---------------------------------------------


 Коваль Юрий Иосифович
 Сиротская зима

 Юрий Коваль 
 СИРОТСКАЯ ЗИМА 
 Посвящается М. К. 
 1 
 Был серый, тусклый, был пасмурный, был вялый день. С утра шел снег. Он ложился на землю и лежал кое-как, с трудом сдерживаясь, чтоб не растаять. 
 Еловые ветки были для него слишком живыми и теплыми. На них снег таял, падал на землю мутными хвойными каплями. Скоро после обеда снег перестал, и я подумал, что пора возвращаться домой. Огляделся - и не узнал леса, окружавшего меня. Всегда узнавал, а тут растерялся. Забрел, видно, далеко, в чужие места. 
 Передо мной была заснеженная поляна, которая подымалась пригорком или, вернее, гривкой. Я решил взойти на нее, еще раз оглядеться и, если не узнаю леса, - возвращаться к дому по собственным следам. 
 Перейдя поляну, я поднялся на гривку, огляделся. Нет, никогда я не видел этих елок и вывернутых пней, этой травы с пышными седыми метелками. 
 - Белоус, - вспомнил я. Так называется трава... А местечко-то гиблое. Не хочется лезть в чащу, в эти перепутанные елки. Надо возвращаться назад, по своим следам. Я оглянулся назад, на поляну, и обмер. 
 Прямо через поляну - поперек - был отпечатан мой след, след, по которому я собирался возвращаться. Он пробил снег до земли. А сбоку его пересек другой след, такой же черный и четкий. 
 Кто-то прошел у меня за спиной, пока я стоял на гривке. 
 2 
 Человека с яблоком в кармане я почуял издалека. Я надеялся, что его пронесет мимо, но он шел прямо на меня. 
 В нескольких прыжках он вдруг круто свернул в сторону, поднялся на гривку и встал. 
 Этого человека я знаю давно. Сейчас немногие ходят по лесу, жмутся ближе к деревням. В общем-то, ходят трое. 
 Тот, первый, который гоняет зайцев. 
 Тот, второй, кто лает по-собачьи. 
 И этот - с яблоком в кармане. 
 3 
 Кто-то прошел у меня за спиной, пока я стоял на гривке... И елки черные, и серое меж елок - все посветлело у меня в глазах и все обесцветилось - только след чужой черным и четким остался в глазах. 
 Как же так? Почему я не слышал? Кто это прошел только что бесшумно за спиной? Я еще не знал, кто это прошел, и уже точно знал, кто это. Знал, а про себя как-то не мог назвать, не решался. 
 Готовый попятиться, спустился я с гривки и осторожно пошел к месту пересечения следов. Для чего-то и пот полил с меня. 
 Я посмотрел на следы. На свои, на чужие и на их пересечение. 
 Чужой след был много больше моего, шире, мощней, и спереди отпечатались кривые когти. Когти эти не были распластаны по снегу, они были подобраны. 
 В том месте, где следы наши пересеклись, он - прошедший за спиной остановился. Он постоял, подумал и вдруг поставил свою лапу на отпечаток моей ноги. Он как бы проверил - у кого больше? 
 4 
 ... И этот, с яблоком в кармане. 
 Никогда он не подходил ко мне так близко. Раньше, когда он приближался, я всегда отходил в сторону. Не хочу, чтоб меня видели, неприятно. И на людей нападает ужас. 
 Человек с яблоком в кармане подошел ко мне слишком близко. Надо было вставать. 
 Поднявшись, я вышел на поляну и увидел его спину, наверху, на гривке, в шуршащей траве. И хотя я знал, кто это, - все-таки подошел понюхать его след. 
 От следа пахло тяжело - порохом, табаком, мокрой резиной, коровой и мышами. В деревне у них есть и крысы. А яблоко точно было в кармане. 
