--------------------------------------------- Василий Шукшин Светлые души Михайло Беспалов полторы недели не был дома: возили зерно из далеких глубинок. Приехал в субботу, когда солнце уже садилось. На машине. Долго выруливал в узкие ворота, сотрясая застоявшийся теплый воздух гулом мотора. Въехал, заглушил мотор, открыл капот и залез под него. Из избы вышла жена Михайлы, Анна, молодая круглолицая баба. Постояла на крыльце, посмотрела на мужа и обиженно заметила: – Ты б хоть поздороваться зашел. – Здорово, Нюся! – приветливо сказал Михайло и пошевелил ногами в знак того, что он все понимает, но очень сейчас занят. Анна ушла в избу, громко хлопнув дверью. Михайло пришел через полчаса. Анна сидела в переднем углу, скрестив руки на высокой груди. Смотрела в окно. На стук двери не повела бровью. – Ты чего? – спросил Михайло. – Ничего. – Вроде сердишься? – Ну что ты! Разве можно на трудящий народ сердиться? – с неумелой насмешкой и горечью возразила Анна. Михайло неловко потоптался на месте. Сел на скамейку у печки, стал разуваться. Анна глянула на него и всплеснула руками: – Мамочка родимая! Грязный-то!.. – Пыль, – объяснил Михайло, засовывая портянки в сапоги. Анна подошла к нему, разняла на лбу спутанные волосы, потрогала ладошкой небритые щеки мужа и жадно прильнула горячими губами к его потрескавшимся, солоновато-жестким, пропахшим табаком и бензином губам. – Прямо места живого не найдешь, Господи ты мой! – жарко шептала она, близко разглядывая его лицо. Михайло прижимал к груди податливое мягкое тело и счастливо гудел: – Замараю ж я тебя всю, дуреха такая!.. – Ну и марай… марай, не думай! Побольше бы так марал! – Соскучилась небось? – Соскучишься! Уедет на целый месяц… – Где же на месяц? Эх ты… акварель! – Пусти, пойду баню посмотрю. Готовься. Белье вон на ящике. – Она ушла. Михайло, ступая до горяча натруженными ногами по прохладным доскам вымытого пола, прошел в сени, долго копался в углу среди старых замков, железяк, мотков проволоки: что-то искал. Потом вышел на крыльцо, крикнул жене: – Ань! Ты случайно не видела карбюратор? – Какой карбюратор? – Ну такой… с трубочками! – Не видела я никаких карбюраторов! Началось там опять… Михайло потер ладонью щеку, посмотрел на машину, ушел в избу. Поискал еще под печкой, заглянул под кровать… Карбюратора нигде не было. Пришла Анна. – Собрался? – Тут, понимаешь… штука одна потерялась, – сокрушенно заговорил Михайло. – Куда она, окаянная? – Господи! – Анна поджала малиновые губы. На глазах ее заблестели светлые капельки слез. – Ни стыда ни совести у человека! Побудь ты хозяином в доме! Приедет раз в год и то никак не может расстаться со своими штуками… Михайло поспешно подошел к жене. – Чего сделать, Нюся? – Сядь со мной. – Анна смахнула слезы. Сели. – У Василисы Калугиной есть полупальто плюшевое… хоро-о-шенькое! Видел, наверно, она в нем по воскресеньям на базар ездит! Михайло на всякий случай сказал: – Ага! Такое, знаешь… – Михайло хотел показать, какое пальто у Василисы, но скорее показал, как сама Василиса ходит: вихляясь без меры. Ему очень хотелось угодить жене. – Вот. Она это полупальто продает. Просит четыре сотни. – Так… – Михайло не знал, много это или мало. – Так вот я думаю: купить бы его? А тебе на пальто соберем ближе к зиме. Шибко оно тянется мне, Миша. Я давеча примерила – как влитое сидит! Михайло тронул ладонью свою выпуклую грудь. – Взять это полупальто. Чего тут думать? – Погоди ты! Разлысил лоб… Денег-то нету. А я вот что придумала: давай продадим одну овечку! А себе ягненка возьмем… – Правильно! – воскликнул Михайло. – Что правильно? – Продать овечку – Тебе хоть все продать! – Анна даже поморщилась. Михайло растерянно заморгал добрыми глазами. – Сама же говорит, елки зеленые! – Так я говорю, а ты пожалей. А то я – продать, и ты – продать. Ну и распродадим так все на свете! Михайло открыто залюбовался женой. – Какая ты у меня… головастая! Анна покраснела от похвалы. – Разглядел только… Из бани возвращались поздно. Уже стемнело. Михайло по дороге отстал. Анна с крыльца услышала, как скрипнула дверца кабины. – Миша! – Аиньки! Сейчас, Нюся, воду из радиатора спущу. – Замараешь белье-то! Михайло в ответ зазвякал гаечным ключом. – Миша! – Одну минуту, Нюся. – Я говорю, замараешь белье-то! – Я же не прижимаюсь к ней. Анна скинула с пробоя дверную цепочку и осталась ждать мужа на крыльце. Михайло, мелькая во тьме кальсонами, походил около машины, вздохнул, положил ключ на крыло, направился к избе. – Ну сделал? – Надо бы карбюратор посмотреть. Стрелять что-то начала. – Ты ее не целуешь случайно? Ведь за мной в женихах так не ухаживал, как за ней, черт ее надавал, проклятую! – рассердилась