Аннотация: Динамичные и живые приключенческие повести Андрея Сербы знакомят читателя с бурными событиями истории вечно воевавшей Руси. Воинственные князья, мудрые красавицы, интриги, динамичный сюжет — всё это можно найти на страницах повестей, включенных в данный сборник. Внимание читателя, без сомнения, привлекут героические подвиги во имя Родины, коварство изменников, стойкость русского характера. --------------------------------------------- Андрей Серба Заговор против Ольги 1 Великая княгиня видела сон. Спокойно и медленно катила прозрачные воды широкая лесная река. Ее пологие песчаные берега густо поросли кустарником. На краю небольшой, усыпанной яркими цветами поляны с лукошком в руках стояла она. Та, какой была много лет назад: молодая, красивая, беззаботная. Вокруг, куда ни глянь, расстилался огромный, радостный, так много таивший для нее в ту пору непознанного мир. Громкое ржание за спиной заставило ее вскинуть голову и повернуться. Рядом сдерживали коней несколько всадников; в дорогих шлемах и доспехах, со щитами за спиной и копьями в руках. Ближе всех был он: в серебристой кольчуге, золоченом шлеме, с красным корзном на плечах, большой золотой гривной на груди. Веселый открытый взгляд, длинные усы, в уголках губ дрожала усмешка. — Кто ты, красавица? — наклонился к ней с седла всадник с гривной. — Вольга, — певуче ответила она. — Далече ли брод, Вольга? — спросил всадник, окидывая ее восхищенным взглядом. — Рядом, подле того дуба, — указала она. — Откуда будешь сама? — Пожелаешь сыщешь, — смело ответила Вольга. — Обязательно сыщу, — без тени улыбки пообещал всадник, выпрямляясь в седле. Он дал коню шпоры, и тот понес его к указанному Вольгой броду. За всадником с красным корзном последовали остальные воины. Одного из них Вольга придержала за стремя. — Гридень, кто это? — кивнула на всадника с гривной. — Великий киевский князь Игорь, — ответствовал тот… Искрился под солнцем снег, легко бежала четверка рослых коней. В устланных медвежьими шкурами санях сидела она, уже не простая русская девушка из далекой северной земли, а великая киевская княгиня. Из затерянной в лесах и топях деревушки кони несли ее в неведомый ей и оттого манящий, словно сказка, град Киев, столицу огромной Русской земли. Скакавший рядом с санями Игорь наклонился, протянул к ней руки. Но что это? Лицо князя вдруг расплылось, потускнело, отдалилось от Ольги. Его фигура, словно пребывая в зыбком мареве, задрожала, заколебалась. На крупе статного белоснежного Игорева жеребца-балана появилось кровавое пятно. Оно росло, расплывалось, капли крови покатились из-под седла на снег, а Игорь, выпустив из рук поводья, стал медленно заваливаться назад. Объятая страхом Ольга замерла в санях, крик ужаса застрял в горле… С тревожно бьющимся сердцем она проснулась, открыла глаза, вытерла мокрый от холодного пота лоб. И не поверила собственным ушам: по лестнице великокняжеского терема, ведущей в ее спальню, гремели тяжелые шаги и раздавался звон оружия. Неужто вернулся с полюдья Игорь? Однако он всегда приходил к ней один и без шума. К тому же в подобных случаях он всегда присылал к ней гонца, дабы предупредить о скором прибытии. Дверь распахнулась, и в свете факелов, которые держали в руках двое дружинников, Ольга увидела группу воевод. Они остановились у порога, лишь Свенельд, один из воевод великокняжеской дружины, выступил вперед. — Прости, великая княгиня, что тревожим ночью. И еще раз прости за весть, с которой явились. Он сделал шаг в сторону, и тут же на его месте вырос другой воин. Едва взглянув на него, Ольга почувствовала, как в груди что-то оборвалось, от волнения пересохло во рту. Перед ней стоял Микула, любимый тысяцкий Игоря, с которым тот отправился на полюдье к древлянам. Почему Микула здесь? Отчего один, что у него за вид? Одежда порвана и в пыли, сапоги доверху в грязи, кольчуга пробита и забрызгана кровью. Лицо тысяцкого почернело от усталости, грудь шумно, словно кузнечные меха, вздымалась, взгляд под нахмуренными бровями страшен. — Недобрую весть принес я, великая княгиня, — глухо проговорил Микула, опуская глаза. — Осиротела Русская земля, не стало у нее хозяина-владыки. Осталась без мужа и ты. Качнулся в глазах Ольги свет факелов, гулкими молоточками застучала в висках кровь. — Где Игорь? — еле слышно спросила она. — Великий князь и его дружина легли под древлянскими мечами. Теперь ты хозяйка земли Русской, ибо так велел перед смертью твой муж. Какое-то время, приходя в себя от услышанного, Ольга молчала, затем с недобрым прищуром глянула на Микулу. — Великий князь, мертв, полегла его дружина. Отчего жив ты, которому надлежало блюсти жизнь Игоря? Даже в полутьме спальни было видно, как вспыхнуло от обиды лицо тысяцкого. — Такова была последняя воля великого князя. Древляне обещали сохранить одному из нас жизнь, чтобы тот принес в Киев весть о случившемся. И твой муж оставил меня жить… Однако не для скорби о нем, а чтобы как можно скорее восторжествовала святая месть. Я, побратим Игоря, дал ему в том клятву-роту. Ольга устало махнула рукой. — Идите, все идите. Оставьте меня одну. А ты, Свенельд, покличь ко мне отца Григория. Отец Григорий появился сразу, едва затихли шаги воевод. Можно было подумать, что он все время стоял рядом, в углу спальни. Высокий, слегка грузноватый, в скромном монашеском одеянии, с большим серебряным крестом-распятием на груди. Бледное, с тонкими чертами лицо красиво, глаза скромно опущены долу, в аккуратно подстриженной черной бороде видны нити седины. Это был духовный пастырь великой княгини, ближайший ее друг и наставник. Только ему, своему духовному отцу, могла она поведать все, что лежало на душе, что вынуждена была таить от остальных людей. Сколько бессонных ночей за молитвами и беседами провела она с ним в те длинные месяцы и годы, когда Игорь с дружинами отправлялся в нескончаемые походы. — Ты звала меня, дочь. Я пришел, — тихо и вкрадчиво прозвучал голос Григория. — Горе у меня, святой отец. — Ведаю о том. Потому и стою рядом, дабы утешить. — Нет у меня больше мужа, одна я осталась, — сдерживая слезы, сказала Ольга. — Безропотно прими испытание, посланное тебе небом. А я помогу успокоить душу, — ласково проговорил священник. — Помолимся… Возвратившись от великой княгини под утро, отец Григорий преобразился. Не скромный христианский священник мерил сейчас шагами свою тесную келью, а бывший центурион гвардейской схолы императоров Нового Рима. Тот, кто по приказу самого патриарха сменил меч на крест, золоченые доспехи на грубую сутану и явился через Болгарию сюда, в далекий край язычников, откуда уже не раз двигалась на империю страшная угроза. Именно отсюда приплыли дружины Аскольда и Дира, и лишь чудо и золото спасли тогда столицу. С этих берегов пришли могучие полки князя Олега, вырывавшего у империи для языческой Руси то, о чем не смели даже мечтать христианские монархи. Отсюда дважды ходил с мечом на Царьград и погибший сейчас князь Игорь. Чтобы подобные нашествия с севера никогда больше не повторялись, живет теперь в Киеве бывший центурион. Не гордый и сильный сосед нужен империи на севере, а слабый и покорный вассал, всецело послушный ее воле. И то, чего не добились императоры и мечи, должны сделать Христос и крест. Главное, отнять у русичей душу, а потом с ними можно делать все, что пожелаешь. Наконец сбылось. Не стало язычника Игоря, заняла его место Ольга, христианка и духовная дочь Григория. Не дар ли это небес, услышавших и внявших молитвам бывшего центуриона? Поэтому необходимо действовать немедленно, не теряя ни минуты. Священник уселся за стол, быстро покрыл тайнописью лист пергамента. Свернул его в свиток, наложил печать. Вышел в соседнюю келью, где спало несколько слуг, разбудил одного, поманил к себе пальцем. — Найдешь на Днепре ладью купца Прокопия. Скажешь, что от меня, и тогда он возьмет тебя с собой. В Константинополе отдашь это послание патриарху и как можно быстрее вернешься с ответом. Ступай… Императоры и патриархи Восточно-Римской империи пользовались услугами тысяч секретных осведомителей и агентов как в самой империи, так и за ее пределами в Европе, Азии, Африке, везде, куда только могли дотянуться их длинные руки. Уже при императоре Константине Первом лишь в столице насчитывалось десять тысяч тайных соглядатаев. Агенты, действующие за пределами империи, были умны и решительны, преданы порученному им делу. Отдаленность и медлительность связи с начальством выработали в них широкий кругозор, инициативу, смелость принятия собственных решений. Всеми этими качествами в полной мере обладал бывший центурион, а теперь духовный пастырь великой княгини. Поэтому, еще не получив ответа патриарха на послание, он уже знал, что необходимо делать. Его духовная дочь стала императрицей этой страны воинственных язычников, ей суждено владычествовать над ними. Что ж, пусть правит… Но рядом с ней неотступно должны находиться они — Христос и ее духовный пастырь Григорий. Русская княгиня Ольга обязана думать и решать, как считает нужным он, отец Григорий. Отныне она должна рассуждать и поступать, как то угодно Восточно-Римской империи и Христу. Да будет так… 2 Легкий ветерок приятно освежал лицо, шевелил полы шелкового халата одного из ближайших вельмож хазарского кагана. Лениво развалившись в кресле, он смотрел на стоявшего против него человека. — Хозрой, ты уже не раз бывал у русов. Посылаю тебя туда снова. Смуглое, горбоносое, с седой бородой лицо собеседника ничего не выразило. — Русский князь Игорь убит собственными данниками. Престол заняла его жена, княгиня Ольга. Пока не вырастет сын Игоря, Русью будет править она. Однако что может женщина, существо, лишенное разума и воли? Поэтому между русами неминуемы междоусобицы и смуты, реки крови ждут их. — Такова воля Бога, носителя истины. Он ослабляет и уничтожает язычников, врагов единственно избранного им народа. — Ты прав, Хозрой. Только мы, сыны истинной веры, имеем право владеть миром. Все остальные народы существуют для того, чтобы жили мы. Таков удел и славян-русов, этого многочисленного и сильного племени. Победить их в открытом бою невозможно, это не удавалось еще никому. Но сейчас, пока на Руси нет князя, они слабы и легко могут стать нашей добычей. Для того я и посылаю тебя к русам. — Твои слова святы для меня, великий и мудрый. — Русы никогда и никому не прощают своей пролитой крови. Поэтому княгиня Ольга станет мстить за мужа, и рус пойдет с мечом на руса. Так пусть дерутся до последнего воина, а когда ослабнут, ты посадишь великим киевским князем нашего человека. Ты найдешь такого, купишь его разум, вдохнешь в него нашу душу. С каждым днем все больше и больше нужных нам людей будет окружать его, укрепляя и расширяя нашу власть. Мы, сыны истинной веры, станем головой русов, мы будем их хозяевами. Пусть работают славянские руки и ноги, пускай гнутся и трещат славянские спины — они будут трудиться для процветания Богом избранного народа. Как бы ни было огромно и сильно тело, оно всегда послушно голове. И этой головой, повелевающей славянским телом, должны стать мы, носители и распространители истинной веры. Такова воля кагана. — Я понял тебя, великий и мудрый. — Ты пошлешь надежного человека в Киев, а сам отправишься в Полоцк. Там сейчас двадцать сотен викингов, тех, что вместе с покойным Игорем ходили последний раз в Византию. Игорь щедро одарил их, однако варяжский ярл Эрик продажен и жаден, таково и его наемное разноплеменное воинство. Викингов слишком мало, чтобы угрожать Руси, но усугубить междоусобицу им под силу. Ты хорошо знаешь Эрика, не раз имел с ним дело, а потому легко найдешь общий язык и теперь. Ты купишь ярла, и тогда он поведет воинов на того, кого ему укажешь. И пусть тогда вся Русь исчезнет в крови раздоров и междоусобиц, чтобы возродиться вновь уже в свете иудейской веры. Такова воля кагана. — Я сделаю это, великий и мудрый. — Выступишь с торговым караваном завтра. Купцы останутся в Киеве, а ты с частью товара отправишься в Полоцк. Посылаю тебя туда одного, но даю очень много золота. Власть этого металла всесильна, с его помощью ты сметешь все преграды, которые только могут возникнуть на пути к осуществлению нашей цели. — Слушаю и повинуюсь, великий и мудрый. — Я сказал все. Оставь меня… 3 По глади Днепра скользило несколько славянских лодок. На передней богато изукрашенной резьбой, на скамье, устланной коврами, полулежал древлянский князь Мал. Невысокий тучный, он нежился, прикрыв глаза, под ласковыми лучами солнца. Пуще всего на свете Мал любил тишину и покой, раз и навсегда заведенный порядок. Он давно позабыл о мече и битвах, его дружину в великокняжеские походы водили сыновья. И сейчас он плыл не на тяжелой боевой русской лодии, одного вида которой страшились недруги, а на легкой речной, на которой любила плавать на киевское торжище его покойная жена. Напротив Мала среди разложенного на дне лодки товара стоял на коленях хазарский купец, прибывший на Русь вместе с Хозроем. Выкрашенная хной и завитая в мелкие колечки борода купца благоухала, узкие глазки раболепно смотрели на князя. — Только для тебя, господин, — ворковал хазарин. — Знаю, что станешь скоро великим киевским князем. Тебе и твоей будущей жене привез и приберег все это. Мал нехотя посмотрел на товары, усмехнулся. — Рано приехал, купец. Приходи в Киев, когда я стану князем всей Руси. Тогда получишь за свои камни и узорочье любую цену. У моей жены Ольги хватит золота на все твои товары. Громкий смех гребцов заглушил его слова… Утром следующего дня хазарский купец раскладывал товары уже перед великой киевской княгиней. Та с женским любопытством осматривала ткани, перебирала в пальцах украшения. — Купец, ты часто бываешь в Киеве и знаешь, что русичи щедры. Отчего так скуден твой выбор на сей раз? — недовольно спросила Ольга, отрывая взгляд от ожерелья. — Это так, великая княгиня, — согласился хазарин. — Прежде моей первой покупательницей всегда была ты, однако на этот раз тебя опередили. Не гневись, но я не мог отказать тому человеку. — Кто же был первым? — сдвинув брови, поинтересовалась Ольга. — Твой будущий муж, древлянский князь Мал. Он отобрал лучшие товары и обещал мне вскоре щедро заплатить за них. Ольга не смогла скрыть удивления. — Обещал? Неужто вы, хазары, послушные слуга своего лукавого бога, стали верить кому-то на слово? — Князь Мал — завтрашний властитель всей Руси, он обещал заплатить за отобранный товар киевским золотом. Зная, как ты, великая княгиня, богата, я не мог не поверить твоему будущему мужу. По лицу Ольги пошли красные пятна, глаза вспыхнули гневом. — Заплатить киевским золотом? — переспросила она. — Не рановато ли Мал стал считать себя моим мужем и великим князем? — Древлянский князь сказал, что если корова сама не идет в стойло, ее гонят туда плетью, — с дрожью в голосе проговорил хазарин, сгибаясь перед Ольгой в низком поклоне. Сузив глаза, великая княгиня швырнула к ногам купца ожерелье, которое держала в руках. — Ты мне больше не нужен. Покажешь ключнице все, что я отобрала, и назовешь цену. Она заплатит тебе. Ступай… Едва хазарин покинул горницу, Ольга повернулась к священнику Григорию, стоявшему рядом с ней. — Все слышал, святой отец? — Да. — Смог бы ты стерпеть подобное унижение? — Христос учит смирять гордыню. — Князь древлян оскорбил не просто женщину, а великую княгиню. Я русская, святой отец, а русские не прощают обид. Даже если бы я уже не решила, что этот древлянин, убийца моего мужа, умрет, я без колебаний вынесла бы сей приговор ему сейчас. — Христос учит прощать своих врагов. — Разве ты, святой отец, не отпустишь мне подобный грех? — прищурила глаза Ольга. — Я еще не видел греха, дочь моя. — Ты его и не увидишь, — загадочно улыбнулась великая княгиня. — Святой отец, ты не единожды рассказывал мне о жизни императоров Нового Рима. О том, как они избавляли себя от врагов, не пролив ни капли их крови. Прошу, расскажи мне об этом сейчас еще раз. 4 Подбоченясь и гордо выпятив грудь, князь Мал смотрел на открывшийся перед ним город. Стольный град всея Руси располагался на высоких днепровских холмах, окруженный широким земляным валом и толстой крепостной стеной. Высились по углам стен сторожевые башни, торчали заборола, разверзлись темные провалы крепостных ворот. Блестели шлемы и наконечники копий охранявшей их стражи. Лепились по склонам зеленых холмов посады, у впадения в Днепр Почайны раскинулась пристань. К самой воде спускались хижины рыбаков и подворья ремесленников. Только не на крепостные стены или жилища горожан и рыбаков смотрел князь Мал. Его взор был прикован к стоявшему на вершине одного из холмов великокняжескому терему. Матово отсвечивали под лучами солнца его белые гладкие стены, выложенные из каменных плит. Всеми цветами радуги сверкали узорчатые оконные стекла, словно жарким огнем, пылала многоскатная изящная башня-смотрильня, подарок покойного Игоря жене, дабы она могла первой узреть возвращающегося из походов мужа-воителя. Такого терема и башни не было на Русской земле больше ни у кого, лишь великие киевские князья могли позволить себе иметь такое диво. Но прошло их время! Теперь хозяин стольного града всей Руси и красавца-терема будет он, древлянский князь Мал. Лодка уткнулась носом в прибрежный песок, остановилась. Князь Мал выпрямился на лавке, довольно прищурил глаза, разгладил пятерней пушистые усы. Воистину ему приготовили княжескую встречу! На берегу в полном воинском облачении замерло несколько длинных рядов киевских воинов, дорога, ведущая от реки, была устлана коврами. Что же, так и должно быть. Древляне взяли жизнь киевского князя, взамен они дают Киеву нового князя, а княжьей вдове — нового мужа. Все, как гласят и требуют древние обычаи русичей. Поднявшись с лавки, Мал собрался было шагнуть на песок, однако был вынужден отказаться от этого намерения. Часть киевских дружинников вошла в воду, выстроилась вдоль бортов древлянских лодок. Были они без щитов и копий, в их руках виднелись толстые веревки. По команде воеводы, взмахнувшего на берегу мечом, дружинники продели веревки под днища лодок, одновременно рванули их вверх. Легкие суденышки поднялись из воды, повисли в воздухе. По новому взмаху воеводского меча дружинники сделали первый шаг к берегу, второй, и лодки поплыли между их плечами на сушу. Мал вновь опустился на лавку, важно надул щеки. Он еще никогда не слышал, чтобы кому-либо на Руси оказывались такие почести. Медленно плыли над дорогой к великокняжескому терему древлянские лодки, без единого звука шагали вдоль их бортов ряды киевских дружинников. Идущий впереди воевода остановился, развернулся к древлянам, поднял меч. И Малу показалось, что под усами киевлянина мелькнула зловещая усмешка. Наверное, почудилось. Ведь так ласково светит в лицо солнце, так мирно плещет за спиной речная волна, так спокойно и радостно на душе. Воевода опустил меч, и воины, несущие лодки, выпустили веревки из рук. Раздался треск ломаемых жердей, в глазах у Мала померк свет. Лодки упали в темноту, ударились и заскрежетали днищами о землю, повалились набок. Князь вскочил на ноги, быстро завертел головой во все стороны. Древлянские лодки валялись на дне глубокой, с отвесными стенами ямы, вырытой посредине дороги и прикрытой до поры до времени слоем жердей и положенными поверх них коврами. Вырвав из ножен меч и подбодрив себя и спутников воинственным кличем, Мал задрал голову. И замер с раскрытым от ужаса ртом: затмевая дневной свет, сплошным потоком с десятков заступов летела сверху на древлян земля… Скрестив на груди руки, стояла возле узкого окна башни-смотрильни Ольга. Наблюдала, как дружинники заравнивали землю и укладывали дерн на месте, где только что плыли по воздуху к ее терему древлянские лодки. — Ночью, Свенельд, поведешь дружину на древлян, — сказала она находящемуся рядом воеводе. — Прямо к их главному граду Искоростеню. Покуда древлянам неведома судьба князя Мала, ты должен скрытно и без помех пройти через болота-трясины и напасть на город. Внезапность удара утроит число твоих воинов и сбережет немало крови. Даже если не удастся захватить Искоростень, твой отряд откроет дорогу всему нашему войску в землю древлян… Оставшись одна, Ольга снова подошла к продолговатому окну стрельницы. Сколько раз стояла она точно так, всматриваясь до рези в глазах, не показались ли за излучиной Днепра ветрила лодий Игоря, возвращающегося из похода, не клубится ли пыль в заднепровских далях под копытами коней его дружины? Отсюда Киев виден как на ладони. Прямо перед Ольгой раскинулась Старокиевская гора, застроенная ниже великокняжеского терема хоромами и усадьбами боярской и дружинной знати. Еще ниже по склонам жались друг к дружке тесные, приземистые домики горожан с их двориками и огородами. За крепостной стеной, ближе к Днепру, виднелись торговые и ремесленные посады: Киселевка, Щекавица, Подол. Черные и желто-серые дымы, поднимающиеся в той стороне над кузнями, пятнали чистоту неба и застилали нежную голубизну Днепра. Гавань у Почайны была сплошь уставлена купеческими лодиями и заморскими кораблями, а торжище, раскинувшееся невдалеке от берега, чернело, как всегда, от разливавшегося по нему людского моря. Но больше всего Ольга любила смотреть на бескрайние зареченские просторы и длинные золотистые отмели, протянувшиеся по ту сторону Днепра, на зеленые степные курганы, дрожащие в знойном мареве. О славный красавец Киев, мать городов русских! Как не гордиться и не восхищаться тобой! 5 Не только великая княгиня наблюдала за событиями, происходящими на дороге перед ее теремом. Спрятавшись за деревом на склоне днепровской кручи, все это видел и хазарский купец, подручный Хозроя в Киеве. Убедившись, что все древляне с их лодками бесследно исчезли в земле, он покинул убежище. Пугливо озираясь по сторонам, спустился к берегу и быстро направился к торжищу. Нигде не задерживаясь, он прошел мимо рядов, где торговали цветной парчой и шелком, привезенными из далеких Индии и Китая, Ирана и Египта. Не заинтересовали его быстроногие кошки-гепарды и обученные охотничьи соколы. Остался он равнодушен к дразнящим раковинам, не привлекли его взор голубоватые клинки из знаменитой русской харалужной стали и серебряные заздравные чары, украшенные тонким, замысловатым узорочьем. Пройдя торговые ряды несколько раз из конца в конец, он остановился возле приглянувшегося ему бородача, торговавшего пушниной и медом. — Здрав будь, добрый человек. Торговец глянул на хазарина, степенно разгладил бороду. — Того и тебе, заморский гость. — Удачен ли торг? — Не жалуюсь. — Когда собираешься домой, в древлянскую землю? Торговец еще раз глянул на хазарина, в его глазах мелькнула неприязнь. — Кто ты таков, чтобы сыск мне устраивать? Явился по делу — смотри товар, а язык попусту трепать нечего. Хазарин быстро осмотрелся по сторонам, шагнул вплотную к древлянину, наклонился к нему. — Только что княгиня Ольга велела заживо закопать в землю вашего князя Мала и всех, кто был с ним. А не сегодня-завтра киевское войско двинется на вашу землю, неся ей меч и огонь в отместку за смерть князя Игоря. Если тебе дороги соплеменники, скачи в Искоростень и предупреди их об опасности. Торговец недоверчиво посмотрел на хазарина. — Откуда знаешь это? — Одно видел собственными глазами, другое слышал из надежных уст. — Не верю, уж больно лживое и своекорыстное вы племя. Да и какое тебе, иноземцу, дело до распрей Киева и древлянской земли? Хазарин склонился к уху бородача, его голос перешел в свистящий полушепот. — Какое? А то, что я ненавижу полян и киевских князей. В битвах с ними погибли два моих сына, а жена, не перенеся сей утраты, ушла на тот свет вслед за ними. Но если у меня поляне уже отняли семью, тебе подобная участь уготована в ближайшие дни. Коли не желаешь остаться одинокой былинкой посреди вытоптанного поля — спеши. Не медли, ибо завтра будет поздно. Древлянин усмехнулся. — Ты говорил напрасно, хазарин, я все равно не верю тебе. Откуда знаешь, что твоих сыновей срубил полянин, а не иной воин-славянин: древлянин, северянин, вятич? Я сам, когда был моложе, дважды ходил в ответные набеги на ваши вежи, и не одна хазарская голова слетела с плеч под моим мечом. Хазарин опустил голову, пожал плечами. — Я сказал правду, ты можешь это проверить. Весь Киев видел, как приставали к берегу лодки князя Мала и как встречала их дружина великой княгини. Однако сыщи хоть единого человека, который встретил бы позже вашего князя в городе или на великокняжеском подворье. Не сыщешь, приходи вечером к Днепру. Буду ждать тебя у той тропы… Вечером древлянин был на указанном хазарином месте. От спокойствия, которым он был преисполнен днем на торжище, не осталось и следа. — Ты оказался прав, хазарин. Многим было дано узреть и лодки князя Мала, и встречу его дружиной княгини Ольги. Но после этого никто не видел ни одного древлянина, ни единой нашей лодки. Они словно сгинули неведомо куда. — Твоего князя и его спутников уже нет среди живых, древлянин. Если хочешь, чтобы твои близкие и соплеменники не разделили их участь, спеши. Хазарин хлопнул в ладоши, из кустов появился его слуга с конем в поводу. — Бери, — указал на коня хазарин. — И покуда киевляне еще не выступили в поход, скачи. — У меня нет денег на такого коня. Весь мой товар не стоит такого красавца. — Дарю его тебе. Торопись, не теряй напрасно время. — Ты щедр, хазарин. Да наградят тебя за это твои боги. Прощай… Древлянин вскочил в седло, скакун вихрем сорвался с места. Когда конский топот затих вдали среди деревьев, хазарин зажал в кулак остроконечную бороду и громко рассмеялся. — Теперь, воевода Свенельд, можешь выступать в поход и ты. 6 Они разговаривали вдвоем, без свидетелей, киевский тысяцкий Микула и полоцкий князь Лют. — Князь, я к тебе от великой княгини Ольги, — звучал голос Микулы. — Древляне убили Игоря, ее мужа, и великая княгиня кличет тебя под свои стяги, дабы отомстить за это злодеяние. Взгляд Люта был направлен в угол светлицы, пальцы правой руки замерли на густой бороде. — Я слышал об этом. Князь Игорь пожелал дважды взять дань с древлян и заплатил за это жизнью. — Князя Игоря убили смерды, его данники. Сегодня они взяли жизнь киевского князя, завтра захотят твоей. Ты этого ждешь, полоцкий князь? — Напротив, будь моя воля, уже завтра выступил бы в помощь великой княгине. Но поверь, я не могу этого сделать. Лют встал со скамьи, шагнул к настежь открытому окну. Невысокий, кряжистый, с грубоватым лицом воина, левая ладонь положена на крыж меча. Хотя Микула давно знал полоцкого князя, он с интересом за ним наблюдал. Тысяцкий понимал, какие страсти бушевали сейчас в душе Люта, чувствовал, как тому нелегко, и потому молчал тоже. Варяги, предки Люта, пришли на русскую землю вместе с западнославянским князем Рюриком, вытесненным из родных мест многолетним совместным нашествием германцев и норманнов. Рюрик с братьями Трувором и Синеусом был принят у себя новгородцами и обосновался на Ладоге. Дед Люта, Регволд, осел со своей дружиной на полоцкой земле, породнился с ее жителями и остался у них. Вскоре он стал полоцким князем, его воины-варяги смешались с русами, обзавелись женами-славянками. Защищая эту исконно русскую землю от воинственных соседей: летгалов, земгалов, куршей, а позже от захватчиков-тевтонов императоров Генриха и Отгона, они стояли в одном боевом строю — уходившие корнями в эту землю славяне и некогда чуждые им варяги. Как и все русские князья, половчане признавали над собой власть великих киевских князей, ходили со своими дружинами под общерусским стягом в походы, в тяжкую годину просили у Киева подмоги. И Микула знал, что вовсе не какие-то личные счеты с киевскими князьями заставили сейчас Люта ответить ему отказом. — Тысяцкий, — раздался от окна голос полоцкого князя, — мой дед был варягом, а моя бабка — славянкой. Мой отец — уже наполовину варяг, а мать вновь славянка. Ответь, кто я? — А как считаешь сам? — Я славянский князь, однако в моей душе живет память о родине предков деда. Все, что творю, — для Руси, но мне трудно обнажить меч против варягов. Мой разум еще не победил до конца голос крови. — Не против варягов, а против древлян кличет тебя киевская княгиня. Лют отвернулся от окна, шагнул к тысяцкому. Остановился в шаге от него. — Микула, мы давно знаем друг друга. Уверен, именно поэтому прислала тебя ко мне киевская княгиня. И ты понимаешь, что я имею в виду. Мы вместе ходили в последний поход на Царьград, с нами были и наемные дружины варягов. Двумя тысячами викингов командовал мой двоюродный брат Эрик. После окончания похода Эрик не вернулся домой, а остался у меня в гостях. Каждую неделю он обещает отправиться на родину или на службу к императору Нового Рима, однако до сих пор сидит в Полоцке. Он мой брат, и я не могу прогнать его. — Киевской княгине сейчас нужны храбрые воины. Пригласи ярла Эрика с собой. — Эрик сам мечтает стать русским князем и не пойдет под киевское знамя. После смерти князя Игоря он уже несколько раз предлагал мне отделиться от Киева и признать над собой власть Свионии. Каждый раз я отвечал ему: нет. — Выходит, он уже не твой гость, а враг Руси. Разве ты, князь, не знаешь, как поступают с врагами? — Знаю, — твердо ответил Лют. — Но если и уничтожу ярла с его воинами, за них придут мстить другие викинги. Их лодии каждый год идут по Двине из Варяжского моря. А у полоцкой земли много врагов и без варягов, ей не нужна лишняя кровь. Если я уйду с дружиной на древлян, Эрик захватит Полоцк и провозгласит его частью Свионии. Чтобы снова вернуть полоцкую землю, Руси придется пролить немало крови. Вот почему я не могу в ближайшие дни покинуть город. Подожди немного. — Твоя подмога нужна Киеву сейчас. Как говорится, ложка дорога к обеду. — Подожди несколько дней, — упрямо повторил Лют. — Раньше разговор со мной начинал Эрик, сегодня с ним буду говорить я. И не как брат, а как русский князь. 7 Главный город древлян Искоростень был окружен непроходимыми топями, приблизиться к нему можно было лишь со стороны большой лесной поляны. Но доступ оттуда преграждал глубокий, заполненный водой ров, за которым был насыпан широкий земляной вал. По верху вала шла высокая бревенчатая стена с заборолами и бойницами для лучников. По углам она была увенчана двумя строевыми башнями. Со стороны болот рва и вала не было, и стена из толстых, заостренных кверху дубовых бревен шла прямо по кромке трясины, словно вырастая из нее вместе с камышом. Поляну делила на две части гладко наезженная дорога. Выбегая из крепостных ворот, она исчезала в густом лесу, который начинался за поляной. Под стенами города, упираясь флангами в болото, замерли плотные ряды древлянских воинов. Алели под лучами солнца их червленые щиты, сверкали наконечники копий, застыли впереди дружинников сотники с обнаженными мечами в руках. На крепостной стене за заборолами виднелись две линии лучников с положенными на тетивы стрелами. Воевода Свенельд, первым выехавший из леса на поляну, придержал коня. Прикрыл глаза от солнца ладонью и некоторое время смотрел на открывшуюся перед ним картину. Он сразу понял главное — его отряд ждали и были готовы к встрече, поэтому о внезапном нападении на город не могло быть и речи. Воевода приказал разбить на поляне лагерь и ждать прибытия великой княгини с основными силами киевского войска. Убедившись, что поляне пока не собираются начинать военных действий, древляне с наступлением темноты отступили в город и больше не показывались. Главные силы киевлян появились перед стенами Искоростеня через трое суток. Едва на поляне вырос шатер, рядом с которым в землю было воткнуто копье со стягом великих киевских князей, на башнях города громко затрубили рога. Ворота распахнулись, через ров с водой лег подъемный мост, и на него ступили трое древлян. Впереди — сотник с двумя скрещенными над головой копьями, на одном из которых вился по ветру кусок белой ткани. За ним — старший сын князя Мала Крук и главный воевода древлянского войска Бразд. Княгиня Ольга встретила послов в своем шатре. — Челом тебе, великая княгиня, — проговорил Крук, отвешивая поклон Ольге. Но та, плотно сжав губы и глядя поверх головы древлянского князя, продолжала неподвижно сидеть в кресле. — Великая киевская княгиня, что привело тебя с войском на нашу землю? — спросил Крук, так и не дождавшись ответа. — Где мой отец, князь Мал, которого твои люди встретили в Киеве? Только теперь Ольга посмотрела на Крука. — Твой отец ушел держать ответ перед князем Игорем, — громко произнесла она. — А вы, древляне, будете держать ответ передо мной, его женой. Надеюсь, ты не забыл закон русичей: кровь за кровь, око за око, зуб за зуб. — Великая княгиня, твой муж Игорь пришел к древлянам не как мудрый властитель, а как жадный хищник. Получив сполна положенную ему и граду Киеву дань, он вернулся к нам, дабы собрать ее снова. Тогда мы сказали: волк до тех пор будет ходить к стаду, покуда не зарежет последнего ягненка. И боги нашими руками покарали твоего мужа за алчность. Ибо всяк жнет то, что сеет. На лице Ольги появилась недобрая усмешка. — Ты прав, древлянин, каждый жнет то, что сеет. И я, великая киевская княгиня, пришла собирать жатву. — Ольга вцепилась пальцами в подлокотники кресла, наклонилась в сторону послов. — В Киеве я лишь взяла кровь вашего князя Мала за смерть моего мужа, а сюда, под Искоростень, я прибыла справить по нему тризну. Как видите, древляне, я тоже чту заветы русских богов. В шатре повисла гнетущая тишина, и в ней отчетливо прозвучал голос главного древлянского воеводы Бразда: — Великая киевская княгиня, ты хочешь крови? Что ж, ты ее получишь. И даже больше, нежели ожидаешь. 8 Дверь широко распахнулась, и на пороге возник варяжский дружинник — Ярл, на подворье князь Лют. Он хочет видеть тебя. — Пусть войдет, я жду его. Дружинник вышел, а Эрик глянул на стоявшего против него Хозроя, с которым до того беседовал. — Я все понял, хазарин, пусть будет по-твоему. Чем больше русы перебьют русов, тем лучше, и я с удовольствием помогу им в этом деле. Теперь оставь меня. Я не хочу, чтобы полоцкий князь видел нас вместе. Хозрой низко поклонился Эрику и быстро исчез в маленькой, едва заметной боковой двери… Ярл встретил Люта с радостной улыбкой, дружески хлопнул по плечу. Подвинул к нему кресло, сам, скрестив на груди руки, прислонился к стене напротив гостя. — Садись, брат. Я рад видеть тебя. Лют уселся в предложенное кресло, положил на колени меч. Лицо полоцкого князя было бесстрастно, глаза смотрели холодно, — Ярл, у меня гонец моего конунга, великой киевской княгини Ольги. В древлянской земле большая смута, и я должен выступить со своей дружиной княгине на подмогу. Поэтому хочу знать, когда ты собираешься оставить полоцкую землю? Эрик широко открыл глаза, в его голосе появились обиженные нотки. — Князь, ты гонишь меня? Своего брата? — Твои викинги устали от безделья и хмельного зелья. Одни из них хотят домой, другие рвутся под знамена ромейского императора. Ты и сам не раз говорил, что снова желаешь попытать счастья в битвах. К тому же я знаю, что ты всегда мечтал о чужом золоте. — Особенно, когда оно рядом, — ухмыльнулся Эрик. — Хочешь, мы возьмем его вместе? — За чужое золото часто платят своей кровью. — Или кровью своих викингов, — тихо рассмеялся Эрик. — Но что они для меня? Настоящих, чистокровных свионов среди них можно пересчитать по пальцам, остальные — наемные воины из всех северных земель, Поморья, островов Варяжского моря. Погибнут эти — придут другие, ничем не хуже прежних. — Замолчав, он пристально глянул на Люта. — Брат, я не раз убеждался, что ты смел и отважен. Не понимаю, как ты можешь терпеть над собой женщину, великую киевскую княгиню? Разве тебе самому не хочется стать конунгом всей Руси? — У Руси уже есть конунг, это сын Игоря — Святослав. Пока не станет воином, за него будет править мать. И горе тому, кто захочет нарушить этот порядок и самочинно захватить власть. Эрик громко расхохотался. — Брат, ты рассуждаешь как рус. Однако в тебе течет и варяжская кровь, поэтому оцени происходящее по-иному. На Руси смута, киевская княгиня сражается со своими данниками, древлянами. Покуда рус убивает руса, мы, варяги, можем сделать то, что нам не удавалось до сих пор. Ты — князь полоцкой земли, у тебя многие сотни свионов. У меня тоже две тысячи викингов. Ты объявишь Полоцк частью Свионии, к нам придут на помощь многочисленные дружины варягов и свегюв. Когда княгиня Ольга ослабнет в борьбе с древлянами, мы всеми силами ударим на Киев. Ты станешь конунгом всей Руси, я — ярлом полоцкой земли. Что скажешь на это? — Чтобы стать конунгом Руси помимо воли русов, надо уничтожить их всех. А это еще не удавалось никому. Ты, ярл, или во власти несбыточных снов, или плохо знаешь русов. Эрик хищно оскалил зубы. — Ты стал настоящим русом, брат. Ты совсем забыл о силе и могуществе викингов, — высокомерно произнес он. — Нас боится Европа и Африка, одно слово «викинги» бросает всех в дрожь. Впервые за время разговора Лют усмехнулся. — Нет, Эрик, я ничего не забываю. Скажи, какие города твои викинги брали на копье? — Я забыл их число. Помню, что я был в Ломбардии и Неаполе, Герачи и Сицилии, мои викинги брали штурмом Салерно и Росано, Торенто и Канито. Перед именем варягов трепещут Париж и Рим, короли Англии ежегодно покупают у нас мир. — А сколько взял ты русских городов? Эрик отвел взгляд в сторону, промолчал. Лют улыбнулся снова, тронул бороду. — Ты прав, Эрик, вас, варягов, страшатся все. Но только не Русь. На ней остались кости многих пришельцев, мечтавших покорить ее. Смотри, не сделай ошибки и ты. — Мы попросим помощи у германского императора, тевтоны давно мечтают о Русской земле. Мы пообещаем червенские города полякам, они тоже помогут нам. Русь велика и богата, ее хватит на всех. — Русь не только велика и обильна, но и сильна, Русь всегда побеждает своих врагов, кем бы они ни были и откуда ни шли. Если недруги снова поползут на Русь, Полоцк и его дружина будут вместе с Киевом. Запомни это, ярл, и очнись от сладких снов. Лют поднялся с кресла, в упор глянул на Эрика. — По велению моего конунга, великой русской княгини, я выступаю в поход. Но прежде я хочу проводить тебя, ибо так гласят законы гостеприимства русов. Скажи, когда твои викинги поднимут паруса и покинут полоцкую землю? Эрик опустил глаза, нервно забарабанил костяшками пальцев по ножнам меча. — Мы еще не знаем, куда идти. Одни хотят домой, другие — на службу к византийскому императору. Третьи, помня щедрость покойного князя Игоря, не прочь встать под знамя его жены. Дабы не ошибиться, мы должны узнать волю богов. — Через три дня ты скажешь мне о своем решении. Прощай, ярл. 9 Трижды ходили киевляне на приступ и столько же раз откатывались от стен Искоростеня. Окруженный обширными топкими болотами, прикрытый с единственного опасного места высокой стеной и глубоким и широким рвом, наполненным водой, город был неприступен. Попытаться отвести из рва воду было бессмысленно — она выступала из самой земли, стоило ее копнуть хоть на ладонь глубины. Поджечь стены или башни не удавалось — древляне постоянно поливали их водой. Горящие стрелы, посылаемые в город, чтобы вызвать там пожары, не приносили успеха: крыши домов осажденных были покрыты толстым слоем глины, регулярно смачиваемой водой. От подкопа, который киевляне начали было рыть под стену, отделявшую город от поляны, пришлось вскоре отказаться: напитанная влагой земля каждую минуту грозила обвалом или оползнем, и подземный ход следовало укреплять подпорками и деревянными щитами, что требовало огромной работы и массы времени. Однако главной преградой являлись, конечно же, сами древляне. Такие же славяне, как и поляне, они были отважны и смелы, умны и расчетливы, а их воеводы, участники многих походов и битв, прекрасно знали воинское дело. К тому же, помня о цели, с которой киевляне пришли на их землю, осажденные в Искоростене были готовы сражаться до последнего. В один из вечеров в шатре главного воеводы киевского войска Ратибора собралась воеводская рада. Здесь были не только воеводы и тысяцкие киевской дружины, но и военачальники других русских княжеств и земель: черниговский воевода и родненский тысяцкий, брат смоленского князя и сын любечского наместника. Присутствовали даже лучшие мужи — воины из далеких новгородской и червенской земель. Потому что вопрос, который им предстояло решить, касался не только Киева, но и всей огромной Руси. Все участники рады стояли плотной молчаливой стеной, глядя на воеводу Ратибора и верховного жреца Перуна. — Други-братья, — медленно начал Ратибор, обводя глазами собравшихся, — мы, лучшие люди земли Русской, должны решить, кто будет владеть столом великих князей киевских, кто станет управлять Русью. Слово, сказанное сегодня нами, явится законом для всех: для нас, стоящих здесь, и любого другого русича, кем бы он ни был. Поэтому думайте, други, в ваших руках судьба Руси. Называя находящихся в шатре братьями, воевода Ратибор нисколько не грешил против истины. Они, присутствующие сейчас на воеводской раде, были больше, чем братья. И не только тем, что десятки раз смотрели в глаза смерти и вместе рубились во множестве битв, что не единожды проливали свою кровь и перевязывали друг другу раны. Их объединяла общность судьбы и стремлений, одинаково понимаемое чувство родины и своего служения ей, беззаветная преданность всему, что было связано для них со словом «Русь». Чтобы попасть в их число, было мало обычной храбрости и отваги, смелости и находчивости: таких воинов в русских дружинах были тысячи. Требовалось стать первым и заслужить уважение даже у них, этих суровых и мужественных воинов, ничего не боящихся на свете. Только тогда случилось бы то, о чем мечтал каждый воин-русич. За ним приходили темной грозовой ночью, когда Перун, недовольный скудостью людских даров и сам явившийся за кровавой данью, грозно бушевал в небесах и метал на землю огненные стрелы. Новичку завязывали глаза и обнаженного по пояс вели на вершину высокого утеса, нависающего над Днепром. В эту страшную ночь, когда все живое трепетало от грохота сталкивающихся туч и пряталось от бьющих в землю перуновых стрел, он давал у священного костра клятву-роту новым братьям. Бушевал и ревел внизу безбрежный Днепр, неслись над головой косматые черные тучи. Сверкало и грохотало разгневанное небо, свистел и завывал ветер. А избранник, стоя перед деревянной фигурой Перуна, окруженный рядами будущих братьев, безмолвно замерших с факелами и обнаженными мечами в руках, клялся на верность Руси, обещая беспрекословно выполнять все, что решит рада братьев-другов. И среди ярко блещущих молний, содрогающихся от грома днепровских круч, над ревущими речными валами-волнами каждый из присутствующих делал надрез на пальце и сцеживал несколько капель крови в братскую чашу, чтобы затем всем омочить в ней губы. После этого на теле нового брата выжигали железом тайный знак — свидетельство его принадлежности к воинскому братству. Молчание в шатре затягивалось, и Ратибор, обведя всех взглядом еще раз, заговорил снова: — Ваше слово, братья. Жду его. Стоявший рядом с ним плечом к плечу верховный жрец Перуна ударил о землю концом посоха, нахмурил брови. — Никогда еще на столе великих князей не было женщин, — громко произнес он. — Знаем это, старче, потому и собрались здесь, — спокойно ответил Ратибор. — Что желаешь молвить еще? — Стол великих князей киевских должен занимать только мужчина-воин. Лишь он будет угоден Перуну и сможет надежно защищать Русь, — твердо проговорил старый седой жрец. — Великий князь-мужчина есть, это княжич Святослав, — сказал Ратибор. — Но пока Святослав не вырос, покойный Игорь завещал власть его матери, княгине Ольге. И мы должны решить, признать его волю или нет. Молви первым, мудрый старче, — склонил он голову в сторону верховного жреца. — Княгиня Ольга — христианка, в её душе свил гнездо чужой русичам Христос, а не бог воинов Перун. Наши боги отвернутся от нее, а значит, и от нас. Слезы и горе ждут Русь при княгине-вероотступнице, — зловеще изрек жрец. Лицо Ратибора осталось невозмутимым. — Старче, небесную власть пусть делят Перун и Христос, а мы говорим о земной. Нам надлежит решить, кем будет для Руси княгиня Ольга: только матерью княжича Святослава или нашей великой княгиней. Рада ждет твоего слова, старче… — Матерью. Лишь ею и подобает быть женщине. — Что молвишь ты, воевода Асмус, — обратился Ратибор к высокому худощавому воину с обезображенным шрамом лицом. След от удара мечом тянулся через щеку и лоб, пересекая вытекший глаз, прикрытый наискось через лоб черной повязкой. Неподвижно лицо старого воина, суров взгляд его единственного глаза, до самых плеч опускаются концы седых усов. Асмус и старый жрец — самые старшие из присутствующих на вече, они были воеводами еще при князе Олеге, вместе с ним водили непобедимые дружины русичей на хазар и греков. Это Асмус во время знаменитого похода Олега на Царьград вогнал в обитые железом крепостные ворота свой меч, а верховный жрец, в ту пору тоже воевода, подал князю свой щит. И этот славянский червленый щит, повешенный Олегом на рукояти Асмусова меча, стал для ромеев напоминанием и грозным предостережением о могуществе Руси. Слово старого воина значило очень много, и потому в шатре сразу воцарилась мертвая тишина. Но Асмус не спешил. Прищурив око, воин некоторое время смотрел вдаль и лишь затем направил взгляд на Ратибора. — Воевода, я знал только князя Игоря. Ты же, будучи его правой рукой, сталкивался и с княгиней Ольгой, — неторопливо произнес он. — Поведай, что думаешь о ней сам. Ратибор в раздумье провел рукой по усам. — Да, я лучше всех вас знаю княгиню, ведаю и то, что она христианка. Но это не было тайной и для князя Игоря. И хоть раз, отправляясь в поход, он передавал власть кому-либо иному, кроме Ольги? И разве она хоть единожды чем-то не оправдала его надежд, принесла ущерб Руси? Она мудра, расчетлива, тверда, лишь такой должна быть русская княгиня. И если покойный Игорь завещал великокняжескую власть именно ей, он знал, что делал. Среди присутствующих возникло оживление, послышались возбужденные голоса. Вперед выступил воевода Ярополк, начальник киевской конницы, поднял руку. В шатре снова повисла тишина. —Други, — начал он, — все мы — воины, и потому знали только великого князя, а не его жену. А раз так, не нам судить о ней. Наше дело — исполнить волю погибшего Игоря. Признаем на киевском столе Ольгу, а сами, будучи рядом и не спуская с нее глаз, увидим, по силам ли ей быть княгиней. И если она окажется просто женщиной, каких на Руси множество, пусть станет, как и они, любящей сына матерью и скорбящей по мертвому мужу вдовой. Пускай не мы, а всесильное время и ее дела будут ей судьей. Ярополк смолк, сделал шаг назад и слился с остальными воеводами. И снова зазвучал голос Ратибора: — Кто молвит еще, братья? Ответом ему было молчание. Выждав некоторое время, Ратибор резким взмахом руки рассек воздух. — Тогда, други, слушайте последнее слово нашей рады. Воля князя Игоря свята для Руси, для каждого из нас. И мы, лучшие люди земли Русской, признаем над собой власть Ольги, его жены. Покуда Ольга не нарушит наших древних законов и станет блюсти и защищать честь и славу Руси, она будет нашей великой княгиней… 10 С первыми лучами солнца в шатре княгини Ольги появился отец Григорий. Он, как всегда, спокоен, его движения размеренны и неторопливы. Но Ольга сразу заметила в глазах священника тревожный блеск. — Что случилось, святой отец? — спросила она. — Крепись дочь моя, твои несчастья только начинаются, — опустив глаза, тихо сказал Григорий. — Проклятые язычники, враги Христа и нашей святой веры, жаждут твоей погибели. Он ожидал увидеть в глазах княгини страх, смятение, надеялся услышать стенания и мольбы о помощи, только ничего этого не произошло. Ольга лишь прищурила глаза, плотно сжала губы и пристально глянула на священника. — Что известно тебе, святой отец? — некоторое время помолчав, спросила она. — Сегодня ночью у воеводы Ратибора была рада. И твои военачальники замыслили против тебя заговор, воеводы не хотят признавать тебя своей княгиней. Страшись их, дочь моя. Вскинув бровь, Ольга с интересом посмотрела на священника. — Заговор, святой отец? Откуда знаешь об этом? — Мой сан позволяет мне видеть и знать то, что не дано другим, — многозначительно ответил Григорий. Ольга усмехнулась. — О воеводской раде ты не можешь знать ничего, святой отец. На ней присутствовали лишь язычники, причем самые закостенелые из них. Так что на раде не могло быть ни одного твоего соглядатая, и решение воевод навсегда похоронено в их душах. Легкий румянец залил щеки священника. — Твои воеводы никогда не смирятся с тем, что над ними стоит женщина, — убежденно произнес он. — Не сегодня так завтра, не завтра, так через год кто-то из них захочет стать великим князем. И тогда горе тебе, дочь моя. Так начинай рубить головы змеям раньше, чем они примутся жалить тебя. Священник в упор глядел на Ольгу, его голос звучал страстно и проникал в душу. Княгиня отвела взгляд в сторону, поправила на коленях складки платья. — Никто из смертных не ведает собственной судьбы, — ответила она. — Неизвестна она ни мне, ни даже тебе, святой отец. Но я твердо знаю одно: воеводы исполнят предсмертную волю моего мужа и признают меня великой княгиней. А надолго ли, покажет время и мои дела. Наши дела, святой отец, — с улыбкой добавила она. В ответ Григорий распахнул полог княжеского шатра. Ольге стали видны стены Искоростеня, раскинувшиеся вокруг древлянского града леса и болота, тень фигуры часового, стоявшего рядом с входом в шатер. — Взгляни на этого воина, дочь моя, — сказал Григорий. — Скажи, кто он? Верный страж, оберегающий твой покой, или надежный тюремщик, не спускающий с тебя глаз? Откуда знаешь, что прикажут ему твои воеводы вечером или через день? И что бы они ему ни велели, он послушает их, а не тебя. Поэтому повторяю тебе еще раз: бойся своих воевод, никогда не забывай, что самый лучший враг — мертвый, особенно если он язычник. Ольга не спеша повернула голову, и на ее лице Григорий увидел непонятную для него усмешку. — Святой отец, ты возбужден и дрожишь. Вижу, что ты волнуешься. Напрасно. Наверное, ты просто устал или плохо спал, и поэтому советую тебе отдохнуть. А для будущего запомни следующее — я никогда не выступлю против своих воевод. Ибо я и они одно целое — Русь. А теперь ступай, тебе надобно отдохнуть и успокоиться. Перекрестив Ольгу, Григорий опустил голову и, шепча под нос молитву, с достоинством покинул княжеский шатер. Откинувшись на спинку кресла, Ольга с иронической улыбкой проводила его глазами. И хотя уста бывшего центуриона шептали святую молитву, его мысли в эту минуту были заняты совсем другим. Неужто он ошибся в характере духовной дочери? Куда девались ее покорность, послушание, кротость? Откуда эта жесткость, уверенность в себе, дух противоречия? Где та глина и тесто, из которых он собирался лепить послушную его собственной воле куклу? Может, за многие годы, проведенные им на Руси, он так и не постиг до конца таинственную русскую душу? Хорошо, пусть будет так, но зато он отлично знает душу женщины-матери, которая везде одинакова. И какой бы для него загадочной ни была великая русская княгиня Ольга, она всего-навсего обыкновенная мать. 11 Растянувшись неровной цепочкой, за Эриком следовали варяжские жрецы-дротты, старейшие и наиболее чтимые викингами его дружины. Впереди шли князь Лют с сыном, которые и вели гостей на старое варяжское капище, в священную дубраву. Там первый полоцкий князь из рода варягов Регволд молился Одину, туда и сейчас еще ходили те, кто верил в силу и могущество старых заморских богов. Тропинка вилась среди густых камышей, ее можно было рассмотреть лишь с помощью зажженных факелов, которые несли сопровождающие князя Люта дружинники. Тропа привела на небольшой островок среди болот, часто заросший вековыми деревьями. На краю священной дубравы виднелось четыре деревянных столба, поддерживающих высокую крышу. Под ней стояло вбитое в землю кресло для князя Люта, длинные деревянные скамьи для остальных участников торжества. Перед навесом огромными камнями-валунами была огорожена небольшая круглая площадка, посреди которой уже ярко пылал жертвенный костер. Вокруг него располагались большие, грубо вытесанные из камня и дерева фигуры варяжских богов-идолов, языки пламени играли на их угрюмых, жестоких лицах. Возле костра сновала вещунья Рогнеда, вдова недавно умершего последнего полоцкого дротта. Прибывшие варяжские жрецы сразу подошли к ней, принялись расставлять у огня принесенные с собой чаши и кубки, корчаги и бочонки с медом и вином. За оградой из камней слышался визг свиней и блеяние баранов, которых слуги притащили на спинах для жертвоприношения. Вещунья Рогнеда ударила в било, и все дротты собрались вокруг костра. Князь Лют уселся в кресло, остальные пришедшие расположились на скамьях. Все смолкло, лишь гудело пламя жертвенного костра. Старший из дроттов стал к огню, повернулся лицом в сторону своей далекой родины, воздел к небу руки. — О боги, — громко раздался в тишине его голос, — услышьте меня! Услышь меня, повелитель бурь и ветров Один! Услышь меня ты, мудрая и добрая Фригга, его жена! Взываю и к тебе, вечно живущий в пещере и мечущий огненные стрелы Тор, их сын! Боги, услышьте меня, дайте совет своим детям! Прищурившись на огонь, Эрик рассеянно вслушивался в голос дротта. Происходящее вокруг будто перенесло его на холодную скалистую родину: бывший ярл Регволд знал, где выбрать место для священной дубравы и капища. На этом островке все было так, словно ты не в славянских болотах, а на берегу моря в окрестностях Упсалы: те же вековые деревья, мшистые глыбы-валуны, запах воды и мерный шепот волн, набегающих на берег. О милая, далекая родина, способная рождать только отважных воинов-викингов и рассылающая их потом в погоне за счастьем по всему свету… Умолкнувший на полуслове голос дротта, пробежавший по скамьям громкий шепот заставили Эрика открыть глаза и забыть обо всем на свете. В нескольких десятках шагов от островка посреди небольшой заводи, свободной от камыша, виднелись очертания стоявшей прямо на воде человеческой фигуры. Ярко светившая луна позволяла рассмотреть на ней серебристую чешуйчатую кольчугу, варяжский шлем, длинное копье в руках. Но дым от костра, сносимый ветром в направлении заводи, временами обволакивал фигуру так, что становились видны лишь ее смутные контуры. Подавшись корпусом вперед, Эрик до предела напряг зрение. Кто из богов, услышав заклинания старого дротта, принес им знамение? Тор, Ниорд, Глер? Словно отвечая на его вопрос, стоявшая на воде фигура медленно развернулась, подняла над головой руку с копьем. И Эрик с замиранием сердца увидел на шлеме бога длинные острые рога. Неужели сам Один прилетел к ним на крыльях ветров? А фигура, искрящаяся в заливающем ее лунном свете, колеблющаяся в обволакивающих заводь клубах дыма, бросила копье. Эрик быстро поднял голову. По расположению луны и звезд он сразу определил, что копье полетело острием в сторону древлянской земли. Что ж, боги ясно выразили свою волю. Будто желая исключить всякие сомнения, блестящая фигура снова подняла руку, в которой уже сверкала боевая варяжская секира. И ее лезвие снова смотрело по направлению древлянской земли. В таком положении фигура простояла несколько мгновений, пока набежавшее на луну облако не погрузило все в темноту. Когда же лунный свет опять залил болото и остров, фигура исчезла. Камыши и заводь были пусты, мертвая тишина висела над священной дубравой. А может, все это Эрику только почудилось? Возможно, это совместная обманчивая игра света и воображения? В то же мгновение тишина вокруг него словно взорвалась. Все повскакали со скамей, громко крича, стали тянуть к луне и жертвенному костру руки. И, покрывая шум и гам, прозвучал торжествующий голос дротта: — Боги, вы услышали нас! Один, ты явил волю! И мы, твои дети, выполним ее! Ты снова увидишь храбрость и отвагу своих сынов-викингов, они досыта напоят тебя вражеской кровью! Не забывай и помни о нас, Один! Будь всегда с нами, Один! Старый дротт закончил речь — обращение к богам, поднял с земли узкогорлый кувшин. Двое жрецов протянули к нему через огонь по большому кубку. Очищая вино от земных пороков и соблазнов, дротт налил его над всеочищающим пламенем жертвенного костра, подал кубки Люту и Эрику. — Князь и ярл, вы видели и слышали волю Одина. Теперь вам предстоит выполнять ее. Будьте послушны ей, и наши боги всегда будут с вами. А жрецы уже закололи на алтаре у костра жертвенных животных, нацедили их крови в братскую чашу и обильно кропили ею викингов. Покончив с этим занятием, они разлили вино по остальным кубками и чашам, стали обносить ими сидевших на скамьях. 12 Утром Хозрои был в лачуге у вещуньи. Даже не поинтересовавшись, по обычаю, ее здоровьем, он нетерпеливо сказал: — Рассказывай. Рогнеда зевнула, прикрыла беззубый рот ладонью. — Нечего рассказывать. Боги дали свой знак раньше, чем я успела сделать по-твоему. Сам Один указал дорогу ярлу Эрику и его викингам на древлян. Хозрой презрительно скривил губы. — Сам Один? Рассказывай, как все было. Главное, ничего не придумывай. Он внимательно выслушал сбивчивый рассказ вещуньи, какое-то время помолчал, задумавшись, затем пристально глянул на Рогнеду. —Ты сама видела Одина? Или повторяешь чужие слова? — Видела собственными глазами, как сейчас тебя. Это был он, могучий и грозный бог варягов. — Хорошо, пусть будет так. Ты не сделала того, что было велено, но я не отбираю у тебя деньги, которые дал. За это отведешь меня на ваше требище и укажешь место, где видела Одина. — Я не могу этого сделать. Ты иноверец, и боги покарают меня за подобное кощунство. — Тогда тебе придется вернуть деньги. Где они ? Рогнеда нехотя полезла в свои лохмотья, достала туго набитый кошель, протянула его Хозрою. Но на полпути ее рука замерла, затем дернулась назад, и вещунья снова спрятала кошель. — Пошли, хазарин… На островке Хозрой заставил Рогнеду еще раз повторить рассказ, попросил как можно точнее указать место, где появился и исчез Один. — Туда, — коротко приказал он своим двум слугам, указывая на заводь среди болота. Хозрой был не первый раз на Руси и прекрасно знал полоцкую землю, где ему предстояло на этот раз действовать. Поэтому он лично и с большой тщательностью отбирал слуг для предстоящего путешествия. Это были два раба-германца, купленные им несколько лет назад на невольничьем рынке в Константинополе. Их родина, верховья Рейна, покрытая смердящими непроходимыми болотами, была как две капли воды похожа на полоцкую землю, а поэтому рабы должны были стать его незаменимыми помощниками. Тем более что за послушание и старание он обещал им вместе с семьями даровать по возвращении в Хазарию волю. Сейчас Хозрой смотрел, как слуги быстро и умело плели себе на ноги широкие решетки, чтобы не провалиться в трясину, как подбирали длинные палки для промера дна. Как осторожно, один за Другим, они скрылись в камышах. Рабы отсутствовали довольно долго, но их возвращение вознаградило Хозроя за ожидание. В руках одного из слуг было копье, которое он с довольным видом протянул хазарину. — Возьми, хозяин. Нашли рядом с заводью, которую ты указал. — Это все? — Видели еще одну свежую тропу. Три или четыре человека подходили по ней этой ночью к заводи. На губах Хозроя появилась усмешка. Он махнул слугам рукой. — Идите в город. Скоро приду и я. Отослав слуг с острова, Хозрой подошел к сидевшей на скамье под навесом Рогнеде, с усмешкой протянул ей принесенное рабами копье. — Вот то, чем твой Один указал викингам путь на древлян. Это русское копье, я видел их в жизни сотни. Скажи, зачем варяжскому богу славянское копье? И разве вообще нужны богам земные вещи? Теперь понимаешь, что то был не Один, а рус? И пришел рус не с неба, а по тропе среди камышей, которую обнаружили мои рабы. Русы перехитрили тебя, старую и мудрую вещунью. Рогнеда хрипло рассмеялась, с оттенком жалости посмотрела на Хозроя. — Нет, они перехитрили только тебя. Потому что я должна была сделать и сказать то, что велел мне ты. Вы, хазары, считаете себя умнее всех, но судьба всегда ставит вас на место. Так случилось и на сей раз. — Русы перехитрили нас обоих, Рогнеда, — миролюбиво произнес Хозрой. — И потому мы оба должны отомстить им за это. Разве русы не насмеялись над богами варягов, выдав себя за самого Одина? Вещунья фыркнула. — Мне нет дела ни до русов, ни до тебя, а потому некому и не за что мстить. Даже если русы оскорбили наших богов, боги сами отомстят им за это. Хозрой полез за пояс, достал оттуда кожаный мешочек, протянул его вещунье. — Пусть будет по-твоему, я стану мстить только за себя. Но ты поможешь мне. Возьми это золото, оно твое. Рогнеда моментально выхватила из рук собеседника мешочек, подбросила его на ладони. Услыхав звон золота, улыбнулась и тотчас спрятала мешочек за пазухой. — Приказывай, хазарин. — Завтра ты придешь к ярлу Эрику и скажешь, что видела во сне Одина. Что он опять звал варягов в поход на славян, но теперь уже против киевлян. Как в таком случае должен поступить Эрик? — Снова узнать волю богов. Но старый дротт повторит то, что уже сказал минувшей ночью. — Старого дротта не будет, — отрывисто бросил Хозрой. Вещунья с интересом взглянула на собеседника, понимающе усмехнулась. — Что ж, все люди смертны. Только если не станет этого дротта, появится другой. А поскольку он видел на требище то же, что и его предшественник, он попросту повторит его слова. — Дротты тоже люди и любят золото, — заметил Хозрой. — Уверен, что ты, Рогнеда, знаешь всех жрецов и их тайные помыслы. Неужто среди них нет того, кто нам нужен? Вещунья на мгновение задумалась. — Знаю одного, который мог бы тебе помочь. Говорить с ним буду я, а платить ты. Тебя это устраивает? — Вполне. Только делай это скорее… Утром среди варягов поползла молва, что старая колдунья Рогнеда видела вещий сон. Что сам Один, явившийся в ней, снова звал ярла Эрика и его викингов в поход на русов, но вовсе не против древлян, а против киевской княгини Ольги. Когда же Эрик, услышавший об этом, велел доставить к нему старшего дротта, чтобы тот истолковал этот знак богов, посланцы явились ни с чем. Старик еще вечером отправился в лес собирать целебные травы и до сих пор не вернулся. Распорядившись доставить его немедленно после возвращения, ярл послал за Рогнедой. 13 Откинувшись на спинку кресла, княгиня Ольга хмуро смотрела на Ратибора. — Воевода, я прибыла под Искоростень явить силу Киева, матери городов русских, а пока являю лишь его слабость. Отчего твои дружины до сей поры не могут взять града? — Великая княгиня, дабы взять Искоростень приступом, надо заплатить за это лучшей частью дружины. А я привел ее не для того, чтобы положить мертвой под стенами. В городе много окрестных смердов и иных беглецов, на каждого древлянского воина приходится три-четыре едока. Мы обложили город со всех сторон, перекрыли к нему все дороги и тайные тропы через болота. Уверен, что не выпадет еще снег, а в Искоростене уже начнется голод. Тогда он сам падет к нашим ногам. — Я не могу столько ждать, воевода, — решительно произнесла Ольга. — У меня много дел и без древлян. И потому готовь дружину для последнего приступа. На лице Ратибора появилось недовольное выражение. — Русская земля щедра, но главное ее богатство — сами русичи. Так неужто ты, великая княгиня, хочешь лишиться лучших из них — своей верной дружины? — Согласна, воевода, и потому не меньше твоего хочу сберечь жизнь каждого воина. Но, как ты понимаешь, я не могу ждать до зимы, судьба не дала мне лишнего времени. Искоростень надобно взять как можно скорее, дабы погасить костер смуты в самом начале, не дав ему разгореться. И заплатить за это нам с тобой нужно самой малой кровью. Я знаю, как достичь этого. Ратибор недоверчиво посмотрел на Ольгу. — Как мыслишь сделать это, великая княгиня? В глазах Ольги мелькнул лукавый огонек — Скоро увидишь, воевода. А сейчас вели отправить в град гонца с вестью, что завтра утром жду в своем шатре князя Крука. И не о брани, а о мире хочу говорить с ним. — Ольга посмотрела на изумленное лицо Ратибора, устало опустила на грудь голову. — Посылай гонца, воевода. И сразу же, не мешкая, готовь на приступ дружину… 14 — Здесь. Рогнеда остановилась на небольшой поляне, отбросила со лба космы седых волос, повернулась к Эрику. — Ты рядом со священным источником, где каждую ночь собираются валькирии, чтобы решать судьбы храбрых викингов. Тут они кружатся в своем неслышном хороводе, отсюда по велению самого Одина отправляются за душами павших викингов, дабы отнести их на небо. Ни один смертный не может видеть их, лишь мне даровано богами слышать и разуметь райских дев. Вещунья внезапно замерла, подняла руку, к чему-то стала прислушиваться. — Ты видишь их, ярл? Слышишь ли поступь небесных дев? — шепотом спросила она. Эрик невольно вздрогнул, положил руку на перекрестие меча, огляделся по сторонам. Сплошной стеной стоял вокруг него темный лес, сквозь густо переплетенные ветви деревьев слабо мерцал лунный свет. Со стороны ближайшего болота ветер приносил сладковатый запах гнили и однообразный шелест камыша. — Я ничего не слышу, Рогнеда. — Смотри и слушай, ярл. Райские девы приближаются к нам, сейчас они будут здесь. Ты чувствуешь, как изменилось все вокруг? Эрик до предела напряг слух и зрение. Лес и болото жили обычной ночной жизнью. Где-то вдалеке рыдали и стонали души не вознесшихся на небо воинов, рядом с поляной метались среди деревьев тени вурдалаков и упырей, жаждущих свежей и теплой человеческой крови. Вверху среди полос лунного света мелькали светлячки душ сгинувших в утробах матерей младенцев. Где-то в камышах ухал и хохотал леший, над гладью воды изредка разносился золотистый смех русалки, зазывающий к себе одинокого путника. Из глубины болота слышался громкий плеск воды — это водяной поднимал над ней рогатую плешивую голову. Кое-где среди зарослей обступивших поляну кустов мерцали слабые желтые огоньки — то светились зрачки глаз хитрых и злых оборотней, прыгающих через головы над старыми трухлявыми пнями. — Я не вижу и не слышу валькирий, — произнес Эрик. Но вещунья уже не обращала на него внимания. Присев на корточки и склонив голову над бьющим из земли ключом, она напряженно всматривалась в темную гладь воды. Эрик последовал ее примеру. Вначале поверхность воды была непроницаемой для глаз, но вот на ней появился розоватый зайчик, и вода посветлела. Зайчик медленно опустился на дно, и дно начало светиться слабым мертвенным блеском. Вскочив на ноги, Рогнеда выхватила из рук одного из дроттов жертвенную чашу — братафулу налила в нее жидкость из принесенного с собой сосуда. Высыпала туда некие порошки, размешала все это высушенной вороньей лапой. Снова опустившись на колени, она закрыла глаза и выпила зелье мелкими глотками. Не открывая глаз, сыпанула себе на ладонь горсть еще одного порошка. Эрик узнал его: это были высушенные и истертые в пыль грибы-мухоморы, вернее, та их разновидность, отвар или порошок которой не были смертельными для человека, а только возбуждали его и увеличивали силы. Воинам этот порошок давал отвагу и презрение к смерти, у рожениц снимал боль, дроттам и вещуньям позволял видеть и слышать то, что было недоступно для глаз и ушей простых смертных. А Рогнеда, частью проглотив порошок, а частью вдохнув его в ноздри, распустила по плечам волосы, вытянула над водой ладони и принялась медленно водить ими над поверхностью. И Эрик не поверил своим глазам. Между водой и ладонями вещуньи появился голубоватый свет, вокруг пальцев запрыгали яркие искры, и над зеркалом воды возникло тусклое сияние. Глаза Рогнеды тотчас широко открылись, и колдунья рывком приблизила голову к источнику. Ее тело дрожало, лицо напоминало застывшую белую маску, на которой жили лишь неестественно огромные глаза. И вдруг словно порыв ветра пронесся над Рогнедой, на миг подняв ее волосы дыбом. Но вот они снова упали на плечи, соскользнули с них концами в воду, и лицо вещуньи полностью скрылось от взглядов окружающих. Поверхность родника оставалась неподвижной, но вода внутри него словно забурлила, а со дна стали появляться какие-то темные полосы, радужные пятна, светящиеся точки. Все это перемещалось по кругу, сталкивалось и снова разбегалось. Внезапно вода потемнела, и ее прорезала, будто молния, ослепительная вспышка. В ярком свете Эрик увидел бьющую толчками их недр земли струю источника, пляшущие вокруг поднятые со дна песчинки, несколько камешков, покоящихся на подводном ложе. Неожиданно все исчезло. Слабо вскрикнув, Рогнеда сложила на груди руки и лицом вниз повалилась на землю. Отведя глаза от родника, Эрик почувствовал, как гулко колотится в груди сердце и пылают огнем щеки. Голова была как чужая, в ней с неимоверной быстротой проносились обрывки несвязных мыслей. Вскоре вещунья зашевелилась, невнятно зашептала, с видимым усилием поднялась на колени. Отбросила с лица косматую гриву волос и протянула к луне костлявые руки. — Могучие боги, я здесь! Всевидящие валькирии, я рядом с вами! Откройте своим детям судьбу, укажите верный путь! Куда идти им, что делать? О боги, мы ждем вашей воли! Она смолкла, с поднятыми руками застыла у родника как изваяние. И тотчас две огненные стрелы пронзили небо. Появившись из-за деревьев, они светящимися полосами пронеслись над поляной и исчезли в камышах среди болот. Словно завороженный, Эрик проводил их глазами, и лишь голос вновь заговорившей Рогнеды вывел его из оцепенения. — О боги, вы откликнулись на мой зов! Один, ты указал путь своим детям! Твои огненные стрелы зовут викингов в поход на Киев! И славные воины, твои послушные сыновья, исполнят твою волю! Она говорила что-то еще, но Эрик не слушал. Будто притянутый неведомой силой, викинг не мог отвести глаз от лесного родника. Ему казалось, что внутри струящейся у ног воды пробегают огненные сполохи, а ее поверхность клубится. Порой чудилось, что он слышит неведомо откуда звучащие ласковые и мелодичные женские голоса, обращенные только к нему. — Ярл, что с тобой? — раздался у него над ухом встревоженный голос. На этот раз голос был резким и грубым и принадлежал одному из пришедших с Эриком варяжских сотников. Ярл от неожиданности вздрогнул, хотел повернуться к товарищу и не смог: тело было словно налито свинцом, а ноги будто приросли к земле и ему не повиновались. — Ярл, мы возвращаемся в город, — продолжал сотник. — Идешь с нами или остаешься? — Мы догоним вас, — ответила за Эрика подошедшая к нему Рогнеда. Опершись на клюку, она дождалась, когда покинут поляну все пришедшие с Эриком дротты и викинги. И едва стихли на тропе шаги, обратилась к погруженному в свои мысли ярлу. — Все видел и слышал? — Да. Я видел огненные стрелы Одина, указавшие дорогу войны на полянскую землю. Помню молнию, насквозь пронзившую родник и ушедшую в песок. Я до сих пор слышу исходящие из воды неведомые мне женские голоса. Не знаю, что со мной, но мое тело словно чужое, голова пуста, я сам не свой. Отчего это, Рогнеда? — Только что ты был рядом с богами и собственными глазами видел уготованную тебе судьбу. Может, твой разум не смог еще постичь это знамение, заставляя содрогаться и цепенеть послушное ей тело. Потому что недолго осталось ходить тебе под небом, отважный викинг. Знай, что дни твои уже сочтены богами… — Да, я видел игру родниковых струй и слышал голос воды. Но я не знаю и не понимаю языка богов… Я лишь видел и слышал, только ничего не понял. Что пожелали открыть мне боги? Вещунья отвела взгляд от Эрика. — Скоро ты сам узнаешь собственную судьбу и поймешь, отчего сейчас так тревожно и страшно твоей душе. Шагнув к вещунье, Эрик схватил ее за плечи и сильным рывком оторвал от земли. Согнул руки и поднес Рогнеду к своему лицу. — Старуха, боги открыли тебе мою судьбу, а ты поведаешь ее мне. Какой бы она ни была… Слышишь? Говори, или я вытрясу из тебя душу. И Эрик встряхнул вещунью с такой силой, что у той затрещали кости. Охнув, Рогнеда побелевшими от ужаса глазами уставилась на варяга. — Ярл, оставь меня. Я скажу все. Эрик опустил старуху на землю, и колдунья, подобрав выпавшую из рук клюку, снова сложила на ней ладони. — Помнишь огненную молнию, пронзившую воду и песчаное ложе источника? — Конечно. После этого у меня будто что-то оборвалось в груди. — Ты видел не молнию, ярл, а свою смерть. И огонь богов указал место твоей скорой гибели. Эрик недоверчиво глянул на вещунью. — Врешь, старуха. — Я говорю правду. Ты и хазарин Хозрой — гости Руси, но оба желаете ей зла и крови. И русская земля не хочет больше носить вас на себе. Поэтому вы оба не вернетесь на родину, а навсегда останетесь здесь. Тебя, ярл, поглотит земля, а хазарина — водная бездна. По воле неба вы уже мертвы, и вам нет места среди живых. Некоторое время Эрик молчал, затем распрямил плечи и, гордо вскинув голову, сказал: — Я воин, и смерть не страшна мне. Я уже не раз встречался с ней и готов расстаться с жизнью без сожаления… будь то на земле или воде. Но я хотел бы умереть как викинг: в бою и с обнаженным мечом. Скажи, какую смерть уготовили мне боги? — Ты умрешь как истинный воин — лицом к врагу и с оружием в руках. Но твое тело не увидит погребального костра, а душа не вознесется на небо к предкам. — Ты лжешь! Если викинг погибает в бою, он умирает как герой. И потому его тело навсегда исчезнет в погребальном огне; это священный долг уцелевших товарищей либо победивших врагов, отдающих дань памяти погибшему храбрецу. Таковы законы всех настоящих воинов, каким бы богам они ни поклонялись. Я не верю твоему гаданью, жалкая старуха! Не желаю больше слушать твое вранье! Прощай… Круто развернувшись и даже не взглянув на Рогнеду, Эрик быстро зашагал по тропе прочь от родника. Не успели замереть звуки его шагов, как из кустов, обступивших поляну, появились Хозрой и двое слуг с луками в руках. Рабы остановились поодаль, хазарин приблизился к вещунье. — Видели варяги наши стрелы? — Они пронеслись над самыми их головами. Я истолковала это как знамение Одина, зовущее викингов в поход на Киев. Сегодня я все сделала так, как ты велел. — Хорошо. Я позаботился, чтобы ни князь Лют, ни киевский тысяцкий не узнали о гадании, а потому русы не смогли помешать нам, — весело произнес Хозрой. — Надеюсь, ты не вздумала посвятить в нашу тайну Эрика? — подозрительно покосился он на вещунью. — Зачем? — пожала плечами Рогнеда. — Ярл силен как бык и так же глуп. Хотя он жаден и готов продать за золото собственную душу кому угодно, однако слепо верит в богов и боится их. Так пусть считает, что нe только твое золото, но и воля Одина зовут его на полян. 15 Князь Крук и воевода Бразд были так же спокойны и полны достоинства, как и во время первого разговора с Ольгой. Не сняв шлемов и даже не склонив в знак приветствия голов, они остановились в трех-четырех шагах от кресла, в котором сидела перед шатром великая княгиня. — Киевская княгиня, ты звала нас, дабы говорить о мире. Мы слушаем, — произнес Крук. — Под стенами Искоростеня уже пролилось слишком много русской крови, чтобы продолжать ее лить. Свара между полянами и древлянами на руку лишь недругам Руси, которые только и мечтают, как бы ее ослабить. Так неужто станем помогать им в этом? Если древляне готовы вновь признать над собой главенство Киева, стольного града всей Руси, и платить ему дань, как повелось издревле, я согласна забыть о смерти мужа и верну тишину и покой вашей земле. — Какую дань хочет Киев? — спросил Крук. — Ту, что была до последнего прихода Игоря на полюдье. Но теперь, князь Крук, собирать и доставлять ее в Киев будешь ты. — Ты справедлива, великая княгиня. Это все, что желаешь от древлян? — Нет. Каждую зиму ваши города и веси станут брать на постой и кормление моих воинов. Так будет пять лет, покуда вражда к Киеву не исчезнет из ваших душ. — Мы примем твоих воинов, великая княгиня. Древлянская земля щедра и не оскудеет от этого. — И последнее. Каждому искоростеньскому подворью надлежит сегодня до заката солнца прислать мне живую дань: трех голубей и столько же воробьев. Пусть каждый раз потом, глядя на птиц, древляне вспоминают об уплаченной ими полянам пернатой дани. А заодно не забывают, что стол великих киевских князей — глава всей Руси, и древлянская земля должна быть послушна Киеву. — Живая дань будет в срок А теперь, великая княгиня, скажи, когда и где моя дружина и лучшие люди древлянской земли принесут священную клятву-роту на верность Киеву и тебе? — Завтра утром посреди этой поляны. Пусть души наших погибших воинов станут свидетелями свершившегося примирения. — Ты мудра, великая княгиня. Позволь вернуться в град и сообщить древлянам о мире и приступить к сбору пернатой дани? — Ступай, князь. И да свершится то, из-за чего я позвала тебя, — громко произнесла Ольга. Всю обратную дорогу Крук и Бразд хранили молчание, и лишь в воротах крепости князь не выдержал. — Что молчишь, воевода? — Мне нечего сказать. Кроме одного: я не верю в невесть откуда появившуюся доброту и великодушие княгини Ольги. Слишком много русских воинов осталось навсегда на этой поляне, чтобы киевские воеводы согласились покончить дело миром. А княгиня умна и хорошо понимает, что ей нельзя ссориться с ними, со своей первейшей опорой. Уверен, что вовсе не забота о мире заставила Ольгу встретиться с нами. Здесь кроется нечто иное, княже… — Но что? — Не знаю, а потому сжимает душу тревога. За все время разговора Ольга ни разу не посмотрела нам в глаза. Значит, не с чистой совестью звала нас. Не для того пришла киевская княгиня в древлянскую землю, чтобы уйти ни с чем. — Смутно и мне, воевода, но только недолго пребывать нам в неведении. Если завтра у священного костра Ольга повторит собственные слова о мире, брани конец. Нам осталась всего одна ночь, дабы узнать судьбу. Бразд невесело усмехнулся. — Нам осталась целая ночь, княже, — поправил он Крука. — И предчувствие шепчет мне, что это наша последняя ночь. — Пустое, воевода. Наша дружина всю ночь не сомкнет глаз и будет готова к любой неожиданности. И если киевляне решатся еще на один приступ, они лишь умножат собственные потери… Едва древляне скрылись в городских воротах, из группы воевод, окружавших кресло Ольги, выступил Свенельд. — Великая княгиня, ты только что посулила древлянам мир. Я не знаю законов Христа, но Перун не простит нам неотмщенной крови… Ни твоего мужа Игоря, ни сложивших головы при штурме Искоростеня воинов. Никто из русских князей еще не нарушал закона святой мести, негоже и тебе идти наперекор ему. Ольга понимала, что сейчас прозвучали слова не только Свенельда, его устами говорили все воеводы. Оставив Ольгу, они сгрудились вокруг Свенельда и выжидающе смотрели на княгиню. Лишь Ратибор, посвященный Ольгой во все планы, остался на прежнем месте у кресла и невозмутимо наблюдал за происходящим. — Да, я вела с древлянами речь о мире, — прозвучал в гнетущей тишине спокойный голос княгини. — Потому что он нужен мне, дабы получить из града птиц. И знайте, что я не забыла ни своего мужа, ни погибших на древлянской земле киевских воинов. Не думайте, что это лишь слова. В память и в отмщение за всех полян, принявших смерть от древлянской руки, обещаю вам этой ночью большой погребальный костер и кровавую тризну… 16 Князь Крук сдержал слово. Солнце только начало садиться, а перед шатром Ольги уже высилась целая гора сплетенных из ивовых прутьев коробок и клеток, в которых сидели принесенные из Искоростеня голуби и воробьи. Движением руки княгиня подозвала к себе древлянского сотника, руководившего доставкой пернатой дани. — Сегодня я обещала твоему князю принять его клятву-роту на верность Киеву. Скажи, что я передумала. Ибо не мир принесла я на землю убийц моего мужа, а брань и мщение… Проговорив это, Ольга облегченно вздохнула. С минуты, когда утром она рассталась с князем Круком, на душе у нее скребли кошки. С детства привыкшая к честности и чувству ответственности за каждое свое слово и поступок, она сегодня впервые обманула людей родного языка и крови. Даже уверенность в том, что отец Григорий отпустит ей сей грех, не приносила облегчения. Теперь она сняла тяжесть обмана со своей совести: древляне снова ее враги, она сама сказала им об этом, отказавшись от утренних слов и обещаний… Едва на поляну опустились сумерки, как от шатра великой княгини начали взмывать в небо сотни птиц и светящимися во тьме точками уноситься в направлении древлянского града. Это были голуби и воробьи, которых Ольга получила как живую дань из Искоростеня. По ее приказу к птичьим лапкам на кожаных ремешках привязывались пучки просмоленной пакли и высушенного на жарком солнце древесного гриба-трутника. Поджигая этот горючий состав, дружинники выпускали птиц на волю, и те, неся огонь, спешили в город. В течение многих поколений привыкшие жить и кормиться возле человека, гнездиться и искать защиты от пернатых хищников у его жилища, городские голуби и воробьи в преддверии наступающей ночи спешили на ночлег в привычные, обжитые места. Конечно, осторожная птица никогда не опустится с огнем в родное гнездовье. Но другое, не менее сильное чувство — забота о сохранении рода — обязательно погонит птицу к собственным птенцам или своей стае, чтобы с безопасного для сородичей расстояния предупредить их голосами об опасности, которую она несла с собой. И не так уж для осаждающих было важно, какое строение подожжет в Искоростене пущенная с огнем птица: то, где располагалось ее гнездовье либо ночевала стая, или соседнее. Главное — в построенном целиком из дерева городе сразу во многих местах должны были возникнуть очаги пожаров… И пожары вскоре начались. Вначале столб пламени возник слева, и над угловой сторожевой башней появилось багровое зарево. Затем отсветы огня принялись метаться сразу в нескольких местах, и кровавые блики заслонили полнеба. Искоростень был освещен как днем, его стены из темно-серых стали алыми, и казалось, что некто подсвечивает их изнутри. До великокняжеского шатра доносились частые удары в била, даже здесь был слышен треск рушившихся городских строений и рев пожара. Ольга поднялась с кресла, повернулась к застывшим возле нее воеводам. — Утром я обещала вам месть за убитого мужа и тризну по загубленным в этом походе нашим воинам, — торжественно прозвучал ее голос. — И я, вдова и великая княгиня, сдержала слово. — Она вытянула руку, указала на охваченный пламенем Искоростень. — Вот погребальный костер в память моего мужа и наших воинов, а тризну в их честь передаю в ваши руки. Мой сын первым начнет ее. Из рядов великокняжеской дружины выехали на красавцах-жеребцах юный княжич Святослав и личный дядька воевода Асмус. В руках у княжича было длинное боевое копье, непомерно большое для его детской фигуры. — Приступай к ратной справе, сын, — промолвила Ольга. Юный княжич, привстав на стременах, изо всех сил метнул копье в направлении горящего древлянского града. Но тяжесть оружия была еще не для слабых детских рук, и копье, пролетев между конскими ушами, упало в траву у ног скакуна. И тотчас воевода Асмус рванул из ножен меч. — Братья-други! Ты, верная дружина! — разнесся над рядами готовых к бою воинов его зычный голос. — Свершим же святую месть! Великий князь уже начал, так продолжим его дело! Вперед, друга! Он спрыгнул с коня, с мечом в руке занял место в первой шеренге дружинников. Сделал широкий шаг в сторону Искоростеня… Великая княгиня смотрела, как длинными ровными рядами двигались к крепостным степам ее воины, как через ров с водой легли широкие бревенчатые мостки, к стенам приставлены лестницы, и вереницы киевлян сноровисто полезли вверх… Воевода Ратибор оторвал взгляд от затухающего на городских стенах боя, от распахнутых настежь крепостных ворот, в которые вливались лавиной Полянские дружинники. Глянул на Ольгу. — Великая княгиня, Искоростень досыта вкусит уготованную ему небом долю. Скажи, какой древлянский град будет следующим? Когда и куда готовить мне дружину? — Никуда, воевода. Потому что не воевать и разорять древлянскую землю прибыла я, а вернуть ее снова в лоно матери-Руси. Не всему древлянскому племени принесла я месть, а лишь князю Круку и искоростенцам, прямым виновникам смерти моего мужа. Завтра ты отправишь гонцов в древлянские города с вестью, что великая киевская княгиня ждет их лучших людей. Я внемлю всем их кривдам и пожеланиям, и мы сообща решим, как жить дальше. Я хочу, чтобы полянин стал старшим братом древлянина, а Киев — заступником и матерью всех городов и весей. Не брани и крови, а мира и покоя на Русской земле желаю я… 17 Поглаживая бороду, князь Лют с интересом окинул взглядом стоявшую перед ним девушку. Молодая, стройная, с миловидным свежим лицом и распущенными по плечам длинными золотистыми волосами, она смело смотрела на князя. — Кто ты, дева? — Любава, дочь сотника Брячеслава. Вместе с тобой и киевским Игорем он ходил в последний поход на Царьград и не вернулся оттуда. — Помню его. Он был храбрым воином и умер со славой, как и подобает русичу. Но что тебя привело ко мне? — Три дня назад я собирала в лесу грибы и наткнулась на раненого пса. Кто-то ударил его ножом в грудь, он потерял много крови и был едва жив. Я взяла его с собой, выходила целебными травами и кореньями. Пес, едва встав на ноги, начал рваться в лес, и мы с матерью помогли ему и обнаружили мертвеца. Этот человек умер не своей смертью, а был убит. С этой татьбой я и пришла к тебе, княже. — Ты знаешь убитого? — Да. Оттого и явилась сразу к тебе, а не к тиуну. Это чужеземец-варяг, и не простой викинг или купец, а главный их дротт. Еще раньше на торжище я слышала, что он пошел в лес за травами и до сих пор не вернулся. Лют опустил голову, нахмурился. Он тоже знал, что в лесу исчез верховный жрец Одина, поиски которого ни к чему не привели. И теперь, если девушка говорит правду, обнаружен его труп. Это сулит ему, князю земли, на которой убили ее гостя, мало приятного. Русские законы делили убийства на два вида: в сваде, то есть в ссоре, неумышленно, по неосторожности, и в разбое, то есть заранее обдуманно, с умыслом. Сейчас был случай явного разбоя, причем чужестранца и к тому же дротта. Было над чем призадуматься полоцкому князю. — В день, когда нашла собаку, видела в лесу еще кого? — спросил Лют. — Да. Встретила двух челядников одного хазарского купца. Заметив меня, они спрятались за деревом. Но за день до этого я покупала у их хозяина бусы и хорошо запомнила его прислужников. — Кто этот купец? — Хозрой. Он уже несколько дней сидит на торжище. — Хозрой, Хозрой, — повторил Лют. — Слыхал о таком, вертится он подле пришлых варягов. Однако это дело понятное: у него — товар, у викингов — деньги. Но что делать его челядинцам в лесу, зачем прятаться? Ты не ошибаешься, Любава? — Нет, княже. Я сама удивилась, что им понадобилось в лесу. Зачем боятся меня и укрываются, будто тати. — Хорошо, Любава, подожди меня на подворье. Ты должна указать место, где нашла тело дротта, и уже оттуда я начну гнать след. И знай, что с этой минуты ты главный видок в деле о разбое варяжского дротта. Лют громко хлопнул в ладоши, и на пороге горницы вырос слуга-дружинник. — Пошли за