 Не удержавшись, я наступил на оттиск сапога. Я и прежде делал это, да он не замечал - на мху, на траве, на мокрой глине. Уж на мокрой-то глине мог бы и заметить. 
 Он все не оборачивался, и я ушел с поляны. Из елочек глядел я, что он делает. 
 5 
 Он как бы проверил, у кого - больше? 
 Его след был значительно больше - шире и мощней. И спереди отпечатались кривые когти. 
 Судорожно озираясь, я ковырялся в патронташе - есть ли пули? Пули были. Две. Круглые. Подкалиберные. Шестнадцатого калибра. А у меня двенадцатый, но оба ствола - чеки. Шестнадцатый подходит как раз. Я перезарядил ружье. Прислушался. 
 Ни вздоха, ни треска сучка не слышал я, но слышал: он - пересекший след - рядом. 
 Я как-то все позабыл. Что-то надо было вспомнить. Что? Ах вон что - я ведь заблудился, я ведь заблудился и взошел на гривку, чтоб оглядеться. Я ведь решил возвращаться обратно по своим следам. 
 Расхотелось. Возвращаться обратно по своим следам расхотелось. 
 Но и подниматься на гривку к шуршащей траве, искать дорогу в незнакомом лесу казалось безнадежным. Я стоял на месте пересечения следов и пытался сообразить, что делать. 
 "Все это случайность, - торопливо думал я. - Случайно я его поднял, и он вышел на поляну за моей спиной. Он лег здесь в буреломе, среди выворотней-корней, но крепко еще не заснул. Куда уж тут заснуть! Господи, какая зима! Мокрая, вялая, тепловатая... Сиротская зима... Сиротская... так говорят, потому что тепло в такую зиму сироте. Не так жутко, не так холодно в старом дырявом пальто. Но что-то еще есть в этих словах - "сиротская зима"... Случайно я его стронул, и он вышел на поляну за моей спиной, постоял, примерил лапу к моему следу. Зачем? Может, пошутил? Вон, мол, какая у меня лапа. Пошутил и пошел своей дорогой. А я мог идти своей, возвращаться домой по старому следу. Не на гривку же снова лезть! " 
 Немного успокоившись, я перешел поляну и точно по старым своим следам ступил под густые елки. Здесь было мрачно, и я пошел скорее, чтоб сразу подальше уйти от опасного места. 
 Я не глядел по сторонам, но видел все. Все кусты, все стволы деревьев, вса капли, падающие с веток, и свой черный след. 
 В темных, древних, обомшелых стволах чудилась угроза, хотелось поскорее выбраться из-под елок - я ускорил шаг и даже побежал. 
 Я выбежал в осинник на светлое место. Перевел дыхание и тут же его затаил. 
 Теперь уже не справа, а слева пересекали мой след когтиСтые оттиски. Как в первый раз, на поляне, он снова наступил на отпечаток моего сапога, словно проверяя - у кого же всетаки больше? 
 6 
 Из елочек глядел я, что он делает. 
 Он обернулся и сразу заметил мой след. Я думал - не заметит. 
 Человек с яблоком в кармане долго стоял у моего следа и все удивлялся, что моч лапа больше. Я видел, как он то подымал ногу, то опускал и ставил ее на мой след. Он даже не понимал, какую ногу примеривать - правую или левую? 
 Щелкнув ружьем, он вдруг пошел прямо на меня. Еще бы два шага, и я поднялся бы навстречу, но он вдруг свернул в сторону и побежал. 
 Человек с яблоком в кармане бежал, цепляясь за ветки. Иногда он останавливался, хотел спрятаться, затаивался. Спрятаться от меня невозможно. Даже если б он стоял, прижавшись к елке спиной, стоял, чуть дыша, мне хватило бы яблока у него в кармане. 
 В осиннике я снова наткнулся на его старый след. Много он напетлял по лесу. Чего искал? 
 Тот, кто гоняет зайцев, в такую глушь не забирается. Зайца больше на опушках. 
