---------------------------------------------


 Жорж Сименон
 «Цена головы»



 1. Камера 11, особый надзор


 Где-то вдалеке дважды прозвонил церковный колокол. Заключенный сел на койке, его большие узловатые руки обхватили колени.
 Так он просидел минуту, словно в нерешительности, Затем вздохнул, встал и потянулся всем телом. Это был громадный, неуклюжий человек, голова его казалась чересчур тяжелой, руки слишком длинными, грудь слишком впалой.
 На лице можно было прочесть лишь тупое, почти Нечеловеческое равнодушие. И все же, прежде чем направиться к двери с закрытым глазком, заключенный погрозил кулаком одной из стен.
 За этой стеной помещалась точно такая же одиночка, она также входила в сектор особого надзора парижской тюрьмы Сайте.
 Таких одиночек было шесть, в каждой из них приговоренный к смерти ожидал либо президентского помилования, либо молчаливой и торжественной группы людей, которая придет к нему однажды ночью и разбудит его.
 Вот уже пятый день, как за стеной почти непрерывно кричал заключенный № 10. Иногда он вопил, рыдал, возмущенно вскрикивал. Потом уставал и начинал монотонно и глухо выть.
 Одиннадцатый никогда его не видел и не знал о нем ничего. Лишь по голосу он мог догадаться, что Десятый очень молод.
 Теперь Десятый вопил устало, скорее по инерции. Однако в глазах Одиннадцатого зажглась искра ненависти, и он сжал костлявые кулаки.
 Стены, дворы и корпуса громадной крепости-тюрьмы Сайте молчали. Даже снаружи, из Парижа, не доносилось ни звука. Тишину ночи нарушали только вопли Десятого.
 Одиннадцатый подошел к двери, несколько раз судорожно сжал и разжал пальцы и, вздрогнув, коснулся ее.
 Как положено по правилам особого надзора, одиночки освещались круглые сутки. Надзиратель обычно находился в коридоре. Каждый час он поочередно заглядывал во все камеры смертников.
 Дрожащие пальцы Одиннадцатого скользнули по замку, мучительная тревога сделала это простое движение торжественным.
 Дверь открылась. Стул надзирателя стоял на месте, но его самого не было. Заключенный быстро пошел по коридору, наклонившись вперед, словно у него кружилась голова. Лицо его было бледно, только веки зеленоватых глаз покраснели. Трижды он сбивался с дороги и испуганно поворачивал пронь, натыкаясь на запертую дверь.
 Где-то в глубине коридора слышались голоса: это в дежурке разговаривали надзиратели.
 Он тихо спустился во двор. Ночная мгла была кое-где продырявлена желтыми огнями фонарей. Шагах в ста у ворот топтался часовой. На втором этаже светилось окно, и было видно, как человек с трубкой в зубах склонился над письменным столом, заваленным бумагами.
 Одиннадцатому захотелось еще раз прочесть записку, которую он три дня назад нашел наклеенной на донышке своей миски. Но это было невозможно: записку он разжевал и проглотил, как приказал неизвестный автор. Всего час назад заключенный помнил записку наизусть; теперь ему казалось, что некоторые фразы он не может точно восстановить в памяти:
 «15 октября в два часа ночи дверь твоей камеры будет не заперта, надзирателя на месте не будет. Если ты пойдешь так, как нарисовано…»
 Беглец вытер лоб горячей рукой. С ужасом он посмотрел на желтые круги фонарей и чуть не закричал, услышав шаги. Но они доносились из-за внешней стены, с улицы. Там ходили свободные люди, и по каменным плитам мостовой звонко отдавались их шаги.
 Послышался женский голос:
 — Подумать только, они заламывают по пятьдесят франков за кресло…
 — Но ведь у них тоже есть расходы! — возразил мужчина.
 Заключенный крался вдоль стены. Вдруг он остановился, наступив на камешек, и застыл, прислушиваясь. Мертвенно-бледный, неуклюжий, с длинными руками, которыми нелепо размахивал, он очень походил на пьяного.
 Метрах в пятидесяти от беглеца, там, где в стене было углубление, около двери с надписью «Хозяйственный отдел» стояли несколько мужчин.
 Комиссар Мегрэ не решался прислониться к стене из почерневшего кирпича. Засунув руки глубоко в карманы пальто, он твердо стоял на сильных ногах, неподвижный как статуя. Время от времени было слышно, как булькает его трубка, и тогда казалось, что даже сквозь ночную тьму можно угадать тревогу, светившуюся во взгляде комиссара.
 Уже раз десять Мегрэ приходилось дотрагиваться до плеча следователя Комельо, который не мог спокойно стоять.
 Юрист прибыл после часа ночи, прямо с великосветского ужина. Он был во фраке, тонкие усики его были старательно закручены, а цвет лица несколько ярче обычного.
 Рядом с ним, уткнув нос в поднятый воротник пальто, сердито хмурился г-н Гасеье, начальник тюрьмы Санте. Он старательно делал вид, что все происходящее его не интересует.
 Похолодало. Часовой у будки топал ногами, чтобы согреться. Дыхание, вылетая изо ртов, превращалось в струйки прозрачного пара.
 Они все еще не видели Одиннадцатого, который избегал освещенных мест, но, несмотря на все его старания двигаться бесшумно, слышали шаги за стеной. Он быстро ходил взад и вперед, и по его шагам они могли заключить, куда он направляется.
 Прошло десять минут. Следователь придвинулся к Мегрэ и уже открыл рот, но рука комиссара с такой силой стиснула плечо Комельо, что тот только вздохнул. Машинально он вытащил из кармана сигарету, но ее тут же отобрали.
 Все было ясно. Одиннадцатый сбился с пути. С минуты на минуту он рисковал нарваться на обход.
 Но что делать? Не могли же они подвести беглеца к месту, где был спрятан узел с платьем и где со стены свисала веревка.
 Время от времени по улице проезжали машины. Иногда слышались голоса прохожих, гулко отдававшиеся в тюремном дворе.
 Трое мужчин, стоявших в углублении, могли лишь обмениваться взглядами. Взгляд г-на Гасеье выражал раздражение, досаду и иронию. Следователь Комельо откровенно волновался, и тревога его непрерывно усиливалась. Только комиссар» Мегрэ держался как ни в чем не бывало. Он верил в себя, и выдержка не изменяла ему. Однако, не будь сейчас так темно, можно было бы увидеть крупные капли пота, стекавшие со лба.
 Пробило половину третьего, а беглец все еще метался за стеной. Внезапно все трое вздрогнули: они не услышали, а скорее угадали вздох. Теперь из-за стены доносился торопливый шорох. Беглец в конце концов наткнулся на узел с платьем и переодевался, стоя под свисавшей веревкой.
 Топот часового, словно маятник, отмеривал бег минут. Следователь шепнул:
 — А вы уверены, что?..
 Мегрэ посмотрел на него, и Комельо умолк. Веревка натянулась. Минуту спустя над стеной появилось светлое пятно — лицо Одиннадцатого. Подтянувшись на руках, он осматривал улицу.
 Это продолжалось бесконечно — в десять, в двадцать раз дольше, чем рассчитывал Мегрэ. Очевидно, беглец выбился из сил, так как, добравшись до гребня стены, замер.
 Беглец распластался на гребне, и силуэт его был отчетливо виден. А вдруг у него закружилась голова? Чего он ждет, почему не спускается на улицу?.. Быть может, ему мешают прохожие или пара влюбленных, пристроившихся у стены?..
 Следователь Комельо нетерпеливо щелкнул пальцами.
 — Полагаю, я вам больше не нужен? — шепнул начальник тюрьмы.
 Веревка зашуршала по кирпичу и повисла над улицей. Беглец исчез за поворотом.
 — Если б я не верил вам так безгранично, комиссар, я никогда не позволил бы втянуть себя в подобную авантюру. Заметьте, я по-прежнему считаю Эртена виновным. Что же будет, если он ускользнет?
 — Где я увижу вас завтра? — не отвечая, спросил Мегрэ.
 — Я буду у себя в кабинете с десяти утра.
 Они молча обменялись рукопожатием. Начальник тюрьмы неохотно подал руку Мегрэ и отошел, ворча что-то невнятное. Мегрэ постоял минуту возле стены. Он не тронулся с места и тогда, когда услышал удалявшиеся шаги убегавшего во весь дух человека. Мегрэ прошел мимо проходной будки и жестом попрощался с дежурным. Он свернул за угол. Улица Жан-Доллан была пустынна.
 — Все в порядке? — спросил комиссар человека, притаившегося у стены.
 — Он побежал к бульвару Араго. За ним следуют Жанвье и Дюфур.
 — Можешь идти спать.
 Комиссар рассеянно пожал руку инспектору и пошел, тяжело ступая, низко опустив голову и продолжая дымить трубкой.
 Было четыре часа утра, когда он толкнул дверь своего кабинета на набережной Орфевр. Комиссар со вздохом снял тяжелое пальто. На столе среди бумаг стояла недопитая кружка. Пиво успело согреться, но комиссар допил его с жадностью. Затем уселся в кресло.
 Перед ним лежала желтая папка, раздувшаяся от документов, как пузырь. Безупречно округлым почерком письмоводителя уголовной полиции на ней было выведено: «Дело Эртена».
 Ожидание длилось больше трех часов. Электрическая лампочка без абажура была окружена серым облаком дыма, колебавшимся при малейшем движении воздуха. Время от времени Мегрэ вставал из-за стола, мешал кочергой в печке и опять садился на место. В кабинете становилорь все жарче, комиссар снял с себя пиджак, затем воротничок, галстук и, наконец, жилет.
 Телефонный аппарат был у него под рукой. Около шести утра он приподнял трубку, желая удостовериться, что связь с городом не нарушена.
 Желтая папка перед комиссаром была раскрыта. Донесения, вырезки из газет, копии протоколов, фотографии рассыпались на столе. Мегрэ смотрел на них из своего кресла и лишь иногда брал в руки тот или иной документ, однако не читал его, а о чем-то сосредоточенно думал.
 Поверх груды документов лежала газетная вырезка с красноречивой шапкой:
 «Жозеф Эртен, убийца м-с Хендерсон и ее горничной, приговорен к смерти сегодня утром».
 Мегрэ беспрерывно курил, не сводя глаз с телефонного аппарата, но тот упорно молчал.
 В шесть десять раздался звонок — кто-то ошибся номером.
 Комиссар принялся перечитывать документы. Правда, в этом не было особой нужды, так как он помнил их наизусть:
 На набережной Орфевр помещается префектура парижской полиции, в том числе ее уголовный розыск.
 «Жозеф Жан Мари Эртен, 27 лет, родился в Мелене, служащий в цветочном магазине г-на Жерардье на Севрской улице».
 Вот и фотография, сделанная в ярмарочной палатке на гулянье в Нейи. Долговязый парень с непомерно длинными руками и треугольным бесцветным лицом. Его щегольство свидетельствует о дурном вкусе.
 «Кровавая трагедия в Сен-Клу. Богатая американка и ее горничная зарезаны кинжалом».
 Это случилось в июле.
 Мегрэ отодвинул зловещие снимки, сделанные на месте преступления: два окровавленных трупа, снятые во всевозможных ракурсах, искаженные лица, ночные рубашки в пятнах крови, изодранные в клочья.
 «Комиссар Мегрэ из уголовной полиции разгадал трагедию в Сен-Клу. Убийца за решеткой!»
 Мегрэ сердито переворошил газетные вырезки и нашел самую позднюю, вырезанную из газеты всего десять дней назад:
 «Жозеф Эртен, убийца м-с Хендерсон и ее горничной, сегодня утром приговорен к смертной казни».
 Во двор префектуры въехал полицейский фургон. Началась сортировка ночного улова. Он почти полностью состоял из женщин. В коридорах послышались шаги, ночной туман над Сеной начал рассеиваться.
 Зазвонил телефон.
 — Алло!.. Ты, Дюфур?..
 — Я, шеф.
 — Ну что?..
 — Ничего особенного. То есть, если хотите, я могу вернуться туда. Но пока что, по-моему, хватит одного Жанвье…
 — А где он?
 — В «Белой цапле».
 — Что?.. В какой еще «Цапле»?
 — Это бистро возле Исси-ле-Мулино. Сейчас возьму такси, приеду и расскажу вам все по порядку.
 Некоторое время Мегрэ шагал по кабинету. Затем послал одного из сотрудников в пивную «У дофины» за кофе и рогаликами.
 Мегрэ еще завтракал, когда вошел инспектор Дюфур, крохотный корректный человечек в сером костюме; шею его сдавливал очень высокий, туго накрахмаленный воротничок. Как всегда, вид у Дюфура был таинственный.
 — Что это еще за «Цапля»? — проворчал Мегрэ. — Садись.
 — «Белая цапля» — матросский кабачок на самом берегу Сены, между Гренелем и Исси-ле-Мулино.
 — И он отправился прямо туда?
 — Что вы! Это просто чудо, что мы с Жанвье не потеряли его.
 — Ты уже завтракал?
 — Да, в «Белой цапле».
 — Тогда рассказывай.
 — Вы видели, как он соскочил со стены, не так ли? Затем кинулся бежать со всех ног. Чертовски боялся, что его поймают. Лишь у Бельфорского льва сбавил ход и растерянно огляделся.
 — Он догадывался, что за им следят?
 — Ни в коем случае! Он оглянулся там в первый раз.
 — Продолжай.
 — Он бежал, как слепой. Или как человек, впервые оказавшийся в Париже — что почти одно и то же. Потом неожиданно свернул на улицу, что пересекает кладбище Монпарнас. Не помню, как она называется. Там не было ни души. По-видимому, он и сам не знал, где находится. И когда увидел сквозь решетку могилы, опять припустил со всех ног.
 — Дальше.
 Мегрэ набил трубку и заметно повеселел.
 — Мы вышли на улицы Монпарнаса. Большие кафе были закрыты, но ночные кабаки еще полны. Помню, он остановился у одного, где играл джаз, и минуту постоял. К нему подошла девчонка-цветочница с корзиной, и он опять бросился бежать.
 — В каком направлении?
 — По-моему, ни в каком. Выскочил на бульвар Распайль… Потом по какой-то поперечной улице повернул обратно и опять вышел к вокзалу Монпарнас.
 Какое у него было выражение?
 — Никакого! Как и на следствии, и на суде. Бледное лицо, испуганный, остановившийся взгляд. Словом, затрудняюсь описать… Через полчаса мы вышли к Центральному рынку.
 — И никто к нему не обратился?
 — Никто.
 Он не бросал никаких писем в почтовый ящик?
 — Могу поклясться, что нет, шеф, Жанвье шел по одной стороне улицы, а я по другой. Мы следили за каждым его движением. Представьте, он остановился перед палаткой, где продают горячие COCHCKHJH жареный картофель. Постоял в нерешительности. Потом увидел полицейского и припустил опять…
 — Тебе не показалось, что он пытается найти номер какого-то дома?
 — Отнюдь! Он, скорее, был похож на пьяного, который мечется во все стороны. На площади Согласия он опять спустился к Сене. И тут почему-то решил идти по набережным. Раза два присаживался отдохнуть.
 — Один раз — прямо на парапете. Другой — на скамье. Не поручусь за точность, но тут мне показалось, что он плачет. Во всяком случае, он схватился за голову руками.
 — На скамье никого больше не было?
 — Никого. Потом он зашагал опять… Представляете? Дошел почти до Мулино! Иногда останавливался, смотрел на воду. На реке уже появились буксиры. Затем улицы заполнили рабочие, а он все шел, и вид у него был такой, словно он сам не знает, что будет делать через минуту.
 — Это все?
 — Почти. Подождите. На мосту Мирабо он опустил руку в карман и вытащил оттуда…
 — …десятифранковые кредитки?
 — Нам с Жанвье так показалось. Потом он начал осматриваться по сторонам. Похоже, искал бистро. Но на правом берегу все бистро были закрыты. Тогда он перешел на левый берег. Там вошел в бар, битком набитый шоферами. Выпил кофе и стаканчик рому…
 — Это и была «Белая цапля»?
 — Нет. Мы с Жанвье еле волочили ноги. Не могли даже ничего выпить, чтобы согреться… Он вышел и опять начал кружить по улицам. Жанвье записывал, он даст вам точный маршрут. Мы опять вышли на набережную возле какой-то фабрики. Там тоже не было ни души, только кустики росли, как на даче, да травка между сваленными в кучу строительными материалами. На берегу — подъемный кран, а на воде на причале стояли баржи. Штук двадцать, не меньше. Тут-то и находится «Белая цапля». Непонятно даже, почему она в таком месте. Это маленькое бистро, где кормят круглые сутки. Справа сарай с пианолой и вывеской: «По субботам и воскресеньям танцы…» Здесь он опять выпил кофе с ромом. Потом ему подали горячие сосиски, он дожидался их довольно долго. Мы видели, как он говорил с хозяином бистро, а через четверть часа оба поднялись на второй этаж.
 Когда хозяин спустился, я вошел. Спросил, не сдает ли он комнаты. Он удивился: «А разве с этим парнем не все в порядке?» Мне показалось, что он привык иметь дело с полицией. Я решил его припугнуть и заявил, что, если он скажет хоть одно слово своему клиенту, его заведение будет в тот же день закрыто. Он поклялся, что видит парня впервые; по-моему, не соврал… В бистро своя клиентура — матросы и, кроме того, в полдень рабочие с соседней фабрики приходят пить аперитив. Хозяин рассказал, что,едва Эртен вошел в комнату, он бросился на кровать, даже не сняв ботинок. Он сделал ему замечание. Эртен снял ботинки, швырнул их на пол и тут же заснул.
 — Значит, Жанвье остался там?
 — Конечно. Ему можно позвонить: в «Белой цапле» есть телефон. Матросы часто звонят оттуда своим хозяевам.
 Мегрэ поднял трубку и через минуту услышал голос инспектора Жанвье.
 — Алло!.. Ну, как наш парень?
 — Спит.
 — Ничего подозрительного не заметил?
 — Ровно ничего. Мертвый штиль. Он так храпит, что в кафе слышно.
 Мегрэ повесил трубку и смерил взглядом хрупкую фигуру инспектора Дюфура.
 — А ты не упустишь его?
 Инспектор хотел запротестовать, но Мегрэ опустил ему на плечо руку и медленно продолжал:
 — Пойми меня, старина. Я знаю, ты сделаешь все от тебя зависящее, но… на карту поставлена моя карьера, и не только она, но и многое другое. К тому же я не могу пойти туда сам — эта скотина знает меня в лицо.
 — Клянусь вам, комиссар…
 — Не клянись. Ступай!
 Мегрэ резким движением сгреб и сунул в папку разбросанные документы и запер папку в ящик стола.
 — Помни, если тебе еще понадобятся люди — требуй, не стесняясь.
 Только фотография Жозефа Эртена осталась на столе комиссара. Некоторое время Мегрэ вглядывался в его костлявое лицо, узкие, бесцветные губы, оттопыренные уши.
 Три судебных психиатра осматривали этого человека. Двое заявили: «Умственные способности недоразвиты. Вменяемость полная».
 Третий, приглашенный адвокатом обвиняемого, высказался менее уверенно: «Тяжелая наследственность. Вменяемость ограничена».
 А Мегрэ, сам комиссар Мегрэ, арестовавший Жозефа Эртена, заявил начальнику уголовной полиции, прокурору республики и судебному следователю:
 — Одно из двух: либо он безумен, либо невиновен.
 И обязался доказать свои слова.
 В коридоре раздались шаги инспектора Дюфура, который удалялся, подпрыгивая.




 2. Человек, который спит


 В одиннадцать часов, после краткого разговора со следователем Комельо, который никак не мог успокоиться, Мегрэ прибыл в Отейль.
 Погода стояла мерзкая, мостовая была покрыта липкой грязью, серое небо, казалось, ползет по крышам домов. Набережная, вдоль которой шел комиссар, была застроена богатыми особняками. На другом берегу картина была иная: предместье, а значит пустыри, заводы, разгрузочные причалы, загроможденные кучами строительных материалов. Эти столь различные пейзажи разделяла свинцово-серая Сена, неспокойная от сновавших по ней буксиров.
 Увидеть «Белую цаплю» было нетрудно даже издали. Бистро одиноко стояло на пустыре среди штабелей кирпича, остовов разбитых машин, рулонов рубероида и железнодорожных рельсов; словом, добра там хватало всякого.
 Двухэтажный дом был выкрашен в противный красный цвет. Несколько столиков стояли на террасе под полотняным тентом с традиционной надписью:
 «Вина, закуски»
 Бросались в глаза фигуры грузчиков — они, должно быть, разгружали баржи с цементом, так как с ног до головы были покрыты белой пылью. Выходя, они жали руку человеку в синем фартуке, хозяину бистро, стоявшему в дверях, и неторопливо направлялись к барже, причалившей неподалеку.
 У Мегрэ был утомленный вид, глаза его стали тусклыми, но бессонная ночь была здесь ни при чем.
 У комиссара было свое правило. После нечеловеческого напряжения всех сил, когда цель оказывалась совсем рядом и стоило только протянуть к ней руку, комиссар разрешал себе ненадолго обмякнуть. Это была своеобразная реакция на перенапряжение, и не стоило с ней бороться.
 Мегрэ подошел к зданию небольшой гостиницы, расположенной напротив «Белой цапли». В гостинице он обратился к дежурному администратору:
 — Мне нужна комната с окном на реку.
 — На месяц?
 Мегрэ пожал плечами. Спорить сейчас не стоило.
 — А уж это насколько мне понадобится. Я из уголовной полиции.
 — Свободных номеров у нас нет.
 — Ладно. Дайте мне список постояльцев.
 — Одну минуточку. Погодите. Я сейчас позвоню, кажется, восемнадцатый освобождается.
 — Идиот! — сквозь зубы проворчал Мегрэ. Разумеется, комната нашлась. Гостиница была комфортабельная. Коридорный спросил:
 — Прикажете забрать ваш багаж?
 — Багажа у меня нет. Принеси мне бинокль, больше ничего не надо.
 — Но я не знаю, найдется ли…
 — А ты постарайся. Достань бинокль где угодно.
 Мегрэ со вздохом снял пальто, раскрыл окно и набил трубку. Не прошло и пяти минут, как ему принесли перламутровый театральный бинокль.
 — Это бинокль хозяйки. Она просила вам передать…
 — Ладно! Исчезни!
 Полчаса спустя он изучил фасад «Белой цапли» до мельчайших подробностей.
 Одно из окон второго этажа было раскрыто, в комнате виднелась неубранная постель, огромная малиновая перина лежала поперек кровати. На бараньей шкуре стояла пара расшитых домашних туфель.
 «Комната хозяина». Соседнее окно было закрыто. В следующем окне причесывалась толстая женщина в кофте.
 «Жена хозяина или служанка».
 Внизу хозяин вытирал столы. За одним из них перед бутылкой красного вина сидел инспектор Дюфур.
 Видно было, как он разговаривает с хозяином.
 Дальше, у самой воды, светловолосый молодой человек в дождевике и серой кепке, казалось, внимательно наблюдал за разгрузкой баржи. Это был инспектор Жанвье, один из самых молодых сотрудников уголовной полиции.
 В комнате Мегрэ у изголовья кровати стоял столик с телефоном. Комиссар поднял трубку.
 — Алло! Администратор?..
 — Вам что-нибудь надо?
 — Соедините меня с бистро «Белая цапля», что на том берегу реки.
 — Минутку, — ответил недовольный голос.
 Минутка оказалась длинной. Наконец из своего окна Мегрэ увидел, что хозяин бросил тряпку и пошел к телефону. Наконец в номере Мегрэ раздался звонок.
 — Соединяю с «Белой цаплей»…
 — Алло!.. «Белая цапля»? Попросите к аппарату посетителя, что сидит у вас в кафе… Нет, нет, ошибки быть не может. Он там один…
 Мегрэ увидел, как удивился хозяин. Затем Дюфур вошел в телефонную будку.
 — Это ты, Дюфур?
 — Шеф?
 — Я в гостинице, что напротив «Белой цапли». Как наш парень?
 — Спит.
 — Ты сам это видел?
 — Только что я был у его комнаты и слышал, как он храпит. Я приоткрыл дверь: он спит одетый, согнувшись в три погибели, с раскрытым ртом.
 — Ты уверен, что хозяин не предупредил его?
 — Он слишком боится полиции; у него уже были неприятности… Хотели отобрать патент. Теперь он тише воды, ниже травы.
 — Сколько в доме входных дверей?
 — Две. Главный вход и дверь во двор. Жанвье следит за ней…
 — Никто не поднимался на второй этаж?
 — Никто. Я обязательно бы увидел. Лестница на второй этаж находится за стойкой бистро.
 — Хорошо. Закажи завтрак. Скоро я тебе позвоню. Изображай из себя служащего какого-нибудь судовладельца.
 Мегрэ повесил трубку и подтащил кресло к окну. Ему стало холодно, он снял с вешалки пальто и накинул его. Звякнул телефон.
 — Кончили говорить? — спросила телефонистка гостиницы.
 — Кончил. Скажите, чтобы мне принесли пива. И трубочного табаку.
 — У нас нет табака.
 — Так пошлите за ним.
 В три часа дня Мегрэ все еще сидел на том же месте. Бинокль лежал у него на коленях, в руке он держал уже пустой стакан. Несмотря на раскрытое настежь окно, в комнате пахло трубочным табаком.
 Вокруг кресла комиссара валялись утренние газеты. В них было напечатано сообщение полиции:
 «Бегство приговоренного к смерти из тюрьмы Сайте».
 Время от времени Мегрэ пожимал плечами, вытягивал ноги, потом опять менял позу.
 В половине четвертого он вновь позвонил в «Белую цаплю».
 — Что нового? — спросил комиссар.
 — Ничего. Все еще спит.
 — Дальше.
 — Звонили с Набережной, спрашивали, где вас искать. Похоже, следователь хочет немедленно переговорить с вами.
 На этот раз Мегрэ не пожал плечами, его ответ был кратким, но выразительным. Он дал отбой и тут же вызвал телефонистку:
 — Прокуратуру, мадмуазель. Срочно.
 Все, что мог сказать г-н Комельо, Мегрэ знал заранее.
 — Алло!.. Это вы, комиссар?.. Наконец-то!.. Никто не мог мне сказать, где вы находитесь. Потом с набережной Орфевр сообщили, что вы поставили агентов возле «Белой цапли»… Я распорядился позвонить туда…
 — И что?
 — Сначала скажите, что у вас новенького?
 — Ровным счетом ничего. Он спит.
 — Вы уверены? Он не мог скрыться?..
 — Не будет большим преувеличением, если я скажу, что сию минуту вижу его.
 — Кажется, я начинаю сожалеть…
 — …что согласились со мной? Но раз не возражал сам министр юстиции…
 — Минутку… Все утренние газеты напечатали ваше сообщение…
 — Знаю, читал.
 — А дневные газеты видели?.. Нет?.. Постарайтесь раздобыть «Сиффле»… Я сам знаю, что это паршивый листок… И все же просмотрите… Впрочем, подождите, комиссар… Алло! Вы меня слышите?.. Я вам сейчас прочту… Статья в «Сиффле» называется «Государственные интересы»… Вы слышите меня, Мегрэ?.. Читаю:
 «Сегодня в утренних газетах напечатано полуофициальное сообщение о том, что Жозеф Эртен, приговоренный к смерти судом присяжных департамента Сены и содержавшийся под особым надзором в тюрьме Сайте, бежал ночью при необъяснимых обстоятельствах. Однако мы можем добавить, что обстоятельства эти необъяснимы отнюдь не для всех. Жозеф Эртен бежал не самостоятельно, побег был подготовлен. И это за несколько дней до казни! Мы не можем пока рассказать все подробности гнусной комедии, разыгравшейся в тюрьме Сайте этой ночью. Однако смеем утверждать, что сама полиция, с ведома и разрешения юридических властей, инсценировала этот побег. Интересно, знает ли об этом Жозеф Эртен? Если это так, мы не находим слов, чтобы квалифицировать подобную операцию, пожалуй единственную в анналах преступности».
 Мегрэ дослушал до конца, сохраняя полное спокойствие. Зато голос Комельо звучал все неуверенней.
 — Как вам это нравится, комиссар?
 — Это только доказывает, что я был прав. Статья в «Сиффле» отражает мнение не только газеты. О нашей операции знали всего шесть человек, но никто из них, конечно, не проболтался. Значит, заметку написал…
 — Кто?
 — Возможно, я скажу вам это сегодня вечером. Все идет хорошо, господин Комельо.
 — Вы полагаете? А если заметку подхватит вся парижская пресса?
 — Тогда будет скандал.
 — Вот видите!
 — А разве жизнь человека не стоит скандала? Пятью минутами позже Мегрэ связался по телефону с префектурой полиции.
 — Бригадир Люкас?.. Слушайте внимательно, старина… Сходите немедленно в редакцию газеты «Сиффле» на улицу Монмартр. Поговорите с ответственным редактором с глазу на глаз. Припугните его хорошенько. Мне нужно знать, кто дал им материал о бегстве из Сайте. Готов руку дать на отсечение, что они получили его по почте или по пневматической почте!.. Возьмите у них черновик и принесите мне. Понятно?
 Телефонистка спросила:
 — Разговор окончен?
 — Нет, мадмуазель. Соедините меня еще раз с «Белой цаплей».
 И снова инспектор Дюфур повторил минутой позже:
 — Он спит. Я прижался ухом к двери номера и простоял так минут пятнадцать. Я слышал, как он ворочается во сне, стонет и зовет мать.
 Направив бинокль на среднее окно, которое было закрыто, Мегрэ представил себе лицо спящего с такой четкостью, словно стоял у изголовья его кровати.
 Впервые он увидел Эртена в июле. После драмы в Сен-Клу не прошло и двух суток, когда Мегрэ опустил на плечо Жозефа Эртена тяжелую руку и сказал вполголоса:
 — Только без глупостей. Иди за мной, паренек.
 Они находились в дешевых меблированных комнатах на улице Мсье-ле-Пренс, где на шестом этаже ютился Жозеф Эртен.
 Хозяйка сказала о нем:
 — Аккуратный молодой человек, спокойный, работящий. Иной раз, правда, бывал какой-то странный.
 — Его кто-нибудь навещал?
 — Нет. И сам он никогда не возвращался домой позже полуночи. Вот только в последние дни…
 — Что — в последние дни?
 — Раз или два возвращался позже. Однажды — это было в среду — он пришел часа в четыре утра.
 Но именно в среду и было совершено убийство в Сен-Клу. Судебно-медицинские эксперты утверждали, что смерть обеих женщин наступила около двух часов ночи.
 Впрочем, в веских уликах против Эртена и так не было недостатка, и улики эти большей частью раскопал сам Мегрэ.
 Вилла м-с Хендерсон стояла у Сен-Жерменской дороги, примерно в километре от «Голубого павильона». Эртен вошел в «Голубой павильон» в среду около полуночи, без спутников, и выпил четыре стакана грога один за другим. Расплачиваясь, выронил из кармана железнодорожный билет третьего класса в один конец — из Парижа в Сен-Клу.
 М-с Хендерсон, вдова американского дипломата, связанного с высшими финансовыми кругами, жила у себя на вилле. После смерти Хендерсона нижний этаж виллы пустовал. У вдовы была только одна служанка, скорее компаньонка, чем горничная, м-ль Элиза Шатрие, француженка. Она полжизни прожила в Англии и получила там блестящее образование.
 Два раза в неделю приходил садовник, житель Сен-Клу, и ухаживал за маленьким парком, окружавшим виллу.
 Гостей м-с Хендерсон принимала очень редко. Иногда приезжал с женой Уильям Кросби, племянник старой дамы.
 В ночь с 7 на 8 июля по магистрали, ведущей к Довилю, машины, как обычно, шли сплошным потоком.
 «Голубой павильон», как и все соседние увеселительные заведения, закрывался в час ночи.
 Позднее один из водителей заявил, что, проезжая мимо виллы в 2 часа 30 минут, заметил на втором этаже свет и странно метавшиеся тени.
 В шесть часов утра явился садовник: был его день. Он всегда сам тихо открывал садовую калитку.
 Около 8 часов м-ль Элиза Шатрие обычно звала его завтракать.
 Но в этот раз его никто с позвал. Он работал до 9, но двери виллы так и не открылись. Обеспокоенный, он постучал. Никто не ответил. Тогда садовник пошел за полицейским, дежурившим на ближайшем перекрестке.
 Через несколько минут все разъяснилось. Тело м-с Хендерсон было обнаружено в спальне. Она лежала на коврике около кровати в изорванной и окровавленной ночной рубашке. Старой женщине было нанесено в грудь десять ножевых ран.
 Та же участь постигла Элизу Шатрие, спавшую в соседней комнате: м-с Хендерсон требовала, чтобы компаньонка спала поблизости, так как-всегда боялась, что ночью может плохо себя почувствовать.
 Итак, имело место зверское убийство двух женщин — одно из тех преступлений, о которых в полиции говорят: «совершены с особой жестокостью».
 На полу комнаты повсюду виднелись следы ног, а на занавесях отпечатки окровавленных пальцев.
 Начались обычные формальности. Из Парижа прибыли представители прокуратуры, эксперты отдела идентификации, были произведены многочисленные анализы, вскрытие трупов.
 Расследование было поручено комиссару Мегрэ, и меньше чем через двое суток он вышел на след Жозефа Эртена.
 Они были так отчетливо видны, эти следы! В коридорах виллы не было ковров, а паркет — натерт.
 Хватило нескольких снимков, чтобы получить об этих следах полное представление. Они бьши оставлены совершенно новыми ботинками на каучуковой подошве. На ней имелись выпуклости, чтобы предотвратить скольжение в сырую погоду, кроме того, в центре отчетливо виднелась фамилия фабриканта и даже номер размера — сорок четвертый.
 Через несколько часов Мегрэ вошел в магазин торговца обувью на бульваре Распайль. Выяснилось, что за последние дни недели была продана только одна пара обуви такого фасона и размера.
 — Ее купил разносчик товара из цветочного магазина, он приехал со своей тележкой. Мы его часто видим в наших краях.
 Через час или два комиссар уже беседовал с г-ном Жерардье, владельцем цветочного магазина на Севрской улице; на ногах у Жозефа Эртена Мегрэ увидел ботинки на каучуке.
 Оставалось сличить отпечатки пальцев. Эта операция производилась экспертами отдела идентификации в помещении Дворца правосудия.
 Эксперты, вооруженные всем необходимым, склонились над отпечатками пальцев. Заключение последовало немедленно:
 — Это он.
 — Зачем ты это сделал?
 — Я не убивал!
 — Кто дал тебе адрес миссис Хендерсон?
 — Я не убивал!
 — Что ты делал на вилле в два часа ночи?
 — Не знаю.
 — Как ты возвратился из Сен-Клу?
 — Не возвращался я из Сен-Клу.
 Его крупное отталкивающее лицо было бледным. Веки покраснели, как у человека, который не спал несколько ночей подряд.
 В комнате его на улице Мсье-ле-Пренс нашли платок, пропитанный кровью. Химики установили, что это человеческая кровь; больше того, они нашли в ней те же бациллы, которые были обнаружены в крови м-с Хендерсон.
 — Я не убивал!
 — Какого адвоката ты хочешь?
 — Не надо мне адвоката…
 Ему дали защитника по назначению. Мэтру Жоли было всего тридцать лет, он бесцельно суетился и махал руками.
 Жозефа Эртена неделю обследовали психиатры, которые единогласно объявили:
 — О невменяемости не может быть и речи. Этот человек отвечает за свои поступки. Сейчас он находится в подавленном состоянии, но это объясняется сильным нервным потрясением.
 Наступило время отпусков. Срочное расследование заставило комиссара Мегрэ выехать в Довиль. Следователю Комельо дело представлялось предельно ясным. Обвинение было поддержано уголовной палатой.
 Никого не смутило то обстоятельство, что Жозеф Эртен ничего не украл и не извлек никакой выгоды из своего страшного преступления.
 Комиссар Мегрэ, насколько это было возможно, углубился в биографию Жозефа Эртена. Он изучал его внешность, его моральные качества, прослеживал, как развивался и рос обвиняемый.
 Жозеф родился в Мелене, отец его был официантом в кафе «Сена», мать — прачкой.
 Спустя три года после его рождения родители арендовали бистро, но дела у них шли плохо. Тогда семья переехала в Найди, в департаменте Сены и Марны, где содержала постоялый двор.
 Жозефу исполнилось шесть, когда родилась сестренка Одетта. У Мегрэ была карточка: Жозеф в матросском костюмчике сидит на корточках перед медвежьей шкурой, на которой, задрав руки и ноги, лежит пухлый младенец.
 В тринадцать Жозеф ухаживал за лошадьми и помогал отцу обслуживать клиентов.
 В семнадцать он устроился официантом в фешенебельный ресторан близ Фонтенбло.
 К двадцати двум отслужил свой срок в армии, приехал в Париж, поселился на улице Мсье-ле-Пренс и поступил работать в цветочный магазин г-на Жерардье.
 — Он много читал, — сказал г-н Жерардье.
 — Его единственным развлечением было кино, — утверждала квартирная хозяйка.
 Какое же отношение мог иметь этот парень к обитателям виллы в Сен-Клу?
 — Приходилось тебе прежде бывать в Сен-Клу?
 — Нет.
 — Что ты делал по воскресеньям?
 — Читал.
 М-с Хендерсон никогда не покупала цветов в магазине Жерардье. И потом, чем ее вилла могла привлечь налетчика? К тому же ничего украдено не было.
 — Почему ты молчишь?
 — Мне нечего сказать.
 Весь август Мегрэ пробыл в Довиле, где изловил банду международных аферистов. Он вернулся в Париж в начале сентября и сразу же посетил Эртена в тюрьме Сайте. Эртен был жалок и растерян.
 — Я ничего не знаю. Я не убивал!
 — И все же ты был в Сен-Клу…
 — Оставьте меня в покое.
 — Банальнейшее дело! — решили в прокуратуре. — Заслушаем его первым по окончании каникул.
 Первого октября дело Жозефа Эртена слушалось в суде присяжных.
 Мэтр Жоли, защитник обвиняемого, не нашел ничего лучшего, как потребовать вторичной экспертизы умственных способностей своего клиента. Избранный им психиатр попробовал было заикнуться: вменяемость ограничена…
 Прокурор отпарировал:
 — Убийство с особой жестокостью! Если Эртен ничего не украл, то лишь потому, что ему что-то помешало. Зато он нанес в общей сложности восемнадцать ножевых ударов.
 Присяжным продемонстрировали снимки жертв, они их с ужасом оттолкнули.
 Они единогласно ответили «Да!» на все вопросы.
 Смертная казнь! На следующий день Жозефа Эртена перевели в сектор особого надзора, где содержались еще четверо смертников.
 — Тебе и теперь нечего мне сказать? — допытывался Мегрэ. Он был недоволен собой.
 — Нечего!
 — А ты знаешь, что тебя казнят? Тогда Эртен заплакал. Он был так же бледен, и веки его были такими же красными.
 — Кто твои сообщники?
 — У меня нет сообщников.
 Мегрэ продолжал являться к нему каждое утро, хотя формально не имел больше права заниматься этим делом. С каждым днем Эртен становился спокойнее, он перестал дрожать, им овладевала животная тупость. Однако порой в его глазах вспыхивал насмешливый огонек.
 Так продолжалось до того утра, когда он услышал в соседней камере шаги, а потом душераздирающий крик. Это пришли за отцеубийцей, номером Девятым, чтобы отвести его на эшафот.
 Вечером Эртен, который стал номером Одиннадцатым, зарыдал. Но так и не заговорил. Он лежал, вытянувшись на койке, и громко стучал зубами. Лицо его было повернуто к стене.
 Если комиссар Мегрэ забирал себе что-нибудь в голову, это было надолго.
 — Этот человек либо невиновен, либо сумасшедший, — заявил он следователю Комельо.
 — Это невероятно! И потом, приговор уже вынесен.
 С высоты своих ста восьмидесяти сантиметров, плечистый и крупный, как грузчик с Центрального рынка, Мегрэ упрямо смотрел нэ Комельо.
 — Вспомните, что следствием не установлено, как Эртен вернулся из Сен-Клу в Париж. Поездом он не ехал, это доказано. Трамваем тоже. Не мог же он идти пешком!
 Мегрэ продолжал с улыбкой:
 — Давайте проведем один опыт.
 — А что скажет министерство? — испугался Комельо.
 И Мегрэ. грузный, упрямый Мегрэ отправился в министерство. Он сам составил для Эртена записку с планом побега.
 — Послушайте! Если у него есть сообщники, он решит, что записка от них, если сообщников нет — сообразит, что это ловушка. Я отвечаю за него. Клянусь вам, что уйти от нас он не сможет.
 Надо было видеть при этом лицо комиссара — широкое, спокойное и жесткое. Он уговаривал начальство три дня. Три дня Мегрэ тревожил их призраком судебной ошибки и грозил скандалом, который рано или поздно разразится.
 — Но вы же сами арестовали Эртена, комиссар!
 — Я арестовал его как полицейский чиновник. Я должен был сделать логический вывод из неопровержимых доказательств.
 — А как человек?
 — Как человек я требую более убедительных подтверждений его виновности.
 — И вы полагаете…
 — …что Эртен либо безумен, либо невиновен.
 — Почему же он молчит?
 — Мы узнаем это, если проделаем опыт, который я предлагаю.
 Без конца созывались совещания, звонили телефоны.
 — Вы рискуете своей карьерой, комиссар! Подумайте!
 — Я уже все обдумал.
 Наконец заключенному передали записку. Он никому не показал ее, но аппетит его заметно улучшился.
 — Стало быть, он нисколько не удивился, — сказал Мегрэ. — Стало быть, это не было для него неожиданностью. Значит, у него есть сообщники, обещавшие ему устроить побег.
 — Если только он не валяет дурака и, оказавшись на свободе, не проскользнет у вас между пальцев. Подумайте, комиссар, о своей карьере.
 — Кроме моей карьеры на карту поставлена человеческая голова.
 И вот Мегрэ сидит в кожаном кресле перед окном гостиницы. Время от времени он направляет бинокль на «Белую цаплю», видит грузчиков, которые заходят туда пропустить стаканчик.
 На набережной инспектор Жанвье ежится от холода, стараясь придать себе беззаботный вид.
 Мегрэ видит все, что происходит напротив. Дюфур заказал сосиски с картофельным пюре и теперь пьет кальвадос.
 Среднее окно по-прежнему закрыто.
 — Дайте мне «Белую цаплю», мадмуазель.
 — Занято.
 — Меня это не касается. Разъедините!
 И через минуту:
 — Это ты, Дюфур?
 Инспектор не тратил лишних слов:
 — Он спит.
 В дверь постучали. Вошел бригадир Люкас и закашлялся. От дыма в комнате было трудно дышать.




 3. Рваная газета


 — Есть новости?
 Люкас пожал комиссару руку и присел на краешек кровати.
 — Новости? Ничего интересного. Редактор «Сиффле» все же дал мне черновик письма о побеге из Сайте: он получил его по почте в десять утра.
 — Давай сюда!
 Бригадир протянул ему грязный лист бумаги, испещренный поправками, сделанными синим карандашом. В редакции «Сиффле» письмо сократили и переставили кое-какие фразы, прежде чем отдать заметку в набор. В углу был типографский индекс и инициалы линотиписта, набиравшего статью.
 — Бумага обрезана сверху, — сказал Мегрэ. — Несомненно, для того, чтобы избавиться от фирменного штампа.
 — Конечно! Я так и подумал, комиссар. И еще я подумал: письмо, наверное, написано в кафе. Я пошел к Мерсу. Он уверяет, что может опознать почтовую бумагу чуть ли не всех парижских кафе…
 — И что сказал Мерс?
 — Он потратил на это не больше десяти минут. Бумага эта из кафе «Купол» на бульваре Монпарнас. Я только что оттуда. К сожалению, у них бывает до тысячи клиентов в день. И не менее пятидесяти требуют бумагу и чернила.
 — А что Мерс сказал о почерке?
 — Пока ничего. Он сказал, что, если я дам ему письмо, он проведет графологическую экспертизу по всем правилам. А пока что я могу еще раз сходить в «Купол».
 Мегрэ не терял из виду «Белую цаплю». Раскрылись ворота фабрики, расположенной по соседству, толпа рабочих вылилась на улицу, большинство было на велосипедах, они быстро исчезли в серых сумерках.
 В бистро зажглась одна-единственная лампа, и комиссар мог продолжать свои наблюдения за посетителями.
 Перед стойкой стояли человек шесть, кое-кто недоверчиво поглядывал на Дюфура.
 — Что он там делает? — удивился Люкас, заметив в бистро своего коллегу. — Ого! Да тут еще Жанвье любуется Сеной!
 Мегрэ не слушал его. Он навел бинокль на винтовую лесенку, изгибавшуюся за стойкой. На ней появились чьи-то ноги. Минуту они были неподвижны, потом показалось тело и,наконец, — бледная физиономия Жозефа Эртена. Яркий свет лампы падал прямо на него; в ту же минуту Мегрэ увидел, как хозяин бросил на один из столов вечернюю газету.
 — Вот что, Люкас, вечерние газеты перепечатали заметку в «Сиффле»?
 — Не знаю, я их не видел. Но можете не сомневаться — перепечатают непременно. Хотя бы для того, чтобы досадить нам.
 Мегрэ схватил трубку.
 — «Белую цаплю», мадмуазель… Скорее!
 Впервые за весь день Мегрэ заторопился. На том берегу Сены хозяин бистро обратился к Эртену, видимо спрашивая, что тот будет пить. Но беглеца, кажется, больше всего интересовала газета, которая лежала совсем рядом.
 Наконец-то соединили!
 Дюфур вышел из-за стола и направился к телефонной кабине.
 — Алло!.. Ты, Дюфур?.. Внимание, старина! На столе лежит газета. Он не должен ее прочесть… Ни в коем случае, понятно?
 — Нужно помешать ему?
 — Торопись!.. Он садится… Газета у него под носом.
 Мегрэ сердито бросил трубку и вскочил. Если Эртен прочтет заметку, опыт, которого он добился с таким трудом, пойдет насмарку. Мегрэ видел, как приговоренный устало опустился на длинную скамью, стоявшую у стены, облокотился о стол и обхватил голову руками.
 Хозяин принес ему стакан вина. Сейчас Дюфур вернется в комнату и возьмет газету…
 Люкас, не совсем понимая, что происходит, чутьем угадал волнение комиссара и тоже высунулся из окна. На мгновение бистро исчезло: по реке, оглушительно гудя и сверкая белыми, красными и зелеными огнями, прошел буксир.
 — Наконец-то! — проворчал Мегрэ, когда Дюфур вышел из телефонной будки.
 Эртен небрежно развернул газету. На какой странице помещена статья? Успеет ли он прочесть ее? Сумеет ли Дюфур предотвратить опасность?
 Характерная деталь: прежде чем начать действовать, Дюфур посмотрел в окно — на месте ли Жанвье? Затем повернулся в сторону гостиницы — следит ли за ним Мегрэ?
 В этом дешевом бистро, набитом рабочими и грузчиками, Дюфур в своем аккуратном костюме был инородным телом.
 Дюфур между тем приблизился к Эртену и протянул руку к газете. По-видимому, он сказал:
 — Простите, сударь. Это моя газета!
 Посетители, пившие у стойки, обернулись. Эртен поднял на инспектора удивленный взгляд.
 Дюфур настаивал, он нагнулся к Эртену и попытался завладеть газетой. Люкас, стоявший рядом с Мегрэ, недовольно крякнул.
 Казалось, Эртен только этого и ждал. Картина сразу изменилась. Эртен медленно поднялся, словно человек, не знающий, на что ему решиться. Левой рукой он продолжал держаться за газету, которую Дюфур не отпускал, а правой схватил с соседнего стола тяжелую бутылку и ударил ею Дюфура по голове.
 Жанвье стоял метрах в пятидесяти от бистро. Он даже не обернулся.
 Дюфур покачнулся. Он ударился о стойку, с нее упали и разбились два стакана. Трое мужчин бросились к Эртену, двое других подхватили Дюфура.
 Видимо, только теперь поднялся шум, потому что Жанвье оторвался наконец от созерцания бликов, игравших на воде, повернулся в сторону бистро, сделал несколько шагов и побежал.
 — Живо! Бери машину и гони туда! — приказал Мегрэ.
 Люкас неохотно двинулся к дверям. Он понимал.что приедет слишком поздно. Ведь Жанвье был уже совсем рядом.
 Приговоренный отбивался и что-то кричал. Может быть, он догадался, что Дюфур из полиции?
 Так или иначе, его отпустили. Бутылка все еще была у него в правой руке. Как только Эртен получил возможность двигаться, он запустил ею в лампу.
 Пальцы комиссара впились в подоконник, но он не двинулся с места. От подъезда гостиницы отъехало такси. В бистро вспыхнула спичка и тут же погасла. Несмотря на расстояние, Мегрэ был почти уверен, что слышал звук выстрела.
 Минуты тянулись нескончаемо. Такси переехало мост и ползло по разбитой дороге, шедшей вдоль левого берега Сены. Машина двигалась нестерпимо медленно, и метров за двести до «Белой цапли» бригадир Люкас выскочил из автомобиля и побежал. Вероятно, он тоже услышал выстрел.
 Раздались пронзительные свистки. Свистел либо Жанвье, либо Люкас.
 За грязными стеклами бистро зажглась свеча. На витрине была надпись, но краска кое-где облезла, и получалось: «Бел..я..апля». Несколько человек склонились над рухнувшим телом. Больше ничего разглядеть не удавалось. В тусклом свете не различить было даже, что там происходит.
 Не отходя от окна, Мегрэ тихо говорил по телефону.
 — Полицейский комиссариат района Гренель?.. Немедленно пошлите людей на машинах к бистро «Белая цапля»… Надо задержать одного парня, если он попытается удрать. Он высокий, у него большая голова и бледное лицо… Возьмите с собой врача…
 Люкас прибыл на место. Его такси остановилось перед витриной бистро и скрыло от глаз комиссара часть комнаты.
 Хозяин влез на стул и ввернул новую лампочку. Яркий свет снова залил бистро.
 Зазвонил телефон.
 — Алло!.. Это вы, комиссар?.. Говорит Комельо… Я дома, у меня к обеду гости, но я не могу сесть за стол, пока вы не успокоите меня.
 Мегрэ молчал.
 — Вы меня слышите?.. Не разъединяйте, мадмуазель… Алло, комиссар…
 — Да, я вас слушаю.
 — А я вас почти не слышу. Вы видели вечерние газеты? Они перепечатали заметку из «Сиффле»… Я думаю, будет лучше, если…
 Из дверей «Белой цапли» выскочил Жанвье и бегом бросился направо к темным пустырям.
 — У вас-то хоть все в порядке? — допытывался Комельо.
 — Все! — заорал Мегрэ и дал отбой.
 Он был весь в поту. Трубка упала на пол, зола высыпалась и прожгла ковер.
 — Алло! «Белую цаплю», мадмуазель.
 — Я вас только что соединяла, мсье.
 — А я опять прошу «Белую цаплю». Понятно?
 По движению в бистро он понял, что телефон зазвонил. К телефонной будке двинулся хозяин, но его опередил Люкас.
 — Слушаю… Это вы, комиссар?
 — Да, я, — устало сказал Мегрэ. — Он, конечно, скрылся?
 — Конечно.
 — А как Дюфур?
 — Ничего страшного, рассечена кожа на голове. Он даже не потерял сознания.
 — Сейчас прибудут полицейские из Гренельского комиссариата.
 — Теперь это ни к чему. Вы же знаете местность: мастерские, сараи, кучи строительных материалов, фабричные дворы. И переулки Исси-ле-Мулино.
 — Кто-то стрелял?
 — Да. Но кто, пока неизвестно. Публика растерялась и притихла. Никто не понимает, что произошло.
 Из-за угла набережной выскочила машина. Из нее выпрыгнули двое полицейских, через сто метров — еще двое. Еще четверо вышли у самого бистро, один из них, как полагается, обошел здание и встал у заднего входа.
 — Что я должен делать? — спросил Люкас.
 — Ничего. Впрочем, на всякий случай организуй облаву. Я сейчас приеду.
 — Хорошо. А доктора вызвали?
 — Да.
 Телефонистка гостиницы, сидевшая у аппарата, вздрогнула от неожиданности, когда перед ней возникла огромная фигура Мегрэ. Комиссар был совершенно спокоен, а лицо его было настолько непроницаемым и неподвижным, что казалось высеченным из камня.
 — Сколько я вам должен?
 — Вы уезжаете?
 — Сколько я вам должен?
 — Надо спросить администратора. Сколько раз вы пользовались телефоном?.. Будьте любезны подождать.
 Она хотела встать, но комиссар схватил ее за руку и почти силой усадил на место. Он положил перед ней стофранковую бумажку.
 — Этого достаточно?
 — Я думаю… Вероятно… Но…
 Мегрэ вздохнул и вышел на улицу. Он медленно пересек мост и двинулся по набережной, не ускоряя шага.
 Похлопав по карманам, он не нашел трубки и, видимо, счел это дурным предзнаменованием, потому что губы его искривились горькой улыбкой.
 Вокруг «Белой цапли» толпились речники, но особого любопытства никто не выказывал. Здесь случалось и не такое. На прошлой неделе два араба убили друг друга. А месяцем раньше из воды вытащили парусиновый мешок, в котором оказалось обезглавленное тело молодой женщины.
 На том берегу Сены виднелись богатые особняки квартала Отейль. Поезда метро с грохотом мчались по соседнему мосту.
 Накрапывал дождь. Полицейские в кепи и пелеринах сновали вокруг бистро, электрические фонарики в их руках отбрасывали бледные круги света.
 В бистро действовал бригадир Люкас. Свидетели потасовки и те, кто принимал в ней участие, сели на скамейку у стены.. Бригадир, сопровождаемый злобными взглядами, переходил от одного к другому и проверял документы.
 Дюфура перенесли в полицейскую машину, которая медленно и осторожно тронулась. Мегрэ молчал. Засунув руки в карманы пальто, он обвел бистро мрачным взглядом.
 Хозяин пытался оправдаться:
 — Клянусь вам, комиссар, мы все…
 Мегрэ жестом приказал ему замолчать. Подошел к молодому арабу и неторопливо оглядел его с головы до ног. Лицо араба стало землистым.
 — Значит, теперь ты работаешь?
 — Да. У Ситроэна. Я…
 — А что пребывание в Париже тебе запрещено, это ничего не значит, так?
 И Мегрэ сделал полицейскому знак, означавший: «Увести!»
 — Комиссар! Я все объясню! Я ничего плохого не делал… — закричал араб, но Мегрэ его не слушал. У одного поляка документы оказались не в порядке.
 — Увести!
 Проверка документов была окончена. Мегрэ подобрал пистолет Дюфура. Рядом валялась стреляная гильза. Пол был покрыт осколками разбитой бутылки и электрической лампочки. Злополучная газета была разорвана, на ней темнели два кровавых пятна.
 Подошел Люкас.
 — Что с ними делать?
 — Отпусти.
 Мегрэ и Люкас уселись в углу. Четверть часа спустя вернулся Жанвье, выпачканный с ног до головы. На его макинтоше темнели какие-то пятна.
 Все было ясно без слов. Жанвье молча сел рядом с ними.
 Мегрэ, казалось, о чем-то задумался, устремив отсутствующий взгляд на стойку. Хозяин стоял за ней с покорным, но недовольным видом.
 — Дайте-ка нам рому… — сказал наконец Мегрэ. Он опять поискал в карманах трубку.
 — У тебя не найдется сигареты? — со вздохом обратился он к Жанвье.
 Жанвье хотел что-то сказать, но увидев, что широкие плечи комиссара опустились, засопел и отвернулся.
 В эту минуту следователь Комельо в своей квартире на Марсовом поле председательствовал за обеденным столом на двадцать персон. После обеда предполагался небольшой танцевальный вечер.
 Что же касается инспектора Дюфура, то он лежал на операционном столе в больнице на улице Гренель. Неторопливо натягивая халат, хирург косился на спиртовку, на которой кипели инструменты. Дюфур лежал на спине и не мог видеть ничего, кроме потолка.
 — Скажите, доктор, шрама не останется?.. И череп у меня цел, не правда ли?..
 — Конечно, цел. Останутся разве что пятнышки от швов.
 — А волосы отрастут, доктор? Вы в этом уверены?
 Хирург взял сияющий сталью инструмент и сделал знак, чтобы пациента держали покрепче. Дюфур задохнулся в крике.




 4. Штаб-квартира


 Мегрэ не шелохнулся, не дрогнул. Ни единым жестом не проявил и тени нетерпения или протеста. Сосредоточенно, с окаменевшим лицом, спокойно и вежливо он выслушал все до конца.
 Лишь в те моменты, когда г-н Комельо употреблял особенно сильные выражения, кадык комиссара вздрагивал.
 Изящный следователь взбешенно бегал по кабинету и высказывался так громко, что в коридоре трепетали и ежились свидетели, вызванные на допрос. Обрывки разговора, безусловно, долетали до них.
 Иногда следователь хватал со стола какой-нибудь предмет, вертел его в руках и яростно бросал на прежнее место. Сконфуженный письмоводитель старательно отводил глаза в сторону. А Мегрэ, неподвижный и огромный — выше следователя на полторы головы, — спокойно дожидался конца.
 Наконец, кинув в лицо Мегрэ особенно едкий упрек, Комельо умолк, взглянул на комиссара и отвернулся. Все же Мегрэ было под пятьдесят. И уже двадцать лет уголовная полиция поручала ему самые сложные, самые тонкие дела. И, наконец, комиссар был мужественный человек и гораздо старше следователя.
 — Ну? Что же вы молчите?
 — Я был у начальника полиции и вручил ему рапорт об отставке. Он даст ему ход через десять дней… если до тех пор я не разыщу виновного.
 — Иначе говоря, если за это время вы не сумеете поймать Жозефа Зртена.
 — Я сказал — виновного. Следователь так и подпрыгнул.
 — Неужели вы все еще верите в это?
 Мегрэ молчал. Комельо раздраженно щелкнул пальцами и поспешно заключил:
 — Не будем больше говорить об этом, хорошо? А то вы окончательно взбесите меня. Прошу вас позвонить, как только будет что-нибудь новое.
 Комиссар поклонился и вышел. Он неторопливо проследовал по знакомым коридорам Дворца правосудия. Дойдя до лестницы, ведущей на улицу, спустился в подвал и толкнул дверь лаборатории отдела идентификации. Эксперт, которого поразил вид комиссара, протянул ему руку и осведомился:
 — Что с вами?
 — Спасибо, все в порядке.
 Мегрэ смотрел в пространство, он так и не снял просторного черного пальто, не вынул рук из карманов. Он напоминал человека, возвратившегося из долгого путешествия, который теперь новыми глазами смотрит на знакомые места.
 Таким же точно взглядом он рассматривал фотографии, найденные в квартире, ограбленной накануне, или пробегал протокол допроса, составленный кем-нибудь из его коллег.
 Из угла за комиссаром взволнованно наблюдал близорукий юноша в очках с толстыми стеклами, долговязый и худой, с нежным лицом. На столе перед ним лежали лупы всевозможных размеров, пинцеты, лезвия от безопасной бритвы, стояли флаконы с чернилами и реактивами. К столу был прикреплен стеклянный экран, за которым горела мощная электрическая лампа.
 Это и был Мерс, специалист по документам, почеркам и чернилам.
 Мерс знал, что комиссар пришел специально для того, чтобы поговорить с ним. Именно поэтому Мегрэ не смотрит в его сторону и бесцельно слоняется по комнате.
 Наконец комиссар вытащил из кармана трубку, закурил и сказал деланно бодрым голосом:
 — Ну все. За работу!
 Мерс знал, откуда пришел Мегрэ, догадывался, что там произошло, но старался ничем не показать этого.
 Тем временем комиссар снял пальто, зевнул и принялся тереть лицо ладонями, словно хотел поскорее снять с себя маску. Затем схватил стул за спинку, подтащил его к Мерсу, уселся верхом и ласково сказал:
 — Ну, мальчик…
 Все прошло. Тяжесть, которая давила ему на плечи, он наконец сбросил.
 — Рассказывай.
 — Я провозился с заметкой всю ночь. К сожалению, она побывала в руках у многих, поэтому бесполезно искать отпечатки пальцев.
 — Я на них и не рассчитывал.
 — Сегодня утром я целый час провел в кафе «Купол». Внимательно изучил все чернильницы… Вы знакомы с этим заведением? Там несколько залов: большой пивной зал, который в обеденные часы превращается в ресторан, затем кафе на первом этаже, терраса. И, наконец, слева маленький американский бар, где собираются завсегдатаи.
 — Все это я знаю.
 — Так вот, заметка написана чернилами, что стоят в баре. Кто-то писал левой рукой, но не потому, что он левша, а потому, что знает: почерк левой руки почти у всех одинаков.
 Письмо, адресованное в «Сиффле», было еще на экране.
 — Могу с уверенностью сказать, что заметку писал интеллигентный человек, свободно владеющий несколькими языками. Если бы я попытался удариться в графологию… Но тогда мы вступим в область догадок.
 — Валяй.
 — Итак, или я ошибаюсь, или заметку писал человек необыкновенный. Интеллект его гораздо выше среднего уровня. Но самое удивительное в нем — это сочетание воли и слабости, эмоциональности и хладнокровия. Почерк явно мужской и все же свидетельствует о некоторых чисто женских чертах характера.
 Мерс сел на своего конька, он даже порозовел от удовольствия. Мегрэ не сдержал улыбки, и молодой человек смутился.
 — Я понимаю, комиссар, что все это весьма неопределенно и ни один следователь не стал бы меня слушать. И все же… Могу держать пари, комиссар, что этот человек тяжело болен и знает о своей болезни. Я сказал бы вам о нем гораздо больше, если бы он писал правой рукой… Да! Еще одна интересная подробность. На бумаге имеется несколько пятен; возможно, их посадили в типографии. Происхождение одного из них совершенно ясно — это кофе со сливками. И наконец, верх листа отрезан не ножом, а каким-то округлым предметом, может быть чайной ложкой.
 — Иначе говоря, письмо было написано вчера утром в баре кафе «Купол» человеком, который пил кофе со сливками. Он тяжело болен и свободно говорит на нескольких языках.
 Мегрэ поднялся, пожал лаборанту руку и сказал вполголоса:
 — Спасибо, мальчик. Теперь верни мне письмо.
 Мегрэ что-то буркнул на прощание и вышел. Едва дверь за ним закрылась, кто-то с восхищением сказал:
 — После такой оплеухи он держится неплохо!
 Все знали, что Мерс обожает Мегрэ, и когда он посмотрел на говорившего, тот сейчас же умолк и углубился в анализ, которым занимался.
 Париж выглядел так, как выглядит всегда в мрачные октябрьские дни. Серое небо было похоже на грязный низкий потолок. С него сочился тусклый свет. Ночные дожди оставили на тротуарах непросыхающие лужи, и у нахохлившихся прохожих был вид людей, еще не примирившихся с тем, что лето кончилось и близится зима.
 Всю ночь в префектуре полиции печатались распоряжения и приказы, и курьеры доставляли их в комиссариаты. По телеграфу распоряжения были переданы всем постам жандармерии, в таможни и железнодорожной полиции.
 Агенты в штатском, снующие в толпе, регулировщики уличного движения, постовые, сотрудники автоинспекции и отдела охраны нравственности — все знали наизусть словесный портрет беглеца и вглядывались в лица людей в надежде найти его.
 Его искали по всему Парижу, искали на окраинах и в пригородах. На автомагистралях жандармы проверяли документы у бродяг и нищих.
 В поездах, на пограничных заставах путешественников расспрашивали гораздо настойчивее обычного, и они удивлялись.
 Разыскивали Жозефа Эртена, приговоренного к смерти судом присяжных департамента Сены, сбежавшего из тюрьмы Сайте и исчезнувшего после драки с инспектором Дюфуром в бистро «Белая цапля».
 «В момент исчезновения у него в кармане оставалось не более двадцати двух франков», — говорилось в ориентировке, подписанной комиссаром Мегрэ.
 А сам он, выйдя из Дворца правосудия, даже не зашел к себе на набережную Орфевр. Он сел в автобус, доехал до площади Бастилии и поднялся на четвертый этаж большого дома, стоявшего на улице Шмен-Вер.
 В квартире пахло йодоформом и куриным бульоном. Непричесанная, небрежно одетая женщина воскликнула:
 — Ах! Он так обрадуется, что вы пришли!
 В маленькой спальне лежал инспектор Дюфур, растерянный и унылый.
 — Как дела, старина?
 — Так себе. Похоже, волосы на шраме не вырастут, придется носить парик.
 Как и в лаборатории, Мегрэ кружил по комнате, словно не зная, куда себя девать. Наконец буркнул:
 — Ты сердишься на меня?
 В дверях стояла г-жа Дюфур. Она была еще молода и недурна собой.
 — Разве он может на вас сердиться? Он как проснулся, говорит только об одном — как вы теперь выкарабкаетесь. И требует, чтобы я бежала звонить вам.
 — Ладно, выздоравливай побыстрее. Скоро ты мне очень понадобишься, — сказал комиссар.
 Мегрэ не зашел домой, хотя жил совсем рядом, на бульваре Ришар-Ленуар. Он пошел пешком, потому что ему хотелось пройтись, очутиться среди людей, которые равнодушно задевали и толкали его. Комиссар шел по Парижу, и выражение школьника, уличенного в ошибке, постепенно исчезало с его лица. Выражение это было ему отнюдь не свойственно и появилось у него лишь утром. Теперь лицо Мегрэ стало спокойным и твердым. Он с удовольствием курил трубку за трубкой.
 Следователь Комельо был бы возмущен до глубины души, если б даже на минуту заподозрил, что поиски сбежавшего беспокоят комиссара меньше всего. Задержание Жозефа Эртена было для того третьестепенным вопросом. Он знал, что смертник притаился где-то неподалеку, затерявшись среди миллионов людей. Но был уверен, что в день, когда Жозеф понадобится ему, он сейчас же его схватит.
 Сейчас Мегрэ думал о другом: о письме, написанном в баре «Купол». И еще об одном: в самом начале расследования он допустил неточность.
 Но тогда, в июле, все были так уверены в виновности Жозефа Эртена! Следователь Комельо взял дело в свои руки, отстранив от него полицию.
 Преступление было совершено в Сен-Клу в 2 часа, 30 минут ночи. Эртен вернулся к себе, на улицу Мсье-де-Пренс, около 4 утра. Он не ехал ни поездом, ни трамваем, вообще не воспользовался никаким общественным транспортом, не брал он и такси. Тележка, на которой он развозил товар, всю ночь оставалась у хозяина на Севрской улице. Не мог же он вернуться в Париж пешком! Тогда ему пришлось бы бежать всю дорогу без передышки.
 Мегрэ вышел на перекресток Монпарнаса. Жизнь здесь била ключом. Было половина первого, час завтрака. Несмотря на дурную погоду, все террасы больших кафе, расположенных вдоль бульвара Распайль, были переполнены. По меньшей мере восемьдесят процентов людей, сидевших за столиками, были иностранцы.
 Мегрэ дошел до кафе «Купол» и вошел в американский бар.
 В зале стояло всего пять столиков, все они были заняты. Большинство посетителей собралось у стойки. Некоторые сидели на высоких табуретах, другие стояли.
 Комиссар услышал, как кто-то заказал:
 — Один «Манхаттан!»
 И неуверенно повторил:
 — Мне тоже.
 Комиссар Мегрэ принадлежал к тому поколению, которое предпочитает пиво в массивных стеклянных кружках. Бармен пододвинул Мегрэ блюдо с маслинами, но он не притронулся к ним.
 — Вы позволите? — осведомилась желтоволосая маленькая шведка.
 Б баре было тесно и шумно. Из окошка, прорубленного в дальней стене комнаты, непрерывно поступали из кухни тарелки с маслинами, жареный картофель, сандвичи и стаканы с горячими напитками.
 Четырем официантам приходилось кричать, чтобы перекрыть стук тарелок и стаканов и голоса посетителей, перекликавшихся на разных языках.
 Посетители, бармен, официанты, вся обстановка бара создавала впечатление, что здесь все равны.
 Люди теснились у стойки, фамильярно подталкивали друг друга локтями, будь то девчонка с бульваров, богатый промышленник, приехавший в лимузине с компанией веселых приятелей, или эстонский художник. Все они называли бармена по имени — Боб.
 Никто здесь не ожидал, пока его представят, чтобы заговорить с соседом, все болтали запросто. Немец говорил по-английски с американцем, а норвежец пытался объясниться с испанцем на смеси из трех языков.
 За одним из столиков сидели две женщины, с которыми здоровались почти все посетители бара. Мегрэ сразу узнал одну из них. Когда-то она была уличной девчонкой, и ему пришлось доставлять ее в Сен-Лазар после облавы на улице Рокетт. Теперь она постарела, расплылась, но на ней были дорогие меха. Глаза ее потускнели, она отвечала хриплым голосом на приветствия завсегдатаев и равнодушно пожимала им руки.
 И все же она восседала величественно, словно олицетворяла разноплеменную накипь, галдевшую у стойки.
 — Можно у вас написать письмо? — спросил у бармена Мегрэ.
 — Только не сейчас, сударь: время аперитива… Пройдите лучше в пивной зал.
 Среди шумных групп попадались и одинокие фигуры; пожалуй, они были наиболее живописной особенностью бара. Люди в компаниях громко говорили, суетились, то и дело выкрикивали заказы. Они щеголяли в модных, экстравагантных костюмах.
 Одинокие посетители, казалось, съехались со всех концов света только с одной целью — влиться в эту пеструю, нарядную толпу.
 Была здесь, например, молодая женщина не старше двадцати двух лет, в черном английском костюме, хорошо сшитом, но отутюженном уже, вероятно, не менее ста раз. У нее было усталое и нервное лицо.
 На столике рядом с ней лежал альбом с карандашными набросками. Сидя среди людей, поглощавших десятифранковые аперитивы, эта женщина завтракала булочкой, запивая ее молоком. В час дня! По-видимому, это был ее обычный завтрак. Из газет, разбросанных на всех столах, она выбрала русскую.
 Женщина ничего не видела и не слышала. Медленно откусывая булочку, она запивала ее молоком, не обращая внимания на шумную компанию, сидевшую за ее столом и доканчивавшую четвертый коктейль.
 Не менее странно выглядел мужчина с медно-красными курчавыми, чересчур длинными волосами, которые невольно притягивали к себе взгляды.
 На рыжеволосом был темный костюм, поношенный и вытертый до блеска, и голубая рубашка без галстука, небрежно распахнутая на груди. В расслабленной позе завсегдатая, которого никто не осмелится побеспокоить, он сидел за самым дальним столом и неторопливо ел ложкой йогурт из глиняного горшочка.
 Найдется ли у него в кармане хотя бы пятифранковая бумажка? Кто он и откуда? Где взял те несколько су, что стоила простокваша, очевидно составляющая его основное питание?
 Как и у русской, у него был горящий взгляд и воспаленные веки. Его худое лицо выражало презрение и надменность. Никто не поздоровался с рыжеволосым и не подошел к его столу.
 Вращающаяся дверь бара повернулась, и Мегрэ в зеркало увидел супругов Кросби, вылезавших из американского автомобиля, который стоил по меньшей мере четверть миллиона франков. Автомобиль стоял у тротуара, словно на выставке, ослепительно сверкая никелированным корпусом.
 Уильям Кросби просунул ладонь между двумя спинами и над стойкой красного дерева пожал руку бармену.
 — Как дела, Боб?
 М-с Кросби устремилась тем временем к желтоволосой шведке. Они горячо расцеловались и громко защебетали по-английски.
 Супругам Кросби не надо было заказывать. Боб пододвинул Уильяму Кросби виски с содовой, а для жены принялся готовить коктейль «Роза».
 — Уже из Биаррица? — спросил Боб.
 — Мы не высидели там и трех дней, погода хуже здешней.
 Кросби увидел Мегрэ и кивнул ему. Это был высокий темноволосый мужчина лет тридцати, двигавшийся легко и непринужденно. Из всех посетителей бара он был, безусловно, одет лучше всех, в его элегантности не было ни малейшего намека на дурной вкус.
 Слабым движением он пожимал руки приятелям и спрашивал:
 — Что будем пить?
 Кросби был богат. Дорогая спортивная машина, стоявшая у дверей, могла отвезти супругов в Ниццу, в Довиль, в Биарриц, в Берлин — словом, куда им вздумается.
 Кросби жил в роскошном особняке на авеню Георга Пятого и получил в наследство после смерти тетки кроме виллы в Сен-Клу около двадцати миллионов франков.
 М-с Кросби, крохотная женщина, была необыкновенно энергична и болтала без умолку, мешая французский и английский. Она говорила с очень своеобразным акцентом, и достаточно было услышать один раз ее высокий голос, чтобы запомнить его навсегда.
 Посетители заслонили ее от Мегрэ. Вошел знакомый комиссару депутат палаты и дружески пожал руку молодому американцу:
 — Позавтракаем вместе?
 — Сегодня не могу: приглашены за город.
 — Тогда завтра?
 — Договорились. Встречаемся здесь.
 — Господина Валахина просят к телефону! — крикнул бой. Кто-то поднялся и пошел к телефонной кабине.
 — Две «Розы»!
 Гремели тарелки. Шум в баре усиливался.
 — Можете обменять мне доллары?
 — Посмотрите в газете сегодняшний курс…
 — Простите, здесь не было Сюзи?
 — Недавно ушла. Она завтракает у «Максима»…
 А Мегрэ думал о долговязом парне с непомерно большой головой и несуразно длинными руками, который затерялся в шумной парижской толпе. В кармане у него не больше двадцати франков, и вся французская полиция занята тем, что ищет его. В памяти Мегрэ возникло бледное лицо, появившееся из-за тюремной стены. Затем звонки Дюфура: «Он спит… Он спит…» Эртен проспал целые сутки!.. Где он сейчас? И главное, зачем зарезал он старуху Хендерсон, которой никогда не видел и у которой ничего не украл?
 — Вы тоже заходите сюда выпить аперитив?
 Говорил Уильям Кросби. Он подошел к Мегрэ и протянул ему портсигар.
 — Благодарю. Курю только трубку.
 — Тогда выпьем чего-нибудь. Хотите виски?
 — Спасибо, я еще не допил свое.
 Кросби был чем-то раздосадован.
 — Вы говорите по-английски, по-немецки, по-русски?
 — Нет. Только по-французски, к сожалению.
 — Тогда «Купол» должен вам казаться вавилонской башней. Странно, но я никогда вас здесь не видел. Кстати, говорят, что…
 — Что?
 — Ну, вы знаете. Говорят, что убийца…
 — Ба! Вам-то чего беспокоиться?
 Кросби на мгновение остановил на Мегрэ пристальный взгляд.
 — Идемте к нам. Доставьте нам удовольствие, выпейте с нами. Жена будет очень рада… Позвольте представить вам фрекен Эдну Рейхберг, дочь стокгольмского бумажного фабриканта. В прошлом году на конькобежных состязаниях в Шамони, она заняла первое место. Эдна, это комиссар Мегрэ. Знакомьтесь.
 Русская в черном костюме по-прежнему не отрывала глаз от газеты. Рыжеволосый о чем-то задумался. Пустой горшочек, вылизанный до блеска, стоял перед ним. Полузакрыв глаза, рыжий смотрел вдаль.
 Эдна Рейхберг едва процедила:
 — Очень приятно.
 Она пожала руку Мегрэ и тут же заговорила по-английски с м-с Кросби. Уильям Кросби извинился:
 — Простите, комиссар, меня зовут к телефону… Приготовь два виски, Боб, я сейчас вернусь… Вы позволите, господин Мегрэ?
 На улице в сером свете дня сияла лаком и никелем машина Кросби. Вдруг из-за кузова появилась жалкая фигура. Волоча ногу, оборванец подошел к бару и остановился у вращающейся двери. Он пытался взглядом отыскать кого-то в толпе посетителей, но появился официант и отогнал его.
 Вся полиция Франции разыскивала беглеца из тюрьмы Сайте.
 А он был здесь, рядом, в десяти шагах от комиссара Мегрэ!




 5. Любитель икры


 Мегрэ не двинулся с места, даже не вздрогнул. Рядом с ним м-с Кросби и шведка пили коктейли и болтали по-английски. В баре было так тесно, что фрекен Рейхберг оказалась почти вплотную прижатой к Мегрэ, и он ощущал каждое движение ее гибкого тела. Из разговора женщин Мегрэ кое-как понял, что некий Хосе в баре «Риц» принялся ухаживать за незнакомой девушкой, а та спросила, не нужно ли ему кокаину.
 Женщины хохотали.
 Уильям Кросби вышел из телефонной будки и опять извинился:
 Французский туристский и горно-спортивный центр в предгорьях Альп.
 — Простите, комиссар. Это по поводу машины, я хочу ее продать и купить другую. Он налил в стаканы содовую.
 — Ваше здоровье!
 За окном снова появилась нелепая фигура смертника. Казалось, он, как птица, кружит вокруг бара. Жозеф Эртен был без шапки, по-видимому, потерял ее, когда удирал из «Белой цапли». Волосы его были в тюрьме коротко подстрижены, и поэтому большие оттопыренные уши казались еще уродливее. Ботинки потеряли форму и были покрыты пылью. А костюм! Где ночевал Эртен, что его костюм стал таким грязным и мятым?
 Если бы Жозеф Эртен протянул руку, его присутствие здесь, у бара, сразу стало бы вполне объяснимо: он выглядел именно так, как должен выглядеть опустившийся и жалкий нищий. Но он не протягивал руки, не продавал ни шнурков, ни карандашей. Он безвольно двигался вместе с толпой, проносившей его мимо бара, и возвращался снова, с другой стороны, словно поднимался по реке против течения.
 Щеки Эртена заросли темной щетиной, казалось, он похудел еще больше.
 Беспокойным и блуждающим взглядом он пристально всматривался внутрь бара сквозь запотевшие окна.
 Вот Эртен подошел к вертящейся двери, и комиссару даже показалось, что сейчас он войдет в бар.
 Мегрэ жадно курил. На висках у него выступил пот, нервы напряглись, и он почувствовал, что силы его удесятерились, мысль работала четко. Наступил острый момент. Еще совсем недавно у него был вид побежденного, почва ушла из-под ног. Развитие событий ускользнуло от него, и казалось, ничто не позволяло ему надеяться, что нити вновь окажутся в его руках.
 Мегрэ медленно допил свое виски. Из вежливости Кросби сидел к нему вполоборота, но то и дело вмешивался в разговор жены и Эдны.
 Странная вещь! Мегрэ, помимо воли и даже не отдавая себе в том отчета, не упускал ничего из происходящего. Множество людей суетились вокруг. Звуки, самые разнообразные, сливались в глухой, как шум морского прибоя, гул. Мегрэ замечал все: цвета, движения, позы.
 Он видел рыжеволосого, сидевшего перед пустым горшочком, видел Эртена, настойчиво возвращавшегося к дверям, видел улыбку Кросби и гримасу его жены, подкрашивавшей губы, видел размеренные движения бармена Боба, сбивавшего в блестящем шейкере коктейль «Фрип».
 Он видел посетителей, которые входили и выходили, слышал, о чем они говорят между собой.
 — Значит, вечером здесь же?
 — Постарайся привести с собой Леа… Бар постепенно пустел. Было половина второго, из соседнего зала доносился звон вилок.
 Кросби положил на стойку стофранковый билет.
 — Вы остаетесь? — спросил он у комиссара. Эртена он не замечал. Но сейчас, на улице, они столкнутся. Мегрэ с почти болезненным нетерпением ожидал этой секунды. М-с Кросби и Эдна кивнули ему на прощание и улыбнулись.
 Сейчас Жозеф Эртен находился в двух метрах от двери бара. Было видно, что в одном из его ботинок нет шнурка. В любую минуту к нему мог подойти полицейский и спросить документы или предложить пройти отсюда.
 Дверь повернулась. Кросби, без шляпы, вышел первым. Обе женщины шли за ним, смеясь над шуткой, которую отпустила одна из них.
 Ничего не случилось. Ровно ничего. Жозеф Эртен обратил на американца не больше внимания, чем на остальных прохожих. А Кросби и женщины даже не взглянули на него. Все трое сели в машину, хлопнула дверца.
 Из бара выплеснулась новая волна посетителей, она отнесла Эртена в сторону, но он тут же снова оказался у дверей.
 И вдруг в зеркале Мегрэ увидел чье-то лицо: горящие глаза под густыми бровями и чуть заметную презрительную усмешку. Веки тут же опустились на эти чересчур выразительные глаза. Но было поздно — Мегрэ уже понял, что ирония незнакомца относится к нему.
 Поразивший его взгляд мог принадлежать только одному человеку — рыжеволосому посетителю, который ел йогурт. Теперь он сидел, ни на кого не глядя.
 Англичанин, который читал «Тайме», вышел из бара, больше у стойки не осталось никого. Боб громко объявил:
 — Я пошел завтракать.
 Два его помощника торопливо вытирали красное дерево стойки, убирали стаканы и початые блюда с маслинами и жареным картофелем.
 За столами все еще сидели два человека — русская в черном костюме и рыжеволосый. Казалось, они не замечают, что бар опустел.
 Жозеф Эртен продолжал бродить около дверей. Он был так бледен и жалок, что один из официантов, посмотрев на него в окно, сказал комиссару:
 — Еще один эпилептик. Можно подумать, они нарочно устраивают припадки в самых людных местах. Надо сказать швейцару, чтобы прогнал его.
 — Не надо.
 Рыжеволосый мог услышать, поэтому Мегрэ понизил голос и тихо и внятно добавил:
 — Позвоните в полицию. Скажите, что комиссар Мегрэ просит прислать сюда людей, желательно Люкаса и Жанвье. Запомнили имена?
 — Из-за этого бродяги?
 — Это уже не важно.
 После бурного часа аперитива наступил полный штиль.
 Рыжеволосый не шелохнулся. Женщина в черном костюме перевернула страницу газеты. Второй официант глядел на Мегрэ с откровенным любопытством. Тоскливо текли минуты, по капле сочились секунды.
 Официант подсчитывал выручку, шуршали бумажки, звенело серебро. Вернулся тот, что бегал звонить.
 — Сказали, что будет сделано, — шепнул он комиссару.
 — Спасибо.
 Хрупкий табурет скрипел под комиссаром, он курил одну трубку за другой и машинально прихлебывал виски. Он совсем забыл, что не завтракал.
 — Дайте кофе со сливками.
 Голос раздался из того угла, где сидел рыжеволосый. Официант посмотрел на Мегрэ, удивленно пожал плечами и кивнул в окошечко.
 — Один кофе со сливками! Потом тихо сказал комиссару:
 — Теперь будет сыт до самого вечера. Он вроде той барышни… — И подбородком указал на русскую.
 Прошло еще минут двадцать. Эртен, видимо, устал, он остановился у края тротуара. Мужчина, садившийся в машину, принял его за нищего и протянул монетку. Отказаться Эртен не осмелился. Осталось ли у него что-нибудь от двадцати двух франков? Ел ли он с тех пор, как убежал из «Белой цапли», спал ли?
 Бар почему-то привлекал Эртена. Он опять и опять подходил к дверям, боязливо следя за официантами и швейцаром, которые уже не раз прогоняли его. Сейчас, когда публика схлынула, Эртену удалось подойти к окну. Он прижался лицом к стеклу, нос его уродливо расплющился, маленькие глазки тревожно обшаривали зал бара. Рыжеволосый пил кофе и даже не глядел в сторону окна. Но почему в его глазах Мегрэ вновь почудилась насмешка?
 Мальчишка-рассыльный заорал на Эртена, и оборванец послушно отошел, волоча ноги. Из подъехавшего такси вышел бригадир Люкас, удивленно осмотрелся, вошел в пустынный бар и с недоумевающим видом приблизился к Мегрэ.
 — Вызывали, шеф?
 — Что будешь пить? — спросил Мегрэ и добавил шепотом: — Посмотри на улицу.
 Несколько секунд Люкас всматривался в силуэт оборванца, лицо его просветлело.
 — Ну и ну! Неужели вам удалось…
 — Ничего мне не удалось. Бармен, коньяку! Русская сказала с сильным акцентом:
 — Официант! Дайте мне «Иллюстрасьон». И еще «Боттен».
 — Выпей рюмочку, старина Люкас. Ведь тебе придется походить за ним, не так ли?
 — А вы не думаете, комиссар, что было бы вернее… — Люкас похлопал себя по карману, где лежали наручники.
 — Нет, еще рано. Ступай!..
 Мегрэ сохранял невозмутимый вид, но волновался так сильно, что чуть не раздавил рюмку, из которой пил.
 Рыжеволосый, по-видимому, не собирался уходить. Он не читал, не писал, и казалось, ничто не интересовало его. А на улице по-прежнему топтался Жозеф Эртен.
 К четырем часам положение нисколько не изменилось, если не считать того, что беглец отошел от двери и уселся на скамью, не спуская глаз с бара.
 Справочник «Весь Париж».
 Мегрэ без аппетита съел сандвич. Русская тщательно подкрасилась и ушла.
 Теперь в опустевшем баре оставался один рыжеволосый. На женщину Эртен не обратил никакого внимания. В баре зажгли свет, хотя на улице фонари еще не загорались.
 Из магазина привезли ящики с вином, официанты поспешно подметали пол.
 Внезапно из угла, где сидел рыжеволосый, донесся резкий стук ложечки о блюдце. Бармен и Мегрэ удивленно переглянулись. Даже не пытаясь скрыть презрения к бедному клиенту, один из официантов крикнул, не вставая с места:
 — Йогурт и кофе со сливками? Три и полтора, всего четыре пятьдесят.
 — Простите, еще не все. Подайте мне сандвичей с черной икрой.
 Голос рыжего звучал спокойно. В зеркало Мегрэ увидел его полузакрытые насмешливые глаза.
 Бармен подошел к окошечку:
 — Один сандвич с черной икрой!
 — Нет, три, — поправил его рыжий.
 — Три сандвича с черной икрой!
 Бармен недоверчиво посмотрел на клиента и язвительно спросил:
 — И русской водки?
 — И водки, разумеется.
 Мегрэ силился понять, что случилось. Рыжего нельзя было узнать, от его неподвижности не осталось и следа.
 — И принесите сигарет! — крикнул он.
 — «Мэриленд»?
 — Нет, «Абдуллу».
 «Он закурил и в ожидании водки и сандвичей принялся что-то рисовать на пачке сигарет. Когда принесли заказ, он уничтожил его так быстро, что официант не успел даже дойти до своего места. Рыжеволосый поднялся.
 — Тридцать франков сандвичи, — считал официант, — двенадцать франков водка… Двадцать два — сигареты… Плюс четыре пятьдесят за кофе и простоквашу…
 — Пожалуй, я заплачу вам завтра.
 Мегрэ нахмурился. Со своего места он видел Жозефа Эртена, по-прежнему сидевшего на скамье.
 — Подождите! Вам придется сообщить это управляющему.
 Рыжеволосый поклонился, сел и стал ждать. Появился управляющий в смокинге.
 — В чем дело?
 — Этот господин хочет расплатиться завтра. Три сандвича с икрой, сигареты «Абдулла» и прочее. Шестьдесят восемь франков пятьдесят…
 Рыжеволосый не казался смущенным. Он снова поклонился, как бы подтверждая слова официанта, глаза его насмешливо блестели.
 — У вас нет при себе денег?
 — Ни сантима.
 — Вы живете в этом квартале? Я могу отправить с вами рассыльного.
 — Зачем? У меня нет денег и дома.
 — И вы заказываете черную икру?
 Управляющий хлопнул в ладоши. Подбежал мальчишка в униформе.
 — Позови полицейского.
 Все шло спокойно, без скандала.
 — Вы уверены, что у вас нет денег?
 — Я уже сказал вам…
 Услышав это, рассыльный умчался. Мегрэ не двигался с места. Управляющий стоял у окна, равнодушно глядя на толпу, которая текла по бульвару Монпарнас.
 Бармен расставлял бутылки, хитро поглядывая на Мегрэ. Не прошло и трех минут, как возвратился рассыльный. Двое полицейских, оставив на улице свои велосипеды, вошли в бар следом за ним.
 Один из них узнал комиссара и направился было к нему, но Мегрэ предостерегающе поднял палец. Управляющий между тем лаконично и хладнокровно говорил:
 — Этот господин заказал икру, дорогие сигареты и еще кое-что, а теперь отказывается платить.
 — У меня нет денег, — повторил рыжеволосый. Повинуясь знаку Мегрэ, старший из полицейских сказал:
 — Ладно. Объяснитесь в комиссариате. Следуйте за нами.
 — По рюмочке, господа? — предложил управляющий.
 — Спасибо.
 Сумерки обволакивали густым туманом трамваи, автомобили и толпу, двигавшуюся по бульвару Монпарнас. Арестованный закурил новую сигарету и дружески помахал на прощание бармену. Проходя мимо Мегрэ, он задержал на нем тяжелый взгляд.
 — Шагайте, да поживей! И чтобы без скандала!
 Рыжеволосый и полицейские вышли на улицу. Управляющий подошел к стойке:
 — Слушай, Боб, не этого чеха выводили отсюда в прошлый раз?
 — Его! — подтвердил бармен. — Он просиживает у нас с восьми утра до восьми вечера. И за весь день обычно заказывает два кофе со сливками.
 Мегрэ подошел к двери бара и увидел, как Жозеф Эртен вскочил с места и замер. Он не сводил глаз с полицейских, уводивших любителя икры. Лица его Мегрэ не мог рассмотреть — сумерки быстро сгущались. Когда полицейские и рыжеволосый отошли шагов на сто, Эртен повернулся и пошел в другую сторону. Бригадир Люкас двинулся за ним на небольшом расстоянии.
 — Уголовная полиция! — бросил комиссар, вернувшись в бар. — Кто этот человек?
 — По-моему, его фамилия Радек. Он получает письма на наш адрес: у нас есть специальная витрина. Он чех.
 — Чем он занимается?
 — Ничем. Сидит в баре целыми днями. Что-то пишет, о чем-то мечтает.
 — Знаете, где он живет?
 — Нет.
 — У него есть друзья?
 Я еще ни разу не видел, чтобы он заговорил хоть с кем-нибудь.
 Мегрэ расплатился, вышел и подозвал такси.
 — В районный комиссариат.
 Когда он туда приехал, Радек уже сидел на скамье, дожидаясь, пока освободится комиссар. Кроме него в помещении находились несколько иностранцев, пришедших получить вид на жительство. Мегрэ без стука вошел в кабинет комиссара, который слушал молодую женщину, объяснявшую на смеси из нескольких языков Средней Европы, что у нее украли драгоценности.
 — Вы здесь, коллега? — удивился комиссар.
 — Сперва закончите с дамой.
 — Она рассказывает уже полчаса, а я ни слова не могу понять из ее объяснений.
 Мегрэ даже не улыбнулся. Иностранка сердилась, снова и снова повторяла свой рассказ и растопыривала пальцы, на которых не было колец.
 Когда она наконец вышла, Мегрэ сказал:
 — К вам сейчас приведут некоего Радека, или как его там зовут. Я побуду здесь. Сделайте так, чтобы ночь он провел у вас, а потом отпустите.
 — А что он сделал?
 — Наелся икры и отказался платить.
 — В каком кафе?
 — В «Куполе».
 Комиссар позвонил.
 — Давайте Радека.
 Рыжеволосый вошел в кабинет как к себе домой. Держа руки в карманах, остановился против стола комиссара и посмотрел в глаза полицейским выжидательным взглядом. На губах его блуждала смутная улыбка.
 — Вас задержали, потому что вы отказались платить?
 Рыжеволосый подтвердил и достал из кармана сигарету. Взбешенный комиссар вырвал ее у него из рук.
 — Что имеете заявить?
 — Ровно ничего.
 — Где вы живете? На что существуете?
 Рыжеволосый достал из кармана засаленный паспорт и положил на стол.
 — Вам известно, что вы можете получить пятнадцать суток тюрьмы?
 — Условно! — уверенно поправил комиссара рыжеволосый. — Вы легко установите, что я никогда прежде не привлекался к суду.
 — Здесь написано, что вы студент-медик. Это верно?
 — Вам, вероятно, известно имя профессора Гролле? Он, безусловно, подтвердит, что я был его лучшим учеником.
 Радек повернулся к Мегрэ и сказал с едва уловимой издевкой:
 — Я полагаю, этот господин тоже из полиции?




 6. Харчевня в Найди


 Г-жа Мегрэ лишь вздохнула, когда муж ее ушел из дома в семь утра, но не сказала ни слова. Мегрэ проглотил свой кофе, даже не заметив, что тот немного подгорел. Накануне он вернулся около часу ночи и молча лег спать. А утром ушел, храня на лице упрямое и сосредоточенное выражение.
 Войдя в коридоры префектуры, Мегрэ сразу заметил, что все, кто попадается ему навстречу, — полицейские, инспекторы и даже служители, смотрят на него с любопытством, смешанным с восхищением, а может, и состраданием.
 Мегрэ пожимал руки так же рассеянно, как перед уходом поцеловал в лоб жену. Войдя к себе в кабинет, он помешал угли в печке и развесил на спинках двух стульев отяжелевшее от дождя пальто. Затем подошел к телефону.
 — Соедините меня с комиссариатом квартала Монпарнас, — попросил он телефониста, попыхивая трубкой и раскладывая по местам разбросанные на письменном столе бумаги.
 — Алло!.. Кто у аппарата?.. Дежурный бригадир?.. Говорит комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Вы отпустили Радека?.. Что?.. Час назад?.. А вы не знаете, инспектор Жанвье отправился следом за ним?.. Да?.. Говорите, совсем не спал?.. Выкурил все свои сигареты?.. Так, благодарю вас… Спасибо, не стоит… Не беспокойтесь. Если мне понадобятся дополнительные материалы, я приеду сам.
 Мегрэ вытащил из кармана паспорт Радека, который накануне взял с собой. Все страницы серой книжечки были испещрены штампами и визами.
 Ян Радек, двадцати пяти лет, родился в городе Брно, отец неизвестен. Судя по визам, жил в Берлине, Майнце, Бонне, Турине и Гамбурге.
 В бумагах он значился студентом медицинского факультета. Мать его Елизавета Радекова, умершая два года назад, была приходящей прислугой.
 — На что ты живешь? — спросил Радека накануне вечером Мегрэ в кабинете комиссара квартала Монпарнас.
 — Позволите и мне говорить вам «ты»? — спросил задержанный, криво усмехнувшись.
 — Потрудитесь отвечать.
 — Пока была жива мать, она посылала мне деньги, чтобы я мог учиться.
 — Из заработка прислуги?
 — Да! Я был у нее единственный сын, она продала бы для меня и обе свои руки. Это вас удивляет?
 — Она умерла два года назад. На что вы жили с тех пор?
 — Дальние родственники иногда присылают мне небольшие суммы. Знакомые тоже время от времени помогают. Иногда занимаюсь переводами.
 — А иногда сотрудничаете в «Сиффле»?
 — Не понимаю, что вы хотите сказать.
 Он произнес это с издевкой, и понимать его надо было так: «Можете продолжать — ничего у вас не выйдет».
 Мегрэ решил уйти. Он вернулся к «Куполу». Ни Жозефа Эртена, ни бригадира Люкаса не было видно. Они вновь затерялись в шумном Париже, скованные друг с другом невидимой цепью. Комиссар сел в такси и крикнул шоферу:
 — Отель «Георг Пятый»!
 Мегрэ вошел в вестибюль как раз в тот момент, когда Уильям Кросби, в смокинге, разменивал у дежурного стодолларовую бумажку
 — Вы ко мне? — спросил он, увидев комиссара.
 — Нет. Но, может быть, вы знакомы с Радеком?
 По холлу в стиле Людовика XVI сновали люди. Служащий считал стофранковые бумажки, сложенные пачками по десять билетов.
 — С Радеком?..
 Мегрэ напряженно следил за лицом американца, но на нем ничего не отразилось.
 — Нет. Но все же спросите у миссис Кросби, она сейчас спустится: мы обедаем в городе, с друзьями. Какой-то благотворительный обед у Рица…
 Из кабины лифта, зябко кутаясь в горностаевый палантин, вышла м-с Кросби и с некоторым удивлением посмотрела на комиссара.
 — Что-нибудь случилось?
 — Нет, нет, не беспокойтесь. Просто я ищу некоего Радека.
 — Радека? Он живет в этом отеле?..
 Кросби засунул деньги в карман и протянул комиссару руку:
 — Извините, комиссар. Мы опаздываем.
 Роскошная машина, ожидавшая их у отеля, плавно понеслась по асфальту.
 Настойчиво зазвонил телефон.
 — Алло!.. Следователь Комельо просит комиссара Мегрэ…
 — Скажите, что я еще не приходил.
 В столь ранний час следователь мог звонить только из дома. Сейчас он, конечно, накинув халат, завтракает и просматривает утренние газеты. Как всегда, должно быть, его тонкие губы нервно дергаются.
 — Эй, Жан!.. Больше никто не звонил?.. А следователь что сказал?
 — Чтобы вы позвонили ему, как только приедете. Он будет дома до девяти часов, а потом — в прокуратуре… Алло?.. Подождите!.. Комиссара Мегрэ?.. Передаю трубку, господин Жанвье.
 Мегрэ взял трубку.
 — Это вы, комиссар?
 — Он, конечно, исчез?
 — Исчез… Ничего не понимаю! Я был в двадцати шагах от него.
 — Так… Дальше!
 — Сам не знаю, как это могло случиться. Я совершенно уверен, что он не видел меня…
 — Дальше.
 — Сначала он бродил по улицам без всякой цели. Затем пошел на вокзал Монпарнас. В это время как раз прибывают пригородные поезда, я подошел ближе, чтобы не потерять его в толпе.
 — А он все-таки потерялся?
 — Да, но не в толпе! Он вскочил в вагон, хотя билета не брал. Пока я спрашивал у контролера, куда идет поезд, он, очевидно, вышел из другой двери, потому что, когда я вошел в вагон, его там не было.
 — Черт возьми!
 — Что мне теперь делать?
 — Отправляйся в бар кафе «Купол» и жди меня там. Ничему не удивляйся. И главное — не волнуйся.
 — Клянусь вам, комиссар..»
 Инспектору Жанвье было всего двадцать пять. Голос его дрожал, словно инспектор готов был разрыдаться, как мальчишка.
 — Ну ладно, ладно. Сейчас я приеду. Мегрэ дал отбой и снова снял трубку.
 — Отель «Георг Пятый»… Дежурный?.. Мистер Уильям Кросби у себя?.. Нет-нет, не беспокойте его… Простите, в котором часу он вернулся?.. Около четырех?.. Вместе с миссис Кросби и просил не будить их раньше одиннадцати?.. Так, большое спасибо… Нет, передавать ничего не нужно, я увижусь с ним днем.
 Мегрэ не торопился. Он набил трубку и проверил, достаточно ли угля в печке. Человеку, мало знающему комиссара, могло бы сейчас показаться, что Мегрэ уверен в себе и неуклонно движется к намеченной цели.
 Расправив плечи, он пускал в потолок клубы дыма. Когда письмоводитель принес газеты, Мегрэ встретил его бодрой шуткой. Но как только остался один, схватил трубку телефона.
 — Алло!.. Бригадир Люкас не звонил мне?
 — Пока нет, господин комиссар.
 Мегрэ стиснул зубами черенок трубки. Было девять утра. Вчера в пять пополудни Жозеф Эртен ушел с бульвара Распайль, и бригадир Люкас отправился за ним.
 Неужели Люкас не мог найти возможности позвонить или передать записку с каким-нибудь полицейским?..
 Отогнав зародившиеся было опасения, Мегрэ позвонил Дюфуру. Взял трубку сам Дюфур.
 — Как дела?
 — Спасибо, комиссар. Я уже хожу по квартире. Завтра думаю выйти на службу. Шрам у меня все же останется здоровый. Вчера доктор снял повязку, и я наконец мог посмотреть. Непонятно, как он не проломил мне голову… Вы нашли его?
 — Не волнуйся, найдем. Разъединяю, а то меня может вызвать коммутатор: я жду звонка.
 В кабинете было нестерпимо жарко, железная печка раскалилась докрасна. Мегрэ не ошибся: почти тотчас же раздался звонок, и он услышал в трубке голос бригадира Люкаса:
 — Алло! Это вы, шеф?.. Не разъединяйте, мадмуазель… Полиция?.. Алло!.. Алло!..
 — Слушаю, Люкас… Где ты находишься?
 — Я в Морсане.
 — Где?
 — Есть такая деревушка на берегу Сены, в тридцати Пяти километрах от Парижа.
 — А тот?
 — Не беспокойтесь. Он у себя дома.
 — Морсан неподалеку от Найди?
 — В четырех километрах. Я не хотел звонить из Найди, чтобы не вспугнуть его. Ну и ночка была, шеф!
 — Рассказывай.
 — Сначала он водил меня по Парижу, и я уж думал, что это никогда не кончится. Он, видимо, сам не знал, куда идти. В восемь вечера решил встать в очередь за бесплатным супом на улице Реомюра. Простоял почти два часа.
 — Значит, денег у него больше нет.
 — Поев, он потопал дальше. Это поразительно, но парень, видимо, просто влюблен в Сену. Он ни на шаг не удалялся от нее… Алло!.. Не разъединяйте, мадмуазель… Вы слышите меня, шеф?
 — Продолжай.
 — Он дошел по берегу до Шарантона. Я думал, он уляжется спать под мостом — он ведь еле держался на ногах. Но он, наверно, двужильный. От Шарантона направился к Альфорвилю, а оттуда двинулся по дороге на Вильнев-Сен-Жорж. Стемнело, дороги были размыты дождем. Через каждые полминуты нас обгоняли машины. Словом, если еще когда-нибудь такое повторится…
 — …ты проделаешь то же самое. Дальше.
 — Вот и все. Мы отмахали тридцать пять километров! Представляете себе? А дождь все усиливался. Но парень ничего не замечал. Я так измучился, что возле Корбейля чуть было не сел в такси. В шесть утра мы все еще шагали. Правда, мы уже пересекали лес, что между Морсаном и Найди…
 — Он вошел в дом через дверь?
 — Вы знаете эту харчевню? Самое обычное заведение для шоферов: там кормят, продают табак, газеты и выпивку. Думаю, что даже галантерею…
 Он свернул в узенький переулочек и перелез через стену. Потом вошел в сарайчик, куда, очевидно, на ночь загоняют скотину.
 — Это все?
 — Почти. Через полчаса старик Эртен закрыл ставни и отпер свою лавочку. Он был совершенно спокоен. Я зашел выпить стаканчик, и он ничем не выдал своего волнения. Тут мне повезло, я встретил местного жандарма на велосипеде. Я приказал ему продырявить шину и оставаться под этим предлогом в харчевне, пока я не вернусь.
 — Молодец!
 — Вы находите?.. Вам хорошо там сидеть в тепле, а я вымазался в грязи по самые уши. Ботинки промокли насквозь. Рубашка сопрела… Что мне делать?
 — Чемодана у тебя, конечно, нет.
 — Только чемодана мне не хватало!
 — Возвращайся в харчевню. Наври там что хочешь. Что ты ждешь товарища, с которым вы договорились встретиться…
 — Вы приедете?
 — Пока не знаю. Но учти, если Эртен скроется от нас еще раз, я могу полететь ко всем чертям.
 Мегрэ положил трубку и растерянно огляделся вокруг. Затем приоткрыл дверь и позвал служителя:
 — Слушай, Жан. Как только я уйду, позвонишь следователю Комельо и скажешь… Хм… Скажешь, что все идет благополучно и что я буду держать его в курсе событий. Понятно?.. И повежливей. Как можно больше почтительных слов.
 В одиннадцать часов комиссар вылез из такси у кафе «Купол». Войдя в бар, он сразу же увидел инспектора Жанвье. Как все начинающие, Жанвье, стремясь принять непринужденный вид, прикрылся газетой, однако заметно было, что он ее не читает.
 В противоположном углу Ян Радек небрежно помешивал ложечкой кофе со сливками.
 Радек был свежевыбрит, в чистой рубашке, и его курчавые волосы причесаны тщательнее, чем вчера. Лицо светилось сдержанной радостью.
 Бармен Боб узнал Мегрэ и хотел было сделать ему предостерегающий знак. Жанвье за своей газетой тоже выразительно гримасничал. Однако Радек свел на нет все их маневры. Он обратился прямо к Мегрэ:
 — Присядьте ко мне. Чем вас угостить?
 Радек вежливо привстал. Он еле заметно улыбнулся, каждая черта его худого лица говорила о незаурядном, остром уме.
 Мегрэ, большой и грузный, приблизился к столу Радека. Он схватился за спинку стула с силой, которая могла бы его сломать, и уселся.
 — Вас уже отпустили? — спросил комиссар, глядя в сторону.
 — Эти господа были очень любезны со мной. Перед мировым судьей я предстану не раньше чем через две недели, там и без меня много дел. Однако для кофе уже поздновато. Что вы скажете о стопке русской водки и сандвиче с икрой? Бармен!
 Бармен покраснел до ушей: он не решался обслужить этого странного клиента.
 — Надеюсь, вы не заставите меня платить вперед? Как видите, сегодня я не один, — продолжал Радек. Он повернулся к Мегрэ. — Эти господа ничего не понимают. Когда я пришел сюда полчаса назад, они не хотели меня обслуживать, представляете?.. Официант немедленно пригласил управляющего, а тот предложил мне убираться. Пришлось показать им деньги. Не кажется ли вам, что это очень смешно?..
 Он говорил серьезно и задумчиво.
 — Заметьте, будь я каким-нибудь мелким актером или платным танцором из тех, кого вы вчера здесь видели, мне предоставили бы неограниченный кредит. Но я человек достойный. Вы меня понимаете, комиссар? Надо будет нам с вами как-нибудь поговорить об этом поподробнее. Может быть, вы и не поймете всего, но мне кажется, что вы относитесь к немногочисленному разряду мыслящих людей.
 Бармен принес сандвичи с икрой, он не мог удержаться и бросил на Мегрэ многозначительный взгляд.
 — Шестьдесят франков.
 Радек усмехнулся. В углу инспектор Жанвье продолжал укрываться за спасительной газетой.
 — Пачку сигарет «Абдулла», — распорядился Радек.
 Когда официант принес сигареты, он небрежно вытащил из наружного кармана пиджака скомканный тысячефранковый билет и бросил его на стол.
 — Так, комиссар, о чем мы говорили?.. Впрочем, извините, я вдруг вспомнил, что должен позвонить своему портному.
 Телефонные будки стояли в глубине бара, где был второй выход. Мегрэ не шелохнулся. Зато Жанвье как по команде встал из-за стола и отправился за Радеком. Через минуту оба возвратились: впереди Радек, за ним Жанвье. По глазам инспектора Мегрэ сразу понял, что Радек действительно звонил портному.




 7. Мальчуган


 — Хотите, комиссар, я дам вам ценный совет? — Радек понизил голос и наклонился к собеседнику: — Заметьте, я знаю наперед все ваши мысли, но это меня мало трогает… Так вот мое мнение или, если угодно, совет. Бросьте вы это дело! Иначе вы рискуете попасть в неприятнейшую историю.
 Мегрэ неподвижно сидел, глядя в пространство.
 — Вы так и будете делать одну ошибку за другой, потому что ничего не понимаете, — продолжал Радек.
 Чех немного волновался, но волнение это было сдержанным и приглушенным. Мегрэ обратил внимание на его руки. Длинные, удивительно белые, усеянные веснушками, они, казалось, тоже принимают участие в разговоре.
 — Учтите, я самого высокого мнения о вашем профессиональном мастерстве. Если вы запутались и наделали ошибок, то лишь потому, что взяли за основу неверные данные. Значит, и все остальное пошло по ложному пути, не так ли? Поэтому же все, к чему бы вы ни пришли в дальнейшем, будет ошибочно. Я готов перечислить сделанные вами промахи, которые могли бы стать основой для расследования. Вот, например. Признайтесь, вы даже не подумали о той таинственной роли, которую играет в этой истории Сена. Вилла в Сен-Клу стоит на берегу Сены. Улица Мсье-ле-Пренс находится в пятистах метрах от Сены. Бистро «Белая цапля», где, если верить газетам, укрьшся после бегства убийца, стоит у Сены. Эртен родился в Мелене, на берегу Сены. Родные его и сейчас живут в Найди, то есть у Сены.
 Лицо Радека было совершенно серьезным, но глаза насмешливо искрились.
 — Вы запутались, комиссар. Вам может показаться, что я стремлюсь попасть в ваши сети. Вы не спрашивали меня ни о чем, я сам начал разговор о преступлении, которое вы так хотите мне приписать. Но как? Почему? У меня нет ничего общего с Жозефом Эртеном, ничего общего с Кросби. Я никогда не видел ни миссис Хендерсон, ни ее горничной. Пока у вас есть против меня одна-единственная улика — вчера Жозеф Эртен бродил вокруг бара и как будто подкарауливал меня. Но этого недостаточно. Может быть, он ждал меня, а может — и не меня. Я покинул бар в сопровождении полицейских, но это еще ни о чем не говорит. Повторяю, разобраться в этом деле для вас непосильная задача. Вы спросите, какую роль играю я в этой истории? Ровно никакой… Или основную! Представьте себе человека неглупого, даже более чем неглупого, у которого много свободного времени и который ничем не занят. Целыми днями он думает, и вот ему представился случай заняться проблемой, соприкасающейся с его профессией, потому что криминалистика и медицина соприкасаются.
 Нарочитая невнимательность Мегрэ, по-видимому, начала раздражать Радека. Он заговорил громче:
 — Итак, что вы мне скажете, комиссар? Теперь вы поняли, что стоите на неверном пути?.. Нет?.. Еще нет?.. Позвольте также заметить вам, что вы совершили ошибку, освободив виновного, который уже был в ваших руках. И не только потому, что замены ему вы не найдете: ведь он действительно может уйти от вас, ускользнуть. Я только что говорил о том, что ваши исходные позиции были неверны. А хотите, я сам подскажу вам предлог для моего ареста?
 Радек залпом выпил водку, откинулся назад и опустил руку в карман пиджака. Оттуда он вытащил деньги — стофранковые билеты, упакованные в пачки по десять штук. Пачек было десять.
 — Заметьте, кредитки совсем новенькие, их происхождение нетрудно установить. Что ж, поищите, позабавьтесь, если вы не отправитесь спать… что я вам искренне советую сделать.
 Радек поднялся. Мегрэ остался сидеть, внимательно рассматривая его и выпуская густые клубы дыма. Бар наполнялся посетителями.
 — Итак, вы меня арестуете?
 Комиссар не торопился отвечать. Он взял со стола стофранковый билет, осмотрел его и опустил в карман.
 Затем тоже поднялся, но так медленно, что Радек не сдержал гримасы. Комиссар прикоснулся к его плечу. Это был прежний Мегрэ, всемогущий, уверенный и невозмутимый.
 — Послушай, мальчуган…
 Тон его и весь вид резко контрастировали с тоном Радека, с его нервными, порывистыми движениями и взглядом, в котором светился ум совсем иного склада.
 Мегрэ был старше своего собеседника на добрых двадцать пять лет, и теперь это очень чувствовалось.
 — Послушай, мальчуган…
 Жанвье, который слышал это, с трудом удержался от смеха; не мог он сдержать и радости: его начальник снова стал прежним!
 А комиссар продолжал непринужденно и добродушно:
 — Мы еше встретимся с тобой, вот увидишь! Он поклонился бармену, сунул руки в карманы и вышел.
 — Похоже, что те самые, но поручиться не могу. Придется проверить, — сказал служащий отеля «Георг Пятый», осмотрев кредитный билет, который принес ему Мегрэ.
 Через несколько минут он соединился по телефону с банком.
 — Скажите, у вас записаны номера и серии пачки стофранковых билетов, которые вы мне выдали утром?
 Он что-то пометил карандашом, повесил трубку и повернулся к комиссару:
 — Они самые. Надеюсь, ничего неприятного?
 — Отнюдь. Все в полном порядке… Мистер и миссис Кросби еще у себя?
 — Уехали полчаса назад.
 — Вы это видели сами?
 — Как сейчас вижу вас.
 — В отеле есть еще выходы?
 — Есть еще два, но один из них — для служебного пользования…
 — Вы сказали, что мистер и миссис Кросби вернулись около трех часов утра. С того времени к ним никто не приходил?
 Дежурный по этажу, горничная и швейцар подтвердили: супруги Кросби вернулись домой под утро, и до одиннадцати никто их не тревожил.
 — Не отправляли ли они пакета с рассыльным?
 — Нет, не отправляли.
 Но ведь с четырех дня до семи утра Ян Радек находился в полицейском комиссариате квартала Монпарнас и сообщаться с внешним миром не мог.
 В семь утра он вышел на улицу без гроша в кармане. А около десяти уже сидел за стойкой в «Куполе». При нем было одиннадцать тысяч франков, и по меньшей мере десять из этой суммы находилось накануне в бумажнике Уильяма Кросби.
 — Вы разрешите мне на минутку подняться наверх?
 Администратор нехотя дал согласие, и лифт поднял Мегрэ на четвертый этаж. Номер оказался обычным люксом. Две спальни, две ванны, будуар и салон.
 Кровати были еще не убраны, как и посуда после первого завтрака. Лакей старательно чистил щеткой смокинг американца, а во второй комнате висело на стуле парчовое вечернее платье.
 По номеру были разбросаны разные мелочи — дамская сумочка, портсигар, трость, неразрезанный роман.
 Мегрэ вышел на улицу и поехал в бар «Риц». Метрдотель сообщил, что супруги Кросби и мисс Эдна Рейхберг занимали накануне вечером столик № 18. Они приехали около девяти часов и уехали в половине третьего. Ничего странного метрдотель не заметил.
 — Откуда же у него эти деньги? — бормотал Мегрэ, пересекая Вандомскую площадь. Внезапно он остановился, какая-то машина чуть не задела его бампером.
 «Какого черта Радек мне их показал? Больше того, теперь деньги у меня, и попробуй объясни, как они ко мне попали. А то, что он говорил о Сене…»
 Неожиданно для самого себя Мегрэ остановил проезжавшее мимо такси.
 — Сколько времени вам нужно, чтобы добраться до Найди? Это чуть подальше Корбейля, — спросил он шофера.
 — Не меньше часа. Дороги очень плохие.
 — Поехали! Остановитесь у первой табачной лавки.
 Мегрэ уселся поудобнее в углу машины. Запотевшие изнутри стекла покрылись капельками дождя. Комиссар любил такие передышки, тихий час среди кипучего дня. Уютно завернувшись в широченное черное пальто, известное всем на набережной Орфевр, он курил одну трубку за другой.
 За окнами мелькали пейзажи городских окраин, потом пошли грустные октябрьские поля. Иногда сквозь голые деревья виднелась зеленоватая рябь Сены.
 «У Радека могла быть только одна причина заговорить со мной и показать мне деньги: сбить следствие с пути, запутать меня в новых осложнениях. Но для чего? Чтобы дать Эртену время убежать? Или чтобы бросить тень на Уильяма Кросби? Но он прекрасно понимал, что тем самым бросает тень и на себя».
 В памяти комиссара всплыли слова Радека: «Вы взяли за основу неверные данные…»
 Ясно! Он намекал на то, что Мегрэ добился разрешения на доследование уже после того, как суд присяжных вынес свой вердикт. Допустим, он ошибся… Но в какой степени? Ведь существуют же вещественные доказательства, которые не так легко опровергнуть. Если даже предположить, что убийца м-с Хендерсон и ее горничной воспользовался обувью Жозефа Эртена, чтобы оставить следы его ботинок, то не мог же он украсть у него отпечатки пальцев! А эти отпечатки были обнаружены как раз на предметах, которые нельзя было вынести с места преступления: на занавесках, простынях, стенах.
 В чем же тогда он ошибся? Эртена видели в полночь в «Голубом павильоне». Он вернулся к себе, на улицу Мсье-ле-Пренс, в четыре утра…
 «Вы так и будете делать одну ошибку за другой!» — заявил этот Радек, который внезапно возник в самый разгар расследования, длившегося несколько месяцев, и о котором раньше никто и не подозревал.
 Накануне в «Куполе» Уильям Кросби ни разу не взглянул на Радека. Он и бровью не повел, когда Мегрэ назвал его имя. Тем не менее деньги Кросби оказались в кармане рыжего. И тот сам счел нужным сообщить об этом полиции. Больше того! Казалось, он нарочно выдвигает себя на первый план, претендует на главную роль.
 «С момента, когда он покинул комиссариат, и до той минуты, когда я увидел его в „Куполе“, у него было ровно два часа. За это время он побрился, переменил рубашку. И за это же время получил деньги…»
 И Мегрэ, которому очень хотелось успокоить себя, заключил:
 «На получение денег он мог потратить меньше получаса. Следовательно, он не успел бы в Нанди и вернуться оттуда».
 Деревня Нанди стоит над Сеной. Поверху дул холодный и порывистый восточный ветер, пригибая оголенные деревья. Темные поля простирались до самого горизонта, и лишь крохотная фигурка охотника блуждала по ним.
 — Куда вас подвезти? — спросил шофер, подняв стекло.
 — Остановитесь у въезда в деревню. И подождите меня.
 В деревне была одна длинная улица. Посредине ее на одном из домиков виднелась вывеска:
 Эварист Эртен, трактирщик.
 Когда Мегрэ толкнул дверь, звякнул колокольчик. В просторной комнате, увешанной лубочными картинками, не было ни души. Однако на гвозде висела шляпа бригадира Люкаса.
 — Эй, есть тут кто-нибудь? — крикнул комиссар.
 Наверху послышались тяжелые шаги, но прошло минут пять, прежде чем на лестнице в конце коридора появилась человеческая фигура.
 Мегрэ увидел высокого старика лет шестидесяти, с пристальным неподвижным взглядом.
 — Что вам угодно? — спросил старик и тут же добавил: — Вы тоже из полиции?
 Он сказал это невыразительным голосом, еле ворочая языком, и не произнес больше ни слова. Потом молча указал на лестницу, на которой все еще стоял, и начал медленно взбираться по ней.
 Сверху доносился глухой шум. Лестница была очень узкая, стены были выбелены известью. Поднявшись, Мегрэ увидел полураскрытую дверь, а за ней бригадира Люкаса. Опустив голову, бригадир стоял возле окна, не замечая вошедшего комиссара.
 Почти тут же Мегрэ заметил кровать, склонившегося над ней мужчину и старую женщину, распростертую в старом вольтеровском кресле. Комната была довольно просторная. Дубовые балки поддерживали потолок, стены были не оклеены обоями, а дощатый пол скрипел под ногами.
 — Закройте дверь! — раздраженно крикнул мужчина, склонившийся над кроватью. Это был врач. На круглом столе красного дерева стоял его саквояж с инструментами. К Мегрэ подошел расстроенный Люкас.
 — Так быстро?.. Как вы успели? Я звонил всего час назад.
 На кровати лежало безжизненное тело Жозефа Эртена. Бледная, с проступающими ребрами грудь была обнажена.
 Старуха в кресле, не переставая, стонала. Отец приговоренного стоял у изголовья кровати, взгляд его пугал своей пустотой.
 — Выйдем отсюда, — тихо сказал Люкас. — Я вам все расскажу.
 На площадке он замешкался, затем толкнул дверь комнаты, расположенной напротив. Здесь тоже было не убрано. На стульях была разбросана женская одежда. Окно комнаты выходило во двор, где мокрые куры копались в размокшем навозе.
 — Ну, Люкас?
 — Скверное утро, комиссар. Позвонив вам, я вернулся и отпустил жандарма. Мне предстояло понемногу разобраться в обстановке.
 Старик Эртен был со мной в зале и спросил, не хочу ли я закусить. Он смотрел на меня довольно подозрительно, особенно после того, как я сказал, что поджидаю товарища и что, возможно, останусь здесь на ночь. Потом из кухни, что в конце коридора, донеслись чьи-то голоса, и я увидел, что хозяин удивленно прислушивается. Он крикнул: «Это ты, Викторина?» Через две-три минуты вошла старуха, выражение ее лица было очень странное, как у людей, которые сильно взволнованны, но хотят казаться спокойными.
 — Я иду за молоком, — объявила она.
 — Почему? Еще рано! — сказал старик.
 Но она все-таки надела сабо, повязала косынку и ушла. Тогда старик отправился на кухню, но там не было никого, кроме дочери. Я услышал крики, рыдания, но сумел разобрать только одну фразу: «Я должен был догадаться! Достаточно было взглянуть на мать!..»
 Старик быстро пересек двор и вошел в сарайчик, где прятался Жозеф Эртен. Он вернулся только через час, дочка как раз обслуживала двоих возчиков. Глаза у нее были заплаканы, и она не осмеливалась их поднять. Потом вернулась старуха, в кухне опять началась какая-то возня. Немного погодя появился старик, взгляд у него был неподвижный и пристальный. И тут я понял, почему они так засуетились. Женщины наткнулись в сарайчике на Жозефа и решили ничего не говорить старику. А тот почуял, что дело неладно. Когда старуха ушла, он спросил у дочери, и она все рассказала. Он пошел к сыну и заявил, чтобы тот немедленно убирался.
 Вы видели старика. Он человек честный, но суровый, самых строгих правил. К тому же он сразу догадался, кто я такой. Не думаю, чтобы он выдал мне парня. Скорее, он помог бы ему удрать. Возможно, так они и порешили. Часов в десять утра я увидел в окошко, что старуха крадется к сараю в одних чулках. Дождь, грязь, а она без обуви.
 Через минуту раздался страшный крик. Я кинулся туда. Зрелище было не из приятных. Мы со стариком прибежали одновременно. У него волосы на висках слиплись от пота, я это видел совершенно ясно. Парень как-то странно привалился к стене, и надо было подойти вплотную, чтобы понять, что он удавился. Старик не потерял присутствия духа. Он перерезал веревку, уложил сына на солому и стал ему делать искусственное дыхание, крикнув дочери, чтобы она бежала за врачом. И вот до сих пор они не могут успокоиться. Сами видите. И я не могу прийти в себя…
 В деревне никто ничего не знает, думают, что заболела старуха. Кое-как мы со стариком перенесли тело наверх, и доктор возится там уже целый час. Похоже, парень останется в живых. За это время отец не сказал ни слова. У дочери был нервный припадок, пришлось запереть ее в кухне, чтобы не мешала.
 Хлопнула дверь. Мегрэ выглянул на площадку и увидел врача, собравшегося уходить. Он спустился вниз следом за ним и остановил его уже в зале.
 — Я из уголовной полиции, доктор… В каком он состоянии?
 Это был простой сельский врач, отнюдь не скрывавший своей неприязни к полиции.
 — А вы что, хотите его забрать? — сердито спросил он.
 — Еще не знаю… Как он?
 — Его сняли как раз вовремя. Но ему понадобится несколько дней, чтобы оправиться. Послушайте, неужели он так истощился в Сайте? Кажется, что в его жилах не осталось ни капельки крови.
 — Я попросил бы вас, доктор, никому не рассказывать.
 — Напрасно беспокоитесь. Существует профессиональная тайна, сударь.
 Сверху спустился Эртенотед. Взгляд его подстерегал каждое движение комиссара, но тот не задал ни одного вопроса. Машинально старик взял со стойки два грязных стакана и положил их в раковину.
 Все чувствовали себя подавленно. Из кухни по-прежнему доносились отчаянные всхлипывания девушки. Наконец Мегрэ вздохнул.
 — Вы хотели бы, чтобы он несколько дней полежал дома? — спросил он, взглянув на старика. Ответа не последовало.
 — В таком случае мне придется оставить здесь одного из моих людей.
 Взгляд трактирщика скользнул по бригадиру и снова опустился на конторку. По морщинистой щеке скатилась слеза.
 — Он поклялся матери… — начал было старик, но голос его пресекся, и он отвернулся. Потом налил себе стакан рому, но не смог выпить — губы его дрожали.
 Мегрэ повернулся к Люкасу и тихо сказал:
 — Побудь здесь.
 Мегрэ уехал не сразу. Сначала он осмотрел дом, нашел заднюю дверь и вышел во двор. Неподалеку он увидел женскую фигуру — прислонившись к стене, девушка закрыла лицо руками. Дверь сарая, перед которым был свален навоз, была распахнута настежь. Кусок веревки еще свисал с гвоздя. Комиссар пожал плечами и вернулся в трактир. В зале был только Люкас.
 — Где он?
 — Наверху.
 — Он ничего не сказал?.. Я пришлю тебе напарника. Звонить мне будете два раза в день.
 — Это ты, ты убил его! — рыдала в соседней комнате старуха. — Не подходи ко мне!.. Ты убийца… Мальчик мой, мальчик мой дорогой…
 Мегрэ распахнул дверь. Тихо звякнул колокольчик. Мегрэ зашагал к окраине деревни, где ожидало такси.




 8. Человек в пустой вилле


 Когда Мегрэ вышел из такси в Сен-Клу, напротив виллы Хендерсон, было около трех часов дня. По дороге из Найди он вспомнил, что забыл отдать наследникам м-с Хендерсон ключи от виллы, полученные им еще в июле для ведения следствия.
 Направляясь к вилле, Мегрэ не преследовал никакой определенной цели. Скорее, его вела надежда обнаружить какую-нибудь деталь, упущенную при следствии. Он надеялся также, что самый воздух виллы поможет ему, вызовет желанный прилив вдохновения.
 Здание было окружено садом, отнюдь не заслуживавшим того, чтобы называться парком. Оно было просторным, но не выдержанным в определенном стиле; увенчивала его довольно безвкусная башенка.
 Все ставни на окнах были заколочены, дорожки сада покрыты желтой осенней листвой.
 Калитка в ограде подалась легко, и комиссар со сжавшимся сердцем вступил в сад, напоминавший скорее кладбище, чем место, где еще недавно гуляли живые люди.
 Медленно, словно нехотя, поднялся он по четырем ступенькам крыльца, украшенного претенциозными гипсовыми фигурами, над которым покачивался висячий фонарь.
 Открыв входную дверь, Мегрэ был вынужден остановиться, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку, царившему внутри виллы.
 Комнаты выглядели зловеще, запустение и роскошь уживались здесь странным образом. Первый этаж пустовал уже четыре года, то есть со дня смерти м-ра, Хендерсона.
 Однако мебель и вещи оставались на своих местах. Когда Мегрэ вошел в просторную гостиную на первом этаже, под его шагами заскрипели половицы, а над головой тихонько зазвенели подвески хрустальной люстры. Движимый любопытством, Мегрэ повернул выключатель. Из двадцати ламп загорелось только десять, но они так густо покрыты были пылью, что едва светили.
 В углу были сложены дорогие ковры, свернутые в рулоны. Кресла были отодвинуты в глубь салона, повсюду в беспорядке громоздились чемоданы. Один был пуст. В другом под толстым слоем нафталина лежали вещи покойного м-ра Хендерсона. Всего четыре года назад м-р Хендерсон разгуливал по этим комнатам. Здесь устраивались приемы и вечера, о которых писали газеты: Хендерсоны жили на широкую ногу.
 На огромном камине виднелся початый ящик гаванских сигар. Пожалуй, здесь, в этом безмолвном зале, крушение дома Хендерсонов ощущалось сильнее всего.
 Когда м-с Хендррсон овдовела, ей было около семидесяти. У нее не осталось ни сил, ни желания перестраивать свою жизнь. Она просто заперлась в своих комнатах, а все остальное предала забвению.
 Когда-то они были счастливой парой, прожили яркую жизнь и блистали во всех столицах Европы. Потом осталась в живых только старуха, уединившаяся на вилле со своей компаньонкой. И вот июльской ночью эти женщины…
 Мегрэ прошел две другие гостиные, парадную столовую и вышел к главной лестнице, ступеньки которой до второго этажа были мраморные. Малейший звук отдавался в гулкой тишине пустого дома. Наследники Кросби не притронулись ни к чему. Возможно, они здесь и не появлялись со дня похорон тетки.
 Да, сюда никто не приходил. Мегрэ нашел на ковре, устилавшем лестницу, огарок свечи, которым он пользовался во время расследования.
 Он поднялся ча площадку второго этажа, и тут его охватило тревожное чувство. Несколько минут Мегрэ силился понять, в чем дело. Он напряг слух и задержал дыхание.
 Услышал ли сн какой-то звук? Он не был в этом уверен. Но, так или иначе, у него возникло совершенно определенное ощущение, что в заброшенном доме есть еще кто-то. Мегрэ почудилось чье-то движение. Он пожал плечами, вошел в следующую дверь и нахмурился: здесь отчетливо чувствовался запах табачного дыма. И это был не старый, застоявшийся запах: в комнате курили недавно. А может быть, и сейчас курят?
 Мегрэ быстро пересек комнату и оказался в будуаре покойной. Дверь спальни была приоткрыта. Мегрэ шагнул туда — там никого не было. Зато запах табака стал еще сильнее, а на полу он увидел пепел от сигареты.
 — Кто здесь? — крикнул комиссар.
 Он пытался унять свое волнение, но тщетно: обстановка была слишком тревожной. В комнате повсюду
 сохранились следы кровавой драмы. Платье м-с Хендерсон висело на спинке стула. Ставни пропускали узкие полоски света. И в этой таинственной полутьме кто-то двигался… Из ванной отчетливо донесся металлический звук. Мегрэ бросился вперед, но никого не увидел. Зато за дверью, ведущей в кладовую, он услышал удалявшиеся шаги.
 Мегрэ машинально нащупал в кармане револьвер. Он с разбегу вышиб дверь кладовой и выбежал на чердачную лестницу. Здесь было светло, окна, выходящие на Сену, не были заколочены. Кто-то быстро поднимался по лестнице, стараясь не шуметь.
 — Кто там? — снова крикнул комиссар.
 Его била нервная дрожь. Неужели здесь, совсем близко, кроется разгадка тайны?.. Он помчался по лестнице. Наверху громко хлопнула дверь. Невидимка больше не таился, он бежал по комнатам, и двери с треском закрывались за ним.
 Мегрэ постепенно нагонял бегущего. Здесь, в комнатах, отведенных когда-то для гостей, царило то же запустение, что и внизу, они были так же тесно заставлены мебелью и завалены всякими вещами. С грохотом разбилась какая-то ваза. Мегрэ боялся только одного — что беглец запрет на замок одну из дверей и уйдет от него.
 — Именем закона!.. — крикнул он на всякий случай. Но беглец не останавливался. Раз Мегрэ схватил ручку двери в ту секунду, когда он пытался с другой стороны повернуть ключ.
 — Откройте!
 Ключ повернулся. Щелкнул замок. Не раздумывая ни минуты, Мегрэ отступил и попытался высадить дверь плечом. Дверь дрогнула, но не подалась. Было слышно, как в комнате открывают окно.
 — Именем закона!
 Мегрэ не думал о том, что присутствие его в доме, принадлежащем Уильяму Кросби, незаконно и что постановления об обыске у него нет… Погоня захватила его. Он несколько раз бросался на дверь, филенки начали трещать и расходиться.
 Он разбежался для последнего удара, когда за дверью грохнул выстрел. Наступившая вслед за тем тишина была такой глубокой, что Мегрэ на секунду остался с открытым ртом.
 — Кто там?.. Отворите!..
 Молчание. Не было слышно ни дыхания, ни хрипа, ни даже характерного звука перезаряжаемого револьвера.
 Разъяренный комиссар ударил в дверь с такой силой, что больно ушиб правое плечо и бок. Дверь неожиданно подалась. Мегрэ влетел в комнату и чуть не растянулся на полу.
 Сырой, холодный воздух струился в распахнутое окно, за которым желтели огоньки ресторана. Промчался залитый светом трамвай. На полу, прислонившись спиной к стене и слегка наклонившись влево, сидел человек.
 Только по серому костюму и стройной фигуре Мегрэ узнал Уильяма Кросби, потому что по лицу узнать его было невозможно. Американец выстрелил себе в рот, и ему начисто снесло половину черепа.
 Медленно, с угрюмым лицом Мегрэ шел обратно и во всех комнатах щелкал выключателями. В некоторых люстрах не было ламп, но большинство, против ожидания, загоралось. Вскоре дом был освещен сверху донизу, если не считать нескольких комнат.
 В спальне м-с Хендерсон на ночном столике комиссар увидел телефон. На всякий случай он снял трубку: раздался слабый писк — значит, аппарат работал.
 Никогда еще комиссар не испытывал такого волнения в доме, где совершилось убийство. Он сидел на краю той кровати, в которой, вероятно, была зарезана старая американка. Напротив находилась дверь в комнату, где был найден труп горничной, а наверху, в запущенной пыльной комнате, лежал сейчас труп Кросби, и вечерний воздух врывался, туда вместе с сыростью.
 — Алло!.. Пожалуйста, префектуру полиции. Сам не зная почему, он говорил вполголоса.
 — Алло!.. Говорит комиссар Мегрэ… Соедините меня с начальником уголовной полиции… Это вы, шеф?.. Уильям Кросби только что покончил с собой на вилле в Сен-Клу… Да, именно так… Я нахожусь здесь, да… Будут какие-нибудь распоряжения?.. Да, при мне… Я был метрах в четырех от него, но нас разделяла запертая дверь. Понимаю… Нет, пока ничего не могу сказать… Может быть, позднее…
 Он положил трубку и несколько минут неподвижно просидел, глядя в пространство. Потом набил трубку, но раскурить ее забыл. Вилла представлялась ему огромной пустой коробкой, в холодном безмолвии которой он казался себе крохотным и бессильным.
 — За основу взяты неверные данные… — повторил он вполголоса.
 Он хотел подняться наверх, но передумал. К чему?.. Американец мертв. Его правая рука все еще сжимаег пистолет, из которого он выстрелил в себя. Мегрэ усмехнулся, подумав, что в эту минуту следователь Комельо получает информацию о случившемся. Без сомнения, ему придется мчаться в Сен-Клу вместе с экспертами и агентами.
 Напротив Мегрэ висел огромный, писанный маслом портрет м-ра Хендерсона во фраке, грудь его была украшена орденской лентой Почетного легиона и множеством иностранных орденов.
 Прошагав по комнате, комиссар направился в соседнюю. Это была комната компаньонки, м-ль Элизы Шатрие. Он открыл гардероб — строгие черные платья, шелковые и шерстяные, аккуратно висели на плечиках.
 Мегрэ прислушался к звукам, доносившимся с улицы, и облегченно вздохнул: у садовой решетки затормозили одновременно две машины. В саду послышались голоса.
 Следователь Комельо раздраженно повторял, и голос его звучал пронзительнее, чем всегда:
 — Это невероятно!.. Это совершенно недопустимо!..
 Как любезный хозяин, встречающий гостей, Мегрэ вышел на площадку лестницы и, едва открылась входная дверь, сказал:
 — Прошу вас сюда, господа!
 Впоследствии он не раз вспоминал, как был взбешен следователь Комельо. Комельо подскочил к Мегрэ и впился взглядом ему в глаза, губы следователя подергивались от возмущения, и наконец он выдавил:
 — Жду ваших объяснений, комиссар. Мегрэ молча повернулся и повел приехавших на третий этаж.
 Он открыл дверь и просто сказал:
 — Вот.
 — Это вы вызвали его сюда?
 — Я понятия не имел, что он в доме. Я оказался здесь случайно, хотел удостовериться, что мы ничего не упустили при обыске.
 — А где был Кросби?
 — По-видимому, в комнате тетки. Он бросился бежать, я его преследовал. Добежав до этой комнаты, он заперся и, пока я выламывал дверь, застрелился.
 Следователь смотрел на Мегрэ недоверчиво, словно подозревая, что тот выдумал всю эту историю. Однако он был просто недоволен, потому что, как всякий чиновник, не любил осложнений.
 Судебный медик осматривал труп. Со всех сторон щелкали фотоаппараты.
 — Где Эртен? — сухо спросил Комельо.
 — Он снова водворится в Сайте, когда вам будет угодно.
 — Вы разыскали его?
 Мегрэ пожал плечами.
 — Тогда доставьте его сегодня же.
 — Как прикажете, господин следователь.
 — Это все, что вы можете мне сообщить?
 — Пока все.
 — Но вы по-прежнему считаете…
 — …Что Эртен не убивал? Пока ничего не знаю. Я просил у вас десять дней, а прошло всего четыре.
 — Куда вы поедете отсюда?
 — Не знаю.
 Засунув руки в карманы пальто, Мегрэ смотрел, как работают люди из прокуратуры. Затем быстро спустился на второй этаж, вошел в комнату м-с Хендерсон и снял телефонную трубку.
 — Алло!.. Отель «Георг Пятый»?.. Будьте добры, миссис Кросби сейчас у себя в номере?.. Нет?.. Пьет чай?.. Благодарю вас… Нет, передавать ничего не нужно.
 Ксмельо, последовавший за Мегрэ, стоял в дверях. Он неодобрительно смотрел на комиссара и повторял:
 — Сколько осложнений! Вы только подумайте, сколько осложнений!
 Мегрэ ничего не ответил. Он сухо поклонился, надел шляпу и вышел из виллы. Такси, на котором приехал, он отпустил. Чтобы найти другое, ему пришлось пешком дойти до моста Сен-Клу.
 Приглушенно звучала музыка. Пары медленно и расслабленно двигались в танце. Тихая гостиная отеля «Георг Пятый», где пили чай, была полна красивых женщин, среди которых преобладали иностранки.
 В гардеробе Мегрэ заставили снять пальто, и он с ворчанием подчинился. В гостиной за одним из столов он сразу увидел м-с Кросби и Эдну Рейхберг. С ними сидел светловолосый юноша скандинавского типа, рассказывающий, видимо, что-то смешное, так как женщины хохотали.
 Комиссар подошел к столу и поклонился.
 — Миссис Кросби… — начал он тихо.
 Она посмотрела на него с любопытством, затем удивленно повернулась к своим спутникам, с видом человека, совершенно не ожидавшего, что его могут побеспокоить.
 — Я вас слушаю.
 — Очень прошу вас уделить мне пять минут.
 — Сейчас? А что случилось?..
 У комиссара было такое мрачное лицо, что она покорно поднялась и огляделась, отыскивая укромный уголок.
 — Пройдемте в бар. В это время там никого нет. Действительно, бар пустовал. Они остались стоять.
 — Вы знали, что сегодня после полудня ваш супруг собирался ехать в Сен-Клу?
 — Не понимаю. Мой муж волен делать…
 — Я не о том. Я спрашиваю, говорил ли он вам о своем намерении поехать на виллу?
 — Нет.
 — А вы с ним бывали там после смерти вашей…
 — Нет. Это было бы слишком тяжело.
 — Сегодня днем ваш муж поехал туда один…
 М-с Кросби начала тревожиться и бросала нетерпеливые взгляды на комиссара.
 — И что же?
 — С ним случилось несчастье.
 — И все эта машина, не правда ли? Я так и знала, я пари готова была держать…
 В дверях показалась любопытная мордочка Эдны. Она вошла в бар, делая вид, что ищет сумочку.
 — Не совсем так, сударыня. Ваш муж покушался на самоубийство.
 Глаза молодой женщины выразили удивление и недоверие. Еще секунда — и она, казалось, расхохочется Мегрэ в лицо.
 — Уильям покушался на самоубийство?
 — Он выстрелил из пистолета себе… Две горячие руки схватили Мегрэ за кисти, м-с Кросби по-английски стремительно задавала один вопрос за другим. Вдруг она вздрогнула, отпустила комиссара и отступила на шаг.
 — Я вынужден, сударыня, сообщить, что ваш муж скончался. Это случилось два часа назад на вилле в Сен-Клу.
 Она больше не замечала его. Быстрыми шагами пересекла гостиную, не взглянув на Эдну и ее спутника, сбежала по лестнице в холл и вышла на улицу в одном платье, с непокрытой головой.
 — Прикажете машину? — спросил швейцар.
 Но она уже подозвала такси и крикнула шоферу:
 — В Сен-Клу, быстро!
 Мегрэ не последовал за ней. Взяв в гардеробе пальто, он вскочил в автобус, который шел к центру.
 — Мне не звонили? — спросил он у служителя.
 — Звонили примерно в два часа дня. Запись у вас на столе.
 Запись телефонного разговора гласила: «Донесение инспектора Жанвье комиссару Мегрэ. Утром примерка у портного. Завтрак в ресторане на бульваре Монпарнас. В два часа дня пил кофе в баре „Купола“. Оттуда дважды звонил по телефону».
 А что он делал после двух?
 Мегрэ запер кабинет на ключ и бросился в кресло.
 Он с удивлением обнаружил, когда проснулся, что его часы показ мвают половину одиннадцатого.
 — Мне никто не звонил?
 — Вы здесь?.. А я был уверен, что вас нет. Два раза звонил следователь Комельо.
 — А Жанвье?
 — Жанвье не звонил.
 Спустя полчаса Мегрэ входил в бар «Купола». Там не было ни Радека, ни Жанвье. Он отвел бармена в сторонку:
 — Чех больше не приходил?
 — Он просидел здесь сегодня полдня с вашим молодым другом, с тем, что в макинтоше.
 — За тем же столом?
 — Да, вон в том углу. Они выпили по четыре порции виски.
 — Давно ушли?
 — Сначала пообедали в нашем пивном зале.
 — Вместе?
 — Вместе. Потом, часов около десяти, ушли.
 — Куда — вы не знаете?
 — Спросите у швейцара: он вызывал для них такси. У швейцара оказалась хорошая память.
 — Они уехали в голубом такси, которое часто стоит на нашем углу. Должно быть, ездили недалеко: шофер скоро вернулся.
 Водитель такси заявил:
 — Два клиента? Я отвез их на улицу Эколь, в «Пеликан».
 — Едем туда.
 Мегрэ вошел в «Пеликан» с самым свирепым видом. Оборвал сначала швейцара, затем официанта, пытавшегося усадить его в главном зале. Успокоился, лишь добравшись до бара. Здесь, среди разряженных женщин и гуляк, он увидел тех, кого искал. Они сидели в уголке бара,.забравшись на высокие табуреты. Мегрэ с первого взгляда определил, что Жанвье слишком румян и глаза у него блестят больше обычного. Радек, напротив, был мрачен и сосредоточенно глядел в свой стакан.
 Мегрэ пошел прямо к ним, несмотря на знаки подвыпившего Жанвье, которые должны были означать: «Все идет отлично! Не мешайте мне! Уходите!»
 Комиссар остановился возле них. Радек пробормотал заплетающимся языком:
 — А-а, опять вы…
 Жанвье продолжал жестикулировать, как ему казалось, совершенно незаметно и очень выразительно.
 — Что будете пить, комиссар?
 — Послушайте, Радек…
 — Эй, бармен! То же самое для мсье!
 Радек проглотил стоявшую перед ним смесь и вздохнул.
 — Я вас слушаю… Ты тоже слушаешь, Жанвье?
 Он хлопнул комиссара по плечу.
 — Давно не бывали в Сен-Клу? — медленно произнес комиссар.
 — Я?.. В Сен-Клу?.. Ха-ха-ха! Вот шутник!
 — Знаете, что стало одним трупом больше?
 — Что ж, тем лучше для могильщиков… Ваше здоровье, комиссар!
 Радек не притворялся, он был действительно пьян. Не так пьян, как Жанвье, но настолько, чтобы цепляться за перила стойки и усиленно таращить глаза.
 — И кто же он, этот счастливчик?
 — Уильям Кросби.
 Несколько мгновений Радек отчаянно боролся с опьянением, словно осознал серьезность минуты.
 Затем он захихикал, откинулся назад и жестом приказал бармену наполнить стаканы.
 — Тем хуже для вас!
 — Что вы хотите этим сказать?
 — Что теперь вы окончательно запутаетесь. Что вы ничего не поймете. Я вам предсказывал это с самого начала. Послушайте лучше, что я вам предложу. С Жанвье мы уже договорились. Вы приказали ему следить за мной. А мне на это наплевать!.. Но вместо того, чтобы ходить, как идиоты, друг за другом, давайте-ка развлекаться втроем. Это гораздо разумнее… Кстати, вы обедали? А потом… Поскольку никто не знает, что готовит ему завтрашний день, я предлагаю разок повеселиться по-настоящему. Здесь полно красивых женщин, выберем себе по вкусу. Жанвье уже перемигнулся с одной брюнеточкой, а я еще в нерешительности… Разумеется, плачу за все я… Ваше мнение, комиссар?
 Он смотрел на Мегрэ, тот поднял взгляд. Лицо Радека уже не носило ни малейших следов опьянения. Глаза его опять горели умом, и он со снисходительной иронией глядел на комиссара. Казалось, Радек безмятежно наслаждается радостью бытия.




 9. Завтрашний день


 Было восемь утра. Мегрэ у себя в кабинете пил черный кофе. Он расстался с Радеком и Жанвье четыре часа назад и теперь, прихлебывая кофе, медленно записывал в блокноте большими сплющенными буквами:
 «7 июля. В полдень Жозеф Эртен в „Голубом павильоне“ в Сен-Клу выпивает четыре порции спиртного и роняет железнодорожный билет третьего класса.
 8 июля. В 2 часа 30 минут м-с Хендерсон и ее компаньонка зарезаны ножом. Отпечатки пальцев убийцы совпадают с отпечатками пальцев Жозефа Эртена.
 8 июля. 4 часа Эртен возвращается к себе, на улицу Мсье-ле-Пренс. В 8 часов, как всегда, выходит на работу.
 9 июля. Эртен арестован у своего хозяина, в цветочном магазине на Севрской улице, так как на месте преступления найдены следы его ботинок. Он не отрицает, что был в Сен-Клу, но отрицает свое участие в убийстве.
 2 октября. Жозеф Эртен, продолжающий все отрицать, приговорен к смертной казни.
 15 октября. Следуя плану, разработанному полицией, Жозеф Эртен бежит из тюрьмы Сайте. За ночь он пересекает пешком Париж, добирается до «Белой цапли» и там засыпает.
 16 октября. Утренние газеты коротко извещают о побеге. В 10 утра в кафе «Купол» некто пишет в редакцию «Сиффле» письмо, где сообщается о соучастии полиции в побеге. Этот человек — иностранец, свободно пишет левой рукой и, по-видимому, болен неизлечимой болезнью.
 В 6 часов вечера Эртен просыпается. Инспектор Дюфур хочет отобрать у него газету и получает удар бутылкой по голове. Эртен, пользуясь суматохой, разбивает лампу и скрывается. Инспектор стреляет, но мимо.
 17 октября. В полдень Уильям Кросби, его жена и Здна Рейхберг пьют аперитив в кафе «Купол», где они бывают постоянно. Студент Радек заказывает йогурт и кофе. Кросби и Радек, очевидно, незнакомы друг с другом.
 На улице измученный и осунувшийся Эртен ожидает кого-то. Выходят Кросби и Рейхберг, он не обращает на них внимания. Он продолжает ждать даже тогда, когда Радек остается в баре один.
 В 5 часов Радек заказывает икру, отказывается платить и покидает «Купол» под конвоем двух полицейских.
 Как только он уходит, Эртен перестает топтаться перед баром и отправляется пешком к своим родителям в Найди.
 В этот же день, около 9 вечера, Уильям Кросби разменивает у служащего отеля «Георг Пятый» стодолларовую бумажку и опускает в карманы пачки французских денег. Затем присутствует вместе с женой на благотворительном празднестве в баре «Риц», возвращается домой около 3 утра и не выходит из своего номера до одиннадцати.
 18 октября. В Найди Жозеф Эртен пробирается в сарай, там его находит мать и прячет. Около 9 утра отец догадывается о его возвращении, идет к нему и приказывает убираться, как только стемнеет. Около 10 Жозеф Эртен пытается повеситься в том же сарае.
 В Париже Радек отпущен из полицейского комиссариата квартала Монпарнас в 7 утра. Он ловко отделывается от приставленного к нему для слежки инспектора Жанвье, где-то бреется и меняет рубашку, хотя денег у него ни гроша.
 В 10 утра он входит в бар и демонстративно вытаскивает из кармана тысячефранковый билет. Немного позже, увидав Мегрэ, он подзывает его, усаживает за свой стол и угощает икрой. Затем сам начинает разговор об убийстве на вилле Хендерсонов, утверждая, что полиции никогда в этом деле не разобраться. Кстати, никто из полиции не произносил при нем имени Хендерсон. Затем вдруг бросает на стол десять тысяч франков стофранковыми купюрами и заявляет, что, поскольку бумажки новые, их происхождение легко установить. Уильям Кросби, вернувшийся около 3 часов утра, еще не выходил из своего номера. Но деньги — те самые, что он получил накануне вечером от служителя отеля в обмен на стодолларовую банкноту.
 Инспектор Жанвье остается в баре, чтобы следить за Радеком. После завтрака тот предлагает ему выпить, дважды уходит звонить по телефону.
 В 4 дня на вилле в Сен-Клу, которую никто не посещал после похорон м-с Хендерсон и ее горничной, оказывается человек. Это Уильям Кросби, он находится на втором этаже. Он слышит шаги в саду. Через окно он не может не узнать Мегрэ. Он прячется. По мере того как Мегрэ приближается к нему, он отступает, поднимается на третий этаж. Загнанный в комнату, из которой нет выхода, открывает окно, убеждается, что бегство невозможно, и стреляет себе в рот.
 М-с Кросби и Эдна Рейхберг в это время танцуют и пьют чай в гостиной отеля «Георг Пятый».
 Радек приглашает инспектора Жанвье сначала пообедать, а затем выпить в одном заведении Латинского квартала. Около 11 вечера к ним присоединяется Мегрэ. Радек и Жанвье пьяны.
 До четырех утра Радек таскает их с собой из бара в бар. Заставляет их пить и пьет сам. Кажется то пьяным, то совершенно трезвым. Бросает двусмысленные фразы и повторяет без конца, что полиции никогда не разобраться в убийстве м-с Хендерсон.
 В 4 утра Радек приглашает к столу двух дам и предлагает Мегрэ и Жанвье последовать его примеру.
 Но они отказываются, и он отправляется с дамами в отель на бульваре Сен-Жермен.
 29 октября. В 8 утра администратор этого отеля отвечает по телефону: «Дамы еще спят. Их приятель только что ушел. Он за все уплатил».
 Мегрэ охватила усталость, какую ему редко приходилось испытывать во время расследования. Он тупо смотрел на строчки только что сделанных записей, молча пожал руку коллеге, который зашел поздсроваться, и жестом попросил оставить его одного.
 Он записал на полях: «Выяснить, что делал Уильям Кросби с 11 утра до 4 дня 19 октября».
 Затем упрямо мотнул головой, схватил трубку и позвонил в кафе «Купол».
 — Мне надо знать, когда вы получили последнее письмо на имя Яна Радека.
 Через пять минут ему ответили: «По крайней мере, десять дней назад».
 Мегрэ позвонил в меблированные комнаты, где жил Радек.
 — Почти неделю писем не было, — сообщили оттуда.
 Мегрэ взял «Боттен», просмотрел список почтовых отделений, получающих корреспонденцию до востребования, и позвонил в отделение, помещающееся на бульваре Распайль.
 — У вас есть абонент по фамилии Радек?.. Нет?.. Говорят из полиции… Вам адресуют корреспонденцию на одни инициалы?.. Так вот, не знаете ли вы такого иностранца — среднего роста, одет неважно, с длинными курчавыми рыжими волосами?.. Есть такой?.. Он получает письма на инициалы М. В.?.. А когда он получал письмо в последний раз?.. Справьтесь, прошу вас… Я подожду… Алло! Не разъединяйте, пожалуйста…
 В дверь постучали. Не оборачиваясь, Мегрэ крикнул: «Войдите!»
 — Да, слушаю… Вчера утром, около девяти часов?.. Оно пришло по городской почте?.. Благодарю вас… Простите, еще один вопрос: письмо было довольно объемистое, похоже, что в конверте лежит пачка кредиток?..
 — Не так уж плохо! — раздался сзади насмешливый голос.
 Комиссар обернулся — перед ним стоял Радек. У него был довольно мрачный вид, но глаза лукаво поблескивали. Продолжая говорить, он опустился в кресло.
 — Разумеется, до этого мог додуматься и ребенок. Итак, комиссар, теперь вы знаете, что вчера утром в почтовом отделении на бульваре Распайль я получил пакет с деньгами, адресованный до востребования. Накануне эти деньги лежали в кармане бедняги Кросби. Но надо знать, послал ли Кросби эти деньги сам. В этом-то и вопрос.
 — Как вы прошли мимо служителя?
 — Он был занят с какой-то дамой. А я сделал вид, что я у вас свой человек, и нашел на двери вашу визитную карточку. Не так уж хитро, по-моему. А ведь здесь святая святых уголовной полиции!
 Мегрэ заметил, что у Радека усталое Лицо. Он был похож не столько на человека, не спавшего ночь, сколько на больного, перенесшего кризис. Под глазами у него были мешки, губы бескровны.
 — Вы хотели мне что-то сообщить?
 — Сам не знаю… Хотел узнать, что у вас новенького. Вы благополучно добрались до дома?
 — Благодарю, вполне.
 Чех со своего места увидел записи, сделанные комиссаром, и его бледные губы скривились в улыбке.
 — Вы знаете дело Тэйлора? — спросил он вдруг. — Хотя откуда вам знать, вы же американских газет не читаете. Десмонд Тэйлор, один из крупнейших голливудских режиссеров, был таинственно убит. Под подозрением оказалось много видных киноартистов, в том числе несколько красивых женщин. И что же? Всех их пришлось отпустить. И знаете, что писали по этому поводу совсем недавно, после стольких лет? Цитирую по памяти, но память у меня превосходная… «С самого напала следствия полиция совершенно точно знала, кто убил Тэйлора. Однако улики против виновного были столь незначительны и малоубедительны, что, явись он сам с повинной, ему пришлось бы предъявить вещественные доказательства или приводить свидетелей, чтобы подтвердить свое признание».
 Мегрэ с удивлением посмотрел на собеседника. А тот положил ногу на ногу, закурил сигарету и продолжал:
 — Заметьте, что слова эти принадлежат лично начальнику полиции. Это было напечатано год или два назад, и я помню каждую букву. «Разумеется, убийца Десмонда Тэйлора так никогда и не был арестован».
 Комиссар принял равнодушный вид, откинулся на спинку кресла и положил ноги на письменный стол. Он ожидал с безразличным видом человека, у которого много свободного времени, но которого разговор занимает чрезвычайно мало.
 — В самом деле, — продолжал Радек, — почему бы вам не подобрать материалы об Уильяме Кросби? Когда расследовалось убийство, полиция об этом не подумала или не осмелилась это сделать…
 — И вы принесли мне эти материалы? — небрежно спросил Мегрэ.
 — А почему бы и нет? Любой житель Монпарнаса мог вам их доставить. Ко времени, когда убили его тетку, Кросби был должен не меньше шестисот тысяч франков, он задолжал даже Бобу, бармену в «Куполе». Это часто случается в богатых семьях. Впрочем, хоть он и был племянником Хендерсонов, он никогда не был особенно богат… Другой его дядюшка — миллиардер. Двоюродный брат — директор-распорядитель крупнейшего американского банка. Но отец его разорился лет десять назад, понимаете? И Уильям Кросби превратился в бедного родственника. К тому же у всех его дядей и теток, кроме Хендерсонов, есть дети. И вот он коротал время, дожидаясь сначала смерти старика, а потом смерти миссис Хендерсон — им обоим было около семидесяти… Простите, что вы сказали?
 — Нет, нет, ничего.
 Упорное молчание Мегрэ, видимо, раздражало Радека.
 — Вы не хуже меня знаете, комиссар, что в Париже с громким именем можно вполне обходиться без денег. Кросби, кроме того, был обаятельнейшим малым. И в жизни ничем не занимался. Зато всегда был в чудном настроении; как большой ребенок, радовался жизни и стремился все испробовать. Особенно жаден он был до женщин… Вы видели миссис Кросби? Он очень ее любил. И тем не менее… К счастью, у людей подобного сорта существует круговая порука. Я не раз видел, как чета Кросби пила аперитив в «Куполе». Какая-нибудь девчонка, улучив момент, подмигивала Кросби, и он немедленно говорил жене: «Ты меня извинишь, дорогая? Мне надо поговорить с одним человеком…» И все, кроме нее, знали, что он отправляется провести полчаса
 с девчонкой в какой-нибудь отель на улице Деламбр. Я видел это десятки, а то и сотни раз!.. Разумеется, Эдна Рейхберг тоже была его любовницей. Она обожала миссис Кросби, все время лезла к ней с нежностями. А сколько их было у него еще? Он никогда им не отказывал. По-моему, даже любил их всех. Мегрэ потянулся и зевнул.
 — Случалось, у него не было чем расплатиться за такси. А он заказывал на круг по пятнадцать коктейлей для людей, которых видел первый раз в жизни. И смеялся при этом! Никогда я не видел его озабоченным. Представьте себе существо, с колыбели награжденное превосходным настроением. Таких людей любят все, и они любят всех. Ему прощают все, даже то, чего не простили бы никому другому.
 Счастливчик, которому все удается! Вы не игрок, комиссар? Стало быть, вы не знаете, что это такое, когда ваш партнер открывает семь, а вы поднимаете карты и показываете ему восемь! На следующей сдаче у него восемь, а вы открываете девять! У Кросби так получалось всегда. Он жил в царстве чудес, а не в угрюмой действительности с ее мрачными законами. Таков был Кросби. Когда он вдруг получил пятнадцать или шестнадцать миллионов в наследство, ему грозили неприятности. Чтобы погасить долги, он подделал подпись одного из своих знаменитых родственников…
 — Он покончил с собой, — сухо вставил Мегрэ. Глаза Радека зажглись непонятным весельем, он поднялся, бросил сигарету в печку и вернулся на место.
 — Да, но покончил с собой он только вчера, — загадочно ответил он.
 — Однако… — сердито начал Мегрэ. Он встал во весь рост и сверху пристально посмотрел Радеку в глаза. Наступила напряженная пауза.
 — Однако какого дьявола вы ко мне пришли?
 — Хотелось поболтать или, если угодно, помочь вам. Сознайтесь, что вам пришлось бы потратить известное время, чтобы собрать материал о Кросби, а я принес его вам готовым. Я мог бы прибавить и еще кое-что не менее ценное. Вы видели маленькую Рейхберг? Ей всего двадцать, но она живет с Кросби уже больше года. Проводит целые дни у них и нежничает с миссис Кросби. Однако с Уильямом они давно решили, что он разведется с женой и женится на Эдне. Но чтобы жениться на дочери богатейшего промышленника, нужны деньги, и деньги немалые. Что рассказать вам еще? Хотите материал о Бобе, бармене из «Купола»? Вы видели его в белой курточке, с салфеткой в руке. А этот парень заколачивает от четырехсот до пятисот тысяч фрэнков в год. У него роскошная вилла в Версале и машина самой последней марки. Недурно? Вот что такое чаевые, комиссар.
 Радек начал нервничать, в его голосе появился какой-то скрежещущий призвук.
 — В то же время Жозеф Эртен зарабатывал в месяц шестьсот франков, двенадцать часов в день толкая по городу свою тележку. Шестьсот франков в месяц!
 — А вы? — жестко спросил Мегрэ. Взгляд его не отрывался от глаз Радека.
 — О, я…
 Наступило молчание. Мегрэ крупными шагами ходил по кабинету. Он остановился у печки и подбросил в нее угля. Радек закурил новую сигарету.
 Положение создалось странное. Не ясно было, зачем явился сюда этот неожиданный посетитель. И уходить он вовсе не собирался. Похоже, что он чего-то ждет. Но Мегрэ, как ему ни хотелось, остерегся задавать вопросы Радеку. Да и о чем он стал бы его спрашивать?
 И опять первым заговорил чех. Он сказал почти шепотом:
 — Великолепное преступление! Я говорю об убийстве режиссера Десмонда Тэйлора. Он был один у себя в номере, в гостинице. Некая юная кинозвезда пришла навестить его. Она последняя видела его живым. Понимаете, комиссар… Но и ее видели, она выходила одна, он не провожал ее. Но убила вовсе не она!..
 Радек сидел на стуле, на который Мегрэ обычно сажал посетителей. Яркий, как в операционной, свет озарял его лицо. И теперь Мегрэ невольно залюбовался чехом.
 Высокий выпуклый лоб был изрезан мелкими морщинами, но они не старили лица. Длинные медно-красные волосы придавали Радеку вид свободного художника, представителя богемы. Это впечатление усиливалось покроем свободной рубашки с низко вырезанным воротом, очень темного тона и без галстука. Радек не был худым, но выглядел болезненно, может быть, потому, что тело его казалось дряблым. И даже в рисунке губ его таилось что-то злое и нездоровое.
 Он волновался необычно, не как все люди. Это могло бы заинтересовать психолога. Лицо у него оставалось неподвижным, и только зрачки вдруг загорались словно от электрической искры. Тогда взгляд становился напряженным, и выдержать его было нелегко.
 — Что теперь будет с Эртеном? — спросил он после длинной паузы.
 — Ему отрубят голову, — бросил Мегрэ и засунул руки в карманы брюк.
 Накал достиг максимума. Радек рассмеялся коротким скрежещущим смехом.
 — Ну разумеется! На что еще годится человек, зарабатывающий шестьсот франков в месяц! Кстати, комиссар, хотите заключим пари? Я утверждаю, что на похороны Кросби обе женщины придут в глубоком трауре и будут рыдать в объятиях друг у друга. Я говорю, разумеется, о миссис Кросби и Эдне… Скажите, комиссар, а вы уверены, что он сам покончил с собой?
 Радек засмеялся. Это было неожиданно, как и все в этом человеке, неожиданно, как его приход.
 — Ведь симулировать самоубийство — такая нехитрая штука. И не будь я в этот час в кабаке вместе с вашим милейшим Жанвье, я, пожалуй, попробовал бы обвинить себя в убийстве. Просто так, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. У вас есть жена, комиссар?
 — Да. А что из этого?
 — Ровно ничего. Просто вам повезло. У вас есть жена. Спокойное, скромное существование. Удовлетворение от честно выполненного долга. По воскресеньям вы, вероятно, ездите на рыбную ловлю. Или предпочитаете бильярд? Я нахожу все это замечательным! Только приниматься за это нужно как можно раньше. А еще лучше родиться от отца, который обладал твердыми правилами и тоже любил бильярд.
 — Где вы встретили Жозефа Эртена? — спросил Мегрэ.
 Комиссар задал этот неожиданный вопрос, поскольку ему показалось, что он сделает удачный ход. Однако еще не докончив фразы, он пожалел о ней.
 — Где я встретил Жозефа Эртена? В газетах, как и все. Но, Боже, как сложна наша жизнь! Подумать только: вот вы слушаете меня, волнуетесь, переживаете, и вам никак не удается составить себе определенное мнение, от которого зависит ваше будущее, и бильярд, и рыбная ловля. В ваши-то годы! Тридцать лет беспорочной службы поставлены на карту И только потому, что впервые за тридцать лет у вас появилась смелая мысль… Но гением надо родиться, гением не становятся в пятьдесят лет. А вам ведь около пятидесяти, не так ли? Вам не стоило мешать Жозефу Эртену взойти на эшафот. Вы получили бы повышение по службе. Кстати, сколько зарабатывает полицейский комиссар? Две, три тысячи в месяц? Примерно половину того, что покойный Кросби проедал и пропивал в ресторанах. Пожалуй, даже меньше… И в самом деле, как будут объяснять самоубийство этого счастливчика? Несчастной любовью? Найдутся злые языки, которые непременно сопоставят самоубийство Кросби с побегом Жозефа Эртена. И все Кросби, все Хендерсоны, двоюродные и троюродные, сколько их есть в Америке, все они засыплют вас телеграммами, требуя пресечения огласки. На вашем месте… Радек поднялся и потушил окурок о подошву.
 — На вашем месте, комиссар, я предпринял бы маневр. Это совсем несложно… Надо арестовать какого-нибудь типа, из-за которого не возникнет никаких дипломатических осложнений. Какого-нибудь Радека, у которого мать была всего лишь служанкой в маленьком чехословацком городке. Да разве ваши парижане знают, где, собственно, находится Чехословакия?
 Голос Радека дрожал, в речи его впервые начал ощущаться легкий иностранный акцент.
 — И все же это дело окончится так же, как дело Тэйлора. Будь у меня побольше свободного времени… В деле Тэйлора не фигурировали ни отпечатки пальцев, ни другие улики. А здесь они есть! Эртен оставил отпечатки пальцев повсюду, да еще показался в Сен-Клу. Кросби до зарезу нужны были деньги накануне убийства. Следствие возобновляется — и Кросби кончает с собой. А при чем здесь я? Я никогда слова не сказал с Кросби. Он даже не слышал моего имени, не видел меня. Можете спросить у Жозефа Эртена, знает ли он Радека! Можете спросить в Сен-Клу, видели ли меня когда-нибудь там. И все же я сижу у вас, в уголовной полиции. Внизу меня ожидает инспектор, который пойдет следом за мной, куда бы я ни направился. Кстати, комиссар, это опять будет Жанвье? Я был бы очень рад.
 Он молод и страшно мил. Правда, пьет он не слишком здорово. Три коктейля — и он погружается в сладостную нирвану… Скажите, комиссар, к кому мне следует обратиться? Я хотел бы пожертвовать несколько тысяч на приют для престарелых полицейских…
 Небрежным жестом Радек вытащил толстую пачку денег из кармана пиджака, спрятал ее обратно, вынул еще более толстую из другого, затем начал вытаскивать деньги из жилетного кармана. Мегрэ сразу увидел, что денег не меньше ста тысяч франков.
 — Значит, больше вы мне ничего не скажете? Это произнес Радек, и в голосе его звучала досада, которую ему не удалось скрыть.
 — Да, больше мне нечего вам сказать.
 — Тогда, комиссар, позвольте, я скажу кое-что вам.
 Мегрэ молчал.
 — Так вот, комиссар. Никогда вам не разобраться в этом деле.
 Радек взял со стола свою черную фетровую шляпу и какой-то скованной походкой направился к двери. Он был явно не в духе. Комиссар посмотрел ему вслед и проворчал сквозь зубы:
 — Рассказывай, мальчуган! Рассказывай!




 10. Шкаф с сюрпризом


 — Сколько ты зарабатываешь в день на этих газетах?
 Радек сидел на террасе монпарнасского кафе, слегка откинувшись на спинку стула, на тонких губах его играла жесткая улыбка. Он курил гаванскую сигару.
 Полоумная старуха бродила между столиками, протягивала посетителям вечерние газеты и что-то жалобно и невнятно бормотала. Это было жалкое и смешное создание.
 — Сколько зарабатываю?
 Она не понимала. В ее слезящихся, мутных глазах еле заметно светился огонек угасающего разума.
 — Присядь-ка вот сюда. Выпьешь со мной стаканчик? Официант! Ликеру для мадам.
 — Радек взглядом поискал Мегрэ: он знал, что тот сидит где-то рядом и наблюдает за ним.
 — Так. Для начала я покупаю у тебя все газеты. Только ты должна их пересчитать.
 Ошеломленная старуха не знала, оставаться ей или бежать. Чех показал ей стофранковый билет, и она начала поспешно считать газеты, сложенные стопкой.
 — Пей!.. Значит, у тебя сорок газет? По пять су каждая, это десять франков. А хочешь заработать сразу сто?
 Мегрэ видел и слышал все происходящее, но не подавал виду. Казалось, выходки Радека его нисколько не интересуют.
 — Двести франков!.. Триста!.. Смотри, вот они… А хочешь получить пятьсот? Только их нужно заработать, бабуся. Лапы прочь! Я отдам их тебе, если ты… Если ты нам что-нибудь споешь.
 — А… а что я должна спеть?
 Старуха была потрясена. Капля липкого ликера текла по ее поросшему седыми волосками подбородку. За соседними столами люди подталкивали друг друга локтями и посмеивались.
 — Пой что хочешь. Что-нибудь веселенькое. А если спляшешь, я прибавлю еще пятьсот…
 Зрелище было отвратительное. Старуха не сводила с кредитки жадного взгляда. Хриплым, прерывающимся голосом она стала напевать какую-то немыслимую мелодию, а рука ее тянулась к деньгам.
 — Довольно! Хватит! — послышалось вокруг.
 — Пой! — приказал Радек.
 Он все еще искоса поглядывал на Мегрэ. Среди посетителей послышались возмущенные голоса. Подошел официант, чтобы выгнать старуху. Она упиралась, цеплялась за столы. Надежда заработать баснословные деньги не покидала ее.
 — Я пою не для вас. Я пою для этого молодого господина, он обещал мне…
 Кончилось это совсем печально. Вошел полицейский и увел с собой старуху, не получившую ни сантима. Рассыльный помчался за ней, чтобы отдать ей газеты.
 За последние три дня подобные сцены повторялись раз десять. И все три дня, упрямо хмуря лоб, закусив губу, комиссар Мегрэ с утра до ночи следовал за Радеком, не отставая ни на шаг.
 Вначале чех пытался завязать разговор. Несколько раз он повторял:
 — Раз вы решили ходить за мной, пойдемте рядом. Так будет веселее.
 Но Мегрэ отказывался. В «Куполе» или где-нибудь еще он неизменно усаживался поблизости. А на улице, не таясь, шел за чехом, почти наступая ему на пятки. Шло состязание в выдержке, и Радек начинал терять терпение.
 На похоронах Кросби присутствовала самая разнообразная публика — и столпы американской колонии в Париже, и представители пестрой богемы Монпарнаса. Как и предсказывал Радек, обе женщины были в глубоком трауре. Сам Радек сопровождал похоронную процессию до кладбища, неподвижно глядя в пространство и не сказав ни с кем ни слова.
 Так прошли неправдоподобные, напоминающие ночной кошмар три дня.
 — Все равно вы ничего не поймете! — ронял иногда Радек, поворачиваясь к Мегрэ. Но Мегрэ делал вид, что ничего не слышит, и оставался неприступен, как стена. За три дня Радеку удалось всего раза два встретиться с ним глазами.
 Мегрэ ходил за чехом как тень — вот и все. Казалось, он ничего не ищет, ни за чем не наблюдает. Это было молчаливое, настойчивое и непрерывное преследование.
 Радек ничем не занимался. Целые дни, с утра до позднего вечера, проводил в кафе. Иногда внезапно требовал:
 — Пригласите управляющего!
 Появлялся управляющий, и Радек заявлял:
 — Обращаю ваше внимание: у официанта, который меня обслуживал, грязные руки.
 Расплачивался он только стофранковыми или тысячефранковыми билетами и небрежно совал сдачу в карман брюк. В ресторанах он отсылал заказанные блюда обратно на кухню, говоря, что они плохо приготовлены. Однажды днем потребовал роскошный завтрак в полтораста франков. Кончив есть, заявил метрдотелю:
 — Чаевых не будет. Меня обслуживали недостаточно быстро.
 Вечерами чех таскался по кабакам и ночным притонам, угощал девчонок шампанским, но ни одной не отдавал предпочтения до последней минуты, а затем бросал на середину зала тысячефранковый билет и говорил:
 — Той, которая поймает.
 Завязывалась настоящая драка, иногда не без вмешательства полиции. А Радека интересовало только одно: какое впечатление производят его выходки на Мегрэ.
 Он и не пытался отделаться от слежки. Напротив, садясь в такси, вежливо ждал, пока комиссар остановит для себя машину.
 Похороны Уильяма Кросби состоялись 22 октября; 23-го, около 11 вечера, Радек кончал обедать в ресторане на Елисейских полях.
 В 11 часов 30 минут он вышел на улицу в сопровождении Мегрэ, выбрал комфортабельную машину и тихо назвал водителю адрес. Два такси двинулись одно за другим в направлении Отейля.
 На широком лице комиссара нельзя было прочесть ни удивления, ни волнения. Оно даже не казалось усталым, хотя в последние дни Мегрэ почти не удавалось спать. Лишь глаза были немного воспалены и смотрели более пристально, чем обычно.
 Первая машина выехала на набережные, пересекла Сену по мосту Мирабо и затрюхала по скверной дороге, ведущей к «Белой цапле».
 Метрах в ста от бистро Радек остановил машину и что-то сказал шоферу. Затем, сунув руки в карманы пальто, прошел прямо к грузовому причалу, находившемуся у самой харчевни.
 Здесь он закурил сигарету, уселся на кнехт, к которому крепятся причальные цепи, удостоверился, что Мегрэ его сопровождает, и замер.
 В полночь еще ничего не произошло. За столом бистро трое арабов играли в кости. В углу дремал какой-то человек, очевидно подвыпивший. Хозяин мыл стаканы. На втором этаже все окна были темны.
 В пять минут первого к бистро подъехало такси. Из него вылезла женщина и, после короткого колебания, решительно вошла в бистро. Радек саркастически посмотрел на Мегрэ.
 Войдя в зал, женщина обернулась. На ней было черное манто с огромным воротником из темного меха. В ярком свете лампы нельзя было не узнать Эллен Кросби.
 Наклонившись к оцинкованной стойке, она тихо говорила с хозяином. Арабы прекратили игру и уставились на нее. Снаружи не было слышно, о чем они говорят, зато видно, как удивлен хозяин и смущена американка.
 Через несколько секунд хозяин направился к винтовой лестнице, помещавшейся за стойкой. М-с Кросби пошла за ним. Зажглось среднее окно во втором этаже, окно той самой комнаты, в которой когда-то укрылся Жозеф Эртен.
 Затем хозяин спустился в зал один. Арабы о чем-то его спросили. Отвечая, он выразительно пожал плечами, словно хотел сказать: «Сам ничего не понимаю. Да и не наше это дело».
 На окнах второго этажа ставней не было. Сквозь жидкие, неплотно задернутые занавеси видно было почти каждое движение американки.
 — Сигарету, комиссар?
 Мегрэ не ответил. Женщина приблизилась к кровати, стащила с нее одеяло и простыню. Затем приподняла что-то тяжелое и бесформенное и занялась каким-то странным делом. Время от времени она торопливо подходила к окну, словно охваченная внезапным беспокойством.
 — Похоже, ей нужен матрац, не так ли? Или я ошибаюсь, или она распарывает его. Нелегкая работа для дамы, которая не привыкла обходиться без горничной.
 Радек и Мегрэ стояли метрах в пяти друг от друга. Так прошло минут пятнадцать.
 — Час от часу не легче!
 В голосе чеха прозвучало нетерпение. Мегрэ не ответил и не шевельнулся.
 Примерно в половине первого Эллен Кросби спустилась в зал бистро. Бросила кредитку на прилавок, подняла воротник манто и быстро вышла на улицу. Такси дожидалось ее.
 — Поедем за ней, комиссар?
 Три такси двинулись гуськом. Вскоре выяснилось, что м-с Кросби не намерена ехать обратно в город. Через полчаса ее машина оказалась в Сен-Клу и остановилась неподалеку от виллы Хендерсонов.
 Совсем крохотная в своем черном манто, она нерешительно бродила по тротуару напротив виллы. Вдруг быстро перебежала улицу, достала из сумки ключ и вошла в дом. Двери решетчатой ограды с глухим стуком закрылись за ней.
 Окна виллы не осветились. За темными стеклами второго этажа вспыхивал лишь слабый, трепетный огонек, словно кто-то время от времени чиркал спичкой.
 Ночь была холодная и сырая, тускло светили уличные фонари. Машины Радека и Мегрэ стояли примерно в двухстах метрах от виллы, а такси м-с Кросби — у самой ограды.
 Комиссар вылез из машины и отошел шагов на сто, засунув руки в карманы и нервно попыхивая трубкой.
 — Ну как? Не собираетесь пойти взглянуть, что там происходит?
 Не отвечая, Мегрэ продолжал шагать.
 — Не делаете ли вы новой ошибки, комиссар? А вдруг сегодня или завтра на вилле найдут еще один труп?
 Мегрэ не ответил. Радек смял недокуренную сигарету и бросил ее на тротуар.
 — Сто раз уже говорил вам, что вы не сможете разобраться в этом. Теперь повторяю еще раз.
 Мегрэ повернулся к нему спиной. Прошло около часа. Все было тихо. Но дрожащий огонек спички больше не появлялся за окнами виллы.
 Обеспокоенный шофер такси, в котором приехала м-с Кросби, вылез из машины и подошел к решетке.
 — Предположите, комиссар, что в доме есть еще кто-то.
 Мегрэ посмотрел Радеку в глаза, и тот замолчал.
 Через несколько минут показалась Эллен Кросби. Она подбежала к машине и села в нее. В руках у женщины был продолговатый предмет сантиметров тридцати в длину, завернутый в бумагу или белую тряпку.
 — Вас не интересует, что она вынесла?
 — Знаете что, Радек…
 — Что?
 Такси американки удалялось по направлению к Парижу. Мегрэ явно не собирался следовать за ней. Радек нервничал, губы его слегка вздрагивали.
 — Может быть, мы с вами войдем туда? — сказал Мегрэ.
 — Но…
 Радек колебался, у него был вид человека, который детально разработал план и совершенно неожиданно наткнулся на трудности. Мегрэ тяжело опустил руку ему на плечо.
 — Войдем. Вдвоем мы с вами разберемся в чем угодно, не так ли?
 Радек деланно засмеялся.
 — Колеблетесь? Как вы мне только что сказали, вам не хочется натолкнуться на новый труп? Ба! Но откуда он возьмется? Миссис Хендерсон мертва и похоронена. Ее компаньонка мертва и похоронена. Уильям Кросби мертв и похоронен. Жену его мы с вами сейчас видели, она жива и здорова. Жозеф Эртен находится в надежном месте, в тюремной больнице Сайте. Кто же остается? Одна Эдна Рейхберг. Но что ей здесь делать?
 — Идемте! — сквозь зубы пробормотал Радек.
 — Хорошо. Но начинать следует с начала. Чтобы войти в дом, надо иметь ключ.
 Однако комиссар вытащил из кармана не ключ. Он вытащил картонную коробочку, перевязанную шнурком. Мегрэ провозился довольно долго, пока доставал из нее ключ от решетки.
 — А вот и ключ. Теперь мы можем войти в виллу, как к себе домой, ведь там никого нет. Вы же уверены, Радек, что там никого нет, не так ли?
 Как это все вдруг изменилось и почему? Радек уже не бросал на своего спутника иронических взглядов. Лицо его выражало тревогу, которую он безуспешно старался скрыть.
 — Не угодно ли вам положить эту коробочку к себе в карман? Она еще может нам пригодиться.
 В вестибюле Мегрэ зажег свет, выбил о каблук золу из трубки и набил ее табаком.
 — Поднимемся. Заметьте, что убийца миссис Хендерсон проник сюда так же легко, как и мы. На всей вилле были две спящие женщины. Без швейцара. Без собаки. Да еще мягкие ковры повсюду… Пошли!
 Комиссар даже не глядел на чеха.
 — Пять минут назад, Радек, вы были совершенно правы. Еще один труп был бы для меня крайне неприятным сюрпризом. Вы знаете, какой крутой человек следователь Комельо. Он до сих пор не может мне простить, что я не помешал самоубийству Кросби, хотя, можно сказать, присутствовал при нем. Но еще больше он сердится потому, что я не в состоянии объяснить эту трагедию. Теперь представьте, что было бы, если бы был обнаружен еще один труп. Что делать? Как объяснить? Миссис Кросби я позволил уехать. А вас не смогу
 обвинить: ведь я не отставал от вас ни на минуту. И действительно, это было бы трудно сделать: за последние трое суток мы почти не расставались, непонятно даже, кто за кем ходил — вы за мной или я за вами.
 Казалось, комиссар рассуждает сам с собой. Они поднялись на второй этаж, пересекли будуар и вошли в спальню, где была убита м-с Хендерсон.
 — Входите, Радек. Я полагаю, вас не волнует мысль о том, что здесь были убиты две женщины? Кстати, одна деталь — возможно, вам она неизвестна. Ножа-то, которым было совершено убийство, так и не нашли. Есть предположение, что Жозеф Эртен, убегая, бросил его в Сену.
 Мегрэ спокойно уселся на край кровати, где было найдено тело м-с Хендерсон.
 — Хотите, я скажу вам, что думаю по этому поводу? Убийца спрятал нож здесь, на вилле. Но спрятал так хорошо, что мы его не нашли. Постойте! А вы обратили внимание на форму пакета, который вынесла отсюда миссис Кросби? Сантиметров тридцать в длину, пять-шесть в ширину вместе с оберткой. Самые подходящие размеры для большого кинжала… Вы правы, Радек, это темная и чертовски запутанная история. Но… Погодите-ка!
 Он наклонился. На пыльном паркете отчетливо виднелись следы тоненького каблучка. Безусловно, здесь прошла женщина.
 — У вас хорошее зрение, Радек?.. Тогда помогите мне разобраться в этих следах. Куда они ведут? Быть может, они позволят нам узнать, что делала здесь сегодня миссис Кросби?
 Радек продолжал стоять в нерешительности. Он тревожно смотрел на комиссара, как человек, спрашивающий себя, какую роль его заставят играть. Но на лице Мегрэ нельзя было ничего прочесть.
 — Итак, следы привели нас в комнату компаньонки. А дальше? Нагнитесь, мой дорогой, вам это легче: вы еще не весите сто кило… Ага!.. Она остановилась перед шкафом. Это платяной шкаф? Он заперт?.. Смотрите-ка, нет!.. Подождите открывать… Вы говорили о трупе. А что если труп именно здесь, в этом шкафу?
 Дрожащими руками Радек зажег сигарету.
 — Но открыть его все-таки надо. Решайтесь, Радек!
 Продолжая говорить, Мегрэ поправлял перед зеркалом галстук и не спускал глаз со спутника.
 — Итак…
 Радек дернул ручку, дверца шкафа открылась.
 — Где же труп?.. Ага, вот он!
 Радек отступил шага на три. Растерянно смотрел он на молодую блондинку, вышедшую из шкафа. Женщина была немного смущена, но отнюдь не испугана. Это была Эдна Рейхберг. Она спокойно переводила взгляд с Мегрэ на Радека, словно ожидая объяснений. Эдна чувствовала себя неловко, но это говорило лишь о том, что она играет роль, к которой не привыкла.
 Не обращая на нее никакого внимания, Мегрэ смотрел на чеха, силившегося овладеть собой.
 — Как вам это понравится, Радек? Мы с вами ожидали увидеть труп — в том, что мы его увидим, вы совершенно убедили меня. И вдруг мы находим молодую девушку, живую и прелестную!
 Эдна тоже повернулась к чеху.
 — Так как же, Радек? — добродушно и весело спросил Мегрэ.
 Чех молчал.
 — Ты все еще думаешь, что мне не разобраться в этом деле? Ты так полагаешь, Радек?..
 Шведка, не спускавшая с Радека глаз, в ужасе открыла рот, но крик замер у нее в горле.
 Мегрэ опять повернулся к зеркалу и, улыбаясь, приглаживал волосы ладонью. Радек быстро выхватил из кармана пистолет, навел на комиссара и нажал гашетку. Именно в этот момент и попыталась закричать Эдна.
 Сцена получилась эффектной и несколько смешной, как в детском спектакле. Выстрела не последовало. Радек снова нажал гашетку, и снова раздался лишь тихий металлический звук.
 Дальше все пошло так быстро, что Эдна не успела ничего понять. Мегрэ, который казался малоподвижным и неуклюжим, стремительно прыгнул и обрушился на чеха всей своей тяжестью. Тот не устоял на ногах, и комиссар навалился на него. Несколько судорожных движений — и на руках Радека оказались стальные браслеты.
 Теперь он лежал неподвижно. Комиссар встал на ноги.
 — Как-никак сто кило, — сказал он. — Извините, мадмуазель… Теперь все в порядке. У меня есть для вас лишнее такси, можете ехать домой. А нам с Радеком надо еще о многом побеседовать.
 Чех поднялся с пола. Лицо его было бледным от бессильной ярости. Тяжелая лапа Мегрэ опустилась ему на плечо. Комиссар усмехнулся и спросил:
 — Не так ли, мальчуган?




 11. Две шестерки


 С трех часов утра и до рассвета ъ кабинете Мегрэ на набережной Орфевр не гас свет. Полицейские изредка подходили к двери и прислушивались: из кабинета доносились усталые, монотонные голоса.
 В 8 утра комиссар приказал служителю принести в кабинет завтрак на двоих и позвонил на квартиру следователю Комельо.
 В 9 часов дверь раскрылась, вышел Радек в сопровождении Мегрэ. Наручников на Радеке не было.
 Оба выглядели одинаково утомленными, но ни на лице убийцы, ни на лице комиссара не было заметно и следов волнения.
 — Сюда? — спросил Радек, дойдя до конца коридора.
 — Сюда. Мы пройдем через Дворец правосудия, так будет ближе.
 Мегрэ провел Радека в тюрьму предварительного заключения по коридору, которым пользовались только сотрудники префектуры. Формальности были выполнены быстро. Когда конвойный уводил Радека в камеру, Мегрэ посмотрел ему вслед, словно собираясь попрощаться, потом пожал плечами и медленно направился в кабинет следователя Комельо.
 Следователь напрасно принял недовольный вид, когда в дверь к нему небрежно постучали. Комиссар ничуть не рисовался, лицо его не выражало ни ликования, ни насмешки. Просто он очень устал и осунулся, как человек, покончивший с трудной и утомительной работой.
 — Вы позволите закурить?.. Благодарю. У вас здесь очень холодно.
 Комиссар сердито посмотрел на батареи центрального отопления. В своем кабинете он заставил их снять и заменить старинной чугунной печкой.
 — Все в порядке. Как я сказал вам по телефону, он признался во всем. Думаю, что никаких затруднений у вас с ним больше не будет: он хороший игрок и понимает, когда проигрывает.
 Комиссар достал было листки с набросками для донесения, посмотрел на них, вздохнул и снова засунул в карман.
 — Общая характеристика этого дела… — начал он и замолк. Фраза была слишком пышной для него. Он поднялся с кресла, заложил руки за спину и принялся шагать по кабинету следователя. — Дело, фальсифицированное с самого начала! Вот точное определение, хоть принадлежит оно не мне. Это формулировка убийцы. И, давая ее, убийца не понимал до конца, насколько он прав. Когда Жозеф Эртен был арестован, меня сразу поразило, что его преступление нельзя никак классифицировать. От не знал жертвы и ничего не украл. Он не был ни маньяком, ни садистом.
 Я настоял на возобновлении следствия и увидел, что подделаны почти все данные. Они были подделаны умело, я сказал бы даже — научно, чтобы запутать следствие и заставить правосудие совершить чудовищную ошибку. А что сказать о настоящем убийце? Он еще более фальшив, чем спектакль, который разыграл. Вы не хуже меня знаете психологию самых различных злоумышленников. Так вот, этот Радек — совершенно новый, неизвестный нам тип преступника…
 Последнюю неделю я прожил с ним бок о бок, почти не расставаясь. Я пристально наблюдал за ним, старался проникнуть в его мысли. И всю неделю он удивлял меня почти беспрестанно. Его склад ума не поддается принятой у нас классификации. Вот почему он никогда не попался бы, если бы не испытывал странного желания быть схваченным.
 Все необходимые улики он преподнес мне сам. Чувствовал, что губит себя, но не мог остановиться. И знаете что? Сейчас, в эту минуту, он испытывает облегчение.
 Мегрэ говорил не громче, чем всегда, но в голосе его звучала безграничная убежденность, придававшая словам особую силу. За дверью, в коридоре, слышались шаги.
 Иногда пристав громко выкликал чье-нибудь имя, иногда мимо кабинета грохотали жандармские сапоги.
 — Этот человек убил. Но убил без определенной цели, просто чтобы убить. Я чуть не сказал — чтобы позабавиться. Не спорьте, сами убедитесь.
 Мне кажется, много говорить он не будет. В лучшем случае ответит на ваши вопросы. Он заявил мне, что хочет теперь только одного — покоя. Впрочем, основные сведения о нем я могу дать.
 Мать его была служанкой в маленьком чехословацком городке. Он рос и воспитывался на окраине, в доме, похожем на казарму. Потом учился в гимназии, получая различные благотворительные стипендии. Мне думается, еще мальчишкой он страдал от этого и возненавидел мир богатых, на который мог смотреть лишь снизу. Тогда же он уверовал в свою гениальность. И решил, что благодаря своему уму добьется богатства и известности.
 Эта мечта привела его в Париж. Она же заставляла его брать деньги у матери, шестидесятилетней старухи с тяжелым заболеванием костного мозга, которая работала на него до последнего дня.
 Он невероятно, чудовищно честолюбив. И его честолюбие еще подхлестывалось тем, что времени у него осталось немного. Радек — медик, он знал, что унаследовал от матери ее страшную болезнь и что жить ему — несколько лет.
 Первые годы он работает как одержимый, профессора удивляются его способностям. Он никого не замечает, ни с кем не говорит. Он беден, но привык к бедности. Ходит на лекции без носков, в ботинках на босу ногу. Иногда разгружает овощи на Центральном рынке, чтобы заработать несколько су. Но его постигает катастрофа. Умирает мать, он больше не получает ни сантима. И сразу, без долгих размышлений, Радек отказывается от своих мечтаний. Он мог бы попытаться работать и учиться, как это делают многие студенты. Но Радек не идет на это.
 Быть может, у него появилось сомнение, что никогда ему не стать гением, что будущего у него нет. А может быть, он потерял веру в себя?
 Во всяком случае, он бросает университет и ничего не делает. Совершенно ничего! Таскается по пивным. Пишет письма дальним родственникам, выпрашивая у
 них деньги, не брезгует подачками благотворителей. Занимает деньги у земляков, цинично предупреждая их, чтобы они не рассчитывали на его благодарность.
 Мир не понял его! И он ненавидит весь мир.
 Все время он тратит на то, чтобы растить и вскармливать свою ненависть. Он сидит в монпарнасских кафе рядом со счастливыми, богатыми, здоровыми людьми. Он пьет кофе, а за соседними столами поглощают дорогие коктейли.
 Думал ли он уже тогда о преступлении? Очень возможно. Двадцать лет назад он стал бы воинствующим анархистом, бросал бы бомбы в какой-нибудь европейской столице. Но анархизм сейчас не в моде.
 Радек совершенно одинок и хочет быть одиноким. В одиночестве удобнее истязать себя. Чувство собственного превосходства, с одной стороны, и возмутительная несправедливость судьбы — с другой, служат ему источником извращенного наслаждения.
 Он очень умен, но ум этот направлен прежде всего на отыскание слабостей в других людях.
 Один из профессоров рассказал мне, что еще на первых курсах университета у него появилась отталкивающая страсть. Ему достаточно было поглядеть на человека несколько минут, чтобы определить все его болезни.
 Он заявлял, например, со зловещей улыбкой ничего не подозревающему товарищу по курсу: «Через три года ты будешь в санатории для туберкулезных». Или: «Твой отец ведь умер от рака? Берегись».
 Поразительное чутье диагноста! Но обращено оно было лишь на физические и моральные пороки. Сидя в своем уголке в баре «Купола», он развлекался тем, что ставил диагнозы присутствующим. Неизлечимо больной, он с радостью находил у других признаки заболеваний.
 В поле его зрения попал Уильям Кросби, постоянно бывавший в этом баре. Радек блестяще нарисовал мне его портрет. Признаюсь, я видел в Кросби всего лишь богатого папенькиного сынка, кутилу среднего масштаба. Но Радек сумел заглянуть глубже и нашел скрытую трещину.
 Он показал мне Кросби, молодого, беззаботного, любящего жизнь и любимого женщинами. Но он же показал мне другого Кросби, готового на любую подлость, чтобы удовлетворить свою прихоть. Этот Кросби поощрял дружбу своей жены со своей же любовницей Эдной Рейхберг, твердо зная, что при первой возможности он разведется с первой и женится на второй.
 И вот однажды жена и любовница оставили Кросби одного, они пошли в театр. В тот вечер Кросби не выглядел счастливым и беззаботным. Он и двое его приятелей, в которых у него не было недостатка, сидели в баре «Купола» за одним из крайних столиков. Кросби сказал со вздохом:
 — Подумать только, какой-то идиот зарезал вчера торговку и забрал выручку — двадцать два франка. А я заплатил бы сто тысяч тому, кто освободит меня от моей тетушки.
 Что это было? Грубая шутка? Или тайная мечта?
 Радек сидел рядом и слышал все. Он ненавидел Кросби больше остальных, потому что Кросби выделялся из всех своим блеском. Он знал Кросби лучше, чем Кросби знал себя, а Кросби ни разу не посмотрел на Радека!
 Радек встал и вышел. В уборной он написал карандашом записку:
 «Договорились. За сто тысяч франков дело будет сделано. Пошлите ключ на инициалы М.В. до востребования, почтовое отделение на бульваре Распайль».
 Он вернулся на свое место, официант подал Кросби записку. Тот прочел ее, засмеялся и продолжал разговаривать, пытливо рассматривая всех сидящих за соседними столиками. Через четверть часа племянник м-с Хендерсон потребовал рожок с костями.
 — Будешь играть сам с собой? — пошутил один из его приятелей.
 — Нет. Я загадал. Хочу проверить свое счастье. Если при первом броске выпадут две шестерки…
 — Что тогда?
 — Значит, да.
 — Что «да»?
 — А это уж я знаю.
 Он долго тряс рожок дрожащей рукой, наконец выбросил кости.
 — Две шестерки!
 Он вытер ладонью мокрый лоб и отпустил шутку, которая прозвучала фальшиво. Вечером следующего дня Радек получил по почте коробочку с ключом.
 Мегрэ устал и сел на стул, как всегда верхом, положив локти на спинку.
 — Историю с шестерками рассказал мне Радек. Уверен, что все это правда, и Жанвье, которого я послал проверить, скоро придет с подтверждением. А теперь скажу еще кое-что — впрочем, я уже говорил вам об этом. Я собирал материал по крохам, преследуя Радека. А он, сам того не подозревая, давал мне в руки все новые доказательства: они-то и помогли мне постепенно восстановить картину.
 Представьте себе Радека, когда он завладел ключом. Ему хочется заработать сто тысяч, но не меньше хочется насытить свою ненависть. И потом, Кросби, которым все любуются, которому все завидуют, отныне у него в руках. Радек силен, Радек могуществен!
 Вспомните, он уже ничего не ждет от жизни. Даже не знает, хватит ли ему денег до тех пор, пока смерть не унесет его. И может быть, в один прекрасный вечер, когда нечем будет заплатить за кофе со сливками, ему придется прыгнуть в Сену. Чем он рискует, что теряет? Он — ничто! И ничто его не связывает. Я уже говорил вам, что двадцать лет назад он стал бы анархистом. Но в наше время Радек сидит среди возбужденной и капризной монмартрской толпы и часами мечтает о великолепном преступлении. Великолепное преступление!.. Пусть он больной бедняк, но все газеты будут писать только о нем, о каждом его шаге. Из-за него будет пущена в ход машина правосудия. Он убьет, и ненавистный Кросби будет дрожать.
 И он, он один будет знать правду. Он будет сидеть перед чашкой кофе и наслаждаться своим могуществом! Но для этого прежде всего нужно не попасться. Поэтому самое надежное — подсунуть правосудию мнимого убийцу…
 Однажды вечером в каком-то кафе ему встречается Эртен. Радек изучает его, как изучает всех окружающих. Он заговаривает с ним… У Эртена много общего с Радеком — он тоже беден и оторван от родной среды. Он мог бы спокойно жить при отцовской харчевне, но его потянуло в Париж. Он тяжелым трудом зарабатывает шестьсот франков в месяц и не знает никаких радостей. Его единственное убежище — мечты, он пожирает дешевые романы, часто ходит в кино и мечтает о необыкновенных приключениях.
 Эртен абсолютно безволен и, конечно, не в силах оказать сопротивление Радеку. Чех сказал ему:
 — Хочешь за одну ночь без всякого риска заработать столько, чтобы потом жить, не нуждаясь ни в чем?
 Эртен трепещет, он уже в руках у Радека, а тот наслаждается своей силой и уговаривает, убеждает его пойти на взлом. Подумаешь! Взломать пустую виллу, только и всего.
 Они вместе разрабатывают план, и Радек продумывает каждый шаг своего сообщника. Это он посоветовал Эртену купить туфли на каучуке, они якобы делают походку бесшумной. На самом же деле он хочет быть уверен, что Эртен оставит на вилле четкие следы.
 Вероятно, для Радека это была самая пленительная пора его жизни. Он чувствовал себя всемогущим, он, бедняк, который не может заплатить за аперитив! Он ежедневно сталкивался с Кросби, но Кросби не знал его. Однако он видел, что Кросби начинает трусить.
 Знаете, господин Комельо, первым толчком к раскрытию убийства в Сен-Клу для меня была одна фраза из заключения судебно-медицинского эксперта. Мы всегда слишком поверхностно читаем акты экспертизы. И только четыре дня назад я вспомнил одну деталь. В протоколе сказано:
 «Через несколько минут после смерти м-с Хендерсон тело ее, которое, по-видимому, находилось на краю кровати, упало на пол…»
 Скажите, зачем убийце, после того как убийство совершено, прикасаться к телу, на котором не было ничего, кроме рубашки?
 Но возвращаюсь к фактам, которые Радек подтвердил этой ночью.
 Итак, он убедил Эртена проникнуть на виллу Хендерсонов точно в 2 часа 30 минут, подняться, не зажигая света, на второй этаж и войти в спальню. Радек поклялся Эртену, что на вилле не будет ни души. А драгоценности, сказал он, спрятаны в кровати под подушкой.
 В 2 часа 30 минут Радек проник на виллу и убил обеих женщин ножом. Спрятал его в шкафу и спрятался сам, чтобы проследить за Эртеном. Тот точно следовал полученным инструкциям. Шаря в темноте, уронил труп с кровати, испугался и стал метаться по комнате, хватаясь за все окровавленными руками. Наконец нащупал выключатель, зажег свет и увидел труп, кровь и следы своих пальцев на всех стенах. В ужасе он бросился бежать. Внизу наткнулся на Радека, который, не скрывая издевки, злорадно усмехался. Должно быть, между ними произошла страшная сцена. Но что мог сделать с Радеком простоватый и слабый Эртен? Он не знал, ни как зовут чеха, ни где он живет.
 А Радек показал ему резиновые перчатки и войлочные туфли. Он-то не наследил.
 — Тебе отрубят голову! — заявляет Радек. — Никто тебе не поверит. Никто тебе не поверит, и ты будешь казнен.
 Они едут в такси, которое ждет их на другом берегу Сены, к Булонскому лесу, и там разговор продолжается.
 — Если ты будешь молчать — я спасу тебя. Понимаешь? Я помогу тебе убежать из тюрьмы. Может быть, это будет через месяц, а может быть, и через три. Но это будет.
 Через двое суток Эртена арестовывают, он тупо твердит, что ничего не знает, что не убивал. Он молчит. О Радеке он говорит одной лишь матери, ей одной.
 Мать не верит ему!.. Это ли не лучшее доказательство того, что Радек был прав, что нужно действительно молчать и ждать помощи. Проходят месяцы, Эртен молчит, ему нередко мерещатся два трупа и липкая кровь, которую он ощутил на руках. Он держится до тех пор, пока однажды ночью не приходят за его соседом. После его казни Эртен теряет остатки воли к сопротивлению. Отец не ответил на его письмо, запретил сестре и матери просить о свидании. Эртен один, с глазу на глаз со своими кошмарами.
 И вдруг он получает записку с планом побега! Он, как автомат, выполняет все инструкции, но до последней минуты не верит в успех. Оказавшись на свободе, бесцельно бродит по городу и наконец засыпает мертвым сном в «Белой цапле». В камере особого надзора, в ожидании гильотины, люди спят плохо.
 На следующий день он сталкивается с инспектором Дюфуром. Эртен чует в нем полицейского, ударяет его по голове тяжелой бутылкой и скрывается. Опять начинаются блуждания по Парижу. Свобода не принесла ему радости. Он не знает что делать, денег у него нет, никому он не нужен. Он ходит по кафе, где раньше встречал Радека, ищет его. Зачем? Чтобы убить? У него
 нет оружия, но он так возбужден, что способен задушить чеха. А может, он хочет попросить у Радека денег? Или Радек нужен Эртену просто потому, что больше ему не с кем поговорить?
 Наконец он видит чеха в «Куполе». Его туда не впускают. Он ждет, бродит вокруг кафе, как безумец, как деревенский дурачок, иногда его бледное лицо прилипает к окну.
 Радек выходит, но с ним двое полицейских. Тогда Эртен инстинктивно устремляется к родной норе, к харчевне в Нанди, куда ему запретили возвращаться. Полуживой, добирается он до сарая и бросается на солому. А когда отец приказывает ему убираться, как только стемнеет, Эртен пытается покончить с собой.
 Мегрэ поднял плечи и проворчал:
 — Боюсь, что парню не выправиться. Жить он будет. но трещина останется, ее не залечить. Из всех жертв Радека он, пожалуй, самая жалкая. Жертв этих много и было бы еще больше, если бы… Но я еще вернусь к этому.
 Итак, преступление совершено. Эртен в тюрьме. Радек снова бродит по кафе, но денег с Кросби пока не требует. Во-первых, это опасно. Во-вторых, он привык к нищете, она необходима ему, потому что питает его ненависть к человечеству…
 В «Куполе» Радек ежедневно встречает Кросби, который становится все мрачнее. Кросби не видел человека, написавшего ему записку. Он уверен, что убил Эртен, а Эртен попался. Он боится, что тот его выдаст.
 Но нет! Эртен дает приговорить себя к смерти, не сказав ни слова. Его скоро казнят, и наследник м-с Хендерсон вздохнет наконец свободно.
 А что происходит в душе Радека? Свое великолепное преступление он совершил. Все мельчайшие детали были тщательно продуманы, никому и в голову не приходит заподозрить его. Как ему и хотелось, во всем мире он один знает правду. Он смотрит на Кросби, сидящих в баре, и с наслаждением думает, что одного его слова достаточно, чтобы они затрепетали. И все же он не удовлетворен! Жизнь его остается такой же тусклой и монотонной. Да и что изменилось? Умерли две старые женщины, да одному придурковатому парню собираются отрубить голову. Не могу поклясться, но готов держать пари, что больше всего Радеку не хватает восторженных зрителей. Никто не говорит, когда он проходит мимо: «У него вид самого обыкновенного человека, но он задумал и осуществил самое смелое преступление, какое когда-либо совершалось. Сбил с толку полицию, обманул правосудие и по своей воле распорядился судьбами многих людей».
 Такое тщеславие присуще многим убийцам. Некоторым так необходимы были свидетели, что они изливались продажным женщинам…
 Но Радек силен, он выше этого. Женщины тоже никогда его не интересовали. Однажды утром газеты сообщают о бегстве Эртена из Сайте. Радек встрепенулся. Наконец-то. Теперь он смешает все карты, он опять будет играть активную роль.
 Он пишет в «Сиффле». Затем, испуганный внезапным появлением Эртена у «Купола», сам отдается в руки полиции.
 Но он хочет, чтобы им восхищались, хочет славы. И заявляет: «Не ищите! Вы никогда ничего не поймете».
 Это вроде головокружения. Он чувствует, что погубит себя, и сам приближает этот час. Сам допускает одну неосторожность за другой, словно какая-то внутренняя сила заставляет его идти навстречу казни. Ему нечего делать в этой жизни. Он приговорен болезнью. Его все раздражает и бесит. Он влачит нищенское существование. Он отлично понимает, что, начав его преследовать, я не остановлюсь на полпути. Мое появление вызывает в нем новую вспышку энергии. Актер получает зрителя! Радек принимается опутывать меня. Удалось же ему опутать Эртена и Кросби. Почему бы не попробовать одурачить и меня?
 Чтобы сбить меня с толку, он рассказывает басни, подсовывает ложные версии. Такой выдумкой, в частности, была версия о роли Сены, вблизи которой разворачивались все события драмы. А вдруг я собьюсь с истинного следа, вдруг ему удастся поколебать меня? И он начинает нагромождать эти ложные версии одну на другую. Живет как в лихорадке. Понимает, что погиб, но продолжает бороться, играть со смертью. И почему бы в эту игру не вовлечь и Кросби?
 Вероятно, самому себе он все еще кажется могущественным полубогом. Он звонит американцу, получает от него свои сто тысяч и показывает их мне. Балансируя на краю пропасти, он испытывает острое, болезненное наслаждение. Заставляет Кросби в определенный час поехать в Сен-Клу. Приходится отдать должное его проницательности. Как вы сами понимаете, я ничего не говорил ему о своих намерениях, но он понял, что я решил начать доследование с нового осмотра места преступления. Итак, я отправляюсь в Сен-Клу и нахожу там Кросби, а как он объяснит мне свое присутствие на вилле?
 Вполне вероятно, что он предвидел даже самоубийство Кросби, который сочтет себя разоблаченным. Вполне вероятно. Но и этого ему мало. Он опьянен своим могуществом. Он опасен. И поэтому после смерти Кросби я повсюду хожу следом за ним. С утра до ночи и с ночи до утра, всегда молчаливый и хмурый. А выдержка у него уже не та. Мелкие факты убеждают меня, что он катится по наклонной плоскости, но ненависть к людям не оставляет его. Он начинает глумиться над беззащитными, обижает нищенку, заставляет девчонок драться из-за тысячефранковой бумажки. Радек — актер, он все время косится: какое впечатление производит это на меня, его единственного зрителя?
 Это — начало конца. В таком состоянии долго не останешься хладнокровным, ошибки появятся неизбежно. И он их совершает, как рано или поздно совершали все преступники.
 Он убил двух женщин, убил Кросби. Погубил Жозефа Эртена. Но до своей гибели он хочет совершить еще не одно жертвоприношение. Однако я принимаю меры предосторожности. Я сажаю инспектора Жанвье в почтовое отделение отеля «Георг Пятый», чтобы он перехватывал всю корреспонденцию на имя миссис Кросби и Эдны Рейхберг и прослушивал все их телефонные разговоры. Дважды Радеку удавалось ненадолго отделаться от меня, и я догадываюсь, что он отправлял письма. Через несколько часов Жанвье приносил эти письма мне.
 Вот они! Одно письмо адресовано миссис Кросби. В нем говорится, что убийство миссис Хендерсон было организовано ее мужем. В качестве доказательства к письму приложена коробочка с ключом от виллы и конверт, адрес на котором написан рукой американца. Радек знает законы. В письме сказано, что убийца ни в коем случае не может быть наследником своей жертвы. Это значит, что состояние миссис Кросби будет конфисковано. Он приказывает миссис Кросби приехать в полночь в «Белую цаплю», распороть матрац, вынуть оттуда орудие убийства и спрятать его в надежном месте. Если ножа там не окажется, она должна ехать на виллу и искать его в платяном шкафу. Заметьте, он прекрасно знает, что в матраце ничего нет и что миссис Кросби напрасно отправится в «Белую цаплю», но его снедает желание поиздеваться над другими, по мере того как ухудшается его положение. Он счастлив, что заставил богатую американку мчаться в бистро для бродяг.
 Но и этого ему мало! Он идет дальше и раскрывает миссис Кросби измену ее мужа. Он сообщает, что Кросби был любовником Эдны Рейхберг, что он обещал жениться на ней. Кроме того, пишет он, Эдна знает правду! Она вас ненавидит, достаточно одного ее слова, и вы будете обречены на позор и нищету…
 Мегрэ перевел дух и вытер платком взмокшее лицо.
 — Вы скажете — глупо, нелепо? Нет! Скорее это напоминает кошмар. Недаром Радек долгие годы вынашивал планы утонченной мести человечеству. К тому же он предугадал почти все.
 Другое письмо извещает Эдну Рейхберг о том, что миссис Хендерсон убил Кросби. Если она хочет избежать скандала, она должна в определенный час поехать на виллу и взять из платяного шкафа нож, единственную вещественную улику. Он добавляет, что миссис Кросби знала о преступлении мужа.
 Повторяю, он казался себе полубогом, играющим судьбами людей. Ни одна из женщин не получила предназначенных им писем — их доставил мне Жанвье. Доказать, что письма написаны Радеком, я не мог бы: как и письмо в «Сиффле», они написаны левой рукой.
 Тогда я поговорил с каждой из женщин и уговорил их осуществить один опыт, чтобы поймать убийцу миссис Хендерсон. Прежде всего, надо было в точности проделать все, что требовалось в письмах. Радек сам привез меня к «Белой цапле», а затем в Сен-Клу. Возможно, он предчувствовал, что это конец. Великолепный конец, как раз в его вкусе. Он ведь не знал, что письма перехвачены.
 Миссис Кросби, потрясенная разоблачением мужа, усталая после бесцельной поездки в бистро, входит в пустую виллу и проникает в ту самую комнату, где было совершено убийство. Представьте себе, в каком состоянии она столкнется лицом к лицу с Эдной Рейхберг. И в руках у нее будет кинжал. Я не уверен, что кто-нибудь из них пошел бы на убийство, но психологический расчет Радека был довольно точен.
 Однако в моей режиссуре события развернулись по-другому. Миссис Кросби уехала из виллы одна. И Радек никак не мог понять, где Эдна? Что с ней случилось? Это заставило его пойти со мной. Он сам открыл шкаф. И увидел там не труп, а живую и здоровую шведку.
 Он посмотрел на меня — и все понял. И тогда он сделал то, чего я ждал давно. Он выстрелил.
 Комельо вытаращил глаза.
 — Не беспокойтесь! Еще днем в уличной толчее я заменил пистолет Радека точно таким же, но незаряженным. Вот и все. Радек играл и проиграл…
 Мегрэ раскурил погасшую трубку и встал, нахмурив лоб.
 — Должен сказать, что проигрывать он умеет. Мы провели остаток ночи у меня в кабинете на набережной Орфевр. Я честно рассказал ему все, что знал, и он запирался не больше часа. А затем принялся рассказывать, и я смог заполнить все пробелы. Он все еще не прочь прихвастнуть. Он был абсолютно спокоен. Когда мы кончили, он хладнокровно спросил, казнят ли его. Я засмеялся, а он захохотал.
 — Добейтесь этого непременно! — сказал он. — Вы мне окажете большую услугу. И потом, меня интересует одна вещь. Как-то в Германии мне пришлось присутствовать при казни. Приговоренный все время держался отлично. Но в самый последний момент он все-таки начал плакать и кричать: «Мама!» Так вот, мне интересно: буду ли я звать маму? А как думаете вы?
 Комиссар и следователь замолчали. Стал отчетливее слышен неясный гул Дворца правосудия, сливавшийся с отдаленным и мощным гулом Парижа.
 Наконец следователь Комельо отодвинул лежавшее перед ним — больше для виду — досье.
 — Хорошо, комиссар… — начал он, — я…
 Следователь смотрел в сторону, щеки его порозовели.
 — Я прошу вас забыть мою… мою…
 Но Мегрэ надел свое черное драповое пальто, протянул следователю руку и сказал как ни в чем не бывало:
 — Завтра я пришлю вам донесение. А сейчас мне надо зайти к Мерсу, я обещал показать ему эти письма. Он собирается подвергнуть их графологической экспертизе.
 Прежде чем выйти, комиссар остановился в дверях и обернулся: следователь понуро сидел за столом. Тогда Мегрэ улыбнулся, и эта еле заметная улыбка была его единственной местью.




 12. Падение


 Стоял январь. Было очень холодно. Все десять мужчин подняли воротники пальто и спрятали руки в карманы.
 Некоторые приплясывали на месте, стараясь согреться, и перебрасывались короткими фразами. Все искоса поглядывали в одну сторону.
 Мегрэ, втянув голову в плечи, держался поодаль от всех и казался таким сердитым, что никто не осмеливался с ним заговорить.
 В домах, окружавших здание тюрьмы, кое-где зажглись огни. Наступал холодный рассвет, где-то пронзительно звенели трамваи.
 Послышался шум приближающейся машины, затем звук хлопнувшей дверцы, топот сапог и отдаваемые вполголоса приказания. Журналист закоченевшими пальцами что-то записывал в блокноте. Кое-кто отвернулся.
 Из тюремной машины поспешно вышел Радек. Во дворе он остановился и огляделся. В предутренних сумерках его глаза казались совсем светлыми, цвета морской волны.
 Его держали с обеих сторон, но это было излишне. Большими шагами он направился к эшафоту. Но тут он поскользнулся на заледеневшей лужице и упал. Не поняв, что случилось, стража навалилась на него. Они ожидали сопротивления.
 Это длилось несколько секунд, но для осужденного, по-видимому, падение было мучительным. Он поднялся с выражением стыда на лице. Вся его самоуверенность и гордость исчезли.
 Он увидел Мегрэ, которого просил присутствовать при казни.
 — Вы пришли, комиссар…
 Мегрэ отвел глаза.
 Люди нетерпеливо задвигались. У всех нервы были напряжены, всем хотелось сократить тяжелую сцену.
 Радек повернулся и посмотрел на лужицу, на которой поскользнулся. Затем перевел глаза на эшафот и саркастически засмеялся:
 — И тут неудача!
 Те, кому предстояло оборвать жизнь Радека, неловко топтались вокруг, не смея торопить его. Кто-то откашлялся. За стеной, на улице, прогудела машина.
 Радек сам двинулся вперед, ни на кого не глядя.
 И остановился снова.
 — Комиссар…
 Еще минута — и наступит конец. Голос чеха звучал как-то странно:
 — Вы пойдете сейчас домой. Вас ждет жена, она сварит вам кофе…
 Мегрэ отвернулся от Радека, спрятал глаза. Это была правда! Он знал, что жена его встретит в маленькой натопленной столовой и горячий кофе будет стоять на столе.
 Но тут он почувствовал, что не может идти домой. Он отправится в свой кабинет на набережной Орфевр. Там он засыпал углем печку, так что она раскалилась докрасна, и сидел, глядя на огонь, пока не наступил рассвет.