ярлом Эриком и хазарским купцом Хозроем, — приказал князь. — Достань их хоть из-под земли, но чтобы в полдень оба были у меня… Хозрой был доставлен на княжеское подворье уже через час прямо с торжища. Ярл Эрик прибыл в назначенный срок самостоятельно, окруженный десятком вооруженных викингов и в сопровождении нового верховного жреца. Князь Лют коротко сообщил собравшимся обо всем случившемся и велел Любаве отвести всех в лес на место, где был обнаружен труп. Девушка не ошиблась: убитый действительно оказался пропавшим без вести дроттом. Его сразу узнал и сам Лют, это подтвердили Эрик и прибывшие с ним викинги. Признали они и любимую собаку жреца — крупного серого волкодава, постоянного спутника покойного. Дротт был убит двумя ударами ножа в спину, а затем наспех зарыт в мелко выкопанную яму. Обнаружив труп, требовалось немедленно приступить к «гонению следа», то есть розыску преступника по обнаруженным следам. Для этого в первую очередь необходимы были показания свидетелей-послухов, слышавших что-либо о данном случае, и видоков, видевших нечто из имеющего отношение к убийству. Обычно этим занимался назначенный князем судья-тиун, но в случаях, если убитым оказывался знатный человек или чужестранец, его обязанности мог взять на себя лично князь. Именно так и решил поступить Лют. — Любава, — обратился он к девушке, — ты единственный видок Поведай, что видела и знаешь. Но помни, что за каждое ложное слово падет на тебя гнев наших богов и тяжесть княжеской кары. Любава рассказала собравшимся все, что уже говорила раньше князю. Показала и затянувшуюся рану на груди сидевшего у ее ног пса убитого дротта. — Хазарин, что делали тем днем в лесу твои челядники? — спросил Лют у Хозроя, когда девушка замолчала. Конечно, проще было бы задать подобный вопрос самим слугам, но в отношении рабов это обычно не делалось. Варяги вообще не признавали их за людей, а русичи считали, что человек, не пожелавший умереть свободным и выбравший вместо честной смерти воина позорное ярмо раба, не имеет своей воли и права на самостоятельные действия, а потому за него полностью несет ответственность хозяин. Хозрой, мгновенно прикинув обстановку уже после первых слов Любавы, не медлил с ответом ни секунды. — Светлый князь, мои люди в тот день не были в лесу. Равно как и в любой другой, — твердо сказал он. — У меня здесь всего два раба, и оба все время помогают мне на торжище. Да и зачем мне посылать их в лес? Тем более без присмотра… — Что молвишь на это, дева? — посмотрел на Любаву князь. — Настаиваешь ли, что видела в лесу слуг купца Хозроя? — Это были они, княже, — уверенно ответила Любава. — Я готова принести в том священную роту богам. Лют взглянул на стоявшего в окружении викингов Эрика. — Все слышал, ярл? Кому у тебя больше веры: деве или хазарину? Дротт был твоим братом по крови и вере, а потому прошу и тебя стать судьей в этом деле. Эрик тронул свою густую рыжую бороду, пожал плечами. — Кто-то из двоих врет, а потому надобно гнать след дальше. Лишь так мы узнаем правду. А заодно кто — дева или купец — окажется лжецом и лишится за это языка. Лют в знак согласия кивнул головой, поднял руку. — Дева и купец, слушайте мое слово. Каждый из вас должен доказать собственную правоту или уличить другого во лжи. А если через три дня и три ночи никто из вас не очистит себя от подозрений, вашу судьбу решит Божий суд. — Княже, у меня есть еще один видок, — произнесла Любава. — Он, правда, не может сказать в мою защиту ни одного слова, однако наверняка обличит хазарина во лжи. — Кто же он? Девушка указала на пса. — Эта собака. Она защищала хозяина и знает его убийц. Пес сам получил от них удар ножом и хорошо запомнил их. Вели доставить сюда челядников хазарина, и собака укажет нам убийцу дротта. Лют вопросительно глянул на Эрика, тот, в свою очередь, на нового верховного жреца Одина. — Что скажешь, дротт? Может ли пес быть видоком? Жрец задумчиво посмотрел куда-то вдаль, беззвучно пошевелил губами и лишь после этого разжал рот. — Боги не всех наделили даром слова, но во все живое вдохнули душу. Собака — разумная тварь и долго помнит хорошее и плохое. К тому же она лишена человеческого своекорыстия и лукавства. Поэтому боги не запрещают псу помочь найти убийц хозяина. Один разрешает ему приблизить час мести за своего верного слугу-дротта. — Хазарин, ты слышал, что молвил старик? Считай, что это и мое слово, — сказал Лют. — Сейчас мои гридни доставят сюда челядников, и мы проверим правду твоих слов. У Хозроя от страха перехватило дыхание, однако внешне он ничем не выдал своего состояния. — Светлый князь, я послушен любой твоей воле, но моих рабов нет в городе. Я не знал, что ты захочешь их видеть, и еще утром отправил вниз по реке скупать мед и воск. Прости за это… По губам Люта скользнула недоверчивая усмешка, но тут на помощь пришел Эрик. — Пусть будет так, хазарин. Когда рабы вернутся? — Завтра вечером. — Сразу приходи с ними на княжье подворье. И горе тебе, если сейчас солгал. 18 Микула не первый год знал стоявшего перед ним дружинника, но все-таки еще раз внимательно осмотрел его. Высокий, широкоплечий, весь налитый здоровьем и силой, он был лучшим сотником из числа прибывших с Микулой воинов, его правой рукой в том непростом деле, из-за которого тысяцкий появился в Полоцке. — Ярослав, — сказал Микула, — мы смогли перехитрить наших врагов в священной роще, но не усмотрели за ними у родника. Они убили старого варяжского дротта, и теперь воля и голос бога викингов Одина в руках вещуньи Рогнеды и хазарина Хозроя. Они хотят бросить двадцать сотен варяжских мечей на помощь Искоростеню, а наша цель — не допустить этого. Вот почему я велел кликнуть тебя ночью. Если не дремлют наши вороги, не время спать и нам. — Слушаю тебя, воевода. — Сегодня в лесу найдено тело убитого дротта… — И Микула подробно рассказал сотнику все, что случилось в овраге у тела варяжского жреца. — Я уверен, что его смерть — дело рукХозроя и Рогнеды, но это надобно доказать князю Люту и ярлу Эрику. Такое по силам только Любаве и уцелевшему псу покойного дротта. Это понимаем не одни мы, но и убийцы, а поэтому они постараются избавиться от видоков любым способом. Мы должны сберечь девушку и собаку до судного дня. Возьми десяток лучших воинов и не отходи от Любавы ни на шаг. — Воевода, с этой минуты ее жизнь на моей совести, — склонил голову сотник. — Выслушай и запомни напоследок один мой совет: пуще всего опасайся Хозроя. Он хитер и вероломен, подл и коварен, для него нет ничего святого. Еще никогда ни один хазарин не желал добра русскому человеку, а потому страшись его как ползучей гадины… 19 Прикрыв в полудреме глаза, не в силах бороться с полуденным зноем, священник Григорий лениво ворочал ложкой кипящее в горшке варево. За его спиной раздались легкие шаги, и на костер упала тень. Григорий открыл глаза, медленно повернулся. В шаге за ним застыла фигура в монашеском плаще, с капюшоном на голове и четками в руках. Григорий еще не видел лица стоявшего, не слышал его голоса, но лишь по одному ему известным приметам сразу узнал подошедшего. — С возвращением, сын мой, — тихо произнес он, снова поворачиваясь к костру. — Садись к огню, обед скоро поспеет. Монах присел на бревно рядом с Григорием, сбросил с головы капюшон. Этот был тот молодой служка, которого священник отправил с тайной грамотой о событиях на Руси к константинопольскому патриарху. И вот, вернувшись обратно, он снова перед Григорием. Священник быстро огляделся по сторонам. Он всегда предпочитал одиночество, а поэтому вокруг, насколько хватало глаз, не было видно ни души. И все-таки, повинуясь въевшейся в плоть и кровь подозрительности, Григорий начал разговор на греческом языке. — Ты был у патриарха, сын мой? — Да, святой отец, — тоже по-гречески ответил служка. — Вручил ему грамоту? — Конечно. Он при мне прочел ее. — Что изволил передать святейший? — Патриарх не доверил своих мыслей ни шелку, ни пергаменту, а велел изложить тебе все на словах. Русь отныне должна стать послушна империи, а дабы держать в повиновении русскую княгиню, надобно устроить так, чтобы она крестила собственного сына и отправила его в Константинополь. Как это сделать — решать тебе самому. Я передал все, святой отец. Григорий опустил голову, задумался. Патриарх хочет крестить будущего русского великого князя и держать его заложником в Константинополе? Отличный ход! Нечто подобное приходило в голову и Григорию. Больше того, он даже предусмотрел кое-какие подробности намерения, как это лучше сделать. И священник снова обратился к служке: —До того как принять сан, ты служил в гвардейской схоле. Скажи, хорошо стреляешь? — Сказать по правде, я не славился в бою на мечах или секирах, но как стрелку мне не было равных во всей когорте. — Попадешь в ствол дерева за пятьдесят шагов, не опустив стрелу ниже черты, которую я проведу? Бывший гвардеец мгновение раздумывал. — Сделаю, святой отец. Но мне нужно время, чтобы руки налились утраченной силой, а глаза приобрели былую остроту и зоркость. — У тебя будет необходимое для этого время. К упражнениям с луком следует приступить немедленно. И да поможет нам Бог… 20 Лодка зашуршала днищем о прибрежный песок, замедлила ход. Сотник Ярослав поднялся со скамьи, легко спрыгнул на берег. Глянул на двух гребцов-дружинников, вытаскивавших из уключин весла. — Захватите рыбу и сразу к Любаве. Буду ждать вас у нее… Он поправил на голове шапку, постучал сапогом о сапог, стряхивая с них прилипшую рыбью чешую. Взбежал вверх по речному обрыву и быстро зашагал к виднеющимся на взгорье стенам города. Тропинка, причудливо петляя между кустами и деревьями, вела его через лес, спускаясь в овраги и ложбины. Солнце уже спряталось за верхушки деревьев, в лесу начало темнеть, от близкой реки веяло прохладой. Сотник зябко передернул плечами и с сожалением подумал, что зря не взял с собой на рыбалку плащ, оставив его утром в избе у Любавы. Вдруг он замедлил шаг, остановился. Прямо на тропе лежал узорчатый воинский пояс, к которому был пристегнут широкий кривой кинжал в богато украшенных серебряной насечкой ножнах Сотник осторожно приблизился к поясу, склонился над ним, и в то же мгновение из-за кустов, обступивших тропу, выскочили двое в темных плащах и низко надвинутых на глаза шапках. Прежде чем Ярослав успел что-либо понять или предпринять, сильный удар дубиной обрушился ему на голову и свалил с ног. Он пришел в сознание на дне глубокого лесного оврага возле небольшого костра. Его руки и ноги были связаны, ножны меча и кинжала пусты, во рту торчал кляп. Не показывая, что пришел в себя, Ярослав сквозь едва приоткрытые веки бросил внимательный взгляд по сторонам. Возле огня сидело пятеро, троих сотник узнал сразу: это были хазарин Хозрой и два его раба-челядника. Недалеко от огнища лежало на земле еще несколько воинов-варягов. Они пили из кубков хмельной ол, заедая его вяленой рыбой с хлебом. Ярослав напряг слух, прислушался к разговору у костра. — Что ответил рыцарь Шварц, сотник? — спросил Хозрой у сидевшего рядом с ним викинга в дорогих, с позолотой, византийских доспехах. — Тевтон прочитал послание Эрика и сказал, что не признает грамот, а потому хочет говорить с ярлом с глазу на глаз. Хозрой улыбнулся. — С глазу на глаз? Что же, пускай говорят. Если бы рыцарь хотел отказаться от предложения ярла, им незачем было бы встречаться. Тевтон просто желает поторговаться и сорвать как можно больше золота за свой набег на полоцкую землю. — Шварц предложил встретиться на поляне у Черного болота. Он будет в условленном месте завтра ночью, а утром ждет там и ярла. — Хорошо, сотник. Скачи к ярлу и передай ему ответ тевтона. А это награда за то, что не забыл о нашем уговоре. Хозрой бросил сотнику кошель с деньгами, тот па лету подхватил его и спрятал за поясом. Подняв с земли щит, на котором сидел, варяг направился в кусты, и вскоре оттуда донесся конский храп и стук копыт. — А теперь слушай ты, — повернулся Хозрой к неизвестному Ярославу человеку. — Проклятая русская девка с недобитым псом спутала всю мою игру. Мало того, что я остался без помощников, которым сейчас нельзя показываться в городе, еще не известно, что принесет мне самому судный день. К тому же варяги не знают, чему верить: предсказаниям убитого дротта или ворожбе Рогнеды. Они решили снова спросить совета у богов, и это будет делать новый верховный жрец. Не думаю, что он осмелится пойти против воли предшественника, поскольку тоже видел мнимого Одина на болоте у священной рощи. Но вряд ли захочет он лишиться золота, полученного от меня через Рогнеду. А потому варяжские боги скорее всего дадут викингам новый совет: двинуться под знамена ромейского императора. Пускай идут… Хозрой полез за пазуху, достал оттуда пергаментный свиток, передал неизвестному. Тот проверил печать и спрятал его под полой плаща. Снова вытянул шею в сторону хазарина. — Завтра утром поскачешь в Киев и будешь там раньше варягов. Найдешь хозяина и скажешь, что, хотя викинги ярла Эрика плывут на службу к ромеям, по пути они нападут на Киев. Пусть решит, как помочь им завладеть городом, и с этим планом пришлет тебя к ярлу. Ступай и готовься в путь. Неизвестный поднялся с земли, закутался в плащ и, не проронив ни слова, исчез в темноте. А Хозрой уже смотрел на одного из челядников. — Сделал ли то, что я велел? — Узнал все, что было поручено. Киевский тысяцкий поставил на постой к Любаве пять воинов. Их старший спал в избе, остальные — на сеновале. По твоему приказу мы выкрали старшего, и сегодня ночью он проведет нас прямо в избу к Любаве. — Окуните этого руса в ручей. Пускай очнется. Я хочу говорить с ним. Сотника грубо схватили за руки и ноги, но когда он слабо застонал и открыл глаза, его снова положили на землю. Хозрой присел сбоку, вытащил у Ярослава изо рта кляп. — Рус, ты полностью в моей власти, твоя жизнь и смерть в моих руках. Выбирай: проведешь нас в избу к Любаве или примешь смерть в этом овраге. Вместо ответа Ярослав опять закрыл глаза и молча отвернулся от хазарина. Тот поднялся на ноги, со злостью ткнул сотника носком сапога в бок. — Проклятый рус! Я так и знал, что он откажется. Ничего, одним на подворье меньше будет. Хозрой отошел к костру, посмотрел на челядников. — Тушите костер и идем к Любаве. А ты, — задержал он взгляд на одном из подручных, — останешься здесь и перережешь русу горло. И смотри, спрячь тело так, чтобы не повторилась история с дроттом. Когда костер был погашен, а Хозрой со своими спутниками исчез в лесу, оставшийся в овраге челядник подошел к Ярославу. Выхватив из-за пояса нож, он занес его над головой сотника, но затем опустил. Разве он забыл, что душа убитого руса, видевшая и запомнившая убийцу, будет преследовать его днем и ночью, во сне и наяву, пока не отомстит? И потому раб не отберет жизнь у связанного пленника, а предоставит возможность сделать это другим. Схватив Ярослава за ноги, челядник протащил его по дну оврага к месту, где тот, заканчиваясь, всего на несколько шагов не доходил до обширного зловонного болота. Еще раз проверив надежность пут на руках и ногах пленника, подручный Хозроя привязал сотника спиной к дереву, довольно потер руки. Пускай комары-кровососы отнимут жизнь у руса, пускай им мстит его душа, лишенная тела и не вознесшаяся в пламени священного костра к предкам, а потому обреченная неприкаянной вечно скитаться между небом и землей, томимая одной мечтой — отомстить виновнику ее мук… Недалеко от избы Любавы Хозроя встретил один из его тайных соглядатаев. — Все в порядке, — сообщил он, — русы спят. Все четверо ночуют на сеновале, так что Любава с матерью в избе одни. Хозрой не терял ни минуты, все было продумано и рассчитано заранее. Десяток варягов, которым он хорошо заплатил и потому готовым на все, осторожно перелезли через плетень подворья Любавы. Четверо из них с мечами наголо замерли возле дверей сеновала, остальные подкрались к избе. Подперев колом дверь, чтобы ее нельзя было открыть изнутри, они обложили одну из стен сухим мхом и полили дегтем. После этого четверо с луками в руках спрятались в кустах напротив окон, а двое остались возле стены. Вот один наклонился над мхом, и в темноте вспыхнул едва заметный огонек. Он стал быстро разрастаться, и вскоре в воздухе запахло дымом. Тотчас внутри избы раздался громкий собачий лай, на фоне маленького окошка мелькнул контур женской фигуры. Варяги, спрятавшиеся в кустах, натянули тетивы луков, но спустить их не успели. В воздухе просвистели чьи-то стрелы, пущенные неведомо откуда, и все четверо повалились мертвыми па землю. Двое поджигателей испуганно метнулись от избы к плетню, но стрелы невидимых стрелков настигли их на полпути. Четверо викингов, стоявших возле дверей сеновала, бросили мечи и поспешно схватились за луки. Но уже было поздно: они тоже разделили участь товарищей, пережив их лишь на несколько мгновений. Хитер и изворотлив был старый хазарин Хозрой, только не учел, что умом обладали и другие. Сотник Ярослав, поселившись с четырьмя дружинниками у Любавы, шести остальным велел днем отсыпаться в воеводской избе, а с наступлением темноты тайно и бесшумно пробираться через зады подворья к избе девушки и не спускать до утра с нее глаз. И все в эту ночь случилось именно так, как предполагал русский сотник. Когда Хозрой увидел появившихся на подворье шестерых русичей с луками в руках, а с сеновала выскочили еще четверо с обнаженными мечами, он понял все. — Скорей отсюда… — прошипел он притаившемуся рядом в тени изгороди челяднику. — Проклятые русы опять перехитрили нас… — и первым бросился в темноту. 