Аннотация: Иронический приключенческий роман-притча о событиях совсем недавнего прошлого. Роман написан в 1999 году; в нем узнаваемо все: и вечно пьяный президент, и рыжий пройдоха, укравший у студента в ленинградском пивном баре проект приватизации СССР, и коротышки-олигархи. «Время карликов» готовы были выпустить в нескольких издательствах, но просили автора убрать из содержания всякое упоминание о влиятельных лицах. Автор отказался.


---------------------------------------------


 Игорь Рыбинский


 Время карликов


  Некий известный человек, не напрямую, конечно, а через нашу общую знакомую секретаршу, заказал мне написание книги о нем самом, пообещал неплохой гонорар и даже выплатил аванс, но потом заказчик пропал куда-то, хотя я, надеясь на лучшую (скажем прямо  –  обеспеченную) жизнь, старательно собирал материал для будущего бестселлера, писал, писал, почти ничего не выдумывая.  А когда прочитал созданное мною, чуть не заплакал – получился какой-то сумбур вперемешку с неразберихой  –  впрочем, как и вся наша жизнь. 
  Чем правдивее история, тем меньше верят в нее люди. Все готовы поверить сказке, особенно если у нее счастливый конец. 
  Хэппи  энд  – хорошо, конечно. Случается порой и погода замечательная, а все остальное  –  жизнь. 





 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО


 Глава первая


 1


 История, о которой я хочу рассказать, хоть и случилась совсем недавно, обросла домыслами и стала похожа на миф. Но прежде чем пустить колесо истории вспять, хочу всех заверить, что писать буду только о тех событиях, свидетелем которых был сам или же мои хорошие знакомые, кому полностью можно доверять. А может быть, и нет.
 Я бы начал, по своему обыкновению, издалека, но боюсь, что пришлось бы залезть в такие дремучие дебри, где легко заблудится и опытный историк, не говоря уже обо мне, грешном. И все же, приступая к описанию весьма странных и даже загадочных событий, если не всколыхнувших все общество, то потрясших светлые умы некоторых столпов его, хочется вспомнить момент, когда все началось. Не уверен точно, какой это был день недели; могу признаться, что даже не знаю точной даты, одно могу сказать определенно – дождя не было. Даже наоборот: светило солнце, мне теперь кажется – оно просто сияло. А раз так, то история моя началась летом. Именно в самой середине его, когда шампиньоны на городских газонах еще не начали вылезать из подстриженной травы, а сама трава еще пахла не только пылью, но и отцветшими недавно одуванчиками. Теперь припоминаю: это был июль, и к тому же конец трудовой недели. Именно – послеобеденное время пятницы, когда уже не хочется работать, а мысли только о том, как прекрасна рюмка холодной водочки, выпитая за столиком в тени раскидистой яблони и закушенная хрустящим малосольным огурчиком. А как тает во рту ломтик маринованной ножки белого гриба! А белая рассыпчатая картошка, посыпанная только что сорванным с грядки укропом, излучает такой аромат, что даже соседская собака высовывает нос из своей будки и, завидуя чужому счастью, от горечи разочарования гавкает на сидящую на заборе ворону. А селедочка в горчичном соусе! А уха из судака, в которой густо плавают горошины новорожденного картофеля и крупно нарезанные хвосты речных раков. Впрочем, о чем это я? Ах, да – было лето, и воробьи купались в пыли возле главного административного здания нашего славного города.
 Двое людей… Наверное, правильно было бы сказать два человека спустились по ступеням широкого крыльца, прошли вдоль газона с вечными цветами у подножия памятника и двинулись в сторону, куда указывал маленький бронзовый вождь Великой революции, о которой уже все стали забывать. А зря!
 Впрочем, история моя не о том, что не следует забывать даже то, помнить о чем не очень-то и хочется. А бронзовый отец всех российских передряг показывал в тот летний день на бронированный лимузин, к которому как раз и направлялись два человека. Хотя я ошибся: все-таки это были не человеки, а – Люди! Человеки – это мы с вами; те же, что шли мимо алых роз, являлись Людьми, которые над всеми людьми. Или почти над всеми. А вот за ними как раз и семенили простые маленькие человечки, хотя и двухметрового роста, но с одинаковыми прическами и в одинаковых костюмах, не говоря уже о ремнях с кобурой под мышкой. Но двое идущих впереди словно не замечали тех, кто следовал по пятам и вокруг. Не будем обращать внимание на эскорт и мы с вами.
 Вернемся лучше к тем, кто уже садился в бронированный «мерседес». Они как раз говорили о самом важном и знаменательном, что ожидало их в ближайшее время, говорили спокойно и с таким достоинством, что можно было не сомневаться – предстоящее мероприятие окажет существенное влияние если не на весь ход мировой истории, то курс европейской политики изменит – это точно.
 Простите меня, но увлекшись мелкими и незначительными подробностями, я упустил самое главное: не описал внешности двух этих мужчин. Мужчин, конечно же, с большой буквы. Впрочем, зачем мне их обрисовывать. Одного – высокого – вы и сами прекрасно знаете: это самый главный чиновник нашего города. Человек он простой и общительный, потому-то его часто показывают по телевизионным каналам. Что о нем говорить! Все хорошее о нашем главном чиновнике уже сказано, и я не хочу повторять чужие слова, чтобы меня не обвинили в компиляции или плагиате, а может быть, и в чем другом – гораздо более худшем. Да и вообще: что о нем говорить – он скоро выйдет из автомобиля и из моего повествования тоже. А вот другой поедет дальше – в свой загородный домик, и, конечно же, по страницам, которые я предлагаю вниманию усердного читателя, из главы в главу, пока мне не надоест рассказывать эту удивительную историю, так похожую на вымысел. Но человек тот стоит того, чтобы о нем рассказывали сказки, хотя бы потому, что он ехал в собственной машине, а главный чиновник просто попросил, чтобы его подвезли, так как роскошный лимузин был тогда единственным бронированным автомобилем в нашем городе, и даже у очень больших начальников таких не было.
 – Вообще-то я люблю простую еду, – сказал главный чиновник хозяину «мерседеса». – Помню, мальчишкой, отрежу ломоть черного хлеба, полью его подсолнечным маслом, посыплю солью – и на речку на целый день. Из воды вылезешь, бывало, откусишь кусок и сыт.
 – Да, голодное было время, – согласился с ним наш герой, – у нас тоже черная икра только по большим праздникам была. А так – только красная. Я ее до сих пор ненавижу. А может, это только из-за цвета. Мне уже тогда все красное не нравилось.
 – Но согласитесь, что красная рыба… – начал было большой начальник.
 Но обладатель бронированного авто перебил его:
 – Чушь! Рыба – это семга, а она розовая.
 Важные и значительные люди никогда не спорят, так же как умные люди не соперничают друг с другом. Даже если они и бизнесмены. Конкурируют только дураки, а умные люди всегда партнеры. Поэтому иной раз лучше промолчать и бросить лишний взгляд сквозь бронированное стекло на любимый город.
 – Вот Вы и приехали, – произнес любитель черной икры.
 Но он не сказал «До свидания», и потому большой начальник продолжал оставаться в автомобиле, глядя в экран телевизора, вмонтированного в спинку водительского кресла. На экране не было ничего интересного: какой-то мужчина с обгоревшими от солнца плечами плескался в бассейне с удивительно голубой водой. У мужчины даже были надеты надувные нарукавники для удобства, потому что рядом плавал невысокий резиновый плотик, на котором стояло ведерко со льдом и бутылкой виски, а также пара бокалов с коктейлем «Маргарита». Мужчина пил виски, а коктейли через соломинку потягивали две очень симпатичные молоденькие мулатки, на которых из одежды были только небольшие татуировочки на худеньких попках. У одной голубая орхидея, а у другой – лимонная бабочка Emigrant, которую на Руси называют капустницей.
 – Ну вот, – сказал большому чиновнику его спутник, – а вы говорите «конкурент»! Забудьте!
 – Но до выборов еще почти год, – попытался возразить чиновник.
 – Значит, есть время еще снять несколько серий этого скучного фильма. Кстати, на этой пленке самое интересное еще впереди. Правда, качество неважное. Он зачем-то свет в номере погасил, но все, что надо, видно очень хорошо, – негромко и словно бы нехотя сказал владелец шикарного лимузина, доставая из автомобильного бара бутылку французского коньяка.
 – По рюмочке и разбежимся?
 Большой чиновник спорить не стал, пригубил коньяк и посмотрел на экран:
 – А девушки симпатичные, – вздохнул он.
 – Только скажите, завтра же они будут здесь. Хотя мне кажется, что вы предпочитаете другой тип.
 При этих словах радушного хозяина чиновник слегка порозовел. Но, может быть, это просто коньяк подействовал.
 – Кстати, – вдруг вспомнил его собеседник, – а что это за девушка была сегодня в компании министра?
 – Его новый референт. Очень симпатичная, не правда ли?
 – Да-да, – в раздумье подтвердил хозяин броневика, – к тому же шатенка.
 «Много красавиц в аулах у нас, звезды мерцают во мраке их глаз» – сказал Лермонтов устами своего героя-горца. Как нравятся южным людям блондинки, знают все, а вот скандинавы предпочитают брюнеток. Все ищут красоту в противоположности обыденному и часто встречаемому типу, при этом понимая, что душа жаждет встречи со своей половиной. Но у души нет масти. Блондинки, брюнетки – а в чем, собственно, разница? На вкус и цвет товарищей нет. Восточный поэт сравнит светловолосую девушку со свежестью северного утра, а рифмолюбивый потомок викингов страсть брюнетки назовет поцелуем жаркого звездного неба. Но только умный человек, все понимающий, остановит свой выбор на шатенке. Блондинки – нежны, но ветрены и похотливы; брюнетки – темпераментны, но ревнивы и мстительны. А вот шатенки! В них все: и нежность, и темперамент, и переменчивость, которая всегда волнует мужчин, и что-то еще – то, чего нет ни у одной блондинки, не говоря уже о брюнетке. Кстати, я сам люблю шатенок. Они мне так нравятся, что приходится обходить их стороной, кабы чего не вышло.
 Я не упомянул рыжих, но о них лучше ни слова, потому что все рыжие женщины – ведьмы.
 Простите меня, судари мои. А сударыни, надеюсь, просто пролистнули эту страницу. Но я возвращаюсь к лимузину, в котором разговор как раз подходил к концу.
 – Ну что же, прощайте, – сказал самому главному чиновнику его приятель, – желаю приятно провести выходные.
 Городской голова пожал протянутую ему руку и повернулся было к двери, как вдруг услышал обращенную к нему просьбу:
 – Позвоните сегодня же министру: пусть уволит в понедельник свою референтшу. Министр Вам не откажет.
 – Да-да, – согласился большой начальник, – мы с ним хорошие приятели. Только Вам это зачем?
 Хозяин «мерседеса» отключил телевизор и, глядя на погасший экран, вздохнул:
 – В понедельник ее уволят, во вторник она поплачет, а в среду я позвоню и предложу ей высокую должность в моем московском офисе. С зарплатой, которую она сама себе назначит.
 На том и порешили. После чего приятели расстались: один по коридору из спин охранников проскочил в парадную дверь своего дома, а другой покатил дальше со своим скромным эскортом – впереди джип с телохранителями и следом точно такой же. И на всех трех машинах крутились голубые мигалки, почти незаметные в ярком солнечном свете. Оставшийся в одиночестве на заднем сиденье огромного лимузина человек, ненавидящий красную икру, оказался совсем маленьким, что и не удивительно, потому что он был роста невысокого и сложения почти тщедушного. Но эти мелочи не мешали ему быть лицом значительным. Впрочем, это лишнее подтверждение всеобщего закона нашей Вселенной – маленькие объекты обладают большей энергией. Астрономы могут подтвердить, что белые карлики светят ярче, чем желтые великаны. История, даже очень недавняя, тоже имеет свои свидетельства этому. Октябрьскую революцию, как известно, организовали карлики. В состав первого советского правительства вошли люди, как будто специально отобранные в театре лилипутов – каждый из них ростом не превышал полутора метров. Хотя память мне подсказывает, что был один из них великан – почти метр семьдесят, но он был очень скромным и ходил на полусогнутых, чтобы не выделяться. А то мало ли что! Короче говоря, карлики – великая сила, а все остальные, в особенности те, кого любят девушки, должны помнить об этом и быть настороже.




 2


 Человека, который летел в бронированном «шестисотом» к своему загородному дому, звали Владимир Фомич Высоковский. Личностью он был весьма выдающейся. Легенду о черной икре по большим праздникам и о ненависти к лососевой он придумал сам, а может быть, сказал так, чтобы показать разницу между собой и тем большим начальником, проплававшим все свое детство в мелкой провинциальной речушке, не выпуская изо рта кусок хлеба, политый подсолнечным маслом. Я никого не хочу убеждать, но мне доподлинно известно: Владимир Фомич родился в семье более чем скромной, в которой и минтаевую икру в глаза не видели, не то чтобы деликатесы, украшающие столы партийного начальства. Выбиться в люди у Володи шансов почти не было, потому что в прежние годы вершители судеб могли закрыть глаза на низкое происхождение, если человек был высокого роста. Время революционных карликов уже ушло в историю, дочери высокого начальства предпочитали накачанных великанов с прилизанными волосами, а кому был нужен студент ростом метр шестьдесят, и то только тогда, когда он вставал на цыпочки. Но если бы девушки во французских дубленках, подъезжающие к дверям Альма Матер в папиных служебных машинах, знали тогда, сколько энергии может аккумулировать в себе маленький человек! Если бы преподаватели экономического факультета могли догадаться, что по коридору, прижимаясь к стене, скромно передвигается небольшая водородная бомба! Никто не знал, даже я. Хотя уже на третьем курсе популярность студента Высоковского начала расти. Именно тогда он написал экономический труд, который широко ходил по рукам. Школьную тетрадку из сорока восьми листов, исписанных аккуратным почерком, перелистала вначале бабушка-бухгалтер, потом мать, затем ее подержал в своих ладонях отец, но он читать не стал. После чего с ней ознакомились, заперевшись в кабинке туалета, двое невысоких студентов из параллельной группы. A потом уж Володя осмелел настолько, что предложил оценить его творение одной девушке, для чего пригласил ее пройтись по Таврическому саду, который был в двух шагах от факультета. Студентка покраснела, потому что не сразу догадалась, чего от нее хотят, а когда поняла, то решила отказаться, но за окном светило осеннее солнце, с деревьев осыпались золотые листья, а Высоковский настаивал. Они опустились на садовую скамью, на которой еще лежала пустая бутылка портвейна «Ереван» и стакан с розовыми разводами на стенках. Девушка углубилась в чтение, а Володя украдкой поглядывал на ее прыщавый лобик, прикрытый редкой челкой. Наконец сокурсница закрыла тетрадь, посмотрела на коротышку влажными глазами и выдохнула:
 – Ты – гений!
 Экономический труд был и впрямь замечательный. Я его, правда, не читал, но мне его пересказал один приятель, у двоюродного брата которого была тетка, дружившая в то время с бабушкой Высоковского. Идея была проста и гениальна. Поскольку Советский Союз является общенародным государством, а каждый член общества – собственником части природных ресурсов, основных фондов, недвижимости и движимости, музейных собраний и золотовалютных запасов, то надо выдать каждому советскому человеку документ, подтверждающий его право на эту собственность. Высоковский даже придумал название для такого сертификата. Он должен называться «ваучер». Этот документ должен иметь денежный эквивалент, свою номинальную стоимость. Володя определил ее в десять тысяч рублей, так как большей денежной массы он не мог себе представить. После того как каждый, включая даже только что родившихся младенцев, получит в руки по ваучеру, начнется второй этап. И он будет важным звеном в повышении благосостояния государства и всего народа. В стране будет создан рынок капитала. Само слово «рынок» Высоковскому не очень нравилось: оно является синонимом слова «базар», и потому не каждый сможет понять его правильно. Но Володя сослался на Карла Маркса, привел пару цитат, а с классиками у нас не спорили. Кто-то, правда, пытался, но потом у него это желание пропадало лет на восемь. Идея Высоковского в том и заключалась, что созданный рынок капитала не обозначает превращение всех советских граждан в капиталистов. Как раз наоборот: ваучер можно продать по рыночному курсу, который будет неуклонно расти вместе с ростом отечественной экономики, можно будет заложить его в банк и получить под него кредит, можно ваучер передать в управление. Последнее и являлось самым главным. Все наши сознательные граждане, дабы не утруждать свое сознание, передают ваучеры в управление государству, но чтобы не было обезлички, чтобы можно было прийти к кому-то и спросить: «Сколько миллионов заработал мой ваучер в прошлом году?», то договоры от лица государства должны подписываться в специально созданных общественных фондах, возглавить которые должны умные, инициативные и честные люди. На последнем листе был помещен проект письма-обращения Владимира Фомича Высоковского с просьбой поручить ему возглавить общесоюзный ваучерный фонд.
 – Ты – гений! – повторила Рита.
 Была суббота, птицы улетали в теплые края, накануне выдали стипендию, а пивной бар «Медведь» был через дорогу.
 Вова с Ритой сидели за дощатым, покрытым светлым лаком столом, пили кислое пиво и переговаривались шепотом, так как рядом сидел высокий рыжий парень и прислушивался. Девушка прижималась к плечу Высоковского, и это нравилось Вовке, да и сама сокурсница казалась уже вполне симпатичной. Рите надо было отлучиться из-за стола, а Володя решил взять еще пару кружек. Когда он опустился на место, рыжего за столом уже не было, а когда вернулась девушка, они вдруг оба заметили, что пропала и тетрадь с гениальным проектом. Ее не было ни на столе, ни под ним, на подоконнике и на барной тоже. Вовка даже слетал в мужской туалет, мало ли – выпала из кармана. Но все впустую – там не нашлось ни одного, даже скомканного листочка из заветной тетрадочки.
 «Рыжий украл», – догадался Высоковский. И тогда он испугался, ведь совсем неподалеку – менее чем в полукилометре от бара «Медведь» – находилось управление КГБ по Ленинграду и Ленинградской области. Надо было бежать спасаться, но ноги отказывались идти. А потом, куда бежать? Все равно отыщут, ведь на последней странице Высоковский сам указал свои данные, включая и домашний адрес.
 – Тебе плохо? – спросила Рита, взглянув на побледневшее Вовкино лицо.
 Высоковский кивнул, и отважная сокурсница, подхватив его под руку, вытащила Володю из-за стола.
 – Тогда поехали ко мне: у меня родители до завтрашнего вечера на даче.
 Сказать, что будущий гений российского бизнеса испугался, значит, ничего не сказать. Он сидел на заднем сиденье в темном салоне такси, не замечая пролетающих за окном улиц и переулков – навстречу летело и прижималось к лобовому стеклу суровое лицо человека с рыжим чубчиком. Страшный человек смотрел на Высоковского внимательным взглядом бесцветных глаз, мир вокруг сразу стал нереальным и жутким, маленькое Вовкино сердце колотилось в бешеном ритме – в унисон с ударами по стеклу капель начинающегося дождя. Лик ангела смерти исчез, остались только страх, помутнение разума и желудка. Несчастный студентик не знал, куда его везут, и хотел, чтобы путь этот продолжался бесконечно, чтобы наступающая ночь длилась всегда, ибо следующее утро не принесет ничего, кроме разочарования и позорного конца.
 Но все же они поднялись в квартиру и начали целоваться уже в прихожей, потом быстро перебрались в темную комнату и не стали включать освещение. Несмотря на ужас, охвативший Высоковского, и на то, что все последовавшее в эту ночь он делал в каком-то тумане небытия, внезапно вспыхнувший свет не испугал и даже не удивил его. Вовке показалось, что неожиданно вернулись с дачи родители Риты, но даже эта неприятность показалась ему смешной по сравнению с той бездной, которая ждала его с первыми лучами солнца. Свет в комнате вспыхнул так неожиданно, что Высоковский, уткнувшийся в пухлое плечико уснувшей Риты, резко поднял голову над краем одеяла, открыл глаза и замер. Не было разгневанных папы и мамы, и выключателя никто не касался, люстра под темным потолком тихо позвякивала хрустальными подвесками, но посреди всего мирового мрака, как раз в центре комнаты сокурсницы, еще вчера мало знакомой нашему герою, стоял луч золотого света. А в центре его находилась высокая фигура человека, сидевшего напротив Вовки в пивном баре «Медведь». В луче света переливались и пульсировали пылинки драгоценного металла, а рыжие волосы незнакомца сияли ослепительным нимбом. Человек так пристально глядел в самое нутро Высоковского, что не было сил хотя бы зажмуриться. Наконец уголки рта ночного гостя сдвинулись в ехидной улыбке, он приоткрыл рот и произнес два слова. И хотя фраза не прозвучала, – может быть кто-то отключил звук или просто Вовкины уши были заложены звенящим ужасом, но было понятно все.
 Рыжий сказал:
 – Я прочитал.
 После чего рот с тонкими губами осклабился в ехидной улыбке прохиндея. Свет дрогнул, стал меркнуть и через несколько мгновений, уже став серым, напоследок вспыхнул на долю секунды и исчез. Вокруг была лишь темнота, но она уже не пугала. Высоковский почувствовал на своей щеке ровное дыхание девушки, вспомнил все, что произошло в этой постели за час до появления рыжего призрака, и неожиданно тихо рассмеялся. Наконец-то он стал мужчиной! А если так, то чего бояться: из любой ситуации должен найтись выход, а может быть, даже не один. Так за одну ночь Владимир Фомич стал не только мужчиной, но и очень смелым мужчиной. Об этом он никогда не забывал в дни всяческих российских передряг, сидя в бунгало на Каймановых островах или гоняя шары в кегельбане на Колумбус-авеню в Нью-Йорке.
 Утро, несмотря на воскресный день, заливало дождем стекла окон, за которыми в серой мутной хмари ветер гнул тополя, срывая с них золотые листья. Желтые мокрые кругляши пытались ворваться в квартиру, но, прилипая к стеклам, медленно сползали на подоконник. С кухни тянуло едким дымом – Рита готовила яичницу с ветчиной, а Вовка лежал в сладкой полудреме, вдыхал ядовитый аромат, и ему казалось, что это запах славы. В каком-то полусне он видел ярко освещенный зал, широкие ступени, ведущие на сцену, слышал аплодисменты. Все это для него одного: мечта, пробившая пространство, застряла в его мозге и стала реальностью – с чудесной оказией ученическая тетрадь с его проектом и отпечатками его пальцев, измазанных копченой скумбрией, оказалась у членов Нобелевского комитета, и вот теперь его признали величайшим экономистом современности, вручив заодно и миллион долларов. Он знает, как распорядится этой суммой: купит домик в Крыму, яхту, роскошный автомобиль, а еще…
 – Яичницу или бутерброды? – долетел до Вы-соковского чей-то голос из советского настоящего.
 Володя открыл глаза и увидел Риту в коротеньком халатике. Она смотрела на него с благодарностью и восторгом.
 – Все равно, – ответил он.
 Девушка немного помялась, а потом виновато вздохнула:
 – Яичница подгорела, а чтобы сделать бутерброды, надо открыть банку с икрой.
 Голодный Высоковский задохнулся от чужого домашнего счастья, вылез из постели и пошел голым на кухню, нашел консервный нож и начал было открывать металлическую емкость с российским деликатесом, так увлекся этим занятием, что не заметил, как открылась входная дверь.
 – Это кто? – раздался суровый мужской голос.
 Вовка обернулся и увидел невысокого плотного пятидесятилетнего мужчину и почти молодую женщину в кожаном плаще с каплями осеннего дождя на плечах. Высоковский, словно футболист, ожидающий штрафного удара, прикрыл себя ладонями, вымазанными рыбьим горохом, и даже немного присел. И в этот момент в кухню вошла счастливая Рита.
 – Это – мой жених! – твердо сказала она, но с таким чувством, что мама ее вздохнула, продолжая смотреть на Вовкины руки.
 Но глава семьи взял жену за плечо и повел вглубь квартиры. По звуку его шагов Высоковский понял, что Ритин папа – большой начальник. Походка у него была уверенная и неторопливая, какой обладают только люди, привыкшие ступать по мягким коврам в уличной обуви. Удивительно, что при своем гениальном уме Высоковский не догадался об этом прежде. Большая квартира, дорогая мебель, опять-таки ковры на полу во всех комнатах и рюмка французского коньяка «Курвуазье», которую ему поднесла Рита, перед тем как они рухнули на кровать. Даже постельное белье благоухало лавандой, а от Риты за версту несло незабудками. Кто же знал тогда, что это запах духов «Шанель № 5».
 Родители исчезли в глубине своего номенклатурного бытия, которое, как известно, определяет сознание всего остального советского народа, а Вовка попал в объятия Риты, ставшей в одну секунду его невестой. Девушка крепко прижалась губами к его рту и, целуя, говорила:
 – Ну все, теперь все будет хорошо. Теперь я твоя навеки.
 Но Высоковский, ощущая под халатиком податливость ее тела, сообразил вдруг: «Ага, это я твой, но не дай Бог навсегда!». Но все же, поглаживая чужие плечи, он прошептал:
 – Я люблю тебя, Рита.
 Это было неправдой, как неправдой была вся жизнь его до этого. Но так вдруг не захотелось возвращаться в маленькую квартирку на первом этаже неуклюжего дома, в квартирку, в одной из двух комнат которой ютились родители, а во второй Вовка жил со старенькой бабушкой. Вспомнился вдруг совмещенный санузел с сидячей ванной и коричневым от старости унитазом. Тесная пятиметровая кухонька, стол, на котором он писал свой труд, комары, стаями прилетающие из близкого подвала с ранней весны до первых морозов, – все это пронеслось в мозгу и скрылось в далеком и темном прошлом, куда уже не хотелось возвращаться.
 – Я люблю тебя, – шепотом повторил Высоковский.
 И счастливая невеста впилась в его дрожащие от неправды губы мелкими острыми зубами. За ее спиной в зеркальной дверце буфета отражалась влюбленная парочка. Вовка, обнимаясь, смотрел на пухленькую сокурсницу, на себя самого, видел свои тощие ключицы и темные растрепанные волосы на гениальной голове и думал: «Все случается помимо воли, но для блага сознания». Он даже хотел отстраниться и побыстрее записать умную мысль, но Рита целовала глубоко и часто, воздуха не хватало не то чтобы быть счастливым, но и дышать. Дождь за окном сек по стеклам, и ветер выдувал протяжную и скрипучую песню; верещал финский холодильник, и быстро подсыхала горка красной икры на блюдечке с изображением целующихся кавалера и дамы, взятых с картины галантного художника Антуана Ватто. Вскоре Рита, обернув чресла жениха в кухонное полотенце, провела его в свою комнату, где чувствовалось недавнее пребывание высокопоставленных родителей, обследовавших состояние постели. Простыня как вещественное доказательство уже была изъята, и потому пришлось целоваться, лежа на жестком гобеленовом матрасе. Но слава дождливым небесам – надолго это не затянулось. Как только Вовка натянул на себя рубашку и все остальное, в комнату, предварительно постучав, вошел будущий тесть, твердо сказавший с порога:
 – Сейчас едем обедать в «Асторию», потом возвращаемся, а завтра с утра вы подаете заявление.
 После этих слов Рита бросилась на шею отцу, а Володя изобразил на лице бешеный восторг.
 Честно скажу, на свадьбе я не присутствовал, хотя очень хотелось бы солгать и причислить себя к высшему обществу, но все же, правда превыше всего; некоторые говорят даже, что правда дороже свободы слова, но мне все-таки милее свобода в общепринятом понимании, и потому я говорю только об известном мне доподлинно и из самых достоверных источников. Регистрация состоялась во дворце на улице, носящей в те годы имя идеолога народничества, торопливо уехавшего в эмиграцию, чтобы издавать там журнал «Вперед». Несколько экземпляров этого популярного в царской России журнала достигли все же территории нашей Родины, и потому все прогрессивные люди отечества слышали о злободневных статьях, а некоторые даже видели счастливцев, которые уверяли, что знают тех, кто их читал. Но это было очень давно: уже в позапрошлом веке.
 Кажется, я отвлекся. Прошу прощения у читателя, который еще продолжает знакомиться с моим повествованием, но уж слишком сильно мне хочется показать истоки того явления, или лучше сказать, тех событий, подробности которых мне известны не понаслышке: ведь я сам был их участником, так как проживал в одном городе с героями моей грустной повести.
 Итак, регистрация брака Владимира Фомича Высоковского и Маргариты Петровны Подковиной состоялась на Фурштатской улице, которая тогда именовалась Петра Лаврова. Все было, как говорится, по высшему разряду, а если быть точным в деталях, то по самому высшему. «Свадебный марш» Мендельсона-Бартольди исполняли скрипачи из оркестра всемирно известного театра, напутственную речь молодоженам произнес случайно оказавшийся в нашем городе министр путей сообщения. Он хоть и был проездом, произнес первый тост, выпил залпом шампанское, вдребезги разбил свой бокал об инкрустированный паркет Дворца бракосочетания, после чего, вытерев салфеткой губы, поцеловал невесту взасос. А счастливые родители Риты хлопали в ладоши и от души смеялись. Молодая жена тоже шмякнула об пол парочку-другую фужеров, поцеловалась два раза со свидетелями и один раз с Вовкой. Всем было весело, играли скрипки опять-таки Мендельсона – симфоническую увертюру «Фингалова пещера», а Высоковский отыскал глазами стоящих позади всей толпы родителей и бабушку. Они были такие маленькие и незаметные за всеми почетными гостями, что ему захотелось заплакать от жалости к ним. А родители и бабушка уже и так вытирали слезы от любви к своему сыну и внуку. Среди всех приглашенных было несколько криворожих подруг невесты, два приятеля жениха – тех самых, что читали его экономический труд, запершись в кабинке факультетского туалета. А еще присутствовал Вовкин друг детства – Витька, причем самый лучший друг, с кем Высоковский дружил уже много лет, потому что они жили в одном дворе и даже какое-то время учились в одном классе.
 Что можно сказать про Виктора? Тогда он был вполне рядовым членом общества, каковым, впрочем, и оставался долгие годы, несмотря на дружбу с великим Высоковским. Сейчас уже сложно сказать, был ли Виктор на торжественном ужине в «Астории» – кто-то из присутствующих там в тот вечер говорил, что был, а кто-то уверяет, что Виктор Николаевич отсутствовал.
 Ну, хватит о нем. Зачем тратить время на парня, который только тем и знаменит, что в ранней юности катал на своем мотоцикле будущего финансового гения.




 3


 Нет, время было замечательно прекрасное. Тогда – в тысяча девятьсот семьдесят девятом году все жили одинаково. Может быть, у кого-то и была отдельная квартира, а у другого комната в коммуналке; зато первый был инженером с окладом в сто двадцать рублей, а у второго, на токарном станке перевыполняющего нормы, – почти триста. Зато водка стоила три шестьдесят две, а колбаса – два двадцать. Не говоря уже о дефицитных книгах и фильмах на производственную тему, крутящихся на телевизионных экранах. Если все сложить, а потом поделить, то получалось, что у нас общество равных возможностей и финансовых потребностей. Непонятно только: откуда брались богатые невесты, у родителей которых был автомобиль, квартира с количеством комнат более трех, дом за городом и возможность покупать джинсы «Levi's» за сорок рублей.
 Первую брачную ночь Высоковский помнил так же, как и большинство молодых людей, впервые вступающих в брак. Зато Рита обладала феноменальной памятью и утром сказала мужу:
 – Я ждала от тебя подвигов, а ты такой же, как и все.
 Веселенькое обобщение, хотя и задело самолюбие Володи, заставило его задуматься. Оказалось, что невеста и жена не могут существовать в одном лице, и вообще это две большие разницы: вечером рядом была скромная девушка, а утром глядь – лежит многоопытная женщина, которая укоряет тебя за бесцельно прожитую брачную ночь. И после всего этого молодая жена уверена в том, что сделала тебя счастливым.
 Но жизнь и в самом деле изменилась. В первый день после женитьбы, разбирая коробки с подарками, Высоковский обнаружил там много дефицитных вещей: наборы хрустальных бокалов, японские чайные сервизы, позолоченные зажигалки, комплекты постельного белья, американские джинсы и ирландские свитера. Вспомнив, что на факультете есть студент, одевающийся не по средствам, Вовка пригласил его в гости и продал почти все оптом, присоединив впридачу и настольный чернильный прибор тестя из бронзы и яшмы, найденный в кладовке. Старшекурсник, ничему не удивляясь, оценил предложенное в пять тысяч рублей, которые тут же достал из кармана. Ощутив в руках пачку полусотенных, Высоковский растерялся: такие деньги родители не смогли скопить и за двадцать два года совместной жизни. А тут – нате! Из кармана такое богатство. И тогда Володя понял, что юность – это период, данный для того, чтобы сделать свою последующую жизнь счастливой и прекрасной.
 Но как? Свадьбы и подарки случаются не каждый день, рассчитывать на карьеру после получения диплома можно было вполне, однако и по служебной лестнице пришлось бы подниматься не один год. Но все же, подержав в руке банковскую упаковку купюр, Высоковский понял, для чего он создан на самом деле. Женившись почти что случайно на девушке, которую никогда не сфотографируют для обложки журнала, он все же понял, что нашел свою любовь. Любовь – это ощущение власти, которую дают деньги, важен сам процесс любви, а не ее результат. Деньги нужны лишь для того, чтобы появились новые деньги, делая чувство власти почти вселенским. Домик у моря, яхты, роскошные автомобили – все это лишь атрибуты власти, но никак не цель. Основную функцию денег Владимир Фомич понял почти сразу, когда задумался о том, как ему потратить пять тысяч рублей. То есть у него было немногим больше, чем пять тысяч, ведь на свадьбу некоторые из приглашенных принесли не коробки или пакеты, а конверты, в которых лежали по две одинаковые сторублевые купюры с портретами вождя российской революции. Глядя на эти портреты, выполненные неизвестным гравером, Высоковский мечтал тоже совершить что-нибудь великое. И хотя стартовый капитал не так уж и мал, но с пятью тысячами революцию не сделать. А жизнь вскоре сама предоставила шанс.
 Свадьба состоялась в конце октября, а через неделю тесть предложил молодоженам:
 – А почему бы вам, ребята, не съездить в свадебное путешествие?
 Какой может быть отдых в преддверии зимы?! И все же Рита нашла точку на карте, и тесть кивнул. В Батуми так в Батуми!
 В партийном пансионате на берегу моря было пустынно и скучно. Волны набегали на берег зло и остервенело, со стороны Турции, правда, еще прилетал теплый ветер, но кому он был нужен на пустынном пляже! Однажды в павильоне шашлычной, пропахшем маринадом и дымом, к Вовке подсел пожилой грузин. Рита тоже была рядом. Она неодобрительно посмотрела на бесцеремонного посетителя, потом оглянулась на другие свободные столы. Но грузин, казалось, не замечал ее сурового взгляда. Буфетчик ставил перед ним блюда с овощами, фруктами, шашлыки, купаты, лобио, огромный кувшин с гранатовым соком, бутылку «Киндзмараули» и коньяк «Енисели». Как-то само получилось, что Володя принял участие в чужом пиршестве. Вскоре ему стало весело и абсолютно все равно, что пожилой незнакомый человек хлопает его по руке и говорит ему «ты». Грузин и Рите говорил «ты». Вовкина жена даже обиделась, а общительный человек сказал ей:
 – Ты, девочка, можешь идти. Дай мужчинам поговорить.
 Рита обиделась и пошла в гостиницу. Высоков-ский вернулся в номер под утро совершенно пьяный, но когда снял с себя ботинки и костюм, а потом рухнул рядом с женой, вдруг понял, что сейчас только что произошло. Пожилой грузин, которого звали Шалва, а может быть и не Шалва, предложил Высоковскому вложить деньги в коммерческую операцию – оплатить стоимость фуры с мандаринами, которая отвезет их в Ленинград. Грузин попросил пять тысяч рублей, и Высоковский, достав заветную пачку купюр из внутреннего кармана пиджака, отдал их незнакомому человеку. Вспомнив об этом, Вовка вскочил с кровати, поднял с пола пиджак. Так и есть – пусто. Только в боковом кармане лежал сложенный вчетверо листок бумаги, на котором был номер ленинградского телефона с написанным рядом именем «Гиви». Как сказал пожилой грузин, его друг, живущий в Ленинграде, примет машину и отдаст товар рыночным перекупщикам, после чего сам отыщет Высоковского и принесет ему пятнадцать тысяч рублей – долю в полученной от операции прибыли. Свадебное путешествие было испорчено. Володя не мог ни о чем думать, кроме как о своей глупости: надо же было так попасться на приманку для простаков! А ведь кое-кто считал его финансовым гением. Шалва, конечно же, исчез вместе с пятью тысячами, работники шашлычной хором заявили, что видели того человека впервые в жизни. Если бы можно было набить морду самому себе, то Высоковский это сделал бы, а так приходилось огрызаться в ответ на приставания ничего не понимающей Риты. Молодая жена обижалась и один раз даже плакала на балконе в последних лучах заходящего за морем солнца. Дважды Володя пытался позвонить в Ленинград по номеру, оставленному ему, но кроме бесконечных длинных гудков из трубки не доносилось ничего.
 Молодожены вернулись в родной город погрустневшие, Высоковский был и вовсе убит горем, а Рита уже начала понемногу сомневаться в его гениальности. Но через день все изменилось. Владимир Фомич решил сделать последнюю попытку дозвониться, заранее ругая себя за наивную доверчивость и слабоволие.
 – Слушаю, – ответил мужской голос. Но Володя не мог ничего сказать: у него сдавило горло.
 – Слушаю, – повторил мужчина и добавил для ясности: – Это – Гиви!
 – А это – Владимир Фомич, – неожиданно пропищал Высоковский. – Когда мне деньги отдадите?
 – Очень хорошо, – неизвестно чему обрадовался друг Шалвы, – куда привезти?
 Если бы в квартире тестя обрушился потолок, Володя бы воспринял это как должное, но то, что ему вернут его капитал, показалось каким-то розыгрышем. «Этого не может быть!» – подумал он, но встречу назначил. На всякий случай возле районного управления внутренних дел. Высоковский прибыл на свидание на полчаса раньше, ходил между припаркованных милицейских машин и все равно не верил. На него уже стали коситься водители, но тут подъехала черная «Волга», из которой не спеша вышел человек в дубленке и солнечных очках.
 Судя по щетине и сросшимся на переносице бровям, это и был Гиви. Высоковский выскочил из своего укрытия и подошел к нему.
 – Садись в машину! – приказал ему грузин.
 Володя потоптался, не зная, куда его может увезти этот странный Гиви, но потом, вздохнув, осторожненько сел на заднее сиденье. А там был еще один человек.
 «Ну все! – пронеслось в голове бедного студента, – прощай, Рита!»
 Почему вдруг он вспомнил жену – непонятно. Но Гиви достал из внутреннего кармана пачку сторублевок, перетянутых крупной медицинской резинкой, и протянул Володе:
 – Пересчитай!
 Высоковский начал считать, но все время сбивался. Наконец закончил, получилось сто пятьдесят купюр. Еще пару минут он соображал, сколько это будет в рублях. Пытался умножить сто на сто пятьдесят, несколько раз пытался, но всякий раз произведения получались разными.
 – Ну все? – спросил грузин, – полный расчет? Вовка на всякий случай кивнул, хотя вдруг показалось, что ему переплатили. Неожиданно тучи рассеялись, засверкало солнце, милицейские машины дружно умчались куда-то, наверное, ловить бандитов и спекулянтов, а над улицей начали натягивать транспарант: «Да здравствует 62-я годовщина Великого Октября!».
 Высоковский опустил пачку во внутренний карман пиджака и почему-то не смог сразу вытащить оттуда свою руку. «Волга» тронулась, Володя так и ехал с рукой за пазухой. У него спросили адрес, он поначалу назвал родительский, но потом опомнился и вспомнил Ритин. О чем-то Гиви его спрашивал, он кивал головой, и даже что-то говорил. Только когда автомобиль затормозил у подъезда его нового жилища, понял, наконец, о чем только что договорился с новым знакомым: тот продавал свою «Волгу» Шалве, а сам хотел купить такую же, но новую, предложив за нее невероятную цену – сорок тысяч рублей.
 Вечером Высоковский спросил у тестя:
 – Петр Петрович, вы можете посодействовать в приобретении автомобиля?
 Подковин странно посмотрел на него, а Вовка пояснил:
 – В Батуми познакомился с одним очень приятным человеком. Так у него есть мечта – черная «Волга». Документы тоже в порядке: ходатайство Совмина Грузии, справка с места работы, характеристика из колхоза, потом…
 – Хорошо, – перебил его тесть, – завтра мне передашь его документы и деньги. «Волга» стоит четырнадцать тысяч семьдесят рублей, но…
 Петр Петрович оглянулся на дверь, не подслушивают ли жена и дочь, а потом перешел на шепот:
 – Но с него за срочность и за оформление положена еще тысяча. Так что пятнадцать кусков…
 – Что? – не понял Вовка.
 – Пятнадцать тысяч пусть передаст завтра, а машину он получит сразу же после праздников.
 Ночью опять не спалось. Высоковского колотила дрожь, и Рита спросила его:
 – Высик, ты не заболел случайно?
 Вовку бесило, когда жена называла его так, но тут он перевернулся к ней лицом и посмотрел в Ритины блестящие глаза. Неожиданно для себя он обнял жену и притянул ее к себе. Она стонала и охала уже только от одних его поцелуев, а ночь еще только начиналась, за стеной в комнате родителей продолжалась трансляция праздничного концерта, и, теряя голову от своей смелости, Володя все же думал: «А как будет решать тесть вопрос о «Волге», ведь завтра же выходной день?».
 Утром, когда еще утомленная Рита нежилась в постели, Высоковский уже встречался с Гиви, взял у него документы; хитрый грузин не захотел, правда, давать деньги вперед, но это уже ничего не значило. Теперь за Вовкиной спиной стоял тесть, и можно было не бояться.
 Праздники тянулись очень долго, каждый день для Высоковского казался бесконечным. Наконец в первый же рабочий день тесть позвонил и сказал, что все готово – пусть твой знакомый едет в магазин.
 Вечером Высоковского подвезли к дому уже на новой «Волге». Володя сам нес к квартире подаренный ему кейс, набитый банковскими упаковками купюр различного достоинства, следом за ним поднимался Гиви, который нес в обеих руках по большому полиэтиленовому пакету, набитому мандаринами, а замыкал шествие его брат Давид с ящиком коньяка «Тбилиси».
 В квартиру грузины заходить не стали, только Гиви засунул голову в проем и, увидев длинный и широкий коридор, раскидистую пальму на сверкающем лаке паркета, сказал уважительно:
 – Балшой человек!
 Низкорослый Высоковский принял это уже как должное, попрощался с новыми знакомыми и, зайдя в дом, тут же помчался по коридору. Заперевшись в ванной, он долго пересчитывал деньги, пытаясь успокоить рвавшееся из груди сердце. Наконец, когда кейс с сорока тысячами улегся под днищем ванны, Вовик взглянул на себя в большое настенное зеркало, наклонился к нему, чтобы выдавить прыщ на подбородке, и вдруг негромко рассмеялся. Попытался прикрыть рот, но хохот уже разрывал на части его маленькое тело. Вовка упал на кафельный пол, схватился двумя руками за живот, корчился, умирал, но смех не отпускал его. Только когда Рита постучала в дверь и спросила: «Высик, тебе плохо?», он наконец успокоился, стал напускать воду в ванну, разделся, встал под душ, но ноги дрожали. Пришлось сесть, а потом лечь. Володя закрыл глаза, вода, тихо журча, уже подбиралась к подбородку, но Высоковский на миг представил, что это шуршат банкноты, и от этого звука становилось тепло и радостно на душе.




 4


 Развелся Высоковский через двенадцать лет. Брак его оборвался неожиданно в день, когда распался Советский Союз. У них с Ритой уже была своя квартира, не такая большая, как у тестя, но все же можно было не запираться в ванной, чтобы пересчитывать деньги. Впрочем, время уже было иное. Властителями умов становились уже не партийные лидеры, а удачливые коммерсанты. Вся страна знала известного бизнесмена, который заплатил сто сорок тысяч рублей партийных взносов. Владимир Фомич только усмехался – он был никому и ничего не должен. Хотя Петр Петрович и давил на него порой: «Вступай, Володя, в партию – такие перспективы откроются!» А когда тесть, узнав, что Высоковский ушел с кафедры и открыл кооператив, заорал: «Что, в кооператоры решил податься?! Вон из моего дома!», Владимир Фомич быстро собрал чемодан, взял кейс и ушел. Рита бежала вниз по лестнице следом и плакала.
 Ночь они провели в гостинице «Москва», а на следующий день Высоковский купил квартиру. Петр Петрович примчался туда просить прощения, теща рыдала у него за спиной, Рита целовала мужа, и Владимир Фомич сжалился – простил. Взамен, правда, попросил Подковина посодействовать в получении квоты на вывоз нефтепродуктов и леса в Финляндию. Тесть помог, причем совершенно бескорыстно. Чем сохранил молодую семью от распада, но вот предотвратить развал страны уже было не в его силах.
 Двенадцать лет прошло с того дня, как Владимир Фомич чуть не задохнулся от смеха в ванной комнате. Сорок тысяч тогда казались суммой астрономической, потом были другие сделки и другие доходы, гораздо большие. Были и потери, порой весьма существенные. Потом начало кооперативного движения, опереточная ссора с тестем, которая принесла Высоковскому немалые дивиденды. Но главное – изменилась страна. На каждом углу – коммерческое предприятие: ларек или прилавок. В подвалах – видеозалы или полуподпольные курсы по обучению восточным единоборствам. Кто-то шьет меховые шапки, кто-то – американские джинсы, кто-то продает еще не выросший лес, а кто-то на всякий случай покупает чиновников. Владимир Фомич занимался всем, что могло принести хоть какой-то доход. «Хоть какой-то» – это не менее ста процентов. С подачи Петра Петровича гонял составы с мазутом и бревнами в Финляндию, потом спихнул несколько вагонов с медью в Эстонию, которая уже сорвала горло от радостного двухмиллионного вопля: «Сво-о-бо-о-да-а!». Полулегальный экспорт цветных металлов оказался бизнесом не очень чистым, а это значит, не интересным для Владимира Фомича. Да и потом, слишком много ртов разевались на эти доходы. И Высоковский прикрыл это дело. Правда, Валтер примчался потом из Таллинна, умолял продолжить, но Владимир Фомич сказал ему твердо:
 – Хватит! Попили российской кровушки.
 Но хитрый эстонец, видимо, нашел другого поставщика – он постоянно ошивался в Ленинграде и даже забегал в гости к Высоковскому по старой памяти.
 Иногда он прямо с порога хватал чужой телефон и звонил в Штаты:
 – Хелло, это Уолтер!
 Молодой двухметровый блондин не раздражал Владимира Фомича, потому что ему было известно все. Валтер забегал к нему в гости даже тогда, когда Высоковский по делам уезжал в Москву или во Владивосток. Причем визиты его затягивались ровно на столько, сколько времени отсутствовал хозяин. Рита, к тридцати годам наконец-то похорошевшая, встречала мужа, возвращающегося из командировки, с распростертыми объятиями: «Ну, наконец-то, а то я здесь умирала без тебя!». Ее вопли во время этих смертей были записаны на магнитофонную пленку соседом по дому – отставным подполковником КГБ. Поднимаясь к своей квартире, Владимир Фомич задерживался у неказистой двери, звонил, на пороге появлялся хозяин в задрипанном спортивном костюмчике. Он с равнодушным лицом передавал Высоковскому новую кассету, а тот ему – сто долларов. Через минуту счастливая жена радостно кричала: «Ну, наконец-то!…» и бросалась на шею мужа, вернувшегося из командировки. Ночью Владимир Фомич задумывался иногда: «Записывает ли сейчас отставник или просто слушает?». И приходил к выводу, что магнитофон включен: уж слишком любил свою специальность человечек в протертом трикотажном костюмчике. Да и доллары тоже. Но всему свое время. Американские купюрки с портретом президента Франклина, передаваемые соседу, – это ведь тоже вложение капитала.
 Высоковский вел машину, когда из приемника полился водопад новостей. Хотя новость была одна – Советского Союза теперь нет. Вместо него теперь Союз независимых государств, но, судя по тому, что рассказывали о новом союзе, стало ясно, что все рухнуло. Это первой поняла Рита: как-никак дочь партийного работника.
 – Боже! – воскликнула она, забыв о своем атеистическом воспитании. – Какой кошмар! Как жить дальше? Надо спасаться, а куда бежать? Кто ждет нас? Кому мы теперь нужны?
 Владимир Фомич выключил радио и засунул кассету в магнитофонную прорезь.
 – Я думаю, что тебе надо бежать в Таллинн. Как меня, не знаю, но тебя Валтер очень ждет.
 – Какой Валтер? – правдоподобно удивилась жена. – Ах, этот эстонец, а при чем тут?…
 Но Высоковский уже нажал кнопку. Какой-то выкрик, потом стон, затем пауза, и голос Риты прозвучал вполне отчетливо:
 – Погоди, не надо пока спешить. Еще месяц, максимум два – и я сама к тебе приеду. Я тебя люблю, потерпи немного.
 – Я отен путу тепя штат, – прохрипел голос Вал-тера.
 Звук поцелуя, стон. И голос Риты:
 – Мой муж без меня – нуль без палочки, и все равно я не могу его бросить без видимых причин.
 – А разве наша лупов не притчина?
 Владимир Фомич выключил магнитофон.
 – Беги, родная, в Таллинн: сейчас самое время, а то скоро будут хватать всех палочек без нулей.
 Рита спорить не стала, они развелись на следующий день. Валтер даже пригнал из Эстонии фуру за ее вещами. Но прощаясь, Рита все же обняла Высоковского:
 – До свидания. Может быть, когда-нибудь случайно и встретимся.
 Она обернулась на «БМВ», за рулем которого сидел двухметровый блондин, а потом улыбнулась счастливой улыбкой, какую Владимир Фомич никогда не видел на ее лице:
 – Ты не представляешь, как мне хорошо сейчас. Высоковский чмокнул подставленную щеку сухими
 губами и через десять секунд уже махал вслед отъезжающему автомобилю. «Наивная женщина: она еще не знает, что время белых великанов уже прошло».




 Глава вторая


 1


 Владимир Фомич, как вы уже поняли, личность не ординарная. Он умеет не только обижаться, но и прощать. Причем делает это, как и все добрейшие люди, почти одновременно. И даже его бывшая жена, летя по направлению к Ивангороду, оглянувшись на следовавшую за «БМВ» фуру, вздохнула:
 – Бедный Высик, он без меня совсем пропадет. Он ведь всем обязан мне и моему отцу, а без нас он ничего не сможет.
 – Такофа шиснь, – попытался успокоить ее Валтер.
 – А я даже все хрустальные рюмки с собой забрала, – снова вздохнула Рита.
 – Нитево. Путет пит ис стаканоф, – рассмеялся двухметровый блондин.
 А Рита улыбнулась тоже от ожидающего ее большого счастья.
 Конечно, Владимир Фомич не мог слышать этого разговора; он поднялся в пустую квартиру, присел на одинокий диван, выдвинутый в центр комнаты, и закрыл лицо руками, потом захрипел и упал на то место, где еще час назад лежал ковер. Он смеялся, задыхаясь и держась двумя руками за живот, как когда-то в ранней молодости, когда, запершись в ванной комнате, он пересчитал первые крупные заработанные им деньги. Он катался по полу, собирая на костюм из английской шерсти всю пыль, которая не уехала в Эстонию, катался, согнув ноги в коленях, иногда подрыгивая ими, а слезы текли из его глаз. Вот так порой переживают умные и значительные люди потерю жены. Потом, вспомнив, что на сегодня у него запланирована еще пара важных встреч, поднялся с пола, вытер рукавом влагу со щек, огляделся, словно прощаясь с квартирой, в которой прожил почти три года, вышел на лестничную площадку и начал спускаться по лестнице. Этажом ниже он остановился у потертой двери и позвонил. Щелкнули замки, звякнула цепочка, и в проеме появился рыжеватый брюнет в спортивных штанах с пузырями на коленях.
 – Владимир Васильевич, – обратился к нему Вы-соковский, – а Вы меня, часом, не записывали?
 – Как можно? – удивился сосед. – Приказа не было.
 – Да бог с ними, – махнул рукой Владимир Фомич, – с приказом и с пленками.
 Он полез было в карман за купюрой, но потом рука его остановилась.
 – Вы лучше пленки со мной продайте на радиостанцию «Свобода».
 – В каком смысле? – не понял отставной подполковник.
 Но вопрос его был обращен уже в пустоту. Внизу хлопнула дверь, а потом раздался шум отъезжающего автомобиля.




 2


 Нет, все-таки я что-то упустил в своем рассказе. Психологический портрет своего героя мне все равно не удается вылепить – для этого у меня не хватит таланта, а вот внешность, с некоторым опозданием, я постараюсь донести до внимательного читателя. Как вы уже знаете, Владимир Фомич был невысок ростом, что не помешало ему, впрочем, получить высшее образование. Он был среднего телосложения, то есть скорее худ, чем дороден. Волосы были темного цвета, но какого – трудно определить. Ясно одно: волосы его, обычно аккуратно уложенные и даже несколько прилизанные, были (как, впрочем, и остаются до сих пор) не иссиня-черными, то есть воронова крыла, и не темно-русые, вроде мореного дуба, – у его волос цвет был какой-то особенный, как у гаванских сигар, выпущенных еще до кубинской революции, а к нашему времени сильно потемневших и потому стоящих бешеных денег. Говорят, что не так давно один американский актер, изображающий обычно терминаторов, купил целый ящик таких сигар по пять тысяч долларов за штуку и теперь курит их иногда, угощая порой президента своей страны, забывая, правда, снять с сигары ценник.
 О чем это я? Ах, да! Это я к тому, что Владимир Фомич Высоковский не курил вовсе, и не потому вовсе, что не мог позволить себе кубинские сувениры по пять тысяч долларов за штуку, а потому лишь, что очень берег свое здоровье, которое стоит куда дороже, особенно для нашей Великой державы. Хотя мне кажется, что если бы американский президент сказал бы своему другу: «Арнольд, угости-ка Владимира Фомича своей гаванской штучкой», то Высоковский, может быть, и сделал бы пару затяжек. И то только для того, чтобы не осложнить отношения между нашими двумя странами, не говоря уже о мировой политике в целом. Наш герой не пил спиртного. Разве что иногда мог позволить себе рюмку-другую французского коньяка «Луи XIII» или, на худой конец, шотландского виски, изготовленного еще при Марии Стюарт, когда она была еще не английской королевой, а всего лишь простой шотландской принцессой. Как я уже говорил, Владимир Фомич и сам был из простой семьи. Отец его, Фома Фомич работал на заводе технологом, а у матери не было даже специального среднего образования. Зато бабушка – теща Фомы Фомича, была бухгалтером. Теперь мне кажется, я даже уверен в этом, что именно эта почтенная женщина привила внуку любовь к экономике и крупным цифрам. Мне помнится, даже рассказывали, что, когда все дети играли во дворе и восьмилетний Вова тоже был рядом, окно в маленькой квартирке распахивалось, оттуда высовывалась дородная женщина, которая кричала на все мировое пространство, ограниченное четырьмя пятиэтажками:
 – Вовочка, скажи, а сколько будет шестью семь?
 – Сорок два, – мгновенно отвечал будущий финансовый гений.
 – Громче! – приказывала бабушка.
 – Сорок два! – орал маленький Владимир Фомич, да так, что голуби взлетали с помоечных баков и летели прятаться под крышу.
 – Вот видишь, – говорила старушка кому-то в глубине комнаты – наверное, своей подруге детства, – а ты говоришь, что твой внук гений!
 Неудивительно, что к тому времени, когда Володя закончил среднюю школу, у бабушки подруг уже не осталось. Да и ладно: рассказ не о них. Надо бы вернуться к тому дню, когда бывшая гражданка Высоковская мчалась в сторону счастливой эстонской жизни, а Владимир Фомич сел в свой не самый новый «мерседес» и поехал к одной знакомой молодой певице, которую спонсировал уже около года. Несмотря на явное присутствие таланта и даже музыкального образования, певица за это время стала популярной, а Владимир Фомич стал беднее на целое состояние. Но главное заключалось не в том, что он за этот год разорился, – главное в другом: Высоковский не смог бы разориться, даже если бы он спонсировал всех самых безголосых певичек Советского Союза. Владимир Фомич уже к концу тысяча девятьсот девяносто первого года был очень богат. О чем никто ничего не знал. Даже его жена Маргарита Петровна, не говоря уже о тесте с тещей. И налоговых органах. Об этом вообще никто не догадывался. Про богатство знал только один человек – друг детства Владимира Фомича, тот самый, кто был на его свадьбе свидетелем.
 Надо сказать, что физической силой Высоковский не отличался даже в детском возрасте. Может, конечно, и выделялся, но не в ту сторону. А во дворах всякие мальчики попадаются. Советские люди не выбирали где жить. Получила семья Высоковских новую квартиру, приехали в незнакомый дом со своим скарбом, а там во дворе одни хулиганы. Не может же бабушка следить за Вовкой через окно постоянно! А кому достается от будущих бандитов? Конечно же, самым слабым. Вовке и досталось. Правда, всего один раз. И то не до конца. Его даже повалить не успели, как откуда-то с крыши спрыгнул какой-то мальчишка и бросился на хулиганов.
 – Витька-психованный, – заорали будущие воры в законе. – Атас!
 И все разбежались кто куда. Эта история лишний раз подтверждает мою мысль о том, что и авторитеты порой тоже кого-то боятся.
 Так Вовка Высоковский познакомился с Витькой Подрезовым. И дружба у них получилась самая настоящая: Виктор защищал низкорослого товарища, а Высоковский за это не рассказывал его родителям, что его друг иногда курит. Потом-то уже их сплотили общие интересы. Подрезов любил гонять на отцовском мотоцикле, а Высоковский сидел позади, обняв мотоциклиста за талию, и говорил, куда нужно ехать. Они ходили вместе в кино, а потом уже на школьные танцы, где Виктор знакомился с какими-нибудь двумя подружками, и поэтому его друг тоже научился танцевать. Хотя, если честно признаться, делал он это не очень умело, зато очень любил, когда в зале выключали свет. Не потому, конечно, что он мог позволить себе что-то лишнее в отношении девушки – совсем нет. Владимир Фомич еще в юности отличался воспитанностью и рыцарским отношением к подруге по танцам. Просто в темноте его малый рост не так бросался в глаза окружающим. На танцах, даже если они проходят в школе, всякое бывает. Иногда к Высоковскому подваливали подвыпившие ребята, и кто-нибудь из них, самый образованный, говорил, оторвав Володю от девушки:
 – Ну ты, крошка Цахес, давай выйдем.
 Но тут появлялся Подрезов, и ребята уходили говорить сами с собой, позабыв про Володю и про крошку… Ну как его?
 Все дело в том, что Виктор был не просто высокого роста, он был к тому же широкоплеч, а про его силу ходили легенды по всем школам района. Я тогда слышал несколько. Сейчас припоминаю только одну – про то, как жигулек застрял в грязи. Водитель газовал, газовал – без толку: ни с места, только глубже в грязюку зарылся и жижей забрызгал все вокруг, даже пришедшего посмотреть на это дело милиционера. Пока блюститель порядка матерился, водитель, заметив проходящего мимо парня, попросил его подтолкнуть сзади. Подрезов, а это был именно он, уперся в крышку багажника. Водитель не успел даже ключ зажигания повернуть, а его машина уже стояла на ровном и сухом месте. Только вот крышку Виктор вдавил внутрь багажника. Милиционер потом очень смеялся.
 Ладно, хватит вспоминать детство: перед нами стоят задачи куда более серьезные – вспомнить наконец, каким образом недавний кооператор, пусть даже умный и почти гениальный человек, стал одним из богатейших людей нашего времени. По крайней мере, в любимом всеми нами городе.
 Конечно, долгие годы упорного труда и сотрудничества с представителями братского грузинского народа принесли кое-какие плоды. Это я не только о мандаринах говорю, но и о лимонах – именно так в просторечии некоторые люди называют миллионы, когда говорят о чужих деньгах.
 Владимир Фомич не был нищим, но до настоящего удовлетворения жизнью ему было еще далеко. Все приходилось делать в одиночку и преимущественно тайком от тестя, тещи, жены, партнеров по бизнесу, не говоря уже об упомянутых мною налоговых органах и органах внутренних дел. Он доставал и продавал, поставлял куда-то что-то и по бартеру менял что-то на неизвестно что, которое потом продавал или поставлял кому-то. Сами видите, какие сложные схемы. Это вам не семью шесть, это даже не высшая математика – это творческая мысль, помноженная на гениальность в квадрате, плюс энергия знающего жизнь человека и работа без выходных. Сосчитали? Результаты, конечно же, были неплохими. Но разве может гениальный экономист, которому давно бы вручили Нобелевскую премию, если бы эпохальный труд не спер в пивном баре какой-то рыжий хмырь, – разве может такая личность, как Владимир Фомич Высоковский, быть довольным неплохими результатами? Да, кое-какое количество лимонов у него имелось, но это были советские лимоны, проще говоря, рубли. А хотелось выйти и на международную арену, и станцевать на ней канкан даже при свете, не боясь, что кто-нибудь подвалит и скажет:
 – Ну-ка, крошка Цахес, давай выйдем на пару слов! Я не могу быть уверен, что мне знакомы все мысли
 Владимира Фомича. Скорее обратное: то, о чем думает великий человек, мне, простому описателю чужой жизни, вряд ли когда-нибудь будет известно. И все же представим себе, с каким грустным видом сидел в своем офисе гениальный бизнесмен, размышляя:
 – Как бы мне заработать миллиончиков десять долларов?
 Он так грустил, что не заметил, что прошла уже половина рабочего дня и пора уже обедать, тем более что есть и в самом деле хотелось. Владимир Фомич вышел из конторы, сел в автомобиль и поехал на обед. Ел он обычно не в «Астории», а из экономии в «Метрополе». К тому же это было еще летом, а следовательно, Высоковский был еще женат, и он не хотел встретиться с женой в шикарном ресторане, чтобы та потом имела бы повод сказать: «А с кем это ты там сидел в "Астории"?» Поэтому он предпочитал обедать с уже упомянутой певицей в местах менее популярных в среде жен значительных людей.
 Он стоял у входа, поглядывая на часы, как вдруг его накрыла чья-то тень. Владимир Фомич оторвал взгляд от циферблата и увидел молнию на кожаной куртке, затем поднял глаза и развел руки в стороны.
 – Какая встреча! Витя, неужели ты?
 Подрезов осторожно обнял друга детства и тоже обрадовался.
 – Ну, Вовка! – улыбнулся он и замолчал, не зная, что еще можно сказать приятного.
 Певица уже опаздывала на полчаса, а Высоковский, как пунктуальный человек, больше сорока минут не ждал даже очень популярных певиц. Потоптавшись на улице, он пригласил друга в «Метрополь».
 – Ну, чем ты занимаешься? – спросил Владимир Фомич.
 – Да, – махнул рукой Подрезов, – кручусь помаленьку, пытаюсь собственный бизнес наладить, но успехов пока немного.
 Высоковский решил о себе тоже не говорить ничего хорошего, а то вдруг друг детства в долг попросит.
 – Да, – вздохнул он, – тяжелое нынче время. Приходится думать не о том, чтобы всплыть, а как бы совсем ко дну не пойти.
 Владимир Фомич взял в руки меню и долго выбирал, что подешевле.
 – Салат из капусты, килек, холодный борщ, – сказал он подошедшему официанту, а потом, задумавшись на полминуты, махнул рукой: – Ай, давайте еще биточки из моркови и бутылку минералки.
 – Мне все то же самое, – кивнул Подрезов, – а еще ассорти мясное, осетринки горячего копчения, грибочков маринованных, икорки, креветок, а еще лучше – раков, котлет по-киевски…
 – Семга есть, – подсказал официант.
 – Ее тоже, – согласился Виктор, – и еще что-нибудь по вашему вкусу. Но все в двух экземплярах. И водку «Столичную».
 – Лучше коньяк, – поправил друга Высоковский.
 – Значит, водку и коньяк.
 Певица все-таки появилась. Девушка прошла между столиками, стараясь не обращать внимания на повернутые в ее сторону головы. Все присутствовавшие в зале узнали популярную исполнительницу. Все повернули головы, кроме Владимира Фомича.
 Сегодня он сам решил что-нибудь спеть. Владимир Фомич поставил локоть на стол, подпер ладонью подбородок. Усталое лицо его при этом изображало весь набор творческих мук. Ни одна из слышанных им ранее песен не хотела вспоминаться.
 – Добрый вечер, – поздоровалась девушка.
 – Ну вас, – расстроился бизнесмен, – опять она помешала. А я только-только начал вспоминать.
 Певица приподнялась над своим креслом, как будто бы обидевшись, собираясь уйти, но потом решила все же остаться. Посмотрела на Подрезова, и тот представился.
 – Я так голодна, – вздохнула популярная певица.
 – Виктор, – приказал Высоковский, – закажи и для нее что-нибудь.
 Когда на стол принесли салаты и форель, у Владимира Фомича наконец-то прорезался голос.



   То березка, то рябина,
   Куст ракиты над рекой.
   Край родной навек любимый,
   Где найдешь еще такой?



 Запел он писклявым фальцетом. Никто не обратил на его бельканто ровно никакого внимания, только равнодушные официанты стояли возле стен, подсчитывая в уме, сколько чаевых можно будет получить с этого нарушителя общественного спокойствия в английском костюме. Голодная девушка не спеша ела салаты и прочие закуски. Песня закончилась в самом начале второго куплета, потому что Высоковский не знал последующих слов, попытался вновь начать с начала, но забыл и его. Некоторое время он смотрел на свою подругу, как будто ожидал подсказки, но та глядела только в свою тарелку.
 – Ну ты и ешь… – с непритворным удивлением выдавил из себя известный бизнесмен.
 Но девушка продолжала есть молча.
 – И как в тебя столько влезает? – удивился Владимир Фомич. – Вроде худая, а вон уже сколько умяла.
 И вдруг его осенило.
 – Послушай, а может у тебя глисты?
 Певица наконец-то отставила в сторону тарелку с остатками мясного салата и обратилась к Подрезову:
 – Виктор, подайте мне форель.
 И, поймав укоризненный взгляд своего спонсора, объяснила:
 – Рыба полезна для мозгов.
 – Да ну! – удивился Высоковский. – Тогда тебе надо съесть кита.
 – Кит, между прочим, млекопитающее, – проявила недюжинные знания певица.
 – Ну, тогда тебе уже ничто не поможет, – утешил ее Владимир Фомич и без всякой паузы затянул:



   Детство наше золотое
   Все счастливей с каждым днем,
   Под кремлевскою звездою
   Мы живем в краю родном…



 Кому-то может показаться, что автор нарочно хочет выставить своего героя в сатирическом свете. Но это напрасно: я всегда глубоко уважал и буду уважать этого человека – одного из самых выдающихся людей нашей страны. А то, что в моих словах иногда проскальзывает ирония, так это легко можно объяснить: не обладая и малой долей талантов своего героя, автор не может описать всей глубины мышления Владимира Фомича и вынужден прибегать к ироническому ключу, чтобы скрыть свое бессилие. А то, что в серьезном повествовании был приведен ничего не значащий разговор в ресторане, так это только для того, чтобы читатели смогли оценить и здоровый юмор уважаемого человека. Возможно, многие читатели этих строк видели этого властителя дум на экранах своих телевизоров, когда он произносил правильные и необходимые всей стране слова. Так пусть же знают все: внутри пламенного народного трибуна бьется благородное и ранимое сердце простого человека из народа, который умеет быть остроумным собеседником и истинной душой любого общества.
 Ужин запомнился тем, что Владимир Фомич достал из кармана маленькую плоскую коробочку с лекарствами, кинул в рот таблетку и запил ее стаканом минералки.
 – Ну вот, – сказал он другу, – через полчаса буду трезвым как стеклышко. Но машину поведешь ты.
 Подрезов расплатился по счету, отдельно положил на блюдечко чаевые, затем поднял под мышки Высоковского и повел его к выходу.
 Виктор, хоть тоже немного выпил, но вел машину прекрасно. Не хочется говорить много о достоинствах этого человека, но одно в нем было определено свыше – Подрезов был классным водителем. Он на скорости ловко лавировал в автомобильном потоке, подкатывая к перекресткам как раз в тот момент, когда светофор включал зеленый, «мерседес» Владимира Фомича обходил хвост из стоящих машин и первым вылетал на свободный участок дороги, чтобы разогнаться еще быстрее.
 – Тише, тише, – шептал иногда Высоковский, хватаясь за ручку двери.
 А девушка, сидевшая у него за спиной, улыбалась застывшими губами так, что можно было даже подумать – скорость нравится и ей тоже.
 – Неплохой драндулет, – одобрительно произнес Виктор, когда подкатили к дверям офиса, – только клапана надо отрегулировать. Я тебе завтра с утра все сделаю. Еще, кажется, кулак поворотного механизма поскрипывает.
 Подрезов помог выбраться девушке, а потом подал руку другу. Побледневший бизнесмен не спеша и с достоинством выбрался на свежий воздух и только потом обратился к лихому водителю.
 – Ты это… В следующий раз поосторожнее, а то я еще очень нужен нашему государству.
 Проницательный ум Высоковского словно разрезал годы и увидел скорое великое будущее Владимира Фомича. Офис, которым тогда гордился наш герой, по сравнению с нынешними его дворцами и небоскребами показался бы неприметной дырой. Но тогда это было что-то: щитовой наборный паркет, стены, обшитые панелями под белый ясень, и автоматические шторы на окнах: нажала девушка-секретарша кнопку на пульте – вот тебе и ночь, нажала другую – уже день. Очень удобная штука!
 Хозяин зашел внутрь, за ним певица; замыкал шествие Подрезов в кожаной куртке и в кепочке-афганке, потому он не услышал, как встревоженная секретарша сказала шефу:
 – Вас дожидаются.
 И показала на троих парней, расположившихся в креслах.
 Певица проскочила мимо них и скрылась в глубине офиса, а Владимиру Фомичу пройти не дали.
 – Ты понял, – спросили его, – кто мы?
 – Да-да, – закивал головой Высоковский.
 Читатели, наверное, за давностью лет не помнят, как тяжело жилось в те годы предприимчивым и честным людям. Стоило кому-либо из них чуть-чуть развернуться, пропустить через счет в банке крупную сумму денег, получить на таможне отправленный в его адрес ценный груз или просто отремонтировать пустующее помещение, превратив его в офис, как сразу же на пороге появлялись дюжие молодцы в спортивных костюмах и в кожаных куртках. У всех были выбриты головы, и говорили они, растягивая слова и зачем-то оттопыривая пальцы.
 – Ну че, – выдавил из себя один из гостей, – ты на нашей территории уже полгода менжуешься, а бабульки заслать не хочешь.
 – Да я, – прошептал Владимир Фомич, не теряя, впрочем, присутствие духа, – давно хотел, но у меня сейчас проблемы.
 Трое парней переглянулись, похоже, это сообщение позабавило их.
 – Проблема у тебя начнется сейчас, если долю не отстегнешь. Мы все твои делишки знаем: сколько на счету, сколько в заграничные банки перекинул, сколько наличманом получил.
 Высоковский покрутил головой, но и секретарша куда-то исчезла.
 – Я и в самом деле хотел, – начал оправдываться он.
 – Значит так, – сказали ему, – слушай сюда. Сейчас мы заскочим к нотариусу, переоформим твои уставные документы. Берешь нашего человека в долю. Двадцать процентов.
 – Как? – негромко возмутился Владимир Фомич.
 – Тридцать! – сказали гости хором. – Это наша территория. А потом за полгода с тебя еще…
 – Угомонитесь! – раздался голос из дверного проема, и в приемную вошел высокий широкоплечий человек в кепочке-афганке.
 Троица переглянулась: лицо вошедшего было им незнакомо. Один из гостей обернулся на хозяина. А Владимир Фомич, увидев обращенный на него взгляд, зачем-то кивнул головой.
 – Братан, – начал объяснять один из парней, растопырив пальцы на обеих руках, – тебе лучше слинять; тут наши, короче, интересы.
 Он задумался на пару секунд и добавил для убедительности:
 – В натуре.
 Виктор повернулся, вышел из приемной, слышно было, как открылась входная дверь, и сразу же в помещение ворвался розовый свет заходящего солнца. Затем Подрезов вновь появился, но уже в сиянии ослепительного нимба. Он прислонился к косяку и сказал только одно короткое слово:
 – Вон!
 – Че, че, че? – сказали все трое.
 А один из них, внешностью похожий на кабана, вдруг, надувшись, стал приближаться к Подрезову. Виктор без замаха, коротко ударил его в подбородок, и парень, перелетев через все пространство приемной, упал на кресло и вместе с ним перевернулся. Двое оставшихся стоять посмотрели на торчавшие из-за кресла ноги, ожидая, когда поднимется их друг, но тот не подавал признаков жизни, а может быть, притворился мертвым, чтобы прожить подольше.
 – Это моя территория, – негромко произнес Подрезов и продолжил уже громче, – тут только мои интересы.
 На всякий случай Высоковский зашел за секретарскую стойку и стал смотреть на факс – вдруг именно сейчас кто-нибудь пришлет интересное и важное сообщение.
 – Ладно, ладно, – согласились оба парня, – мы уходим. Мы же не знали, что здесь интересы афганцев. У нас с вами мир.
 Они стали поднимать друга и уже почти сделали это, как Виктор произнес:
 – Кресло поставьте.
 Парни отпустили подмышки приятеля, и он снова с грохотом упал на пол. Кресло поставили на место и даже ладонями смахнули с него пыль, затем взяли не приходящего в сознание кабаноподобного и понесли его к открытой двери навстречу мирному розовому солнцу.
 – До свидания, – прозвучал прощальный дуэт.
 И тут же оба опомнились:
 – Прощайте!
 Дверь осторожно прикрылась, Подрезов подошел и защелкнул щеколду. Великий человек, не потерявший присутствия духа, сидел за столом своей секретарши и просматривал какие-то деловые бумаги.
 – А я и не знал, что ты служил в Афганистане, – произнес он, не отрываясь от важного дела.
 Друзья не виделись двенадцать лет, как раз со дня свадьбы Высоковского, на которой Виктор был свидетелем. Потом, как мы знаем, Владимир Фомич перебрался жить к родителям Риты, а возможно, и возможности навещать друга у него уже не было. К тому же появились новые знакомые, опять же дела, да и семейная жизнь отнимала немало времени.
 – Я бы сам с этой шпаной разобрался, – слукавил Высоковский, – у меня есть собственная служба безопасности, но ее начальник как раз сейчас в отпуске.
 На самом деле, Высоковский только однажды подумал о том, чтобы взять на работу соседа-отставника. Но мысль эта ушла от него так же быстро, как и возникла. Кто же думал, что бандиты нагрянут неожиданно?
 – Хорошо, что ты Афганистан прошел, – позавидовал Владимир Фомич другу, – я вот тоже хотел записаться туда добровольцем, но медкомиссию не прошел.
 А Подрезов только улыбнулся:
 – Да не был я там.
 И он поведал о последних годах своей жизни, которая, конечно, была не такой замечательной, как у его друга, и потому я не буду пересказывать его слишком долгий рассказ. Скажу лишь, что Виктора жизнь забросила в Африку, где он занимался не вполне понятными делами. Он даже попал в плен к повстанцам, которые неизвестно какие идеи отстаивали, сами точно не зная, против кого воюют. На всякий случай они остановили проезжающую в пустынной местности машину; водителя, а им был именно Подрезов, увели с собой, а грузовик сожгли, потому что у них не было водительских прав, да и вообще они не умели обращаться с автомобилем, потому что видели это чудо техники второй или третий раз в жизни. Подрезова провели в лагерь, где посадили в яму, в которой уже находился один швед. Потомок викингов, хоть и скучал без общества, но новому узнику не очень обрадовался, потому что яма была узкая, и когда Виктора сбросили вниз, то он упал как раз на скандинава.
 Но потом они все-таки подружились и целыми днями рассказывали друг другу о своих странах, семьях и работе. Швед работал в фирме «Вольво» и приехал в Африку продавать грузовики. Однажды к нему пришли покупатели и решили посмотреть, как шведская машина будет ездить по африканской саванне. Доверчивый швед повез их за город, где его сразу же связали, пересадили в кузов раздолбанного японского грузовичка и увезли. А «Вольво» похитители продали в другую страну, где на славной шведской машине с прицепом какие-нибудь африканские фермеры возят на рынок бананы.
 В яме жилось не сладко. Когда у повстанцев с продуктами было не очень туго, они кормили узников маисовыми лепешками, сбрасывая каждому по одной. Зато воду давали почти каждый день, спуская вниз сосуд, изготовленный из выдолбленной тыквы. Вода пахла болотом и крокодилами, но другой в окрестных джунглях не было. Иногда неизвестно откуда приходили местные женщины. Они смотрели вниз и смеялись. А потом просили охранников продать им белых людей. Виктора и шведа доставали наверх и говорили:
 – Вот эти уважаемые женщины хотят вас купить себе в мужья.
 Виктор посмотрел на местных красавиц и сразу заявил, что лучше – расстрел. А швед на всякий случай начал торговаться. И когда узнал, что за него в пересчете на шведскую валюту дают две кроны сорок два ёри, очень расстроился. Правда, он спросил у охранявших его повстанцев: «А есть ли у женщин мужья?»
 – Да, да, – закивали отважные борцы за свободу. А один даже гордо ткнул себя в грудь и показал
 на присутствовавшую здесь же свою жену.
 Если кто-то думает, что в Африке постоянная жара, то он глубоко ошибается. Там бывают и дожди, которые в отличие от наших называют муссонами. И правильно делают: у нас таких ливней не бывает, к тому же они длятся неделями. Повстанцам, может быть, и неплохо в своих домиках из пальмовых листьев, а в яме холодно и сыро. Сырость доходила до пояса. И хотя от дождя яму прикрывали листьями, вода стекала сверху, размывая земляные стены ямы. Иногда вместе с потоком к узникам попадали пауки и змеи, но особо ядовитых среди них не было. Однажды, правда, свалился на голову шведа трехметровый древесный питон; несчастный викинг закричал так громко, что даже услышали стражи. Один из них вышел, посмотрел вниз, а когда Виктор выбросил змею, то охранник забрал ее, а потом, наверное, съел.
 Наконец интернациональная дружба дала свои плоды. Вода, размыв землю, обнажила и корни деревьев. Правда, они были достаточно высоко. Но Виктор встал на шведские плечи, ухватился за корень, потом за другой – так и выбрался. Потом скинул вниз веревку и вытащил друга. Повстанцев в лагере было немного – не больше десятка, остальные, как видно, на время дождей прекратили национально-освободительную борьбу и ушли к женам, пока те не купили других мужей. Подрезов поочередно сбрасывал героев сопротивления в яму, потом кинул им туда автоматы на всякий случай – вдруг к ним свалится уж очень большой питон или, скажем, лев. Благодарные борцы за свободу крикнули ему из ямы: «Спасибо», и Виктор со шведом ушли. Только два «Калашникова» взяли с собой. Подрезов сказал приятелю, чтобы он не очень за повстанцев переживал, потому что те, если встанут друг на друга, очень легко смогут выбраться.
 – Ну тогда пойдем быстрее, – предложил скандинав и побежал.
 Очень скоро, недельки через две, они добрались до какого-то городишка, но поскольку это была уже другая африканская страна, то их сразу же посадили в местную тюрьму. Но, на их счастье, начальник тюрьмы не так давно был студентом, а учился он как раз в Ленинграде в Текстильном институте. Поэтому условия заключения не были суровыми. Виктор с начальником пил местный джин и играл в подкидного дурака. Очень скоро этой игре обучили и шведа, а то бывшему студенту-текстильщику надоело все время проигрывать. Ну и кормили неплохо, не то, что в яме. Правда, вся тюремная пища была полита острым соусом, от которого у уроженца Гетеборга горели все внутренности, а Виктор, как настоящий советский человек, делился с несчастным выигранным в карты джином. Более или менее сносная жизнь могла бы продолжаться еще неизвестно сколько времени, но тут неожиданно случилась в этом городе революция. Восставшие первым делом захватили местные магазины, а потом пошли громить оплот африканской реакции и тирании – единственную тюрьму в городе. Поскольку заключенных оказалось всего двое, и к тому же белых, то им устроили допрос.
 Начальник тюрьмы ушел домой, дожидаться, когда закончится революция и спадет волна народного гнева, и потому Виктору и шведу пришлось самим объяснять, за что они сидят. Главный революционер выслушал их рассказ и решил расстрелять на всякий случай подозрительных европейцев за незаконный переход границы с оружием в руках. К сожалению, среди восставших не было бывших студентов ни советских, ни шведских вузов, и потому пришлось Подрезову и Све-ну Юханссену становиться к стенке.
 Дожди уже кончились, ярко светило солнце, и все городские мальчишки сбежались смотреть на казнь. Пока специально отобранным палачам раздавали патроны, ребятня швыряла камнями в приговоренных к смерти. Расстреливать должны были десять человек, и каждому для верности выдали по два рожка с патронами. А то что же это за революция без стрельбы? Виктор и Свен стояли у тюремной стены, мальчишки швыряли в них булыжники, крупные мухи носились вокруг многочисленными стаями и жалили нещадно.
 Вдруг главный революционер вспомнил, что его жена тоже, наверное, хотела бы посмотреть. А если она пропустит это представление, то вечером наверняка от обиды убьет мужа. Дабы сохранить свою жизнь для светлого будущего, главный революционер сказал своим подчиненным:
 – Погодите, ребята, без меня не начинайте, а я пока смотаюсь за своим начальником штаба.
 Прыгнул в джип. Тыр-пыр, тыр-пыр, а машина не заводится. Палачи положили на землю автоматы и пошли толкать автомобиль. Мальчишки побежали смотреть на новое развлечение.
 Виктору надоело стоять у стены и отмахиваться от мух, он поднял с земли автомат, другой дал шведу, а потом дал очередь в воздух. Революционеры тут же вспомнили, что есть дела и поважнее, чем изменение социального строя и политического курса в одном отдельно взятом городе. Они поспешили домой, а мальчишки стали собирать стреляные гильзы.
 Джип завелся мгновенно. Виктор сел за руль, а швед сзади, потому что на правом переднем сидении остался сидеть главный революционер. Он растерялся, не смог выскочить сразу и теперь показывал дорогу к столице. Но на полпути его высадили – отважный борец за социальную справедливость очень долго рассказывал, что у него есть жена и трое детей, а потом и другая жена и там пять детей, имеется и жена брата, погибшего за свободу, у которой восемь детей, потом у того же брата еще одна жена, у которой…
 Доверчивый Свен поначалу начал загибать пальцы, но потом, поняв, что у всех шведов не хватит пальцев, чтобы сосчитать детей и родственников отважного революционера, сказал:
 – Виктор, останови-ка машину. Пусть несчастный человек убирается ко всем своим африканским чертям.
 Герой революции вышел, долго кланялся, а когда наконец понял, что его убивать не собираются, быстро помчался в сторону родного дома и очень скоро скрылся на горизонте.
 – Надо же, – удивился швед, – а мы еще удивляемся, почему на олимпиадах темнокожие берут все медали в беговых дисциплинах.
 Через день джип въехал в столицу, где нашлось и шведское посольство. Наше тоже имелось, но почему-то в советском не было денег на билет для Подрезова.
 – Вы поймите, – объяснил Виктору секретарь посольства, – здесь нет представительства «Аэрофлота», а значит, прямых рейсов в Москву или в Ленинград. А платить четыреста долларов за ваш перелет мы не можем. Вы сами подумайте: в Советском Союзе двести пятьдесят миллионов населения, и если каждому мы будем покупать авиабилет за четыреста долларов, то что же получается?
 – Сто миллиардов, – сказал Подрезов.
 – Ну вот, – вздохнул дипломат, – откуда у нас такие деньги?
 И пришлось Виктору лететь в Париж, а оттуда в Гетеборг, так как Свен очень просил заскочить к нему домой и объяснить жене, как им было тяжело в яме, и что он только и делал, что рассказывал русскому другу о своей супруге, черпая в этих воспоминаниях силы, и все такое прочее.
 Половина города Гетеборга пришла встречать своего отважного земляка, по всем шведским телеканалам показывали прибытие на родину национального героя. Накануне одну из улиц Гетеборга назвали в честь Свена Юханссена, а у проходной завода «Вольво» поставили бронзовый бюст храброго шведа. Виктор тоже выступил на митинге, но его почти не слушали, потому что он очень плохо говорил по-шведски и вообще чем-то походил на Петра I.
 В аэропорту «Пулково-2» шел дождь. Журналистов и телевидения не было. Только счастливая Вить-кина жена помахала тощим букетиком гвоздик. Потом, когда уже ехали на автобусе к метро, она рассказала, что полгода, пока Подрезов пропадал в джунглях, зарплату ему не выплачивали, посчитав отсутствие на рабочем месте прогулом без уважительной причины. Но Виктор смотрел на жену и улыбался, радостный от того, что хоть дождь и идет, но змеи на голову не сыпятся, а главное счастье – вот оно рядом – держит его за руку и прижимается к его плечу светлыми кудряшками.
 Я так долго рассказывал об эпизодах жизни незнакомого мне человека, потому что все, что последовало за этим, напрямую связано с провидческим талантом Владимира Фомича Высоковского.
 Подрезов закончил рассказ о своей обыденной жизни. А наш герой из вежливости слушал его с некоторым интересом.
 – Ну и что теперь? – спросил он своего друга детства.
 Но тот только плечами пожал, а затем сказал:
 – Уволился, сейчас вот фирму свою зарегистрировал.
 – Тяжелое нынче время, – ввел в курс дела и внутриполитической обстановки Владимир Фомич своего приятеля, долго отсутствующего и не знающего реального положения вещей, – сейчас, чтобы копейку заработать, нужны огромные неординарные усилия…
 Он вздохнул и спросил с некоторой тревогой:
 – А в какой сфере ты хочешь проявить себя?
 Все дело в том, что Высоковский умел быть благодарным. Ведь и в самом деле Виктор помог ему избавиться от шпаны; за это Владимир Фомич готов был помочь советом, а на это не каждый способен, даже несмотря на то, что у нас тогда была, как известно, страна Советов.
 И Подрезов оценил это.
 – Да я хочу для начала партию машин продать, – признался он.
 Высоковский усмехнулся наивности своего друга и спросил:
 – Какие еще машины?
 И тогда Виктор рассказал, что Свен Юханссен стал в фирме «Вольво» большим человеком: его назначили директором по сбыту, отвечающим за восточный регион Европы. Руководство концерна решило: раз он в Африке не сплоховал, то ему можно доверить самый опасный участок работы – продавать шведские машины в России. Став большим начальником, он сразу же прислал Подрезову контракт, в котором предложил снятые с производства «Вольво-740». В Европе уже предпочитали новые модели, и потому на складах фирмы в Швеции, Дании и Голландии скопилось много нереализованных автомобилей седьмой серии.
 – И почем? – поинтересовался Высоковский.
 – По десять тысяч долларов за автомобиль, – ответил Виктор, – это если мы возьмем сто пятьдесят штук – целый паром, а так они стоят…
 – Я знаю, – перебил его Владимир Фомич и задумался.
 Конечно, он знал, сколько стоят подобные автомобили в Швеции, знал, сколько за них дают в России. Дело показалось стоящим, хотя лично ему предстояло много потрудиться для того, чтобы ничего не значащий листок с контрактом принес ощутимую прибыль.
 – Хорошо, – наконец сказал он приятелю, – я постараюсь помочь, только ты должен взять меня в соучредители своего предприятия.
 На том друзья и порешили. Уже на следующий день Владимир Фомич впряг себя в упряжку тяжелой работы. Он лично отвез учредительные документы знакомому нотариусу, который обещал быстро переоформить их и даже отдать на перерегистрацию. Потом съездил в банк за гарантией. Гарантийное письмо советского коммерческого банка – конечно же, полная липа (откуда у нашего банка в те годы полтора миллиона долларов?), но Подрезов позвонил в Гетеборг Свену, и тот, повздыхав, сделал вид, что ничего не заметил. Вскоре один паром с автомобилями направился из Швеции в Ленинград, а затем и второй. Всего триста автомобилей, которые уже ждали оптовые покупатели из Азербайджана, Грузии, Средней Азии и Москвы.
 – Меньше чем за сорок тысяч не отдаем, – сказал Высоковский Виктору, который занимался подбором клиентов, – на эти машины, знаешь, какой спрос?
 Но Подрезов как будто хотел навредить самому себе: он совсем не умел торговаться, то и дело звонил Владимиру Фомичу и говорил: «У меня сидит покупатель из Туркмении; может взять пятьдесят машин, но по тридцать пять».
 Но Высоковский отвечал твердо:
 – Нет! Мы не можем подарить двести пятьдесят тысяч даже самому Туркмен-баши.
 В результате, когда автомобили съехали с парома на территорию Ленинградского порта, они все уже были проданы и принадлежали кому-то. А никому не известная нищая фирма, зарегистрированная месяц назад Подрезовым, учредителем которой неожиданно стал и финансовый гений, заработала почти девять миллионов долларов. Кто же знал тогда, что полудохлое общество с ограниченной ответственностью станет основой будущей финансово-промышленной империи, известной всему миру как группа компаний «Лидер». Но мудрый и прозорливый Владимир Фомич уже тогда вложил прибыль в уставные капиталы новых предприятий, открыл офис в Москве и даже дал взятку одному крупному чиновнику, который пообещал взамен чем-нибудь помочь. А главное – ему удалось все скрыть от Риты и та, наивная, даже не догадывалась, что все восторженные эпитеты, которые она выкрикивала двухметровому Валтеру, надо было адресовать собственному мужу. Кто говорит, что люди невысокого роста – маленькие, незаметные человечки? Чушь! Значимость личности никак не связана с габаритами человека.
 «БМВ» с эстонскими номерами увозила бывшую жену в сторону заката, следом шла фура с мебелью и тюками, а Владимир Фомич, глядя на голубой дымок, вылетающий из выхлопных труб, видел свое светлое будущее. Рита, бедная девочка, сказавшая однажды в Таврическом парке малознакомому сокурснику: «Ты гений!», как ты была права!
 И какую ошибку совершила, обменяв свое счастье на голубоглазого великана с широкой улыбкой, обнажающей розовые десны!
 Итак, Высоковский, после того как долго смеялся в пустой квартире, сел в свой не самый новый «мерседес» и помчался к знакомой молодой певице. По дороге он думал о самом приятном: о том, что надо бы купить новый автомобиль – теперь это можно, построить домик на Карельском перешейке, на берегу Финского залива… Да еще чтобы на холме, да так чтобы были видны два берега: северный – финский и южный – эстонский, чтобы можно было, стоя на балконе, плевать по ветру направо и налево. Конечно, он построит его, но только не домик, а целый дворец; случится это уже очень скоро, но тогда, спеша на свидание к молодой и талантливой любовнице, Владимир Фомич чувствовал, как огромно его сердце, как огромен он сам: причем с каждой секундой становится все больше и больше, наполняя собою все мировое пространство. Завидуйте, весь мир – это я! Радужная оболочка земной атмосферы раздулась до невероятных размеров, но великий Владимир Фомич только усмехался: ему казалось, что, ткни он только пальцем, и от этого мира не останется ничего – только мыльные брызги да он – Повелитель Вселенной.




 3


 Девушка, голос которой звучал на кассетах во всех ресторашках и дешевых кафешках, встретила его молча.
 Если бы не моя врожденная склонность говорить все время правду, то я бы никогда не придумал дать эпизодическому персонажу профессию певички. Уж больно не люблю современную эстраду и все с ней связанное. Конечно, такому человеку, как Высоковский, больше бы подошла подруга – президент банка или доктор искусствоведения, на худой конец – диктор Центрального телевидения, рассказывающая проникновенным голосом о международных новостях: о забастовках в Японии или о расовых волнениях в Вашингтоне. А тут певица! Но надо быть верным исторической правде и точным в описании даже мельчайших подробностей.
 Итак, девушка открыла и не сказала ни слова. Только еле слышно вздохнула. Высоковский чуть привстал на носочках и чмокнул ее в шею возле самого уха. Но певица быстро стерла ладонью его прикосновение, и это не понравилось Владимиру Фомичу. Но такой хороший день невозможно было испортить.
 – Ну что, птичка, – сказал счастливый мужчина, – тащи что-нибудь выпить: я теперь свободен!
 Певица подошла к стойке мини-бара, открыла бутылку виски и налила немного в бокал со льдом.
 – Больше! – крикнул Владимир Фомич. – Еще! – кричал он, наблюдая, как льется виски.
 Взял протянутый ему бокал, пригубил и с удивлением посмотрел на девушку.
 – Я не хочу, – ответила она на его взгляд.
 Высоковский сделал еще один маленький глоток и спросил:
 – Может, и меня не хочешь?
 Хозяйка квартиры посмотрела за окно, где на заснеженные крыши ложился сумрачный вечер, и промолчала. Далеко внизу звенел трамвай, а самое противное было то, что весь город, да что город! – весь мир жил ожиданием праздника – наступления Нового года. Пауза длилась недолго.
 – Я люблю другого, – прошептала девушка, – уже полгода люблю.
 – И кто он? – равнодушно поинтересовался Высоковский.
 Глупая певица отвернулась, чтобы не смотреть в глаза своего покровителя, и сказала стене:
 – Это не важно. Он даже не догадывается об этом.
 Владимир Фомич поднялся с кресла, поставил бокал с недопитым виски на стол. Все! И эта предала, полюбила какого-нибудь рослого красавчика. Но, спускаясь по лестнице, Высоковский вдруг замер. «Интересно. Полгода она кого-то любит. Уж не Подрезова ли?» И эта мысль показалась ему не самой уж идиотской. «Ну что же, Витек, – пронеслось в умной голове, – ты меня еще узнаешь!»
 Все правильно: идя вперед, не забывай оглядываться, чтобы знать, кто плюет тебе в спину. Быстро ходит не тот, у кого ноги длиннее, а тот, кто лучше выбирает правильную дорогу.
 Автомобиль долго не хотел заводиться, но поворачивая ключ зажигания, Владимир Фомич отчетливо увидел вдруг, как в его московском офисе прекрасные девушки-секретарши, облачившись в прозрачные накидки, поздравляют его с днем рождения и поют сладкими голосами незамысловатую, придуманную ими песню:



   Ваше Высочество,
   Владимир Фомич,
   Ой, как нам хочется,
   Бросьте же клич!…
   Будем работать без выходных,
   Будем любить Вас. Дых, дых, дых, дых!



 И все это было, уже очень скоро все это произошло. Но тогда еще было только видением, промелькнувшим перед внутренним взором. Проскочило, не остановилось. А потом уехало далеко назад, в прошлое, в котором пожилые люди продолжали верить во всеобщее равенство, где у станций метро орудовали с наперстками будущие содержатели игорных домов, где начинающие певицы мечтали о славе и чистой любви одновременно, а некоторые высокорослые идиоты думали, что головка со светлыми кудряшками будет вечно склоняться к их могучему плечу.




 Глава третья


 1


 Как всякая великая личность, Высоковский не был ни злопамятным, ни мстительным человеком. Как мы уже знаем, он ценил юмор и мог позволить подшутить над собой близким друзьям, когда собиралась теплая компания. Только так уже сложилось, что в последние годы у него не осталось времени ни для друзей, ни для приятных встреч. А без этого – ой, как тяжело живется! Потому и неудивительно, что в квартире Подрезовых однажды раздался звонок. Кто-то долго держал руку на кнопке возле двери, и хриплая трель пронзала все пространство двухкомнатной малогабаритки.
 Виктор, конечно, очень удивился, увидев на пороге своего партнера и друга. Владимир Фомич был очень занятым человеком; после развода у него даже минуты свободной не было. Порой Высоковский звонил в середине дня в новый офис, где они теперь трудились вдвоем, возглавляя большой коллектив, и говорил:
 – Витюша, я уже, наверное, сегодня не приеду: всю ночь работал над новым проектом, бизнес-план, экономические расчеты и все такое. Утром лишь часок поспал, а сейчас снова за письменным столом. Нельзя терять ни секунды – сам знаешь, какое нынче время.
 И Подрезов с ним соглашался. А чем он сам занимался, никто толком не знал. Кто-то в офисе говорил, что Виктор Николаевич начал выпускать какую-то газету, кто уверял, что ему доподлинно известно об организации Подрезовым производства по сборке компьютеров, а третьи клялись, что партнер Высоков-ского пригоняет в порт суда, груженные латиноамериканским сахаром. Вот такой он был странный человек – даже его собственные подчиненные точно не знали, чем занимается начальник, как ни старались что-либо услышать из коридора или из соседнего кабинета. Хотя все истинным боссом считали все-таки Высо-ковского. Не тайной, правда, было то, что Владимиру Фомичу принадлежало только сорок процентов акций компании «Лидер», а Подрезову, соответственно, оставшиеся шестьдесят. Но народ не обманешь: все секретарши и менеджеры справедливо видели в этом какой-то подвох. Виктор тоже растерялся, когда увидел перед собой Высоковского.
 – А что Вы дома сидите? – воскликнул Владимир Фомич. – Весна на дворе.
 Он был, как всегда, прав. Только слепой не заметил бы, что с крыш капает, а машины веером разбрызгивают лужи.
 – Собирайтесь! – весело сказал Высоковский, протягивая жене Виктора букет алых роз. – Едем ужинать в ресторан.
 Ночью, укладываясь спать, Татьяна крикнула мужу, читающему за кухонным столом какие-то бумаги:
 – А Володя – интересный человек. Только уж больно маленького роста.
 Она помолчала с минуту и добавила:
 – И несчастный. Жена бросила.
 – Да-да, – подтвердил с кухни Подрезов, не слышавший последних слов.
 – И чего этой дуре еще надо было? – совсем тихо произнесла Татьяна и закрыла глаза.
 Как ни странно, именно эта фраза донеслась до ушей Виктора, и он подумал о жене с нежностью. Но изучение бумаг не оставил и сидел еще в одиночестве достаточно долго, и только перед рассветом, поглядев в окно, за которым была луна, висевшая над крышей противоположного дома, Подрезов закрыл глаза и горло его сдавило чувство благодарности судьбе, которая послала ему любящую жену и преданного друга. Он на цыпочках вошел в спальную, осторожно лег в постель, положил под голову руки и долго смотрел на темный потолок, и думал о том, что, наверное, великий писатель является автором человеческих судеб: раз еще полтора года назад он – Виктор Подрезов – сидел на дне глубокой и душной ямы, считая, что ничего другого в жизни не увидит, и всех новостей у него было – лишь падающие сверху пауки и ящерицы. А теперь вот рядом лежит любимая женщина, которая ждала его и верила, что муж вернется живым и невредимым.
 Они поженились около пяти лет назад. Прожили вместе только год, потом Виктор поехал в Африку и чуть было не остался там навсегда. Тане, конечно, было не сладко. Может быть, она даже плакала по ночам. Подумав об этом, Подрезов понял, что он любит только одну ее, и будет любить всегда. Виктор оторвал свою голову от подушки, наклонился к пахнущим ромашкой кудряшкам и прикоснулся к ним губами.
 – Ну-у, – протянула во сне Таня.
 Подрезов снова лег на спину, положив под затылок ладони. На потолке мерцал слабый свет, словно всполохи африканских зарниц на маленьком квадратике неба, виденного со дна сухого колодца. Где-то крикнула птица, и сидящий у края ямы охранник выругался на своем непонятном наречии.
 – Надо делать ноги, – прошептал Свен.
 А Виктору непонятно почему было легко и спокойно, словно он уже тогда знал, что все будет хорошо. Было даже весело оттого, как быстро научился говорить по-русски напуганный шведский парень.
 – Виктор, я говорю, что надо линять с этого яма, – снова прошептал Свен.
 – Бро  [1] , – ответил ему Подрезов, уже окончательно проваливаясь в ночь без сновидений и памяти.




 2


 Великие идеи настолько неразумны, что порой приходят в голову кому попало.
 Именно так подумал Высоковский, когда Виктор рассказал ему о своем новом плане. Недавно Подрезов притащил в офис мини-АТС, сам протянул провода по кабинетам, а потом долго копался во внутренностях станции, изучая ее устройство. Через пару дней он вставил в АТС изобретенный им блок, и теперь не надо было ждать, когда освободится какой-либо из каналов или же секретарша нажатием кнопки соединит звонившего с требуемым сотрудником: каждый аппарат получил дополнительно двухзначный номер и после набора основного, надо было всего-навсего нажать еще две кнопочки. Это, конечно, мало кого удивило. Но Виктор пошел дальше: он составил план телефонизации всей России. Как уверял Подрезов, теперь в каждом крестьянском доме можно запросто установить телефонный аппарат – желательно работающий на бытовой радиочастоте. Где-нибудь в центре села устанавливается конторская мини-АТС, а далее – все, как в офисе Высоковского.
 – А зачем радиотелефоны? – не понял Владимир Фомич.
 – Как? – удивился Подрезов. – Сельский житель положил трубку в карман и пошел за грибами или на рыбалку. Или на ферму. Я как раз приспособление придумал для серийной японской трубки, увеличивающее радиус зоны приема до пяти километров.
 Он стал показывать Высоковскому какие-то чертежи и схемы.
 – Ну и что? – отмахнулся Владимир Фомич. – А наша выгода в чем? Крестьянам хорошо – всей деревней оплачивают один номер, а сами переговариваются друг с другом: один на тракторе пашет, а второй рыбу глушит, и у каждого в руке по телефону.
 Но Подрезов только улыбался во весь рот:
 – При чем тут наша выгода, ведь всей стране хорошо!
 Но Высоковский уже сообразил: раз его приятель придумал какие-то приспособления, то надо скорее их запатентовать и выпускать замечательные телефонные аппараты для каких-нибудь американских фермеров или австралийских аборигенов.
 Уже несколько вечеров подряд Владимир Фомич заезжал к приятелю, и они, дождавшись пока Таня приведет в порядок свои кудряшки, направлялись ужинать в «Асторию». За столом о делах почти не говорили, только шутили и смеялись. Высоковский почти не удивился, узнав, что он может быть остроумен.
 Но сегодня Подрезов зачем-то начал рассказывать о своем глупом проекте, и настроение у его великого партнера немного испортилось. Надо же, закончил какой-то затрапезный институт связи, а воображает себя Александром Поповым или Гульельмо Маркони! Тоже нашелся мечтатель: российский капитализм – это анархия плюс телефонизация всей страны.
 Виктор продолжал рассказывать, а его друг заметно нервничал. Даже Татьяна это замечала.
 – Прекрати, – сказала она мужу, – ты уже всех утомил.
 После того как человек, возомнивший себя великим изобретателем, угомонился, наступила неловкая пауза, и для того чтобы снять напряжение, повисшее над столом, Владимир Фомич с усмешкой, как о чем-то недостойном, сообщил:
 – Я тоже когда-то разработал проект перестройки советской экономики.
 Вот что значит великий человек! Скромность всегда ходит под ручку с гением. Вот сидят рядом с Высоковским двое знакомых ему людей и множество вокруг других, но вся эта толпа даже не догадывается, что они сейчас дышат одним воздухом с выдающейся личностью. И этот замечательный человек, откинувшись на спинку своего кресла, с юмором рассказал, как в далекие студенческие годы он разработал удивительную программу, которая, если бы была принята, сделала всех людей в стране страшно богатыми, а значит, счастливыми.
 – Можно быть счастливым и без богатства, – зачем-то высказал свое, никого не интересующее, мнение Подрезов.
 Но Владимир Фомич только улыбнулся своей, теперь уже известной всему миру улыбкой. Он как раз накануне только начал работать над ней перед зеркалом, сейчас у него была премьера. Он улыбнулся во второй раз уже на бис, потому что Таня дернула мужа за рукав:
 – Что ты вечно со своими глупостями!
 Высоковский посмотрел в ее сторону печальным взглядом и сказал только для Витькиной жены:
 – Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным.
 Даже вышколенный официант, который в этот момент наливал в рюмку Виктора Фомича коньяк, согласно кивнул головой, причем рука у него дрогнула, и на белую скатерть упало несколько коричневых капель.
 – Так вот, – продолжил великий человек, – труд мой ходил по рукам в переписанном, а следовательно, в искаженном виде, кто-то кому-то пересказывал тайно прочитанное. Соответственно, финал был закономерен для того сурового времени. Комитет государственной безопасности разработал целую операцию для захвата оригинала моего проекта…
 Высоковский пригубил коньяк, почмокал губами, а потом залпом осушил рюмку.
 – …К сожаленью, – вздохнул он, – к этой операции волей или неволей была причастна и моя будущая жена.
 Глаза Высоковского увлажнились, но Татьяна погладила его по руке:
 – Теперь уже бывшая жена.
 – Да-да, – согласился Владимир Фомич, – но труд мой пропал; дело, конечно, не в Нобелевской премии, которую мог бы наверняка получить, – за страну нашу, за народ обидно. Представляете, как мы бы жили сейчас!
 – Да мы с тобой живем неплохо! – зачем-то опять встрял Подрезов. – Грех жаловаться.
 Но Таня укоризненно взглянула на мужа:
 – Вечно ты! Человек обо всей стране думает! Эх!
 Она тряхнула своими кудряшками, лицо ее порозовело от стыда за недотепу-мужа. Высоковский с благодарностью посмотрел на Татьяну. «Вот ведь, – подумал он, – симпатичная вроде девушка, а что она в Витьке нашла?»
 И тут же понял, что женщин в первую очередь прельщает высокий рост мужчины. Он, конечно, знал об этом всегда, только в последнее время стал немного забывать. Жизнь, как ни крути, ведь и в самом деле стала налаживаться. А вокруг сидели такие же довольные жизнью люди, что немного раздражало нашего героя. Действительно, сидят тут, словно равные ему, а ведь таких, как он, не может быть много. Вот один даже рукой помахал, затем поднялся и подошел к столику, за которым сидела тройка друзей. Высоковский узнал его: это был тот самый управляющий коммерческим банком, который почти год назад подсунул ему липовую гарантию, да еще попросил за нее пятьдесят тысяч – мол, креслом рискую.
 Конечно же, Владимир Фомич, как честный человек, не дал ему ни копейки, пообещал только. Но, как видно, тот, если даже и сменил кресло, должность свою не потерял, раз в «Асторию» захаживает.
 – Привет великим комбинаторам, – сказал банкир, подойдя вплотную.
 При этих его словах Высоковский поморщился, а руководитель банка словно и не заметил этого.
 – Слышали новость?! – обрадованно затрещал он. – Объявлена всеобщая…
 Пройдоха сделал паузу, как легендарный диктор, объявляя о начале войны.
 – …Всеобщая, – повторил банкир и расплылся в улыбке, – при-ва-ти-за-ция!
 А поскольку его слушатели сделали круглые глаза, принялся объяснять:
 – Каждый получит свою долю в государственном пироге. Долю определили в десять тысяч рублей, взамен которых выдается специальный сертификат-ваучер.
 У Татьяны округлились глаза.
 – Владимир Фомич, так ведь это…!
 – Да, это моя идея, – стараясь оставаться спокойным, прохрипел Высоковский. – Вот ведь как…
 Он закрыл глаза руками, изображая неутешное горе. Но ведь и в самом деле, еще давным-давно, скромный студент в прокуренном пивном баре мечтал об этом. Жизнь, оказывается, как подкупленный судья, осуждает невиновного и оправдывает злодея. «Где ты, рыжий? – пронеслось в голове у нашего героя. – Я бы сейчас тебя своими собственными руками задушил».
 Но вслух сказал:
 – Вот ведь как испоганили мою идею!
 Татьяна погладила его внезапно задрожавшую ладонь, банкир хотел сказать еще что-то веселое, но махнул всего лишь рукой и вернулся к столу, где сидели такие же, как и он, толстые, довольные жизнью люди.
 – В какой стране мы живем! – вздохнул Высоковский, бросив взгляд на банкирский столик. – Вокруг одно ворье! Крадут все – ладно бы только нефтепродукты и цветные металлы, а то и великие идеи…
 Таня продолжала гладить его руку, успокаивая, а Подрезов сказал неизвестно кому:
 – Эти ваучеры ничего не стоят до тех пор, пока не объявят о приватизации чего-нибудь действительно ценного. Нефтегазодобывающей промышленности, цветной металлургии, авиапредприятий. Но это сделают в самом конце, когда люди разуверятся в предложенной им идее и начнут выбрасывать свои бумажки, как когда-то сталинские облигации. А ведь найдется мошенник, да не один, который начнет собирать их, чтобы потом в один момент стать хозяином всего того, что было когда-то общенародного достояния…
 – Опять ты за свое, – остановила его жена, – видишь же, что Владимир Фомич уже не в том состоянии, чтобы выслушивать твои бредни.
 Высоковский действительно был раздавлен этим предательством незнакомого ему человека, укравшего гениальный проект. Владимир Фомич был убит горем, и когда ехали домой, он произносил бессвязные фразы, которые могли показаться бредом человека, перепившего коньяка.
 Но миловидная блондинка с природными кудряшками позволила ему положить свою умную голову к себе на колени и гладила ее, гладила.
 В новую большую квартиру Подрезов внес друга на руках, раздел его и положил в постель, а потом, дождавшись, когда Володя заснет, взял под руку жену, и они отправились домой. Когда уже захлопнули дверь, то из-за бронированной обшивки донесся раскатистый храп, словно в холостяцком жилище, только что ими оставленном, жил не низкорослый человечек, а сказочный великан Человек-гора.




 3


 Подрезов опять улетел в Швецию. На этот раз контракт, который ему предстояло подписать, не имел никакого отношения к автомобильной фирме «Вольво», хотя Свен Юханссен и приложил к этому свою руку. Шведский национальный герой на приеме у короля познакомился с одним очень крупным предпринимателем, который во время фуршета, уминая копченого угря, поведал о своей идее: закупить у русских много леса и пиломатериалов, чтобы затем перепродать это итальянцам, владеющим подрядами на отстройку Кувейта, пострадавшего недавно от агрессии Ирака.
 В Стокгольме уже была весна, и чайки, ныряя с высоты в воду, выдергивали из серебристого косяка некрупных балтийских лососей. Очень известный шведский предприниматель пригласил Виктора в свой дом на скалистом острове, где устроил в честь гостя небольшой прием.
 – Я знаю, что балансовая стоимость леса в вашей стране – сто десять рублей, – говорил шведик, – но я готов платить за каждый кубометр сосны или ели по восемьдесят долларов. Потому что я очень люблю Россию.
 При этом шведский миллиардер выпивал рюмочку местной черносмородиновой водки «Absolut-Currant», а Подрезову подносили стакан «Столичной».
 Контракт подписали через день. Гостеприимный швед бился за каждый цент и все же подписал документ, в котором говорилось, что он покупает полмиллиона кубометров круглого леса по семьдесят восемь долларов.
 – Эх, – вздохнул предприниматель, – тяжело с вами бороться.
 А Виктор спокойно сказал:
 – Итальянцы мне без борьбы девяносто обещали. На что опытный скандинавский борец ему ответил:
 – Ха-ха! А мне они дали по девяносто три.
 Вечером Подрезов бродил со Свеном по уснувшему Стокгольму, рассказывал ему о российских новостях. Зато в ответ Юханссен сообщил ему только одну.
 – Кристин ждет ребенка. Скоро я стану папой. Приезжай! Ради этого я куплю крокодила и такие стейки приготовлю!
 И оба они расхохотались, вспомнив, как, выбравшись из ямы, продирались сквозь мокрые от дождя джунгли, как Виктор застрелил крокодила, бросившегося из реки на Свена. А потом они резали хвост на куски и долго пытались развести костер, чтобы испечь мясо на углях. Мокрые ветки не хотели гореть, а вокруг кругами ходил леопард, учуявший запах свежего мяса.
 Из столицы Швеции до Петербурга самолет летит чуть больше часа. Но все это время Подрезов думал о жене, вспоминал ее серые глаза и то, как она ругает его, забавно потряхивая кудряшками, ставя в пример Вовку Высоковского. «Все, – решил Виктор, – прилетаю и сразу покупаю новую квартиру. Что я, не заработал, что ли? А до конца года еще за бревна и доски не меньше двадцати миллионов поступит». Вспомнив о только что подписанном контракте, Подрезов усмехнулся, и сидевшая в соседнем кресле пожилая дама покосилась на него, а потом прижалась к окошку, за которым тянулась бесконечная равнина белых облаков.
 «А ведь я и в самом деле богатый человек, – подумал Виктор, – даже очень богатый».
 Ему стало весело и легко на душе. Захотелось даже спеть песенку – ту самую, единственную, известную Высоковскому. Он даже чуть слышно проговорил: «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой…»
 Но пожилая дама бросила на Подрезова гневный взгляд, и пришлось петь про себя.
 В газетном киоске аэропорта прибывшие пассажиры активно покупали новую еженедельную газету, учрежденную недавно Виктором. «Зачем нам миллионный тираж? – возмущался тогда Высоковский, но теперь и он тоже довольный улыбается: – Ведь я же говорил!»
 Подрезов вернулся домой, ходил по квартире в ожидании жены и словно в последний раз глядел на старенькую мебель, на выцветшие и полинявшие от многочисленных стирок шторы, на маленький дворик за окном.
 «Скоро, скоро мы уедем отсюда, – стучало в висках, – у нас будет другое жилье с большими окнами и с видом на Неву, а лучше на Финский залив». Виктор представлял, как ослепительное солнце каждый вечер будет окунаться в морскую гладь, окрашивая стены больших комнат в розовый цвет, и вся жизнь у них с Таней будет такой же – в розовом свете. Тогда уже у них точно появится ребенок, а лучше, чтобы двое сразу. Виктор сел в кресло, закрыл глаза и, размечтавшись, неожиданно для себя заснул. Усталые люди снов не видят, Виктор просто провалился в темное пространство, чтобы уже потом открыть глаза и удивиться внезапно наступившей ночи.
 Раздался резкий громыхающий звук: куски подтаявшего на крыше льда проскочили в водосточную трубу и, раскалываясь, вылетели на асфальт дворика. Горели звезды и разноцветные квадратики чужих близких окон. За стеной у соседей о чем-то пел женским голосом телевизор.
 Подрезов поднялся, включил свет и посмотрел на часы – половина первого. Странно, но Татьяна еще не вернулась. Виктор подошел к телефонному аппарату и набрал номер Высоковского. Долгое время были слышны одни лишь гудки, и нужно было бы положить трубку на рычаг, но тут что-то щелкнуло и голос Владимира Фомича недовольно произнес:
 – Ну, кто еще трезвонит по ночам?
 – Это я, – сказал Подрезов.
 Последовала пауза, а потом удивленный Высоковский воскликнул:
 – А ты откуда?
 – Прилетел.
 – Вот здорово, а мы… То есть, я только завтра тебя ожидал.
 – Контракт подписан, – доложил Виктор, – через пару недель уже можно загружать пароходы.
 – Замечательно! – обрадовался старый друг. – А я тут тоже немного поработал. Тема одна родилась, завтра при встрече расскажу.
 Больше можно было ни о чем не говорить, и все же Подрезов не выдержал:
 – Кстати, не в курсе, где Таня?
 – Откуда мне знать, – скороговоркой произнес Виктор, – я сам только что вернулся. Ты же понимаешь – дела!
 Друзья пожелали друг другу спокойной ночи, закончили разговор, и каждый остался наедине с пустотой своей квартиры.
 Через полчаса вернулась Татьяна. От нее веяло радостью и коньяком.
 – Наконец-то! – обрадовался Подрезов, обнимая жену.
 Но та выскользнула из его рук, сказав только:
 – Я устала.
 И потому разговор о планах на ближайшее будущее Виктор решил отложить на следующий день, не зная тогда, что даже очень богатый человек не может похвастаться достатком времени. И хотя завтрашний день – это еще не будущее, ночь для того и придумана, чтобы мечтать о нем.
 Потом посыпались новые дни, наполненные поездками и делами. Иногда, правда, это случалось не так часто, Подрезов успевал вернуться домой, но обычно он ночевал в каком-нибудь далеком леспромхозе на простынях, пахнущих смолой и опилками, или в машине, разложив сиденье и укрывшись душным полушубком. Составы с бревнами шли в порт, а жизнь в гору.
 Что такое деньги и кому они нужны? Последнее – понятно: они нужны всем, особенно самым богатым. А если говорить без всякой иронии – деньги необходимы маленьким людям, чтобы стать большими. Даже низкий рост вчерашнего коротышки, сегодня уже никого не занимает, потому что он уже великан, раз у него появились деньги. Многие прежние знакомые, еще недавно проходившие мимо, гордо подняв голову, не замечая тех, кто путается под ногами, вдруг подбегают к нему, приседая и низко склонив голову, чтобы не дай Бог не оказаться с ним вровень и этим унизить большого человека. Деньги не просто делают низких богатыми, они убитых горем возвращают к счастливой жизни, уродов превращают в красавцев, глупцы могут стать членами любой академии, хилые – могучими атлетами, а твари дрожащие – отважными героями. А ведь какие они замечательные – эти бумажки и металлические кружочки. Их можно копить и даже коллекционировать, на них можно покупать все что захочется, потом из них можно создавать капитал. Это самое лучшее, что придумало человечество. Потому что деньги – всеобщий эквивалент. Ума? Совести? Благородства? Не будем говорить о вещах, не всем понятных, хотя опытные люди рассказывают, что и для них тоже есть своя цена.
 Особенно в этом разбираются политические деятели, так как сама политика – это искусство торговать своими принципами. Я даже знал одного такого лично. Пока не был депутатом, этот славный политик норовил прокатиться на общественном транспорте зайцем, потому что всех денег в его карманах хватало лишь на билет в один конец. Он просил у всех в долг на пиво. Все знали, что этот человек не вернет и копейки, денег ему не давали, но пивом угощали постоянно. На Руси любят убогих. Теперь известный общественный деятель, сменив три партии и четыре фракции в Государственной Думе, стал очень богат и часто, выступая по телевидению, учит жить остальных – тех, кто беднее его. Сейчас у этого политика много дорогих автомобилей, просторных квартир и домов, его любят красивые женщины, и пива он не пьет. По крайней мере, со старыми друзьями. Все мы, конечно, люди не злобные и обид ни на кого не держим, к тому же мои знакомые наверняка помнят придуманный мной афоризм о том, что друзей купить нельзя, но продать можно.
 Я мог бы что-нибудь подобное сочинить и о любви, но сей предмет весьма далек от меня, и рассказ мой совсем не о возвышенном чувстве. Если бы природа одарила меня остроумием, то я бы закончил эту главу какой-нибудь фразой вроде «Любовь – это дятел, который иногда стучит в наше сердце».
 Представили? Получается очень печально и даже больно. Говорят, что дятлы стаями улетают в теплые края, а весной возвращаются. Так и любовь приходит и уходит, оставляя дупло внутри нас. Не знаю, сколько может стоить подобное пернатое, но я видел в прихожей одной солидной дамы чучело не очень крупной птички с красной шапочкой на голове. Дама всерьез уверяла меня, что этот долбонос очень похож на ее бывшего мужа.




 4


 Вернемся к нашим героям. В один прекрасный майский вечер, когда Владимир Фомич занимался, по обыкновению, очень важными делами, Подрезов стоял в глубине одной из двух комнат своей квартиры и наблюдал, как в маленьком коридорчике его жена, стоя перед зеркалом, наносила последний штрих на изображение небесной красоты, запечатленное на ее личике. Она провела карандашиком по линии бровей, потом облизнула губки и осталась вполне довольна собой. Сложила свое вооружение в косметичку, выпрямилась и снова поглядела на себя. Виктор видел, как изображение в зеркале чмокнуло губами, словно пытаясь поцеловать живую красавицу. Татьяна сняла с вешалки кашемировое пальто, накинула на плечи и начала просовывать тонкие руки в широкие рукава. В этот момент она поймала восхищенный взгляд мужа и устало вымолвила:
 – Помог бы, что стоишь как истукан?
 Подрезов бросился выполнять пожелание жены, но та оттолкнула его. И только теперь Виктор понял, что его ненаглядная куда-то собралась.
 – Ты уходишь? – спросил он.
 Таня кивнула головой, сделала шаг к двери, но вдруг остановилась.
 – Почему не спрашиваешь, куда я ухожу?
 – В магазин? – попытался угадать Подрезов. Красавица вновь вздохнула.
 – Витя, я полюбила другого. Ты, конечно, хороший человек, но твоя эпоха прошла – сейчас другое время.
 Пока Подрезов соображал, что бы это значило, дверь хлопнула, и только через полчаса Виктор понял: сказанное женой – вряд ли шутка. Вот как много нужно времени недалеким людям для понимания того, что они лишние в современной жизни. Конечно, все еще нужно уточнить и посоветоваться с умным человеком; поэтому Подрезов оделся и поехал к Высоковскому.
 За красивой дверью, со вкусом покрытой шпоном под кору векового дуба, пришлось постоять. Для тех, кто не хочет оказаться в подобной глупой ситуации, напоминаю, что обычно культурные люди предупреждают о своем визите письмом или звонком по телефону.
 А Подрезов время от времени продолжал нажимать на красную кнопочку дверного звонка. Наконец дверь отворилась, и на пороге появился всклокоченный Владимир Фомич в черной шелковой пижаме. Увидев приятеля, он зачем-то понесся вглубь своей квартиры – может быть, причесываться. А Виктор вошел в прихожую, а потом в коридор.
 – Володенька, – донеслось из-за двери, – это кто пришел нам мешать?
 Голос показался Подрезову настолько знакомым, что он без стука ввалился прямо в спальную.
 – Ой! – выкрикнула Татьяна, пытаясь прикрыться пододеяльником цвета морской волны.
 Стены в комнате тоже были голубовато-зелеными, и по ним плыли куда-то нарисованные тропические рыбки. Виктор не смотрел, как его жена забирается внутрь голубого океана, а пошел искать хозяина. Владимир Фомич заперся в самой маленькой комнатке своего жилища и, когда Подрезов постучал по узкой двери пальцем, пискнул оттуда:
 – Витюша, ты только не переживай, мы любим друг друга.
 – Выходи, – спокойно произнес незваный гость. Вскоре Высоковский выскользнул в коридор.
 – Витя, – начал он, – ничего плохого не подумай: у нас с Таней все от чистого сердца. Мы уже давно думаем, как бы тебе об этом сказать?
 Наконец Владимир Фомич осмелел окончательно.
 – Ну, хочешь, – выпятил грудь Высоковский, – ударь меня, подлеца!
 Но Подрезов повернулся и пошел к выходу. Он бы так и исчез из моего рассказа, но Владимир Фомич крикнул ему вслед:
 – Ты куда? Останься, у нас же общие дела. Надо определиться по разделу предприятий.
 Виктор замер с поднятой ногой.
 – Что? – сказал он и повторил, оборачиваясь: – Что?
 Но тут из спальной выплыла Таня, завернутая в океан. Только сейчас Подрезов увидел, что на голубой простыне тоже есть маленькие рыбки.
 – Прекрати! – тряхнула кудряшками жена. – Как тебе не стыдно: врываешься в чужой дом и устраиваешь сцены.
 – Я? – повернулся к ней Виктор.
 И тут же, подойдя к Высоковскому, размахнулся… Владимир Фомич не успел даже руки поднять, только втянул голову в плечи и зажмурился. Но Подрезов задержал свое движение, потом разжал кулак и ударил друга ладонью в лоб. Это только со стороны могло показаться, что удар был слабый, но Высоковский, пролетев через коридор, упал у самой стены.
 – Негодяй!! – закричала Татьяна. Но дверь уже хлопнула, да так, что в спальной зазвенели две стоящие на хрустальном подносе рюмки.




 ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ТЯЖЕЛЫЙ ПУТЬ К ВЛАСТИ


 Глава первая


 1


 Время летит, когда ты счастлив, и стоит на месте, если горе сжимает тебя в своих объятьях. Но что бы ни происходило с человеком, мир меняется независимо от его желаний. Наступают другие времена, поднимая на вершину новых людей, но что бы ни случилось, каждый платит за свою судьбу, а некоторые при этом даже умудряются быть счастливыми. Не человек меняет время, а время человека. На смену великим разрушителям должны прийти великие творцы. И горе тем народам, которые не могут найти внутри себя созидателя. А время будет лететь, как летит, и как пролетало прежде. То, что было десять лет назад, вспоминается уже с улыбкой, а то же самое, происходящее сегодня, – с содроганием и ужасом. Но как хорошо было еще совсем недавно! Официанты, бармены, тренеры по подпольным единоборствам пошли в бизнес; продавцы цветов у метро стали крупными чиновниками, содержатели видеосалонов, где крутили черную порнуху, приобрели телевизионные каналы, а воровские авторитеты покупают их всех почти в открытую.
 Опять я, кажется, отвлекся и говорю не о том, чего ждут от меня. Пора, уже давно пора возвращаться к тому, с чего начался мой рассказ, – к тому сказочному солнечному дню, когда из бронированной машины Высоковского вылез большой начальник и, прикрытый спинами охранников, скрылся в своем подъезде, а Владимир Фомич помчался к своему загородному дому.
 В дороге ничего интересного не случилось, за исключением пары мудрых мыслей, заскочивших в гениальную голову.
 Обед подали в столовую, где обычно вкушал пищу известный всей стране человек. Вам, дорогие мои, уже известно, что в еде Владимир Фомич был неприхотлив. Сегодня ему подали, например, тарелочку кислых щей с копченой грудинкой и белыми грибами, стерлядь, фаршированную речными раками, копченые медвежьи уши, отварной олений язык с хреном и прочую мелочь вроде перепелки на вертеле и разных салатов. Обедал Высоковский не торопясь, и когда убрали со стола, он не ушел в свой кабинет, расположился в глубоком кресле, вытянул ноги, положив их на пуфик, обтянутый белой кожей. Рядом на невысоком столике стоял бокал с его любимым «Шамбертеном» семьдесят второго года.
 – Петя! – позвал Владимир Фомич начальника своей охраны.
 И когда на пороге комнаты возник квадратный коротко стриженный человек, приказал:
 – Включи-ка телевизор.
 На стене зажегся большой экран. Квадратный человек долго поочередно нажимал кнопки на пульте; переключая программы, охранник внимательно следил за реакцией хозяина. Но Владимир Фомич устало махнул рукой.
 – Поставь что-нибудь поспокойнее. Желательно черно-белое, но не глухонемое. Какую-нибудь французскую или итальянскую классику.
 Вскоре на экране закрутились события «Собора Парижской богоматери», но Высоковский не следил за действием: он вспоминал уходящий день, свою встречу с заехавшим в наш город министром, девушку-референта, ее пышные волосы и улыбку. Вдруг он взглянул на экран, увидел цыганку с козочкой и усмехнулся: «Похожа!». Стал вспоминать фамилию актрисы, играющей Эсмеральду, но на ум ничего не приходило. Он даже хотел спросить у охранника, но тут же усмехнулся нелепости своей мысли. «Откуда может знать этот мордоворот?» Но девушка на экране привлекала его все больше и больше.
 – Похожа! – произнес он вслух с удовлетворением. – И даже очень.
 Потом восхитился фигуркой актрисы и, закрыв глаза, припомнил референтшу, и улыбнулся, так и не поняв, у кого из двух девушек талия тоньше.
 Открыл глаза и громко сказал полумраку большой комнаты:
 – Хорошая фигурка! Теперь таких не делают. Он так разволновался, что сам подлил себе вина,
 сделал большой глоток и чуть не задохнулся от предчувствия счастья. Все-таки он правильно сделал, что попросил уволить эту девушку – не пройдет и недели, как она будет трудиться в его московском офисе. Потом какая-нибудь совместная деловая поездка на Багамы, ужин под пальмами, мулаты только для них двоих будут танцевать ламбаду, он коснется губами ее пышных волос, и девушка, закинув голову назад, подставляя шею для его поцелуев, тихо выдохнет: «Да!».
 А он скажет ей…
 – Петя! – заорал Высоковский. – Тащи бутылку виски и стакан для себя. Вместе разопьем.
 Скорее бы, скорее бы летело время: ведь Владимир Фомич ощущал себя таким одиноким!




 2


 Была когда-то Рита Подковина – как ей теперь дышится вольным эстонским воздухом, одному богу известно. Ни она, ни Валтер уже не приближались к Высоковскому ближе линии горизонта. Потом была эта певица, но и она исчезла из жизни Владимира Фомича, а заодно и с эстрадных подмосток. Таня со своими кудряшками, которые постоянно щекотали ноздри, – да так, что хотелось чихать. И вот однажды Высоковский чихнул, и Таня вылетела вместе со своим постоянным нытьем: «Когда мы поженимся? Когда мы, наконец, сыграем свадьбу?».
 – Мне твои игры вот где! – не выдержал как-то Владимир Фомич. И провел рукой по своему горлу: – У меня есть дела поважнее.
 Семь лет прошло с того дня, когда Подрезов шмякнул его ладонью по лбу. Нет, больно тогда не было. Высоковский лежал на полу в коридоре и слушал, как лифт увозил друга детства куда-то под землю. Татьяна присела рядом и даже прижалась ухом к его груди – дышит ли? Но Владимир Фомич и не думал умирать, просто лежал задумавшись. «Интересно, – пронеслось тогда в его голове, – будет ли Витька судиться, чтобы разделить фирмы, или так же уйдет, хлопнув на прощанье дверью и не прихватив ни копейки? Нет, Витек, у тебя ни юристов, ни продажных чиновников – так что судиться ты будешь до посинения».
 Высоковский даже подумал, что неплохо бы предложить Подрезову миллиончик отступного, но потом, еще не поднявшись с пола, решил, что хватит и половины.
 – Таня, – сказал он и открыл глаза, – звони мужу и скажи, что завтра мои юристы с ним хотят пообщаться.
 – Ты хочешь его посадить? – вздохнула Татьяна.
 – Что ты? Что ты? – замахал руками Владимир Фомич. – Денег хочу ему предложить. Тысяч двести или сто.
 – Какой ты добрый! – восхитилась простушка, крепко обняла хорошего человека и прижалась к нему всем телом.
 Но Виктор не появлялся дома, ни в эту ночь, ни на следующий день, и потом на протяжении почти семи лет. Зато простодушная блондинка с кудряшками вернулась домой через восемь месяцев.
 – У меня есть дела поважнее, – сказал ей тогда Высоковский.
 И это было правдой. Именно тогда великий человек задумал написать еще один грандиозный экономический труд, даже придумал ему название – «Централизованная система взаимозачетов как основа экономики переходного периода»! Задумано – сделано. Владимир Фомич лично диктовал двум докторам наук умные мысли, а те уже придавали им наукообразную форму. Очень скоро работа была завершена, и один из экономических «негров» отнес объемную рукопись в свой ученый Совет.
 Вскоре Высоковский вполне заслуженно был удостоен степени доктора экономических наук, а еще через пару месяцев он стал членом-корреспондентом Российской Академии. Последнее, впрочем, не очень обрадовало Владимира Фомича, потому что он рассчитывал на звание действительного члена, но ученые мужи запросили за это такие деньги, что не жадный, в общем-то, Высоковский не согласился становиться академиком за взятку.
 А научный труд, созданный гением Владимира Фомича, и в самом деле был превосходен. Впервые бизнесмен-практик вскрыл такие глубины экономического процесса, происходящего в России, до каких ни один из ученых-маразматиков не смог бы докопаться. Это была не просто диссертация, а настоящая программа действий. Я бы очень хотел изложить ее подробно, так как она была бы очень полезна для многих поколений экономистов, но, к сожаленью, совершенно не разбираюсь во всех этих финансах, бюджетах и денежных потоках. Всю жизнь удивляюсь тому, что полученная неделю назад зарплата вдруг исчезла неизвестно куда, а жить до следующей еще три недели; но поскольку с голода я не умираю, то выходит, я трачу больше, чем получаю. А как такое может случиться, ума не приложу. Только гениальный Владимир Фомич смог решить эту проблему. И не в рамках отдельно взятой семьи, а в масштабах всей страны. Это сейчас может показаться, что все так просто. Нашлись даже хитрые головы, уверявшие: мол, они об этом и сами прекрасно были осведомлены, но все эти высказывания не более чем попытка примазаться к чужой славе и въехать в академический рай на чужом, причем очень славном горбу.
 Именно Высоковский предложил (забегая вперед, скажу, что наше бывшее правительство взяло это на вооружение) выпустить различные государственные ценные бумаги. Не какие-то вроде сталинских облигаций, а самые что ни на есть ценные. Например, государственные казначейские обязательства, что-то вроде долговых расписок государства для своих кредиторов. Министерство финансов просто обязано было пустить в оборот свои векселя, которые можно было продавать потом. Очень многие банки или крупные компании поверили бы в их надежность и стали бы покупать с некоторым дисконтом. И простые люди тоже начали бы их приобретать. Приходит, например, какой-нибудь банкир в день получки к кассе, отстоит очередь к окошку и скажет потом:
 – Ну-ка, девушка, выдайте мне зарплату не рублями или долларами, а векселями Минфина.
 Да что банкир! Все бы захотели их получить: военные, учителя, шахтеры. Даже пособие по безработице многие бы не отказались принять в виде ценной бумаги. Этот вексель станет еще ценнее, если бы печатали на тонкой мягкой бумаге, чтобы его можно было несколько раз сложить, свернуть и спрятать куда-нибудь в карман или в кошелек. Или еще глубже.
 А налоговое освобождение! Ведь эта гениальная идея – тоже плод умственной деятельности Владимира Фомича. Кому охота платить налоги, когда тебе их насчитали, предположим, на миллион долларов? Это ж сколько «мерседесов» купить можно! Поэтому казна и недосчитывается достаточно больших сумм. А тут представьте, что приходит в министерство финансов простой посетитель. Простой-то он простой, только очень честный. И говорит, давайте я заплачу вам миллион, только вы за это дайте мне налоговых освобождений со скидкой процентов пятьдесят. Другими словами, я вам миллион, а вы мне бумажку с освобождениями на два. Вам-то все равно никто не платит, а пока суть да дело, инфляция и все такое прочее; миллион сегодня – это больше, чем два завтра. Чиновники в министерстве, конечно, обрадуются и скоренько выпишут необходимые документы, и печати на них поставят. Тогда честный человек, радеющий за интересы государства, идет, предположим, в нефтяную компанию и говорит: «У вас, господа, налоги не уплачены за прошлый год, а это, между прочим, – целых два миллиона долларов. За это в нашей стране по голове не погладят. А если и погладят, то прикладом автомата. Так-то».
 Главные нефтяники моментально становятся грустными и хором вздыхают:
 – А что делать?
 И тогда честный человек предлагает:
 – Дайте мне на два миллиона нефти, а я с вас долги перед государством сниму.
 Все радуются, кричат «Ура!» и едут отмечать это событие в какой-нибудь японский ресторан. Нет, лучше в ресторан гостиницы «Россия», а то японцы узнают нашу секретную схему расчетов и возьмут ее на вооружение.
 А честный человек поставит нефть в какую-нибудь заграницу (лучше, конечно, в Японию), и обойдется она ему в два раза дешевле. А японцы купят раза в три дороже – у них-то с нефтью туго. Сразу всем хорошо: нефтяникам, честному человеку и стране в целом, не говоря уже о Японии, которая никогда не замерзнет в зимний отопительный период.
 Так уж получилось, что первым таким человеком в нашей замечательной стране оказался сам Владимир Фомич. Некоторое время он был даже единственным честным бизнесменом. Причем, налоговых освобождений покупал не на один-два миллиона, а побольше. Я случайно знаю, на какую сумму, но говорить не буду, потому что это коммерческая тайна налоговых органов. Другие бизнесмены поглядели на подвижнический подвиг нашего героя, и них проснулась совесть: они чередой потянулись к министерству финансов и стали покупать эти очень ценные бумаги. Одно время чиновники этих документов столько напечатали! На такие суммы! Больше, чем запланировали налогов собрать, раз в десять. И все это благодаря светлому уму Владимира Фомича.
 Кстати, наш герой имел к нефти и газу особое пристрастие, потому что, когда весь народ разуверился в ваучерах, он скупил их, поддерживая тем самым бюджет простых семей. Чуть было не разорился на этом.
 Правда, потом ему повезло, потому что за неделю до окончания срока действия ваучеров объявили приватизацию газонефтяной промышленности и тогда Высоковскому, который сумел подать свою заявку, достался пакет акций Газпрома. А это уже накладывал о ответственность почти политическую, ведь ни для кого не секрет, что в нашей стране тот, кто близок к нефти, становится близок к власти. И хотя в то время Владимир Фомич еще не был членом-корреспондентом, его все равно пригласили как-то в Кремль на какой-то фуршет, посвященный очередному славному событию. Правда, пришлось кое-кому заплатить за пригласительный билет, причем деньги немалые, но ожидание праздника стоило того.
 Фуршет тем и отличается от обычного приема пищи, что стулья для гостей не расставляют, а, соответственно, карточек с фамилиями приглашенных возле тарелок нет. Каждый подходит со своей миской к столу, накладывает себе салатов, колбас, рыбы всякой, а потом, стоя где-нибудь за колонной, уминает это и несется за добавкой или же наливать себе водку. Высоковский представлял, что он не будет есть, а сразу займет место среди самого близкого президентского окружения. А когда хозяин Кремля спросит его: «Простите, а как Вас зовут и кто Вы?», Владимир Фомич представится, скажет, что он скоро станет академиком, и вкратце изложит основные положения своего научного труда.
 Но действительность оказалась еще более суровой, чем она была до сих пор. Гостей собралось видимо-невидимо. И все они ринулись к президентскому столу, оставив позади себя столы с закусками и водкой.
 Видимо, принесли бутерброды с собой или заранее наелись у себя дома, как и Владимир Фомич. В результате получилось, что весь огромный зал был пуст, а с одной стороны перекатывалась и рокотала приглушенно масса народу. Высоковский несколько раз пытался обежать толпу, чтобы найти щель, в которую можно было бы прошмыгнуть, но все бесполезно. Гости стояли покачиваясь, тесно прижавшись друг к другу, но каждый все равно отчаянно работал локтями, пытаясь пробраться к столу, за которым в кресле развалился глава государства со своими ближайшими соратниками. Высоковский даже попытался подпрыгнуть, чтобы увидеть отца русской демократии, но видел только затылки, затылки, затылки. Бросаться на эту массу и пробиваться было бы делом проигрышным и опасным для здоровья. И все же он нашел место для начала обеспечения своего будущего. Владимир Фомич приглядел место, где приглашенных толпилось не так много; правда, это было весьма и весьма далеко от президента, но зато почти рукой подать до края длинного, уставленного многочисленными яствами, стола, за которыми восседали первые люди страны.
 Врезаться в толпу удалось, но через пару шагов Высоковский уперся в непробиваемую стену из черных спин. Он бился об эти твердые спины, тыкал пальцами, пинал ногами чьи-то ботинки, пытался даже щекотать чужие подмышки – все без толку. Приглашенные стояли широко расставив ноги, чтобы их не смогли спихнуть с занятого места. И тогда Владимира Фомича осенило: он сполз на пол и шмыгнул на четвереньках между ног впереди стоящего, потом дальше. Продвижение к власти оказалось делом нелегким. Впервые в жизни Высоковский поблагодарил природу, наделившую его невысоким ростом. Продвигаться приходилось не только на четвереньках, но кое-где и по-пластунски, несколько раз ему наступили на ладони, пару раз его сверху ударили по спине, а один раз на голову упал недоеденный кусок жареного поросенка. Дышать было тяжело, чем ближе была цель, воздуха становилось меньше. Пот струился по лицу, спина и подмышки взмокли сразу. И когда Владимир Фомич уже готов был заплакать от усталости и жалости к себе, то вдруг увидел ноги-столбы, а за ними край белой скатерти, свисавшей почти до земли. Это был торец президентского стола. Охранник крутил головой и потому не заметил, как между его мощных, широко расставленных ног юркнул маленький человечек в мокром от усилий смокинге. Под столом было хорошо. Владимир Фомич пробирался к центру его, старательно огибая выставленные ноги в лакированных ботинках. Вскоре стали показываться и женские ножки, и тогда наш герой понял, что президент где-то уже совсем недалеко. Он перевел дух и на всякий случай перекрестился. Рядом женскую коленку гладила мужская ладонь с веснушками и поросшая рыжими волосками. Потом ладонь заскользила выше, а на круглом колене осталось влажное потное пятно. Высоковский глубоко вздохнул, готовясь к последнему броску, и тут в уши ворвался из далекого детства еле слышный голос бабушки:
 – Во-воч-ка-а!
 Именно так она кричала в открытое окно, и герой наш понял – это знак свыше. Через пару метров Владимир Фомич начал напрягать уши, прислушиваясь к звукам, доносящимся сверху, чтобы узнать Хозяина по голосу. Звенела посуда, стучали вилки и ножи о тарелки, у кого-то урчало в животе, прилетали обрывки фраз и смех, но все было не то. Кто-то стряхнул под стол пепел с сигареты, но Высоковский даже не отмахнулся.
 – …В Америке все, как у нас. Даже ихние доллары – это наши баксы.
 Раздался смех, значит, это был анекдот. Полметра вперед.
 – …Вот жене шубу купил норковую. А тот спрашивает: а почему она в дырках? Это не дырки, а норки! Ха-ха-ха!
 Значит, опять анекдот. «Хорошо бы услышать какую-нибудь тайную новость. Желательно на финансовую тему», – подумал Владимир Фомич и почти сразу в полутора метрах от себя увидел руку, выскользнувшую из-под стола и опустившуюся на плотное колено под брючиной из тонкой шерсти. На руке не хватало одного пальца.
 – Президент! – пронеслось в голове.
 Сердце заколотилось с бешеной скоростью, в горле пересохло, и некстати зачесалась пятка. И так она засвербила, что захотелось тут же снять башмак и чесать, чесать, чесать. Пришлось сделать усилие и двинуться вперед.
 И тут раздался голос:
 – Я вам со всей ответственностью заявляю, что никакой реорганизации Газпрома не будет! А если что-то подобное и случится, то это будет уже безответственное решение. Хотя, может быть, и вынужденное.
 «Премьер-министр», – догадался Владимир Фомич и двинулся дальше.
 Он уже почти достиг своей цели, старательно обогнул молодую женскую ногу, посмотрел на всякий случай – не гладит ли ее кто-нибудь; и тут сделал неосторожное движение, поставив ладонь на ботинок президента.
 – Что за…? – раздался знакомый голос.
 Край скатерти приподнялся, и Владимир Фомич нос к носу столкнулся с российским главой, наклонившимся поглядеть – что это скребет его башмак.
 – Ты кто? – хриплым басом спросил Президент.
 – Академик Высоковский, – нашелся не теряющийся в критических ситуациях Владимир Фомич. Хотя тогда еще он не был ни членом-корреспондентом, ни доктором наук. Но ведь надо было что-то говорить.
 – Ты, наука, небось, под столом деньги тыришь? – строго спросил Гарант российской конституции и законности.
 – Я хочу анекдот рассказать.
 – Шпарь! – приказал Президент. – Токо погромче, чтобы, понимать, все слышали.
 Насчет анекдота Высоковский, конечно, здорово придумал, но в этот момент из его головы вылетело все, что он когда-либо слышал. В мозгу пронеслось: «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой…»
 Нет, петь лучше не надо. Владимир Фомич напряг свой гениальный мозг, и тут его осенило.
 – Летают в космосе два наших космонавта, – пропищал он, – уже полгода летают. Один пошел как-то в туалет, вдруг слышит стук в дверь. «Кто там?» – спрашивает.
 Молчанье повисло над столом. А по лбу Высоковского заструились потоки пота.
 – Что это получается, – строго спросил Президент, – они на нашей орбитальной станции «Мир» по полгода в нужник не ходят?
 – Да, – прошептал «академик».
 – Ха-ха-ха-ха! – раскатисто засмеялся Глава Российской Федерации.
 И все за столом засмеялись, захихикали и заржали. Некоторые даже хлопнули в ладоши. Тогда все собравшиеся в зале, которые, естественно, не могли слышать анекдота, дружно зааплодировали.
 – Ну, ползи отсюда, наука, – сказал Президент, вытирая слезы.
 И для убедительности пнул Высоковского ногой. Владимир Фомич быстро-быстро пополз к выходу. И когда выбрался из-под стола, увидел обращенный к нему взгляд Верховной власти.
 – Налейте академику! – приказал Президент.
 Свободной рюмки не нашлось, и тогда водку стали наливать в бокал на тонкой и длинной ножке.
 – Ну! – приказал Любитель анекдотов.
 Высоковский зажмурился и начал, захлебываясь, пить мелкими глотками. Сорокаградусный российский продукт проливался из широкого бокала, стекал по подбородку, но то, что попадало внутрь, обжигало горло и разогревало душу. Щелкали блицы, фотографы старались вовсю, а Владимир Фомич продолжал делать маленькие глотки, стараясь продлить очарование встречи с первым лицом государства. Даже когда в бокале не осталось ни одной капли, он продолжал прижимать его к губам. Пауза грозила затянуться, и пришлось ставить бездонный сосуд на стол.
 – Что касается пьянства, – заметил Президент, – наша наука всегда на передовых позициях.
 И все вокруг засмеялись снова. Какой-то высокорослый, словно сжалившись над Высоковским, дал ему в руку бутерброд с красной икрой и подтолкнул к толпе приглашенных. Теперь на нашего героя все смотрели с восхищением и завистью. Мир стал лучше, он стал таким, каким и должен был быть. Но он еще не принадлежал Владимиру Фомичу.
 Вскоре Главе государства помогли подняться, и повели его к выходу. Толпа вокруг Высоковского стала расслаиваться. Рядом остался фотограф, увешанный своими аппаратами.
 – Вы меня сняли? – спросил его наш герой.
 Тот молча кивнул.
 – Тысячу долларов за каждый кадр, – предложил Владимир Фомич, и сам испугался собственной щедрости.
 Кадр, к сожаленью, оказался только один. Но зато какой! На переднем плане улыбающийся Президент, который смотрит веселыми глазами на стоящего как бы во главе стола Высоковского, поднявшего бокал, будто бы произносит остроумный тост.
 Потом снимки эти раздавались нужным людям: они во многом помогли и диссертацию успешно защитить, и членом-корреспондентом стать, и пробиться в министерство финансов со своими великими идеями.




 3


 Сказать, что за все годы, пронесшиеся с того памятного дня, наш герой ни разу не вспоминал друга детства, значит, погрешить против истины. Группа компаний «Лидер» расширялась, завоевывая различные кусочки российского рынка. Появилась нефтяная компания «Лидер», телеканал «Лидер-плюс», сеть магазинов в обеих столицах с таким же названием, «Лидер-банк» вошел в десятку крупнейших финансовых структур страны, марка компьютеров «Лидер» становилась популярной. Радовало всё, кроме одного. Шестьдесят процентов акций в крупнейшем холдинге по закону принадлежали Подрезову. Правда, время от времени Владимир Фомич увеличивал уставной капитал подчиненных ему компаний, устраивал эмиссии акций, но это не давало ему никакого преимущества. Даже при выпуске новых акций – шестьдесят процентов их все равно принадлежали пропадающему где-то Подрезову. «А вдруг он заявится и потребует свою долю», – думал иногда Высоковский и долго не мог заснуть от реальности этого предположения.
 Можно было бы, конечно, открыть собственные фирмы и перекачать туда весь капитал, но даже любой необразованный адвокат тут же докажет, что это мошенничество. К тому же разорять фирмы с громким и популярным названием себе дороже: торговая марка – прекрасный товар, стоимость которого только повышается.
 Воспоминание о Викторе – пожалуй, единственное, что мешало жить спокойно, все остальное только радовало. Годы шли, принося счастливые перемены, а бывший друг оставался в далеком прошлом, из которого не доносятся ни угрызения совести, ни крики о помощи.
 Все дела, конечно, в Москве. Но даже приобретя многоэтажный офис в столице, на крыше которого он оборудовал себе квартиру с зимним садом и большой смотровой площадкой с видом на Храм Христа Спасителя и Кремль, Владимир Фомич большую часть времени проводил все-таки в родном городе.
 Поездки за рубеж – не в счет. К испанской вилле он так и не смог привыкнуть: там было скучно и одиноко, зимний домик в Швейцарских Альпах куплен был ради престижа и для того, чтобы привозить туда высокопоставленных любителей горнолыжного спорта. Гости, накатавшись по скрипучему снегу, возвращались, залезали в бассейн с водой, разогретой до температуры человеческого тела, а потом за дело брались молоденькие тайские массажистки, которых Высоковскому присылали прямо из Бангкока. В Швейцарии легко подписывались контракты, взятки брали даже те гости, которые не понимали, за что им предлагают деньги, – ведь от них все равно ничего не зависит, и тут же они звонили в Москву и приказывали кому-то: «Переведи-ка все наши счета в "Лидер-банк"». Или – «Закупить для всех школ губернии компьютеры марки "Лидер"».
 По вечерам Владимир Фомич садился в кресло на большом балконе, его всего заворачивали в плед, и он смотрел, как между далекими заснеженными вершинами опускается в мутную морозную синеву ослепительно-оранжевый диск солнца. Но это длилось недолго, небо еще подсвечивалось снизу, а Высоковский возвращался в дом. Тайки помогали ему раздеться, он ложился в разогретую теплым воздухом фена постель, и почти сразу появлялась Габи – светловолосая швейцарская немочка, одной из обязанностей которой было следить за содержанием дома и управлять прислугой.
 – Was wollen Sie? – спрашивала она.
 А что хотел бы Владимир Фомич? Только одного – любви. Но не той, что дарила ему высокая молодая немка, – стерильно темпераментной, а настоящей, от которой остается дупло в сердце, от которой хочется плакать и быть смелым. Может быть, даже прыгнуть с балкона в рыхлый сугроб или хотя бы один раз проехаться на горных лыжах.
 Владимир Фомич делал вид, что засыпает и через щелочку между веками, сквозь бледный частокол ресниц видел, как поднималась с кровати Габи, как она натягивала на голое тело тонкий свитерок и узкую фланелевую юбку, поднимала с персидского ковра свое белье, подойдя к двери, оборачивалась и говорила: – Guten Nacht!
 Девушка осторожно закрывала дверь за собой. Подушка, лежащая рядом, еще пахла ее духами, а Вы-соковский представлял себе другую – неведомую ему, и очень хотелось, чтобы та незнакомка походила бы на итальянскую актрису, фамилию которой он все время забывал. Именно в эти минуты, перед тем как войти в тусклое сновидение, находясь перед дверью в мир ненужных грез, ему особенно хотелось домой.
 Петербург! Владимир Фомич никогда бы не уезжал бы оттуда, он даже забросил бы все свои дела, будь рядом та единственная, лицо которой он представлял себе отчетливо. И лик этот был прекрасен. Он бы никогда не уезжал из родного города. Может быть, только в Москву на денек по делам. Но судьба почему-то оказалась дамой, любящей путешествия, и потому приходилось мотаться по разным странам и городам, где все незнакомое, пугающе чужое. И все же Высоковский рвался туда, дышал дезодорированным воздухом своих заграничных вилл или шикарных отелей, смотрел на ровные мостовые. Владимира Фомича от одиночества тянуло в чуждый мир – там было спокойно и стерильно жить, как в больнице, в которую время от времени ложатся уставшие от жизни люди, в общем-то, ничем не болеющие. Он даже в разговоре с гостями называл свои швейцарский домик – клиникой, вздыхая, повторял, что приезжает сюда не только отдохнуть, но и подлечить нервишки, расшатанные тяжелым недугом – российским бизнесом.
 А вообще в зимнем швейцарском домике, где воздух нагревался огромными каминами, было тепло постоянно, а для Высоковского, по большому счету, где тепло – там и Родина: холодов он не любил и всегда ругал прислугу за оставленные открытыми форточки, чтобы через них не улетучивался дым Отечества.
 Утром в столовой он сидел с гостями, ловил их взгляды, бросаемые на увеличенную фотографию в рамке, где он сам в смокинге и съехавшем на бок галстуке-бабочке за праздничным столом приветствовал Президента, а тот улыбался широкой улыбкой и смахивал с лица веселую слезинку.
 После той, первой встречи, были потом и другие. Были и новые фотографии, но эта была самой любимой и самой дорогой, потому что в тот вечер началось его восхождение из-под стола на самый верх российского общества.




 4


 В аэропорту Высоковского встретили ребята из его личной охраны, провели через кишащий людьми зал. Коридор образовался мгновенно – народ узнавал великого человека и расступался сам. Три шага сквозь раскрытую перед ним стеклянную дверь, вот он, бронированный лимузин, знакомый запах, и мир за окном погрузился в туманную дымку тонированных пуленепробиваемых окон. Джип охраны рванул с места, «мерседес» за ним и почти сразу остановился.
 – Какой-то козел поперек дороги встал, – объяснил начальник охраны.
 – Петя! – укоризненно протянул Владимир Фомич.
 – Простите, – покраснел квадратный человек. – Какой-то российский гражданин дорогу перегородил своей «шестеркой».
 Петр посмотрел в окно.
 – Наверное, частным извозом решил заняться. Примчался сюда, а тут, как Вы понимаете, свободная конкуренция – вот ему сразу все четыре колеса и прокололи. Сейчас ребята его спихнут.
 – О-о-о! – вдруг закричал начальник охраны.
 А перед зданием аэропорта произошло вот что – «геленваген», который шел впереди лимузина, подъехал к несчастной «шестерке», уперся дугами кенгурина ей в бок и начал сдвигать легковушку к обочине. Тут к машине охраны подскочил хозяин и, открыв дверь, выдернул водителя и бросил его на асфальт. Из «геленвагена» выскочили сразу трое охранников, двое тут же легли возле водителя.
 – Ну, сейчас мы уроем этого козла, – заорал Петр, видя как из задней машины выскочили еще четверо человек.
 Схватка и в самом деле была недолгой. Хозяина «шестерки» скрутили и повалили на газон. Он, правда, пытался подняться, и когда бронированный «мерседес» проезжал мимо, Владимир Фомич увидел на мгновение окровавленное лицо этого человека. Но мгновенья достаточно было, чтобы узнать. Хозяином «шестерки» был Виктор Подрезов.
 Лимузин объехал «лохматку», вскоре его догнали оба джипа; тут же они заняли места согласно боевому расписанию: один спереди, другой сзади. Так и помчались по направлению к городу. Уже проскочили фабрику «Кока-колы», выскочили на площадь Победы…
 И тут Высоковский сказал:
 – Поехали назад к аэропорту!
 Петр по рации передал приказание передней машине, и, обогнув памятник защитникам Ленинграда, небольшой кортеж понесся назад в «Пулково».
 Подрезов, наклонившись, рассматривал вдавленные внутрь машины двери, когда рядом остановился броневик. Виктор рукавом стер кровь с разбитого носа и губ, посмотрел на два джипа и поднял с земли монтировку. Но тут стекло в задней двери лимузина медленно поползло вниз и знакомый голос произнес:
 – Добрый день, Витюша.
 Подрезов покрутил головой, но никого не заметил, а когда он уже решил, что ему послышалось, вдруг перед самым своим носом увидел опущенное стекло лимузина и до боли знакомую, улыбающуюся рожу лучшего друга детства.
 Хозяин покореженной машины растерялся, но Высоковский махнул рукой:
 – Садись ко мне!
 Виктор обернулся, посмотрел по сторонам, но все люди, которые только что помогали ему советами, исчезли неизвестно куда, а из «мерседеса» выбрался квадратный человек и любезно распахнул перед ним дверь.
 – Садитесь, пожалуйста.
 В просторном салоне было прохладно и тихо. Виктор опустился прямо напротив телевизионного экрана, который беззвучно показывал старую итальянскую картину: богатый американец увлекся простой девушкой со сложным характером.
 Дверь захлопнулась, и лимузин сорвался с места.
 – А как же…? – начал было Подрезов.
 Но в этот момент Владимир Фомич бросился на его шею, воскликнув:
 – Витюша, друг!
 Он даже прижался щекой к уху приятеля, демонстрируя искреннюю радость от неожиданной встречи. Начальник охраны в смущении отвернулся к окну: он никогда не видел своего босса таким.
 – Сколько лет! Сколько лет! – повторял Высоковский, целуя старого друга.
 – А как же моя машина? – снова спросил Виктор.
 – Да пригонят тебе ее, – рассмеялся солидный человек, пораженный наивностью приятеля. – Расскажи лучше: где ты? Что? Как? О делах своих поведай.
 – Я… у меня… Да…, – пытался ответить хоть что-то Подрезов, но Владимир Фомич не давал ему говорить.
 – Сколько лет ни слуху ни духу. Искал тебя, но все без толку. Один я остался – Татьяна меня бросила. Я ведь жениться на ней хотел, а она…
 Высоковский вздохнул и закрыл глаза ладонью:
 – Где она теперь?
 – Она замужем за армянином.
 – В самом деле? – встрепенулся Владимир Фомич. – Рита в Эстонию убежала, Таня в Армению. Что хорошего в этих заграницах, чтобы родину бросать?
 – Татьяна здесь живет. У ее мужа продовольственный магазин.
 – У-уф, – выдохнул владелец лимузина, – слава богу, хоть с голоду не умрет, а то я переживал за нее. А как ты живешь и где пропадал все это время?
 И тут же, не делая паузы, Владимир Фомич поведал Подрезову о своей нелегкой жизни, о бизнесе, который отнимает все свободное время, не оставляя даже секунды для личной жизни. А главное, трудиться приходится много, а какой-то особенной прибыли нет. Прошлый год вообще был со знаком минус: вложить пришлось больше, чем потом пришло. Надо что-то новое придумывать, а голова забита ежедневными заботами.
 – Займись жилищным строительством, – посоветовал Виктор, – первый показатель подъема экономики – то, что начинается спрос на новые квартиры. Как только у людей появляется стабильность, рост доходов и хоть какие-то доходы, они начинают думать об улучшении условий жизни…
 Высоковский мог бы еще долго слушать дилетантские высказывания своего приятеля, но машина подъехала к офису, и Владимир Фомич вздохнул.
 – Извини, Витюша, но у меня важная встреча. Подрезов уже ухватился за ручку двери, чтобы
 выйти, как вдруг Высоковский остановил его:
 – А может, вспомним старое: начнем работать вместе?
 Он заглянул в глаза другу так доверительно, что Виктор растерялся, а потом махнул рукой:
 – Да не тянет меня больше на большие дела. По мне приятнее целый день баранку крутить.
 – Ну, тогда иди ко мне водителем!
 Владимир Фомич хлопнул по кожаной обшивке кресла:
 – Нравится машина? Хочешь: с завтрашнего дня она твоя – будешь меня возить и удовольствие получать, крутя баранку.
 Неожиданно Подрезов согласился. А когда он вылез, начальник охраны сказал боссу:
 – Хорошего же вы работника взяли. Он Ахметову в аэропорту нос сломал, а Мамаеву такой фонарь под глазом засветил!
 Но Высоковский только рассмеялся в ответ. Надо же, он боялся этой встречи, а вот как оно повернулось. Витьку-то, оказывается, жизнь не просто покрутила, но, кажется, даже поломала.




 Глава вторая


 1


 Поскольку Подрезов самым наглым образом влез в мой рассказ, то придется и о нем сказать несколько слов. Хотя, что о нем говорить? Семь лет, проведенных им вдалеке от Владимира Фомича, были не такими насыщенными и интересными, как у нашего героя.
 Семь лет прошло с того вечера, как он хлопнул дверью, покинув лежащего на полу Высоковского, выскочил на улицу, залез в свой автомобиль и долго не мог завести его – тряслись руки. «Что это со мной?» – удивился Виктор, потому что внешне он оставался совершенно спокойным. И только когда, наконец, тронулся с места, сообразил, что ехать ему и в самом деле некуда. Машина сама, как старая лошадь, знающая наизусть дорогу, привезла его к дому, но Подрезов долго не вылезал. Начался дождь, крупные частые капли вылетали из сумрачного вечернего неба, барабанили по стеклу машины, за запотевшим стеклом не было видно ничего, и казалось, мир остался где-то далеко-далеко, отделился от Виктора холодным ливнем – для того лишь, чтобы тот не смог найти дорогу назад, даже если захотел бы вернуться. Иногда за оконной хмарью вспыхивали фары въезжающих во двор автомобилей, раз совсем рядом по луже прошлепали чьи-то быстрые шаги – словно несчастная Витькина судьба пробежала мимо и скрылась во мраке.
 Он достал из кармана портмоне, пересчитал деньги, проверил, в кармане ли заграничный паспорт; после чего вылез под дождь. Поднявшись домой, он оставил на тумбочке прихожей ключи от машины и техпаспорт, поднял с пола небольшую дорожную сумку, с которой обычно мотался по леспромхозам, расстегнул застежку-молнию и глянул внутрь – все на месте: джинсы, свитер, кроссовки и набор для бритья.
 Подрезов открыл дверь и уже было переступил через порог, но в последний момент достал из кармана ключи от квартиры и положил их на тумбочку рядом с автомобильными.
 Хорошо, что паром в Стокгольм отправлялся после полуночи: Виктор успел купить билет, оставил свою сумку в пустой каюте и всю ночь просидел в баре, как всякий слабый человек, не понимая, что новую жизнь нельзя встречать со стаканом в руке. А он пил весь следующий день и смотрел в окно на затянутое низкими облаками небо, на мелкие капли частого дождя, полосующие окна, и стада барашков, пасущихся на гребнях темно-серых волн. Подрезов уже не понимал, куда плывет он и зачем, а потому последнюю ночь перед прибытием в Швецию он старательно топил в стакане с нескончаемым потоком исконно русского напитка. Но когда таможенник в стокгольмском порту Фрихаммен, покосившись на худосочную дорожную сумку, спросил: «Водка? Вино? Пиво?», Виктор похлопал себя по животу и ответил: «Все – здесь!».
 Швед втянул носом воздух и поверил сразу. Но на всякий случай пощупал сумку, потряс ее, после чего разочарованно вздохнул.
 – Проходите!
 Возле металлической решетки забора, ограничивающего территорию порта, стоял старенький автомобиль «Вольво» – такси.
 Подрезов открыл дверь и сел рядом с водителем.
 – На заднее сиденье, – неожиданно сказал таксист по-русски без всякого акцента.
 Виктор послушно пересел и тут же ответил на вопрос «Куда ехать?»:
 – В Гетеборг!
 Повезло, что водитель из бывших наших. Швед наверняка не повез бы клиента за триста с лишним километров. Правда, коренные шведы вряд ли работают в такси. А так за разговором три часа пролетели незаметно. Хотя говорил один лишь таксист.
 – …Второй год здесь. Все дома оставил: квартиру, машину, жену – теперь уже бывшую, бизнес свой, хотя там одни долги. По началу, как все, крутился, потом магазинчик свой открыл: поляки мне шмотки поставляли. Вылезать из нищеты начал, решил оптовой торговлей заняться, взял кредит в банке, арендовал фуру и поехал в Польшу за товаром. Загрузился, прошел таможню, а за Брестом тормознули нас, меня с шофером на дорогу выбросили, и укатила наша фура с товаром на двести тысяч долларов в неизвестном направлении. Все потерял, не говоря уже о двух выбитых зубах и сломанном ребре. Домой вернулся, отлежался, пошел в банк – так, мол, и так. Вот протокол из милиции, телефоны следователя. Начальник кредитного отдела головой покивал: «Не повезло Вам». А на следующий день в дверь позвонили: пришли трое бритоголовых и требуют вернуть деньги немедленно…
 Он продолжал говорить, а Подрезов, прикрыв глаза, слушал, но голос таксиста затихал и улетал куда-то, в полумраке открывалась дверь, Виктор вскакивал с кресла, чуть не опрокидывая не отключенный телевизор. Татьяна бросалась на шею мужа, и кудряшки щекотали лицо, хотелось чихать от счастья и улыбаться. Он целовал ее мокрые от слез щеки, а она вскрикивала.
 – Ты уснул, что ли?
 Виктор открыл глаза и увидел летящее навстречу шоссе, сосны, освещенные солнцем, стояли на вересковых пригорках, между стволами летали сороки и трясогузки.
 – …А потом Сиркка говорит…
 – Кто? – не понял Виктор.
 – Жена моя шведская. Хотя какая она шведка? Финка, только родилась здесь – в Шеллефтео. Это на севере. Так вот, она заявляет: хватит тебе жить на пособие. Покупаю машину, а ты будешь на ней зарабатывать. Через год вернешь мне мои деньги за «Вольво» плюс банковский процент.
 – Ты представляешь, – возмущался водитель, – она мне товарный кредит предоставила!
 – Симпатичная? – поинтересовался Подрезов.
 – Угу, – усмехнулся таксист, – для финки. Хотя выглядит она неплохо для сорока восьми лет. Но мне-то тридцать пять, и я к другой семейной жизни привык. Чтобы все общее: машина, квартира, постель, друзья и деньги, конечно. Да я бы этой Сиркке все бы до копейки отдавал, даже чаевые, только чтобы по-человечески у нас было. А то купишь, бывало, у наших туристов бутылку водки, домой принесешь, ставишь на стол, ищешь в холодильнике закуску для себя, жены. А она уже из комнаты орет: Алекс, ты что, алкоголик? И ставит бутылку в бар – пусть будет там до праздника. А в баре уже этих бутылок столько! Не выдержал однажды – купил удочку, прихватил литровую «Пшеничной» и на озерцо. Удилище в берег воткнул, разложил на газетке колбаску, сырок, огурчики. Рядом в десяти шагах мужик рыбачит. Я ему бутылку показал – подваливай, дескать. Тот спиннинг свой прихватил и смылся. Я и двух стаканчиков пропустить не успел, полиция подъезжает. Покажите Вашу лицензию на лов рыбы! И потом – распитие спиртных напитков в общественном месте. Отобрали у меня удочку, бутылку, привезли в участок и штраф выписали – почти месяц потом вкалывал, чтобы его отработать. Бросил бы все и уехал. А куда?
 Таксист бросил взгляд на клюющего носом Виктора и спросил:
 – А ты зачем сюда приехал? Если от проблем бежишь, то здесь их у тебя будет еще больше. Не для нас эта жизнь.
 Расставались они почти друзьями. На прощанье водитель сунул Подрезову визитку:
 – Будешь в Стокгольме – звони. Посидим где-нибудь, родину вспомним.
 Свен Юханссен жил в кирпичном коттедже на окраине Гетеборга. За улочкой с одинаковыми красными домиками виднелись сосны и бледные воды пролива Каттегат. Вокруг было безлюдно и тихо, только ровные верхушки стриженых придорожных кустов подрагивали от легкого ветра, пахнущего морскими водорослями. Виктор несколько раз надавил на кнопку звонка, висящего рядом с калиткой, но из дома никто не вышел, даже шторы за окнами не шевельнулись. Никого.
 Чтобы как-то убить среднеевропейское время, Виктор побрел по ровной асфальтовой дорожке, пока, наконец, не вышел на окраину поселка, где находилась автозаправочная станция и маленькое кафе. За короткой барной стойкой скучал высокий блондин лет тридцати: похоже, посетители не часто заглядывали сюда.
 – Кофе, – сказал Подрезов, но, увидев печальные глаза бармена, исправился: – Пиво, сосиски и сэндвич.
 За окнами плескалось море, и оно было совсем близко. Белый пароход, плывущий неизвестно куда, скользил мимо неторопливо, освещаемый лучами начинающего вечереть солнца. Потом прошла плоская баржа, груженная лесом. Блестели белые бока берез, и чайки крутились возле борта – кто-то, как видно, с борта бросал птицам куски хлеба.
 – Еще пива? – с надеждой спросил бармен.
 – Нет, – покачал головой Подрезов.
 – Вы кого-нибудь ждете?
 Рослый блондин видел, что посетитель не приехал на машине, и, стало быть, можно надеяться, что сейчас сюда придут и его знакомые.
 – Здесь живут Ваши друзья?
 Виктор кивнул и сказал:
 – Свен, Юханссен.
 – О-о, – удивился бармен, – большой человек – работает на «Вольво».
 И тут же, поняв свою ошибку, исчез за стойкой, присев на низенький стульчик, так что из-за блюдечка для мелочи торчала лишь его соломенная макушка. Конечно, глупо говорить другу господина Юханссена, где тот работает. Вскоре в поселок потянулись автомобили: рабочий день закончился, люди возвращались домой. Подрезов подошел к стойке и достал деньги.
 – Вы из России? – обратился к нему бармен.
 И услышав утвердительный ответ, перешел на русский.
 – А я из Эстонии. Купил вот бензоколонку, кафетерий – думал, прибыль будет, но нет: здесь еще хуже, чем дома. Очень скучно и налоги большие.
 – Семья тоже здесь? – спросил Виктор.
 – Нет, жена посмотрела на местную жизнь и вернулась в Таллинн. Я ей звоню иногда.
 Эстонец положил на блюдечко сдачу, но Подрезов уже шел к выходу.
 – Заходите, – крикнул ему вслед владелец бензоколонки. – Меня зовут Валтер.




 2


 Свен второй день подряд был счастлив: у него родился сын, и потому молодой отец выглядел так, словно он только вчера вылез из африканской ямы. Поначалу он не мог понять, кто к нему приехал, затем он спросил Виктора, куда тот исчез вчера из ресторана. Но, услышав, что русский друг только сегодня прибыл в Швецию, удивился:
 – Ты звонил в калитку, а я не открыл? Почему?
 Юханссен задумался и спросил гостя:
 – Может быть, я спал?
 Тут же он стал предлагать поехать в клинику поглядеть на сына, но Подрезов отговорил его, сказав, что лучше это сделать в другой раз, а пока у новорожденных еще слаба психика, чтобы смотреть на монстров. Но Кристин они все-таки позвонили, и жена Све-на очень обрадовалась, что у того, наконец-то, появился переводчик, а то она второй день не может понять, о чем мычит в трубку ее благоверный.
 Не было ни жареных стейков из мяса крокодила, ни фейерверков во дворе, ни шведских народных песен за столом. День закатился за пролив Каттегат, когда Свен уже давно спал. На улицах поселка было пустынно, не горели и окна кирпичных коттеджей; а чего их включать – и без того светло: ночь-то белая. Возле ленивой волны Виктор скинул ботинки и долго бродил по воде, даже не подвернув брюки. Постепенно серый сумрак покрыл и море и берег, ненадолго свет померк, и горизонт исчез, небольшой ветерок гнал волны к берегу, и белая пена заворачивалась на их гребнях, словно светлые кудряшки подрагивали в темноте, напоминая о той, которую хотелось забыть навсегда или вернуться к ней прямо сейчас.
 Босиком, неся в руках своих башмаки, Подрезов шел к дому Юханссенов, чувствуя, что к мокрым ступням прилипла сосновая хвоя. Фонари светились лишь на автозаправочной станции, но свет их был экономным и тусклым, так же бледно светились окошки маленького бара, в котором, согнув свое тело над стойкой, пил водку высокий блондин. Откуда-то из-за темной полосы стриженых кустов выскочила гетеборгс-кая овчарка и стала крутиться под ногами Виктора. Так и дошли они вдвоем до калитки. Собака прошмыгнула во двор и стала поджидать человека у крыльца, помахивая хвостом. Но в дом дворняга заходить не стала, потом, проглотив вынесенную человеком колбасу, улеглась тут же, возле ступенек. И когда Подрезов наклонился, чтобы погладить ее, собака перевернулась на спину, замерев и подставив светлый живот. Отвыкнувший от ласки пес нутром понял, что этот великан не ударит ее, что он не такой, как большинство людей, которые сначала бросят кусок еды, а потом пнут ногой. Человек чесал собачий живот и думал почти то же самое.
 – Мы с тобой одинаковые, – наконец сказал он, – у меня тоже никого нет, я не знаю, где мой дом и какие блохи будут кусать меня завтра. Но выть на луну – самое последнее дело, и потому лежи здесь спокойно.
 Пес, конечно, не понимал по-русски, но все равно закрыл глаза и дрыгал лапой от удовольствия.
 Юханссен оказался верным другом, хотя Виктор и не сомневался в нем: за полгода путешествия по африканским ямам и тюрьмам человека легко узнаешь, чтобы уже потом не ошибиться никогда. Узнав, что Подрезов в ближайшее время не собирается возвращаться в Россию, он тут же предложил ему работу в своем офисе, но Виктор только рукой махнул и через неделю уже трудился на испытательном стенде, ковыряясь в моторах грузовиков, после того как машины подвергались разным нагрузкам. Грузовики, например, гоняли даже по трассе, в асфальтовом покрытии которой специальная и очень дорогая техника сделала трещины, выбоины и даже неглубокие ямы. Водители-испытатели получали надбавки к своему окладу за тяжелую и опасную работу. Неплохо платили и механикам, а потому, устроившись на работу, Подрезов снял себе небольшую квартирку, куда сразу же переехал. Не один, конечно, а со своей собакой. Место было тихое; честно говоря, в Швеции и нет шумных мест. Неподалеку был рынок, на котором эмигранты – боснийские мусульмане продавали овощи и фрукты, но и там все было пристойно и чисто. Все складывалось замечательно, особенно для пса, которого пришлось, правда, сводить в ветеринарную клинику, где ему сделали прививки. Ветеринар заодно продал ошейник с собачьим номером и сказал, что пес молодой: год-полтора от силы. А вот породу шведский специалист определить не мог, сказал только, что лапландская кровь угадывается, но вот глаза! Глаза у подрезовского питомца и впрямь были необычные – раскосые, как у монголов. Поэтому Виктор и назвал пса Тугриком. А тому кличка понравилась, и он отзывался на нее звонким лаем. Тугрик был и в самом деле похож на лайку: не такой лохматый, конечно, как четвероногие обитатели заснеженных просторов, а хвост у него вообще был как сосулька, но зато уши стояли торчком и кошек во дворе он исправно загонял на деревья, удивляясь только, почему хозяин не хочет прихватить с собой парочку на обед или, скажем, на ужин.
 Соседи по дому, конечно же, знали друг друга, но порой казалось, они специально изучали лица всех поселившихся здесь только для того, чтобы не здороваться. Жители северных стран – люди вообще немногословные, и потому Подрезов очень удивился, когда однажды молодая женщина, выйдя из своего «Сааба», вдруг кивнула ему:
 – Добрый день.
 Даже Тугрик от неожиданности повилял хвостиком.
 Женщина жила в соседнем подъезде, и Виктор даже подумал о том, чтобы помочь поднести ей пакеты с продуктами, но потом вспомнил, что он не в Петербурге, и только посмотрел вслед соседке. Она оказалась довольно стройной, и потому пришлось поскорее отвернуться: мало ли что подумают наблюдающие в окна шведы.
 Была уже осень, и за полгода жизни в Швеции у Подрезова не появилось здесь новых знакомых: был, конечно, Свен, но он был увлечен подрастающим поколением, были коллеги по работе – именно коллеги, потому что друзья или товарищи по работе – термин, придуманный в России. Когда однажды Виктор пригласил нескольких механиков посидеть где-нибудь после работы, те согласились, но общения не получилось: шведы молча почти полтора часа пили каждый свою кружку пива, потом каждый достал из кармана десять крон и заплатил за себя. Сели по своим автомобилям и разъехались. Один только стоял с Виктором на автобусной остановке.
 – Как дела дома?
 Швед посмотрел на Подрезова, как на сумасшедшего, но все же ответил:
 – Жена сказала, что у нее подвеска гремит. Приеду домой – посмотрю. Думаю, что пора шаровую заменить.
 Пиво, кстати, коллеги пили безалкогольное. Дорожная полиция все равно без причины машины не останавливает – можно было бы не бояться, но шведы закон уважают: раз запрещено пить за рулем – значит, не надо этого делать. Но Виктора на работе уважали, а когда узнали, что у него высшее образование, то переглянулись. Судя по взглядам, кто-то удивился, а большинство не поверили: кто же после университета копается в моторах, когда можно нажимать кнопочки на компьютере и получать больше, не говоря уже о секретарше. Кстати говоря, у вице-президента компании Свена Юханссена было несколько секретарш. А поскольку он занимался Восточной Европой, то среди них была девушка из Чехии и девушка из Польши. Обе они были весьма симпатичны, но начальник старался пореже приглашать их в свой кабинет, чтобы неправильно не подумали шведские секретарши, которых видеть совсем не хотелось. А приходилось. Вице-президентов в крупной корпорации было много, и каждому, вероятно, приходилось считаться с мнением подчиненного ему персонала. Вот что значит страна развитой демократии!
 Но время шло, дождями смыло лето, потом однажды выпал первый снежок, похожий на манную крупу. Снег через полчаса растаял, но все равно Тугрик возвращался домой мокрый, грязный и счастливый. А тут как раз подъехал тот самый «Сааб», из которого опять вышла молодая женщина. Виктор даже протянул ей руку, помогая выбраться, и сказал, как старой знакомой:
 – Хей!
 – Добрый день, – ответила шведка и улыбнулась. На сей раз при ней не было пакетов, но все равно
 Подрезов с Тугриком проводили ее до дверей. Соседка не стала заслонять замок спиной, чтобы мужчина не запомнил кода, и это натолкнуло Виктора на кое-какие размышления. А когда женщина протянула руку для знакомства и представилась «Эльжбета», то стало ясно: она не шведка.




 3


 Приближался новый год, до которого шведам не было никакого дела – все ждали праздник Рождества. Снега по-прежнему не было, и только продающиеся в магазинах елки напоминали о зиме. Однажды Подрезов со своей новой знакомой пошли покупать поступившие из Норвегии символы нового года, и Эльжбета, выбрав упакованную в полиэтиленовую пленку елочку, вдруг сказала:
 – Виктор, зачем тебе тратиться? Дерево покупать, потом игрушки…
 Она посмотрела в глаза своему спутнику, покраснела и отвернулась. А на улице лаял Тугрик, привязанный по старой социалистической привычке к водосточной трубе. Виктор все не мог привыкнуть, что в Швеции демократия распространяется и на собак: с ними можно было заходить в магазины, в бары и даже в парикмахерские, хотя для четвероногих были и специальные салоны для стрижки.
 – Давай Рождество встретим вместе, – предложила Эльжбета и еще тише добавила, – и Новый год.
 Она уже два года жила в Швеции и за это время только однажды побывала в родном Гданьске, хотя до него пути всего двести морских миль. Дома остались родители и муж Тадеуш, с которым она вместе училась на филологическом факультете. Но с работой в Польше было тяжело, целыми ночами трудился только муж, писавший стихи, рассчитывая в скором времени получить мировое признание. И то, что сейчас его произведения не хотели публиковать, только убеждало Тадеуша, что он – величайший талант, так как только гениев современники не понимали. Днем будущий Нобелевский лауреат отсыпался, а Эльжбета, прикрепив на крышу старенького «полонеза» прямоугольник со светящимися шашечками, подрабатывала извозом. Однажды в развалюху въехал шикарный «мерседес», из которого вышел российский гражданин по фамилии Аветисян. Он мельком взглянул на раскуроченный «полонез» и молча отсчитал две тысячи долларов. Затем рассмотрел расстроенное лицо девушки и предложил еще две, если она отправится с ним на пару недель в Гамбург. Эльжбета переспросила, посчитав, что недостаточно хорошо понимает по-русски, но новый русский Аветисян сказал:
 – Еще дам три тонны, если поедешь со мной в Гамбург.
 Гордая полька залепила пощечину транзитному туристу. В ответ ее ударили кулаком, и, очнувшись, она увидела, как затормозила полицейская машина, случайно проезжавшая мимо. В результате новый русский стал беднее на пять тысяч зеленых, из которых полицейские по-братски выделили половину пострадавшей красавице. Дома она приняла решение: убраться куда подальше от проезжающих через Польшу Аветисянов, от продажных полицейских и от мужа, который, увидев синяк под ее глазом, сказал только: «Через неделю пройдет». Разбитый «полонез» продали за пятьсот долларов соседу Огиньскому, и Эльжбета отправилась в Швецию. Здесь она копила деньги на новую жизнь, высылая регулярно мужу, который продолжал писать нерифмованные белые стихи о своей серой жизни. Иногда Тадеуш, чтобы не тратиться на телефонные переговоры, присылал письма со своими новыми стихами.



   Когда серые волны проглотили
   След твоего корабля, увозящего душу мою,
   А на пирсе две злобные чайки
   Клевали мокрую французскую булку,
   Я подумал, что в этом мире вечна только печаль,
   Опоясывающая мою голову,
   Как повязка при зубной боли.
   Дорогая, мне надо семь миллионов злотых,
   Чтобы издать книгу стихов за свой счет.
   Прости, но я голоден третий день.



 Эльжбета читала послание, громко ругалась в пустой квартире, потом вздыхала и отправлялась в банк, чтобы перевести на счет мужа тысячу долларов. Иногда она звонила в Гданьск и спрашивала Тадеуша: «Как твоя книга?».
 А он отвечал голосом невыспавшегося гения, что денег не хватило: подорожала бумага, и потом, пришлось купить новый костюм и ботинки. Кстати, увеличили стоимость квартирной платы и отопление теперь дороже.
 – Дорогая, – заканчивал он, – я люблю тебя.
 – Я тоже, – отвечала Эльжбета и вздыхала оттого, что оба они понимают: врет и Тадеуш, и она сама.
 Иногда, поджидая пассажиров у морской пристани, она думала о том, что надо бы съездить в Польшу и развестись, потом встретить нормального человека… Нет, вначале серьезно познакомиться с кем-нибудь симпатичным и богатым, а потом уже послать мужа на его любимом поэтическом языке: «Катись, родной, в далекий край, и там меня не вспоминай!». С этой мыслью она съездила в Гданьск, с ней же и вернулась. Отец лежал в больнице, мать повторяла, что нет денег на лечение, что надежды у нее только на Эльжбету, так как сын Гжегош не работает и только пьет пиво неизвестно на что. Потом рядом все время был Тадеуш, который постоянно целовал вернувшуюся жену то в плечико, то в щечку, не выпуская при этом из руки сигарету «John Silver», три блока которых Эльжбета привезла ему из Гетеборга.
 Однажды утром она вышла из душевой кабинки, накинула махровый халатик и вдруг увидела себя в запотевшем зеркале. Рукавом смахнула влажный туман, поразилась красоте своего отражения, словно впервые увидела пепельные волосы, три родинки на левой щеке, огромные глаза, и вдруг заплакала от жалости к себе, от безысходности своего существования. На кухне Тадеуш с Гжегошем вскрывали банки со шведским пивом, а она плакала, плакала, плакала.
 Вечером, оставив маме все имеющиеся при ней наличные деньги, заскочила в больницу к отцу, поцеловала его спящего, оставила пакет с ананасами и отправилась в порт.
 И сейчас, стоя рядом с широкоплечим русским, она была готова расплакаться от стыда, от того, что она так явно набивается ему в подруги, а тот, все понимая, лишь посмеивается в душе над ней.
 – Хорошо, – ответил Виктор. – Я, правда, хотел праздник отметить у друга, но можно пойти туда вместе.
 Это было выше всяких мечтаний: значит, он серьезно отнесся к ее предложению, раз приглашает ее в свою компанию.
 И все же Эльжбета сказала твердо:
 – Нет, встретим вдвоем. У тебя или у меня, как скажешь.
 Русский взял из ее рук завернутую в полиэтилен елочку и ответил спокойно:
 – Тогда мы придем к тебе с Тугриком.
 Дома ей хотелось петь: да пусть он придет к ней хоть со сворой всех гетеборгских дворняг – она расцелует каждую. Эльжбета стала убирать квартиру, потом замерла перед иконкой, висевшей на стене.
 – Матка Боска, помоги мне!
 Но на душе уже было тепло и уютно всем мыслям об этом незнакомом ей прежде русском парне. Включался и тут же выключался ненужный телевизор, время надо было как-то убить, а до Рождества еще целых два дня. За окном залаяла собака, Эльжбета бросилась к окну и увидела, как Тугрик загнал на дерево кошку, а проходящий мимо пожилой швед замахнулся на собаку своей клюкой. Тугрик отпрыгнул в сторону и гавкнул на старика, который поспешил к своему подъезду. Виктор стоял и молча курил, потом он поднял голову и посмотрел на ее окно. Эльжбета отпрыгнула за занавеску, и сердце у нее гулко забилось.
 – Милый, – вдруг сказала она вслух и сама удивилась тому, что только что произнесла.
 «Боже, неужели я люблю его?» – подумала она, но от этой мысли стало вдруг радостно и одновременно противно от того, что ждать еще целых два дня. В голове зазвучала какая-то мелодия, и Эльжбета вдруг запела старенькую песенку про счастливый трамвайный билет – ту самую песенку, которую пела когда-то Марыля Родович, в жизни далекой, но, может быть, счастливой, потому что Эльжбета была тогда совсем маленькой и мечтала о высоком красивом принце и верила – счастливый билет выпадет именно ей. Но сейчас, повторяя почти забытые слова, она удивлялась их скрытому смыслу, и удивлялась оттого, что скоро, очень скоро все переменится.



   …Листик зеленый зажмешь ты в ладони,
   Прошлое больше тебя не догонит.







 4


 Сквозь шторы пробивался тусклый свет, но это не было еще свечение новой жизни – свет бледных предутренних фонарей проникал в щель. Это не было утром нового года, это только первый свет после сочельника – кануна Рождества. Эльжбета обнимала лежащего рядом мужчину, не могла заснуть, и все же старалась почти не дышать, чтобы не разбудить его. Еще некоторое время назад она была счастлива, а сейчас? Снова захотелось заплакать, но сил уже не осталось даже на слезы. Тогда Эльжбета тихо прикоснулась губами к мускулистому плечу. Откуда-то выскользнула сильная рука и погладила ее по голове.
 – Спи!
 И все же слеза выскользнула из-под ресницы и тут же промакнулась на мужской груди. Все хорошо, а ведь все чуть было не сорвалось. Она чуть было не потеряла сознание, когда вчера вечером открыла дверь. Виктор пришел не один, как и обещал. Тугрик вилял хвостом, но рядом с Подрезовым стояла девушка. Виктор что-то говорил, но слова его не достигали сознания, приходилось в ответ кивать приветливо головой, и когда вся эта троица ввалилась к ней, а Подрезов вручил ей букет роз, пакет с бутылкой водки и двумя бутылками шампанского, Эльжбета вдруг поняла – ее обманули, перечеркнули все ее будущее. Захотелось выхватить из пакета эту чертову водку, а лучше шампанское и ударить по голове его, а потом эту его подружку. Но надо было улыбаться, стараться быть приветливой и угощать закусками, которые она приготовила для двоих.
 – Попробуй, Виктор, тартар – блюдо исключительно для мужчин.
 – А что это? – впервые открыла рот незваная гостья.
 – Татарское блюдо, – мило улыбнулась Эльжбета, – сырой бараний фарш с луком и черным перцем.
 Она наготовила много всего, даже лепешки на конопляном масле, которые обязательны к столу в сочельник. Девушка, правда, почти ничего не ела, а Эльжбета старалась не обращать на гостью никакого внимания. Но главное она все же разглядела: гостья была красива и кого-то напоминала. Чуть позже гостеприимная хозяйка вспомнила – эта девушка живет в соседнем доме и иногда они встречались в магазине. Но только сейчас довелось узнать, что она русская. Хотя русскими здесь называют и пожилую чету сербов из последнего подъезда, и украинку, работающую официанткой в кафе на соседней улице, и саму Эльжбету. Но эта, как ее, Елена – настоящая. Впрочем, как и сам Виктор. И то, что он встретил тут свою землячку, насторожило: а вдруг они уже нашли общий язык. А что его искать? Это она сама штудировала польско-русский словарь, чтобы ночью удивить Виктора глубокими знаниями. И сейчас, дождавшись, когда Подрезов наполнит бокалы шампанским, Эльжбета подняла свой и провозгласила:
 – На здравье!
 – За счастье! – поддержал ее Виктор.
 А девушка, подняв на них глаза, тут же опустила взгляд, и на скатерть упали две капли. Вот те раз! Плакать во время праздника. Эльжбета взглянула на гостя и тут же успокоилась: все будет хорошо – это не соперница.
 Подрезов вошел в цветочный магазин вместе с Тугриком, выбрал букет роз и дал понюхать собаке. Тугрик чихнул, и тогда Виктор сказал продавцу-боснийцу:
 – Берем этот!
 Подарок для Эльжбеты – большой парфюмерный набор Диора – лежал за пазухой куртки. Осталось только зайти и купить шампанского. Возле автобусной остановки стояла девушка в короткой дубленочке и прикрывала лицо руками. Подрезову показалось, что она плачет, но разве могут плакать люди в сытой стране накануне праздника. Когда Виктор вышел из магазина с пакетом, он посмотрел вокруг, но девушки рядом с остановкой не было. Она сидела уже внутри на узкой невысокой скамеечке, так же прижав ладони к лицу.
 – Гав! – сказал Тугрик, проходя мимо.
 Они уже почти пересекли дорогу, но вдруг Подрезов потянул за поводок, останавливая собаку, повернулся и вошел под крышу остановки.
 – Vad har hänt?  [2] – спросил он.
 Но девушка, хотя и оторвала руки от лица, тут же отвернулась в сторону.
 – Kan jag hjälpa dig med nâgonting?  [3] 
 Но та лишь потрясла плечами и вдруг разрыдалась, попыталась вскочить и убежать, снова прикрывая ладонями мокрое лицо, но Виктор уже схватил ее за плечи:
 – Berätta, vad har du för problem?  [4] 
 Девушка уткнулась лицом в его куртку и совсем тихо, закусывая губы, произнесла:
 – Не надо. Отпустите меня!
 Но сказала она это по-русски. И тогда Подрезов прижал ее к себе и сказал на языке, на котором уже полгода ни с кем не общался:
 – Идем ко мне. Все расскажете, а я уж подумаю, чем можно Вам помочь. Заодно и праздник отметим.
 Но несчастная, даже не удивляясь тому, что встретила здесь соотечественника, стояла пригвожденная к шведскому асфальту:
 – Вы не сможете мне помочь.
 Удивительно: почему люди, пытаясь избавиться от проблем, оставляют свой дом и отправляются в края, где, по их разумению, проблем не бывает вовсе, а на них наваливают неприятности, несоизмеримо большие? Дома легче живется с проблемами, чем на чужбине без забот. А если там еще свалится на плечи какая-нибудь заграничная пакость, то все, что осталось на родине, вспоминается, как лучшее, что вообще может быть в жизни. Какие бы обстоятельства не забрасывали человека в чужие земли, своя все равно остается единственным местом, где ветер, река, кроны деревьев, трава и птицы говорят на одном с ним языке. Застигнутый бураном среди снежной равнины или ночуя в измочаленном дождем лесу, человек всегда знает, что любая неприятность не вечна: прекратится метель, закончится ливень, наступит утро, будет светить солнце, и путь к дому будет радостным и прекрасным.
 Химический состав воздуха одинаков везде, только на родине всегда дышится легче. Запах чужбины – это аромат рабства, даже если там вдоль дорог растут орхидеи, а не одуванчики. За океаном есть континент эмигрантов, дети, внуки и правнуки которых называют свою новую Родину – эта страна. Для них, может быть, и нет разницы – эта или какая-нибудь иная. А для русского Родина – понятие генетическое, потому что земля наша святая, даже если ею правят карлики. Россия – место, где сохраняется генофонд нашей цивилизации. И сейчас неизвестные русские умы хранят тайны, которые могут быть признаны величайшими открытиями в двадцать втором или в двадцать третьем веке.




 5


 – Ты куда-то собираешься? – спросила мама, заходя в комнату.
 Лена перед зеркалом продолжала закручивать щипцами волосы и только кивнула головой.
 – Ты уходишь? – спросила мама.
 – К подружке на день рождения.
 Лена пыталась сдерживаться, но это было тяжело. Она за две недели предупредила. Вчера снова сказала, и мать отпустила, и вот опять.
 – В Москву?
 Лена кивнула.
 – Смотри, не задерживайся. Закроют метро, домой не вернешься. Таксисты знаешь, сколько берут.
 Мама замолчала, и Лена знала почему: сейчас она думает о том, какую бы сумму назвать, чтобы напугать дочь.
 – Рублей десять, не меньше!
 И тут же начала рассказывать выдуманную историю о Марье Ивановне из сорок второй квартиры, которой пришлось ночевать чуть ли не на вокзале, потому что наглый таксист попросил до Балашихи десятку и не хотел уступать, а у бедной соседки в кошельке было всего семь сорок.
 Бедная мама: она не знает, что сейчас даже самый добрый частник не возьмет ночью до Балашихи меньше полусотни. Конечно, придется остаться у подружки, а маме позвонить прямо оттуда: «Мамусик, я опоздала к метро, переночую у Ольги».
 Ну все, остался последний штрих, и можно будет бежать.
 Лена посмотрела на себя в зеркало и осталась вполне довольной. Если бы она могла позволить себе одеваться так же, как сегодняшняя именинница! Вокруг Ольги постоянно увивается толпа поклонников, а к ней подходят только тогда, когда хотят попросить списать что-либо или подсказать на зачете или на экзамене. Хотя подружки-сокурсницы вздыхают: «У тебя, Ленка, такая фигурка! Да и личико тоже». А промеж себя злорадствуют: конечно, она им не соперница – пальтецо, в котором бегает с девятого класса, стертые джинсики, а когда ходит в юбке, то самой стыдно – кажется, что все видят штопаные колготки. Стипендия – сорок рублей, пенсия за отца чуть больше, и мамина зарплата – сто десять: на это не разгуляешься.
 В дверях Нина Ивановна останавливает дочку и, целуя ее на прощанье, шепчет в ухо, чтобы не услышали соседи по площадке:
 – Какая ты красивая!
 И тут же сует в руку розовую банкноту с портретом вождя.
 – Возьми десять рублей на всякий случай. Только постарайся не опоздать на метро.
 В магазине на Кудаковского толпа, хвост вываливается наружу – как раз к автобусной остановке: народ отоваривает талоны на крупу и сахар. Стоят в основном женщины, а в пятидесяти шагах от метро свалка мужиков – в винный отдел завезли водку. Наверное, пол-Балашихи здесь. Зато автобус идет почти пустой – сорок минут езды до Щелковской, потом столько же на метро, а по проспекту Карла Маркса приятно пройтись пешком – середина мая – благодать!
 Ольга открывает дверь и машет рукой:
 – Заходи.
 Лена аккуратно вытирает туфельки, а подруга шепчет:
 – Одноклассник привел шведа какого-то. Парень – просто класс! Два метра ростом. Знала бы, своего придурка Марата не пригласила бы. Но ты первая из девок пришла, так что бери его сразу за жабры и не отдавай никому.
 Лена только смеется. Но квартира, в которой она впервые оказалась, – настоящий дворец. Четыре громадные комнаты, кухня такая, что танцы в ней устраивать можно, и еще балкон.
 – Слышь, – шепчет в ухо сокурсница, – может, ты моего Марата закадришь, а мне швед достанется. Хотя куда тебе…
 Ольга расстроенная вздыхает и тут же вталкивает подругу в комнату, посреди которой стоит большой накрытый стол.
 – Знакомьтесь: это Елена. Учится вместе со мной. Заканчиваем первый курс экономического.
 Длинноволосый бледный бывший одноклассник даже поднялся, просто кивнул головой, а вот швед вскочил с кресла и представился:
 – Густав.
 И тут же взял Ленкину ладонь и прикоснулся к ней губами.
 За столом они сидели вместе. Вокруг ели, пили, разговаривали все разом, а Густав даже не пытался кого-то перекрикивать. Один раз потанцевав с Леной, он предложил:
 – Давай перейдем в другую комнату.
 Ольга, услышавшая это, кивнула – давай, подруга, не робей: надо же когда-то начинать. Швед пропустил девушку вперед себя в проем двери. Лена обернулась и смутилась, заметив, каким взглядом смотрит на ее ноги Марат.
 Они сидели в пустой комнате в разных углах. Густав не только не пытался обнять и поцеловать ее, он даже не приближался. Сидел и рассказывал, как ему нравится в Советском Союзе и в Москве. Но год стажировки заканчивается, и через полтора месяца нужно будет уехать, а хотелось бы задержаться. Лена слушала его и улыбалась, потому что у шведа были длинные светлые волосы. Они падали ему на спину, рассыпаясь по плечам, легкие и пушистые. В комнате стоял тонкий аромат мужских духов или дезодоранта.
 Потом они вернулись ко всей компании, танцевали вместе, и этот странный запах казался Лене уже таким знакомым. Но гости постепенно расходились, хозяйка с Маратом уединились в той самой комнате, и когда Ольга появилась на пороге в рубашке своего друга и спросила: «Вы еще здесь?», Густав поднялся с кресла и протянул руку Лене: «Мы уже уходим».
 Просить подругу, чтобы оставила у себя переночевать, было уже неудобно, и к тому же страшно: а вдруг Густав тоже останется и захочет лечь с нею. Может быть, это было бы и не плохо, но к такому важному делу нужно было морально подготовиться, а кто же знал.
 Густав поднял руку, и машина такси затормозила рядом.
 – Тебе куда? – спросил швед.
 – В Балашиху, – покраснев, сказала Лена.
 У нее в кармане лишь десятка с мелочью, но молодой человек, распахнув перед ней дверцу, сам уселся на переднее сиденье:
 – В Балашиху!
 – Пятьдесят баксов, – сказал таксист, угадав в пассажире иностранца.
 – О'кей, – мотнул пушистыми волосами Густав.
 Возле темного подъезда машина остановилась, и швед, бросив водителю: «Подожди пять минут!», вышел провожать.
 Возле лифта он, задержав Ленкину руку, сказал:
 – Я не хочу уезжать из Москвы. Мне нужен фиктивный брак, чтобы задержаться здесь. Давай заключим соглашение: ты выходишь за меня замуж, я живу здесь еще год, а потом ты, как моя жена, сможешь приехать в Гетеборг и закончить образование там.
 Он заглядывал в глаза и говорил с таким милым акцентом, что Лена соглашалась со всем, что он говорил. Она кивала головой, а когда Густав спросил: «О'кей?», она рассмеялась и ответила: «Иес!». Он наклонился и поцеловал ее руку, потом дверь подъезда хлопнула, слышно было, как отъехала машина, все стихло, только гулко билось Ленкино сердце.
 – У меня теперь есть жених, – прошептала она.
 Поднесла к лицу ладонь и вдохнула в себя аромат лаванды. Запах был просто чудесный, как и вся последующая жизнь. По крайней мере, представлявшаяся бедной девочке на темной площадке возле открытой двери лифта.
 Свадьбу сыграли скромненькую. Густав удивлялся – зачем, дескать, но не говорить же мамуське, что брак фиктивный: она так радовалась за дочку, так радовалась.
 – Красивый он, – шептала перед регистрацией Нина Ивановна, – жаль, конечно, что папа не дожил.
 И она смахивала слезу. Вечером мама посидела полчаса за столом, а потом ушла ночевать к соседке, оставив молодых с друзьями. Но Ольга с Маратом, еще пара подруг со своими ухажерами – все знали, что брак фиктивный, просто собрались, чтобы лишний раз выпить и потанцевать. Густав пригласил еще одного своего друга – тоже шведа, работающего в Москве в представительстве какой-то фирмы. Другу было за сорок, он был подтянуто аккуратен, шелковый костюм-тройка, идеально сидевший на нем, переливался искорками. Всем было весело, и Лена тоже смеялась, но внутри ее что-то напряглось: Густав нравился ей, а в соседней комнате мать расстелила большую постель и зачем-то положила на подушки лепестки роз.
 Но как объяснить Густаву, что она не хочет, чтобы брак был фиктивным, Лена не знала. Хотя будь он трижды ненормальным – этот брак, должен же швед понять, что она любит его и готова ради него на все. Гости ушли, только шведский друг остался за столом, а Лена, заперевшись в ванной, долго сидела на крохотном стульчике, смотрела на себя в настенное зеркало. Потом встала под душ и, когда вытиралась полотенцем, услышала, как щелкнул замок входной двери – ушел и шведский гость.
 Леночка надела на себя голубенький пеньюарчик, купленный по случаю у Ольги, и вышла в коридор. Она замерла у двери в спальную, еще раз вздохнула, попыталась улыбнуться и вошла…
 Вначале она ничего не поняла. Густав лежал в постели со своим земляком, и они целовались. Но когда все же оба заметили постороннее присутствие и обернулись на дверь, то Лена не нашла ничего лучшего, как сказать:
 – Ой!
 Густав смотрел на нее и улыбался белоснежной улыбкой, а второй швед гладил его плечо и что-то говорил на их родном языке.
 – Он спрашивает, – перевел молодой фиктивный муж, – не хочешь ли ты лечь с нами?
 – Да-да, – подтвердил его друг, – я именно так и говорил ему.
 – Нет, – прошептала Лена, вышла из спальной, зашла в комнату, где стоял праздничный стол, и стала выносить посуду на кухню.
 Она долго мыла все эти тарелки и бокалы. Потом села на холодный стул и захотела заплакать. И хотя у нее глаза всегда были на мокром месте, но сегодня из них ничего не удалось выжать. «В конце концов, – подумала Лена, – он же предупреждал, что это будет фиктивный брак. Так чего же я размечталась?». Она вспомнила пушистые, как у девочки, волосы Густава, захотела вздохнуть, но вместо этого усмехнулась:
 – Зато получу образование в Гетеборге. Другие бы завидовали, а я…
 Она вернулась в комнату, достала из диванчика, на котором спала обычно, свою постель и уже потом, засыпая и слыша все доносящееся из-за тонкой перегородки, улыбнулась:
 – Ну и пусть: найду себе кого-нибудь в Швеции.
 Густав не обманул, через год он привез русскую жену домой и даже познакомил с родителями, сказав при этом, что Лена будет жить отдельно. Родители его не удивились: в Швеции и не такое случается.
 Вступительные экзамены пришлось сдавать на шведском, зато почти все предметы велись на английском. Имея шведского мужа и вид на жительство, Лена получала пособие и даже государственную стипендию. Денег почти хватало и на квартиру и на книги, в конце месяца трудновато приходилось с питанием, но мюсли из пакетов и овсяные хлопья – тоже еда, и потому все шло прекрасно. До поры до времени, конечно.
 За спиной было три года учебы, и ничто не предвещало каких-либо перемен. Густав преподавал в университете, и поэтому они встречались чаще, чем хотелось обоим. Но встречи эти были недолговечны: кивки головами или просто «Привет», брошенный навстречу, иногда заходили в кафе и даже разговаривали. Фиктивного мужа мало интересовали успехи Лены, а то, что он жил когда-то в России, уже давно забылось. Теперь у Густава была борода и новый друг.
 Однажды Лену вызвали в иммиграционный департамент, где задавали разные вопросы о ее семейной жизни. Что предпочитает муж на завтрак и какое белье он носит? Все это казалось смешным: за столом сидели двое мужчин и женщина – словно собеседование при поступлении в советский вуз. Но там интересовались, знает ли абитуриентка политику партии, а здесь большое начальство волнуют, оказывается, совсем другие проблемы. Наконец женщина сурово посмотрела на Лену и скривилась:
 – Можете говорить все, что угодно, но нам известно, что Ваш брак фиктивный. Мы его аннулируем и лишим Вас вида на жительство. Решение Вы получите после рождественских каникул и в течение месяца должны покинуть территорию королевства.
 Все это походило на дурной сон, на розыгрыш, но когда Лена позвонила Густаву, чтобы тот объяснил, какие действия она может предпринять, чтобы остаться в Швеции до конца учебы, муж сообщил, что это он написал письмо с просьбой признать брак недействительным, так как русская девушка обманула его чувства, рассчитывая остаться в его замечательной стране навсегда.
 – Зачем? – спросила Лена.
 – Видишь ли, – монотонно начал объяснять Густав, – я хочу вступить в новый брак. А развод с тобой займет слишком много времени, и потом, если с твоей стороны будут материальные претензии…
 – Не будут, – попыталась убедить его девушка.
 – Да все равно, – ответил муж, – мне хочется жить с любимым человеком на законных основаниях. Мы зарегистрируемся в Голландии и, скорее всего, там же будем жить. Извини, но я для тебя сделал и так слишком много.
 И он повесил трубку.
 Решение об аннулировании брака и лишении Лены вида на жительство вручили накануне Рождества. Автобус довез ее до дома, и она вышла из него и направилась, как и задумала утром, в магазин, но, уже взявшись за ручку двери, вдруг поняла: ей уже не нужно покупать шампанское, потому что его все равно не с кем распить; да и праздник теперь не в радость, когда надо собирать свои манатки и уезжать не солоно хлебавши.
 В Московском университете ее не восстановят, и придется заново сдавать экзамены. Но, скорее всего, об учебе придется забыть и идти работать, а с трудоустройством в Новой России сейчас весьма и весьма проблематично. Потерявшая работу мама жила на то, что присылала из Швеции дочь, и теперь надо будет что-нибудь придумывать. Но только что?
 Вспомнив о матери, Лена пошла от магазина прочь, но, сделав несколько шагов, поняла – все кончено. И тогда она заплакала, чего не было с ней давно. Мимо прошел какой-то высокий человек с собакой на поводке. Он обернулся и посмотрел на нее, а она закрыла лицо руками, чтобы не было видно ее слез. Кто же знал тогда, что она отворачивается от единственного человека в девятимиллионной стране, который сможет ей помочь.




 6


 Утром Подрезов поехал к своему шведскому другу. Свен долго слушал, но потом развел руками: – А чем я могу помочь?
 Тогда Виктор начал снова:
 – Бедная девочка, которой твой соотечественник предложил фиктивный брак, чтобы прожить в Советском Союзе лишний год, и обманул, пообещав ей натурализацию в Швеции. Теперь ее высылают, и не только годы учебы, но и часть жизни насмарку…
 Наконец Юханссен понял: от него хотят только одного – подтвердить, что его фирма заинтересована именно в этом специалисте, которому будут поручены в ближайшее время серьезные маркетинговые исследования восточно-европейского рынка. И если русскую студентку вышлют из страны, то это нанесет заметный удар по перспективным планам всемирно известной фирмы, а российский рынок завоюют конкуренты.
 – Не думаю, что это сработает, – с сомнением покачал головой Свен, – но попробую.
 Ночью Подрезов опять не смог долго заснуть. В доме было так тихо, что было слышно, как в коридоре на своей подстилке посапывает во сне Тугрик. Голые стены в комнате были окрашены светлой краской, но в полумраке они казались темно-серыми, и небо за окном было загрунтовано тем же цветом и той же тоскливой обреченностью. Виктор несколько раз пытался закрыть глаза, представить себе что-нибудь для вызова сна – слонов, например, или крокодилов, но вместо этого видел узкую мелкую речку между новостроек, лениво стремящуюся к Финскому заливу, над которым повисло вечернее солнце. Розовый свет перекрасил весь город, лучи отражались в окнах дребезжащих трамваев, проскакивающих по мосту, ничего в этом розовом мире не происходило, но сердце распирало от любви и непонятной боли.
 Родина. Город, который он оставил, непонятно зачем устремившись за море в такой же, очень похожий, но серый и унылый. «Родина, родина, родина», – било по ушам, словно звуки колокола, разливающиеся с маленькой церквушки, стоящей посреди старинного кладбища.
 – Ты о ней думаешь? – спросила Эльжбета.
 – Да, – ответил Виктор.
 – Она красивая, – прошептала полька.
 – Очень, – согласился Подрезов и только теперь понял, о ком спросила подруга.
 Но ничего объяснять не стал. Обиженная Эльжбета отвернулась лицом к стене и вздохнула. Виктор поднялся, вышел на кухню. Услышав открывающуюся дверь холодильника, подскочил Тугрик, спросонья позабыв повилять хвостом, но все же получил свой кусок колбасы. Подрезов достал бутылку шампанского, медленно, до самых краев наполнил два бокала и вернулся в комнату. Эльжбета сидела, прислонившись спиной к стене и обхватив руками колени. Она смотрела на странного, не умеющего легко засыпать человека, и глаза ее блестели в рассеянном холодном свете, прилетающем из окна. Взяв протянутый ей бокал, она сказала:
 – У меня в «Саабе» свистит ремень генератора, а еще…
 – Завтра посмотрю и все сделаю, – пообещал ей Виктор. Он сделал маленький глоток и уточнил: – Сегодня.
 Новый год встречали вместе с Юханссенами. Только не у них дома, а в маленьком баре на автозаправочной станции. Это предложил Подрезов и Кристин с радостью поддержала. Валтер поставил в углу большую пушистую ель, на стволе которой были свежие подтеки душистой смолы. Похоже, что деревце он не купил в магазине, а срубил где-то. Вот только где? Здесь, на юге Швеции ели не растут. Только где-нибудь на городских газонах. Отважный эстонец рисковал многим, и не зря: он целый вечер танцевал с Эльжбетой, а Подрезов тихо сидел рядом с грустной русской девушкой и смотрел на чужое счастье. Шведская семья веселилась так же молча, а с ребенком дома осталась няня-лапландка.
 Когда музыка смолкла, Свен подошел и сказал:
 – Улыбнись, Хелен, все будет хорошо.
 И сам испугался того, что пообещал. Пьяный, он не мог сдерживать эмоции, и потому лицо его скривилось от страха того, что его пожелание может не сбыться. Гримаса получилась смешная, и Лена, взглянув на Свена, улыбнулась. Улыбка была настолько прекрасной, что Виктор поторопился отвернуться, почувствовав, что мгновенно покраснел.




 Глава третья


 1


 Грузовик, съехав с невысокого пологого обрыва, лежал на боку. Небольшой караван остановился, водители выпрыгнули из кабины и смотрели, как снизу поднимаются двое их товарищей.
 Подрезов подошел, когда им уже подавали руки, чтобы помочь выбраться на дорогу. Хотя какая это дорога! Колея среди камней, и машина, скатываясь с обрыва, билась о валуны, пока, наконец, не перевернулась.
 – Не повезло, – сокрушался Юханссен, – а я уже надеялся, что дойдем без потерь.
 Четыре месяца назад, уже расставаясь после празднования начала Нового года, Свен вдруг вспомнил:
 – Виктор, наше руководство решило провести испытательный пробег новых машин.
 А поскольку Подрезов никак не отреагировал, то Юханссен продолжил:
 – По Африке.
 Он помолчал и спросил:
 – Ты поедешь?
 Виктор, скорее по инерции, кивнул, даже не поняв до конца, о чем его спрашивают.
 Акция и в самом деле была задумана грандиозная. Еще ни одна автомобильная фирма не устраивала подобной рекламы своей продукции – больше пятнадцати тысяч километров по бездорожью, через пустыни и горы, сквозь саванны и джунгли. От самой северной оконечности – испанской Сеуты до мыса Игольный в Южно-Африканской республике должны были пройти пять машин и шестая – техничка. В успех, в то, что доберется хотя бы один грузовик, мало кто верил. Руководителем проекта и начальником пробега назначили Юханссена, так как он единственный в корпорации имел опыт выживания в африканской действительности. Он-то и пригласил друга вторым водителем на машину технической помощи, а заодно и механиком. Уже потом, когда разрабатывали маршрут и Подрезов тоже присутствовал при этом, он молчал, только изредка покачивая головой, а потом уже говорил вице-президенту:
 – Свен, я поеду с удовольствием. Но шансов добраться до финиша очень и очень мало.
 Но Юханссен, для которого пробег имел очень важное значение, доказывал:
 – А выбраться тогда из ямы было легче? А потом, когда мы загибались в джунглях? А когда нас расстреливали?
 Подрезов понимал его: вице-президентов в компании много. Даже первых вице-президентов несколько, и Свен может стать одним из них, не говоря уже о месте в Совете директоров. Иногда Юханссену казалось, что Виктор пошел на попятную, и тогда он говорил:
 – Двадцать тысяч крон в неделю будет получать каждый водитель, а это – три тысячи долларов. А после окончания еще и солидные премиальные.
 Свен вздыхал и заканчивал:
 – В случае успешного окончания.
 Стартовать надо было до начала сезона дождей. По расчетам, время тропических ливней должно было наступить на подходе каравана к пустыне Калахари, а потом уже совсем немного оставалось бы до Южной Африки, где дороги получше, и до финиша с грандиозной пресс-конференцией в Кейптауне. Но чем ближе становилось начало пробега, тем мрачнее был Юханссен. С лицом человека, обреченного на мучительную смерть, он руководил подготовкой, отдавал приказания, подписывал счета, давал интервью и пил пиво с Виктором. Правда, последнее они делали уже после работы на квартире у Подрезова.
 – Авантюра! – произносил он обычно после третьей кружки и уезжал домой.
 То же самое сказала Эльжбета, когда Виктор объявил ей о своем согласии участвовать в пробеге. Только она имела в виду совсем иное.
 – Ты просто хочешь от меня сбежать, – повторяла она.
 – Кстати, Тугрик тоже едет, – обрадовал ее Подрезов.
 Действительно, если вице-президент пригласил для участия в пробеге друга, то Виктор решил взять и своего товарища.
 Перед погрузкой на паром, отправляющийся в Данию, была пресс-конференция. Потом тележурналисты беседовали с водителями, а Подрезов прощался с Эльжбетой.
 – Когда ты вернешься? – спрашивала она уже в сотый раз.
 И, как и прежде, Виктор пожимал плечами и отвечал:
 – Месяц-полтора. Может быть, больше.
 Они поцеловались у кабины, полька долго не хотела снимать руки с его шеи, но когда Подрезов уже ставил ногу на подножку, он в последний раз обернулся и увидел Лену, стоявшую в толпе в десяти метрах от него. Он помахал ей рукой, девушка сделала было пару шагов к машине, но вновь остановилась. И тогда Виктор подошел к ней сам. Дернул за кончик синего шейного платка и сказал:
 – Прощайте.
 – До свидания, – поправила его Лена и покраснела.
 И тут же стала совсем пунцовой, достала что-то из кармана и, зажав в кулаке, протянула Подрезову. Он подставил ладонь.
 – Пусть будет у Вас, как талисман. Мне он помогал.
 Виктор посмотрел на то, что лежало в его руке. Маленький кулончик на дешевой цепочке – медвежонок с кольцами на груди, символ московской Олимпиады.
 – Помните, на празднике закрытия Олимпиады запустили в небо такого же, только огромного и надувного. Я в экране телевизора видела слезы на глазах женщин, сидящих на стадионе, и плакала тоже. Когда трансляция закончилась, вышла на балкон и стала ждать, когда прилетит мишка. Мой папа укрыл меня одеялом и стоял рядом. Так я и уснула у него на руках.
 – Виктор! – раздался крик Юханссена.
 Подрезов помахал ему рукой, показывая, что уже готов сесть в машину, и почти не услышал, как Лена прошептала:
 – Мишку я проспала, но Вы-то хоть прилетайте.
 Тут загремела музыка, все замахали руками и флагами. Водители, прощаясь с родной страной, нажали на клаксоны, а девушка, обхватив Виктора за шею, прикоснулась губами к его щеке.
 – Спасибо Вам за все.
 – Да ладно! – махнул рукой Подрезов и через несколько секунд уже сидел в кабине.
 – Ну, ты себе красавиц отхватил! – позавидовал Магнус, повернув ключ зажигания. – Поделился бы.
 Но русский напарник не слушал его. Он покрутил головой, но девушка куда-то пропала. Мелькнула на мгновенье Эльжбета, стоящая рядом с Вальтером. Полька теперь заправляла свою машину только на его станции. Оба махали руками и улыбались. Но, когда въехали на палубу парома, в последний раз взглянув на берег, Виктор увидел, кто-то в толпе помахал синим шейным платком. Или ему только почудилось то, что захотелось увидеть. Подрезов разжал ладонь, посмотрел на кулончик, затем протянул руку, чтобы повесить его над приборной доской, задумался и просунул голову в узкое кольцо дешевой цепочки.




 2


 – Наша первая потеря, – вздохнул Свен, – а так хотелось бы…
 – Я отремонтирую, – сказал ему Виктор.
 Он только что осмотрел разбитый грузовик. Повреждения, конечно, серьезные, но не смертельные.
 – Нет, – покачал головой Юханссен, – восстановить, конечно, можно, но только в мастерской. И то для этого неделя нужна, а мы не можем терять времени.
 На самом деле ему очень хотелось бы, чтобы до Кейптауна добрались все шесть автомобилей. Но до него еще полторы тысячи километров, и неизвестно, что может случиться с остальными. Тот, кто составлял маршрут, скорее всего, искал дороги на карте, ориентируясь на всемирно известные африканские достопримечательности: пустыню Сахару, берег Скелетов, пустыню Калахари. Но самое трудное было пройти джунгли Экваториальной Африки. И тем не менее, и они, и берег Скелетов остались позади, и маршрут свернул в сторону гигантского болота Окаванго в Ботсване, чтобы выйти на плато пустыни Калахари, когда случилась такая неудача. На простом, в общем-то, участке потерять автомобиль.
 Свен смотрел на друга, потом опустил глаза на крутящегося под ногами Тугрика и сказал то, что от него ожидал услышать Подрезов.
 – Ну ладно. Сейчас машину вытащат. То, что возможно, сделаем все вместе. Потом переночуем и дальше. А ты уж постарайся. Если за пару-тройку дней не управишься, свяжись со мной по спутниковому, а я уж с местными властями, чтобы забрали тебя отсюда. Если верить карте, то неподалеку город какой-то.
 Он развернул карту, долго всматривался, отбиваясь от надоедавших мошек, потом нашел маленькую точку и показал Виктору:
 – Город Цау. Миль сто отсюда. Может быть, ходовую подправим, поменяем колеса и дотянем тебя до этого Цау?
 Но руководитель пробега и сам не верил в то, что говорил. К работе подключились даже водители, и хотя все понимали, что починить наскоро машину возможно, общее мнение высказал Магнус:
 – Быстро не получится. На буксир если и возьмем, то через пару километров машина и вовсе развалится.
 Тогда Юханссен объявил, что русский останется здесь для ремонта. Успеет, значит, догонит всех, нет – бросит машину здесь и доберется до Кейптауна раньше остальных.
 Развели костер, но это только для дыма и для того, чтобы отпугнуть хищников. Виктор взобрался на невысокий, поросший кустарником холм и огляделся. Солнце садилось в долину, усеянную холмами, покрытыми редким лесом. Между холмами уже лежала тьма, и казалось, что там глубокие черные озера. Ветер шевелил верхушки кустов и высоких, обожженных горячим воздухом трав; вокруг было пустынно и тихо. Лишь на фоне красного неба одиноко темнел ствол колчанового дерева. Эти необычные деревья, высушенные стволы которых заканчиваются изогнутыми кверху широкими ветвями, уже встречались на пути. Их достаточно много было в Намибии, где местные племена Койсан делали из пустых ветвей колчаны для своих стрел. Но здесь в Ботсване Виктор увидел его впервые. А ведь именно здесь появились первые люди в Южной Африке. Но многочисленные племена сан были вытеснены тысячу лет назад воинственными Тсвана, и сейчас остатки первых поселенцев можно встретить разве что в Калахари. Сама же пустыня занимает большую часть территории страны, располагаясь на высоком плато, покрытом жесткими травами и почти безлистными кустарниками. Только ближе к югу начинаются пески, барханы и дюны. Севернее Калахари – огромный болотистый край – Окаванго, гиблые места поопасней пустыни. Здесь в гигантском изобилии обитают крокодилы, львы и леопарды. Хищников здесь немногим меньше, чем в остальной Африке.
 Прошу извинить рассказчика. Я специально отвлекся, чтобы показать, какое болото старательно огибал караван, сегодня здесь предполагался ночлег, а Подрезову захотелось вдруг задержаться еще на несколько дней.
 Виктор начал спускаться с холма, увидел посланного за ним проводника и помахал рукой: все в порядке. Проводника взяли еще в Намибии в Гобабисе, когда до границы с Ботсваной оставалось меньше ста километров. Он уверял, что он сам Тсвана и потому хорошо знает свою страну и язык. По карте он не умел ориентироваться совершенно, просто сидел в кабине головной машины и показывал: туда, потом сюда. Потому-то, наверное, второй грузовик и слетел с обрыва.
 Тугрик залаял и бросился к кустам, а проводник обратно к костру. Но вместо льва или леопарда из-за веток выскочил чернокожий мальчик лет двенадцати. Он, видимо, испугался собаки, а Тугрику понравилось, что его хоть кто-то боится. Мальчик замер, прижав руки к груди, и старался не дышать. Виктор подошел ближе и погладил собаку. Пес завилял хвостом, и тогда Подрезов сказал пацану:
 – Погладь и ты.
 Он произнес это по-русски: все равно не поймет – мальчик, наверное, и английского не знает. Но тот не менял позы, лишь оторвал от груди одну руку и протянул ладонь белому человеку.
 – Цвей цвей!  [5] 
 На его ладони что-то лежало. И это что-то было похоже на небольшой камушек. Но когда Виктор осторожно взял его двумя пальцами, он понял, что это металл. Неровный, словно оплавленный кусок свинца или меди.
 – Цвей цвей! – повторил мальчик.
 Тугрик, видя, что на хозяина никто не бросается и не кусает, тут же вилял хвостом и даже пытался встать на задние лапы, чтобы разглядеть, что это тот рассматривает с таким увлечением.
 Подошел осмелевший проводник, и Подрезов показал ему металлический комок.
 – Цвей цвей! – умоляюще просил мальчик.
 – Что он хочет?
 – Он говорит, купите, – перевел проводник.
 – А что это?
 Знаток местной территории и языка удивленно посмотрел на глупого европейца и ответил тихо, оглянувшись на костер:
 – Это – золото.
 Мальчик жалобно заглядывал в лица Виктора и проводника, даже Тугрику в морду.
 Подрезову стало жалко его, и он, достав из кармана бумажник, вынул оттуда несколько долларовых купюр. Пусть пацан возьмет сам, сколько нужно. А самородок, если, конечно, это действительно золото, весил около пятидесяти граммов или чуть больше.
 – Пула, пула, – сказал мальчик, отводя руку с деньгами.
 – Он просит местную валюту, – объяснил проводник.
 Но юный продавец самородков вдруг молча показал на шею Виктора. Так он и стоял, пока Подрезов с переводчиком соображали, что к чему. Наконец, знаток местных нравов и обычаев догадался.
 – Он хочет обменять золото на Ваш кулон.
 Подрезов потрогал висящего на цепочке медвежонка и покачал головой. Но паренек продолжал стоять с протянутой рукой, указывая на понравившуюся ему вещь. Так когда-то бронзовые Ильичи, разбросанные по городам и весям, показывали путь советскому народу в светлое будущее. Проводник достал из кармана рубашки несколько скомканных грязных купюр, протянул их пацаненку, а сам другой рукой выдернул из веера Подрезова пятьдесят долларов.
 – Хо сиаме!  [6] – сказал он мальчику, сунул ему в руку свои бумажки и подтолкнул его к кустарнику, из которого тот недавно выскочил.
 Юный тсвана попятился, а проводник выдернул из руки Виктора еще одну банкноту. На этот раз улов был помельче – всего двадцатка.
 – Спроси, где он живет, – приказал Подрезов.
 Но мальчик, ответив несколькими короткими фразами, скрылся в кустарнике. Проводник тоже поразился такой прыти и только руками развел, предварительно сунув доллары в карман, аккуратно застегнув его на пуговицу.
 – Мальчик сказал, день пути отсюда. Камень, то есть золото, – поправился переводчик, – ему дал отец, чтобы он обменял его на деньги или на ценную вещь.
 – А зачем им деньги?
 Проводник пожал плечами.
 – Думаю, что кто-нибудь из их деревни иногда посещает город, чтобы купить что-нибудь ценное. Например…
 Специалист по местным нравам надолго задумался, вспоминая, что может представлять ценность в этой глуши.
 – Например… – повторил он, наморщил лоб и, наконец, вспомнил, – виски, например.
 – Конечно, – кивнул головой Подрезов, – или гаванские сигары.
 Но проводник-тсвана и сам уже смеялся, поняв, что сморозил несусветную чушь.




 3


 В полдень раздалась трель спутникового телефона.
 – Виктор, – услышал Подрезов голос Свена, – я в Цау обо всем договорился: за тобой вышлют джип. Бросай все и догоняй нас. Мы тебя в Ганзи дождемся, а если нет, то в Габороне. А лучше всего отдохни денек-другой в столице и вылетай в Кейптаун, а к тому времени и мы туда доберемся. О'кей?
 – А машина? – переспросил Подрезов.
 – Оставь ее. Сейчас она дешевле металлолома.
 Виктор обещал перезвонить через час. Но связался с другом тут же.
 – Я, пожалуй, отдохну здесь. А джип отзови: сам доберусь до Цау.
 Открытый «Вранглер» все же подъехал к месту аварии. Только это было уже вечером. Из джипа вылез плотный человек, оказавшийся мэром городка. Он несколько раз обошел поврежденную машину, а потом обратился к Подрезову, ковыряющемуся в механизме гидроусилителя руля.
 – Когда закончите?
 – Завтра к вечеру буду у Вас.
 Мэр помялся, посмотрел в сторону заката, вздохнул и, наконец, решился:
 – Ваш босс связывался со мной, сказал, что грузовик ему не нужен.
 – И что?
 – Он мне пригодится, – улыбнулся мэр, – у меня есть десять тысяч долларов.
 – Нет!
 – Пятнадцать!
 Виктор вытер руки о комбинезон и полез в карман за сигаретами, а мэр полез в кабину.
 – Какой у Вас хороший карабин, – раздался его голос, – за сколько продадите?
 – Я не торгую, – разозлился Подрезов.
 И Тугрик тоже лаял, охраняя имущество фирмы. Но мэр, готовый купить все, что попадется ему на глаза, не унимался.
 – У меня с собой в сумке-холодильнике виски и пиво. И пара банок хороших кейптаунских анчоусов.
 Не будучи хорошим психологом, не станешь мэром даже такого маленького городка, как Цау. Начали с пива, а когда заканчивали допивать литровую бутылку местного «Джонни Уокера», глава администрации вернулся к тому, зачем он, собственно, и приехал.
 – Ну, двадцать тысяч, – упрашивал он, – у меня и денег-то таких нет. В долг возьму у родственников, – врал он и не краснел, потому что после пива и виски давно уже стал лиловым.
 – Хотите, я деньги в Вашу фирму отправлю, а Вам за содействие здесь участок земли выделю.
 – А что я с ним буду делать? – поинтересовался Виктор. – Огурцы выращивать и солить?
 – Какие огурцы? – не понял мэр. – У нас тут всякие полезные ископаемые.
 Он оглянулся на своего шофера, прилегшего отдохнуть в тени джипа, и хоть тот все равно не мог услышать, а услышал бы, не понял бы английской речи, продолжил шепотом:
 – Здесь даже золото есть. Там, – мэр махнул рукой в сторону севера, – среди болот протекают реки, все дно которых покрыто золотым песком и самородками.
 – Что же Вы его не добываете? – усмехнулся Подрезов.
 – Я на государственной службе, – опечалился мэр, – а так бы взял лопату в руки, пару больших мешков…
 Но лопаты рядом не было, и потому слуга народа поднес ко рту бутылку и вылил в себя остатки виски.
 – Хорошо, – согласился Виктор, – двадцать тысяч Вы переведете в Швецию, а на меня оформите участок и лицензию на право добычи драгоценных металлов.
 А что еще мог сказать оставшийся наедине с чужим континентом человек, у которого ни дома, ни семьи и которого никто не ждет, а лучший друг – вот он, рядом, виляет хвостом и преданно заглядывает в глаза.




 4


 Мелкий африканский чиновник, сдавший в аренду кусок никому не нужного болота, все-таки честнее, чем большие российские начальники, торгующие своей Родиной оптом и в розницу. Мэр не обманул, он даже отвез Подрезова в Габороне. В столице Виктор зарегистрировал предприятие, оплатил лицензию на добычу золота. Правда, чиновник в министерстве финансов, оформляющий разрешение, переглянулся с мэром – ведь всей Ботсване известно: золота в стране нет. И потому в лицензии зафиксировали право на поиск, добычу и продажу драгоценных камней и металлов. Алмазы в Ботсване действительно добывают, только на юге, а если этому сумасшедшему шведу охота копаться в болоте, то пусть этим и занимается.
 Накопления, которые Виктор держал на счету в шведском банке «Postgirot», растаяли мгновенно. На остатки Подрезов приобрел резиновую лодку «Зодиак» с мотором, лопаты, кирки и много других мелочей, которые должны ему пригодиться для жизни в гибельном для европейца крае.
 Участок он не выбирал, мэр городка расстелил на столе карту и ткнул пальцем:
 – Вот здесь на берегу притока Окаванго есть деревня, севернее ее оба берега до самого слияния двух рек – твои.
 Мэр не скрывал своей радости: перед его домом стоял отремонтированный огромный грузовик, на котором его люди будут отправлять кукурузу и сорго в соседнюю Намибию, где случаются постоянные засухи, а потому урожаи там более чем скудные. Ему не терпелось начать свой бизнес, и потому Подрезова он довез до какой-то речушки, где вещи перегрузили в лодку, трое местных жителей сели на ящики – они должны были выполнять роль проводников, а если потребуется идти пешком, то и носильщиков.
 Мэр, напутствуя нового золотодобытчика, сообщил, что деревня, в которую он отправляется, находится в глухом месте, и люди там… Здесь он надолго задумался, но Виктор подсказал:
 – Дикие?
 Но собеседник его обиделся:
 – Вы, европейцы, привыкли считать нас дикарями, забывая при этом, что первые люди появились именно в Африке. Деревня, действительно, не очень цивилизованная…
 Признав это, мэр засопел и объяснил:
 – Налогов они не платят. Но староста должен знать английский. Так что будет с кем общаться. И потом: рабочих Вы наверняка наймете среди местных жителей. Мой совет – относитесь к ним по-человечески. Конечно, многие из них наверняка ленивы, и их придется палкой гнать на работу; но не забывайте: народ Тсвана – замечательный, а если и станут Ваше золото воровать, то это от простоты душевной. Самое главное – не делайте ту же работу, что поручаете им. Вы должны быть боссом, курить сигары и пить джин, а то Вас не будут уважать и работать никто не захочет.
 Перегруженная лодка не спеша скользила по поверхности реки. На береговых отмелях под тощими ветвями кустов лежали крокодилы, не обращая внимания на путешественников. Иногда река внезапно расширялась, течение замедлялось, и водное пространство вокруг уже походило на озеро или поросшее травой затопленное болото. В таких местах проводники путались сами, показывая руками в разные стороны. Приходилось крутиться, идти вдоль берега и выбирать протоку пошире, чтобы выбраться. Подрезов уже начал сомневаться: идут ли они в правильном направлении, река петляла, и сверяться с компасом не было смысла. Зато очень скоро стало ясно: до наступления темноты деревни они не достигнут. Но пока еще светило солнце, и бегемоты валялись на мелководье, как огромные мокрые валуны. Вскоре река выскочила из болота и устремилась по руслу между невысокими берегами, покрытыми крупной галькой. На повороте днище лодки скользнуло по песку, потом уткнулось в подводный камень, проводники спрыгнули и начали выталкивать резиновое суденышко с мели, и почти сразу они закричали и показали руками на берег. Виктор обернулся и увидел львицу, которая, пригнувшись, лакала воду, спокойно, словно не замечая лодку и стоящих в реке людей. Но удивительным было другое: в полусотне метров спускалось на водопой стадо буйволов. Они видели хищницу, но вели себя так, словно никакой опасности нет.
 – Она одна и недавно поела, – объяснил один из проводников, – а на такое стадо надо нападать только стаей.
 И неотрывно глядя на буйволов, прошептал с восторгом:
 – Много мяса!
 Потом потрепал Тугрика по загривку и повторил уже громко:
 – Очень много мяса!
 Но пес, поставив передние лапы на круглые надувные борта, внимательно наблюдал за всем, что происходило на берегу.
 Он не лаял, словно боялся спугнуть все это изобилие. Открытая равнинная местность закончилась, опять пошли болота, озера, а затем речка вползла в густой лес. Здесь было влажно и душно. Солнечные лучи с трудом продирались сквозь густые кроны деревьев, и вскоре свет стал блекнуть – наступил вечер. Проводники показали руками на берег и что-то залопотали, и один из них – тот, кто говорил по-английски, сказал:
 – Там спать.
 Песчаная отмель заканчивалась невысоким холмом, на котором почти не было деревьев, сухую траву колыхал ветер, а когда приставали к берегу, то все увидели, как по склону не спеша проследовало к лесу семейство диких свиней. Один из проводников, спрыгнув с лодки, почти сразу согнулся, потом упал на колени, и тут же выпрямился, подняв над головой руки, держащие за жабры полуметровую, похожую на сома рыбину.
 Пока Виктор ставил палатку, проводники быстро развели костер, срезали три двухметровых бамбуковых стебля, примотали к концам длинные ножи и исчезли в зарослях. Тугрик рванул было за ними, но вскоре из леса донесся пронзительный визг, и пес, поджав хвост, вернулся к палатке. Через несколько минут вернулись удачливые охотники, таща с собой небольшую свинью и совсем маленького поросенка. Подрезов испек рыбину на углях, и предложил спутникам, но те отказались, занимаясь важным делом: над почти погасшим костром они по очереди крутили вертел, на котором обжаривались свиньи. Пахло паленым волосом и расплавленным горелым жиром.
 Быстро стемнело. Виктор забрался в палатку и лег на спину, в ногах его у самого входа расположился Тугрик. Было тихо, только трещали подкидываемые в костер сухие сучья и о чем-то вполголоса переговаривались проводники. Но и это было так далеко и так нереально, словно магнитофонная запись, доносящаяся из автомобильного приемника. Шумели за окнами кроны деревьев, стучали капли дождя по стеклам автомобиля, и девушка склонила голову к плечу Виктоpa. Подрезов погладил ее волосы, склонился, чтобы поцеловать ее полузакрытые глаза, узнал Лену, но не удивился, а только шепнул: «Я люблю тебя!» И она улыбнулась в ответ, обняла рукой его шею и потянулась губами навстречу…
 И тут залаял проснувшийся Тугрик. Что-то трещало в лесу неподалеку от их небольшого лагеря, потом раздался плеск воды, громкое предсмертное мычанье какого-то зверя. Треск ломаемых веток уходил в сторону, Тугрик скулил, и кто-то из проводников прошептал:
 – Мокеле!
 Виктор выбрался из палатки, держа в руках карабин.
 – Что случилось? – спросил у проводника.
 – Зверь, – ответил тот, испуганно всматриваясь в притихший лес.
 Когда стало светать, проводники потащили лодку и груз к реке, и тут же раздались их крики. Со склона холма Виктор увидел, как они с шумом обсуждают что-то, показывая руками на песок возле их ног.
 – Дальше мы не пойдем, – сказал переводчик. – Надо возвращаться.
 – Почему? – удивился Подрезов.
 – Дальше идти нельзя – Мокеле!
 И он показал пальцем на большую вмятину на речном берегу. Это был след, значительно крупнее слоновьего, с четкими отпечатками четырех широко расставленных костистых пальцев.
 – Ну и что это, по-вашему? – усмехнулся Виктор, не веря, что эта вмятина – действительно след какого-то животного.
 – Мокеле, – уважительно протянул проводник, – Мбамба. Тот, кто питается бегемотами.
 – Ладно, – махнул рукой Подрезов, – садимся в лодку и отправляемся. Надо спешить.
 Но проводники махали руками, отказываясь даже приближаться к воде. Уговоры, правда, были недолгими; после того как каждому было обещано еще по десятке, сопровождающие столкнули резиновую лодку на воду, положили в нее груз и сели сами. Проехав около ста метров, они вдруг показали руками на берег, и знающий английский произнес негромко:
 – Там был Мокеле.
 От реки тянулась широкая полоса взрытого песка, которая уходила в лес. Здесь же валялись сломанные ветки и рассыпанные сучки и листья.
 – Бегемота утащил, – прошептал проводник. Но Подрезов только усмехнулся, подумав, что цивилизация, действительно, прошла мимо этих людей.
 Деревня появилась неожиданно. Они даже почти проскочили ее. На корме залаял Тугрик, и Подрезов, посмотрев на берег, увидел детей, убегающих в густую тень, и верхушки нескольких конусообразных хижин, крытых пальмовыми листьями. Если верить карте, то до реки Окаванго осталось около десяти миль, и теперь именно здесь начинается арендованный Подрезовым участок. За сутки прошли около ста километров. Сколько же времени теперь потребуется проводникам, чтобы вернуться домой?




 5


 Весь следующий день Виктор срубал деревья, таскал из реки камни для фундамента, а вся деревня внимательно наблюдала, не понимая, что хочет этот человек. Работа давалась с трудом, влажность воздуха была такая, что Виктор, обливающийся потом, завидовал жителям деревни, всей одеждой которых были узкие набедренные повязки. Даже мокрые от пота шорты казались теперь тяжелыми и ненужными в этом диком краю. Но снять их не хватало духа, потому что вокруг стояли и глазели на него молодые и высокие голые женщины.
 К концу недели дом был готов. Судя по всему, местные жители не понимали назначение этого строения. Они постоянно смеялись и показывали пальцами на непонятное сооружение с прямыми углами – у них самих дома были круглыми, обмазанные глиной и крытые пальмовыми листьями, небольшой прямоугольный вход в их жилище был завешен плетеной циновкой от мух и, чтобы проскользнуть в дом, нужно было согнуться, почти касаясь руками земли. Пол внутри был земляной, но, когда Виктор зашел в гости к старосте, он едва не задохнулся от спертого воздуха и чуть было не провалился в выгребную яму, покрытую пальмовыми листьями.
 Свой домик он сделал не очень большим: шесть шагов в длину и четыре в ширину, положив основание на камни, принесенные с берега реки. Пол настелил плотным слоем из сухих стеблей высохшего бамбука и выровнял глиной, покрыл потом, словно ковролином, циновками. Внешне строение напоминало что-то среднее между гаражом и шалашом, три окошка были прикрыты москитной сеткой, а на случай дождя Подрезов приспособил закрывающиеся створки рам из бамбука, затянутых полиэтиленовой пленкой. Выгребную яму внутри он делать не стал, а поставил туалет за домом. А местные жители наблюдали за строительством маленького домика с восторгом, считая, что это строится жилище для собаки. Тугрик быстро нашел общий язык с ребятней. Дети поначалу боялись его, чувствуя это, добродушный песик гонялся за ними, показывая, что вот-вот схватит кого-нибудь за пятку. Ребятишки визжали от страха и непонятной радости, а потом, сообразив, что лающее животное не кусается, хватали его на руки и бегали, уворачиваясь от друзей, которые тоже хотели подержать и прижать к себе лохматую собачку. Пока строился дом, каждое утро Виктор шел со спиннингом к реке, но поймать ничего не мог. Иногда кто-нибудь из местных мужчин, не понимая, чем занимается их гость, заходили по колено в воду, били острогой и доставали из реки рыбину, бросали ее на берег, потом таким же образом вылавливали еще парочку и уходили с добычей в деревню. Дети ловили рыбу иначе: на веревке забрасывали в реку плетеную корзину и тянули ее к берегу. Почти всегда в ней оказывалась какая-нибудь мелочь.
 Но местные жители, хотя и были рядом, совсем не пытались обратить на себя внимания, не заговаривали, но следили за всем, что делал белый человек очень внимательно, – так, словно наблюдали на экране интересный и не совсем понятный им фильм. Наконец, одна из местных рыб решила все-таки попробовать на вкус пластмассового шведского мотылька, о чем вскорости пожалела.
 Подрезов с Тугриком как раз заканчивали свой ужин, когда вдруг к костру приблизился мальчик и, не дойдя трех шагов до Виктора, пристально уставился на него. Тут только Подрезов узнал его: это был тот самый пацан, продавший ему самородок. Мальчик смотрел как завороженный на грудь белого человека, точнее – на кулончик, висевший на цепочке. Ребенок смотрел на медвежонка с таким восторгом, что Виктор поневоле поразился гениальности художника, придумавшего для олимпиады в Москве именно эту эмблему.
 Он показал пальцем на свою грудь и назвал себя:
 – Виктор.
 Но ребенок не обратил на это никакого внимания. Подрезов повторил:
 – Виктор.
 И тогда пацан ткнул пальцем в свой живот:
 – Нклби!
 К ним шла молодая женщина с ребенком на руках. Младенец пытался ухватить ее полную грудь, на которую Подрезов старался не смотреть.
 – Нклас! – позвала женщина.
 Мальчик со вздохом, не в силах оторвать взгляд от медвежонка, попятился назад, а потом обернулся к матери и поплелся прочь.
 «Так Нклас или Нклби?» – подумал Виктор и тут же улыбнулся, сообразив, что уж больно это похоже на имя диккенсовского героя Николаса Никльби.
 Удивительное совпадение, просто невероятное: в глухом безлюдном краю, в малонаселенной бедной африканской стране встретился случайно полный тезка героя одной из любимых книг Виктора. Вспомнилось, что книгу эту ему впервые дал почитать Вовка Высоковский, предупредив при этом, чтобы не вздумал потерять или дать кому-то еще.
 На следующий день, когда Подрезов мастерил лотки из металлической сетки для промывки речного песка и камней, мальчик вновь подошел к нему.
 – Виктор, – показал на себя золотодобытчик, а потом ткнул пальцем в собаку:
 – Тугрик.
 – Думейла, – попытался повторить ребенок и засмеялся, – Думейла  [7] .
 – Гав! – отозвался пес.
 – Думейла, думейла! – закричал мальчик, отбегая в сторону, и Тугрик побежал за ним, думая, что началась новая игра.
 Похоже, шведская дворняга совсем освоилась в деревне, только местные козы иногда пытались боднуть рогами незнакомое животное: собак здесь не было вовсе.
 Вечером Подрезов направился к берегу речки, где, стоя в укромном местечке за кустами, скинул одежду и намылил вспотевшее тело. Зайдя в воду, он обернулся и увидел Нкласа, который круглыми от изумления глазами смотрел на великого колдуна, ставшего вдруг белым, как речная пена на берегу. Виктор нырнул и, оставаясь под водой, пальцами поскреб голову; слыша крики мальчика, он старался как можно дольше не появляться на поверхности, а когда все же всплыл на мелководье, открыл рот, чтобы вздохнуть, но тут же присел опять. Рядом с пацаном стояла его мать с младенцем на руках и с интересом разглядывала светлокожего мужчину.
 Молодая женщина не уходила, хотя Подрезов попросил ее:
 – Шла бы ты, милая, отсюда. Ты же видишь, что я не привык еще ходить по-вашему, без штанов.
 Говорил он по-русски, а какая разница: молодая мамаша вряд ли понимает и по-английски. Пришлось выбираться из реки спиной вперед, с трудом натянуть на мокрое тело шорты и только после этого обтереться полотенцем. Женщина засмеялась, повернулась к деревне, дав заодно старшему сыну подзатыльник, чтобы следовал за ней, и вполне отчетливо произнесла:
 – Большой белый человек.
 Сказала эти слова с удовлетворением от увиденного. Но бог с ней, что она смотрела на голого русского мужика, произнесла она эти слова на вполне приличном английском. Впрочем, ростом Подрезов был не особенно выше деревенских мужчин. Все местные жители были высокими и вполне мускулистыми, да и в женщинах была особенная стать. Даже старухи не было толстыми, ходили прямо и не горбились. Тсвана отнюдь не черные люди, большинство из них коричневые, особенно девушки – совсем как шоколадки. Но Виктор думал не о них, бредя по отмели к своему дому; почему-то вспомнился сон, увиденный ночью по дороге в эту глушь, чуть прикрытые глаза студентки, с которой уже никогда не придется встретиться, ее губы возле его лица и искорки в волосах. Что-то блестело в лучах заходящего солнца под самыми его ногами. Подрезов наклонился и попытался пальцами ухватить сверкающие песчинки, но на подушечках оставалась лишь песчаная пыль. Тогда, прихватив пригоршню речного грунта, Виктор прополоскал ладони в воде и, когда поднес их к лицу, перед самыми глазами увидел блестящие золотые крупинки. Надо было приступать к работе.
 Возле хижины старосты стояли женщины, и среди них мать Нкласа. Когда белый мужчина подошел к ним, она что-то сказала подругам, и те рассмеялись, оглядывая его с ног до головы. Почти сразу же циновка, прикрывающая вход, съехала в сторону, и на свет, согнувшись, вышел староста. На нем, судя по всему, была парадная одежда: линялая майка и выгоревшие армейские шорты. Он цыкнул на женщин, те замолчали, но продолжали хохотать уже беззвучно, зажав рты руками, только плечи их сотрясались и подрагивали груди; но Подрезов все равно смотрел мимо.
 Переговоры со старостой Виктор решил провести у себя дома.
 – Хорошо, – сказал старик, – я дам тебе наших мужчин. У нас три десятка семей, но сильных охотников только двадцать пять. Двадцать пусть помогают тебе искать блестящий песок, а остальным надо ходить на охоту, чтобы кормить остальных. Но ты должен платить.
 – Сколько? – спросил Подрезов, зная, что денег у него осталось очень и очень мало.
 – Каждому мужчине один пула в день. Или одну ценную вещь на всех.
 Староста взял со стола пластмассовую одноразовую зажигалку и повернул колесико. Вспыхнул огонек, и старик завороженно смотрел на него.
 – Вот такую вещь на всех за день работы.
 Подрезов поразился такой низкой стоимости работы, и хотя зажигалок таких у него вряд ли осталось больше тридцати штук, кивнул головой, соглашаясь. А если выплачивать зарплату рабочим в местной валюте, то и это тоже – копейки.
 Зато староста, зайдя в дом, с удивлением смотрел на складные стол и стулья, на раскладушку, укрытую шерстяным клетчатым пледом, на алюминиевую посуду и на цветную фотографию в металлической рамке. Виктор обнимал Эльжбету, а Свен Кристин, и где-то сбоку, почти в полумраке робко улыбалась русская студентка Лена.
 Валтер сделал этот снимок в ту самую новогоднюю ночь, и потому за спинами счастливых людей мелькал отблеск разноцветной елочной гирлянды.
 – Хорошо, – еще раз согласился Подрезов, – утром я покажу вашим людям, что надо сделать.
 Они вышли из дома, староста удивился, что не приходится сгибаться. Потрогал рукой москитную сетку, закрывающую дверной проем, вздохнул зачем-то и посмотрел на красный шар, скатывающийся за край неба.
 – Я видел в реке много крокодилов, – сказал Виктор, – дети купаются и не боятся их?
 – Да, – кивнул головой старик, – мы с ними договорились: они не кушают наших детей, а мы их не убиваем.
 Вот как, оказывается, просто. Все можно решить переговорами.
 – А львы?
 – С ними трудно, – вздохнул староста, – их женщины охотятся, где захотят, и когда нет буйволов или свиней, они приходят к деревне. Год назад наши мужчины начали воевать с ними, и мы потеряли пятерых охотников.
 – А львы? – снова спросил Подрезов.
 – Их убили больше.
 Когда подходили к хижине старика, Виктор вдруг увидел, что оттуда выскочила девушка с длинными прямыми волосами, кожа ее светилась в лучах заходящего солнца и казалась совсем светлой. «Надо же, – подумал Подрезов, – я ее никогда не видел».
 Все местные жители были курчавы и коротко стрижены, а эта почти европейка. «Показалось», – пронеслось в голове, и Виктор повернулся, чтобы увидеть, куда скрылась девушка.
 – Моя внучка, – объяснил старик, заметив, как его спутник шарит глазами по глубокой фиолетовой тени между деревьями.
 Засыпая, Подрезов думал о завтрашнем дне, о предстоящей нелегкой работе, которую и сам толком себе не представлял, вспомнилась выскочившая из хижины светлокожая тоненькая девушка, и женщины, захохотавшие при его появлении.
 – И чего смешного? – удивился Виктор. – Видел я их мужчин, не умер же от смеха.
 Тугрик прижимался к его боку, и Подрезов погладил его лохматую спину.
 – Спи, родной!




 6


 Прошло несколько недель. Работа кипела вовсю. Каждый вечер, возвращаясь домой, Подрезов ощущал тяжесть в руках и боль в спине. На электронных весах он взвешивал принесенный песок, каждый вечер было почти одно и то же: сорок-пятьдесят граммов. Но это все, что он намыл сам. Местные охотники плескались в реке, набрав грунт в лоток, они пытались промывать его, но потом могли все тут же вывернуть себе под ноги и швырнуть со смехом содержимое в стоящего неподалеку приятеля. Тот отвечал тем же. И все остальные, смеясь, швыряли песком друг в друга. Увидев это в первый день, Подрезов взял в руки лоток и стал работать сам. Его рабочие восприняли это как должное, вышли на берег и наблюдали. Когда устали это делать, позвали жен и детей. Те смотрели тоже, им не надоедало. Действительно, смешное кино – взрослый дядька играет в песочек. Внучка старосты тоже приходила, и, видя ее светлое тело, так выделяющееся в толпе других женщин, Виктор начинал трудиться с еще большим усилием. Иногда мимо проплывали крокодилы, старательно огибая мутный от взбаламученного песка участок реки. А потом начались дожди. Переполненная река кипела, подмывала берега, целые пласты земли с кустами и деревьями сползали в воду и уплывали на север, чтобы потом, попав в Окаванго, мчаться к полноводной Замбези, к водопаду Виктория и утонуть в искусственном озере Караиба. Ливни заливали все вокруг, стена дождей стояла сразу за порогом, и за ней была лишь мутная хмарь. Тугрик не желал выходить из дома, а Подрезов если и выбегал к маленькому строению, то возвращался обратно совершенно промокший. В один из вечеров Виктор включил телефон и набрал номер Юханссена.
 – Ты дурак, – кричал Свен, – мы вынуждены будем тебя уволить. Тебе будут платить пособие, а потом с трудоустройством начнутся проблемы.
 Не услышав в ответ ничего, Юханссен спросил уже спокойно:
 – Ну, это стоит ли того, чтобы терять здесь все?
 – Стоит, – соврал Подрезов, – здесь солнце, тропики, красивые женщины, золото под ногами.
 – Да? – удивился Свен. – Тогда я приеду к тебе на пару недель в отпуск. Там что, и в самом деле много золота?
 – Пару килограммов уже намыл, – ответил Виктор и, попрощавшись, отключил спутниковый аппарат.
 Два килограмма – это втрое больше того, что у него было сейчас: и вряд ли будет больше. Закончатся дожди, и надо будет уезжать отсюда.
 Но пока было сыро, туманно, скучно и тоскливо. И в один, прямо скажем, не очень прекрасный день Подрезов, прихватив под мышкой Тугрика, отправился в гости. Остановившись возле мокрой циновки, он не знал – следует ли постучать по стене или надо предварительно покашлять. И все же он крикнул:
 – Босс, можно к Вам?
 Но за шумом дождя его вряд ли кто услышал. Откинув полог, Виктор запустил в хижину Тугрика, а потом влез сам. Внутри был полумрак, но когда глаза привыкли к нему, Подрезов увидел старика и мальчика, женщину, кормящую младенца грудью, и девушку с длинными волосами.
 Нклас обрадовался, увидев собаку, обнимал его, прижимаясь лицом к мокрой собачьей морде.
 – Добрый день, – поздоровалась мать мальчика. И девочка тоже сказала: «Добрый день».
 – Я не знал, что Вы говорите по-английски. Женщина чему-то усмехнулась, потом взглянула
 на Виктора и, словно вспомнив что-то, засмеялась, прикрыв рот рукой.
 – Наша деревня раньше стояла в другом месте, ближе к городу. Но потом белые стали забирать наших детей в миссионерские школы, и не все они возвращались. Вот и она, – старик показал на женщину, – тоже была там. Потом мой сын пришел за ней и украл. Накануне мы как раз перебрались сюда, и сын нес будущую жену на руках, потому что она уже ждала ребенка.
 И староста показал на внучку, «Вот почему девочка такая светлая, – подумал Виктор, – выходит, в миссионерских школах учат не только английскому».
 – Ей было двенадцать, и она уже была женщиной. А потом родился вот он.
 Старик погладил по голове внука. Имя ему придумала мать, потому что мой сын тогда ушел на свою последнюю охоту.
 – Нклас, – спросил Подрезов, – что это?
 – Я читала в школе книги, – подала голос женщина, – оно оттуда. И он, – она показала младенца, – тоже.
 – Его зовут Твиста, – сказал мальчик из-под руки дедушки.
 Все понятно: Николас Никльби, Оливер Твист. Осталось только узнать имя старшей дочери.
 – Жулейт, – представилась девушка.
 «Какая начитанная у нее мамаша, – подумал Виктор, – даже Шекспира осилила. Джульетта, значит».
 И тут же поймал себя на другой мысли. Вот он сидит, говорит с людьми, еще вчера ему совершенно не интересными, интересуется их жизнью, отнюдь не из вежливости. А ведь, в сущности, перед ним голые люди, дикари. А может быть, если бы остальное человечество ходило бы без одежды, то больше бы справедливости было на земле. Люди бы не различали друг друга по стоимости костюмов и платьев, уходили бы из жизни в том, в чем появились на свет, не было бы возможности прятать камень за пазухой и фигу в кармане. Было бы больше искренности и справедливости. Но все равно он здесь чужой, для местных он непонятный белый человек, который непонятно зачем просеивает песок, вызывая лишь усмешки на лицах мужчин и хохот у женщин.
 – Не нравилось в школе? – спросил Виктор у матери мальчика.
 Но та пожала плечами и опять чему-то улыбнулась.
 – Там нам читали книги, учили языку и рассказывали про Бога. Говорили, что бог великий и мудрый, потому что он возродился после смерти. А у нас тоже люди могут умереть, а потом…
 Она посмотрела на старика и осеклась. Мальчик продолжал что-то вырезать, и Подрезов, подойдя к нему, наконец-то увидел, что тот делает. Перед пацаном лежали фигурки зверей: вот маленький крокодил, лев, собака, очень похожая на Тугрика, медвежонок – точно такой же, как на цепочке у Виктора, и еще какое-то непонятное животное, с толстым и длинным хвостом, с большой зубастой пастью.
 – А это кто? – спросил Подрезов.
 Старик перевел, и мальчик ответил:
 – Мокеле.
 Смешной народ: все верят в каких-то мифических чудовищ, и даже ребенок вырезает из деревяшки никогда не виденного им зверя, чтобы потом носить на кожаном шнурке, как амулет. И потому еще сильнее захотелось вдруг уехать отсюда, может быть, прямо домой, где тоже не все просто, но хоть понятна и знакома жизнь. И только поймав взгляд девочки, Виктор неожиданно смутился и поднялся, чтобы уйти. Никто не пытался задержать его, только когда он вылезал из хижины, негромко сказали вслед почти хором:
 – Хо сиаме!
 Ливень молотил по земле, давно превратив ее в раскисшую жижу, по листьям деревьев и по крышам хижин потоки воды стекали в бурлящую реку, вокруг все шумело, но сквозь этот грохот на несколько мгновений до Виктора донеслось чье-то ритмичное пение. И Подрезов готов был поклясться, что звуки эти донеслись из хижины, из которой только что вышел.
 Через несколько дней дожди прекратились. Однажды утром его разбудило пение птиц, и, открыв глаза, Виктор увидел, как сквозь оконные щели в его дом продирается яркое солнце. Русло реки по-прежнему было переполнено водой, но теперь она не бурлила, а плавно скользила вдоль подмытых берегов. Подрезов сел в лодку, следом прыгнул Тугрик, и они поплыли поглядеть на то, что стало с окружающим миром. Но лес вокруг зеленел еще сильнее, чем прежде, над водой поднимался пар, который тут же таял, над бледной полоской полупрозрачного тумана проносились разноцветные птицы; картаво кричали попугаи, и кто-то отзывался им из глубины леса – пронзительно и протяжно. Что-то шлепнулось, упав сверху на дно лодки. Поначалу Подрезов удивился, решив, что это какая-то странная птица, но это был жук-голиаф. Даже сложив свои черные со светлыми полосками крылья, он был размером с ладонь. Тугрик понюхал его и отскочил на корму.
 Лодка прошла не более километра, когда Виктор увидел размытый холм. Прежде его склон круто сбегал в реку, но прошедшие дожди подточили его основание, и теперь словно небольшой карьер темнел среди ярко-зеленой травы. Слушаясь руля, лодка пристала к берегу. Взяв карабин, Виктор вступил на куски хрупкой породы, они крошились под ногами, рыхлые и сухие. Подрезов наклонился, поднял камень и почти сразу же увидел в нем вкрапления золотых пятнышек; сдавил кусок в кулаке, тот рассыпался, и, разгребая в ладони твердую пыль, он увидел, как сверкают золотые песчинки.
 Что-то очень и очень знакомое. Кажется, почти так же отыскал золотую жилу один из героев Джека Лондона.
 Зачем теперь уезжать куда-то? Работы здесь хватит надолго. Виктор опустился на борт лодки и оглядел размеры оползня. Часть берега, не менее пятидесяти шагов в длину, смыло в реку, ширина отвала – не менее тридцати метров. Захотелось что-то подытожить, сложить и умножить, но вместо этого Подрезов, достав из лодки лопату, кирку и лоток, отправился работать.
 До наступления сумерек, до тех пор пока солнце не скрылось за верхушками деревьев, он отбрасывал в реку землю, складывал в кучу куски кварца, испещренные вкраплением золотого песка, потом бросал куски и лоток, измельчал их до пыли и промывал. Остающиеся на дне крупинки золота ссыпал в коробку из-под примуса, валявшуюся без дела в лодке. Сколько тонн породы он переработал за день, Виктор не знал, но когда вечером у себя в хижине он взвесил на электронных весах то, что добыл, удивился сам – втрое больше того, чем за весь предшествующий месяц. Под потолком болтался фонарь – «летучая мышь», и бледный рассеянный свет в доме, казалось, пропах керосином. Но об этом менее всего думал Виктор. Свет рябил и мелькал: вокруг лампы крутился белый ночной мотылек с большой мохнатой головой, и тени от его крыльев порой закрывали полстены. «Вот и я так же, – пронеслось в голове Подрезова, – полетел на непонятный и чужой свет, а для чего? Хотя если так пойдет, можно полгода здесь продержаться. Или год. Зато потом вернусь в Европу богатым человеком, и не будет уже проблем у людей, которым помочь больше некому. Эльжбета, Валтер и эта девушка, подарившая мне на удачу олимпийского мишку на цепочке. А может, и в самом деле он помог мне?»
 Виктор поднялся, прикрутил фитиль и задул свет. В темноте засыпается легче, особенно если болит спина и руки отваливаются от усталости.
 День шел за днем. Сезон дождей еще не закончился, но сильных ливней больше не было, дожди моросили, не мешая работе, крокодилы тоже проплывали мимо. Солнечные дни, конечно, тоже случались. Но тогда появлялись кусачие мухи, которых не брала никакая мазь, тело мгновенно покрывалось волдырями и безумно чесалось.
 Однажды Виктор, подняв голову, увидел леопарда, который внимательно наблюдал за ним, лежа на краю обрыва метрах в тридцати. В следующий раз, возвращаясь из лодки, куда он относил песок и самородки, Подрезов увидел зверя уже ближе. Тот делал вид, что хочет попить водички из реки. Заряженный карабин был рядом, стоило лишь протянуть руку, но Виктор сказал пятнистому зверю:
 – Иди в другое место: не мешай работать!
 Того, как видно, перестала мучить жажда. В три прыжка он достиг вершины холма, напоследок обернулся, оскалил зубы и поджал длинный хвост. Прыжок, и он исчез в зарослях. Больше он не появлялся, а что ему здесь делать – территория-то не его.
 Подрезов теперь работал один. Мужчины из деревни ходили на охоту и занимались другими важными делами, иногда они для этого уходили со своими женами в лес. Порой семейные прогулки заканчивались на берегу, размытом рекой. Парочки смотрели на копошащегося в грязи Виктора и думали о собственном самом ближайшем будущем. Но тропинка сюда была уже протоптана, и была она не длиннее, чем путь по реке. Очень скоро начал приходить темнокожий Николас Никльби, несколько раз посетила берег и его старшая сестра, и Подрезов, стоя в воде, тряся лотком под струей, вытекавшей из приспособленного им фанерного желоба, думал одно и то же: «А если снять ее на видеокамеру: вряд ли кто подумает, что это дикарка и что ей всего тринадцать лет».
 Он тряс головой, прогоняя ненужные мысли, и еще сильнее тряс своим лотком.
 Вообще-то это была хорошая мысль – отгородить часть реки камнями, устроить небольшую запруду и прорыть узкое русло, в которое вода падала с небольшой высоты. Фанера, взятая со стенок ящиков для инструмента, послужила неплохим желобом, достаточно было согнуть ее до полуокружности, связать полутубус веревками, чтобы она не распрямилась, и вот теперь падающая с полутораметровой высоты мощная струя промывала измельченный кварц, оставляя на дне лотка самое главное.
 Но однажды, вернувшись в деревню, Виктор увидел, что все жители молчаливы и печальны. Встретив старосту, узнал – сегодня на одного из охотников напал лев, разорвал его и утащил тело с собой. Об этом узнали другие мужчины по следам, которые остались на месте трагедии. Была организована охота, но зверь оказался очень хитрым, легко ушел от них. Только однажды они увидали его.
 – Очень крупный, – объяснил староста, – большой такой!
 Он обвел руками пространство вокруг себя и добавил:
 – С черной гривой.
 А это означало, что зверь не местный. В прайде, обитавшем неподалеку, все самцы были с золотистой шерстью на шее, а их вожака жители деревни знали хорошо, и со стаей участки для охоты были строго поделены. Хотя в львиной стае охотились только львицы, они, порой загоняя молодых буйволов или антилоп, заскакивали на чужую территорию, но, увидев людей, прекращали охоту.
 Вообще, английский язык имеет одну отличительную особенность. Если в русском любой предмет или явление можно определить множеством различных слов, то у обитателей туманного Альбиона, а соответственно, и у тех, кто говорит на их языке, наоборот: одно и то же слово обозначает множество различных вещей.
 Основное значение слова «Pride» – гордость. А то, что прайд – это еще и семья львов, вспоминают в самую последнюю очередь. Кроме того, это слово обозначает еще и высшую степень чего-либо. Обиды или терпения. Но когда через два дня в деревню принесли растерзанное тело еще одного человека, то староста деревни сказал, обращаясь к одному только Под-резову: мы не будем прятать гордость в карман  [8] .
 Но Виктора тогда заинтересовало другое. Старик долго осматривал труп и только потом, разведя руками, сказал землякам что-то, после чего заголосили женщины и заплакали дети.
 Неужели он рассчитывал, что человек может оставаться в живых после атаки огромного дикого зверя?
 Солнце вставало в тумане  [9] , когда дробь барабана разбудила Подрезова. Он вылез из своего дома и увидел мужчин в боевой раскраске, уходящих на битву со львом. Все были вооружены копьями и луками. Некоторые несли барабаны, видимо, для поднятия боевого духа или выполняя роль загонщиков. Виктор взял карабин и направился вслед за ними, но староста ухватил его за руку:
 – Занимайся своим делом, а это наше.
 День прошел, как обычно: вечером, вернувшись домой с очередным килограммом презренного металла, Виктор застал деревню в ожидании. Охотники вернулись, когда уже совсем стемнело, и вид у них был печальный, хотя они не потеряли ни одного человека. Они нашли следы чужого льва, пошли по ним, готовясь в любую секунду отразить нападение, но когда вышли на небольшое плато, где обычно располагалась стая местных львов, то увидели тело мертвого вожака. Мощный зверь лежал на боку с перекушенным горлом и разодранным мощными когтями телом. Преследование продолжено, и вскоре был найден еще один молодой лев, у которого и вовсе не было шансов выстоять в схватке с гигантом.
 Подрезов откалывал куски кварцевой породы, слыша, как на вершине холма Николас играет с Тугриком. Они носились друг за другом, один весело смеялся, другой звонко лаял. Еще день-два, и надо будет устроить небольшой отпуск. Погрузить на лодку то, что успел добыть, и отправляться в Цау. Об этом думал сейчас Подрезов, представляя, как лодка доберется до истока, как он выгрузит из нее тяжелый мешок и позвонит мэру, тот приедет сам или пришлет кого-нибудь на своем «Вранглере». Пожалуй, что сам. Отделение банка принимает песок по восемь долларов за грамм, но мэр обязательно захочет присутствовать при этом. Руководит отделением его двоюродный брат, и поэтому главе города необходимо присутствовать при историческом событии. Еще бы: в родной стране, да еще на подвластной ему территории нашли золото! Потом втроем они сядут пить виски и закусывать просроченными южноафриканскими анчоусами.
 Крики и лай на вершине холма стихли, но через несколько секунд раздался хрип Тугрика. Он, видимо, пытался зарычать, но потом залаял испуганно и тонко. Тут же раздался короткий рык зверя. Добраться пять метров до края обрыва – дело не долгое, но когда Виктор вылез наверх, он понял, что надо было мчаться вниз к лодке, где лежал карабин. Тогда он еще имел шансы спасти свою жизнь, а сейчас у него в руках только кирка. Лев пригнулся, припав передними лапами к земле, готовясь совершить последний прыжок к жертве. Мальчик лежал на земле, парализованный страхом. Лишь Тугрик, потеряв голос, продолжал носиться вокруг, но черногривый зверь не обращал на него никакого внимания. Он уже увидел стоящего на обрыве Виктора. Он еще раз поглядел на лежащего ребенка и понял, что тот уже никуда не денется, потом оскалил клыки, рыкнул, приподнялся, два коротких шага, небольшой прыжок, и вот огромное тело распрямилось в секундном полете. Но Подрезов уже ждал его, отведя кирку, сжимаемую обеими руками, в сторону. В последний раз он еще раз сжался для дополнительного размаха и с силой ударил в мгновенно приблизившегося зверя. Тут же тяжеленная туша ударила его, опрокинула, и он полетел с обрыва вниз, оглушенный ударом, и даже не чувствуя боли от вонзившихся в его грудь когтей.




 7


 – Ну что, – сказал Высоковский, – допрыгался? Они сидели вдвоем в салоне огромного автомобиля,
 в котором светился лишь экран телевизора. За тонированными стеклами окон была ночь, и звуки не проникали сюда.
 – Я же тебя предупреждал, – вздохнул Вовка, – теперь вот и сам знаешь, что тебя ждет.
 Но Виктор не знал и не понимал слов Высоков-ского. Захотелось вдруг оправдаться, но о чем говорить, Подрезов не мог сообразить. Он оглянулся и увидел рядом девушку из Гетеборга. Лена плакала и гладила его голову. Но на ней совершенно нет одежды, и находятся они не в салоне лимузина, а в его африканском доме. И светится перед глазами не экран телевизора, а фонарь-«летучая мышь», и мотылек летает вокруг него, как когда-то очень и очень давно.
 – Лена! – позвал Виктор.
 И девочка по имени Жулейт, которую назвали так в честь возлюбленной веронского мальчика Ромео, наклонилась и погладила вспотевший подрезовский лоб. И две капли упали на грудь и обожгли раны. Снова закрылись глаза, но Виктор продолжал все видеть, только гораздо явственнее, чем за секунду до этого. Он видел старика и двух женщин, девочку, целующую его плечи, и себя самого, лежащего с разодранной грудью, и свое сердце, бьющееся так медленно, словно редкие капли прошедшего недавно дождя, скатывающиеся с крыши на ленинградский подоконник. Но барабан за стеной начинал стучать, увеличивая темп, и сердце торопилось за этим ритмом. Птицы не спали в эту ночь, розовые фламинго пролетали над бескрайним болотом, устремляясь к своим гнездовьям на берег Скелетов. Океан накатывался на огромный темный континент, но уже где-то вставало солнце, корабли не спеша шли по светлым водам пролива Каттегат, кто-то, стоя на борту, кормил чаек. Звякнул колокол на колокольне, порыв ветра захлопнул форточку, и девушка, сидящая на подоконнике, отшатнулась от стекла, словно смогла узнать того, невидимого, смотрящего на нее из-за восхода. И потом вдруг она снова прильнула к окну и, зажмурившись, прижалась к стеклу губами. Снова замелькали внизу волны, зашумел сплошной ковер из верхушек деревьев, ветер пронесся над саванной, а на небольшом плато лежала спящая львиная стая, и лишь одна-единственная львица вылизывала маленьких пятнистых зверенышей. Опять дом, стоящий на краю тсванской деревни, женщины, зашивающие его раны, старик, смазывающий его сухие губы каким-то пойлом, и Тугрик, примостившийся в ногах, с тоской ловит дыхание человеческой души, зависшей в полуметре над полом.
 Еще один последний вздох перед тем, как забыться окончательно и надолго, последнее воспоминание о том, чего Подрезов не мог видеть: он сам, лежащий на берегу реки, а рядом огромный мертвый лев, в ухо которого по рукоять всажена кирка, мужчины, поднимающие его на руки и спешащие к деревне. Они бегут так быстро, что мальчик,-прижавший к себе собаку, не поспевает за ними. Николас не плачет, потому что он тоже будет воином и охотником, только из глаз Тугрика текут слезы.
 Иногда, пробуждаясь, Виктор слышал, что дождь стучит по крыше его дома, а потом вдруг почему-то светило солнце или была непроглядная тихая мгла, и все это без всякой последовательности следовало одно за другим, словно слайды в автоматическом проекторе.
 Мальчик сидел рядом на корточках и что-то вырезал. Почувствовав, что на сей раз он лежал не на циновках пола, а на своей раскладушке, Подрезов опустил руку и, пошарив внизу, вытащил десантный нож. Николас, заметив это движение, внимательно наблюдал за каждым движением вернувшегося к жизни человека.
 – На! – сказал Виктор, протягивая мальчику нож. Тот оглянулся на деда, и тот кивнул, добавив при этом:
 – Ценная вещь!
 Выздоровление продвигалось не так чтобы быстро. Ведь помимо ран на груди мучило другое – Подрезов шандарахнулся с восьмиметровой высоты как раз на кучу кварца, разметав ее головой. И теперь стоило лишь оторвать голову от подушки, весь мир начинал кружиться со все увеличивающейся скоростью. И все-таки настало, наконец, утро, когда Виктор смог сесть в своей постели. Он осмотрел шрамы на своей груди и поразился тому, что раны срослись так быстро, хотя не было ни лекарств, ни перевязки. Открыв дверь, Виктор сел тут же на пороге, выставил ноги наружу и наслаждался жизнью, кипевшей вокруг. Бегали по деревне дети и козы, пахло только что испеченными просяными лепешками, и женщины, завидев Подрезова, улыбались и показывали на него пальцами. И он, щурясь от бьющих в глаза лучей яркого солнца, чувствовал себя возвратившимся не просто к жизни; словно именно сейчас он вернулся домой, в родной и знакомый край, о котором он мечтал давно, где его все это время любили и ждали.
 Подошел старик и попытался поднять Виктора, ухватив его за подмышки.
 – Тебе надо еще лежать.
 Но Подрезов показал на свои шрамы.
 – Почему так быстро?
 Старик вместо ответа подошел к широким листьям дерева, между которыми блестела в лучах солнца тонкая сеть паутины. Он сорвал ее и, скатывая в комок, снова подошел к крыльцу.
 – Вот так, – показал он, раскатывая комок по его груди.
 Как все оказалось просто: паутина, оказывается, лучше всяких мазей и лейкопластыря стягивает раны. Казалось бы: невесомый клейкий пух, а вот что, оказывается, делает! Виктор хотел спросить старика, какими листья останавливали кровь, но тут подошли женщины, и каждая, осторожно коснувшись его плеча, произнесла:
 – Ки а лейбуха  [10] .
 И когда женщины отошли в сторону, староста тоже коснулся его плеча и сказал с величайшим уважением:
 – Ки а лейбуха, Великий охотник.
 Вечером в деревню вернулись мужчины. В руках они несли лопаты, кирки и лотки. Каждый из них подошел к Виктору и, тронув его за плечо, говорил:
 – Ки а лейбуха.
 Последний подошедший еще поставил перед Подрезовым калейбасу  [11] . Но в ней была не вода. Почти наполовину она была заполнена золотым песком и мелкими самородками.
 – Пока ты шел к жизни, – сказал староста, – наши мужчины делали то, что они должны были сделать.
 Он крикнул что-то своим женщинам, и невестка и внучка начали выносить из хижины точно такие же калейбасы, отдавали их мужчинам, а те подносили их и ставили перед домом Подрезова. Можно было не подниматься и не тянуть голову – все бывшие тыквы были полными. А было их всего восемнадцать.
 – Ки а лейбуха, – сказал всем Подрезов, и люди, услышав это, почему-то смутились.
 Виктор смотрел на принесенное к его дому золото и пытался определить, сколько же его здесь. Двести, триста килограммов? Наверное, больше. Он был так удивлен, что не слышал того, что ему говорил староста. Но старик повторил, и, наконец, смысл сказанного дошел до сознания.
 – Мы хотим отдать тебе самое ценное, что у нас есть. Мы отдаем тебе Жулейт. Она будет тебе женой и родит нам нового вождя, который будет таким же сильным и храбрым воином, как и ты.
 Старик замолчал на секунду и добавил:
 – И таким же белым. Тогда ни один человек не сможет ударить его, все будут кланяться и говорить «Здравствуйте, господин».
 – У меня уже есть жена, – покачал головой Виктор.
 Но староста только рассмеялся.
 – У такого человека должно быть много жен, чтобы они родили ему много сильных воинов, и тогда его народ сможет защитить себя от врагов, от Мокеле, от злых карликов.
 – От кого? – переспросил Подрезов.
 Но старик продолжал:
 – И потом, у тебя нет женщины. Это знает каждый в нашей деревне, знает даже ребенок.
 Хитрый старикашка усмехнулся, добавив:
 – Даже твоя собака это знает.
 Он посмотрел на Тугрика, а тот рад был лишний раз вильнуть хвостом и тявкнуть. Похоже, что и он вступил в заговор с жителями деревни и считал свадьбу своего хозяина делом решенным.
 – Нет, – твердо сказал Виктор, но тут, увидев выходящую из хижины старосты Жулейт, закашлялся и обещал подумать.
 Но, судя по всему, деревня уже готовилась к празднику. Весь следующий день жители деревни жарили быков на огромных вертелах, без умолку кричали счастливые женщины, а Тугрик лежал возле дома, объевшись требухой, и вздыхал от мук, вызванных обжорством.
 А накануне ночью к Подрезову пришел староста. Он не стал спрашивать, принял ли хозяин какое-либо решение, а покосившись на чудо техники, висящее под потолком, сказал:
 – Мой дед был королем Окаванго и Северной Калахари. Это было давно, когда белые называли нашу страну Бечуаналенд  [12] . Но они никогда не добирались до нас. Дед мой правил, и все деревни вокруг подчинялись ему. Мы были сильным народом, и соседи наши старались жить с нами в мире, а мы не собирались ни на кого нападать. Но однажды, когда еще мой дедушка был ребенком, с севера пришли воинственные карлики. Они нападали на наши деревни, убивали мужчин и мальчиков, захватывали женщин и сжигали хижины. Когда тсвана впервые увидели их, то очень удивились, приняв врагов за детей. Но у тех были луки и отравленные стрелы, и даже царапина, сделанная стрелой, приводила к смерти. Карлики были злыми и не знали нашего языка. Им были нужны наши женщины, потому что их женщины перестали рожать девочек. Карлики уводили наших женщин, и некому было преследовать их. Это длилось долго, пока мужчины из разных деревень не собрались вместе и не отправились в лес, чтобы отыскать врагов. Возвратились немногие, но карликов перебили всех. А когда в наши края пришли белые, мы не смогли уже сопротивляться. Некоторые, которых увел дед, поселились здесь в болоте, а другие теперь живут в городах белых, носят их одежду и совсем забыли наши обычаи.
 Старик снова посмотрел на «летучую мышь» и вздохнул.
 – Иногда мне кажется, что ты пришел к нам, потому что и твою страну захватили карлики.
 Он протянул руку, в которой был шнурок с нанизанными на нем когтями льва.
 – Возьми. Завтра наденешь на свою жену. Такого красивого украшения нет ни у одной женщины: очень большой был лев.
 Виктор так и сделал. Жулейт вошла в его дом. Но стала ли она его женой, не знаю, а врать не хочу – не присутствовал. Я вообще в Африке не был, а хотелось бы. Только уж больно боюсь мух цеце и малярии, не говоря уже о львах и крокодилах. А карлики – чего их бояться? Что мы, карликов не видели?




 8


 Мэр Цау, вытаращив глаза, наблюдал, как Виктор загружает в его машину калейбасы с золотом.
 – Сколько его всего? – наконец спросил он.
 – Около полутонны.
 – И как ты все это довез на лодке?
 – С трудом, – ответил Подрезов, усаживаясь в джип.
 Но самый главный местный начальник не мог найти в себе силы, чтобы повернуть ключ зажигания. Он сидел и потел молча, потом наклонился и поднял с пола заскорузлое махровое полотенце, вытер им свой мощный загривок. После чего хрипло спросил:
 – Ты что, золото нашел?
 – Банк ограбил, – отозвался Подрезов и махнул рукой, – поехали, сдадим его поскорее.
 По дороге в Цау мэр рассказал Виктору все мировые новости, которые сводились к главному событию: в Южно-Африканской Республике президентом избрали Нельсона Манделу, и теперь отношения между Ботсваной и богатым южным соседом заметно улучшились.
 – Представляешь, – радовался мэр, – у них теперь тсвана – один из официальных языков. Не только африканас или английский, но и оба диалекта созо, зулу, свази, цонга, ксоса, венда и, конечно же, наш. Мне вчера уже звонил один человек из Габороне. Он, правда, сам из буров, живет в Кейптауне, но хочет прилететь к нам на своем самолете.
 «Интересно, – подумал Подрезов, – что нужно здесь потомку голландских переселенцев?»
 Но разговорчивый мэр как будто прочитал его мысли.
 – Этот человек жил здесь лет пятнадцать назад. Он хорошо знает язык тсвана и открыл здесь школу, чтобы приобщать наш народ к цивили…
 Мэр заикнулся, поняв, что оговорился:
 – …К знаниям.
 Он снова провел полотенцем по своей шее и продолжил:
 – Я в той школе учился, а потом уже оттуда уехал в Габороне, где закончил университет. Надо же! – продолжал удивляться он, – я – человек с высшим образованием, и даже не догадывался, что сижу на золоте.
 – Поднимись и копай! – посоветовал ему Виктор.
 Местный банк – небольшой трехкомнатный домик. И штат его, соответственно, три человека. Управляющий, бухгалтер и кассир смотрели на золото с каким-то ужасом.
 – Куда я его дену? – наконец, возмутился глава отделения. – Дома, что ли, хранить?
 – Будешь ночевать здесь! – приказал мэр. – А завтра прилетит самолет, и Виктор увезет золото в столицу.
 Мэр вздохнул: ему не хотелось расставаться с богатством. Ночь они встретили втроем в кабинете управляющего. На столе стояли бутылки с местным виски, запас которого у мэра, казалось, никогда не иссякнет, а в окна заглядывали местные жители, собравшиеся на площади. Им всем уже сообщили, что в банк завезли золото.
 – Что они там делают? – громко вопрошали любопытные, которым не достались места в первых рядах.
 – С мэром золото делят, – отвечали им.
 – Уже разделили, – кричали самые догадливые. – Сейчас пьют виски и едят анчоусы.
 Толпа колыхалась в темноте и постепенно редела. В бледном ореоле светился уличный фонарь, россыпи зеленых звезд сияли на бездонном небе, и черные тени летучих мышей метались неприкаянные над крышами маленького городка.
 – Здесь этого…, – мэр посмотрел на иностранца, подбирая слово помягче, -…этого добра на четыре миллиона долларов. А как ты, Виктор, думаешь платить налоги в местный бюджет?
 – Как положено, – пожал плечами Подрезов.
 Но мэр со своим родственником-управляющим дружно рассмеялись.
 – Э-э, нет, – продолжал смеяться городской голова, – так не надо. А вот если ты построишь в городе больницу, то я освобожу тебя от налогов.
 – Хорошо, – согласился Виктор.
 Но его собеседники продолжали смеяться, поражаясь тупости европейца.
 – Ты как бы построишь амбулаторию, а я спишу с тебя уплату налогов.
 Через час все трое были уже настоящими друзьями, и Подрезов пообещал мэру таким же образом, как и больницу, построить в городе хоккейный стадион, кроме того проложить линию метро с остановками возле городской администрации, банка и местной тюрьмы.
 Утром, когда проснулись на полу, втроем долго удивлялись, почему вчера не умерли со смеху. Мэр позвонил на работу, чтобы отдать приказание подчиненным, главным из которых было бы распоряжение о немедленной доставке ящика пива в контору банка, но кто-то из служащих сообщил ему, что только что пришел в мэрию очень важный белый, назвался мистером Ван Хейденом и стал спрашивать начальника.
 – Дела, – развел руками глава города, – когда-нибудь загнусь на этой работе: ни минуты свободной нет. Все ходят и ходят. И каждому чего-то от меня надо.
 За пивом пришлось бежать кассиру.
 Виктор открывал очередную бутылку, как вдруг распахнулась дверь и на пороге замер мэр. Он пропустил в комнату высокого светловолосого мужчину в белом костюме и потом уже прошел сам. Незнакомцу было около сорока лет, он был гладко выбрит и весьма сдержан.
 – Угощайтесь пивом, – предложил ему Подрезов.
 Мистер Ван Хейден поблагодарил, взял из коробки бутылку и весьма профессионально открыл ее обручальным кольцом. Виктор уважительно кивнул: так и в России не всякий может. Правда, на пальце важного белого было не кольцо, а перстень-печатка с бриллиантом, но это для открывания пивных бутылок не такая уж существенная разница.
 – Я слышал, Вы нашли здесь золото? – поинтересовался Ван Хейден.
 Вместо ответа Виктор кивком головы указал на калейбасы, выстроившиеся вдоль стены.
 – Полтонны, – подтвердил мэр с гордостью за свой богатый край, – вчера лично все взвесил.
 Ван Хейден открыл еще одну бутылочку и, сделав глоток и вытерев рот рукавом белого пиджака, сказал:
 – Мой банк это может заинтересовать.
 – Вы работаетев банке? – обрадовался заглянувший в комнату управляющий филиалом.
 Он удивился все же, встретив в этой глуши коллегу.
 – А на какой должности?
 – На должности хозяина.
 Ван Хейден допил пиво и, поставив бутылку на стол,сказал спокойно:
 – Ну, хватит завтракать. Перейдем к делу.
 Человек, прилетевший в Цау этим утром, родился в Трансваале в поместье своих родителей, находившемся между Питерсбургом и Потхитерсрюгом. Еще младенцем его перевезли в Мафекинг, что на самой границе с Бечуаналендом, до столицы которого, Габороне, было меньше ста километров. В доме была прислуга, набранная из тсвана, и потому паренек с детства свободно говорил на трех языках: на африканас, английском и на тсвана.
 – Я привык видеть рядом красивых и стройных женщин, а когда поступил в университет, вокруг были только белые сокурсницы, но ни одна не вдохновляла меня: я уже тогда понял, что люблю только темнокожих.
 Ван Хейден рассказывал это, сидя на веранде дома мэра. Они только что обговорили с Подрезовым все детали совместной работы. Представительство южноафриканского банка решили здесь не открывать, а основать в Цау новый. Специалистов Ван Хейден обещал прислать из столицы.
 И сейчас он сидел, курил сигару, и Виктор составил ему компанию, выпуская дым в раскаленное африканское небо.
 – С третьего курса я ушел, – продолжил свой рассказ банкир, – перебрался в Ботсвану. На самый север, чтобы отец не нашел. Открыл здесь школу для детей, правительство платило мне мизерную зарплату, местные жители считали меня придурком – где это видано, чтобы белый первым здоровался при встрече? Я пил джин, чтобы не заболеть малярией, сочинял письма неграмотным горожанам, которые отправляли их таким же неграмотным родственникам, гонял с мальчишками в футбол и даже ходил на охоту. Но монотонность жизни убивала, я уже начал тяготиться прозябанием здесь. Но вскоре и неожиданно для себя я стал счастлив.
 Ван Хейден оглянулся на мэра, уснувшего в плетеном кресле. Во дворе клевали рассыпанное просо рыжие куры на длинных тонких ногах, а за забором мальчишка катил по улице облезлую автомобильную покрышку.
 – Однажды в школу привели двух девочек. На них напялили эти смешные школьные платья – знаете: черные такие с отложным белым воротником – мне кажется, этой униформой просто переполнены все склады в странах британского содружества. Девочки стояли передо мной босые, испугались, наверное, а я не мог и слова сказать, смотрел на одну из них, а на вторую боялся даже взглянуть, потому что, увидев ее входящей в мой кабинет, почувствовал, как забилось мое сердце. Она сказала, что ей двенадцать, но выглядела уже вполне взрослой девушкой. Дальше можно не рассказывать. Я пересказывал ей книги, которые она не могла еще прочитать сама, но это были сказки для меня самого – я уже жил в другом мире, где не было никого, кроме этой маленькой темнокожей женщины. Подрезов слушал и думал: говорить ли о том, что известно ему самому. Но внезапно, как это бывает только в тропиках, свалился на город синий вечер, и Ван Хейден поднялся, чтобы уйти:
 – Нам с Вами пора в гостиницу. Завтра с утра вылетаем в Габороне.
 Через неделю все жители далекой деревни, услышав грохот в небе, выскочили из хижин, но увидели лишь мелькнувшую на земле огромную тень. Вертолет снизился и опустился на площадку, откуда не так давно упал вниз Подрезов с убитым им львом. Мужчины, стоявшие по колено в воде, бросили лотки и схватились за копья. А когда узнали Виктора, выскочившего из огромной притихшей птицы, сделали вид, что не очень-то удивились. Пока из вертолета выгружали ящики с инструментом, аппаратурой и имуществом для нормальной жизни здесь белого человека, Ван Хейден ходил по карьеру, разминая в руке куски породы.
 – Надо же, – удивлялся он, – такого богатого содержания золота я еще нигде не видел.
 Он хотел еще посмотреть дом, в котором обитает его новый приятель, но Виктор сказал, что не надо пугать привычных к размеренной жизни людей. И Ван Хейден согласился, но когда увидел спешащую к Подрезову светлокожую девушку, замер, а потом заторопился к вертокрылому аппарату:
 – Пожалуй, мне лучше исчезнуть, а то останусь здесь навсегда.
 В Цау быстро построили здание нового банка, повесили вывеску «Golden Rain Bank». Рядом оборудовали вертолетную площадку, раз в месяц, а если была необходимость, то и чаще, на карьер прилетал вертолет, который отвозил золото в банк. Но только уже не в подрезовский «Золотой дождь», а в Преторию – административную столицу ЮАР в банк мистера Ван Хейдена. Однажды банкир и сам прилетел.
 Они шли вдоль берега, и Виктор говорил компаньону, что недавно, обследовав всю местность до впадения реки в Окаванго, узнал, что золота там тоже полным-полно.
 Ван Хейден внимательно слушал, и так они добрались до деревни, как вдруг Ван Хейден вскрикнул и схватил Подрезова за руку. Тот обернулся и увидел спешащую к ним Жулейт. Ее прямые волосы опускались ниже плеч, и с расстояния тридцати шагов можно было не сомневаться, что им навстречу идет европейка. Но Ван Хейден смотрел на другую женщину, которая, заметив собеседника, замерла и осталась стоять на месте, не веря в случайность и не решаясь подойти.
 – Кто это? – задыхаясь, спросил бывший учитель провинциальной школы.
 Подрезов промолчал, улыбаясь, а зачем говорить, когда и так все ясно. Он только обнял прильнувшую к нему Жулейт и сказал:
 – А это Ваша дочь.
 Двое мужчин не спали в эту ночь. Они сидели у костра на берегу реки. Ван Хейден изредка бросал в темные воды камешек, потом нащупывал рядом следующий, долго держал его в руке и снова бросал в беззвучную реку.
 – Здесь столько золота, что Вы можете выбросить самородок, – пошутил Виктор.
 – Я бы сейчас выбросил все, что имею, – ответил банкир, – чтобы только остаться здесь навсегда, но вряд ли из этого выйдет что-то путное. В детстве я, наверное, начитался Фенимора Купера, Буссенара и Джека Лондона – мечтал жить где-нибудь в джунглях в простой деревне, добывать золото и охотиться на крокодилов.
 – Здесь не убивают крокодилов.
 – Да и золото мне ни к чему, – отмахнулся Ван Хейден. – У меня и так все есть, даже больше, чем надо. Теперь надо о другом думать.
 Он похлопал рукой по земле, словно отыскивал очередной камешек, а потом сказал:
 – Какая красивая девочка!
 – Самая лучшая в Африке, – согласился Виктор.
 Но Ван Хейден произнес уверенно:
 – Самая красивая в мире!
 И тут же положил руку на плечо Подрезова.
 – Она должна уехать со мной. То есть с тобой вместе. Будете жить у меня. У девочки будут самые лучшие учителя, такие, чтобы она смогла получить хорошее образование и остаться собой. И потом, Виктор, тебя тоже ждут дела. Хватит ковыряться в земле: ты и сейчас уже не намного беднее меня. Надо открывать филиалы и представительства твоего банка не только в Ботсване, но и в моей стране, и по всему югу континента: в Намибии, в Замбии, в Зимбабве. Золото – это только металл, но он принесет тебе деньги, а те, в свою очередь, – очень большие деньги.
 Подрезов молчал. Понятно было, что Жулейт лучше уехать. Вернуться она всегда сможет. А вот он сам? Остаться здесь до конца жизни вряд ли получится, да он и не хотел этого; вся эта затея с золотом была не более чем игрой, которая неожиданно превратилась в большое и серьезное дело. А дела – это единственное, что удерживает нас на Земле. Если бы каждый знал, для чего он живет, то мир изменился бы, стал лучше и чище, и люди не теряли бы друг друга, расставаясь.
 – Я бы и ее мать забрал с собой, – вздохнул Ван Хейден, – но она рассказывает удивительные вещи. Ее муж отправился на охоту, чтобы убить Мокеле. Сказал, вернется, когда победит. Все тут уверены, что это мифическое животное еще бегает по окрестным болотам, а значит, лучший их охотник погиб. Но женщина говорит, что ходит в лес, где встречается с его духом. После одного из таких свиданий у нее и родился последний ребенок…
 – Твиста, – подсказал Виктор.
 – Дикий, в сущности, народ, – вздохнул Ван Хейден. – Вот почему я хочу увезти дочь отсюда. Получит образование, захочет – вернется. Так что, давай, собирай вещи – завтра сядем в вертолет и улетим.
 Ехать, конечно, надо. Это важно не только для Подрезова. Но он тоже наклонился, поднял камушек и бросил его в воду.
 – Мы, пожалуй, отправимся на лодке. Пусть Жулейт посмотрит напоследок на родные края.
 Моторка скользила по реке. Виктор уверенно направлял ее по протокам, следуя по пути, которым уже прошел однажды и который много раз видел с воздуха. Девушка сидела рядом, на ней была выгоревшая майка Подрезова и его брюки, которые пришлось значительно подвернуть и перетянуть в поясе ремнем. Выглядело все это неуклюже и смешно, но Жулейт была счастливой оттого, что теперь на ней одежда мужа. Ожерелье из когтей льва она повесила поверх просторной майки, время от времени теребя его в руке. На шее Виктора висел вырезанный Николасом медвежонок, а свой кулончик Подрезов отдал мальчику при прощании. Когда садились в лодку, неожиданно пропал Тугрик. Виктор долго звал его, но тот не хотел подходить к реке, и когда хозяин попытался схватить его, пес отпрыгнул в сторону и оскалил зубы.
 – Что с тобой? – удивился Виктор.
 Хотел уже было догнать непослушную собаку, но тут увидел, как плачет мальчик. Тугрик подскочил к пацану, а тот схватил его руками и прижал к груди, и прикоснулся щекой к мохнатой морде, а пес, чувствуя скорую разлуку, лизал лицо своего друга.
 – Ладно, – махнул рукой Подрезов, – оставайся. Но чтобы…
 Больше он ничего не сказал, сел в лодку и оттолкнулся шестом от берега. У воды стояли все жители деревни, и когда заработал мотор, староста сказал: «Хо сиаме!», люди повторили нестройным хором: «Хо сиаме!1»
 Пока моторка не скрылась за поворотом, Виктор махал людям рукой, и Жулейт, глядя на мужа, делала то же самое. Но потом все, оставшееся позади, скрылось в тумане. Было раннее утро, и надо было спешить, чтобы добраться к истоку без ночевки. На берегу орали птицы, крокодилы, никуда не торопясь, лениво плавали возле берегов, на которых появлялись буйволы и антилопы. И опять Подрезов увидел львов, лакающих воду из реки. Они как будто специально пришли проститься.
 Через пару часов пути лодка вошла в небольшое болотце и замедлила ход на мелководье, заросшем тростником. Виктор шестом отталкивался от илистого дна. Так подошли к узкой протоке, которая через несколько километров снова должна была превратиться в широкую реку. И в этот момент раздались громкие хлюпающие звуки, словно что-то огромное било по воде со все увеличивающимся темпом. Взлетели птицы, шарахнувшись во все стороны. Посмотрев в сторону, откуда раздавались эти звуки, Виктор удивился, не успев даже испугаться, к ним приближался самый настоящий тиранозавр. Откуда он здесь?
 – Мокеле, – прошептала девушка.
 Динозавр приближался к ним на задних лапах, размахивая широким мощным хвостом так, что на десяток метров разлетались в стороны вода, тина, ил. Неизвестно как сохранившееся здесь доисторическое животное разинуло огромную пасть, полную зубов, похожих на длинные ножи.
 Подрезов включил двигатель, но это не увеличило скорость. Винт наматывал на себя водоросли, и моторка очень медленно вошла в протоку. А тиранозавр выскочил на берег и теперь шел к моторке, ломая кусты и деревья. Виктор поднял карабин и, когда в двадцати шагах появилась голова чудовища, выстрелил несколько раз. Он знал, что не промахнулся, но пули отскакивали от монстра. Судя по всему, кожа его была в несколько раз толще крокодиловой. Открытая зубастая пасть была уже совсем близко, и Подрезов стрелял уже только в нее. И неожиданно ящер повалился на бок. Пятиметровая многотонная туша упала на берегу в нескольких шагах от лодки, ударив хвостом по воде так, что веер мощных брызг разлетелся во все стороны. Виктор продолжал стрелять, а тиранозавр вдруг издал такой рев, похожий на оглушительное мычанье, что заложило уши. И только тогда Подрезов заметил, что они не одни здесь: за поваленным деревом появился человек с копьем. Он поднялся на ствол и силой вонзил копье в горло поверженному зверю, потом, повиснув на древке, вдавливал его в тушу всей тяжестью своего тела.
 – Отец! – закричала Жулейт.
 Но человек был занят самым важным в своей жизни делом. Тиранозавр бился всем телом, уже даже не пытаясь подняться. Короткими передними лапами он пытался достать маленького противника. Но тот ловко уворачивался и от когтей и зубов, открытой в агонии пасти. Кровь фонтаном хлестала из перебитой артерии, а копье все глубже и глубже входило в шею ящера. И уже лежа на умирающем животном человек, вынув из-за пояса десантный нож, несколько раз вонзил его в горло своего врага.
 – Он все-таки убил его! – восхитился Виктор.
 – Вы вместе это сделали, – прошептала девушка, обнимая своего мужа.
 Я не люблю описывать объятия и поцелуи, к тому же давно пора покинуть далекий континент, куда завел меня мой язык. Кому интересно читать о жизни диких народов и племен? Хотя, если задуматься и порассуждать о цивилизации, то можно прийти к совсем непонятным выводам. Действительно ли дик народ, живущий в гармонии с природой? Так ли необразованны люди, умеющие разговаривать с животными? Или варвары те, кто разрушают природу, вырубают леса и поворачивают реки вспять? Может быть, дикари те, кто надевает на себя шкуры убитых животных не для того, чтобы согреться, а для того лишь, чтобы похвастаться ими перед своими знакомыми, – вот, дескать, на мне пиджачок из крокодиловой кожи, а на жене моей – шубка из леопарда. Я не могу ответить на все эти вопросы. А Владимир Фомич наверняка знает, но они для него – сущие пустяки: он ведь решал задачки и посложнее.
 Скорее, скорее домой. Не знаю, как вам, а мне не терпится поскорее встретиться вновь с этим великим и умным человеком.




 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КЛОПЫ НЕ УМИРАЮТ – ИХ ТРАВЯТ


 Глава первая


 1


 Если жизнь не удается тебе, то не надо проклинать время, в котором живешь, – ругай пространство. Это так же бессмысленно и глупо, зато кому-то покажется оригинальным. А если это пространство – край великий и прекрасный, что, если это твоя родина? А что, если это Россия?
 Я могу, конечно, представить свою страну без меня, но увидеть себя вне ее – не получается. Даже уезжая порой в солнечный рай, чтобы окунуться в теплое и прозрачное море, увидеть стройные загорелые тела на белом песке, чтобы услышать, как орут под окном цикады, я начинаю тяготиться прекрасной заграницей уже через пару дней. Огромная багровая луна цепляется за край балкона моего гостиничного номера, чужая песня летит в пространство над морем, задевая барашки волн, кто-то гладит мои волосы, но все это не нужно мне. У ананасов в шампанском горький привкус тоски, и закрывая глаза, вижу берег лесного озера с неподвижной черной водой, слышу стрекот сорок и трясогузок, ощущаю божественный аромат диких фиалок, цветущей брусники и первых грибов-колосовиков. Ласточка моя, тихая скромница! Носишься счастливая по бескрайнему небу нашей родины. Ты одна дороже мне всех голосистых канареек; душа моя с тобой над полями, покрытыми коврами ромашек и колокольчиков.
 Я прошу терпеливых читателей простить мою болтливость: столько времени отнял, а не поведал еще ничего интересного и важного. Наплел лишнего, запутал только. Порой меня заносит – я, правда, предупреждал. Надо снова возвращаться к самому началу.
 Пора, пора возвращаться туда, где началась наша история. Я слишком увлекся, описывая чужой континент, на котором ни разу не был, но очень бы хотел посмотреть на тамошние красоты: на тысячелетние баобабы, ощутить ветер, приглаживающий поверхность саванны, по которой ходят стада слонов, увидеть львов, пьющих воду из чистой реки, и подойти поближе к стройным темнокожим женщинам, на которых так мало одежды.
 Давно пора было вернуться в тот день, с которого начался мой рассказ. Правда, день уже заканчивался. Закончился фильм «Собор Парижской богоматери» и бутылка виски, распитая с начальником охраны. Владимир Фомич вышел на балкон. «Хорошо летом! – подумал он. – Такие длинные дни. Если бы ежедневно случались такие же приятные встречи, как сегодня, ночи бы были не нужны».
 Думая об этом, Высоковский вспоминал, конечно, не встречу с главным городским чиновником, а худенькую фигурку референтши министра, ее аккуратно уложенные пышные волосы и по-детски пухлые губы. Нет, в ночах тоже есть своя прелесть!
 Красное солнце повисло над заливом, словно решило задержаться ненадолго перед тем, как нырнуть в него, розовый свет лежал на дорожках небольшого парка; пахло цветами и приближением счастья. Белка спрыгнула с сосны и подбежала к крыльцу. На ступеньках сидел охранник Ахметов, у которого недавно сросся сломанный Подрезовым нос. Ахметов прислонился к перилам и щелкал орехи; увидев приближающегося осторожного зверька, он протянул ему навстречу ладонь, в которой лежали несколько орехов фундук, и громко сказал:
 – Беличька, на арешьку!




 2


 Господи, как хорошо! Все случилось так, как случается всегда, когда об этом просит уважаемый человек. Владимир Фомич легко может изменить чужую судьбу, стоит лишь об этом подумать. Министр, конечно, уволил свою прекрасную референтшу. Причин, естественно, не объяснил. Сказал, вероятно, ей: «Мы в Ваших услугах больше не нуждаемся».
 Увольнение, переживания, слезы. Еще бы! Вчера была на вершине, а сегодня шлепнулась в болото, из которого даже неба не видно.
 Владимир Фомич представлял себе, как прекрасная девушка лежит, уткнувшись в подушку, и молчит, потому что сил у нее нет не только разговаривать, но и думать о своей несчастной судьбе. Не знает, дурочка, что скоро позвонит добрый дядя и скажет: «А не хотите ли поработать на меня. В должности… э-э… Какая Вам должность нужна для полного самовыражения?».
 Высоковский думал о том, как ласково будет звучать его голос, а красавица задохнется от счастья, потому что фамилия доброго волшебника известна всей стране и не всякий отставной министр может попасть на работу в его империю. Нет, Владимир Фомич не торопился, хотя хотелось каждую секунду услышать чудный голос, который скажет ему:
 – Владимир Фомич, я согласна на все. Спасибо Вам!
 Но пришлось ждать несколько дней. И каждый был, как вечность. Раздражало все, что окружало: загородный дом, сосны вокруг него, снующие по дорожкам белки, бронированный лимузин и даже Витька Подрезов, молчаливо сидящий за рулем. Но хоть рта не открывает, не вспоминает старое, не просит ничего. Как-то, когда ожидание стало уже невозможно переносить, когда «мерседес» выезжал за металлическую ограду, чтобы домчать Высоковского на очередную важную встречу, Владимир Фомич, глядя в затылок бывшему Другу, произнес:
 – А ну их, эти дела. Давай-ка, Витюша, лучше в баньку сходим.
 Машина задним ходом вкатила в поместье, потом развернулась на месте и покатила к бревенчатому домику бани. Петр с парой охранников уже мчались растапливать печь и камин, накрывать на стол, а великий человек неожиданно для самого себя горестно вздохнул и тут же сказал водителю:
 – До чего тошно жить на свете, когда тебе все завидуют.
 Перед тем как прыгнуть в бассейн, Высоковский посмотрел на приятеля, поморщился при виде трех страшных шрамов, проходящих от плеч до самого живота, словно кто-то пытался ножом разрезать на куски тело Виктора. Интересоваться их происхождением он не стал, кивнул только на ожерелье – подделку под африканские ритуальные украшения – на кожаном шнурке муляжные когти льва:
 – Это-то зачем тебе?
 Подрезов пожал плечами и ответил:
 – Жена на меня надела при расставании.
 – Татьяна, что ли? – равнодушно спросил Владимир Фомич. Потом, не дожидаясь ответа, зажал пальцами нос и смело нырнул в неглубокий бассейн ногами вперед.
 Некоторое время друзья посидели в сауне, снова поплескались в бассейне, затем отправились в парную, где в воздухе висели пары кваса и запах эвкалиптовых листьев.
 Высоковский разлегся на пол оке, и главный охранник осторожно охаживал его березовым веником. Виктор забрался на самый верх, туда, где горячий воздух обжигает легкие, и тогда Владимир Фомич сказал Петру:
 – Зови Мамаева и Ахметова, пусть и водителя попарят, как следует.
 Оба парня старались вовсю, они с размаху хлестали тело Подрезова вениками до тех пор, пока оно не стало рубиново-красным, но устали сами; задохнувшись, ушли в душевую.
 А Виктор, оставшись в парной в одиночестве, перевернулся на спину и выдохнул:
 – Ки а лейбуха, ребятки!
 Время летит быстрее, когда оно заполнено работой. И потому, выйдя из бани, Высоковский отправился в кабинет. Набрал номер большого начальника, и они часок потрепались о насущных проблемах города. После чего захотелось посмотреть какой-нибудь фильм с участием той самой итальянской актрисы, фамилию которой он уже несколько дней не мог вспомнить.
 Владимир Фомич даже позвал Петра, но когда тот с трудом протиснулся в дверь, сказал ему только:
 – Петруша, принеси мне поклевать что-нибудь, а то до ужина не доживу.
 И потом уже в спину главного охранника крикнул:
 – И передай, чтобы меня соединили с домашним номером этой референтши.
 Сначала ему принесли лобстеров. Потом китайских улиток в чесночном соусе. И Владимир Фомич, потыкав их вилкой, поморщился: подсовывают черт-те что!
 Наконец подали толстокожий голландский красный перец, фаршированный черной икрой, филе индейки с трюфелями, жареную корюшку, рюмку кристально чистой водочки и один-единственный белый груздец для занюха и маленького укуса! Сказка! Можно укусить еще раз, хлопнуть еще одну рюмашку, хрумкнуть корюшку, затем индюшку, и трюфели разжевать и перебросить от щеки к щеке, потом… Нет! Вначале надо понюхать икорки – тысячи нерожденных осетров сейчас будут проглочены – ап! Нет, вначале проходит улиточка, пахнущая чесночком: она тает во рту, и жизнь кажется лучше, чем она есть на самом деле. Потом еще рюмочка нашей родной и только после этого икорочка. Ласковая, она проходит так легко, что хочется сказать большой привет своей жизни – той, когда не было ни икры, ни мечты о счастье. Том самом счастье, которое…
 И тут звякнул звонок.
 – Владимир Фомич, Вы заказывали Елену Павловну.
 Кто такая? Какая Елена Пав…? Дурацкая баня, дурацкий Подрезов, дурацкая икра, не говоря уже об охлажденной водке…
 – Я слушаю, – донесся из трубки волшебный голос.
 И Высоковский вспотел. Причем мгновенно и основательно. Он открыл рот, но мыслей от этого не прибавилось. Референтша! Он взял себя в руки, пальцами поднял улиточку, положил в рот и, прожевывая ее, сказал:
 – Это – Высоковский. Помните такого? Мы в Петербурге встречались. У меня случайно освободилось место… коммерч… Финансового директора. Нет, ну Вы вспомните: кто я такой!
 И девушка на другом конце провода вздохнула:
 – Я знаю.
 – Подумайте внимательно. Для начала пять тысяч долларов в месяц, потом упятерю. Квартира в Москве…
 Но девушка не перебивала, не причитала: «Ой, ой! Спасибо! Ура!». И молчание ее тревожило.
 – Нет, нет, – закричал в трубку Владимир Фомич, – только в Петербурге, потому что я Вас очень ценю!
 Это он здорово ввернул! И чудный голос ответил:
 – Я подумаю.
 – А о чем думать? Представьте перспективы! Окна, выходящие на Финский залив. В мае на него садятся лебеди, улетающие неизвестно куда, офис на Невском, личный шофер и…
 Высоковский понизил голос, добавив:
 – Любовь и уважение начальства!
 Это он неплохо загнул. Шелковый голос задрожал и почти плача ответил:
 – Я подумаю.
 – Три минуты сроку, – приказал Владимир Фомич, – включаю часы. Хорошо, специально для Вас – четыре с половиной. Время пошло.
 Он замолчал, было слышно, как дышала в трубку девушка. А в это время принесли копченую осетрину с кружками лимона. Водочка – хлямс! Проходит вовнутрь! Лимончик – сказочка!
 – Я согласна, – совсем тихо говорит сказка.
 А дальше уже дело техники. К ее дому подъезжает автомобиль, отвозит красавицу в аэропорт… Нет, лучше сразу в Питер в квартиру, которую еще надо подыскать. А разве это проблема с его возможностями? Квартира с видом на Неву, а еще лучше, чтобы за окном плескался Финский залив, чтобы солнце садилось прямо в окна, а внизу на побережье в открытом кафе музыканты выдували в свои трубы: «Бессеме, бессеме мучо…!» Или мексиканцы на гитарах. Нет гитаристов, так будет играть симфонический оркестр, а Мон-серат Кабалье будет танцевать вприсядку: «Робкая ты моя! Счастье мое! Солнышко, закрой глаза, а то я утону в них!».
 Беличька, на арешьку!




 3


 Кем был Владимир Фомич Высоковский в начале девяностых? Умный человек? – несомненно. Удачливый предприниматель? – конечно. Богатый счастливец? Останется только признать: таких, как он, было сотни, тысячи и, может быть, даже десятки тысяч. Кому нужен ум? Кого выбирает удача? Богатство, счастье – слова, придуманные теми, кто верит в закономерность судьбы. Но то, что произошло с Владимиром Фомичом, было противоположно логике. Время и в самом деле было на его стороне, пространство не давило ему в спину и грудь. Он смог кое-чего добиться, но добивался он всего, идя в строю людей разных по уму, образованию, силе и росту, объединенных в шеренгу одним приказом – вперед! Перед вами все ваше! Хватайте! Он достиг многого тогда, но другим досталось еще больше. Скопленный им капитал мог превратиться в пшик одним росчерком пера какого-нибудь престарелого чиновника, который, сидя на государственной даче, вдруг придумывает обмен денежных знаков, «всенародную приватизацию» или иную гадость.
 Не появись тогда Витька Подрезов со своим автомобильным контрактом, Владимир Фомич задохнулся бы, устав бороться за свое будущее, но деньги свалились неожиданно большие. Огромные деньги. Бешеные. Это спасло, эта нежданная удача вытащила из болота, хотя бешеными деньгами русский народ называет деньги, может быть, и большие, но не заработанные. Невесть откуда свалившись, они и пропадают неизвестно куда. Вчера был богатый мужик, а ныне снова полный пшик. Новая просторная квартира, загородный дом, роскошный автомобиль – это все мелочи, которые достались тогда. А вся остальная прибыль прошла между пальцев. Но она не ушла в песок. Деньги направились к тем, кто решал тогда судьбы людей, бизнеса и страны. Это был риск, но он оправдал себя. Каждый рубль, вложенный в карман высокого чиновника, принес десятки долларов прибыли. Это только такие люди, как Витька Подрезов, считали, что надо трудиться день и ночь, надо быть честным, надо уважать других, любить страну и уважать законы, которые написаны для дураков.
 «Витюша, Витюша, – думал тогда Высоковский, – от таких, как ты, уходят не только жены, но и удача, счастье поворачивается к ним спиной, и одиноко висевшая на елке шишка, сваливаясь на толпу, падает именно на одну-единственную, святую в своей дурости голову».
 Референтшу встретили по высшему разряду. Лимузин выгнали на летное поле прямо к трапу. Девушка тащила тяжелый чемодан, который прыгал на ступеньках и стучал: тяжесть невероятная, что там – книги что ли? Пассажиры с уважением отступили, когда из крутого автомобиля вышел квадратный Петр и взял чемодан в свою железную руку:
 – Вас ждут. Прошу в машину.
 Робкая красавица тихохонько опустилась на заднее сиденье и оказалась совсем рядом с великим человеком, который за секунду до этого нажал на кнопку пульта видеомагнитофона, и на экране телевизора проникновенно запел Джо Дассен «Если твое имя меланхолия».
 Машина неслась по городу. Впереди и сзади «геленвагены» с мигалками. Потом въехали на Морскую набережную, мимо зонтиков уличных кафе и пляжа, на котором играли в волейбол загорелые мускулистые мужчины. Башни и орудия главного калибра, разрезанного давным-давно крейсера «Киров», въезд во двор, железная дверь с номерами квартир.
 – Для начала будете жить здесь, – равнодушно произнес Высоковский.
 А это уже шикарно! Трехкомнатная квартира с окнами на залив, большой балкон на залив, второй поменьше – во двор, а главное – тщательно подобранная мебель. Владимир Фомич лично просмотрел пару итальянских каталогов и тыкал пальцем: это, это, это, это… А секретарь заносил номера в блокнотик. Особое внимание Высоковский обратил на спальный гарнитур – он привык, просыпаясь, видеть перед глазами все самое лучшее и дорогое. А эта девушка сама по себе роскошь. Если она не дура, то догадается – таких подарков просто так не делают. К тому же, наверняка, знает, у известного предпринимателя все дела в столице. А зачем она там нужна: в Москве у нее друзья, родственники, ухажеры, а здесь никого – только он, который будет добрым и внимательным. И даже предложенная ей должность – экономического советника предполагает, что бывшая референтша будет все время рядом, для нее подготовили кабинетик даже в его загородном доме.
 Но какая! Владимир Фомич, выйдя из машины, сам захотел показать ценному работнику апартаменты, заметив при этом, какой взгляд бросил Подрезов вслед девушке.
 Еще бы – такие ножки! С такой дамой не стыдно появиться в любом обществе, можно не бояться за исход любых переговоров, спокойно можно выдвигать свою кандидатуру для участия в любых выборах, если эта девушка будет стоять рядом. Хоть в президенты! Владимир Фомич, подумав об этом, усмехнулся и поймал в зеркале обращенный на себя взгляд Подрезова. Пусть смотрит, пусть завидует: жизнь у него не удалась, и теперь он, наверняка, завидует удаче друга детства. А то гордость свою показывает: ушла жена к другому, а он рукой на все махнул и исчезает неизвестно куда на семь лет. А ведь дела у них были общие, и фирма, которая сейчас всем известна, тоже их общая. А на самом деле они даже не равные партнеры – у Владимира Фомича всего сорок процентов. Вспомнив об этом, он стиснул зубы. Нет, все-таки гораздо приятнее представлять себя спускающимся по трапу президентского самолета во время официального визита во Францию или в Штаты. Неважно куда: главное, что следом идет молодая и привлекательная жена. Суетятся вокруг корреспонденты, фотографы, разные там папарацци и мамарацци, а на всех снимках – замечательная пара: руководитель сильного и богатого государства со своей красавицей-женой. Конечно, весь мир завидует ему, а жить так тяжело, когда… Впрочем, это уже не важно. Счастье обнимает его и шепчет на ухо всякие приятные словечки.
 Вдруг Высоковский открыл глаза, с удивлением посмотрел на серые воды Невы, которые они пересекали сейчас по Дворцовому мосту, – Господи, какая красота вокруг! И с еще большим удивлением понял, что влюблен. Причем, глубоко и страстно, как никогда в жизни. Ни одна женщина, бывшая рядом с ним до этого, не вызывала хоть чуточку похожего чувства. Рита была первой, и удивительно, что у них вообще что-то получилось, но ей он был благодарен – женитьба на дочери партийного функционера помогла сделать первые шаги, окрепнуть и поверить в себя. Лица последующих он не всегда может даже вспомнить сейчас. Но все равно каждая зачем-то была нужна ему: популярная певица для того, чтобы на него самого обратили внимание, Татьяна Подрезова для того, чтобы, вытянув из совместного с Виктором предприятия, расстаться с глупым партнером навсегда; у Владимира Фомича был даже непродолжительный романчик со стареющей дамой из министерства юстиции, когда верные люди сообщили ему, что скоро будет возбуждено уголовное дело по факту нарушения фирмой «Лидер-импекс» положения о валютном регулировании. И ведь сработало!
 А от этой девочки, которая, наверняка, сидит сейчас на балконе и смотрит на сверкающий солнцем залив, ему не нужно ровным счетом ничего. Никакой работы, никаких услуг – только одно, чтобы она полюбила его, чтобы всегда была рядом, а в редкие минуты разлуки звонила бы на его мобильник и страстно шептала:
 – Приходи скорее, я умираю, потому что не могу жить без тебя.
 Высоковский опять зажмурился, представляя ее лицо, и, потеряв бдительность, произнес вслух:
 – Может, в церковь заскочить, свечку поставить?
 Он произнес это в раздумьи, но все равно открыл один глаз, посмотрел в зеркало над панелью приборов. Виктор вряд ли это расслышал, а если до него и донеслись какие-то отдельные слова, то он ничего не понял. Подрезов крутил баранку и следил за дорогой.




 4


 Наивная девочка – когда утром ее доставили к нему в офис, она вошла, высокая и стройненькая, полуприкрыв глаза роскошными ресницами, разве могла она догадываться, что великий человек чуть не задохнулся только от одного ее вида. А когда прозвенел нежный голосок, у Владимира Фомича и вовсе уши заложило.
 – Что? – переспросил Высоковский.
 – Вот мое резюме, – сказала девушка и положила перед ним листок с набранным на компьютере текстом.
 Владимир Фомич пробежался глазами по строчкам. Учеба в Москве, потом Гетеборгский университет, работа старшим менеджером в отделе маркетинга фирмы «Вольво», руководитель департамента развития какого-то шведского банка, заместитель начальника отдела в Центральном банке, помощник министра финансов. Замечательная карьера для двадцатисемилетней молодой женщины. Но теперь начнется ее самый настоящий взлет. Только она об этом еще не догадывается, бедная.
 – Вот рекомендации и характеристики, – снова журчит прекрасный голосок, и тонкая пластиковая папочка повисла в пространстве над столом.
 – Не надо, – потряс головой Владимир Фомич.
 Девочка, девочка! От тебя никто ничего не требует: ни рекомендаций, ни знаний, ни опыта, ни работы.
 – У меня только один вопрос.
 Высоковский поднял со стола ручку «Parker», сняв колпачок, повертел ее в руках, разглядывая золотое перо, – эти движения были хорошо отрепетированны и весьма эффектны: этакая расслабленная минутная задумчивость перед началом тяжелого и напряженного труда.
 – Ваше семейное положение?
 – Не замужем.
 – Но с кем-то Вы жили в Москве?
 Вопрос звучит двусмысленно, но Владимир Фомич продолжает крутить ручку между пальцами и совсем не замечает, как покраснела девушка.
 – Я жила с мамой.
 – Это я к тому, – по-деловому говорит Высоковский, возвращая ручку на место, – что если у Вас есть кто-то и Вы планируете изменить Ваше семейное положение, то квартирка, которую Вам предоставили, может оказаться слишком тесной.
 – Нет, нет, – опять покраснела красавица, – у меня ничего не изменится. А квартира огромная и шикарная для одинокого человека.
 «Какая умница, – пронеслось в голове, – да цены тебе нет. Да пусть у тебя будет хоть миллион бой-френдов, всех в асфальт укатаю!»
 Владимир Фомич в двух словах объяснил девушке, какую работу он поручает ей. Говорить хотелось еще и еще, но совсем о другом.
 – Сейчас Вы получите последний сводный баланс всего холдинга. Изучайте. А потом подготовьте свои рекомендации по увеличению рентабельности. Если в процессе работы будут приходить в голову какие-нибудь идеи, то прямо ко мне. А вот номер моего личного телефона.
 Высоковский взял со стола свою визитную карточку и на обратной стороне записал номер и свое имя «Владимир».
 – Если интересные мысли придут среди ночи – все равно звоните. Ради дела я готов пропустить очередную серию скучного сна.
 Девушка взяла из руки босса визитку и наконец-то посмотрела на Владимира Фомича. Причем, с некоторым удивлением. Этот взгляд понравился ему. Все правильно: сначала удивить, потом заинтересовать, после чего до любви уже совсем близко – пара миль морской прогулки на океанской яхте. Солнце, ветер, соленые брызги, столик на верхней палубе и коктейли, которые подает темнокожий официант в белом смокинге. А вечером, когда за окнами салона только рассыпанные над океаном звезды, и мексиканцы, закончив «Бессеме мучо», вдруг теми же пронзительно-прекрасными голосами под шипящую ностальгию гитарных струн вдруг запоют «То березка, то рябина…» Какая женщина устоит, когда на подносике ей приносят весь мир, лежащий в безмятежности рядом с бокалом коктейля «Маргарита».
 Все это будет, это не просто мечты, это – план захвата самого ценного, что пока не принадлежит ему. И Высоковский зажмурился, представляя ослепительной красоты невесту в подвенечном платье, украшенном бриллиантами, умирающую от восторга и зависти многочисленную толпу. Все остальные – все эти Дианы, Стефании – просто замарашки в сравнении со сказочной принцессой, смотрящей на него влюбленными глазами и скромно шепчущей «Да!» ждущими его поцелуя губами.
 Тут же Владимир Фомич стиснул зубы от ненависти ко времени, которое нолзет так медленно, и все же в висках стучало: звон отдавался в ушах, словно где-то рядом проносился курьерский поезд или же игральный автомат в бешеном темпе выбрасывал на жестяной лоток максимальный выигрыш, но только не жетонами, а золотыми монетами с отчеканенным его – Высоковского – профилем.
 В кабинете работает мощный кондиционер, но все равно почему-то душно. Надо ехать за город, возвращаться в загородную резиденцию, обязательно взяв с собой девушку, чтобы показать ей и ее комнатку в роскошном доме.
 И он, так и не открыв глаза, после того как закрылась дверь за его «экономической советницей», прошептал еле слышно:
 – Елена Павловна. Лена! Леночка!!
 Какое счастье, когда можно позволить себе ловить кого-нибудь бескорыстно.




 5


 Каждое утро ее привозят в резиденцию, раскинувшуюся среди сосен на берегу Финского залива. Небольшой кабинет с огромным рабочим столом, компьютер, два телефонных аппарата: один для внешней связи, с селектором для общения между работниками аппарата президента холдинга. Вот, пожалуйста, «001» – это номер самого Владимира Фомича. Он внимателен: ровно в десять всегда спрашивает: «Елена Павловна, как настроение? Вас все устраивает? Есть ли просьбы или пожелания?».
 И Лена отвечает каждый раз:
 – Довольна всем.
 Однажды, стоя у окна, она увидела, как по крыльцу спустился Высоковский, подошел к своему лимузину, сел в него и машина повернула по направлению к стальным воротам. Бронированное стекло рядом с водителем медленно поползло вверх, на мгновение мелькнул знакомый профиль, и Лена даже прижалась к окну, чтобы успеть разглядеть его получше. Но потом, уже возвращаясь в кресло, вздохнула: «Не может быть!».
 И вот однажды утром, вылезая из «геленвагена», не успев даже взойти на крыльцо, она нос к носу столкнулась с Владимиром Фомичом.
 – Ну как? – спросил он. – Есть идеи? Лена растерялась и ответила:
 – Пока только вопросы. Особенно по поводу отчетности «Лидер-банка».
 – Это замечательно, – почему-то обрадовался Высоковский, – сегодня вечером Вы мне подробно обо всем расскажете. В конце дня я подъеду. Очень прошу: дождитесь меня, пожалуйста.
 Последнее слово он произнес, глядя ей прямо в глаза. Потом прыгнул в свой бронированный лимузин, а Лена так растерялась, что забыла посмотреть: кто же был за рулем огромной машины.
 День прошел, и свет за окнами начал меркнуть, слышно было, как в биллиардной катали шары охранники. Они недавно поужинали, и Петр Иванович – их начальник – приглашал и Лену, но она отказалась. Есть не хотелось, было тоскливо, а потом стало и совсем тошно. Биллиардисты, думая, что их никто не слышит, рассуждали о женщинах, и каждый оказался большим специалистом. Она ждала хотя бы звонка, ругала себя за то, что ждет неизвестно чего, и неожиданно вспомнила, как однажды, униженная шведскими иммиграционными чиновниками, ревела возле автобусной остановки в Гетеборге и как потом все хорошо закончилось. Но сегодня уже нет причины для слез, а если даже они и потекут, то никогда уже не подойдет высокий и красивый мужчина, не скажет:
 – Что случилось?
 В подстриженную траву падали с сосен шишки, где-то гавкала собака, прикованная цепью к своей будке.
 «Вот так же и я, – подумала Лена, – только лаять мне нельзя. Остается одно – выть в одиночестве». Она пыталась успокоить себя, повторяя: какая же я глупая. Зачем роптать на судьбу: оклад больше, чем у министра, работа много усилий не требует, хорошая квартира. Счастье!
 Но захотелось плакать еще больше, потому что разделить это счастье не с кем. И тут раздался звонок.
 – Елена Павловна, – донесся голос Высоковского, – прошу меня извинить, но я тут заболтался с губернатором. Так устал от того, что пришлось выслушивать всякую ерунду, голоден к тому же, как волк. Спускайтесь на крыльцо: я сейчас подъезжаю, беру Вас, и мы поедем куда-нибудь поужинаем вместе.
 – Я не хо…, – начала было Лена.
 Но из трубки уже доносились короткие гудки.
 Она шла по коридору и чувствовала, как вслед из двери биллиардной охранники смотрят на ее ноги, потом стояла на широких ступенях крыльца и знала, что и в будке при въезде, и в служебном помещении охраны мужчины уткнулись в мониторы, разглядывая ее. Это было противно, как будто каждый из них пытался оценить ее, подсчитывая в кармане мелочь. Но вот, наконец, беззвучно разъехались металлические ворота, лимузин подкатил к ней, из машины вышел начальник охраны и распахнул дверь. Лена опустилась на заднее сиденье рядом с Высоковским. Перед ней светился экран телевизора, на котором политические обозреватели говорили о предстоящих через год президентских выборах.
 – Едем ужинать, – сказал Владимир Фомич, – там и поговорим.
 Девушка бросила взгляд на водительское кресло, но увидела лишь свое отражение – салон перегораживала звуконепроницаемая стенка из непрозрачного стекла. И за окнами тоже не было света, машина неслась в неизвестность, а из телевизора неслись всякие заумные глупости.
 На набережной Мойки в бывшем особняке купца Елисеева недавно открылся ночной клуб.
 Это заведение сразу стало местом отдыха для самых богатых и удачливых. И все же немногочисленные посетители разом повернули головы, когда в зал вошел Владимир Фомич со своей спутницей. Некоторым захотелось даже встать. Шепот легкой волной прошелестел по залу, только дамы недоуменно переглянулись, потому что даже слепой заметил бы, что на подруге великого олигарха нет ни одного бриллианта.
 Они сидели друг против друга за большим круглым столом, который быстро наполнялся различными яствами. Лена молчала, потому что для того, чтобы передать боссу обещанную утром информацию, нужно было кричать. А потом на сцене появился джазовый квартет. Играла скрипка, и звуки ее успокаивали, не хотелось уже думать о чем-то неприятном, хотелось забыть о городе, в котором нет знакомых и близких, а главное, не замечать направленного на нее взгляда постоянно жующего что-то Владимира Фомича. Он постоянно что-то говорил, умудряясь делать это, одновременно улыбаясь и разжевывая что-то.
 Сквозь музыку донеслось только:
 – С детства не люблю красную икру.
 И Лене пришлось улыбнуться, чтобы не показаться невежливой. На столе стояли подсвечники, и в мерцающем свете лицо Высоковского показалось вдруг зловещим и страшным.
 «Крошка Цахес», – вспомнила вдруг Лена и вздрогнула.
 – Холодно? – заботливо спросил ее босс и только после этого выплюнул оливковую косточку в свой маленький кулачок.
 – Нет, – прошептала девушка и передернула плечами, словно сбрасывала с себя прохладу и оцепенение.
 «Надо привыкнуть, – подумала она, – ведь он умный и порядочный человек. Обидится еще, подумает, что я такая каменная из-за его маленького роста». Лена улыбнулась, а в это время музыка смолкла, и объявили новую композицию.
 – «Мост Челси».
 – Надо же: даже Стрейхорна на скрипке теперь исполняют! – проявил эрудицию Владимир Фомич.
 В тишине зала его слова прозвучали слишком громко, а их стол стоял совсем рядом со сценой. Лысый скрипач повернулся к Высоковскому и, вскинув свою скрипку, быстро пропиликал фразу из детской песенки «В траве сидел кузнечик…»  [13] .
 Лене вдруг стало смешно, чтобы скрыть улыбку, она посмотрела на пустой бокал, и услужливый официант тут же наполнил его красным вином.
 – «Шамбертен» семьдесят второго года, – сказал Высоковский, который за секунду до этого покраснел от злости. – Мое любимое.
 Лена пригубила и показала глазами, что оценила вкус босса. Но все равно смех душил ее, и потому пришлось почти полностью осушить бокал. А музыка продолжала звучать. Почему-то вспомнилась новогодняя ночь в Гетеборге, незнакомый человек, подошедший к ней на улице, который уже через несколько часов стал ей самым близким и родным в чужом промозглом городе. Тогда, сидя за столом, она, встречаясь глазами с его польской подругой, смущалась и прятала взгляд. Но тогда ей не было так страшно, как сейчас, когда напротив сидит известный финансист и академик. Это показалось странным: ведь тогда она еще не верила в свою удачу. Почему же так неуютно сейчас, когда все складывается так хорошо и звучит чудесная музыка?
 Когда блестящая пара выходила из зала, раздались аплодисменты. Высоковский инстинктивно ссутулился, а потом резко расправил плечи, хотя прекрасно понял, что овации предназначены не ему.
 Они сели в лимузин и погнали на Васильевский привычным кортежем: впереди и позади два броневика «геланвагены». Успели проскочить через Неву за пять минут до развода мостов.
 «А как же Владимир Фомич вернется?» – подумала Лена.
 – Я хотела поговорить об отчетности «Лидер-банка», – негромко сказала она, стараясь не смотреть в глаза Высоковскому.
 А тот держал в руке пульт и пытался поймать радиоволну с мелодией, соответствующей обстановке. Но из колонок неслось: «…Он уехал прочь…», «До свиданья, что было, то было…», «Прощай, и ничего не обещай…».
 Наконец мужской голос пронзительно заорал: «Милая, милая, мила-ая!!».
 Владимир Фомич несколько секунд послушал чужие вопли, а потом скривился:
 – Когда обращаешься к любимой, не кричать надо, а шептать.
 Он переключил программу и добавил:
 – Нежно и ласково.
 А в машине уже раздавалась прекрасная музыка. Звуки фортепьяно метались из динамика в динамик, то затихая на мгновенье, то пробуждаясь с новой силой. Это тоже была джазовая композиция, но мелодичная, и основная тема ее, повторяясь, заставляла дрожать веки и уносила душу прочь из этого роскошного автомобиля, из этого прекрасного, но чужого города, увлекая ее в темную равнину, на горизонте которой светятся освещенные вечерним солнцем горы. Даже Высоковский притих. Наконец последние звуки растаяли, и это унесло их куда-то далеко-далеко за полотняные кибитки, за уснувших в высокой траве коней к скрывшемуся за горами солнцу. Диктор произнес название композиции: «Плачет скрипка цыгана», а потом назвал фамилию исполнителя. Это был тот же самый человек, который играл сегодня на скрипке в престижном и дорогом клубе. Владимир Фомич фыркнул и отключил приемник. Тут как раз автомобиль притормозил, въезжая во двор.
 – Мосты теперь сведут не скоро, – произнес Высоковский, – давайте поднимемся к Вам и поговорим о том, что Вы хотели мне сообщить.
 С переднего сиденья вскочивший начальник охраны открыл дверь перед хозяином, потом они оба обогнули машину, и Владимир Фомич помог выбраться из автомобиля девушке. Петр вместе с ними вошел в подъезд, потом поднялся на лифте и возле дверей квартиры сунул в руку босса бутылку шампанского.
 Потом уже, когда они сидели за столом и держали в руках бокалы с вином, Высоковский, вздохнув, поднял свой и коснулся им не другого, а Лениной руки:
 – За Вас.
 А у нее внутри все похолодело. И тогда, сделав слишком большой глоток, она стала быстро-быстро рассказывать о невозвратных кредитах, которые выдавались под липовое обеспечение, о списанном банковском оборудовании, приобретенном менее года назад, о суммах, уходящих в какие-то благотворительные фонды, и о многом другом.
 Но Владимир Фомич, казалось, не слушал ее вовсе. Он кивал головой и пристально заглядывал в ее лицо печальными глазами, пытаясь поймать ее обращенный куда-то в сторону взгляд. Короткая петербургская ночь заканчивалась, небо за окном посветлело, и только гладь залива застыла ровной серебристой поверхностью. Из утреннего тумана пробились зеленые острова, и какое-то судно медленно выползало из недалекого порта.
 – Обман, – вздохнул Высоковский, – кругом обман! А я так одинок.
 Лена замолчала, а босс вдруг спросил:
 – Елена Павловна, Вы еще не устали от музыки?
 Она зачем-то потрясла головой, и тогда Владимир Фомич, подойдя к музыкальному центру, нажал на кнопку, и оттуда полилась тихая заунывная мелодия.
 – Потанцуем? – не спросил, а предложил босс.
 А Лене захотелось вдруг завыть, но она только кивнула головой и сняла туфельки на каблуке, чтобы стать хоть немного пониже ростом. Если можно было бы исчезнуть совсем. Но Высоковский крепко вцепился в ее талию, почти не кружа партнершу, а просто топчась на месте. Девушка видела перед глазами две проплешины на его голове, прикрытые редкими волосами, чувствовала дыхание, упирающееся в ее грудь, а музыка продолжала звучать бесконечно. Высоковский потихоньку стал пятиться задом по направлению к выходу из комнаты. Так, танцуя, они вскоре оказались в коридоре, вот уже дверь спальной, которую босс открыл спиной:
 – Не надо, – попросила Лена, – пожалуйста. Я Вас очень прошу.
 Но темп движений Высоковского уже увеличился. Он стоял уже возле широкой кровати. Лена уперлась ладонями в его грудь и попыталась отстраниться. Но маленький человек оказался очень цепким и хватким.
 – Владимир Фомич, – взмолилась девушка, – не на…
 Но Высоковский в этот момент начал целовать ее плечи, потом попытался найти ее губы, но попал в подбородок.
 – Я люблю тебя, Леночка, – шептал он, – с первой минуты, как увидел рядом с этим дураком-министром. Я никого так никогда не любил.
 Он продолжал тянуться губами к ее рту, привстав на носочки и все равно не доставая, потому что девушка откинула назад голову. И тогда босс стал целовать ее шею.
 – Я никого никогда не любил. Стань моею. Все, что я имею, будет твоим. Ты увидишь весь мир. Я подарю его тебе. Только не отвергай меня. Я сделаю тебя самой счастливой на свете…
 И в этот момент Лена с силой толкнула коротышку. Тот не удержался на ногах и рухнул на кровать, а девушка выскочила в коридор, хотела схватить по дороге туфельки и выскочить на лестничную площадку, но в какую-то долю секунды сообразила, что не сумеет быстро отпереть засовы и Владимир Фомич настигнет ее. Тогда Лена распахнула незапертую балконную дверь и выскочила навстречу встающему солнцу. Захлопнула дверь за собой и прижала ее телом, чтобы Высоковский не смог ворваться. А он уже стоял, отделенный лишь тонким стеклом, в котором отражался восход.
 – Любимая, – шептал он, – не бойся меня, открой: обещаю – ничего подобного больше не повторится. Я посижу с тобой рядом и уйду. Мне только этого и надо.
 Он прижимался носом к стеклу, и на нем возле губ карлика появилось мутное запотевшее пятно. Но Высоковский продолжал дышать тяжело и страстно. Пятно продолжало увеличиваться в размере.
 – Владимир Фомич, – чуть не заплакала Лена, – я прошу Вас: уйдите. Оставьте меня.
 Но тот яростно упирался в дверь своим маленьким телом.
 – Если Вы ворветесь сюда, я прыгну вниз, – сказала девушка.
 Высоковский ослабил свои усилия, а через несколько секунд сделал пару шагов назад и опустился в кресло. Он взял со стола бутылку и вылил в свой бокал остатки шампанского, выпил его до капли и после чего сказал громко:
 – Сейчас я уйду. Все будет, как и прежде, но с единственной разницей: ты полюбишь меня и станешь моей женой. Мы созданы друг для друга!
 Он поднялся и вышел из комнаты, а сердце Лены продолжало биться учащенно и гулко. «Ничего себе предложение руки и сердца», – подумала она и посмотрела вниз, где стояли оба «геленвагена» и длинный бронированный «мерседес» между ними. Водительская дверь в лимузине открылась, и из него вышел шофер. Он прислонился спиной к машине, достал из кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и затянулся. Лена посмотрела на него и забыла о двери, о Высоковском, который может ворваться на балкон, о чужом городе и обо всем остальном. Внизу стоял Виктор, он курил, выпуская дым перед собой, и не догадывался, что всего-то надо поднять голову. Девушка хотела окрикнуть его, но голос неожиданно пропал, тогда она помахала рукой, но и это не привлекло внимание человека – единственного на свете, который сможет ей помочь сейчас, как помог тогда. Она снова подняла руку, но в этот момент из подъезда вышел Владимир Фомич, подошел к лимузину, Подрезов открыл перед ним дверь, а потом, бросив на газон окурок, тоже залез в автомобиль. Негромко заработали двигатели, и кортеж тронулся. Лена не стала смотреть ему вслед, села на ступеньку, прижалась спиной к тонкой двери и, закрыв ладонями лицо, заплакала.




 Глава вторая


 1


 Ван Хейден жил в Кейптауне. У него, конечно, были квартиры и дома в других городах и даже две загородные резиденции, но чаще всего он жил именно здесь, на берегу океана в особняке с большим парком и садом, в которых гуляли на свободе павлины и бегали два добермана, а за ними не поспевал неуклюжий трехмесячный леопардик. Зверя Ван Хейдену недавно подарил Нельсон Мандела, которого хозяин дома поддержал на выборах.
 К Жулейт приставили нескольких девушек, обязанностью которых было приучить дикарку к жизни в городе и общению с цивилизованными людьми, а также пользоваться всеми известными предметами. Вечером она, правда, пыталась поскандалить, заявляя, что должна находиться в одной комнате с мужем, но когда Виктор сказал, что обязанность жены – подчиняться ему во всем, после чего показал рукой на дверь ее спальной, девушка молча вошла туда. Утром прислуга нашла ее лежащей на полу: кровать показалась Жулейт непривычно мягкой, а вот пол, крытый ковром, в самый раз. Но проходили дни, началась учеба и постижение новой окружающей жизни. Подрезов тем временем мотался по городам Южно-Африканской Республики, открывая там филиалы и представительства своего банка. Потом были поездки в Лесото, в Намибию, в Замбию, в Зимбабве и в Мозамбик. Деньги вкладывались в добычу меди, угля, нефти и, естественно, золота. Кроме того, Виктор приобрел флотилию, которая вылавливала в океане лангустов, креветки, анчоусов и тунцов. Но главное, конечно, был сам банк, одно название которого, «Золотой дождь», привлекало внимание африканских предпринимателей. Новой финансовой империи доверяли, количество вкладчиков росло, увеличивалось и количество желающих приобрести акции доходной компании. Была проведена эмиссия, потом очень скоро вторая, но акции продолжали стремительно повышаться в цене, и Ван Хейден сказал однажды своему другу:
 – Теперь я понимаю, почему наше правительство не расположено предоставлять гражданство твоим соотечественникам. Появится еще пара десятков русских, и они скупят весь континент.
 Но Подрезов все же получил паспорт гражданина Южно-Африканской Республики. Это не было нужно ему, но бизнес требовал, чтобы к нему относились, как к равному. Теперь он легко пересекал границу и посещал Ботсвану почти еженедельно. Его дом стоял пустой, только на полу перед раскладушкой лежали огромные когти Мокеле. Иногда Виктор думал прихватить с собой один из них или парочку: вот ученый мир удивится, увидев не окаменелые отпечатки существовавших доисторических животных, а самые что ни на есть свежие свидетельства. Но подобные мысли он сразу отбрасывал – кому нужна сенсация? Понаедут экспедиции, толпы журналистов, телевидение, киношники. А так хотелось сохранить этот уголок нетронутым. Уже то, что он сам нашел здесь золото, ставило под угрозу разрушения привычную жизнь местных жителей. Но все же именно они трудились на карьере вместе с несколькими специалистами-тсвана, которым тоже очень не хотелось, чтобы там орудовали европейцы и прочие посторонние люди.
 Недели пролетали, месяц шел за месяцем, и вот однажды, включив спутниковый российский канал, Виктор увидел знакомое лицо. Высоковский, сидя в плетеном кресле, говорил о робости российских парламентариев, не принимающих радикальных законов, о просчетах исполнительной власти. Над Вовкиной головой шумели сосны, белочка прыгнула на стол и наклонилась над блюдцем с арахисом. Камера задержалась на ней, а потом снова лицо Владимира Фомича крупным планом.
 – Нельзя терять время, – говорил он, – потому что сейчас замечательная эпоха. В студенческие годы я мечтал о переменах, разработал даже план реформирования советской экономики, многое из того, что я тогда предложил, попытались реализовать уже другие люди, но…
 Высоковский развел руками, белка спрыгнула со стола, а ведущая программы одернула мини-юбку.
 – Когда-то я вместе с лучшим другом создавал то, что теперь называют империей Высоковского. Непонятно, откуда только брались силы? Ведь без выходных, без отдыха, пара часов в день на сон, а то и вообще без него. Мы тогда были двужильными, потому что верили – все в наших руках и нам по силам изменить мир.
 Вовка повертел в руках ручку «Parker» и вздохнул:
 – Теперь ни друга, ни семьи. Я одинок, но все равно верю: не все еще потеряно. Сейчас замечательное время, и не надо его терять.
 Началась реклама. Подрезов подошел к стеклянной стене, за которой был огромный балкон, а за ним уже океан и ночь. Весь день сегодня моросил дождь; вот и сейчас он сидит – все стекло в мокрых разводах; капли огромные – какой-то неправильной формы, почти мягкие. «Да это же снег!» – удивился Виктор. Он раздвинул стену и вышел навстречу ветру: действительно, мокрый снег с дождем. Что поделаешь, осень. «А в России сейчас весна», – подумал Подрезов и только теперь понял, что устал. Устал не от работы, а от разлуки. Семь лет назад дождливой ночью он уезжал неизвестно куда и теперь вот стоит на другом конце света, под чужим снегом, падающим с чужого неба. И хорошо, что сейчас не видно на нем незнакомых звезд, а то было бы совсем тошно.




 2


 Дверь открыл незнакомый смуглый парень.
 – Вам кого? – спросил он, но потом, видимо, догадавшись, крикнул в пространство маленькой квартиры: – Таня, к тебе!
 Из комнаты выглянула кудрявая головка. Бывшая жена показалась и тут же исчезла. Слышно было, как скрипнула дверца шкафа: домашний халатик был заменен на короткое обтягивающее платьице, а парень, не отходя от порога, все же протянул гостю руку:
 – Роберт.
 Подрезов пожал, но представляться не стал – его и без того узнали. Он еще раз взглянул на парня и усмехнулся: Робертов в Южной Африке хоть пруд пруди, а вот армян там нет. Наконец в коридор выскочила ничуть не изменившаяся за эти годы Татьяна и махнула рукой: «Заходи!» Только после этого ее новый муж впустил Виктора с его сумкой.
 Втроем сидели за столом и пили армянский коньяк. Стол ломился от бананов, апельсинов и ранней черешни, но все это и в Африке надоело.
 – Грибочков или огурцов соленых у вас нет? – спросил Подрезов.
 Татьяна посмотрела на парня, и тот помчался к холодильнику.
 – Ты пойми, – стала объяснять бывшая жена, – тебя столько времени не было. Не могла же я…
 – Да ладно, – махнул рукой Виктор.
 Татьяна посмотрела на вошедшего Роберта, и тот напрягся под ее взглядом.
 – Банку груздей подарите, и на том спасибо, – подмигнул парню Подрезов.
 – Нет, – не поняла Таня, – мы не против, только с финансами сейчас у нас туговато.
 – Я сказал: ничего не надо, – успокоил ее Виктор, – еще рюмочку выпью и уйду, чтобы вам не мешать. Кстати, в сумке подарки для тебя, сувениры разные.
 Он осматривал знакомое пространство, замечал перемены, но боли никакой не было: это все уже не его. Квартира, как и прошлое, связанное с проживанием здесь, перестали волновать, словно те годы уже не принадлежали ему, растворились во мраке, из которого он однажды вышел, чтобы отправиться к Вовке Высоковскому, и нашел у него в доме свою жену.
 – Какая сумочка! – восхищалась Татьяна. – И туфельки в комплект. Под крокодилову кожу, – сказала она уже специально для Роберта.
 – Пиджачок кожаный неплохой, – примеряла обновки бывшая жена, – только почему он такой пятнистый?
 – Из тигрового питона, – объяснил Подрезов.
 – Ой, – не слушала его Татьяна, – гарнитурчик! Колье, браслет и перстень. Посмотри, Роберт, какая красивая красная бижутерия.
 – Это пиропы – красные гранаты.
 Виктор встал из-за стола, взял так и не открытую банку соленых груздей и сказал:
 – Ну, я пошел.
 К выходу его провожал один Роберт. Прощаясь, он протянул руку, надеясь уже больше никогда не увидеть Подрезова.
  –  Пока, – крикнула из комнаты бывшая жена, – ты заходи, если что. А лучше – звони! Номер телефона, надеюсь, не забыл?
 Дверь в прошлое захлопнулась за спиной, и, спускаясь по лестнице, Виктор усмехнулся: «Конечно, забыл. И вспоминать нет нужды».
 Во дворе копался в двигателе «шестерки» бывший сосед.
 – Привет, Виктор! – поздоровался он так просто, как будто они только вчера виделись в последний раз. – Вот, хотел на стоянку перегнать, а она, проклятая, опять не заводится.
 Семь лет назад, когда его автомобиль был почти новый, он так же не хотел заводиться.
 – Ты понимаешь, – начал объяснять сосед, – мы с женой сегодня в Турцию улетаем. А эта, – он пнул ногой в колесо, – опять за свое. И жена тоже: хочу в Турцию, хочу в Турцию. Тысячу долларов на путевки истратили – лучше бы другую машину купили. Кстати, где твоя «девятка»?
 Подрезов пожал плечами. Он даже забыл, что у него был когда-то такой автомобиль.
 – Зачем нам Турция? – неизвестно кого спрашивал сосед. – Что там хорошего? Море и у нас есть. Ложись на песочек, закрой глаза и представляй, что ты в Турции или в Южной Африке. Так ведь?
 Виктор кивнул, соглашаясь, а потом сказал соседу:
 – Иди домой, собирайся. Я пока посмотрю, в чем дело, потом, если не против, отвезу вас в аэропорт. Заодно и машину у тебя куплю.
 – За сколько? – спросил сосед.
 – Сколько скажешь.
 – Тысяча долларов, – быстро проговорил человек, которому не нужна была никакая Турция.
 – Договорились, – кивнул головой Подрезов.
 А сосед возмутился:
 – Что ты головой все время трясешь? Может, она и не стоит этих денег.
 Но Виктор достал из кармана бумажник.
 – Вот полторы тысячи немецких марок. В Турции их выгоднее менять, чем доллары: по кросс-курсу это…
 Но тут же он махнул рукой, показывая соседу, чтобы тот шел домой, и полез снимать крышку трамблера. Он уже почти сутки был на родной земле – достаточный срок, чтобы понять: ничего здесь не изменилось. Одно оставалось неопределенным: чем он здесь будет заниматься. Подрезов думал об этом по дороге в аэропорт и потом, когда, помогая соседям, нес их чемоданы к таможне. Вернувшись к старенькому автомобилю, продолжал размышлять об этом. Пришел в себя только тогда, когда в бок теперь уже его «шестерки» въехал мощный «геленваген». Только что прокололи все четыре колеса, а теперь вот и это. Когда ребята с бычьими шеями борцов-тяжеловесов скрутили его и повалили на траву газона, не было никакой злости. Только какая-то отчаянная радость, как в детстве, когда надо было заступиться за хилого Вовку Высоковского. «Все, как и прежде», – думал Виктор, слизывая кровь с разбитых губ. Вокруг уже стояли люди, выражая свою солидарность и моральную поддержку в его неравной борьбе с новыми русскими. Но тут же сочувствующие решили отойти подальше, потому что кортеж возвращался. Подрезов был уже готов ко всему, но когда он, оказавшись внутри лимузина, увидел там Владимира, то растерялся. Но друг детства бросился ему на шею, и это добило окончательно. Как-то само получилось, что Виктор напросился к Высоковскому водителем, хотя друг детства ничего подобного не предлагал. Но, в конце концов, легче будет понять новую российскую действительность, проведя несколько дней рядом с известным олигархом, хотя бы и в должности шофера. Вечерами, возвращаясь домой в снятую им небольшую квартирку, Виктор звонил Ван Хейдену или Свену, реже Жулейт, потому что та могла говорить долго, а перебивать ее он не хотел. Хотя обычно он подключал привезенный с собою мобильник к компьютеру и распечатывал присланные девушкой факсы. В длинных письмах она подробно рассказывала о том, что он и так хорошо знал: что, приезжая в родную деревню, она не может теперь раздеться, и остается в бикини, только когда купается в реке, что теперь благодаря ей все женщины в деревне носят платья, а мужчины – шорты и рубашки-сафари. Может быть, не всем это нравится, но люди привыкли. Особенно по душе ее землякам пришлись солнечные очки, некоторые даже спят в них, а дедушка, впервые посмотрев сквозь них на солнце, сказал только:
 – Ценная вещь!
 Все свои послания Жулейт подписывала «Твоя жена», хотя для нее – студентки юридического факультета – это уже стало игрой, в какую играют обычно маленькие девочки. Но Ван Хейден воспринимал все серьезно. Он часто говорил, оставаясь наедине с Виктором: «А почему бы не узаконить ваши отношения?».
 Подрезов удивлялся:
 – Какие?
 И тогда отец девушки, немного теряясь, пытался объяснить, что по местным обычаям они и так уже муж и жена. Так что запись в паспорте ничего не изменит.
 – А как же конкурсы красоты?
 На этом Ван Хейден был помешан: он серьезно был уверен, что его дочь обязательно станет мисс Африка и, вполне возможно, победит и в мировом конкурсе.
 – Да-да, конечно, – соглашался сумасшедший па-пашка и вздыхал, думая про себя: «Как жаль, что обе мечты не могут осуществиться одновременно».
 Но Джулия Хейден все же начала принимать участие в конкурсах. Для нее это тоже было игрой, но побеждать ей нравилось. А на свои портреты на обложках журналов она смотрела с плохо скрываемой гордостью, говоря при этом Виктору:
 – Кстати, в этом журнальчике есть неплохая статья о сенегальских брачных обрядах. Почитай как-нибудь на досуге.
 Журналов у Подрезова скопилось уже немало, все они были рассчитаны на читательниц-феминисток, для которых сочинялись аналитические статьи о полиан-дрических браках. Иногда и сам Подрезов с напускной серьезностью заводил с девушкой разговоры о многомужестве: взяла бы себе второго мужа, вот в твоем журнале пишут…
 Но Ван Хейден, не понимая подобных шуток, кричал:
 – Не слушай его, дочка! Этот идиот еще приползет на коленях просить твоей руки.
 Но Виктор и Жулейт прекрасно понимали друг друга; они серьезно обсуждали кандидатуры, выбирая их из своего окружения: из деловых партнеров Подрезова и Ван Хейдена, из известных политиков или звезд африканской эстрады. Им было весело, и строгий папа не выдерживал:
 – Джулия! – кричал он. – Еще одно слово, и я спущу на вас Ромео.
 Ромео – тот самый леопард, подаренный Манделой, сидел на цепочке в саду. Но если его и спускали, то он все равно разваливался тут же. Зачем ему бегать – он всегда был сыт, постоянно находясь в состоянии послеобеденной лени. Вот и сам Подрезов, что бы ни делал и чем бы ни занимался, ловил себя на мысли: все вокруг происходит в каком-то сне, словно он действует как лунатик, впав в какую-то непонятную спячку.
 Даже сейчас, когда Виктор вернулся на Родину, ощущение бессмысленности течения времени не покидало его, не было усталости от работы и счастья общения с любимыми людьми. Днем он возил Высоковского по его делам, но большей частью скучал в автомобиле, ожидая его, скрашивая безделье чтением книг. Иногда безвылазно приходилось сидеть на загородной резиденции, убивая часы игрой в шахматы с одним из двух дежуривших в будке у ворот охранников.
 Настал, наконец, день, когда Подрезов сказал себе:
 – Все, хватит: сегодня же все расскажу Вовке. Он со своими связями в Москве поможет открыть здесь представительство банка. Тогда можно будет начать в России настоящую работу, чтобы тянуть привычную лямку, как полагается, – с усталостью, изнеможением и головными болями.
 Именно в тот день Владимир Фомич собирался ехать в аэропорт, чтобы кого-то встретить. «Как вернемся, – подумал Виктор, – сразу же ему откроюсь».
 Он не смотрел в окно, но когда в лимузин села женщина, бросил взгляд в зеркало, чтобы увидеть, кого придется везти, и замер. Это была та самая девушка – русская студентка из Гетеборга. И она не узнала или не хотела его узнавать ни при первой встрече, ни потом. Но сердце заныло, и не потому даже, что Лена вспоминалась все годы слишком часто, – Подрезов слишком хорошо знал своего друга, чтобы не понять, для чего он вызвал из столицы нового специалиста.
 Сидя ночью в автомобиле во дворе дома на Морской набережной, Виктор тупо смотрел на часы – время тянулось медленно, и каждое мгновенье его ударяло в висок, захотелось выскочить из лимузина, броситься наверх, выломать дверь и сказать…
 Но все это выглядело бы весьма жутко, потому что уже поздно что-либо предпринимать – Вовка всегда опережает, всегда оказывается первым, и дается ему это без видимых усилий, словно в награду за неказистую внешность, как реализация детской мечты стать большим и сильным. Не было обиды на него, Подрезов злился на себя самого, не сумевшего поговорить с Леной и сказать что-то очень важное. А теперь остается лишь сожалеть об этом и успокаивать, мысленно прокручивая в который уже раз одну и ту же справедливую мысль о том, что люди все-таки меняются и всегда не в лучшую сторону.
 Еще не проснулись воробьи и дворники еще спали, когда Высоковский выскочил из подъезда, не дожидаясь, когда перед ним распахнут дверь броневика, сам взобрался в лимузин и сказал Виктору:
 – Едем в аэропорт. Первым же самолетом вылетаю в Москву.
 Потом он надолго задумался, и только когда автомобиль остановился на набережной Невы, Владимир Фомич, меланхолически глядя, как сводится мост, прошептал себе под нос, обращаясь неизвестно к кому:
 – А ты, оказывается, не такая уж простушка. Но мне такие нравятся еще больше.
 Подрезов услышал эти слова весьма отчетливо. Он напрягся, пытаясь понять, что же произошло в доме, у подъезда которого он просидел половину ночи. Было ли что-то между Высоковским и Леной. Он взглянул в зеркало на отражение Вовкиного лица, и хотя знал Высоковского с детства, все равно ничего не мог понять. И только уже выруливая на площадку перед зданием аэровокзала, Виктор сообразил, что от счастья не убегают и не улетают даже в столицу. А если это так, то ничего страшного не произошло. От этой догадки стало легко и весело на душе.




 3


 Не все в жизни достается с первой попытки. Вишенка не всегда падает в рот, даже если долго держать его открытым и сидеть под деревом. Кроме мух, туда никто не залетит. А этих дрозофил Владимир Фомич уже наглотался. Всегда на каком-нибудь банкете или фуршете подлетает одна или несколько – молоденькие в декольте по самое некуда, и спрашивают пошлейшую чушь, облизывая губки. Как правило, это жены молодых и хватких ребятишек, заплативших немалые деньги, чтобы попасть в одно общество с ним, погреться в лучах его славы, ощутить себя хоть на мгновенье достойным его внимания, а если удастся, то и поговорить, предложив какую-нибудь глупую финансовую или биржевую спекулятивную сделку. Они сами подталкивают в спину своих девочек: «Быстрее, быстрее – он сейчас один».
 Потом темпераментные девочки возвращались к своим накачанным и стильным муженькам и шептали:
 – Сунула ему номер своего мобильника, записала, как ты велел, на твоей визитке.
 Дурочки не знали, что Владимир Фомич и не собирается с ней связываться. Он никогда не звонил по этим номерам. То есть почти никогда. Однажды после воплей в номере люкс «Рэдиссон Славянской» одна из них стала говорить об идее мужа вложить средства в один весьма выгодный проект. Владимир Фомич (не сам, конечно, а его банк) дал кредит под слабенькое обеспечение. Бешеной прибыли не получилось. Мальчик потерял и фирму свою, и семейное гнездышко, заложенное банку. И снова были вопли. Несчастная женушка, которой он сам в порыве благородства дал номер личного мобильника, кричала из трубки:
 – Владимир Фомич, да как же это?
 – Это бизнес, родная, и не звони мне больше – будет еще хуже.
 – Но ведь я, ведь мы…
 Но Высоковский уже отключился от связи и впредь подобных глупостей не позволял себе. Зачем, когда вокруг столько топ-моделей, мечтающих о работе за границей? Но все это пресно, неинтересно и скучно. Лучшие женщины достаются избранным, а единственная – самому достойному, стоящему над всеми. Каждая замарашка мечтает о принце, а, превратившись в принцессу, думает о королевской короне. Власть нужна как воздух, которым невозможно задохнуться, как свобода, которой никогда не хватает, как любовь, о которой мечтают все, но достается она одному. Всенародная любовь стоит всего, но только не любви этой девочки. Если бы все это возможно было совместить! А ведь, вступив на первую ступеньку, каждый думает пройти всю лестницу. До самого верха. Можно жить в подвале и мечтать о небе, но тогда и подохнешь под лестницей, по которой поднимаются другие. А ведь он – Высоковский – не такой, как другие, он должен стать выше всех. Деньги – это еще не власть, это только призрак ее, суррогат, которым никогда не насытишься. Власть – превыше всего, деньги уже не нужны правителю, потому что он – уже сам твердая валюта. Нищий человек может в мгновенье ока стать богачом, потому что он когда-то был знаком с властителем, миллионер пожертвует своим состоянием, чтобы заполучить несколько цифр личного телефонного номера и стать от этого еще богаче, чем прежде. Первая красавица, недоступная и свободная, мечтает о золотой клетке, если только она будет в доме властителя. Мысль, однажды пришедшая на ум Высоковского, показалась смешной и случайной, но теперь он понял: в мире не бывает ничего случайного. Надо становиться президентом, надо править Россией, и это должно произойти – сейчас его время. Потому-то и летел в столицу Владимир Фомич, пора переходить к делу.
 Политолог и имиджмейкер, самый известный в стране, казалось, не удивился, когда ранним утром ему позвонил Высоковский и назначил встречу. Долго крутился перед зеркалом и, наконец, сбрил известную всей стране щетину. Сверкая розовыми щеками, он предстал перед олигархом.
 – Сколько? – спросил его Владимир Фомич.
 Политолог пожал плечами, не понимая.
 – Сколько нужно для того, чтобы избраться в президенты?
 Свежевыбритому человеку захотелось вдруг рассмеяться и сказать что-нибудь вроде:
 – Это смотря кому.
 Но он вдруг побледнел, потом закашлялся, да так, что на лбу выступила испарина, потому что вдруг понял – это его шанс. Причем единственный, дарованный судьбой. Именно теперь можно заработать деньги, причем очень большие. А затем и должность попросить, стать министром чего-нибудь. Лучше, конечно, информации, потому что это тоже деньги. На него пронзительно смотрел маленький человечек с очень большими возможностями. Политолог терялся под его взглядом и пытался придумать какую-нибудь умную фразу, но в голове щелкало: ведь Высоковский прав – кандидатур нет до сих пор. Нет личности, которая, появись она сейчас на вершине политики, сияла бы так, что никто не сомневался бы – этот человек будет нашим следующим президентом.
 – Сколько? – угрюмо спросил Высоковский.
 – Несколько сотен миллионов долларов, – ответил имиджмейкер и политолог. – Но не все решают деньги! Нужна еще хорошая команда.
 – Я нанимаю на работу всех, – сурово произнес Владимир Фомич, – необходимая сумма у меня есть.
 – Э-э, – попытался что-то вспомнить имиджмейкер, но мысль у него пропала.
 Зато Высоковский понял правильно.
 – Ваш личный гонорар – десять миллионов в случае моей победы на выборах, потом любая должность, которую Вам захочется занять.
 Олигарх грозно смотрел на своего собеседника, и тому вдруг показалось, что маленький человек сейчас громко хлопнет ладонью по столу и скажет фразу, произнесенную недавно нынешним президентом, услышав которую, задрожали присутствующие при этом высокие чиновники.
 – Не так сидим!
 Захотелось выскочить из кресла и вытянуться по стойке «Смирно!». Но Владимир Фомич только смотрел и молчал. Несчастный политолог не смог вынести этого взгляда и посмотрел за окно: синее небо разрезала полоска, остающаяся после сверхзвукового истребителя.
 «Это будущий президент, – пронеслось в голове. – Как есть президент. Хоть бы это произошло, а я был бы рядом!»
 Но разговор только начался. Высоковский попросил собеседника высказать кое-какие мысли и рекомендации, а потом только сидел и слушал, с каждой минутой все больше соглашаясь со всем, что ему говорили.
 – …Электорат коммунистов – традиционно двадцать пять процентов. Худший вариант – треть от общего числа принявших участие в голосовании. Нынешний президент, имеющий чрезвычайно низкий рейтинг, в выборах не участвует, сейчас идет поиск преемника, но если такой человек и будет найден, то популярность его будет невелика. При грамотной поддержке и солидном финансовом вливании – это всего пятнадцать-двадцать процентов голосов. Как всегда, зарегистрируется еще пяток чудаков без всякой надежды на успех – им бы только себя показать. В общей куче они наберут семь-восемь процентов. Опять же к урнам придет немало отчаявшихся улучшить свое положение людей, которые проголосуют против всех. Так что второго тура не избежать.
 Высоковский нетерпеливо постучал пальцами по столу, но опытный политолог словно не заметил ни жеста, ни стука.
 – …Но, – продолжил он, – при грамотной кампании удастся урвать голоса у коммунистов, у президентского ставленника и у всех остальных, несомненно. Но потребуются деньги.
 Будущий руководитель избирательной кампании Высоковского внимательно посмотрел на будущего президента и спросил:
 – Знаете, сколько в нашей стране беженцев – вынужденных русских переселенцев из бывших советских республик?
 – Ну, – кивнул головой Владимир Фомич, хотя не догадывался об их количестве.
 Но политолог тоже ушел от ответа:
 – Очень много, а ведь это люди, лишенные всего: собственности, жилья, надежд на будущее, зачастую здоровья – всего, кроме права голоса. Представляете, что будет, если Вы сейчас… Не потом, а именно сегодня Вы объявите о программе массового строительства жилья для них, запустите программу их трудоустройства. Причем будете финансировать все это из своего кармана. Это дополнительные голоса, и число их огромно, если учесть не только беженцев, но и тех, кто на всех перекрестках кричит о невнимании властей к проблемам вынужденных переселенцев. Это только один из возможных вариантов – реальная забота о простых людях, о которой будут во все горло орать средства массовой информации. А проблема социальной защиты военнослужащих и членов их семей, которую вы решите в преддверии выборов? А есть и совсем простые ходы. Кто Ваши родители?
 – Отец – технологом был на фабрике, мать…
 Владимир Фомич задумался, потому что мама его слишком часто меняла место работы.
 – Хорошо, – махнул рукой имиджмейкер, – в Вашей биографии будет записано, что отец трудился токарем на военном заводе, мать – библиотекарь. А Вы стали академиком, меценатом и альтруистом. Зарабатываете миллионы, которые отдаете больным и неимущим, содержите больницы и детские дома. А люди, которые трудятся на Ваших предприятиях, – самые счастливые в мире, они живут в дорогих квартирах, отпуск проводят на Канарских островах, а дети их не курят и не пьют, не говоря уже о наркотиках.
 – Это уже слишком, – засомневался Владимир Фомич, – молодежь – и чтоб без этих гадостей?
 Но собеседник его уже не мог остановиться.
 – В политике ничего не бывает слишком. Не может быть слишком много вранья, если за ним стоит хоть какое-то дело, не может быть слишком мало обаяния, если человек хоть раз улыбнулся, не может быть слишком мало шансов, если за претендентом стоят большие деньги…
 Владимир Фомич слушал и почти верил, ибо не может быть слишком много лести, если за ней стоит хотя бы одно достоинство. Но вечером, устав от разговоров и коньяка, он позвонил в Петербург.
 – Елена Павловна, – сказал он, – прошу меня простить за звонок во внерабочее время. Я хочу извиниться…
 – Нет, нет, – быстро говорила девушка, – это я, наверное, вела себя так, что дала повод…
 «Глупая, – с нежностью подумал Высоковский, – если ты признаешься в ошибке, которую не совершала, значит, никуда от меня не денешься. Одиночество – худшая из подруг: ей нельзя излиться и поплакаться на жизненные неудачи, а человек не может быть один. Когда-нибудь тебе захочется высказаться даже случайному человеку. А зачем? Когда рядом есть достойный твоих слез и откровений».
 – Елена Павловна, – продолжил он, – Вы можете съездить на недельку в Москву к маме, а то потом у Вас будет очень много работы. Мне потребуются все Ваши знания и опыт.
 Вот такой он смелый: взял, да и отпустил. Хотя чего бояться – от Владимира Фомича еще никто не уходил.




 4


 О строительстве кто-то уже недавно говорил Высоковскому. Строить дома для беженцев – дело хотя и не убыточное, но средства вкладывать надо. А когда они вернутся? Есть бюджетные ассигнования на эти цели, комитет по делам беженцев и вынужденных репатриантов, различные неправительственные фонды, наконец. А ведь и в самом деле! Вложил свой рубль, а получил из бюджета два. Может, и прав этот клоун с гладко выбритыми щеками: операция по захвату власти – дело дорогостоящее, но стоящее затрат. Предвыборную кампанию следует рассматривать как долгосрочный кредит, который принесет потом бешеную прибыль. И все равно страшно.
 Хорошо, правда, что есть на свете продажный народ – журналисты: кого хочешь до небес вознесут или грязью обольют, а попробуй их упрекни! Хором завопят: это наступление на свободную прессу! Свободу слова задушить хотят! Где же ты, международная общественность? Помо-ги-ите!
 Очень скоро по всем каналам замелькал Владимир Фомич. Вот он приобрел полуразрушенную деревеньку в Вологодской губернии, подремонтировал избы и переселил туда беженцев из Казахстана. Сам Высоков-ский в протертом ватнике стучит топориком, потом ремонтирует трактор, а вечером с мужиками у костерка курит дешевые сигареты и беседует с ними о судьбах России. Или другой сюжет: беженцы из Чечни закладывают фундаменты своих будущих коттеджей, человек в защитной маске сваривает прутья арматуры, а мужики весело кричат ему: «Володька, давай быстрее – новую жизнь строим».
 Человек приветливо машет в ответ сварочным аппаратом, потом снимает маску, и вся страна видит, что это сам Высоковский, хотя и в брезентовой робе. Беженцы трудятся для себя, но за высокую зарплату, которую им платит Владимир Фомич. Даже в новостях показывают репортажи с какого-нибудь убыточного завода. Директор жалуется на владельцев, которые совсем не думают о рабочем классе. «Эх, – вздыхает печальный руководитель, – не повезло нам. Был бы Высоковский, тогда бы все пошло иначе». «Михалыч, – кричит из толпы пожилой токарь, – если бы Владимир Фомич страной руководил, то мы бы Америку давно бы оставили в…». Дальше звук пропадал. Но зрители хохотали. Это был, конечно, перегиб. Об этом так и сказано было по телефону главному имиджмейкеру Его Высочества. И ведь вовремя в самый последний момент сократили репортаж из детского дома, который спонсирует «Лидер-банк». А то было бы совсем неловко: радостные детишки вылезают из бассейна, кушают мороженое и хором произносят: «За наше счастливое детство спасибо, Владимир Фомич!».
 Но все это действовало. Даже главный городской чиновник позвонил однажды и униженным голосом попросил помочь футбольной команде. «Хотим прикупить одного талантливого бразильского парня, но денег нет». Высоковский дал. Правда, вместо одного бразильца купили двух украинцев и одного белоруса, но это неважно. Главное, что отныне во время трансляции футбольных матчей с участием городской команды все время появлялась реклама акционерного общества «Лидер-холдинг» с портретом его руководителя. А на родном стадионе, если команде удавалось закатить гол в ворота гостей, то зрители дружно скандировали: «Для Владимира Фомича мы забьем и три мяча!».
 Это была уже слава. И однажды, столкнувшись в коридоре офиса с Еленой Павловной, Высоковский заметил, какой внимательный взгляд она на него бросила. Быстрый, но не случайный.
 Как-то она собиралась домой, и «геленваген» уже стоял под парами. Высоковский как раз подъехал к входу в офис.
 – Хорошо, что я Вас застал: времени катастрофически не хватает.
 И он вздохнул.
 – Садитесь в мою машину, я кое о чем Вас попрошу. А потом пересядете в джип.
 Девушка помялась, но в броневик полезла. Подрезов резво рванул, и Высоковский не сделал попытки приблизиться к Лене.
 – Вы работали в шведском банке? – поинтересовался он.
 Лена кивнула.
 – Не могли бы с ними связаться? Мне нужен крупный кредит под залог акций всех моих предприятий.
 – О какой сумме пойдет речь? – спросила девушка.
 – Полмиллиарда долларов.
 Экономическая советница странно взглянула на своего босса. И тот, словно оправдываясь, объяснил:
 – Пора отдавать долги Родине, своему народу, всем, кто нуждается. Я и так проживу неплохо, но хотелось еще, чтобы и другие жили достойно.
 – Вряд ли мой бывший банк или какой другой сможет найти такие деньги.
 – А Вы попытайтесь, – тихо вздохнул Владимир Фомич.
 После чего попросил водителя остановить машину, попрощался и лично вышел, чтобы открыть дверь перед девушкой.
 – Обратитесь в южно-африканский «Golden Rain Bank», – раздался негромкий голос Подрезова, – они Вам не откажут.
 – Что? – дрогнувшим голосом переспросила девушка.
 Но в это время дверь распахнулась, и Лена, опершись на протянутую ей ладошку Высоковского, вышла на воздух. Владимир Фомич, посмотрев на ее покрасневшее лицо, громко и строго сказал водителю:
 – Виктор, ты почему кондиционер не включил? В машине такая духота – дышать невозможно.
 Лена села в «геленваген», который помчал ее на Морскую набережную, а Высоковский, опускаясь в уютное автомобильное кресло, почувствовал, как замерло его сердце. Уж он-то хорошо знал, что работу кондиционера контролирует бортовой компьютер и в машине всегда восемнадцать по Цельсию.
 «Но ведь она покраснела, – подумал Владимир Фомич и улыбнулся, – значит, я чем-то зацепил ее. Значит, она верит во все то, что говорят обо мне по телевизионному ящику. Добрая душа! – умилился Высоковский. – Как же я люблю тебя!»
 Солнце еще продолжало светить, когда начался мелкий дождик, народ с пляжа потянулся к домам. Капли залетали на балкон, но девушка продолжала стоять и смотреть на притихший залив. Она слышала, как надрывается за ее спиной телефон, но возвращаться в комнату не хотелось. И все же пришлось.
 – Да, мама, – сказала она, – только что пришла. Не устаю: работа интересная и рядом очень хорошие люди.
 Она сказала это, и вдруг ей стало так легко, словно всю жизнь она ждала именно этого дня, хотя в нем ничего особенного не случилось. Просто услышала голос, от которого потеплело и стало радостнее на душе. Хотя что сказал Виктор? Что-то про банк. Какой банк? И при чем здесь он?
 Вскоре дождь прекратился, и Лена снова вышла на балкон, села на ступеньку, укуталась пледом и сидела всю ночь, как в далеком и счастливом детстве, когда ждала пролетающего по небу олимпийского мишку.




 5


 Утро разбудило странным шелестом. Опять шел дождь, и снова светило солнце, но полосы дождя светились в лучах восхода и застыли, словно золотые нити.
 «Золотой дождь, – подумала Лена и вспомнила, – "Golden Rain Bank"».
 Она нашла на столе визитку и впервые позвонила по личному номеру боссу.
 – Да, – раздался хриплый голос, – нет-нет, не разбудили. Я даже не ложился. Конечно, конечно. Если Вы считаете необходимым поработать сегодня дома, то пусть: Вы сами планируете свою работу.
 Потом в разговор вклинился томный женский голос:
 – Который час?
 – Молчи, дура, – прошипел голос Владимира Фомича, что-то зашуршало, и звук исчез вовсе.
 – Владимир Фомич! – позвала Лена.
 Но онемевшая трубка молчала. Потом звук включился сразу и резко.
 – Что-то на линии, – объяснил Высоковский.
 «Какая линия, – подумала девушка, – у него же радиотелефон».
 А вслух сказала:
 – Спасибо Вам, босс.
 И повесила трубку.
 В своей городской квартире посреди огромной спальной с журчащим фонтаном стоял Высоковский в полосатых трусах и глупо улыбался.
 «Неужели? – подумал он. – Она вполне игриво назвала меня боссом. Она! Которая боится слово произнести в моем присутствии. Все вокруг изменилось, и она тоже».
 И он повторил вслух:
 – Неужели?
 – Что? – спросила лежащая в огромной постели высокая худая девица, присланная из какого-то модельного агентства.
 Владимир Фомич посмотрел на ее ключицы и поморщился. Гостья поняла все правильно, поднялась с постели и начала одеваться. Она была загорелой до черноты, причем светлых полосок от бикини на теле не наблюдалось. «Лошадь, – подумал Высоковский, – настоящая гнедая кобыла». Девушка оделась быстро и так же спешно направилась к выходу.
 – Послушай, – спросил ее Владимир Фомич, – ты когда-нибудь была на ипподроме?
 – Была, – кивнула гривой наивная модель.
 А Высоковский уже ржал, довольный своей шуткой. Все хорошо, все очень даже прекрасно! Скоро, очень скоро в его дом войдет другая – та единственная, которая может стать настоящей подругой президента, женой президента, его счастьем и смыслом всей его жизни.
 А Лена тем временем говорила с подругой, с которой вместе начинали работать в «Svenska Handelsbanken».
 – Что ты, Хелен, – удивилась подруга, – откуда у нас такие деньги. Ты же не хуже меня знаешь.
 – Название «Golden Rain Bank» что-нибудь говорит тебе?
 – Конечно, – затараторила шведка, – очень солидный банк. Это целый консорциум, который контролирует значительную часть добычи золота в Африке, потом он инвестирует средства в поиск нефти на океанском шельфе. Очень успешно причем.
 Они еще немного поболтали об общих знакомых, пообещали друг дружке звонить почаще, после чего Лена повесила трубку.
 «Да, конечно, – вспомнила она, – Виктор жил в Африке, и он, наверняка, слышал об этом банке. Но почему он убежден, что они мне не откажут?»
 Дождь за окном продолжал лить. Сверкнула молния, и раздался мощный раскат грома, хлопнула балконная дверь, а во дворе заорали испуганные автомобильные сигнализации. Потом еще одна вспышка и опять гром. Но весь грохот мира не заглушил бы звучащий в ушах Лены тихий и спокойный голос. «Они Вам не откажут», – повторялась одна и та же фраза. Стало вдруг так хорошо, что пришлось прижать ладони к лицу, чтобы сдержать радостную улыбку, опуститься на диван и заплакать от счастья.
 Через два дня пришел ответ из «Golden Rain Bank», подписанный председателем совета директоров Питером Ван Хейденом. Даже Высоковский не ожидал такой оперативности. Он смотрел на листок с переводом, потом поднимал глаза на сидящую напротив Лену и снова впивался глазами в текст письма, как будто старался вызубрить его наизусть.
 – Надо же! – удивлялся он. – Я вчера позвонил в Центробанк, спросил, что это за банчок такой африканский. Так они мне такое понарассказывали. Дескать, в ЮАР самые солидные компании – это «Де Бирс» и этот «Золотой дождь». Тут же мне сказали: шансов, что они будут с Вами сотрудничать, никаких. У «Golden Rain Bank» слишком солидная репутация, чтобы участвовать в наших аферах.
 Владимир Фомич улыбался во весь рот.
 – Вы представляете, Елена Павловна? Это они мне так заявили. А вот, пожалуйста.
 Он потряс листом.
 – Это наш Центробанк – сборище аферистов, а у меня солидная фирма!
 Он перестал улыбаться и посмотрел на свою экономическую советницу почти испуганно.
 – Так что же: может, и я сам уже мировая финансовая элита?
 Снова улыбнулся и утвердительно кивнул:
 – Конечно. Это Вам не кошельки под столом тырить!




 Глава третья


 1


 Из Москвы Владимир Фомич вернулся совсем другим человеком. Конечно, внешне он ничуть не изменился: за три дня усы и борода у него не отрасли, он не побрился наголо и даже не выкрасил волосы в рыжий цвет, но ощущение было такое, будто Высоков-ский стал выше ростом. Может быть, это казалось от того, что известный олигарх не ходил, а подпрыгивал, пытаясь, как видно, продлить чувство полета, в который он отправился в столице. Еще бы! Вначале по всем новостям показывают как главное событие дня прием Президентом России видного представителя деловых кругов Южно-Африканской Республики Питера Ван Хейдена и сообщают, что во встрече принял участие известный российский бизнесмен и политик Владимир Высоковский, затем Ван Хейдена принимает премьер-министр, а Владимир Фомич опять тут как тут. И даже потом, когда оба бизнесмена встречались вдвоем в посольстве ЮАР, телевидение опять-таки присутствовало. Лена была рядом, она же выступила в роли переводчика, и Высоковский заметил, как выгнулась бровь у Ван Хейдена при ее появлении. Тот еще мужичонка! Но роста высокого, да и возрастом не намного старше Владимира Фомича – два-три года от силы. Потому-то, наверно, они так быстро нашли общий язык, замечательно пообщались и подписали протокол о намерениях. Основной договор решили отложить до результатов проверки международной аудиторской компании, о чем попросил гость, а Высоковский не возражал. Смущало только одно: кредит, конечно, будет получен, и большая часть его уйдет на предвыборную кампанию, если не изберут, то можно лишиться всего. Но смущение это не заставляло ни краснеть, ни бледнеть – Владимир Фомич уже был уверен в своем будущем. По телевидению смаковали один и тот же эпизод: в кремлевском кабинете президента хозяин, пожав руку гостю, обнял Высоковского и похлопал его по плечу, словно напутствуя. И одна газета даже поместила на первой полосе этот снимок и огромный заголовок над ним «Преемник? Когда состоится передача власти?». Стоило это недорого, журналисты наши – народ непривередливый. Но приятно было очень. Молодцы имиджмейкеры! Президент и в самом деле обнял, похлопал, а потом сказал, хитро прищурившись: «Здорово, академик! Какой сегодня анекдотец расскажешь?». Владимир Фомич, как всем известно, анекдотов не помнил. Честно говоря, он не всегда даже понимал их смысл, а тут осмелел и тут же на ходу сочинил, наклонился к уху Президента и сказал: «Встречаются американский президент и российский…».
 – То есть я, – уточнил хозяин кремлевского кабинета.
 – Угу! – кивнул головой Владимир Фомич. – Американский начал все хаять… Что у вас за страна? – говорит. – Этого нет, того нет. Вообще ничего. А наш…
 – То есть я? – спросил глава России.
 – А наш говорит: зато у нас нет Моники Левински.
 Ван Хейден со своим помощником и переводчиком уже сидели за длинным столом из карельской березы, а хозяин кабинета задумчиво смотрел в потолок.
 «Не понял, – пронеслось в голове Высоковского, – не дошло до него. И зачем же я?…»
 Но тут он опомнился и спросил:
 – Правда, что Вы подписали указ о присвоении Монике Левински звания подполковника, а Клинтону, соответственно, полковника?
 Все это услышал иностранный переводчик и что-то прошептал на ухо Ван Хейдену, тот усмехнулся, и президент России, заметив это, громко расхохотался и даже вытер слезу. Какой-то фотограф вовремя щелкнул, и Владимир Фомич привез домой уникальную фотографию в рамке. Момент, запечатленный на ней, просто замечательный – он, Высоковский, привстав на носки, что-то с улыбкой шепчет на ухо первому российскому президенту, а тот с грустным лицом утирает слезы. Пусть пока повисит в кабинете, зато придет время, когда ее опубликуют все газеты мира: «Передача власти состоялась!».
 Но как изменилась Лена! Она вся светится и постоянно улыбается. Высоковский с трудом сдерживался, чтобы не обнять ее, когда девушка находилась рядом. Однажды он настолько потерял голову, что потянулся губами, надеясь поцеловать ее в плечо, но бдительный Петр вовремя закашлялся. Наваждение хоть и не прошло, но попытку пришлось отложить. Но теперь она уже не шарахалась от него, разговаривала приветливо, не пряча глаз, смело опиралась на его руку, когда он помогал ей выйти из машины или когда поднимались рядом по ступеням загородного дома. И все-таки иногда выдавала себя. Однажды, когда шли к лимузину, а Витька Подрезов с шоферской бесцеремонностью распахнул перед девушкой дверь, она взглянула на водителя, опустила голову и тут же обернулась к Владимиру Фомичу, а он, как человек крайне наблюдательный, заметил – лицо его советницы мгновенно стало пунцовым. Похоже, что Елена Павловна неравнодушна к своему боссу. Но форсировать события Высоковский не стал: зачем трясти яблоню, когда яблочко само скоро упадет в руки. Но с Виктором надо что-то решать. Как-никак он – совладелец, юридически даже хозяин. Он, конечно, парень скромный, знает, кто в действительности создал финансовую империю, и ни на что не претендует. А вдруг заявит о своих правах? Даже иностранный аудитор посмотрел учредительные документы фирмы и спросил:
 – А кто такой мистер Подресофф?
 Надо что-то срочно предпринимать; уговорить Витьку отказаться от своей доли акций будет сделать несложно, но как оформить все это юридически – ведь за все годы существования групп «Лидер» компаньон ни разу не получал дивиденды. А прибыль, как ее ни утаивай, все равно огромная. С кем-то надо посоветоваться. А с кем? С Еленой Павловной? Отпадает – что она может подумать о своем боссе, узнав, что тот только и делал, что обманывал своего старшего партнера. И потом, опять же выборы. Сейчас один неверный шаг – и все может рухнуть.
 Примчавшийся из Москвы политолог и имиджмейкер оказался по образованию юристом и кое-что еще помнил.
 – Это просто здорово, что у Вас есть такой человек, – обрадовался он, – если бы этого партнера не было, его нужно было бы придумать.
 Но Владимир Фомич не понимал причину радостного возбуждения своего имиджмейкера. Какой смысл в том, чтобы придумывать Витьку: ведь он его с детства знает – простодушный и непритязательный, потому и невезучий. Высоковский поглядел на свою фотографию, висевшую на стене, на которой он что-то шепчет на ухо президенту, потом покрутил в руках авторучку и кивнул своему политическому советнику:
 – Ну!
 – Наш народ, – начал объяснять тот, – не любит богатых. Может им завидовать, а некоторые даже восхищаться, но все равно ненавидят. И потому на выборах вряд ли единодушно проголосуют за него. А представляете, что будет, если вдруг станет широко известно: Владимир Фомич Высоковский – никакой не миллиардер, а всего-навсего умный и удачливый менеджер, который помог другу детства стать богачом, обеспечил высокооплачиваемой работой десятки тысяч других людей, а все, что зарабатывает сам, и даже больше того, отдает на благотворительность, помогает нищим и обездоленным, старикам и детям. А с другой стороны, какие к Вам могут быть претензии со стороны налоговых органов – хозяин всех предприятий не Вы, а этот – как его?…
 – Подрезов, – подсказал олигарх.
 – Во-во, – закивал головой имиджмейкер. – А Вы, если смогли за несколько лет, начиная с нуля, достичь многого, то, руководя страной, – сделаете ее богатой и процветающей. Избрав президентом страны Высоковского, каждый гражданин уже не будет рассчитывать только на свои силы, а доверится Вам, и это будет твердой гарантией его светлого будущего. Понимаете?
 Конечно, все это именно так. Не зря же престарелый нынешний президент плачет на огромной фотографии. Теперь можно смело не возвращать деньги «Golden Rain Bank». Отвечать за все будет Подрезов.
 – Значит, я должен буду переписать на Виктора собственные акции, – размышлял Высоковский, – в качестве капитализации недополученной им прибыли за несколько лет. В конце концов, он хозяин фирмы и может самостоятельно принять такое решение. Подрезов подпишет договор с южно-африканским банком.
 Политолог, слушая босса, только кивал головой. Но вдруг Владимир Фомич замолчал. Риск, конечно, есть. Но ведь и вся наша жизнь – риск, а жизнь крупного бизнесмена тем более.
 – Вы, наверное, думаете, – подсказал собеседник, – не украдет ли этот Подрезов Ваши деньги? Поверьте, по личному опыту знаю – столько украсть невозможно: в карманы даже самого дорогого костюма столько не поместится. Ну, миллион, ну два от силы…
 – Если украдет, то все до копейки я вычту из Вашего гонорара, – негромко произнес Высоковский.
 Уже потом по дороге в загородную резиденцию, глядя на затылок Подрезова, Владимир Фомич вдруг подумал: «А с чего это вдруг Витька ко мне в шоферы нанялся? Ведь он и в самом деле может потребовать у меня все. Уж не такой он дурак, чтобы не понимать этого. Может быть, из дружеских чувств? Выходит, Виктор – больше, чем дурак, если верит в дружбу, которая, как и все на свете, продается, только дорого за нее не платят. Продать друга еще проще, чем изменить жене».
 Подумав так, Высоковский нажал кнопочку и отгородился от водителя светонепроницаемой перегородкой; в конце концов, кто Он и кто такой Витька! Подрезов даже не представляет, кого он везет сейчас, какое будущее ждет его приятеля детства. Сильные Мира Сего выше измен и привязанностей…
 Если мужчина изменяет жене, то это касается только их двоих, но если этот мужчина – глава государства, то он обманывает не только свою жену, но и свой народ, мечтавший о честном правителе. Если народ устраивает развратный правитель – следовательно, весь народ развратен. Но беда еще и в том, что именно такие народы, погрязшие в разврате и ханжестве, учат жить другие страны, покупая их за ничего не стоящие бумажки с портретами своих президентов.
 Когда-то народ наш, прикованный к своей родине зарешеченной стеной, считал, будто за морем живут совсем другие люди, не похожие на нас, может быть, даже великаны, но оказалось, что там такие же, как и мы, в целом более мелкие, несмотря на баскетбольные успехи.
 Впрочем, если перевести один из катренов Нострадамуса на великий и могучий русский язык, то выяснится, что королевству за океаном при сорок пятом короле будет кердык.




 2


 Если бы миром правила любовь, то не было бы преступлений на свете, не было бы войн, предательства и страха. Существование людей стало бы жизнью прекрасной, полной счастья и радости. Добра было бы в изобилии, его бы хватило на всех, но за добро люди почитали бы не материальные ценности, а все самое светлое – солнечную погоду, ясность мысли, ласковые слова и нежные взгляды. Кто бы думал тогда о воровстве, о грабежах или убийствах? Слов бы таких не было ни в одном языке мира. Люди бы любили друг друга не за обещанные блага, не за деньги, а просто оттого, что каждый из них прекрасен и неповторим в своей доброте. И не было бы неравенства, как не было бы вражды, ненависти, зависти и денег. Из золота бы делали памятники самым лучшим и самым любимым. Может быть, так будет когда-нибудь, и человек будущего, найдя между страницами древней книги сторублевую купюру, заначенную от жены, подумает, что это старинная закладка, и станет жалеть давно ушедшего читателя, так и не узнавшего, чем же закончилась увлекательная повесть.
 Внешне ничего не изменилось: Владимир Фомич остался президентом фирмы, для Подрезова придумали должность, и он стал председателем совета директоров. Высоковский уступил ему свой кабинет в офисе, а сам продолжал трудиться в загородной резиденции, не забывая регулярно выбираться в столицы. За рулем лимузина теперь сидел уже другой человек, Виктору тоже приобрели «мерседес» – правда, не такой бронированный. Если честно признаться, он вообще был самым обычным, и Высоковский забрал его у председателя правления «Лидер-банка». Но тот не переживал, потому что в машинах у банка недостатка не было.
 Кредитный договор подписали Ван Хейден и Подрезов. В присутствии, конечно, Владимира Фомича. Именно его и показывало телевидение, и Высоковский подробно рассказывал о том, куда пойдут эти средства, сколько квадратных метров жилья для беженцев он построит на эти деньги, сколько детских домов и домов для престарелых можно будет содержать… Подрезов тоже случайно мелькнул на заднем плане, когда камера показала прекрасную экономическую советницу Великого человека.
 Осень наступила неожиданно, когда ее не ждали вовсе, хотя уже давно шел сентябрь, но солнце сияло, как и в середине лета, шелестела под редкими теплыми дождями зелень городских деревьев, и даже птицы, казалось, передумали улетать в Турцию или в Африку. На душе Владимира Фомича было так же тепло и уютно. Он любил и подозревал, что чувство его не совсем безответно. В квартиру Лены он больше не врывался, хотя очень хотелось нежно выломать входную дверь.
 «Погоди, родная, – думал он, глядя порой на девушку, – еще совсем немного, и ты сама позовешь и откроешь передо мной все, что я прикажу».
 Но однажды заморосил дождь, превратившийся в ливень. Привыкшие к теплу люди надеялись, что эта неприятность ненадолго, но просчитались. Несколько дней подряд небесная вода заливала город, смывая летнюю пыль, похолодало резко, к тому же скоро улицы и дворы были покрыты лужами, в которых плавали неизвестно откуда взявшиеся желтые листья. Но дни шли, лето умерло окончательно, и, пролетая в автомобиле в город и обратно, Высоковский с тоской замечал, что осень выкрашивает в разные веселые цвета придорожные клены и тополя, от этого на душе тоже становилось радостно и немного муторно. Уже не хотелось никуда уезжать, а хотелось только сидеть в загородном доме и смотреть на кипящую под дождем зыбь залива, зная, что за завесой тумана есть город, Морская набережная и окно, в которое сейчас, может быть, смотрит на море самый дорогой и любимый человек. Зато Подрезов все время где-то мотался. По каким-то стройкам, заводам и банкам его носило непонятно зачем. Тогда, оформляя на друга свою часть акций, Высоковский сказал ему:
 – Это тактический ход: ты же понимаешь.
 И Виктор кивнул.
 А теперь вот возомнил себя и в самом деле хозяином. А какой он хозяин? Один – без охраны, сам за рулем – смех! Но все равно, за ним нужен глаз да глаз. Самое надежное наблюдение – это когда держишь человека постоянно при себе. И однажды вечером Владимир Фомич позвонил другу:
 – Витюша, приезжай ко мне – пообедаем вместе и поговорим о наших делах.
 Подрезов уточнил время и хотел было попрощаться, но Высоковский, как бы случайно вспомнив, сказал:
 – Елену Павловну прихвати. Может, и она что присоветует.
 После чего зевнул и отключился.
 Без четверти три следующего дня в растворенные металлические ворота проскочил автомобиль, из него вышел Виктор и, обойдя капот, открыл дверь, потом протянул руку девушке, и она приняла ее. Высоковский видел, как Лена осторожно обошла лужу, в которой светило отраженное солнце. Подрезов поддержал ее за локоть, и в этот момент девушка вдруг прижалась к нему. Не прижалась, конечно, а просто, не сбавляя шага, вдруг коснулась телом мощной фигуры бывшего шофера; так и стала подниматься по ступеням, в опасной близости, даже не делая попыток отодвинуться на расстояние, дозволенное приличиями.
 – Интересно, – подумал Владимир Фомич, – что-то здесь не так.
 Но внутри у него все вдруг похолодело, и он сказал вслух:
 – А ты, Витек, не так прост, как кажешься. Ты у меня все забрать хочешь.
 Но навстречу гостям Высоковский спустился с улыбкой на лице. Он поцеловал руку девушке, потом обнял друга и похлопал его по спине, по той части, до которой смог достать. Когда сели за стол, хозяин предложил выпить по рюмочке, но Лена отказалась, два раза быстро крутанув чудесной головкой, а Виктор ответил, что он за рулем. Но потом размялись салатами, и на столе появился настоящий глиняный горшок, из которого разносился духмяный аромат.
 – Все же, Витюша, – настаивал Владимир Фомич, – рюмочка перед тарелочкой кислых щей полагается.
 Подрезов посмотрел на него внимательно, и Высоковский, словно не замечая его взгляда, продолжил:
 – Уж больно щи здесь готовят замечательные: с копченой грудинкой и белыми грибами, туда еще кладут базилик, а пару зеленых оливок – уже в тарелку.
 А девушка, прислуживающая в столовой, уже наполнила рюмку, стоявшую перед новым председателем совета директоров.
 Друзья выпили, причем хозяин успел произнести:
 – За Вас, Леночка!
 Потом были расстегайчики, блинчики с черной икрой; жареное филе морской форели с солеными лисичками, прочие грибы: рыжики, волнушки и белые грузди – стояли на столе рядом с пупыристыми маринованными огурчиками, очищенными тигровыми креветками и анчоусами.
 После четвертой рюмки Владимир Фомич почувствовал, как приятное тепло разлилось по его телу, некоторая слабость сковала руки, но голова оставалась ясной, и голос хозяина звучал с прежней мягкостью.
 – Друзья, – сказал он торжественно и, посмотрев на гостью, добавил, – Леночка, позвольте мне Вас так называть. Я понимаю, что у Вас есть повод обижаться на меня, но прошу меня простить.
 Девушка опустила глаза, и лицо ее слегка порозовело.
 – Нет, – прошептала она, – я на Вас не обижаюсь.
 – …Да и Виктор Николаевич тоже, наверное…
 Высоковский сделал паузу. Авторучки «Parker» под
 рукой не было, и потому он покрутил вилку.
 – Друзья, у меня есть к вам просьба.
 Он замолчал, потом вздохнул и продолжил:
 – Только пообещайте сразу, что исполните ее.
 Наивная девушка почти сразу кивнула, а Подрезов непонятно чему усмехнулся, и это не ускользнуло от внимания хозяина.
 – Не спрашивайте только, почему я прошу об этом. Считайте это величайшей услугой, которую вы оба сможете мне оказать.
 Вилка вернулась на стол, а Высоковский откинулся на спинку стула.
 – Я хочу, то есть я прошу вас вступить в брак, проще говоря, пожениться.
 Он произнес это голосом умирающего, последней просьбе которого не отказывают.
 – Что? – еле слышно прошептала девушка. Она сидела совсем пунцовая и, низко склонившись
 над столом, смотрела в свою тарелку, где лежал один-единственный маленький гриб – лисичка. Казалось, да в этом можно было не сомневаться, Лена сейчас разрыдается и, вскочив из-за стола, бросится вон из комнаты.
 – Я знаю, что вас не очень тянет друг к другу. Но я только прошу, для меня, для нашего бизнеса, для моего будущего, наконец, – важно, чтобы брак этот состоялся. Пусть он будет фиктивным, если вы не хотите настоящего. Но так надо!
 Девушка никуда не убегала, она даже осмелела и стала поднимать голову. А Подрезов продолжал усмехаться.
 – Нет, – твердо произнес противный Витька, – я уже был фиктивно женат, а два фиктивных брака для одного человека – слишком много.
 При этих словах Елена Павловна выпрямилась и, глядя Высоковскому прямо в глаза, тоже сказала:
 – Нет!
 Владимир Фомич вздохнул, слез со стула, прошелся по комнате и замер, повернувшись лицом к стене, на которой висела огромная фотография – та самая, где он с бокалом, а президент страны не то смеется, не то плачет.
 – Ваше право, – наконец выдохнул он и обернулся, – но этим вы мне подписываете смертный приговор.
 Его гости быстро переглянулись, и теперь уже смутились оба – святые в своей наивности. Откуда им, простым людям, знать, что в голове Высоковского – самый мощный в мире компьютер, за доли секунды просчитывающий все возможные варианты развития дальнейших событий. Ах, если бы у писателей были бы такие! Но потому они и писатели, что только описывают выдуманную жизнь, а мозг избранных – таких людей, как Владимир Фомич Высоковский, создает самую что ни на есть реальную, подчиняя себе и окружающую действительность, и волю людей, мечтающих, чтобы ими управляли самые умные и самые сильные.




 3


 Конечно же, не хотелось описывать девушку, получившую образование за границей, совершеннейшей дурочкой. А ведь так многие и считают, наверное: глаза на мокром месте, краснеет и отводит взгляд, когда мужчина пристально смотрит ей в лицо. Нет, нормальная повела бы себя иначе: с серьезным человеком, вышедшим из «мерседеса», она бы хоть час могла бы играть в гляделки, кто первым моргнет или отвернется, а хмырю какому-нибудь сказала бы сразу: «Ну, че уставился? Вали отсюда!».
 А эта! Прямо прошлый век какой-то! Теперь уже, правда, позапрошлый. Нынче уже такие не встречаются. Современная девушка может и ответить, загнуть что-нибудь эдакое, от чего у некоторых старичков открываются рты и они, позабыв чего хотели, подхватывают упавшие на асфальт вставные челюсти и убегают прочь со скоростью, неведомой им и в ранней молодости. Сейчас скромной быть не актуально. Скажите, ну кому нужны девушки, которые вздрагивают, услышав в стороне бранное слово, или краснеют с ног до головы, когда кто-нибудь в компании расскажет скабрезный анекдот? А попробуй во время танца положить свои руки пониже ее талии или, скажем, повыше! Или царапаться начнет, или плакать, или в окно выпрыгивать. Да кому такая нужна?
 Подрезов вез Елену Павловну домой, и молчали оба. И только уже когда въехали в ее двор, девушка спросила совсем тихо:
 – Почему Вы не хотите меня узнавать, говорить со мной? Я чем-то Вас обидела?
 Машина остановилась, не добравшись до подъезда. Виктор заглушил двигатель, а поскольку надо было что-то отвечать, то он пожал плечами. А что это могло обозначать, даже я не понял бы.
 – Вы опять молчите, – прошептала Лена, глядя за окно на пожелтевший газон, – объясните хоть, зачем Высоковскому делать нас мужем и женой.
 – Он любит Вас, – ответил Подрезов, – а еще он любит отбирать чужое. Пока Вы еще ничья: ни его, ни моя. А потом в нем проснется инстинкт вора. Ни у кого не может быть ничего, чему могут позавидовать.
 – Ну, это же смешно. Как можно против моего желания увести меня от мужа?
 Виктор внимательно посмотрел на спутницу, а та не стала отводить глаза и сказала:
 – За Вас я хоть сейчас замуж бы вышла. Пусть брак был бы фиктивным, но у меня был бы повод отвергнуть все домогательства босса.
 – А что, уже были какие-то притязания? – спросил Подрезов.
 На сей раз Лена ничего не ответила.
 – Хорошо, – сказал Виктор, – не знаю, зачем Вовке это нужно: чую, опять он во что-то вляпался, и его надо выручать. Помогу в очередной раз. Но Вам-то помощь, судя по всему, нужна еще больше. Я согласен на фиктивный брак: вижу, как он на Вас смотрит. От него так просто не уйти. Вовка и в Москве достанет.
 Подрезов хотел еще что-то добавить, но задумался. А Лена тем временем быстро поцеловала его в щеку и выскочила из автомобиля. Что у женщины на уме, даже у самой скромной, – один Бог знает. А порой кажется, не знает никто.




 4


 Высоковский ни секунды не сомневался, что они согласятся. Во-первых, об этом попросил он – друг одному и начальник для другой; во-вторых, Лена, как и большинство женщин, предпочитает высоких мужчин; в-третьих…
 Но больше можно не перечислять – достаточно того, что Витек позвонил и сказал:
 – Мы решили согласиться на твое предложение.
 Вообще-то, Подрезова немного даже жаль. Все-таки жили в одном дворе и потом вместе начинали дела крутить. Куда ему, конечно, до академика. И потом, давно пора понять, что у Высоковского друзей нет, есть партнеры, необходимые для осуществления целей, о которых им знать не нужно. Жаль парня, но когда Владимир Фомич увидел, как Виктор поцеловал после регистрации свою фиктивную жену, а та, обхватив его руками, прижалась к нему всем телом, то понял – он прав: жалеть никого нельзя, даже бывших друзей. Причем их в первую очередь.
 Пока эта парочка играет в фиктивную любовь, медлить нельзя, а то может случиться непоправимое: вдруг Витька заявит жене о своих правах, а та… Впрочем, об этом лучше не думать. Мысль, пришедшая на ум в тот момент, когда Высоковский из окна загородного дома увидел их поднимающимися по ступеням, – была единственно правильной. Времени до начала избирательной кампании остается немного, но успеть можно. Необходимо, чтобы его увидели рядом с ней – прекрасной девушкой с печальными глазами.
 Нет, Витюша, ты сам выбрал свою судьбу, став хозяином процветающей фирмы. Пусть это случилось давно, но сейчас ты взял то, что тебе не принадлежит, и потому вернешь все с процентами. Только избранные – кузнецы своего счастья, а все прочие – кузнечики: наступил в траве на такого, раздавил и не заметил. А кому интересна жизнь насекомого? Но ведь как порой мешают жить! Правильно говорят: «Клопы не умирают – их давят».
 Очень скоро все средства массовой информации сообщат о покушении на известного бизнесмена и политика. Только чудо спасло его, правда, при этом погиб председатель совета директоров, хозяин фирмы и старинный друг Высоковского. Лена, конечно, будет неутешна, но у нее не будет сил, чтобы сопротивляться. Опять же – яхта, тихая музыка, мексиканцы с гитарами и чернокожий официант в белом смокинге. Лишний бокал шампанского, ночные блики на потолке каюты, страстный шепот. Утром возможны слезы, но он встанет на колени и как честный человек предложит ей свое большое сердце и огромное состояние. Хотя нет: после Витькиной гибели она останется богатой вдовой и, женившись на Лене, он вернет себе то, что ему и так уже принадлежит. А если брак заключить во время президентской кампании? Какой ход! Пресса, телевидение, блицы, софиты, конфетти и розы под ногами. Претендент – академик и бизнесмен, спаситель России – женится на самой прекрасной и обаятельной девушке в стране.
 Жаль Витьку, но что поделаешь: люди должны помогать друг другу. Не хочешь – тебя все равно используют. Ведь все человечество делится на тех, кого, и на тех – Кто. Последних – единицы, и он – Владимир Фомич – один из них. Может быть, пройдет еще какое-то время, и эта скромница будет плакать от радости, когда он сделает ей предложение.
 И все же надо переговорить с Петром о самом главном. Витьку, конечно, лучше взорвать, чтобы убитая горем вдова не бросалась на тело. А так – закрытый гроб, громкая музыка, слезы на глазах Высоковского и телекамеры, неотрывно следящие за каждым его жестом, за полетом каждой его слезинки, падающей в раскуроченную и сырую родимую землю.




 5


 Хлюпала болотная жижа под лапами монстра. От ударов хвоста в стороны веером разлетались брызги воды, трава, тина, ил. Виктор вскинул карабин и прицелился в открытую пасть. Осечка! Он передернул затвор. Еще раз. И на этот раз вместо выстрела – щелчок. Закричала Жулейт. Виктор обернулся, но рядом была Лена. И чудовище уже наклонилось над моторкой. Два выстрела успели все-таки прозвучать, но огромная туша уже падала на лодку. Удар, темнота… Виктор проснулся. В комнате сумрак, лишь за окном мерцает слабый свет, и через распахнутую форточку врывается в дом промозглая сырость.
 Странный сон. Подрезов взглянул на часы – полночь. Это еще более удивительно: меньше часа назад он вернулся домой, сел на кровать, потом откинулся на спину и почти сразу же заснул. Сейчас он даже не помнит, о чем думал перед тем, только этот странный сон.
 Виктор снял трубку и набрал номер.
 – Слушаю, – ответил голос Лены.
 – Вы не против, если я сейчас приеду? – спросил он.
 И почти сразу же радостный голос ответил:
 – Я жду.
 Подрезов вел автомобиль по ночному городу, который и не думал засыпать.
 У светофора притормозил и почти сразу же за ним остановился серый «фольксваген-пассат». На следующем перекрестке машина уже стояла рядом с его «мерседесом». Так два автомобиля добрались до Васильевского, и, въезжая во двор дома на Морской набережной, Виктор в зеркало увидел следующий за ним «фольксваген».
 Вчера за ним целый день крутился голубой «опель омега». Сегодня этот автомобиль. «Неужели Высоковский прикрепил ко мне охрану», – подумал Виктор. Но в этот момент из серого автомобиля выскочил мужчина и вошел в подъезд.
 Когда Подрезов подошел к лифту, парень шел вниз по лестнице, кабина лифта спускалась вниз. Проходивший мимо задел Виктора и тут же произнес:
 – Извините!
 Но двери лифта распахнулись, Подрезов вошел в него, тут же нажал на кнопку и поплыл вверх навстречу своему счастью.
 Лена открыла дверь и, когда он перешагнул через порог, обняла его, как тогда на регистрации, и поцеловала. Он растерялся и даже не смог ответить. Зачем-то сунул руку в карман.
 – Ключи от машины только что в подъезде вытащили из кармана. Родная, я сейчас вернусь.
 Подрезов не стал дожидаться кабины, а понесся по ступенькам вниз. Как глупо! Она его ждала, а он убегает, как испуганный мальчик, позвонивший в дверь однокласснице. Нет, конечно, все не так: сейчас он отберет у вора ключи, поднимется наверх. Сам обнимет Лену, скажет, как он ее любит, а про дурацкий сон даже не вспомнит. Все, хватит – поиграли в игры Высоковского и надоело. Завтра же надо звонить Ван Хейдену, оформлять визу Лене и лететь с ней в Кейптаун. Сейчас там весна, по океану прыгают яхты и серфингисты ловят волну…
 Виктор чуть было не проскочил дверь и вместо выхода повернул на еще один пролет, который вел к двери подвала. За стеклянной входной дверью в темном дворе зажглись фары «мерседеса», Подрезов рванул к выходу, и в этот момент яркая вспышка озарила черноту ночи, разлетелись стекла двери, что-то с огромной силой толкнуло в грудь, и он полетел в подвал вместе с сорванными со стен почтовыми ящиками.
 Секундная вспышка, и дальний гром, после чего наступил мрак.




 ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОСТРОВ ЛЮБВИ


 Глава первая


 1


 Человек живет лишь тогда, когда надеется и верит, что счастье его впереди. Ребенок думает: все лучшее потом, взрослый человек, не видя ничего светлого позади, все равно ждет в будущем обещанного судьбой чуда. И наконец у него опускаются руки, которые он поднимал к небу, вопрошая: Когда? – и обернувшись, он плюет в свое прошлое, не зная, что впереди одна темнота и нет там жизни его. У каждого своя судьба, определенная делами его и любовью к тому, что принято презирать: убогость бытия, специальность или профессия, которые не могут прокормить семью. А как можно любить людей, которые и сами позабыли, что они часть человечества? Спившийся нищий – тоже человек, девушка, продающая свое тело, чтобы купить лекарства для больных родителей, – достойна любви больше, чем сотня карликов, продавших душу, чтобы захватить власть и торговать великой державой.
 Человек умирает, лишь когда понимает: судьба обманула, и счастья уже не будет никогда. Но даже если был человек счастлив – мгновенье или год, месяц или почти всю жизнь, стоит вдруг потерять надежду – он уже мертв. И не важно, сколько лет еще ему отпущено судьбой, печально другое – когда уходят из жизни молодые и сильные, потерявшие волю, обронившие где-то свою мечту, не желающие изменить свою судьбу и хоть что-то совершить, чтобы мир стал прекраснее на чуть-чуть, на самую малость. Смерть не бывает случайной, как нет ничего случайного в нашей жизни, из которой уходят люди, более всего достойные вечного счастья и радости земного бытия.
 Второй день по всем программам, по всем телевизионным каналам смаковали детали нового громкого убийства в Петербурге. «Взрыв был такой силы, что автомобиль подбросило до уровня второго этажа, после чего «мерседес» разлетелся на куски, – писала одна из газет. – А в ближайших квартирах вылетели оконные блоки. Трагическая смерть известного предпринимателя, особенно если учесть, что несколько дней назад он вступил в брак и спешил домой к молодой жене».
 Владимир Фомич, прочитав это, скривился: «Ну, предположим, Витька стал известен только после смерти. Не взорвись он на Морской набережной, никто бы и не знал, кто такой В. Н. Подрезов».
 Высоковский еще раз покрутил видеокассету с записью его собственного интервью, возвращаясь к главному вопросу:
 – Правда ли, что это покушались на Вас, потому что Вы, судя по слухам, хотите выставить свою кандидатуру на предстоящих через полгода президентских выборах? – спросил известный политический обозреватель.
 Вопрос, естественно, ему написали на бумажке, чтобы он чего не перепутал и не врал потом, что его ни о чем ничего не просили.
 – Я не хочу обсуждать слухи, – ответил печально Владимир Фомич, и в глазах его блеснули слезы. – У меня погиб лучший друг… Человек, которому я доверял безмерно и которого любил больше тридцати лет…
 Бронированный лимузин примчался во двор к месту взрыва через час после трагедии. Позвонил начальник городской милиции и, подышав в телефонную трубку, заикаясь, сказал:
 – Владимир Фомич, у Вас зама взорвали на Морской.
 Когда влетели в арку, во дворе было светло от зажженных окон, от фар милицейских автомобилей, освещающих останки «мерседеса». Но тут же стоял и медицинский «Рафик».
 – Неужели? – чуть не задохнулся от удивления Высоковский.
 Но в медицинской машине был не Подрезов – от него почти ничего не осталось. Там была Лена. После взрыва она выскочила на площадку и потеряла сознание. Соседи и вызвали «скорую». Девушка спала в «Рафике», а молодой врач оправдывался перед Владимиром Фомичом.
 – Мы только успокоительного вкололи и снотворного.
 – Я вас всех успокою и усыплю навечно! – кричал на него олигарх.
 Но потом и он пришел в себя, сказал Петру, чтобы тот дал врачу пятьсот баксов, а лучше тысячу. «Рафик» проследовал за броневиком в загородную резиденцию, где для Лены подготовили комнату, и врачи остались рядом с ней до утра. Потом их накормили завтраком, дали каждому по бутылке виски, хотели отправить, даже ворота открыли, но в это время проснулась Лена и заплакала.
 Владимир Фомич сидел рядом, гладил ее тонкие руки, сердце его разрывалось от любви к этой глупышке и от зависти к тому, из-за которого она так убивается. Сидел, гладил руки и плакал сам.
 Потом выскочил на балкон и закричал:
 – Кто приказал отпустить врачей! Всю бригаду сюда наверх и немедленно!
 Подрезова хоронили в дождь. Края могилы размывало дождем, в яму сочилась вода с грязной землей и глиной. Вокруг стояла толпа, и Высоковский с удивлением обнаружил, что почти все работники его петербургского офиса здесь, плакали девушки, которых он видел всегда смешливыми и отзывчивыми на его шутки. Только Лена стояла как каменная, он держал ее под руки, а Петр раскрыл над ними огромный зонт. Произносились какие-то речи, даже Владимир Фомич сказал что-то очень трогательное. Но договорить не смог.
 – Прощай, друг!
 После этого голос Высоковского сорвался, и он заплакал. Закрыл лицо маленькими ладонями и снова встал рядом с Леной, которая, казалось, совсем не понимала, что происходит вокруг. Только когда гроб опустили в могилу и на него стали бросать землю, вдова вдруг покачнулась, и у Владимира Фомича не хватило сил, чтобы удержать ее; Лена упала на колени. Петр успел подхватить девушку, а то бы она рухнула в грязь всем телом.
 Противно пищали трубы, Высоковский вернулся в лимузин, куда усадили и Лену. В офис, где накрыли стол для поминок, решил не заезжать – все видели, в каком состоянии вдова, поймут его и простят. Хотя, кто они такие – эти людишки, чтобы его понимать и, тем более, прощать? За что его прощать? Что бы он ни сделал, старался ведь не для себя лично, а для всех. Для всех этих мелких и незначительных человечков.
 Когда проезжали металлические ворота, Лена очнулась и сказала отчетливо, ни к кому не обращаясь:
 – Проклятый город! Скорее бы уехать отсюда.
 Тогда Владимир Фомич осторожно погладил ее по спине и прошептал:
 – Уедем, обязательно уедем. Когда скажешь, дорогая.
 Она обернулась и посмотрела на него, не видя ничего, только какое-то темное пятно, за радужными разводами слез.
 – Сейчас, немедленно!
 Тогда Высоковский взял ее голову в свои ладони и, приблизившись, начал целовать мокрые глаза, ощущал привкус соли во рту и безволие детских губ. Лена не сопротивлялась и не плакала, она даже не подняла рук, чтобы обнять его или оттолкнуть.
 – Я люблю тебя, – прошептал Владимир Фомич и тут же понял – девушка опять потеряла сознание.




 2


 Лена достала из сумочки ключ и долго не решалась вставить его в замочную скважину. На мгновенье показалось даже, представилось, что она войдет, а Виктор там живой и невредимый – сидит в кресле, смотрит телевизор или же совсем по-домашнему читает газету. Скажет: «Присаживайся!». И подвинется, уступая ей место рядом с собой. Но она сядет к нему на колени, обнимет и поцелует – так, чтобы он понял, как она его любит, что уже много лет ей не нужен никто другой, и теперь уже никогда она не сможет полюбить другого. Но мысль пролетела, остались лишь следы копоти на стенах дома, могила, утопающая в цветах, и ее собственный крик, когда, взглянув в окно, она увидела полыхающие останки автомобиля.
 И все-таки Лена вошла в квартиру, с тоской посмотрела на убогую обстановку, села на разобранную постель. Все вокруг напоминает о Викторе – на маленьком журнальном столике начатая бутылка коньяка и рюмка с коричневым ободком на дне – это память о нем, раскрытый ежедневник с записью «Позвонить V. Н.» – его почерк, фотография в рамке, на которой они вдвоем во время регистрации, улыбаются как-то растерянно, но сейчас кажется, что оба скрывают свою радость. Лена сняла трубку и нажала кнопку набора последнего номера; высветился ее номер: все правильно – перед уходом Виктор звонил именно ей. Ах, если бы она сама пришла сюда сразу, как только увидела его в первый раз в этом городе! Если бы она осталась здесь навсегда или уговорила его уехать навсегда в какую-нибудь глушь! Лена открыла бутылку и наполнила рюмку до краев. Коньяк немного обжег горло, и горечь наполнила сознание. Почему все так случилось?
 Лена подошла к письменному столу и выдвинула верхний ящик. Стопка моментальных полароидных снимков: вот Виктор с Тугриком на руках, африканский мальчик с кулончиком на груди – это ее олимпийский мишка. Вот снова Подрезов с какой-то тоненькой смуглой девушкой в смешной огромной майке и в нелепо подвернутых почти до самых колен брюках, а позади них какая-то туша, напоминающая опрокинутый муляж тиранозавра из Лондонского музея естественной истории.
 Лена собрала фотографии в стопку, взяла из ящика наполненный чем-то конверт, вынула из него содержимое и удивилась: внутри была толстая пачка стодолларовых купюр. Откуда у Виктора столько? Девушка осторожно вернула деньги обратно, а в конверт положила фотографии. Тут же в ящике лежит какое-то странное ожерелье – когти животного на кожаной тесемочке. Лена подержала его в руке, потом положила в свою сумочку. Прошла по комнате и открыла двери стенного шкафа, посмотрела на висящие на плечиках костюмы, вздохнула и направилась к выходу – пусть все остается на своих местах: будет хоть, если не надежда, то ощущение – хозяин вернется.
 В лифте она еще раз посмотрела на фотографию Виктора с девушкой. Так и подошла к машине, держа ее в руке.
 – Ну-ка, ну-ка, – сказал Высоковский, взяв снимок, – очень интересно. Это он в Америке. Кажется, там создали парк динозавров. Как видно, один из муляжей повалило ветром, а Витек тут как тут…
 Он поперхнулся, потом быстро взглянул на Лену:
 – А Виктор поймал момент и сфотографировался с какой-то мисс. Симпатичная девушка, – оценил Владимир Фомич, – типичная американка.
 Он продолжал еще что-то говорить и даже протянул снимок Петру, но Лена перехватила и сунула фотографию в сумочку. Это ее вещь, хотя и чужое воспоминание, и все же не хотелось бы, чтобы и Высоковский, или кто другой, касался его. Если она и согласилась поехать с Высоковским в какую-то деловую поездку, то только оттого, что в этом городе ей больше нечего делать. Скоро будет сорок дней, она приедет на могилку одна, положит цветы, поплачет и пойдет в небольшую церквушку помолиться в первый раз в жизни. А потом можно хоть на Карибы, хоть в Южную Африку, с Высоковским или все равно с кем – жизнь-то уже кончилась.
 На Смоленское кладбище падал первый в этом году снежок – редкий и пушистый. Ветерок подхватывал над землей и разносил во все стороны невесомые снежинки, как июньские клочки пуха. Тонкое белое покрывало легло на прелые осенние листья, на могилу и на черепичную крышу маленькой часовенки, возвышающуюся неподалеку. Лена положила букет белых роз на могилу Виктора, смахнула снег со скамеечки возле ограды и присела. Мимо проходили люди, которые с любопытством разглядывали девушку в дорогой шубке, замершую у свежей могилы. Их взгляды мешали, не давали сосредоточиться и уйти в себя. Кто-то даже подошел, остановившись у нее за спиной, прочитал вслух «Виктор Николаевич Подрезов», а потом, уже уходя, громко сказал кому-то:
 – Тот самый, кого недавно грохнули.
 Жестокий мир, зачем его стесняться. Лена достала из сумочки бутылку коньяка, открыла, наполнила рюмку и медленно вылила ее на могилу. Это она помнила с детства, так делали мужчины, когда хоронили ее отца. Потом налила себе и залпом выпила.
 – Витенька, – прошептала она, и стало грустно от того, что при жизни она так его не называла.
 Какие-то типы крутились неподалеку, делая вид, что собирают пустые бутылки. Радиус их поиска постепенно сужался, ханыги приближались к могиле Под-резова, явно нацелившись на дорогой букет, собиратели бутылок с трудом дожидались момента, когда уйдет молодая вдова. Но та продолжала сидеть, что-то шепча себе под нос. Время шло, а мерзнуть никому не хотелось. Когда подозрительные личности расположились в десяти шагах и один из них достал из-за пазухи бутылку темного вина, Лена окликнула их:
 – Господа!
 Но голос ее звучал тихо, а те, хоть и слышали, но сделали вид, что у них есть занятие поважнее.
 – Господа, – таким же тихим голосом попросила Лена, – я хочу попросить вас…
 Тогда один поднялся и пошел к Лене, стоящей у оградки.
 – Чего надо?
 – Не забирайте, пожалуйста, мой букет. Пусть он хоть до вечера здесь полежит.
 Она смотрела на подошедшего, потом перевела взгляд на тех, кто продолжал сидеть в стороне.
 – Очень вас прошу! Возьмите коньяк.
 Она протянула бутылку, и ханыге достаточно было сделать шаг, чтобы забрать ее. Сразу же подскочили еще двое.
 – Раз такое дело, мы и покараулить можем, – соврал он и толкнул в бок товарища, – правда, Леха?
 Но тот смотрел на фотографию на обелиске. И третий подошедший уставился на нее, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому.
 – На нашего Витька похож, – сказал он, – только покрасивше малехо.
 – На кого? – переспросила Лена.
 – Да на бомжа одного, – пояснил тот, кто обещал покараулить, – нажрался тут как-то, так его тоже ножами порезали, а потом в окно выбросили.
 – Погиб? – спросила Лена.
 – Куда там, – махнул рукой ханыга, – месяц отлежался, а теперь так водку хлещет – будьте нате! Ну, Вы это, – он показал рукой, – идите! Мы посторожим букетик.
 Лена открыла сумочку и достала банкноту:
 – Господа, возьмите и помяните моего мужа. У всей троицы округлились глаза.
 – Сто баксов, – прошептал тот, кто нашел сходство Подрезова и неизвестного бомжа.
 Молчавший до этого Леха толкнул его локтем и сказал, обращаясь к Лене:
 – Вы бы зашли в часовенку к Ксении Блаженной, попросили бы что-нибудь.
 – Мне уже ничто не поможет.
 – Хорошее место у Вашего мужа, – радостно сообщил кто-то из собирателей бутылок, – рядом святая Ксения похоронена. Она до сих пор чудеса творит.
 Лена, приобретя свечи, подходила к часовне, когда за спиной услышала грозный голос Лехи, приказавшего одному из своих приятелей:
 – Положи букет на место!
 Но девушка даже не обернулась, уходя по дорожке, припорошенной снегом. Вокруг были люди, в основном женщины: некоторые шептали слова молитв, прикасаясь руками к стенам, другие стояли молча, закрыв глаза, были и такие, кто, подходя, крестился и целовал стены над святой могилой. Девушки-студентки писали записки с просьбой помочь сдать зимнюю сессию, старушки молились за здравие внуков, служащих в Чечне, кто-то просил послать ребенка, кто-то избавить мужа от пьянства.
 В часовне только что закончилась служба, но народу было много. Лена с трудом добралась до иконы с изображением высокой худой старухи в платочке. Крестилась молча, не зная слова молитв, шептала, прося то, во что не верила сама. Но перед тем как отойти, вырвала из ежедневника лист и написала: «Господи, сделай так, чтобы мой муж был жив». Положила листок на полочку, где уже почти не оставалось места – десятки сложенных бумажек лежали здесь – перекрестилась, поклонилась иконе и направилась к выходу.
 Лена шла по тропинке, еще раз прошла мимо могилы Подрезова. Букет лежал на месте, только теперь рядом с ним горела воткнутая в бугорок снега свеча и стоял обычный граненый стакан, наполовину наполненный коньяком.




 3


 Мокеле прыгнул на Виктора, пригвоздил его вместе с моторкой ко дну протоки. Многотонная туша не давала возможности шевельнуться, открыть глаза и вдохнуть. Журчала река, и откуда-то издалека донесся чей-то голос:
 – Пропустите носилки: девушке плохо.
 Снова наступил мрак, но тиранозавр не отпускал, древнее ископаемое не хотело слезать со своей жертвы. Силы покидали Подрезова, и он сказал себе, не в силах даже пошевелить губами:
 – Надо вставать и уходить.
 Но куда? Он не помнил дороги, по которой пришел сюда, рядом была какая-то девушка. Лена? На нееколько мгновений он увидел мерцание африканских звезд, услышал плеск воды, вдохнул душного болотного воздуха и открыл глаза. Вокруг был мрак. Виктор лежал на чем-то очень жестком, от чего сильно болели спина и затылок. Он попытался перевернуться на живот, но не чувствовал рук. Наконец, удалось поднять одну и коснуться груди, на которой лежали битые стекла. Подрезов снимал с себя осколки, потом заработала и вторая онемевшая рука. Через какое-то время удалось перевернуться и приподняться на бетонном полу, упираясь ладонями в стеклянные брызги. Голова раскалывалась, и тело швыряло из стороны в сторону. Теперь стало понятно, где он находится. Это был подвал, в трубах журчала вода, на ступеньках лежала выбитая взрывом дверь. Виктор на четвереньках поднимался по ступенькам, оказавшись внутри парадного, он посмотрел на светлеющий дверной проем, с трудом поднялся и шагнул на крыльцо дома. И тут же, потеряв равновесие, полетел со ступенек на мокрый от дождей газон. Полежал немного, прижимаясь щекой к луже на пожухлой траве, потом опять же на четвереньках пополз обратно в подъезд.
 – Где Лена? – пронеслась мысль.
 Лифт поднял его наверх, и он долго держал палец на кнопке звонка. Слышно было, как в квартире звенела электронная мелодия популярной песенки, а больше из-за двери не доносилось никаких звуков.
 Постепенно Подрезов приходил в себя. Он спустился вниз, вышел во двор и подошел к тому месту, где оставил автомобиль. Обломки его сейчас были сложены в кучу на газоне, истоптанном десятками ног. Просто кучка металла с останками сгоревших кожаных кресел. Проемы окон на первом этаже были занавешены одеялами, вокруг валялись осколки, Виктор поднял было голову, чтобы взглянуть на балкон квартиры, в которую было вошел недавно, но зачем-то побежал вниз за ключами от «мерседеса».
 – Высоковский, – подумал Виктор и усмехнулся распухшими губами, – Вовка-поганец, а больше некому.
 На часах было пять утра. Надо было куда-то идти, оставаться здесь не было никакого смысла. Подрезов осмотрел себя и удивился тому, что еще дышит и может передвигаться. Пальто изрезано в клочья, брюки тоже иссечены стеклом. На затылке запекшаяся рана, голова трещит так, что можно не сомневаться – сотрясение мозга присутствует, и, наверное, тяжелое; дышать трудно, и руки поднимаются с трудом, и боль отдает в груди – пара ребер сломаны.
 Виктор шел по направлению к узкой речке Смоленке, до моста через нее – не более полукилометра, но каждый шаг отнимал силы. Наконец, Подрезов вступил на мост и, уже окончательно ослабев, облокотился на гранитный парапет. Внизу застыла темная вода, в которой отражался свет фонарей автомобильной стоянки на берегу.
 – Что, не можешь до дома добраться? – раздался голос.
 Виктор обернулся и увидел в трех шагах от себя мужчину, чья внешность не вызывала никаких сомнений в его образе жизни: ободранная джинсовая куртка, помятое лицо и синяк под заплывшим глазом.
 – Ого, как тебя обработали! – восторженно выдохнул прохожий. – Ограбили?
 – Вроде того, – кивнул Подрезов и тут же попросил: – помоги такси поймать.
 – Да кто тебя такого повезет?! – улыбнулся незнакомец. – Давай-ка лучше я тебя к себе отведу. Отойдешь, умоешься и на метро домой доберешься. Где хоть живешь?
 Подрезов хотел назвать адрес, но, уже открыв рот, промолчал. На квартиру лучше сейчас не возвращаться.
 – Что, забыл, где живешь? – обрадовался ханыга. – Ну ты молодец! Сколько же вчера выпил?
 Он подошел к Виктору и обхватил его за талию:
 – Пойдем, здесь недалеко. Я в переулке Каховского живу. Был такой ненормальный декабрист. Хотел царя убить, а застрелил всенародно любимого генерала Милорадовича.
 Они шли минут двадцать. Потом спутник остановился и объяснил, что живет не один: он только комнатенку снимает, но в квартире еще человек пять и у всех трубы горят.
 – Я понял, – выдохнул Подрезов и, достав из кармана пиджака бумажник, протянул его своему спутнику.
 – Да ты богач! – восхитился тот. – Сейчас возьмем пару пузырей водки.
 И тут же объяснил:
 – Тебе же надо раны промыть.
 В темном дворе светился ларек, круглосуточно торгующий пивом и сигаретами. Новый знакомый отошел от него с полиэтиленовым пакетом, переполненным бутылками водки и дешевого вина.
 – Сейчас примешь, и боль сразу пройдет.
 На темной лестнице не было ни одной лампочки. Дверь квартиры была не заперта, но, войдя внутрь, Виктор увидел, что это самый настоящий притон. На полу при входе спал тощий немолодой мужчина без брюк. Их он положил вместо подушки себе под голову, а голые ноги пытался подогнуть к животу и натянуть на них полы драного пиджака. В коридоре и на кухне был полумрак. Возле плиты в задумчивости сидел на табурете еще один человек без брюк. Он держал в руке давно погасшую сигарету и смотрел с ненавистью на своего товарища, который спал, положив голову на стол, где стояли пустые бутылки и банки дешевых рыбных консервов, тоже опустошенные.
 – Сейчас посидим немного, – предложил спутник, – а потом можешь и прилечь.
 – Я лучше сразу лягу.
 Его отвели в какую-то грязную комнату, где на древнем диване с прожженной во многих местах обивкой разметалась во сне неопрятная женщина. Человек, минуту назад бодрствовавший у кухонной плиты, пнул ее ногой:
 – Ну, чего разлеглась? Подымайся и дай другим поспать.
 – Да пошел ты… – огрызнулась было женщина.
 Но тут же увидев в руках говорившего бутылку водки, поднялась и, оглядев мутными глазами Подрезова, сказала ему:
 – Ложись! Только, смотри, не заблюй ничего. Здесь приличные люди живут.
 Виктор лег на пропахший пылью и чужим потом диван и закрыл глаза. Слышно было, как будили людей в других комнатах, раздавались чьи-то голоса и звенели стаканы. Голова кружилась, переворачивались стены, потолок, весь мир. В разбитое стекло окна дул ветер и залетали капли начавшегося дождя. Мутным было начавшееся утро, муторно было на душе Подре-зова, мутило все его существо. Он поднялся и шатаясь вышел в коридор. Из кухни приплывали клубы едкого табачного дыма. Виктор вдохнул, задыхаясь, и опустился на пол в углу коридора. Тут же его вырвало.
 Проходящая мимо женщина громко сказала:
 – Ты что себе позволяешь, урод?
 Она ударила его ладонью по затылку и крикнула сидящим на кухне мужчинам:
 – Я убирать не буду. Пусть тот, кто привел этого алкаша, подтирает.
 Но все это доносилось издалека, и когда Подрезова подхватили под мышки и потащили на ободранный диван, он, чувствуя, как волочатся по полу его ноги, как ботинки задевают плинтуса, подумал, как о каком-то постороннем и незнакомом ему человеке: «Куда несут этого несчастного?».
 Проснулся он от прикосновения к плечу чьей-то руки; открыл глаза и увидел человека с синяком под глазом.
 – Ты пить будешь? – спросил он.
 Подрезов покачал головой, а в мозгу прозвучал колокол.
 – Ну, тогда тебе точно нужен врач, – сделал вывод человек.
 Он вышел из комнаты, вскоре вернулся и привел с собой женщину, которая накануне била Виктора по затылку. От нее пахло молдавским портвейном и килькой в томате. Сдернув с Подрезова покрывающее его тело искромсанное пальто, женщина приказала:
 – Снимай с себя все! Только поживее.
 Человек с фингалом помог Виктору снять пиджак и рубашку, при этом шепнув на ухо, да так, что услышали все находящиеся в квартире:
 – Это Галина. Она – врач! Вмиг тебя на ноги поставит.
 Алкоголичка смотрела Виктору в глаза, водила перед его носом пальцем, затем ощупала грудь, вынимая заодно воткнувшиеся в кожу мелкие осколки стекла.
 – С какого этажа тебя в окно выбросили, парень?
 Человек с подбитым глазом уже сбегал на кухню и вернулся со стаканом водки. Следом вошли и другие люди. Всем было интересно.
 – Слышь, Галя, – спросил кто-то из вновь прибывших, – мы его лечить будем или как – сразу на кладбище?
 Женщина давила пальцами на подрезовский живот.
 – Печень не увеличена, – сказала она. – Ты что, вообще непьющий?
 – Иногда могу.
 – А я всегда могу! – похвастался обладатель фингала.
 – Ребра сломаны, сотрясение мозга, треснула черепная кость, многочисленные гематомы и порезы на теле, – объявила Галина.
 Но Виктору было все равно: очень хотелось спать, а еще больше хотелось уйти куда-нибудь отсюда, желательно далеко-далеко, туда, где на берегу реки стоит африканская деревня, где дети, купающиеся в реке, хватают за хвост крокодилов, где старики лечат раны лесной паутиной и неизвестными науке травами, где мотыльки кружатся вокруг фонаря и лижет пятки преданный Тугрик.
 – Смотри, какие шрамы!
 – Ножом саданули.
 – Каким ножом? Штыком!
 Действительность проплывала мимо по туманной реке, пролетали над головой стаи розовых фламинго, кто-то приколачивал фанерку, закрывая дырку в оконном стекле, и какая-то женщина поила Виктора бульоном из куриных кубиков, смешанных с настоем из горьких трав, мускулистые африканцы в солнечных очках грузили в вертолет калейбасы с золотыми самородками, Тугрик лаял на крокодила, Ван Хейден сидел на громадном балконе, курил трубку и смотрел на остывающий океан, духовой оркестр выдувал плаксивую мелодию, хрипел, умирая, Мокеле Мбембе, на коленях в грязи стояла Лена, и мексиканцы в сомбреро, ежась под дождем, прижимая к себе гитары, косились на девушку в черном платке и заглядывали в открытую могилу, на трибуне Мавзолея стояли карлики и приветствовали руками пьяную толпу. Нескончаемым потоком шли гайки и болты, а сверху на них глядели наряженные в одинаковые барашковые правительственные шапки гаечные ключи. Ночь обнимала единственную в мире планету, и ритмично пульсировало равнодушное сердце Вселенной.




 4


 Леша Боброк вернулся домой веселый, и не только оттого, что был чрезмерно пьян. Как раз наоборот, хотя и не трезвее обычного. Улыбаясь, он выгружал из сумки бутылки с водкой, вином, пивом, закусками – банки рыбных консервов и нарезанную дешевую колбасу.
 – Что ты вечно такой хмурый? – спросил Алексей своего нового друга.
 Уже почти полтора месяца Подрезов живет в его комнате, но ощущение такое, что Боброка он знает всю свою жизнь. Но может, это и правда: та, прежняя, жизнь осталась где-то далеко и теперь почти не вспоминается, будто она принадлежала другому человеку, умершему и всеми забытому. А теперь новый человек живет спокойно и без страданий, довольствуясь тем, что имеет, а на выпивку денег всегда хватает. Вдвоем они толкутся целыми днями на рынке возле станции метро «Приморская», помогают выгружать товар из машин или относят на помойку мусор и отходы. Здесь же собирают и сдают бутылки, иногда переходят по узкому пешеходному мостику Смоленку и рыскают среди кладбищенских могил, где бутылок тоже хватает. Жизнь как жизнь – такая же, как у всех. Это вот Лешка Боброк должен обижаться на судьбу: все-таки преподавал в университете, защитил кандидатскую, а к тридцати годам подготовил и докторскую. Друзья, которых у него было немало, знали, что он станет великим историком, академиком и лауреатом всяческих премий. Но кто может знать чужое будущее? Все рухнуло в одночасье, в день, когда молодой ученый защищал свою диссертацию, посвященную Первой мировой войне и, в частности, деятельности военной контрразведки Царской армии.
 Обсуждения не было. Ученые мужи долго молчали, а потом поднялся самый мужественный, который сказал смело:
 – Это что такое? В чем неуважаемый мною соискатель хочет убедить нас? В том, что Великую социалистическую революцию подготовила военная контрразведка? Надергал каких-то фактов, перетасовал и подсунул нам. Великого основателя нашего государства, который в глубоком подполье в Швейцарии готовил массовые выступления трудящихся, он обвиняет черт-те в чем! Владимир Ильич вернулся в Россию, его восторженно встречал весь народ. Все помогали вождю мирового пролетариата, ложно названному немецким шпионом, скрываться от ищеек охранки, полиции и от военной контрразведки. А этот!…
 Ученый муж показал гневным пальцем на соискателя.
 – …На основании случайных фактов пытается нас уверить, что Ленин ни от кого не прятался и даже жил в квартире своего друга Бонч-Бруевича, а туда захаживал в гости родной брат хозяина – начальник военной контрразведки Генерального штаба, который пил чай с Владимиром Ильичом, и даже играл с ним в шахматы. Позор!
 – Они же не на деньги играли, – неудачно пошутил Боброк.
 И тогда закричали все.
 – Ренегат! Предатель! Бездарный самоучка! Одна женщина даже пискнула:
 – Насильник!
 Но самый уважаемый ученый поднял руку, призывая к тишине. И когда все замолчали, заорал сам:
 – Гнать таких из партии!
 – Я беспартийный, – объяснил Алексей.
 – Вон из науки! Вон из университета, вон из нашей страны! Из славного города Ленина!
 Боброк забрал свою диссертацию и направился к выходу, и уже стоя у дверей, услышал, как кто-то сказал за его спиной:
 – Революцию делали великие люди. Гиганты. Тогда Алексей обернулся и бросил в зал:
 – Все они были коротышки!
 Этого, конечно, не следовало говорить, но что сказано, то сказано.
 В школе Боброк проработал тоже недолго. Он был единственным мужчиной в педагогическом коллективе, и ему прощали даже то, что он приходил утром в учительскую с красными глазами и некоторым запахом отнюдь не кефира. Половина школьных преподавательниц были женщинами одинокими, и они еще на что-то надеялись. Но надежды не могут теплиться больше года.
 На экзамене по истории один из выпускников вдруг заявил, что китайцы построили свою великую стену, чтобы отгородиться от континента, принадлежащего ариям.
 Члены комиссии ничего не поняли, а заведующая учебной частью спросила:
 – Каких еще ариев? Арийцев, что ли?
 – Предков всех русских народов, – объяснил ученик.
 Наступила тишина. И только директор школы шепотом поинтересовалась:
 – А вам-то зачем все это, Гуревич?
 Паренек вдруг стал говорить что-то вообще непонятное о пути русского народа, о государствах, создаваемых нашими далекими предками, о предназначении России…
 Но его перебили, сказав:
 – С такими знаниями, Гуревич, Вы ни в какой институт не поступите.
 Комиссия ошиблась. Мальчик, получивший тройку на экзамене по истории, поступил все же в Колумбийский университет, но это уже было в Нью-Йорке.
 А родной город уже назывался не Ленинградом, а Петербургом.
 Лет через десять мальчик даже прислал бывшему учителю свой роскошно изданный трактат о манихействе. В книге рассказывалось о величайшей попытке объединить христианство и зороастризм – религию, которая вышла из ведических традиций древних ариев. За этот труд ученик Алексея Боброка стал доктором истории и философии, но бывший школьный учитель истории не смог оценить его: он не владел английским и даже своим родным уже ворочал с трудом. Но дарственную надпись все-таки осилил, после чего возле букинистического магазина обменял подарок на бутылку водки. Водка, правда, оказалась какая-то странная: выпив ее, Боброк очнулся только через пару недель под столом в грязном кабаке. Квартира, оказывается, им была продана, о чем свидетельствовали документы в кармане и даже деньги, которых хватило на две бутылки портвейна «777».
 Удача навсегда отвернулась от Боброка, но он и не переживал: жизнь – прекрасна, даже если в ней случаются мелкие неприятности.
 – Что ты такой хмурый? – повторил Алексей, заглядывая в глаза Подрезова.
 И он тут же рассказал, как повезло ему сегодня: на кладбище какая-то молодая и симпатичная вдовушка дала ему почти полную бутылку «Реми Мартена» и сто долларов. Деньгами, правда, пришлось поделиться с приятелями, зато коньяк – просто сказка.
 – Мечта миллионера, – улыбнулся Боброк и протянул бутылку Виктору: – На, глотни!
 Подрезов налил половину граненого стакана, вернул бутылку другу, а тот после того, как Виктор выпил, произнес с восторгом:
 – Ну как? Понравился коньячок? Такой только карлики пьют.
 – Какие еще карлики? – поморщился Подрезов, занюхивая коньяк рукавом драного свитера.
 – Которые власть захватили, – объяснил Лешка, – на которых Гитлер свихнулся.
 Это было уже совсем непонятно, и потому внимательный слушатель, разжевав кусок колбасы, попросил приятеля:
 – Поподробнее, пожалуйста.
 – Уроженец австрийского города Браунау, которого звали Адольф Шикльгрубер, – начал свой рассказ Боброк, – мечтал стать художником, но в мюнхенскую академию художеств его не приняли, потом война, отравление газом. В 1921 году он вступает в национал-социалистическую партию и получает партийный билет под номером семь. Счастливое число, благодаря которому он скоро становится вождем партии и популярным лидером в Германии. Хотя и очень простым в общении. Продолжает ходить по пивнушкам, говорить всякие речи. Присутствующие после нескольких кружек баварского светлого и свиной рульки с тушеной капустой внимательно слушали. Случались и очень даже интересные встречи. Однажды лидер партии познакомился с поэтом Дитрихом Эккардтом и архитектором Альфредом Розенбергом. Новые друзья пригласили его посетить домик Вагнера. А какому немцу не нравится музыка Вагнера? В скором времени они отправились туда, прихватив пива, рейнского вина и шнапса. Сколько было выпито вечером, история умалчивает, но с наступлением темноты Эккардт и Розенберг переглянулись и открыли Адольфу страшную тайну. Оказывается, много тысяч лет назад на Севере, в районе полюса был гигантский континент, на котором жили люди-гиганты. Потом на нашу планету рухнуло большое космическое тело. В результате столкновения ось Земли изменилась, произошли катаклизмы, остров-континент погиб, но гиганты-полубоги все-таки частично выжили. Вот они-то и стали предками германской нации. Побледневший коротышка Гитлер внимательно слушал, потом его увели спать. Приятели, вернувшись в гостиную, посмеялись, потом еще немного выпили и уже хотели расходиться по своим комнатам, как вдруг раздался страшный вопль:
 – Он здесь! Он здесь!!
 Все рванули наверх и, оказавшись в комнате будущего лидера нации, увидели его, сидящего в длинной ночной рубашке на постели и указывающего вглубь комнаты:
 – Вот он! Вот он гигант – в углу! Я вижу его. Дрожащего Адольфа успокоили, с трудом уложили
 в постель, дождались, пока он уснет, и ушли. Утром горничная, убирая в комнате, обнаружила мокрые простыни, рассказала об этом на свою беду случайным знакомым. После прихода к власти Гитлер отправил разговорчивую горничную убирать территорию концентрационного лагеря. Но это было не самым главным его решением. Став канцлером, он поручил ученым проверить теорию, поведанную ему Эккардтом и Розенбергом. Престарелый австрийский ученый Ганс Горбиргер начал научно обосновывать идею о «суперчеловеке». По его уверению, оказалось, что раньше все люди, проживающие на нашей планете, были большими и умными. А потом на Землю упал один из ее спутников, и началась расовая мутация, в результате которой появились слабые телом и на голову карлики. Но карлики плодились, плодились, плодились… Их даже стало больше, чем великанов; они стали теснить великанов, отнимая у них пропитание, а некоторых подло убивали. А тут на Землю грохнулся еще один спутник, а следом другой…
 – Может, лучше выпьем? – прервал свой рассказ Боброк.
 Друзья продегустировали принесенную Боброком водку, вино и пиво, закусили ржавой скумбрией из банки и закурили.
 – Ну вот, – продолжил бывший историк, – когда на нашу планету посыпались спутники, мутации усилились, и на земле появились негры, цыгане и самые страшные карлики – евреи. «Они, – говорил Гитлер, – так же далеки от нас, как породы животных от подлинной человеческой породы». С карликами надо бороться; тогда не будет неполноценных рас, останутся лишь потомки гигантов, которые своей энергией удержат от падения последний и самый большой спутник – Луну, а она уже готова свалиться, чтобы погубить все живое на планете.
 Одновременно с этой борьбой с карликами Гитлер поручил археологам начать массовые раскопки в районе древнейших германских поселений – ему очень хотелось найти следы пребывания в Германии «сверх-человеков». Ученые схватились за лопаты, но вскоре приуменьшили свою прыть и начали чесать затылки. Когда они достигли культурных слоев IX века, то увидели, что там то же самое, что в Северном Причерноморье, в Малой Азии, в Поволжье, в Южном Пред-уралье, в Семиречьи, на Алтае и Северном Китае, то есть остатки культуры, неправильно называемой славянской. А что могло еще быть? Ведь даже студенты знают, что Берлин назывался Берло  [14] , Дрезден – Дроздовец, Лейпциг – Липецком, Бремен – Бревеном, Ольденбург – Старгородом.
 Все раскопы быстренько засыпали землей, ученых-археологов отправили на свидание с бывшей горничной, а славян объявили главными врагами арийской расы. Подвел, правда, немного Ганс Горбиргер, который в своем труде указал ареал распространения арийского типа – всю северную часть России, по площади превышающую Западную Европу, где потомки полубогов жили только в Скандинавии, Германии и в Голландии с Данией. Но все равно надо было срочно начинать войну, чтобы уничтожить неполноценные расы, а потом производить гигантов. Правда, были и полезные карлики, и потому Гитлер скоренько присвоил звание почетных арийцев Круппу и Мессершмидту. Война началась, а чем закончилась – ты сам знаешь…
 За окнами на крышах домов лежало темно-синее декабрьское небо, на землю падал снег, у станции метро продавали елки, за стеной кричала избиваемая мужем соседка.
 – Надоело все, – сказал Подрезов, поднимаясь из-за стола.
 Он вышел из комнаты, и вскоре из-за стены донеслись звуки падения тела, оханье мужчины и женский вопль.
 – Не трогай его!
 Виктор снова вернулся на кухню, налил себе водки и спросил:
 – Это все правда?
 – Что? – не понял Боброк.
 – Ну, великаны и карлики.
 – Полный бред, – ответил историк. – То есть, континент Арктида действительно существовал. И катастрофа была, и люди, жившие там, перебрались по горному перешейку – по Новой земле, Уральским горам – в степи, потом отправились на юг в Индию и на запад к Малой Азии. Говорили они на санскрите. Такого языка уже нет, но сохранились двенадцать диалектов его: украинский, белорусский, сербский, литовский и так далее – то, что было когда-то единым языком ариев. А «урус» на санскрите – несущий свет.
 Алексей замолчал, поглядел на обшарпанную стену, затем на закопченный потолок.
 – А может, все так и было; только кто поверит мне – алкашу и придурку.
 Падал снег за окном, в щели пробивалась зима, капала вода из крана, кто-то храпел в соседней комнате, порхала маленькая тень на стене – то ли мотылек, то ли пушинка, то ли снежинка, частичка чьей-то души, заледеневшая, расколовшаяся и слетающая с неба, тихо и обреченно, чтобы умереть.
 – Есть ли на свете страны, где сейчас тепло, где поют птицы, где не хочется думать о своей поганой жизни? – спросил Боброк.
 Но ответом ему было молчание, потому что Виктор уже спал, положив голову на стол возле открытой банки консервированной скумбрии с воткнутыми в нее окурками.
 Алексей наполнил два стакана, поднял свой и, посмотрев на спящего друга, произнес тихо:
 – Давай выпьем за Россию. Выпьем и сдохнем. Только этим можем ей помочь. За то, чтобы на нашей Родине жило поменьше идиотов вроде нас с тобой.
 Через минуту Боброк нетвердой походкой направился в комнату, где его ждал ободранный диванчик. Шел, держась за стену, и усмехался, вспоминая, каких глупостей он только что наговорил.
 Смешно и мне. Великаны, карлики… Человек велик своим духом, и потому даже тот, кого природа не наделила огромным ростом, может быть великаном, а двухметровый гигант – карликом. Впрочем, к моим героям это не имеет никакого отношения, а сам я – среднего роста.
 Хомо сапиенсы отличаются друг от друга. И ростом, и цветом кожи, и умом, хотя все они суть человеки разумные. Откуда они появились, хомо сапиенсы, никто точно не знает, но все точно догадываются, что люди развиваются – появился хомо социалис – человек общественный, от которого произошел почти вымерший ныне хомо совьетикус. А ведь совсем недавно ареал обитания хомо совьетикус занимал более шестой части земной поверхности. Хорошее было время. Все были равны, никто никому не завидовал, у всех все было одинаковое: зарплата 120 рэ, колбаса за два двадцать, право избирать, мечты об отпуске в Крыму, квартирка или комнатка в блочной многоэтажке, куда хомо сапиенс приводил своих femina сапиенс – очень добрых и ласковых, девушки приносили бутылку «Russian», в постели говорили одни и те же нежные слова, и трусики у них были одинаковые – с нарисованными вишенками и названиями дней недели. Трусики были белые и маленькие, словно снятые с убитых карликов.




 5


 Санкт-Петербург не самый крупный город, всего пять миллионов жителей. Это чуть больше, чем в Финляндии, и немногим меньше, чем в Швеции. Живут в нем не только люди, но также голуби, вороны и воробьи. Есть также и соловьи, но об этом знают только жители Васильевского острова. Соловьев даже очень много, но все они гнездятся на Смоленском кладбище или возле него. Весной и летом они заливаются так, что не хочется искать себе другой клочок Земли, чтобы наслаждаться созерцанием пролетающих в небе облаков, ощущая счастье растворенных в них чьей-то жизни и любви.
 Декабрь, зима, промозглая слякоть, снег, почерневший до срока, звон, доносящийся с колокольни, пламя свечи, которое борется с ветром, слезы, упирающиеся в ладони, и мысли, растворившиеся в небытии.
 Высоковский никогда не подходит к могиле, остается в своем броневике на узкой улочке перед воротами кладбища. Петр выходит из машины и бросает камушки в Смоленку, Владимир Фомич смотрит за толстыми тонированными стеклами телевизор и ожидает возвращения Лены. Но ей до этого нет никакого дела, ей абсолютно все равно, что за окном – покрывшийся льдом залив или же темные сосны загородной резиденции. Рядом пустота, и она такая тоскливая, что хочется закрыть глаза, чтобы не видеть фотографию на временном обелиске.
 – Девушка, – произнес чей-то голос за спиной, – приходите сюда летом – здесь так поют соловьи!
 Теперь уже все равно: завтра будет бесконечно долгий перелет в роскошный гостиничный комплекс Сан Сити. У Высоковского деловая встреча с Ван Хейденом, а ее он берет с собой как своего собеседника, как переводчицу, как предмет лишний, но необходимый в дороге, как несгораемый кейс, в котором лежит один-единственный листочек бумаги – абсолютно чистый, но уже помятый.
 Владимир Фомич – торжественный и важный: на всех телевизионных каналах готовятся к президентской гонке, и подкупленные обозреватели наперебой гадают о том – выставит ли олигарх, известный своей благотворительностью, кандидатуру. Даже французские стюардессы подскочили к известному человеку и попросили автографы для всего экипажа. Владимир Фомич улыбнулся и расписался на десятке рекламных буклетиков авиакомпании «Эйр Франс».
 После нашей зимы в Кейптауне душно и влажно; только с океана дует освежающий ветер, и пальмы во дворе шелестят широкими листьями. Ван Хейден встретил их в своем лимузине на летном поле. Они ехали через город, и Высоковский через окно приглядывался ко всему, что попадало в его поле зрения. Мимо проносились открытые автомобили, в которых темнокожие водители обнимали своих подруг, и встречный ветер бросал в стороны обрывки грохочущих мелодий.
 – Вот это демократия, – восхитился Владимир Фомич, – не то, что у нас! Вчера только с пальмы слез, а сегодня уж в кабриолете гоняет.
 – Что? – спросил Ван Хейден.
 А Лена перевела, что ее босс восхищается красотой африканских женщин.
 – Он еще не видел моей дочери, – усмехнулся доверчивый банкир.
 Вообще, он какой-то странный человек. Пентхауз в Сан Сити оплачен с сегодняшнего дня, но Ван Хейден пригласил их на свою виллу.
 – Зачем тратить время, – сказал он, – обсудим все дела прямо сейчас, а потом отдыхайте
 Высоковский кивнул, и залетевший в окно ветерок погладил его по залысинам. Широкая автострада выскочила из города, дорога шла вдоль океана мимо нескончаемых пляжей. Маленькие фигурки людей скользили на досках по приливной волне, смельчаки догоняли на водных лыжах катера, кто-то парил на парашюте над водной гладью.
 – А когда приедет мистер Подрезов? – неожиданно спросил Ван Хейден.
 Лена поморгала и, отвернувшись в сторону, ответила'
 – Его нет: произошел несчастный случай.
 – Как нет? – не понял банкир.
 Он наклонился и заглянул девушке в лицо, больше вопросов задавать не стал, бросил только какую-то фразу водителю-тсвана.
 Автомобиль затормозил у обочины. Ван Хейден вышел на гравий, потом спустился на прибрежный песок и, засунув руки в карманы, остановился у воды. Волна, попадая на мелководье, мгновенно гасла и растекалась спокойно и почти бесшумно по мокрому песку, замирая у носков лакированных ботинок.
 – Его что, укачало? – спросил Высоковский. Но Лена ничего не ответила – она смотрела в
 другую сторону, хотя не видела там ничего.
 Наконец, Ван Хейден зашел в воду, наклонился, зачерпнул пригоршнями и плеснул себе на лицо. Таким он и вернулся в лимузин: в промокших ботинках и с влагой на щеках. И молчал весь остаток пути.
 Высоковского поместили в просторном бунгало для гостей. Владимир Фомич вначале скривился, когда ему показали дом, крыша которого покрыта высохшими пальмовыми листьями. Но, когда вошел внутрь, открыл рот от удивления – огромный холл с кожаными диванами и креслами, барная стойка, на стене огромный телевизионный экран, а на полу львиные шкуры. В центре журчит фонтан – в доме прохладно от работы мощных кондиционеров. Кабинет, спальня с огромной кроватью, и тут же дверь, за которой плещется небольшой бассейн.
 – Насколько я понимаю, – спросил хозяин Лену, – у Вас частная поездка?
 Она поняла, что он имеет в виду, но промолчала. Ван Хейден оценил это по-своему.
 – Тогда остановитесь в апартаментах моей дочери – там есть еще одна спальная комната…
 Он помолчал и добавил:
 – Теперь она уже ничья. Там не так роскошно, но зато уютно.
 Хозяин продолжал что-то говорить, но Лена почти не слушала его. Солнечные блики прыгали по стенам, и орали павлины в саду.
 На одной из стен комнаты, занимая почти всю ее поверхность, разметалась огромная шкура льва с черной гривой. А рядом висели когти какого-то животного. Они были почти полуметровой длины. Но потом очертания предметов стали расплываться, и Лена, прилегшая на кровать, подумала: «Надо подниматься, а то просплю целый день, и ночью придется тащиться с Высоковским в какой-нибудь местный экзотический ресторан». Но об этом не хотелось думать, так же как не хотелось ничего другого, кроме как закрыть глаза и представить себя сидящей на балконе своей петербургской квартиры, смотрящей вниз во двор, где курит возле машины не замечающий ее Виктор. И все было так ясно и просто, что достаточно было повернуться на месте и оказаться за шведским новогодним столом в маленькой закусочной при заправочной станции, где горят лампочки гирлянды на крохотной елочке, где играет веселая музыка и можно медленно кружиться в танце, уткнувшись в пиджак малознакомого мужчины, и плакать от предчувствия скорого на ногу счастья.
 Можно проснуться и, не открывая глаз, задохнуться от любви, ощущая на своем плече чужое дыханье, и долго не дышать, чтобы не спугнуть нечаянную радость. Можно говорить во сне, можно смеяться, оставшись наедине с собой, можно целовать еще не остывшую подушку, ждать новой встречи и не расставаться никогда. Все можно, когда есть, что вспомнить; тому, кто хоть однажды любил, умирать не страшно. Когда есть что вспомнить, легче надеяться на чудо.
 Что-то говорил мужской голос, а женский отвечал. Разговор шел на непонятном языке, и просыпаться не хотелось, если бы не повторялось имя «Виктор». Или это просто похожее слово из языка, который уже никогда не придется выучить.
 Но Ван Хейден произнес вдруг отчетливо по-английски:
 – Он не смог приехать. А в другой раз обещал.
 – Ты когда говорил с ним в последний раз? – спросила девушка.
 – Сегодня, – врал Ван Хейден, – он позвонил и спросил: «Как добрались его друзья?»…
 Лена поднялась, переоделась и уже собиралась закрыть крышку чемодана, как взгляд упал на ожерелье, которое она взяла из рабочего стола Подрезова в его квартире.
 На большом балконе сидел в плетеном кресле Ван Хейден. Он курил трубку и смотрел на океан, на который ложились лучи вечернего солнца. Рядом с ним сидела девушка с распущенными темными волосами.
 – Добрый вечер, – поздоровалась Лена.
 Ван Хейден спешно поднялся, и дочь его тоже встала. Она была высокой и тонкой. Лицо ее почему-то показалось знакомым. Ван Хейден представил их друг другу, потом начал разговор ни о чем, который не клеился, потому что его дочь пристально смотрела на ожерелье, а гостья терялась от этого взгляда. Наконец, Джулия протянула руку и почти коснулась львиного когтя.
 – Откуда у Вас это?
 – Память о погибшем муже.
 Мисс Хейден вздрогнула и повернулась к отцу. А тот в недоумении развел руками – дескать, не понимаю, кого имеет в виду эта русская.
 Тогда девушка выпрямилась и спросила:
 – Вы уверены? Вы видели его тело?
 Лена покачала головой. А мисс Хейден неизвестно чему улыбнулась:
 – Я бы знала, почувствовала, если бы что-то случилось.
 Она направилась к выходу с балкона, но у широких дверей остановилась.
 – Этот человек не может погибнуть, его нельзя победить: ведь он убил Мокеле.
 Она уже скрылась, когда Ван Хейден крикнул ей вслед:
 – Хочешь с нами прокатиться на яхте?
 И откуда-то из глубины дома донеслось:
 – Очень хочу.
 А Лене вдруг показалось, что голос у дочери Ван Хейдена был почти счастливый.
 Хорошо живется людям, которым не ведомы чужие печали! Только при чем здесь ее ожерелье, и кто такой Мокеле?




 6


 Вообще-то, идея прокатиться на яхте принадлежала Высоковскому. Когда Лена ушла в свою комнату, он примчался к хозяину и попытался изложить свою просьбу, и хотя английский он знал немногим лучше, чем язык тсвана или свази, Ван Хейден понял, что от него хотят.
 – О'кей, – ответил он, – будет ночная прогулка по океану, будет и мексиканский ансамбль, и банкет на борту.
 – Спасибо, Питер, – радовался Владимир Фомич и тряс руку гостеприимного хозяина. – А вернуться должны утром.
 Сколько времени он об этом мечтал! Даже костюм приготовил. Светлые брюки и темно-синий клубный пиджак, рубашка-апаш, шелковый шейный платок и, конечно же, белая капитанская фуражка с мягким козырьком. Только вместо краба-кокарды – золотой якорь на фоне российского двуглавого орла. Все складывается как нельзя лучше: даже мексиканцы нашлись. Вот что значит уметь мечтать! Вот что значит быть властелином своей собственной судьбы! Только бы яхта оказалась достойной предстоящей ночи.
 Но судно превзошло все ожидания. Когда лимузин въехал на причал, Владимир Фомич сразу же обратил внимание на двухпалубный корабль. «Неужели?» – екнуло сердце. Но когда Высоковский прочитал название, то сомнений уже не было. «Джулия». Этот сентиментальный банкир назвал красавицу-яхту именем своей дочери. Хотя, если честно признаться, девочка она прехорошенькая. Африканская кровь, конечно же, сказывается, но это нисколько не вредит ей. Премиленькая смуглянка.
 Когда поднимались по трапу, Высоковский взял под локоть Лену, и та не отдернула руку. А мексиканцы, завидев их, грянули: «Ой, мама, керо…»
 Все как и планировалось: даже чернокожие стюарды в белых смокингах. Для начала небольшая обзорная экскурсия по судну: ходовой мостик, кают-компания, музыкальный салон, а это каюта для мистера Высоковского, если он пожелает прилечь отдохнуть, напротив дверь каюты мисс Елены. Владимир Фомич быстро взглянул на лицо своей помощницы и отвернулся. «Дорогая, сегодня будем отдыхать в моей».
 А вслух произнес:
 – Жаль, что мой друг никогда не видел такой красоты.
 Лена не стала переводить, и Высоковский, даже не глядя на нее, знал, что она сейчас побледнела, прекрасные глаза ее намокли, и силы хватает только для того, чтобы дойти до кресла.
 Прозвучали слова команды, судно отчалило. На фоне темного неба освещенные прожекторами силуэты высотных домов, чайки с криками подлетают к расцвеченной гирляндами лампочек яхте и отлетают в сумрак, повисший над морской гладью.
 Ужин был в самом разгаре, когда Ван Хейден спросил:
 – Владимир, Новый год Вы тоже планируете встретить у нас?
 Высоковский пожал плечами, а потом сказал:
 – Завтра еще только Сочельник, так что Рождество встретим вместе. А что касается новогоднего вечера…
 Он замолчал, дождался, пока Лена переведет, и с грустью продолжил:
 – Два самых светлых праздника, память о них остается навсегда, потому что люди в эти вечера загадывают желания, мечтают о будущем…
 Переводчица сидела совсем бледная и еле говорила.
 – Конечно, – продолжал Владимир Фомич, – у меня есть серьезные планы и надежды на эти праздники, но не все зависит от меня.
 Высоковский развел руками. Конечно же, он лукавил, точно зная, что сегодня произойдет – сколько можно терпеть эту пытку: быть рядом с любимой и не обладать ею. Но сегодня и она, уставшая от перелета и от морской прогулки, не захочет сопротивляться и угрожать выброситься с балкона. Просто не сможет. Сколько это должно продолжаться? Поизображала два месяца безутешную вдову – и достаточно.
 Что-то грустное забренчали на своих гитарах мексиканцы. Теперь можно и потанцевать, а самое главное – на десерт. Владимир Фомич поднялся и подошел к Джулии:
 – Мисс Хейден, прошу Вас.
 Конечно, это чересчур смело. Он по плечо этой девочке, и со стороны их пара выглядит, пожалуй, смешно. Ван Хейден, почувствовав это, пригласил Лену, и она не отказалась. Они танцуют немного в стороне, и оба молчат. Зато мексиканцы – молодцы! Так стонут, словно их ведут на расстрел. Но ничего: сейчас услышите, что скажет Владимир Фомич Высоковский – еще не так завоете! Но для начала один танец с Леной.
 – Елена Павловна, как чувствуете себя?
 – Голова немного кружится от качки.
 – Разве это качка! На море полный штиль. Волны жизненного моря гораздо опаснее, и плыть в одиночку сквозь штормы… Кстати, это какой океан: Индийский или Атлантический?
 Они вернулись к столику. Владимир Фомич отодвинул тарелку с недоеденным лобстером, жестом подозвал официанта и попросил налить всем шампанского.
 – Друзья! – торжественно начал он, поднявшись. – Удивительно, что именно здесь – посреди Индийского… то есть Атлантического океана я сообщаю Вам важную новость. Через два дня в России будет объявлено о начале избирательной кампании по выборам нового президента. Ко мне уже обратились представители нескольких региональных организаций, трудовые коллективы многих крупных предприятий с просьбой выставить свою кандидатуру…
 Лена с удивлением посмотрела на босса, но продолжала переводить:
 – Уже созданы инициативные группы, для которых собрать необходимый миллион подписей для регистрации меня в качестве претендента – сущие пустяки. Дело только в моем согласии.
 Высоковский сделал паузу, а потом закончил:
 – И вот здесь, только что я принял ответственное и непростое для себя решение…
 Владимир Фомич тяжело вздохнул:
 – …Ответить на просьбу народных масс своим согласием.
 Кажется, Леночка права: и в самом деле немного покачивает. А может быть, не следовало – виски, коньяк, вино, теперь вот шампанское.
 Он достал из кармана пиджака маленький телефонный аппаратик, начал набирать номер, объясняя при этом сидящим за столом:
 – Как раз сейчас я сообщу в предвыборный штаб о своем решении.
 На самом деле, все было решено давным-давно, и даже этот звонок – не спонтанно родившийся спектакль, а хорошо спланированная акция.
 – Слушаю Вас, – донесся голос политолога.
 – Это Владимир Фомич, – громко представился Высоковский, – я только что принял решение и звоню Вам, чтобы сказать: «Да, я готов принять на себя тяжелую миссию и спасти Россию…»
 – Тут прокуратура…, – начал было имиджмейкер.
 – Ты что, не понял? Это Высоковский звонит.
 – Да я понял, понял. Но тут… – пытался что-то объяснить имиджмейкер.
 Кандидат в президенты нажал на кнопочку отключения и громко объявил:
 – Обрадовались там все. «Ура» кричат.
 Он обвел всех счастливым взглядом и показал на шампанское.
 – Тогда за Ваш успех, – спокойно сказал Ван Хейден и коснулся своим бокалом бокала Высоковского.
 Обе девушки сделали то же самое. Только Джулия осушила свой наполовину, а Лена только пригубила.
 – Питер, – кричал Владимир Фомич, – ты представляешь – какие дела мы будем крутить, когда я стану президентом.
 Неизвестно, в каком переводе дошла до банкира эта фраза, но он вдруг поднялся и, протянув руку своему гостю, сказал:
 – Завтра обсудим все детали.
 Джулия тоже вскочила и пошла вслед за отцом. В открытые двери салона задувал ветер, зевали мексиканцы, и стюард убирал посуду со стола. Шлепали волны по бортам судна, и высоко в небе светили миллионы ярких звезд.
 – Елена Павловна, позвольте пригласить Вас на танец.
 Но девушка лишь удивленно вскинула брови: ведь музыки не было. Но Владимир Фомич щелкнул пальцами и крикнул:
 – Давайте, ребята, сбацайте нам «Бессеме мучо». Зазвучали гитары, мексиканцы запели высокими и
 томными голосами. Высоковский протянул руку, но Лена покачала головой.
 – Тогда посидим и послушаем, – не стал настаивать будущий президент.
 Но молча слушать он не мог, начал шептать с придыханием и страстно:
 – Лена, я обязательно стану президентом. По моей просьбе социологи провели опрос в двадцати регионах России. Мой рейтинг самый высокий – почти три четверти россиян готовы отдать за меня свои голоса. Так что Кремль будет моим офисом, то есть нашим. Ведь все это ради Вас, Лена.
 Он схватил ее за руки и попытался повернуть к себе лицом. Но все равно девушка смотрела в сторону и словно не слышала обращенной к ней пламенной речи.
 – Поймите, Леночка, – продолжил Владимир Фомич, – к Вашим ногам я кладу не богатства, не призрак власти, а целую страну. Вы достойны самого лучшего…
 Высоковский опустился перед девушкой на колени, затем обернулся и махнул рукой музыкантам – пошли прочь!
 – …Вы достойны, чтобы к Вашим ногам положили весь мир, но только один я могу это сделать для Вас.
 Он стал снимать с себя клубный пиджак, сдернул шейный платок.
 – У Вас соус на рубашке, – произнесла Лена спокойно, – словно кровь.
 – При чем тут соус! – возмутился Владимир Фомич и схватил девушку за колени. – Именно сейчас я предлагаю Вам все, что имею: деньги, власть, будущее, всю свою жизнь, родину…
 – Какая чушь! – сказала Лена, сбрасывая со своих колен его руки.
 – Вот бокал шампанского, – показал Высоковский на стол, – давайте вместе выпьем его за наше будущее, разделим его, как нашу жизнь.
 Он поднялся и обхватил Лену за плечи и попытался прижаться к ее лицу губами. Но девушка оттолкнула слишком темпераментного поклонника.
 – Владимир Фомич!
 – Что? Что? – негромко вскрикнул он.
 – Я завтра же улечу, а сейчас…
 – В океан прыгнешь? – усмехнулся Высоковский.
 Тогда Лена взяла со стола бокал и выплеснула его содержимое в улыбающееся лицо олигарха. И тут же резко поднялась.
 – Ты, ты, ты…, – задохнулся Владимир Фомич, – не хочешь по-хорошему…
 Он замахнулся, но в этот момент дикая черная кошка ворвалась в салон. Джулия ударила с размаху всей ладонью. Высоковский отлетел к стене, перевернув по дороге пару стульев.
 – Пойдем отсюда, – сказала мисс Хейден.
 Девушки вышли на палубу. Лена обернулась и посмотрела на босса, который попытался подняться, закинув назад голову, чтобы остановить кровь, струящуюся из разбитого носа.
 – Вы еще за это ответите, – сказал он, обращаясь неизвестно к кому, – я таких вещей не прощаю. Акулам скормлю!
 Тогда Лена сбросила туфельки, перешагнула через леера и, оттолкнувшись от борта, прыгнула головой вниз в ночной океан.




 Глава вторая


 1


 Наступление нового года торжественно отмечают даже те, кто каждый день что-нибудь празднует. Обитатели одной из квартир дома в переулке Каховского гоже старались не пропустить это событие – притащили две елки: одну им дали за разгрузку машины, а вторую взяли так – кто их считал, целая фура! Боб-рок предлагал сходить за третьей: возле исторического факультета растут голубые, но народ единодушно отверг: голубых нам не надо! Зато две поставленные в квартире были украшены с большим вкусом: поставили на ветки свечи, обсыпали хвою ватой, повесили игрушки, спичечные коробки и пустые шкалики. Вместо звезд на макушки надели бутылки из-под французского коньяка и шотландского виски «Long John», найденные на помойке. Один из приглашенных гостей поглядел на такую красоту и на праздничный стол, уставленный водкой и вином, радостно прохрипел:
 – Вот это – жизнь!
 Нельзя сказать, что подобная жизнь очень нравилась Подрезову. Может быть, она ему не нравилась вовсе, но он старался не досаждать новым друзьям брюзжаньем и попреками, пил вместе с ними, бегал в магазин или в ночной ларек, и так много он бегал туда-сюда, что спорт этот помог ему быстро залечить все раны. Кроме одной. Однажды он все-таки не выдержал и поплелся к дому на Морской набережной.
 «Подниматься к ней не буду, – решил он с самого начала, – что ей на мою пьяную рожу смотреть. Дождусь, когда она вернется, погляжу на нее со стороны, а потом уйду».
 Было самое начало декабря, с неба сыпалась крупа, и ветер гонял ее по заледеневшим газонам. Металлические детские качели натруженно скрипели, с трудом выдерживая подрезовское тело. Во дворе быстро стемнело, но за окнами квартиры Елены Павловны свет так и не загорался. Холод забирался под потертую матерчатую куртку, под дырявый свитер, но когда Виктор достал из-за пазухи плоскую бутылочку и уже отвинтил крышечку, к подъезду подъехал лимузин Высоковского, из которого выскочил Петр, распахнул дверь перед Вовкой. Тот степенно вылез и протянул руку Лене. Та оперлась на нее, а когда счастливая парочка входила в подъезд, Владимир Фомич нежно обнимал свою подчиненную за талию.
 «Все правильно, – невесело подумал Подрезов, – так и должно было случиться. Вовка своего не упустит. А я-то на что надеялся?». Он поднял голову, увидел, как вспыхнули окна, потом кто-то подошел и задернул штору в спальной. Высоковский не выходил. Виктор закинул голову назад и влил в себя все содержимое бутылки, после чего аккуратно завинтил пробку и сунул пустую фляжку во внутренний карман. «Что делать? – подумал он, – ни дома, ни семьи». Возвращаться в Африку не хотелось, не хотелось вообще ничего. Подрезов плюнул на замерзшую землю, встал и поплелся к себе в переулок Каховского.
 Утром последнего дня уходящего года он зашел в подсобку павильончика-разливухи и попросил у девушки-буфетчицы разрешения позвонить.
 – Ты, Витек, совсем обнаглел, – ответила та, – купи себе мобильник и звони куда хочешь.
 Она улыбалась, довольная своим остроумием, а Подрезов ответил серьезно:
 – Оба моих мобильника взорвались вместе с «мерседесом».
 После чего протянул девушке пятирублевую монету. Но из трубки доносились лишь бесконечно длинные тоскливые гудки. Словно комар пищал, повторяя одну и ту же фамилию: Высоковский, Высоковский, Высоковский…
 – Ну что, дозвонился? – участливо спросила буфетчица.
 Подрезов покачал головой.
 – Ну не переживай, Витек. Хочешь, я кружку пива налью в честь праздника? Ты – неплохой мужик, хотя и хроник.
 Виктор кивнул, а потом сказал:
 – Лучше сто грамм водочки.
 Сладкую жизнь запивают шампанским, а горькую – водкой.
 Новый год пришел веселый и радостный. Горели свечи на елочках, и пламя их отражалось в подвешенных бутылочках. Хрипло пел древний магнитофон, и Подрезов танцевал с Галиной в коридоре. От бывшей врачихи пахло дешевыми духами, она подкрасила ресницы и брови, припудрила под глазом синяк, полученный в уличной драке, и казалась почти симпатичной.
 – Слышь, Витя, – шептала она, – тебе не надоело жить с Лехой в одной комнате? Давай мы ему где-нибудь постелим, а я к тебе перейду.
 Через раскрытые двери на них глядели мужики, и Боброк, услышав последние слова Галины, крикнул:
 – Я не против уйти на недельку, а потом и тебе где-нибудь постелим.
 – Дураки, – обиделась женщина, – я же от души предложила.
 Они вернулись за стол, и Подрезов сказал врачихе:
 – Может, в Африку махнем? У меня там есть домик в деревне.
 Все присутствующие задохнулись от смеха.
 – Во дает! Галка будет негров лечить, а ты крокодилов стрелять.
 Виктор хотел объяснить, что с крокодилами там договор – не охотиться друг на друга, а местный староста и сам может обучить кого угодно врачеванию, но не стал этого делать, а только махнул рукой. Кто-то, вспомнив, что в наступившем году состоятся президентские выборы, предложил тост за будущего главу государства.
 – Давайте выпьем, чтобы все изменилось к лучшему. Я лично буду голосовать за Высоковского. Уж он-то наведет порядок.
 В это время вспыхнула вата на елке, затрещала воспламенившаяся хвоя. Все плеснули на ветки водкой из своих стаканов и погасили так и не успевший начаться пожар.
 Хорошо, что водка, которую продают в наших ночных ларьках, не горит!




 2


 Устал я писать о пьяницах! Ведь какой замечательный получался рассказ: бронированный «мерседес», шампанское и устрицы, яхты в океане, приемы и банкеты у Президента, красивые девушки и богатые банкиры. Вот это и есть настоящая жизнь. А тут какие-то ханыги.
 Честно признаюсь: написать эту книгу меня попросил Владимир Фомич. Об обещанном гонораре умолчу, чтобы не позавидовала нищая писательская братия. Высоковский даже дал мне аванс – очень кстати, прямо скажем: почти все свои долги раздал. Но деньги не главное в жизни. Во-первых, эту книгу издали бы самым массовым тиражом, каким в стародавние времена издавали «Капитал» Карла Маркса или в не очень давние – «Похождения космической проститутки».
 Фамилии автора последнего бестселлера я, к сожалению, не помню. Да и не был знаком с ним никогда. Книги его еще продаются кое-где, а сам он исчез куда-то. Может быть, его вывезли инопланетяне, чтобы он рассказал им правду о нашей планете. Может быть, сейчас в далекой галактике неизвестные существа зачитываются похождениями межпланетной куртизанки. Большой тираж – это неплохо, но по секрету скажу, уважаемый Владимир Фомич предложил мне нечто более осязаемое. Когда он станет президентом, то присудит мне Государственную премию за какую-нибудь другую книгу, если я ее напишу, конечно. А разве нет? Долго, что ли? Придумаю какого-нибудь славного героя-конкистадора, а лучше ничего не придумывать, а взять героя из жизни – реального нашего олигарха, который честно зарабатывает миллиарды и раздает их нищим и убогим. Мало, что ли, у нас олигархов? А тут какие-то ханыги под ногами путаются. Нет, обязательно напишу о честном и прямодушном миллиардере, только аванс попрошу побольше, а то уже который день на пиво не хватает. Надоел мне этот Подрезов! Поэтому не буду описывать, как он лежал на диванчике, смотрел на рассветный свет Нового года и вспоминал другой праздник и других людей, с которыми его столкнула жизнь в шведском городе и которых он уже никогда не увидит. На раскладушке посапывал во сне Лешка Боб-рок, пахло сожженной ватой, горелой хвоей и мандариновой кожурой.
 Как раз в середине марта сидел Подрезов на низком парапетике ограды Лютеранского кладбища, посасывал из горлышка пиво, и жизнь возвращалась к нему с каждым глотком. Он плохо помнил то, что было накануне, и еще хуже представлял, что несет наступивший день. Поблизости была автозаправочная станция, куда подъезжали дорогие автомобили, каждый из которых, наполнив бензином бак, норовил проскочить по луже в непосредственной близости от опустившегося человека, чтобы окатить его из грязной лужи. Но живущий в навозе грязи не боится. Иногда Виктор смахивал брызги с лица и делал новый глоток. Казалось, он забыл, кто он и почему оказался здесь. Забыл всю свою предшествующую жизнь, и если бы кто-нибудь сказал Подрезову, что он – мультимиллионер, что владеет банками, что многочисленные компании, принадлежащие ему, добывают золото, медь, никель и прочие ископаемые, весьма полезные для человечества, он бы посмотрел на этого сумасшедшего и сказал:
 – Дай на пиво!
 Из бутылки выливались остатки пены. Подрезов вздохнул и сунул ее в карман, рассчитывая в дальнейшем сдать. Оглядевшись, он не увидел ничего интересного: покрытая льдом Смоленка, дребезжащий трамвай, ползущий через мостик, люди на остановке и одинокая фигурка старухи, бредущей через дорогу в нескольких шагах от Виктора. Бабка сгибалась под тяжестью двух сумок, шла медленно, смотря в землю перед собой. Подрезов начал было переходить через дорогу, и его чуть не сбил серебристый «рено-лагуна». Машина вовремя остановилась, и бородатый водитель сказал алкашу:
 – Шел бы ты отсюда – ведь погибнешь.
 – Все нормально, – помахал рукой Подрезов и подскочил к старушке.
 – Мать, давай помогу.
 Он взял из ее рук сумки и удивился:
 – Ну и тяжесть! У тебя там камни, что ли?
 – Кирпичи, – кивнула головой старушка.
 Они перешли через мостик и повернули к воротам кладбища, но не вошли туда. Спутница махнула рукой, приказывая повернуть к разрушенному храму. Когда Виктор поставил сумки на почерневший снег, бабка достала из кармана зеленой куртки платочек, связанный узелком.
 – Ну, я пошел? – спросил Подрезов.
 – Погоди, – остановила его старушка, – зайди в церковь, помолись богородице, чтобы помогла тебе встретить ту, о которой думаешь.
 – Да надо ведь свечку поставить, а у меня…
 Виктор похлопал себя по карманам. А бабка наконец-то справилась с узелком и, достав оттуда монетку, протянула пьянице.
 – На, купи свечку! Только денежку потом верни – отдай тому, кому хуже всех.
 Подрезов помялся, потом повернулся, чтобы уйти, но старуха остановила его:
 – Погодь!
 Она достала из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и протянула ему:
 – Возьми и читай по утрам! А Божией Матери помолись: сегодня хороший день – Праздник обретения Державной иконы Пресвятой Богородицы. Ступай!  [15] 




 3


 Подрезов зашел в церковную лавку. Здесь продавали свечи, иконки и книги. Молодая женщина в темном платке стояла за прилавком.
 – Мне бы свечку, – сказал Виктор.
 – Какую? – спросила женщина. – За рубль, за два или дороже?
 Подрезов разжал свой кулак. На ладони лежал позеленевший медный кругляшок с неровными краями. Двуглавый орел – герб России. Виктор, ничего не понимая, перевернул монетку: на аверсе в две строчки надпись «Полушка» и цифры внизу «1732». Он протянул руку, но женщина в платке, даже не взглянув на монетку, положила ему на ладонь тонкую свечу.
 В церкви был полумрак. Горели свечи, освещая пространство перед иконами. Виктор шел вдоль стен, пока не остановился возле иконы Богородицы, зажег свечу и поставил перед ликом. Надо было что-то говорить, но язык не поворачивался, а говорить про себя – Господь вряд ли услышит. И все-таки Подрезов прошептал скороговоркой:
 – Помоги мне: спаси и сохрани ту, которую люблю.
 Быстро перекрестился неумелой тяжелой рукой, оглянулся – не видит ли кто, а после этого неуклюже поклонился суровому лику.
 Виктор прошел по неширокой аллее, мимо церковной лавки, миновал кладбищенские ворота сквозь строй сытых нищих, которые почти правдоподобно хромали и шепелявили. Впрочем, на ханыгу они не обратили ровно никакого внимания. Под ногами хлюпал растаявший мартовский снег, из подъехавшего похоронного автобуса выносили венки, одинаково коротко стриженные парни с грустью вспоминали сгоревший «шевроле-корвет».
 – Такая тачка была! – говорил один из них, затягиваясь сигаретой. – Сейчас говорю и плакать хочется.
 В это время подъехал катафалк. Но друзья покойного не торопились выносить гроб. Из катафалка вылезла убитая горем вдова и, подойдя к парням, попросила:
 – Дайте кто-нибудь закурить: там такой запах был невозможный.
 Подрезов обогнул и людей, и автомобили. Подобные мероприятия ему не очень по душе. К тому же прекрасно знал, что в ста метрах за спиной находится обелиск с его собственной фотографией. Однажды, собирая бутылки, наткнулся на него и с тех пор старательно обходит стороной, словно там и вправду лежит Виктор Николаевич Подрезов. Несчастный парнишка, угонщик чужих автомобилей! Чужая смерть досталась тебе, но и собственная жизнь того, кому предназначался двухкилограммовый заряд взрывчатки, тоже разлетелась на куски – собери теперь ее, попробуй!
 – Виктор, – окликнул женский голос.
 Но голос был такой неуверенный, что Подрезов понял: возможно, обращаются и к нему. Он обернулся и увидел двух женщин – одна молодая, а вторая, скорее всего, ее бабка.
 – Виктор? – уже совсем удивленно спросила незнакомая женщина.
 Подрезов пожал плечами, а потом зачем-то кивнул.
 – Я – Ольга, – сказала девушка. – Помните меня? Нас когда-то знакомил Высоковский. Мы сидели тогда в «Метрополе», он еще пытался песни петь.
 Это была молодая певица, то есть она и сейчас была далеко не старой, но теперь уже вряд ли выступает. На ней потертое, когда-то очень дорогое пальто, осенние туфельки, несмотря на снег и слякоть, да и взгляд какой-то потухший.
 – А Вы изменились, – сказала старая знакомая.
 – Когда люди замечают, что ты изменился, – ответил Виктор, – значит, выглядишь уже совсем плохо.
 Втроем они не спеша приближались к трамвайной остановке, откуда только что ушел дребезжащий годами трамвай.
 – Ну вот, – недовольно проворчала старуха, – теперь полчаса ждать!
 Она недовольно глядела на опухшее лицо Подрезова, на внучку, которая болтает на улице с кем ни попадя, а та, стараясь не замечать этого взгляда, рассказывала Виктору все подряд.
 – Восемь лет уже в школе работаю, преподаю музыкальное воспитание. Детишки, конечно, моих песен не помнят – по радио меня давно уже не крутят. Никуда не хожу, друзья куда-то исчезли, живу одна…
 Ольга обернулась на старушку.
 – Теперь мы с бабушкой живем, а сегодня собирались пойти в агентство предложить сдать в аренду ее квартиру.
 Теперь стало понятно, куда торопится бабка. И тут в голове Подрезова совершенно неожиданно родилась мысль.
 – Какое агентство? Зачем? – спросил он. – Давайте, я у вас сниму.
 Обе женщины с недоверием посмотрели на него, но Виктор их успокоил:
 – Я вперед заплачу.
 Они сидели на тесной кухоньке маленькой квартирки, все три окошка которой выходили на тихий Академический переулок.
 – А приятеля можно сюда перевезти, чтобы не скучно одному было?
 Но старушка невесело переглядывалась с Ольгой – им уже стало все ясно. И тогда Виктор решился.
 – У Вас есть валютный счет? – спросил он девушку, – чтобы можно было деньги снять по кредитке?
 – Да, – кивнула она, – только там пусто. Но Подрезов замахал руками:
 – Я ничего у Вас не прошу, просто переведу аванс за квартиру.
 Он переписал номер счета, подошел к телефонному аппарату, набрал номер:
 – Это – Виктор, – сказал он Ван Хейдену, – записывай, куда надо деньги отправить.
 Банкир что-то кричал, потом начал задавать какие-то глупые вопросы, но Подрезов повторил:
 – Записывай, потом поговорим.
 Обе женщины с удивлением слушали складную английскую речь из уст опустившегося человека. Наконец, когда разговор был закончен, Виктор сказал Ольге.
 – Сегодня до закрытия Вашего банка деньги будут на счету. Так что можно будет дойти до ближайшего банкомата и снять двести долларов.
 Почему он назвал Ван Хейдену именно эту сумму? Может быть, оттого, что уже почти полгода умудряется существовать на гораздо меньшую, а двести для него – это почти миллион.
 Они пили чай и смотрели в экран старенького телевизора; женщины, правда, еще поглядывали на часы и, заметив, как Подрезов перехватывает их взгляды, оправдывались:
 – Просто хотелось бы побыстрее, чтобы успеть обменять, купить продуктов и поужинать по-человечески.
 В половине седьмого никто уже не мог усидеть на месте. Ольга вспомнила, что на станции метро «Васи-леостровская» есть банкомат, и они отправились туда. С крыш капала вода, иногда срывались сосульки, с грохотом разбиваясь об асфальт, по улицам проносились дорогие автомобили, увозя в сумрак слякотного вечера грохочущую музыку.
 – Я сегодня смешную старушенцию встретил, – вспомнил Виктор, – решил помочь ей сумки поднести, а в них кирпичи. До кладбища донес, а она говорит: «Иди, помолись Божией Матери». Я сходил и вот вас встретил. Она еще копейку старинную мне дала.
 Но женщины остановились и пристально смотрели на Подрезова.
 – …Обычная бабка – в зеленой куртке.
 – И юбка красная, – выдохнула Ольгина бабушка. – Она.
 – Кто? – не понял Виктор.
 – Ксения Блаженная.
 Женщина приблизилась к Подрезову и посмотрела ему в глаза.
 – Можешь мне не верить, но я тоже встречалась с ней. И не я одна. Про других-то я ничего говорить не буду, а про мою встречу слушай.
 Она помолчала, потом взяла Виктора под руку и начала свой рассказ.
 – В ту самую страшную блокадную зиму я работала на заводе Калинина. В цеху мы делали реактивные снаряды. Мороз в помещении, пальцы в варежках мерзнут, пар изо рта, и все время хочется есть. Все мысли только о еде. Жила на Загородном и дома бывала не часто. Это сейчас кажется, что с Голодая до бывшего моего дома рукой подать. А тогда! Отработаю смену – или в стационаре заводском переночую, или в подсобке на куче ветоши, зароешься поглубже – и вроде как тепло. Но однажды отправилась домой. Неву по льду перешла, вышла на Сенатскую площадь, еще силы были, еле добрела до «Астории», а на набережной Мойки поняла: все – не дойду! Держусь за парапет, мысль работает: только бы не упасть – потом уже не встану. Таких много тогда по городу лежало. Шел человек и упал. К нему подойдут, а он уже мертвый. Перебираю руками за ограду, подтаскиваю ноги и думаю: мне ж еще всю Гороховую пройти надо, пересечь канал Грибоедова и Фонтанку – километра три, не меньше. Ровно половина пути. Не дойти. Захотелось заплакать, но сил на это не осталось. Легла грудью на парапет, глаза закрыла, и уже кажется мне, что я дома: мама сидит на кровати, печка-буржуйка топится – мы еще не весь паркет сожгли, по радио читают письма с фронта, и так хорошо, что хочется смеяться. Чувствую, трясет меня кто-то. Открываю глаза: вокруг темень – освещения-то не было, метель завывает, поземка. Поворачиваю голову – стоит рядом старушка в платке и полушубке расстегнутом, под ним зеленая вязаная кофта.
 – Пойдем, милая.
 И засеменила через мостик. Я за ней. Думаю, хоть у старушки переночую. Та во дворик, я за ней, потом улочку пересекли, еще один дворик, через него вышли в другой, арка какая-то. Я за ней не поспеваю, вышла на широкую улицу – нет бабки. Покрутила головой: что за диво! Я на Загородном, возле дома своего  [16] .
 Через день подругам в цеху рассказала, а они в один голос уверяли меня – кто, мол, это была.
 Подрезов пожал плечами, а бабка, заметив это, спокойно продолжила:
 – Жил в восемнадцатом веке на Петроградской стороне полковник Андрей Федорович Петров. Помимо всего был певчим в Царском хоре. Была у него жена – Ксения. Когда муж умер, было молодой вдове всего двадцать шесть лет, и не могла она смириться с потерей любимого человека, молила Бога забрать ее жизнь, чтобы только Андрей Федорович оставался на свете. И однажды, надев военную форму мужа, ушла из дома. Родственникам всем сказала, что она и есть Андрей Федорович, и впредь просила себя так называть, потому что Ксенюшка умерла. Дом свой она подарила одной бедной знакомой, попросив только пускать туда нищих и странников, а сама стала жить на улицах и кормиться подаянием. Таких, как Ксения, немало было тогда, но вскоре люди заметили: что ни скажет эта нищенка, все сбывается. Стали подходить к ней люди с просьбами, хорошим людям обещала и всегда помогала, а плохих насквозь видела, читала их мысли и прочь прогоняла. А что касается кирпичей… Начали на Смоленском кладбище строить новую церковь. Самый тяжелый труд – кирпичи на леса поднимать. Но каждое утро каменщики приходят на работу, а на самом верху уже горки кирпичей. Решили проследить и увидели, как пришла ночью известная всему городу нищенка и принялась таскать наверх тяжелые камни… Сорок шесть лет она бродила по Петербургу, а когда умерла, то похоронили ее на Смоленском, но люди по-прежнему приходили к ней на могилку с просьбами, и чудеса продолжались…
 – Мы пришли, – сказала Ольга.
 Они поднялись по ступеням и вошли в вестибюль станции метро. Девушка вставила пластиковую карту в автомат и проверила баланс счета.
 – Поступили деньги, – обрадовалась она, – ровно двести. Ой, а почему нулей так много. Может, аппарат неисправен?
 Виктор посмотрел на сумму и усмехнулся. Ван Хейден только так мог понять его просьбу: он перевел двести тысяч.
 Санкт-Петербург – странный город. Расположен он на ста островах, и многие обитающие на них даже не подозревают, что являются островитянами. Кроме тех, кто живет в своем районе с детства. Остров Декабристов отделен от Васильевского узкой рекой Смоленкой, но так он называется только на картах: жители его продолжают называть свой район Голодаем. Пятерых дворян, покушавшихся на царя в декабре 1825 года, после казни похоронили здесь, на острове закапывали и других сумасшедших, решившихся на убийство. Название, данное после революции, – остров Декабристов – не прижилось, и хотя никто с точностью не объяснит, почему кусок суши, окруженный со всех сторон водой, назван Голодаем, все рано продолжают называть его именно так. Кто-то говорит, что именно здесь жили первые строители города, испытывавшие нужду в продовольствии, кто-то уверен, что участками земли на острове владел шотландец по фамилии Холлидей, и потому его фамилию русские люди трансформировали в более понятное и привычное слово. Конечно, шотландцы, призванные на русскую службу в XVIII веке, немало сделали для России, но все же дело не в Холлидее. Те, кто бывали на острове прежде, и в особенности те, кто живет там с рождения, помнят, что все берега Смоленки, и Малой Невы, и берега залива, да и всего острова были покрыты раскидистыми серебристыми ивами. А дерево это называется по-шведски «Халая».
 Ивы сохранились еще в немалом количестве, они даже есть в переулке Каховского, который в прежние времена назывался Голодаевским проездом  [17] .
 Виктор поднялся в квартирку и вскоре вернулся с Алексеем, который находился в своем обычном состоянии. Но обе женщины уже ничему не удивлялись, как будто так и должно быть, чтобы в нашей стране миллионер выглядел как спившийся нищий.
 Представив своего друга как учителя истории, Подрезов скомандовал водителю такси:
 – В «Асторию»!
 – Боюсь, что вас не пустят в таких нарядах, – ответил тот.
 И тогда Виктор вспомнил, что у него была когда-то другая жизнь, была квартира, в которой и сейчас висят его костюмы, лежат деньги в ящике письменного стола – в общем, халупку в Академическом переулке можно было и не снимать, но судьба распорядилась по-своему, а значит, обе эти женщины встретились ему сегодня не случайно: вполне может быть, что он нужен им больше, чем они ему. Хотя эти женщины давно для себя решили: все уже в прошлом, пожилая уже отжила свой век, а у молодой жизнь закончилась, даже не успев начаться: был когда-то подарок судьбы, но удача не вечна, и сейчас придется прозябать оставшиеся годы, стараясь забыть минуты негромкой и короткой славы. Жизнь с ее надеждами унеслась, как сорванный ветром платок, который застрял, может быть, в вершинах глухого и темного леса, где никогда не поют соловьи, а только каркают вороны, предвещая нескончаемые дожди и ненастья.
 За окном таял мартовский снег. Фонари отражались в лужах. Душа была чиста и свободна от тягостных воспоминаний недавнего прошлого. Скоро, очень скоро придет весна, из нагретой солнцем земли полезет зеленая трава. Потом наступит лето, чтобы не закончиться уже никогда.
 Боброк примерял костюмы: все они были почти одинаковые, размера на два больше, чем требовалось, но Алексей старательно крутился перед зеркалом, говоря себе:
 – Этот вроде ничего.
 После этого он задумывался и вздыхал:
 – А может, предыдущий лучше на мне сидел? Пожалуй, примерю следующий.
 Подрезов открыл ящик стола. Деньги лежали в конверте, но не было фотографий и ожерелья. «Вы-соковский вряд ли здесь побывал, – решил Виктор, – тот бы вынес все до копейки. Значит, заходила Лена».
 И от мысли о ней стало тепло на душе. Он протянул руку и взял со стола почти полную бутылку коньяка. Потом посмотрел на счастливое лицо своего приятеля и поставил коньяк опять на пыльный стол, на котором уже темнело круглое пятно от его пребывания здесь.
 Подрезов скинул на пол свои лохмотья, быстро переоделся, но в последний момент, когда собирался выйти из комнаты, наклонился и достал из кармана матерчатой куртки сложенный вчетверо листок бумаги, тот самый – данный ему странной старухой возле разрушенного храма. Она еще сказала ему: «Читай по утрам».
 Виктор развернул и увидел то, что было написано нетвердым старушечьим почерком:


Молитва перед иконой Богородицы, именуемой «Неупиваемая чаша»  [18] 


 О Премилосердная Владычице, к Твоему заступлению ныне прибегаем, молений наших не презри, но милостиво услыши нас, жен, детей, матерей, и тяжким недугом пьянства одержимых, и того ради от Матери своея, церкви Христовы и спасения отпадающих, братии и сестер, и сродних наших исцели. О, милостивая Матерь Божия, коснися сердец их и скоро возстави от падений греховных, ко спасительному удержанию приведи их, умоли Сына Твоего, Христа, Бога Нашего, да простит нам согрешения наша, и не отвергнет милости Своея от людей своих, но да укрепит нас в трезвости и целомудрии, прими, Пресвятая Богородица, молитвы матерей о чадах своих, слезы проливающих жен, о мужах рыдающих, чад сирых и убогих, заблудшими оставленных и всех нас к иконе Твоей припадающих и да приидет Сей вопль наш молитвами Твоими ко Престолу Всевышняго; покрой и соблюди нас от лукавого повеления и всех козней вражих, в страшней час исхода нашего помози пройти непреткновенно воздушные мытарства, молитвами Твоими избави нас от вечного осуждения, да покроет нас милость Божия в нескончаемые веки веков. Аминь.





 Глава третья


 1


 Все складывалось как нельзя лучше. До президентских выборов оставалось каких-нибудь пара месяцев. Серьезные аналитики предсказывали победу Высоковскому, ежедневно публиковались результаты социологических исследований – Владимир Фомич лидировал с большим отрывом. Для себя он уже составил план первоочередных действий после избрания.
 Во-первых, не отдавать никаких денег Ван Хейдену и, вообще, разорвать всяческие отношения с Южно-Африканской Республикой. Неплохо бы, конечно, ее оккупировать, но вряд ли американцы с англичанами поймут это правильно. Не говоря уже о французах и голландцах. А как было бы здорово! Реквизировать все средства, находящиеся в подконтрольных «Золотому дождю» банках, забрать все их компании, потом продать и погасить внешний долг России. Народ наш только спасибо скажет.
 Во-вторых, надо разобраться и с Джулией. Тоже возомнила себя «Мисс Африкой»! Дураку понятно: папашка спонсировал этот конкурс – вот на нее корону и надели. Привезти бы ее в загородную резиденцию, оставить в набедренной повязке – пусть скачет по соснам вместе с белками.
 Ну, потом более мелкие дела: посадить во главе естественных монополий своих людей, чтобы все эти Газпромы и РАО ЕЭС тоже стали бы подконтрольными, заставить их перевести счета в «Лидер-банк», народ одобрит, потому что тепло и свет будет во всех домах. Еще надо не забыть опустить цены на водку, а за выпитую кружку пива инспектора дорожного движения штрафовать не должны, а вежливо предупреждать, где еще находится пост ГИБДД. За многоженство не наназывать, а судить тех, кто и одну жену содержать не может. Одновременно с этим повысить уровень минимальной зарплаты и увеличить размер пенсий раза в два или в три. А если при этом российская сборная станет чемпионом мира по футболу, то народ станет молиться на такого замечательного президента. Все будут боготворить Владимира Фомича и любить. И если Елена Павловна… Впрочем, ее судьба уже решена. Для начала ее арестуют по подозрению в организации убийства собственного мужа. Показательный процесс, телевидение, газеты: еще бы – взорвать лучшего друга президента. Народ будет требовать отменить мораторий на смертную казнь, митинги у здания суда, плакаты с оскорблениями в адрес подсудимой, Лена рыдает от унижения и стыда. Состав суда совещается недолго – двадцать пять лет. Присутствующие негодуют, топают ногами, свистят, осуждая это слишком мягкое решение. В одиночке темно и сыро, пищат крысы возле припрятанного под матрасом куска черствого хлеба. Лена понимает, что все это – наказание Божие за то, что она отказала хорошему человеку. Но тут поворачивается ключ в замке, скрипят несмазанные петли, и на пороге появляется Он.
 – Елена Павловна, – грустно объявит Всенародно избранный президент, – сегодня я подписал Указ о Вашем помиловании.
 Она снова зарыдает, но уже от счастья.
 Потом бросится к нему на шею, но на полпути замрет и медленно опустится на колени.
 – Я недостойна быть Вашей, – произнесет она тихим голосом.
 А Высоковский приложит ладонь к уху и спросит:
 – Ась?
 Нет, он лучше вздохнет обреченно, но с достоинством. И тогда она сама, обнимая его колени, начнет шептать горячо и страстно:
 – Но я хочу этого! Я стану, кем прикажете: Вашей горничной, кухаркой, собачкой на коврике возле Вашей кровати, птичкой в клетке или ветром в трубе, но только чтобы рядом с Вами!…
 Владимир Фомич улыбался, представляя все это. Но это все будет, осталось недолго – каких-нибудь два месяца. Но это почти вечность, когда даже день ожидания тянется дольше года. Но пусть это время станет золотым сном мечтаний и надежд, особенно сладким оттого, что это не просто фантазии, а реальные планы человека, умеющего подчинять себе будущее, человека, чьей воле вскоре подчинится целый народ.
 Да, и все-таки с Ван Хейденом надо что-то решать. Лучше всего, конечно, отправить его в какую-нибудь африканскую резервацию, чтобы он жил среди дикарей и отрабатывал милость, проявленную к нему Победителем, – пусть стоит по пояс в какой-нибудь реке, кишащей голодными крокодилами, плачет от страха и трясет лотком, намывая по крупицам золотой песок своей будущей свободы.




 2


 Яхта замедлила ход, потом остановилась, покачиваясь на волнах. Прожекторы осветили воду, и было видно, как пошли в глубину стайки серебристых рыб. Елена Павловна осталась чуть позади, но она словно и не желала возвращаться на судно, плавала, то взлетая на гребень, то исчезая на мгновенье в ночном пространстве. Ван Хейден стоял на корме, и они с дочерью что-то кричали ей. Видимо, что-то веселое, потому что кто-то из членов команды прошел мимо открытой двери салона и засмеялся. Высоковский поднялся, продолжая прижимать льняную салфетку к разбитому носу. «Варварская страна, – злился он, – дикари! Вы еще узнаете, с кем связались!»
 Лена подплыла к борту и, взявшись за поручни, поднялась по узкой лесенке. Хозяин подал ей руку, и она вылезла на палубу – вся мокрая, в платье, плотно облепившем ее фигуру. «И все-таки как она прекрасна!» – восхитился Владимир Фомич и тут же почувствовал во рту вкус крови. Он сплюнул себе под ноги. Лена широко улыбалась – впервые за почти два месяца, и это было самое противное. Кто-то из мексиканцев укрыл ее своим пончо, и она прошла вместе с Джулией вдоль борта совсем рядом с Высоковским, даже не взглянув на него, словно не замечая своего босса. И никто его не замечал, все прошли мимо, даже мексиканцы отвернулись, сделали вид, что смотрят в сторону далекого берега – где светился слабый свет маяка на Мысе Доброй Надежды.
 Владимир Фомич лежал в своей каюте на не разобранной постели, не сняв даже ни ботинок, ни костюма. Монотонно работали двигатели, и судно, разрезая волны, шло к берегу. Немного покачивало, но почему-то это не давало сосредоточиться, оставалось только закрыть глаза и представить себе что-нибудь приятное. Он еще раз попытался вспомнить вылезающую из океана Лену в мокром и почти просвечивающем в лучах прожектора платье. Так она и зашла к нему в кабинет, оставляя за собой следы босых ног на ковре. Это было чудесно, только шло совещание, и какой-то очень важный вопрос застрял в горле Высоковского. Правда, совещания никакого не было: так – просто сидел рядом с ним Витька Подрезов и рассказывал, какой у него есть прекрасный контракт с фирмой «Вольво». Да-да, именно это они обсуждали только что. Дома скучала Рита, а может быть, она встречалась со своим Валтером, а девушка-певица сидела в «Метрополе», и человек с рыжими бровями и ресницами пытался украсть гениальный план государственного переустройства, протягивая к папке пальцы, испачканные копченой скумбрией. Все перемешалось, все вернулось назад, и от этого стало легче и спокойнее.
 «Вова! – кричала в окно бабушка, и это пролетело над океаном, уносясь на Север к Берегу Скелетов, где в песках, накрытых расплавленным воздухом, умирают его мечты, над которыми тянутся нескончаемыми вереницами стаи розовых фламинго».
 Высоковский очнулся и сбросил с себя сон: он по-прежнему в своем кабинете, где напротив только друг детства и чашки с остывающим кофе.
 – А сколько мы заработаем? – спросил Владимир Фомич и тут вздрогнул, потому что в самый последний момент, перед тем как проснуться окончательно, он увидел себя сидящим в автомобиле, за окнами которого сыпанул ливень, а Подрезов протягивает ему зажатый кулак, потом раскрывает его, и на ладони остается маленькая зеленая монетка.
 – Это все? – удивился Высоковский.
 Чавкала вода о причал, отчаянно кричали чайки.
 Яхта только что пришвартовалась к берегу. Воздух был прохладен и светел, солнце еще не поднялось, и уходили к горизонту черные рыбачьи суда. Что-то сказал темнокожий стюард. Кажется, «Вас ждет на берегу машина». Владимир Фомич прошел по коридору, оказался на корме и, уже опускаясь по трапу, увидел, как Лена и Ван Хейден с дочерью садятся в большой джип, а лимузин стоит с открытой дверью, словно она специально была оставлена для него, чтобы даже водитель не поднимался навстречу Высоковскому, не заслужившему и такой маленькой чести, как поклон чернокожего шофера, распахивающего перед гостем дверцу в нутро салона.
 Пока ехали вдоль океана, на который не хотелось смотреть, Владимир Фомич набрал домашний номер имиджмейкера и, дождавшись его ответа, сказал:
 – Что ты вчера плел про какую-то прокуратуру?
 Но тот, видимо, еще не проснулся окончательно и пытался понять: кто же его беспокоит в такую рань.
 – Да тут…, – пытался вспомнить политолог и, наконец, до него дошло: – А-а! Владимир Фомич!!
 И он перешел на шепот:
 – Мне источник из прокуратуры сообщил, у них есть какие-то подвижки по делу об убийстве Вашего зама.
 «Ну дурак! – мысленно возмутился будущий президент. – И этому идиоту я доверил свою предвыборную кампанию!»
 А вслух сказал равнодушно и спокойно:
 – А при чем тут я?
 Он поднялся по ступеням широкого крыльца, дверь перед ним раскрылась, и наглый слуга посмотрел на него, белозубо улыбаясь.
 – Где мистер Хейден? – спросил Высоковский.
 – Мистер Хейден, – еще шире оскалился привратник, – желает Вам счастливого пути в Сан Сити.
 Это хуже, чем пощечина! Заманили, избили, а теперь гонят как собачонку.
 – А мисс Елена? – спросил Владимир Фомич.
 – Не знаю, – пожал плечами чернокожий открыватель дверей, – мне известно только, что она остается здесь.
 Надо же, какая пакость! Нет, в режиме апартеида, определенно, были и светлые стороны. Попробовал бы вот такой наглец разговаривать подобным образом с белым человеком лет семь назад! Но хоть чемоданы к машине несет, и то ладно. А так не хотелось уезжать, ведь на этот частный визит были возложены такие надежды! Но все равно: то, что произошло на яхте, то, что происходит сейчас, – нелепая случайность. Это все Ван Хейден. Он сам положил глаз на русскую красавицу, а она – наивная дурочка – уже невесть что возомнила: от глупой радости даже в океан прыгнула.
 Высоковский прошелся вдоль ограды дома, поднял голову вверх, устремляясь взглядом в окна за широким балконом.
 – Елена Павловна, – позвал он негромко.
 Но в доме была тишина, и ни одна штора не пошевелилась.
 Несчастный влюбленный покашлял в кулак и чуть громче произнес:
 – Лена, нам пора ехать!
 В ответ откуда-то из сада хрипло прокричали павлины. До чего глупые птицы!
 – Леночка, – взмолился олигарх, – ну выйди, пожалуйста.
 Балконная дверь бесшумно отворилась, и на балконе показалась Елена Павловна. Она даже не стала подходить к перилам ограждения, сказала только:
 – Езжайте, Владимир Фомич. Я заявление об уходе сегодня же отправлю по факсу. Прощайте!
 И скрылась в комнате. Высоковский вздохнул, на мгновенье ему показалось, что он маленький, нищий и всеми брошенный. Но ведь это не так. Он всегда добивается своего. Так будет и теперь. Только надо немного подождать – ведь сейчас его время. Время таких же, как и он. Высоковский сделал несколько шагов к лимузину, но потом остановился и швырнул на пустынный балкон всего три слова:
 – Ну и дура!
 А на востоке над мысом Доброй Надежды вставало огромное желтое африканское солнце.




 3


 А пока все идет как нельзя лучше. Факс был получен, но запись об увольнении в трудовой книжке Елены Павловны никто делать не собирался. Сама она за ней не приходила и даже не звонила. Но не это сейчас главное. «Погоди немного, радость моя, – думал Владимир Фомич, – скоро ты сама полетишь в клетку, дверца которой для тебя всегда открыта».
 А пока ему надо было ездить по стране, встречаться с избирателями, участвовать в митингах и теле дебатах, разучивать наизусть тексты своих выступлений – длиннющие монологи, которые неизвестно кто составляет. Вот и сегодня он сидит, зубрит, как безмозглый школьник, чужое сочинение.
 – …Задумайтесь: почему мы так плохо живем? Разве народ виноват в провале всех инициатив правительства и нынешнего президента? Тут или реформы плохи, или глупы те, кто их нам навязывает. Мы же великий народ, великое объединение наций!
 Высоковский встал из-за стола, подошел к зеркалу, постарался придать лицу задумчивое выражение и произнес проникновенно:
 – Недавно с деловым визитом я посетил несколько африканских стран. Был, в частности, и в ЮАР. Как там живут люди! Вчерашние рабы, еще совсем недавно не имеющие не только права слова, но и письменности, а сегодня они свободные и богаче нас. Нас, у которых более чем тысячелетняя история, которые никогда не были рабами, которые не потеряли за многие века ни пяди земли своей Родины, а только преумножали территорию России! Неужели негры умнее нас, неужели африканские недра дают большую прибыль?…
 Теперь надо красивым жестом ослабить узел галстука и сделать глубокий вдох. Так. Теперь повторить еще раз. Вдох и сурово:
 – Все начинается со свободы. А есть ли она у нас? У нас есть конституционное право на труд, но нет свободы выбора работы, есть право на жилище, а обернитесь вокруг – сколько вокруг бездомных, у нас есть право защищать свою Родину, а посмотрите, что сделали с ней бездарные правители. На экранах телевизоров непотребные сцены, звучит нецензурная брань, а попробуйте запретить: господа продажные журналисты тут же начнут вопить – наступление на свободу слова!! У них есть свобода говорить гадости, а у нас нет свободы слушать правду. Нищета духа рождает убогую жизнь! Я знаю, как вывести страну из нищеты, и потому призываю вас воспользоваться своим правом быть честными, обратиться к нераздавленной совести и сделать правильный выбор.
 Пауза, вдох и теперь обязательно надо прижать ладонь правой руки к сердцу. Это вроде как клятва. И сказать:
 – Если бы среди кандидатов был человек, который убедил бы меня в том, что он способен выполнить все, о чем мечтает наш народ, то я, не задумываясь, снял бы свою кандидатуру и призвал бы других претендентов сделать то же самое. Но…
 Теперь надо развести руки в стороны…
 – Но приходится бороться и рассчитывать только на вашу поддержку.
 Перед зеркалом все получается очень неплохо. Кстати, и рейтинг популярности все время растет. Интересно: смотрит ли Елена Павловна телевизор? Но все-таки было бы лучше, если бы она стояла возле трибуны или рядом с претендентом. Красивое лицо застенчивой девушки. Символ России – это не какая-то мисс Африка, которой бы только кулаками махать. Лена, где ты? Как тяжело одному в огромной московской квартире! И как назло, Петр куда-то пропал: с утра уехал, до сих пор его нет. А за окном поздний вечер и ранняя весна – самое тоскливое время, когда особенно хочется ласки или напиться. Можно просто поговорить по душам. Но с кем?




 4


 – Я пригласил Вас для того…
 – Не понимаю, – возмутился Владимир Фомич. – Мое время рассчитано по минутам, предвыборная кампания, как-никак. У меня встречи с избирателями, с журналистами. Спать почти не приходится, не говоря уже о личной жизни. Неужели в прокуратуре…
 – Мы все понимаем, – сказал следователь, – и потому решили не придавать этому делу огласки.
 Он подумал пару секунд и добавил:
 – Пока.
 – Какому делу? – всплеснул руками Высоковский, – и что значит «пока»?
 Человек в прокурорской форме еще не стар. Может быть, он даже ровесник будущего президента. Но виски у него седые и взгляд противный – следователь смотрит на Владимира Фомича так, словно тот приехал к нему на трамвае и, причем, без билета.
 – Выдвигая кандидатуру, Вы должны были указать свои доходы и собственность, которой владеете.
 – Ну-ну, – дернул плечом кандидат, чувствуя какой-то подвох.
 – Но почему-то Вы забыли, – прокурорский работник внимательно посмотрел на Высоковского, и тому вдруг тоже стало противно, словно взгляд следователя был заразным, – почему-то Вы забыли указать и виллу в Испании, и домик в Швейцарии, и несколько дорогих автомобилей. А главное, миллионы долларов на заграничных счетах…
 – Сперва докажите! – махнул рукой Владимир Фомич, но тут же успокоился: – При чем здесь Ваше ведомство: ведь этим должен заниматься Центризбирком или налоговые органы?
 Но прокурорский работник постучал пальцем по столешнице, как будто прерывая собеседника. Противно так постучал – ногтем; и оттого звук получился звонкий и мерзкий, как сигнал охрипшего будильника. Следователь посмотрел в окно, за которым из серого московского неба сыпалась мерзкая морось, и произнес негромко:
 – Они, конечно, разберутся. Мы же мелочевкой не занимаемся. У меня к Вам несколько вопросов, касающихся убийства владельца и президента холдинга, в котором Вы до сих пор числитесь председателем совета директоров.
 – А при чем тут я? – прошептал Высоковский, но так тихо, что не услышал своих слов.
 За окном на перекрестье рамы сел мокрый воробей. Следователь посмотрел на него и неизвестно кому сказал:
 – Позавчера такой вот в открытую форточку залетел: не знал, наверное, что здесь Генеральная прокуратура. Но я поймал его и отпустил – воробей ведь никого не убивал…
 – Не правда ли?
 Это было обращено уже Владимиру Фомичу, и тот, втянув голову в плечи, став сразу похожим на маленькую птичку, прошептал хрипло:
 – Я тоже.
 – Нам это известно.
 Работник прокуратуры нагнулся над столом и уставился на Высоковского круглыми глазами. «Кот, – подумал претендент, – точно кот, мерзкий котяра».
 А следователь подмигнул и прошептал:
 – Исполнителей мы взяли. Начальник вашей личной охраны тоже у нас. Все уже дали показания. То, что далее последует, Вам известно: очная ставка, ордер на арест, следственный изолятор, потом короткий, но шумный процесс и…
 – Я – лицо неприкосновенное, – воскликнул Владимир Фомич.
 – За подачу неверных сведений Центризбирком через несколько дней вычеркнет Вас из списка кандидатов, а потом уж никто не помешает задержать Вас.
 «Вот, значит, куда исчез Петр, – пронеслось в мозгу, – и ведь предал, негодяй». Стало не просто горько и обидно; стало страшно. Надо было приходить в этот дом с адвокатом; и не с одним. Так он и хотел, но конкуренты подняли бы такую шумиху, потом пришлось бы доказывать, что ты не верблюд. Но лучше быть живым и свободным верблюдом, чем бывшим финансистом и зеком. Понятно, что все это подстроено, и цель ясна: им надо, чтобы он – Владимир Фомич Высоковский снял свою кандидатуру. Но не дождетесь, господа, не дождетесь!
 – Я свободен? – спросил Высоковский.
 – Пока свободны, – кивнул следователь.
 Кандидат в президенты поднялся и пошел к двери.
 – Вы заметили, что я не вел никаких записей, – сказал ему вслед работник прокуратуры, – ни протокола, ни магнитофонной записи?
 – Ну и что?
 – Думайте. Только поскорее, а то завтра уже может быть предъявлено официальное обвинение.
 Владимир Фомич вернулся к столу и спросил:
 – Значит, если я сниму свою кандидатуру, не будет обвинения?
 – А какое? – удивился следователь. – Декларация Ваша уже никого интересовать не будет, и мы сделаем вид, что никакого Подрезова в природе не существовало. Вы останетесь богатым и свободным. Президентом станет человек, который оценит Ваше благородство и способность уступить дорогу более достойному.
 – А как же взорванная машина и труп?
 – Объявим, что машина была угнана, угонщик не справился с управлением – наезд на препятствие, двигатель воспламенился, и взрыв.
 Человек в форме резко развел руки в стороны и коротко выдохнул:
 – Бах!
 Владимир Фомич вздрогнул, потом вытянул вспотевшую шею, глянул за окно, где за решеткой ограды здания Генеральной прокуратуры стоял его бронированный «мерседес».
 – Я подумаю, – сказал он.
 Следователь, конечно же, лукавил. Хотя в его словах правда тоже присутствовала. Три месяца назад, как раз накануне наступления нового года, некий молодой человек, давно мечтавший посетить Москву, гуляя по столичным улицам, обнаружил припаркованный «Линкольн-навигатор». Говоря откровенно, а именно так потом объяснял молодой человек на следствии, роскошный автомобиль он заприметил за три дня до того момента, когда увидел его, наконец, без хозяина и охраны, стоящим возле сияющего огнями входа в казино. Проникнуть внутрь труда не составило, но любитель красивых автомобилей не знал, что за парковкой ведет наблюдение охрана заведения. Через несколько минут началась погоня, которая быстро закончилась – уходя от столкновения с перегородившей узкую улочку патрульной машиной, угонщик неудачно крутанул руль, и в результате «линкольн» протаранил газетный киоск и врезался в бетонную коробку автобусной остановки. Машина превратилась в хлам, а гость столицы не получил даже царапины! Но если бы он знал, чей это был автомобиль, то предпочел бы прямо противоположный итог. Расстроенный хозяин очень быстро узнал, в какой камере содержится его обидчик. Утром молодой человек слезно стал требовать вызвать следователя, чтобы сообщить ему нечто важное, и когда тот все же встретился с ним, угонщик поведал, что он может помочь в раскрытии громкого заказного убийства. Оказывается, они со своим напарником в Петербурге пасли несколько дней «мерседес» и обратили внимание, что за дорогой машиной следят еще люди из голубого «опеля». Поначалу думали, что это охрана, потом догадались, что это собратья по профессии, но все равно решили сделать то, что планировали. Поздним вечером хозяин «мерседеса» вышел из дома, сел в автомобиль и поехал на Морскую набережную. Напарник действовал по плану, но когда садился в «мерседес», во двор неожиданно въехал «опель омега» и через несколько мгновений раздался взрыв.
 Следователь все старательно записывал: и номер голубой машины, и внешность тех, кто находился внутри. В тот же день информацию переправили в Петербург. Машина была найдена, она принадлежала двоюродному брату одного из сотрудников охранного предприятия «Лидер» Ахметову. Правда, найти самого владельца голубого «опеля» долго не удавалось, наконец, его взяли, он назвал сообщника-земляка и даже указал на заказчика – начальника личной охраны известного финансиста. Тридцать тысяч долларов, полученные от Петра Синельникова, разделили на троих. Высоковский очень бы удивился, узнав это – ведь он начальнику своей охраны выделил пятьдесят для передачи исполнителям.
 Следователь лукавил: и он, и Владимир Фомич прекрасно понимали, что доказать ничего не удастся – сядут братья Ахметовы и земляк их, подвернувшийся так некстати, в худшем случае и Петр Синельников, если доживет до суда. Олигарха же ухватить не за что: хороший адвокат добьется не только оправдательного приговора, но и снятия всех обвинений по статье пятой пункт второй – пять два, как говорят опытные люди – за отсутствием состава преступления. Но когда речь идет о президентском кресле, то Фемида снимает с глаз повязку, и на ее весах капля чернил, которыми подписывают указы и постановления, весит больше моря слез миллионов невинно осужденных. К тому же был еще один маленький повод для рвения прокурорского работника: его вызвали в очень большой кабинет и сказали, что если некий претендент снимет свою кандидатуру, то лично его ждет должность начальника следственного управления. Владимир Фомич, конечно же, не знал об этом, а если бы даже и догадывался, то перекрестился бы.
 И все же, Высоковский решил бороться. Скоро выборы, они совсем близко – впереди финишная прямая, но в спринте побеждает не тот, кто лучше борется, а тот, кто лучше бегает.




 5


 Подрезов вошел в офис, и охранник, сидевший за перегородкой, спросил:
 – Вы к кому?
 – В свой кабинет.
 Парень больше ничего не спрашивал, он обернулся на своего напарника, который толкнул его в бок, и увидев, как тот быстро вскинул глаза к потолку, опустил их тут же, выпрямился перед вошедшим.
 В коридорах и кабинетах ничего не изменилось, только люди, узнавшие Виктора, менялись в лицах. Секретарша медленно сползла под стол, но сознания не потеряла – в мексиканских сериалах бывает и не такое. Подрезов помог ей выбраться, и девушка, глупо улыбаясь, поправила сначала прическу, а потом юбку.
 – А у нас налоговая полиция изъяла всю бухгалтерскую документацию, – почему-то засмеялась она, – и в московском офисе тоже.
 Виктор направился к своему кабинету, на полдороге развернулся и двинулся в апартаменты Высоковского.
 – Вызовите всех вице-президентов, директоров, начальников отделов.
 – Кого? – не поняла секретарша.
 – Всех! Дедку, бабку, внучку, Жучку, кошку и мышку: будет общее собрание.
 Вечером в бывшем особняке купца Елисеева в зале дорогого ресторана за большим круглым столом сидели главный налоговый инспектор, главный налоговый полицейский, главный прокурор и Подрезов.
 – Документы мы Вам, конечно, вернем, – хором говорили оба специалиста по добыче налогов, – но ведь у холдинга огромный долг перед южноафриканским банком, а это уже международный скандал.
 – Скандала не будет, – успокоил их Виктор и достал из портфеля документы. – Я – владелец и президент «Golden Rain Bank», так что эти средства я попросту переложил из одного своего кармана в другой.
 Присутствующие молча оглядели костюм Подрезова, словно подсчитывая, сколько на нем карманов, а потом прокурор весело провозгласил, подняв рюмку с водкой:
 – За чудесное воскресение!
 – Воскресенье еще не скоро, – ответил Виктор, – пока только среда.
 Он обернулся и оглядел зал, в котором сидели банкиры, промышленники, бандиты, дорогие проститутки и нищие журналисты.
 – Причем, очень серая среда.
 Но все окружающие старательно не замечали сидящих за столом Подрезова страшных людей, а те, в свою очередь, тоже не обращали на них никакого внимания. Никто никого не боялся или просто делали вид, что очень смелые. Играла музыка, и перед эстрадой подергивалась толпа, свечи на столах тоже подпрыгивали в подсвечниках, и какой-то низкорослый человек в смокинге, повиснув в танце на своей партнерше, кричал друзьям-коротышкам:
 – Гуляй, ребята, наше время пришло!
 Виктор заехал в Академический переулок, поднялся в квартиру, но долго в ней не задержался: видно было, что Боброк и Ольга хотят остаться вдвоем. Сам же он уже третий день жил в квартире на Морской набережной, приехал туда, вырезал замок и вставил новый. Все здесь напоминало о Лене, и когда вошел в спальную, то увидел развешенные по стенам свои собственные фотографии в деревянных рамках – увеличенные отпечатки с полароидных снимков: он с Джулией возле мертвого Мокеле, снова он с Тугриком, с киркой, с лотком, с калейбасой, наполненной золотыми самородками.
 Поселившись на Морской набережной, Подрезов надеялся, что Лена рано или поздно вернется за своими вещами и он ее тогда уже никуда от себя не отпустит. Музыка в приемнике смолкла, стали передавать экстренное сообщение. Что-то о выборах. Виктор, думая о своем, совсем не слушал доносящийся из динамиков комментарий. Но тут раздался голос Вовки. Он вначале даже не узнал его.
 «…Тяжелая болезнь отняла у меня последние силы, и как бы ни было печально для меня и моих избирателей, я вынужден снять свою кандидатуру и призвать своих сторонников голосовать за…»
 Голос Высоковского действительно был слаб: похоже, что Вовка и вправду готовится умереть не сегодня, так завтра.
 Все это потом повторяло телевидение – по всем каналам только бледное лицо Высоковского и его трясущиеся руки.
 Виктор отключил телевизор и почти сразу услышал, как кто-то пытается вставить ключ в новый замок. Он вышел в прихожую и распахнул входную дверь. На пороге стояла Лена.
 – Что же Вы, девушка, работу прогуливаете? – хотел спросить Виктор, но не успел, потому что Лена бросилась ему на шею.
 Все остальное было уже не важно. Мир вокруг скрылся в тумане небытия, исчезли стены квартиры и дом, двор, улица. Светило солнце, рядом проносились тонкие невесомые облачка, сквозь которые просвечивал маленький остров, поросший ивами. На серебряной воде отдыхали стаи перелетных птиц, а с невысокой голубой церквушки разносился по округе звонкий голос колокола.




 6


 Мне очень жаль Владимира Фомича, а еще больше себя. Дело даже не в гонораре, не в обещанной Высоковским Государственной премии: была бы книга издана большим тиражом – уже радость для автора. Все бы жители нашей страны ее читали. Для детей можно было адаптировать текст и первоклассникам в день их первого прихода в школу дарить «Рассказы о Вове Высоковском»; для студентов издать сборник избранных экономических статей уважаемого академика и президента с моей вступительной статьей страниц на триста, для любителей эротики роскошное издание с фотографиями и рисунками «Женщины в жизни президента», для народов Крайнего Севера… Да что там мечтать – не сбылось и слез не осталось! Мне оставалось только бродить по улочкам Голодая, придумывать сюжет для новой книги, которая будет более удачной, нежели эта, принесшая мне только разочарования. Маршрут для своих прогулок я выбирал, чтобы пройти мимо зданий, где жил когда-то и был счастлив. Направляясь как-то к величественному храму искусств, в котором меня почти семь лет обучали живописи, идя по брусчатке Академического переулка, увидел вдруг влюбленную парочку. Это был Лешка Боброк со своей молодой женой. Он так изменился, что узнать его было сложно. Хотел подойти к ним, но не решился – уж больно счастливые у них были лица. Пришлось отвернуться и сделать вид, будто читаю текст полинялой предвыборной листовки, наклеенной на водосточной трубе.
 Закончился март, пролетел апрель, наступил май – светлый и теплый. Все, как обычно: желтые цветы одуванчиков на газонах, радостные крики воробьев, переживших зиму, машины, развозящие по городу бочки с квасом, девушки в мини-юбках и полупрозрачных блузках – счастье, одним словом.
 В один из таких дней, а точнее сказать, однажды утром встретились на автозаправочной станции, что на набережной Смоленки, два автомобиля. Чуть не столкнулись даже – шикарный «мерседес» и потертый «Вольво-740». Водитель последнего, как видно, из-за отсутствия опыта, выруливая от колонки, подрезал дорогу подлетевшему чуду германского автомобилестроения, но владелец «мерседеса» лихо вывернул и подъехал к колонке. А «вольво» заглох. Человек, сидящий за рулем, тщетно поворачивал ключ зажигания, машина дрожала, что-то скрежетало в моторе и гремело в багажнике.
 Хозяин «мерседеса» уже заправился, отъехал, но возле входа на Лютеранское кладбище остановил свой автомобиль, вышел и подошел к шведской развалюхе.
 – Вам помочь?
 И тут же удивился:
 – Вовка?
 За рулем «Вольво» сидел Высоковский – еще совсем недавно наиболее реальный претендент в президенты страны. А подошедший к нему, как вы уже, наверное, догадались, Подрезов.
 – Давай заведу, – предложил он другу детства.
 Вскоре мотор заработал, но они оба оставались в машине, хотя и молчали, не зная, о чем говорить.
 – Здесь часовня есть какая-то с чудотворными мощами, – наконец махнул рукой Владимир Фомич, показывая через речку на ворота православного кладбища, – я еще тогда ее заприметил, когда тебя хоронили.
 Он смутился:
 – Ну, ты меня понял.
 Конечно, Подрезову стало ясно, что имеет в виду друг детства, но он только спросил:
 – Ты-то как? Высоковский махнул рукой:
 – Все отобрали. Все! Видишь, на чем ездить приходится.
 – Судя по номеру, – заметил наблюдательный Виктор, – ее на учет ставили в девяносто первом. Скорее всего, из той партии, что мы тогда пригнали.
 – Вернуться бы в то время, – вздохнул Владимир Фомич, – или еще раньше, когда никто никому не завидовал, всем было одинаково хорошо, потому что жили одинаково плохо. Но мне бы туда хотелось – в маленькую квартирку, чтобы Рита была рядом; я бы приходил с работы, а она спрашивала бы: «Как дела, Высик?». А я бы отвечал: «Замечательно, сегодня заказы выдавали к празднику со шпротами, красной икрой, банкой сгущенки и килограммом гречневой крупы».
 – Как она? – спросил Виктор. – Не знаешь?
 Высоковский отвернулся и глянул в боковое окно:
 – Звонил я в Таллинн, а Вальтер сообщил, что развелся с ней семь лет назад и теперь у него другая жена. Полька, между прочим. И двое детей. А Рита неизвестно где.
 Солнце над городом померкло, а потом и вовсе скрылось за облаками.
 – Кажется, дождь скоро начнется, – встревожился Владимир Фомич, – а мне потом опять машину мыть.
 – Я теперь беднее самого последнего нищего, – добавил он без всякой связи.
 – Нищие чужие машины моют, – уточнил Виктор, – а ты свою.
 За окнами стало совсем мрачно, поднялся ветер, закручивая дорожную пыль в маленькие подобия смерчей. Какая-то старушка перешла через дорогу и подошла к автомобилю. Она протянула ладонь к раскрытому окну.
 – Кто бы мне подал, – вздохнул Высоковский и развел руками, стараясь не смотреть на нищенку.
 Но потом, словно устыдившись, полез во внутренний карман и, достав бумажник, вынул оттуда несколько банкнот.
 Но старушка отвела его руку в сторону.
 – Дай мне царя с копьем, – сказала она.
 Высоковский в недоумении пожал плечами и оглянулся на друга.
 – Она просит копейку, – улыбнулся Виктор.
 – Где ж я возьму?
 Но все же он достал из кармана горсть мелочи, и нищенка покопалась, выбрала монетку. Потом поклонилась и протянула Владимиру Фомичу сложенный лист бумаги:
 – Читай, родимый!
 Она отошла под редкими каплями начинающегося дождя.
 – Сейчас хлынет, – обреченно произнес Высоковский, – давай разбегаться, что ли.
 – Я тебя через мостик переброшу, а потом вернусь, – кивнул Подрезов.
 Машина тронулась, не спеша въехала на неширокий мост – впереди была перспектива длинной улицы, теряющейся в тумане начавшегося дождя. На трамвайной остановке, прижавшись к стене дома, стояла молодая женщина.
 – Прихватим ее, – предложил Владимир Фомич, – а то вся промокнет.
 Но Подрезов только улыбался: он уже давно видел, что под ливнем сгибается бывшая Вовкина жена – Рита, прикрыв голову, словно зонтом, полиэтиленовым пакетом.
 Они не доехали до нее несколько метров. Виктор остановил машину и сказал:
 – Я побегу, а ты за руль перебирайся. Только девушку не забудь до дома довезти.
 Высоковский, держащий в руках листок бумаги, хотел было сунуть его в карман, но в последний момент развернул:
 – Посмотрим, что мне эта бабка тут написала. Развернул и удивился:
 – Молитва какая-то.
 Виктор уже выбрался из машины, но не захлопнул дверь, а полез в карман пиджака и достал оттуда стертый медный кругляшок:
 – Возьми, Вова, тебе это пригодится.
 А потом махнул рукой Рите: быстрее в машину.
 Вот, пожалуй, и все. Хотя это и не конец. Рита уже села в машину, а Володька даже не заметил, кто это, читая написанное на листке.


МОЛИТВА ДЕРЖАВНОЙ БОЖИЕЙ МАТЕРИ


 Мира заступница, Мати всепетая! Со страхом, верою и любовью припадающе пред честной иконою Твоею Державною, усердно молим Тя: не отврати лица Твоего от прибегающих к Тебе. Умоли, милосердная Мати света, сына Твоего и Бога нашего, сладчайшего Господа Иисуса Христа: да сохранит в мире страну нашу, да утвердит державу нашу в благоденствии и избавит нас от междоусобной брани, да укрепит святую церковь нашу православную, и незыблемо соблюдет ее от неверия, раскола и ересей. Не имеем иные помощи, разве Тебе, Пречистая Дева: Ты еси всесильная христианам заступница пред Богом, праведный гнев Его умягчая, избави всех с верою к Тебе молящихся, от падений греховных, от навета злых человек, от глада, скорбей и болезней. Даруй нам дух сокрушения, смирения сердца, чистоту помышлений, исправления грехов ныя жизни и оставление согрешений наших: да вси, благодарно воспевающе величие Твое, сподобимся небесного царствия, и тамо со всеми святыми прославим пречистое и великолепное имя в Троице славимого Бога: Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.





 Глава, не вошедшая в основной текст романа




ПОКРОВ БОЖИЕЙ МАТЕРИ НАД РОССИЕЙ

 Большинство людей забыли, а некоторые и знать не хотят, что весь христианский мир был усыновлен Божией Матерью на Голгофе. После Своего Успенья Пресвятая богородица явилась апостолам и подтвердила любовь и материнскую заботу о всех, кто с верой обращается к Ее благодатной помощи. Она сказала апостолам: «Радуйтесь! Я с вами есмь во все дни!».
 В середине X века Пресвятая Богородица явилась Андрею Юродивому и его ученику Епифанию во Влахернском храме в Константинополе. Вот как об этом рассказывается в житии святого Андрея:
 «Во время совершения всенощного славословия в храме во Влахернах, где хранилась риза Богоматери с омофором и частью пояса, туда пришел блаженный Андрей. Был там и Епифаний и один из его слуг с ним. По обычаю своему, он стоял сколько хватало сил, иногда до полуночи, иногда до утра. В четвертом часу ночи блаженный Андрей видит величественную Жену, идущую от царских врат со страшною свитою, из которой честной Предтеча и Иоанн Богослов поддерживали ее своими руками, а многие святые в белых одеждах предшествовали Ей, другие следовали за Ней, распевая гимны и духовные песни. Она приблизилась к амвону, Андрей подошел к Епифанию и сказал: «Видишь ли Госпожу и Царицу Мира?» – «Вижу, отец мой духовный», – отвечал тот. И когда они смотрели, Божия Матерь, преклонив Свои колена, молилась долгое время, обливая слезами Свое Боговиденье и Пречистое лицо. Окончив здесь молитву, Она подошла к престолу, молилась и здесь за предстоящий народ. По окончании молитвы сняла с Себя наподобие молнии блиставшее, великое и страшное покрывало, которое носила на главе Своей и, держа его с великой торжественностью в руках, распростерла его над всем стоящим народом. Святые Андрей и Епифаний довольно долгое время смотрели на это распростертое над народом покрывало и блиставшую наподобие молнии славу Господню: и пока там стояла Пресвятая Богородица, видно было и покрывало.
 По отошествии же Ее сделалось и оно невидимым. Но, взяв его с собой, Она оставила благодать бывшим там. Жители Константинополя, услышав об этом чуде, исполнились радости и упования».
 Особой любовью праздник Покрова Божией Матери пользовался в России. Многие чудесные события, связанные с покровительством Божией Матери, записаны в летописях, увековечены построением храмов и обителей в Ее честь. Архидиакон Антиохийской церкви Павел Алеппский, путешествуя с патриархом Макарием по России, в 1654 году писал: «В этой стране нет ни одной большой церкви, где не было бы чудотворной иконы Богоматери; мы видели своими собственными очами как эти святые иконы, так и чудеса, совершающиеся от них». Через эти многочисленные чудотворные иконы и храмы Пречистая Божия Матерь являла видимым образом всем русским людям Свое невидимое присутствие на Русской земле и Свой Покров над нею, почему наше Отечество и дерзало называть себя «Домом Пресвятой Богородицы».
 Почти при самом начале русской государственности Царица неба и Земли чудесно послала Свою икону в Киево-Печерский монастырь, как бы в благословение просветившемуся христианской верою всему нашему Отечеству. Установленная над царскими вратами в храме, чудотворная икона Успения Божией Матери являлась залогом охранения Лавры и всей Руси.
 В Московском Успенском соборе первою в иконостасе, слева от царских врат, стояла прежде великая заветная святыня Русской земли – чудотворная икона Божией Матери Владимирская. По церковному преданию, написана она была евангелистом Лукою на доске того стола, на котором в детстве Христа Спасителя трапезовало Святое Семейство. Когда Евангелист Лука показал Богоматери свою работу, Она произнесла слова, сказанные Ею некогда при посещении святой праведной Елисаветы после Благовещения: «Отныне ублажать Мя Вси роди», и добавила: «Благодать Рождшагося от Меня и Моя с сей иконой да будет».
 До 450 года эта икона находилась в Иерусалиме, после чего при императоре Феодосии Младшем была перенесена в Константинополь. А в начале XII века константинопольский патриарх Лука Христоверг послал ее в Киев, в дар великому князю Юрию Владимировичу Долгорукому. Там она была поставлена в окрестностях Киева у берега Днепра в великокняжеском селе Вышгороде, которое раньше принадлежало святой княгине Ольге.
 Так этой древнейшей святой иконой сама Пречистая Матерь Божия благословила начало русской православной государственности. А позднее через эту святыню Пресвятая Богородица указала и место, куда надлежало передвинуться центру Руси, с юго-запада на северо-восток, ввиду многих опасностей, угрожавших Киеву.
 Однажды духовенство, войдя в храм, увидело, что святая икона стоит посреди храма на воздухе. Они поставили ее на прежнее место, но икона сошла с него, и опять встала на воздух. Князь Андрей, сын Юрия, бывший горячим почитателем Богоматери, заключил из этого чуда, что по воле Ее святая икона должна быть перенесена в какое-то другое место. Сам он замышлял переехать в Суздальскую землю. Помолившись усердно перед иконой Богоматери, он взял ее с собой и выехал из Вышгорода. По дороге он постоянно служил молебны и видел от иконы много чудес. Жители города Владимира с великой радостью встретили князя, везшего такую святыню. Когда же он хотел ехать с иконой дальше, лошади остановились и не хотели идти дальше, несмотря на понукания и побои. После горячей молитвы князя Андрея перед иконой Богоматерь открыла ему Свою волю на то, чтобы святая икона оставалась во Владимире.
 Тогда князь Андрей распорядился, чтобы во Владимире был построен для нее собор. Уже через два года, в 1160 году этот великолепно украшенный собор был сооружен и освящен в честь Божией Матери, а икона с тех пор стала называться Владимирской. Много чудес видели от нее владимирцы. Князь Андрей брал ее с собой в походы на врагов и перед сражениями горячо молился, призывая помощь Богородицы.
 В 1395 году покоритель Азии Тамерлан, прозванный «бичом народов», вторгся со своими полчищами в рязанские пределы, взял Елец и направился на Москву. Русские люди готовились к битве, но трепетали, предчувствуя неравную схватку. Великий князь Василий Данилович с войском вышел ему навстречу, остановившись у Коломны на берегу Оки. Больше, чем на силу воинскую, надеялся он на помощь небесную, призывая в молитвах Пресвятую Матерь Божию. Так как наступил Успенский пост, он призвал всех строго поститься и молиться, а также распорядился перенести чудотворную икону из Владимира в Москву.
 Десять дней продолжалось шествие этой святыни. По обеим сторонам дороги стояли толпы людей на коленях и, протягивая руки к иконе, слезно вопияли: «Матерь Божия, спаси землю русскую!». В Москве иконе была устроена торжественная встреча, и с тех пор постоянным ее местопребыванием стал Успенский собор в Кремле. И совершилось дивное чудо.
 В час встречи иконы в Москве Тамерлан спал в своем шатре. Во сне видит он высокую гору, с которой спускаются к нему святители с золотыми жезлами, а над ними в воздухе, в несказанном величии стоит лучезарная Дева, окруженная несметными полчищами молниеобразных воинов с огненными мечами в руках. Обратив свой грозный взор на Тамерлана, Она строго повелела ему оставить пределы Русской земли, а воины, подняв свои грозные огненные мечи, устремились на него. Трепеща от охватившего его ужаса, Тамерлан проснулся, созвал совет своих мудрецов, старейшин и гадальщиков и потребовал от них объяснить ему значение этого сна. Мудрейшие из них ответили своему царю, что виденная им во сне Дева есть Матерь христианского Бога, Заступница русских, и что сила Ее неодолима.
 «Итак, мы не одолеем их, если они имеют такую Заступницу», – сказал Тамерлан и отдал приказ своим полчищам повернуть назад. Все были изумлены и с невыразимой радостью приняли известие об удалении Тамерлана. А летописец, описав это событие, заключает: «И бежал Тамерлан, гонимый силою Пресвятой Девы».
 По молитвам русских людей перед Владимирской иконой Матерь Божия и после того не раз спасала Русскую землю от вражеского нашествия и разорения.
 В 1408 году неожиданно отступил от Москвы ордынский царь Едигей.
 В 1451 году татарское войско, предводимое ногайским царевичем Мазовшей, осадило Москву. Татары уже зажгли посады у города, а святитель московской Митрополит Иоанн совершал крестный ход по стенам Кремля. Встретившийся на пути праведный инок Антоний сказал святителю: «Богоматерь не презрит моления твоего. Она уже умолила Сына Своего спасти Москву». Той же ночью всем татарам представилось, что на них идет огромное войско, и они обратились в поспешное бегство.
 В 1480 году двинулся на Россию хан Ахмат. Иван III вышел с войском ему навстречу. Русских и татар разделяла только река Угра, которую русские прозвали «Поясом Богоматери», ограждающим наши пределы. Две недели татары и русские смотрели друг на друга через эту реку, медля вступать в битву. Начались морозы, и великий князь Иоанн велел отступить своему войску. Произошло чудо: татары вообразили, что русские, чувствуя свою силу, собираются заманить их в засаду, и хан с войском поспешил удалиться. Летописцы по этому поводу славили милость Божию, говоря, что «не оружие и не мудрость человеческая, но Господь спас Россию». С этим уходом татар пало висевшее над Русью два с половиной века татарское иго.
 В 1521 году предводимые крымским ханом Махмет-Гиреем крымские и ногайские татары в соединении с казанскими так поспешно вторглись в московские пределы, что Великий князь Василий Иванович едва успел выйти со своим войском к Оке. Татары свирепствовали, все предавая огню, брали в плен женщин и девиц, убивали детей, святотатствовали и оскверняли храмы Божий. Махмет-Гирей стоял вблизи самой Москвы, куда стекалось множество беженцев. Все ждали неминуемой гибели, надеясь только на помощь Божию молитвами Богоматери. И вот праведному юродивому старцу Василию, усердно молившемуся в Успенском соборе, в полночь послышался сильный шум, церковные двери отверзлись, а чудотворная икона Владимирская поднялась со своего места, и от нее слышен был голос: «Выйду из храма со святителями». Церковь на миг осветилась пламенем, который тотчас и погас.
 В ту же ночь было видение одной слепой инокине Вознесенского монастыря; она увидела, как из Кремля в Спасские ворота идет сонм святителей, несущих чудотворную Владимирскую икону. Навстречу им вышли преподобные отцы Сергий Радонежский и Варлаам Хутанский. Они упали святителям в ноги и спрашивали, на кого они оставляют город в такой беде. Святители отвечали им со слезами: «Много молили мы Всемилостивого Бога и Пречистую Богородицу об избавлении от предлежащей скорби. Господь же повелел нам не только выйти из града сего, но и вынести чудотворную икону Пречистой Его Матери, ибо люди презрели страх Божий и о заповедях его не радели, почему Бог и попустил прийти варварскому народу, да накажутся ныне и через покаяние да возвратятся к Богу». Упав в ноги святителям Божиим Мовсковским чудотворцам Петру, Алексию и Ионе, преподобные Сергий и Варлаам стали умолять их, чтобы смягчили они гнев Божий. И вняли святители этим просьбам, отпели молебен пред чудотворной иконой Владимирской, осенили город крестным знамением и возвратились в Кремль, неся обратно чудотворную икону.
 И на этот раз заступничеством Божией Матери Москва была спасена. Татарам показалось, что вокруг города собралось вдруг громадное количество русского войска. Хан послал удостовериться в этом, а посланцам привиделось войско еще более сильное. С трепетом вернулись они к хану, рассказав об этом. Хан послал своего вельможу, а тот вернулся, крича в страхе: «Бежим немедля! От Москвы на нас идет неисчислимое войско!». И татары бежали.
 Уже в царствование Федора Иоанновича в 1591 году крымские татары опять проникли к самой Москве. Благочестивый царь неотступно молил Пресвятую Богородицу о спасении города и послал свои войска навстречу врагам с чудотворной иконой Владимирской. Накануне битвы, утешая плакавшего возле него боярина, царь с ясной улыбкой сказал ему: «Завтра молитвами Богоматери нечестивых не будет». И вот во время кровопролитной битвы, длившейся целые сутки, неодолимая сила изошла от стоявшей в рядах русского воинства Владимирской иконы, а на татар напал какой-то столбняк. Руки их оказались скованными, и они не могли поднять своих мечей. В охватившем их жутком страхе они обратились в бегство.
 В дни смуты великой, когда шведы захватили наши северные земли, а поляки – Москву, когда по Руси ходили разбойничьи шайки, безнаказанно грабя и убивая, когда стали появляться самозванцы, желающие захватить царский престол, из поруганной столицы от находящегося в плену у поляков Святейшего Патриарха Гермогена и из Троице-Сергиевой лавры стали рассылаться грамоты, убеждающие русских людей не малодушествовать, а подняться на освобождение Москвы и спасение Отечества.
 «Здесь, – писалось в этих грамотах, – корень царства, здесь знамя Отечества, здесь Богоматерь, изображенная Евангелистом Лукой».
 Первое ополчение, двинувшееся на освобождение Москвы, оказалось неуспешным. В Нижнем Новгороде организовалось тогда новое, благодаря воодушевляющему призыву Козьмы Минина: «Станем, как один, за Русь Святую, за Дом Пресвятыя Богородицы, заложим жен и детей, но освободим Отечество!». Ополчение было возглавлено глубоко верующим князем Дмитрием Пожарским, который взял с собою чудотворный образ Казанской Божией Матери. Надежд на спасение Отечества было мало: войско не имело средств для своего содержания, не хватало оружия. Все надежды были возложены лишь на чудесную помощь Заступницы усердной рода христианского, и Ей ополчение и весь народ стали воссылать горячие моления, после отслуженного торжественного молебна пред Казанской чудотворной иконой все решили наложить на себя трехдневный строгий пост.
 И эти скорбные мольбы и вопли русских были услышаны. В Кремле у поляков томился в плену святитель Арсений, и он-то явился вестником небесного милосердия к России. Среди полночной тишины келья его озарилась необыкновенным светом, и он увидел пред собою преподобного Сергия Радонежского. «Арсений! – сказал ему преподобный, – ваши и наши молитвы услышаны: представительством Богоматери суд об Отечестве нашем преложен на милость; завтра Москва будет в руках осаждающих и Россия спасена».
 Эта радостная весть, переходя из уст в уста, быстро распространилась повсюду и исполнила души осаждающих непреодолимым мужеством. Дерзая от Имени Богоматери, христолюбивое воинство наше устремилось на приступ, и 22 октября 1612 года Кремль был в руках восставших, а поляки бежали. В следующий воскресный день благодарное воинство торжественно вступило в освобожденную столицу, неся впереди Казанскую икону Божией Матери, а навстречу ему вышел святитель Арсений, неся сохраненную им в плену Владимирскую икону.
 За безумное богоотступничество русского народа, за то, что русские люди, в жутком ослеплении, отвернулись сами от ограждающего их чудесного омофора Пречистой и в своем омрачении пошли за лютыми врагами ее Сына и Бога, они лишились Ее всемощно-го покровительства, «да накажутся и через покаяния, да возвратятся к Богу», как это было сказано ранее в 1521 году, при нападении на Москву крымского хана Махмет-Гирея, когда это наказание, по молитвам печальников Земли Русской, было предотвращено. Но теперь эта страшная вразумительная кара Божия все же постигла русский народ за его нераскаянность и длится до сих пор.
 Но о том, что Покровительница-наша не отступила от нас совсем и окончательно, живо свидетельствует чудесное явление под Москвой 2 марта 1917 года последней у нас чудотворной иконы Божией Матери державной, как бы принявшей от последнего Царя-мученика знаки его царственной власти над Россиею – его царскую корону, скипетр и державу.
 Державная икона Божией Матери явила себя русскому православному народу 2 (15) марта 1917 года, в день отречения Николая II от Престола. Вскоре всю Россию облетело известие, что именно в этот день в селе Коломенском под Москвой произошло чудесное явление новой иконы Божией Матери, названной «Державной», так как Царица Небесная была изображена на ней как «Царица земная».
 Одной женщине, крестьянке Броницкого уезда, Жирошкинской волости, деревни Починок, Евдокии Андриановой, было два сновидения: первое – 13 февраля, второе – 26 февраля.
 В первый раз она услышала таинственный голос: «Есть в селе Коломенском большая черная икона. Ее нужно взять, сделать красной и пусть молятся».
 Бедную крестьянку сильно потрясло это таинственное сообщение, и она стала усиленно молиться, чтобы получить более ясные указания воли Божией.
 26 февраля Андриановой приснилась белая церковь, в которой величественно восседает Женщина, в Ней своим сердцем Андрианова признает и чувствует Царицу Небесную, хотя и не видит Ее святого лика.
 Крестьянка решается идти в село Коломенское, чтобы успокоить себя. При виде дивной Вознесенской церкви Евдокия Андрианова сразу же узнала в ней ту, которую она видела во сне.
 Настоятелем церкви Вознесения был священник отец Николай Лихачев. Придя к нему в дом, бедная женщина сообщила ему о своих сновидениях и попросила совета, как поступить. Отец Николай собирался служить вечерню и пригласил Андрианову с собой в церковь, где показал ей все старинные иконы Богоматери, находящиеся в храме и на иконостасе, но крестьянка ни в одной из них не находила сходства со своим сновидением. Тогда по совету сторожа церкви и еще одного прихожанина, зашедшего в церковь, стали искать на лестнице, в чуланах и, наконец, в церковном подвале. И вот, именно в подвале, среди старых досок, разной рухляди и тряпок, в пыли была найдена большая узкая старая черная икона. Когда ее очистили от многолетней пыли, то всем присутствующим в храме представилось изображение Божией Матери, как Царицы Небесной, величественно восседающей на царском троне в красной царской порфире на зеленой подкладке, с короной на голове и скипетром и державой в руках. На коленях находился благословляющий Богомладенец. Необычайно для лика Богоматери был взгляд – суровый и властный. Андрианова с великой радостью и слезами поверглась ниц перед пречистым образом Богоматери, прося отца Николая отслужить благодарственный с акафистом молебен, так как в этом образе она увидала полное исполнение своих сновидений.
 Весть о явлении новой иконы в день отречения Государя от Престола быстро разнеслась по окрестностям, проникла в Москву и распространилась по России. Огромное количество богомольцев стало стекаться в Коломенское, и перед иконой были явлены чудеса исцеления телесных и душевных недугов. Икону стали возить по окрестным храмам, фабрикам и заводам, оставляя ее в Вознесенской церкви только на воскресенье и праздничные дни.
 Теперь уже можно не сомневаться, что царь-мученик Николай Второй, благоговейно почитавший при жизни Божию Матерь, умолил Царицу Небесную взять на себя Верховную Царскую власть над народом, отвергшим помазанника. И Владычица пришла в уготованный Ей всей русской историей «Дом Богородицы» в самый тяжкий момент его величайшего падения, и приняла на Себя преемство власти державы Российской, когда сама идея Православно-Самодержавной народной власти была попрана во имя сатаны. Потому и строг, и суров, и скорбен взгляд Ее дивных очей, наполненных слезами гнева Божественной и Материнской любви; потому и пропитана мученической русской кровью Ее царская порфира, и алмазные слезы русских невинных мучеников украшают Ее корону.
 Символ этой иконы ясен для духовных очей: через неисчислимые страдания, кровь и слезы, после покаяния русский народ будет прощен и воссияет над миром Верховная Духовная Власть.
 Кто-то, может быть, пролистнет эти страницы – зачем, дескать, повторять старые сказки. Но есть явления и более поздние. В начале двадцатого века неграмотному двенадцатилетнему арабскому мальчику предстала Пресвятая Богородица, мальчик принял православие и стал впоследствии митрополитом Ливанским. В июне 1941 года, узнав о нападении Германии на СССР, он ушел в пещеру, где горячо молился Богородице, прося Ее заступничества перед Богом и дарования победы русскому народу. На третий день перед ним предстала в Божественном сиянии Царица Небесная. Она заговорила с ним, и он выполнил все Ее повеления.
 Враг уже окружил Ленинград и приближался к Москве, когда Сталину передали письмо от Ливанского Святителя. То, что было написано в нем, могло показаться невероятным, но Сталин был воспитан глубоко верующей женщиной, и он немедленно исполнил все, что было велено. Были выпущены из лагерей и тюрем все содержащиеся там священнослужители, вновь открыты Храмы Божий, а Москву и Ленинград обошли крестным ходом. Под обстрелом в Ленинграде впереди несли икону Казанской Божией Матери, а в Москве – Владимирской. Так же, как и прежде, как много раз в истории великой страны, Покров Божией Матери вновь оберег Россию.
 Перед началом контрнаступления Красной Армии на Курской дуге был проведен торжественный молебен. Туда доставили святую икону Казанской Божией Матери, на колени перед которой встали все: и молодые солдаты, и старики. Говорят очевидцы, что особенно усердно молились политработники-атеисты.
 Что мы за народ? Гордимся своей историей, верим в свою силу, надеемся на помощь Царицы Небесной и сами же губим себя, идя за пророками ложными, выбирая правителей подлых и слабых. Персидские купцы, увидев на Соборной площади в Кремле юродивого Василия Блаженного, разом рухнули ниц, узнав в нем человека-призрака, который за два месяца до того появился перед их кораблями в бушующем Каспий-ком море, человека, который, ступая по волнам, вывел суденышки в тихую гавань. Или святая Ксения Петербургская, которая и через два столетия является своим землякам, и упаси нас не заметить ее протянутую старческую ладошку. Мы поклоняемся блаженным и юродивым, наделенным даром прорицания, не смеемся над ними, а прислушиваемся, потому что их устами говорит Помысел Божий.
 Почему на Руси так любят убогих? Обидеть их считалось грехом великим. Может быть, поэтому глупые и мелкие людишки стремятся к власти и добиваются ее, а человек, над пьяными выходками которого смеется вся страна, легко становится президентом.
 После поражения белого движения генерал Беляев, чью присягу царю и Отечеству спустила в унитаз большевистская революция, не поперся со всеми эмигрантами в Стамбул, в Чехию или во Францию, а, вспомнив романы Фенимора Купера и собственные мечты об индейцах, нанялся матросом на судно, отбывавшее в Южную Америку, и вскоре оказался в Бразилии. С корабля ушел и начал искать проводника, чтобы отправиться с ним в Амазонию, но от него все шарахались, как от сумасшедшего, – что там в Амазонских джунглях, никто не знал точно: крокодилы, ягуары, отравленные стрелы туземцев… «В джунглях живут великаны-людоеды и кар лики-людоеды, – говорили Беляеву, – никто из белых людей оттуда еще не возвращался». Беляев обменял свои ордена на лодку и поплыл вверх по Амазонке один.
 Через много лет одна из экспедиций добралась до верховий самой большой реки мира и оказалась в селении. Ученых никто не съел, но не это поразило отважных исследователей – перед домами дикарей стояли деревянные изображения Богородицы с младенцем на руках, а индейцы, поклоняясь им, читали молитвы на русском языке.
 – Вы знаете, кто такой Христос? – спросили пораженные ученые.
 – Да, – ответили им, – Христос – это Бог, он сидит на небесном троне, а рядом его брат Беляев.
 Умирал тиран, ради величия страны раздавивший и унизивший собственный народ. Парализованный, он смотрел перед собой и вряд ли что-нибудь видел. Если и видел стоящих возле своей постели приспешников, уже делящих власть, то не узнавал их. А те радовались, но дрожали, боясь поверить в свое освобождение, вздыхали и ждали кончины Хозяина.
 Сталин был парализован, не мог пошевелиться и сказать что-либо. И вдруг он напрягся, вскинул брови, попытался даже поднять руку, чтобы показать присутствующим невидимое им, и произнес негромко и отчетливо:
 – Бог!
 И умер.
 Почему славяне называются славянами? Никто точно не знает. Враги говорят – от слова Slave. Кто-то уверяет, что от имени мифического князя Словена, основавшего почти пять тысяч лет назад город Словенск (нынешний Новгород). Но на самом деле славяне были всегда и всегда так назывались, потому что мы единственный народ – носитель Слова Божьего. Вспомните: в начале было слово…
 Когда-нибудь каждому придется отвечать перед смертью, а скорее всего и после, за все сотворенное им добро или зло. Найдутся ли слова?