Анна. – Ну вот… При чем она здесь? – При том. Жизни никакой нету. В избе было чисто, тепло. На шестке весело гудел самовар. Михайло прилег на кровать; Анна собирала на стол ужин. Неслышно ходила по избе, носила бесконечные туески, кринки и рассказывала последние новости: – … Он уж было закрывать собрался магазин свой. А тот – то ли поджидал специально – тут и был! «Здрасти, – говорит, – я ревизор…» – Хэх! Ну? – Михайло слушал. – Ну тот туда-сюда – заегозил. Тыр-пыр – семь дыр, а выскочить некуда. Да. Хворым прикинулся… – А ревизор что? – А ревизор свое гнет: «Давайте делать ревизию». Опытный попался. – Тэк. Влопался, голубчик? – Всю ночь сидели. А утром нашего Ганю прямо из магазина да в КПЗ. – Сколько дали? – Еще не судили. Во вторник суд будет. А за ними давно уж народ замечал. Зоечка-то его последнее время в день по два раза переодевалась. Не знала, какое платье надеть. Как на пропасть! А сейчас ноет ходит: «Может, ошибка еще». Ошибка! Ганя ошибется! Михайло задумался о чем-то. За окнами стало светло: взошла луна. Где-то за деревней голосила поздняя гармонь. – Садись, Миша. Михайло задавил в пальцах окурок, скрипнул кроватью. – У нас одеяло какое-нибудь старое есть? – спросил он. – Зачем? – А в кузов постелить. Зерна много сыплется. – Что они, не могут вам брезенты выдать? – Их пока жареный петух не клюнет – не хватятся. Все обещают. – Завтра найдем чего-нибудь. Ужинали не торопясь, долго. Анна слазила в подпол, нацедила ковшик медовухи – для пробы. – Ну-ка, оцени. Михайло одним духом осушил ковш, отер губы и только после этого выдохнул: – Ох… хороша-а! – К празднику совсем дойдет. Ешь теперь. Прямо с лица весь опал. Ты шибко уж дурной, Миша, до работы. Нельзя так. Другие, посмотришь, гладкие приедут, как боровья… сытые – загляденье! А на тебя смотреть страшно. – Ничего-о, – гудел Михайло. – Как у вас тут? – Рожь сортируем. Пылища!.. Бери вон блинцы со сметанкой. Из новой пшеницы. Хлеба-то нынче сколько, Миша! Прямо страсть берет. Куда уж его столько! – Нужно. Весь СССР прокормить – это… одна шестая часть. – Ешь, ешь! Люблю смотреть, как ты ешь. Иной раз аж слезы наворачиваются почему-то. Михайло раскраснелся, глаза заискрились веселой лаской. Смотрел на жену, как будто хотел сказать ей что-то очень нежное. Но, видно, не находил нужного слова. Спать легли совсем поздно. В окна лился негреющий серебристый свет. На полу, в светлом квадрате, шевелилось темное кружево теней. Гармонь ушла на покой. Теперь только далеко в степи ровно, на одной ноте, гудел одинокий трактор. – Ночь-то! – восторженно прошептал Михайло. Анна, уже полусонная, пошевелилась. – А? – Ночь, говорю… – Хорошая. – Сказка просто! – Перед рассветом под окном пташка какая-то распевает, – невнятно проговорила Анна, забираясь под руку мужа. – До того красиво… – Соловей? – Какие же сейчас соловьи! – Да, верно… Замолчали. Анна, крутившая весь день тяжелую веялку, скоро уснула. Михайло полежал еще немного, потом осторожно высвободил свою руку, вылез из-под одеяла и на цыпочках вышел из избы. Когда через полчаса Анна хватилась мужа и выглянула в окно, она увидела его у машины. На крыле ослепительно блестели под луной его белые кальсоны. Михайло продувал карбюратор. Анна негромко окликнула его. Михайло вздрогнул, сложил на крыло детали и мелкой рысью побежал в избу. Молчком залез под одеяло и притих. Анна, устраиваясь около его бока, выговаривала ему: – На одну ночь приедет и то норовит убежать! Я ее подожгу когда-нибудь, твою машину. Она дождется у меня! Михайло ласково похлопал жену по плечу – успокаивал. Когда обида малость прошла, он повернулся к ней и стал рассказывать шепотом: – Там что, оказывается: ма-аленький клочочек ваты попал в жиклер. А он же, знаешь, жиклер… там иголка не пролезет. – Ну теперь-то все хоть? – Конечно. – Бензином опять несет! Ох… Господи!.. Михайло хохотнул, но тут же замолчал. Долго лежали молча. Анна опять стала дышать глубоко и ровно. Михайло осторожно кашлянул, послушал дыхание жены и начал вытаскивать руку – Ты опять? – спросила Анна. – Я попить хочу. – В сенцах в кувшине – квас. Потом закрой его. Михайло долго возился среди тазов, кадочек, нашел наконец кувшин, опустился на колени и, приложившись, долго пил холодный, с кислинкой квас. – Хо-ох! Елки зеленые! Тебе надо? – Нет, не хочу. Михайло шумно вытер губы, распахнул дверь сеней… Стояла удивительная ночь – огромная, светлая, тихая… По небу кое-где плыли легкие, насквозь пронизанные лунным светом облачка. Вдыхая всей грудью вольный, настоянный на запахе полыни воздух, Михайло сказал негромко: – Ты гляди, что делается!.. Ночь-то!.. Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского