--------------------------------------------- Василий Шукшин Хахаль Костя Жигунов ездил в командировку в краевой центр и там зашел к земляку своему Сашке Ковалеву. Сашка работал на стройке, жил в общежитии, в комнате на двоих. Сашка шумно обрадовался гостю, загоношился насчет выпивки, сосед и товарищ Сашкин организовал яичницу. Выпили. Сидели втроем, беседовали. Строители, в общем, хвалили свою жизнь, но и ругались тоже много. Главное – с деньгами туго. – Сколько в среднем выходит? – спросил Костя. – Сто пятьдесят самое большое… Больше не дадут заработать. – Ну, братцы!.. Надо совесть иметь. Я техникум кончил, работаю завгаром, и то столько не получаю. – Сравнил! – только и сказали строители. – Город – это город: здесь рубль – за два, а тройка – за рубль. – Как мои там? – поинтересовался Сашка. – Давно их не видел… Сеструху, правда, видел раза два. Ничего вроде. Ты в отпуск-то приедешь? – Не знаю. Пошли к бабам? – Как это? – Ну как?.. У меня одна есть, скажем ей, она приведет еще. А чего вечер зря пропадать будет. Пошли. Костя женился лет пять назад и ни разу еще не изменил жене, даже как-то не думал об этом. Да и случая не было подходящего. – Хм… – Что? Пойдем похахалим. – Нет, я ничего. Пошли. Пошли, – это оказалось рядом – тоже общежитие, тоже с комнатами на двоих. «Во житуха-то! – подумал Костя. – И ходить далеко не надо». Сашкин товарищ отвалил куда-то наособицу, а Сашка и Костя постучались в дверь, обитую дерматином. – Пообивают двери – все казанки посшибаешь об эти скобки, – недовольно заметил Сашка. – Обили дверь, значит, проведи звонок! Так я понимаю. Нет, звонок стоит денюжку – пусть люди пальцы сшибают. – Хахали. Ходят-то… – А? – Не люди – а хахали. – К ним не одни хахали ходят, – Сашка опять постучал. – А хахали что, не люди? За дверью молчание. – Может, нет дома? – Дома. Голые, – Сашка еще постучал в железную скобочку. И поморщился. – Кто? – тоненько спросили из-за двери. – Мы-ы! – тоже тоненько, передразнивая голосок, откликнулся Сашка. – Сейчас! – Я ж говорю, голые, черти. – Почему голые-то? – Ну, с работы пришли… Переодеваются, умываются. – Тоже на стройке работают? – Но. – Может, мы не вовремя? – Все в порядке, – успокоил Сашка. И крикнул: – Скоро вы там? С той стороны двери щелкнула задвижка, хахали вошли. У Кости вдруг взволновалось сердце, когда он переступил запретный в его положении порог. – Нинон? – удивился Сашка. – Ты приехала? Вот кстати! Нинон – рослая, чернобровая девушка, грудастая – она-то и колыхнула Костино сердце, Нинон. Так бывало – тоже теперь забытое чувство – при находке какой-нибудь, когда сердце вот так же вздрагивало, ошпаренное нечаянной радостью: «Неужели это мое?» В комнате жили две девушки – Нина и Валя. Костя сообразил: раз для Сашки новость, что Нина приехала, стало быть, его… хахалиха, что ли, Валя. Валя тоже милая девушка, но Нинон… Костя украдкой взглядывал на чернобровую, и ему не верилось, что просто так – ни за что ни про что, даром – судьба возьмет и подарит ему эту красавицу. Но похоже, что так: Сашка успел подмигнуть другу и показал глазами на Нину. Сашка, между тем, молотил языком, и у него это получалось славно. – Нина, ну, как отдохнула? – Хорошо, Саша. Очень хорошо, – Нина чуть ударяла на "о", выкругляла слова, подталкивала, и они катились – легко, как колесики. – Покупалась в речке… Ох, хорошо! – Да где уж там хорошо-то? Скучно небось? – Господи, а чего мне надо? Сходила в кино, раза три на танцы – не манит… В огороде больше копалась. За ягодами ходила. Костя слушал девушку… И так бы и слушал, и слушал ее – не надоело бы. «Какое тут к черту хахальство! – подумал. – Тут впору – жениться на такой». Валя была побойчей, поострей на язык, немножко пустомеля. – А у нас… Ты знала Зинку-то Хромову? Палка такая ходила, волосы седила… – Но. – Замуж вышла за Валерку Семенова. – Он же женат! – Бросил. Позарился!.. Доска доской, ничегошеньки нет, и вот – пожалуйста. – А дети были? У Валерки-то? – Нет, не было. Он ходит теперь, треплется: я, мол, потому и бросил, что рожать не может. Ой!.. Посмотрим, сколь тебе эта жердь нарожает! Стыдно – вот и нашел отговорку. «Да как же это к ним так ходят – к бабам, и все? – все больше удивлялся Костя. – Приврал, видно, Сашка, хвастанул. Выпил маленько и прихвастнул. Не похожи они на таких… Обыкновенные девки, и рассуждения у них нормальные – женские». Сашка торопил события. – Давайте знаете что – выпьем! – предложил он. Отчаянная головушка. – Ко мне как-никак друг приехал. К изумлению Кости, девушки легко согласились. – Валюха, мы – в магазинус, Нинон с Костей – соображают насчет картошки дров поджарить. Пистро! Пистро! Душа горит. И Нинон с Костей остались одни. «Ну и что я должен делать? – растерялся Костя. – Анекдот, что ли, какой-нибудь рассказать?» Перебрал в памяти анекдоты, какие знал – все похабные. Нина расстелила на полу у двери газету и принялась чистить картошку. – Вы в командировку, что ли? – спросила она. – Ага. Надо… Замолчали. «Ну и фраер же я! – мучился Костя. – Совсем язык проглотил». Долго молчали. – Зинка-то! – вдруг сказала Нина. – Надо же… замуж вышла, – и покачала головой. И усмехнулась. «О-о! – ужаснулся Костя. – Это ж она при мне… сама с собой разговаривает. За табуретку меня принимает». – У нас недавно случай был, – заговорил он. – Пошли бабы за малиной на остров… Берут. А с той стороны острова – протока, она летом мелеет здорово. Ну медведь и перешел ее… – Медведь? – Медведь. Перебрел, значит, и тоже – к малинке, они любят ее. А одна баба у нас есть, смешная такая!.. Наткнулась на рясный куст и успевает в две руки, и успевает. Вдруг слышит: с той стороны кто-то подошел к кусту… А куст-то большой – не видно. А она, баба-то, и говорит: «Это ты, Нюра?» Думала, товарка с той стороны подошла. А медведь-то как рявкнет!.. – Костя засмеялся. Нина слушала. – Как он рявкнул, баба бросила ведро и драла. Бежит и орет дурным голосом: «Мишенька, у меня дети маленькие!» – Костя опять засмеялся, долго смеялся, представив, как летела по кустам перепуганная баба. – Дак, а что, он за ней, что ли? – Медведь? Да нет, он в другую сторону побежал – к протоке. Он сам напугался. А ей казалось, что он следом бежит. Вот она и кричала про детей. – Закричишь, – Нина так и не посмеялась. – Шутка в деле – медведь! – и продолжала чистить картошку. – Нет, у нас их нету. У нас – змеи. – Гадюки? – Но. Да большие! Тоже – берешь ягоду-то, а сама думаешь: «Ох, чикнет сейчас, ох, чикнет». – Надо ежей разводить. Вот где-то, в Болгарии кажется, змей в одном месте было – кишели. А место само по себе очень здоровое – хорошо бы курортов настроить. Так они что сделали: взяли ежей там развели, и все. – Дак они что, едят змей? – Еще как! Ежи и свиньи – жрут за милую душу. Кабаны еще дикие – тоже едят. У меня брательник на Кавказе служит, один случай в письме описывал. С кабанами связано. Один колхоз держал свиней на откорме где-то… подальше от жилья. Ну, и они паслись, ходили одни, а к вечеру сами приходили в загон. А однажды они не пришли к загону. Выяснилось, что они встретились где-то с дикими кабанами, и те сманили их с собой. Суток трое их не было… Искали, но без толку: далеко куда-то ушли. Потом пришли, но не все. Из тысячи, кажется, штук пятьсот вернулось только… – А те остались? – Те остались. Но эти, которые вернулись, такой приплод принесли, что колхоз даже обрадовался. Нина засмеялась. – Вот, говорят: нет худа без добра. – Да. Еще говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. У меня зять помер с такой поговоркой. – Как же это? – Да у него голова что-то болела. Болит и болит голова, ну а к врачу, знаете, – все некогда, да, может, обойдется… А тут – дотерпел, что сознание потерял. Ну, его в больницу. Сеструха потом рассказывала: «Прихожу, говорит, к нему, а он мне и говорит: „Вот, говорит, не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь хоть вылечусь“. Рад был, что в больницу попал. Веселый