 А тот, другой, кто лает по-собачьи, по лесу ходит смело. Иногда только охватывает его ужас. Когда он чувствует, что я рядом. 
 - Дамка! - кричит он. - Дамка! Ко мне! 
 И лает по-собачьи. 
 Нарочно, чтоб я подумал, что он не один в лес-у. Боится, что я на него нападу. А ведь и вправду как-то неловко нападать на того, кто лает по-собачьи. 
 7 
 - У кого же все-таки больш? Господи, ясно у кого... Но на человека они нападают очень редко. В крайнем случае. Только скотинники или инвалиды. Но, может, это и есть крайний случай? Ведь я его стронул, разбудил... Кажется, я и раньше видел эти следы на мокрой глине. 
 Я стоял у второго пересечения следов и думал, что же ждет меня впереди... 
 Дважды пересек он мой след и теперь бродил рядом, забегал вперед, подстерегал. Рядом он, совсем близко, я это чувствовал. А зяпах? Какой странный запах! От влажных слок будто от собачьей шерсти. И еще что-то... Да ведь не осина же... Вроде валенки... Черт, что еще за валенки?.. 
 Чужим и равнодушным стал окружающий лес. Всегда терпеливый ко мне, он вдруг отдалился, распался на отдельные деревья, охолодел. Мертво стоял лес вокруг меня. 
 Старый мой след, хотя бы и дважды пересеченный, был теплее. За него можно было держаться. 
 "Нельзя стоять, - почему-то подумал я. - На месте стоять нельзя. Надо двигаться". 
 Я пошел вперед, придерживаясь старого следа. Вот-вот ожидал я увидеть багровую башку, а сбоку и сзади вздрагивали красные и серые ветки, двигались деревья, дрожали кусты. Рыхлый зеленоватый снег шуршал под сапогами, я пошел быстрее, быстрее - и побежал. 
 Скоро я оказался у лесного оврага, заросшего дудником и бересклетом. Старый след вел вниз, на дно. 
 "Гнилой овраг, - думал я. - Хиблый. Уж если ему нападать - здесь. Придется спускаться. Выбора нет - надо держаться старого следа. Если нападет спереди - это бы еще и ничего... " 
 Хватаясь за ветки и мелкие деревца, не таясь, с треском спустился я на дно оврага. 
 Ветка бересклета хлестнула в глаз. Стало так 6ольно и горько, что хлынули слезы. На какой-то миг я полуослеп, а когда проморгался, потер глаза - сразу увидел на склоне оврага черные борозды, разодравшие и снег и землю под снегом. 
 На дне оврага борозды превратились в огромные следы, в третий раз пересекающие мой путь. На этот раз он не мерил, у кого больше. Это было вроде бы уже ясно. 
 8 
 Л ведь и вправду как-то неловко нападать на того, кто лает по-собачьи. 
 Но этот не лаял. Только всегда яблоко носил в кармане. 
 Можно или нельзя? 
 Можно нападать на того, у кого яблоко в кармане? Наверное, можно. 
 Я стоял на краю оврага, прислушивался. С треском, ломая ветки, он скатился в овраг и сразу затих. Спрятался. 
 И вдруг спереди, из глухариных болот, потянуло яблоком. Что такое? 
 Этот в овраге не шевелился, а из болот тянуло яблоком. Неужели их двое? Два человека с яблоком в кармане? Один спереди? Другой сзади? 
 Нет, он один - с яблоком в кармане. Он напетлял по лесу, и мне кажется - их двое. А может, он взял с собой того, кто лает по-собачьи? И просто второе яблоко положил в чужой карман? 
 Нет, это совсем разные люди, они не могут сговориться. А вдруг сговорились? Однажды они сидели вместе на берегу реки и варили уху. 
 9 
 На этот раз он не мерил, у кого больше. Это было ясно. 
 Господи, какая зима! Вялая, серая, тепловатая1 
 Зимние дни поздней осени, когда так длинйй ночь, когда мало дано человеку небесного света, я живу плохо. Хвораю, тоскую, места себе не нахожу. 
 Особенно тяжело бывает в городах - стеклянных и электрических. 
 А в деревне-то ночи еще длинней, еще бесконечней. 
 Конечно, и ему плохо сегодня, и ему тяжелы глухие дни, беспросветные беззвездные ночи. Но я-то тут при чем? Не я управляю светом небесным, не я гоню в лес ночь и мокрый снег. 
 А свету сегодня осталось совсем немного - полтора-два часа, а там стремительные сумерки и сразу - ночь. Надо выбираться из оврага и бегом домой. 
 Я глядел на черные борозды, разодравшие снег на склонах оврага. Он, видно, спешил забежать вперед, перехватить меня, кое-как ставил лапу, вспарывал снег, выворачивал землю и опавшие листья. 
 Я смотрел на его следы и вдруг неожиданно пересчитал их: шесть на склоне, шесть на дне, шесть на другом склоне. 
 Шесть, шесть и шесть! 
 Шесть на склоне, шесть на дне, шесть на другом склоне! 
 Боже мой! Как же я раньше не заметил! Шесть, шесть и шесть! А надо восемь, восемь и восемь! 
 Сухолапый! 
 10 
 Однажды они сидели вместе на берегу реки и варили уху. 
 Тот, что лает по-собачьи, размахивал руками и кричал. Он показывал рукой на то место, где его подобрали. А этот, с яблоком в кармане, не двигался. Потом он достал из сумки много яблок. 
 Я отошел от них, не люблю того места. 
 Сейчас-то уж яблок нигде не найти. 
 11 
 Сухолапый! 
 Речка Муньга - утлый ручеек летом, разливается веснами широко и бурно. Сверху, из дальних мест, еловых боров, сплавляют по ней строевой лес. 
 Хорошему плоту по Муньге и весной не пройти, и бревна, не связанные в плоты, тупо плывут по течению, тычутся рылом в крутые берега, застревают на перекатах, гроыоздятся на отмелях. Молевой сплав. 
 Мужики из окрестных деревень, когда ндчинается сплав, занимаются этим отхожим делом - "ловят хлыста", приворовывают бревно-другое, кто на баньку, кто избу подрубить. 
 Туголуков подрядился срубить баньку и целую неделю "ловил хлыста". 
 Как-то утром с багром и топором он отплыл. на лодке и только вышел на плес, увидел, что по реке плывет ком земли. 
 - Торф, что ли? - подумал Туголуков, - Торф плавучий? 
 Он подплыл поближе, вглядываясь в тумане в черную и багровую глыбу на воде. На плеск весла глыба разворотилась, и Туголуков увидел, что это не торф, а горболобая голова с прищуренными глазками. 
 То ли слишком сильно махнул Туголуков веслом, то ли течение Муньги хитро извернулось, но только голова и лодка сблизились. 
 И Туголукову показалось, что голова плавучая лезет по воде прямо на него. 
 - Ты куда, холера! - крикнул Туголуков и ткнул голову багром. Оттолкнуться, что ли, хотел? 
 Дальше все произошло просто. 
 Багор отлетел в сторону. И летел, как копье, и еще не успел вонзиться в воду - а страшная торфяная голова оказалась у борта лодки. Пятипалая лапа легла на борт. 
 Туголуков ударил по ней топором и вылетел из лодки, и лодка встала на дыбы. 
 Течение Муньги дотащило Туголукова до отмели, на которой громоздились бревна. Разбитую лодку нашли далеко внизу. 
 Туголуков долго болел, у него были сломаны рука и два ребра, а в окрестных лесах явился Сухолапый. 
 12 
 Сейчас уж яблок нигде не найти. 
 В заброшенных деревнях есть несколько одичавших яблонь, да они морозом побиты, черные стоят и летом, кривые. Редкая ветка зазеленеет, сбросит на землю два-три яблока. 
 Есть хорошие дички на овсяном поле. Когда поспевает овес, люди с ружьями делают на тех дичках тайники, прячутся в ветках. Мелкие яблоки дички, а сладкие. 
 А те яблони, что за заборами в деревнях, до тех мне не добраться. 
 Интересно, когда же он съест свое яблоко? Где бросит огрызок? 
 Я помню, один раз он даже и не съел его, так и протаскал весь день по лесу и домой унес. Неужели забыл про яблоко? Я в тот день близко к нему не подходил. 
 Теперь-то я понял, что он в лесу один. 
 Старый запах мешал мне. Старый запах был спереди, а он-то был с'зади. Он сам шел навстречу себе, раньше прошедшему. А мне показалось, что их двое - два человека с яблоком в кармане. 
 Я вернулся немного назад и увидел, как он стоит на дне оврага. 
 Он стоял неподвижно и рассматривал мои следы. Если б поднял голову увидел бы меня и, конечно, сразу бы выстрелил. 
 Я видел, что он готов стрелять сразу, и на всякий случай убрал голову. Скоро стемнеет, совсем скоро. 
 Я решил пройти по его старому следу и тут услышал его голос. Раньше никогда не слыхал. 
 Тот, кто лает по-собачьи, частенько кричит. Тот, что гоняет зайцев, кричит и трубит собаке, а этот не говорит ни слова. А тут - "заговорил. 
 Яблоко по-прежнему лежало у него в кармане. 
 13 
 ... Явился Сухолапый. 
 Конечно, это он. В одном прыжке - три следа, а нужно четыре. Два прыжка - шесть, а надо восемь. 
 - Восемь надо, - сказал вдруг я. - Не три надо, а четыре, не восемнадцать, а двадцать четыре. 
 Меня поразила эта неожиданная арифметика, и некоторое время я как-то тупо и вслух повторял эти числа: три, четыре, шесть, восемь... 
 Быстро темнело, неумолимо быстро, стремительно. 
 Собравшись с духом, я вылез из гиблого оврага и сразу же положил костер. 
 Я не выбирал сушняка, а валил в кучу все - мокрые сучья, гнилушки, все, что попадало под руку. Только нижние бесхвойные ветки елок положил под гнилье. Они-то, вечно сухие, выручали. Помогала и береста. Я драл ее с березок, и тяжелый дегтярный дым охватывал мокрые сучки и коряги, вспыхивала живая хвоя, наваленная в костер. Дым нехотя поднимался к небу, но неба не достигал, здесь оставался, в еловых верхушках. 
 - Сухолапый... Правая передняя у него перебита. Усохла. Сколько же лет прошло с тех пор? Четыре года. Четыре года с сухой лапой. Сохатого не взять... Ягоды да овес. 
 То, что Сухолапый скотинничает, заметили давно. Корову взять куда легче, чем сохатого. Но где корова-то? Где ее найдешь? А в стаде два пастуха да четыре быка. Редкую заблудшую дуру-коровенку Сухолапый брал сразу. 
 Исчезали шавки и шарики, но и волков развелось много. Десять лет не видали волчьего следа, и вдруг волк объявился. И много сразу - не одиночные, стаей. 
 Шавки и шарики - волчья, видимо, совесть, а вот Николай Могилев неизвестно чья. 
 Мертвого, с разодранным горлом, с перебитым хребтом нашли его грибники. Натоптали вокруг грибники, всюду понамяли траву, наследили, а там и дожди начались, и неизвестно было, на чьей совести Николай Могилев, только метрах в трехстах заметили и след Сухолапого. То, что это зверь, а не человек, решили все и разом. Я-то не видел, ничего сказать не могу, но думал - рысь. 
 Родственники Николая Могилева накинулись на Туголукова. 
 Тогда, вынесенный с переломанными ребрами на берег, Туголуков рассказал, как ударил топором по корявой лапе, и с тех пор всякая заблудшая коровенка шла Туголукову в зачет. Встал за его спиной и Николай Могилев. 
 Били бедолагу Туголукова, деньги с него брали за коров, и он давал. Говорили про него, что он хотел эдак запросто добыть в воде гору мяса и накинулся с топором. Туголуков оправдывался, дескать, он думал, что это торф плавучий, и только оттолкнулся багром. Молчать бы ему, дураку, про торф, про багор, про башку плавучую. Никогда, ни в коем случае никому нельзя рассказывать про то, как плавает по воде торфяная башка. 
 Совсем плохо стало Туголукову после Николая Могилева. Тогда он затеял ходить в лес, искать Сухолапого. Он громко кричал на всю деревню, зачем идет в лес, кого хочет встретить, с кем посчитаться. Но, говорят, он лаял по-собачьи. Кто-то проследил и подслушал, как лает Туголуков. Такая уж была ерунда и ерундой бы осталась, бог с ними, с коровенками, но был и Николай Могилев с разодранным горлом. 
 14 
 Яблоко по-прежнему лежало у него в кармане. 
 Зачем он говорит? Сгрыз бы яблоко. Не люблю, когда люди в лесу говорят. Говорить они должны в деревне, а в лесу - кричать. Они всегда в лесу кричат или шепчутся. 
 Он говорил недолго и скоро замолчал, и я вдруг вспомнил тот крик. Тогда кричал случайныи челокст, кк которого прыгнула Сосновая Собака. Тогда был такой крик, что все разбежались, а кое-кто пошел на крик. И я пошел. Близко я не подходил, но знал, что случилось. Сосновая Собака прыгнула на случайного. Она оказалась тогда у нас, она приходит редко, а тогда оказалась. 
 Она лежала над тропой на сосновой ветке и поджидала когонибудь. Все знали, что она там лежит, и никто не пошел по тропе. Она лежала несколько дней и думала, что все позабыли, что она ждет. Но все помнили. 
 Тогда и появился случайный, и Собака и" выдержала. Прыгнула. 
 На меня-то не прыгнет, но я все равно никогда не пойду туда, где лежит Сосновая Собака. 
 Сосновая Собака прыгнула на случайного и потом сразу ушла. Он долго лежал в лесу, и туда никто не подходил. На всякий случай и я ушел на Цыпину Гору, а когда вернулся - его уже не было. 
 15 
 Но был и Николай Могилев с разодранным горлом. 
 Говорили, говорили, что ходит Сухолапый за людьми, что за следом одиночным не раз видели и след Сухолапого. Ходит за спиной и вперед забегает. А зачем? 
 Ладно, хватит мне 6егать. Теперь уж я не сдвинусь с места. Буду ждать у костра. 
 Сухолапый шел за мной и вперед зобегал. Он ненавидел меня. Не только Туголукова, а всех вообще, любого человека. И меня. Он вперед забегал и ждал темноты. 
 Прижавшись к елке спиной, я глядел на костер. Он горел мелко, жалобно. Синие и желтенькие язычки лизали мокрые сучья, и несуразный дым стелился над маленьким огнем. 
 - Яблоко! - вспомнил я. - Что ж я его таскаю целый день2 
 Я достал из кармана яблоко. Это была крепкая скуластая антоновка, с зеленцой. 
 Никогда в жизни я не был особенным любителем яблок. Я знаю людей, которые только и думают, как бы яблочка куснуть, а я к ним спокоен. По случаю купил полмешка и день за днем - яблоко по яблоку - выбирал свои полмешка. Говорят, если каждый день съедать по яблоку, будешь потом когданибудь очень здоров. 
 Я куснул яблоко и услышал невдалеке - скрлллл... - так скрипит надломленное дерево - скрлллл... 
 Скрип заглох, и я задумался - куснуть ли еще разок, и снова скрлллллл... 
 Бог мой, неужели скрллл?.. 
 Скирлы, скирлы? На липовой ноге? 
 Скрипи, моя нога, 
 Скрипи, липовая. 
 И вода-то спит, 
 И земля-то спит, 
 И по селам спят, 
 По деревням спят... 
 - Сходи, старик, сходи по дрова. 
 И пошел старик по дрова. 
 А навстречу - меднедь. 
 - Давай, старик, бороться. 
 Стал медведь старика ломать, а старик взял да и отрубил ему топором лапу. 
 Напугался медведь, что старик его всего порубит, и убежал в лес. 
 А старик принес медвежью лапу домой. 
 - Сварим, старуха, суп. 
 Содрали они с лапы кожу и сварили суп. 
 А медведь надумался и сделал себе липовую ногу. 
 Пошел в деревню. 
 Скрипи, моя нога, скрипи, липовая... 
 Напугались старик и старуха и спрятались под черные рубахи. 
 Спрятались под черные рубахи. 
 16 
 ... А когда вернулся - его уже не было. 
 На дне оврага снова послышался треск, и я увидел, как человек с яблоком в клрмане сквозь кусты продирается ко мне. Я отошел, а он вдруг начал ломать ветки, резать ножом березу. Потом появился дым. 
 Ветра не было, и дым передавался по каплям, мельчайшим каплям, которые пронизали воздух. Не люблю мокрый воздух. Вроде и дышишь и пьешь. 
 Снова заныла лапа, не от дыма, конечно, а сама по себе, и все это вместе - мокрый снег и сырой дым, боль в лапе - раздразнили меня. 
 Не ожидал я этого дыма. Человек с яблоком в кармане редко раскладывал костер - и то на опушке или у реки, а в глубине-то леса кому нужен огонь? Наверно, это огонь против меня. 
 А я не боюсь огня. Конечно, неприятно, если тебе в морду сунут горящую головешку. Но попробуй-ка сунь. Это еще надо успеть сунуть мне в морду горящую головешку. 
 В несколько прыжков приблизился я к костру, да зацепился случайно за скрипящую осину. Давно уже упала она и держалась на ветках сосны. Под ветром они раскачивались вдвоем - сосна и осина - мертвая и живая, терлись боками, и нудный такой, тоскливый звук раздавался в лесу. 
 Мне этот звук приятен. Я бы давно вывернул и сосну и осину, если бы мне не нравился звук. И лапа ноет, и осина скрипит - это как-то связано. 
 Я зацепился - и заскрипела осина. Раньше я не думал, что можно так дернуть ствол - и осина заскрипит. Я думал, это может только ветер. 
 Я попробовал еще раз, дернул - и она заскрипела. 
 Зря я так скрипел - ясно ведь, что ветра нет, и все-таки я еще поскрипел немного. 
 Потом осторожно пошел к огню. 
 Огонь был слабый, а дым огромный. йногда за дымом уа-жъ не мелькало пламени. 
 Человек с яблоком в кармане стоял, прижавшись спиной к елке. Он достал из кармана яблоко и жевал его. Ружье стояло у елки стволами вверх. 
 Сейчас ни ружья схватить, ни головешки сунуть он не успеет. 
 17 
 Спрятались под черные рубахи. 
 А медведь нашел их, взял да и съел. 
 Скрлллл... осина скрипит. Это не липовая нога, это - осина, гнилая дуплистая осина, которая упала, но не достигла земли, зависла в сосновых ветках. Я видел ее раньше и слыхал, как скрипит она под ветром. 
 Только сейчас-то к чему осине скрипеть? Ветра-то нет. Неужто Сухолапый7 
 Скирлы, скирлы на липовой ноге и, главное, черные рубахи, под которыми надо прятаться. Да ведь не спрячешься- от ужаса под черную рубаху. 
