--------------------------------------------- Лев Абрамович Кассиль «Трансбалт» Мне некогда писать вступления: ветер дует, море волнуется в гавани,– нам надо совершать кругосветное путешествие. Поедем же!…Вообразите себе старых моряков, с жесткойкожей, с руками твердыми, как железо, с жидкими волосами, впалыми глазами, с таким же животом, перегоревшимжелудком, но с честной душой и добрым сердцем. Жюль Жанен * * * Мозоли окончательно поссорили капитана Галанина с действительностью. В самом деле, что может быть для отставного морехода горше и несноснее, чем мозоль на ноге – сословное отличие пешеходов? Проклятая суша! Она мозолила глаза и ноги капитану Галанину. Он уже не мог, как прежде, картинно попирать презренную землю. Он начинал прихрамывать. А ведь было… Подбиралась моряна под белый китель. Гавань медленно отворачивалась. Горы забегали сбоку, но вскоре отставали. Жарко сияли поручни мостика. И рупор, вобрав в себя слова Галанина, слал его голос окрест над морями. В проходных конторах фрахтователей подписывал он коносаменты [1] , именуясь «капитаном хорошего парохода», и взвешенный в воздухе дым добротных сигар, сплетаясь, качался над ним, как гамак. И стояло его имя в «Дженконах», «Балтаймах» и в «Аксумо» [2] – в «Чартерпартии Бристольского канала», третий параграф которого гласил: «Стихийная сила, морские опасности, пожар, наводнение, льды, заговоры, злая воля капитана и команды, враги, пираты, воры, аресты и притеснения принцев, правителей и народа, столкновения, посадки и другие несчастные случаи плавания взаимно исключаются». К сожалению, кое-что в этом благородном и романтическом параграфе нельзя было исключить из судьбы капитана Галанина. Длинная история, монотонная и заученная наизусть, как алфавит морзянки: «Або, Бессарабка, Вавилон, Голова, Догадка…» Поторопившаяся старость. Вдовство. Потом вторая жена, молодая, ушедшая вскоре к молодому. Запоздалое, неуклюжее отцовство: осталась маленькая дочка. Запой – беспробудно. Пьяная вахта, удар, треск и… параграф третий «Чартерпартии Бристольского канала», по которому ответственность за происшествие исключалась для фрахтователя, но целиком лежала на капитане… На суде Галанина выгородили его послужной список и мужественное прошлое. Вспомнили, как увел он близ Керчи пароход у белых, заглянули в безукоризненные судовые журналы кораблей, которые он водил. Но ощутимый спиртной душок вился над материалами дела. За благо рассудили, что пора старику на покой. И его мирно списали на берег. Ему назначили даже небольшую пенсию. От сухопутной службы он отказался наотрез и перебрался на родину, в Киструс. Там у него был домик, принадлежавший покойной жене. Кухонную половину он сдал жильцам, в чистой поселился сам с дочуркой. Дочку звали Елочкой. Настоящее ее имя было Елена. Улица наградила ее кличкой – «капитанская дочка». И она с гордостью носила это прозвище. Ей шел девятый год, Елочке Галаниной. Она росла тоненькой, раздумчивой девочкой. У нее была привычка вытягивать шейку и высоко задирать острый подбородок. И ее чахлая фигурка всегда казалась приподнятой на цыпочки, словно Елочка тянулась заглянуть по ту сторону обычного. – Нет, не жилица она, – сокрушались сердобольные соседки, – по ей уже тень пошла. – Не говорите! Были бы кости, а мясо нарастет, – утешали другие. – Конечно, без матери какое воспитание! Тем более морской человек. Грубость… Но Елочка была ласкова, привязана к отцу, а капитан научил ее любить море. Елочке было четыре года, когда Галанин рассадил о волнорез моря свой пароход. Она почти не помнила моря, разве только вот поскрипывание каюты, струны лучей, натянутые между жалюзи и зайчиком на полу, потом – отвинченный иллюминатор, как объектив, вбирающий свет, ветер и брызги, наконец, бегущий мрамор отблесков на корме. Вот и все, что осталось от моря. Но Елочка любила вспоминать о нем, как вспоминают о забытой бабушке, хорошо знакомой по чужим рассказам. Она рано и легко научилась читать, причем одновременно с букварем нетерпеливый капитан показал ей международный свод сигналов флагами и азбуку Морзе. Вскоре она могла подписывать свое имя с одинаковым успехом буквами, флажками и тире-точками. Последнюю премудрость она постигла с особенным удовольствием. Ей очень нравилось, что для каждой буквы, чтобы легче запомнить, было выдумано свое слово: А – Або, Б – Бессарабка. Слова делились на слоги: если в слоге было «а», то ставилась точка, если нет, то тире. Поэтому легко было запомнить: А – А/бо, это точка и тире. Б – Бе/сса/раб/ка – тире и три точки. «Або, Бессарабка, Вавилон, Голова, Догадка» – это стало любимой считалкой Елочки. Потом Елочка взялась за книги капитана Галанина. Здесь были лоция [3] и навигация [4] , уставы кораблевождения, словари, учебники, космографии, сборники торговых договоров, тексты коносаментов и т. д. Она мало что поняла в этих книгах, но ей понравились красивые, звучные слова, и она упросила отца объяснить их значение. Растроганный мореход не только пространно растолковал все, что можно было растолковать, но не пошел даже в тот вечер в пивную. Просидев всю ночь с карандашом над тетрадкой, он, тужась и потея, кропал стишки для Елочки. Стихи не получались. На следующий день он сходил пораньше в пивную. Вернулся домой в меру нагруженный и сел у Елочкиной кровати. – Елочка, ты моя палочка, худышечка ты моя зеленая! – Я никак не могу уснуть, – сказала Елочка. – Засни меня, пожалуйста. А, папа? Расскажи про чего-нибудь. – Мы с тобою поболтаем, расскажу я про «Балтайм», – запел вдруг капитан. – Надо действовать с умом, чтобы узнать про «Аксумо». Хорошо получается, дочка? Это я сам стишки придумал. И еще есть. Погоди. Как это? Ах, черт, вылетело, запамятовал! У меня так ловко про «Дженкон» было. – Папа, – спросила вдруг Елочка, – а какой наш самый, самый большой, прегромадный пароход? – «Трансбалт», – отрывисто пробормотал Галанин, вспоминая, как мечтал он стать капитаном «Трансбалта» и – кто знает! – стал бы, может быть. – А ты его был капитан? – Нет. – Почему не был? А, пап? – Спи, дочка. Будя болтать. Ну, тихенько. – Я сиюточку-минуточку. Ты только скажи стишок про «Трансбалт». – Я не знаю стишков про «Трансбалт». – Ну, какой папа! А ты придумай сам! Созвучие старой песенки пришло на помощь капитану. – «Трансбалт», «Трансбалт», мечта моя, ты вся горишь во мне» [5] – шепотом продекламировал капитан и уронил голову на руки. – М-да! Эх, дьявольщина! Гм! Ничего, ничего, дочка, ты спи! Знай спи. Вот так! Майна, Елочка. Майна. И Елочка чувствовала, как она плавно спускается в бездонный и мерцающий полумрак трюма. «Майна помалу, майна»… Она заснула. Сухопутье ожесточило капитана не одними мозолями. Галанина не любили в Киструсе. Ему досаждали всячески, над ним подсмеивались. Ему не верили. Его поддразнива ли. Он был гордец и оригинал, а это не прощалось человеку в провинции. «Капитан разбитого корабля!» – кричали ему вслед мальчишки. «Моряк-то наш опять на мели сидит», – хихикали туземные остряки, проходя мимо домика Галанина, где на скворечнике развевались два пестрых флага международного свода – два флага бедствия. У Галанина каким-то образом сохранился полный набор флажков свода. Он приладил к шесту скворечни рейку. Он натянул сигнальные фалы. И над крышей домика утром взвивались, виляя и треплясь, флаги «О» и «М»: «нахожусь на мелководье». Вечером капитан поднимал на скворечнике сигнал «О», «Е» – «умирающие от жажды» – и брал курс на пивную. Возвращаясь, он вздергивал «О», «Р», что означало: «не могу управиться» – и ложился спать. Елочке капитан старался привить такую же непримиримость. «Ты у меня морской волчонок, а они – овцы сухопутные», – говаривал он. Но Елочка росла. Закон всеобуча [6] привел ее в школу. Она поступила сразу во вторую группу [7] . Учительница, объяснив дроби, рассказала, что происходит в одной шестой части суши. И открылось, что на суше происходят вещи, не менее значительные, чем на море. В неделю Елочка повзрослела, как за год. Ровесницы Елочки оказались куда более осведомленными. Они уже все, все знали, решительно все. Правда, они в первый раз слышали о «Чартерпартии Бристольского канала», но зато они знали, кто такой Гитлер и какая добыча угля в Донбассе, а Елочка не знала. Она многого не знала. – Ты как с необитаемого острова все равно! – удивлялись подруги. – Мы тебя знаешь как звать будем? Елена Робинзон. Это такая книжка была. В золотом переплете, – подчеркивали они добротность прозвища. Через неделю Елочка, придя из школы, заявила отцу, что ей нужен красный галстук. Капитан молча полез в сигнальный ящик. Он переворошил весь свод и вытащил красный двурогий флаг «Б». Из него выкроили отличный галстук. А еще через неделю Елочка вернулась домой очень грустная. – Ну, ты чего это? – спросил ее Галанин. – Папа! – сказала, серьезно глядя на него, Елочка. – Папа, а почему ты сейчас не капитан? Галанин растерялся. Его испугал не самый вопрос, а тон, каким он был задан. – Так ведь я, понимаешь, старый уж, Елочка. – Ну, ты почти совсем не очень старый. Вон у Соньки отец вовсе старичок, а и то как работает! Ударник даже, Сонька говорит. Папа, а пап? Сделайся опять капитаном. А? Пап! Или ходи куда-нибудь каждый день на службу. Ну, а что так? Все в пивной да в пивной. Мальчишки дразнятся даже. И теперь все против пьяницев. А ты… – И Елочка заплакала впервые за два года. Капитан молчал. Когда-то у него отняли море. Теперь земля сама уходила из-под ног. Он кинулся писать письма и прошения в Москву: в Наркомвод, в Совторгфлот. Он требовал и просил назначения. Он готов бы согласиться в крайнем случае и на береговую службу. В тот день Киструс был поражен неурочным и новым сочетанием флагов на галанинском скворечнике. Сначала это был четырехугольный белый, в синюю шашку, и красный, с желтым крестом, – «О», «Т» – «Пожалуйста, останьтесь около меня»; потом флаг «Т» сменился синим с белым просветом – «О», «К» – «Я атакован, нуждаюсь в помощи». К ночи над домиком Галанина около флага «О» повис белый треугольник с красным кругом – «В»: «Терплю бедствие, нужна немедленная помощь». «О», «В» осталось висеть надолго. Галанин уже не гаерничал. Он не дразнил соседей. Он действительно ждал помощи. Кто знает, может, проедет через Киструс какой-нибудь моряк, увидит поднятый сигнал бедствия, свернет на помощь. Но моряки не заезжали, а в Киструсе никто не понимал значения сигналов. Москва не отвечала. Прождав две недели, капитан решил дать телеграмму старому приятелю из Совторгфлота. Он не хотел открывать любопытным телеграфистам свое бедственное положение. Московский приятель хорошо понимал скороговорку Морзе и сигналы свода. Он хорошо знал, что такое «О», «В». Галанин протелеграфировал ему: «Олово Вавилон Галанин». Вечером в Киструсе толковали, что капитан малость того… Через несколько дней соседи увидели, что по веревкам скворечни ползет целая гирлянда флагов. Весь пестрый тряпичный алфавит свода мотался над крышей. Не хватало только «Б», из которого сшили красный галстук Елочке. И проходившие мимо окон домика слышали, как капитан с дочкой веселыми, воинственными голосами пели: «Трансбалт», «Трансбалт», мечта моя, ты вся горишь во мне!» Жильцы Галанина сообщили соседям, что капитан получил из Москвы от самого главного флотского комиссара телеграмму. Капитану предлагали немедленно выехать и принять назначение. В день отъезда заболела Елочка. Поднялась температура. Покраснели, оплыли глаза. Доктор сказал, что пока картина неясна, лучше бы не ездить. Но Елочке так не терпелось увидеть отца снова капитаном. В дороге ей сделалось совсем худо. Она не в силах была раскрыть слипшиеся веки и стала бредить. – «Трансбалт», «Трансбалт», – жарко выдыхала она. – «Або, Бессарабка, Вавилон, Голова». Папа, ты подпишешь «Чартерпартию Бристольского канала»? Подпишешь? «Балтайм», «Балтайм», мечта моя… ты вся горишь…» Елочка очнулась нескоро. Сначала где-то внутри стало очень хорошо и беспричинно радостно. Потом захотелось открыть глаза. И Елочка увидела, что она лежит в просторной, чистенькой каюте. Висела карта, качалась подвесная лампа над столом. Что-то скрипело в стене. Вентилятор пел как большой волчок. Слегка и неровно покачивало. Пароход, видимо, разворачивался, так как солнечный заяц скользнул по стене и исчез. Елочка попыталась приподняться, но сил у нее для этого не нашлось. С палубы доносился топот многих ног. Слышались глухие разговоры, Елочка узнала голос отца. Но это не был его прежний голос. Исчезли хрипотца и дрожкость. Голос звучал густо, твердо и строго. Каюта дрогнула, и качка прекратилась. – Готово! Есть! На месте! – донесся до Елочки голос отца. Дверь каюты осторожно открылась. Вошел капитан. Он был трезв и брит. – Лежать! Лежать! Смирно! – крикнул он наигранным снова морским басом. – Ложись в дрейф, и никаких! Однако и спала же, Елка ты моя зеленая! В тот день Киструс был поражен новым сочетанием флагов на галанинском скворечнике. – Пап, а ты опять настоящий капитан? – Более-менее настоящий, – ответил Галанин и смущенно улыбнулся. – Ой, как хорошо! И опять у тебя будет «Чартерпартия Бристольского канала»? Папа, как пароход называется? Капитан выскочил из каюты. Он тотчас же вернулся, неся большой красно-белый спасательный круг. «Трансбалт» – было написано на круге. – «Трансбалт», – прочла Елочка. – «Трансбалт»! – сказал капитан и надел круг на Елочку. – А куда мы едем? – поинтересовалась Елочка. – В Индию и Японию. Сейчас мы стоим у Порт-Саида. Хочешь посмотреть? Он бережно поднял Елочку. Он поднес ее к иллюминатору. Чудесный вид! Синее, как нарисованное, небо. Щедроты солнца сыпались на сказочный берег. В зеркальной воде отражались дворцы и пальмы. Стояли на рейде корабли. И Елочке казалось, что ей снится все это. Тем более, что с глазами у нее было не все еще ладно. Но пришел судовой врач и велел немедленно уложить Елочку и соблюдать покой и запретил выносить ее на палубу, на свет, чтобы поберечь воспаленные глаза. Тем не менее это было чудесное плавание. Флаг удачи вился над ним. Погода стояла благоприятная. Совершенно не качало. Виды, один прекраснее другого, сменялись в иллюминаторе. На «Трансбалте» стояли новые, совершенно бесшумные машины. Пароход был рекордно быстроходен. Плавание совершалось в непостижимо быстрые сроки. Меридианы мелькали, как проселки. В одном порту пароход посетили трое важных англичан. Они заглянули в каюту. Капитан что-то объяснил по-английски. Англичане все трое обернулись и кивнули. Не улыбаясь, посмотрели они на Елочку. Но их больше интересовала каюта. Они внимательно оглядывали каждую мелочь и трогали лак двери. Вероятно, они собирались подписать «Чартерпартию Бристольского канала». Потом корабль попал вдруг в полосу удивительных приключений. На четырнадцатый день плавания, когда пробили третью склянку утренней вахты, Елочка услышала классический возглас: «Человек за бортом!» Протопала по палубе спасательная суматоха, и вскоре к Елочке привели обсохшего мальца в одеянии с чужого плеча. Оказалось, что он ехал из Одессы зайцем в трюме, был открыт, полез со страху на ванты и сорвался в море. Так Елочка приобрела товарища. Его звали Тимка. Он жулил в карты, привирал на каждом слове и ковырял в носу. Второе приключение было загадочным и жутким. Оно тяжко потрясло Елочку. Однажды капитан уступил ее капризам. Он обещал, если совсем стихнет ветер, вынести Елочку на мостик. «Трансбалт» стоял на рейде Сингапура. Ветер упал лишь к ночи, но капитан сдержал обещание. Фрося укутала Елочку, и капитан вынес ее на руках. На мостике стоял вахтенный. Горели фонари и отличительные огни: красный, зеленый. Беззвездная ночь обступила корабль и море, было тихо и душно, как в комнате. Только в порту еле слышно жужжали краны, горели огни на судах и легкий гомон доносился оттуда. И вдруг черное небо со страшным скрипом рассеклось надвое до самого горизонта. Сразу стало светло. Мгновенно из тьмы выступили горы, порт и пароходы. А в чудовищной и ослепительной расщелине появилась исполинская фигура человека. Великан стоял над морем. Он шагнул из-за горизонта. Горы не доходили ему до пояса. Елочка пронзительно закричала, закрыв лицо руками. На мостике заметались. Елочку спешно снесли вниз. Скоро появился доктор. Он накричал на капитана. Елочке разъяснили, что это было атмосферное явление, ничего страшного. Но девочка видела, что все чем-то смущены, и упрямо не верила. На семнадцатый день плавания Тимка играл с Елочкой в «свои козыри». Он бессовестно сжулил и был изобличен. Елочка возмутилась. – Уходи, уходи! Не хочу с тобой! – закричала она. – А чего ты из себя воображаешь? – обиделся Тимка. – Какая нашлась! Не твоя каюта. – Не моя, так папина. Уходи! Жила. Фу! – Ну и уйду, пожалуйста! Мне только смешно на тебя. Все тебе врут как попало, а ты уж и веришь. Ты вот скажи, где мы сейчас? – Ну, около Формозы, – сказала Елочка, указывая на карту. – Формозы? Как раз! Эх ты, веришь! Сказать, где? Мы вовсе в Москве, у Виндавского вокзала [8] . А отец твой, думаешь, капитан? Как раз. Держи шире! Он вовсе заведующий. А это, думаешь, пароход? Это совсем музей, а не пароход. А я тут живу во дворе. Это что, думаешь, берег виден? Да, как раз, смотри! Тимка протянул руку через иллюминатор и ткнул пальцем в панораму. Рука его достала до берегов. Скалы слегка прогнулись. Елочка заморгала беспомощными глазами. Она не в силах была поверить. Но Тимка не врал. Не было на самом деле парохода, и капитан Галанин командовал лишь фикцией. Он был капитаном наглядного пособия. Галанина вызвали из Киструса с тем, чтобы предложить ему заведование новым морским музеем в Москве. Здесь вполне подходил человек некогда дальних плаваний, а теперь выброшенный морем на берег. Знания и опыт Галанина были известны. Опасаться аварий в музее не приходилось. Приятель Галанина, тот, что дал телеграмму, встретил его на вокзале. Капитан, с больной Елочкой на руках, выслушал предложение и вздохнул: «В музей, значит, сдают. Почетно! Все-таки лучше, чем на свалку». Рассуждать не было времени. Девочка гибельно пылала в забытьи. Капитан согласился. Но тут выяснилось, что музей еще дооборудывается и квартира для заведующего не совсем готова. В общежитие с больной девочкой нельзя было ехать. О больнице упрямый капитан и слышать не хотел. Тогда изобретательный его приятель предложил следующую комбинацию. В помещении музея сооружали деталь корабля. Воздвигались в натуральную величину спардек, мостик и настоящая двухместная матросская каюта нового, советского образца. Каюта была уже полностью оснащена и обставлена с тем строгим комфортом и уютом, который так отличает каюты команды на кораблях советской постройки от кубриков самых прославленных судов старого Ллойда [9] . В этой каюте и поселился временно капитан с дочкой. Елочка долго не приходила в себя. Она бредила «Трансбалтом» и флагами свода. Доктор высказал опасение о возможности менингита. Доктор пришел в ужас, узнав, что девочку везли с такой температурой. Он потребовал полнейшего покоя и устранения всяких волнений. Елочка в бреду видела себя на корабле, и доктор распорядился ни в коем случае не разубеждать ее до выздоровления. Так началось это необычайное плавание. В вынужденной игре участвовали все работники музея. И доктор, входя в каюту, тоже на всякий случай надевал форменку. Елочка промаялась дней пять в бреду, потом она крепко заснула и проспала около полутора суток. Ее разбудила качка, когда рабочие передвигали каюту под законченный уже мостик. Многочисленные заботы и дела музея загрузили доверху жизнь капитана, и она снова приобрела устойчивость. Музей был учебный. Сюда приходили ученики водного техникума. И вещи не были ограждены стеклами от своего предназначения. Вещи несли еще службу. Их трогали, развинчивали. На них учились. Капитан постепенно входил во вкус нового дела. – Нет, это не бутафория. В чем дело? – говорил капитан. – Это я вроде «Авроры». Тоже корабль был! Зимний брал. А теперь учебное судно. Черт, удивительно все-таки умеют у нас людей делом за живое взять! Кроме обязанностей завмузеем, Галанин с увлечением изображал капитана дальнего, Елочкиного плавания. Он вел судовой журнал, он чертил маршрут по карте. Через день менял он перед иллюминатором раскращенные панорамы портов из папье-маше, в обилии имевшиеся в музее. Он вовлек в плавание Тимку, человека за бортом, сына музейного сторожа. Что же касается англичан, то это были вполне настоящие англичане, интуристы. Они захотели осмотреть музей. Очень просто объяснилось также появление великана на сингапурском горизонте. Это открылась дверь за панорамой, и вошел сторож. Вот и все! Так объяснились многие тайны этого сказочного рейса. Елочка, бледная, вскочила с койки («Вот как! Обманывать меня!»). Накинув одеяльце, она выбежала из каюты. Она пробежала спардек и хотела взобраться на капитанский мостик, но остановилась как вкопанная. Замечательные вещи окружали ее. Она находилась в огромном светлом зале. Изящные модели кораблей стояли на медных и стеклянных подставках. У стен раскинулись макеты и панорамы портов, пристаней, маяков. И большой, настоящий город смотрел в широкие окна. Елочка заглянула на мостик. Там было много народу. Экскурсанты – рабочие и школьники – почтительно слушали капитана Галанина. Он демонстрировал управление кораблем. Галанин был облачен в полную капитанскую форму. Елочка прямо залюбовалась им. Дурак Тимка. Ну что же, что музей? А все-таки настоящий капитан, и все его слушают! – Эй, на берегу! – крикнул морским басом капитан. – Есть на берегу! – важно ответила из дальнего угла уборщица Фрося. – Флаги в порядке? Приготовиться! – Нечего и готовиться: все и так готово! – уже не по уставу заворчала Фрося. И вдруг, взбегая на высокие ноты, завыла электрическая сирена. Всползли по фалам яркие сигнальные флаги. И капитан, дважды повернув по всему диску ручку машинного телеграфа, поставил ее на «полный ход».