лежал… Потом помер». А жили они за Новосибирском, далеко. Ну, что: надо ехать за ним. Он был из нашего села, Сашка его знал. Хоронить надо на родине. Я поехал. А было начало ноября, река только становилась. А мост у нас был наплавной, к зиме его разбирали. Самая распутица. Я туда-то на моторке пробился, а оттуда – это уж дня через четыре – реку уже схватило. Пешие ходят, досок накидали – ничего. А с гробом-то как? Ну, я сестру с ребятишками перевел по доскам, а сам вернулся, нанял подводу и поехал вверх по реке – там, говорят, схватило покрепче. И вот мы с возчиком выбрали такое место – вроде, ничего, можно. Разогнали коня, а сами – в стороны от саней. Лед трещит, гнется, мы бежим и со стороны орем на коня. А он сам уж – дай бог ноги, самому охота живому до берега добежать. Как переехали, не знаю. Хороший мужик был, зять-то. Жалко. Тридцать три года всего было. Двое детей осталось… Эта грустная история рассказана была, как понял сам Костя, совсем некстати. Он замолчал. На какое-то время он забыл и про Нину и зачем он пришел сюда – вспомнил зятя-покойника. Ребятишек-племяшей вспомнил… И почему-то совестно стало. Закурил. И в это время пришли Сашка с Валей. Пришли веселые. Сашка вовсю дурачился. – Спорим? – кричал он. – Давай спорить! – Чего вы? – спросила Нина – Она не верит, что я могу выпить бутылку вина, не держась руками. – Кто спорит, тот… – Да это мы слышали! Скажи, что тебя сперло. Мне только напиваться неохота, а то бы я показал. – А как это? – Вон чайник, да? Я б счас вино вылил в него, носик в зубы и… – А-а. – Вот те и «а-а». Ну, как тут у вас? – Я еще картошки только начистила. – Ну-у, товарищи!.. Чем вы тут занимались, не знаю. Не знаю. Нинон, чем вы тут занимались? «Трепач, – с яростью подумал Костя. – Носик в зубы…» – Долго с этой картошкой, – сказала Валя. – Ну ее к черту! Закусим чем-нибудь. – Идея! – подхватил Сашка. – Выпьем и пойдем на танцы. Нина остановилась с тазиком в руках. – Ну? – Как, Костя? – Да мне-то, господи!.. Нужна мне эта картошка. Так и порешили – не возиться с картошкой. Сели за стол. После двух стаканов вина Косте стало веселей. – А где тут у вас танцы? Далеко? – В парке. – Пойдем, Нина? – Мне что-то неохота. Не манит. Можно сходить, только я танцевать не буду. – Почему? – Не умею, как они. Совестно. – Ерунда! – раздухарился Костя. – Я могу дрыгать ногами не хуже их. До парка решили идти пешком. Валя с Сашкой шли впереди, Нина с Костей сзади. Костя начал помаленьку растрачивать веселье из груди. Опять подступили к сердцу неловкость и стыд, и, как он себя ни взбадривал, как ни старался настроиться на беспечность – не получалось. Он взял Нину под руку и шел так, молчал. Зато Сашка впереди строчил, как из пулемета, Валя то и дело смеялась громко. Костя завидовал земляку, понимал, что только так и нужно сейчас – нести околесицу, чтоб уши вяли. Только так и надо. Но Костя боялся, что если он начнет говорить, то его опять поведет куда-нибудь не туда. Про гроб начал давеча!.. «Смотри ты, какой он стал! – думал о Сашке. – Наблатыкался». – Расскажи чего-нибудь, – попросил он девушку. – Чего рассказать? – Ну… веселое что-нибудь. А то со мной с тоски завянешь. – А я вот так вот люблю: ходить и смотреть на людей. И отгадывать про них… – Ты что, ворожейка? – Костя посмеялся насильственно и снова остро почувствовал, что это глупо – что он хихикает. – Не ворожейка, – серьезно сказала Нина, – просто хожу и отгадываю: вот у этого горе какое-то, а этому – только до постели добраться, с работы идет. А другому, посмотришь, – ничегошеньки не надо: куда-нибудь придет… «Это она про меня, наверно». – Знаешь, – сказала вдруг Нина, останавливаясь. – Пойдем на реку. Там хорошо. – А они? – А что они? – Ничего? Оставим-то их… – Ничего, – Нина посмотрела на своего кавалера, и тому показалось, что она усмехнулась. «Ну, давай, Костя, – серьезно подумал он, – не будь же уж совсем-то чумичкой: девка сама подсказывает. Совсем, что ли, баран?» – У меня там скамеечка есть… Сидишь, думаешь… Хорошо. Иной раз дотемна досидишь. – Одна? – Костя только что не взбрыкнул – так ему хотелось показаться игривым. – Одна. – О чем мысли? – Не знаю. – Вот это да! Как же так? Сидеть, думать, а о чем – не знаю. – Не знаю. Сижу – вроде, думаю, а спроси – не знаю, о чем. Может, вспоминаю… Я маленькая бойкая была, в школе озоровала… – А теперь? – Теперь другая. – Замуж пора, – брякнул Костя. – Была, – просто сказала Нина. – Была? Где, здесь? – Здесь. Полтора года была замужняя женщина… – Ну? – Теперь нет. Опять на танцы хожу. – А почему? – Разошлись. – Как так? – Что? – Почему разошлись-то? – Не надо об этом, – попросила Нина. – Не бывает, что ли? Не скажешь, чтобы в голосе ее слышалась грусть или скорбь, но была в ее голосе, глубоко спокойном, – усталость. Как будто накричался человек на том берегу реки, долго звал, потом сказал себе тихо, без боли: «Не слышат». Некоторое время шли молча. Шли по набережной. Нина смотрела на воду, Костя сбоку разглядывал ее. И досмотрелся до того, что забыл неловкость и крепко прижал ее руку к своему боку. Нина повернулась к нему… – Почему разошлись-то? – вылетело у Кости. Он не хотел больше об этом. Он чуть не взвыл от отчаяния. Вовсе ему неинтересно было знать, из-за чего разошлись Нина с мужем. И ведь хотел-то он сказать что-нибудь доброе, ласковое, а… Тьфу! Нина усмехнулась… И ничего не сказала. Между тем подошли к той самой скамеечке, где любила сидеть Нина. За домами на той стороне садилось солнце. Небо было темное, мутное, река черная… А там, где садилось солнце, обозначился слабый румянец зари. По обоим берегам зажглись на столбах огни, и по воде, поперек реки, заструились тоненькие светлые вилюшки… Наносило холодом от воды… Костя снял пиджак и накинул на плечи Нины. Когда накидывал, то хотел тут же и приобнять ее. Нина спокойно отстранилась и спокойно сказала: – Не надо. С удовольствием устроилась удобней в пиджаке и продолжала смотреть на воду. Костя закурил. Долго молчали. – Домой-то не лучше уехать? – сказал Костя. – Все равно, – не сразу откликнулась Нина. Помолчала и еще сказала: – Устала я как-то. – Домой надо, – опять сказал Костя. – Дома хорошо, – согласилась Нина. – Тебе сколько лет? – Двадцать три. Костя не знал, о чем еще говорить. Замолчал. Но теперь почему-то не мучился, что молчит. «Обязательно тискаться, что ли?» – подумал сердито. Чахоточный румянец за рекой погас. В той стороне на небе светлела только одна бледная пролысинка. Вода сделалась совсем черной, маслянисто-черной, неслышно текла на середине, а здесь, у берега, сонно покачивалась и лизала жирный гранит. – Пошли потихоньку к дому, – сказала Нина. И поднялась. – Не холодно без пиджака-то? – Нет. – Ну, пойду в нем. Зябко. – Не простыла? – Нет, так чего-то. Тихонько шли до общежития. Костя и сам сейчас – не то думал, не то вспоминал что-то такое. Вообще грустно было. – Пришли, – сказала Нина. – Сашку я уж теперь не дождусь… – Они долго будут. – Скажи, что я ушел в гостиницу. А завтра – домой. – Счастливо. Костя пожал крепкую ладонь девушки… Задержал ее в своей руке. Нина улыбнулась, отняла руку, еще сказала: – Счастливо, – и пошла. И ушла в подъезд, не оглянулась. Костя пошел наугад переулками – потом где-нибудь на большой улице можно спросить, как пройти к гостинице. Думал о Нине… Шевельнулось в груди нечто вроде жалости к ней – или он попробовал пожалеть? – очень захотелось, чтоб у ней в жизни случилась бы какая-нибудь радость. «Все мы какие-то…», – подумал он и о себе. И не додумал. Стал слушать: где-то во дворе или в переулке молодые девичьи голоса тянули: …Мою печа-аль, мою печа-аль, А я такой, что за тобо-ою Могу пойти в любую даль. А я тако-ой… – Пойдешь, пойдешь, – сказал Костя вслух. И встряхнулся, точно хотел смахнуть с себя стыд и бестолочь сегодняшнего вечера – вспомнил свои рассказы про медведя, про гроб… – Тьфу! *** Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского