---------------------------------------------


 Леонид Словин
 Цапля ловит рыбу



 ГЛАВА ПЕРВАЯ
 Съемочная группа


 Небольшой поезд съемочной группы стоял посреди грузовой станции, белый, залепленный только что выпавшим мокрым снегом — платформа для «лихтвагена», дающего электроэнергию, два купейных и вагон-ресторан.
 Переступая через рельсы, Денисов напрямую прошел к составу; Антон Сабодаш двинулся следом — грузный, почти двухметрового роста, в кителе, ежесекундно готовом лопнуть. Между вагонами киностудии и площадкой, где остановился милицейский «газик», пролегал десяток подъездных путей.
 — По-моему, нас встречают.
 Денисов еще издали увидел рядом с «лихтвагеном» на платформе бритоголового плотного человека без головного убора, в стеганом халате-чапане; он словно кого-то ждал. Заметив сотрудников милиции, бритоголовый затушил сигарету, скрылся в вагоне.
 По небу ползла темная, грозового вида туча. Был последний день марта.
 — Ты видел когда-нибудь его? — спросил Сабодаш.
 — Сабира Жанзакова?
 — Да.
 — Только по телевизору.
 — А здесь, на съемках?
 — Один раз.
 Туча нависла над самой станцией. С минуты на минуту снег мог возобновиться.
 У «лихтвагена» снова появился бритоголовый в чапане — видимо, он выполнял функции дозорного: с платформы было хорошо видно всякого, кто направлялся к составу.
 — И то издали, — уточнил Денисов, — когда они первый раз приезжали. С режиссером.
 — Вот он, кстати.
 У вагона показался режиссер — сухощавый человек в дубленке, в жокейской шапочке с козырьком, в белых туфлях. По виду ему можно было дать не меньше сорока; на грубом, с красноватыми пятнами лице бросалась в глаза аккуратная, профессорским клинышком бородка. Шапочка была ему явно мала.
 — Сухарев Геннадий Петрович. — Он пожал каждому руку.
 — Дежурный. Капитан Сабодаш.
 — Денисов, старший оперуполномоченный.
 — Так и не появился? — спросил Сабодаш. Режиссер качнул головой.
 — Никаких известий.
 — Может, к вечеру даст знать о себе…
 Ответ Сухарева заставил задуматься:
 — Живые рано или поздно объявляются.
 Антон насторожился:
 — Считаете, с ним что-то серьезное?
 — «Я — не сторож брату моему», — процитировал Сухарев. — Скоро сутки, как Жанзакова нет. Можно все предполагать. Прошу.
 В тамбуре тянулись провода. Многожильный кабель уходил от «лихтвагена» в купе проводников.
 — У нас здесь везде электропроводка, — предупредил Сухарев. — Аккуратнее.
 Вдоль коридора тоже был пущен кабель. Актеров нигде видно не было, но когда Денисов и Сабодаш проходили вслед за режиссером по составу, в купе, за закрытыми дверями, чувствовалась жизнь, слышались негромкие голоса.
 Середину вагона использовали как павильон — одна из внутренних перегородок была удалена, здесь готовились к съемкам; оператор-постановщик — молодой, крупных форм бородач — возился с камерой.
 Помещение, высвобожденное для разговора с сотрудниками милиции, оказалось в соседнем вагоне. Раньше, видимо, его занимали гримеры и художники. На столе в беспорядке были разбросаны краски, цветные лоскуты.
 — Садитесь. — Сухарев не предложил раздеться, сам тоже остался в дубленке, в шапочке.
 — Вы давно знакомы? — Антон занял место у окна, приготовился записывать, Сухарев и Денисов сели друг против друга ближе к дверям.
 — Лет восемь. С тех пор, как стал снимать на «Таджик-фильме».
 — Дружите?
 Сухарев пожал плечами: — Иногда бывали вместе довольно часто. Иногда не виделись подолгу. Последние годы чаще встречались в Москве, чем в Душанбе. Сабир много ездил. По Союзу и за рубеж.
 — Это не первая ваша с ним работа?
 — Первая.
 — Сколько лет Жанзакову?
 — Тридцать пять.
 — Холост?
 — Женат. Недавно звонила его жена. Она в Мурманске на съемках.
 — Вы ей сообщили?
 — Терезу я хорошо знаю, — Сухарев потеребил бородку. — Если с Сабиром что-то случилось, она не простит лжи.
 Сабодаш задумался.
 — Как вы узнали о том, что он исчез? Съемки у вас с девяти?
 — Да. Просто не пришел на съемочную площадку. Я послал к нему ассистента. Тот вернулся, сказал, что Сабира в купе нет.
 — Жанзаков живет не в гостинице?
 — В поезде. У нас несколько свободных купе.
 — Вся группа размещена в составе?
 — В гостинице тоже. — Режиссер отвечал сухо, почти официально. — В вагонах в основном те, кто приехал со съемочной группой, из Душанбе. Администрация, осветительный цех.
 — Жанзаков просил перевести его в гостиницу?
 — Никогда.
 — Вы не предполагаете, что могло произойти что-то экстраординарное? Неожиданный выезд, срочная телеграмма…
 — Сабир поставил бы меня в известность.
 — Заболел, попал в больницу…
 — Директор картины связался с бюро несчастных случаев. Обзвонил общих знакомых. Отпадает. — Сухарев предусмотрел все варианты.
 — Что можно сказать о Жанзакове как о человеке?
 Режиссер задумался.
 — Общителен. Много читает. Трудно дать однозначную характеристику. Горяч.
 — А как актер? — Антон исчерпал первый, самый общий круг вопросов.
 Режиссер посмотрел на часы.
 — Талантливый художник. Профессиональный мастер, — подбор фраз получался знакомым. — Помогал более молодым коллегам найти себя в искусстве. Хороший товарищ.
 Сухарев поднялся, несколькими скупыми движениями навел порядок на столе, сбросил лоскуты, убрал акварели в коробку.
 Денисов взглянул в окно, там, казалось, еще больше поскучнело. Наступал его час: Антон уступал ему — оперуполномоченному — место действия.
 — Что за фильм вы снимаете?
 Сухарев обернулся.
 — Это детектив. Убийство. Преступление совершается, когда состав отходит от московского перрона. С прибытием в промежуточный пункт через сутки убийца будет найден.
 — Съемки не в павильоне?
 — Мы сознательно от него отказались. Три месяца едем эти двадцать четыре часа… — Заговорив о фильме, Сухарев на короткое время оживился, грубоватое лицо его смягчилось. — Все снимаем в движении. Хотя зритель, возможно, этого и не оценит. По восемь — десять часов накатываем за смену. Под вечер все вокруг начинает плыть. Стены и пол. Настоящая морская болезнь.
 — Жанзаков? Он в главной роли?
 — Не в главной, но в достаточно важной. Он занят в течение всего фильма. Во всех трех сериях.
 — Отрицательный герой?
 — По ходу действия зрители видят в нем уголовника. В действительности он играет бывшего спортсмена, переживающего личный кризис. Роль, требующая большого актера.
 Денисов почувствовал что-то едва уловимое в конструкции фразы.
 — У вас есть претензии к работе Жанзакова?
 — Это его примерно тридцатый фильм. — Сухарев ушел от прямого ответа. — В последнее время Сабир снимался особенно часто. Кроме того, он сам — режиссер.
 В купе постучали.
 — Извините! — В двери показался молодой великан-бородач — оператор-постановщик. — Геннадий Петрович! Все готово. Сейчас подцепят локомотив. Может, вначале порепетировать?
 Сухарев кивнул:
 — Я скоро буду… — Режиссер наконец стянул дубленку, шапочку не снял. Теперь он походил на жокея-любителя. — Вы хотели о чем-то еще спросить?
 — Были случаи, когда Жанзаков оставлял группу?
 — Два раза. В январе и в феврале. Ездил к старикам в Душанбе.
 — Может, он и сейчас там?
 — Я дал телеграмму с оплаченным ответом. Домой он не приезжал. И потом, Сабир всегда предупреждал об отъезде.
 — Съемки идут к концу? Какие у вас планы?
 — Завтра и послезавтра даем людям отдохнуть. С понедельника снимаем финальную сцену. Задействована вся группа. Актеры уже начинают съезжаться. Так что… — Он скрипнул зубами.
 — С утра сегодня тоже шли съемки?
 — До обеда. Затем сделали перерыв, сначала ждали вас, потом — локомотив.
 — Обычно далеко вас увозят?
 — Насколько свободны пути. До Белых Столбов. Иногда до Каширы… Ну и погода!
 В купе стало совсем темно. С минуты на минуту должен был пойти снег.
 Впереди, за вагонами, коротко громыхнула автосцепка — характерный металлический звук пробежал в конец состава. Локомотив подцепили.
 — Приготовиться… — послышалось из динамика в коридоре.
 — Жанзаков должен был сниматься сегодня? — спросил еще Денисов.
 — Маленький кусочек, — Сухарев снова взглянул на часы. — Мы сейчас доснимаем крупные планы. В принципе, Сабира можно было отпустить.
 — До понедельника?
 — Да, на эти три дня.
 Едва ощутимое напряжение металла в вагоне показало, что поезд двинулся. Через секунду это стало заметным: поплыла за окном крыша пакгауза, в обиходе — «Вторые-Третьи весы», дореволюционный с кирпичными брандмауэрами склад — память бывшей Даниловской мануфактуры.
 Локомотив правил на второй главный путь.
 — Мы хотели бы осмотреть купе, которое занимал Жанзаков. Это возможно?
 — Но только вечером, — режиссер взялся за ручку двери. — Kyпe под пломбой. Ассистент по реквизиту держит там пиротехнику. Сейчас он в отделении дороги. Еще вопросы?
 — Приходили к нему сюда друзья? Знакомые?
 — Были. Я видел. Но кто они? Сабир не всегда знакомил.
 — Мужчины?
 — И женщины тоже. Я дам один телефон.
 — Вы по нему звонили?
 — Это подруга Терезы. Она сама сообщит, если что-то будет известно. Сабир и Тереза держат через нее связь.
 — Гости наведывались к нему часто?
 — Я видел раза три-четыре.
 — Актеры? Не помните?
 — Нет, по-моему… — Он поморщился, подбирая оттенки. — Осталось впечатление чего-то экзотического.
 — От одежд?
 — Трудно сказать. В целом. Общее впечатление. — Сухарев поглядывал на небо, на грузовой двор, ненастье за окном могло осложнить съемку.
 — Мы хотели бы переговорить с актерами. Может, известно, где Жанзаков предполагал провести вечер…
 — Я подошлю свободных от съемки.
 Сухарев вышел.
 — И суток не прошло, — Сабодаш достал «Беломор». — А они сразу во все колокола!
 Денисов не ответил.
 Реакция Антона была лакмусовой бумажкой, которая ни разу еще не подвела. Только результат — увы — всегда был с обратным знаком.
 Снимали до Белых Столбов.
 При возвращении съемки перенесли в вагон, где ехали Денисов и Сабодаш: движение в противоположном направлении требовало изменений. Для этого существовали купе-дублеры.
 — Внимание! Приготовиться… — Снова объявили по составу.
 За окнами тянулась лесопосадка, пустыри отошли на задний план. Невысокие тополя вдоль линии росли, казалось, словно посаженные вверх короткими пузыристыми корнями.
 Денисову удалось по рации связаться с отделом:
 — Что-нибудь новое? Прием…
 — Новостей нет. «Не задерживался, не доставлялся. Не значится. Неопознанных трупов по городу нет».
 — Держи на контроле. Что Душанбе?
 — Обещали связаться с родителями.
 — Звонков много?
 — Насчет Жанзакова? Пока нет.
 «Самые крупные маховики: Министерство культуры, Союз кинематографистов, Госкино — пока не приведены в действие, — подумал Денисов. — До понедельника, по крайней мере, есть время».
 — Водную милицию запрашивал?
 — Купальный сезон, по-моему, не начинался, Денис, — заметил помощник.
 — Мог и начаться. «Воздушку»?
 — Сейчас запрошу. Конец связи!
 Снег все же пошел — крупный, вперемешку с дождем. За окном прояснилось.
 Свидетельства актеров, участников группы, оказались одинаковыми: «нет, » «не предполагаю», «думаю, к понедельнику будет на съемках…».
 Антон повеселел: главный его тезис получал подтверждение:
 — Суток не прошло! А они сразу — во все колокола…
 Денисов вышел в коридор. В купе, переоборудованном для съемок, происходило действо: актрисы, обе в форме проводниц МПС, быстро просматривали расшитую квадратами «кассу» с билетами. По сценарию, понял Денисов, требовалось найти билеты свидетелей или подозреваемых, ехавших вместе с убийцей.
 Из купе в коридор падал серебристый свет. Несколько раз в проеме появлялась жокейская шапочка режиссера.
 Сухарев нервничал: Денисову то и дело было слышно его приглушенное, почти шепотом:
 — Так не пойдет! Не пойдет! Поймите! Это не школьная сцена!
 Напротив в нерабочем тамбуре несколько актеров расспрашивали о чем-то незнакомого старшего лейтенанта милиции. Присмотревшись, Денисов понял, что это тоже актер: вокруг него хлопотала гримерша — маленькая, с узким скуластым лицом.
 «На роли оперуполномоченного, раскрывающего убийство, — подумал Денисов. — Но почему в форме?»
 Заметив Денисова и его интерес, старший лейтенант тоже внимательно взглянул на него, одернул новый, с иголочки, китель.
 — Внимание! — раздалось на площадке. — Мотор!
 Прозвучал хлопок. Чей-то голос невнятно произнес номер кадра.
 «В чем, собственно, дело… — Денисов и сам не мог объяснить, что его беспокоило. — Вчера Жанзаков был на съемках. Знает, что сегодня, группа практически может обойтись без него. Что остается?»
 Он вдруг понял: «Тревога режиссера. Сухарев знает больше, чем говорит. Потому и бьет в большие колокола!»
 Он вернулся в купе.
 Скуластая маленькая гримерша рассказывала:
 — …Везде его узнают. Останавливают. Простые люди. Особенно ребята. Пэтэушники. Молодежи нравятся мужские качества. И женщины подходят.
 — В последнее время с кем вы его видели? Не вспомните?
 — Он очень общителен. Вы знакомы с ним?
 — Нет.
 — После «Подозревается в невиновности» милиция в нем вообще души не чает. Он сыграл там оперуполномоченного Кремера.
 — Я имею в виду из тех, кто приезжал в поезд.
 Актриса была, знакомая по режиссерским курсам. Еще высокий красивый актер. Кореец.
 — Фамилий не помните? — Антон вел тщательно записи.
 — По-моему, она снималась на «Узбекфильме».
 — Молодая?
 — Двадцать с небольшим. Может, чуточку старше.
 — Если вспомните фамилию, позвоните, пожалуйста, в вокзальную милицию. Вот телефон…
 — Обязательно. Молодая, но уже популярная актриса. По-моему, она снималась в «Прощай, зелень лета!» или в «Семейных тайнах» Валерия Ахадова…
 — Еще… Люди подходят совершенно разные. Как-то с час или больше ждала женщина. Недели две назад…
 — Азиатка?
 Денисов присел сбоку от гримерши, чуть сзади. На фоне окна ему были видны ее черные жесткие прядки, часть крутой, как яблоко, скулы.
 — Русская. В возрасте Сабира. Может, украинка… — Вопрос Денисова почему-то ее встревожил. — Я еще спросила: «Что-нибудь передать?» — «Спасибо, не надо…» Я, пожалуй, пойду… — Гримерша так и ушла, обеспокоенная.
 Ее сменил актер в милицейской форме, которого Денисов видел в тамбуре.
 — Я, наверное, последний, кто был с ним… — старший лейтенант достал платок. — Уф! Словно кирпичи носил…
 Антон дал ему отдышаться.
 — Вы вместе возвращались со съемок?
 — Вчера… — актер вытер разгоряченное лицо.
 — Расскажите подробнее.
 — Весь день снимали. Привезли в Барыбино. На обратном пути ни мне, ни ему не работать. Пересели в электричку, чтоб быстрее. Приехали в Москву. Все.
 В дороге разговаривали?
 Нет, по-моему. Я больше дремал. Не высыпаюсь. Маленький ребенок… — Актер улыбнулся: упреки режиссера, незадачи — все позади, — они не испортили ему настроения, не мешали жить. — Не спим. По очереди дежурим с женой.
 — Так ни о чем и не говорили? Вспомните.
 — Да нет.
 — Вы расстались на вокзале?
 — Получилось, что мы виделись дважды. С электрички я сразу поехал на «Добрынинскую», в универмаг. Оттуда в магазин. На обратном пути снова встретил Сабира.
 — В метро?
 — Да, здесь, у вокзала. Он как раз спустился с эскалатора, а мне делать пересадку на радиальную линию.
 — Много времени прошло после того, как вы расстались?
 — С час. Было уже часов восемь.
 — Потом?
 — А Жанзаков?
 — К переходу, против телеграфа.
 — Он не сказал, куда собирается?
 — Нет. Я и не спрашивал.
 — Простились как обычно?
 — «До завтра».
 — И он?
 — Тоже — «до завтра!».
 — Ничего не заметили? Может, смену настроения?
 Актер подумал:
 — Да нет. Устал — это точно. Но ведь весь день работали!
 — Как вы думаете, — спросил Антон, — где мог находиться Жанзаков этот час, пока вы ездили в универмаг? К себе он пойти сразу не мог — поезд киностудии был еще в пути… И никуда не уехал — через час вы встретились там же, где расстались. В метро, рядом с вокзалом.
 — Понятия не имею, — он не дал себе труда подумать. — Устал.
 Поезд заметно покачивало.
 На промелькнувшем путепроводе сверкнула гирлянда электролампочек: в честь прошедших торжеств дорога была празднично иллюминирована. С фарфоровых изоляторов подвески, как во время дождя, стекала вода.
 — Куда Жанзаков пошел, когда вы расстались? — Денисов оторвал взгляд от окна. — Влево от перрона? Вправо?
 — Вправо.
 «Кожевническая улица… — подумал Денисов. — Сберкасса. Цепь маленьких магазинов. Мастерская, кулинария. Юридическая консультация…»
 — Из близких друзей Жанзакова вы кого-нибудь знаете? — Сабодаш закончил писать короткое объяснение, подвинул актеру, тот подписал не читая.
 — Я учился вместе с его женой. С Терезой. — Он хотел помочь, но не знал чем. — Тогда они еще не были знакомы. Интересная актриса. Пророчили большое будущее…
 В окне показались многоэтажные разнокалиберные здания. Поезд шел по Москве, скорость его резко упала.
 — Жена Жанзакова еще в Мурманске?
 — Завтра ночным рейсом прилетает в Шереметьево. Режиссер дал телеграмму.
 — А съемки?
 — Они у нее заканчиваются.
 Состав неожиданно остановился. Недалеко от вокзала, у одного из безликих многоэтажных домов. В окнах показались люди. На последнем этаже несколько мужчин — без пиджаков, прямо от стола — вышли на балкон взглянуть на укороченный поезд.
 — У вас сложная роль?
 — Моя роль? — актер смутился. — Как играть! Геннадий Петрович помешан на сверхзадачах. Конечно, он не единственный, сейчас всех это волнует. И чтоб социально остро. Я так понимаю: детектив — это не только про то, кто убил. Это срез социальной жизни на момент преступления. Состояние общества.
 Объяснение ничего не дало.
 Состав тронулся. Один из стоявших на балконе помахал вниз рукой, вернулся в комнату. В окне квартиры светился экран телевизора.
 «Все необычным образом связано, — подумал Денисов. — Кто-то из этих мужчин вчера на улице Горького мог случайно оказаться рядом с Жанзаковым, а до этого в метро в час „пик“ стоял рядом со мной или Антоном… А однажды увидит фильм, который вот здесь, сейчас снимают под этим балконом. Мы даже не представляем, как тесно все связаны друг с другом…»
 К Жукову мосту ползли медленно — в сгустившихся сумерках, узким коридором между двумя двигавшимися по обе стороны состава электропоездами…
 Впереди, наконец, показались входные стрелки. Вокзал выступал освещенной громадой центрального зала, вместившего затейливые постройки начала века и снаружи стилизованного под них. Сбоку, по домам, бежала неоновая строчка из тех, что никогда не задевают: «Пользуйтесь безналичным перечислением доходов по вкладам…»
 Что она означала?
 Денисов и Сабодаш вышли в коридор. Почти весь состав съемочной группы в ожидании высадки выстроился вдоль окон.
 Еще издали потянулись платформы с круглыми каплевидными светильниками, с низким, нависшим над перроном небом.
 В начале платформы локомотив резко погасил скорость, но это еще не было остановкой. Помощнику машиниста, как водится, дали выйти — чтобы меньше топать пешком к диспетчерской.
 Поезд двинулся дальше.
 У купе, служившего съемочной площадкой, показалась жокейская шапочка режиссера. Он нашел глазами милицейских.
 — В понедельник, к финалу, желательно знать ваш твердый вывод… — Сухарев поправил аккуратный клинышек, делавший его похожим на старорежимного профессора. — Скажите, — он вдруг изменил официальному тону, — может, надо поставить кого-то в известность? Вам могут придать дополнительные силы…
 — Госкино? Оно, по-моему, знает… — Антон надулся, усилив давление на швы кителя. — И министерство тоже. Колесо завертелось.
 Сухарева кто-то позвал, он отошел. Сквозь строй съемочной группы к Денисову пробилась маленькая скуластая гримерша:
 — Вспомнила! — Она рада была помочь. — Женщина, которая спрашивала Сабира!.. У нее варежки домашней вязки, серые. С одним пальцем… В Москве такие не носят!
 — Вы больше ничего не знаете о ней?
 — Нет. Варежки вот только… Она приезжая. С Севера. Или сибирячка!
 В конце почти полукилометровой платформы состав наконец замер.
 Денисов и Сабодаш вышли последними. На платформе, рядом с «лихтвагеном», покуривал знакомый уже дозорный. Прощаясь, он кивнул обоим сотрудникам.
 — Сбегаю, возьму папирос, — Антон спрыгнул с платформы.
 — Аккуратнее…
 По соседнему пути двинулся в отстой фирменный «Лотос». Постельное белье в вагонах успели уже снять, на полках виднелись полосатые оболочки матрасов.
 Перронное радио объявило посадку на донецкий. Денисов посторонился, пропуская людской поток. Все было новым и в то же время тысячи раз виденным. Матовые круги светильников вдоль платформ казались отверстиями в плотной, спустившейся сверху завесе.
 — Товарищ уполномоченный!
 Денисов не сразу понял, что обращаются именно к нему, обернулся. В толпе пассажиров мелькнула шапочка режиссера, он возвращался на платформу.
 «Сухарев знает больше, чем рассказал. Он знает что-то важное о Жанзакове…» — Денисов не мог заставить себя назвать исчезнувшего актера коротким, но абсолютно чужим именем — Сабир.
 Поезд съемочной группы еще стоял. Бритоголовый в чапане у «лихтвагена» внимательно смотрел в их сторону.
 — Вот, — Сухарев протянул вырванный из блокнота листок с телефоном. — Чуть не унес с собой… Она училась вместе с Сабиром на режиссерских курсах.
 Денисов понял: речь шла об актрисе, приезжавшей к Жанзакову.
 — Фамилия ее — Рудь…
 — Жанна?
 — Вы ее знаете? — Сухарев удивился.
 — Я видел дело администратора киногруппы. Он погиб. Жанна снималась у них в картине…
 — Лучше, если вы позвоните ей прямо сегодня. По-моему, в воскресенье у нее начинаются съемки на юге. В Молдавии или Закарпатье… Жанна Рудь!




 ГЛАВА ВТОРАЯ
 Сыщика кормят ноги


 — Добрый вечер, инспектор!
 Денисов узнал актрису с трудом. Кокетливая молодая женщина в коротком пальто, в надвинутой на лоб, с опущенными полями шляпе махнула рукой.
 — Опоздала?
 — Нет-нет.
 Жанна назначила встречу на Пушкинской, в самом центре. Вокруг сплоченной группой держались завсегдатаи, демонстрировали «фирму». Трепались. Над подземным переходом несколько легкомысленного вида девиц, покуривая, стряхивали пепел на головы подымавшихся снизу. Два молоденьких солдата, оба в очках, с погонами военных музыкантов, следили за ними округлившимися от смятения чувств глазами.
 — Можем немного пройтись. Я изменила средство доставки… — она взяла его под руку. Впереди, давая дорогу, расступились. За время, которое они не виделись, Жанна заметно прибавила в популярности.
 — Сабира я отлично знаю, — она повторила то же, что и по телефону. — Вместе учились, снимались. Потом он и Тереза жили у меня с неделю, пока я ездила в Ташкент на фестиваль.
 Жанна двинулась против течения, не упуская ни на секунду из вида ни туалеты женщин, ни взгляды мужчин.
 — Сейчас Сабир снимается в детективе у Сухарева.
 — Вы его тоже знаете?
 — Муж подруги… Привет! — Она на ходу кому-то ответила, улыбнулась. — Понятия не имею, кто это был? Но что с Сабиром?
 — Никто не знает, где он.
 — Давно?
 — Со вчерашнего дня…
 — Но это смешно! Извините…
 — У нас официальное заявление съемочной группы. Скоро начнутся звонки с самого верха. Популярный актер…
 Жанна задумалась.
 — А что группа?
 — Ничего. Или почти ничего.
 — Врагов, насколько мне известно, у Сабира нет. По крайней мере, смертельных. Завести их он мог, наконец, в два счета, как и друзей… Но это от темперамента, от воспитания…
 — Из какой он семьи?
 — В том, что режиссеров и вообще кинематографистов в ней не было, можно не сомневаться. Как и у меня.
 Денисов придержал ее за локоть, впереди приближалась пьяная компания. Один из парней — амбал с бараньими глазами — явно искал, кого задеть; актриса решительно рванулась навстречу. Амбал отскочил:
 — Дура!
 — Одноклеточное! Кретин! — Она явно осталась довольна собой. — Мой папа всю жизнь после войны проработал в охране завода, на самой прозаической должности. Мама — администратором в гостинице. Вахтер и администраторша! А я решила, что буду актрисой. А теперь еще и режиссером. Примерно то же с Сабиром. Вы хорошо представляете себе наши проблемы?
 Денисов мог о них только догадываться.
 — Вокруг нас люди, появившиеся в кино раньше, чем научились ходить. Их снимали, что называется, еще в колыбели. Даже в этом детективе, у Сухарева. Кто играет малолетних пассажиров поезда? Сын режиссера, старший внук сценариста. Во скольких фильмах дети успевают еще сняться, прежде чем придут поступать во ВГИК или в ГИТИС? В десяти? В тридцати? И конечно же, они будут приняты, потому что окажутся более подготовленными к конкурсу, чем такие, как я или Сабир… — Из-под легкомысленно опущенных полей шляпы на Денисова смотрели
 ставшие пронзительно ясными глаза. — Об этом мы с ним часто говорили. У него в семье аналогичная картина. Он рос в путевом поезде. В Ухте. На Севере… Строительно-монтажный поезд.
 — Приходилось бывать?
 — И не раз.
 Поставленные на прикол старые вагоны Денисов представлял хорошо. Между ними натягивали веревки, сушили белье; тамбурные двери летом затягивали простынями от мух. Ладили громоздкие деревянные стремянки с перилами, чтобы малышам и их вечно беременным мамашам легче было взбираться в вагон.
 — Отец Сабира был путевым рабочим, закончил курсы бухгалтеров. Мать учительница. Возилась с детьми. Я не думаю, что у вас в роду тоже все сплошь инспектора… — добавила она вдруг.
 — Оперуполномоченные.
 — Или оперуполномоченные. Но мы можем за себя постоять. В кино мы приходим не потому, что так за нас решили другие. И нас принимают не за успехи наших родителей…
 — Жанзаков не говорил, какие у него взаимоотношения с постановщиком?
 — С Сухаревым? Весьма неважные. — Она кивнула кому-то весьма холодно. — Но они же помирились. Сухарев просил прощения.
 — А причины?
 — По-моему, чисто творческая несовместимость. Разные взгляды.
 — Сухарев тоже живет в поезде?
 — Дома.
 — В Москве?
 — Он ведь только состоит в штате «Таджикфильма», а постоянное местожительство его здесь, в столице.
 — Что все-таки не устраивало режиссера?
 — Ему казалось, что Сабир экономит. Играет не на пределе. Не стремится взять высоту.
 — Так и было?
 — Что вы! Представьте, что такие, как я, как Сабир, а таких большинство, перестанут тянуться, успокоятся! Вокруг каждый год появляются таланты, о которых я говорила. Вундеркинды. Кого бы вы предпочли, став режиссером?
 Денисов не ответил.
 — Жанзаков много работал?
 — Исключительно. В крохотной роли показать себя! Мы говорили об этом, когда в последний раз виделись.
 — Я в полном затруднении, — Денисов мягко, в то же время настойчиво оттеснил ее от другой компании, также искавшей ссоры. — Режиссер располагает информацией, которой не спешит поделиться. А может, «ищите женщину»? — Он взглянул на нее внимательно.
 — Нет. Не думаю.
 — Я знаю, например, что вы приезжали в поезд. Она рассмеялась.
 — Да нет. Я с ним не спала. Вы это имеете в виду? Мужья моих подруг для меня не существуют. Кроме того, меня сопровождал мой друг.
 — Премьер корейского театра.
 — Все-то вы знаете.
 — Что можно сказать о личной жизни Жанзакова? О его жене?
 — О Терезе? Порядочная, интеллигентная женщина. Способная актриса. У нее отличные данные, школа. Внешность. Она, правда, мало снималась. Первый ее муж работал в ТАССе. Много лет прожила за границей.
 — Они развелись?
 — Муж ее умер. В одночасье. Какая-то тропическая форма лихорадки. Нам сюда… — Она показала в сторону троллейбусной остановки. — После его смерти Тереза не сразу смогла оправиться. Потом снова стала сниматься. И вот Сабир, человек совершенно иной по опыту прошлой жизни и как актер. Внезапная, совершенно невероятная любовь. Тут нечего сказать.
 — Она — его вторая жена?
 — Да. О первой я мало знаю. У нее от Сабира дочь. Я знаю, Сабир материально помогает…
 — Где она живет?
 — В Ухте. Они там и познакомились.
 У остановки актриса высвободила руку, посмотрела на часы.
 — За мной могут приехать…
 Денисов оглянулся: машин рядом не было. Сверху по тротуару катил на скейте мальчик-мулат с пуделем, прижатым к куртке, он кого-то догонял. Сбоку у кабины автомата стояла небольшая очередь.
 — А если Сабир не появится совсем? — актриса нашла взглядом его глаза.
 Денисов не ответил.
 «Месть, ревность… — подумал он. — Известный набор типовых версий. Вечно варьирующий комплект».
 — Ваш друг из корейского театра… Он здесь, в Москве?
 — Думаете, он приревновал Сабира ко мне? — Жанна засмеялась. — Он в тот же вечер уехал в Алма-Ату…
 — Жанна! — из затормозившего рядом «Жигуля» послышалось сразу несколько голосов. — Скорее! — Сзади машину уже подгонял правивший к остановке троллейбус.
 — Успеха! Чао! — Она чмокнула Денисова в щеку, побежала к машине.
 — Пока.
 Актриса не слышала.
 Денисов еще постоял. Пора было идти приниматься за дело. «Сыщика кормят ноги…»
 По сторонам текла разномастная московская толпа: приезжие — без головных уборов, в пальто; свои — в дубленках, в зимних тяжелых шапках.
 На подножке отправляющегося троллейбуса благообразный старичок натужно выпытывал:
 — А потом? Заворачивает направо?
 — Налево.
 — А, налево…
 Водитель терпеливо ждал.
 — А следующая остановка будет по ту сторону перекрестка?
 — По эту.
 Наконец старичок оставил подножку; увидев подходивший троллейбус, замахал водителю рукой:
 — Одну минуточку!
 Денисов повернул вниз, к Центральному телеграфу.
 «Зачем Жанзаков приезжал в субботу сюда, на улицу Горького? — Он был рядом с местом, где актера видели в последний раз. — Почему сразу же не поехал сюда, а сначала пошел на Кожевническую?.. Успел сходить к себе, что-то взять?»
 Впереди показался Центральный телеграф, всегда привлекающий взгляд — словно построенный из другого — легкого — кирпича, отличающийся от тяжеловесных соседних зданий.
 «Заходил ли туда Жанзаков?»
 С санкции прокурора можно было проверить, не давал ли актер телеграмм, не отправлял ли бандеролей, ценных писем, но пока в этом не было необходимости.
 «В сущности, кроме подозрений режиссера, в коротком заявлении киногруппы ничего нет. Если бы мне сказали, что я буду разыскивать взрослого человека только потому, что ночь он провел вне дома… В то же время: Сухарев не такой человек, чтобы из-за пустяка оповестить милицию, Государственный комитет по кинематографии…»
 У входа в телеграф прогуливались южане. Денисов прошел внутрь. В просторном зале стояла аптечная тишина. Несколько человек в центре кого-то ждали.
 «Здесь назначают свидания…»
 Большинство посетителей толпилось, однако, слева от входа, у кабин переговорного пункта.
 «Нет, — подумал Денисов. — Жанзаков приезжал не сюда, не на междугородную. Все переговоры труппа наверняка ведет с переговорного пункта на Дубининской, там ближе».
 Он вернулся к подъезду: прямо перед ним был подземный переход, о котором говорил актер, последним видевший Жанзакова.
 «И тем не менее Жанзакова интересовал именно этот участок улицы, иначе он бы проехал дальше, шел бы по другой стороне».
 Внезапно Денисова осенило.
 «Междугородная-автомат!» Она находилась в нескольких десятках метров. На Дубининской автомата нет. Надо заказывать, ждать… Жанзаков мог приехать, чтобы позвонить, а о дальнейшем судить трудно… Мог кого-то встретить, с кем-то познакомиться… След актера терялся от междугородной-автомата.
 Как бывало не раз, он сформулировал мысль, которую не боялся огрубить, и, значит, второстепенную.
 Главное же, и только еще проясняющееся, следовало некоторое время как бы даже не замечать, тогда хрупкий побег давал неожиданный рост.
 Телефон на углу был свободен. Денисов снова увидел мальчика-мулата со скейтом и пуделем, остановившегося на краю тротуара. Он махал рукой блондинке, показавшейся из подъезда.
 «Тысячи граней вокруг… — Обостренное внимание, обещавшее точную мысль, всегда начиналось у него с наблюдения над окружающим. — К этому невозможно привыкнуть. Для большинства — абсолютно спокойный мирный вечер, а кому-то кажется, что он ищет убийцу…»
 — Мама! Я здесь! — Крик мальчика со скейтом раздался прямо под ухом.
 Денисов снял трубку, набрал номер Сабодаша:
 — Что у нас?
 — Ты далеко?
 — На улице Горького.
 — Скоро будешь? Приехал ассистент по реквизиту. Можно осмотреть купе Сабира, — Антон уже называл актера по имени. — У тебя что-нибудь есть?
 — Трудно сказать. А вообще?
 — Звонят, интересуются. Жанзакова многие знают. Особенно после «Подозревается в невиновности».
 — Еще?
 — Дежурный по управлению звонил начальнику отдела, соединил с генералом. А всему предшествовал, как я и думал, звонок из Госкино в МВД СССР.
 Главные маховики, которые, как Денисов надеялся, не будут приведены в действие до понедельника, в последнюю минуту все-таки заработали.
 Разговаривая, Денисов оглядел кабину. Внизу, он не сразу заметил, в самом центре Москвы, свернувшись клубком, вздрагивая во сне, спал щенок.
 — Все? — закончил Сабодаш.
 — Да. Тебе щенка не надо?
 — Щенка? Нет… — он подумал. — Другое дело — змею или крокодила. Мои дамы были бы рады… — У Антона было двое детей, обе девочки. — Значит, встречаемся у поезда «Таджикфильма».
 — Сюда, — ассистент по реквизиту, хрупкий, с ломающимся юношеским баском, держался с застенчивостью подростка, но, возможно, это было только манерой поведения.
 Переступая через тянущиеся от «лихтвагена» провода, Денисов и Сабодаш прошли в конец вагона. Купе Жанзакова находилось рядом с нерабочим тамбуром и туалетом.
 — Это вы обнаружили, что он отсутствует? — спросил Антон.
 — Да. Несколько раз постучал, сначала тихо, потом сильнее. Сабир не отозвался. — Он давал объяснения, стоя перед запертой дверью. — Пришлось вернуться к Геннадию Петровичу. Объяснить.
 — Как рано это произошло? — Антон выступал в обычной роли, задавая первые самые очевидные вопросы.
 — В начале десятого.
 — Съемки начались?
 — Нет, еще репетировали.
 — Потом?
 — Геннадий Петрович сказал: «Возьми ключ, открой купе. Взгляни, переоделся ли он для' съемки». По сценарию Сабир снимается все время в одном и том же… — Ассистент по реквизиту был рад вставить несколько слов о том, что было ближе его работе. — На нем пуловер, вельветовые серые брюки и голубая рубашка. Поезд-то как будто всего сутки в пути. А снимаем почти три месяца! Купили несколько одинаковых рубашек, чтобы каждый день свежая!..
 — Дальше.
 — Открываю… — Он вставил ключ-»специалку», повернул, откатил дверь. — Смотрю… — Ему словно и сейчас показалось странным, что в купе никого нет. — Пусто! Прибрано и пусто!
 — Потом?
 — Поискал по составу. Нигде нет.
 Они вошли. Купе оказалось в полном порядке. Нижние полки были аккуратно застланы, на столике стопкой лежало несколько книг, электробритва.
 — Жанзаков занимал купе целиком?
 — Да. Вторая полка свободна.
 — Вы держите здесь что-то из пиротехники? Смотрели, цело?
 — Все на месте. Здесь спирт для протирки камер.
 — Жанзаков не выпивает?
 — Кажется, нет.
 — А раньше?
 Он уклонился от ответа:
 — Это моя первая картина. Я недавно на студии.
 — Где вы раньше работали?
 — Учился. В Москве, во ВГИКе…
 В соседнем купе слышались голоса. Они прислушались.
 — Это у Ольги, — сказал ассистент режиссера. — В фильме она играет проводницу.
 — Потом вы сразу доложили режиссеру, что Сабира нет…
 — Он следом пришел. Все видел.
 — Куда, по-вашему, Жанзаков мог уехать?
 — Представить не могу.
 — Одежда нашлась? Пуловер, рубашка. — те, что для съемки?
 — А вот, под плащом! — ассистент кивнул на вешалку у входа.
 — В чем он сейчас?
 — На нем финский костюм, серый. Сверху куртка. Синяя, с синим подбоем из искусственного меха. Туфли черные.
 — На голове?
 — Обычно без головного убора.
 Антон заметил:
 — Вы ничего не сказали о проводнице. Вагоны ведь вы получили с проводниками, так?
 Ассистент закивал:
 — Я забыл. Проводница болеет. Сейчас она у себя в Новомосковске.
 Денисов оглядел купе. Шторки на окне были тщательно задернуты, у входа висела верхняя одежда. Сбоку на стенке — два эстампа; на одном изображен сельский дом, опушка, овраг, второй — больший размером — оказался натюрмортом, художник изобразил на нем желтоватую, почти прозрачную селедку и свежесваренный рассыпчатый картофель.
 «Жанзаков, вернувшись со съемок, сначала прошел в сторону Кожевнической улицы — у него там были дела. Затем вернулся в поезд».
 Денисов задержал взгляд на эстампах.
 «И на малом полотне можно рассказать о лесе, о доме, и на большое положить селедочную голову и несколько картошин, и тоже рассказать о доме».
 Давно, в школе, он хотел быть художником и даже написал несколько натюрмортов, как оказалось потом — подражание Моранди: разнокалиберные глиняные сосуды — кашпо, бутылки из-под рижского бальзама.
 «Переоделся, поехал в центр на автоматическую станцию и исчез. У него сложилась промежуточная модель поведения Жанзакова, которая хотя бы что-то могла объяснить. — Связано ли дальнейшее с междугородным звонком или звонками? Может, принужден был срочно выехать? А возможно, были на вечер другие планы…»
 Стукнула дверь, в купе появилась актриса — Денисов видел ее на съемках в форме проводницы МПС, теперь на ней был свитер, брюки, заправленные в сапоги.
 — Не помешала?
 — Наоборот. — Антон одернул тесный китель. — Нам как раз нужен человек, который бы присутствовал при осмотре.
 Денисов развернул лежавшую у окна книгу, она называлась «Точечный массаж», вторая, под нею, была «Я умею готовить» Жинет Матьо.
 — Жанзаков не болен? Не жаловался?
 Ассистент режиссера улыбнулся:
 — Сабир? Да здесь он всех здоровее! Спортсмен! Чемпион республики…
 — Вы думаете, с Сабиром что-то произошло? — спросила актриса. Почти каждый из съемочной группы уже через несколько минут задавал милиции этот вопрос. — Только пожалуйста! Прошу вас. Не вывешивайте повсюду портрет Сабира и не пишите крупными буквами «Найти человека»! Он появится, вот увидите!
 — Оля! Не кокетничай! — ассистент режиссера шутливо погрозил пальцем. — Все скажу Сабиру, когда вернется!
 — Прости! Девушка забылась!
 — Понимаю: красиво жить не запретишь!
 Антон поддержал их настроение:
 — Вы снимались в «Москва слезам не верит»? — Актриса ему явно понравилась.
 — Вы могли меня видеть… — Она назвала несколько проходных фильмов.
 — Я знаю, на кого вы похожи! — вспомнил Антон. — Американский фильм «Кабаре». Я видел во время фестиваля.
 — Лайза Миннелли. — Она покраснела от удовольствия. — Мне многие говорят!
 — А вы Геннадию Петровичу не звонили? Может, с Сабиром все в порядке? А мы тут головы ломаем и отвлекаем вас! — ассистент режиссера обернулся к сотрудникам. — Вы ужинали? У нас в поезде плов, лепешки… — Несмотря на кажущуюся застенчивость, ломающийся от смущения басок, он был искушенней и опытней, чем казался.
 Антон поблагодарил:
 — Спасибо, мы ели.
 Денисов продолжал осматривать купе. Ему хотелось составить хотя бы общее представление об исчезнувшем актере, которого он собирался искать.
 На полочке над постелью Жанзакова лежала толстая, в коленкоровой обложке тетрадь. Денисов перелистал ее. Часть страниц оказалась грубо выдранной, остальные были чисты. На внутренней стороне обложки было записано четверостишье, Денисов показал его актрисе:
 — Это почерк Жанзакова?
 Она пробормотала неразборчиво:
 — «Забудь судьбу мою, забудь, и, если встретишь ты другую, ей не дари любовь такую, какую я должна вернуть…» Чьи-то стихи! Почерк не Сабира!
 — Может, кого-то из группы?
 — Не знаю.
 Ассистент режиссера согласился:
 — Незнакомая рука.
 С тетрадью лежал пустой конверт. Денисов поднес его к свету — на клеевой поверхности были заметны соскобы. Адрес отсутствовал.
 — Не помните, конверт утром лежал здесь? — Ассистент пожал плечами:
 — Я его вообще не видел!
 Набирая телефон управления в Душанбе, Денисов поймал себя на том, что, как и все вокруг, вдруг подумал:
 «А может, все уже разъяснилось? Жанзаков просил кого-то сообщить режиссеру о том, что уезжает, а тот не смог или забыл!»
 — Дежурный по управлению… — В Душанбе сняли трубку.
 — Из Москвы. Насчет киноактера Сабира Жанзакова…
 — В курсе дела. Нет, Сабир не приезжал. Проверили. Как появится, сразу сообщим. — Денисов понял, что его таджикский коллега не очень обеспокоен. — Мог на три дня уехать погостить. Везде друзья, коллеги. Парень — душа. Всегда аншлаг. Сейчас новая работа. Все ждут… — Он оперировал знакомыми словами-предложениями, которые, видимо, ему тоже представлялись точными, а главное, емкими.
 Положив трубку, Денисов не испытал облегчения. По привычке взглянул в окно.
 Внизу был перрон, ярко освещенные к ночи платформы поездов дальнего следования. Стоя сбоку от окна, можно было увидеть подъездные пути товарной станции, где стоял поезд со съемочной группой «Таджикфильма». Выше над всем, как огромная русская печь, вздымался безликий, с паутиной лестниц, элеватор.
 — Денис! — позвонил Антон. — У меня здесь человек, с которым ты хотел встретиться… Караульщик из поезда.
 — Бритоголовый?
 — Он самый. Поругался со стрелками ВОХР, они доставили. Есть возможность поговорить.
 — Трезвый?
 — Абсолютно. Сейчас я его к тебе пошлю.
 — Тимур Эргашев, отчества нет, — представился бритоголовый. — Я вас видел сегодня. С Геннадием Петровичем. В поезде.
 — Что произошло?
 — С вохровцами? Ничего особенного. Работают по старинке, да и живут тоже. — Эргашев не испытывал затруднений, говоря по-русски, только акцент был не азиатский.
 «Скорее грузинский…» — подумал Денисов.
 — Им задачу поставили — штраф собирать за хождение по путям. Не знаю, есть ли у них на это план в рублях?
 Денисов пожал плечами:
 — Не думаю.
 — По идее, быть не должно. Но есть показатели, и они должны их придерживаться, чтобы не было снижения в цифрах! Предупреждение несчастных случаев — дело благородное. Но при чем здесь рубли?
 — Что-нибудь случилось?
 — Сегодня пацаны шли. Стрелки их даже не остановили! С пацанов ведь ни рубля не получишь. Выходит, главное — штраф! А если под поезд?! Мне с платформы все видно: кто куда идет, кто что делает! Ну, я вступился. Они на меня! — Эргашев махнул рукой. — Ладно! Поймут когда-нибудь.
 — Давно на «Таджикфильме»?
 — Порядочно.
 — По специальности кто вы?
 Он туже запахнул чапан.
 — Не догадаетесь. Три курса ВГИКа! Актерский факультет. Потом завертело, крутануло. Так и не стал сниматься.
 — Вы уезжали из Средней Азии?
 — Я? Никогда!
 — Акцент грузинский.
 — А-а! Это от оператора-постановщика! Он из Зугдиди. Третью картину вместе ставим. Теперь все одинаково говорим. — Бритоголовый рассмеялся.
 — Вы из группы оператора?
 — Осветитель. По совместительству еще и дежурю. — Он внимательно осмотрел кабинет Денисова, в то время как Денисов оглядел его самого. К бритой голове и безбородому лицу философа и аскета удивительно подходил незатейливый, без воротника халат-чапан.
 — Холодный дом. — Эргашев повел головой вокруг. Кабинет был старый, в той части вокзала, которая не перестраивалась. Начальник отдела Бахметьев давно грозил перевести Денисова в новое помещение вместе со всеми, только боязнь потерять площадь, завоеванную милицией чуть ли не сразу после установления в Москве Советской власти, останавливала. Старик, первый начальник уголовного розыска, как-то рассказывал: «В ноябре девятнадцатого в это окно мы выставили пулемет, а пространство вокруг заложили мешками…»
 — Про Сабира ничего не слышно? — спросил Эргашев.
 — Я хотел вас о нем спросить.
 — Мне мало что известно…
 — Такое дело. Я мог бы узнать другим способом. Но сейчас уже поздно и некогда. Жанзакова вчера видели на Кожевнической. Там несколько мастерских, сберкасса…
 — Он пользовался ею?
 — Ему должны были перевести потиражные, с прошлой картины.
 — Много?
 — Очень много. Он не скрывал!
 Денисов задумался.
 — Какие у вас взаимоотношения?
 Эргашев пригладил наголо бритую, словно отполированную, как бильярдный шар, голову.
 — В основном со мной и общается. Вечерами в поезде мы одни. Ну проводница еще, закроемся в купе, у себя. Сидим, говорим. А бывает, на вокзал вместе идем, в буфет.
 — Пешком?
 — Обычно с электричкой не связываемся. Здесь километр… Идем, обсуждаем.
 — У нас немало несчастных случаев на путях…
 — Нет, Сабир ходит осторожно. Вырос в вагончиках.
 — Вам он нравится как актер?
 Эргашев покачал головой:
 — Как актер, положим, он по-настоящему развернется только через несколько лет. А может, и никогда.
 — Вы ему говорили об этом?
 А как же! При этом довольно откровенно. Многое ему и сейчас удается, но он сам не знает, что за счет чего получается. Когда поймет, тогда все и начнется…
 — Мне говорили, что он сыграл примерно в тридцати фильмах!
 — Третьестепенные роли! Предатель, самбист, десантник. Ни одного глубокого образа…
 — Жанзаков был удручен этим? Переживал?
 — А вы бы не переживали?
 — Я считал, что у него нет особых проблем. Кумир, кинозвезда.
 — Это на поверхности. Правильно. Известный актер, в то же время рубаха-парень. Мог уйти с незнакомыми людьми. Принять любое приглашение…
 — Мог?
 — Он был таким. С первой женой. До Терезы. С Терезой сильно изменился.
 — Любовь?
 — Она его идеал. Больше всего на свете он боится ее потерять…
 Бритоголовый замолчал, Денисов был ему благодарен за эту паузу: личность исчезнувшего актера открывалась с совершенно новой стороны.
 — А что его первая жена?
 — Сабир о ней мало рассказывает. Росли в одном поселке, учились. Родители их работали тоже вместе, на железной дороге.
 — В Ухте?
 — Да.
 — Переписываются?
 — Насчет переписки не слыхал. Но что там непросто — это мне точно известно.
 Денисов задумался.
 Он вспомнил маленькую скуластую гримершу: «Русская. В возрасте Сабира. Может, украинка… Я еще спросила: „Что-нибудь передать? — „Спасибо, я пойду…“ Варежки серые, домашней вязки. С одним пальцем…“
 — Она не приезжала в Москву?
 — Не знаю.
 Эргашев достал сигарету.
 — Сабир пересказал мне один фильм. Не очень серьезный, но, мне кажется, он поможет тебе понять…
 — Интересно.
 — Американский мальчик, сын бедняка-пьяницы, попадает на глаза менеджеру, и тот начинает готовить из него боксера. Через несколько лет вырастает юноша-чемпион, он ничего не знает в жизни, кроме своего ринга, чтения и одиноких прогулок в лесу, окружающем ранчо…
 Денисов внимательно слушал.
 — …Он чист и даже не подозревает, что босс-менеджер составил на нем состояние, предложив на состязаниях работать под левшу. — Бритоголовый щелкнул зажигалкой. — Однажды на прогулке Мак-Кой, так его звали, встречает такую же молодую чистую девушку. Молодые люди влюбляются друг в друга. По случайному совпадению оказывается, что она — дочь менеджера, которую тоже ограждали от знакомства с темными сторонами жизни.
 — И дальше?
 — Как водится, вмешалась мафия. Девушку взяли заложницей, объявили, что Мак-Кой, если хочет спасти ее, должен сдаться на восьмом раунде… Там длинная история. Мак-Кой выиграл бой, голубой залив, яхту. Главное — свой идеал: нежное преданное существо, не узнавшее волчьих законов бытия, вдобавок дочь босса… Нынешняя жена Сабира — не из путевого вагончика!
 — Ухта — город небольшой. Жену популярного киноактера найти будет нетрудно. В Ухте я все узнаю…
 — У нас все равно пока не с чего начать, — рассудил начальник отдела Бахметьев, которому Денисов звонил домой. — Сидеть, ждать у моря погоды мы не можем, да нам и не дадут. Ни министерство, ни Союз кинематографистов. Ты прав. Надо ехать… Прямо сейчас.
 — И еще. Если командировка ничего не даст, завтра, к возвращению Терезы Жанзаковой, я тоже успею вернуться и встретить ее в Шереметьеве.
 — Предупреди коллег в Ухте, что вылетаешь.
 — Обязательно.
 — А насчет денег, полученных Жанзаковым, постараемся завтра проверить.
 Оставалось решить техническую сторону.
 — Поздравляю. Полетишь с аэродрома Быково, — констатировал Сабодаш, обсудив вопрос с дежурными в Быкове и Шереметьеве.
 — А в чем разница?
 — Ан-24. Вместо двух часов будешь пилить пять.




