стену, выставил вперед ногу, потому что отверстия в таких подземельях часто бывали лишь ловушками, и осужденные падали в пропасть. Отчаяние охватило его, когда вытянутая вперед нога попала в пустое пространство… Все сомнения исчезли! Перед ним была ловушка, и ему стало понятно молчание несчастного Дислад-Хамеда, который свалился, вероятно, на дно пропасти… Но это оказалось ложной тревогой, так как нога его скоро уперлась в твердую поверхность, и он, удостоверившись предварительно, так ли это, понял, что ступил на первую ступеньку лестницы. Прежде чем двинуться дальше, он сложил руки рупором и крикнул во весь голос: – О! Э! Хамед!.. Это я, факир Утсара! Затем он внимательно прислушался. Ни звука голоса, ни малейшего шума не донеслось к нему из глубины… После нескольких минут ожидания он начал спускаться, считая ступеньки. Зная количество ступенек, он мог определить уровень, на котором он находится по отношению к залу, где начинался колодец. Он прошел шестьдесят две ступеньки и сделал из этого вывод, что находится на уровне земли вокруг дворца. Прежде чем продолжать спуск, он вновь прокричал свое имя, которое только одно и могло внушить доверие падиалу, если, конечно, тот был еще жив. На этот раз попытка увенчалась успехом. Громкий крик удивления и безумной радости раздался в ответ. Страшась угрожающих ему пыток, падиал скрылся в неожиданно обнаруженном проходе. Имя факира Утсары было для него символом спасения. – Где ты? – крикнул факир. – Внизу… Погоди, я подымусь. – Нет, оставайся там, где стоишь. Я спущусь к тебе. И факир продолжил считать ступеньки. Он так хорошо знал внутреннюю и наружную топографию всего громадного здания, что надеялся установить положение, направление, глубину и назначение этой лестницы, ибо ничто в этом сложном, запутанном строении не было сделано без определенной цели. Падиал с большим нетерпением ждал его, не зная, что в данный момент факир с не меньшим, чем он, нетерпением стремился выйти из этой мрачной тюрьмы. После сто двадцать пятой ступеньки Утсара был рядом с падиалом. Дислад-Хамед схватил его за руки и принялся целовать их, называя его спасителем, плакал, бормотал бессвязные слова, готовый каждую минуту снова потерять сознание. – Мужайся, мой бедный падиал! Я заперт здесь, как и ты, и не знаю еще, как мы выйдем отсюда. И в нескольких словах он рассказал ему все, что случилось. В противоположность тому, что можно было ожидать, Дислад-Хамед не огорчился этой печальной новостью. Он глубоко верил в находчивость Утсары и был убежден, что факир избавит их обоих от голодной смерти в этой тюрьме. – Есть у тебя огонь? – был первый вопрос факира после рассказа. – Да, – отвечал падиал, – у меня, к счастью, есть с собой коробка спичек, которыми я пользовался, когда надо было взбираться по лестнице на минарет и зажигать лампу. Это были английские спички, покрытые воском, которые могут гореть в течение десяти минут. – Хвала Шиве! – воскликнул Утсара, – мы можем познакомиться с расположением этих мест. Но почему ты сидел все время в темноте? – Я услышал шум наверху и решил, что факиры Кишнаи ищут меня, и боялся, что свет выдаст мое присутствие. – Хорошо! Давай сюда коробку. Только смотри, не урони… От них зависит, быть может, наше спасение. – Вот она, – сказал ночной сторож. – Хорошо! Я держу ее. Ты дошел до конца лестницы? – Нет, я не решился… я боялся, что упаду в какую-нибудь пропасть. Утсара зажег спичку и при ее слабом, мерцающем свете огляделся… Он увидел перед собой черное, зияющее отверстие размером в два квадратных метра, выложенное камнем и идущее в том же наклонном направлении. Оно казалось бесконечным. – Надо добраться до конца, – сказал факир после минутного размышления, – пропусти меня вперед, я должен осмотреть каждый камень в стене. Во всем замке я не знал ничего подобного. Да даст нам Брахма, бессмертный отец богов и людей, чтобы оно соединялось с другими подземельями… Мне это кажется возможным, а если это так, то мы выйдем отсюда еще до восхода солнца. Один факт, однако, очень беспокоил факира: в этом проходе не чувствовалось ни малейшего движения воздуха, что доказывало его замкнутый, изолированный характер. Что мог он, в таком случае, найти в конце этого длинного спуска? Ночной сторож ни на шаг не отставал от своего друга, с тревогой следя за малейшим его жестом. Лицо факира оставалось непроницаемым… По мере того, однако, как он продвигался вперед, губы его начали нервно подергиваться… Неужели он догадывался об ужасной правде?.. Сырость, смешанная со смрадными испарениями, уже несколько минут подымалась к ним снизу. Утсара, который умел учитывать самые мелкие подробности, понимал, что это не предвещает ничего хорошего. – Можно подумать, что мы приближаемся к какому-нибудь зловонному болоту, – шепотом заметил ночной сторож. Утсара оставил его замечание без ответа, он сам давно уже это подозревал. Вдруг впереди них послышался какой-то странный шум. Можно было подумать, что кто-то ударяет мокрым бельем по камням… И они увидели на ступеньках целый легион прыгающих, теснящих друг друга исполинских жаб, обитающих в Индии, с которыми даже отдаленно не сравнится ни одно земноводное существо европейских стран. Эти мерзкие животные достигают тридцати трех сантиметров в длину и двадцати или тридцати в высоту. Их было здесь так много, что тесные ряды их производили впечатление волн черной и мокрой грязи, медленно переливающейся по ступенькам лестницы… Это отвратительное зрелище могло заставить содрогнуться даже самого хладнокровного человека. Шум этот скоро сменился другим, более резким и напоминающим звуки от погружения множества тел в воду… Длинная галерея, по которой спускались наши герои, заканчивалась каким-то омутом. Факир почувствовал, что надежда окончательно покидает его… Случилось то, чего он боялся. Снаружи здания находился колодец, почти рядом со стеной дворца, из которого во время душных ночей выходили часто языки пламени и, дрожа, исчезали среди высоких трав. Суеверный народ был убежден в том, что этот колодец соединяется с адом, а потому ни один из жителей Биджапура не посмел бы набрать оттуда воды. Утсара давно уже пытался понять, почему таинственный колодец устроен у самого замка. Теперь, спускаясь по лестнице и сравнивая положение его с направлением галереи, он спрашивал себя, не сообщаются ли галерея и колодец между собою и не служит ли наружная часть для удаления зловонных газов, скопляющихся в подземелье от разложения трупов?.. И чем дальше он продвигался, тем более убеждался в правильности своих предположений… Газы, скапливаясь у подножия лестницы, насыщали воду и выходили затем через колодец, воспламеняясь от соприкосновения с воздухом, и разносились по траве блуждающими огоньками… Предположение это объясняло также и отсутствие решетки, служащей для закрытия прохода на лестницу. Несмотря на эти мысли, мелькавшие в его голове, факир еще силился найти какой-то выход из сложившейся ситуации, но встреча с целой армией жаб и звучное их плюхание в воду окончательно отняли у него и последнюю надежду… Скрывать правду от себя было невозможно. Они оба погибли безвозвратно… Когда они подошли к краю этой жидкой массы, последняя жаба уже исчезла в ее тинистой глубине, и сотни воздушных пузырей на поверхности показывали, что гады медленно выпускали воздух, набранный ими в свои легкие. – Ну! – сказал падиал, тупо уставившись на поверхность воды. – Ну, мой бедный Хамед! К чему скрывать от тебя, – отвечал ему Утсара, – вода для нас непроходимая преграда. Нам ничего больше не остается, как поискать лучшего и наименее болезненного способа покончить с собой. Я предполагаю, что ты не намерен подвергать себя ужасным страданиям от голода и ждать смерть… – Смерть! – перебил его падиал с растерянным видом. – Смерть! Это невозможно, Утсара, чтобы ты не нашел способа выйти отсюда. – Не знаю такого… нет его! – отвечал факир с едва слышным стоном в голосе. Это было единственное проявление его слабости. Затем он продолжал: – Падиал, судьба каждого человека определена заранее, смотря по заслугам в прошлой жизни. Надо полагать, что мы в предыдущей жизни совершили какое-нибудь преступление и должны искупить его, ибо с самого дня нашего рождения Ишана написал в книге судеб все, что с нами случится сегодня… Не будем сопротивляться воле богов, падиал! Божественный Ману говорит: «Вечная награда ждет того, кто без жалоб перенесет последнее искупление. Для него не будет больше земных переселений, и душа его растворится в Великом Духе…» – Утсара! Утсара! – прошептал вдруг падиал. – Слушай! Нас преследуют… вот они идут. Спрячь меня… защити меня… – Ошибаешься, Хамед, никакого шума не слышно… Нам уж не дождаться этого счастья. Там думают, что ты бежал, и плита навеки закрылась над нашей могилой. – Да, я убежал, – прошептал падиал, напевая какой-то странный мотив, – смотри, как нам хорошо здесь, в тени пальм… – Успокойся, Хамед, – сказал факир, думая, что это обыкновенное расстройство, причиненное страхом. Вдруг падиал вскочил с безумным взглядом, растрепанными волосами, судорожно сжатыми руками и крикнул ужасным голосом: – Прочь отсюда, факир… уходи! Ты разве не знаешь, что я проклят… Руки мои запачканы кровью моих братьев… Прочь, пишачи! Ракшасы нечистые, прочь! Ко мне! Ко мне! Они начали грызть мои внутренности… И прежде чем Утсара спохватился, несчастный одним прыжком соскочил на нижнюю ступеньку лестницы и бросился в водоем, обрызгав факира с ног до головы и загасив огонь. Несчастный падиал обезумел от страха… – Так лучше! – воскликнул Утсара, чуть успокоившись. – Человек этот сумел умереть… Теперь моя очередь. Но он не хотел тонуть в этой грязной воде, а взял кинжал и поднял руку, чтобы нанести себе удар в сердце. Верный слуга, умиравший в эту минуту за великое и благородное дело, которое защищал его господин, не дрожал, принося эту жертву. Факир знал теперь, что Кишная не проникнет в планы браматмы. Он умирал даже с радостью, уверенный в том, что падиал не скажет больше ни слова… Рука его была уже готова опуститься. Еще две секунды, и он перестанет жить… Вдруг среди водоема послышалось бульканье и затем донесся голос Дислад-Хамеда, хриплый и глухой, как у пловцов, которые долго пробыли под водой… Холодная вода, видимо, успокоила падиала. Превосходный пловец, как все индийцы, он инстинктивно задержал дыхание, почувствовав прикосновение воды, и пошел таким образом ко дну, не сознавая, что делает… Опомнившись, он быстро всплыл на поверхность… Он не помнил, что сам бросился в воду, и думал, что случайно упал туда, поскользнувшись на ступеньках. Первые слова его были: – Ко мне, Утсара!.. Зачем ты погасил огонь, я не знаю, куда плыть. Факир колебался минуту. – Где ты? – воскликнул несчастный, и голос его снова начал дрожать от ужаса. – Зачем помогать человеку, осужденному на смерть? – говорил себе Утсара. Тут он понял, что не имеет права убеждать падиала умирать, и, когда тот вторично закричал, ответил: – Сюда, Хамед… лестница должна продолжаться под водой. Ночной сторож, плывший в противоположную сторону, повернул на голос своего товарища. Он вышел из воды с глубоким вздохом облегчения… Давно установлено, что человек, избегший один раз смерти, с удвоенной силой стремится к жизни. – Уф! – сказал он, сделав несколько глубоких вздохов, – скверная смерть, когда тонешь! – Ты предпочитаешь кинжал? – холодно спросил его факир. – Я не хочу ни того, ни другого, Утсара! Что ни говори, а мы выйдем отсюда! Я чувствую это… – В таком случае, так как я не разделяю твоей уверенности, ты останешься здесь один в ожидании чудесной помощи, на которую ты надеешься… Прощай, Хамед! – Ради самого Неба, остановись, Утсара! Послушай меня, я хочу только сказать тебе одно слово, а там делай что хочешь… Прежде всего дай мне коробку со спичками. Я хочу зажечь огонь и еще раз взглянуть на тебя. Оба стояли друг против друга, освещенные слабым светом восковой спички. – Говори, что ты от меня хочешь? – сказал факир. – Только предупреждаю тебя, что я не изменю своего решения. – Выслушай меня, – продолжал падиал с такой важностью, какой факир никогда не замечал у него. – Ты знаешь, что боги запрещают покушаться на свою жизнь. Божественный Ману, которого ты, кажется, призывал всего минуту назад, наказывает за это преступление тысячью переселений в тела нечистых животных, и только потом ты получаешь вновь человеческий облик. – Боги не могут осудить человека за желание избежать унижающих его достоинство мук голода. Неужели ты хочешь дождаться той минуты, когда мы, доведенные голодом до безумия, дойдем до бешенства, и один из нас бросится на другого, чтобы насытиться его мясом и кровью?.. – Боги не простят нас, что мы с первого же дня усомнились в их доброте и справедливости. Ты не можешь подождать ни дня, ни даже часа, и ты посмеешь сказать Яме, судье ада [75] , что ты исполнил высшую волю? А если он ответит тебе: «Боги хотели только испытать твое мужество. Помощь пришла бы, если бы ты не отчаялся ждать». Послушай, Утсара, что говорит священная книга, и трепещи, что ужасный приговор ее не исполнился на тебе: «Проведя множество лет в аду, чтобы искупить вину, тот, кто посягнул на свою жизнь, будет приговорен к следующим мукам: Тысячу раз переродится он в телах пауков, змей, хамелеонов, водяных птиц, злобных вампиров. Затем он пройдет через тело собаки, вепря, осла, верблюда, козла, быка и, наконец, войдет в тело парии». Так говорит Ману… Где же ты видишь, чтобы человеку позволено было убить себя и избежать страданий, посланных ему богами? Все образование индийцев заключается в знании священных стихов из Вед и Законов Ману [76] , которые их заставляют учить на память с раннего детства. Факир, так же хорошо знавший эти стихи, как и падиал, глубоко задумался, когда последний напомнил ему их. Слова священной книги всегда производят сильное впечатление на индийцев. После нескольких минут размышлений Утсара отвечал: – Ты, может быть, и прав. Что ж ты хочешь от меня? – Чтобы ты вместе со мной терпеливо ждал, взывая к духу, покровителю твоего рода. Я поступлю так же. И если до первых мук голода к нам не придет никакая помощь ни с неба, ни от людей, ну, тогда, клянусь тебе, я первый убью себя на твоих глазах, ибо не думаю, чтобы боги радовались, когда два человека, точно хищные звери, набросятся друг на друга. – Пусть так! Я согласен, – отвечал факир, пересиливая себя, – но когда наступит час, вспомни свою клятву. Вера преобразила падиала. Это был уже не тот человек. Как все слабые и суеверные люди, он не размышлял о безысходности своего положения, а ждал чуда, которое спасет их. Он глубоко верил в такое чудо, и этого было достаточно, чтобы к нему вернулось мужество, на которое факир, привыкший к его трусости, не считал его способным. Он хотел ответить своему товарищу, что тот может рассчитывать на его слово, как вдруг остановился в самом начале фразы и так громко вскрикнул от удивления, что факир вздрогнул. – Что с тобой еще? – спросил он. – Смотри! Смотри! – воскликнул падиал с невыразимой радостью. – Куда? – спросил факир, который успел уже потушить спичку и не зажигал новой из экономии. – Туда! Туда! В воду! Факир взглянул на указанное ему место и не мог удержаться от крика удивления. На глубине двадцати метров под водой на ровном месте виднелся, окруженный лучами, светлый круг. – Видишь, факир! Видишь! – кричал падиал вне себя от восторга. – Не сами ли боги посылают нам этот знак, чтобы показать нам, что они слышали и одобряют наше решение? – Увы! Еще одна фантазия, мой бедный Хамед! – отвечал факир, сразу понявший причину этого явления. – Наоборот, это уничтожает последнюю надежду, которая нам оставалась, ибо указывает на то, что длинная галерея, в которой мы находимся, устроена для проветривания, как я и предполагал. Солнце, проходя в эту минуту прямо над колодцем, освещает его дно, видимое нам. Смотри! Вот круг меняет уже свою форму по мере того, как светило продолжает свой путь… Этот круг появится завтра и даст возможность – жалкое утешение! – точно определять дни, оставшиеся нам для жизни… Был действительно полдень, и, как сказал факир, светлый круг постепенно изменял свою форму. Затем он исчез, и они снова остались среди безмолвной и зловещей темноты… ГЛАВА III Предсмертная тоска. – Никакой надежды на помощь. – Галлюцинации. – Тяжелые сны. – План факира. – Две минуты под водой. – Бегство. – Замурованный в камень. – Браматма. – Спасение. – Поручение. Остаток дня прошел, не внеся никаких изменений в положение пленников. Кроме того, что им становилось все яснее, что никакая помощь не придет извне, на них давила еще и зловещая тишина, царившая кругом. Человек благодаря своим органам чувств живет в постоянном единстве с окружающим его миром. В обычное время он не отдает себе отчета, что это единство составляет значительную часть его существования, его индивидуальной жизни и что, лишившись контакта с внешним миром, он будет испытывать необыкновенные страдания от окружающей пустоты. Шум, доносящийся снаружи, и вид неба, состояние атмосферы и проплывающие облака, щебет птиц и блики солнечного света в ветвях деревьев, начало дня и его убыль, хождение взад и вперед ему подобных, множество предметов, окружающих его дома, по которым время от времени рассеянно скользит его взгляд, и тысяча вещей снаружи дома, которые невозможно и перечислить, – все это вызывает в человеке поток бессознательных мыслей, безотчетных идей. Эти мысли лишь слегка касаются сознания и не мешают ни серьезным размышлениям, ни обычным занятиям. Но они не могут быть изъяты совсем, чтобы не нарушить при этом деятельность мозга, ибо сознание находит в них нечто подобное гимнастике для своих внешних органов чувств. Оно может без труда и без усталости заниматься ими, подобно живой машине, которая делает перерыв только для сна и останавливается только со смертью… и даже во время сна она приостанавливает работу только частично, ибо мозг продолжает в сновидениях свои взаимоотношения с окружающими вещами. Поговорка, что сон подобен смерти, неверна, поскольку мозг не перестает функционировать и лишь заменяет внешние впечатления, которые он не получает больше от органов чувств, воспоминаниями, предоставленными памятью. Кромешная тьма и абсолютная тишина окружали Дислад-Хамеда и Утсару. Не было ничего, что могло бы отвлечь их зрение и слух и, следовательно, способствовать активности их мозга. Отсутствие внешних впечатлений заставляло их черпать эти впечатления в резервах собственной памяти, чтобы дать необходимую пищу постоянному движению мыслей, которые, как мы выяснили, останавливаются только вместе с концом жизни. Благодаря этому естественному явлению, которое испытывают все попавшие в заточение, ум человека замыкается на себе самом и живет своим собственным содержанием, без того, чтобы органы чувств освежили его впечатления. И как результат этого, особенно в полной темноте и тишине, он не замедлит впасть в своего рода сонливое состояние, которое приведет его прямо к галлюцинациям. Именно это произошло с факиром и падиалом. Мало-помалу их ум возбуждался, и скоро им стало казаться, что они слышат странный шум и жужжание и видят перед собой фантастические призраки. Им чудилось, что к лицу и к телу прикасаются холодные, костлявые руки скелетов. Узники пробовали кричать, но голос, парализованный страхом, не слушался, а язык прилипал к гортани. Покрытые холодным потом, испытывающие муки голода, которые все сильнее терзали их, несчастные впали в полузабытье, перешедшее, к счастью, в глубокий сон. Утсара проснулся первым. Он не мог сообразить, сколько он спал, но сон явно подкрепил силы. Ровное и спокойное дыхание товарища указывало на то, что он еще спит, а потому, оставив его в этом счастливом состоянии, факир принялся в сотый раз обдумывать способ выбраться из этой страшной тюрьмы. Он вернулся к этому занятию без особого энтузиазма, ибо ему казалось, что исчерпаны все разумные варианты. Не могло быть сомнения, что на помощь извне нечего рассчитывать, и в сотый раз Утсара приходил к сознанию своей полной беспомощности. Число скелетов, скопившихся наверху, говорило яснее ясного, что подземелье не возвращает своих жертв. Вдруг в голове его, более спокойной и ясной, чем накануне, возникла мысль, которую он сперва отбросил как неприемлемую. Затем, как это всегда бывает, когда долго ломаешь голову над одним и тем же вопросом, эта мысль мало-помалу стала казаться не столь глупой, а шансы на успех более реальными. И результатом этого размышления у факира явилось желание попытаться исполнить задуманный план. Пусть с опасностью для жизни, но лучше умереть, пробуя спастись, чем ждать, сложа руки, неизбежной смерти. Придя к такому решению, факир начал будить Дислад-Хамеда, чтобы рассказать ему о задуманном. Он не знал, как отнесется падиал к его плану, и сможет ли он последовать за ним. Он уже протянул руку, чтобы расшевелить спящего, и вдруг остановился… Бедный падиал видел какой-то сон и громко говорил во сне… Снилось ему, что он на башне исполняет обязанности ночного сторожа, что только что он пробил последний час ночи и объявил о появлении первых проблесков рассвета, – и Утсара услышал, что падиал шепчет чудесное воззвание к солнцу, молитву из Ригведы, которую индийцы читают утром при восходе солнца, совершая свои омовения… Ночь, порожденье дня и мать рассвета, Буди царевича в пурпурной колыбели. И пусть природа вся, прося его лучей горячих, В молитве радостно воскликнет: Бог наш, Солнце! Ты каждый день даешь нам на земле И лотоса тончайший аромат, и вкус плода. В твоих лучах и камень обретает душу, И взор твой движет временами года… Ушедшие века! Да возродит вас Шива, Дыханьем вечности в эфире освятив. Скажите, сколько раз ничтожное людское племя Бессмертного светила получало поцелуи? Вставайте, смертные!.. Ведь вечный дух, Несущий свет из глубины Вселенной, Вот-вот появится пред нашими глазами И землю влажную лучами напоит. При первых же словах, произнесенных падиалом, факир вспомнил, что первый раз в своей жизни здесь, в Колодце молчания, забыл он прочитать молитву, которую каждый индиец должен повторять ежедневно при восходе и заходе солнца. Поэтому он принял сон товарища за предупреждение богов и, простершись ниц, прочел громким голосом священный гимн, первую половину которого произнес во сне Дислад-Хамед. Потом, спустившись по ступенькам лестницы к самой воде, он совершил ритуальное омовение и прочитал традиционный речитатив, заканчивающий утреннюю церемонию: Божественный источник, Дух Великий, Сваямбхува, вышедший из яйца золотого, Плывущий над бездной хаоса, Дающий всему земному рост и силы, Приди взглянуть на совершенство дел своих Прими, божественный источник жизни. Молитвы, гимны и обеты смертных, На каменных, священных алтарях. Укрепив себя молитвой, факир почувствовал прилив новой энергии и уверенности. Он поверил, что не пройдет и дня, как они выберутся на волю. Он поднялся к своему товарищу, еще спавшему, разбудил его и сказал: – Падиал, во время твоего сна Вишну послал мне мысль и внушил план, от которого зависит наше спасение. – Кто это говорит со мной? Где я? – спросил ночной сторож, унесенный сновидениями далеко от печальной действительности. – Это я, Утсара, твой друг… Приди в себя, – отвечал факир. – О! Зачем ты нарушил мой сон? Я был в своей хижине, в кругу семьи, приносил богам дары, совершал омовения и читал священные молитвы. – Падиал, теперь не время спать, надо действовать, если ты хочешь увидеть свою семью наяву. – Но ты сам знаешь, что нет никакой надежды выйти отсюда, мы столько раз пытались… А спать так приятно. Сон – это забвение… – В том положении, в котором мы находимся, не имея пищи, чтобы подкрепить силы, сон – это смерть! А я не хочу здесь умирать. – Что же ты хочешь? – Я уже говорил, что получил внушение свыше. Слушай меня и не перебивай! Время не терпит, и если мы пропустим благоприятную минуту, нам придется ждать завтрашнего дня для исполнения моего плана. А кто знает, хватит ли у нас сил на это… – Говори, я молчу. – Ты заметил вчера светлый круг, когда солнце проходило над колодцем. Нет сомнения, что существует проход между водоемом перед лестницей, на которой мы стоим, и колодцем за стенами дворца. Так вот, когда сегодня снова появится этот круг, мы должны воспользоваться теми несколькими минутами, пока свет виден на дне колодца и указывает направление прохода, соединяющего два резервуара. Нырнув в воду, мы доберемся до светлого круга. А попав туда, нам ничего не будет стоить добраться до края колодца по внутренним выступам стен и выйти на свободу… Что ты скажешь о таком внушении? Не само ли небо послало мне его?.. Ты не отвечаешь! – Увы, мой бедный Утсара! Очень вероятно, что твой план удастся, но… – Ты не умеешь плавать? – прервал его факир. – Плавать я умею, – грустно отвечал Дислад-Хамед, – но я никогда не нырял и не в силах буду следовать за тобой. – Хорошо, – отвечал факир, – я попробую один. А результатом воспользуемся мы оба. Тебе даже легче будет, чем мне… – Как! Ты хочешь меня покинуть и еще смеешься над моей жалкой участью… – Клянусь Шивой, падиал! Ты еще не совсем, проснулся… Ребенок понял бы, что я говорю. Неужели тебе неизвестно, что я знаю все тайные ходы во дворце Омра? Никто и не заметит, я вернусь к тебе ночью через верхний люк, как я это сделал два дня тому назад. – Прости меня, – сказал падиал, уже начавший дрожать всем телом при мысли, что останется один в этом мрачном подземелье, – но я так ослаб от голода, что не понял тебя. – Знай, падиал, что Утсара не принадлежит к тем, кто бросает своих товарищей в несчастье. Хотя ты и виноват во всем, что произошло, но, клянусь тебе тенями предков, ты будешь спасен. Об одном только я прошу тебя – помоги мне отомстить злодею Кишнае. – О! В этом охотно поклянусь тебе, – отвечал падиал таким искренним тоном, что исключало сомнения в его преданности. – Хорошо, Дислад!.. Теперь позволь мне приготовиться… Когда появится световой круг, нельзя терять ни минуты. Когда факир готовился к похищению ночного сторожа у тхагов, он снял всю одежду, и на нем оставалась только полоса легкой ткани, обернутой вокруг бедер. Он снял ее и передал товарищу, чтобы ничто не мешало ему, когда он будет плыть вдоль узкой трубы, соединяющей два резервуара. Какой-нибудь самый незначительный выступ мог зацепить за полотно и помешать движению. Сделав это, он набрал рукой воды и принялся растирать ею все суставы ног и рук, чтобы их не свело в самый критический момент его отважного плавания. – Как жаль, что вчера я из-за тебя потерял свой кинжал, – сказал он падиалу, продолжая разминать суставы, – я выйду отсюда совсем беззащитный. – Я нашел его, – отвечал сторож, – но не говорил тебе об этом, опасаясь, что ты снова попытаешься убить себя… Вот он! – Благодарю… Он пригодится. Затем он заплел длинные волосы, падавшие ему на плечи, и укрепил их узлом на макушке. – Вот я и готов, – сказал он, – остается подождать… Главное – не пропустить нужной минуты и успеть воспользоваться этим кратким промежутком времени, когда проход будет освещен. Никогда еще время не было столь драгоценно для меня. Стоя на последней ступеньке, вглядываясь в черную воду перед собой, факир и падиал с лихорадочным волнением ждали появления светлого круга, который должен был принести им или освобождение, или смерть. …Они с нетерпением ждали какого бы то ни было конца. Они боялись, что не успеют обменяться впечатлениями до появления солнечного луча, так торопились они, но минуты казались им вечностью. Готовясь прыгнуть в воду при первом появлении света, Утсара сказал своему товарищу: – Как только я скроюсь, подымись по лестнице до того места, где лежат кости, и жди меня там. Если кругом дворца все пусто и если есть возможность проникнуть в него днем, я сейчас же приду освободить тебя. – А если ты не придешь? – спросил падиал, вздрагивая. – Неужели ты считаешь меня способным забыть свое обещание? – Нет, но мне пришла в голову мысль… – Какая?.. Ты колеблешься?.. Не бойся, я готов на все. – Не может ли случиться, – продолжал нерешительно падиал, – что труба между этим водоемом и колодцем окажется настолько узкой, что ты, попав туда, не сможешь двинуться ни вперед, ни назад… В таком случае… – Я погибну, захлебнувшись! Ты это хотел сказать? – Да, я думал именно об этом. – Так что ж, мой бедный Дислад-Хамед, я тоже думал об этом, но ни ты, ни я ничем здесь помочь не можем, а потому лучше не думать о худшем… Я проплыву или погибну… Если ты не увидишь меня через несколько часов, то напрасно будешь смотреть завтра в эту точку. Свет не покажется на дне водоема, если тело мое закроет собой трубу. При этих словах, произнесенных факиром с беззаботным видом, сторож Биджапура почувствовал, как снова его охватывает прежний ужас… И какая, действительно, ужасная смерть ждала его, – медленная, беспощадная и в таком месте, которое его воображение уже населяло призраками и фантастическими существами! – Я присоединюсь к тебе под водой, – прошептал он факиру, – лучше покончить с жизнью таким способом, чем умереть от голода. Снова воцарилась тишина под мрачными и сырыми сводами подземелья. Только время от времени у ступенек лестницы слышался звук, как бы от падающего в жидкую грязь камня. Шум этот производили все те же исполинские жабы, которые, привыкнув к виду двух неподвижно стоящих людей, решились выйти из воды и ползали теперь по грязным ступенькам лестницы. Так прошел целый час, но свет не показывался. Пленники, не имевшие при себе никакого указателя времени, вообразили уже, что во время сна пропустили нужный момент, и с ужасом начинали думать, что попытку факира придется отложить до завтра. Но вдруг в глубине воды показалось едва заметное беловатое пятнышко, отблеск солнечного света, еще косо падающего в колодец. Крик вырвался из груди пленников, и в него они вложили всю силу своей души. Факир не ждал ни секунды. Схватив в зубы кинжал, он сложил руки и отважно бросился в липкую и грязную воду, сказав на прощанье только два слова Дислад-Хамеду: – Жди и надейся! В течение одной минуты падиал мог следить только за движениями тела, происходившими под водой. Светлый круг увеличивался в размерах и становился вместе с тем ярче, и Дислад в продолжение нескольких секунд видел, как к этому кругу приближается черная фигура. Вот она остановилась, как бы исследуя место. Вот снова двинулась дальше, затем вытянулась, а вместе с тем стало уменьшаться и светлое пространство. Затем все исчезло – факир заплыл в проход. Дислад-Хамед упал на колени и вознес молитвы за своего товарища, обращаясь к добрым духам, которые покровительствуют людям во всех делах их жизни. Но не успел он произнести и нескольких слов молитвы, как с криком радости вскочил на ноги и принялся плясать как безумный, рискуя потерять равновесие на скользкой лестнице и упасть в воду… Все страхи его сразу исчезли. Не прошло и минуты – наибольший промежуток времени, в течение которого самый здоровый человек может находиться под водой, – как светлый круг вновь появился перед глазами ночного сторожа… Сомнений нет! Факир успел доплыть до колодца и сделал это с большой легкостью, насколько мог судить падиал… Теперь он должен спокойно ждать прихода своего друга. Освобождение становилось вопросом минут, часов, – смотря по тому, как быстро факир проникнет в замок… Когда прошли первые минуты радости, падиал поднялся по ступенькам подземной лестницы, вошел в подвал, куда Кишная приказал его запереть, и принялся ждать, готовый ответить на первый же зов своего товарища. Утсара провел часть своей жизни вблизи океана и был превосходным пловцом и ныряльщиком. Тем не менее он мог бы потерпеть неудачу, встреться хотя бы малейшее препятствие в подводном проходе к колодцу. Этот проход был расположен на глубине тридцати метров от поверхности воды. Самый искусный ловец жемчуга может нырнуть на глубину не более шестнадцати-восемнадцати метров, а потому Утсара мог только со сверхчеловеческими усилиями, цепляясь за камни стены, добраться до этого прохода… В ту минуту, когда у него не хватало уже дыхания и сдавленная грудь, несмотря на все усилия, требовала нового запаса воздуха, чувство отвращения едва не заставило его открыть рот, и он с трудом подавил это судорожное движение… Он увидел вокруг себя множество огромных и отвратительных водяных саламандр. Дрожа всем телом и понимая, что малейшая капля воды, попавшая в бронхи, может вызвать обморок и погубить его, он собрал последние силы и благополучно преодолел оставшиеся метры. Отверстие колодца было настолько широко, что в него сразу могли пройти четыре, пять человек. Только благодаря такому устройству лучи солнца, падая перпендикулярно на дно колодца, отражались во втором водоеме. Этот проход, как мы уже сказали, был устроен, чтобы дать выход зловонным газам, продуктам разложения трупов, брошенных в подземелье – иначе они заразили бы весь замок. Никто, конечно, не думал, что при такой глубине, на которой находилась труба, возможно бегство из подземелья. Как только Утсара очутился в колодце, он тотчас же с помощью рук и ног вскарабкался по стене и оказался на поверхности. Вздохнув наконец полной грудью, он едва не потерял сознания и вынужден был ухватиться за один из каменных выступов, которые устраиваются каменщиками в колодцах, чтобы в случае ремонта облегчить себе спуск в колодец. После непродолжительного отдыха он начал карабкаться вверх и, достигнув края колодца, внимательно прислушался, прежде чем высунуть наружу голову. Он хотел убедиться сначала, не рискует ли он жизнью, покидая колодец. Жгучие лучи солнца нещадно палили равнину у подножия дворца Омра, и земля пылала таким зноем, при котором даже туземец не выйдет на улицу без настоятельной необходимости. Было около полудня – час, когда лучи солнца, достигнувшего зенита, падали в колодец, производя то странное явление, которое и подсказало Утсаре путь к спасению. Жар в это время в Индии становится удручающим, и все кругом бездействуют. Люди и животные отдыхают в тени густых тамариндов, под лиственными крышами шалашей, внутри домов и дворцов. Любая работа останавливается, всякая деятельность замирает. Легкие вдыхают раскаленный воздух, по жилам течет вялая, бледная кровь. Все ждут, чтобы ветер принес свежесть и жизнь. Видя, что кругом все безмолвно, Утсара решился покинуть свое убежище и, как змея, пополз в соседнюю рощу молодых пальм, увитых лианами, куда не проникало жгучее солнце. Он оставался там до тех пор, пока не убедился, что его никто не видел. Дворец Адил-Шаха находился в нескольких шагах от него и был обращен к нему наименее посещаемой стороной. Вокруг дворца шел ров, и в этой части его находился один из потайных ходов, известных только посвященным. Факир скользнул в высокую траву, скрывающую подступы ко входу, и исчез внутри… Он спешил освободить падиала и затем бежать в Джахара-Богх, чтобы успокоить браматму относительно своего исчезновения. Мертвое молчание царило в этой части дворца, куда редко кто ходил и где находились потайные тюрьмы, подвалы и «каменные мешки», предназначенные для сотен жертв, которых преследовал раджа. Зал, куда выходил Колодец молчания, был также недалеко. Утсара поспешил туда, задерживая дыхание, и осторожно ступая босыми ногами по каменным ступеням. Факир не знал, что произошло, но инстинктивно чувствовал, что для него было бы опасно встретить кого-нибудь из своих коллег, служащих тайному трибуналу. Он не знал, входит ли в намерения его начальника, браматмы, чтобы факиры замка Омра знали настоящее имя того, кого они принимают за председателя верховного Совета и кто был на самом деле начальником душителей, злодеем Кишнаей. Факиры бросили падиала в Колодец молчания по приказу тхага. Ясно, что пойманный ими в тот момент, когда он будет освобождать Дислад-Хамеда, Утсара для объяснения своего поступка вынужден будет открыть им тайну Кишнаи. Но, может быть, это пока не согласуется с планами браматмы? Надо быть осторожным. Утсара без всяких препятствий дошел до зала, где находился люк подземелья, и считал уже, что дело в шляпе. Но, наклонившись, чтобы приподнять плиту, он, к ужасу своему, увидел, что она крепко зацементирована в каменный пол. Невыразимое волнение сжало ему сердце… Что делать теперь, чтобы спасти падиала?.. Снять плиту, оббив цемент зубилом, невозможно. На это, во-первых, потребовалось бы несколько часов, а затем при стуке молотка о зубило звук бесчисленным эхом разнесся бы по всем направлениям огромного здания, и тогда бы Утсара попал в руки тайного трибунала, не доведя работу до конца… А несчастный падиал, конечно, уже ждал там, дрожа от радости и полный доверия к слову факира. – Что делать? Что делать? – шептал Утсара, уверенный, что другого хода в Колодец молчания нет. И он стоял неподвижно, не в состоянии привести свои мысли в порядок… Наконец он вспомнил, что должен был идти к браматме. – Один только браматма, – сказал он, – сможет решить эту задачу… он должен ее решить. Я не изменю своей клятве! Скорее я вернусь к падиалу, чтобы умереть с ним или чтобы спасти его тем же путем, каким сам вышел… И он сделал бы это, ибо индиец согласится скорее умереть какой угодно смертью, чем нарушить клятву. Нет ни одного народа, который меньше бы ценил простое обещание и который был в такой же мере рабом своей клятвы. В ту минуту, когда он уже собирался идти в Джаха-ра-Богх, где рассчитывал найти верховного вождя общества «Духов вод», на лестнице, ведущей в зал, где он находился, послышался какой-то шум… Чтобы не быть застигнутым врасплох, он поспешил к потайной двери прохода внутри стены, соединявшего две части замка. Проход, как было ему известно, вел к террасе седьмого этажа. Машинально стал он подниматься по ступенькам, с единственной целью добраться до такого места, где он был бы в безопасности и мог бы дождаться ночи. Он пришел к выводу, что днем ему трудно будет пробраться во дворец браматмы, не обратив на себя внимания… Но в ту минуту, когда факир хотел войти в комнату, предшествующую террасе, он остановился и едва не вскрикнул… Там был браматма… Он, казалось, спал, опираясь локтем о стол и поддерживая рукой голову. Восклицание факира вывело его из задумчивости. Он обернулся и увидел своего верного слугу. – Ты здесь, Утсара? – сказал он с удивлением. – Где ты был? Что ты делал целые сутки? – Господин, – отвечал факир, – где я был? В Колодце молчания. Что я делал? Я вышел оттуда. – В Колодце молчания?! – воскликнул браматма. – Ты вышел из Колодца молчания? – Да, господин! Узнав из разговоров факиров великого Совета, что Кишная приказал запереть падиала, я решил похитить его, чтобы он под пытками не выдал наших тайн. Но едва я попал в Колодец молчания, как пришли факиры, чтобы вести падиала на допрос к Кишнае. Увидя подвал открытым, они подумали, что кто-то приходил на помощь падиалу и тот убежал. Позвав его два или три раза и не получив ответа, – я лежал в самом темном углу подвала, – они положили плиты на место, убежденные в том, что, по их словам, «птица улетела». Так как на помощь извне надежда была мала, мы с падиалом думали, что уже погибли. Но мы искали выход и нашли. – Другой проход, который ведет туда? – перебил его браматма. – Нет, – отвечал факир, – мы нашли лестницу, которая идет чуть ли не в самые недра земли. – Я знаю ее, она ведет к водоему, сообщающемуся с колодцем у рвов северной части дворца. – Да, господин! Через этот колодец я и вышел. – Быть не может! – воскликнул Арджуна. – Клянусь, господин! – Но как ты это сделал? – Ведь колодец этот вытяжной и он сообщается с внутренним водоемом. Ну, я нырнул в водоем и, проплыв через соединяющую трубу, вынырнул на свежий воздух в колодце. – Удивительно! – воскликнул браматма. – Не думаю, чтобы кто-нибудь другой, кроме тебя, исполнил такой сверхчеловеческий подвиг. Я знаю глубину водоема и колодца… Но ты здоров и невредим, а это главное. – Верно, господин, но падиал не мог следовать за мной. – Тем лучше! Случай избавляет нас от жалкого человека, и мы должны радоваться этому. Это предатель, всегда готовый предложить свои услуги тому, кто ему больше даст – англичанам, душителям или нам, и я не верю в его искренность, хотя в последнюю минуту он перешел на нашу сторону. Он неминуемо должен был получить наказание за свои измены. – Господин, я обещал спасти его. – Так что ж! Не можешь же ты пойти за ним, взвалить его себе на спину и пронести тем же путем, которым ты пришел. Когда невозможно сдержать данное слово, оно ни к чему не обязывает ни перед богами, ни перед людьми. – А между тем, господин, я вернусь к нему через колодец. – Ты не сделаешь этого безумства, вы погибнете там оба. – Я должен сделать это. – Я запрещаю тебе… ты мне нужен сегодня. – Господин, – отвечал факир, – я дал страшную клятву. – Почему ты не сказал этого сразу? – воскликнул Арджуна, быстро вскакивая с места. – Следуй за мной… Через пять минут я верну тебе падиала. – Неужели? – Да! Так же легко, как и сам я вышел оттуда всего два часа тому назад, со всеми членами нового верховного Совета, который я созвал третьего дня. – Что ты говоришь, господин! – Истинную правду!.. Сегодня ночью Джахара-Богх окружил батальон англичан под предводительством Кишнаи, и всех нас взяли в плен. О! Он хороший игрок, этот Кишная, он ловко перехитрил нас! Он бросил нас в Колодец молчания и приказал заделать цементом плиту подвала. Но он сделал маленький промах. Он не знал, что в колодце есть три тайных прохода, как в подвале, так и на лестнице, а потому через пять минут мы уже были свободны. Теперь мы готовы отплатить ему тем же… Иди за мной, мы освободим Дислад-Хамеда, но если впредь он будет вести себя так же, – ему не остаться в живых! Мы пришли… Нажми рукой эту каменную резьбу. – Что это? – воскликнул Утсара. – Стена подается. – Она устроена на стержне… Зови своего друга. – Дислад-Хамед! Дислад-Хамед! – крикнул факир. – Это ты, Утсара? – отвечал голос изнутри. – Да, я пришел с браматмой освободить тебя. Иди сюда на мой голос, мы пришли совсем с другой стороны, а не с той, откуда ты ждал. – Вот ты и спасен, – сказал он, – я сдержал свою клятву. Постарайся не забыть своей, ибо при малейшей измене… – Я поклялся никому не служить, кроме тебя, Утсара, если ты спасешь мне жизнь. Ты можешь рассчитывать на мою верность. Я твой до самой смерти и разделю с тобой труды и опасности. Мой сын уже вырос и может заменить меня, а я буду служить тебе. – И ты не будешь в этом раскаиваться! – с важностью отвечал ему факир. Ему льстило, что он может распоряжаться и его будут звать господином. В этот день честный Утсара, привыкший только повиноваться, узнал, что такое гордость. Такие отношения не редкость в Индии, когда один индиец спасает жизнь другому. Последний в порыве благодарности клянется быть преданным своему спасителю и служить ему до конца своих дней. Он делается членом семьи господина, которому отдает себя, а тот взамен его услуг обязан заботиться о нем, кормить, одевать. Если слуга женится, его жена живет также в доме патрона. Это нечто вроде добровольного рабства, которое не признается законом, но освящено обычаями. Утсара был в восторге, что у него есть человек, которому он покровительствовал, несмотря на то, что это был такой трус, как Дислад-Хамед. Видя, что честолюбивые планы его потерпели неудачу, падиал не прочь был обеспечить себя пищей и кровом на остаток дней своих. Условие, заключенное им, давало ему возможность пребывать во дворце Джахара-Богх, а он знал, что людям, служащим у браматмы, жилось хорошо во всех отношениях. – Ты знаешь, что я отправил нашего друга Анандраена в Пондишери, – сказал браматма факиру, когда все трое вернулись на террасу, – а затем вернул его сюда в Биджапур. Теперь ты со своим помощником отправишься туда и передашь поручение чиновнику, который управляет французской территорией во время отсутствия Сердара. На обратном пути вы будете, по всей вероятности, проводниками полка морской пехоты… Постарайтесь устроить все попроворней, чтобы вернуться сюда дней через десять, не позже. Для обратного пути, как тебе самому понятно, ты выберешь самую пустынную дорогу. Когда вы будете у леса Повюар, в шести милях отсюда, ты скроешь там эту маленькую армию, а затем пошлешь падиала предупредить меня. Я приму необходимые меры, и в следующую ночь мы без боя захватим сэра Джона Лоренса со всем его штабом и свитой. Я не скрываю от тебя своих планов, чтобы ты понял всю серьезность поручения и не терял время в дороге. Я знаю, Утсара, что могу рассчитывать на твою верность, но если падиал вздумает изменить нам, то самой ужасной смерти будет мало, чтобы наказать его за это преступление. – Не бойся, господин, мы теперь можем поверить ему. Ты знаешь, что ни один индиец не нарушает «страшной клятвы». Дислад-Хамед два раза произнес ее, а он не захочет подвергать себя двойному наказанию и в этой жизни, и в будущей. Падиал, как и следовало ожидать, рассыпался в заверениях преданности. На него действительно можно было положиться, ибо суеверный, как все люди его племени, он не способен был пренебречь ужасными наказаниями, ждущими клятвопреступника. Желая успеха их походу, браматма разрешил взять Тамби, великолепного слона из Джахара-Богха, и затем отпустил их. Факир и падиал пошли в самую отдаленную часть дворца, выходившую к необитаемым развалинам древнего Биджапура, и, выйдя оттуда незамеченными, направились к дворцу браматмы. Пусть их пролегал мимо хижины падиала. Он зашел туда, чтобы передать обязанности сыну, так как должность ночного сторожа считается в здешних городах наследственной. Спустя несколько минут оба входили в пустой дворец верховного вождя общества «Духов вод». Когда падиал затем привел свою жену, Утсара доверил ей от имени Арджуны надзор за дворцом Джахара-Богх до тех пор, пока обстоятельства не позволят верховному вождю вернуться обратно. Странное дело, самое роскошное жилище может считаться в безопасности от воров до тех пор, пока находится под защитой женщины. Это подтверждают старые традиции Востока. Если вы должны отлучиться куда-нибудь, вам достаточно оставить в своем доме женщину с ребенком, чтобы бродяги не тронули его, даже если он открыт. Таковы нравы Декана. После довольно плотного обеда, в котором пленники нуждались после их продолжительной голодовки, Утсара и Дислад-Хамед отправились в корраль [77] слона Тамби. С удивлением они нашли там погонщика, не бросившего своего слона. В ту ночь, когда англичане арестовывали не только браматму и членов Совета семи, но и всех слуг, они оставили в покое корнака Синьясами, опасаясь беспокойного поведения слона. Пять минут спустя на спине Тамби поместили хоуду, а затем его подвели к амбарам и кладовым дворца, где нагрузили всякой провизией, чтобы путникам не приходилось останавливаться в дороге. Они двинулись в путь с наступлением ночи, потому что браматма приказал им ждать захода солнца, чтобы не привлекать к себе внимания. Но, несмотря на эту предосторожность, их заметили. Когда они выехали из Биджапура и направились по старой брахманской дороге, третья часть которой тянется вдоль тенистых берегов Кришны, из развалин вышел скороход-туземец из касты бохисов и бросился вслед за ними ровным и легким шагом. Люди этой касты могут выдерживать месяцами высокую скорость, соревнуясь даже с сильными лошадьми. Недаром бохисов считают самыми знаменитыми скороходами в мире. ГЛАВА IV Оправданное подозрение. – Шпион. – Остановка под деревьями. – Дневной отдых. – Магический куст. – Парализованный страхом. – Призрак. – Кража. Что же случилось? Кто мог отправить бохиса по следам послов? Несмотря на все старания Сердара скрыть свой приезд в Индию, повсюду разнесся слух, что он инкогнито высадился на берег и снова сделался душою восстания. Кто мог распространить этот слух? Фредерика Де-Монмо-рена видели только двое-трое из его близких друзей, которые позволили скорее бы четвертовать себя, чем кому-либо открыть тайну. Самые тщательные поиски не могли указапь источник этих слухов. Носилось нечто в самом воздухе, к чему подходила народная поговорка о том, что «камни говорят и стены имеют уши». Это было своего рода коллективное предчувствие, интуиция народа, почти всегда безошибочно предсказывающая события еще до их совершения. Возможно, в этом случае сами индийцы, неразрывно связавшие мысль о восстании с именем любимого героя, говорили себе, что борьба немыслима без Сердара… Как бы там ни было, но слух этот упорно носился везде, и Кишная заявил своим соратникам, что если они не предпримут необходимые меры, то в одно прекрасное утро проснутся среди пожара, который пожрет их первыми. Начальник тхагов сообщил также о своих подозрениях сэру Лоренсу, который согласился с ним, что такими слухами не следует пренебрегать, и предоставил ему, со своей стороны, полную свободу действий. Но как открыть убежище Сердара? Было известно почти достоверно, что в Нухурмуре его нет, потому что оттуда он не мог бы отправлять свои приказы. Шпионы начальника душителей, постоянно находящихся в Велуре, не наблюдали никакого движения в горах, а они не могли бы не заметить частого появления гонцов или связных, что указывало бы на присутствие Сердара. Не было его также и в Пондишери, ибо во французском городе он не остался бы неузнанным даже и в течение суток. Не мог он скрываться и у раджей Юга, ибо резиденты, от которых ничего не ускользало, официально объявили бы об этом. Даже сам губернатор Бомбея, которому было поручено осторожно навести справки – не нашел ли Сердар приюта у своего зятя полковника Кемпуэла, отвечал, что хорошо всем известные патриотические чувства полковника ставят его выше всяких подозрений, и он ручается за то, что тот никогда не приютит у себя бунтовщика. И действительно, когда губернатор спросил прямо полковника, как он поступит, если когда-нибудь его зять попросит у него приюта, тот гордо отвечал ему: – Как англичанин, я запретил бы ему вход в свой дом… Как офицер, я знаю свой долг и никому бы не перепоручил его арест. Фредерик де-Монморен второй раз подвергал опасности британское владычество в Индии, а потому полковник Кемпуэл не мог дать другого ответа. Проследив таким образом все места, где мог бы пребывать Сердар, Кишная пришел к весьма логичному заключению, что в том случае, если Сердар находился в Индии, он мог быть только в Биджапуре и скрывался или внутри дворца Омра, или в Джахара-Богхе. Начальник душителей, несмотря на свою хитрость, не мог добыть от браматмы Арджуны точного плана внутреннего устройства обеих резиденций, и в древнем замке Адил-Шаха любой факир лучше его знал все потайные ходы. При таком положении дел ему ничего не оставалось, как поручить наблюдение за дворцами своим людям, которым он доверял значительно больше, чем факирам общества. В самый день бегства Утсары Кишнае сообщили, что любимый факир браматмы вышел около полудня из колодца, куда он неизвестно зачем спрятался, а затем исчез среди кустов на дне рва, который окружает дворец, и следов его нигде не нашли. При этом известии Кишная, который боялся, чтобы факир не помог бежать его пленникам, отправился немедленно в зал, где находился вход в Колодец молчания. Он пришел туда спустя несколько минут после того, как Утсара вышел оттуда. Успокоившись при виде нетронутой плиты, он, прежде чем уйти, оставил одного из своих слуг с приказанием немедленно сообщить ему, если произойдет что-нибудь особенное. Факира, как видите, могли застать в самый момент освобождения падиала. Утсара находился еще в зале, когда шум шагов одного из шпионов Кишнаи привлек его внимание и заставил броситься в один из потайных ходов. Здесь, в этой борьбе хитростей и уловок между двумя партиями, большую роль играл случай. Его никогда нельзя совершенно исключать, как одного из участников действий людей. Появись только на лестнице в тот момент один из соглядатаев Кишнаи, и дело приняло бы совсем другой оборот. Утсара был бы схвачен, а так как он непременно бы стал защищаться, то его убили бы на месте. Последствия же были бы таковы: падиал умер бы от голода в подземелье, и – в чем вы убедитесь в свое время – сэр Джон Лоренс, вице-король Индии, был бы спасен. В жизни нередко случается, что весьма незначительные события могут привести к самым неожиданным и необыкновенно важным результатам. Спустя несколько минут после того, как Кишная вернулся к себе, ему доложили, что Утсара и падиал отправились в Джахара-Богх, остановившись по дороге на несколько минут в хижине падиала. На этот раз начальник душителей отказался верить донесению, пока не убедился в этом собственными глазами… Каким образом падиал, всего два дня тому назад бежавший из Колодца молчания, – так думал он по крайней мере, судя по рассказу факиров, нашедших колодец открытым, – осмелился свободно ходить по улицам Биджапура? Это противоречило известной трусости Дислад-Хамеда и показалось Кишнае неправдоподобным. Проверить подлинность донесения было нетрудно, стоило только спрятаться в развалинах около дворца. Начальник душителей так и сделал. Он самолично убедился, что с доверенным человеком браматмы собственной персоной ходит его пленник. Шпион, скрытый в роще, подслушал несколько слов из разговора и донес ему, что оба отправляются в Пондишери. Он видел даже, как Утсара бережно нес в руке белый конверт, не зная, куда его лучше спрятать, чтобы не смять, и положил его наконец на дно ящика в хоуде. Нет сомнения! Сердар скрывается или в Джахара-Богхе, или во дворце Омра. Отсюда он ведет переписку со своими людьми на французской территории и отправляет, быть может, приказ прислать ему подкрепление… А потому в данный момент важнее всего было завладеть письмом, которое гонцы везли на французскую территорию. В нем должно содержаться объяснение многих непонятных фактов. На минуту Кишнае пришла в голову мысль арестовать послов, но слух об этом немедленно дошел бы до Сердара, если письмо отправлено им. Кишная же выиграет несравненно больше, сразу удостоверившись и в присутствии врага, и в его намерениях. Он решил поэтому предоставить послам возможность ехать своей дорогой и постараться похитить у них конверт в дороге. Он обратился к одному из самых ловких бохисов в городе, который согласился за хорошую плату исполнить для него это деликатное поручение. Мы видели уже, как этот туземец бросился по следам маленького каравана, ехавшего вдоль реки Кришны, по старинной мощеной дороге, которая ведет из Биджапура в Мадрас, а в одном месте ответвляется к французскому городу Пондишери, или просто Понди, как его зовут туземцы. Слон Тамби бежал хорошо, но и скороход не поддавался усталости. Караван шел всю ночь не останавливаясь, и до одиннадцати часов следующего дня ничего существенного не произошло. Но тут голод и жара заставили путников остановиться. Утсара выбрал для отдыха одно из самых тенистых мест леса, по которому они в тот момент проезжали, и было решено остаться там до четырех часов дня, когда удушливый зной несколько спадет. Каждый день они должны были идти девятнадцать-двадцать часов, а отдыхать от четырех до пяти, включая еду и сон. При таком распорядке они должны были прибыть в Пондишери дней через семь. Тамби освободили от хоуды, которую поставили под огромным баньяном, приютившим под своей кроной также туземцев. Слона пустили пастись в лесу на свободе, пока хозяева готовили национальное блюдо индийцев – «карри». Однако Тамби не стал заниматься восстановлением своих сил, а, будучи чем-то озабочен, смотрел в глубину леса и время от времени наполнял воздух мелодичными звуками, напоминавшими отдаленно звуки тромбона в руках человека, взявшего его впервые. – Что такое с Тамби? – удивился погонщик. – Я никогда еще не видел его в таком состоянии. – Ба! – отвечал факир, – не стоит беспокоиться. Мы в самой середине леса, и ветер приносит ему запахи хищников. Вот он и тревожится. Это не должно мешать нашим занятиям. Замечание показалось вполне благоразумным, и все трое вернулись к своим занятиям: один разводил огонь, другой готовил рис, третий с помощью гранитной каталки растирал на камнях смесь из кориандра, корней куркумы, или индийского шафрана, индийского перца и мякоти кокосового ореха, предназначенной для приправы. Видя, что спутники не обращают внимания на крики, слон успокоился и ни о чем больше не заботился, кроме пищи. Когда «карри» был готов и съеден с аппетитом, на который способны лишь люди, не евшие целые сутки, все трое растянулись на циновках, собираясь уснуть, но так, чтобы не терять из виду хоуду. Корнак и Утсара быстро заснули, но падиал не мог этого сделать. Крики слона, его постоянные взгляды в глубину леса беспокоили его, и падиал невольно задумывался, не предвещает ли это близкой опасности, которой напрасно пренебрегли его спутники… Несмотря на это, сон мало-помалу начал овладевать им, поддержанный еще и сытым желудком. Он собирался уже поддаться искушению, когда ему показалось, что в двадцати шагах от хоуды вдруг появился куст, которого он раньше как будто не замечал. Это казалось ему не особенно важным, и он закрыл