 Костер разгорался туго, но жар его охватил мое лицо, пар пошел от мокрой телогрейки. 
 Я отставил в сторону ружье и стал доедать яблоко. Из головы никак не выходила осина, скрипящая без ветра. Что-то еще в этой осине было, кроме скрипа, а что, я не мог понять или вспомнить. 
 Боже мой, да ведь я давно знаю эту осину. Где же я заблудился? От осины с полкилометра до опаленных бугров, а там рядом и кишемская тропа. 
 Я даже засмеялся. Заблудился! Где я заблудился? Осина-то вот она. Пошел обратно по своим следам! Это, конечно, зима такая - тупая голова. 
 Если б я не поворотил с гривки назад - и не увидел бы следов Сухолапого. 
 Постой, как же так? Как Сухолапый догадался, что я блуждаю? Как он узнал, что я пойду обратно по сйоему следу7 Нет, ан не знал, он никак не знал, что я поверну назад. А может, он вовсе и не преследовал меня, а, напротив, от меня убегал? 
 Я его стронул, поднял, и он пошел туда, откуда я пришел. Там было тише, спокойней. 
 Шагов через двести он снова случайно попал на мой старый след, и в этот момент я уже шел обратно. Не шел - бежал! 
 Он услышал, как хрустят сучья у меня под ногами, - и сам побежал от меня. Неужели он побежал от меня? 
 В овраг он скатился на полном ходу - иначе не йыло бы таких глубоких борозд. Зачем ему спешить? С тремя лапами овраги надо пересекать осторожно. Убегал! 
 Хорошо, что я положил костер, теперь-то Сухолапый понял, что я успокоился. Сейчас он, наверное, спокойно возвращается на гривку, туда, поближе к берлоге. 
 Костер? А зачем мне костер? Мне он теперь не нужен. 
 Я быстро разбросал дымящиеся ветки, затоптал, завалил снегом головешки. 
 Закинув за плечо ружье, отошел от костра. 
 18 
 Сейчас уж ни ружья схватить, ни головешки сунуть он не успеет. 
 Он стоял по-прежнему у елки и протягивйл к костру то одну руку, то другую. Вдруг он засмеялся и замахал руками. Схватил горящую ветку, отбросил в сторону, потом другую схватил ветку, сунул в сиег. Пар и дым смешались, запахло мокрой гарью. Ногами разбрасывал он костер. 
 Схватив ружье, он отошел от костра. Он шел быстро, спокойно и уверенно, и шел прямо на меня. Я бы мог отойти в сторону, успел бы, но я не отошел. 
 Я встал на задние ланы, выпрямился. 
 Он увидел меня и должен был сейчас стрелять. 
 А яблоко-то свое он все-таки успел сгрызть. Глупо это - таскать целый день яблоко в кармане и ни разу не откусить. 
 19 
 Закинув за плечо ружье, я отошел от костра. 
 Я шел прямо к скрипящей сосне и вдруг увидел Сухолапого. Кажется, я заметил его первым. 
 Нет, не багровой в сумерках была его голова. Мне она показалась темно-зеленой, а глаза светлымм. Желтенькие, что ли? 
 Сухолапый вздрогнул и поднялсм на дыбы. 
 Я тут же оборотился к нему спиной и похиел к скрипящей осине. Было всего несколько шагов. Раз, даа, три, четыре... я дашагал, до осины. Я не знал, остановиться мне или нет. Я остановился. Тронул осину рукой. Нет, не скрипит. Привалился к ней плечом, и слабо, слабо скрипнула где-то наверху ее макушка. 
 От осины я пошел дальше к опаленным буграм. Я не оглядывался. 
 Сумерки все тякулись, когда я оказался на кишемской тропе, и только когда вышел из леса, в поле настигла меня ночь. 
 Я уже перешел поле, когда услыхал далекий осиновый скрип. 
 20 
 Глупо это - таскать целый день яблоко в кармане и ни разу не откусить.