 ГЛАВА ТРЕТЬЯ
 Плюс со знаком минус


 В Ухте стояло морозное утро.
 Денисов приехал в куртке, продрог. У трапа, пока пассажиры покидали самолет, чтобы всем вместе следовать через летное поле, озяб окончательно.
 — Товарищ Денисов из Москвы, — объявило радио, — вас просят подойти к справочной…
 Встречающих было двое, оба в гражданском. Главной приметой их была неприметность. Денисов сразу узнал своих, хотя они и держались до последней минуты поодаль. Денисов и сам играл в эти игры.
 Коллеги также быстро «просчитали» Денисова.
 — Барчук, начальник отделения розыска.
 — Шахов, старший опер.
 — Денисов.
 — Мы тут кое-что прихватили… — Вблизи начальник розыска выглядел моложе своего подчиненного, державшего в руке короткий, с искусственным воротником полушубок. — Примерить лучше прямо сейчас… — Барчук избежал официального «вы» и принятого между оперативными работниками «ты».
 Денисов сбросил куртку, с ходу сунул руку в меховушку.
 — Как?
 — Совсем другое дело, можно ехать.
 — Я рад.
 В машине Барчук объяснил:
 — Жена Сабира… — Начальник розыска называл актера как человек, хорошо с ним знакомый, — Овчинникова. После развода вернула свою фамилию, живет в Сосногорске…
 — Вы не из Ухты?
 — Сосногорский уголовный розыск. Раньше это тоже была Ухта, потом отсоединились.
 — Далеко отсюда?
 — Пустяки. Сорок километров. Дорога хорошая…
 Водитель-милиционер резко, с места, взял старт.
 — …Насколько все это серьезно с Сабиром? — Барчук сел рядом с Денисовым на второе сиденье; впереди, с шофером, устроился Шахов.
 — Пока полная загадка для всех, кроме, как мне кажется, режиссера… Впечатление такое: вышел позвонить и не вернулся. Так, с книгой, которую читал по дороге, и исчез.
 — А что режиссер?
 — Забил тревогу в первые же часы.
 — Странно.
 Денисов вспомнил тетрадь с выдранными листами, обнаруженную в купе Жанзакова, конверт без адреса, заклеенный, потом вновь распечатанный; ничего не сказал. «Это мои трудности…»
 — Деньги с ним были?
 — Сейчас проверяют.
 — Если были — все может обернуться другим. На месте виднее… — Барчук дал понять, что гость может приступить к вопросам, из-за которых прибыл.
 — Жанзаков бывал здесь? — Денисов придвинулся, чтобы лучше видеть лицо собеседника.
 — Сабир? В год по нескольку раз! Это было неожиданностью.
 — Даже так?!
 — Иа-за дочери.
 — Любит?
 — Не то слово. Обожает! Девчонка делает с ним что хочет. Скажет — «Останься!», он, мне кажется, останется.
 — Сколько ей?
 — Во втором классе. Еще в музыкальную ходит. В Сосногорске гостиниц нет, а музыкальных целых две.
 — Сабир и из-за жены приезжает… — Старший оперуполномоченный обернулся. Он оказался немолодым, рыжеватым, крупный лоб блестел, как в жару. — Хотя она и бывшая. Смекаешь?
 Денисов кивнул.
 — Она работает?
 — В леспромхозе «Сосногорский» экономистом.
 — Училась в Москве?
 — В Ленинграде, в Лесотехнической академии.
 — Мне придется ее допросить.
 — Она, наверное, уже ждет, я предупредил.
 Шахов говорил чисто, но в разговоре словно пользовался другими лицевыми мышцами, как бывает, когда говорят на чужом языке.
 «Местный… — Денисов с интересом взглянул на него. — Из народа коми…»
 Города он не увидел. Дома как-то сразу расступились, теперь вокруг было только белесое небо и белый, застрявший наполовину в снегу лес. На больших скоростях по дороге навстречу проносились машины.
 Тайга…
 — Настоящая тайга километров за пятнадцать отсюда… — Словно уловив короткую внезапную мысль гостя, сказал Шахов. Добавил жестко:
 — Мы называем ее «парма»! Хорошие места. Если бы мне, к примеру, предложили в Москве квартиру на Арбате или в Крылатском, я бы все равно не уехал.
 — Овчинникова была этой зимой в Москве?
 — Шахов кивнул:
 Была. Очень недолго. Один или два дня. С отчетом.
 — Встречалась с Жанзаковым?
 — Этого не знаю.
 — А позавчера? Ее видели в Сосногорске?
 — Понимаю, — старший опер отер вспотевший лоб платком. — Может, для кого-то это и сгодится как версия… Но мы-то знаем, — он показал на Барчука. — Сабиру от жены ничего не грозило. Она — другой человек. Поговоришь — убедишься… — Шахов первый раз перешел на «ты».
 — Жанзаков раньше здесь жил?
 — Сейчас расскажу их историю… — Начальник розыска перехватил инициативу. — Они окончили школу в Сосновке. Тут рядом. Поженились. У Зинаиды тогда еще жили родители, вообще-то она коренная москвичка, дочь бывших высланных. Родители Сабира еще раньше отсюда уехали, после реабилитации. Отец его работал в 258-м строительно-монтажном поезде управления Печерстрой, потом с остальными детьми подался в Душанбе. Когда Сабир закончил ВГИК, начал работать, он несколько лет еще ездил сюда. Потом повстречался с другой. Короче, не вернулся…
 — Овчинникова живет одна? Я не имею в виду дочь.
 — Одна.
 — Жанзаков помогает?
 — Думаю, да, — Шахов обернулся. — У Зинаиды Андреевны дубленка, и у девочки шубка. Скорее всего Сабир и привез.
 — Где он обычно останавливается?
 — В общежитии ПМК, куда мы едем. Иногда у жены.
 — Там квартира?
 — Частный дом. Зимой в этот раз он у нее останавливался… — Старший опер, как и положено, был более осведомлен. — Быстро приехал и быстро уехал… Я его и не видел.
 — Что-нибудь с дочерью?
 — Сама болела. Зинаида.
 — Серьезное?
 — На нервной почве. В детстве не получила необходимого. Авитаминоз, вегетативная дистония. Сейчас это у многих.
 Денисов подумал:
 «Обе отлучки актера во время съемок, о которых рассказывал режиссер, могут быть связаны не с родителями Жанзакова в Душанбе, а с его бывшей женой в Сосногорске…»
 — Когда Жанзаков приезжал в последний раз? В феврале?
 — В феврале. Он не ошибся.
 — Приезжает обычно один?
 — Один, но и с друзьями бывал тоже. — Барчук закурил.
 — Кроме семьи, он посещает кого-нибудь еще в Сосногорске?
 — А как же? У него здесь полно друзей, однокашников! В Ухте! И у нас в отделе. Мне пластмассовые наручники привез…
 — Когда из Малайзии приехал… — вставил Шахов.
 — Из Вьетнама. Еще фокус показал… — Начальник розыска достал спичечный коробок, укрепил на ладони. — Он ставит его вот так на край стола. Отходит. И вытянутой рукой, но не касаясь коробка, опрокидывает… «Когда-нибудь, — сказал, — буду стоять далеко от стола и только чуть двину пальцами… Отдам мысленный приказ — и он упадет!» У нас все отделение несколько дней пробовало повторить. Никому не удалось.
 Разговор утратил остроту.
 — Подъезжаем, — Шахов кивнул на дорогу.
 Впереди показались прокопченные трубы, снег вокруг тоже был густо покрыт копотью.
 — Наш газоперерабатывающий. Переработка нестабильного газового конденсата. Попросту: сажевый завод, продукция на пятнадцать стран…
 За заводом и по сторонам тянулся холодный низменный край, отороченный по горизонту невысоким лесом; остроконечные верхушки елей неброской строчкой чертили границы узора.
 — А может, Жанзаков, все же, по какой-то причине приехал в Сосногорск? — спросил Денисов. — Девочка дома?
 — В школе! Я узнавал… — Барчук погасил сигарету. — Конечно, Сабир человек непредсказуемый… Все может быть. Пока идет разговор с Овчинниковой, мы постараемся снова все проверить. И тогда скажем точно: в Сосногорске Сабир или нет…
 Женщина в кресле, ссутулившись, что-то быстро записывала в толстую тетрадь. Увидев Денисова, сразу убрала записи.
 — Вы из Москвы? — Голос оказался глуховатым, простуженным. — Овчинникова. Жена Сабира Жанзакова, — у нее чуточку перехватило горло. Она тут же добавила: — Бывшая.
 На ней была натуральная рыжеватого цвета дубленка, валенки, но внимание Денисова привлекло другое — на столике, рядом с креслом, он увидел связанные, как носки, теплые, из грубой шерсти варежки.
 «Это она! Приходила к поезду „Таджикфильма“ в Москве, разговаривала со скуластой гримершей…»
 — Денисов, оперуполномоченный. Вы уже знаете?
 — Сабир пропал, — глаза ее, маленькие, сухие, следили за Денисовым. — Это правда?
 — Да.
 — Но, видимо, не вся. Из-за этого вы не прилетели бы в Сосногорск!
 — Где мы можем переговорить? Я должен записать.
 Общежитие было маленьким, на несколько комнат, удачно спланированное: все двери располагались словно по периметру правильного квадрата, в центре квадрата виднелись раковины умывальников. Был предобеденный час, комнаты пустовали.
 — Давайте хотя бы сюда, — она пошла впереди.
 В угловой комнате стоял телевизор, несколько кресел, — она предназначалась для отдыха, рядом была кухня. Денисов увидел электроплитку, холодильник.
 — Я поставила чай. — Овчинникова оказалась скорой на ногу. Через минуту она уже вернулась с чашками. — Вы сегодня уедете?
 — Да, но до этого я должен еще кое с кем встретиться в Ухте.
 — Мы, наверное, приедем провожать. Хочу, чтобы Люда увидела вас.
 — Дочь?
 — При возможности очень важно напоминать ей, что отец существует. Я поняла это. Знакомить с друзьями Сабира, показывать фотографии, вещи. Тогда ребенок не чувствует себя брошенным.
 — Девочка тоскует?
 — Она ничего еще не понимает. Сабир позволяет ей делать с собой все, что она захочет. — Овчинникова повторила слова начальника розыска.
 — Живете вдвоем?
 — Втроем. Еще старуха — девяносто лет. Дочь выставила, вот и перебивается с нами.
 — Чужая?
 — Абсолютно! А дочь родная на соседней улице! Свой дом! И смех, и грех!
 — Жанзаков бывает в Сосногорске?
 — Когда я болею. Он тогда сам не свой. Может, считает себя виноватым. Трудно объяснить. Говорит, все валится из рук. Я это чувствую. Показывает разным специалистам… Один раз профессора привез, чуть ли не академика. Потом знахаря… — Она заговорила отрывочно. — В то же время, пока здоровье… Такие дни! Их так мало! Мне кажется: у меня на лбу написано «Сабир» — и все видят… Не хочет сделать человека счастливым…
 Овчинникова вышла. Заваривала чай она чуть дольше, чем требовалось, когда вернулась — глаза были сухи.
 — Сабир физически очень сильный человек, — она разлила чай. — Но духом слаб. Я — маленькая женщина — много раз сильнее его. Он это знает. Как и то, что со мной он становится крепче, независимее. И получается, замкнутый круг. Я поднимаю его, и он уходит. Тереза фактически не стала его другом! Это — как свидетельство успеха! Как награда, которой он добивался. Визитная карточка. Странно, но я даже не ревную. Она старше меня. Это как в его любимом фильме: мальчик-боксер влюбился в дочь спортивного босса… Вам говорили?
 — Да. Кстати, почему «Восьмой раунд»?
 — В этом раунде он переломил судьбу… Чушь! Вы видели Терезу?
 — Нет.
 — Интересная женщина. Но не для Сабира. Он простоват, однолинеен. Тереза — женщина другого уклада, привычек. Когда она с мужем жила в Африке, им полагался бой. К ним наезжали журналисты и дипломаты, и не только наши. Сабир сам мне рассказывал. Теперь он превратился в боя, но ему это доставляет одну лишь радость.
 — Друзья у него есть?
 — Раньше было так: с кем общается — тот и друг. Мог привести домой, оставить ночевать. «Ты накорми его, Малыш!» — сам мог уехать. У него не было ни тайн, ни зависти, ни ревности. Сейчас все эти люди считаются его друзьями только по инерции.
 — А враги?
 — Врагов практически тоже нет. Но он их легко заводит. Как друзей.
 — Женщины?
 Много приятельниц, но от них, по-моему, стал уставать. С Терезой он больше думает об успехе. О больших ролях в кино. Самбисты, десантники… Это в прошлом. Тереза ввела его в свой круг. Сейчас он делает свою жизненную карьеру.
 Рисунок взаимоотношений внутри пресловутого треугольника прояснился.
 Овчинникова поспешила дополнить:
 — Не подумайте. У него своя жизнь. Я ему никогда не мешала, я ему друг. Их любовь начиналась у меня на глазах.
 — Он звонит вам?
 — Иногда в день по нескольку раз. Телефонистки удивляются. Бывает, из-за границы. Из Ханоя, из Кельна!
 — О чем говорите?
 — Ни о чем. «Как ты? Как девочка? Дай ей трубку…»
 — По-вашему, его сейчас нет в Ухте?
 — Я бы вам сказала.
 — Вы виделись в Москве?
 — В этом году? Нет. С утра до позднего вечера заседали… На второй день перед работой заехала на станцию, где у них съемки, Сабира не было. Так и уехала.
 — Где, по-вашему, он может быть сейчас?
 — С Терезой его нет? Даже не представляю.
 — Он снял деньги со счета. Может, речь идет о какой-то покупке? Машины, например. Не говорил вам?
 — Сабир не водит машину. Мне он вообще ничего не говорил.
 — Переписываетесь?
 — Нет. Только дочь. С его матерью. Иногда Сабир ей отвечает.
 — Помогает материально?
 — У нас всего хватает. На алименты я не подавала.
 — Расскажите о его последнем приезде в Сосногорск.
 Своей просьбой Денисов словно подвел итог. Она подняла глаза. Лицо было приятным, хотя и невыразительным. Внешнее словно постаралось перечеркнуть чистое и глубокое внутреннее.
 — В феврале, седьмого. Мы с дочерью встречали его в Ухте, в аэропорту. Две недели перед этим я была на больничке. Похудела. Врачи не знали, что делать. Прилетел не один. Привез старика знахаря. В халате, с колокольчиком на шее. Хотел, чтобы он меня посмотрел.
 — Знахарь?
 — Сабир называл его «табибом». Можно истолковать как лекарь или ученый. Я отказалась. Сразу и наотрез. Сабир расстроился, но старик сказал: «Если человек не верит, лучше не надо». Из аэропорта поехали на такси к нам, в Сосногорск.
 — Все четверо?
 — Впятером. С табибом была его мать — старуха лет восьмидесяти. Слепая. Он нигде ее не оставляет.
 — Потом?
 — Сабир привез и лекарство. Ампулы для инъекций. Они мне всегда помогали. Вечером начала курс лечения, назавтра мне уже было лучше. Сабир тоже влияет на меня благотворно, вообще мы друг на друга… — она не закончила.
 — Какое впечатление он произвел на вас в этот приезд?
 — Тяжелое. Я даже сказала: «Ты — как пес, побитый, безудачный…» Он засмеялся, попросил, чтобы я записала ему. Он нуждался в поддержке не меньше, чем я.
 — Вы пишете стихи?
 — Так, иногда.
 Денисов достал блокнот, нашел переписанное в купе у Жанзакова четверостишье: «Забудь судьбу мою, забудь, и, если встретишь ты другую, ей не дари любовь такую, какую я должна вернуть…»
 — Ваши?
 — Да. Мы раньше часто писали друг другу, выписывали из книг.
 — У вас есть что-нибудь?
 — Из того, что записал Сабир?
 — Да. За последнее время.
 Она поискала в сумке, потом подала сложенный вчетверо листок.
 Денисов прочитал:
  «Физическая близость, наверное, большое испытание. Если мы можем его выдержать, относясь к тому, кого любим, с милосердием, а к тем, кому изменяем, с нежностью, нам не надо мучиться, хорошо или плохо мы поступаем. Но ревность, недоверие, жестокость, мстительность и взаимные попреки губят все. А гибель отношений —  это грех, даже если ты жертва, а не палач. И добродетель тут не оправдание». Грэм Грин. «Комедианты». 
 Денисов подумал: «Как у многих, недостатки Жанзакова — продолжение его достоинств: нежелания причинить боль близким, доброта…»
 Пока он не видел ни объяснений причин исчезновения актера, ни путей его розыска.
 За окном остановилась машина, Барчук и Шахов заехали за ним, чтобы отправить в Ухту.
 — Запишите мой телефон, — сказала Овчинникова, — вдруг что-нибудь прояснится…
 Денисов смотрел в лобовое стекло.
 Когда казалось, что Сосногорск уже позади, лес внезапно снова прерывался: снова возникали подъемные краны, кирпичные жилые дома, микрорайоны. На заснеженных балконах колом стояло продубевшее на морозе стираное белье.
 Сосногорск застраивали по частям — застройка чередовалась с невырубленными делянками.
 Барчук объянил:
 — Сабира в Сосногорске нет… — Начальник розыска сел впереди, рядом с шофером. — В последний раз он был в феврале, как я сказал. Приезжал вместе с пожилым человеком, азиатом, и старой слепой женщиной. Были всего один день, в тот же вечер улетели в Москву. Зинаида Андреевна с девочкой проводили их в Ухту, в аэропорт… Вот все, чем могли помочь.
 Ехали быстро. Денисов успел незаметно вздремнуть, проснулся, ткнувшись подбородком в овчину.
 — Граница Сосногорского района, — негромко объявил Шахов. — Дальше Ухта… Пока не отделились, ухтинские гостиницы, кинотеатры тоже считались нашими… — Денисову показалось, что сосногорцы болезненно переживают соперничество с Ухтой.
 Барчук наклонился к шоферу:
 — Покажешь гостю проспект…
 — Я и сам хотел, товарищ капитан… «Выходит, лететь надо было не в Сосногорск, — подумал Денисов, — куда-то совсем в другую сторону. Правда, тогда бы я вряд ли так ясно представил себе человека, которого ищу!»
 — Я захватил кое-что из своего архива, — Барчук передал на заднее сиденье конверте фотографиями, свернутый трубкой плакат. — Интересно?
 — Конечно!
 Денисов открыл конверт. Большинство снимков были любительские, сделанные в Сосногорске в разные годы. Актер на сцене клуба. Актер в телогрейке с молотком у бревенчатого дома. Он же с женой и дочерью. За партой на традиционном сборе выпускников школы.
 Одна из фотографий — групповая — была сделана в спортивном зале во время занятий. Жанзаков — в белом кимоно — был запечатлен чуть сбоку, в глубине. На переднем плане изображен был один из спортсменов — высокий молодой парень. Его мускулистая нога лежала на плече партнера, туловище наклонено вниз, к опорной ноге.
 — Парня не знаешь этого? — Денисов придержал фотографию.
 — Нет. Снимок не сосногорский. Это Сабир на занятиях в Москве.
 — Можешь дать? На время, конечно.
 — Бери. Упражнение называется «Цапля ловит рыбу».
 Они уже следовали городскими улицами.
 Вдоль широченных даже для крупного города магистралей тянулись далеко отстоявшие друг от друга, цвета топленого молока, жилые дома. Высота зданий и ширина проспекта удивительно гармонировали.
 Было темно. Искры снега вспыхивали под фарами. Сосногорцы в машине молчали. За домами впереди виднелась тайга и вовсе отсутствовала окраина — обычный для Москвы частный одно-двухэтажный сектор.
 Шахов заметил без связи:
 — По проекту застройки центр Сосногорска планируют в пятом микрорайоне. Дом Советов, кинотеатр, клуб… Приедешь — не узнаешь: рядом спортивный комплекс, бассейн. А на Ленинградской, где ты шел, торговое училище, ателье…
 Денисов снова подумал о своем: «Из Ухтинского горотдела надо срочно позвонить в Москву, Бахметьеву…»
 — Может, остановить у «Ухтатрансгаза»? — спросил шофер.
 — Подумаешь, здание, выкрашенное в яркий густой цвет… Вот и все!
 Денисов развернул свернутый трубкой плакат — рекламу «Совэкспортфильма».
 Жанзаков был изображен на нем в полный рост, во время выполнения боевого приема: пальцы босой, вскинутой на уровень лица ноги растопырены, сбоку — занесенный для удара кулак. Похожие на косточки миндаля темные глаза прищурены, словно от солнца.
 — Сабир в последнем фильме, — пояснил Барчук. — Сейчас, перед тем как ехать в аэропорт, заскочим в горотдел. Позвонишь…
 Столицу дали без затруднений. Быстро. Бахметьев был у себя.
 — Это Денисов. Я в Ухте, только что вернулся из Сосногорска. Жанзакова здесь нет и не было… — Он коротко пересказал разговор с бывшей женой актера.
 — У нас новость. Перед тем, как исчезнуть, он действительно получил деньги… — Бахметьев словно пропустил рапорт Денисова мимо ушей.
 — Много?
 — Большие деньги! — Отчего-то он не назвал сумму. — Сберкасса подтвердила. Что там у вас? Весело?
 С верхнего этажа донеслась музыка — горотдел отмечал принятие присяги молодыми милиционерами. Виновникам торжества вручали памятные, на лентах, медали — Денисову показали их в дежурке.
 — Вроде этого…
 — Только деньги эти, — уточнил Бахметьев, — прислала не студия, он их сам снял в Душанбе со своего счета. Какая-то была у него цель. Подал заявление в сберкассу, и их перевели ему в Москву!
 — Когда он их запросил? В этом месяце?
 — В середине марта… — Бахметьев замолчал. Денисов понял: Бахметьев достал платок, поднес к искалеченному на фронте глазу: — У нас непогода. Шереметьево закрыли. Хорошо, что ты летел из Быкова… Хотя что хорошего? Плюс со знаком минус. — Он еще помолчал. — Успеешь к прилету Жанзаковой? Во сколько ее рейс?
 — В два ночи. Успею. Если не подведет погода.




 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
 Местный розыск


 Сбой в графике отлетов и прибытий, наступивший по причине метеоусловий в Москве, еще давал о себе знать, но когда Денисов прибыл в аэропорт, Шереметьево было уже открыто для полетов.
 — Выполняются рейсы за двадцать девятое марта… — голос дикторши звучал в полную силу. — Москва — Сыктывкар, Москва — Вильнюс, Москва — Ленинград…
 Мурманский рейс погода в Москве не затронула, жена актера должна была прибыть вовремя.
 «Наверняка у нее есть свои соображения!..» — позвонил в отдел: ничего нового по розыску Жанзакова там не было.
 Звонить домой он не решился, хотя Лина, возможно, еще не спала, ждала его звонка.
 В залах аэропорта было душно.
 Денисов поднялся на второй этаж к стеклянной, примыкавшей к взлетному полю стене, здесь казалось прохладнее, бетонные взлетно-посадочные полосы внизу были немилосердно высвечены мощными прожекторами.
 — …Пассажиров рейса номер… за двадцать девятое, прошедших регистрацию, просят пройти на посадку…
 Радио теперь, казалось, уже не умолкало ни на минуту; аэропорт быстро освобождался ото всех, кто не смог улететь накануне. Из круглого здания, на отшибе, какими художники изображают обычно корабли пришельцев — несколько расположенных друг над другом разнокалиберных тарелочек, — то и дело отправлялась очередная партия пассажиров, ведомая стюардессой.
 «Жанзакова за это время могла получить известие от мужа. Прошло больше двух суток. Тогда все, о чем я узнал в эти дни, — тайны чужой семьи, боль покинутой жены, неверное счастье избранницы, раздвоенность Жанзакова, характеристики, воспоминания — суть лишь ненужные отходы процесса розыска…»
 Через несколько минут все должно было выясниться.
 Проходя зал, Денисов увидел внизу Сухарева; режиссер был не один, в стоявших вместе с ним женщине и мужчине угадывались люди, причастные к искусству, по крайней мере, внешне.
 Провожали они кого-то или встречали — было трудно сказать.
 Коренастый лысый мужчина был в широких, в крупную клетку брюках, темных очках, в спускавшейся с плеч яркой куртке; мощная комплекция, плоский живот заставляли проходивших мимо держать дистанцию. Женщина в горжетке рядом с ним издалека выглядела много моложе спутников, вблизи — много старше.
 Сухарев, как и на съемках, был в дубленке, в белых туфлях; жокейская шапочка с козырьком, казалось, стала еще меньше, держалась на самой макушке.
 Узнав Денисова, Сухарев послал ему ничего не значащую улыбку. Денисов кивнул в ответ; он заметил, что режиссер и его спутники приехали без цветов.
 «И все-таки они встречают! И именно жену Жанзакова».
 Он уже не сомневался, хотя не смог бы привести ни одного убедительного довода — они оставались в подсознании.
 «Тайное всегда становилось явным». Для Денисова загадочное действие этого закона проявлялось чаще всего в удивительных внезапных озарениях сыщика. «Сухареву известно о чем-то очень серьезном. Поэтому и его незамедлительное — уже через несколько часов после исчезновения актера — обращение в милицию, этот ночной приезд в аэропорт…»
 Сквозь стеклянную перегородку Денисов увидел вспышки сигнальных огней, машина с колпаком на крыше двинулась невидимыми сверху, но, вероятно, точно обозначенными полосами навстречу приземлившемуся лайнеру, и в ту же минуту голос дикторши объявил:
 — Произвел посадку самолет… рейс… совершивший полет по маршруту Мурманск — Москва…
 Денисов, узнал актрису прежде, чем Сухарев и те двое, что приехали вместе с ним, подошли: на Жанзаковой был меховой жакет, шляпа, длинная, почти до земли, юбка, сумка через плечо. Войдя в зал, где были встречающие, она помахала им рукой.
 Тереза выглядела моложе, чем Денисов представлял, и уж, конечно, моложе Овчинниковой.
 Денисов остановился чуть в стороне от актрисы, ему было хорошо слышно, как она спросила у Сухарева:
 — Не появился? — Голос ее дрогнул, выражение лица стало на мгновение похожим на растерянную гримасу ребенка.
 Денисов понял: до последней минуты она верила в возможность простого благополучного исхода, в который он, Денисов, больше не верил.
 — Я так надеялась…
 — Не надо отчаиваться, Тереза!
 — Отчаиваться? Ты меня плохо знаешь… Придется искать самой, поставить все на ноги… — у нее было чуточку злое лицо, удлиненные, в красивых, с тонкой металлической оправой, очках глаза. — К утру мы должны его разыскать.
 — Ты без вещей?
 — Чемодан в багаже. Подожди, я позвоню, — она сунула Сухареву багажный талон.
 Толстяку в яркой куртке Жанзакова ничего не сказала, он виновато вздохнул; женщину, приехавшую с ним, молча тронула рукой.
 — Ты скоро? — спросила та.
 — Сейчас.
 — Пойти с тобой?
 — Я одна. Узнаю, как с помещением.
 Денисов подошел, когда Жанзакова стояла у автомата, — на другом конце провода трубку никто не снимал, слышались протяжные громкие гудки.
 — Денисов, старший оперуполномоченный уголовного розыска, — он представился. — Управление транспортной милиции…
 Она молча посмотрела сквозь него, однако все слышала.
 — Мне поручили розыск вашего мужа, актера Сабира Жанзакова. Можете на меня рассчитывать.
 — Транспортная милиция? — Из всего, что Денисов сказал, она, похоже, обратила внимание на это кажущееся несоответствие. — Почему?
 — Съемки и временная прописка киногруппы в Москве на участке нашего обслуживания… — Он объяснил. — Мы проводим первые неотложные действия. Местный розыск…
 — А здесь, в Шереметьеве?
 — Я приехал, чтобы с вами встретиться.
 — Очень хорошо… — У нее поднялось настроение. Видно было, что происшествие представлялось ей до этого делом сугубо личным. — Как вы назвались?
 — Денисов.
 — Старший оперуполномоченный? По-моему, это как раз то, что сейчас требуется?
 — Где мы сможем поговорить? — Денисов посторонился — мимо шли иностранцы, на лацканах меховых курток сверкали цветные блестящие изображения их национального лидера.
 — Вы спешите?
 — У меня нет других неотложных дел.
 — Тогда вам лучше поехать с нами. Подруга оставила мне и Сабиру ключи. — Злое выражение, которое до этого заметил Денисов, исчезло — перед ним стояла стройная, с тонким, умным лицом, модно одетая женщина. Некоторые из проходивших оборачивались, чтобы взглянуть на нее. — Я сейчас звонила: квартира пуста, подруга не вернулась. Там есть телефон, справочник Союза кинематографистов. У нас будет время поговорить.
 — Согласен.
 Она взглянула на часы.
 — Пока приедем, добрые люди в Душанбе, в Ташкенте начнут вставать. Всех обзвоним, все узнаем.
 Денисов кивнул.
 — Там, в зале, мои друзья. Режиссер, у которого снимается Сабир, — Сухарев Гена.
 — Мы знакомы. Второй — в яркой куртке, в клетчатых брюках?..
 — Это Аркадий. Не обращайте внимания. Ему нравится шокировать окружающих. Создает ситуации, потом их же описывает. — Она держалась и говорила свободно, не испытывая ни малейших затруднений. — Между прочим, известный драматург. Я вас с ним познакомлю, может, вы даже друг другу понравитесь. — Они двинулись в обратный путь. — Аркадий — человек напористый, за его спиной до определенной поры чувствуешь себя как в танке. Он автор сценария этого детектива, про поезд, в котором Сабир снимается. Мила — его жена, работает в АПН, моя подруга. — Энергичный настрой уже покидал ее. — Постараемся найти Сабира. Вы на машине?
 — Да.
 — Тогда мы уедем первыми. Аркадий все равно с «Жигулем»… — Жанзакова открыла сумочку. — Ключи здесь. А ребята получат вещи, приедут следом. Больше никого нам не надо, — она положила руку Денисову на локоть. — Есть какие-то частности, не нужно, чтобы и друзья их знали. Согласны, Денисов?
 — Через Химки, потом по Кольцевой, — актриса не колеблясь села впереди, к шоферу. — И дальше через Кунцево. — Она что-то поискала в кабине рядом с дверцей, рассмеялась. — Показалось, что еду с «леваком» и надо накинуть предохранительный ремень. Девушка совсем потеряла голову…
 Пожилой водитель-милиционер, соскучившись по разговору, спросил:
 — Думали, двадцать второй таксопарк? — «Двадцать вторым» обозначали любителей заработать на «подвозе», в Москве официально значился двадцать один таксомоторный парк. — Отчаянные ребята! Особенно у аэропортов. Пользоваться не рекомендую…
 Отъехали быстро, так же быстро гнали по шоссе.Город спал. Впереди тянулись к горизонту красные, словно фишки в детской игре, огни. Водителя охватил гоночный азарт, он весь подобрался: по правилам ночной игры надо было оставить все идущие впереди машины позади себя.
 — Люблю профессиональную езду, — актриса вынула сигареты. Денисов достал спички. — Особенно по Кольцевой.
 — Вы москвичка?
 — Родилась в Душанбе. Но с шестнадцати лет, как закончила школу, в Москве. Дядю пригласили преподавать в университете. У меня была золотая медаль, я уехала с ним. Поступать во ВГИК…
 — Потом?
 — Вышла замуж. Муж был ленинградец, журналист. Почти пять лет прожили в Африке: Нджамена, Бамако, Дакар. В основном, во франкоязычных странах.
 — Как там? — водитель ненадолго снизил скорость. — Интересно?
 — В то время было много удивительного, я долго не могла привыкнуть. В Бамако, например, белой женщине не дадут на улице нести сумку. Кто-нибудь, совершенно незнакомый человек, обязательно поможет…
 Денисов отвлек ее:
 — Потом?
 — Когда муж первый раз заболел, мы уехали в Ленинград. Московскую прописку я к тому времени потеряла. После его смерти вернулась в Душанбе. Воспитывала сына. Потом познакомилась с Сабиром. С первого дня знакомства мы вместе.
 — Взаимоотношения?
 — Подруга удивляется: «Сабир влюблен в тебя, как мальчишка!» Это точно. — Жанзакова затянулась, дым сигареты оказался легким, ароматизированным. — Учил французский язык, чтобы писать мне письма! Я как-то сказала, что Митя, мой муж, долгое время переписывался со мной только на французском. Сабир возит с собой на гастроли серебряный прибор — вилку, ложку. Вдруг я заеду! Крахмальные салфетки.
 — А ваше отношение?
 Она выпустила дым.
 — Прошлое, если оно было прекрасным, как мое, нельзя зачеркнуть. Видимо, и нельзя повторить. Все другое. От брака у меня сын, он сейчас с родителями. В этом году заканчивает школу. Он и Сабир, больше у меня никого нет. И ни к кому я не отношусь лучше…
 Казалось, она снова повторит в конце: «И все же — прошлое, если оно было прекрасным, как мое, нельзя зачеркнуть. Видимо, и нельзя повторить…»
 Денисов больше не касался этой темы. Жанзакова время от времени сама возвращалась к ней.
 — Сабир принимал меня как есть. С моими проблемами. Но и сколько я с ним повозилась! Вы бы видели, каким он был! Как себя вел, одевался, разговаривал… Что читал! А какие анекдоты рассказывал…
 — Когда вы виделись в последний раз?
 — В феврале я была в Москве, а через неделю он прилетел в Мурманск.
 — Съемки в самом Мурманске?
 — Там недалеко. Он прилетел выступать по линии пропаганды киноискусства. Режиссер дал машину, я его встречала.
 — Долго пробыл?
 — Три дня. У него было несколько выступлений. «Жанзаков, выходит, совершил в феврале довольно большое турне, — подумал Денисов. — Москва — Ухта — Мурманск. Снова Москва!»
 — Кроме того, мы почти через день разговаривали по телефону. Дьявол!..
 Встречная машина пронеслась у самого крыла.
 — Как люди ездят!
 Они выехали на Юбилейный проспект, после Ленинградского шоссе он казался безлюдным унылым проселком.
 — Как он звонил вам? Заказывал или набирал по автомату?
 — По автомату. Из центра…
 «Пока я ни в чем особенно не ошибся. Вот и междугородная-автомат засветилась».
 — Сабир избаловал меня звонками. Говорили по полчаса… Вообще в чем-то мне повезло в жизни… Наши отношения с Сабиром чисты, как слеза. Он принес мне счастье, когда уже ни на что не надеялась.
 — Когда Жанзаков в последний раз звонил?
 — Позавчера, в четверг. После восьми вечера. Быстрые звонки междугородной. Думаю, это он. Я была в ванной. Выбежала — уже поздно.
 — И больше звонков не было?
 — Он все равно бы не дозвонился. Я уже сдала номер в гостинице. Вчера и сегодня мы снимались в районе, ночевали в финских домиках. Там не было телефона. А разговаривали мы с ним накануне. В среду. Ничего такого, что могло бы насторожить.
 — Он не говорил, что собирается оставить съемки?
 — Ни разу.
 — Может, предложили участие в каком-то фильме?
 — Сабир бы сказал.
 — У вас есть какое-нибудь объяснение случившемуся? Ссора, ревность…
 — Нет. О ревности вообще не может быть речи… Мне все кажется, что он вот-вот даст знать о себе и все объяснит. И все окажется простым — только нам почему-то это не приходит в голову. Я привыкла: за ним как за каменной стеной.
 — Не думаете, что с ним могло что-то произойти…
 — Страшное? Нет. Физически Сабир очень сильный. Феноменально. В свое время занимался каратэ, кун-фу. Потом тхеквондо — корейской борьбой. Бывший председатель федерации считал, что он наиболее способный из учеников… За это я не боюсь.
 — Нам прямо в Крылатское? — Водитель оторвал взгляд от дороги.
 — До Рублевского шоссе. Там на улицу академика Павлова.
 — Вам уже приходилось жить здесь?
 — Куда мы сейчас едем? Конечно! По нескольку недель. Хозяйка — моя лучшая подруга. Сейчас она с мужем за границей. Ее и мужа я тоже знаю по Мали.
 — Жанзаков тут жил?
 — У него даже есть ключи. Он мог пользоваться квартирой: все равно стоит пустая. Правда, далеко ездить на съемки.
 — В ваш приезд в Москву, в феврале, вы приезжали сюда?
 — Я жила здесь вместе с Сабиром.
 — А может, сейчас вы увидите его? — спросил вдруг шофер, которому по правилам водительской этики следовало делать вид, что он нем и глух.
 — Все может быть, отступать некуда! — тон у нее внезапно стал неприязненным, жестким. Денисов понял: мысль о том, что актер по какой-то причине мог эти дни, пока его искали, находиться в Крылатском, приходила и к Жанзаковой, но актриса спешила от нее избавиться.
 — Поворот, — она показала рукой.
 Шофер понял свою ошибку — ничего не сказал.
 — Этот длинный дом. Второй подъезд от угла. Спасибо.
 Еще не выйдя из машины, актриса вскинула голову — было поздно, ни в одном из окон не горел свет.
 — Ждать? — спросил водитель у Денисова.
 — Пока да.
 Они прошли в подъезд.
 — Код? — поинтересовался Денисов.
 — Кода нет. Лифтерша. Наверное, спит. Девятый этаж… — Жанзакова уже волновалась.
 — Он знал, что вы прилетаете сегодня?
 — Сабир ждет через неделю.
 Останавливаясь на девятом, лифт громко щелкнул — мог разбудить весь дом. Тереза подошла к двери напротив, быстро вставила ключ, повернула.
 Дверь не открылась.
 — Внутренняя задвижка… — актриса побледнела.
 Изнутри не доносился ни один звук.
 — Лучше вы, — она уступила место Денисову. — Вдруг что-то случилось. Не могу. Выключатель справа — дерните шнур.
 Дверь поддалась неожиданно легко. Еще входя, Денисов на весу поймал шнур выключателя, мягко потянул — в прихожей вспыхнул неяркий свет. Впереди была незакрытая дверь кухни, задернутое шторой окно.
 Актриса уже взяла себя в руки, шумно ступая, прошла вперед, зажгла везде свет.
 — Никого нет.
 Квартира была двухкомнатная, улучшенной планировки, как и в большинстве здешних зданий. Мебель, показалось Денисову, куплена недавно, расставлена впопыхах, как попало. Повсюду на стенах висели африканские маски, довольно живописные, искусно вырезанные.
 — Смотрите, — позвала Жанзакова из дальней комнаты, — Сабир приезжал сюда!
 Денисов прошел в большую комнату. Прямо против двери стояла тахта, которую, уходя, забыли прибрать, подушки в изголовье были смяты, в ногах лежало ватное одеяло. Свежий пододеяльник был тоже измят.
 — Я приберу, не против? — актриса, не снимая жакета, взялась за подушки. — И что-нибудь сготовим. В Мурманске мне подарили югославскую ветчину в банках. Вы голодны?
 — Нет. Спасибо.
 — Сейчас ребята подъедут. Аркадий, тот в любой момент хочет лопать, Милка готовить не любит… — Не переставая объяснять, она сбросила постель в тумбочку. — Кофе должен быть — я оставила две банки. Подкрепимся и начнем искать беглеца. Но сначала переоденусь.
 — Я могу позвонить?
 — Сколько угодно. Параллельный аппарат в той комнате.
 Во второй комнате стояла еще оттоманка, секция с книгами, среди которых, похоже, не было ни одной читаной, все новые — только из издательства. Ни один клочок бумаги не валялся на глазах, нигде не было ни одной старой вещи, из тех, с которыми переезжают в новую квартиру без надежды расстаться.
 Хозяева, безусловно, были людьми, лишенными сентиментальных предрассудков, — тем более удивил Денисова предмет, валявшийся рядом с оттоманкой. Денисов поднял его, осмотрел, сунул назад за тахту.
 «Огрызок старого деревянного гребня!..»
 Гребень был ручной работы, частый, расколовшийся от долгого употребления. Как он здесь оказался?
 Телефон в дежурной части был свободен. Трубку взял оперуполномоченный Кравцов. Он подстраховывал Денисова.
 — Проверь, заказывали ли отсюда переговоры по межгороду. — Денисов назвал номер, с которого звонил. — С кем? Когда? Кто?
 — Вас понял, шеф. — Кравцов был моложе, работал недавно и сохранил манеры и жаргон выпускника Спортивной школы Олимпийского резерва, кем, в сущности, и оставался все это время. — Ждать вас к завтраку?
 — Непременно.
 Денисов осмотрелся.
 Пыли — свидетельство того, что в квартире долгое время никого не было, — Денисов не увидел. В хлебнице на кухне лежал кусочек батона, не успевший до конца зачерстветь. На пустом пакете из-под молока стояла дата: «24».
 — Вот и я! — Жанзакова была в вельветовых брюках, в безрукавке, надетой поверх кофточки. Лицо ее выглядело усталым. Денисов подумал, что она никак не моложе сорока. — Сейчас все сделаем…
 Из кухонного серванта появилось блюдо, актриса принялась быстро заполнять его крохотными квадратными бутербродами с ветчиной, не забывая проткнуть каждый маленькой, словно игрушечной, шпажкой.
 — Подкрепимся и будем звонить. Если бы кто-нибудь знал, как мне противопоказана нервотрепка и как часто именно со мной она происходит!
 — У вашего мужа есть деньги?
 — Конечно!
 — На счете?
 — В сберкассе. Одно время он не был в штате, зарплата не шла. Поэтому создавал сбережения. И жил на них, когда бывал в простое.
 — У него одна сберкнижка?
 — Несколько. Сабир не любит получать наличные. Или истратит, или выпросят — отказать не может.
 — Суммы большие?
 — Никогда не заглядывала. Во всяком случае, не бедствуем. И у меня тоже есть деньги.
 — Предстояли ли ему какие-нибудь траты в ближайшее время?
 — Крупные?
 — Довольно крупные!
 — Нет.
 — Может, кто-нибудь попросил?
 — Он мог взять деньги для первой жены. Я никогда не препятствовала. Это его дело — там ребенок, тем более девочка. Нужно то и другое. Сабир к ней очень привязан. — Тереза явно не знала о снятых со счета деньгах.
 — Не собирались, например, покупать машину?
 У меня есть «Жигули». В Душанбе. Правда, никак не приведем их в порядок. Одной машины нам хватит. — Она не придала значения вопросам, мысли ее заняты были другим: — Может, связаться со съемочной группой? Вдруг Сабир появился?
 — Я проверю.
 Для себя Денисов не делал ставку на звонки в съемочную группу.
 «Все равно как человек, который потерял деньги. То и дело он заглядывает в пустой бумажник… Искать надо не там!»
 Сухарев, кинодраматург Аркадий и его жена ввалились около трех ночи — голодные, усталые. Под самым Крылатским на Рублевском шоссе у них сломалась машина, около часа простояли на дороге.
 — Сплошные напасти… — экзотически одетый кинодраматург снял очки-консервы, сразу же набросился на бутерброды. — От Сабира ничего?
 — Нет пока.
 — Аркадий, Милочка, — Тереза представила Денисову драматурга, его жену.
 — Денисов, оперуполномоченный розыска.
 — С Геннадием вы знакомы.
 Сухарев церемонно, как перед тем в аэропорту, кивнул, отошел к окну.
 — Никуда не звонили? — Аркадий хватал с блюда сразу по нескольку бутербродов.
 — Первый звонок — своим. В три! Так я решила. Потом старикам Сабира, в Союз. Дальше как выйдет.
 Актриса заварила кофе, в помещении, похожем на мебельный салон, запахло жильем.
 — Я пока воспользуюсь телефоном. — Сухарев пошел в комнату.
 — Хабибуло может что-то знать, — сказал драматург с набитым ртом. Он назвал еще несколько имен. — Подожди, надо записать всех.
 — А Рахим? — спросил Сухарев.
 — Мы звонили с Милой. Он в Ашхабаде.
 — Тогда Рахим отпадает, — Тереза принялась разливать кофе.
 — А вы почему не едите?
 Жена драматурга уже несколько минут присматривалась к Денисову, ей не терпелось начать привычный треп.
 — Какая ветчина! Как Тереза все красиво сделала! Я думаю, она для вас постаралась! Правда, Тереза? Что бы ни случилось, мужчина, тем более молодой, крепкий, должен есть! Без этого нельзя, вы согласны со мной?
 Она чувствовала себя как рыба в воде в беспрестанном варьировании ни к чему не обязывающих полунамеков, недоговорок. Денисов в таком общении всегда проигрывал, как человек, для которого слово и дело были крепко и тяжело связаны, а любой намек становился поводом к наблюдениям и выводам.
 — Вы действительно не едите ветчину? Между прочим, зря! Она совершенно свежая.
 — Я знаю.
 — В чем же дело?
 Она делала вид, что не понимает его скованности, несвободы, нежелания есть с людьми неблизкими. Жена Жанзакова взглянула на часы:
 — Три. В Душанбе шесть часов. Папа встал. Готовится сесть за письменный стол. — Она пояснила для Денисова: — Он писатель, — Тереза назвала незнакомую короткую фамилию. — Это псевдоним. Каждый день, что бы ни случилось, садится работать. И так на протяжении многих десятков лет.
 — В каком он возрасте?
 — Он у меня пожилой. Восемьдесят два года. Я была самой младшей в семье. А теперь мой сын.
 — Ваши еще ни о чем не знают?
 — Не хотела беспокоить. Расстроятся!
 — На два дня исчез! — вмешалась Мила. — Аркадий неделями пропадает. Представляешь, сколько я могла подкинуть работы уголовному розыску в наше пятидесятое отделение? В «полтинник»!
 — Разное отношение к мужьям, — заметил драматург, не переставая жевать.
 — Ладно, — Мила смягчилась, — какая там сейчас погода, в Душанбе?
 — Весна. В самом разгаре.
 — Папе привет.
 В дверь заглянул Сухарев: телефон освободился. Все перешли в большую комнату. Жена Жанзакова подсела к журнальному столику, набрала восьмерку, подождала, затем принялась быстро накручивать диск.
 — Занято! Очень странно…
 — Ты быстро вращаешь диск, — заметила жена драматурга.
 Муж ее не замедлил вмешаться:
 — Набирать номер следует совершенно бестрепетно. Спокойной рукой. Все равно как во время стрельбы. Неодушевленный предмет, а все чувствует.
 — Пример телекинеза?
 — Я наблюдал за одним типом в Лаг-Вегасе…
 — Занято! Я же говорю! — Тереза успела набрать номер. — Отец с кем-то разговаривает.
 — Дай я! Какой телефон? — Мила взяла трубку. Номер в Душанбе был занят.
 — Куда он может звонить так рано?
 — А может, ему звонят?
 Актриса пожала плечами.
 Несколько минут сидели молча, в стекле отражался незамысловатый интерьер с перекошенными лицами африканских колдунов в простенках.
 Наконец Жанзаковой удалось дозвониться:
 — Папа, это я. Из Москвы… — Тереза говорила по-русски, Денисов решил, что она не знает родного языка, либо не владеет им в совершенстве. — У вас все здоровы? Как ты? Тофик? — Денисов понял, что она спрашивает о сыне. — Как мама? У меня? Тоже, в общем, все в порядке… — Казалось, говорила она одна, а отец, успевал лишь вставлять отдельные слова. Такой разговор требовал навыка — слушать и говорить требовалось одновременно.
 — Сабир не звонил? Нет, я его еще не видела. С кем ты сейчас разговаривал — у тебя было занято? — В этом месте Тереза сделала единственную паузу — молча выслушала ответ и повторила: — Звонки, как междугородный, берешь трубку — не отвечает. И сразу гудки. Занято! Три раза так. Папа! Ну, я кладу трубку. Может, перезвонят? Если Сабир, скажи что я у Эллы. У меня все в порядке. Я буду тебе еще звонить через час… У Тофика все нормально? Ну, ладно. Маме привет, Тахмине, Нигине, Джамиле… — Она положила трубку. — Кто-то звонит ему по междугородному, не может соединиться.
 — Будем надеяться, что это Сабир, — сказала Мила.
 — Я, пожалуй, выпил бы еще чашечку кофе, — осторожно сказал Сухарев.
 — Я приготовлю, — Тереза поднялась.
 Режиссер тоже встал, не ожидая, следом за ней отправился на кухню.
 «С прилетом Жанзаковой, — подумал Денисов, — Сухареву ни на минуту не удалось переговорить с Терезой наедине. И вот теперь такая возможность впервые ему представилась».




 ГЛАВА ПЯТАЯ
 Ночной разговор о мастерстве


 Минуты неуверенности и раздумья закончились. Денисов сосредоточился на драматурге и его жене.
 — Когда вы в последний раз видели Жанзакова у себя?
 — Сабира? По-моему, он был у нас в марте? — Мила взглянула на мужа. — Ты тогда уже вернулся из Братиславы…
 Для всех словно существовало два разных человека: «Жанзаков» и «Сабир», и прежде чем ответить, большинство производило в уме простой, но важный обмен.
 «Жанзаков» был популярным актером, лауреатом республиканской и ведомственных премий, он снимался в характерных ролях, закончил высшие режиссерские курсы, «Сабир» был другом всех и вся, спортсменом, рубахой-парнем, у него не было комплексов, самозабвенно любил свою вторую жену, эта любовь сказывалась благотворно на его облике, манерах: в последние годы актер стал мягче, интеллигентнее…
 «И мало кто знает про его раздвоенность, — подумал Денисов, — то, о чем рассказал бритоголовый. Мальчик-боксер, одержав победу в восьмом раунде, женившись на дочери менеджера, не получил то, о чем мечтал. Потерял дар легко привлекать сердца, истинных друзей, дочь…» — Денисову показалось, что он нашел верную модель.
 — Из Брно, — драматург двинул кресло, — не из Братиславы.
 — Все едино, — возразила жена. — Значит, это был уже март.
 Они сидели втроем вокруг журнального столика. Светать за окном и не думало.
 Из кухни, где режиссер все еще пил кофе, не доносилось ни одного звука. Сухарев и жена Жанзакова разговаривали почти неслышно.
 — Он пришел к вам один?
 — Один. Потом появился оператор со студии Горького… Коля… Он сейчас в отъезде. Сидели, разговаривали…
 — О чем? Помните?
 — О Будде, махатмах…
 Денисов не понял. Аркадий пояснил:
 — Коля большой специалист по Индии, увлекается буддизмом, дзенбуддизмом.
 — Он шутит, — Мила пересела на тахту. — Знаний там никаких. Все на уровне брошюр атеистической серии.
 — Я забыл, что оперуполномоченный может об этом не знать.
 Аркадий расстегнул сорочку — под подбородком на шее блеснула довольно толстая цепочка. Животом он налег на журнальный столик, отодвигая кресло назад.
 — Махатмы — сейчас общее увлечение…
 — Больше никого в тот вечер не было?
 — Нет. Посмотрели телевизор. Попили чай. Все по-домашнему.
 — Жанзаков о чем-нибудь говорил?
 — Больше молчал. По-моему, он ушел первым.
 — Лишь уходя, — вмешался драматург, — Сабир поверг Колю в легкий транс. Когда тот демонстрировал осведомленность в древнейшей религии, Сабир процитировал кого-то из наисовременнейших исследователей. Коля так и отпал.
 — Вы заходили к нему в вагон?
 — Неоднократно. И я, и Мила.
 — Кого-нибудь видели из тех, кто может сейчас помочь?
 — Жанну Рудь… С ней тоже стоит поговорить. Подруга Терезы.
 — В комнате было жарко.
 — Вы не откроете окно? — попросила Мила. Денисов поднялся, приоткрыл форточку.
 — Так?
 — Да, — она сбросила туфли, устроилась поудобнее. — Вам часто приходится вот так, ночами, вести розыск?
 — Бывает…
 — Как интересно!
 Присмотревшись, жене драматурга можно было дать лет пятьдесят и больше, тем не менее морщин на ее лице видно не было, а в какой-то момент оно казалось даже юным.
 «Словно маска, — подумал Денисов. — И неизвестно, что за человек за ней. Как относится к тому, что ты говоришь».
 — Жена, наверное, вас совсем дома не видит…
 Денисов не поддержал тему.
 — Чем Жанзаков занимался в свободное время? Как проводил вечера?
 — Читал. Я привозил ему книги. У него очень широкий диапазон чтения. Психология творчества, восточная медицина, наука, спорт. Огромный круг интересов. Пожалуй, я еще с таким не сталкивался. Художественной литературы, правда, он читал мало. Ромен Роллан, Маркес. Из последних — Чингиз Айтматов. Гусейнов. Взял из библиотеки Валентина Сидорова — «Семь дней в Гималаях».
 Денисов взглянул на часы. Было начало пятого. Надеяться на то, что Жанзаков, дозвонившись до тестя в Душанбе, свяжется сразу с квартирой в Крылатском, не приходилось.
 «Профессии юриста и врача похожи, — говорит один из старых оперуполномоченных, наставник и друг Денисова. — Но в отличие от врачей, юрист не может надеяться на то, что человеческая природа в случае казуса обойдется без него и здоровый организм победит болезнь. Под наш лежачий камень вода не подтечет никогда…
 — Съемки, вообще работа над фильмом увлекала его? Что он говорил?
 Аркадий достал сигарету, огромный живот его колыхнулся:
 — Вам приходилось раньше сталкиваться с кинопроизводством?
 — Односторонне. Я летал в Бухару в связи с убийством администратора картины. Несколько допросов. Все.
 — Не знаю, смогу ли я вас убедить. Говорить об увлечении трудно. Специфичность работы. Сегодня может сниматься конец фильма, а завтра начало или середина.
 Сплошная мозаика. От актера требуется высокий профессионализм. Вы не смотрели материал, который мы отсняли? Сценарий тоже не читали?
 — Когда он мог увидеть, дорогой! — Мила на тахте пожала плечами.
 — Конечно же. «Что-то с памятью моей стало…» Очень интересный сценарий. Мила может подтвердить.
 — Твои сценарии — самые интересные, дорогой.
 — Спасибо, Милочка. Так вот по поводу фильма. Речь идет о раскрытии преступления, что-то вроде «Восточного экспресса» Агаты Кристи. Сотрудники анализируют преступный почерк и выходят на убийцу. Я месяца два ходил в ваше управление транспортной милиции каждый день. Как на работу…
 «Я неточно сформулировал вопрос…» — подумал Денисов. Это не могло его интересовать. И упоминание термина, кочевавшего из одной легкой пьесы в другую, звучало безмерно фальшиво.
 — В общем, да.
 Так в свое время в уголке Дурова шокировал его ученый ворон, когда скрипучим совершенно человеческим голосом четко произнес:»Во-ло-дя!»
 «О чем можно узнать за два даже полных месяца хождений в контору? — Денисов пожал плечами. — Что можно почувствовать, когда не отвечаешь за результат розыска, не обязан ни искать, ни запоминать, ни ломать голову. Не знаешь температуры милицейских отношений?»
 — Трудная у него роль?
 — Я сторонник сложного. Тогда актеру есть что играть… Когда-то давно я сам играл в детском театре. В «Печальном однолюбе» Симона Соловейчика у меня была роль учителя рисования. Там я рассказываю о том, как даю задание ученикам. Я говорю им: «Человек гуляет с котом. Нарисуйте, что человек думает о коте. А потом — что кот думает о человеке». И они садятся и прекрасно рисуют… Мы привыкли к последовательному показу проблем. Поэтапному. Но, представьте, проблемы накладываются одна на другую. Замкнутый круг. Понимаете?
 — Что, это применительно к роли, которую играет Жанзаков?
 — Режиссер говорит Сабиру: «Сыграй преступника, который уверил всех, в том числе себя, что он невиновен, хотя знает, что совершил убийство…»
 Аркадий неожиданно понизил голос, кивнул на тахту. Мила, которая еще недавно разговаривала, незаметно заснула.
 — Но это не все! Там сложная психологическая подоплека. Герой расстался с любимой женщиной, полюбил другую. В то же время понимает, что ничего не в состоянии изменить в своей жизни. Та, первая, не уйдет, будет его любить до конца…
 Денисов поднялся, сделал несколько шагов. Ковер мягко пружинил. Денисов не снял обувь, единственный из находившихся в квартире.
 «Каждый день снова Жанзаков проигрывал перед камерой свою незадавшуюся жизнь. А вечерами звонил в Мурманск, в Сосногорск. И еще получал втыки от Сухарева… Как у Грэма Грина. То, что Жанзаков выписал: „Если мы можем его выдержать, относясь к тому, кого любим, с милосердием, а к тем, кому изменяем, с нежностью…“
 — Как вы подбирали актеров на роль?
 Аркадий поднял голову:
 — Кинопробы. Актеры снимались в небольших эпизодах. Худсовет утверждал.
 — Кто решал, кого пригласить?
 — Режиссер. И сценарист. В принципе подсказать актера могли все члены съемочной группы. Руководство киностудии. И вообще со стороны.
 — Вам что-нибудь известно о первой семье Жанзакова?
 — Очень немного. Развелись. Он никогда об этом не говорил.
 — О том, что у него дочь?
 — Впервые слышу.
 — Парня этого не знаете? — Денисов достал фотографию, заимствованную в Ухте. — Где могли происходить эти занятия?
 — Нет, не знаю.
 Аркадий и Мила ничем не смогли ему помочь. Несколько минут в комнате было тихо, Денисов взглянул на часы: Тереза и режиссер разговаривали более получаса. О чем мог поведать жене исчезнувшего киноактера человек, бок о бок проживший более трех месяцев с ее мужем?
 «Ты — как пес, побитый, безудачный…» — Денисов вспомнил первую жену Жанзакова. — «Сабир даже попросил записать характеристику к нему в блокнот». Что еще? «Звонит. Из Ханоя, из Кельна. Телефонистки удивляются… Один раз профессора привез, чуть ли не академика. Потом знахаря…» И в то же время боязнь потерять Терезу, восхищение, связанное почти с поклонением. Любовь — мания. «Когда узнал, что Митя, мой муж, писал мне на французском, стал изучать язык». «С Терезой стал другим…»
 — Кто предложил Жанзакова на роль? Вы?
 — Да.
 — А точнее?
 — Тереза.
 — Она читала сценарий?
 — Да. Ей очень понравился. Зачем иначе она бы рекомендовала Сабира!
 В отличие от всех находившихся в эту ночь здесь в квартире Денисов один был на работе и даже получал вознаграждение за то, что не спал и расспрашивал об исчезнувшем актере. Поэтому мысль его работала в одном, определенном, направлении.
 «Жена актера ни о чем не догадывалась, а может, старалась не думать. Самому Жанзакову было тяжело. Невозможность никому довериться, кроме, пожалуй, бритоголового дозорного у „лихтвагена“. Неудовлетворенность… А главное, необходимо каждый раз снова проигрывать свои беды у монитора…»
 — Роль оказалась Жанзакову не по силам? Я правильно понял?
 — Мне не хотелось, чтобы Тереза это знала. Пока Сабир не удовлетворил ни меня, ни режиссера. Кое-что мы даже думаем переснять.
 — На этой почве между ним и режиссером были трения?
 Аркадий помялся.
 — Их отношения нельзя назвать безоблачными?
 — Нет, конечно. Геннадий излишне резок. Сабир тоже не всегда сдерживался. Иногда находила коса на камень; Сабир сам режиссер, понимал.
 — Доходило до оскорблений?
 — Чисто творческие дела… Для Сабира после его ролей каратистов это, конечно, каторжный труд.
 Денисов прошел по комнате. Сел. Ситуация упростилась: «Жанзаков был поставлен перед выбором. Возможно, это был крик души. Об этом Сухарев и ведет сейчас разговор с Терезой. А по дороге, в машине, он ввел в курс дела Аркадия и его жену. Так что все не будет для них неожиданностью…»
 В телефонном аппарате что-то щелкнуло. Это трудно было даже назвать звонком. Актриса вбежала в комнату, схватила трубку:
 — Алло, папа!..
 Женский голос в трубке громко произнес:
 — Ответьте Нджамене, Нджамена на проводе.
 — Это подруга, — вздохнула. — Волнуется, все ли в порядке с квартирой… — Пока абонент в Африке выходил на связь, она пояснила: — Валютный кооператив, они на него работали! В свое время мы сделали глупость, сейчас был бы в Москве свой угол! Да! Да! — Ее словно встряхнуло, когда услышала голос подруги. — Элла! Это Тереза! Все в порядке! Слышишь? Все в порядке… Если слышишь, не трать валюту, клади трубку…
 Пока Жанзакова объяснялась, из кухни появился Сухарев, остановился в дверях.
 — Элла! — крикнула еще раз Жанзакова. — Все в порядке.
 Нджамена отключилась.
 — Вы утром заходили в купе Жанзакова? — Денисов подвинул кресло, он и режиссер могли теперь, разговаривая, следить друг за другом.
 — В пятницу? Да. Я забеспокоился. Кроме того, нужен был экземпляр режиссерского сценария.
 — Экземпляр, принадлежавший Жанзакову?
 — Любой. Их всегда не хватает. Приходят актеры в эпизоды, каждый просит. Многие коллекционируют.
 Обратившись за помощью к милиции, он тем не менее предпочел скрыть главное.
 — А дальше? Вы обнаружили в купе конверт? Вскрыли его. Так?
 Сухарев не ответил.
 — Что там, в письме или в записке? Вы же знаете. Она у вас с собой?
 На несколько секунд возникла неловкая пауза. Решившись, Сухарев достал вчетверо сложенный лист, подал Денисову.
 — Читайте!
 Денисов развернул. На странице, выдранной из уже знакомой общей тетради, которую Денисов видел в купе, стояло:
  «В моей смерти прошу никого не винить. 6 января. Жанзаков». 
 — Почему вы ее скрыли?
 Сухарев снял жокейскую шапочку, провел по жестким коротким волосам.
 — Не хотел огласки. Сабир вернется, узнает, что я передал его записку в милицию. Скандал! Кто знает, писалась ли она всерьез? Главное, почему в январе?
 «Во время болезни Овчинниковой… — подумал Денисов. — Перед поездкой в Сосногорск».
 — Конверт лежал на видном месте?
 — В общей тетради. Он выпал. Не знаю, что меня подстегнуло вскрыть. Может, отсутствие адреса.
 — Вы считаете, Жанзаков оставил конверт преднамеренно, чтобы его сразу увидели?
 — Нет. Если бы не сценарий, я не обратил бы внимания.
 — Ничего не могу понять, — Тереза провела рукой по лицу. — Записка написана шестого января. Гена говорит, что с первого по девятое Сабир был свободен от съемок. В Душанбе он прилетел девятого, пробыл всего несколько часов, даже не побывал дома. Повидал моих — и сразу в аэропорт. Отец и мать Сабира видели сына уже в аэропорту. Ничего не понимаю.
 — Вы показывали записку ассистенту по реквизиту?
 — Нет. Если бы она была написана в марте, я бы показал ему, всем. Сразу бы забил тревогу. Обстоятельства могли перемениться. Да я и не принял ее всерьез.
 — Тем не менее решили сообщить в милицию о том, что Жанзаков исчез.
 — Я не мог игнорировать полностью. Это на тот случай, если бы она писалась серьезно. Теперь вы знаете все.
 Тереза опустилась на тахту, поставила телефон рядом, набрала код.
 — Папа! Никто не звонил? А звонки еще были? Были? — Дочь и отец уже не говорили одновременно. — Как по междугородной? Я не исключаю, что это Сабир. Не может дозвониться? Сообщи, если он позвонит. Нет, нет. Все хорошо. У него съемки… Обязательно. Я в Крылатском. Тофик спит? Целуй всех. — Она поспешила закончить, повторила, что в комнате уже знали: — Кто-то звонит, не может дозвониться!
 — Может, все-таки он! — Аркадий вздохнул. — Рано паникуем. Записка все-таки написана в январе. Я его после этого двадцать раз видел.
 — Ничего не понимаю, — повторила Тереза. — Быть таким преданным. Каждый день звонить, телеграфировать. И скрывать!
 — Чуть-чуть подремли. Тебе нужны силы. — Мила зевнула. — Завтра позвоним в Ташкент. Может, Талгат или Венера что-нибудь знают.
 Тереза не ответила.
 — Давайте выключим верхний свет, — драматургу было жаль Терезу, жену.
 Сухарев дернул шнур выключателя, в комнате стало темно, но только в первую секунду.
 За многоэтажными зданиями, словно в порту между силуэтами судов, сочился серый свет. День начинался пасмурным, ненадежным. В мойке на кухне неожиданно потекла из крана вода и так же неожиданно прекратила течь.
 Денисов поднялся. Здесь, в квартире, ничего больше нельзя было узнать. Уходя, он снова заглянул во вторую комнату. При свете, падавшем из коридора, обломок деревянного гребня был хорошо виден. Он так и лежал под тахтой.
 Сухарев вышел следом.
 — Может, позавтракаете? Я видел, вы ничего не ели. У Терезы есть буженина, ветчина.
 — Спасибо, поеду.
 — Заходите, — предложил Сухарев. — Можно домой.
 Денисов вежливо кивнул. Он не простил обмана.
 Лифтерша спала, закрывшись в своей конторке за дверью.
 У подъезда, во дворе, стояло несколько машин, на некоторых были красные — дипломатические — номера.
 Машины и тротуар были припорошены только что выпавшим снежком.
 Было еще рано. Но единственный во дворе телефон-автомат был уже абонирован.
 Пенсионного возраста здоровяк захватил его, чтобы всласть наговориться с кем-то из сверстников, страдающих бессонницей, как и он.
 — А что Шурка? — орал он, рискуя разбудить двор. — Ах, подлец! Ну и дубина! Ты ему сказал, что Вова звонил?
 Денисов не стал ждать. По классификации говорунов тип этот стоял в первой пятерке.
 У соседнего корпуса все аппараты оказались свободны, Денисов набрал номер дежурного.
 — Ты из квартиры? — : трубку взял Кравцов.
 — В автомате. Можно говорить. В Душанбе звонил?
 — Да. Отца Терезы через междугородную никто не заказывал. Видимо, звонили по коду. В этом случае установить вызывающий город невозможно.
 — Связь с Душанбе не барахлит?
 — Исправная.
 — Дальше!
 — Через отделение милиции связался с участковым в Крылатском. Дом новый, соседи мало знают друг друга. Хотя, кое-что он обещал. Наконец… — Кравцов был доволен результатом. — Мне удалось проверить заказы на междугородные переговоры из квартиры, где вы сейчас находились. И это несмотря на то, что воскресенье.
 — Молодец.
 — Шесть раз Сосногорск, Коми АССР. По одному разу — Тарту, Таллин, Вильнюс и Рига. Абоненты в Прибалтике пока не отвечают. Я звонил. Похоже — какие-то учреждения.
 — В Сосногорске Овчинникова, микрорайон…
 — Точно. Что будем делать? Режиссер явно что-то знает.
 — Ты ел?
 — Нет, как обещал. Чем кормят?
 — У нас? В первом буфете для транзитных пассажиров и во втором глазунья, холодец. Кофе сурового разлива. В четвертом пельмени. Только привезли.
 Денисов подумал.
 — Четвертый. Все. Еду.




 ГЛАВА ШЕСТАЯ
 «Ремонт»


  «В моей смерти прошу никого не винить. 6 января Жанзаков». 
 Запись была выполнена четким, хорошо выработанным почерком, с большой степенью связанности букв. Содержание не допускало разночтений: автор считал, что в обозримый период жизнь его может прекратиться, и брал всю меру ответственности на себя.
 Домой Денисов не уехал.
 За несколько комнат, в кабинете, спал Кравцов. Денисов не стал его будить, полистал блокнот. Несколько страниц в нем было отведено убийствам, замаскированным под самоубийства. Но были записи, касавшиеся непосредственно самоубийств.
 «Что замечательно — воры, бродяги, каторжники, для которых преступление обратилось в ремесло, почти никогда не лишают себя жизни», — удивлялся автор дореволюционной книги «Самоубийство с древнейших времен до наших дней» Булацель.
 Его современник в работе с характерным названием «Последние дни самоубийц» заметил:
 «Самоубийцы более или менее долго грустят, необыкновенно мрачны, высказывают желание наложить на себя руки…»
 Выписки сделаны были, когда Денисов занимался делом Ланца, труп которого был обнаружен на платформе.
 Убийство Ланца было раскрыто, а заметки остались, их так и не пришлось использовать.
  «В моей смерти прошу никого не винить…» — Денисов убрал бумагу в сейф.
 Записка эта только еще больше все запутывала.
 «Самоубийце ни к чему деньги, специально запрошенные Жанзаковым со счета в Душанбе…»
 Он заварил чай. Позвонил дежурному:
 — Кравцов не давал знать о себе?
 — Сидит напротив.
 — Скажи, чтоб зашел.
 Через минуту на лестнице послышались шаги. Скороход, бывший воспитанник Спортивной школы Олимпийского резерва Кравцов входил в кабинет.
 — Почти не спал, — мальчишеское гладкое лицо было довольным.
 — Что-нибудь удалось?
 — Установил абонентов, которым Сабиров звонил из Крылатского.
 — Как связь с Прибалтикой?
 — Преотличная. Сабир заказывал директоров кинотеатров. — Кравцов достал блокнот, похожий на денисовский «Фише-Бош», подарок французской фирмы — изготовительницы несгораемых шкафов. — Кинотеатры: «Вария» Тарту. В Таллине — «Сыпрус». В Риге и Вильнюсе — «Юрмала» и «Литва». Пока руководства нет на месте, но обещали, что до обеда переговорят с каждым директором,
 Кравцов отхлебнул чаю. — Горячий!
 Оперуполномоченный одернул манжеты, поправил галстук. Два поколения Кравцовых перед ним, подвизаясь на поприще внешней торговли, учились со вкусом носить вещи, безупречно завязывать галстуки. Приобретенные навыки они передали третьей смене.
 — По городу ничего такого не слышно?
 — Спокойно.
 — Несчастных случаев?
 — Ничего нет.
 — Хорошо. — Денисов взглянул на телефон, было такое чувство, что Лина, которой он обещал позвонить еще накануне, сейчас позвонит сама. — Не забыл, о чем я говорил вчера?
 — Все помню. Крылатское, соседи по дому, лифтеры. И репродукции «Цапля ловит рыбу» — на опознание съемочной группе… Кроме того ты объявил: к вечеру ты свободен.
 — Все равно.
 Кравцов допил чай.
 — Приступаю…
 По едва слышным шагам в пустом коридоре Денисов проследил его путь.
 Телефон действительно зазвонил.
 — Алло! — это был драматург. — Я знал, что вас застану. Доброе утро. Как сводка?
 — Без изменений.
 — Никаких проблесков? Ну что ж! Отсутствие новостей — хорошая новость. Вас на сегодня оставляют с нами? Не заменят?
 — Я буду до конца. — поправил бумаги на столе.
 — Чудесно. Я о чем звоню? Седьмого февраля Сабир был в Сосногорске. В Коми АССР. Я разговаривал с его первой женой.
 Денисов не ответил.
 — Вы знали! Это мне урок!
 Денисов перевел разговор:
 — Из Средней Азии никаких известий? В Ташкент звонили?
 Да. Там тоже ничего не знают. Мы разделились, по очереди несем вахту. Сейчас моя смена.
 — А Жанзакова?
 — Тереза — сова, только недавно заснула. Лучше ее не будить. Что-нибудь передать?
 — Я хотел бы поговорить с ней, когда проснется. Пусть позвонит… — Он продиктовал номер дежурного. — Там будут знать, где меня найти.
 Лина так и не позвонила.
 «Может, еще спит?»
 Он написал на клочке бумаги:  «Хозяйственный магазин», — сунул в карман.
 Лина как-то сказала: «У тебя рядом хозяйственный. Ничего не надо покупать. Посмотри только, какие там стиральные порошки. Я после работы заеду». Он, конечно, забыл.
 Вместо Лины позвонил дежурный:
 — Какие планы? Скоро начальство будет звонить.
 — Уезжаю на станцию, в поезд киносъемочной группы.
 Вместо бритоголового в чапане, Эргашева, службу у «лихтвагена» нес уже знакомый Денисову застенчивый, с ломающимся баском, ассистент по реквизиту.
 — Добро пожаловать, — он по-восточному поджал руку к животу.
 — А что Эргашев? — Денисов кивнул на платформу.
 — Пошел к диспетчеру. Скоро будет.
 — Проводница приехала?
 — Здесь.
 Вдвоем они прошли в вагон. Денисов сразу отметил чистоту в малом тамбуре, протертые двери. В конце коридора урчал пылесос.
 — Представить вас? — ассистент по реквизиту пошел впереди, вдоль змеившегося по проходу электрокабеля.
 — Спасибо.
 — Проводница оказалась болезненно тучной, немолодой, в халате, в мягких домашних шлепанцах. Она беспокойно переживала свой недуг.
 Разговор оказался неожиданно коротким, непродуктивным.
 — Они у себя в купе — я у себя. Уберусь, чай вскипячу и лягу… Такое обострение с ногами, не приведи Господь!
 — Кто-нибудь приходил к Жанзакову при вас?
 — Я не смотрела. У меня натирка из чеснока — много с ней не походишь! Запашище. Да еще жжет!
 Отвечая Денисову, она несколько раз тяжело наклонилась: сломанная спичка, оставшаяся после пылесоса, кучки мусора — не могла видеть беспорядок.
 — Неделю не была, а считай, грязью заросли…
 — Зайдите с нами в купе. Это займет несколько минут.
 Сногсшибательных открытий он снова не сделал. Однако, некоторые предметы после знакомства с близкими и друзьями актера виделись уже другими глазами.
 В накрахмаленной салфетке лежала тяжелая серебряная ложка, рядом вилка и нож («влияние Терезы…»), сбоку, у окна, стояла («по-видимому, ее же подарок…») африканская деревянная статуэтка — слон и слониха; изящно выточенный хобот слонихи покоился на мощном крупе шедшего впереди самца.
 Денисов еще раз внимательно посмотрел подбор книг: ''Происхождение семьи, частной собственности и государства», Ромен Роллан — собрания сочинений, несколько популярных брошюр, уже виденные им при первом осмотре: «Точечный массаж», «Я умею готовить» Матьо.
 Он вспомнил характеристику драматурга: «Широкий диапазон чтения. Психология творчества, восточная медицина…»
 Тетрадь в коленкоровой обложке лежала на своем месте над постелью вместе с конвертом, из которого Сухарев почти сорок восемь часов назад изъял записку, сразу же изменившую весь ход событий.
 Денисов снова увидел на обложке незамысловатые строчки Овчинниковой:
  «Забудь судьбу мою, забудь. И, если встретишь ты другую…» 
 Он не собирался ни составлять протокол, ни изымать доказательства. Образ жизни актера, окружавшие его предметы могли определить путь дальнейших поисков.
 Метр за метром осмотрел он купе. Вещей у Жанзакова было совсем мало — кроссовки, махровый халат, несколько сорочек.
 Внимание его снова привлекли разновеликие эстампы на стене; пейзаж и натюрморт.
 «Один художник видит картофелину на блюде величиной с сельский дом, второй — овраг и опушку леса размером в таранку. Может, первый был просто голоден…»
 Он перелистал книги. На одной — по геологии недр — имелся автограф:
  «Дорогому… — имя Денисов не разобрал: Камалу? —  Спасибо за мир и тепло, которые пришли вместе с Вами в наш дом». Фамилию можно было установить из титула на обложке —  «Сергей Хольст». Подпись была датирована годом издания книги.
 «Пять лет назад…»
 Кустарного изготовления колокольчик в углу у окна тоже привлек внимание.
 «Еще один жизненный пласт…»
 Пока Денисов присматривался, в купе появился Эргашев. Бритоголовый был все в том же чапане, с непокрытой, несмотря на морозное утро, головой.
 — Слышу, шум, — он приложил руку к груди. — Оказывается, милиция. Уголовный розыск…
 Денисов кивнул, мысли его были заняты своим.
 — А это зачем? — проводница ткнула в металлическую отливку, которую держал Денисов. — И у них на коров вешают?
 — Как же! — подтвердил ассистент по реквизиту. — Как везде! Чтоб слышно, куда идут.
 Денисов кивнул, он вспомнил:
 «В Сосногорске! Овчинникова упомянула в разговоре…
 Он обернулся к проводнице:
 — Старик приезжал к Жанзакову? Чудаковатый. С бусами на шее. В халате?..
 Женщина закивала:
 — Ну! Мороз, зима. А он в халате, с бубенчиками, со значками. А на голове шапочка белая. Был!
 — Давно?
 — Месяца два прошло…
 «Перед поездкой в Сосногорск…»
 Денисов понял: лекарь, которого Жанзаков привозил к бывшей жене.
 «Один раз профессора привез, чуть ли не академика. Потом знахаря…»
 — Долго был в поезде?
 — Да нет. С Сабиром приехал и с ним вместе и уехал. Может, с час. Не больше…
 Бритоголовый Эргашев подтвердил:
 — Я его тоже видел. Даже разговаривал. «В Москве много людей… — говорит. — Еще больше приезжает! На всех вагонов не наберешься…»
 — Откуда он?
 — Каракалпак. Там и живет. В ауле.
 — Уверены?
 — Кыпчак по разговору. Мы их так называем. По-русски плохо говорит. Где же ему еще жить?
 — Если он появится, дайте, пожалуйста, знать.
 Эргашев запахнул чапан, вышел проводить.
 Стоял мартовский холодный утренник. Днем наверняка должна была быть плюсовая температура; с покрытой шифером крыши старого пакгауза свисали сосульки.
 — Мои друзья, — показал Эргашев.
 Метрах в трехстах цепью стояли стрелки ВОХР. Заметив бритоголового, участники рейда, как по команде, оглянулись.
 — Не виделись после вчерашнего? — Денисов кивнул на стрелков.
 — Пока нет.
 — Обрадовались, увидев!
 — Не без этого…
 Из ближайшего автомата он позвонил в отдел:
 — Что ко мне?
 — Вам звонили из Тарту и Риги директора кинотеатров. — Младший инспектор Ниязов был единственным в отделении, кто упорно, на пятом году службы, обращался к Денисову только на «вы». — Жанзаков собирался к ним по линии пропаганды киноискусства.
 — Когда?
 — В апреле. Остальные директора не звонили. Но, видимо, тоже речь шла о выступлениях. Тереза Жанзакова будет вам звонить через час…
 Он подражал Денисову — старался говорить коротко и вел блокнот наподобие денисовского «Фише-Бош», в который переписывал из справочников все, что когда-нибудь могло пригодиться, — таблицы особенностей выбрасывания гильз в пистолетах, виды петель веревочных узлов.
 — Что-нибудь срочное?
 — Она и ее друзья хотели с вами позавтракать. Но я объяснил, что вы завтракаете на вокзале, — Ниязов принимал все всерьез.
 — Это ты кстати сказал.
 — Что-нибудь не так?
 — Так.
 — Если вы не дозвонитесь до Жанзаковой, значит, она едет к нам.
 — От Кравцова есть известия?
 — Да. К Жанзакову в Крылатское приезжали гости. Мужчина и женщина.
 — Давно?
 — В марте.
 — Их можно установить?
 — Не знаю. Кравцов вам позвонит.
 — Бахметьев приехал? — поинтересовался Денисов напоследок.
 — У себя.
 Выходя из будки, Денисов увидел написанное на стене мелким почерком на уровне локтя:
  «Девочка 15 лет хочет познакомиться с  другом. Телефон… Спросить Таню». 
 Номер был тщательно замазан.
 «Детский розыгрыш? Или месть? А если наивная надежда найти родственную душу?»
 Он вернулся к своей модели, связанной с рассказом бритоголового о Жанзакове и поразившем его фильме:
 «Мальчик-боксер оказался более глубокой личностью, чем думали все, кто извлекал выгоду из его победы на ринге. Где мог, доставал книги с мудреными названиями. Свободное время проводил в чтении, тянулся к людям, которые в какой-то мере казались ему необычными…»
 Денисов пошел быстрее, он словно боялся упустить пришедшую счастливую мысль:
 «Мужчина и женщина, приезжавшие в Крылатское к Жанзакову! Нетрудно угадать, кто это!»
 Чем ближе к вокзалу, тем оживленнее становилось кругом, хотя и здесь в воскресенье людей и тесноты было гораздо меньше, чем в будни.
 Суета вокруг вызывала странные ассоциации, вытягивала образы и мысли, потерянные в подсознании.
 «Всего два раза в „Илиаде“ Гомера гениальный переводчик вместо слова „параллельно“ употребил русский синоним „л е ж е в е с н о“… — как-то еще во время учебы на юрфаке, заметил им профессор-криминалист. — Всего два раза! И все же нельзя не обратить внимания на это повторение! В уголовном деле, бывает, и три, и пять раз попадаются детали, возвращающие нас к главному. Но мы не замечаем их, потому что каждый раз видим по-другому, с разных сторон…»
 «Безусловно, это они, — подумал Денисов. — Сын и мать…»
 Кравцов позвонил уже через несколько минут, принялся сразу объяснять:
 — Хозяева квартиры уехали в прошлом году, оставили ключи Жанзаковым. Иногда Тереза и Сабир живут здесь по нескольку дней. Но чаще только субботы и воскресенья. Об образе жизни почти ничего неизвестно.
 — С соседями говорил?
 — Это мало что дало. Дом — кооперативный, новый… Взнос паевой и вступительный вносят в свободно конвертируемой и приравненной к ней валюте…
 Он обожал этот язык. Поколения Кравцовых, подвизавшихся на службе внешней торговли, вместе с безупречными манерами и вкусом с детства привили ему интерес к банковскому делу. Но что-то там не заладилось с приемом в МГИМО, как обещали…
 Кравцов, впрочем, быстро утешился: новая работа в милиции открывала новые перспективы. Правда, для этого следовало вначале поработать внизу, на земле.
 — …Кроме того, от них принимается замкнутая валюта, покупаемая Госбанком. Сумма взноса в инвалютных, остальное в обычных рублях.
 — С лифтершами говорил?
 — Со всеми. Их четверо. Терезу вспомнила только одна, Сабира — трое. Живут тихо.
 — Гости?
 — Почти не бывают.
 — Почти?
 — Об этом я и хотел сказать. В среду, то есть почти накануне исчезновения, к Сабиру приходили. Мужчина и женщина. Остались ночевать.
 — Приметы есть?
 — Как всегда: если нужно — никто не запоминает. Либо забывают.
 — Молодые, пожилые?
 — Мужчину не запомнили. Но женщина определенно немолодая, в сером платке. Ее видели сзади.
 — А другая лифтерша? Если они ночевали — вторая должна была видеть, когда уходили.
 — Вторая вообще ничего не знает…
 Положив трубку, Денисов, раздумывая, походил по кабинету. В здании было по-прежнему тихо. Никого, кроме дежурного наряда и Бахметьева…
 Он спустился вниз, к коммутатору оперативной связи, набрал номер:
 — Сосногорск, Коми АССР… — Он назвал номер телефона в Сосногорске, свой номер и условное слово, вводившее систему экстренной связи. Женский голос ответил:
 — Сейчас…
 Сосногорск дали через несколько минут, у телефона была Овчинникова.
 — Такое дело… — Он поздоровался. — Это — Денисов. Из Москвы.
 — Я узнала.
 — Лекарь… Помните? Табиб. Он приезжал с Жанзаковым. Как его звали?
 — Эркабай.
 — Фамилию знаете?
 — Нет.
 — В чем он был одет?
 — В халате, сверху пальто.
 — А женщина?
 — Его мать? Она слепая… Пальто, шаль.
 — Серая?
 — Да.
 — Что у нее за прическа? Шпильки носит?
 — Косы седые и гребенка.
 — Деревянная? Не помните?
 — Гребенка? Да.
 — Спасибо. Откуда они приезжали?
 — Откуда-то из Каракалпакии. О Сабире… — Она вдруг словно задохнулась. — Ничего?
 — Почти ничего. Табиб с матерью ночевали у него со среды на четверг. А с четверга Жанзакова уже никто не видел. Старик может что-то знать?
 Она подумала:
 — Вполне.
 — О чем они говорили в Сосногорске?
 — Не знаю. Женщина ничего не понимает по-русски. Табиб тоже плохо — «хорошо», «спасибо», «космос»… А я уже забыла и татарский, и узбекский.
 — Какие, считаете, у них взаимоотношения?
 — С Сабиром? Очень хорошие. Старик, по-моему, относится к нему как к сыну. Сабир тоже очень тепло… — Овчинникова поддержала: — Эркабай может что-то знать…
 Жена Жанзакова высказалась еще более определенно:
 — Теперь я за него спокойна. Эркабай относится к Сабиру как к сыну. У него не было своих детей. Сабир говорил, что поле старика ему благоприятствует… — Она благодарно взглянула на Денисова. — Если не случилось ничего непредвиденного, все быстро объяснится. Надо только срочно разыскать Эркабая.
 Актриса приехала в неярком клетчатом костюме — пиджаке, модно спускавшемся с плеч, длинной юбке. Мила была в чем-то вязаном. Полковник Бахметьев принял обеих женщин в кабинете, поднялся помочь снять пальто.
 Аркадия — их постоянного спутника — на этот раз с ними не было.
 — Я закурю. Не против? — Тереза, успокаиваясь, вынула сигарету. Бахметьев щелкнул зажигалкой.
 — Вы знаете адрес Эркабая?
 — Нет. Все годы связь шла через Сабира. Я думаю, что он знал его наизусть и не записывал.
 — А фамилию?
 — Тоже нет.
 — Тогда это становится сложнее.
 — Как же быть? — Она медленно и глубоко затянулась. Тяжелый синеватый дым, казалось, проник в тончайшие кровеносные капилляры головного мозга, серым пустым облачком вернулся назад.
 Жена драматурга вмешалась:
 — Раз Эркабай был в Москве, значит, в Москве и Камал… — Она пояснила: — Ученый! Аспирант НИИ востоковедения… Он занимается знахарями, экстрасенсами.
 — У вас есть его телефон? Или адрес?
 — Камал тоже не москвич. Обычно живет у знакомых. Когда кто-то уезжает… Он и у нас жил на даче…
 — Давно?
 Денисов подошел к окну, выходившему в зал для транзитных пассажиров.
 Взглянул вниз. Там продолжалось извечное беспорядочное движение людей, следить за ними можно было бесконечно, словно за картинками, меняющимися в калейдоскопе.
 — В начале года…
 — Что вы знаете о табибе?
 — Сабир в него очень верит. «Практически, — он говорил, — табиб может снимать любые болезни…» Ведь беда нашего времени — стресс. А такие примитивы, как Эркабай, его одномоментно снимают. Миле, например, Эркабай снимал мигрень со спазматическими осложнениями. То, что не делает ни одно современное средство. Так, Мила?
 Жена драматурга кивнула…
 — Мимоходом. И без наложения рук.
 Денисов еще накануне заметил, что не может смотреть ей в глаза. Причину он так и не понял:
 «Не верю? Стыжусь перед ней? Было время, когда смотреть в глаза считалось дерзким, беззастенчивым».
 — К счастью, наши близкие все здоровы. Пока к помощи Эркабая прибегать не пришлось!
 Тереза не догадывалась об Овчинниковой.
 — У вас нет его фотографии? Можно было бы кого-то ориентировать. Так и ни адреса, ни фамилий?
 — Нет. Но, знаете, есть выход! И Эркабай и Камал снимались у Сабира в дипломном фильме. В титрах их фамилии. Фамилии всей группы. Кто-то из них, безусловно, в Москве. Что-то подскажет.
 Бахметьев сразу заинтересовался:
 — Когда?
 — Лет пять назад.
 — Может, установить через студию? Где проходили съемки?
 — Это Ош, Киргизия. Фильм-трехчастевка. Получасовой.
 — Вы были на съемках?
 — Два раза. У меня были съемки в Крыму. Как только возникала возможность, я летела в Ош. Счастливые были дни…
 — Съемочную группу знаете?
 Тереза отвела руку с сигаретой.
 — Почти все потом перебывали у нас дома. Ассистенты, оператор. Я не говорю об актерах… Но ни адресов, ни телефонов.
 — А название?
 — «Ремонт». Сабиру оно нравилось…
 — Я думаю, проще всего позвонить Аркадию Александровичу, — Мила тотчас вспомнила о муже. — Он сейчас дома. Спит. Надо его поднять. Кажется, копия фильма у Сабира с собой, в Москве. Аркадий знает.
 Бахметьев подвинул телефон, Денисов под диктовку Милы набрал номер. Трубку долго не брали.
 — Может, аппарат отключен? — засомневался Бахметьев.
 — Он возьмет, ждите.
 — О чем этот фильм? — Денисов обернулся к жене Жанзакова.
 — Бытовая фантастика. Сценарий писал сам Сабир. Сам же снимал. — Тереза погасила сигарету. — Герой, молодой еще относительно человек, возвращается из командировки. В поезде знакомится с неким философом. Мудрецом, скажем так. Тот объясняет: при определенных обстоятельствах люди могут выпасть из времени, оказаться на несколько лет позади, впереди…
 Аркадий не отвечал, гудки раздавались так же размеренно. Автомат не испытывал от этого ни неудобства, ни досады.
 — Герой не придает значения разговору. Он уже несколько недель находится в командировке, скучает по жене, собаке, дочери. Кажется, в таком порядке. Поезд попадает в обвал, стоит на каком-то ужасном полустанке. В конце концов прибывает в город. Жуткая погода. Герой берет такси. Таксист попадается странный — делает какие-то рожи, к тому же косоглазит. Везет незнакомыми закоулками, так что герой не узнает своей улицы. Новая застройка, которой не было. Наконец, все же попадает в подъезд, но и здесь все иначе! Сменен замок, дверь как-то странно хлябает. Не входит ключ. Да! Не встречает собака!
 — Ти-и, ти-и… — пела трубка.
 Наконец ему открывает незнакомый старик. В квартире ремонт. Отсюда название фильма. Герой вспоминает: они с женой как-то говорили о ремонте. Возможно, жена решила сделать сюрприз: пока муж в командировке, произвести ремонт. Старик наливает чаю, выясняется, что он постоянно живет в этой квартире. «Давно?» — «Несколько лет». — «Кто жил прежде? Знаете?» — «Трое: муж, жена, дочь. Еще собака». — «Где они?» — «Муж с женой разошлись, разменяли квартиру. Собака умерла». — «А бывшие супруги?» — «Так и живут. Судьба не сложилась ни у одного…»
 Трубка неожиданно щелкнула:
 — Алло! — Это был Аркадий.
 — Денисов. — Он коротко объяснил суть дела.
 Аркадий сразу понял, что требуется:
 — Где могут сейчас находиться в» Москве Эркабай и Камал… И еще фильм. Со вторым проще. Место, аппаратура найдутся?
 — Красный уголок. Дистанция зданий и сооружений, рядом с вокзалом. Там просмотровый зал.
 — А копия — в поезде съемочной группы. Спросите ассистента по реквизиту. Что касается адресов… —Драматург окончательно отошел ото сна, — то я постараюсь за это время кого-нибудь вам найти.
 Титры шли на фоне невысоких гор.
  «Автор сценария, режиссер-постановщик Сабир Жанзаков…» 
 Внизу, у подножья, то появлялся, то вновь исчезал короткий состав из прокопченных, допотопных вагонов.
  «В главных ролях: Сабир Жанзаков, Эркабай Юнусов, Камал Досымбетов…» 
 «Что и требовалось…» Денисов, не глядя, в темноте переписал в блокнот фамилии:
  «Юнусов, Досымбетов…» 
 Однако не встал, предпочел досмотреть до конца. Чуть не уснул.
 С экрана люди говорили о мудреных вещах — о возможности выпасть из времени, случайно заглянуть в будущее.
 В старике, к которому приходил герой, легко было узнать табиба, приезжавшего в феврале в Сосногорск. Раздумчивое азиатское лицо, цепкий взгляд. Он снимался в самодельном халате, о котором Денисов слышал, с бусами на шее, с металлическим колокольцем. Текст табиб произносил на родном языке, кто-то из профессиональных актеров искусно дублировал его на русском.
 «Теперь я хотя бы буду представлять, о ком спрашиваю…»
 Другой знакомый Жанзакова — Камал — снимался в роли философа. У него были густые ресницы, пухлые восточные надглазья. Главного героя играл Жанзаков — он производил впечатление человека растерянного, в одиночку переживающего беду.
 Содержание полностью охватывалось пересказом Терезы. Конец фильма был затянут. Герой оставался ночевать в своей бывшей квартире, долго ворочался. Сцены прошлого и настоящего перемежались — жена героя с дочерью, с собакой возвращаются с прогулки; философ, объясняющий попутчикам фантастическую теорию завихрения времени, смотрит из окна вагона вдаль…
 В одной из сцен режиссер использовал трюк, о котором Денисов слышал в Сосногорске от Барчука.
 Философ, которого играл Камал, как бы случайно бросил взгляд на столик, где возвышался спичечный коробок. На несколько секунд взгляд его словно стекленел. Человека и коробок соединила невидимая упругая сила; философ поднял руку и, не касаясь предмета, толкнул его выпрямленными пальцами. Коробок, который ничто не задело, мгновенно зашатался. Упал.
 Герой на экране наконец успокаивался, засыпал. Его будили шаги за дверью. Он просыпался, не мог понять, что было сном: командировка? Возвращение? И то, и другое? Приснилось ли ему его недалекое будущее? И главное! Кто в прихожей? Старик? Жена? Дочь?
 В конце снова шли титры.
  «В ролях: А. Джалилов, В. Дин… — Дальше перечислялись фамилии оператора, ассистентов, администрации. —  Консультант по борьбе тхеквондо заслуженный мастер спорта СССР Б. Сабуров…» 
 В темноте зала защелкала камера — Ниязов фотографировал кадры с фамилиями участников съемочной группы.
 На этом лента кончилась.
 «Ностальгия по прошлому, — объяснил Денисов для себя идею фильма. — Дань памяти жене и дочери в Сосногорске. Раздвоенность. Невозможность вернуться в прошлое».
 От дверей передали:
 — Звонил дежурный. Денисова разыскивает женщина. Ее привез Савельев. — Денисов догадался: речь шла о драматурге. — Ждет в дежурной части. Спешит: в Москве проездом. Виргиния Витаускене…
 Денисов записал фамилию и имя большими печатными буквами, поместил перед глазами на столе.
 Женщина, разыскивавшая его, оказалась молоденькой, в очках, с узкой талией, тихим, будто придушенным голосом.
 — Откуда вы?
 — Из Каунаса.
 — По профессии?
 — Искусствовед, кандидат наук, — она стеснялась за свой русский язык и произносила слова совсем тихо, — преподаватель.
 — Вы знакомы с Жанзаковым?
 — Я всего один раз его видела. Мы приезжали с мужем.
 — Давно?
 — Два года назад.
 — Ваш муж тогда тоже с ним познакомился?
 — Да.
 — Он сейчас здесь, в Москве?
 — Мой муж умер в том же году… И… — Каждое предложение Витаускене произносила, запинаясь, с бесконечной связкой. — И… — тянула она, — привозила его
 к табибам.
 — Понимаю. Эркабай… Вы знакомы?
 — И с Камалом тоже. Муж болел с детства. Медицина не в силах была ему помочь…
 — Что за болезнь?
 Витаускене вздохнула:
 — Связано с урологией. Он лечился в самых крупных клиниках, у известных врачей. Потом наш интерес переключился на народную и восточную медицину… — Голос ее звучал совсем тихо, Денисов едва разбирал слова. — Нам рассказали о практикующих лекарях-табибах. Муж больше поверил в Эркабая. Сыграл роль пиетет перед восточной медициной. Мы попали сначала в Каракалпакию…
 — Вы помните адрес?!
 — Город Бируни… улица… дом 16. Три дня прожили в доме Эркабая, он сам в это время болел, лечить не взялся. Мы вернулись в Москву, встретились с Камалом. Он откровенно сказал, что болезнь запущена, требует длительного интенсивного лечения, а он предполагает оставаться в Москве всего несколько недель. И… — ничего не сделал, — звук точно падал в глубокий колодец. Летел, летел.
 — Он не лечил вашего мужа?
 — Провел один сеанс. В тот же день мы познакомились с Сабиром. Мужу как будгр стало немного легче. Попросил закурить. Но после возвращения в Вильнюс он умер. Как раз в день своего тридцатитрехлетия…
 — Где происходило лечение? Помните?
 Она покачала головой:
 — Мы приехали на такси. Весь вечер была не в себе. Сразу после сеанса уехали в гостиницу.
 — Фамилия, имя хозяина?
 — Помню, его звали Андрей. Небольшого роста, с бородкой. Похож на маленького мужичка.
 — Медик?
 — Историк или экономист.
 — Большая квартира?
 — Две или три комнаты. Мне показалось, он не женат. Во всяком случае, никаких женских вещей я не видела.
 — Когда вы приехали, Жанзаков был там?
 — Сабир? Он пришел вместе с Камалом.
 — У вас не было ощущения, что он тоже там в первый раз?
 — Нет, его знали.
 — Кроме вас были еще люди?
 — В другой комнате.
 — Пациенты?
 — Просто друзья. Человека три. Студенты, может, аспиранты.
 Денисов показал фотографию парня, тренировавшегося с Жанзаковым, привезенную из Ухты.
 — Не помните?
 — Нет, — она взглянула лишь мельком. — Мне кажется, я никого тогда не видела.
 — Как выглядит дом снаружи?
 — По-моему, блочный. Во дворе. Двор не очень опрятный.
 — Когда вы уехали, Сабир Жанзаков еще оставался в квартире?
 — Да. Мы с Йонасом уехали первыми. Он очень верил. Практически, как нам говорили, табибы снимают любые болезни…
 «Поэтому Жанзаков и привозил Эркабая в Сосногорск…» — подумал Денисов.
 — От какого места вы брали такси? Когда ехали туда?
 — От Белорусского вокзала. Камал дал адрес. Это между Белорусским и Рижским.
 — Марьина Роща?
 — Кажется, так.
 Денисов не рискнул ее прервать: ручеек слов еще журчал.
 — Ни на ком нет вины. Камал — человек с сильным биополем, он помогал Йонасу совершенно бескорыстно… Это был тяжелый день. Йонасу было совсем плохо. Он еле сидел. Камал делал пассы руками, старался помочь. Взмок до пота. Спрашивал: «Легче? Сходи помочись…» Мужу было плохо; он говорил: «Вроде нет…» — «А теперь?» — «Теперь легче…» Во время сеанса муж говорил с ним. Камал сказал, что он сам много болел, лечился у старцев, у буддистских монахов. Прежде чем чему-то научился, много лет переносил унижения, тяготы. Убирал за ними грязь. Хотел научиться помогать людям…
 — Между прочим, — драматург оставил Витаускене в машине, поднялся к Денисову в кабинет, — оператора этой картины «Ремонт» Леву Абдуразакова я постараюсь сегодня же представить. Он с группой в Москве, в гостинице. У меня где-то телефон.
 Аркадий подвинул стул, сел; как многие грузные люди, он предпочитал движению покой, хотя бы даже минутный.
 — Сегодня жара… — Он был все в той же пестрой одежде, что и накануне в аэропорту: клоунские, в огромную клетку широченные брюки, яркая куртка.
 — Абдуразаков? — Денисов записал.
 — Да.
 Пронзительный зуммер, дошедший с пульта дежурного, потребовал на связь.
 — Слушаю. Денисов.
 — Вот данные адресного бюро: Камал Досымбетов прописанным по Москве и области не значится, Эркабай Юнусов… — это был помощник дежурного.
 — Не значится, не состоит…
 — Верно.
 — В Бируни ушла телеграмма?
 — Задействовали. Все.
 — Может, составить список людей, — Денисов вернулся к Аркадию, — у которых они могут находиться? И начать обзванивать. Сегодня воскресенье, все дома.
 Драматург сел поудобнее.
 — Есть одна тонкость. Допускаю: вы, возможно, о ней не знаете. Эркабай необычный человек. В глазах одних он выглядит как сельский дурачок — «дувона», другие могут посчитать его шарлатаном, несмотря на НИИ и свидетельства академиков. Я к тому, что по телефону не каждый будет откровенен. Особенно, если захотят перезвонить и узнают, что звонят из отдела внутренних дел. Хотя мы с вами понимаем, что наша цель — не Эркабай и не Камал, а Сабир Жанзаков, и нам только и надо, что узнать, посвящал ли их Сабир в свои планы…
 Денисову было нечего возразить.
 — Завтра съемки финала. Вы ведь тоже пока не видите другого пути для поиска?
 — Нет.
 — Я тоже.
 — Как долго Камал прожил у вас на даче в Переделкино? Когда он съехал?
 — Мила видела его еще в феврале. Сами мы, как понимаете, дачей зимой почти не пользуемся.
 — Может, он и сейчас там?
 Аркадий пожал плечами.
 — Мила пыталась дозвониться, трубку никто не поднял.
 — А ключи?
 — У Камала свой ключ.
 «Может, остались письма, адреса», — подумал Денисов. Он убрал блокнот.
 Драматург взглянул на часы:
 — Тогда я предлагаю не терять времени. Мила отвезет вас с Терезой в Переделкино. Убедитесь в том, что их там нет. Поговорите с соседями — они все их знают. Наконец, на даче у нас московский телефон. А я тем временем попробую что-нибудь разведать здесь…




 ГЛАВА СЕДЬМАЯ
 В Переделкино


 Служившее одновременно столовой и террасой просторное помещение выходило окнами в палисадник; невысокий забор отделял черневший соснами участок под окном от лесного массива.
 Денисов перенес вещи в холл.
 Чемодан оказался пустым; в сумке лежало несколько книжек, старый свитер хэбэ, вельветовые, сильно изношенные джинсы.
 — Это чемодан — Камала. Сумка тоже его… — Мила притворила за Денисовым дверь кладовки. — Обычно мы никогда ее не запираем.
 Денисову было странно видеть жену Аркадия в роли хозяйки, да еще огромного дома, в котором живут два человека.
 Жанзакову это не смущало: в другой своей жизни, в Нджамене или Дакаре, она, возможно, привыкла и не к таким апартаментам.
 — Как назло, оставила дома таблетки с кофеином, — настроение у нее снова упало.
 — Иди, полежи. — Мила отправила подругу в комнаты. — А вы посидите. Сейчас я сварю кофе.
 «Другого пути, как искать Камала, а через него Эркабая, а уж потом Жанзакова, я не вижу. — Денисов подошел к телевизору, занимавшему широкий простенок, постоял. — Через приятелей, знакомых искать адреса. Ждать ответы на запросы из Каракалпакии. Ничего больше не остается».
 Он нажал клавишу. Бодрый голос спортивного комментатора тотчас отозвался:
 — …Выходит, можно сочетать спорт и науку? Сейчас вы защищаете кандидатскую, там, глядишь, и докторская не за горами…
 Нежно, точно на переводной картинке проступило изображение. К бортику бассейна «Олимпийский» один за другим выходили пловцы — комментатор продолжал витийствовать:
 — Каким образом, Саша, вам удается находить время для написания научных работ?
 Денисов убрал звук.
 За простенком с телевизором в стене было прорублено большое квадратное окно, соединявшее террасу и кухню. По другую сторону окна, у электрической плиты, Мила готовила кофе.
 — Сейчас закипит вода…
 Денисов вернулся к вещам Досымбетова. Их поверхностный осмотр оказался и самым полным.
 Записей, адресов в сумке не было. Несколько ксерокопий, посвященных различным явлениям в области психики, изучению души человека.
 «Кришнамурти, Коллинз…» — фамилии Денисов видел впервые. Свитер оказался старым, выгоревшим. Еще в сумке лежали носки, кусок оранжевой материи, книга.
 «Сергей Хольст…» — значилось на обложке. Денисов вспомнил, где он видел эту фамилию. — Купе Жанзакова. «Спасибо за мир и тепло, которые пришли с Вами в наш дом…»
 Камал и Жанзаков, несомненно, общались, книги Хольста это доказывали.
 На новой работе стоял автограф, датированный началом года:
 «Да пребудут с нами мир и разум…»
 — Кофе готов.
 Мила появилась в окне между террасой и кухней. Она успела переодеться. В платье, в цветном фартучке снова выглядела совсем молоденькой, стройной. Квадратное окно «раздачи» гляделось как рамка портрета.
 — Подкрепимся и начнем всех подряд обзванивать. Вам покрепче?
 — Да, спасибо.
 — Я тоже. Кайф должен быть полным. Согласны?
 Денисов подсел к журнальному столику, подвинул телефон, набрал номер Бахметьева.
 В бассейне «Олимпийский», заметил, начались заплывы пловцов. Вода на дорожках словно кипела.
 «Как должен был себя чувствовать Жанзаков, бывая здесь? — подумал он. — Освоился ли скромный юноша со своим положением чемпиона и зятя менеджера…» — Рассказ бритоголового о мальчике-боксере из американского фильма сулил продуктивные ассоциации.
 — Бахметьев, слушаю. — раздалось в трубке.
 — Мы в Переделкино. Новости есть?
 — Камал прописан в Киргизии, в Таласе. Посылаем туда телекс на случай, если Камал и Сабир в Таласе. Кроме того, просим родственников Камала немедленно нам позвонить. Копия — в МВД Киргизии. Ниязов тем временем связывается с Союзом кинематографистов, со студией в Душанбе…
 — По поводу съемочной группы?
 — Да, по дипломному фильму. Ассистенты, администрация. Консультант по корейской борьбе тхеквондо…
 Техническая сторона общего розыска никогда не отличалась сложностью: запросы — ответы — запросы…
 «Дело в том, — Денисов ничего не сказал Бахметьеву, — что, не представляя ответ хотя бы частично, не можешь задать вопрос…»
 — Сейчас мне позвонил Аркадий Александрович…
 Денисов не сразу разобрался. По причине не вполне ясной он мог именовать исчезнувшего Жанзакова только по фамилии, а драматург в его сознании был лишь именем.
 — Аркадий?
 — Да. Никак не может отыскать телефон оператора — Абдуразакова…
 «А не задав нужный вопрос, — мысль сделала оборот на триста шестьдесят градусов, ничего не принеся, — не получишь, может, единственно важный ответ. Хоть раз, перед тем как поставить вопрос, надо оказаться на уровне ответа…»
 — Что у тебя?
 Он рассказал о книгах, подаренных Хольстом.
 — Автор наверняка может что-нибудь знать.
 — Записываю. Хольст Сергей Георгиевич… Фамилия редкая. Если он москвич, адресное не упустит. Еще у меня большие надежды на жену Савельева…
 — Жену драматурга? — Налицо был полный разнобой в терминологии.
 — Да. Аркадия Александровича. Ее многие знают в Переделкино, захотят помочь. Досымбетов, кстати, видная фигура в научных кругах. Его видели вместе с академиком Столповских. Это было в ЦДРИ, в феврале. Кравцов пытается сейчас выйти на него через Академию наук СССР. Извини, Денисов, мне звонят…
 — Пока ничего? — жена Аркадия подвинула кресло, переставила ближе телефон. — Тогда я начинаю. С соседей. С Головкиной.
 — Сабир Жанзаков знаком с ней? — Кофе остыл, Денисов допил его одним глотком.
 — Думаю, нет. Но Камала она знает хорошо, тут уж вне сомнений. Ни слова больше о Сабире, иначе я потеряю нить… — Алло! — Головкина оказалась дома. — Как хорошо, что застала! Можешь зайти? Да… Тереза, жена Сабира Жанзакова. Ты его не знаешь? Нет? Ну, ладно. И один молодой человек… Нет, по-моему, женатый. Жду. Все. — Как все неконтролируемые в конце «пока», «целую», «жду» тоже прозвучало формально. Мила уже думала о следующем звонке. — Теперь подключим телевидение.
 — Что-нибудь новое? — На пороге появилась Тереза, она все томилась, никак не могла уснуть.
 «Что-то ее мучит, — подумал Денисов. — Не испуг, не страх… — Он вспомнил разговор накануне, когда ехали из аэропорта. — „С ним ничего не может случиться. Карате, конфу. Потом тхеквондо… Бывший председатель федерации считал, что он наиболее способный из учеников… За это я не боюсь!“ — показалось, что он нашел. — Чувство вины! Предполагаемой или действительной. Это ее угнетает…»
 — Нового мало, — Денисов подвинул чашку.
 — Что-то говорили. Я слышала.
 — Камал в Киргизии. Нас могут соединить по телефону с Таласом. Есть адрес…
 — Да? — Актриса просияла. — Если Сабир там, пусть передадут, чтобы до разговора со мной он ничего не предпринимал. У меня два свободных дня, может, я еще махну к нему в Талас…
 На крыльце раздались шаги, скрипнула дверь.
 — Хорошо сидите. — Соседка оказалась симпатичной, молодой, с ухоженным лицом, живыми глазами. — Спешу представиться: Алиса Головкина. Очень приятно.
 — Далеко собралась, мать? — Мила держалась с ней по-свойски, чуточку бесцеремонно. — Вырядилась, на тебя не похоже…
 — Мне еще в магазин… — Головкина была в шубе, в меховой шапке-»эскимоске», со спускающимися на грудь «наушниками».
 — Нам нужен Камал, — объявила жена Аркадия. — Давно его видела?
 — В начале месяца.
 — Здесь? На даче?
 — Зачем же? Девушка не обольщает пастырей… — Головкина шутливо потупилась. — В издательстве… «Встреча с интересными людьми». Камал был, как всегда, сама скромность, предупредительность. Собственно, встреча была не с ним — с Журавлевой, с целительницей. Он ей ассистировал.
 — Поздно закончили?
 — Поздно. Но я не осталась. Приятельница ехала в Переделкино, я с ней укатила… — Рассказывая, она с любопытством поглядывала на Денисова.
 — Как Журавлева?
 — В порядке. На другой день в редакции рассказывали: пела, читала свои стихи.
 — Ничего?
 Головкина прикрыла глаза, качнула «эскимоской». Это могло означать от «очень хорошо» до «чушь собачья».
 — Не пойму, что всех так называемых феноменов тянет на стихи? И та девушка-вундеркинд, что умела читать кожей, тоже рифмовала… Не знаете? — Она обернулась к Денисову, он покачал головой.
 Они еще переговорили, Мила с записной книжкой перешла в комнаты, к параллельному аппарату. Денисов вернул разговор к Камалу.
 — Как его найти?
 — Это необходимо? — Головкина качнула шапкой-»эскимоской».
 — Очень. Пожалуйста, помогите.
 — Надо подумать. Особенно, если так просят… — Она пожала плечами, углы губ дрогнули. Развела руками.
 Денисов наблюдал: движения лица, плеч были связаны заданной последовательностью. В разговоре она не раз еще повторила всю серию.
 — Мог бы помочь Плещеев, поэт. Я знаю: он всем этим очень интересуется. И как человек отзывчив. Сейчас у нас не было бы с этим проблем.
 — С ним нельзя срочно встретиться?
 — Его нет в Москве. Вот, пожалуй, кто нужен! Аристархов! Этот перед вами не устоит. Журналист, автор научно-популярных изданий. Камал — его кумир! Главное, Аристархов живет в Переделкино.
 — Здесь, рядом?
 — На другой стороне линии. Мне сейчас придется ему позвонить.
 — А телефон?
 — Попробую найти. Сто лет не звонила, но… — Она повторила. — Если так просят…
 Появившаяся из комнаты жена драматурга перебила:
 — У меня на проводе Долинин с телевидения. Правда, он в последний раз встречался с Камалом более двух лет назад. Будете говорить?
 — Я не прощаюсь… — За Головкиной хлопнула дверь.
 — Алло!
 Денисов узнал голос. Многие годы неизменно, почти каждый вечер, звучал он с телеэкрана.
 — Добрый день! Не могли бы вы помочь? Нам надо срочно связаться с Досымбетовым.
 — С Камалом? Даже не представляю, как это сделать. Все так давно было.
 — Кто вас познакомил?
 — С Камалом? — Имя звучало для него как давно забытое, Долинин снова повторил его.
 — Или где вы встречались?
 — На это ответить проще! Я посещал секцию биоинформатики при научно-техническом обществе. Камал как ученый бывал там… Дело прошлое. Я даже раз
 прибег к его помощи. — Долинин постепенно разговорился. — В то время о нем только еще начинали говорить как об исцелителе. Сам Камал себя феноменом не считал, первенство уступал старику табибу из Каракалпакии.
 — Эркабаю?
 — Кажется. Случилось, что я пожаловался на боль в колене, и Камал прямо в лаборатории провел со мной сеанс бесконтактного массажа. Мне как будто стало легче, но боль не прошла. Причиной тому, видимо, моя сильная собственная биоэнергия. Во всяком случае Камал тоже так объяснял.
 — Вы еще виделись?
 — Нет.
 — Вы платили за лечение?
 — Нет! Вознаграждения он не принял. Вообще, насколько я знаю, помогает только без платы. Держался в высшей степени достойно.
 — Где он жил в то время?
 — Один раз я встретил его в районе проспекта Мира, недалеко от «Щербаковской». С пакетом. Видимо, шел в магазин. Но где, что…
 «Марьина Роща, — подумал Денисов. — Витаускене тоже ездила туда…»
 — Он был один?
 — Да.
 — Вы не знакомы с Сабиром Жанзаковым?
 — По-моему, это киноактер. Нет, никогда не встречал.
 Едва Денисов дал отбой, позвонила соседка:
 — У Аристарховых все время занято. Может, плохо положили трубку? Пока же я нашла другую знакомую Камала — женщину-врача. У нее двухкомнатная квартира. Камал и Эркабай там останавливались. Валя. Она из Института паразитологии и стерилизации.
 — Первый раз слышу о таком. Где она живет?
 — Этого не знаю. Высокая брюнетка. В вашем вкусе?
 — Не задумывался. А фамилия, телефон?
 — Я не нашла. Но, может, попробовать через отдел кадров?
 — Только в понедельник, но все равно… — он записал приметы, название института.
 — Кроме того, я дозвонилась до Березина. Он химик. Ведет дела с Камалом по линии психологической подготовки альпинистов, — она понизила голос. — Вы довольны своей помощницей?
 — Очень.
 — Не забудьте объявить благодарность в приказе… Старик Березин должен с минуты на минуту вернуться из Москвы и сразу зайдет. Но попробую все-таки добраться до Аристархова.
 — Я очень благодарен.
 — С тех пор как у нас на даче функционирует филиал МУРа, — заметила Мила, когда Денисов положил трубку, — нам просто необходим второй телефон… Я скажу об этом Аркадию. — В своем доме она выглядела озабоченной, родные стены словно налагали на нее особые обязательства. — Еще кофе?
 — Спасибо, нет.
 — Пойду взгляну, как там Тереза.
 Через минуту она вернулась:
 — Спит. Умаялась бедняга… Так кого вам обещала эта сорвиголова? — Жена Аркадия кивнула на телефон. — За кем она поехала?
 — За Аристарховым.
 — Вообще-то я познакомился с ним несколько лет назад. На редакционном вечере. Приехала Журавлева, целительница… Вам не надо ее представлять! Академик
 Столповских… Все — звезды первой величины…
 Аристархову была, видимо, известна профессия Денисова; он коротко-внимательно взглянул на оперуполномоченного, обернулся к Миле и Головкиной. Журналист принадлежал к категории мужчин, в любой аудитории ориентированных главным образом на внимание женщин.
 — Их окружили несколько девочек, мальчиков, интересующихся экстрасенсорикой, биоэнергетикой. Камал тогда показался мне очень молодым, держался скромно, но с достоинством…
 Обе женщины слушали с преувеличенным вниманием. По едва уловимым признакам Денисов понял, что рассказ обеим известен.
 — В то время в наш «Клуб интересных встреч» приглашали много людей, в чем-то незаурядных. К нам приходили занимавшиеся футурологией, знахарством, йогой. Шаманы, колдуны… Конечно, ко всем нельзя было относиться однозначно, но в этом был свой интерес… Когда я подходил, Камал вдруг обернулся и словно увидел что-то вокруг моей головы. Я сразу понял, что это аура. Свечение. Мне уже говорили многие, которые тоже ее замечали…
 Журналист оказался на редкость многоречивым.
 — …Это происходит от переизбытка биоэнергии. Аура может быть разных оттенков. У добрых и у злых они совершенно различные…
 — И что Камал? — спросила Головкина.
 — Пожелал мне успеха в моей работе, счастья моим близким. «У вас очень сильное хорошее поле…» —Аристархов поднялся, сделал несколько мягких, пружинящих шагов по комнате. — Засиделся… — Казалось, он контролирует каждое движение. Так же пластично журналист вернулся к столу. — В тот раз мне не удалось представить его главному — они быстро уехали. Столповских, Камал и Журавлева, о которой я много пишу и лично очень уважаю…
 — Дима пользуется особым расположением людей биологически незаурядных. — Головкина обернулась к Денисову. — Дело в том, что у него самого, как вы догадались, очень сильное биополе. Феномен!
 — Скажете тоже! — Аристархову было приятно. — Просто я помогаю этим людям. А ведь как начиналось? С тем же Камалом. Приходит стеснительный интеллигентный юноша с восточной внешностью и начинает рассказывать. Не считает себя ученым, скорее невеждой. Ироничен, подсмеивается над своими опытами в психорегуляции. В то же время чувствуешь, как в тебя проникает раскованность и тепло.
 — Давно вы его видели? — заговорил Денисов.
 — Камал а? В начале года. До этого в декабре на научной конференции. Между прочим! Надо было видеть, с каким пиететом относятся к нему ученые! В том числе иностранцы. Один — пожилой, к сожалению, не заметил фамилию и страну на визитке — при всех поцеловал ему руку…
 «Рассказы о Камале — его конек… — подумал Денисов. — Наверняка с ними он выступает не только в частных домах! Только меня-то интересует актер Сабир Жанзаков!»
 — Камал — личность удивительная. На конференции он был точно таким, как в день нашего знакомства. Слава не вскружила ему голову. Подчеркнуто скромный, независимый. В строгом костюме, сорочка с галстуком… Есть люди, которые утверждают, что Камал получил от старцев «кими», или «чи», как ее называют китайцы, или «ци», тайну так называемой жизненной силы. Без овладения ею нельзя, например, стать выдающимся мастером каратэ. С другой стороны, это дорога к вершинам мастерства в творчестве…
 Аристархова снова занесло.
 — Главное для овладения чи — пройти путь испытания. Отказ от собственного «я»… «Смири гордость, проси милостыню, унижайся. Ты сильный, а терпи, когда тебя бьет слабый. И сноси удары. И терпи, когда тебе говорят, что ты трус…» Слабому в то же время говорят: «Одолей свою трусость, бей человека, который в десять, в сто раз сильнее и крепче тебя… Бей чемпиона каратэ!»
 — Эркабай тоже был на конференции?
 — Да. С ним произошел смешной случай. — Аристархов снова обернулся к слушательницам. — В кулуарах группа ученых предложила Эркабаю продемонстрировать опыт телекинеза. Поставили спичечный коробок и предложили, чтобы Эркабай опрокинул его, не касаясь руками…
 «Вот это откуда…» — подумал Денисов.
 — А Эркабай — дервиш, человек непосредственный и в каком-то смысле ребенок. Он был очень удивлен, спросил: «А зачем, если можно так?» — и ладонью столкнул коробок.
 — Не знаете, где Эркабай и Камал обычно останавливаются?
 Аристархов подумал:
 — Один раз мы встретились в гостинице «Москва». Мы с женой приезжали навестить приятеля. И внизу, в вестибюле, столкнулись с Камалом и Эркабаем. Они возвращались из гостей…
 — Давно это было?
 — В прошлом году. Кажется, весной…
 «Что и требовалось доказать. Аристархов может встретить Досымбетова лишь случайно…»
 — Да, весной. В мае. Эркабай показал бусы-стекляшки, ему подарила жена нашего главного, она как раз вернулась из поездки, с Филиппин. «А вы подарите мне что-нибудь?» — спросил Эркабай у моей жены. Ну, вы Лену знаете!.. — Аристархов поднялся, снова сделал несколько неслышных шагов. Выдержал паузу. Манера рассказчика была отработана до мелочей.
 «Сколько раз он повторил это? — подумал Денисов. — Сто? Тысячу?»
 — У нее особое отношение к моему редактору, к его жене. Не надо объяснять, почему. С ходу сняла с шеи ожерелье, ей перед тем только подарили. Из янтаря…
 Эркабай даже охнул. Потом решил отблагодарить. Снял с себя колокольчик… — Аристархов повернулся к Денисову. — Экстрасенсы считают, что могут передавать свою биоэнергию через предметы. Сейчас этот колокольчик здесь, на даче. И знаете? Настоящее паломничество… Женщины подтвердят. Каждому хочется подержать в руках, получить хотя бы толику биоэнергии Эркабая…
 «К счастью, задача у меня узкоделовая, — подумал Денисов. — Я не обязан судить о явлениях, в которых и ученые-то пока не разобрались».
 — Вам что-нибудь известно о планах Камала или Эркабая? Где они преимущественно бывают?
 Аристархов объяснил:
 — Зависит от того, кто нуждается в их помощи. Сегодня могут быть в Москве, завтра — где-нибудь в Каунасе. Может, вы не знаете: Камал к тому же специалист по отбору экстрасенсов…
 — Вы знакомы с Сабиром Жанзаковым?
 — Я слышал эту фамилию, и только. Никогда с ним не встречался.
 Раздался телефонный звонок, Мила сняла трубку:
 — Да, да. Заходите. Это старик Березин, — объяснила она, дав отбой. — Идет сюда.
 Аристархов взглянул на часы:
 — Своим я пообещал, что через минут десять вернусь. Счастливо!
 Женщины вышли его проводить.
 «Ничего существенного… — мысленно подытожил Денисов. — О табибе, знахарях я уже знал…»
 Он по телефону разыскал Ниязова, младший инспектор находился на приколе в дежурной части.
 — Ничего нового?
 — Я нашел тренера по тхеквондо Сабурова. Он живет в Москве, на Даниловском.
 Продолжалась та же техническая сторона: запросы — ответы.
 «Абсолютно нетворческая работа. Пока все на уровне технического секретаря…»
 — А остальная съемочная группа?
 — Кто живет в Душанбе, кто — в Ташкенте. У Сабурова, по-моему, телефон выключен. Или никто не подходит. — Удача Ниязова не баловала: заканчивая университет, все еще оставался младшим инспектором.
 — Держи руку на пульте: может, Сабуров появится. Предупреди его близких.
 — Вы скоро?
 — Думаю, да. Дело в том, — он симпатизировал младшему, — что все существенное мы, очевидно, уже знаем. Только не можем в нужном порядке все переставить. И развить.
 — Мне не совсем ясно.
 Он попробовал объяснить по-другому. Получилось так же путано.
 — Мы как пассажиры дальнего поезда, которые сели на промежуточной станции и выходят по дороге. Нам не все ясно про маршрут нашего поезда. Надо еще сообразить, откуда он следует и куда придет. Я стараюсь исходить из характеристики личности Жанзакова и его проблем. И тогда можно что-то предположить, или отвергнуть…
 Стукнула дверь. Женщины появились в сопровождении спортивного вида мужчины в щегольской куртке, вязаной шапочке «Adidas».
 — Денисов, — представила хозяйка. — Березин Александр Ильич…
 Денисов обратил внимание на плоский живот гостя, водянистые глаза. Мужчина и глазом не повел в его сторону, только как-то еще больше приосанился. На вид ему было не меньше шестидесяти.
 Денисов знал этот тип:
 «Кашне у них не морщит, кепка, в каком бы возрасте они ни были, всегда модная и одета чуть набок. А характер вздорный…»
 — Вы и в воскресенье на службе? — Головкина и с ним завела игру. — Сколько можно? В Переделкино, по-моему, больше вас никто не работает. Надо будет пожаловаться Нине Эрастовне…
 — Могу предложить чашку чаю? — пропела Мила, направляясь к кухне.
 — Что за чай?
 — «Липтон».
 — Только одну чашку. В этот раз, возвращаясь из Норвегии, я позволил себе маленькое пижонство… — Березин не спеша сел в кресло, вытянул ногу, массируя, потряс голень. — Купил на последние кроны банку лучшего чая. По тамошним представлениям, это безумно дорого. На эти деньги я мог бы купить прекрасное платье дочери. Зато месяц мы с женой кайфовали…
 «Словно присутствую на моноспектаклях, — подумал Денисов. — Аристархов, теперь Березин… Столько комплиментов себе и все как бы между прочим!»
 — Вы давно видели Камала, Александр Ильич? — Головкина и Мила по очереди заменяли Денисову оперуполномоченного, выбиравшего обычно первый — общий круг вопросов.
 — В январе он по каким-то делам заезжал к нам в институт к Цешевскому.
 — Они знакомы?
 — Шеф тоже занимался скалолазанием. У него такая же неприятность с ногой, как у меня. — Старик снова потряс голень. — Я как-то помянул в его присутствии о Камале. Чем черт не шутит! Мне не помогло — может ему помочь! Цешевский сказал жене, она сразу уцепилась.
 — Несу чай…
 — Прекрасно…
 Он не договорил. Рослый, в дубленке, в теплых сапогах-»луноходах» мужчина вошел в холл, прямиком, тяжело направился к хозяйке. Сбившиеся седые пряди падали ему на лоб.
 — С тобой все в порядке, зайчик? Сказали: «У Савельевых что-то стряслось». И у меня сразу точно что-то оборвалось внутри…
 — Сабир пропал, — жена драматурга едва заметно отстранилась. — Его видели в четверг с Эркабаем…
 — Мужик! Найдется! Я бог знает что подумал. Ты ведь благая, ничего не боишься… Когда едешь, садишься к любому «леваку» и еще кокетничаешь! Здрасс-те… — Он только теперь небрежно кивнул сидевшим.
 Мила поспешила представить:
 — Денисов, оперуполномоченный транспортной милиции. Сергей Гамазин. Известный поэт. Недавно была его подборка в «Литературной газете».
 — В позапрошлом номере, — глядя под ноги, уточнил Гамазин.
 — Александра Ильича вы знаете.
 — И даже слишком. А почему транспортная? — Гамазин тоже задал Денисову этот вопрос.
 — Жакзаков снимается в фильме о транспортной милиции, — Денисов объяснял всем одно и то же. — Действие происходит на колесах. Съемочная группа прописана на нашем участке.
 — Я ехал с Камалом в такси, — Березин обернулся, он впервые заметил Денисова. — Это было уже в марте. В первых числах… Вы следователь?
 — Розыскник.
 «Оперуполномоченный» было понятно не всем, и Денисов в конце концов отказался от него, когда задавали традиционные вопросы: «Вы — следователь?» и «Какая разница между следователем и оперуполномоченным?»
 Камал показал мне фотографию Журавлевой, целительницы, с ее подписью: «Учителю от благодарной ученицы».
 — Куда вы ехали?
 — Он высадил меня у Лесной. Сам поехал дальше. «Третий человек видит Камала в одном и том же районе».
 — Не знаете, где он может жить?
 — Понятия не имею, — Березин поднялся.
 — А телефон целительницы?
 — К сожалению, — он развел руками. — Вообще-то она дает телефон только сама. Своим друзьям, близким.
 — Я провожу вас, — Головкина как-то поспешно встала.
 С приходом Гамазина в холле воцарилась неловкость, он один ее словно не чувствовал.
 — Вредный старикан, — заметил поэт, когда Березин и Головкина вышли. — Думаю, он знает, просто не хотел сказать. Как вам звонить? — Гамазин вытащил из дубленки визитную карточку, положил на стол. — Постараюсь без него узнать.
 Денисов достал свою — их оставалось совсем немного, на русском и французском, сделанных по оказии:
 «Инспектер де инструксьон криминель…» — Поэт остался доволен. — Французский учил? — Он быстро перешел на «ты».
 — Немецкий. Это так. По случаю.
 — В Москву не надо? Мне в Дом литераторов. Могу подвезти.
 — Пока не знаю. Спасибо.
 — Соседняя дача. Заходи… — Вошла Мила. — А тебе? — Гамазин обернулся к хозяйке.
 — Я с Терезой.
 — Вольному воля. — Гамазин на негнущихся ногах протопал к окну в кухню. — Давно я у вас не был. Благоверный твой реконструкцию произвел! — Голос у него был хриплый, явно простуженный.
 — Тише! Там Тереза Жанзакова. Я счастлива, что хоть поспит.
 — Уже не спит. — Жанзакова появилась в дверях. — Сможете чем-нибудь порадовать?
 — Пока нет.
 В очередной раз зазвонил телефон.
 — Это уж точно вам, — Мила передала Денисову трубку.
 Звонил Бахметьев:
 — Я сейчас разговаривал с матерью Камала Досымбетова. Она в Таласе. Кандидат педагогических наук, муж — доцент. Сын обычно звонит раз в семь — десять дней. У них никаких проблем. Последний раз звонил из Москвы дней пять назад. Чувствую, сейчас она начинает собственный розыск по междугородным телефонам…
 — А Хольст?
 — Его нет в Москве, как, видимо, и академика Столповских.
 — Жаль.
 — Я думаю! Но сейчас не об этом. Позвонил Эргашев из съемочной группы. Знаешь такого?
 — Да. Бритоголовый.
 — У них в поезде человек с «Мосфильма». Привез «дипломат» с вещами Жанзакова. Тот ему оставил.
 — Давно?
 — В прошлом месяце. Тебе интересно поговорить с ним?
 — Пусть придержат. Я еду.
 — А транспорт?
 Денисов оглянулся. Мужиковатый Гамаэин о чем-то негромко разговаривал с хозяйкой в дальнем углу, оказалось, он мог говорить и негромко. Жена драматурга слушала, не перебивая. Жанзакова начала собираться, ушла в комнату.
 — Не надо. Нас довезут.
 В машине Денисов задремал.
 Гамазин и женщины говорили о мудреных предметах. Иногда до него доносились отдельные слова и фразы: «психогигиена», «инфракрасный тепловой поток…», «биоэнергетика актера»…
 «Интересная манера общения, — подумал он сквозь сон. — Каждый участник по очереди показывает заранее подготовленный моноспектакль. Единственное неудобство: всякий раз необходимо либо готовить новый репертуар, либо менять зрителей…»




 ГЛАВА ВОСЬМАЯ
 Чистый розыск


 Поезд съемочной группы стоял на обычном месте — короткий, точно обрубленный. По соседним путям до самых пакгаузов тянулись отцепки вагонов, поданные под выгрузку.
 Денисова ждали. На платформе с «лихтвагеном» томился бритоголовый.
 — Он там, в купе, — Эргашев успел основательно продрогнуть. В одной руке у него была сигарета, другой придерживал полы чапана. — Парень этот больше молчит, но, по-моему, он все знает.
 Они вошли в вагон. Свет в коридоре едва горел. Наступая на тянувшиеся по проходу провода, прошли по составу.
 — Сюда!
 Купе Жанзакова было открыто. Еще из коридора Денисов увидел похожую на Лайзу Миннели актрису, соседку Жанзакова по вагону, проводницу, ассистента режиссера и еще одного человека, которого Денисов видел впервые. Рядом, у окна, стоял неновый, потрепаный кейс.
 — Это Сабира. — Бритоголовый протиснулся за Денисовым, актриса и ассистент по реквизиту сразу поднялись.
 — Не будем мешать…
 Вслед за ними, болезненно ступая, потянулась проводница.
 Человек, доставивший кейс, — невидный, с корявой бородкой, молча рассматривал эстамп на стене; держался он ненавязчиво — ждал, пока к нему обратятся.
 Денисов первым прервал молчание:
 — Как вас зовут?
 — Лаву. Виктор Лаву.
 — Денисов. Старший оперуполномоченный. — Он не спешил открывать «дипломат», знал: ничего особенного быть в нем не должно. Иначе бы уже разнеслось.
 — Работаете?
 — Макетчиком на киностудии.
 — Москвич?
 — Прописан в Строгино.
 — А живете?
 — Жил в Переделкино, снимал комнату.
 — А сейчас?
 — Сейчас опять в Строгино.
 — Давно у вас? — Денисов показал на «дипломат».
 — Недели три.
 — Жанзаков оставил его вам, когда жили еще в Переделкино?
 — Да.
 — А сегодня? Кто-то посоветовал отвезти сюда, в поезд? Сказал, что Жанзаков исчез?
 — Одна женщина, вместе работаем. Актриса. Сейчас ее нет в Москве.
 Денисов кивнул.
 «Жанна…»
 Он был благодарен кокетливой женщине в легкомысленно надвинутой на лоб шляпке, которая нашла время и способ помочь в розыске своего приятеля и единомышленника.
 — Она мне передала через наших ребят. Ей кто-то сказал, что Сабир оставил у меня кейс с книгами.
 Макетчик замолчал, продолжал рассматривать натюрморт. Он не спешил.
 Денисов только мельком глянул на желтую, прозрачную, как янтарь, селедку, рассыпчатый картофель на блюде.
 — Давно знакомы с Жанзаковым?
 — В общем, да.
 — Виделись часто?
 — Не очень. В последний раз в начале марта.
 Необременительность, которую Денисов в нем отметил, имела и обратную сторону. Денисов представил этот характер: «Одни хвастают тем, что знают. Другие — знают, но молчат, пока их об этом не спросят, и в этом видят особый шик!»
 — Как он занес вам кейс? Как было дело?
 — Сабир куда-то собирался ехать, шел мимо дачи.
 — Один?
 — С Камалом.
 Макетчик поправил куртку, сшитую скорее всего им самим, — добротную, с верхом из шелка, похожего на парашютный.
 — Камал тоже заходил? — Обо всем следовало самому тут же и недвусмысленно спрашивать.
 — Он ждал у калитки.
 — Вы разговаривали? Может, речь шла об отъезде Жанзакова?
 — Он ничего не говорил.
 — И где сейчас находится…
 — Не имею понятия. Камал, Эркабай… Они — большие друзья, могут знать. — Лаву взглянул на Эргашева. Бритоголовый по другую сторону стола сидел молча; казалось, он даже не шевелится, чтобы не мешать разговору.
 — Где они могут быть?
 — Этого я тоже не знаю.
 — Встречали Камала потом?
 — Нет.
 — А Эркабая?
 — Тоже. Последний раз я видел Эркабая и его маму в феврале, в Москве.
 — Он собирался лететь вместе с Сабиром Жанзаковым?
 — Да. В Ухту.
 Лаву снова обернулся к натюрморту, но что-то на столе привлекало его внимание. Денисов окинул взглядом стол: «Серебряный столовый прибор. Книги. Африканская статуэтка из дерева — подарок Терезы…»
 Взгляд упал на грубый, кустарной работы колоколец. Он показал на него макетчику.
 — Приходилось держать в руках?
 Лаву кивнул:
 — Это от Эркабая.
 — Давно с ним знакомы?
 — Увидел их обоих на дипломном фильме Сабира. На «Ремонте». Сабир пригласил Эркабая и Камала на главные роли… — Макетчик объяснил: — Люди необычные, наделенные сильным биополем. Это его привлекло. Когда мы узнали, что в фильме будут сниматься супермены, группа сбежалась смотреть… Я, правда, был на съемках недолго. Уехал в Дубулты на семинар начинающих.
 — Вы тоже занимаетесь творчеством?
 — Кинодраматург.
 — В разговоре наступил перерыв.
 Денисов открыл «дипломат». Как он и предполагал, ничего особенного внутри действительно не оказалось. Несколько популярных брошюр, книга…
 Денисов аккуратно перелистал брошюры — ничто в них не привлекло его внимания.
 Книга оказалась сугубо медицинской — наставление, посвященное иглотерапии.
 На рисунках, диаграммах были отмечены тысячи внешне ничем не примечательных точек человеческого тела, влияющих на самочувствие и лечение. Вся первая глава была испещрена заметками — Жанзаков или кто-то другой читавший обводил карандашом заинтересовавшие его места.
 Денисов обратил внимание на одно из них:
 «В древнекитайской культуре чи — жизненная энергия, в древнеиндийской философии это — прана — универсальная энергия…»
 Страница была заложена листком бумаги со строчками, отпечатанными на машинке:
 «…Мастера дзен пинают и бьют своих учеников. Они выбрасывают их из окон домов. Иногда они прыгают на них. Но надо всегда помнить: они не гневаются, , это тоже часть их сочувствия…»
 Последнее слово можно было разобрать лишь с трудом — каретка, по-видимому, остановилась, несколько букв пробили одно и то же место.
 «Страницу заменили, эта осталась недопечатанной».
 Денисов вернулся к абзацу о жизненной энергии, дочитал до конца:
  « По древневосточным представлениям они обитают как в макрокосмосе, так и в микрокосмосе: чи — как внешняя (в природе), так и внутренняя чи — в человеке ». Цитата была густо обведена красным.
 Лаву невозмутимо следил, как Денисов читает, он наверняка знал о содержании кейса.
 «То, о чем говорил на даче у Милы Аристархов».
 В жизни Сабир оказался сложнее, чем представлялся поклонникам, знавшим лишь один — верхний слой его бытия.
 Несколько минут сидели молча; ни Лаву, ни бритоголовый не рискнули нарушить тишину.
 Денисов постарался вспомнить точнее разговор на даче.
 «Овладение жизненной силой… — объяснения Аристархова были слишком путаные. — Дорога к вершинам мастерства в творчестве. „Смири гордость, проси милостыню, унижайся. Ты сильный, а терпи, когда тебя бьет слабый…“
 — Я понимаю, — Денисов показал на подчеркнутые абзацы. — Это Жанзаков или Камал… Эркабай, видимо, меньше проводит времени за книгами.
 Лаву пожал плечами.
 — Он — дервиш. Что-то вроде мусульманского святого. Может, это даже последний дервиш в нашей стране. А кроме того, исповедует суфизм, крайнее философское течение. Отвергает вещизм, меркантильность. Ему ничего не надо.
 — Как он живет?
 — Вся его одежда на нем — халат, бусы, значки. Брюки и халат он сшил сам. Шлем — из чистого хлопка — связала мать.
 — А вещи? Деньги?
 — Дервишам запрещается владеть собственностью. Имущество йога, например, кастовый шнур и чаша для сбора пожертвований. У Эркабая — бусы, посох. Сломанные часы — и те нам подарил. Так и живет. Подаянием. Собирает милостыню на кладбище. Лишнее раздает.
 — Были там?
 — У него дома? Приходилось.
 — И на кладбище, — Денисов начал понимать.
 — Да. Султан Уаис Баба. Мусульмане считают его святым местом.
 — И милостыню просить — Подумав, Лаву кивнул:
 — Важно преодолеть сложившиеся представления. О том, что стыдно, что неприлично, что можно, что нельзя.
 — А Жанзаков? Ему тоже приходилось собирать подаяния?
 На этот раз пауза оказалась дольше.
 — Он сам вам ответит. Каждый должен говорить такое только за самого себя, — он взглянул на Денисова. — Согласны?
 Денисов понял: «Просил. Конечно же…»
 Еще вопрос. Вам приходилось писать: «В моей смерти прошу никого не винить…» Может, чтобы испугать себя? Здесь, в купе, была такая записка.
 — Тут другое. — Лаву на секунду коснулся взглядом колокольца на столе, отвел глаза. — Методика овладения биоэнергией только создается, результаты экспериментов непредсказуемы. Понимаете? Было бы справедливым, чтобы в случае моей гибели за меня никто не отвечал…
 «Вот и разгадка, — Денисов кивнул. — Сухарев мог не беспокоиться. Не режиссерская придирчивость была причиной записки. И речь не шла о самоубийстве…»
 Рисунок поиска, однако, по-прежнему не претерпевал изменений.
 «Через приятелей Сабира Жанзакова — к самому актеру… Нет выбора!»
 Денисов достал фотоснимок, привезенный им из Ухты.
 — Здесь нет ваших знакомых?
 Лаву внимательно вгляделся. Атлет, удерживавший ногу на плече партнера, не вызвал у него интереса.
 — Сабир… — Он ткнул в тренера. — Да еще — упражнение. «Цапля ловит рыбу…».
 — Имя Андрей что-нибудь говорит? — Денисова интересовал хозяин квартиры, в которой Досымбетов в свое время пытался облегчить страдания мужу Виргинии Витаускене.
 Он напряг память:
 — Камал помогал Йонасу совершенно бескорыстно, взмок от пота… Там три комнаты… Мужу было плохо. Камал говорил с ним. Сказал, что сам много болел, лечился у старцев, у буддистских монахов. Много лет переносил унижение, тяготы. Убирал за ними грязь… В квартире были еще люди. Студенты. Может, аспиранты…
 — Небольшого роста, — напомнил Денисов, — с бородкой. Похож на маленького мужичка. Историк или экономист…
 — Историк, — сказал Лаву. — Я слышал о нем от Сабира. Но никогда у него не был.
 — Кто может его знать, кроме Досымбетова и Юнусова?
 Лаву задумался.
 — Может, профессор Семенова?
 Денисов уже записывал.
 — Семенова Нелли Михайловна. Вот телефон…
 Денисов взглянул на часы. «Газик» продолжал ждать его у пакгауза, рядом с площадкой, где разгружали негабаритные грузы-тяжеловесы. Он спросил еще:
 — В книге по иглотерапии лежит записка, посвященная мастерам дзен: «они пинают, бьют учеников…»
 Лаву кивнул головой.
 — Я видел, к сожалению, ничего не знаю об этом.
 — Жаль. Сейчас вы — в метро? Я довезу.
 У купе, служившего съемочной площадкой, они остановились. Бритоголовый включил свет. Перегородка между двумя смежными помещениями была снята, чтобы камере было свободнее работать. Денисов не увидел внутри ни реквизита, ни декораций. Обычное купе…
 — Если у двери висит милицейский китель, — объяснил Эргашев, — значит, снимают служебку, где едет оперуполномоченный. Если голубой пуловер, значит, купе Сабира. Зрители подозревают в нем уголовника, а он просто юноша-спортсмен, всю дорогу жмет резиновое кольцо, эспандер, развивает кисть. Сабир, кстати, сам предложил эту деталь, она из старой американской ленты…
 — Поговорить им не дали.
 — Как хоть они гастриты лечат? — Послышалось шлепанье комнатных тапок. Проводница не ушла, ждала в коридоре, чтобы задать Лаву этот вопрос. — Что они там рекомендуют, те колдуны?
 Макетчик ответил серьезно:
 — Камал, например, советует витамины группы «В», проросшую пшеницу, физические упражнения…
 — К нам приезжал один. Смотрит на тебя и молчит. Как истукан…
 «Откуда такое слово? — отметил Денисов. — От „экскурсант“? Или „мутант“? — Беспокоило его, однако, другое. — Не слишком ли я взял крен в личную жизнь Жанзакова? В самом деле. Сосногорск, взаимоотношения с бывшей женой, с нынешней. Методика Сухарева. „Нарисуйте мне, что человек думает о коте. А потом — что кот думает о человеке…“ Теперь еще творческая лаборатория экстрасенсов…»
 Он отогнал эту мысль, с Эргашевым простился как с приятелем.
 — Значит, мальчик-боксер получил дочь босса…
 — Вот именно! — Бритоголовый улыбнулся. — Но проблемы-то остались. Как жили на разных берегах, так и остались жить!
 — Сейчас, главное, найти его…
 Из «газика» Денисов по рации связался с дежурным.
 — Что-нибудь есть?
 — Снова звонила мать Камала! Ученого! Волнуется. Оставила телефоны академика Столповских, двух литераторов и одного художника, приезжающего в Талас. Я звонил. Столповских нет ни в Москве, ни в Жуковке. Никто не хочет назвать место: «Оставьте телефон, вечером он вам позвонит». У художника не отвечают.
 — А остальные?
 — Литераторы видели его эпизодически, адресов не знают. Ты — далеко?
 — Запиши телефон: профессор Семенова Нелли Михайловна…
 Профессор на кухне готовила ужин. Семенова была высокого роста, в длинном халате, подчеркивающем завидную спортивную стать.
 — Учтите: Эркабай — суфист. Камал, наоборот, близок к дзенбуддизму…
 Весь день Денисову приходилось слушать мудреные вещи, в то время как ему только и требовалось: адрес Жанзакова.
 «Чистый розыск! В крайнем случае — адреса людей, которые знают о месте пребывания актера…»
 Срок, указанный и Сухаревым, и Бахметьевым, и управлением, истекал.
 — Извините, что пришлось вас беспокоить. Да еще дома!
 — На кафедре вы бы все равно едва ли меня застали. Я бываю там два раза в неделю. По понедельникам и четвергам.
 — А в Институте востоковедения?
 — Совсем редко.
 — Вы хорошо знаете Сабира Жанзакова?
 — Он друг Камала и Эркабая, интересный человек и актер. Несколько лет назад его неожиданное исчезновение меня тоже бы взволновало. Хотя на месте жены я бы никогда не пришла в милицию. Но это — частность… Сейчас угощу вас ухой. Сазан — совершенно свежий, — она быстро управлялась со специями, нюхала, пробовала на вкус. — После режиссерских курсов это был весьма обычный молодой человек. Веселый, мог куда-то закатываться с друзьями. Бог с ним — с тем! Мне привелось теперь увидеть его другим. Изменился круг его знакомств, увлечений. Он стал бывать на лекциях, в консерватории, познакомился с интересными людьми. Безусловно, здесь связь: Камал — Эркабай…
 — У Жанзакова интерес к философии?
 — Интересует его скорее система психорегуляции актера. То есть в применении к творчеству.
 — Не понимаю.
 — Я объясню. Ну вот уже совсем простой пример: на сцене два актера, мужчина и женщина. Просто сидят. А вам из зала кажется, что они влюблены, что их властно влечет друг к другу. Понятно? Актер не может не заботиться о психорегуляции…
 Денисов вспомнил ночной разговор в Крылатском: «Для Сабира после его ролей каратистов, наемников — это, конечно, каторжный труд…» «Нарисуйте мне, что человек думает о коте…»
 — Вы познакомились с ним через Досымбетова?
 — Через Камала. А Камала представила наша сотрудница: услышала, что сестра моей матери страдает остеохондрозом. Камал как мог облегчал ее участь, причем совершенно бескорыстно.
 — Как вы считаете, где они могут сейчас быть? У кого?
 — Камал звонил мне пару недель назад из Ташкента. Он собирался заехать в Бируни к Эркабаю и вместе с ним лететь в Москву…
 Семенова вернулась к началу разговора, предпочитая говорить о том, что интересно самой:
 — Основной принцип дзенбуддизма — непротивление злу силой. Принципиальное неприятие насилия. У суфистов, как Эркабай, совсем другое. Это одна из философий ислама. Быть одновременно дзенбуддистом и суфистом — все равно что быть мусульманином и христианином… — Она помешала в кастрюльке. — Уха готова. Посмотрите пока… — Она подала номер «Советского экрана». — Вам будет интересно. Последний, самый-самый…
 Денисов взглянул на обложку — ее всю занимал Сабир Жанзаков. Репортер сфотографировал его в знакомой уже боевой позе — со вскинутой на уровень лица босой ногой, вынесенным для удара кулаком, с прищуренными азиатскими глазами.
 Семенова все делала быстро. В момент из серванта появились тяжелые большие пиалы — «касы». В выборе посуды и мебели чувствовались основательность и привычки человека, связанного с Востоком. Еще раньше, проходя по квартире, Денисов заметил в передней статуэтку Будды, несколько изогнутых металлических кувшинов, ковер с надписью на санскрите.
 Накрывая на стол, она не прерывала объяснений:
 — Я считаю, что у Эркабая слабое поле.
 — Слабое?
 — Во всяком случае, не сильнее моего. Не знаю, правда, положительное или отрицательное. Эркабай дал мне кольцо, я не смогла его носить. Чувствовала себя точно побитой. Стоило снять кольцо — и усталость проходила.
 — А что Досымбетов?
 — Камал? Он бывал здесь несколько раз. Заваривали чай. Скромный, застенчивый юноша. Читал Кришнамурти, пел под гитару. В целом же его философия для меня неприемлема. За год открыть подсознание — то, что с помощью аутотренинга можно достичь лишь через много лет… Вместе с Эркабаем это интересная пара. Вы читали о них?
 — О них писали?!
 — Подождите, я принесу. — Она ушла в комнаты, вернулась с машинописной страницей. Это была ксерокопия.
 Денисов прочитал:
 «…В Каракалпакии проживает Эркабай Юнусов. Этот человек наделен необычайными способностями, накладывающими свой отпечаток на весь образ его жизни. Известно, что в последнее время такого рода способности, проявляющиеся в нетрадиционных способах лечения с помощью биотоков рук, в телепатии, телекинезе, становятся предметом пристального научного внимания и исследования…
 Молодой ученый Камал Досымбетов установил с ним взаимодействие и ведет записи научного характера…»
 Внизу стояла фамилия известного драматурга с перечнем лауреатских и почетных званий.
 — Весомо? А вы видели фотографию целительницы, которую она подарила Камалу? Вся Москва о ней говорит: «Учителю от благодарной ученицы».
 — Вас связывают дружеские отношения?
 — Скорее приятельские.
 — Имя Андрей ни о чем вам не говорит? Тоже знакомый Камала…
 — Из Марьиной Рощи?
 — Да.
 — Я однажды была там. Вместе с Сабиром и Камалом.
 — Адрес помните?
 — Мы ездили на такси.
 — Может, фамилию?
 — Селистров или Селестров. Может, Селиверстов. Камал ее упоминал. Работает где-то в НИИ…
 — Это он. — В последнюю минуту Денисов отказался от ухи. — Я позвоню дежурному. Этот человек может знать, где Жанзаков.
 — Звоните.
 Он прошел в переднюю, к телефону. Набрал номер. У дежурного было занято. Через коридор виднелась проходная комната, заставленная книжными шкафами. Горные лыжи — в углу; на столике — бронзовое многорукое божество.
 Наконец дежурный освободился. Денисов продиктовал:
 — Селистров, Селестров, Селиверстов, Марьина Роща, сотрудник НИИ. Пусть срочно прокрутят по адресному.
 Вернувшись в комнату, Денисов показал запись о мастерах дзен, обнаруженную в кейсе Жанзакова.
 — Можете что-нибудь о ней сказать?
 — «Пинают учеников…» — Она надела очки, пробормотала: — «…всегда помнить: они не гневаются, это тоже часть их сочувствия…» Нет. — Семенова решительно сняла очки. — По-моему, это Кришнамурти… Садитесь. Как вы относитесь к зеленому чаю?
 — С большим уважением.
 — Я заварила… Могу задать вам встречный вопрос?
 — Безусловно.
 Семенова села напротив. У нее было покрытое легким зимним загаром лицо, едва различимая сетка морщин в углу глаз.
 — Мои родители тоже были учеными. Отец занимался в Сорбонне. Мать, как и я, профессор. Кстати, выросла тоже в этом доме. Так вот. Мои родители говорили, что ученый должен овладеть всем богатством знаний. Владимир Ильич считал идеализм тоже ветвью познания. Следите за мной? Немецкая классическая философия, как вы, может, помните, насквозь идеалистическая, но именно она стала одним из источников марксизма…
 Денисов внимательно слушал.
 — Я ученый. Я не ищу выгод. Не ханжа. Берите чай.
 — Спасибо.
 Зеленый чай был слишком крепким. Семенова подала его в пиалах. Денисов вспомнил бледный, но прекрасный чай в Бухаре — чайханщики заваривали его словно бы совсем небрежно.
 — В Москве, по-моему, никому ни разу не удалось ни заварить, ни попробовать приличный зеленый чай. Так вот… Вы не специалист в вопросах физики, не знакомы с методами получения информации об удаленных объектах по их собственному излучению. Много лет назад так же, с порога, отвергли генетику, объявили кибернетику служанкой реакции. Меня, а вас и подавно, не было еще тогда даже в средней школе. Результаты тем не менее мы знаем.
 — Да.
 — Сейчас вы выступаете против неизученного пока еще направления в науке. Я чувствую это. Вы заранее против Камала, Эркабая. Что заставляет вас брать грех на душу? Вы специалист своего дела. Ну и занимайтесь им. Честно говоря, в этом и только в этом вы мне глубоко антипатичны. Извините. Теперь я предположу другое. Если эти люди и в самом деле мистификаторы и им удалось обвести вокруг пальца — во что я совершенно не верю — видных ученых, дотошливых журналистов, возникает вопрос: «Зачем?» Ведь денег за лечение они не берут. Хотя брать плату за лечение, по мнению некоторых, это такая же лечебная процедура, как и само лечение. Итак, денег не брали. А что могла дать я?
 Денисов не был готов к разговору; Семенова с любопытством следила за ним.
 — Я ищу человека, который, возможно, попал в беду. Чистый розыск. Решение научных проблем я оставляю ученым…
 В глубине квартиры раздался телефонный звонок.
 — Простите, — Семенова вышла. Тут же вернулась. — Это вам. — Звонок в квартиру чужого ее шокировал.
 — Мне пришлось оставить дежурному номер телефона. Извините. У нас так принято.
 Он снова вышел в переднюю, взял трубку.
 — Денис! — крикнул дежурный. — У нас важные новости. Звонила Жанзакова. А ей — из Душанбе — отец…
 — Так…
 — Сабир нашелся! Позвонил своему отцу, а тот родителям Терезы. В понедельник будет на съемках!
 — Он в Душанбе?
 — Они соединялись по междугородному. Тереза сказала: это — твой успех. Ты всех всколыхнул, поднял на ноги. Я поставил в известность Бахметьева, дежурного по управлению. Так что… Поздравляю. Отбой воздушной тревоги!
 Денисов молчал.
 — Удивлен? — спросил дежурный.
 «Сработало чье-то безумное везение… — была первая мысль. — Чье? Самых близких? Зинаиды Овчинниковой? Терезы? Что только не приходило мне в голову за двое суток!»
 — Теперь слушай! Звонил Сергей Гамазин, поэт. Член Союза писателей СССР. Знаком?
 — Да.
 — Он договорился с Журавлевой. С целительницей. Чтобы она тебя приняла. Это стоило ему большого труда. Он уговорил ее отменить важную встречу. Понимаешь? Тут телефонным извинением не отделаться. Надо ехать.
 — Я буду.
 — Ну и насчет Сильвестрова. Ты интересовался им как связью Камала.
 — Установили?
 — «Сильвестров Андрей Иннокентьевич, сорок два года, эмэнэс, Марьина Роща…» Ниязов выехал к нему до известия, что Жанзаков нашелся.
 — Я заеду за ним. Давай адрес… Денисов ждал всего — только не этого. «Сабир Жанзаков жив… С ним все в порядке!» Многорукое буддийское божество на столике в углу улыбалось загадочно и бесстрастно.




 ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
 Школа каратэ


 Журавлева оказалась молодой, модно одетой — сошла с обложки «Бурда моден». Она сама открыла ему дверь. Глубже, в коридоре, Денисов увидел амбала в спортивном костюме, кроссовках «Пума».
 Амбал молча, оценивающе глянул в его сторону.
 — Это о вас звонили? — голос у целительницы оказался хрипловатым, однако не грубый, с доверительной ноткой. — Проходите.
 Амбал сразу отошел, держался где-то поблизости.
 За дверями кухни и комнат, выходившими в прихожую, чувствовалось присутствие многих, может, нескольких десятков людей — сидевших за столами, ужинавших, смотревших видео.
 Когда Денисов внизу ставил «газик» место пришлось искать рядом с машинами модных марок.
 — Поговорим здесь? Я ненадолго. — Визит, был сугубо деловой; они оба — оперуполномоченный и признанная официально колдунья — это понимали.
 — Давайте сюда, — она отступила в прихожую. Денисову с одной стороны была видна часть кухни — широкая полированная столешница, бутылки, ноги людей, торчащие из-под такой же полированной деревянной скамьи. По другую сторону со стены смотрели картины.
 Взглядом любителя Денисов тотчас заметил отсутствие натюрмортов и пейзажей, большей частью здесь были портреты, похожие на иконы; интересовали только лица, глаза. Две большие картины изображали сказочных людей-птиц с крыльями за спиной. Денисов помнил их по рисункам в школьном учебнике истории.
 «Ассирия! Древнейшее государство Мессопотамии… Кажется, так!»
 — Крылья — форма изображения внутренней энергии, — заметила Журавлева, проследив направление взгляда. — Это мои работы.
 Из кухни доносились запахи жареного мяса, специй.
 — Садитесь с нами.
 — Спасибо, я спешу. Вам сказали — я интересуюсь Сабиром Жанзаковым. Он неожиданно исчез со съемок…
 — Я никогда не слышала о нем.
 — Он дружит с Камалом Досымбетовым. Вы его ученица…
 Журавлева остановила жестом. Не оборачиваясь, негромко назвала чье-то имя.
 Из комнаты появилась вторая женщина — худая, похожая на стрекозу; все в ней было в тон — от рыжих веснушек до кофейного цвета брюк, включая медный браслет и тяжелую желтую цепочку. Журавлева сказала несколько слов.
 Еще две женщины и мужчина пересекли прихожую, направляясь в кухню. Они несли тарелки. Денисов не ошибся — в квартире было много людей, работало одновременно несколько музыкальных устройств: звуки доносились с обеих сторон.
 Амбал, который встретил Денисова, подошел ближе, прислушался — за поворотом стены, внизу, Денисов увидел голубые носки кроссовок.
 Еще через минуту та же женщина передала Журавлевой фотографию.
 — Вот.
 Она протянула снимок Денисову. На нем изображена была голова юноши и чьи-то протянутые сзади к голове руки с растопыренными пальцами. Юноша был сфотографирован в профиль, выглядел изможденным, придавленным.
 — Таким Камал был несколько лет назад. Я пробовала ему снять головные боли. Это мои руки.
 — Меня ввела в заблуждение подпись. Ее многие видели — «Учителю от благодарной ученицы»…
 Журавлева не ответила, черные глаза смотрели пристально. Денисов не чувствовал в них гипнотической силы. Понял другое. Целительница хочет о чем-то умолчать, сделав так, чтобы он сам догадался.
 — А что Эркабай?
 Она снова рукой предложила не продолжать; Эркабай ее не интересовал.
 — Не представляю. — Подумав, она добавила: — Как раз сейчас группа видных ученых, как мне известно, обратилась в Моссовет с ходатайством выделить Камалу жилую площадь и прописать в Москве.
 Кроссовки за ее спиной шевельнулись.
 Журавлева негромко произнесла имя, Денисов не расслышал.
 Из комнаты выбежал мальчик. Женщина что-то сказала, подняла ребенка на руки. Она по-прежнему пристально смотрела на Денисова, прижимала сына к груди.
 «Меня хотели навести на какую-то мысль, — подумал Денисов, спускаясь по недавно отреставрированной лестнице. — Амбал-телохранитель в прихожей, ребенок на руках… Похоже, Журавлевой кто-то угрожает… Но кто? Аспирант? Камал? Но я не смог понять подсказку…»
 Из автомата во дворе он набрал номер квартиры в Крылатском.
 — Это Денисов.
 — Я узнала вас, оперуполномоченный… — Трубку взяла жена Аркадия. — Мы думали, что вы отсыпаетесь, не хотели будить.
 — Но вы тоже на ногах.
 — Только-только уложила Терезу.
 — Как вы узнали, что Жанзаков нашелся?
 — Терезе позвонил Рустам Хаббибулович, отец. А тому — отец Сабира. Сабир сказал, все в порядке, что у него с понедельника начинаются съемки.
 — Откуда он звонил?
 — Не сказал. Да и отцу Сабира ни к чему. Он считает, что из Москвы. Разговор был короткий: «Как вы? Как мама, сестра?» С родителями проживает его младшая сестренка. «Привет тестю с семейством…» Завтра сам все объяснит. Сейчас позвонил Сухарев — он только теперь приходит в себя. Как вы, оперуполномоченный? — Она была готова к продолжению бесконечного, не затрагивающего ни сердце, ни ум, трепа.
 «Только с Гамазиным на даче, — подумал Денисов, — она говорила несвободно и трудно. По-человечески. Тогда я мог бы, пожалуй, спокойно выдержать ее взгляд».
 — Все нормально. Спасибо.
 Денисов еще постоял. Звонить было некуда. Телефон квартиры Сильвестрова, где находился Ниязов, он не записал.
 Странная пара — в рясах, в черных высоких шапках, с окладистыми бородами — прошла в глубь двора. Из-под ряс виднелись начищенные до блеска туфли «Саламандра». Поравнявшись с Денисовым, один из священнослужителей заговорщицки улыбнулся, кивнул на подъезд.
 «Сложись обстоятельства иначе, — подумал Денисов, — именно Камал, а не Журавлева, жил бы сейчас в этом доме. Не в этом ли дело?»
 В машине Денисов всю дорогу молчал. Он только кивнул, .высаживая в Марьиной Роще, водитель, уловив его состояние, сказал как о само собой разумеющемся:
 — Сейчас заправлюсь — и сразу на ужин. Я быстро. Здесь рядом, Денис!
 Младшего инспектора Денисов нашел на кухне в квартире; о которой рассказывала Витаускене. Самого Сильвестрова дома не было. Ниязов разговаривал с парнем спортивного вида, в куртке, в надвинутом на лоб капюшоне, который тот почему-то не снял.
 Лицо парня сразу показалось Денисову знакомым, через секунду он уже знал:
 «Атлет с фотографии „Цапля ловит рыбу“.
 — Костычев, — представил его Ниязов. — Студент МВТУ имени Баумана… Сильвестров позвонил ему в пятницу. Передал через мать, что уезжает, но будет звонить…
 Неулыбчивый «закрытый» Ниязов относился ко всему одинаково серьезно. Это сильно ему вредило.
 «Нет избирательности. Приходится просчитывать все варианты. И сейчас тоже. Акцент сразу на всем…»
 — Сильвестров позвонил?
 — Нет. Костычев приезжает сюда уже второй вечер. Ждет звонка. У них так условлено.
 — А ключ? — Денисов подвинул свободный табурет. Машину теперь все равно следовало ждать.
 — Соседка открыла. Один ключ хозяин постоянно держит у соседей. Любой может войти в его отсутствие… — Ниязов вернулся к студенту. — Давно знаешь Сильвестрова?
 — Еще со школы.
 — Какой у него предмет?
 — Историк, кандидат исторических наук.
 — Преподавал?
 — Вел курсы каратэ. Мы ходили с ребятами. Давно это было.
 Ниязов продолжил расспросы. Отсутствие избирательности и здесь сослужило ему плохую службу. Разговор надолго ушел в сторону.
 — Платные курсы?
 — Да. Комплекс, построенный на учении античных медиков. О вреде перегрузок, мягкости, которая оказывает сопротивление грубой силе…
 Костычев говорил охотно. Капюшон он так и не снял, Денисову был виден его профиль — детская складка губ, нос-закорючка и один крупный, как у скакуна, чистый глаз.
 — Сен-сей, как мы его называем, говорил, что изучает с нами курс, основанный на гибкости: уйти, поставить блок…
 — Сен-сей?
 — Или наставник. Все равно.
 — В соревнованиях участвовали?
 — Нет. Нам, конечно, пацанам, хотелось, но сен-сей был против. И родители тоже. Занимались бесконтактным способом. Не соприкасаясь. Две трети времени отводилось физической подготовке. Разминке, согреванию, растяжке.
 — А потом? Когда каратэ запретили?
 — Стали приходить как друзья. Обычно тут собираются интересные люди, говорят о любопытных вещах. Я, например, впервые здесь узнал, что есть феномены, которым достаточно провести руками вдоль тела другого, чтобы узнать о его здоровье, поставить диагноз, а иногда и тут же исцелить. Я имею в виду экстрасенсов.
 — Но Сильвестров много старше, — младший инспектор был традиционен.
 — Эркабай еще старше!
 — Эркабай Юнусов… — Ниязов кивнул. — Знакомы?
 — Как-то сидим с ребятами, входит странный, с бусами на шее, в халате. Подошел. «Как зовут?» Поцеловал каждому руку. Потом пригласил к себе — в Каракалпакию.
 — Ездил?
 — Несколько раз. — Костычев окончательно разговорился. Ему и нечего было скрывать. — Живет с матерью, нигде ее не оставляет. В детстве над ним смеялись: «За мамину юбку держится…» В ауле у него домик. Со всех концов к нему едут. Спит на полу, одежду шьет сам. Никакой роскоши. Ему вообще ничего не надо.
 — А деньги? На самолет, например…
 — Любой даст. И Камал, и Сабир. А еще подаяния. Особенно на уразу. Каждый готов помочь.
 Денисов взглянул на часы:
 «Водитель едва ли еще подъехал к заправке…»
 Он достал блокнот, перелистал записи.
 Теперь, после звонка Жанзакова, большая часть заметок выглядела ненужной, другие — в особенности касающиеся смерти, самоубийств — по меньшей мере странными. Как эта:
  «На первых ступенях культуры почти безоружный, встречающий смертельную опасность чуть ли не на каждом шагу, человек свыкся с идеей насильственной смерти, смотрел с большим хладнокровием, чем мы. Этим объясняется удивительное, даже презрительное отношение к смерти у дикарей…» 
 «Слишком многое я объяснял неустроенностью Жанзакова, — подумал он. — Но ведь не придумал же я! Ни раздвоенность, ни прилеты в Ухту, ни бездомность. Ни стремление к успеху любой ценой».
 Денисов мельком просмотрел записи. Некоторые были существенными, другие потеряли актуальность, он прочитал их от конца к началу:
  «…Мастера дзен пинают своих учеников. Они выбрасывают их из окон домов…» 
  «…Пройти путь испытаний. Смири гордость… ты сильный, а терпи, когда тебя бьет слабый. А ты — бей  человека, который в десять, в сто раз сильней и крепче… Бей чемпиона каратэ…» 
  «…Во время сеанса Йонас говорил с ним. Камал сказал, что сам много болел, лечился у старцев, у буддийских монахов…» 
 Их было много — заметок, которые должны были напомнить о важном, объяснить.
 «Долинин, диктор ЦТ. Собственная сильная биоэнергетика. Камал не смог помочь. Аристархов. Статья о Журавлевой…»
  «В моей смерти прошу никого не винить…» 
  «…А гибель отношений —  это грех, даже если ты жертва, а  не палач. И добродетель тут не оправдание. Грэм Грин». 
  «…Когда-нибудь я только чуть-чуть двину пальцами, даже не вытягивая руку, и спичечный коробок упадет». 
 — Где здесь телефон? — Денисов поднялся.
 Костычев показал на дверь.
 Соседняя комната была почти пустой: книжная полка, циновки на полу, стереосистема. В углу несколько сальных мешков. Телефон. Повсюду преобладали оранжевые цвета.
 Словно почувствовав его недоумение, Костычев крикнул из кухни:
 — Это чтоб сидеть на полу. Полезнее. Постоянно фильтруется кровь, не бывает отложения солей. Поневоле несколько раз за день согнешься, разогнешься… А оранжевый цвет — как самый благоприятный. Фиолетовый, темно-синий вызывают заторможенность…
 Денисов подсел к телефону. Угол был затянут паутиной — ее намеренно не убирали. Быстрый серый паук скользнул куда-то вбок: оказалось, Денисов все-таки задел нить.
 «Слишком большая муха попалась…» — подумал оперуполномоченный.
 Он набрал номер, назвал себя.
 — Ты где? — спросил дежурный.
 — Вместе с Ниязовым. Дежурный догадался:
 — Водитель ужинает?
 Да. Такая просьба: набери Сосногорск… — Он продиктовал номер Овчинниковой. — Позвони сюда. Соедини через пульт.
 — Надеешься услышать? — дежурный усомнился.
 — Попробую.
 Он вернулся в кухню. Костычев объяснял Ниязову:
 — Элементарно: все жирное, жареное идет прямо на сердце, в желудок. Всего трем моментам нужно уделять внимание: диафрагме, сердцу и перистальтике. — Общение с людьми старше его, интересующимися биоэнергетикой, диетологией, бог знает чем еще, не прошло для него бесследно.
 — Сначала надо есть сахар и фрукты, — объяснял он Ниязову. — Потом овощи, жиры, белки. В последнюю очередь хлеб и картошку. Тогда каждый продукт поступает в то место, где ему положено быть…
 Сосногорск не давали. Денисов сказал себе:
 «Пока никаких гипотез…»
 Новейшие рекомендации диетологов, о которых рассказывал Костычев, не вызывали особого интереса.
 По Кодексу правил розыскников, которых он и его коллеги придерживались, говорить о правилах питания, болезнях считалось дурным тоном, так же, как при малейшем повышении температуры, например, брать больничный лист. За это их обвиняли в медицинском невежестве и отчасти справедливо: больные заражали здоровых.
 «Правда, те, в свою очередь, тоже не уходили домой, продолжая работать. С другой стороны… — подумал Денисов, — какой процент из получивших бюллетень и не выходящих на работу действительно находится дома, выполняет предписания врачей?»
 Мысли его были связаны с тем, о чем говорили Костычев и Ниязов, но текли параллельно, своим курсом, не сливаясь.
 Прозвенел звонок.
 — Это мне. — На проводе действительно был Сосногорск.
 — Денисов, здравствуйте…
 Слышимость через пульт оказалась и в самом деле отвратительной. Голос в трубке был едва различим.
 — Новостей нет? — крикнул Денисов.
 — Нет. Если несчастье, он тем более мне не позвонит… — Овчинникова что-то еще говорила, Денисов ни слова не разобрал. Потом связь и вовсе оборвалась. «Жанэаков мог звонить и не дозвониться…» Он вернулся на кухню. Костычев словно почувствовал немой вопрос к себе, обернулся. Он так и сидел, надвинув капюшон на лоб.
 — Сильвестров уехал не один. Правда? С ним кто-то из твоих друзей?
 Костычев скрипнул табуреткой.
 — Максим Шаншевич.
 — Вместе учитесь?
 — Учились. В школе, потом у сен-сея.
 — На курсах каратэ?
 — Да. Теперь он в МАИ.
 — Родители знают, где он?
 — Нет. Я звонил. Да он им и не скажет… Обо всем докладываться, жить в тисках! Не раскрепоститься! Так ничего не получишь. Будь хоть учеником у самого Будды!
 — И как же родители Шаншевича? — спросил Ниязов.
 — Смирились.
 — А твои?
 Костычев пожал плечами.
 «Ряд, начавшийся людьми вполне безобидными, хотя и не до конца симпатичными, — подумал Денисов, — кончается слишком мрачно…»
 Он подошел к окну: «газика» у дома еще не было.
 — Хорошо. — Теперь он знал, с чем имеет дело. — Жанзаков — актер. Он хочет использовать биоэнергетику в искусстве. А вы? Ты, например, Шаншевич? Ребята, которые ходили на каратэ?
 Костычев встал. Он оказался неожиданно длинным: узкий, в клетчатых брюках, он возвышался высоко над столом.
 — Получать дополнительную силу? Это элементарно!
 — То есть?
 Денисов ногой подтянул табурет, Костычев тоже сел.
 — Смотрите: боец пробивает рукой бревно или метровую толщу шифера. По всем физическим законам рука неминуемо должна сломаться. А она цела. Значит, используется жизненная сила — чи или кими… Учитель-гуру, конечно, объясняет тайну этой силы не каждому. Это опасно — научиться управлять биоэнергетикой.
 — А еще что за цель?
 — Быть здоровее физически. Быть устойчивым в социальном плане. Снимать психические недомогания. Стрессы…
 — А способы достижения?
 Костычев объяснил:
 — Есть несколько путей. Полная внутренняя свобода, отказ от вещизма. Снять комплексы — это в первую очередь. Некоторые пробуют и метод нравственного шока. Вроде оглушения. Вернер Эрхард, например, знаменитый будда, живой Бог, получил просветление в Калифорнии в пиковый момент. На автостраде… Но это исключение. Обычный путь тяжел…
 «Сколько, должно быть, переговорено здесь на этот счет, — подумал Денисов. — И на каком уровне!»
 …Пройти путь подчинения Учителю. Отказаться от собственного «Я». Не замечать, не чувствовать, даже если тебя, например, оскорбят, ударят. Не реагировать на унижение. Просить милостыню. Короче: полностью расковаться.
 — Учитель — это Камал? — понял Денисов.
 — Гуру — ударение на первом слоге — Камал! Как ученый он уникален. Это все признают. И ученые, и писатели. В первую очередь востоковеды. Чтобы изучить механизм психотерапевтического воздействия, например, он принял обряд крещения, а чтобы проникнуть в тайны тибетской медицины, стал буддийским монахом. О нем можно много говорить… Мне, например, он велел постоянно контролировать себя, что бы ни делал, в каком бы состоянии ни находился. Переносить психологические нагрузки. Побеждать чувство, наступающее после кайфа. Преодолеть стыд, тщеславие. Терпеть неудобства. — Он еще ниже, на лоб, натянул капюшон.
 — Какого ты мнения как боец о своей сегодняшней подготовке?
 — Не знаю, — Костычев напряг мускулы, куртка на плечах словно раздулась. — Сильвестров считает, что мы достигли права носить только белый пояс, то есть низшей ступени.
 — А как с приемами?
 — Трудно сказать. Сен-сей заставил дать клятву. В самом начале… Суть в том, что мы будем прибегать к приемам только в целях самообороны. Еще — для спасения жертв нападения или в защиту общественного порядка.
 Костычев выглядел вежливым, доброжелательным парнем. Скорее всего и был таким.
 — Это все?
 — Ну, и по указанию Учителя. Это подразумевается. У самого Сильвестрова желтый пояс, вторая ступень мастерства.
 — А что за подготовка у Жанзакова?
 — Чемпион! Актер и каскадер… Должен был получить дан от самого Аямы. Да вы, наверное, видели его в фильмах.
 Денисов достал листок с цитатой о мастерах дзен, который перед тем показывал Лаву и Семеновой. Протянул Костычеву: написанное имело отношение к тому, о чем тот говорил.
 — Знакомый текст? Костычев сразу подтвердил:
 — Это Джиду Кришнамурти! Живой бог!
 — Как там дальше по тексту? В курсе?
 — Суть в том, — Костычев злоупотреблял словечком «суть», — что ученик должен безоговорочно подчиняться Учителю, верить, что удар, нанесенный ему Учителем, как бы благословение, сочувствие…
 «Камал — Учитель! Гуру! Его приказ — закон для Сабира Жанзакова. Для других учеников…»
 Наступила минута главных вопросов. Денисов безошибочно чувствовал ее приход, доверие рождало откровенность.
 — У Камала есть враги?
 Костычев удивился.
 — Вообще нет. Двое-трое людей в Вильнюсе…
 Ниязов, слушавший до этой поры молча, спросил:
 — Знаешь их?
 — Альгимантас, Миндаугас… — Костычев неожиданно легко произнес литовские сложные имена. — Один художник, другой физик. Считают, что у Камала поверхностные знания, что им нечему у него учиться. А сами по нескольку раз прилетали в Бируни, в Талас. Жили у него в доме.
 — А еще? — Денисов подошел к окну. «Газик» уже ждал у подъезда.
 — Вы имеете в виду Журавлеву? Целительницу?
 «Любопытно, какая подготовка у амбала в голубых кроссовках, который дежурит у Журавлевой в прихожей? Какой у него пояс?»




 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 Прогноз на вчера


 — Ты надолго? — Дежурный оглянулся. — После твоей ориентировки сейчас со всех концов начнутся звонки. — Денисов посмотрел на часы:
 — Скоро буду. Надо проветрить мозги.
 — Суров ты, старик!
 — А что остается?!
 Через багажный двор Денисов вышел на Дубининскую, оттуда по трамвайным путям к хозяйственному. До него было недалеко. Магазин помещался в жилом доме, не работал. Денисов прильнул к витрине. Какая-то пара средних лет пыталась, как и он, что-то разглядеть сквозь мутное стекло.
 — Полировка мне нравится, — глубокомысленно изрек мужчина.
 Денисов заметил за витриной «БИО-3», «Лотос» — порошки, не вызывающие у жены аллергию.
 У торца здания стоял автомат, он был свободен. Денисов так с утра и не позвонил домой.
 «Пока не решу для себя все с Сабиром Жанзаковым, разговор все равно не получится…»
 Он мысленно вернулся к Журавлевой, к телохранителю у нее в передней. К фотографиям целительницы. Одну он видел сам — руки врача у головы погруженного в себя болезненного юноши; о второй ему рассказали — профессор Семенова, научный работник, старик на даче у Милы: фото Журавлевой с дарственной надписью Камалу — «Учителю от благодарной ученицы».
 «Ошибиться в том, кто Учитель, а кто ученик, невозможно. Журавлеву запугали!..»
 Проект ориентировки в Вильнюс, который Денисов, вернувшись из квартиры сен-сея, сразу передал в управление дежурному, произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Особенно занервничал ответственный — телекс должен был уйти за его подписью.
 — Какие у нас основания? Журавлева, она что — пожаловалась? Просила принять меры?!
 Разговор шел с выводом на динамик — на Павелецком дежурному наряду было все хорошо слышно; Денисов мог рассчитывать на молчаливое одобрение и поддержку коллег.
 — Журавлева боится за ребенка. Явно дала мне это понять. Прижала к груди мальчика. И потом телохранитель в прихожей… — Связного изложения снова не получилось — кто-то мог понять, кто-то нет; расчет был на коллегу — профессионала.
 Ответственный дежурный не соглашался: ему не хотелось ставить свою подпись на телексе.
 — Тем более, от Сабира получено известие!
 — Если с ним все в порядке, он бы обязательно связался с Сосногорском, с дочерью! С женой, наконец!
 — Но Овчинникова же предупредила: «Мне он не позвонит!»
 — Если несчастье… Совесть не позволяет обратиться за помощью к человеку, которого бросил… У него беда. Понимаете, наконец? Ему некому звонить. А может, нет возможности!
 — Не будем пороть горячку!
 — А если потом будет поздно?!
 Отношения с ответственным были безнадежно испорчены. Утешало, что ответственные назначались на сутки, раз в месяц. Остальное время занимались своим кровным делом — БХСС, связь, материально-техническое снабжение. Или транспортом, как сегодняшний.
 — И вообще! В чем причина ваших возражений? Какая у вас позиция?
 — Денисов, — вынужден был вмешаться штатный дежурный. — Все! Мы посоветуемся. А ты тоже выйди на свой Павелецкий. Проветрись. Подумай на темы субординации… Что, если все будут так разговаривать?
 Вечерние поезда отбывали один за другим, но пассажиры все подъезжали. Вокруг сновали носильщики, дети, старики. Сотни людей.
 Какая-то девочка запнулась, повисла на руке у матери. — Марина! — крикнула мать, еще не зная, в чем дело. — Под ноги надо смотреть! — Ребенок заплакал. Нервозность родителей передавалась детям.
 В киоске «Союзпечати» продавали свежий номер «Советского экрана» с портретом Жанзакова. В залах по-прежнему было полно людей, все кресла заняты. У буфетов, касс чернели очереди.
 Рядом с отделением связи освободился телефон. Денисов вошел в кабину, набрал номер. В квартире Сильвестрова сразу ответили. Костычев ждал звонка сен-сея. Ниязов стоял рядом; услышав голос Денисова, он взял трубку:
 — Слушаю вас.
 — Из Вильнюса не звонили? — спросил Денисов.
 — Нет.
 — Леонтьев прибыл? — Из отдела в помощь Ниязову был направлен второй инспектор.
 — Здесь он.
 — Как Костычев принял предложение остаться до утра?
 — Спокойно. Нормальный парень… — Младший хотел о чем-то спросить.
 — Что-нибудь неясно?
 — Нас здесь двое теперь. Я и Леонтьев…
 — Я и сам хочу приехать. Но прежде выскочу утром в Шереметьево, к первому самолету. Потом к поезду Вильнюс — Москва. Будем следить, как развернутся события… — Ему пришлось подробно сначала Ниязову, а затем и Леонтьеву пересказать содержание направленного в Вильнюс телекса.
 — Все понятно?
 — Да.
 Мимо телеграфа, междугородных телефонов-автоматов Денисов прошел дальше в конец зала — обрывки слов, разговоров здесь, казалось, плавали в густом, уплотненном воздухе.
 У одной из кабин он остановился: кто-то говорил на немецком:
 — Вас махст ду дох? — спрашивал немец. — Им бет? Лист? Вас лист ду дох? Цайтунг? Одер бух? — его абонент лежал в кровати с газетой или книгой. Денисов вдруг заметил, что он понимает каждое слово.
 В первую секунду это показалось необъяснимым.
 Лишь отойдя, уже на улице, Денисов понял, что фразы, которые он перевел, были самыми простыми, из школьной программы.
 Он не спешил возвращаться, прошел вдоль здания. Одно из окон на первом этаже было слегка освещено. В депутатской комнате работал телевизор, из-за не до конца незадернутой шторы был виден экран. Шел сериал очередного детектива.
 Денисов остановился.
 К ночи основательно подмерзло. Уже через несколько минут он почувствовал это спиной и подошвами. Какой-то человек подошел, встал рядом. Денисов заметил у него в руке «вечный календарь» — зубчатое колесико с таблицей, рассчитанной до конца тысячелетия. Мужчина вскоре ушел. Денисов продолжал смотреть.
 Следователь или оперуполномоченный на экране — красивый, осанистый подполковник — осматривал чью-то одежду. Несколько человек — мужчины и женщины — ему помогали.
 «В принципе, — понял Денисов, — подполковник решает те же вопросы, что и я, это вполне могла быть та одежда, которую Жанзаков оставил в поезде: голубая рубашка, пуловер…»
 Подполковник на экране был ростом с Денисова, но плотнев, представительнее. Действовал он с размахом, в его руках сосредоточивались все нити расследуемого преступления; был он сметлив, раскован.
 «Один почерк, — сказал он кому-то, — и там, и здесь действовала одна и та же рука…»
 Денисов вдруг подумал, что автором, может быть, является Аркадий Савельев, муж Милы.
 «Дался им этот преступный почерк!.. И Ниязов, и даже Кравцов, пришедший в розыск чуть более года назад, не говоря уже о Денисове и Бахметьеве, — каждый скорее бы откусил себе язык, чем заговорил бы о преступном „почерке“ и „руке“… Так, куда ни шло, могла еще выразиться Лина. А в общем, смотреть можно».
 Подполковник выглядел элегантным и мудрым, роль его играл известный актер. На время Денисов забыл о собственном деле. В этом и заключалась чудесная сила детектива.
 Обсуждение мероприятий подполковник продолжил в летнем саду за шашлыком. Денисов все не уходил. Личность владельца одежды герой установил, прохаживаясь по живописному розарию, рассуждая о проблемах иммунологии. Отпечатки пальцев убитого были идентифицированы где-то далеко на Западе, и тамошний детектив сообщил об этом по телефону на ломаном русском. Подполковник, правда, не догадался включить диктофон, как это делал дежурный на Павелецком, и его помощнику пришлось быстро, на слух писать в блокноте. Но это было неглавным.
 «Среди пациентов Камала почти нет серьезных больных… — Денисов больше не мог не думать о собственных проблемах. — С чем обращаются к Камалу, к Эркабаю? Переутомление, недомогание. Их неумение лечить очевидно. А популярность растет…»
 Он прошел дальше за угол. Незаметно для себя снова оказался в зале для транзитных. Кабина телефона здесь была занята. Денисов остановился у колонны.
 «Но если все больше людей тем не менее втягиваются в орбиту, значит, кто-то заинтересован. Ничего таинственного. Греет руки… Чистая криминалистика. Спор о существовании биополя только используется, Камал с таким же успехом мог быть удачливым поэтом, журналистом-международником. Лишь бы это было модным, привлекало интерес. Вот главное».
 Средних лет пара подошла к автомату. На женщине было искусно сшитое черное, с низко опущенными плечами пальто, черная шляпа. Женщина бросила взгляд на Денисова, отвернулась.
 «Люди, создавшие славу Камалу… Многие из них, в первую очередь, делают рекламу самим себе. Их имена у всех на слуху, рядом с именами суперменов. Другие, пониже рангом, сдают своих идолов в аренду. За это перед ними открываются двери, прежде закрытые. Приглашают, печатают… Что любопытно — они сами как бы на грани людей необычных и при случае могут перейти эту черту. У диктора ЦТ „сильная биоэнергетика“, у журналиста аура вокруг головы…»
 Он огляделся. От колонны ему был виден обширный, заполненный людьми угол зала. Молодая пара напротив, у кабины, везла завернутого в целлофан огромного игрушечного льва, задние ноги хищника свешивались с кресла. Рядом, закинув голову, спал спортивного вида парень с бритыми, как у панка, висками.
 «Как она спросила меня, профессор Семенова… — Воспоминание относилось к последним часам непрерывного двухсполовинойсуточного поиска. — „Ведь если Камал и Эркабай и в самом деле мистификаторы и им удалось ввести в заблуждение — во что я совершенно не верю — наших видных литераторов, ученых, возникает вопрос: зачем? Ведь денег за лечение они не берут, а что могла им дать я?“
 Из мира духовных ценностей, философских систем и загадочных явлений человеческой психики он наконец возвращался в мир знакомых понятий.
 «С академиков, популярных писателей, поэтов Камал денег не берет. Ему достаточно быть принятым, по возможности появляться на людях рядом с профессором Семеновой — почетным доктором наук многих зарубежных университетов, вместе с академиком Столповских. На первых порах — с целительницей Журавлевой… Деньги приносят ученики, по разным причинам прибегающие к его помощи, запутавшиеся в делах. Не надо забывать про деньги Сабира Жанзакова, снятые им со счета…»
 Он подошел к кабине, за ним тут же образовалась очередь — молодая женщина в свитере и вторая — в кофте, поперек которой бежало не менее дюжины латинских букв.
 «Любопытно, что среди поверивших Камалу — все в основном интеллигенция, кандидаты, доктора наук, аспиранты, студенты… Как она сказала, профессор Семенова? „Мои родители тоже были учеными… Мать, как и я, профессор. Кстати, тоже выросла в этом доме…“
 Еще он подумал:
 «В чем я могу упрекнуть Семенову, Терезу Жанзакову, Милу… Какие претензии могут быть к соседке драматурга по даче, к Головкиной? Или к другим, кто ошибся. Они не смогли распознать Камала. Но разве жизнь, которую они прожили, или воспитание, которое получили, научило их этому? Что они знают о тех, кого ни под каким видом нельзя впускать в квартиры, приводить к пожилым людям, где в домах хранят дорогие картины, коллекции? К кому нельзя садиться в машину, тем более на первое сиденье? С кем ни при каких обстоятельствах нельзя входить в темные подъезды, в пустые лифты? Какие претензии к ним? В их присутствии Камал был подчеркнуто скромен. „Пил чай, пел под гитару…“
 Денисов почувствовал, что успокаивается. Кабина автомата освободилась, он позвонил Лине.
 — Алло! — голос у жены был грустный.
 — Извини, Лин! Сутра завертелось. Вернее, с вечера.
 — Так нельзя, — она даже не обиделась.
 — Я был у хозяйственного, Лин! Стиральные порошки только «БИО-3» и «Лотос».
 — Не забивай себе голову. Тебя ждать?
 — Понимаешь: лучше меня никто не знает это дело. Пока ничего не ясно.
 — Мы будем укладываться.
 — У меня просьба… — Придуманный телевизионный подполковник подействовал на него неожиданным образом. — Возьми «Жизнь животных». Найди, пожалуйста, «цаплю». Отряд голенастых, по-моему…
 — Сейчас… Нашла! — сказала Лина через минуту. — Что тебя интересует?
 — Питание.
 Она поискала.
 . — Цапли… Серая, большая, белая… Вот. «Излюбленная добыча — рыба, на которую они ведут охоту. Долгие часы цапля стоит не шелохнувшись, потом мгновенно наносит смертельный удар…»
 Прогулка по вокзалу и «проветривание мозгов» стоили Денисову разговора с консультантом по корейской борьбе тхеквондо. Он узнал об этом от дежурного.
 — Твой телефон был занят, Сабуров переключился на дежурку. Хорошо, что ты оставил вопросник.
 Денисов достал блокнот.
 — Давай. Готов.
 Дежурный включил запись:
 «— Оба они у меня занимались. И Сабир. И Сильвестров… — У тренера оказался бас. Изъяснялся он обстоятельно. С паузами. — Сильвестров сам вел платные занятия со школьниками, Жанзаков приехал в Москву на учебу, занимался на Высших режиссерских курсах».
 «— Что можно сказать об их подготовке в плане тхеквондо?» — прочитал по бумажке дежурный.
 «— Сабир получил много. Главное — боевую и танцевальную пластику. У Сильвестрова ничего этого нет, хотя он сам тренер. Сен-сей».
 «— Камала Досымбетова вы тоже знаете?» — с первым вопросом было благополучно покончено.
 «— Сабир приводил его с собой. Мне довелось видеть Камала дважды. — Сабуров помолчал. — Это были как бы два разных человека. Один приходил ко мне домой, плохо одетый, не от мира сего. Поминутно впадал в транс. Подстать была и легенда. Рос хилым, болезненным. Приговор врачей — „не жилец…“. Но попал к буддийским монахам, несколько лет убирал за ними грязь, плевки. „Путь к вершинам нелегок…“
 Снова была пауза. На этот раз довольно продолжительная.
 «— …Второго Камала я случайно встретил в Комитете по науке и технике. В первую минуту не узнал: в костюме, сорочке, галстуке. Абсолютно современный, перспективный. „Много масок — нет лица…“
 «— Объясните, пожалуйста, по поводу чи, или ци, — снова по бумажке прочитал дежурный. — В частности: правда ли, что без овладения энергией определенного вида боец по всем физическим законам должен был бы остаться без руки, а он разбивает ладонью кирпичи, дерево…
 «— Это — тема большого разговора… — Сабуров понял, что разговор записывается, ответы его постепенно становились все более осторожными, обстоятельными. — Конечно, женщина, спасая ребенка, может сдвинуть с места огромный тяжелый шкаф. Можно искусственно привести себя в это состояние. Но к боевым единоборствам уже подключен коммерческий интерес. Понимаете? Цирковые моменты. Во время одной из поездок во Францию бойцы Аямы везли с собой вагон досок для разбивания. В том, что они решили воспользоваться своим материалом, хотя во Франции дерево не такой уж дефицит, видится некий смысл…»
 «— И последнее. Мог Жанзаков верить в то, что Камал действительно научит его пользоваться внутренней силой, сделает феноменальным бойцом тхеквондо или великим артистом?»
 «— Думаю, да. Я вспоминаю, с какой верой он слушал его. Камал, я это понял, вырос в семье, претендовавшей на главенство в определенных сферах. Сабиру импонировало это в силу разности воспитания, социального положения родителей обоих. Он обманывался, считая Камала едва ли не живым богом… Но и Камал тоже заблуждается в Сабире. Ему надо было обратить внимание на упорство, с каким Жанзаков шел к своим чемпионским титулам в боксе и каратэ. Сабир, кажется, и ночью не расставался с ручным эспандером… Использовать Сабира и отринуть невозможно… Понимаете? Я думаю, Камал это знает. Спасибо… Было интересно с вами пообщаться. Вопросы я не задаю. Вы ведь все равно ничего не ответите».
 «— Пока нет, — уже от себя, без бумажки, сказал дежурный. — До свидания. Спасибо».
 — Как проведено интервью, Денис? — поинтересовался он, выключая запись.
 «Камал тоже заблуждается в Сабире… Использовать его и отринуть невозможно…»
 Денисов подошел к окну, окинул взглядом колонию кактусов на подоконнике. Полить ее следовало лишь на будущей неделе.
 Взглянул вниз, на перрон.
 Уходили поезда. Последние в эти сутки. Суетились носильщики. У мусорного контейнера бродила единственная в своем роде, прославленная Фенька — пятнистая драная кошка, притаскивающая из-под платформы за ночь до десятка огромных, величиной с сапог, крыс.
 «Решается судьба Камала. На карту поставлена прописка в Москве, а значит, все, чего он достиг. В такой момент против него выступили бывшие ученики. Художник, физик. Со сложными литовскими именами…»
 Цепочка обстоятельств снова получилась длинной, в ней было больше, чем нужно для четкого милицейского планшета.
 «Решается судьба… Камал со своей группой вылетел в Вильнюс с соблюдением полной конспирации: запретил ученикам сообщать даже близким своим — где они. Он вызвал и Жанзакова. Актер поехал ради секрета мастерства, ради успеха. Вез плату за секрет мастерства… В понедельник должны начаться съемки финала. Он не может ждать дальше. Сейчас или никогда!»
 Внезапно Денисов вдруг понял, что и это не главное:
 «Камал догадался, что отсрочки не будет! А значит, Сабир Жанзаков не простит мистификации. Превратится в его заклятого врага. По-хорошему им уже никогда не разойтись. Поэтому, вызвав актера в Вильнюс, Камал прихватил с собой специалистов по смертному бою».
 Ответственный по управлению сдался.
 Упрятанную в перфоленту ориентировку пропустили в аппарат, чтобы за считанные минуты на другом конце провода, за тысячу километров, с мерным металлическим стуком, со звоном каретки в начале каждой строки, телеграмма, распушив литеры, приняла первоначальный вид.
 Оставшийся экземпляр телекса лег Денисову на стол.
   Начальнику отдела уголовного розыска УВД Вильнюсского горисполкома Литовской ССР.  
  Сообщается для оперативного использования: на территорию вашего обслуживания прибыли: 
  Досымбаев Камал, 33 лет. 
  Юнусов Эркабай, 53 лет. Без определенных занятий. 
  Выдают себя за людей, наделенных необычными способностями, проявляющимися в лечении с помощью биотоков рук. 
  С ними находятся: 
  Сильвестров Андрей Иннокентьевич, 42 года, младший научный сотрудник, кандидат наук. 
  Шаншевич Максим Иванович, 21 год, студент. 
  Последние в совершенстве владеют приемами рукопашного боя. Судя по обстоятельствам срочного выезда, не исключена попытка сведения счетов с местной группой, а также внутри самого формирования. 
  5. Жанзаков Сабир, киноактер… 
 Денисов набрал телефон квартиры в Крылатском — но вместо гудков в трубке тишина.
 «Звонок выскочил из системы Галактики! — Денисов реагировал спокойно: Жанзакову ничем больше нельзя было помочь, оставалось ждать. — Сейчас сигнал разносится где-то в других мирах…»
 Налицо было влияние идеи завихрения времени из фантастического фильма «Ремонт», снятого Жанзаковым.
 Второй звонок тоже пропал. Однако не навсегда. Выпавший было из системы, он неожиданно взял обратное направление, пробил защитный слой биосферы, ворвался назад — в тот же телефонный аппарат, из которого вышел.
 Денисов поднял трубку:
 — Слушаю, — оказалось, звонили ему самому.
 — Говорите, — сказал дежурный кому-то. И тут же тонкий мужской голос принялся кричать:
 — Это Абдуразаков. Оператор. Меня просил вам позвонить Аркаша… — Денисов догадался: драматург в новой его ипостаси. — У меня всего несколько секунд. Самолет в Душанбе… Эркабай, чтобы вы знали, безобидный попрошайка, Камал — злой гений Сабира. Убедил, что они освобождают Жанзакова от комплексов. Содействуют творческому росту как актера. Извините, меня торопят…
 — Два слова… — крикнул Денисов. — Один вопрос!
 — Сабир относился к Камалу с обожанием. — Абдуразаков спешил. — Тот, наоборот, его презирал. Завидовал, потому что Сабира везде узнавали. Места в гостиницах, билеты… Камал окружил себя каратистами, поклонниками. Поступал, как император… — В трубкепериодически возникали помехи. В такие секунды до Денисова долетали обрывочные фразы. — Думали получить то, о чем имеют самые невежественные представления… Подключение к космосу, озарение… А получилось, как в преступной шайке, — обожествление живого лидера, исполнение любых его приказов… Опасны своею неосведомленностью… Знания-то очень поверхностные. Верят, что доморощенный гуру все умеет, все может… Сабир отдавал все сбережения. Камал и Эркабай жили и пьянствовали за его счет. Это негодяи. Все, извините. Группа торопит…
 — Два слова!
 В трубке послышались частые гудки. Кто-то из уезжавших с Абдуразаковым, может, режиссер, нажал на рычаг.




 От автора


 С этого момента события, положенные в основу повести «Цапля ловит рыбу», единственны в своем роде и легко узнаваемы, хотя автор не только изменил фамилии участников уголовного дела, но и лишил персонажи конкретных примет биографий и судеб подлинных действующих лиц этой трагической истории.
 Содержащийся в ней нравственный урок должен стать серьезным предупреждением на будущее для всех.
 Это и заставляет нас прервать повествование, вернуться в недавнее прошлое и в прилагаемом ниже документальном отступлении рассказать о случившемся более подробно, ничего не утаивая.
  Обвиняемый Седов И. В., 20 лет, бывший студент  III  курса МВТУ имени Н. Баумана. Мера пресечения — содержание под стражей. 
  Расскажите, как вы познакомились с Пестрецовым, с другими обвиняемыми. 
 — Это было в Москве, когда я еще учился в школе. Родители хотели, чтобы я занимался спортом, мог бы за себя постоять. Мы узнали про курсы каратэ. Их и вел Пестрецов.
  В качестве кого Пестрецов выступал на ваших занятиях? И потом тоже? Только в качестве тренера? 
 — Есть такое понятие — «сен-сей», наставник.
  Каковы ваши обязанности в отношении наставника? 
 — Указания сен-сея не должны обсуждаться, они просто выполняются.
  Была ли в его занятиях с вами теоретическая часть? 
 — Да. Часть занятий отводилась беседам. Пестрецов рассказывал нам о философии каратэ, о психорегуляции…
  Об этом подробнее. 
 — О способности человека регулировать происходящие в нем психические процессы. Вызывать, например, ощущения тепла, тяжести. Главное же — мгновенно расслабляться, снимать усталость, недомогание. Люди, владеющие техникой психорегуляции, могут замедлять по собственной воле деятельность сердца, иногда до такой степени, что даже длительное пребывание под землей и в заколоченном ящике не может принести им вреда. От него, например, я впервые узнал об экстрасенсах. Они приезжали к Пестрецову издалека, но чаще из Средней Азии и Прибалтики…
 Центральные газеты в 1986 году писали:
 «Экстрасенс… Это слово еще не вошло в энциклопедические словари, но знакомо, пожалуй, каждому. Лет пять назад на страницах газет и журналов прокатилась волна сообщений о людях, обладающих необыкновенными способностями руками считывать информацию о самочувствии других и, что еще поразительнее, этими же руками лечить больных… Рука в этом случае выступает как физический прибор, излучающий поток тепла, и не исключено, что именно он и оказывает терапевтическое воздействие…»
 «…Было установлено, что в обычном состоянии характеристики физических полей Н. С. Кулагиной, так же, как и Е. Ю. Давиташвили, не отличались от сигналов контрольной группы. При переходе ее в „рабочий режим“ наблюдалось значительное — примерно в тысячу раз — усиление яркости оптического свечения пальцев, резкое импульсивное увеличение проводимости среды около рук, сопровождающееся акустическими щелчками, низкочастотные электрические сигналы…»
 «…Из этих результатов (последнего исследования природы экстрасенсов. — 77.С.) вытекает предположение, что лечебный эффект, оказываемый в некоторых случаях экстрасенсами (когда это не откровенные шарлатаны), связан, помимо психотерапии, с тем, что они прогревают руками так называемые биологически активные зоны (зоны Захарьина-Геда) и тем самым оказывают воздействие на связанные с ними органы».
  Потерпевший М-с В. М., 34 года, выпускник физфака, младший научный сотрудник, г. Вильнюс. 
 — Еще учась в университете, я вместе с женой заинтересовался паранормальными явлениями психической деятельности. По этим вопросам в дискуссионном клубе университета происходили горячие дискуссии. Один мой знакомый, ехавший как-то в Москву, пригласил меня и жену съездить к человеку, интересующемуся теми же вопросами, что и мы. Так мы попали на квартиру к Пестрецову.
  Что вы можете рассказать о нем? О людях, которых вы там встретили? 
 — В первую очередь меня поразило жилище. В нем были атрибуты многих религий. На стенах иконы, вокруг расставлены скульптуры, изображавшие Шиву и Будду. На стенах нарисованы антры — разноцветные восточные орнаменты квадратной формы. Я еще раньше слышал, что они употребляются для выполнения упражнений по концентрации внимания. Пестрецов, видя мое недоумение, объяснил, что он и Абай Борубаев, который в это время у него жил, производят эксперименты, связанные с медитацией.
  Какое впечатление произвел на вас Абай? 
 — В отличие от Пестрецова, Абай держал себя как человек незаурядный. Это, впрочем, подтверждалось мнениями и других присутствовавших, и имевшимся у Абая рекомендательным письмом. Тем не менее об Абае в то время только начинали говорить как о выдающемся экстрасенсе, сам он себя таковым не рекомендовал. Абай был одет аккуратно, скромно — костюм, белая сорочка, галстук. О себе говорил мало, в основном о восточной медицине, лечении травами…
  Обвиняемый Седов И. В. 
 — …Однажды Пестрецов рассказал мне и другим ребятам, что в Каракалпакии живет человек с феноменальными способностями, и предложил съездить к нему, пожить и пообщаться. Это было во время зимних каникул. Пестрецов позвонил родителям каждого. Он не уговаривал их отпустить, просто сказал, что есть интересный человек, возможно, человек будущего. С энергией, которую черпает из космоса. «Ребятам, — сказал Пестрецов, — наверное, небесполезно встретиться с ним».
  Как родители? 
 — Вначале не пускали, потом согласились.
  Ехали поездом? 
 — До Нукуса. Дальше автобусом. Так я познакомился с Мирзабаем Кымбатбаевым, или, как его все называли, Мирзой.
  Как вы были приняты им в Бирунийском районе? 
 — Мирза жил просто. Как дервиш. Ни роскоши, ничего. Спал на полу, ел что подадут. Одежду шил себе сам. Всегда несуетливый, спокойный. Потом прилетел Абай. Там мы познакомились. Кто-то предупредил, что он аспирант Института востоковедения АН СССР, знает нетрадиционные способы лечения, буддизм, дзенбуддизм. Родители его — уважаемые люди у себя в Оше. Это и видно было по тому, как он себя вел. Никому не навязывался. Общества Абая искали. Так и потом было, где бы он ни появлялся. С нами Абай был прост, отзывчив.
  Как относился Пестрецов к Абаю? 
 — Это сложный вопрос. В присутствии Абая Пестрецова не очень замечали, несмотря на ученую степень и возраст. Абай занимался на переднем крае науки, делом во многом неапробированным, спорным… Вокруг него сразу появилось много людей — из научной, писательской среды. Просто истеричек. Самым важным для них была возможность говорить друзьям, знакомым: «Я знаю Абая, он учитель Джуны! Она подарила ему фотографию „Учителю от ученицы…“
  Из рекомендательного письма бывшего главного редактора журнала «Огонек» А. В. Софронова, писателя, Героя Социалистического Труда, дважды лауреата Госпремии СССР: 
 «…Известно, что в последнее время способности, проявляющиеся в нетрадиционных способах лечения с помощью биотоков рук, в телепатии, телекинезе, становятся предметами пристального научного внимания, исследования…
 В Каракалпакии проживает Мирзабай Кымбатбаев. Этот человек наделен необычайными способностями, накладывающими свой отпечаток на весь его образ жизни.
 Молодой ученый Абай Борубаев установил с ним взаимодействие и ведет записи научного характера…»
  Обвиняемый Седов И. В. 
  Происходили ли какие-нибудь изменения в ваших отношениях с Пестрецовым после знакомства с Абаем и Мирзой? 
 — Как я уже сказал, Пестрецов был наставником, сен-сеем. Так и остался им. А Абай и Мирза стали Учителями. В том числе и для Пестрецова.
  Почему вы решили? 
 — Я подумал об этом, когда оказалось, что практически осуществляем одни и те же функции.
  Потом в этом качестве вы и приехали в Вильнюс? 
 — Да.
  А тогда? 
 — Трудно сказать. Помню, как я и другие ребята увидели Абая публично в Политехническом на вечере известного поэта. По-моему, поэт тогда вернулся из Индии. По его просьбе Абай и Мирза поднялись на сцену. Огромный зал аплодировал им. Абай был в белом шлеме из чистого хлопка, Мирза — с колокольчиком, с бусами. С ними была девушка из Литвы, бритая наголо. Кто-то, стоявший рядом со мной, сказал, что Абай достиг уровня Будды…
  Стал просветленным? Каким образом? 
 — Одни считают, что состояния просветленности можно достигать десятилетиями, проведенными в одиночестве в Гималаях, путем трансцендентального созерцания. Есть точка зрения, что просветленным можно стать в минуту, когда тебе грозит смертельная опасность. Один американский дзенбуддист достиг просветленности на автостраде во время аварии… Из Политехнического, по-моему, мы все поехали к Пестрецову. У меня было чувство, что за мной стоят необыкновенные люди, люди будущего. Ходили слухи об Абае как о крупном специалисте по изучению комплекса сведений о человеке. Вскоре он должен был возглавить институт, какие уже созданы в Западной Европе и в Америке, — по изучению Человека; говорили, что на него и Мирзу возложены обязанности по отбору изучаемых экстрасенсов на территории СССР…
  Обвиняемый Пестрецов В. И., 42 года, кандидат наук, сотрудник НИИ, исключен из КПСС. Мера пресечения — содержание под стражей. 
 — Мой интерес к Абаю и Мирзе был интересом ученого к таинственным и непознанным особенностям человеческой психики. Абай моложе меня на семь лет, Мирза — на десять лет старше. Взаимоотношения с обоими нормальные.
  Где и как вы познакомились? 
 — Через общих знакомых. В то время Абаю негде было жить, а у меня пустовала трехкомнатная квартира. Я предложил ему ее.
  Как долго вы проживали вместе? 
 — Около года, но за это время Абай провел в квартире всего несколько месяцев. Постоянно куда-то уезжал, о целях поездок я не спрашивал, но считал, что он ездит по делам создаваемого института по изучению биологических и психологических возможностей Человека. Во всяком случае, он глухо на это намекал. Кроме того, часть времени он проводил в Каракалпакии у Мирзы и в Киргизии.
  Что вы можете сказать о том периоде, когда Борубаев жил с вами? 
 — Большую часть времени мы проводили в разговорах о биополе, парапсихологии, дзенбуддизме…
  Занятия каратэ не противоречили вашему желанию видеть человека здоровым? 
 — Я исходил из того, что эти занятия во многом для слабого, мягкого. Одно только замечание, что кто-то из ребят ищет случая подраться, вело к исключению из секции.
  Как вы оцениваете степень их подготовленности? 
 — Как каратистов? Я считаю, она невысока. Да я и не ставил этой цели.
  Какую роль в ваших занятиях играли взаимоотношения тренера и ученика? 
 — Очень важную. Здесь требовалось, как нигде, безоговорочное подчинение ученика учителю. Все было построено на этом.
  Свидетель Д-те И. Д., 19 лет, учащаяся Вильнюсского строительного техникума. 
 — От своих друзей я узнала, что в Каракалпакии живет человек выдающихся способностей. Он лечит людей биотоками, биоэнергией. Узнав его адрес, я и моя подруга по техникуму решили поехать к нему. Им оказался Кымбатбаев Мирза. У Мирзы мы провели в доме двое суток, после чего вернулись в Вильнюс. Ничего особенного в его доме мы не делали, даже разговаривали очень мало. Однако после этого посещения я почувствовала себя морально окрепшей. Вообще духовно красивее. После этой поездки я с подругой ездила еще в Карасу, Ош Киргизской ССР, где жил учитель Мирзы — Абай, молодой человек феноменальных способностей, главный специалист в розыске лиц, представляющих интерес для науки.
  Платили ли вы за лечение Мирзе или Абаю? 
 — За лечение мы ничего не платили, вернее, с нас не требовали, но, приезжая к Мирзе, я отдавала ему все деньги, которые у меня были, а когда я уезжала, Мирза обычно давал мне деньги на обратную дорогу. Хочу добавить, что Абай и Мирза учили нас раскованности, снятию тормозов и комплексов.
  Предлагал ли Мирзабай Кымбатбаев вам и вашей подруге во время пребывания в Каракалпакии вступить с ним в интимные отношения? 
 — Предлагал, но мы отказались. Мирза не настаивал и больше к этому вопросу не возвращался.
  Из рекомендательного письма бывшего главного редактора журнала «Огонек» В. В. Софронова: 
 «…Записи научного характера, которые ведутся молодым ученым Абаем Борубаевым и посвящены Мирзабаю Кымбатбаеву, являются целью достаточно длительного эксперимента.
 Просим вас оказывать всяческое содействие этой работе, помогать поездкам Мирзабая Кымбатбаева и Абая Борубаева из Каракалпакии в Москву по вызову научных учреждений».
  Свидетель А-ев М. Д., журналист. Бируни Каракалпакской АССР. 
 — В прошлом году весной в райцентре, на остановке, ко мне подошли двое приезжих — мужчина и женщина. Женщина объяснила, что они приехали из Вильнюса, чтобы изучить «феномен» каракалпакского философа и провидца — Мирзабая Кымбатбаева, который, как она сказала, обладает незаурядными биосвойствами и экстрасенсорными возможностями. Я ничем не мог помочь, поскольку не слыхал о таком человеке, хотя родился и вырос в Бирунийском районе. Однако дней через пять я случайно увидел приезжих вместе со странным мужчиной лет пятидесяти, который был одет в длинный халат или рубашку, грудь его была увешана бусами, на одежде висело огромное количество разных значков, в том числе пионерских, на голове был какой-то чепец. Еще на шее у него я заметил множество разных побрякушек, а также колокольчик, который у нас вешают на скот, чтобы он не заблудился. Приехавшие были очень рады, шли со счастливыми улыбками, они показали на меня мужчине в халате и все вместе подошли. Я чувствовал себя неловко рядом со странным человеком, но тому нравилось быть в центре внимания. Он даже сказал, что слышал внутренний голос, который предупредил его, что мы встретимся на базаре. При этих словах я заметил, как приезжие многозначительно переглянулись и закивали…
 Свидетель М-ва X. Н., 56 лет, пенсионерка. Бируни Каракалпакской АССР.
 — Мирзабая Кымбатбаева знаю много лет, мы его называем «Мирзабай-палван», что значит «борец», «богатырь». Обычно он каждый день находится на действующем кладбище Султан Уаис Баба, куда ездит много людей, особенно на уразу (пасху) и кыркасу (поминки). Женщины часто обращаются к нему за медицинскими советами. Совет стоит от одного до трех рублей. Обычно Мирзабайпалван ставит диагноз: популасу — «сглаз». Рецепт от «сглаза» — трава «одраспан» с горы. Ее надо смешать с коровьим или бараньим салом, затем все сжечь, накрыться плотно одеялом и дышать этим дымом, пока не вспотеешь, потом спать — наутро хворь проходит. Обычно Мирзабай-палван надевал себе на шею всякие побрякушки. Рядом с собой ставил мешок, чтобы собирать милостыню. О других его занятиях мне ничего не известно.
  Свидетель Р-ев М., 25 лет, образование среднее юридическое, участковый уполномоченный РОВД. Бируни Каракалпакской АССР. 
 — Мирзабая Кымбатбаева знаю с детства. Часто видел его на тоях, свадьбах, где он занимался национальной борьбой. Вел себя всегда тихо. Обосновался на кладбище Султан Уаис Баба, где принимал милостыню, в основном от женщин.
 Одно время на кладбище стало появляться много приезжих, большинство из Прибалтики. Все они в основном общались с Мирзабаем и ночевали у него дома, в связи с чем я неоднократно наведывался к нему, чтобы добиться его трудоустройства. В прошлом году Мирзабай показал мне письмо, подписанное известным писателем, главным редактором центрального журнала. В нем говорилось об исключительности Мирзабая и важности для науки образа жизни, который он ведет. После этого его перестали тревожить…
  Свидетель Абдалов М., 52 года. Бируни Каракалпакской АССР. 
 — Мирзабаю прихожусь дядей, знаю его с детства как сына старшей сестры, дом мой находится по соседству с его домом. Всю жизнь, с малых лет я тружусь на хлопке в колхозе и в настоящее время являюсь бригадиром. Много времени и сил положил на то, чтобы помочь Мирзабаю стать полезным человеком, обзавестись собственным семейным очагом. Однако ничего из этого не получилось. В колхозе он работал плохо, слыл недобросовестным, в любой момент мог бросить работу. Уговоры не действовали. Жил он уединенно, со своей слепой матерью. Все последнее время проводил на кладбище Султан Уаис Баба, где занимался попрошайничеством. Первое время Мирзабай стеснялся земляков, прятался при появлении. Потом стал просить милостыню открыто. Полученные деньги Мирзабай относил в сберкассу, отдельно вкладами по тысяче рублей. По природе Мирзабай скуповат, взаймы не давал, не говоря уже о безвозмездной помощи кому бы то ни было.
 С некоторых пор к Мирзабаю зачастили люди из разных городов, чаще из Прибалтики. Дом Мирзабая старый, похож на коровник. Без пола. Много раз мы предлагали Мирзабаю помочь привести дом в порядок, но он только махал рукой. Ничего, кроме раскладушки и нескольких грязных одеял, в доме не было. Как приезжие устраивались там на ночь, нам всем было непонятно, особенно после того, как я в качестве бригадира проверил у некоторых из них документы. Все приезжие оказались людьми с образованием, а некоторые даже научными сотрудниками, литераторами. С их появлением Мирзабай внешне преобразился — стал носить рубашку до пят, которую сам себе сшил, бусы, значки.
 Однажды Мирзабай на несколько недель исчез, а появившись, объявил, что был в Москве, где был принят известными людьми, которые изучают его и прибегают к его помощи.
 В ауле, однако, Мирзабаю никто не поверил, поскольку люди знают его как дурачка — человека никчемного, хотя и безобидного, открытого…
  Свидетель А-ов Д. В., журналист. 
  Поясните, пожалуйста, кто изображен на фотографиях, приобщенных к данному уголовному делу. 
 — На этих фотографиях Абай и Мирза сфотографированы с популярным киноактером и режиссером Талгатом Нигматулиным во время съемок короткометражного художественного фильма «Эхо», дипломной работы Талгата. Оба снимались в главных ролях. Вот интересная фотография: Абай сфотографирован в традиционной одежде буддийского монаха. Цвет здесь не виден, но сама одежда тускло-желтого цвета. Подчеркивается ее изношенность, скудность.
  Что вам известно о связях Абая? 
 — Он старался войти в доверие к известным людям. Связи его были разнообразны: популярный диктор Центрального телевидения, известная поэтесса, специалисты по странам Востока. Академики. В отношении их Абай выступал как бескорыстный пытливый ученый. Поддержка известных людей обеспечивала ему поклонение и пиетет.
  Видели ли вы оригинал рекомендательного письма Абаю? 
 — Нет. С письма были сделаны десятки ксерокопий. Слава Абая росла, по Москве о нем ходили фантастические слухи. Лаборатория в Фурмановом переулке изучала его феноменальные способности. Один из знакомых рассказывал, что Абай прошел школу монашества в одном из буддийских монастырей специально для углубления познаний о применяемых монахами приемах психорегуляции…
  Свидетель Алеканде-Ратенасару-Теро, 33 года, гражданин Шри Ланки, образование высшее, аспирант Московского университета, сингалец, владеет русским языком, в переводчике не нуждается. 
 — Когда мне было 16 лет, я был посвящен в буддийские монахи, до этого меня посвятили в послушники. Это первая стадия монашества. Я исповедую южный буддизм. Будучи буддистским монахом, необходимо соблюдать 226 различных правил поведения, однако при этом не обязательно полностью посвящать себя религии. Я, например, являюсь преподавателем русского языка и одновременно монахом.
 Главное для нас — не носить светской одежды, соблюдать правила поведения: не убивать, не красть, не лгать, не грешить, не употреблять спиртного, не принимать еду после полудня, не употреблять парфюмерии, не носить украшений, сидеть и спать на скромных кроватях и лавках, не принимать от людей золотых вещей и денег.
 Находясь в СССР, закончил филологический факультет университета. Во время учебы я с группой других студентов выезжал на каникулы в Киргизию, где со мной познакомился молодой человек по имени Абай, который сказал, что интересуется южным буддизмом. Я дал ему свой московский телефон. Вскоре Абай позвонил и попросил встречи, чтобы я рассказал ему о буддизме. Мы встретились на какой-то квартире. В разговоре я понял, что представления его о буддизме очень поверхностны. После этого он несколько раз заходил ко мне в общежитие и стал просить меня посвятить его в буддийские монахи. Я стал говорить, что не имею на это права и не уполномочен, но он не отставал от меня. Это продолжалось два года. Наконец я решил согласиться, поставив условия, которые, как я надеялся, он не сможет выполнить. Я попросил его принести письменные согласия на его посвящение в монахи от его родителей, жены, если он женат, военного комиссариата, а также личное его заявление. К моему удивлению, он все это мне доставил, и мне не оставалось ничего другого, как выполнить обещание. Мы с друзьями постригли его наголо и присвоили ему имя Аннда Ананда (с ударением на первом «а»). По нашему закону, теперь за ним надо было наблюдать, чтобы узнать, как он выполняет свои послушницкие обязанности, однако я на время уехал в Шри Ланку.
 Еще там от своих товарищей, тоже студентов МГУ, я узнал, что Абай своими обязанностями послушника пренебрег. Оставшиеся в Москве на учебе буддийские монахи по моей просьбе несколько раз заходили к нему и потом мне писали, что Абай проводит время с женщинами, выпивает. Мы поняли, что поиски высшей степени психического состояния человеческого сознания — нирваны — Абая не интересовали, влекла его экзотика, возможность достичь известности любым путем. Он не был тем человеком, каким хотел выглядеть в глазах окружающих…
  Академия наук СССР. Ордена Трудового Красного Знамени Институт востоковедения 
 Справка
  На ваш счет № 181/215 сообщаем, что Борубаев Абай аспирантом Института востоковедения никогда не являлся и не является. 
  Начальник отдела кадров 
  (Подпись) 
  Свидетель Б-д Г. М., член-корреспондент Академии наук СССР, Москва. 
 — Несколько лет тому назад я перенес тяжелую травму. Несмотря на усилия врачей самого высокого ранга, последствия ее продолжали сказываться на моем здоровье. Сотрудница нашего НИИ порекомендовала мне своего знакомого, владеющего секретами восточной медицины, как она сказала, «хорошего, скромного молодого человека». Им оказался Абай Борубаев, который позвонил мне по телефону и в назначенный час пришел к нам. Он показался мне действительно скромным, интеллигентным человеком, державшимся даже несколько застенчиво. Осмотрев меня, Абай сделал несколько движений руками, не прикасаясь ко мне, и подтвердил, что травма действительно прошла не без последствий. При этом он рассказал, что родители его занимают высокое положение, а сам он хочет заниматься восточной медициной и хотел бы поступить в аспирантуру нашего института. Надо заметить, что во время нашего разговора присутствовала моя жена, являющаяся специалистом в этих вопросах. У нее создалось весьма скептическое представление о научном багаже гостя. А когда он заговорил о вопросах, связанных с пока еще не изученными особенностями человеческой психики и прочего, она сказала ему: «Чтобы судить об этом, молодой человек, надо тоже кое-что знать…» У нас создалось впечатление о нем как о весьма поверхностном человеке…
  Свидетель К-ва Н. А., художник-модельер. 
 — После поездки в Каракалпакию к Мирзе мой сын вернулся словно подмененный. Стал закрывать свою комнату на металлическую палку. Никто не должен был заходить к нему без особого разрешения. Освободил тумбочку для вещей, которые привез от Мирзы, — старый грязный свитер, сломанный будильник, колокольчик. Повесил на стену портрет Мирзы…
  Потом? 
 — Питаться стал отдельно. Перед началом еды сосредотачивался. Много раз я пыталась прервать эту связь, спрашивала, что у сына общего с человеком, который чуть ли не в три раза его старше. Сын вел себя грубо, все больше отдалялся от меня. Я считаю, только случайность (то, что он вместе с Седовым и Пестрецовым не приехал в Вильнюс) спасла его от скамьи подсудимых…
  Обвиняемая Калинаускене В. И., экономист, кандидат наук, замужняя, имеет ребенка. Уголовное дело прекращено вследствие Акта амнистии. 
 — О незаурядных в целебной деятельности возможностях Мирзы и Абая узнала давно от знакомых. Практически, как все говорили, каждый из них может вылечить любого больного. Была в Каракалпакии с мужем и сыном. Мальчик подвержен гриппозным заболеваниям и все время с насморком. В Каракалпакии в доме Мирзы насморк и кашель практически пропадали.
  Кымбатбаев лечил вашего сына? 
 — Нет. Только иногда, проходя, гладил по голове, брал за руку, что-то говорил.
  Вы полагаете, это сказывалось на здоровье мальчика? 
 — Мне так казалось. Когда мы приезжали в Каракалпакию, мне тоже становилось лучше. Исчезали недомогание, головные боли. Улучшался сон.
 —  Как вы считаете, лечил ли вас и Борубаев? 
 — В последний раз после защиты диссертации он также помог мне. Я заметила, что он внимательно присматривался ко мне и, казалось, делает пассы руками в мою сторону. Я почувствовала себя лучше.
  Платили ли вы деньги за лечение? 
 — Незадолго до ареста Абая и Мирзы я сняла со своей сберегательной книжки тысячу рублей и отдала Абаю. Ходили слухи, что они нуждаются в деньгах в связи с подготовкой к открытию Института по изучению Человека.
  Абай и Мирза не раз бывали у вас в доме? 
 — Нет. Но на этот раз они были не одни, а вместе со своими друзьями — Пестрецовым, Седовым… Потом к ним присоединился актер Талгат Нигматулин.
  Начальнику Бирунийского РОВД Каракалпакской АССР 
 По подозрению в совершении тяжкого преступления в гор. Вильнюсе задержан Кымбатбаев Мирзабай. При нем обнаружены сберегательные книжки на вклады, сделанные в Бируни, всего в количестве тридцати по одной тысяче рублей на каждый.
  Обвиняемый Кымбатбаев Мирзабай, 51 год, образование среднее, холост, не работает. Мера пресечения — содержание под стражей. 
 — Я у родителей один. Были младшие братья и сестры. Но они умерли. Учился слабо. Рос сильным, здоровым. Закончил десять классов. С юношеских лет стал заниматься национальной борьбой. Выступал на свадьбах, тоях. Получал призы, деньги. В тридцать лет познакомился с девушкой, хотел жениться, но родители отдали ее за другого, и молодые уехали в соседний район. Работал в колхозе разнорабочим.
  Почему оставили работу? Когда? 
 — Уже не помню. В ауле многие начали строиться. Я ушел из колхоза, стал им помогать. Мне хорошо платили.
  Дальше. 
 — Так я жил, пока в ауле не появился человек, которого называли Наурузов-дервиш. Он, как мне тогда казалось, был очень странный. Ходил в рваном халате, носил на шее женские украшения. Бусы, побрякушки. Мы подружились. Наурузов рассказал, что уже много лет нигде не работает, собирает милостыню, ни в чем не нуждается. Я ему понравился, он тоже понравился мне. Под его влиянием я бросил работу. И мы стали ходить вдвоем. Обошли несколько областей. Наурузов обещал научить своему ремеслу и выдать за меня дочь, которая жила в Ташаузе. За это я отдавал все деньги, которые нам подавали. Новая жизнь мне нравилась. Молиться я не умею, поэтому только делал вид, что бормочу молитвы. Наурузов научил нескольким арабским словам, которые я должен был повторять для людей. Люди благодарили, давали один-два рубля. Некоторые говорили, что после наших молитв они стали лучше себя чувствовать, давали еще денег.
  Пробовали вы лечить? 
 — Нет, я не умею это делать.
  Выдал ли Наурузов за вас свою дочь? 
 — Нет. За два года я видел ее всего несколько раз, да и то Наурузов не позволял с ней разговаривать. За обман я решил его проучить. Однажды, когда был выпивши, избил его и стал ходить один.
  Где вы собирали милостыню? 
 — За тридцать пять километров от нашего аула есть действующее кладбище Султан Уаис Баба, считающееся священным для мусульман. Там собирается много людей. Каждый день я стал бывать на кладбище и собирать милостыню. Люди приезжали туда семьями, предварительно зажаривали целых баранов, запасали еду. Я был сыт и ни в чем не нуждался.
  Сколько вы зарабатывали на кладбище? 
 — В день выходило до ста пятидесяти — двухсот рублей. Я перенял многие привычки Наурузова, лечил от «сглаза», от ревности. Носил рваный халат, который сам себе сшил, самодельные брюки, белую шапочку из хлопка. На халат я нацепил разные значки, бусы. Люди стали думать, что я необычный человек.
  Долго вы так жили? 
 — Несколько лет, пока не познакомился с Абаем. Он приехал на Султан Баба, с ним было еще несколько человек. Он стал говорить со мной на нашем языке, остальные ничего не понимали. Абай задал два-три вопроса из Корана и убедился в том, что я ничего не знаю. Абай — умный человек, грамотный. Родители его большие люди. Я признался, что бродяга, обманываю людей.
  Таким образом, перед вашей первой поездкой в Москву Борубаев уже знал, что вы никакой не экстрасенс? 
 — Знал.
  А киноактер Талгат Нигматулин? Ему вы тоже обо всем рассказали? 
 — Талгат не знал. Он верил в то, что мы необыкновенные люди…
  Свидетель Джуна Давиташвили. 
 — Примерно в 1979 году в один из приездов в Москву я познакомилась с А. Борубаевым, который жаловался на головные боли. Несколько раз он звонил мне по телефону. Переехав в Москву, личные отношения я с ним не поддерживала…
  Свидетель Ф-ова Н. А., ассистент режиссера, киностудия «Казахфильм». 
 — Я работала с Талгатом Нигматулиным над его дипломной картиной «Эхо». На главные роли в фильме Талгат пригласил двух непрофессиональных актеров, которые, как он считал, являются людьми необычными — наделенными мощным биополем. Вскоре они приехали. Это были Абай Борубаев и Мирзабай Кымбатбаев. Однако ничего примечательного ни в них, ни в их поведении не было. Работали они просто плохо, репетировать не хотели: «Не нравится? Мы уезжаем!» Отказывались от дублей.
 Тем не менее Талгат относился к обоим с удивительным тактом, если не сказать, с обожанием. Было даже стыдно смотреть, как режиссер унижается перед ними. Абай и Мирза очень скоро раскрыли свои «идейные» позиции, которые сводились к следующему: «Долой стыд! Свободу половых отношений! Ни совести, ни морали». При этом они ссылались на какие-то философские учения. Первыми садились к столу, могли все съесть сами. Талгат называл их «людьми космоса» и «святыми», в действительности они были распущены, грубы, неопрятны. Особенно Мирза. Говорил по-русски мало. В основном «Дай рубль…». Абай «учил»: «Надо жить, как хочется, делай что хочешь».
 Талгат их содержал, даже повздорил из-за них с женой. Он говорил, что они помогают ему и ей освободиться от комплексов, стать полноценными людьми. Абай, мне казалось, издевался над Нигматулиным, делал все, чтобы вывести его из себя и, как я считаю, глубоко завидовал его актерской известности, положению постановщика. Когда я говорила Талгату об этом, он не соглашался, сказал, что Абай помогает ему стать волевым, сильным, содействует его творческому росту.
 Надо сказать, что Нигматулин не был удовлетворен своей прошлой работой в кино, когда его считали нетипажным для местного кино и он годами находился в простое или снимался в ролях простых, одноплановых, требовавших в основном его мастерства каратиста, чемпиона республики. С помощью Абая и Мирзы Талгат как режиссер хотел сделать тонкую психологическую картину, но не получилось. Абай и Мирза жили за его счет, пьянствовали, делали циничные предложения женщинам, появлялись на съемке нагишом. Если бы не отношение к ним Талгата, их давно бы посадили. А здесь относились к ним как к безобидным дурачкам…
  Потерпевший М-с В. М., физик. 
  Какие взаимоотношения сложились у вас с Абаем со времени вашего первого знакомства в доме Пестрецова и чем объяснить происшедшую метаморфозу? 
 — В начале нашего знакомства с Абаем Борубаевым мы с женой больше слушали, нежели говорили. Моя жена как биолог также интересуется взаимовлиянием биологических объектов друг на друга. Поэтому мне показалось, что мы все трое обрадовались этому знакомству. Скорее всего так и было. Я надеялся с помощью Абая проникнуть в суть восточной философии, овладеть секретами психорегуляции, на которые без наставника — Учителя — могли уйти годы. Абай же, как я понял, увидел во мне человека, уважаемого в своем кругу, который может стать распространителем его взглядов в регионе, в данном случае в Вильнюсе. Поэтому он был особенно предупредительным ко мне и моей жене, пригласил нас на конференцию в НИИ востоковедения, несколько раз звонил нам в Вильнюс.
  О чем он говорил вам по телефону? 
 — Вообще ни о чем, говорил, что пытается чего-то достичь в области психорегуляции. Был довольно ироничен к себе, абсолютно скромен.
  Так было не всегда? 
 — К сожалению, нет. Примерно год назад я стал замечать у него жажду власти, стремление вести себя как император. Он стал демонстративно навязывать свою волю. Выходил из себя по малейшему поводу, если кто-то позволял себе с ним не соглашаться. Даже в мелочах требовал, чтобы его слово было последним. Формировалось что-то вроде секты Абая. Было и другое нововведение: «Нечего приезжать без денег!..»
  Какие события этому предшествовали? 
 — Наш приезд в Киргизию, в Карасу. К нашему с женой приезду в доме уже находилось много людей, рьяных поклонников Абая. Разговор на научные темы в таком коллективе не получался, да Абаю и не о чем было говорить. Иногда он изрекал какие-то истины. Мирза в основном занимался пловом. Я всегда смотрел на него как на народного умельца вроде Насреддина. Кроме того, его явно интересовал слабый пол. От Абая не укрылось мое разочарование.
  Как протекала жизнь в доме, когда вы находились там? 
 — Мы были всего два дня. У меня и у жены осталось такое впечатление, словно все, кто там находился, ждали какого-то чуда. Но чуда не было. Подолгу сидели вечерами молча, погруженные в себя. Говорили мало.
  Платили ли вы какие-либо деньги Абаю или Мирзе во время проживания в Карасу? 
 — Когда мы прибыли, к нам подошел Мирза, спросил, есть ли у нас деньги, и сказал, чтобы мы отдали их ему. Я решил, что здесь существует такое правило, и отдал все деньги, что у нас были, около двухсот рублей. Перед отъездом я сказал Мирзабаю, что мы уезжаем, и он дал нам часть денег на покупку авиабилетов, а после моей просьбы добавил еще двадцать рублей. В целом впечатление от поездки у меня осталось очень нехорошое. Окружавшие Абая восторженные поклонницы, в том числе несколько молоденьких девушек из Литвы, обращали на себя внимание. Когда я попробовал поговорить с одной из самых рьяных из них, тем более что она является родственницей нашего знакомого, я вызвал недовольство Абая.
  С кем вы общались в Карасу? 
 — Вместе с нами там находился киноактер Талгат Нигматулин. Мне он был интересен, по-видимому, и я ему тоже. Нигматулин старался держать себя нейтрально и в то же время, как я заметил, боялся разозлить Абая и почти унижался перед ним, доказывая свою лояльность. Этого я не мог понять. В Карасу между нами что-то произошло. Когда мы уезжали, Абай холодно кивнул — он не простил мне независимого поведения. Но я не нуждался в Абае, я понял, что знания его довольно поверхностны.Короче, мы быстро уехали. Да! Еще я обратил внимание на то, что Абая окружает несколько парней в черных куртках, которые вели себя странно, производили впечатление телохранителей, молчаливых послушников; им явно нравилось впечатление, которое они производили, — роботов… Явно с молчаливого одобрения Абая они игнорировали меня и мою жену, демонстративно прекратили с нами здороваться. А один — Седов или Бушмакин — сказал довольно громко, чтобы мы слышали: «Мы люди Абая. Остальным нечего здесь делать…» «Люди Абая…» Нам стало не по себе. Тогда мы с женой еще не знали, что очень скоро они ворвутся в наш дом…
 ВИЛЬНЮССКАЯ СТАНЦИЯ
 «СКОРОЙ ПОМОЩИ»
 Карта вызова
 Время приема сообщения: 13 час. 22 мин.
 Время выезда: 13 час. 24 мин.
 Время ставится компостером!
 Сведения о больном
 (Нужное подчеркнуть!)
 Больной обслужен Адрес не найден
 Не был на месте — из-за плохого освещения.
 Отказался от помощи. — из-за отсутствия нуме рации домов.
 Вызов ложен. — бездорожья.
 Пациент практически здоров.
 Смерть до прибытия.
  Свидетель С-ких М. Г., старший научный сотрудник. 
 — Когда я познакомился с ним, Борубаев показался мне скромным юношей, который отличался застенчивостью, серьезностью. Несколько раз разговаривал со мной по поводу своего здоровья. Узнав, что моя жена — специалист по вопросам иглоукалывания, просил меня рекомендовать ей себя для дальнейшего лечения после выписки. Несколько раз затем я видел его в лаборатории жены, после чего он надолго исчез из моего поля зрения. Несколько лет спустя на вечере в редакции центрального журнала, куда меня пригласили, я вдруг увидел Борубаева в роли ученого, «человека феноменальных способностей». Меня очень удивило, что больного юношу кто-то может всерьез воспринимать как специалиста по восточной медицине, Учителя!
 —  Чем вы можете это объяснить? 
 — Лишь одним — малодоступностью сведений о восточной медицине, недостаточной информированностью интересующихся.
  Как себя повел Борубаев, увидев вас в редакции? 
 — Вначале он как будто стушевался, но взял себя в руки и дальше вел себя довольно непринужденно. По-видимому, ему присуще умение быть в центре внимания, производить нужное впечатление на окружающих. Его можно было сразу понять, хотя он не говорил прямо, выбирал соответствующую форму. По сравнению с ним Мирзабай выглядел как большой простодушный ребенок.
 —  Что вы можете сказать о так называемых экстрасенсах? 
 — Увы! До сих пор не проведено квалифицированной государственной клинической проверки, которая дала бы однозначный ответ: есть лечебный эффект воздействия экстрасенсов на пациентов или нет? А шарлатаны этим пользуются!
 —  Поддерживали ли вы личные отношения с Борубаевым? 
 — Никаких, кроме тех, о которых я сейчас сказал.
  Обвиняемая Калинаускене В. И. 
 —  Понятно ли вам обвинение в заранее не обещанном укрывательстве преступления —  убийства, совершенного с особой жестокостью в присутствии вас и вашего мужа? Что вы можете пояснить по этому поводу? 
 — В марте Абай позвонил из Москвы и сказал, что хотел бы приехать в Вильнюс отдохнуть и полечиться, что у него расходились нервы, потому что Мирзабай провел его через стрессы, унижения, заставлял нищенствовать… Все в таком духе. Мне не хотелось, чтобы он приезжал, мы с мужем хотели пожить спокойно. Но что-то было в его голосе жесткое, злое. Я поняла, что он все равно приедет. И от этого только произойдут еще большие недоразумения и неприятности.
 —  Он приехал один? 
 — Да. Первые несколько дней он провел у своего знакомого, тоже интересовавшегося проблемами медицины. Потом он попросил свою знакомую, которой предварительно дал на проезд денег, слетать в Каракалпакию за Мирзабаем. Абай говорил, что все вечера проводит дома, никуда не ходит. И хотя о его приезде в Вильнюсе знали его знакомые, никто не пожелал с ним встречаться, чего раньше практически не могло быть.
 —  Дальше, пожалуйста. 
 — Когда приехал Мирзабай, он тоже остановился на той же квартире, где жил Абай. Абай говорил мне, что с приездом Мирзы телефон не умолкал. Мирзабая благодарили за гостеприимство в Каракалпакии, приглашали в гости.
 —  Одного или вместе с Абаем? 
 — Вдвоем. Но Абай, как правило, отказывался от визитов, потому что эти же люди не желали его видеть в те дни, когда Мирзы не было в Вильнюсе.
 —  Это достоверно известно? 
 — Да. Несколько раз он звонил мне, был откровенен, смущен случившимся. Жаловался на то, что Мирзе не оказывается почет, соответствующий его возрасту. Потом он рассказал, как его унизили в доме одного общего знакомого. Там возник острый разговор, в нем принял участие и Валентас, который когда-то тоже считался учеником Абая, ездил в Каракалпакию и в Ош, но начал отходить от Абая. Валентас при всех заявил, что знания Абая очень поверхностны. В тот вечер Абай будто бы повел себя неэтично в отношении одной из присутствующих, и хозяин дома хотел якобы с ним расправиться…
  Обвиняемый Калинаускас А. В., 33 года, беспартийный, женат, художник общества фотоискусства. Мера пресечения — подписка о невыезде. 
 — В конце марта, незадолго до того, как все случилось, я случайно встретил Абая и Мирзу. Я заметил, что Абай чем-то расстроен. Понял, что с ним что-то произошло, спросил, в чем дело. Абай ответил, что несколько человек, которых я знаю, оскорбили его и теперь он не знает, кто остался ему другом, а кто — нет. Моя жена и я всегда относились к Абаю с большим уважением, а он тоже никогда не причинял нам никакого вреда, держался корректно и вежливо. Кроме того, мне было известно, что он согласовал свой приезд в Вильнюс с моей женой, поэтому я предложил ему располагать нами. Абай смягчился, оказал: «В вас я всегда был уверен…» Я спросил, надолго ли он останется в Вильнюсе. Он ответил, что должен расставить акценты в своих отношениях с людьми, которые повели себя не должным образом. Я поинтересовался также, как продвигается его научная работа, но Абай ответил, что сейчас у него другие заботы и, если мы не отменили своего приглашения, он хотел бы переехать к нам. В конце разговора, когда мы ехали в такси, он сказал, что вызвал в Вильнюс своих учеников-каратистов, которые помогут ему рассчитаться с обидчиками.
 —  Назвал ли Абай тех, кто должен был прибыть? 
 — Да. Пестрецов, Седов, Бушмакин…
 —  Кого-нибудь еще? Припомните. 
 — Талгат Нигматулин.
  Обвиняемый Седов И. В. 
 — «Звонил Абай, — передал мне Пестрецов. — Просил тех из ребят, кто свободен, срочно прилететь в Вильнюс. У него какие-то неприятности». — «Лечу», — сказал я. «Кроме нас двоих, полетит еще Бушмакин…»
 —  Где вы остановились в Вильнюсе? 
 — Нам предоставили жилье Калинаускасы, у них квартира в центре города.
 —  Как Абай предложил вам проучить своих недругов? 
 — Он поручил мне, Капинаускасу и Григорию поехать к Янкаускасу и потребовать у него долг — двести рублей, которые тот брал в Каракалпакии на обратную дорогу. «Потом, — сказал Абай, — его нужно ударить».
 —  Избить? 
 — Абай сказал: «Ударить». Нам показалось, что Абай устраивал испытание для своих учеников. Хотел узнать, можно ли на нас положиться.
 —  А если бы Абай приказал вам избить родителей? 
 — Мы верили Абаю как Учителю. Считали, что такой приказ он не отдаст.
 —  Янкаускас дал вам деньги? 
 — Он сказал, что не считает себя должником Абая. Тогда один из нас сказал: «Абай приказал тебя ударить…» — «Что ж, — ответил он. — Ударь, если тебе от этого будет легче…»
  Потерпевший М-с В. М., физик. 
 — Вечером мне позвонил Абай и сказал, что хочет прийти вместе с друзьями. Визит был мне неприятен, но я не мог отказать. Тем более что с Абаем хотел прийти и Талгат Нигматулин, с которым после посещения Карасу меня связывали дружеские отношения. На всякий случай, однако, я позвонил своему другу и попросил его прийти. У него в это время находился один из его друзей, он обещал захватить и его. Живу я довольно далеко от центра, на отшибе, транспорт по нашей улице не ходит, так что надо идти пешком или ехать на такси. Абай появился около 20 часов, я не видел, как они добрались, на чем. Раздался звонок, я открыл дверь — у крыльца стояли Абай, Талгат Нигматулин, Седов, Бушмакин, которых я то же видел в Карасу. Жена сделала чай, подала кекс. Пока пили чай, я понял, что намерения у компании не дружественные, хотя Талгат и держался, как и прежде, по-приятельски со мной и с женой. Поэтому при первой возможности я снова позвонил другу и поторопил его. Вернувшись в столовую, я увидел, что опасения мои не были беспричинными. За столом Седов и Бушмакин вели себя по отношению ко мне невежливо, игнорировали. Абай больше молчал, а когда говорил, то в основном в угрожающем тоне: «Есть возможность свернуть шею так, что никто не узнает…» И в таком духе. Как хозяин дома я старался многое не замечать, даже назвал Абая своим другом, на что он заметил: «Если ты друг — подари тысячу рублей, подарок доказывает, насколько реальна дружба». Кроме Талгата Нигматулина, все были выпивши. Я слушал, как, улучив минуту, когда кроме меня и Талгата жену никто не слышал, она спросила Нигматулина, кивнув головой на стол: «Что у вас общего с ними? Это же хулиганы!» И был потрясен, услышав его ответ: «Я — слуга Абая. Он — мой хозяин…»
  Потерпевшая М-не В. Образование высшее, младший научный сотрудник. 
 — Мой муж предупредил меня, что Абай и его компания готовятся его избить, я была к этому готова. Тем не менее, когда Абай внезапно поднялся, я была застигнута врасплох. Все пошли к выходу. Я еще раз успела сказать несколько слов Нигматулину, из них он один был трезвый и порядочный. Но и он по какой-то причине был полностью подчинен Абаю. Даже спросил у мужа: «Почему ты не платишь Абаю за учение?» — «Чему он может меня научить? — ответил Валентас. — Я абсолютно не нуждаюсь в его учении». Тут они все бросились на него, сбили с ног, стали избивать. Все, кроме Талгата. Длилось это недолго, муж вскочил на ноги, крикнул, чтобы они убирались.
 В это время уже подошел друг мужа с товарищем. Втроем они вытолкнули Абая и остальных за двери, а я, чтобы как-то разъединить Нигматулина с его друзьями, схватила у него шапку с головы и побежала к соседнему дому. Пока он меня искал, остальные на время куда-то исчезли, и Талгат с ними не встретился. Потом вся компания вернулась без Нигматулина, снова ломились в дом, стучали в дверь. Абай кричал, что хочет остаться у нас ночевать, но муж ответил, что может оставить только его одного. Все продолжалось довольно долго, мы позвонили в милицию. Не дожидаясь прибытия наряда, Абай и другие скрылись.
  Потерпевшая Нигматулина Венера, киноактриса. 
 — Абая знаю на протяжении нескольких лет, как и Мирзабая. Я считаю его злым гением моего мужа — актера Талгата Нигматулина. Мой муж интересовался восточной мудростью, вопросами психорегуляции и на этой почве сошелся с Абаем, которого считал ученым. Я не верила и не верю ни одному слову Абая, однако как любящая жена старалась не досаждать мужу. Снимая свой дипломный фильм, Талгат пригласил Абая и Мирзу сниматься в нем, хотя на роли просились хорошие актеры-профессионалы. Из-за непрофессионализма снимавшихся лента получилась заурядной. Когда студия предложила мужу главную роль в одном из фильмов, он поставил условием, чтобы в фильме нашлись также роли Абаю и Мирзе, которых он любил и которым привык во всем верить. Талгат говорил мне, что мог бы отдать за них жизнь. Причина такого отношения была мне непонятна, поскольку Талгат прожил трудную жизнь, не ждал помощи ни от кого, пришел в кино самостоятельно и сам пробивал себе дорогу без протекций и поблажек. Я считаю, что Талгат, занимавшийся восточной философией, верил, что Абай знает способы саморегуляции, то есть мобилизации биологической энергии актера для достижения поставленной задачи.
 —  В чем же все-таки, по-вашему, дело? 
 — Талгат был защищен от людей откровенно грубых, сильных физически, идущих напролом к цели. И был уязвим для тех, кто с детства привык видеть в доме достаточно известных признанных в своем кругу лидеров, держаться с ними на равных. Таким рос Абай.
 —  Как Борубаев относился к вашему мужу? 
 — То, что Талгат по своей простоте принимал за помощь «в снятии комплексов», на мой взгляд, шло от ненависти Абая, его презрения и зависти к мужу, а также от понимания своей зависимости от Талгата. Талгат был «визитной карточкой Абая» — его любили и знали все. И вот ненависть к Талгату и понимание своей зависимости от него колебались — и то одно, то другое брало верх… Абай, пользуясь доверчивостью мужа, брал его с собой просить милостыню…
 —  Давал ли Нигматулин деньги Борубаеву на «контору» —  так называемый Институт Человека? 
 — Неоднократно. В последний раз Талгат передал ему три тысячи рублей. Наша семья нуждалась, но деньги шли на Абая.
 —  Что вы можете сказать о физическом состоянии своего мужа в феврале к моменту его последней поездки в Вильнюс? 
 — Мой муж вообще физически был очень тренирован, занимался различными видами борьбы, тренировался у Германа Васильевича Попова. В свое время муж был чемпионом республики, говорили, что он должен был получить «дан» в Японии — знак, который в Союзе имеют всего несколько человек. Однако, несмотря на свою силу, муж никогда не вступал ни в какие стычки, по природе был миролюбив, сдержан, доброжелателен. Вслед за Владимиром Высоцким, которого очень любил, повторял: «Бить человека по лицу я просто не могу…»
  Обвиняемая Калинаускене В. Н. 
 — В тот вечер мы с мужем оставались дома, никуда не ходили, было предчувствие чего-то тяжелого, неприятного. День был сырой, промозглый. Мне нездоровилось. Абай, Седов, Бушмакин и Талгат ушли еще засветло — куда именно, не сказали. Настроение у Абая было по-прежнему плохое, никто не знал, как к нему подступиться, с какой стороны подойти. После их ухода стало совсем тягостно. Мой сын все эти дни был у моих родителей. Муж тоже что-то чувствовал. Обоим нам было не по себе, но мы уже не могли отказать гостям, перешагнуть черту гостеприимства. Нам оставалось только надеяться на лучшее. С нами оставался и Пестрецов. Весь вечер просидели молча у телевизора. Мирзабай и его старая слепая мать, которую он никогда не оставлял, весь вечер дремали в комнате, только вставали пить чай; обычно балагур, он тоже весь день провел молча. Мы уже думали, что наши гости не придут, когда около двенадцати ночи появился Талгат. Он был совершенно трезв и, мне показалось, спокоен. У нас сразу поднялось настроение. «Абая еще нет? — спросил он. — Странно!» Мирза ему тоже обрадовался. Поставил чай. Постепенно выяснилось, что он и остальные были у В. М-аса. Но когда стали уходить, жена хозяина шутя унесла его шапку, и Талгат оставил остальных. Когда наконец она возвратила шапку, Абая во дворе уже не было, и он решил, что они уехали без него на такси.
 —  Продолжайте. 
 — Примерно через полчаса раздался настойчивый звонок в дверь. Позвонили раз, потом другой. Я поняла, что это Абай, что что-то случилось. Мне и сегодня не по себе, когда я вспоминаю. Словно в кошмарном сне…
 —  Вот вода. Выпейте. 
 — Спасибо. Как только я открыла, Абай, шедший первым, не снимая одежды и обуви, двинулся в квартиру: «Талгат здесь?» — «Да…» Я ни о чем не подозревала. Увидев показавшегося из комнаты Нигматулина, Абай закричал, показывая на него: «Бейте предателя!» Седов и другие с кулаками бросились на Талгата. Все они были выпивши. Из комнаты выскочили Пестрецов и Мирзабай. Чтобы не отстать от других, они тоже кинулись на Нигматулина. «За что?» — спрашивал Талгат. Он только прикрывался от ударов и не старался причинить кому-нибудь боль. Его втолкнули в кухню, потом в комнату.
  Свидетель Л-ев С. Н., милиционер. Вильнюс. 
 —  Когда вы получили указание дежурного ехать на проспект в квартиру Калинаускасов? 
 — Примерно в час десять ночи.
 —  Оно поступило по рации в патрульную машину? 
 — Да.
 —  Какого содержания? 
 — Жильцы дома жалуются на драку, которая идет в квартире. Соседи пытались вмешаться, но им не открыли, а шум продолжается.
 —  Долго вы были в пути к месту происшествия? 
 — Шесть минут. Нас встретили мужчина и женщина — соседи. Когда мы подошли к двери Калинаускасов, внутри еще был шум, но он сразу же прекратился, когда я стал стучать в дверь.
 —  Открыли ее сразу? 
 — Минут через десять, но сначала через дверь обещали, что будет тишина. Тем не менее я настаивал на своем. Открыла хозяйка, я и сержант прошли в квартиру. Там было несколько человек, вид у них был возбужденный. Они пояснили, что обмывали диссертацию хозяйки и произошла ссора, но теперь помирились. При мне они пожали друг другу руки.
 —  Знаете ли вы актера Талгата Нигматулина? 
 — Да, но его в квартире не было. Я, по крайней мере, не видел.
 —  Вы обошли квартиру? 
 — Да.
 —  Осмотрели все помещение? 
 — Кроме ванной, я не подумал о ней. Она была закрыта снаружи…
  Свидетель Ш-не Я., домохозяйка. 
 — В ту ночь на нашей лестничной клетке никто не спал, из квартиры Калинаускасов неслись какие-то крики, стоны. Соседи выходили на лестницу, прислушивались. В квартире кого-то избивали. Началось это после полуночи и с перерывами продолжалось до рассвета. Примерно в три часа я не выдержала, позвонила в дверь соседей. К двери подошла хозяйка. Я попросила ее прекратить безобразие — людям завтра на работу. Калинаускене сказала, что все будет тихо, дверь не открыла. Однако, как только я вернулась к себе, крики возобновились с новой силой. Когда позднее я снова вышла на лестницу, там были другие соседи. Мы снова стали звонить в дверь, требуя прекратить безобразие, но к нам никто не вышел. Мы решили позвонить дежурному милиции.
 —  Были ли услышанные вами крики зовом о помощи? 
 — Да. Один раз я явственно слышала мужской голос, кричавший по-русски: «Мама!» и «Помогите!»
  Выезд на место преступления с обвиняемым Седовым И. В. 
 —  Здесь, на кухне, тоже наносили удары? 
 — Да, наносили. Так же, как в коридоре, когда мы вошли. И потом в комнате.
 —  Как это происходило? 
 — Абай говорил: «Бейте!» Мы били.
 —  Кто конкретно? 
 — Я, Пестрецов, Бушмакин. Иногда Мирзабай. Потом Абай говорил: «Хватит!» Мы переставали наносить удары.
 —  Покажите, где в это время находился Нигматулин и где остальные. Не замечаете ли вы изменений в обстановке? Так ли все, как было тогда? 
 — Не было посуды на столе.
 —  Мы привезли с собой манекен. Придайте ему, пожалуйста, позу, в которой находился в тот момент Нигматулин. Аккуратнее, манекен на шарнирах… 
 — Руками Талгат прикрывал лицо.
 —  Он наносил ответные удары? 
 — Нет.
 —  Лично вы, в кухне… В какие части тела наносили удары? 
 — В предплечье. По туловищу.
 —  А другие? 
 — Все действовали примерно одинаково.
 —  Сколько ударов вы нанесли? 
 — Не знаю, не считал.
 —  Десять? Сто? Это продолжалось всю ночь… 
 — Я был как во сне. Не помню.
 —  Вы отдавали себе отчет о том, что происходило? 
 — Я верил в Абая. Он — гуру, Учитель. В Учителе нельзя сомневаться. Я думал, он знает что делает, и не допускал непоправимого. Я верил до конца, что так надо. Рядом был Пестрецов, он делал то же. По команде Абая мы наносили удары, потом по его же команде прекращали.
 —  Что было потом? 
 — Из кухни мы перешли в большую комнату. Поймите… В Каракалпакии, когда мы вместе с Мирзой просили милостыню на кладбище Султан Баба, Абай дома садился читать… сутры. Кажется, сутры… Мы смотрели на него как на бога!
 —  Ногами наносили удары? 
 — Да.
 —  Вы были в обуви? 
 — Обувь я оставил в коридоре.
 —  Все сняли обувь? 
 — Кроме Абая. Он не снял ни пальто, ни перчаток, ни ботинок. Ходил, засунув руки в карманы.
 —  Он наносил удары ногами? 
 — Да. Несколько раз.
 —  Как именно? 
 — Талгат уже лежал, не защищался. Абай разбежался и ударил. Как по мячу. Будто пробил пенальти. И тут все поняли всё. Это убийство! Хозяева бросились из комнаты.
 —  Покажите в комнате место, где были нанесены удары Абаем. 
 — Те, похожие на пенальти?
 —  Да. Подойдите к манекену… Понял. Так… Спасибо. Кто предложил вызвать «Скорую помощь?» Когда? 
 — Хозяйка квартиры. — Седов задумывается. — Это было уже утром. Она попросила знакомого врача срочно подъехать. До его прихода мы все пробовали делать Талгату массаж сердца.
 —  И Абай? 
 — Он тоже подходил, но, в общем, я его почти не видел.
 —  Как же экстрасенсорные возможности? Делал ли он пассы? 
 — Не видел.
 —  Что приехавший доктор?.. 
 — Он тут же вызвал «Скорую помощь».
  Свидетель М-ов Н. А., врач-реаниматор «Скорой помощи». 
 —  Кто находился в квартире, когда вы прибыли? 
 — На месте были супруги — хозяева квартиры, но они толком не могли ничего объяснить, двигались словно во сне. Я понял, что они всю ночь не спали. Хозяйка — Калинаускене — стала что-то говорить о том, что пострадавший пришел к ним домой уже избитый. Но следов крови на лестнице и в коридоре я не заметил, и в квартире все было убрано.
 —  Где находился пострадавший? 
 — Посредине комнаты стоял диван, он перегораживал ее на две части, за диваном на полу, ближе к окну, лежал мужчина.
 —  Кто был еще в квартире, кроме хозяев? 
 — Когда мы поднимались по лестнице, я видел несколько человек, сидевших на ступеньках. Когда уезжали, их уже не было. Только против лифта сидел странного вида мужчина в халате с бусами на шее, черноволосый, восточного типа.
 —  Оказали ли вы помощь Нигматулину? 
 — Он был уже мертв.
 —  Задолго ли до вашего прибытия наступила смерть? 
 — Незадолго: суставы свободно двигались, трупное окоченение не наступило. Я сразу позвонил дежурному милиции.
  Переводчик М-ов Э., 22 года, курсант, Вильнюс. 
 — Он говорит, — переводчик показывает на Мирзабая, — что Абай очень надеялся на Нигматулина. Талгат за границей снимался, должен был деньги получить… Он говорит, много должен был денег получить, заплатить Абаю за учение.
 —  Спросите: что значит «много» и что —  «мало»? Какая разница? 
 — Много — он считает, значит пятьсот или тысяча, а мало — значит пять или десять рублей… Пять или десять — это очень-очень мало! — Он говорит… Абай — большой человек. Он сказал, чтобы Мирза держал себя при посетителях важно, следил за осанкой, больше молчал. Тогда посетители сами будут давать подарки. Надо вспоминать не только аллаха, но и космос, ходить в длинной рубахе со своим изображением на значке. Делать вид, что изучаешь труды Маркса, Ленина…
 — Он говорит: Абай рассказал про знаменитого дервиша Раджниша [1] . Раджниш купил дом за шесть миллионов, собственный самолет. Абай прислал Мирзе медальон с его фотографией… Абай обещал: если я буду собирать деньги на Институт Человека, он познакомит меня с государственными людьми и в будущем, когда станет директором, возьмет на работу, будет платить 200 рублей в месяц…
  Из заключений комплексных судебных психолого — психиатрических экспертиз: 
 «… При судебном психолого-психиатрическом обследовании обвиняемого… выявлены индивидуально-психологические особенности личности с некоторой поверхностностью мышления, чертами личностной незрелости в виде неустановившихся и несамостоятельных взглядов с имитацией образов поведения субъективно авторитетных лиц. Однако усугубленные состоянием алкогольного опьянения, эти личностные черты, хотя и не лишают его способности отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими, могли найти отражение в мотивации и особенностях поведения обвиняемого при совершении указанного умышленного убийства…»
 «…Проведенное психолого-психиатрическое обследование выявило признаки внушаемости по отношению к субъективно авторитетным лицам А. Борубаеву и М. Кымбатбаеву, однако эта внушаемость не является патологической, все мотивы его поведения в момент избиения Т. Нигматулина полностью аргументированы. У обследуемого не отмечается признаков заболевания, и его следует считать вменяемым…»
 «…В акте стационарной судебно-психиатрической экспертизы, проведенной ВНИИ общей и судебной психиатрии имени В. П. Сербского в отношении обвиняемого… указано, что в последние годы у него выявились такие особенности психики, как эгоцентризм, переоценка своих возможностей, поверхностность и нестойкость увлечений, стремление привлечь к себе интерес и склонность к вымыслам. В период инкриминируемых ему деяний у обвиняемого не отмечалось признаков какого-либо временного болезненного расстройства психической деятельности. Обвиняемый, используя свои психические особенности, оказал определенное влияние на других обвиняемых, которые в силу своих личностных особенностей поддавались его воздействию…»
  Обвиняемый Борубаев Абай, 33 года. Образование высшее, не работает с 1976 года, проживает в городе Ош Киргизской ССР. Мера пресечения — содержание под стражей. 
 —  Вам понятно, какие преимущества дает чиртосердечный рассказ о случившемся? 
 — Понятно. Вы объяснили!
 —  Что вы хотите предварительно пояснить в связи с предъявленным обвинением? 
 — Я ничего не помню. Помню только, что пришел в себя и вижу — его бьют. Нигматулина.
 —  Где? 
 — В квартире Калинаускасов.
 —  Квартира Калинаускасов большая. 
 — Во второй комнате.
 —  В большой комнате? 
 — Да.
 —  Кто его бил? 
 — Не помню. Плохо себя чувствовал весь вечер и потом ночью тоже. Принимал таблетки.
 —  Но помните, что другие его били? 
 — Да.
 —  А что вы делали? 
 — Сидел. Да, сидел. С закрытыми глазами. Мне было нехорошо.
 —  Принимали ли участие в избиении другие обвиняемые? 
 — Не видел.
 —  Но кто-то из них, безусловно, бил? 
 — Кто-то бил. Безусловно…
 —  Но вы наносили удары Нигматулину? 
 — Не помню. Я уже сказал.
 —  А кто находился рядом с вами? 
 — Не заметил.
 —  Может, Мирзабай? 
 — Не знаю…
  Из постановления о предъявлении обвинения 
  «… Абай Борубаев, имея высшее экономическое образование, общественно полезным трудом не занимался, постоянно находился на иждивении родителей. В бывшей лаборатории биоэлектроники и биоэнергетики познакомился с нетрадиционными методами лечения. С целью извлечения нетрудовых доходов распространял слухи о себе как о специалисте в области биоэнергетики в Москве, республиках Средней Азии и Прибалтики. Принимая участие в различных мероприятиях, где выступал в качестве человека, наделенного исключительными способностями, за оплату обещал содействие в овладении биоэнергией с использованием ее в творческих целях.
 За так называемое обучение получил с потерпевшего Т. Нигматулина деньги в общей сложности не менее 6000 рублей, два обручальных кольца, двое часов марки «Ориент» и одни марки «Электроника».
 …Будучи в состоянии алкогольного опьянения, совместно с Пестрецовым В. И., Седовым И. В., Бушмакиным Г. И. и Кымбатбаевым с целью мести за отказ Т. Нигматулина от участия в избиении гр. М-са В. М. на квартире гр. Калинаускене В. Н. путем нанесения не менее 119 ударов кулаками и ногами потерпевшему в голову, грудь, спину, руки, ноги с последующими переломами 4 ребер правой стороны груди и костей носа, кровоизлиянием под мягкую оболочку мозга и желудочка с последующим развитием травматического шока, с особой жестокостью — длительностью избиения и причинением потерпевшему тяжких мучений — умышленно убил Талгата Нигматулина, т.е. совершил преступление, предусмотренное пп. 3 и 6 ст. 105 УК Литовской ССР…»
 Ночью в кабинет позвонила Тереза, она чувствовала себя одиноко.
 Денисов слушал сквозь сон.
 — Очень сложно, когда первая и лучшая часть жизни отдана одному человеку, — она, казалось, ни на минуту не забывала о своем умершем муже, — а вторую приходится строить с другим. Вдовы носят траур по любимым мужьям всю жизнь.
 — Да, да.
 Денисов смотрел на безлюдные, высвеченные беспощадно, по-ночному, платформы внизу, кажущиеся черными с опущенными пантографами поезда, поставленные на прикол у вокзала.
 Было уже поздно.
 — Вам, наверное, не до меня. Новые дела, заботы, люди…
 — Нет, нет. Пожалуйста, продолжайте.
 — Женщины, которые развелись со своими мужьями. И вдовы… Сабир не может понять, а у меня нет сил, чтобы ему объяснить. Огромная разница. Совершенно разные психологии. Я выходила замуж за любимого человека. Любимого! Если бы не его смерть, мне бы и в голову не пришло соединить жизнь с другим. В том числе и с Сабиром. Его для меня просто бы не существовало! А у Сабира другое! Он мечтал обо мне всю жизнь, расстался с близким человеком, с другом. Сейчас он мучается, стремится из-за меня в первый ряд. Ему нужен успех. Он думает, что мне это важно. Но у меня-то все это было! С Митей. Понимаете? Мне это не нужно. — Ей необходимо было выговориться. — Я всегда была против того, что Сабир меняет привычный ему уклад. До меня он жил бесхитростно, но счастливо. У него был свой круг знакомых… Я не говорю, что не люблю его. Просто, чтобы вы знали, как мне трудно. Сейчас я хочу только одного: пусть мы будем вместе — сын, родители, Сабир…
 «У Сабира Жанзакова по-другому!.. — подумал Денисов. — Прямо по тому фильму, о котором говорил бритоголовый… „Ты — мало кому известный боксер. Ты постоянно тренируешься. Не пропускаешь ни одного занятия. Каждое утро — кроссы, эспандер. И ринг. Ринг… И ты всегда один. Женщины тебя не интересуют. Но вот однажды ты знакомишься с девушкой. Спасаешь от рэкетиров и идешь ее провожать…“
 Тереза объясняла долго и полно, Денисов думал про путь, которым шел герой Жанзакова.
 «Она — студентка. Ты — работяга. Вы начинаете встречаться. Ходите в кино, сидите в кафе-мороженом. Она ничего не знает, кто ты. И вот она приглашает тебя к себе. Ты волнуешься, ты никогда не встречался с такой девушкой, как она. Дом, в котором она живет, необычный — холл, лифтер внизу… Тебе открывает ее отец, ты много раз видел его лицо в газетах. Кто он? Директор института? Министр? Генерал? „Дочь босса“. „А-а, милости просим. Дочь говорила о вас…“ — У него добрый отцовский голос. А в прихожей уже она и ее мама. Обе молодые, похожи друг на друга, обе улыбаются ему дружески, как заговорщицы…»
 Денис прервал себя.
 Тереза заканчивала разговор.
 «Вечно юная сказка для романтических юношей из неполных семей…»
 Резкий звонок дежурного мгновенно сбросил с него сон, поднял на ноги, кинул в руку телефонную трубку.
 — Денис! — крикнул дежурный. — Идет телекс из Вильнюса. Там что-то страшное…
 — Читай!
 «За совершение особо опасного преступления с особой жестокостью в городе Вильнюсе…» Так… «Разыскиваются…» Тут все из нашей ориентировки. «Досымбетов Камал… Юнусов Эркабай… Сильвестров Андрей… Шаншевич Максим…» Постой, Денис! Жанзаков среди разыскиваемых не упоминается. Тебе слышно! Они не ищут Сабира Жанзакова!
 Дежурный еще ни о чем не догадывался, а Денисов уже знал: произошла трагедия.
 — «Материалы направлять… — Дежурный пытался проникнуть в непонятный ему пока тревожный смысл телеграммы — …Следователю по особо важным делам прокуратуры Литовской ССР Гедгаудасу…» Ты что-нибудь понял, Денис?
 — Да. Заказывай Вильнюс! Срочно… Сабира Жанзакова убили!
 За окном светало. Вдоль высоких пустых платформ с совками и метлами двигались уборщики. В электричке, отправляющейся первой, громко стучали компрессоры.
  Из заключения судебно-медицинской экспертизы 
  «… На теле обнаружены множественные кровоподтеки в области головы, груди, спины, стенки живота, на руках и ногах, переломы ребер, костей носа и т.д. Всего минимум 119 повреждений. Смерть наступила от совокупности повреждений, поскольку вследствие повреждений развился травматический шок и отек мозга».
  Из записей, обнаруженных в вещах Т. Нигматулина 
 Джидду Кришнамурти [2] :
 «…  Мастера дзен пинают и бьют своих учеников. Они выбрасывают их из окон домов. Иногда они прыгают на них. Надо всегда помнить: они не гневаются, это тоже часть их сочувствия. Они не гневаются вовсе, ведь если бы они гневались, все было бы утеряно. Как тогда можно преобразить другого? Ты тогда в одной лодке с ним, и вы вместе тонете. Нет, так нельзя помочь. 
  Гнев —  тоже сочувствие, но это возможно только в Японии, ни в одной другой стране это невозможно. Нужна определенная традиция. Такая традиция существовала в течение почти тысячи лет. Поэтому, когда мастер дзен прыгает и бьет своих учеников, ученики понимают этот язык. Если я начну бить вас, вы не поймете, вы разозлитесь, вы сообщите в полицию. И это никому не поможет. Нет, вы не поймете. 
  В Японии это понимают. Когда мастер дзен бьет ученика, ученик принимает это с благодарностью. Вы, может быть, удивитесь, но с  тех пор, как мастер изобьет ученика, он становится главным учеником… 
  Ученики дзен про себя мечтают о том дне, когда мастер изобьет их. Они ждут. Они молятся об этом. Они соперничают друг с другом…»