глаза, твердо решив заснуть. Над ухом его запищал комар. Он небрежно прогнал его рукой, и тогда ему захотелось еще раз взглянуть на куст… Было ли то влияние сна, только ему показалось, что куст передвинулся еще дальше. «Клянусь Шивой! – подумал падиал, невольно вздрогнув, – вот странный лес, где кусты сами по себе двигаются с места на место. Буду спать… Это, верно, от усталости». И на этот раз он закрыл глаза с твердым намерением не открывать их больше. Но он не учел непобедимого чувства страха, овладевшего им. Страх этот он никак не мог прогнать. Медленно, точно стыдясь своего чувства, он приподнял веки, чтобы взглянуть только сквозь ресницы… Он едва не вскрикнул от изумления и испуга, увидя, что куст почти вплотную приблизился к хоуде. Бледный от ужаса, хотел он протянуть руку и разбудить своего товарища или, вернее, своего господина, Утсару. Но тут рослый человек, голый, как червяк, и черный, как туземец Малабарского побережья, выскочил из-за куста с громадным кинжалом в руке и, приложив палец к губам, сделал ему знак молчать, не то… он показал той же рукой на грудь, и падиал понял это как угрозу вонзить ему кинжал в сердце. Бедняга сразу сообразил, что он погибнет прежде, чем его спутники проснутся, а так как от него требовали только молчания, то он опустил руку и лежал неподвижно е растерянным взглядом. Призрак был, по-видимому, доволен его повиновением и, не теряя ни минуты на дальнейшую жестикуляцию, склонился над хоудой, протянул руку, поспешно схватил находившийся там конверт и исчез за кустом, который с поразительной быстротой стал двигаться обратно и скоро затерялся в соседней роще. Только через полчаса, не видя больше ничего подозрительного, падиал пришел в себя… и заснул. Сон его был непродолжительным. Ему снились фантастические видения, в которых перемешивались все события, прошедшие за последние несколько дней. Он проходил через разные испытания, подвергался странным приключениям и, наконец, проснулся, еле переводя дыхание и весь покрытый потом… Товарищи еще спали, и он решил не говорить о том, что видел, чтобы избежать упреков и ответственности, значение которых он понимал. Утсара, узнав об ужасе, который буквально пригвоздил его к земле, наверное, возразил бы ему, что не было никакого риска разбудить их в тот момент, когда фантастический куст уже удалялся от хоуды. Факир мог бы броситься за похитителем и догнал бы его с помощью Тамби. Промолчав о случившемся, он избегал всякого риска, а факир, не находя письма, никого не будет обвинять и подумает, что оно потерялось в дороге. Между тем эта кража вызвала такие последствия, каких никто не мог ожидать. Как только Кишная получил это письмо, он немедленно приказал перевести его, так как оно было написано по-французски. Отправитель не подписал его и ни одно из употребленных в нем выражений не указывало на автора. Рассчитывая на возможность потери этого послания, он всего лишь рекомендовал исполняющему обязанности губернатора Утсару, как человека, на которого можно положиться, и посылал его от лица браматмы. Одна последняя фраза могла показаться важной, ибо в ней говорилось следующее: «Полковник, командующий полком морской пехоты, на нашей стороне. Вы можете быть с ним откровенны». Кишная немедленно передал письмо сэру Лоренсу, который, не теряя времени, телеграфировал английскому послу в Париже, а тот, поняв всю важность дела, бросил все занятия, отправился к министру иностранных дел и передал ему телеграмму. Провожая его, министр сказал ему: – Сейчас девять часов, а заседание кабинета начинается в десять. Я доложу об этом деле. Даю слово, что в одиннадцать часов депеша уже будет послана в Индию. Мы скоро увидим, какие последствия имело малодушие Дислад-Хамеда и как повлияло оно на ход всех дел и успех восстания. Утсара проснулся, ничего не подозревая. Ему не пришло даже в голову заглянуть в хоуду и убедиться, что письмо на месте. В четыре часа Тамби, вызванный свистком погонщика, был снова нагружен, и все трое продолжили путь со свежими силами. Дней через шесть они без всяких приключений прибыли в столицу французских владений в Индии. ГЛАВА V Пондишери. – Бал. – Удивительная депеша. – Ловушка. – Шах и мат. Мы не знаем ничего прелестнее очаровательного города Пондишери, который спокойно греется за тройным поясом морских волн на солнце Коромандельского берега. Его многоцветные дома, окруженные террасами и верандами, утопают в зелени прохладных садов. Улицы его широки и хорошо ухожены. Обширная площадь Правительства и Шаброльский бульвар, переходящий в набережную, усажены огромными тюльпанными деревьями, желтые цветы которых, осыпаясь, бьются в прибое Индийского океана. Оживленный и необыкновенно живописный базар примыкает к туземной части города, тянущейся зеленым поясом с вкраплением хижин индийцев с севера на юг. А фонтаны хрустальной воды, а многочисленные бульвары?.. Да, действительно, это поистине самый восхитительный город Востока. Все дома его воздушных построек выкрашены в нежные цвета, которые прекрасно сочетаются с вечно ясной лазурью неба. Своей архитектурой они напоминают дворцы. Невозможно смотреть на этот город и не залюбоваться им, жить в нем и не любить его, уезжать из него и не хотеть вернуться… Вернуться навсегда! В этот день был бал у губернатора. Оркестр сипаев играл на веранде, устроенной в виде аллеи из пальм, лимонных и апельсинных деревьев и лиан, вьющихся вокруг колонн. В танцевальном зале царило необыкновенное оживление. Господин Де-Марси, временно исполняющий обязанности губернатора, встречал всех посетителей с необыкновенной любезностью. Каждый из них, представившись ему, присоединялся по своему желанию к танцующим, играющим в карты или просто разговаривающим между собой. Несмотря на любезность, с какой господин Де-Марси исполнял обязанности хозяина, брови его хмурились, а губы судорожно подергивались, что ясно указывало на то, как ему хотелось побыстрее отделаться от пытки, налагаемой этикетом. Только когда последние из приглашенных откланялись ему, он сам смог воспользоваться той свободой, какую предоставлял своим гостям, то есть мог делать что ему было угодно. Он привык окружать себя двумя-тремя близкими друзьями и беседовать с ними о местных делах, о слухах в городе, о новостях в Европе. В эти часы он становился блестящим собеседником и безупречно светским человеком, всегда умевшим поддержать разговор… В этот вечер, однако, несмотря на все усилия перебороть себя, он рассеянно слушал своих собеседников и отвечал односложными словами, часто произносимыми некстати. Прокурор судебной палаты и военный комиссар скоро поняли, что он озабочен какими-то важными делами, а потому решили не пытаться отвлечь его от размышлений и ограничиться только своим присутствием у него. Часы во дворце наконец пробили одиннадцать. Господин Де-Марси с видимой поспешностью встал и, простившись со своими друзьями, направился прямо к офицеру в форме полковника, который находился на веранде, неосвещенной и потому пустынной. – Итак, мой милый Де-Лотрек, – сказал он, беря под руку офицера, – вы меня ждали? – С нетерпением, господин губернатор, должен признаться, – отвечал тот. Полковник Де-Лотрек, близкий друг семьи Де-Монморен, был человеком лет тридцати пяти, среднего роста, стройный, одетый в мундир, подходивший как нельзя лучше к его фигуре. Он был одновременно олицетворением человека и военного, и светского, – тип, часто встречающийся во французской армии. Окончив в семнадцать лет Сен-Сирскую военную школу, он прошел постепенно все ступени карьеры благодаря своему мужеству во время войн в Крыму, где он служил в отряде морской пехоты, и в Сенегале. Он был известен среди моряков своей ненавистью к англичанам и не стеснялся говорить громко, что в тот день, когда Франция объявит войну своему смертельному врагу, ему больше нечего будет желать в этом мире. Вот почему он так радовался, слушая проекты Фредерика Де-Монморена, и говорил, что готов пожертвовать и своим положением, и карьерой, чтобы поддержать его дело. Де-Монморен, занявший пост губернатора Французской Индии, назначил его командиром 4-го полка морской пехоты, и между ними было условлено, что по первому сигналу он перейдет на сторону восставших вместе со своим полком, который и составит ядро индийской армии. Сигнал этот был передан Утсарой, который не беспокоился о потере письма и передал поручение на словах, тем более что знал пароль, установленный между Сердаром, Де-Марси и полковником Де-Лотреком. Никто не подозревал причины появления Утсары, а так как он передал приказ поторопить отправку войск, то эта отправка была назначена на тот же день после окончания бала, который, собственно, и затеян был с той единственной целью, чтобы отвлечь внимание колонии и в особенности английского консула. Выступление полка было назначено на два часа ночи. Все было готово. Офицеры, приободренные губернатором и полковником, ничего не желали другого, как выступить в поход. Все они жертвовали своим положением в случае неудачи, но эти храбрецы хотели только одного – вернуть Индию Франции. Солдаты были в восторге, и ни один из них не отказался последовать за своими начальниками. Все шло благополучно, когда в девять часов вечера, в момент открытия гостиных и начала бала, были получены три шифрованные депеши на имя губернатора, полковника Де-Лотрека и командира Бертье, офицера, прикомандированного к батальону сипаев. Первая депеша разрешала, согласно прошению, бессрочный отпуск исполняющему обязанности губернатора и предписывала взять место на первом же пакетботе, отправляющемся во Францию, передав свои полномочия военному комиссару, а в случае его отсутствия – прокурору судебной палаты. Вторая назначала полковника Де-Лотрека командиром 2-го полка морской пехоты в Кохинхине, где адмирал Риго Де-Женуйи только что взял Пехио [78] , и приказывал ему оставить командование 4-м полком немедленно по получении депеши. Третья назначала Бертье командиром 4-го полка с приказом довести это до сведения подчиненных и вступить в должность тотчас же по получении депеши. Вторая часть этой депеши строжайше предписывала ему при малейшем сопротивлении со стороны губернатора и полковника Де-Лотрека арестовать их и немедленно отправить во Францию на авизо «Сюркуф», находящемся на рейде Пондишери, и в этом случае принять управление колонией и пользоваться властью губернатора. Эти телеграммы сразили господина Де-Марси и полковника Де-Лотрека и привели в отчаяние все войско, ибо полковник Бертье, скрыв вторую часть депеши, которую он должен был показать только в случае сопротивления, немедленно сообщил им содержание первой части. Все произошло спокойно и мирно, и в четверть десятого полковник Бертье, буквально следуя приказу, принял командование полком. Губернатор не хотел лишать удовольствия приглашенных, и вечер шел своим порядком, но, как мы уже видели, хозяин с нетерпением ждал окончания скучной церемонии приема гостей и затем отправился на веранду к ожидавшему его там полковнику. – И я разделяю ваше нетерпение, мой дорогой друг, – сказал господин Де-Марси. – Прошу вас только, когда мы так беседуем вместе, оставьте титул губернатора. К тому же он лишь наполовину принадлежит мне, ибо я замещаю вашего друга Де-Монморена, а через несколько дней и совсем не будет принадлежать мне, когда я вернусь во Францию «согласно прошению». Обычный эвфемизм становится грубостью на фоне последующего сухого приказа вернуться. Молодой губернатор, ему было около тридцати лет, произнес эти слова тоном, полным горечи, и через некоторое время продолжал: – Не будете ли вы любезны пройти в мой кабинет. Там мы сможем побеседовать свободно. – Охотно, мой дорогой друг, – отвечал полковник. И он последовал за губернатором в его любимую комнату, служившую одновременно курительной и кабинетом. – Итак, – начал господин Де-Марси, как только дверь плотно закрылась за ними, – какой удар для нас и особенно для бедного Де-Монморена!.. – Здесь, наверное, скрывается предательство! – Мне пришла в голову та же мысль. – Вы кого-нибудь подозреваете? – Нет! Не Бертье ли, хитрая лисица, замешался тут? – Он не способен на такое… Подобный образ действий не достоин офицерского мундира. – Ха!.. Чтобы получить чин полковника?.. Вы знаете, он никогда не добрался бы до него. И если это он, то вовремя догадался. – Я остаюсь при своем и уверен, что он непричастен к этой подлости. Он хороший служака и честный человек. Такие качества несоединимы с изворотливостью и хитростью доносчика. – Простите, что я подозреваю его, я слишком мало его знаю. Что бы там ни было, все это случилось не иначе, как по доносу, и, тот, кто взялся за это, получил, во всяком случае, достоверные сведения. Нам ничего не остается, как повиноваться. – А я еще так радовался случаю отплатить англичанам за все зло, которое они нам сделали!.. Вы сказали, надо повиноваться… А между тем… если захотеть… – Объясните вашу мысль… – Хорошо! Если поддержать друг друга… можно было бы сказать, что депеша была получена через час после ухода войск… Такой прекрасный случай ведь больше не повторится! – Я готов, со своей стороны, сделать все, что вы желаете… Но надо убедить Бертье. Считаете вы это возможным? – Ни в коем случае!.. Бертье, как вы знаете, прошел через все чины и звания. Это один из тех старых педантов, рабов приказа, которых ничем не убедить, ничем не склонить, особенно когда результатом приказа является чин полковника, который он и не надеялся получить. Не ждите от него никаких уступок… Но можно обойтись и без него. – Не понимаю вас. – Четыре старших капитана полка приходили ко мне час тому назад и сказали, что ничего не изменилось в намерениях офицеров и солдат, и если я соглашусь стать во главе полка, все последуют за мной при звуках труб и барабанов. – А вы что ответили? – Я просил позволения подумать до полуночи… Что вы посоветуете мне? – Так как вы заранее были готовы пожертвовать своей служебной карьерой, то я согласился бы на вашем месте. – В добрый час! Хорошо сказано. В тот день, когда мы вернем Франции не только ее старые владения, но установим еще протекторат над Бенгалией и королевством Лахора, которое мы оставим Нане Сахибу, – какую славу пожнем мы!.. Надо только занять чем-нибудь Бертье до утра, чтобы он не помешал нам. Я знаю его… Если он увидит нас, когда мы будем выходить и его новый полк откажется ему подчиняться, он способен прострелить мне голову… – Если только вы позволите ему это сделать. – Само собой разумеется! Но какой шум поднимется! Лучше не допускать до скандала, займите его здесь до двух часов. Этого достаточно, а там уже казармы будут пусты. – Постараюсь. – Посмотрим, господа англичане! Судя по тому, что мне сказал посланный Де-Монмореном, мы должны будем прежде всего взять в плен генерал-губернатора Лоренса, находящегося в Биджапуре с небольшим отрядом. Неплохое начало кампании! – Дорогой полковник, скоро полночь, и время не ждет. Если вы хотите захватить двенадцать пушек из казарм и двадцать четыре с набережной, не теряйте времени. – Я покидаю вас, мой дорогой друг! Дай Бог успеха! Я отдал бы свою жизнь, чтобы только видеть, как будет развеваться французский флаг в Мадрасе, Бомбее и Калькутте. – Обнимемся, Лотрек! Бог знает, увидимся ли мы когда-нибудь… Они крепко обнялись и затем расстались, полные глубоких патриотических чувств. Полковник вышел в сад, где его ждали капитаны… Можно осуждать действия этих людей с точки зрения дисциплины, но нельзя ими не восхищаться. Они всем были готовы пожертвовать ради своей родины. Отныне они рисковали, и, в случае неудачи, их выдали бы палачам Лакхнау, Дели, Варанаси как разбойников с большой дороги. И несмотря на это, они шли без колебаний, черпая решимость в ненависти к англичанам, которые за полтора века, пользуясь бедами французов, отобрали у них все колонии. Они опирались на желание восстановить прежнее величие Франции. После ухода Де-Лотрека господин Де-Марси отправился искать по гостиным нового полковника. Он нашел его на веранде, где тот разговаривал с таким же, как и он, старым служакой, комендантом города, и попросил его зайти к нему в кабинет перед окончанием бала. – К вашим услугам, господин губернатор, – отвечал старый солдат. Он точно явился на встречу. Было уже около половины второго ночи, и все уже разошлись. Этот бал устраивался только для служащих и напоминал скорее семейный вечер, а не настоящий бал для всей колонии, продолжавшийся обычно до утра. Губернатор был один, и Бертье увидел на столе шахматы, великолепные сигары и бутылку шартреза. Все три слабые струнки его натуры были затронуты: ликер изерских монахов, превосходный гаванский продукт и шахматы. – Дорогой полковник, – сказал господин Де-Марси, – мне захотелось попросить вас посидеть немного со мной. Я давно уже собираюсь обыграть вас в шахматы… Вы, говорят, большой мастер на этот счет… что весьма естественно, ведь эта игра прообраз войны. Старый солдат был польщен вниманием, приправленным такой тонкой лестью, и партия началась. Господин Де-Марси был такой же искусный игрок, как и полковник, и скоро оба так углубились в свои ходы, что стали совершенно безразличны ко всему, что происходило вокруг. Губернатор забыл в конце концов, что это западня, расставленная им полковнику, и играл с полным увлечением. Ставка стоила того: обладание Индией!.. – Шах! – сказал полковник после серии блистательных ходов, при которых он потерял ладью и двух коней, но зато загнал короля противника в угол вместе с ферзем, ладьей, оставшимся у него еще слоном и армией пешек, призванных остановить неприятеля. Был нанесен ловкий удар, и господину Де-Марси угрожал форсированный мат в три хода. Он сжал свою голову руками и задумался, как бы лучше исправить ошибку. Можно было вокруг него стрелять из пушек, и он бы не услышал. Играющим прислуживал все это время вестовой сипай. Видя, как глубоко задумался губернатор, туземный солдат воспользовался этой минутой и сделал едва заметный знак своему командиру, а затем, приложив палец к губам, показал ему свернутый клочок бумаги. Полковник понял и, как ни в чем не бывало, заложил руки за спину. Сипай прошел мимо него и опустил записку в его руку. – Мат! – говорил губернатор. – Я получу мат! Ну, нет! Я не согласен на поражение и должен найти какой-нибудь выход. И он снова погрузился в разные подсчеты и соображения. Полковник тем временем развернул записку, которая была не больше ладони. Держа правую руку под столом, он прочел, не показав при этом ни малейшего признака волнения. «Полковник! Губернатор и Де-Лотрек хотят вас одурачить. Баш полк собирается дезертировать со всем оружием и амуницией. Капитан Де-Монтале». Записка была прислана капитаном, командующим вторым батальоном сипаев, который четыре часа тому назад находился еще под началом Бертье. Возмущенный поступком, который компрометировал его бывшего командира, он придумал этот способ, чтобы предупредить его. Бертье, такой же невозмутимый, как и на параде, положил записку в карман. Теперь он все понял. Губернатор сделал ход. Бертье преднамеренно сделал грубую ошибку, и господин Де-Марси взял у него ферзя, воскликнув весело: – Ваша очередь, полковник! Шах! – Я проиграл, – отвечал полковник, вставая. – Куда же вы? – спросил удивленный губернатор. – А ваш реванш? – Если вы желаете, я могу дать вам его через час, – холодно отвечал ему Бертье. – Но я должен прежде всего образумить господина маркиза Де-Лотрека, который принимает меня, по-видимому, за круглого идиота. – Что вы говорите, мой дорогой Бертье? – спросил губернатор, лицо которого сделалось сразу багровым. Старый полковник повторил фразу, резко отчеканивая каждое слово, и, направляясь к дверям, быстро распахнул их. Сипай штыком преградил ему путь. – Что это значит, Сами? – спросил старик, дрожа от гнева. – Приказ моего капитана! – отвечал бедняга, не изменяя позы. – По приказу, написанному губернатором, – отвечал капитан Де-Монтале, появляясь в коридоре. Что было сказать этим исполнителям приказов? Авторитет губернатора безграничен, и собственноручно написанный им приказ заставляет всех повиноваться. Бертье обернулся. – Итак, господин губернатор, вам мало того, что вы насмеялись надо мной, вы хотите еще обесчестить меня? Смотрите вот… Читайте! – сказал Бертье и бросил губернатору вторую часть депеши. – Какое мне дело до этого! – отвечал господин Де-Марси, задетый за живое словами старого солдата. – Пока вы не приняли официально власть и не поселились во дворце, здесь, кроме меня, нет другого губернатора. – Вы правы, сударь, – отвечал Бертье, – но слушайте внимательно, – он вынул из кармана револьвер. – Не бойтесь, я не убийца… Да, слушайте меня хорошенько. Если вы сейчас же не прикажете пропустить меня, я размозжу себе череп на ваших глазах и на глазах Де-Монтале. Франция узнает, что я лишил себя жизни у вас, потому что вы мешали мне выполнить свой долг. И он поднес дуло револьвера к своему лбу. [79] – Остановитесь! – крикнул господин Де-Марси, восхищенный таким геройством. Затем, обратившись к Де-Монтале, он произнес: – Господин капитан, приказ отменяется… Пропустите господина полковника. Полковник как безумный бросился к выходу и затем ринулся прямо в казармы… Спустя несколько часов после этого Утсара, падиал и корнак вышли на дорогу в Биджапур, чтобы принести Сердару весть о провале. Это была первая неудача, и, к сожалению, не последняя. ГЛАВА VI Счастливая мысль. – Тайное совещание тхагов. – Кишная у вице-короля. – Экспедиция в Джахара-Богх. – Арест браматмы и его товарищей. Нам необходимо вернуться назад и рассказать о целом ряде событий, происшедших в течение тех суток, которые факир и падиал провели в Колодце молчания. В конце первой главы этой части мы оставили Кишнаю в глубоком раздумье. Придя к своим сообщникам, ждавшим его с нетерпением, он поделился своими опасениями. Он был почти уверен, что браматма присутствовал при его разговоре с вице-королем и поэтому был в курсе всех его коварных махинаций. Необычное движение, замеченное шпионами в Джаха-ра-Богхе, указывало на то, что вождь общества что-то готовит против них. Необходимо действовать немедленно, и Кишная поспешил к ним, чтобы вместе обсудить план дальнейшего поведения. В душе они понимали, что не могут положиться на слуг. Ни один факир не согласится идти против браматмы, как только тот откроет ему всю правду. Возможно, что факиры и теперь уже все знают. Он заметил, например, что у Варуны появился недоверчивый тон, чего раньше тот никогда не смел показывать. При таких обстоятельствах очень легко может случиться, что весь самозваный Совет семи в пять минут попадет в ловушку, не имея возможности оказать сопротивление. Тут вошел Варуна и доложил, что падиал бежал. Факир нашел обе плиты открытыми, а потому не может быть и тени сомнения в том, что помощь пришла к заключенному извне. – Таким образом, мы ничего не узнаем, – сказал Кишная, когда факир вышел. – Я нарочно приказал похитить падиала, чтобы вырвать у него признание, в каких отношениях он находился с браматмой. Я узнал недавно, что он изменяет нам, и возможность убедиться в этом теперь ускользнула от нас… Заметили вы равнодушие, с каким Варуна сообщил нам эту новость? Я едва сдержал свой гнев… В данный момент не следует принимать резких мер, но мне очень бы хотелось отправить его туда, откуда только что сбежал ночной сторож. – И ты правильно бы поступил, Кишная! – сказал Тамаза, старый, опытный и хитрый тхаг, который вместе со своим начальником был душою Совета семи. – Любой неосторожный шаг привел бы только к тому, что они скорее бы начали выполнять задуманные против нас планы. Мое мнение, что побег падиала подтверждает все твои подозрения и показывает, как важно было не допустить его к допросу. – А Утами, единственный, кому я доверял, – он исчез с самого утра… – Если его не убили, что я подозреваю, чему я склонен верить, – продолжал Тамаза, – то он перешел на сторону врага. Верь мне или не верь, Кишная, но некогда терять время на бесполезные разговоры. Надо перехитрить наших врагов и действовать. – А что можно предпринять с нашими маленькими силами? – Ты ли, Кишная, с твоей изворотливостью, предлагаешь мне такой вопрос? Неужели твой ум заснул, и ты не видишь, что можно сделать? – Мой план уже давно готов, но я хотел бы прежде узнать твои предложения… Каков твой вариант? – Между нами нет желающих позорно бежать. Отправляйся к своему союзнику, английскому вице-королю. Расскажи ему обо всем, и он даст тебе батальон, чтобы окружить Джахара-Богх. И через десять минут после этого нам нечего будет опасаться наших врагов. – Об этом думал и я, Тамаза! Но ты не боишься, что англичанин откажется выполнить просьбу? – Почему? – Слух об этом аресте распространится далеко за пределы Биджапура. Нана Сахиб, живущий сейчас в обманчивом спокойствии, узнает об этом, и тогда его не взять. Сэр Лоренс понимает это и поэтому до сих пор не решался захватить браматму. Для него несравненно важнее поимка Наны Сахиба, чем уничтожение общества «Духов вод». – Довод действительно серьезный! Но поймать вождя восстания будет совершенно невозможно, если мы будем побеждены. Кишная не успел ответить старому тхагу. Портьера, закрывавшая дверь, отодвинулась, и на пороге показался дежурный факир. – Что случилось? – спросил с тревогой «древнейший из Трех». – На этажах дворца, где живут англичане, сильное волнение. Мы отправились на разведку и узнали, что полковник Уотсон, начальник полиции, обнаружен умирающим в своей постели с «кинжалом правосудия» в груди… Вице-король в страшном гневе. Мы слышали, проходя мимо открытых окон дворца, как он кричал своим людям: «Сто долларов тому, кто приведет ко мне Кишнаю!» – Чему ты улыбаешься? – спросил начальник тхагов. Он принял это за намек, забыв, что его лицо скрыто под маской. – Английский сахиб может предложить еще больше и не разорится. – Я не понимаю тебя. – Как, сахиб не знает Кишнаи? «Если ты его знаешь, ты умрешь», – подумал тхаг, судорожно сжимая рукоятку кинжала. – Кишная, – продолжал факир, – был начальником душителей, которые наводили ужас на всю округу, но месяцев шесть тому назад его повесили с двумястами товарищами. – Ага! – воскликнул тхаг, успокоенный этими словами, – а какое отношение может иметь Кишная к смерти полковника Уотсона? – Я знаю об этом не больше вас, сахиб. Я только повторил слова вождя англичан. – Хорошо, можешь идти к своим товарищам. Скажи им, чтобы они не уходили из караульного зала. Не успел выйти факир, как Кишная воскликнул с мрачной радостью: – Браматма сделал неосмотрительную глупость, отдав приказание привести в исполнение приговор, вынесенный прежним составом Совета против Уотсона. Теперь мы отомстим. Подождите меня здесь, я иду к вице-королю. И не дожидаясь ответа товарищей, Кишная бросился в потайной ход, ведущий к Лоренсу. Пройдя через потайное отверстие, он снова закрыл его и с минуту не показывался из-за портьеры. Зал был пуст. Вице-король находился, вероятно, у постели умирающего. Это было на руку тхагу. Он подошел к письменному столу, на котором лежало множество книг и бумаг, и нажал звонок. Появился сиркар. – Передай своему хозяину, – сказал начальник тхагов, – что Кишная к его услугам. Пусть приходит один, иначе он не найдет меня. Туземец поклонился и вышел. Осторожный тхаг скрылся за портьерами окна, положив руку на секретный механизм, готовый исчезнуть, если сэр Лоренс не исполнит его требования. Спустя несколько минут в зал вошел вице-король. Он был один, а окно, где скрывался тхаг, оказалось за его спиной. Кишная тихо вышел из-за портьеры, сделал несколько шагов и остановился. Вице-король, удивленный тем, что никого нет, быстро обернулся и увидел того, кого искал. Лицо его выражало настроение человека, доведенного до крайнего предела гнева. – Негодяй! – закричал он дрожащим голосом. – Тебе не пройдет это даром. Ты осмелился издеваться надо мной. Как, после всего, о чем мы договорились с тобой, ты посмел убить одного из самых верных и преданных мне друзей! – Милорд, – отвечал Кишная серьезно и торжественно, – горе помутило твой рассудок. Я оправдаю себя одним словом. – Тебе это трудно будет после разыгранной вчера вечером странной сцены. – О какой странной сцене говорит милорд? Мне помнится, что разговор наш не заслуживает этого названия. – Зачем притворяешься, что не понимаешь? Не ты разве, чтобы показать свое могущество, прислал вчера пандарома, который заявил бедному Уотсону, что ему осталось жить три часа? Посмей отрицать это. Эти слова были для Кишнаи подобны лучу света. Он все понял. Пандаром был не кто иной, как браматма, и успех его плана был теперь обеспечен. – Не только осмелюсь отрицать это, милорд, но через пять минут докажу вам, что я не мог быть виновен в этом… Как вы можете думать, чтобы я приказал исполнить приговор, произнесенный теми, кого мы задушили с единственной целью быть вам полезными?.. И против кого был произнесен этот приговор? Против человека, который преследовал одну с нами цель и боролся с нашими врагами… Признайтесь, что это было бы большой ошибкой с нашей стороны и показало бы, что мы потеряли рассудок. – Верно, – отвечал вице-король, смягченный логичностью этих доводов, – я совершенно тогда ничего не понимаю… Но кто такой этот пандаром, так посмеявшийся надо мной? – Я говорил уже, что одно слово объяснит вам все… Пандаром – это не кто мной, как браматма, действительный вождь общества «Духов вод», и убийство полковника Уотсона – это дерзкий ответ на ваш указ о ликвидации общества, изданный вами в день прибытия в Биджапур. Объяснение это было так логично и ясно, что сомнений не оставалось. Сэр Лоренс тотчас же переменил тон и объявил, что он вполне удовлетворен. Но Кишная должен немедленно помочь ему в наказании преступников, наглость которых превзошла все, что он до сих пор представлял. – Готов помогать вам, – отвечал Кишная, радуясь при виде того, что сэр Лоренс сам идет туда, куда его хотели направить. – Могу заверить вас, что быстрота, с которой вы будете действовать, произведет хорошее впечатление на население. Надо, чтобы оно узнало о наказании вслед за известием о преступлении. – Таково и мое мнение. – Не позволит ли мне ваша милость, милорд, хотя я и не смею надеяться на ваше доверие к моим советам, не позволит ли сообщить вам одну мысль? – Я слушаю. – Браматма не ограничится этим преступлением, а потому надо скорей пресечь его деятельность. Ночью он собрал в своем дворце самых главных членов общества «Духов вод», чтобы подготовить несколько новых преступлений, которые не пощадят самых высоких чиновников. На совете было решено вызвать вас на допрос перед тайным трибуналом. Он будет судить вас за все преступления, которые вам приписывают. – Негодяи! – воскликнул вице-король. Тхаг промолчал о том, что сам присутствовал на совещании, принявшем это решение. – Если ваша милость, милорд, верит мне, то сию же минуту отправит батальон своих шотландцев, чтобы без шума оцепить Джахара-Богх и сразу арестовать браматму и его помощников. – Мысль превосходная… Но мне говорили, что в этом дворце, как и во всех древних строениях Биджапура, много тайных выходов, через которые они могут убежать, а тебе лучше моего известен характер индийцев. Мы сделаемся общим посмешищем, если операция не удастся. – А потому я хочу просить вашу милость позволить и мне присоединиться к этой операции. Я укажу место, где следует расставить часовых. – Я сделаю лучше. Я прикажу офицеру, командующему отрядом, согласовывать свои приказы с твоими предписаниями. С этими словами сэр Лоренс позвал дежурного адъютанта. – Предупредите лейтенанта Кемпуэла, чтобы он приказал стать в ружье первому батальону шотландцев, но как можно тише, а затем пусть явится сюда за приказом. Солдаты, сопровождающие вице-короля во время путешествий, спали всегда в полной амуниции, чтобы быть готовыми в любой момент. Поэтому было достаточно нескольких минут, чтобы построить их в боевом порядке в главном дворе замка, и Эдвард Кемпуэл вскоре явился к своему начальнику. – Лейтенант Кемпуэл, – сказал сэр Джон Лоренс, и голос его теперь представлял полную противоположность тому, каким он говорил обычно с молодым офицером вне службы, – отправляйтесь с вашими людьми, оцепите Джахара-Богх, следуя указаниям, которые вам даст этот индиец, и приведите сюда всех, кого найдете внутри и на кого он укажет. – Будет все исполнено согласно вашему приказу, милорд, – отвечал Эдвард Кемпуэл, отдавая честь. – Идите же! И прикажите вашим солдатам не топать ногами и не разговаривать, чтобы не выдать себя. – Это очень важно, милорд, – осмелился заметить тхаг, – мы пойдем самым коротким путем через развалины. Может выйти какой-нибудь туземец и, увидя нас, предупредит в Джахара-Богхе. Тогда мы никого не найдем там. – Слышите, Кемпуэл? – спросил сэр Лоренс. – Ваша милость может быть спокойна, люди наши привыкли к таким ночным экспедициям. Вице-король указал движением руки, что он всех отпускает, и молодой офицер, отдав честь шпагой, вышел в сопровождении Кишнаи, сердце которого было переполнено восторгом… Успех венчал наконец все его старания. Первая часть его программы, и довольно трудная, была выполнена. Ужасное общество «Духов вод» перестанет существовать через несколько минут, и, кто мог бы поверить, в этом ему помогает собственный племянник самого Сердара, друга Наны Сахиба, браматмы, Анандраена из Велура и большинства влиятельных членов общества. Оставалось только поймать Нану Сахиба. Без этого начальник тхагов не мог получить трость с золотым набалдашником и титул мирасдара. Но раз общество «Духов вод» будет уничтожено, а Сердара задерживают в Европе его собственные интересы или удовольствия, то похищение принца являлось вопросом нескольких дней. И тхаг в мечтах уже видел себя в другой обстановке: среди своего мирасдарата, господином своих рабов и окруженным почестями, подобающими раджам. Он решил, что примет одно из имен своей семьи, а так как официально он считается умершим, то никто не узнает в лице мирасдара Праджапати повешенного в Велуре душителя Кишнаю. В своей радости тхаг совсем упустил из виду, что он был прекрасно известен молодому офицеру, сопровождавшему его. Ведь Эдвард Кемпуэл был его пленником; похищение молодого офицера и его семьи было главной причиной казни тхагов, которой Кишная избежал благодаря мандату сэра Лоренса, служившему ему до некоторой степени пропуском. Эдвард Кемпуэл, послушный военной дисциплине, повиновался приказу начальника, не позволив себе ни малейшего замечания, но дальнейшие события покажут, что для Кишнаи было бы несравненно лучше, если бы молодой офицер остался в этот день во дворце у сэра Лоренса. Роковому случаю было угодно, чтобы ни один запоздавший туземец не повстречался на пути шотландцев и некому было предупредить обитателей Джахара-Богха. Шотландский батальон, таким образом, окружил здание, и ни один из присутствующих в нем не догадался об этом. К своему несчастью, Арджуна, не подозревавший первое время в измене Совет семи, показал «древнейшему из Трех» все потайные комнаты, все скрытые выходы, которых здесь было несравненно меньше, чем в Семиэтажном дворце. Кишнае ничего не стоило расставить часовых таким образом, чтобы из здания никто не смог выйти. Когда все приготовления был окончены, Эдвард Кемпуэл вошел во дворец, а с ним и шотландцы с ружьями наперевес. Сопротивление было бессмысленным. Браматма, Анандраен, шесть членов нового Совета семи, четыре факира, состоящих при Арджуне и два дорвана, или сторожа, – все были схвачены и скручены веревками. Все они признали бесполезность борьбы и отвечали солдатам достойным молчанием. Только в самый последний момент, когда их уводили, Арджуна заметил вдруг самозваного члена Совета, который прятался позади солдат, и крикнул: – Все, кто меня слышит, индийцы, мои братья, и вы, солдаты Европы, вы должны знать, кто этот подлый человек, который явился в маске и прячется среди вас. Человек этот присвоил себе высокое положение в обществе, убив наших братьев и надев их одежду. Человек этот, добившийся того, чтобы нас арестовали сегодня, нее кто иной, как душитель Кишная. Он притворился повешенным, чтобы легче было совершать задуманные им злодеяния. Крик негодования и бессильной ярости вырвался из груди индийцев, а шотландцы с отвращением отступили от этого человека, о котором только что говорил браматма. – Это неправда! – отвечал тхаг, понявший, какой опасности подвергнет себя, если не опровергнет обвинение, и все в Биджапуре узнают его настоящее имя. – Я – «древнейший из Трех», председатель Совета семи общества «Духов вод». – Ложь! – не мог не воскликнуть Эдвард Кемпуэл. – Ты дашь отчет в своих словах перед сэром Лоренсом, – отвечал Кишная офицеру и затем обратился к Арджуне, как бы считая, что оскорбление исходит от него. – Ложь?.. осмелился ты сказать, убийца полковника Уотсона! Да, друзья мои, – продолжал наглый тхаг, обращаясь к шотландцам, – человек, арестованный вами, тот самый, который приказал убить сегодня ночью несчастного полковника, в двух шагах от комнаты вице-короля. И сэру Лоренсу он предназначил ту же участь, не поспей мы упросить вице-короля дать нам возможность арестовать этого человека, позорящего общество «Духов вод». Ропот гнева пробежал по рядам английских солдат. – Ты говоришь правду? – спросил старый сержант, обращаясь к тхагу. Эдвард Кемпуэл закусил губы, заметив, какую ошибку он совершил, вмешавшись в разговор. Смерть Уотсона давала все преимущества Кишнае, но и сержант, в свою очередь, нарушал дисциплину свом вмешательством в дело, которое его не касалось. Чтобы положить конец этой сцене, угрожающей принять неприятный оборот, Кемпуэл крикнул: – Молчать в строю! Взять пленников и вперед… марш! – Разве вы не прикажете заткнуть кляпом рты этим людям, сахиб? – спросил Кишная. – Я выполняю приказ и ничего кроме приказа, – отвечал офицер, бросив на тхага презрительный взгляд. – В случае сомнения, – настаивал тхаг, не отказавшийся от своей идеи, – запрет интерпретируется в самом широком смысле приказа, который был получен. Не думаю, чтобы вице-король позволил бы арестованным шуметь и разговаривать на улицах Биджапура, когда солдатам был дан приказ хранить абсолютное молчание. И если вы хотите, сахиб, я раскрою вам замыслы вашего начальника. Мне известно, по крайней мере, что у него есть важные причины держать этот арест в тайне. Молодой офицер колебался… Он боялся упрека вице-короля, но, с другой стороны, как честный воин, чувствовал отвращение к тем мерам, которые применяют только к каторжникам. – Мы будем счастливы, сахиб, – вмешался в разговор браматма, – если нам удастся примирить ваше чувство долга с чувствами благородного человека, а потому даем слово молчать во время перехода по городу. Даю слово и за моих товарищей. – Верю твоему слову, – отвечал Эдвард Кемпуэл, довольный благополучным окончанием инцидента. И он стал во главе отряда, чтобы избежать соседства душителя. Возвращение в Семиэтажный дворец произошло без помех, и ни один из жителей Биджапура не догадался, какой удар нанес им вице-король. Пленников поместили в одной из комнат, предназначенных для шотландцев, где арестованные должны были ждать решения своей участи. Убийство полковника Уотсона придавало этому делу исключительую важность, и сэр Джон хотел созвать совещание, чтобы решить, какие меры следует принять в этом случае. Предложение Кишнаи взяло верх над остальными, и решено было скрыть это событие от местных жителей, чтобы облегчить успех экспедиции для поимки Наны Сахиба. Предполагалось, что дело удастся, если принц не будет знать об аресте браматмы и его товарищей. До сих пор принца, несмотря на отсутствие Сердара, всегда оповещали о всех опасностях, которые угрожали обществу «Духов вод». Если же он ничего не будет знать о случившемся, то Кишная со своими заговорщиками будет занимать прежнее место, и все они будут играть перед джемедарами роль Трибунала трех и Совета семи, распространив слух, что браматма послан ими с тайным поручением. Общество, таким образом, будет продолжать действовать, как будто бы ничего не случилось, и маленький отряд людей под видом посольства, отправленного «древнейшим из Трех» и браматмой к Нане Сахибу, проберется в пещеры Нухурмура, где скрывается принц, которого и арестует вместе с его защитниками. Решено было, что Кишная в этот же вечер отправится туда вместе с несколькими членами своей касты, настоящими висельниками, не отступающими ни перед чем и давно известными своей жестокостью. Суд над убийцами Уотсона и торжественное уничтожение общества «Духов вод» были отложены до поимки Наны Сахиба. Долгая борьба вождя восстания против английских властей подходила к концу, ибо ничто не предвещало провала так искусно задуманного плана. Английские солдаты получили строгое предписание хранить полное молчание о событиях ночи. Решено было даже изолировать их от местных жителей. Но что делать с пленниками? Не было тюрьмы, достаточно хорошо охраняемой, чтобы полностью пресечь возможность их общения с миром. Сэр Лоренс думал в течение нескольких минут, как обойти это затруднение, когда Кишная, глядя на него, вдруг злобно улыбнулся. Он вспомнил о Колодце молчания. – Доверь мне твоих пленников, – сказал он вице-королю, – я верну их тебе по возвращении из экспедиции. Клянусь тебе, что во время моего отсутствия они будут не в состоянии дать кому-либо знать о своем положении. – Ты своей головой отвечаешь мне за них, – сказал сэр Лоренс. – Подумай о том, каким посмешищем я стану, когда после донесения об обнаружении и аресте убийц Уотсона, я вынужден буду признаться, что мы не сумели удержать их под стражей. – Головой ручаюсь за них! – воскликнул тхаг. – Из этого места, предназначенного для самых опасных преступников, никогда никто не возвращался, – добавил он со зловещим видом. В тот же день, под покровом ночи, Кишная и его приверженцы отвели браматму с товарищами в подвал, известный под мрачным названием Колодца молчания. Вторую плиту заделали цементом и замазали известкой. – Это их надгробная плита, – сказал тхаг, – одни только мертвые не мстят за себя. Потом он прибавил со смехом, который, разносясь эхом под мрачными сводами, казался еще более ужасным. – Я ведь не обещал вернуть их живыми!.. А теперь идемте, – сказал он своим спутникам. – Через пять дней Нана Сахиб будет в нашей власти. Кишная старался произнести эти слова погромче, чтобы их слышали в подвале. – Через пять дней! – пробормотал браматма на языке, неизвестном другим пленникам. – Через пять дней тебя повесят, и на этот раз по-настоящему. ГЛАВА VII Странное сходство. – Кто этот человек? – Спасенные браматмой. – Необходимый отдых. – Трогательное признание. – Планы Сердара. Звуки голоса Арджуны, говорившего на иностранном языке, глубоко взволновали Анандраена. Вот уже второй раз он встречался с браматмой и второй раз замечал странное сходство вождя с кем-то, кто был ему знаком, и сходство это производило на него сильное впечатление… Но как и тогда, на собрании джемедаров, так и теперь он отогнал от себя эти мысли, тем более что тогда среди собравшихся не было никого, кто был бы в состоянии помочь ему проверить себя. Общество за два или три года до восстания, не желая привлекать лишнего внимания англичан, избегало назначать общие собрания, проводившиеся обычно каждый год. Поэтому никто не знал браматму настолько хорошо, чтобы сообщить Анандраену какие-нибудь сведения на этот счет… И вот здесь, в темноте подвала, где зрение не играло никакой роли, слух подтвердил то же впечатление… Обращал на себя внимание этот иностранный язык, звуки которого были родственны тем, которые он слышал так часто… И мысли Анандраена полетели на крыльях фантазии… Но вот, когда шум шагов душителей замер в отдалении, браматма обратился к своим товарищам: – Братья, – сказал он, – вы, вероятно, спрашиваете себя, куда это негодяй, продавшийся англичанам, запер нас? Вы слушали, не издав ни единой жалобы, как замазывали над нашей головой плиту, которую Кишная назвал нашим надгробным памятником, и мольбы ваши не порадовали сердце этого чудовища в человеческом облике!.. Вы мужественны и сильны, и я был прав, когда выбрал вас, чтобы спасти общество «Духов вод» и отомстить за Индию… А между тем вы думаете, вероятно, что жизнь ваша, которую вы заранее принесли в жертву, уже кончена. Да, человеческие кости под ногами говорят вам, что мы находимся в подвале дворца Омра, куда прежние властители бросали свои жертвы. Скелеты, оставшиеся от прежних узников, показывают, какая участь нас ждет. Скажите, кто из вас согласился бы спасти свою жизнь, изменив и древнему обществу, всегда защищавшему слабого от притеснителя, и изгнанному принцу, который там, в неведомом уголке Малабарского берега, хранит знамя независимости. Есть ли среди вас хоть один, который согласился бы отказаться от того и другого, чтобы вернуть себе свободу и выйти из этой могилы? Единодушные восклицания протеста встретили слова браматмы. – Нет! Нет! Скорее смерть, и пусть наши кости присоединятся к костям мучеников, покоящихся здесь! – сказал Анандраен от имени всех. И в ту же минуту раздался общий крик, повторенный три раза: – Да здравствует Нана Сахиб! Смерть англичанам! Да здравствует браматма! Старый Анандраен, схвативший Арджуну за руку, судорожно сжимал ее, и вдруг, как бы пораженный какой-то внезапной мыслью, громко крикнул: – Друзья, мы забыли благородного чужеземца, который отдал двадцать лет нашему делу. Если его здесь нет, чтобы руководить нами, то покажем по крайней мере, что он всегда занимает должное ему место в наших сердцах… Да здравствует Сердар! Этот крик был повторен с энтузиазмом всеми присутствующими, однако Анандраен с удивлением заметил, что браматма на этот раз промолчал, и его рука вздрогнула, когда все закричали. – Ради неба скажи, кто ты? – шепотом спросил Анандраен. – Темнота мешает тебе узнать того, чью руку ты сжимаешь, мой дорогой Анандраен!.. Это я, Арджуна-Велладжа, сын Дхамара-Велладжи… я все время радуюсь счастливому случаю, что встретил тебя. – И я счастлив, – отвечал начальник Велура, – ибо боги, желая, вероятно, увеличить мою привязанность к тебе, дали тебе черты и голос самого дорогого из моих друзей. Не будь лицо твое бронзового цвета, как у сыновей Страны лотоса, я подумал бы, что только очень важные причины не позволяют тебе открыться тому, кто любит тебя как своего сына. – Боги посылают иногда сходство лиц тем, кто сходен сердцами, – отвечал Арджуна. Анандраен вздохнул и замолчал. – Друзья! – начал снова Арджуна, обращаясь ко всем. – Тхаг осмелился назвать нас убийцами за исполнение приговора над Уотсоном, который, покуривая сигару, спокойно присутствовал при избиении в Серампуре. Более двух тысяч человек пало под ударами его солдат, а в селении не осталось ни одного человека, который был бы в состоянии держать в руках оружие. Желая избежать мести красных мундиров, индийцы оставили дома детей, матерей и стариков, думая, что беззащитность и невинность отведут месть от них… Нет, никогда еще не было такого справедливого приговора, и исполнение его не было так законно!.. Теперь очередь сэра Лоренса… Более миллиона человек было хладнокровно убито по приказу этого тигра, жаждавшего крови, хотя борьба была уже прекращена… Он должен отправиться туда же, чтобы дать отчет Богу! Три раза мы предупреждали его, чтобы он остановил потоки крови, наводнившей всю Индию, но он не принял это к сведению… Бросим же Англии, как вызов, голову ее вице-короля! Вы спрашиваете, как я могу говорить такие слова, когда мы находимся во власти нашего жестокого врага? Изменник Кишная думал, что положил над нами надгробный памятник, когда замазывал цементом верхнюю плиту. Но это подземелье принадлежит к числу тех, в которых есть несколько потайных ходов. Некогда они служили палачам для того, чтобы проникать сюда и наслаждаться криками своих жертв или подслушивать тайны, которыми делились между собой мучимые голодом и жаждой… Следуйте за мной! Через несколько минут мы выйдем отсюда. Несмотря на окружающую тьму, браматма твердым шагом направился в сторону, противоположную той, где падиал и Утсара нашли выход к вытяжному колодцу. Он нажал рукой часть стены, которая тотчас повернулась и открыла проход, куда через бойницу лился слабый свет, достаточный, однако, для того, чтобы идти по узкому коридорчику. Арджуна шел впереди и легко справлялся с разными механизмами, встречавшимися на его пути. Достаточно было наблюдать его уверенность, чтобы понять, как подробно составлен был план потайных ходов, план, который браматмы передавали друг другу. Арджуна привел своих товарищей в большой круглый зал, устроенный во внутренней башне, скрытой стенами дворца. Зал этот, превосходно освещенный сверху, остался таким же, каким был во времена Дара-Адил-Шаха. Широкий диван шел вдоль всей стены зала. В середине находился большой стол из красного дерева, покрытого лаком. В стол на некотором расстоянии друг от друга были вделаны шахматные доски, состоявшие из белых и черных квадратиков – становая кость и черное дерево. Всех досок было девять, и все они расположены были таким образом, что за каждой могли сидеть два игрока. Это был знаменитый шахматный стол Адил-Шаха в зале, куда он удалялся вместе со своими друзьями, чтобы отдохнуть от государственных дел. – Вот чудесный зал для совета, – сказал Арджуна, – и несмотря на указ, ликвидирующий общество «Духов вод», мы можем показать нашим врагам, что оно по-прежнему могущественно. Когда факиры и дорваны удалились через указанные им ходы, Арджуна предложил Совету семи немедленно провести совещание. Согласно решению, принятому на общем собрании джемедаров, Совету семи были даны новые инструкции относительно дня, назначенного для восстания. В этот день сэр Лоренс, на котором лежит ответственность за самые жестокие указы, генерал Гавелок, который прославил себя кровавым террором, и пять членов совета, способствовавших вице-королю в гнусных репрессиях, должны были пасть под ударами кинжала правосудия. Пусть мир узнает об их смерти одновременно с известием о пробуждении Индии, которая вторично взялась за оружие, чтобы отомстить за погибших и вернуть себе независимость. Был также обсужден вопрос о том, следует ли требовать вице-короля к ответу перед Советом семи, и решен в утвердительном смысле. Из-за отсутствия Утсары, исчезновение которого браматма никак не мог себе объяснить, это требование поручено было передать Судазе, исполнителю приговора над Уотсоном, доказавшему свою необыкновенную ловкость в этом случае. Покончив со всеми неотложными делами, браматма, желая остаться один, предложил членам совета пойти отдохнуть. Большинство из них достигло довольно преклонного возраста и чувствовало себя разбитыми под тяжестью волнений и усталости. На совете, устроенном браматмой, они несколько раз переглядывались с улыбкой, глядя, как Арджуна говорит, словно он не был в заключении, а только что пришел из Джахара-Богха. Все они не прочь были отдохнуть, но для этого не хватало, по-видимому, места. Арджуна понял их мысли и улыбнулся в свою очередь… Открыв нечто вроде шкафа, вделанного в стену, где спрятаны были шахматные фигуры, служившие еще свите раджи, он нажал на пружину… и стенка шкафа вместе со всеми полочками отодвинулась в сторону, открыв перед глазами «Семи» маленькую винтовую лестницу. – На каждом этаже, – сказал Арджуна, – находится такая же комната, как и эта, но только разделенная на четыре спальни с широкими диванами. Они ничем не освещаются, так как башня устроена в месте пересечения четырех внутренних стен. В темноте сон ваш будет еще крепче, и вы без опасения можете спокойно отдохнуть. Нигде нет никаких проходов, соединяющихся с нижними этажами, и пройти к вам можно только через этот зал. Все «Семь» удалились, и браматма остался один. – Наконец, – сказал он, – наступает тот день, когда я приму участие в борьбе, о которой мечтаю в течение двадцати лет. Юг Индии восстанет, как один человек, под руководством четырех раджей, которых я склонил на свою сторону, а Север, хотя истекающий кровью, с той же энергией возьмется за оружие по призыву Наны Сахиба. Полк морской пехоты, расположенный в Пондишери и управляемый одним из моих друзей, даст нам три тысячи человек, что позволит снабдить туземные войска достаточным количеством офицеров. «Диана», «Раджа» и четыре других судна Ковинда-Шетти только что прибыли в Гоа, снабженные пушками, ружьями нового образца и всеми боеприпасами. Недели через две мы двинемся против красных мундиров с двумя миллионами хорошо вооруженных людей – и тогда конец английскому владычеству в Индии и во всем мире… Честь моя восстановлена, это правда, но я не могу забыть, что двадцать лет тому назад англичане несправедливыми обвинениями разбили мою жизнь. К моей ненависти человека прибавляется еще ненависть француза, ибо я не могу забыть, что Англия в течение нескольких столений постоянно пользовалась самыми тяжелыми событиями нашей истории, чтобы разорить Францию, вырвав лучшие жемчужины из ее колоний… Теперь я вырву из-под власти англичан Индию! Все идет как мне хотелось бы, и в этот час я вознагражден за все мои страдания. О! Сэр Джон Лоренс, ты думаешь, что я нахожусь во Франции и спокойно наслаждаюсь шестимесячным отпуском?.. Какое тяжелое пробуждение готовлю я тебе, и ты не знаешь, что близок уже час возмездия за все твои преступления… Подумать только, что, не приди мне в голову мысль воспользоваться этим странным сходством и просить Арджуну позволить мне присутствовать на последнем собрании джемедаров, чтобы узнать настроение людей, – все принятые мной меры потерпели бы полную неудачу! Этот проклятый Кишная нашел способ взять в свои руки даже управление обществом «Духов вод»! Хорошо еще, что я переписывался с одним только Арджуной, – иначе все мои тайны, все проекты были бы известны этому негодяю. Кроме часа, назначенного для восстания, Кишная ничего не знает о наших союзниках, о наших действительных силах, не знает, наконец, о моем пребывании в Индии. А последнее его покушение против нас, которое он считает необыкновенно ловким ударом, совсем отдает его в наши руки. Слишком понадеялся он на толщину плит, зацементированных над нашей головой! Я сыграл большую игру, допустив арест, которого мог избежать, но бывают случаи, когда смелость полезнее осторожности. Это было единственное средство усыпить бдительность наших противников, дав им возможность наслаждаться своим триумфом. Без этого события дошли бы до такого состояния, когда пришлось бы начинать борьбу, не будучи к ней готовым. Недели две еще необходимы нам для того, чтобы вооружить людей. В это время Кишная, совершенно успокоенный на наш счет, устроит экспедицию в Нухурмур, где все уже подготовлено Барбассоном к его приему. Вице-король будет терпеливо ждать взятия в плен Наны Сахиба, в чем он теперь вполне уверен. И только после этого он думает начать действия против раджей Декана. Пока браматма говорил вполголоса, делая обзор всего положения, чтобы еще раз убедиться, что приняты все предосторожности, что ничего не упущено из виду, в зал тихо вошел Анандраен и остановился позади кресла мнимого Арджуны, рискуя выдать свое присутствие охватившим его волнением. Сердар – читатель, конечно, узнал его – сидел несколько минут молча, подперев голову руками и погрузившись в глубокие размышления. Затем продолжал: – Я так прекрасно загримировался, что никто меня не узнал за исключением Анандраена… Честный друг! Неуверенность, вызванная моими словами, заставила его страдать, я уверен в этом… А между тем мои уклончивые ответы должны были показать ему, что он не ошибается!.. Мое недоверие в этом случае огорчило его, конечно, но он должен был понять, что я не мог признаться при факирах и дорванах. Я не хотел открывать своего инкогнито и другим членам Совета. Тайна, известная стольким лицам, не тайна больше… Что касается старика Анандраена, то сегодня же вечером я предупрежу его… – Ты, следовательно, прощаешь мою нескромность, – сказал Анандраен, выдав свое присутствие, не в состоянии оставаться спокойным… – Ты! Здесь! – воскликнул Сердар, оборачиваясь к нему. – Так же верно, как то, что в течение двадцати лет ни одно облачко не омрачило моей привязанности к тебе… Верно и то, что я пришел сюда не подслушивать твои мысли… Когда ты начал говорить, избегая прямых ответов, я узнал тебя, и потом не так легко обмануть старого друга. Когда ты появился на собрании джемедаров, несмотря на местную одежду и смуглый цвет лица, наведенный соком куркумы, я узнал тебя глазами и сердцем… Напрасно старался я заснуть в соседней комнате, которую я сам выбрал, и я решил прийти и сказать тебе… «Сердар, это ты! Зачем скрываешься ты от своего верного друга?» – А я отвечаю тебе: «Да, это я, и у меня нет тайн от моего самого преданного и старинного друга…» Ты первый человек, с которым я познакомился в Индии, Анандраен… – И ты прощаешь меня? – Разве это нужно? – Какое счастье видеть тебя снова! Оба крепко пожали друг другу руки. – Что ты слышал? – спросил Сердар. – Все или почти все, – отвечал Анандраен. – Одобряешь ты меня? – Полностью. – Как я играл свою роль, по-твоему? – Превосходно! Ты обманул даже хитреца Кишнаю… Никогда Арджуне, вот уже несколько месяцев ведущим с ним борьбу, не удалось бы проникнуть во все его коварные планы. – Его странное поведение и посеяло во мне сомнения… Мне нечего больше рассказывать тебе. – Есть еще один момент, оставшийся мне непонятным. – Какой? – То, что ты говорил о солдатах Пондишери. – Все это очень просто… Как губернатор владений моей родины я назначил одного из моих друзей полковником местного гарнизона. Он предан делу, которое я защищаю, и в одну прекрасную безлунную ночь, недели через две, в тот час, когда вся Индия будет вооружена, полк этот покинет французскую территорию и присоединится к нам. Индийской армии не хватает профессиональных командиров. Всех офицеров полка мы произведем в генералы, унтер-офицеров в полковников, а солдат в капитанов. Полковник Де-Лотрек будет назначен командующим армией, которая направится в Бенгалию против Гавелока. Начальник батальона Картье де Ла-Шеснай направится в Мадрас, тогда как Нана Сахиб и я двинемся во главе западной армии на Бомбей. Четыре раджи во главе двухсот тысяч махратских всадников под начальством Нариндры займутся очисткой центра, мешая англичанам соединиться и отрезая им путь ко всем пунктам, откуда доставляются съестные припасы… Если все удастся, как я рассчитываю, недель через шесть в Индии не будет ни одного красного мундира. – Да услышит тебя Шива! – сказал Анандраен. – Это прекрасная мечта, но я боюсь, как бы она подобно многим мечтам не оказалась химерой. – Откуда у тебя такие мрачные предчувствия? – Я боюсь, что раджи Юга в последнюю минуту растеряют свою храбрость и решительность. – Они слишком скомпрометированы, чтобы колебаться. Впрочем, не сами ли они всеми силами старались пробудить народ к этому восстанию. – Да, я знаю. Пока дело идет о заговорах, о героических решениях, они всегда впереди других, но как только слова должны перейти в действия, так никого и нет. Один за другим все изнеженные потомки наших древних королей позволили англичанам ограбить себя и лишить трона. Ни один из них не сел на коня, чтобы защитить наследие своих предков, ни один из них не предпочел славную смерть на поле битвы печальной участи увеличивать собой придворный кортеж вице-короля. – Я это знаю, Анандраен! Но в то время Индия еще не доходила до того состояния, чтобы с таким нетерпением ждать свержения чужеземного ига. Соперничество между провинциями, между набобами и раджами было главной причиной победы наших врагов. Но англичане увидят теперь перед собой настоящее народное движение, в котором мусульмане Севера соединятся с брахманистами Юга для одной цели. И поверь мне, трудно бороться с народом, состоящим из двухсот пятидесяти миллионов человек, которые решили умереть или завоевать свободу!.. Но оставим это, мой старый друг, теперь время не разговаривать, а действовать… Пойди отдохни некоторое время. Мне надо побыть одному… Я должен отправить очень важное письмо Барбассону и закончить рад других неотложных дел… Не забудь, что для всех я по-прежднему Арджуна. – Не бойся, я не выдам твоего инкогнито… Еще одно слово, и я больше не буду беспокоить тебя вопросами. Где находится тот, кого ты так удачно заменил собой? – Настоящий Арджуна? Я послал его в Нухурмур к Нане Сахибу, чтобы он на словах сообщил ему обо всем, что происходит в Биджапуре. Я с нетерпением жду его возвращения, чтобы отдать знаки его достоинства и обрести свободу действий. После ухода Анандраена Сердар неколько часов подряд напряженно работал в одиночестве. Нужно было разослать последние приказы, составить воззвание к народу, которое будет расклеено в каждом селении. Затем необходимо было также написать подробные инструкции каждому начальнику подразделения, чтобы придать этому необъятному движению единство действий, чтобы все началось в один и тот же час, в одну и ту же минуту по всей Индии подобно удару молнии. Однако всякая энергия имеет предел. Вот уже много дней, как этот железный человек не отдыхал ни секунды… Его глаза закрылись помимо его воли, голова начала медленно клониться к столу, за котором он сидел, пока наконец упала на руки… Сердар заснул глубоким сном. Часть девятая ПОСЛЕДНИЕ ПОДВИГИ БАРБАССОНА ГЛАВА I Цель сэра Джона Лоренса. – «Набожные» и политики. – Радость вице-короля. – Эдвард Кемпуэл назначен капитаном. – Тревожное состояние. – Счастливого пути! Вечером этого памятного дня сэр Джон Лоренс вошел в свою спальню с таким чувством радости и удовлетворения, какое он давно не испытывал. Смерть Уот-сона, который был всегда предан ему, правда, сильно омрачала его настроение, но это трагическое событие вознаграждалось другими настолько радостными обстоятельствами, что он забыл о нем. Эгоист, как все люди, обладающие властью, он видел только одно – вице-королевство, сильно пошатнувшееся из-за его неспособности умиротворить Индию, теперь снова должно укрепиться после уничтожения общества «Духов вод», почти осуществившегося, и поимки Наны Сахиба, которого Кишная обещал доставить через пять дней. Теперь это не составляло проблемы, ибо Кишная отправился этой же ночью в Нухурмур, собираясь вручить принцу решение общего собрания джемедаров и приглашение Совета семи последовать в Биджапур и возглавить конспиративный заговор против английского владычества. Удовлетворение вице-короля было тем более полным, что он совершенно не подозревал о присутствии Сердара в Индии и полагал, что так называемый заговор – это только предлог, придуманный Кишнаей и его приверженцами, чтобы заманить Нану Сахиба в Биджапур. Он не боялся больше за свою жизнь, потому что «кинжал правосудия» лишился головы, которая приводила его в действие. – Бедный Уотсон! – говорил он себе. – Он поплатился жизнью из-за борьбы, которую я начал. Но это последняя жертва ужасной шайки, с которой до сих пор не могли справиться никакие власти, управляющие Индией… Какая слава выпадет на мою долю! Ведь я преуспел там, где деспот Аурангзеб и такие железные губернаторы, как Клайвс и Гастингс, вынуждены были капитулировать из страха, что кинжал общества «Духов вод» будет направлен против них самих. Смерть Уотсона будет иметь важные последствия. Не случись этого, я из опасения спугнуть Нану Сахиба не решился бы так скоро привести в исполнение декрет о ликвидации общества. А кто знает, не вздумал бы за это время фанатик браматма убить и меня!.. Теперь этот бесноватый со всей своей бандой заперт в подземелье замка. Напрасно только Кишная приказал замуровать вход. Посоветуйся он со мной, я не согласился бы на это… Впрочем, после всего это, пожалуй, лучший способ навсегда отделаться от опасного общества! Они исчезнут без всякого шума, и никто не узнает никогда, что с ними стало. Этот временный король также смешивал интересы государства с интересами своего мелочного и эгоистичного честолюбия, как и его династические собратья, когда надо было оправдать наиболее жестокие и бесчеловечные меры. Он только что проводил в последний путь своего друга Уотсона и уже утешал себя мыслью, что его трагическая смерть принесет большую пользу делу укрепления его власти… Двенадцать человек в этот момент были обречены разделить печальную участь и начать пожирать друг друга, а сэр Джон умывал руки… Ведь не он отдал этот варварский приказ… И потом, разве это не самый быстрый способ покончить с людьми, которые постоянно угрожали его личной безопасности! Управляя самой большой после Китая страной в мире, жалкий честолюбец думал только о собственных интересах. Уже раз двадцать он ввергал страну в самые ужасные беды, не желая ни на минуту прекратить свою политику борьбы с системой каст, предрассудками, верованиями и обычаями народов Востока, которыми, в сущности, было легче управлять, чем кем-либо в мире. Несколько веков подряд индийцев грабили Моголы, но при этом они уважали религиозные верования, нравы и традиции их предков, уважали, одним словом, их права. Этому народу было безразлично, кому платить налог, лишь бы было позволено поклоняться множеству богов индийского пантеона, оставались бы в неприкосновенности кастовые различия и предрассудки и можно было бы спокойно жить в селениях, обрабатывая рисовые поля, которые возделывали и их предки. Сэр Джон Лоренс был назначен на свой пост при значительном содействии партии, которую в Англии называют партией «набожных». Она состоит из людей всех сословий – от простых горожан до членов Палаты лордов. Эта партия видит свое божественное предназначение в том, чтобы поставить весь мир под скипетр Библии, и сэр Джон Лоренс обещал, покидая родную землю, обратить Индию в христианство. И хотя он вскоре убедился в невозможности осуществления этих прожектов, но продолжал, чтобы поддержать престиж власти, проводить ту политику, которая вызвала великое восстание сипаев и чуть не лишила Англию ее лучших колониальных владений. Теперь эта политика держала Индию под постоянной угрозой заговора, который мог закончиться вторым восстанием, еще более грозным, чем первое. Вице-король часто получал сведения о том, что все вокруг него в заговоре. Собственные слуги его были на стороне заговорщиков и почти открыто изменяли ему. Все его секреты, все решения совещаний, проводимых им, становились известными еще до того, как были опубликованы. Нана Сахиб ускользал от его преследований благодаря упорному и единодушному молчанию всего индийского народа. Даже многие английские чиновники были на стороне индийцев, потому что не хотели погибнуть под ударами кинжала… Сэр Лоренс не желал ничего понимать и не прекращал, вступая в сделки с людьми самого низкого происхождения, из которых он формировал местную полицию, издавать нелепые указы против каст, обычаев, религиозных верований. Пытаясь Веды заменить Библией, он подводил индийцев к последней черте. Великие Моголы после нескольких безуспешных попыток борьбы примирились с браматмой, как это сделали сегодня во Франции с Великим магистром масонов, с той только разницей, что последний имел меньше власти, чем браматма. Но Франция – не Индия, в которой древние обычаи неизменны и тем глубже укоренены в народном сознании, чем они старше. Даже сами английские губернаторы скоро пришли к убеждению, что тайная власть «Духов вод» – это власть, которая не вмешивается в гражданские и политические дела, а преследует только бессовестных взяточников и является, так сказать, властью моральной. Она даже помогла администрации, обуздывая и сдерживая зарвавшихся лихоимцев. Губернаторы поэтому окружали браматму самым высоким уважением, предоставляя в его полное распоряжение древнюю резиденцию Биджапура, который стал священным оплотом индийских традиций. В этом месте, столь чтимом посвященными, все осталось как в прежней Индии, полной символов и тайн. Никто не осмеливался переступить порог Джахара-Богха, постоянной резиденции браматмы. Легенды, бытующие в народе, защищали Семиэтажный дворец от любых осквернений и разных посторонних посетителей. Исключение составлял первый этаж, который браматма добровольно предоставлял английскому вице-королю, когда тот приезжал принять участие в великой пудже в Биджапуре, празднике общества. Подземные переходы, потайные комнаты, места встреч посвященных, обширные склепы, где совершается тайный прием новых членов, – все это существовало в древнем строении. Члены верховного Совета оставались никому не известными и не освобождались от масок. Ужасная кара постигала фальшивого брата, и условный сигнал, тщательно державшийся в тайне, служил средством связи между посвященными. Вся эта практика тайных обществ, которая у масонов не больше чем воспоминание о традициях, оставалась в Индии живой, пользующейся таким уважением, как в первые дни, и сохранялась в Биджапуре, древней столице Декана. Когда браматма отправлялся в поездку по индийским провинциям, английские или французские губернаторы, в зависимости от территории, отдавали ему королевские почести. Мы видели собственными глазами руководителя древнего тайного общества, которого встречали в Пондишери двадцать одним приветственным залпом из пушки. Это была прекрасная политика, и благодаря ей Англия почти сто лет мирно и спокойно владела Индией. Но партия «набожных» англичан, или как их иронично называли в Лондоне «святых», выступала против таких послаблений. Они с самого начала проповедовали обращение Индии в свою веру и обвиняли правительство, что оно не исполняет своего предназначения в мире. Эта партия, так же хорошо организованная, как иезуиты, но более могущественная, прилагала все усилия, чтобы вице-королем Индии была выдвинута ее кандидатура. Этот человек мог быть любого происхождения, но должен был добиться высокого положения в Индии благодаря своей ловкости, терпению и энергии, а главное – быть членом этой могущественной партии «святых». Таков и был Джон Лоренс. Превратившись в «сэра» Джона Лоренса, он предоставил Индию во власть миссионеров. Выскочив на столь высокий пост и попирая все традиции английской аристократии, он не только нарушил устоявшееся представление о долгой дипломатической карьере, которая была обязательна для всех правителей Индии, но и полностью изменил политику невмешательства в религиозные дела индийцев. Протестантские проповедники буквально наводнили Индию. И странное дело, скоро можно было увидеть, как отчасти по убеждению, отчасти из желания сделать карьеру, все гражданские чиновники, младшие офицеры армии и даже генералы ходили не иначе, как с Библией в руках. Всеми европейцами в стране, с одного конца ее и до другого, овладела мания обращения. На перекрестках дорог, на площадях селений и городов, во дворах казарм все проповедовали и раздавали целые груды Библий… а местные индийцы отказывались слушать и брать эти книги. Индийцы-солдаты, запертые в казармах, вынуждены были насильно слушать чтение, но, выдумывая всевозможные отговорки, презирая наказания, они также отказывались брать книги. Прошло два года такой ревностной проповеди, и ни один индиец не обратился в другую веру, ибо обращение означало для них отказ от семьи, потерю социального положения среди своих, одним словом, падение до уровня парии, и индийцы предпочитали этому смерть. Тут надо отдать справедливость индийским масонам, то есть обществу «Духов вод». Первые предупреждения исходили от него. Браматма, бывший тогда верховным вождем, отправлял к вице-королю посла за послом, умоляя его положить конец этой мании обращения, если он не хочет вызвать страшных бедствий. Ничто не помогало. Вот тогда-то и восстали двести пятьдесят тысяч мусульман, служащих в армии. А так как местные войска состояли почти целиком из людей этой веры, то правительство осталось только со своими европейскими солдатами, которых насчитывалось не больше семи-восьми тысяч человек. Все индуисты, то есть весь Декан, ждали первых побед, чтобы присоединиться к восставшим. Но Гавелок задушил восстание, а сэр Джон Лоренс, чтобы терроризировать страну, буквально утопил Бенгалию в крови. Тогда-то француз, известный под именем Сердара, присоединился к Нане Сахибу, затем спас принца после взятия Дели и скрыл его в тайном убежище. Мы больше не вернемся к этим событиям. Мы не можем открыть настоящие имена участников описываемых здесь событий, ибо некоторые из этих людей еще живы и могут пострадать от мести англичан. Француз этот, оставшийся верным Нане, живет до сих пор вместе с принцем в неизвестном их врагам уголке земного шара. Только после их смерти напишем мы историю последних дней жизни Наны Сахиба и его верного защитника. Восстание, вместо того чтобы послужить уроком сэру Лоренсу, еще сильнее озлобило его, и он начал борьбу с населением Декана, хотя оно в возмущении не участвовало. Это должно было привести к тем же результатам, что и в Бенгалии. Не ограничившись рассылкой декретов, регламентирующих индийцам исполнение их религиозных обрядов, он сам явился в Биджапур – это таинственное средоточие всех древних традиций Индии. Но чаша терпения была переполнена. Он должен был почувствовать, как земля колеблется под его ногами, и смерть Уотсона, предложившего начать политику примирения, должна была открыть ему глаза, если глаза этого фанатика вообще могли открыться. Хотя каждый факт и каждый участник этой истории требуют отдельного и пристального внимания, мы считаем полезнее собрать вместе все причины, объясняющие эти памятные события борьбы сэра Джона Лоренса и таинственного общества «Духов вод». Нужно вспомнить средние века, когда Vehme [80] покрыла всю Германию тайными трибуналами, когда люди в масках выносили приговоры, которые приводились в исполнение всегда ударом кинжала, и жертва могла быть как принцем, так и простолюдином, чтобы перейти к рассказу о тех странных и удивительных фактах, которые привели вице-короля Индии к его трагическому концу… В этот вечер, несмотря на предупреждения об опасности, получаемые им со всех сторон, сэр Джон Лоренс был счастлив. Он верил в упрочение своего положения и надеялся, что его могущественные покровители добьются продления его полномочий еще, по крайней мере, на целых пять лет. Некоторое время он сидел, предаваясь размышлениям о событиях, которые только что произошли, а затем впал мало-помалу в то полусонное состояние, когда сознание освобождается от власти материального мира и уносится куда-то на волшебных крыльях фантазии… Находясь в таком состоянии и под впечатлением недавнего трагического конца его друга, вице-король вдруг увидел призрак Уотсона. Призрак протягивал к нему руки, собираясь прижать его к своей груди… Лорд закричал от испуга и замахал руками, отбиваясь от этого ужасного видения… Только когда он окончательно убедился, что это был плод его расстроенного воображения, он пришел в себя. – Какое счастье, что это был сон! – сказал он со вздохом облегчения. Вид громадных развалин, видневшихся из-за темных силуэтов деревьев, окружавших дворец Омра, невольно возбуждал в нем какие-то жуткие чувства. Чтобы отделаться от этого, он закрыл окно и позвал дежурного слугу. Камердинер явился со своими помощниками, чтобы приготовить комнату и постель. В то же время вошел и Эдвард Кемпуэл за получением распоряжений на ночь. Он был, по-видимому, чем-то удручен и делал невероятные усилия, чтобы скрыть это. – Не удвоить ли часовых, ваша светлость? – спросил он, когда слуги вышли по знаку своего хозяина. – Всякая предосторожность хороша, Эдвард, – отвечал сэр Джон, не замечая тревожного состояния своего адъютанта. Когда он обращался к молодому офицеру таким образом, не называя его звания, это указывало на его намерение задержать у себя адъютанта на некоторое время. Лед официальных отношений в таких случаях ломался, Эдвард Кемпуэл присаживался на стул, и разговор между ними длился иногда долгие часы. Молодой офицер всегда с видимым удовольствием принимал этот высокий знак расположения. Но в этот вечер, услышав свое имя, он не смог удержать жест недовольства, который, однако, его собеседник не заметил, ибо продолжал: – Садитесь, Эдвард, у меня для вас хорошая новость… – Я к услугам вашей светлости, – отвечал молодой лейтенант, кланяясь. – Оставим на минуту дела службы, мой дорогой Кемпуэл, – сказал вице-король, – хотя то, что я хочу сообщить вам, косвенно относится к ней… Я не хочу скрывать от вас то удовольствие, которое я испытываю по поводу безупречного исполнения вами своих обязанностей, и давно ищу случай, чтобы наградить вас, не оскорбляя при этом самолюбия ваших товарищей, старше вас чином. – Назначив меня в штаб вашего превосходительства, вы исполнили все мои желания. В данную минуту я ничего большего не смею желать. – Скромность – похвальное качество, молодой друг, но будущее человека почти всегда зависит от первого шага, который дает ему возможность выдвинуться раньше других. Такой шаг не пропадает даром… Я, например, приписываю свое назначение вице-королем Индии не тем заслугам, которые я оказал стране, когда занимал разные посты по службе, а тому, что в начале своей карьеры мне посчастливилось оказать большую услугу губернатору Мадраса. Я спас его утопающего сына. За это я был назначен помощником в Кудалуре на десять лет раньше, чем обычно назначают на такой высокий пост… Ни один из моих конкурентов не мог потом догнать меня. Благоприятные обстоятельства подняли меня, и с того дня уже можно было предвидеть, что я буду управлять одним из четырех территориальных округов Бомбея, Мадраса, Агры или Лахора, – чего редко кто достигает из гражданских чиновников. Я хочу оказать вам ту же услугу, возвысив вас на много лет раньше обыкновенного до звания капитана. Вы будете продолжать исполнять ваши обязанности лейтенанта, но властью, данной мне королевой, я назначаю вас капитаном на очереди для занятия должности в 4-м шотландском полку, где вы уже числитесь. – Я – капитан? – пробормотал молодой человек, не веривший своим ушам. – Но ведь надо прослужить пять лет, а я служу всего год. – Вы забываете, – прервал его сэр Джон Лоренс, – что этот пункт воинского устава отменяется в случае исключительных обстоятельств… А ловкость, с которой вы арестовали вождей ужасного общества, столько веков заставлявшего мириться с ним все правительства, дает право на исключение. Вот и свидетельство о присвоении вашего звания. – Ах, ваша светлость! – воскликнул молодой офицер, тронутый этим до слез. – Если представится когда-нибудь случай отдать свою жизнь за вас… И он бросился к сэру Джону, целуя его руки. – Я видел вашего отца в деле, Эдвард, и знаю, что вы принадлежите к семье, на которую можно положиться. Несмотря на свою радость, Эдвард Кемпуэл был, видимо, чем-то встревожен, но всякий, кто не знал причины этой тревоги, мог, как и вице-король, принять это за волнение по случаю повышения. – На свидетельстве недостает только, – сказал сэр Джон, – королевской печати, но я сейчас ее поставлю. Когда он встал, чтобы взять из коробочки чистого золота печать королевы, молодой человек сжал руки и пробормотал: – Что делать, Боже мой! Что делать? Если я буду молчать, то изменю и своей родине, и своему благодетелю… А если скажу… Вдруг он ударил себя по лбу: – Да, – сказал он, – само небо подсказывает мне мысль… Только моя мать может помешать совершиться непоправимому несчастью. – Вот и сделано, – сказал вице-король, кладя печать обратно на место. – Желаю вам, мой милый Эдвард, чтобы открывшаяся вакансия дала вам возможность скоро занять ваше место. – Ваша светлость, – отвечал Эдвард, принявший решение, – если бы я не боялся злоупотребить вашей добротой… – Вы хотите попросить что-то? Говорите, мой дорогой капитан, я заранее согласен выполнить вашу просьбу. – У нас теперь военное положение, и я не смею… – Я читаю ваши мысли, – прервал его сэр Джон Лоренс, – вы хотите получить отпуск на неделю, чтобы лично передать новость полковнику и леди Кемпуэл. – Неделю! – воскликнул Эдвард, невольно вздрагивая, – о, нет! Этого слишком много, достаточно половины. – У вас рука дрожит, Кемпуэл, вы здоровы? – Это ничего… избыток счастья… неожиданность… нервы, я не могу с ними сладить. – Полно, успокойтесь, дитя мое, – ласково сказал ему вице-король. – Поезжайте в Бомбей к вашим милым родителям, я не назначаю вам срока… Вы вернетесь, когда захотите. Сейчас период спокойствия, и я надеюсь, что мне долго не придется прибегать к вашей помощи, а когда вы вернетесь, срок вашего пребывания в Декане будет близиться к концу. – Прошу вас, ваша светлость, не убаюкивайте себя обманчивым спокойствием, вокруг… С таким фанатичным народом никогда нельзя быть уверенным в завтрашнем дне. – Поезжайте, мой милый друг, и наслаждайтесь отпуском. Если бы вы были знакомы с положением дел так же хорошо, как я, то перестали бы тревожиться. Можно сказать, что исчезло общество «Духов вод», которое было всегда душой и головой всех заговоров и всех восстаний. Теперь ни один индиец не тронется с места. Сам Нана Сахиб, оставшийся в одиночестве, утратил свое влияние на юге Индии, где ненавидят мусульман, а дней через пять к тому же он будет у меня в руках. «Боже мой! Я не могу убедить его, – подумал молодой человек, – остается только одно средство – ехать в Бомбей». – Берегите себя, ваше превосходительство, – продолжал он громко. – Я дрожу при мысли, что драгоценные дни ваши зависят от кинжала какого-нибудь презренного факира. – Благодаря вам, Эдвард, те, которые вооружали этих фанатиков, не в состоянии больше вредить нам… – Вы в этом уверены, ваша светлость? Странная улыбка пробежала по лицу вице-короля. – «Колодец молчания», – отвечал он, – никогда не отдавал своих жертв… И потом, поверьте мне, они не посмеют так высоко занести свой кинжал. – Я, во всяком случае, прикажу удвоить часовых и поставить их у каждого выхода, ведущего в ваши апартаменты. – Очень хорошо! Предосторожности никогда не лишни… Когда вы рассчитываете выехать? – Дежурство мое кончается сегодня вечером. Я быстро соберусь и тотчас же двинусь в путь. – Счастливого пути!.. Привет полковнику! ГЛАВА II Эдвард Кемпуэл в Джахара-Богхе. – Пришел слишком поздно. – Эхо разоблачило. – След в развалинах. – Ради Бога, остановись! – На пути в Бомбей. Выйдя из покоев вице-короля, Эдвард Кемпуэл проверил все караулы дворца, которые подчинялись лично ему, поставил часовых в коридорах и у всех дверей. Приняв, таким образом, все необходимые меры предосторожности, вызванные опасной ситуацией, он передал дежурство офицеру, сменяющему его. Затем он вышел из дворца, не заходя в свою комнату. – Наконец-то я свободен! – сказал он с глубоким вздохом облегчения. Перед ним среди развалин извивалась узкая тропинка, ведущая по направлению к древнему Биджапуру, где находились храм Шивы, Джахара-Богх и другие здания, устоявшие в борьбе со временем. Молодой офицер пошел по этой тропинке, стараясь заглушить звук своих шагов. Чувствовалось, что он спешит прибыть в нужное ему место, а необходимость скрывать свое присутствие там, где бродят одни шакалы и ночные бродяги, заставляла его ускорять шаг. Через двадцать минут ходьбы он добрался наконец до Джахара-Богха, казавшегося теперь, после экспедиции Кишнаи, совсем пустынным. Он ловко проскользнул мимо небольшого павильона, который служил жилищем дорванам, арестованным вместе с хозяином… В эту минуту на верху старой пагоды раздался сначала первый удар гонга, и молодой офицер насчитал затем двенадцать ударов, за которыми последовала обычная фраза, произнесенная молодым, свежим голосом: «Полночь, люди высшей и низшей касты, спите спокойно. Нового нет ничего!» Это был голос сына падиала, заменявшего своего отца, который в эту минуту должен был находиться вместе с Утсарой в Колодце молчания. – Полночь! – повторил Кемпуэл с огорчением. – Я опоздал на целый час! Тем не менее он подошел к павильону, задерживая дыхание, чтобы не выдать себя, и, приложив ухо к циновке, закрывавшей вход, внимательно прислушался… Нескольких секунд было достаточно, чтобы убедиться, что внутри никого нет. Слышен был только монотонный звук, издаваемый маленьким «джеско», сверчком индийских жилищ, радующимся, что ему удалось пробраться в один из этих ночных павильонов. Сильный запах коринги, перемешанный с запахом жасмина, исходил из павильона, показывая, что курившие этот острый табак, ушли отсюда не так давно. – Да, верно, – сказал Эдвард Кемпуэл про себя, – здесь у них была встреча… Но ведь она назначена была на одиннадцать часов… Но его мысли были прерваны. Со стороны дворца донесся легкий шум, и молодой человек поспешил спрятаться в кустах, чтобы не быть застигнутым врасплох. Глаза его уже привыкли к темноте и различили в ночи двух туземцев, которые шли к выходу, разговаривая между собой шепотом. Каково же было его удивление, когда в одном из них он узнал старого пандарома, который два дня тому назад был у вице-короля и предсказал Уотсону, что тому отсталось жить всего три часа. У Эдварда сразу возникла мысль, что перед ним убийца полковника или, по крайней мере, один из его сообщников. Что нужно было в поздний час этому нищему и его спутнику в Джахара-Богхе? Не их ожидал встретить здесь молодой офицер. Странная история произошла сегодня при заходе солнца с Эдвардом. С тех пор как он прибыл в Биджапур, он каждый вечер выходил на террасу дворца, где жил вице-король, и любовался чудесными переливами заката среди грандиозных развалин древнего города. Этот поэтический вид нравился его мечтательной душе, и ночь часто заставала его за созерцанием этих оставшихся от других веков руин, все больше разрушающихся и все больше погружающихся в пучину забвения. Эдвард Кемпуэл стоял, прислонившись к стене, и с тихой, безотчетной грустью любовался воздушных мавзолеем из белого мрамора, воздвигнутым в честь королевы Нухурмаль, и вдруг невольно вздрогнул… Тихие слова, как бы исходившие из глубины камня, поразили его… Он отскочил от стены, и странное явление прекратилось… Он принял прежнее положение, и к нему снова долетели, звуки, подобные человеческой речи, но не так громко, как в первый раз, когда он ясно расслышал: «Весь Декан по первому сигналу…» С одной стороны террасы, на которой он находился, возвышалась средняя Стена второго дворца. В ней был устроен ряд отверстий, которыми заканчивались, вероятно, вентиляционные трубы в толще стен, устроенные для проветривания потайных частей дворца. Одно из таких отверстий находилось на высоте его головы. Он приложился к нему ухом и с этой минуты мог с возрастающим интересом следить за разговором, который, по-видимому, начался уже давно и теперь подходил к концу. – Ты ручаешься за четырех раджей Юга? – спросил первый голос. – Как за себя, – отвечал второй, – они знают, что сэр Лоренс приехал в Биджапур с целью сместить их и предпочитают борьбу унизительному рабству. – Особенно, когда народ узнает, что Сердар вернулся в Индию тайно, чтобы встать во главе движения. Тогда возьмутся за оружие все… и поток унесет за собою и набобов. Сердар, Фредерик Де-Монморен, его дядя… в Индии! При этих словах Эдварда Кемпуэла охватило такое волнение, что кровь прилила к голове, в ушах зазвенело, голова закружилась, и он вынужден был прислониться к стене… Это помешало ему услышать ответ второго собеседника на эту столь поразившую его фразу, которая его взволновала, ответ, который дал бы ему понять, что один из собеседников – это именно тот, кто, как он считал, еще находится во Франции, весело проводя там свой отпуск. – Ты придаешь слишком большое значение моему влиянию, Анандраен, – сказал Сердар своему другу. Оба продолжали свой секретный утренний разговор в комнате Анандраена. Не зная, кто были эти собеседники, Эдвард Кемпуэл все же понял из разговора все подробности заговора, узнал о силах, на которые рассчитывали индийцы, и о дне, назначенном для восстания. Он слышал также, что незнакомцы назначили вечером встречу в Джахара-Богхе, в павильоне дорванов, но причины свидания он не понял. Говорившие понизили голос, как поступают обыкновенно при сообщении какой-нибудь важной тайны. И он не расслышал последней фразы. Не пытаясь открыть убежище, где скрывались заговорщики, молодой офицер погрузился в невеселые размышления… Как он должен поступить в этом случае? Разоблачить?.. Но ведь вождь предполагаемого восстания – брат его матери, спаситель полковника Кемпуэла и Гаурдвар-Сикри, Фредерик Де-Монморен, его дядя… Англичане начнут преследование… Быть может, пошлют даже его, Эдварда Кемпуэла, с отрядом и затем повесят несчастного как разбойника с большой дороги. Промолчать?.. Своим молчанием он позволит разразиться этому ужасному восстанию, которое навсегда уничтожит британское владычество в Индии. Вот почему он принял решение отправиться в Бомбей и рассказать обо всем леди Кемпуэл и полковнику, чтобы получить у них совет, как поступить. Но, прежде чем пуститься в дорогу к большому городу на Малабарском побережье, он, в надежде получить более ценные сведения, решил поприсутствовать на встрече двух таинственных лиц в Джахара-Богхе… Задержанный вице-королем, он пришел во дворец браматмы слишком поздно и увидел только, как уходили заговорщики. Одного добился он в этом ночном путешествии – он узнал участников или сообщников убийства Уотсона. Никто другой, кроме браматмы, не мог вложить кинжал в руку убийцы. Молодой офицер понял, что один он не сможет арестовать двух заговорщиков, которые были, несомненно, вооружены и достаточно сильны, чтобы оказать сопротивление. Тогда он решил следовать за ними, чтобы узнать место, служившее им убежищем, а также путь, каким они попадали в потайные части дворца Омра. Когда они проходили мимо рощи карликовых пальм, он еще раз прислушался, надеясь на лету поймать обрывки их разговора. Но он заметил, что имеет дело с людьми осторожными. Понизив голос так, что сами едва могли слышать друг друга, индийцы для большей осторожности говорили на диалекте с побережья Ориссы, разновидности пали, совершенно неизвестном в Декане. Разочарованный, Эдвард Кемпуэл последовал за ними на некотором расстоянии, чтобы не выдать себя. Дорога постоянно поворачивала среди развалин, и он иногда терял индийцев из виду на несколько минут. Но затем снова показывались их силуэты, казавшиеся еще более мрачными на фоне темного ночного неба. Индийцы шли прямо ко дворцу Адил-Шаха. У Кемпуэла мелькнула мысль, что их легко можно будет арестовать с помощью шотландцев, посты которых расставлены в разных местах вокруг дворца. Причастность этих людей к убийству Уотсона была установлена и оправдывала задуманные им меры. Все указывало также на то, что перед ним находятся два заговорщика, беседу которых он нечаянно подслушал. Впрочем, чтобы не компрометировать Сердара, он решил пока молчать о своем открытии, которое он сделал совершенно случайно. Чтобы объяснить необходимость ареста этих людей, достаточно будет сослаться на участие пандарома в убийстве Уотсона, участие, подтверждаемое предсказанием, сделанным им при всех, и этого вполне достаточно для любого трибунала в мире, чтобы признать его виновным в убийстве начальника полиции. Он продолжал следовать за незнакомцами, рассчитывая в удобный момент наброситься на пандарома и позвать находящийся поблизости шотландский патруль. План молодого офицера был задуман очень хорошо и, может быть, удался бы, имей он дело с обыкновенным противником. Но Эдвард Кемпуэл не знал, какую необыкновенную бдительность приобретают люди, жизнь которых наполнена всевозможными засадами, ловушками и другими неожиданными приключениями. Не прошло и пяти минут с тех пор, как он шел по следам незнакомцев, как те уже знали, что кто-то их выслеживает. – Что нужно от нас этому человеку? – спросил Анандраена Сердар, ибо это был наш знаменитый герой, который вместе со своим другом приходил в Джахара-Богх, чтобы переодеться. – Быть может, он случайно идет по одной с нами дороге. Во всяком случае, это англичанин из свиты вице-короля, мало привыкший к подобного рода экспедициям, потому что совсем не умеет тихо ходить, – отвечал Анандраен. – Это один из шпионов, поставленных у Джахара-Богха, который со времени нашего ареста превратился в настоящую мышеловку. Следя за дворцом, они надеются захватить всех влиятельных членов общества и помешать его возрождению. – Нам надо узнать его намерения, ибо, если это обыкновенный прохожий… – Обыкновенный прохожий, Анандраен, не будет стараться скрыть свое присутствие… Можно, впрочем, очень легко узнать, что ему нужно. Давай как ни в чем не бывало повернем назад и тогда увидим, будет ли он продолжать свой путь, не обращая на нас внимания… Это детский прием, но, по-моему, мы имеем дело не с особенно опытным шпионом. Увидя, что два таинственных незнакомца повернули обратно, Эдвард Кемпуэл тотчас же подтвердил все предположения Сердара. Настоящий шпион спокойно продолжал бы свой путь, приняв вид мечтателя, вышедшего подышать свежим воздухом ночи. Но молодой офицер ничего лучше не придумал, как броситься в кусты. – Опыт удался, Сердар, – шепотом сказал Анандраен, – он с первого раза разоблачил себя, показав со всей ясностью ту роль, какую собирается играть. – Тем хуже для него! – отвечал Сердар. – Война объявлена, и мы имеем право на законную защиту… Не первый труп получат колодцы Биджапура!.. Оба друга повернули обратно ко дворцу и прошли, как бы ничего не подозревая, мимо того места, где скрывался молодой человек. Довольный своей военной хитростью, адъютант вице-короля подождал немного, пропуская их мимо того места, где он спрятался, а затем снова принялся их преследовать, и на этот раз с еще большим увлечением, так как надеялся на успех. Он не сомневался теперь, что видит перед собой двух самых главных руководителей заговора. Он пошел быстрее, забыв в нетерпении сохранять предосторожность и удивляясь тому, что не видит преследуемых. Вдруг на том самом месте, где тропинка круто поворачивала, проходя мимо знаменитых развалин Джамма-Масджида, какой-то человек, выскочивший из-за угла, схватил его за горло и повалил на землю прежде, чем он успел принять меры для защиты… Кинжал блеснул среди ночной тьмы и готов был вонзиться в грудь молодого офицера, когда тот крикнул по-английски: – Презренный убийца! Акцент, с которым были произнесены эти слова, поразил Сердара, и тот понял, кого должен был сейчас поразить кинжал Анандраена. – Эдвард Кемпуэл! – с отчаянием завопил Сердар и, обращаясь уже к Анавдраену, успел крикнуть: – Остановитесь, ради Бога! И, не дожидаясь результата, он бросился на своего товарища, вырвал у него из рук кинжал и затем, оттолкнув индийца от жертвы, свалил его на дорогу. – Его племянник! – воскликнул Анандраен, мгновенно вскочив на ноги. – Его племянник! Я едва не убил его племянника… По знаку Сердара Анандраен бросился вслед за ним, и оба, свернув с дороги, мигом скрылись среди развалин. Эдвард Кемпуэл с трудом поднялся на ноги. Анандраен был человеком необычайной силы, и удар его был еще тем страшнее, что нанесен был неожиданно. Однако, несмотря на необыкновенное волнение, охватившее молодого офицера во время этого нападения, он отчетливо расслышал свое имя и понял, что только неожиданная помощь спасла его от смерти. Он смутно разглядел лицо пандарома в ту минуту, когда тот вырвал кинжал из рук его врага… Кто был этот странный человек, который тогда вечером у вице-короля предсказал ему блестящее будущее, а теперь, только что, зачем-то вступился за него? Конечно, незнакомцы сговорились убить его, заметив, что он следит за ними, и нападавший на него действовал, без сомнения, с согласия своего товарища. Своею жизнью Кемпуэл обязан был вырвавшемуся у него восклицанию на английском языке – это дало возможность старому фокуснику узнать его. Однако выражение испуга и отчаяния, с которым его спаситель закричал: «Эдвард Кемпуэл! Остановитесь, ради Бога!», доказывали, как сильно интересуется им этот человек, но в то же время совершенно не объясняли ни причин, ни происхождения этого интереса. Но тут он вспомнил, что еще во время их первой встречи он заметил странное сходство пандарома и Сердара. О нем напомнило известие о тайном возвращении Сердара в Индию, известие, которое он так неожиданно подслушал несколько часов тому назад. Мало-помалу молодой человек пришел к выводу, что старый пандаром не кто другой, как переодевшийся и загримировавшийся его дядя, Фредерик Де-Монморен, приехавший в Биджапур организовать восстание… Невыразимое волнение охватило его душу при мысли о безвыходности положения, в которое он попал и которое его ужасно смущало. Перед ним стояла неразрешимая дилемма: изменить вице-королю и своей стране или предать своего дядю, который только что спас ему жизнь. – Да, ничего не остается, как делать то, что я уже решил, – сказал он, – надо ехать. Только моя мать способна заставить Сердара отказаться от задуманных планов… А что касается чести офицера, то она подсказывает мне, что, как сын и как военный, я не найду лучшего судью, чем мой отец, полковник 4-го шотландского полка, где я служу. – И, оставив все предосторожности, он бросился по направлению к дворцу. Когда он поднимался на эспланаду со стороны, противоположной той, где жил сэр Джон Лоренс со своей свитой, он вздрогнул и остановился. Две тени, в которых он узнал старого пандарома и его спутника, скользнули вдоль той части замка, которая всеми считалась необитаемой. – Они непременно наткнутся на один из наших постов, – сказал он, задыхаясь при мысли об ожидающей их участи… «Любой индиец, попытавшийся приблизиться ночью ко дворцу, должен быть убит на месте», – вот приказ, который он отдал сам после смерти Уотсона по распоряжению сэра Лоренса. Но видение длилось недолго… Как привидение из фантастического сна, две тени подошли к стене и растворились в ней… Эдвард Кемпуэл решил, что у него начались галлюцинации из-за перевозбуждения, в котором он находился. Одним мигом он оказался в казарме и разбудил своего саиса [81] . – Скорей, Гопал-Чудор, – сказал он ему, – оседлай быстро двух лошадей. Ты поедешь со мной. Завтра к вечеру мы должны быть в Бомбее. Две минуты спустя два прекрасных чистокровных жеребца белой масти нетерпеливо били о землю копытами. В тот момент, когда молодой человек вскочил на лошадь, среди развалин трижды раздался монотонный и зловещий крик сахавы, большой индийской совы. – Сахава пропела о смерти, – сказал саис, вздрагивая, – вы сосчитали, сколько раз она прокричала, сахиб? – Почему ты мне задаешь этот вопрос? – спросил Эдвард Кемпуэл, подбирая поводья. – Потому, сахиб, – отвечал бедняга, дрожа всем телом, – что птица эта всегда предвещает людям конец их жизни и своим криком дает знать, сколько дней осталось им провести на земле. Сахава пропела три раза, значит, в замке есть кто-то, кому осталось три дня жизни. – Так что ж! – сказал молодой офицер, который не мог не улыбнуться, несмотря на свое настроение. – Тебе нечего бояться, мы уезжаем. – О, сахиб, не шутите, – шепотом сказал индиец, – дух смерти царит теперь над дворцом Омра… Вспомните сэра Уотсона. В тот вечер сахава крикнула только один раз… В ту же минуту над ними медленно и тяжело пролетела зловещая птица и опустилась на выступ террасы, прямо над покоями вице-короля. – О, Боже мой! – воскликнул с ужасом саис. – Да сохранит Шива владыку владык! Если страшный вестник запоет у него над головой, он погиб. И тут, как бы подтверждая суеверное предчувствие саиса, мрачная птица захлопала крыльями и снова издала три зловещих крика. – Ах, господин! Мы не увидим больше великого сахиба, – сказал саис со слезами на глазах. Эдвард Кемпуэл, видивший столько мрачных событий за последние дни, не мог удержаться от легкой дрожи. – Вперед! – крикнул он, усаживаясь в седле покрепче. И оба во весь опор помчались по дороге к Бомбею. ГЛАВА III Таинственная ночь. – Гипнотическое внушение. – Совет семи и тайный трибунал. – Обвинительная речь пандарома. – Вице-король приговорен к смерти. После ухода Эдварда Кемпуэла вице-король уселся в одно из тех индийских кресел, которые так хорошо подогнаны к формам человеческого тела, что в них очень удобно дремать или спать. В них можно принять любое положение и даже вытянуться во всю длину, как в кровати. В тропиках европейцы проводят в таких креслах по большей части всю ночь. Весь этот день был невыносимо душным, а северный ветер, дующий каждую ночь и освежающий раскаленную атмосферу, еще не начался. Сэр Джон Лоренс сначала попробовал заснуть. Однако напрасно он старался прогнать от себя разные заботы, которые мешали ему забыться, – сон не приходил. Тогда он принялся мысленно следить за своим адъютантом, ехавшим в это время в Бомбей. Он представлял себе его приезд, и приятное чувство охватывало его при мысли о той радости, которую доставит полковнику Кемпуэлу повышение в звании его сына. Потом мало-помалу он перешел на тему, которая теперь больше всего занимала его, и спрашивал себя, удалось ли Кишнае захватить Нану Сахиба… С принцем было не так много людей, но все это были преданные люди, а на Малабарском побережье имелось столько неприступных убежищ. Да, но у начальника тхагов существовало надежное средство проникнуть к нему, не возбуждая подозрений. Он явится как посланец общества «Духов вод»… В это мгновение едва слышное дуновение воздуха прервало размышления вице-короля… Он открыл глаза, ибо как большинство людей, привыкших к размышлениям, он думал с закрытыми глазами. Удивившись тому, что увидел перед собой, он решил вначале, что это сон, и замер с неподвижно устремленным вперед взглядом… В трех шагах от него, с протянутыми к нему руками, слегка наклонившись вперед, с горящим взором стоял странный пандаром, тот, который третьего дня предсказал смерть Уотсону. Эта фигура возникла без всякого шума. У всех дверей стояли часовые, охранявшие вход, и сэр Джон Лоренс поэтому действительно в течение первых секунд думал, что он еще не проснулся и видит сон. – Опять этот зловещий нищий, – прошептал он. Он инстинктивно закрыл глаза, чтобы отогнать призрак… И тотчас же выпрямился в кресле и испуганно посмотрел снова – нет, видение не исчезло. Последовавшие слова поразили его и показали ясно, что он не спит. – Сэр Джон Лоренс! Приказываю вам следовать за мной! Произнося эти слова, пандаром протянул руки над головой вице-короля, и из его глаз и рук исходили магнетические токи, против которых сэр Лоренс был бессилен. И удивительное дело – он не спал, прекрасно сознавал все, что происходит, а между тем воля мало-помалу покидала его. Несмотря на все усилия, которые он прилагал, чтобы не поддаться овладевающему им гипнозу, он никак не мог собраться с мыслями. С невыразимым и все усиливающимся ужасом он сознавал, что становится простым отражением другой личности, которая управляет им. Вскоре под все увеличивающимся потоком флюидов он потерял все свои способности за исключением одной – способности подчиняться. Всего несколько минут тому назад он мог одним словом выгнать этого человека, приказать слугам высечь его плетьми, а теперь он, сэр Джон Лоренс, вице-король Индии, хозяин двухсот пятидесяти миллионов человек, жадно ловил его взгляд, готовый валяться у ног его, как собака, готовый исполнить самые безумные его требования по одному его знаку, согласный пронзить себя кинжалом, если такова будет его воля… Он превратился в орудие, которое может только исполнять чужое желание, или в инструмент, который издает звуки только тогда, когда музыкант на нем играет. В этот момент пандаром решил убедиться, до какой степени внушения дошел его пациент. – Кто вы? – спросил он резко. И так как Лоренс колебался, что ответить, пандаром приказал повелительным тоном: – Вспомните!.. Я вам приказываю! – Я… я… сэр Джон Лоренс… вице-король… Индии, – пролепетал загипнотизированный. – Неправда! – продолжал пандаром. – Зачем вы присваиваете себе это звание? Вы всего лишь жалкий пария по имени Рангин. Я хочу этого! Приказываю! Слышите? Говорите же правду! Ну, отвечайте! – Да! Это правда, я жалкий пария по имени Рангин. – В добрый час, вы послушны… А я кто? – Фредерик Де-Монморен, – вздохнул несчастный, и как будто слабый луч сознания вернулся к нему, – Фредерик Де-Монморен, которого в этой стране зовут Сердаром, защитником справедливости. – Да! Защитник справедливости, я люблю это имя, – сказал пандаром, как бы говоря сам с собой, – особенно сегодня, когда справедливость собирается восторжествовать. – Рангин! Рангин! Я жалкий пария, Рангин, – бормотал сэр Джон с тупоумным видом. В течение нескольких секунд Сердар перестал воздействовать на мозг своей жертвы, и сознание загипнотизированного продолжало по инерции бредить теми идеями, которые уже были внушены. Этот бред вернул Фредерика Де-Монморена к действительности, и он с бесконечной грустью посмотрел на сэра Джона Лоренса. – Вот вам и человеческий механизм, каким мы с вами являемся, – проговорил Сердар, – взгляд, жест, дыхание… и какого-нибудь пустяка достаточно, чтобы уничтожить совершенно осознание своего «я», своей индивидуальности, которую философы и поэты так высоко ставят над всеми живыми существами!.. Существовала ли более гордая и надменная личность, чем этот человек, согнувший двести миллионов воль под одну свою волю? И вот, если вам нравится, я могу заставить его лаять как собаку, извиваться словно змея, вываляться в грязи подобно поганой твари. Где же твое «я», сэр Джон Лоренс? Куда убежала душа, бедный вице-король?.. Где и что поделывает твой разум?.. Где, наконец, твоя совесть, бессмертный факел которой не должен никогда погаснуть?.. Горькая усмешка появилась на губах Сердара… Но постепенно он воодушевился: – Да! Вот что могут сделать таинственные флюиды с надменным властителем Индии, человеком, пролившим больше крови, чем Аттила и Чингисхан вместе взятые, во имя цивилизации и гуманизма… Ну-ка! На колени, тупой деспот… Ну-ка, походи на руках теперь! Хорошо, вице-король! Ах! Ах! Ах! Приходите все мечтатели, метафизики, идеалисты, приходите же посмотреть на сэра Джона Лоренса, бегущего на четырех конечностях вслед за своей бессмертной душой… Блуждающий взгляд, дрожащие от волнения губы, весь охваченный лихорадочным возбуждением, Сердар поднес руку ко лбу и вытер холодный пот… – Неужели я схожу с ума? – спросил он сам себя, ужасаясь чувствам, охватившим его. Недаром он, собрав всю свою волю, направил ее, чтобы подавить волю противника… Недаром думал он за двух человек!.. Реакция от перенапряжения угрожала, в свою очередь, поразить его, если он не прекратит как можно скорее эту мучительную сцену. Тогда, сделав исключительное усилие, чтобы вернуть себе спокойствие, Сердар приказал: – Встаньте и следуйте за мной, сэр Джон! Я вам приказываю! Несчастный повиновался. С неподвижным, безжизненным взглядом он приблизился к пандарому. – Спите! – сказал пандаром, протягивая указательный палец в сторону вице-короля. Веки последнего опустились, и Сердар освободился от непроизвольного влияния его взгляда. Удивительное дело, но всякое действие в природе не может существовать без ответного противодействия. Шар, ударяясь о стенку, отскакивает под тем же углом, под которым подкатывался к ней. Свет, преломление лучей которого происходит по тому же закону, что и отскок шара; звук, все, вплоть до человеческих действий, подчиняется этому закону. Даже действия неуловимых флюидов, порожденных силой воли, подвержены этому правилу противодействия, подобно естественному применению силы, которая не исчезает, а, отражаясь или преломляясь, противодействует тем или иным образом в зависимости от материальной или моральной ее природы. И если с физической точки зрения этот закон формулируется так: «угол падения равен углу отражения», то с моральной точки зрения его можно сформулировать следующим образом: «сила противодействия всегда пропорциональна интенсивности самого действия»… Таким образом вся энергия, которую потратил Сердар, чтобы подавить волю сэра Джона Лоренса, едва ли не тут же, своего рода рикошетом, вернулась к Сердару… Такое явление можно часто наблюдать в Индии на примере факиров, которые, гипнотизируя, постепенно возбуждаются чуть ли не до безумия… Однако Фредерик Де-Монморен, одержав верх над своим противником, вовремя вспомнил, что пришел к вице-королю не затем, чтобы демонстрировать свое могущество. Он явился сюда с заданием, которое должно было сыграть в последующих событиях необыкновенно важную роль. Надо было действовать, и он приказал сэру Джону Лоренсу следовать за ним. Вице-король повиновался без малейшего колебания, и вскоре они попали в тот круглый зал на верху внутренней башни, где браматма и его товарищи собрались после благополучного бегства из Колодца молчания. Все двери охранялись факирами. Вокруг стола, имевшего форму подковы, неподвижно и безмолвно сидели три человека в масках. Это были члены тайного трибунала, собравшиеся судить сэра Джона Лоренса. Они ждали с напряженным вниманием, когда Сердар, все еще одетый пандаромом, разбудит сэра Джона и вернет его в обычное состояние. Что скажет этот надменный человек, когда увидит себя во власти тех, кого он считал своими пленниками? Несколько обычных пассов гипнотизера, два или три дуновения в лицо, решительный приказ прийти в себя – и сэр Джон Лоренс понемногу стал выходить из сомнамбулического состояния, в которое его погрузил мнимый пандаром. Вице-король протер себе глаза, потянулся как только что проснувшийся человек и оглянулся кругом… Он подумал, вероятно, что кошмар сновидения еще продолжается, потому что вид факиров, сидящих на корточках у дверей, и трех человек в масках хотя и удивил его, но не заставил говорить. А когда взгляд его остановился на пандароме, он вздрогнул. – Опять это видение! – пробормотал он. Но его заблуждение длилось недолго… Громкий голос нарушил величественное молчание и окончательно привел его в себя. – Сэр Джон Лоренс, – сказал «главный из Трех», – придите в себя. То, что происходит сейчас, не сон. Вы предстали перед тайным трибуналом, собравшимся для того, чтобы выслушать ваши оправдания, а затем объявить приговор. При этих словах вице-король выпрямился и принял высокомерный вид. – Что означает эта комедия?.. Где я?.. Кто привел меня сюда? – спросил он. – Это не комедия, сэр Джон Лоренс, – отвечал «главный из Трех». – Ну тогда маскарад, если вам это больше нравится, – сказал насмешливым тоном вице-король, вернувший себе свою обычную надменную осанку, несмотря на то, что был поражен происходящим и не мог объяснить себе причину своего пребывания здесь. – Сэр Джон, – отвечал «главный из Трех» тем же строгим тоном, – у нас есть средства заставить вас уважать наших судей, и не вынуждайте нас воспользоваться ими. По знаку главного два факира встали по обе стороны от вице-короля. – Как, вы осмелитесь поднять на меня руку? Вы дорого заплатите за эту дерзость!.. – Оставьте эти смешные угрозы, – прервал его Анандраен, который и был «главным из Трех», – они ничем не помогут вам. Нет такой власти в мире, которая могла бы вырвать вас из наших рук… Здесь нет вице-короля, но есть подсудимый, призванный дать отчет о своих делах, а если вы хотите знать, насколько серьезно ваше положение, я скажу, что вам придется защищать свою жизнь… – Значит, меня заманили в западню, а затем последует убийство, – сказал сэр Джон, невольно вздрагивая. – Нет, это не западня. Вы выйдете отсюда свободно, но каков бы ни был приговор, произнесенный над вами, он будет приведен в исполнение через три дня, несмотря на всех полицейских и телохранителей. Не рассчитывайте убежать от нас и не отказывайтесь от своей защиты. Клянусь вам именем вечного Бога, единого для всех людей, вы будете судимы без всякого пристрастия. Я в нескольких словах разъясню все, что еще неясно для вас. – Этот негодяй Кишная предал меня! – сказал вице-король, еле сдерживая бешенство. – Нет, сэр Джон, союзник ваш не изменил вам. Знайте только одно, что человеческое существо не в силах бороться с обществом «Духов вод». Пожелай мы только – и ни один солдат, посланный против нас, не вернулся бы, чтобы принести известие о разгроме. Но мы решили дать вам возможность какое-то время радоваться своему успеху, чтобы затем еще лучше показать вам наше могущество… Что касается вашего присутствия здесь, то наш браматма, переодетый пандаромом, привел вас сюда без всякого насилия. Вы знаете сами, что мы, как и наши факиры, обладаем способностью усыплять чужую волю силою своего взгляда, и вот вы сами, по своей воле… – Бесполезно продолжать эти шутки, – прервал его сэр Джон, который понял наконец способ, каким его привели сюда. – Я в вашей власти. Что вам нужно от меня? – Вы сейчас услышите обвинение, которое мы поручили произнести нашему браматме. – Я не признаю вашего шутовского суда. Ни один суд Индии не может существовать без разрешения королевы. По какому праву присвоили вы себе эту власть? – Наше право выше права твоей королевы, сэр Джон Лоренс, – отвечал «древнейших из Трех». – Его поддерживают восемь столетий нашего существования… Оно возникло из недр отечества, в тот день, когда древняя страна лотоса попала под иго грубого чужеземца. Не тому, кто властвует силой, говорить здесь о праве и справедливости! Покажите мне в истории написанный добровольно договор, по которому Индия отдала себя в руки людей Запада. Они пришли сюда сначала скромные и робкие, привлеченные нашими богатствами, умоляя набобов дать им небольшой клочок земли, чтобы основать колонии. Они посеяли везде раздоры и ненависть и, пользуясь нашими междоусобицами, которые сами и вызвали, мало-помалу захватили всю страну. Подкуп, грабеж, подлый обман – вот основы вашего права! Итак, если ты управляешь нами по праву сильного, мы, сэр Лоренс, защищаемся по праву более почетному, по праву слабого… Да, вот уже восемь столетий, не изменяя ни разу своему назначению, мы защищали слабого от сильного, угнетенного от угнетателя, мы не изменим и теперь нашей священной обязанности. «Древнейший из Трех» произнес эту речь голосом, в котором слышалось столько власти и убеждения, что сэр Лоренс не решился повторить свои протесты. – Я нахожусь здесь, – отвечал он твердо, – не для того, чтобы спорить об исторических судьбах народов. Я получил от королевы власть управлять Индией, и пока у меня останется хоть капля крови, я не допущу уничтожения этой власти. – Я и не думаю обвинять тебя в захвате власти, – вмешался браматма. – Каково бы ни было происхождение этой власти, она тут ни при чем. Вся ответственность за это тебя не затрагивает. Я требую у тебя отчета за невинную кровь, пролитую тобой. В тот час, когда не было уже ни одного человека с оружием в руках, ты хладнокровно, без всякого повода, вопреки даже интересам своей страны, залил две трети Индии кровью и покрыл развалинами. В Серампуре, Чинсуре, Агре, Бенаресе, Дели, Лакхнау, Гаурдвар-Сикри и в сотне других мест твои пьяные солдаты убивали женщин, детей, стариков и трудоспособных людей, которые, поверив твоим лживым обещаниям, спокойно вернулись в свои жилища. По статистическим данным, приведенным в газетах Бомбея и Калькутты, более миллиона человеческих существ погибли в результате кровавых расправ, которые ты проводил, чтобы терроризировать Индию. Голос его начал дрожать от возмущения. – Сэр Джон Лоренс, ты уничтожил два поколения людей, от восемнадцати и до тридцати лет. Все живое пало под ударами твоих палачей. Подлым образом, не имеющим себе равных в истории, ты убил молодых матерей и на четверть века сделал Индию бесплодной. Это в веках покроет твое имя позором. Когда тигр в человеческом образе, которого звали Максуэл, – он заплатил уже за свои преступления, – пришел спросить, как поступить с жителями Гаурдвара, не отвечал ли ты ему, чтобы их собрали на эспланаде, как стадо, и до тех пор стреляли по ним, пока не останется никого в живых? А когда негодяй спросил тебя: – А как быть с грудными детьми? – Ах! – сказал ты с улыбкой, от которой вздрогнул даже такой изверг, как Максуэл, – слишком жестоко будет разлучать их с матерями. [82] И приказание твое было исполнено… Поищи среди знаменитых убийц, искупивших свои грехи на эшафоте, согласится ли хотя бы один из них подать тебе руку? Поступив таким образом с Бенгалией, ты вздумал теперь приняться за Декан! Но этого не будет, чаша страданий переполнилась, и час правосудия пробил. Мы могли бы казнить тебя как обыкновенного злодея, но мы хотели узнать от тебя, не найдешь ли ты хотя бы малейшего оправдания своим преступлениям!.. Во имя скорбящей Индии, во имя матерей в трауре, я прошу трибунал Трех приговорить этого человека к кинжалу правосудия. – Сэр Джон Лоренс, что вы ответите на это? – спросил «главный из Трех» суровым голосом. – Ничего! – отвечал обвиняемый твердо и с презрением. – Отвечать – значит признать вас судьями. – Хорошо! Вы сами этого хотели. И, обращаясь к своим товарищам, «древнейший из Трех» сказал: – Во имя того, кто существует только своими силами и чье таинственное имя заключено в слоге, который никто не имеет права произносить Аум [83] !.. Во имя всего человечества, права которого мы выполняем, какого наказания заслуживает этот человек? – Смерть! Смерть! – отвечали ему товарищи. – Это справедливо! – сказал «древнейший из Трех». – Мне остается только произнести приговор… «Во имя вечного Сваямбхувы! Во имя высших духов, парящих над водами, невидимых вождей нашего правосудия… мы, «Три»… – Остановись, «древнейший из Трех»! – сказал мнимый пандаром. – Позволь мне попробовать применить последнее средство, чтобы спасти этого человека, несмотря на его упрямство. – Мысль твоя похвальна, сын мой. Мы слушаем тебя. – Сэр Джон Лоренс, несмотря на твои преступления, несмотря на все зло, которое ты сделал, я первый буду просить о твоем помиловании, если ты дашь честное слово исполнить все, что я попрошу тебя. – Я не свободен и в таком положении отказываюсь принимать на себя какое бы то ни было обязательство, даже будь оно справедливо и почетно. Сэр Джон знал, что члены тайного общества никогда не нарушают данного слова. А они обещали отпустить его на свободу после произнесения приговора, и это вернуло ему смелость. Он думал уже о том, что его день и ночь будет охранять шотландская стража, и тогда ему нечего бояться кинжала правосудия. Вот почему он и решил не идти ни на какие компромиссы. – Тем не менее выслушай меня, сэр Джон! – снова обратился пандаром. – Будь уверен, что, раз приговор произнесен, он будет исполнен, несмотря ни на какие принятые тобой меры предосторожности. Но это не все. Знай, что ужасное восстание, в котором на этот раз примет участие вся Индия, уже подготовлено, твои войска будут сметены потоком в два или три миллиона людей. – Благодарю, что предупредили, – отвечал вице-король с язвительным смехом. – Подожди радоваться, – продолжал мнимый пандаром. – Владычество Англии падет, но сколько крови будет пролито… Хотя все еще можно устроить. Поспособствуй тому, чтобы правительство дало Индии ту же автономию, как и своим колониям в Австралии и Канаде. Добейся того, чтобы оно признало права Наны Сахиба на трон Ауда и чтобы оно объявило всеобщую амнистию. Тогда Индия согласится остаться под покровительством английского знамени. Я обещал раджам Юга и Нане Сахибу сделать тебе это предложение и считаю нужным исполнить свое слово. Если ты согласишься, то спасешь свою жизнь и дашь мир этой несчастной стране, сохранив в то же время для Англии драгоценный бриллиант в ее колониальной короне… Если бы ты знал, кто я, то понял бы, как тяжело мне способствовать добровольному признанию власти английского знамени над землей Брахмы. – Кто же ты на самом деле? – спросил сэр Джон, чье любопытство возбудили последние слова. – В данный момент я исполняю обязанности браматмы. Но я не Арджуна, как думали Кишная и ты. Я тот, кого народ называет Сердаром, другом справедливости. – Фредерик Де-Монморен! Ты Фредерик Де-Монморен? – воскликнул вице-король, с жадным любопытством рассматривая Сердара. – И ты не боишься открывать мне свои планы и свое инкогнито? – Я могу это сделать, не подвергая опасности ни дело, которое я защищаю, ни себя, сэр Лоренс! Жду твоего последнего слова. – Я сказал его… Мне нечего больше вам ответить, и вы напрасно будете настаивать… – Хорошо, – сказал Сердар с плохо скрываемой радостью. – «Древнейший из Трех», приступай к исполнению своей обязанности! – Сэр Джон Лоренс, – сказал Анандраен, – не хотите ли внести какие-либо замечания? – Я протестую против всей этой судебной фантасмагории! – Во имя вечного Сваямбхувы! – начал председатель торжественным голосом. – Во имя высших Духов, парящих над водами, невидимых вождей нашего общества правосудия. Мы, «Три», вдохновленные ясным светом Того, кого зовут Нараяна и который вышел из золотого яйца, мы произносим следующий приговор: «Сахиб Джон Лоренс, называющий себя господином и генерал-губернатором Индии, во искупление бесчисленных преступлений против человечества, которое он своим существованием оскверняет, приговаривается к смертной казни. Приговор будет приведен в исполнение кинжалом правосудия в четырнадцатый, считая с сегодняшнего числа, день, о чем позаботится наш браматма. Мы говорили во имя истины и правосудия! Приговор наш утвержден! – Благодарю, – отвечал подсудимый насмешливым голосом, – одиннадцать дней больше, чем вы даете обычно… Постараюсь их как можно лучше использовать. – Смерть твоя будет сигналом к началу народного движения, которое навсегда изгонит из Индии британского льва. Мы будем готовы к этому только через четырнадцать дней, а потому ты напрасно благодаришь, – отвечал Анандраен. – По правде, я не уверен, не сплю ли я… И вы вернете мне свободу? – Сразу же. – Каков бы ни был мой ответ на ваш приговор? – Каков бы ни был твой ответ на наш приговор, – как эхо повторил «древнейший из Трех». – Так вот, откровенность за откровенность. Теперь моя очередь, господа, объяснить вам, что выйдет из этого. Вы будете готовы только через четырнадцать дней, а я уже готов теперь, и, прежде чем наступит завтрашний день, я разошлю телеграммы по всем направлениям и уведомлю губернаторов Бомбея, Мадраса, Лахора, Агры, чтобы они двинули к югу все войска, которыми располагают. Губернатор Бенгалии, заменяющий меня в Калькутте, поступит точно так же. По первому моему приказу губернатор Цейлона переправится через Манарский залив и приведет нам на помощь тридцать тысяч человек. Часа через два все раджи Декана будут арестованы в своих постелях британскими резидентами и отправлены в Трична-поли. Затем, по данной мною же телеграмме, английский посланник в Париже сообщит французскому правительству о поведении авантюриста, которого оно по ошибке назначило губернатором Пондишери. В дополнение к этим мерам и для окончательного уничтожения логовища вашего общества несколько бочек пороха превратят древний дворец Омра в груду развалин. Я все сказал. Я также говорил во имя истины и правосудия! К великому удивлению своему, сэр Джон заметил, что эти слова не произвели ожидаемого им действия, а вызвали только насмешливую улыбку у его противников. – К сожалению, я должен разрушить твои надежды, сэр Джон, – сказал Сердар, – было бы слишком наивно с нашей стороны открыть тебе все планы и дать возможность предпринять против них что-либо. – Стало быть, ваше обещание свободы – обман! – Нисколько! Скоро ты спокойно будешь спать в своей постели. Когда же утром ты проснешься, то не отдашь ни одного из перечисленных тобой приказаний. – Кто помешает этому? – Никто, но тебе и в голову не придет этой мысли. – Я ничего не понимаю… – Еще бы, сэр Джон! Полный честолюбия, озабоченный исключительно личными интересами, ты не нашел времени изучить в Индии любопытные проявления силы факиров и проследить за ходом европейской науки о явлениях гипнотизма, сомнамбулических внушений. Изучение этих явлений перешло теперь из рук шарлатанов в руки истинных людей науки. Хэксли в Англии, Шарко во Франции и Геккель в Германии достигли в этой области поразительных результатов. Остановимся только на одном факте. У пациента, который находится в состоянии внушения, сохраняется сознание собственного «я» и способность говорить о каком угодно предмете со всеми признаками ясного разума, как это ты делаешь теперь, сэр Джон, а между тем у него, незаметно для него самого, заторможено какое-либо чувство или какая-нибудь одна из умственных способностей. Например, его можно заставить взять красное вместо зеленого, заставить перепутать запах гелиотропа с запахом розы, предложить ему какой-нибудь фрукт, назвав его по-другому, и он подтвердит новое название, попробовав фрукт на вкус. С другой стороны, в области чисто интеллектуальной деятельности у него можно отключить память как на все события, так и на те, которые хочет стереть по своему выбору тот, кто проводит внушение. Пока длится внушение, пациент свободно рассуждает о разных фактах, логически связывает мысли и считает, что он вполне владеет собой. Но с того часа, как кончилось внушение, память ничего не сообщает ему о том, что случилось во время этого внушения, и он даже забывает сам факт внушения. Таким образом, сэр Джон, ты все время находишься под моим влиянием. Я дал возможность свободно действовать твоему уму, но выключил твою память, а потому после пробуждения ты не вспомнишь даже, что выходил ночью из своей комнаты. Вице-король слушал эти объяснения с недоверчивой улыбкой, не стараясь скрыть этого, и хотел даже отпустить по этому поводу несколько колких замечаний, но Сердар, решивший, что сеанс и так длится слишком долго, пристально взглянул на него и сказал повелительным тоном: – Спи! Я приказываю тебе! Эффект был мгновенен. Сэр Джон повиновался без малейшего сопротивления. Застыв в неподвижности, он устремил пристальный взгляд на Сердара, и с этой минуты все его мозговые центры сосредоточились на подчинении своей воли воле гипнотизера. – Следуй за мной, – продолжал мнимый пандаром, и сэр Джон двинулся за ним как автомат, повторяя все движения его и не спуская с него взгляда. В тот момент, когда они выходили из зала, Фредерик Де-Монморен обернулся и сказал Трем: – Созовите всех товарищей! Я скоро вернусь, и мы поговорим о важном деле. Анандраен расскажет, как мы сегодня вечером натолкнулись на Эдварда Кемпуэла, моего племянника, который следил за нами. Кто знает, быть может, он скрывался в Джахаре-Богхе еще в то время, когда мы были там с вождем Велура, и подслушал важный разговор, который мы вели в хижине дорванов… Дело серьезное, и его надо обсудить… Лучи солнца широким потоком вливались в комнату, когда сэр Лоренс проснулся… Он забыл накануне закрыть жалюзи на окне, и теперь открыл глаза среди ослепительного света. Солнце стояло высоко, указывая ему на то, что он долго проспал сегодня. Но он не жаловался на это, потому что проснулся в очень хорошем расположении духа. – Прекрасный день! Счастливая судьба! – сказал он, нажимая звонок, – я уверен, что получу сегодня хорошее известие. Как хорошо снимает глубокий и спокойный сон физическую усталость и заботы! В комнату вошел дежурный адъютант. – Который час, Перси? – спросил вице-король. – Около десяти часов утра, ваше превосходительство, – отвечал молодой офицер, – вы, вероятно, долго не ложились спать вчера вечером? – Не дольше обыкновенного, Перси! Но почему вы спросили меня об этом? – Потому что сегодня ночью, часа в два, я вошел, думая, что вы позвали меня, – вас не было в комнате, а так как дверь на террасу была открыта, то я и подумал, что вы вышли подышать свежим воздухом. – В два часа ночи? Вы шутите. – Нет, ваше превосходительство, спросите Ноло, он сопровождал меня. – Странно, – сказал вице-король, – я не помню. Потом он прибавил задумчиво: – Не становлюсь ли я лунатиком? В комнату вошел Ноло в сопровождении скорохода индийца, с ног до головы покрытого грязью и пылью. – Курьер по особым поручениям, которого вы посылали на Малабарское побережье. – Я был уверен, предчувствие меня не обмануло, – воскликнул сэр Джон с забавной убежденностью. Туземец, преклонив колени, подал ему пальмовый лист, покрытый условными знаками. Едва вице-король взглянул на него, как вскрикнул от радости и, не заботясь больше об этикете, который он всегда тщательно поддерживал, захлопал в ладоши и, чуть не танцуя, крикнул молодым офицерам: – Господа! Господа! Трижды ура в честь королевы! Нана Сахиб взят в плен! При этой неожиданной новости лица сыновей Альбиона, и без того красные в окружении характерной рыжеватой растительности, приняли вдруг цвет вареных раков, и, присоединившись к радости своего начальника, они запрокинули головы назад и три раза с энтузиазмом крикнули так громко, что все стекла задрожали: – Ура! Ура! Ура! Да здравствует королева Виктория! Дав волю таким образом излиться своей патриотической радости, сэр Лоренс взял снова пальмовый лист и еще раз прочитал его. Кишная с помощью условных знаков, известных только ему и вице-королю, писал следующее: «Нухурмур, Малабарский берег. Мы на месте. Нана ничего не подозревает и принял нас с восторгом, как послов общества «Духов вод». Мы отправляемся сегодня вечером в Биджапур, и я надеюсь привезти всю банду, которая и не ожидает готовящегося ей приема. Один только из них опасен. Это француз по имени Барбассон. Он внушает мне меньше доверия, чем остальные, но я слежу за ним. Если ничто не помешает, то завтра вечером мы будем во дворце Омра. Прикажи, чтобы при въезде в Биджапур нам не попался навстречу ни один шотландский солдат. До последней минуты нельзя подавать ни малейшего повода к подозрениям. Нану мы можем считать только тогда своим пленником, когда за ним закроются двери дворца». Сэр Лоренс несколько раз перечел это послание. – Гм! – сказал он после нескольких минут размышления. – Я, быть может, слишком рано отпраздновал свою победу… Но звезда моя никогда еще не блестела так ярко, и я верю, что она не изменит мне, когда я так близок к цели. Сердар не ошибся. Память сэра Лоренса так же мало сохранила следов о событиях ночи, как вода не сохраняет изображения отразившихся в ней предметов. ГЛАВА IV Кишная в Нухурмуре. – Где ты, старый друг? – Идеи Барбассона-миллионера. – К чему привело разоблачение. – Рыбная ловля. – Повешенный. – Тревога. – Сообщение Эдварда. – Бегство. – Отъезд. – Никогда! В то время, как в Декане полным ходом шла подготовка к восстанию, план которого был так искусно разработан обществом «Духов вод» и специально приехавшим для этого Сердаром, в Нухурмуре царили тишина и спокойствие. Ничто не нарушало патриархальной жизни Наны Сахиба и его верных друзей, оставленных для охраны принца Фредериком Де-Монмореном. Друзья эти были следующие. Махратский воин Нариндра, старый товарищ Сердара. Он обладал пылким темпераментом и томился, вынужденный вести эту праздную жизнь, с нетерпением ожидая возвращения своего европейского друга, который по весьма важным причинам был вынужден скрыть свой приезд в Биджапур от всех. Затем, Рама-Модели, заклинатель, который проводил все дни за дрессировкой Неры и Ситы, двух пантер, оставшихся ему в наследство от Рам-Чаудора. Наконец, молодой Сами и следопыт Рудра, открывший логово тхагов. Все четверо находились по-прежнему под началом у Шейк-Тоффеля, адмирала флота маскатского султана, иначе говоря Мариуса Барбассона из Марселя, который до сих пор еще не утешился после трагического конца своего друга Боба Барнета, умершего от укуса кобры и растерзанного шакалами. Для Барбассона это была невосполнимая потеря, ибо, как говорил он сам себе, невозможно найти в мире более совершенных представителей одного и того же типа, с той только разницей, которой они обязаны своему происхождению: один – как янки, а другой – как провансалец. Они оба действительно еще с детства протестовали против той бесплодной потери времени, к которой принуждает нас колледж под предлогом обучения. – Хе! И чему это служит? – с видом философа говаривал Барбассон, когда они беседовали на эту тему. – Nothing! [84] – нравоучительно отвечал Барнет. Оба были выставлены за дверь их отцами с помощью связки веревок в возрасте шестнадцати лет. Оба избороздили весь мир и перепробовали все ремесла и профессии, совместимые с их свободной и лишенной предрассудков совестью. Оба закончили тем, что осели на месте. Барбассон в Маскате, как дантист, стал адмиралом, удалив без боли коренной зуб у султана. Барнет в Ауде, как акробат, стал генералом артиллерии, танцуя на бутылках и заглатывая лягушек, к великой радости набоба, который до этого не смеялся лет двадцать. Случай соединил эти два выдающихся ума, а смерть, эта глупая смерть, которая выбирает всегда лучших, разъединила их. Печальный конец Барнета, как помнится, помог спастись Барбассону, ибо, когда они оба попали в узкий туннель, Барнет полез первым и был съеден нечистыми животными, которые, насытившись, дали Барбассону возможность спокойно выбраться оттуда. Южное воображение провансальца внушило ему мысль, что эта смерть была добровольным самопожертвованием для спасения друга. Надо было послушать, как он рассказывал об этих печальных событиях в тот достопамятный день… – Итак, мои хорошие, мы оба попали в тесный желоб в тридцать три квадратных сантиметров сечением. Было невозможно ни двинуться вперед, ни повернуть назад, ни даже пошевелиться… Мы уже чувствовали запах кобр, которые выползли нам навстречу. – Пропусти меня вперед, – сказал мне тогда Барнет. – Пусть моя смерть спасет тебя… – И он сделал, как сказал, бедняга! И вот я здесь. И слезы начинали капать с ресниц Барбассона. Это воспоминание сделалось для Барбассона священным, и он ничего не говорил и не делал, не подумав о том, как бы поступил Барнет в подобных обстоятельствах. Барнет стал для него «Законом и пророками», и это было тем более странным, что при жизни янки оба неразлучных товарища постоянно спорили друг с другом… Правда, после смерти Барнета Барбассон приписывал все свои мысли ему, так что все шло как нельзя лучше. Барбассон, принявшийся скучать в Нухурмуре, начал утверждать, что Барнет после отъезда Сердара не остался бы и двадцати четырех часов в пещерах, и не проходило дня, чтобы Барбассон не заявлял, что напишет Фредерику Де-Монморену и будет просить его прислать заместителя на свое место. Увы! Это был уже не тот бесстрашный Барбассон, которого мы знали, который всегда был готов принять участие в заговорах, в сражениях, в героических похождениях, и вот поэтому Сердар, заметивший эту перемену из писем, которые получал в Европе, решил не давать ему никакой активной роли в большом заговоре в Биджа-пуре. Разбогатев, Барбассон начал говорить, что англичане прекрасно делают, желая сохранить Индию. Он, одним словом, сделался консерватором с тех пор, как Нана Сахиб дал ему в награду за услуги целый миллион звонким бенгальским золотом. История свидетельствует, что благополучие и богатство изнеживают народы, и Барбассон подтверждал это правило. Каким искушением было для него вернуться в Марсель и, прогуливаясь по набережной Канебьер, слушать, как говорят вокруг него: – Смотрите-ка, мои милые, ведь это наш Мариус, сын дядюшки Барбассона, продавца канатов… он, видно, нажил деньжат у турок! И потом, как будут лопаться от зависти его двоюродные и троюродные братцы, эти вундеркинды коллежа, сделавшие карьеру по судебной части и получающие всего две тысячи четыреста франков жалованья… на зубочистки. Нет, конечно, Барнет на его месте давно бы махнул домой, а он, Барбассон, будет очень наивен, если не поступит, как Барнет. Но – терпение! Следующая почта принесет ему известие об отставке. Он поспешил уже предусмотрительно перевести свой миллион во Францию через посредничество банкирской конторы в Бомбее и поручил своему нотариусу купить прелестную виллу по соседству с Бланкардом, где он воспитывался у кормилицы. Он предполагал кончить свои дни мирным владельцем поместья с воспоминаниями о Барнете и искусной кухаркой, которая будет угождать его гастрономическим вкусам, все утончавшимся с годами. В ожидании часа своего освобождения он заботился о хорошем столе в Нухурмуре, пристрастившись при этом к рыбной ловле, где показывал настоящие чудеса. Хотя он, собственно, был новичком в этом виде спорта, но так как он имел дело с рыбами, которые впервые столкнулись с человеком и не научились еще распознавать его хитрости, то легко ловил их на разного рода приманки. Нана Сахиб, который ничего больше не боялся после трагического конца Максуэла и исчезновения Кишнаи и так хорошо охранялся своим отрядом, начал также выходить из своего убежища и, находя общество Барбассона очень приятным, также пристрастился к рыболовству. Вот уже в течение месяца можно было видеть, как они каждый день выходят на берег озера и сидят там, молчаливые и неподвижные, терпеливо ожидая за этим мирным занятием, когда Сердар пришлет им известие о себе. Фредерик Де-Монморен давно уже знал, что Нана Сахиб, несмотря на свое исключительное мужество, с каким он вел войска на неприятеля, подвергая свою жизнь опасности, не имел тех качеств, которые необходимы для заговорщика. Поэтому он тщательно скрывал свое возвращение от принца, решив сообщить ему это только в самую последнюю минуту, чтобы избежать какой-нибудь неосторожности с его стороны. – По коням! Нана! – скажет он ему в один прекрасный день. – Вся Индия восстала, и мы начинаем снова! Он был уверен, что найдет в нем героя знаменитой битвы на равнине Джамны [85] . Молчание друга очень удивляло Нану Сахиба, но сдержанный, как все люди Востока, он никогда не показывал своего беспокойства. Но вот наконец он получил тайное сообщение общества «Духов вод», предлагавшее ему быть на всякий случай готовым, но не говорить пока ничего окружающим его людям о том, что Декан готовится сбросить с себя ненавистное иго англичан. Общество уведомляло его также, что делегация от верховного Совета явится за ним, когда наступит время встать во главе восстания. Это Кишная раскидывал свои сети. Однако спустя некоторое время Арджуна, настоящий браматма, прибыл в Нухурмур, куда его проводил сын Анандраена. Он подтвердил это, прибавив также, что ждет возвращения Сердара. В этот день все торжествовали в Нухурмуре, и Барбассон, посоветовавшись по своему обыкновению с Барнетом, объявил, что лучше сто раз начать борьбу, чем продолжать вести эту отшельническую жизнь, на которую их обрекли. А про себя провансалец говорил: «Я уверен, что Барнет, став миллионером, направился бы в сторону французской территории, чтобы сесть на первый пароход, отходящий в Европу, – единственное место, где можно спокойно наслаждаться своим состоянием. А если Барнет поступил бы так, то почему и мне не поступить так же? Ведь Барнет был олицетворением честности. К тому же Нана дал мне этот миллион в награду за мои услуги в прошлом, – мы, значит, квиты, и я свободен». Остановившись на этом плане, Барбассон с нетерпением ждал часа, чтобы осуществить его. Послушай его, так все сейчас же должны были отправиться в Биджапур, чтобы присоединиться к Сердару. Ах! Барбассон, ты готов трусливым отказом запятнать свою жизнь, полную лишений, но и полную упорной борьбы, мужества, энергии и самых опасных приключений! К счастью, судьба в память о твоих прежних заслугах решила иначе, и в минуту опасности в тебе снова проснулось чувство долга. Как только Сердар узнал правду о Кишнае и о его смелых действиях, он тотчас же послал факира в Нухурмур, чтобы предупредить Барбассона и Нану о возможности появления у них предателя. Но по роковой случайности, весьма обыкновенной для Индии, посланца укусила ядовитая змея. Он умер, и труп его спустя несколько минут сделался добычей шакалов. В Нухурмуре поэтому ничего не знали о том, что случилось в Биджапуре, когда в один прекрасный день явился Кишная с самозваной делегацией от общества «Духов вод». Все они были в масках согласно уставу Совета семи, и, к довершению несчастья, Арджуна, которого Сердар не мог предупредить ни о чем, занимая его место, признал их за законных членов Совета. Кишная к тому же привез браматме, Нане Сахибу и Барбассону известие о Сердаре. Он знал все так хорошо, что ему не составило труда сыграть свою роль и обмануть принца и его свиту. Было решено поэтому на следующий же день присоединиться к Сердару. Вечером перед тем, как ложиться спать, тхаг отправил свое послание сэру Джону Лоренсу с помощью туземца из касты бохисов, или скороходов, который находился на службе вице-короля. Кишная взял его с собой именно для этой цели. В своем послании, полном уверенности в успехе, он выразил сомнение относительно Барбассона, потому что провансалец весь день почти не спускал пытливого взгляда с начальника тхагов. Кишная заметил это, так как привык за свою жизнь быть крайне наблюдательным человеком, но приписал такое внимание к себе обычной осторожности провансальца. Все шло к лучшему, по мнению тхага, и, уверенный в успехе, он все же постарался внушить сэру Лоренсу некоторые опасения с той единственной целью, чтобы придать себе большую цену в глазах вице-короля. Однако Барбассон не без причины смотрел с таким упорством на тхага. Провансалец не говорил на языке телугу, которым преимущественно пользовался Кишная. Как все люди, не понимающие какого-нибудь языка, он легко удерживал только те выражения, звуковые сочетания которых больше всего поражали его слух. Слушая, как Кишная говорил о Сердаре, Барбассон был поражен его произношением этого имени. Начальник тхагов обладал совсем другой интонацией, которая не походила на интонацию живущих в Нухурмуре, что особенно было заметно при произношении имени Сердара. И чем больше вслушивался провансалец, тем больше казалось ему, что он не в первый раз слышит это характерное произношение. Барбассон отличался прекрасной памятью, хотя это не помешало ему сказать: «Будь жив бедный Барнет, он сообщил бы мне кое-что на этот счет». Напрасно ломал он себе голову над тем, где он слышал этот голос, память отказывалась служить ему. Но он не отчаивался, ибо чем больше думал, тем больше приходил к убеждению, что с этим связано что-то очень важное. Была, однако, одна зацепка, которую его память подсказала ему. Он со всей ясностью вспомнил, что первый раз услышал такое странное произношение имени Сердара, когда был вместе с Барнетом, и что эта странность была молча отмечена ими обоими. День прошел в этих размышлениях, но они не увенчались успехом, потому что он не мог заняться ими целиком, так как вынужден был ежеминутно отвечать на просьбы товарищей и на вопросы вновь прибывших. Ночь, позволив ему уединиться, должна была облегчить его изыскания. Он жил в прежнем помещении Сердара, которое занял, как старший комендант крепости, по приказу принца, за которым Сердар сохранил все привилегии, положенные королевским этикетом. Как только он уединился, то сразу принялся за приведение своих мыслей в порядок. – Ну, – сказал он себе, – будем рассуждать логично, как это делал бедный Барнет во всех случаях, ибо Барнет был олицетворением логики. Я поражен необычным произношением этого члена общества в маске и нахожу, что этот акцент я где-то слышал. Это важно потому, что я не могу приписать его ни одному человеку, которого встречал раньше. Если это сходство принадлежит двум разным людям, то я напрасно ломаю себе голову. Но если, как я имею все основания думать, это один и тот же человек и я его уже когда-то слышал, то эта таинственная личность начинает казаться мне подозрительной. Я не могу узнать ее под маской, зато она может прекрасно видеть, кто мы, и если не напоминает мне, при каких обстоятельствах мы виделись, то, значит, имеет важные причины скрывать это. Исходя из этого, я должен узнать, где я видел эту личность вместе со своим другом. Прибегнем теперь к исключению неизвестных из нескольких уравнений. Начнем с того факта, который мне кажется очевидным. Известно, что я видел или слышал этого таинственного человека, только будучи вместе с моим другом Барнетом. Исключим все лишнее… Оставив в стороне все те места, где они не были вместе, и все события, в которых янки участия не принимал, Барбассон пришел к выводу, что ни на Цейлоне, ни в Нухурмуре он этого незнакомца не встречал. Мало-помалу суживая поле своих поисков, ему не осталось ничего больше, как перейти к исследованию событий той ужасной ночи, когда их связанных принесли в лагерь тхагов, где Барнет и умер. Этот лагерь, как вы помните, был устроен в подземных развалинах древних храмов в Велуре, и затем Барбассон внезапно вспомнил, что в ту ночь, когда они были пленниками тхагов в подземной камере, они с Барнетом были страшно удивлены, узнав о той ловушке, которую приготовили тхаги, чтобы Сердар попал прямо в руки своих врагов на Цейлоне. Радость при этом открытии была до того велика, что Барбассон, подобно Архимеду, едва не соскочил со своей постели и не принялся кричать: «Нашел! Нашел!» [86] Однако скоро он заметил, что поспешил отпраздновать свою победу. Он вспомнил, что начальник тхагов, Кишная, говорил, объясняя своим приверженцам, какую западню он придумал для Сердара… Но Кишная был повешен в Велуре, а потому нечего было ждать возможности видеть его живым в Нухурмуре, готовящим одну из своих чудовищных махинаций, на которые он был такой мастер. – Значит, судьба решила, что я не найду ничего, – вздохнул бедный Барбассон. – Ах! Барнет, Барнет! Как не хватает мне в эту минуту твоего гениального ума. Не падая, однако, духом и с тем упорством, которое было присуще ему во всех его начинаниях, провансалец вновь принялся за свои умозаключения, и этот вторичный обзор привел его к тому же решению: в ночь, проведенную в подземных развалинах, он слышал имя Сердара, произнесенное таким именно странным образом, и произносил его тхаг Кишная. И вот теперь в Нухурмуре он слышит совершенно ту же интонацию, тотже тембр, тот же голос: Итак, человек в развалинах и посетитель Нухурмура. в маске одно и то же лицо, то есть Кишная! Но это ведь невозможно, ибо Кишная повешен… Таков был круг размышлений, из которого Барбассон никак не мог выбраться. – А между тем, – рассуждал он, – логика может ошибаться только тогда, когда исходит из ложных предпосылок. В настоящем же случае все предпосылки точны. Такое соединение оттенков, акцента, тональности не может встретиться у двух разных людей… Следовательно, не верен факт… Добравшись до этого пункта, Барбассон больше не останавливался. Кто может доказать, что тхаг был повешен? Негодяй слишком хитер и мог нарочно распространить этот слух, чтобы лучше обмануть своих противников. Он, Барбассон, не присутствовал при повешении, он не может утверждать этого, потому что не видел факта собственными глазами. А раз он не может утверждать, то не может и делать этот факт основанием для правильного рассуждения… И разве у него нет возможности проверить этот факт? Если неизвестный – Кишная, то Барбассон сумеет это узнать. Сделав такое предположение, Барбассон не мог уже оставаться на месте. Если Кишная жив и пробрался в Нухурмур благодаря своему переодеванию, погибли все, и принц, и товарищи его, и он сам, ибо тхаг не мог иметь другой цели, как выдать их англичанам… И кто знает, может быть, красные мундиры оцепили уже пещеры?.. Было невозможно прожить и пяти минут с таким предположением, а потому Барбассон решил немедленно проверить свое подозрение. План, составленный им, был очень прост. Для исполнения его требовалась только ловкость. Принц предоставил членам Совета семи свой большой салон. Из-за долгого пути они буквально падали от усталости и поэтому без всяких церемоний расположились спать на мягких коврах, разостланных на полу этой комнаты. Ночная лампа, спускавшаяся с потолка, освещала спящих бледным и тусклым светом. Барбассон вошел босиком в комнату гостей. Все спали глубоким и спокойным сном. Заметив место, где лежит Кишная, он погасил лампу и осторожно лег рядом с ним. Приободренный первым успехом, он подождал несколько минут, чтобы дать себе время успокоиться. Затем он взял правую руку незнакомца и несколько раз пошевелил ее, как человек, который хочет привлечь внимание только того, с кем он собирается говорить. Потом, чтобы тот не заговорил сразу громко, он шепнул ему на ухо: – Кишная! Кишная! Ты спишь? Сдержанный, таинственный тон, с которым были сказаны эти слова, должен был предупредить человека, что нужно отвечать осторожно. Барбассон с томительной тревогой ждал пробуждения спящего. Если он ошибался, то у него был готов выход. Он спросит незнакомца, не желает ли он, чтобы снова зажгли лампу, а тот, ничего не понимая со сна, не придаст значения другим словам, которые слышал. Все это было, впрочем, не важно, если спящий не Кишная. Провансалец спросил вторично: – Кишная, ты спишь? Вслед за этим он услышал слова, произнесенные еще более приглушенным голосом: – Кто меня зовет?.. Это ты, Дхамара? Волнение Барбассона было так сильно, что он не мог ответить сразу. Перехваченное от волнения горло отказывалось ему служить. Однако, понимая всю опасность молчания, он собрал все силы и сказал «да». На это он получил немедленный ответ: – Неосторожный! Не произноси здесь моего имени… Все считают меня повешенным. Если они узнают, кто мы такие, тогда нам не выйти живыми из Нухурмура… Что тебе нужно? – Видишь, – сказал Барбассон с большей уверенностью на этот раз, – они погасили лампу… ты не боишься западни? – Только и всего! Спи спокойно и дай мне отдохнуть, я так нуждаюсь в этом… Никто ничего не подозревает. – Ты отвечаешь за нас… я не очень спокойно чувствую себя здесь. – Да, я отвечаю за всех вас… Спокойной ночи, трус, и не буди меня больше. И Кишная повернулся в противоположную сторону от мнимого Дхамары, а несколько минут спустя спокойное и ровное дыхание его показало, что он заснул глубоким сном. Видя, что нет больше никакой опасности, Барбассон тихонько выбрался из комнаты и поспешил к себе, где первым делом окунул лицо в воду… он задыхался… Кровь прилила к его голове с такой силой, что он опасался кровоизлияния в мозг. Благодаря такому обливанию он успокоился, насколько это было возможно при данных обстоятельствах. – Ага! Мастер Кишная! – сказал он, когда к нему вернулась способность говорить. – Вы недовольны, что вас не повесили, и имеете смелость положить голову прямо в пасть волку, как говорил Барнет, обожавший эту метафору… Хорошо, теперь вы будете иметь дело со мной, и на этот раз я вас не выпущу. Барбассон решил ничего не говорить Нане и своим товарищам. Он готовил им сюрприз. На рассвете он вышел прогуляться по берегу озера и вернулся прежде, чем кто-либо заметил его отсутствие. Затем он принялся готовить удочки. В то время как он занимался этим делом во внутреннем саду Нухурмура, туда вышел только что проснувшийся тхаг. У него также были свои планы. Ему очень хотелось узнать, почему европеец так странно вел себя по отношению к нему, и тхаг был доволен, что встретил Барбассона одного. К большому своему удивлению, он нашел его переменившимся. Барбассон, которому больше нечего было узнавать, находился в прекрасном расположении духа и был очень любезен. – Салам, бабу! – сказал он туземцу, как только увидел его еще издали. – Как вы провели ночь? Титул «бабу» дается всегда богатым индийцам высокой касты, а потому тхаг был этим польщен. – Салам, сахиб! – отвечал он. – Всегда отдыхаешь хорошо под крышей добрых людей… Вы рано встаете, сахиб, солнце еще не взошло. – Это самое лучшее время для рыбной ловли, а так как мы уезжаем сегодня, то я в последний раз хочу половить рыбки. Вы забавлялись когда-нибудь этим? – Нет, признаться, мне это совсем незнакомо. – Вы удивляете меня, бабу! Это самое приятное времяпрепровождение. Ему любят предаваться и мыслители, и философы, и все просто умные люди. Ибо дав руке легкое занятие, оно предоставляют уму полную свободу наслаждаться возвышенными мыслями… Не хотите ли пройтись со мной к озеру? «Я ошибался на его счет, – подумал Кишная, – он просто дурак… Как я не догадался раньше?! Рыболов! А еще говорили, будто европейцы в Нухурмуре – серьезные противники!» – Итак, принимаете мое предложение? – настаивал Барбассон. – Рад сделать для вас приятное, сахиб! – отвечал тхаг, недоверие которого исчезло к этому времени совершенно. – Хорошо, отправляемся… Сейчас самое время, когда рыба охотнее всего клюет. Обещаю вам к завтраку блюдо на ваш вкус. – А вы разве занимаетесь стряпней? – спросил Кишная снисходительным тоном. «Рыболов и повар, – думал Кишная, – бедный человек! И таким людям доверяют охрану Наны Сахиба… Нет, право, и труда никакого не было завладеть этим героем восстания после отъезда Сердара… Знай я это…» – На кухне, бабу, нет для меня секретов, – продолжал провансалец, – каждый день я сам готовлю принцу разные блюда… Я скажу вам, что это… И он щелкнул языком с видом огромного наслаждения. – Вы напрасно спешите уехать… Вместо того чтобы начать эти пляски с англичанами, было бы лучше остаться здесь, где я забочусь о принце, где его холю… Впрочем, это его дело. Есть люди, которые по-своему понимают, что такое счастье. Все подозрения тхага мало-помалу улетучивались. Вначале он боялся какой-нибудь ловушки. Выполняя такое опасное поручение, он должен был держаться настороже и ни за что не согласился бы на такую раннюю прогулку ни с одним туземцем, а тем более с европейцем из свиты Наны Сахиба. Прогулка на озеро показалась бы ему еще опаснее, не играй Барбассон так прекрасно своей роли. Вид у него был такой добродушный и безобидный! – Следовательно, – сказал тхаг, желавший окончательно разубедиться насчет своего спутника, – вы думаете, что Нана прав, желая вновь попытать счастья? – То есть, имей я возможность помешать этому, он не поехал бы сегодня вечером с вами… Уезжает, чтобы рисковать жизнью, когда можно жить спокойно. Это безумие, которого я не понимаю. Да и потом, если говорить правду, – продолжал Барбассон тоном доверия и понижая голос, – моя служба при нем кончится, и я потеряю хорошее место. Сердар поместил меня в Нухурмур, чтобы я после его отъезда занимал принца и развеивал его черные мысли. Теперь я не буду ему больше нужен, а чтобы ехать за ним на войну – благодарю покорно! Пусть на меня не рассчитывает… Я доеду с ним до Биджапура, чтобы получить отставку от Сердара… А там до свидания, милая компания, – я еду во Францию! Слова эти он произнес очень естественно, так как эти мысли давно бродили у него в голове. Особенно после того, как он получил королевский подарок от Наны Сахиба. Но в ту минуту Барбассон думал о другом. Вид старого врага, виновного в смерти Барнета, вернул ему всю энергию, и ради мести он вновь превратился в авантюриста прежних дней. Тхаг не верил своим ушам. – Как, – спросил он с удивлением, – разве не вы были комендантом Нухурмура во время отсутствия Сердара? Барбассон чувствовал, что от его ответа будет зависеть решение Кищнаи, так как пока хитрый туземец не делал ни шагу, чтобы двинуться к выходу. – Я комендант! – воскликнул он с самым добродушным видом. – А кем я командовал бы? Бог мой! Я никогда не держал ружья в руках. Меня здесь зовут так ради шутки… командовал тот, другой. – Кто другой? – Да Барнет, твердый, как сталь! Плохо приходилось от него душителям и англичанам. Как, вы разве не знали Барнета, правой руки Сердара? – Он с ним, без сомнения? – Нет, он умер! – отвечал провансалец с волнением. Последние сомнения тхага исчезли. Чем рисковал он с таким безобидным человеком? С другой стороны, его можно будет заставить разговориться и разузнать от него кое-что о Нане Сахибе и Нухурмуре. – Идемте, сахиб, я следую за вами, – сказал Кишная, приняв окончательное решение. Молнией сверкнула радость в глазах Барбассона, но, к счастью, он находился впереди, и тхаг ничего не заметил. Через несколько минут они пришли к озеру, и наступил критический момент. В маленьком заливе стояла та самая лодка, с помощью которой Кишная год тому назад заманил в плен своего нынешнего спутника и Барнета. Барбассон боялся, как бы тхаг, при виде лодки не вспомнил о том, что было, и… не узнал бы его. Но за это время Барбассон так растолстел и к тому же так оброс бородою, что сделался неузнаваемым… Кишная подошел к тому месту, где стояла лодка, не проявив ни малейшего признака, который мог бы оправдать опасения его спутника. Барбассон прыгнул в лодку, и тхаг после некоторого колебания последовал его примеру. – Я думал, мы будем ловить рыбу с берега, – тем не менее сказал он. – О! Мы далеко не поедем, – отвечал провансалец, – мы найдем рыбу получше вон у того островка, который вы видите в двухстах метрах отсюда. Не прошло и пяти минут, как лодка пристала к островку, причалив около единственного дерева, как бы нарочно выросшего тут, чтобы рыболовы могли укрыться под его тенью. Барбассон приготовил удочку своему спутнику и показал, как ею надо пользоваться. Теперь, когда добыча была у него в руках, ему захотелось поиграть с нею, как кошка с мышкой. Кроме того, Барбассону очень хотелось приготовить блюдо из рыбы, пойманной начальником тхагов. – Это будут первые и последние рыбы, которые он поймает, – прошептал провансалец со зловещим видом. Когда он вспоминал ужасную смерть Барнета, то мог сравниться жестокостью с самими людоедами. Несмотря на то, что тхаг был новичком, рыбы было так много и наживка так хорошо приготовлена, – бобы, полусваренные в воде с добавкой терпентинного масла, – что каждая закинутая удочка приносила рыбу. Скоро Кишная заявил, что он получает поистине королевское наслаждение и отныне является фанатичным поклонником рыбной ловли. – Ладно! Скоро ты будешь ловить рыбу в Ахеронте [87] , – сказал по-французски провансалец, не упускавший случая вставить одну из своих редких классических реминисценций. Рыбная ловля шла отлично, и радость наполняла их сердца, хотя и по разным причинам. Они беседовали как старые друзья. Кишная расспрашивал своего спутника о Сердаре и Нане Сахибе, об их подвигах, об их жизни в Нухурмуре, о борьбе, которую они вели. Любопытство его было неистощимо. Со своей стороны, Барбассон очень любезно отвечал на все его вопросы. «Осужденному на смерть ни в чем не отказывают», – думал он про себя. Вслух же он рассказывал о разных приключениях, о которых будто бы слышал и в которых принимал участие Кишная. Через час такого разговора Барбассон подумал, что пора кончать. Тхаг наполнил уже половину корзины, приготовленной для рыбы. Они разговаривали в это время о Барнете, и провансалец, бросив взгляд в направлении дерева, чтобы убедиться, все ли в порядке, решил воспользоваться этой темой. – Все, что вы мне рассказываете о Барнете, совершенно необыкновенно, – только что сказал ему тхаг. – О, это еще ничего, – отвечал Барбассон, – а с какой добротой и человечностью он отправлял на тот свет своих самых заклятых врагов и делал это таким образом, что они даже и не подозревали об этом… а сами-то, наверное, с удовольствием бы мучили его. – Вы меня удивляете. – Все было так, как я вам говорю… Хотите в доказательство я расскажу вам одну историю? – Хорошо… Все это мне очень интересно, а вы так прекрасно рассказываете. – Вы будете довольны… Эта история вас позабавит намного больше других. – Я уже не сомневаюсь. – Представьте себе, – начал Барбассон, устанавливая удочку, чтобы ничто не мешало его движениям, – один из самых жестоких врагов его попал ему в руки. Негодяй уже считал себя погибшим и дрожал всем телом. Убить человека в таком состоянии было не в характере Барнета. Сердце у него было очень нежное. «Если бы я попал к тебе в руки, – сказал он пленнику, – ты резал бы меня на мелкие кусочки и заставил бы мучиться два-три дня, а я тебя прощаю». – Какое величие души! – Подождите конца! Тот не верил своим ушам. «Помиримся и будем друзьями, – продолжал Барнет, – и чтобы скрепить наше перемирие, пойдем и позавтракаем вместе». Во время завтрака царило самое сердечное согласие. Негодяй, считавший себя спасенным, обнимал колени своего великодушного врага. Барнет, одним словом, обращался с ним так хорошо, что тот сказал, будто лучше этого дня у него не было еще в жизни. За десертом и после кофе, – о, Барнет умел угощать, – оба отправились покататься на лодке. Во время этой водной прогулки Барнет, объясняя новому другу, каким образом моряки обращаются с парусами и как перевязывают их, взял веревку из кармана и соединил обе руки своего нового друга вот так… Барбассон небрежно взял руки Кишнаи и положил их одна на другую, как бы демонстрируя свои слова. – Он обвязал их веревкой, – продолжал он свой рассказ, – и сделал узел, «мертвый узел», потому что его нельзя развязать. И провансалец проделал эту операцию с руками тхага, которые тот доверчиво ему подставил. – Попробуйте сами, легко ли развязать. – Верно, – сказал Кишная после тщетных усилий освободить руки. – Трудно придумать более надежный узел. Вы научите меня потом? – Разумеется, но слушайте конец. Лодка остановилась у берега под деревом, почти как здесь. Барнет взял веревку, которая висела на дереве, со скользящей петлей на конце и накинул на шею новому другу… Барбассон взял спрятанную среди листвы веревку, кончавшуюся затяжной петлей, и накинул ее на шею тхага. – Что вы делаете, – сказал Кишная, начинавший пугаться, – мне не нужно этого показывать, я пойму и так. – Подождите конца, – невозмутимо продолжал Барбассон. – Снимите сначала эту петлю, которая может задушить меня при малейшем движении. – Не двигайтесь с места, и вы ничем не рискуете. Но дайте мне закончить свою историю… Как только Барнет накинул петлю, как я вам показал, он оттолкнул лодку от берега, и враг его, само собой разумеется, повис, даже не осознав этого. Итак, не думаете ли вы, что Барнет поступил бы человечнее, если бы заставил мучиться своего пленника, или подвергая его пытке, или принуждая смотреть, как он будет приготовлять все для повешения? – Поведение его, конечно, изумительно, – отвечал Кишная, все еще не понимавший в чем дело. – Но развяжите меня, ведь ваш рассказ закончен. Вместо ответа Барбассон откинулся на планшир лодки и разразился безумным смехом. Тхаг все еще смотрел на это как на шутку, но тем не менее побледнел и боялся сдвинуться с места. – Итак, – сказал он, – шутка забавна, но длится слишком долго. Развяжите меня. Пора домой, мы достаточно наловили рыбы. – Рыбы этой ты не попробуешь, Кишная, душитель, разбойник, убийца Барнета! – крикнул Барбассон. Услышав свое имя, Кишная вскрикнул от ужаса. Он понял, что погиб. Но конец разговора был так неожидан, что ему пришлось употребить все силы, чтобы не упасть. Сохранял ли он еще надежду смягчить Барбассона?.. Но провансалец не оставил ему времени для этого. – Счастливого пути, Кишная, проклятый душитель женщин и детей, шпион англичан, подлый убийца. Счастливого пути! И убирайся к дьяволу! При этих словах лицо несчастного приняло выражение невероятного ужаса. Какие страдания вынес он в течение нескольких секунд, когда понял, какую неосторожность он совершил. Барбассон положил конец этой пытке, оттолкнув лодку от берега… и тело тхага повисло над водой. – Эта смерть слишком легка для такого негодяя, – сказал провансалец, бросив последний взгляд на подергивающееся в судорогах тело своей жертвы, – правосудие людей удовлетворено, и пусть правосудие Бога будет к нему милостивее! Ночью во внутренней долине Нухурмура раздавались страшные человеческие крики, смешанные с ревом диких зверей… Это кричали шесть товарищей Кишнаи, которых по приказанию Наны Сахиба отдали на съедение Нере и Сите, пантерам заклинателя Рама-Модели. Так закончили свое существование последние представители секты тхагов в провинции Биджапур. Нана Сахиб еще раз ускользнул от англичан. Эта последняя попытка взять его в плен, которая чуть не увенчалась успехом, заставила принца принять решение покинуть Индию. Думая, что известие о новом восстании было придумано тхагами, чтобы проникнуть в Нухурмур, устав от долгого ожидания и однообразия жизни, которую он вел, Нана Сахиб сказал себе, что рано или поздно англичане могут его захватить, и решил навсегда уехать из Индии. Чтобы не изменить своего решения, он поклялся душами своих предков не уступать никаким уговорам или просьбам, а такую клятву никакой индиец никогда не нарушит. Но что случилось в Биджапуре, и не был ли Сердар, обязавшийся постоянно сопровождать принца в его изгнании, убит тхагами перед их отъездом в Нухурмур? Арджуна боялся этого. Он понимал теперь, что еще до его прибытия Кишная с сообщниками уже присвоили себе верховную власть в обществе «Духов вод». Было решено в тот же день отправить гонца в Биджапур, и Нана Сахиб одновременно с этим с необычной для восточных людей живостью принялся готовиться к отъезду. Решение, раз принятое, не давало ему возможности успокоиться, пока он не приведет его в исполнение. Наступила ночь… Все в Нухурмуре спокойно спали, когда слон Оджали вдруг огласил тишину целым рядом своеобразных криков, и все, знавшие его повадки, сейчас же поняли, что в горах случилось что-то необычное. Ни ласковые слова Сами, ни даже угрозы не могли его успокоить. Тогда все проснувшиеся от этого шума обитатели пещер во главе с Наной Сахибом вышли на своего рода балкон, возвышавшийся над долиной, чтобы осмотреть ее в ночной бинокль. Они увидели странное зрелище и с возрастающим интересом принялись наблюдать его. Три всадника, пригнувшись к седлу, неслись во весь опор по направлению к Нухурмуру. А вдали, по равнине, извивалась какая-то длинная черная лента и тянулась она в том же направлении. Это была многочисленная кавалерия, которая, по-видимому, преследовала всадников. Нана Сахиб и товарищи его не успели еще поделиться своими впечатлениями, как три всадника были уже у пещер, и один из них, не соскакивая с лошади, крикнул: – Быстро! Быстро! По коням! Три полка кавалерии мчатся по нашим следам. Один из них старается отрезать нам путь в Гоа, другие загоняют нас в горы. У нас в распоряжении всего десять минут… Живо! Скорее! Ради Бога, ни слова… иначе мы все погибнем!.. – Это был Сердар. В Нухурмуре постоянно стояли на всякий случай полдюжины породистых жеребцов. Через пять минут все были уже в седле. Барбассон, слишком толстый, чтобы выдержала лошадь, поместился в хоуде Оджали, которого пустили впереди отряда, чтобы подзадорить чистокровных, ибо нет ни одной лошади в мире, которая могла бы соперничать со слоном, пущенным во весь опор. Только теперь, когда все было готово, жители пещер заметили, что среди трех всадников была одна женщина. – Вперед! Да хранит нас Бог! – крикнул Сердар. И весь отряд, как один человек, понесся вверх по склонам Нухурмура. Вовремя!.. На противоположном берегу озера уже показались преследователи. Четверть часа спустя Нана и весь его отряд достигли вершины горы. Следуя установленному ими самими обычаю, они три раза прокричали «ура!» и понеслись вниз по противоположному склону Нухурмура в сторону Гоа. Нана Сахиб был спасен, ибо намного раньше своих преследователей он должен был вступить на португальскую землю, где был уже вне опасности… Что же случилось в Биджапуре? События там разворачивались с головокружительной быстротой. Как только полковник Кемпуэл узнал от своего сына о большом заговоре, задуманном его зятем, он не колебался ни одной минуты… Что значат семейные узы, когда речь идет о счастье отечества? Его жена, героическая Диана Де-Монморен, смогла выпросить у него всего только один день отсрочки, чтобы спасти своего брата. – Он спас жизнь тебе, спас жизнь Эдварду, – сказала она, уезжая, – я должна заплатить свой долг и исполню свою обязанность, а ты… исполняй свою! Кемпуэл сообщил обо всем губернатору Бомбея, который немедленно телеграфировал губернаторам Мадраса, Лахора, Агры, Калькутты и вице-королю в Биджапур, чтобы они немедленно приняли самые энергичные меры для подавления готовящегося восстания. Четверо раджей Декана были арестованы, а вместе с ними схватили и тех, кого считали причастными к заговору. Остановить движение было нетрудно, так как ничто еще не было готово. Узнав о том, что случилось, Сердар опустил голову с покорностью отчаяния. – Бог против меня! – сказал он сестре. – Кто знает, какую судьбу Он приготовил для Индии? Хорошо, я прекращаю борьбу, но спасу Нану Сахиба или… погибну! – Я не покину тебя, – отвечала мужественная женщина, – пока не увижу, что ты в безопасности. И они пустились в путь в сопровождении преданного Анандраена. Два часа спустя вице-король отправил за ними в погоню всю кавалерию, бывшую в его распоряжении. Через день после этих событий, когда Нана Сахиб, Сердар и несколько индийцев, оставшихся им верными, вступили на борт «Дианы», стоявшей на рейде в Гоа, в городе разнесся слух, что сэра Лоренса нашли утром убитым в своей постели. – Какое счастье, – сказала Диана, прощаясь со своим братом, – что тебя не было в это время в Биджапуре. Никто, по крайней мере, не будет обвинять тебя в этом ужасном преступлении. – Преступление ли это, Диана? – сказал Сердар торжественным голосом. – Вспомни о потоках крови, которые пролил этот человек и которые собирался еще пролить. – О, Фредерик! – Диана! Правосудие Бога ничего не имеет общего с извилистыми путями человеческого правосудия… Оно карает тогда, когда найдет нужным… Прощай! – Когда я тебя увижу, Фредерик? – Никогда, Диана! Я не хочу больше знать это общество, которое разбило мою жизнь, теперь каждый день убеждает меня в том, что в мире торжествуют только интриги и подлость… Прощай, Диана, будь счастлива. Это были его последние слова. – Полный вперед! – крикнул капитан «Дианы». И грациозное судно, быстро отчалив от пристани и постепенно увеличивая скорость, понеслось на всех парах в открытое море… Диана стояла на берегу, опираясь на руку Барбассона, и молча плакала… – Все равно, – говорил провансалец, протирая глаза кулаками, чтобы удержать слезы, – все равно хорошо, черт возьми, что Барнета нет здесь… С таким сердцем, как у него… Бедняга! Он так страдал бы!.. Перед своим отъездом во Францию Барбассон узнал из газет подробности смерти сэра Джона Лоренса. После двадцати четырех безрезультатных попыток проникнуть во дворец сэра Джона Лоренса Утсара и Дислад-Хамед, возбужденные до безумия, обманули наконец бдительную стражу и слуг. Проникнув в древнее жилище Омра, они бросились как сумасшедшие по коридору, ведущему в комнату вице-короля… Была ночь… Несчастный спал, и два одержимых в приступе ярости исполосовали его на куски… Когда пришли офицеры… падиал, потерявший рассудок, склонившись над трупом, сосал из него кровь… Неделю спустя пакетбот «Даная» уносил Барбассона к знаменитому городу Марселю, откуда он уехал двадцать пять лет тому назад. Если вы случайно будете проезжать Бланкард, станцию железной дороги по пути из Марселя в Ниццу, и увидите красивую виллу, выстроенную в индо-азиатском стиле, с куполом, минаретами, украшенными полумесяцами в честь Пророка, не спрашивайте, кому она принадлежит. Бывший адмирал флота султана маскатского, Барбассон, неутешный друг Боба Барнета, достиг заветной мечты. Это он живет там, предаваясь воспоминаниям и рыбной ловле. Пусть Мухаммед, веру в которого он сохранил, пошлет ему благоденствие и долгие дни! Он предполагает совершить еще одно путешествие в Индию, чтобы привезти оттуда останки своего друга. В ожидании этого он строит себе мавзолей, куда уединяется ежедневно, чтобы совершать омовения и читать молитвы по правилам, предписанным Кораном.