21 По ночному лесу медленно двигалась сотня конных викингов. Ехали плотным строем, стремя в стремя, занимая проезжую часть дороги. Их копья и секиры были взяты на изготовку, у многих в руках виднелись луки с положенными на тетивы стрелами. Варяги редко бились в конном строю, их стихия — бой в лодиях на воде или в тесно сомкнутых пеших шеренгах на земле. Лошади служили им обычно для сохранения сил в длительных переходах. Сейчас, будучи настороже, викинги чутко прислушивались к малейшему лесному шороху, к каждому крику ночной птицы. В голове колонны ехал сотник, беседовавший с Хозроем в овраге у костра. Передав ярлу свой разговор с рыцарем Шварцем и его пожелание, сотник получил приказ отправиться к Черному болоту, чтобы обезопасить место предстоящей встречи от ненужных глаз и ушей, а также служить надежной защитой самим ее участникам. Эрик особо предупредил сотника, что с появлением в Полоцке киевского тысяцкого Микулы отношение к варягам со стороны князя Люта заметно ухудшилось. К тому же минувшей ночью на одном из городских подворий было побито стрелами несколько викингов, в чем ярл опять-таки усматривал козни киевского посланца. Поэтому Эрик советовал сотнику быть в пути как можно осторожней, и тот, будучи на Руси не в первый раз и хорошо зная как Микулу, так и храбрость воинов-русов, крепко запомнил предостережение ярла. Вот почему так нетороплив ход маленькой колонны викингов, а сами они в любую минуту готовы принять бой. К Черному болоту варяги добрались уже под утро, когда ночная тьма начала редеть. От трясины, вдоль которой они двигались, еще наплывали волны густого тумана, но в них стали образовываться просветы. Лесная дорога, вьющаяся вдоль берега болота, прижалась к нему вплотную. Неожиданно она сузилась до нескольких шагов, и топь подступила к копытам лошадей не только слева, но и справа. Так викинги ехали несколько минут. Но вот дорога снова расширилась, и перед ними открылась широкая, поросшая высокой травой поляна. Точнее, это был небольшой, почти правильной круглой формы полуостров, глубоко вдавшийся в глубь болот и соединенный с лесом тем узким перешейком, который всадники только что миновали. Поляна была пуста. Ее часть, граничащую с трясиной, еще обволакивал туман, но быстро наступающее утро и лучи солнца съедали его прямо на глазах. Остававшиеся в некоторых местах вдоль берега небольшие белые островки быстро таяли, и предрассветная мгла все дальше уползала в глубь болот. Вдруг конь сотника, находившийся почти на середине поляны, тревожно заржал и остановился. Сразу схватившись за меч, викинг поднялся на стременах, внимательно огляделся по сторонам. И вздрогнул. Туман уже полностью рассеялся, его отдельные хлопья еще держались по краю болота. И в одном из небольших облачков уцелевшего тумана, прямо на границе суши и воды, виднелась неясная человеческая фигура. Ее очертания были расплывчаты, в клубах движущегося тумана она то исчезала, то появлялась вновь. Но вот туманное облачко исчезло в камышах, и фигура стала видна с поразительной четкостью. Это была молодая женщина. Белое, перехваченное в талии поясом платье, рассыпанные по плечам золотистые волосы… Лицо наклонено к поверхности воды, руки безвольно опущены вдоль туловища. Кто это? Русалка, не успевшая исчезнуть с поляны до первых лучей солнца и желающая сейчас заманить неосторожного викинга в лоно болотных вод, чтобы защекотать там до смерти и увлечь с собой на дно? А может, валькирия, сказочная райская дева, которая в этот миг по повелению самого Одина всматривается в лица воинов, дабы решить, кому из них даровать длинную беззаботную жизнь, а кого погубить в первой же битве и унести его освобожденную от тела душу в небесные палаты Валгаллы? Женщина шевельнулась, медленно подняла голову, осторожно двинулась вдоль берега. И вдруг, взмахнув руками, словно крыльями, сделала плавный прыжок и перенеслась на крохотную болотную кочку, всю залитую солнцем. Его лучи насквозь просветили легкое белое платье и до мельчайших подробностей обрисовали фигуру незнакомки, как будто обнажив и выставив ее напоказ. И женщина, повернув к викингам лицо, улыбнулась. Если бы сотник присутствовал в овраге у тела убитого дротта, он легко узнал бы Любаву. Замерев на кочке, славянка улыбалась, а варяжский отряд, сгрудившись посреди поляны, во все глаза смотрел на нее. Но вот Любава, опять взмахнув руками, перепрыгнула на соседнюю кочку, с нее на следующую. Прыжок, еще прыжок — и она стала удаляться от викингов в направлении перешейка. И тут не выдержал первый из них. Соскочив с коня, он бросился вслед за беглянкой, стремясь зайти ей наперерез и отрезать путь с поляны. Но та, увидев преследовавшего ее викинга, ускорила легкий бег. Сотник почувствовал, как тяжелая волна ударила в голову, как частым ознобом задрожало тело: он уже давно не ощущал женской ласки. У русов не было продажных женщин, а взять славянку силой не мог позволить себе ни один из викингов: такого ждала смерть если не от руки самих русов, то по приговору ярла. Но сейчас обстоятельства складывались благополучно для сотника. Поскольку ярл предупредил, что никто не должен знать о его встрече с рыцарем Шварцем, эта молодая и красивая славянка была обречена на гибель. Но прежде чем она расстанется с жизнью, ей суждено доставить немало приятных минут и сотнику, и его воинам. Сотник повернулся к спутникам, вытянул в сторону девы руку. — Догнать и взять живой. Строй викингов сразу рассыпался, часть всадников во весь опор помчалась к перешейку, чтобы перехватить беглянку. Каждый их них знал: следующим после сотника обладателем славянки будет тот, кто ее схватит. Сотник не расслышал ни звука спущенных тетив, ни шелеста летящих стрел. Он оторвал жадный взгляд от девы уже после того, как вокруг раздались крики боли, хрипы умирающих, ржание потерявших седоков коней. Сразу забыв о славянке, он завертел головой по сторонам. По всей поляне виднелись тела убитых викингов, несколько раненых, ища спасения от стрел, ползали в траве, стараясь забраться в нее поглубже. Оставшиеся в живых варяги, побросав лошадей и подбадривая себя громкими боевыми криками, сбегали к противоположной перешейку стороне поляны. А на перешейке, только что безлюдном, готовились к бою появившиеся из камышей и болотного кустарника враги. Перекрывая всю ширину перешейка, строились в несколько шеренг русские копьеносцы, растягивались за ними в линию лучники. И прежде чем стрела вонзилась сотнику в горло, он узнал командовавшего русами военачальника — это был киевский тысяцкий Микула. 22 Рыцарь Шварц, как и обещал ярлу Эрику, прибыл к Черному болоту ночью. Его отряд был невелик: сам рыцарь, десяток верных слуг-телохранителей и проводник из местных куршей. Перед въездом на перешеек, за которым начиналась облюбованная для встречи поляна, курш придержал коня. — Нужное место там, — указал он в темноту. — Но я не вижу трех костров, которые должны были зажечь поджидающие нас варяги. Неужто они задержались в пути? — Возможно, мы просто не видим огней, — сказал рыцарь. — Скачи на поляну и все узнай. Проводник исчез на перешейке, а маленький отряд съехал с дороги в лес и укрылся в тени деревьев. Некоторое время в лесу и над болотом стояла тишина. Внезапно в уши Шварца ворвались громкое ржание и дробный стук копыт бешено скачущей лошади, и на дорогу вынесся проводник. На всем скаку он осадил коня и в поисках спутников начал озираться по сторонам. — Сюда, — негромко скомандовал рыцарь, предпочитая не выезжать на освещенную луной дорогу. Подъехавший проводник удивил его. Дрожащий, с испуганным лицом, он непроизвольно косился в сторону, откуда прискакал. — Ты видел варягов? — прозвучал вопрос Шварца. — Они там, где и должны быть, — торопливо ответил курш. — Но… Рыцарь уже не слушал его. Пришпорив коня, он снова выбрался на дорогу и поскакал к поляне. Засвистел в ушах ветер, слева и справа быстро замелькали камыши, стиснувшие с боков перешеек. Еще немного, и вскоре он увидит варяжские сигнальные костры, у которых его ждут отдых и сытная еда. Вдруг конь остановился как вкопанный, и всадник с трудом удержался в седле. Рука Шварца, готовая обрушить на круп скакуна удар ременной плети, замерла в воздухе. До поляны оставалось всего несколько шагов, она лежала перед рыцарем как на ладони. И в месте, где дорога выбегала на поляну, Шварц увидел в мертвенном сиянии луны два ряда застывших на земле викингов. Они лежали ровными полными шеренгами, голова к голове, плечо к плечу, как обычно располагались в бою. Все в полном воинском облачении, левая часть груди прикрыта щитом, возле правой руки покоится оружие: меч, секира или копье. Могло показаться, что они лишь прилегли отдохнуть. Могло… Но уж слишком вольно играл ветер выбивавшимися из-под шлемов волосами, и никто из викингов не поправлял их. И лунный свет не отражался, а потухал в их застывших, уставившихся в одну точку зрачках. Лица лежавших были искажены предсмертной судорогой, кожа на них утратила матовый живой блеск. Варяги были мертвы: одни пронзены стрелами, другие изрублены мечами или проткнуты копьями. Измятые вражескими ударами доспехи, иссеченные шлемы, залитая кровью одежда. Перед рядами мертвецов было глубоко воткнуто в землю копье. Прислонившись к нему спиной, впереди шеренг неживого воинства сидел убитый варяжский сотник. На его коленях лежал щит, ладонь правой руки касалась рукояти обнаженного меча, а в левой, сжатой в кулак, виднелся пергаментный свиток. Осенив себя крестным знамением и наскоро прочитав молитву, рыцарь соскочил с коня. Быстро подошел к сотнику, рванул из его пальцев пергамент. Развернул свиток, поднес к глазам. «Тевтон, — прочитал он в лунном свете, — мы пришли на Русскую землю гостями, но стали ее врагами. И ты собственными глазами видишь нашу печальную участь. Прежде чем самому стать недругом Руси, еще раз взгляни на нас. И если тебе дорога жизнь, будь благоразумен». Рыцарь, словно повинуясь воле начертавшего эти строки, оторвал глаза от пергамента, снова бросил взгляд на сидевшего перед ним мертвого сотника, на ряды безмолвно лежавших за ним викингов. И почувствовал, как в душу вползает страх. Вдруг это не ветер свистит на болоте среди метелок камыша, а неизвестные лучники натягивают тетивы тугих луков? А как огромна его спина, и как беззащитна она от копья, которое в любой миг может вылететь из густой травы, которой так заросла поляна! И если это вовсе не порывы ветра шевелят ветви ближайших к нему деревьев, а руки врагов, что готовятся спрыгнуть сверху с мечами в руках? Выругавшись, Шварц отшвырнул в сторону свиток, подбежал к коню. Долго ловил непослушной ногой стремя, вскочил в седло. — Домой! — крикнул он спутникам. — И да будут прокляты ярл и эта встреча с ним! 23 Тихо переговариваясь, великая княгиня и священник Григорий прогуливались по лесу. Рядом, то обгоняя, то поджидая слугу-дружинника, бежал сын Ольги — княжич Святослав. Вот он подскочил к высокому дубу, что рос на пересечении двух тропинок, остановился в раздумье, по какой двигаться. Тотчас из кустов, видневшихся в полусотне шагов слева, со свистом вылетела стрела, впилась в ствол дерева на расстоянии ладони от головы ребенка. Двумя стремительными прыжками слуга Святослава достиг дуба, закрыл собой княжича, выхватил из ножен меч. Еще трое дружинников, шедших позади Ольги и священника, укрылись за щитами и с копьями в руках бросились к кустам, откуда вылетела стрела. Там уже никого не было. На дне глубокого извилистого оврага, который начинался сразу за ними, валялись брошенные кем-то лук и колчан со стрелами. Побледневшая Ольга подбежала к Святославу, схватила его на руки и поспешила к своему шатру… — Что скажешь теперь, дочь моя? — спросил Григорий, когда они остались с Ольгой в шатре наедине. — Ты был прав, святой отец, кто-то действительно желает мне зла. Но чего добиваются эти люди? — Они мечтают занять твое место, великая княгиня. Вот почему ты и Святослав должны исчезнуть. Эти люди всеми силами и способами стремятся к собственной цели, а ты медлишь защитить себя и сына от их козней. Смотри, ты можешь опоздать в борьбе с недругами. — Святой отец, раньше я опасалась лишь за себя, теперь страшусь и за сына. Ты должен понимать, что такое для матери ее единственный ребенок. Как могу бороться с врагами, если они в любую минуту могут отнять у меня самое дорогое — жизнь сына? Скажи, что на моем месте сделал бы ты? Дай совет. Глаза священника радостно блеснули. Наконец-то он дождался своего! Пришло время, когда Ольга, охваченная страхом и снедаемая подозрительностью к окружающим, сама обратилась к нему за помощью. Вот тот долгожданный миг, когда он вложит в ее смятенную душу свою волю. — Да, дочь моя, смерть грозит не только тебе, по и сыну. И дабы успешно бороться с врагами, следует быть спокойной за его судьбу. Я знаю лишь один способ спасти княжича, но этот способ потребует от тебя истинно материнской мудрости и мужской твердости характера. Григорий смолк, выжидающе уставился на Ольгу. — Продолжай, святой отец, — проговорила та. — Твоему сыну надобно находиться там, куда не дотянутся кровожадные лапы язычников, твоих и его врагов. Константинопольский патриарх — твой брат по вере, император Нового Рима — твой друг и союзник. Разве по договорам, заключенным с Византией князем Олегом и твоим мужем, Русь и империя не должны помогать друг другу, приходить один другому в тяжелую годину на помощь? Те договоры действуют и поныне, ни ты, ни император не отказались от них. Ольга грустно усмехнулась. — Мне известны эти договоры. По ним Русь и Византия считают себя друзьями и обязуются оказывать друг другу помощь. Но Русь еще никогда не просила подмоги у империи! Зато сколько раз молила об этом Византия! Сколько раз посылала Русь ей на помощь дружины, проливала свою кровь за ее интересы. Я не нуждаюсь в защите империи, святой отец, — гордо закончила Ольга. — Ты не так поняла меня. Не Русь обратится к Византии, а ты, мать и христианка, попросишь убежища для сына у патриарха. Этим ты спасешь для себя единственного ребенка, а для Русской земли — ее законного великого князя. Я, скромный слуга божий, не знаком с императором Нового Рима, но знаю патриарха, нашего первосвященника. Я сам поведаю ему о твоей беде и присовокуплю собственный голос к твоей просьбе. Патриарх — отец всех христиан, своих детей, он поможет и нам. Григорий сделал паузу, облизал кончиком языка губы. Его глаза, как два острых буравчика, впились в лицо Ольги. — Думай, дочь моя, но помни, что жизнь и дальнейшая судьба княжича в твоих руках. То, что сейчас решишь, может навсегда погубить или спасти Святослава. — Согласна с тобой, святой отец, — решительно произнесла Ольга. — Но что я должна сделать, дабы патриарх внял моей просьбе? — Не тревожься об этом, я все беру на себя, — ответил Григорий. — Тебе надобно сделать лишь одно — крестить сына. Первый среди христиан не может приютить у себя язычника. От изумления Ольга даже привстала с сиденья кресла, лицо ее пылало. — Крестить? Вселить Христа в душу будущего великого князя Руси? Кто позволит мне это, святой отец? — Мы совершим обряд тайно, и о крещении будет известно только двоим: тебе и мне. Ольга задумалась. Ее пальцы, лежавшие на подлокотниках кресла, заметно дрожали. — Да будет по-твоему, святой отец. Для спасения жизни сына я готова на все! Пускай не только я, но и сам Христос станет ему защитой. Григорий почувствовал, как вначале от волнения, а теперь от радости у него вспотели ладони. Поп и не предполагал, что ему удастся так быстро и легко сломить сопротивление Ольги, навязать ей свою волю. Значит, не напрасно велел он служке вогнать стрелу над головой княжича Святослава — это принесло желанные плоды. Побежденная страхом, киевская княгиня теперь целиком в его власти. Главное сейчас — не дать ей времени прийти в себя, избавиться от ощущения притаившейся рядом опасности, изменить принятое только что решение. — Дочь моя, надобно торопиться. Мы не знаем замыслов врагов, и чем скорее княжич очутится в безопасности, тем быстрее ты обретешь покой души. — Ты прав, святой отец, — с непривычной для Григория покорностью сказала Ольга. — Назови время свершения обряда. — Мы покрестим княжича сегодня ночью. Жди меня… Григорий пришел в шатер Ольги незадолго до полуночи. Молчаливый служка в монашеском одеянии принес под полой и расставил по местам все необходимое для крещения, после чего бесшумно исчез за пологом шатра. Григорий собственноручно налил в купель воды, глянул на Ольгу. — Приступим, дочь моя? Ольга не успела ответить. У входа в шатер раздались тяжелые шаги, и на пороге появились воеводы Ратибор, Асмус, Свенельд. — Прости, великая княгиня, что беспокоим, — сказал Ратибор. — Но проверяли стражу и увидели, как из твоего шатра скользнула тень. Потому и решили узнать, все ли у тебя спокойно. Глаза воеводы скользнули по шатру, наткнулись на купель. Затем он увидел на столе кропило, большой крест, каравай хлеба, стоявшую возле них корчагу с водой. Ратибор перевел взгляд на дремлющего в кресле княжича Святослава в ослепительно белой рубахе, на застывшего подле него священника с Евангелием в руках. Лицо воеводы нахмурилось. — Что замыслил, ромей? — грозно спросил он, шагнув к Григорию. — Что делаешь у великой княгини ночью? Зачем тебе княжич и все это? — кивнул воевода на стол с христианскими регалиями. Священник выпрямился перед Ратибором во весь рост, взял со стола крест-распятие и выставил его перед собой, словно щит. — Прочь, язычник! Не мешай творить святой обряд! — Святой обряд? — Воевода сделал шаг назад, выхватил из ножен меч. — Ты хочешь, ромей, вынуть из княжича душу воина-русича? Задумал превратить его в раба, слабого телом и духом Христа, бога женщин? Умри за это! Ратибор занес над Григорием клинок, но Асмус успел перехватить его руку. Сильным рывком Ратибор освободил ее, но между ним и священником уже стояла великая княгиня. И меч русича опустился. — Великая княгиня, не гневись, что едва было не пролил кровь в твоем шатре. Но Русь не позволит отнять у нее великого князя! Твоя верная дружина не допустит глума над верой наших пращуров! Княжич Святослав принадлежит Руси и ее людям, а русичи не верят и не признают Христа, чужого, неведомого им ромейского бога. — Довольно, воевода, — устало произнесла Ольга. — Священник должен был крестить княжича по моей воле, и я теперь жалею об этом решении. — Она подошла к креслу, опустилась в него, махнула рукой Григорию. — Иди отдыхать, святой отец. Асмус и Свенельд, проводите его. Когда в шатре остался один Ратибор, Ольга, откинувшись на спинку кресла, весело рассмеялась. Это было так неожиданно, что воевода вздрогнул. — Я сделал что-то не так? — спросил он. — Нет, ты поступил так, как я велела. И смеюсь я над ушедшим сейчас ромеем. Как часто иноземцы считают себя выше нас, русичей! Как смешны и жалки они в самолюбовании и кичливости. Мало кто из них может по достоинству оценить широту русской души, силу и мощь нашего народа. Ничего, всесильное время откроет им глаза, а великое дело Руси повергнет их в трепет. Так и этот ромей. Считая себя умнее меня, славянки, он хочет править моими руками Русью. Но я давно познала его лукавую душу, проникла в самые сокровенные ее тайники. И сейчас не он мной, а я играю им. — Он опасен, великая княгиня, — заметил Ратибор. — Сегодня при тебе кто-то стрелял в княжича. Клянусь, что это злодейство — дело рук сподручных пригретого тобой ромея. — Не сомневаюсь в этом. И хотя уверена, что ромею нужна не смерть княжича, а принятие им христианства, я не хочу рисковать жизнью сына. Поэтому, Ратибор, сегодня утром возьмешь Святослава к себе в дружину. Мудрейший из русичей — Асмус — его дядька, так пусть еще и храбрейший из воинов станет ему учителем. Пускай уже сейчас различает княжич друзей и врагов Руси, пускай отроком познает жизнь и думы русичей, пускай с детства растет защитником земли русской. — Ты верно решила, великая княгиня, — дрогнувшим голосом произнес Ратибор. — Сама Русь станет учителем и воспитателем юного княжича, а в тысяцком Микуле он найдет умелого наставника и верного друга. Но что делать с ромеем? — Забудь о нем. Ромей вероломен, льстив и двурушен, но таковы все, кто правит Новым Римом, нашим извечным недругом. А чтобы побеждать врагов, их надобно знать. Причем не только то, что они говорят о себе и пишут, выставляя напоказ, но и что таят, чувствуя в этом собственную слабость. Я многое уже выпытала у ромея, но сколько еще надобно узнать и понять… Хочу познать, как живет империя и управляют базилевсы двунадесятью народами, которые покорила Византия, как собирают они налоги и борются со смутами. Так пусть мой святой отец, сам того не ведая, послужит не только Новому Риму, но и Руси. 24 Заложив руки за спину, князь Лют ходил из угла в угол перед стоявшим в дверях горницы тысяцким Микулой. — Я не звал тебя. Разве мои гридни не сказали, что после обеда я всегда почиваю? — Сказали, князь. Но что значат слова гридней, коли брат нужен брату? — Я не брат тебе, тысяцкий. Но раз ты пришел, готовься держать ответ за свои дела. О них я хотел говорить с тобой вечером, однако ты сам ускорил этот разговор. — Слушаю тебя. — Вчера утром на подворье Любавы, дочери покойного сотника Брячеслава, найден десяток побитых из луков варягов. В сей татьбе ярл Эрик винит тебя, киевлянина. А сегодня днем на поляне у Черного болота обнаружена еще сотня убитых викингов. И в этом злодействе ярл опять-таки видит твою руку. Он требует у меня управы на тебя. Микула пристально глянул на Люта. — Управы требует только варяжский ярл или ты тоже, полоцкий князь? — Пока лишь ярл. Но если в смерти его викингов на самом деле повинен ты, готовься к ответу и предо мной, князем этой земли. —Я всегда привык отвечать за собственные дела, и ничьи угрозы меня не устрашат. Но ты собирался говорить со мной о варягах вечером, давай так и поступим. А сейчас у нас есть более важные и неотложные дела. Микула отошел от двери, приблизился к настежь открытому окну горницы. Расстегнул свой широкий пояс и положил его вместе с мечом на лавку. Принялся снимать кольчугу. Не понимая смысла действий тысяцкого, Лют с удивлением смотрел, как тот стянул с себя кольчугу, затем рубаху и, обнаженный по пояс, стал в поток солнечных лучей, льющихся через окно в горницу. — Смотри, князь, — промолвил он, поднимая руку. И в лучах солнца под мышкой у тысяцкого Лют увидел выжженное каленым железом тавро: длинный русский щит и скрещенные под ним два копья. Это был тайный знак, что накладывался на тело каждого друга-брата, посвятившего в грозовую ночь на днепровской круче свою жизнь служению Руси и Перуну. Точно такой знак уже двадцать лет носил на своем теле и полоцкий князь. — Здрав будь, брат, — тихо сказал Лют. — Прости за обидные речи, что слышал от меня. Но так говорил не с тобой, своим другом-братом, а с гонцом киевской княгини, на верность которой еще не клялся на своем мече. Отчего ты сразу не открылся мне? — Потому что до сегодняшнего дня я и был лишь посланцем великой княгини Ольги. Это она отправила меня к тебе, требуя помощи полоцких дружин против древлян. Только сегодня утром прискакал ко мне гонец от главного воеводы Ратибора с вестью о раде наших другов-братьев и взятии Искоростеня. Теперь, княже, я буду говорить с тобой уже от имени рады и воеводы Ратибора, который после смерти князя Игоря стал нашим первым и старшим братом. — Готов слушать тебя. — Рада признала волю покойного князя Игоря, и теперь Ольга — великая русская княгиня и хозяйка всей земли Русской. Ее слово — закон для нас. Но еще больший закон — приговор рады наших другов-братьев, и прискакавший гонец передал его мне. Узнав о смуте в древлянской земле, недруги Руси решили воспользоваться этим и поживиться за ее счет. И не стаи воронов, а тучи наших ворогов слетелись сейчас со всех сторон к русским кордонам. Рада велела нам, княже, не допустить, чтобы викинги ярла Эрика обнажили меч против Руси или какой иной супостат топтал русскую землю. Вот чего требует от нас рада, вот о чем по ее велению пришел я говорить с тобой. — Значит, вороги решили слететься к русским кордонам… — медленно проговорил Лют. — Что ж, пускай слетаются. Посмотрим, кто из них назад улетит. Он шагнул к двери, ударом ноги распахнул ее во всю ширь. — Гридень! Вели принести нам с тысяцким заморского вина и старого меда! Наилучшего, что храню для самых дорогих гостей! И живо, нам некогда ждать. 25 Подворье перед княжеским теремом было полно народа. В бурлящей от нетерпения толпе можно было увидеть всех: полоцких горожан и ремесленников-смердов из окрестных весей, русских и варяжских дружинников, славянских и иноземных купцов с торжища. Вездесущая детвора облепила даже крыши соседних домов и ветви близрастущих деревьев. На высоком крыльце терема сидел в кресле князь Лют, рядом с ним — ярл Эрик и тысяцкий Микула. За ними теснилась группа знатных половчан и викингов. Перед крыльцом лицом к князю стояли хазарин Хозрой и Любава, слева от них восседали на резной деревянной скамье русские и варяжские жрецы. Толпа шумела, в ней все чаще и чаще раздавались нетерпеливые, возбужденные голоса. Князь Лют поднял руку, и на подворье сразу воцарилась тишина. — Заморский гость и ты, русская дева, — обратился князь к Хозрою и Любаве, — я дал три дня, дабы вы смогли доказать правоту своих слов. Кто сделал это? Ответом ему было молчание, и Лют глянул на Хозроя. — Что молвишь, купец? — Мои люди не были в лесу, светлый князь. Они могли бы подтвердить это даже при испытании огнем и железом. Но рабы до сих пор не вернулись ко мне. Я не знаю, где они и что с ними. — Кто еще, кроме исчезнувших челядников, может очистить тебя от навета девы? — Никто, светлый князь. Я стар, одинок и немощен, а потому брошен даже собственными рабами. Кто еще встанет на мою защиту? — Голос хазарина дрожал от волнения, на глазах появились слезы. — Вся моя надежда — только на твое великодушие и доброту, храбрый и справедливый полоцкий князь. — А что скажешь ты, дева? — перевел взгляд Лют на Любаву. — Челядники купца были в лесу, — громко ответила девушка. — Их видела я и может узнать пес, который защищал хозяина. Поэтому кто-то и хотел сжечь нас обоих, оттого и нет сейчас на судилище челядников купца. — Кто еще, помимо бессловесного пса, подтверждает твой навет на купца? — спросил Лют. — Сам купец, — смело произнесла Любава. — Разве мнимое исчезновение его рабов не говорит о том, что он страшится показать их псу убитого дротта? В толпе на подворье возник гомон. Но князь вновь поднял руку, и шум стих. — Купец и дева, никто из вас не убедил меня в своей правоте. Потому тяжбу между вами решит Божий суд. Я обещал его, и он свершится! При этих словах сидевшие на скамье верховный жрец Перуна и главный дротт Одина встали. Варяг воздел руки к солнцу, славянин с силой ударил концом посоха в землю. — Божий суд! — одновременно воскликнули они. Русичи знали несколько видов Божьего суда: испытание огнем, железом, водой, а также судебный поединок между сторонами или свидетелями. Божьи суды применялись в случаях, когда показаний послухов или видоков, а также иных доказательств было явно недостаточно. Тогда правоту одной из сторон должны были указать боги, всегда встающие на защиту невиновного. Но поскольку славянка и хазарин поклонялись разным богам, покровительство неба в данном случае было обеспечено им обоим. Поэтому железо, огонь, вода должны были стать сейчас игрушкой в руках столкнувшихся интересов небесных сил и не могли с достоверностью указать истинного виновника. А раз так, оставался самый надежный и проверенный способ узнать волю владыки самих богов и всего сущего — поединок с оружием в руках. Но как могли сражаться старик и женщина? Русские законы знали выход и из такого положения. Князь Лют встал с кресла, шагнул к видневшейся за спинами Любавы и Хозроя толпе. Остановился у самого края крыльца. — Купец и дева, вашу судьбу решат боги! Но негоже бороться старости и материнству, а потому волю неба пускай узнают те, кто встанет на вашу защиту! Так гласят законы русичей, и так будет! Князь не спеша обвел глазами замершую перед ним толпу, указал пальцем на съежившегося под его взглядом Хозроя. — Люди! Русичи и иноземцы! Кто желает встать на защиту гостя из Хазарии и вместе с небом доказать его невиновность? Какое-то время над подворьем висела тишина, толпа словно оцепенела. Затем из большой группы варяжских воинов, стоявших невдалеке от скамьи жрецов, вперед выступил один. — Я сделаю это! Лют сразу узнал викинга. Это был Индульф, сотник из дружины ярла Эрика, один из лучших ее бойцов. Исполинского роста, с могучими плечами, длинными руками, обладающий необузданным нравом, он был сильным и опытным воином. В бою Индульф всегда стоял в передней шеренге викингов и первым бросался на чужую стену щитов, прорубая ее. В случае неудачи Индульф последним покидал поле боя, прикрывая отход товарищей. Его слово в дружине было законом, никто не решался ему противоречить, его боялись, как самого ярла. Именно к Индульфу еще за сутки до судного дня по совету Эрика обратился за помощью Хозрой, не пожалев для подкупа сотника изрядной части своего золота. Посреди подворья Индульф остановился и сбросил с плеч на землю шкуру барса. Со свистом вырвал из ножен длинный тяжелый меч, облокотился на огромный, величиной с амбарную дверь, щит. Его шлем, украшенный перьями, сверкал, кольчуга, усиленная на груди квадратными стальными пластинами, тускло блестела. Викинг, уверенный в собственной силе и непобедимости, горделиво озирался по сторонам. Дикой и несокрушимой мощью веяло от его огромной фигуры, страх и ужас вызывали его чуть искривленный широкий меч и заросшее густой бородой, испещренное багровыми шрамами лицо. Да, хазарин знал, в чьи руки можно безбоязненно вручить свою судьбу. А перст князя был уже направлен в грудь Любавы. — Кто встанет на защиту славянской девы? Кто примет вызов отважного викинга Индульфа? Едва стих звук его голоса, тысяцкий Микула вышел из-за кресла и шагнул к Люту. — Я! По подворью прокатился восторженный гул толпы. Микула спустился с крыльца и направился сквозь расступившийся перед ним людской водоворот к Индульфу. По пути он протянул руку к группе русских дружинников, и кто-то отдал ему щит. Не доходя до викинга нескольких шагов, тысяцкий остановился и спокойно обнажил меч. Варяг был на голову выше русича, его клинок на пол-локтя длиннее, рядом со стройным и подтянутым славянином он казался каменной глыбой. Князь Лют на крыльце резко опустил руку. — Да свершится воля неба! В то же мгновение, даже не размахнувшись, викинг прямо с земли устремил свой меч в грудь русича. Но Микула был начеку. Не двигаясь с места, он лишь подставил под чужое лезвие край щита и легко отвел его в сторону. Рванув меч назад, Индульф занес его над головой, обрушил на противника новый удар. Отскочив в сторону, Микула избежал его и с быстротой молнии нанес свой. Но русская сталь лишь высекла искры из умело подставленного щита варяга. Проревев словно раненый тур, викинг выставил вперед громадный щит и, вращая над головой мечом, стал сыпать на русича удар за ударом. Они падали без передышки один за другим, и Микула с трудом увертывался, принимая на щит лишь самые опасные. А Индульф, будто в его руках был не тяжелый меч, а легкая соломинка, не ведал усталости. — Индульф, Индульф! — бесновались находившиеся на подворье викинги, подбадривая товарища. Они знали толк в подобного рода зрелищах. Наемные воины, сражавшиеся почти во всех концах известного тогда мира, варяги видели бои специально обученных для этого рабов-гладиаторов, схватки на ипподромах людей с дикими зверями, не в диковинку были им и судебные поединки. И схватка между такими опытными и знаменитыми воинами, как Индульф и Микула, доставляла им истинное наслаждение. — Индульф, Индульф! — скандировали они хором. — Варяг — победа! Рус — смерть! Викинг, подбадриваемый криками друзей, наседал на Микулу с новыми силами. От его частых и сильных ударов уже не было возможности уклоняться. Они сыпались градом, все чаще и чаще обрушиваясь на русский щит. И вот под очередным ударом щит затрещал, на нем появилась трещина, и Индульф, громко расхохотавшись, принялся бить раз за разом уже прямо по ней. Казалось, что еще один удар — и щит разлетится вдребезги. Тогда Микула, отпрыгнув назад, отшвырнул расколотый щит в сторону и обхватил рукоять меча обеими руками. Вмиг стихли крики беснующихся викингов, сразу остановился и замер на месте Индульф. Не только он, все, находившиеся на подворье, поняли, что настоящий бой начнется только сейчас, а то, что они наблюдали до этого, являлось лишь пробой сил. Глаза Микулы недобро вспыхнули. Пригнувшись и обеими руками занеся над головой меч, он первым прыгнул на врага. Быстр и точен был удар его меча, загремел и заискрился под ним варяжский щит. А славянский меч уже сверкнул перед самыми глазами викинга, заставив его торопливо отшатнуться в сторону. Теперь наступал Микула. Сильными короткими ударами он заставлял Индульфа все время прятаться за щитом, не давая ему возможности нанести ни одного удара, перехватывая его меч еще в воздухе и отводя клинок от себя. Варяг чувствовал, как все тяжелее увертываться ему от русских ударов, как все труднее следить за постоянно сверкающим вокруг него славянским мечом. Собрав оставшиеся силы для последнего страшного удара, он, выбрав момент, прыгнул вперед и занес меч над головой Микулы. Но тот, быстро шагнув ему навстречу, перехватил чужой клинок возле самого перекрестия варяжского меча. И так они замерли в шаге друг от друга: Индульф — стараясь опустить меч на голову Микулы, а тот — удерживая его над собой. От неимоверных усилий на шее варяга вздулись вены, округлились глаза, побагровело лицо. Когда казалось, что славянин сейчас не выдержит и меч викинга, обрушившись ему на голову, разрубит его пополам, Микула отпрянул в сторону и присел, держа меч впереди себя. Клинок Индульфа сверкнул рядом с ним, и в этот миг русич, словно распрямившаяся пружина, прыгнул вперед, с силой выбросив меч под открывшийся левый край щита варяга. Многоопытен и расчетлив был киевский тысяцкий, зорок и верен его глаз, а потому точен и неотразим нанесенный им удар. Меч безошибочно вошел до середины лезвия туда, куда и метил Микула — в узкую полоску между двумя стальными пластинами на кольчуге викинга, самом уязвимом месте в его доспехах. Оставив меч в груди зашатавшегося варяга, Микула отскочил назад и выхватил из ножен кинжал. Но оружие ему больше не понадобилось. Захрипев, Индульф выронил из рук щит, выпустил меч и схватился ладонями за грудь. Сделал из последних сил шаг в сторону русича и, будто подрубленное дерево, тяжело рухнул на землю. Какое-то время на подворье стояла мертвая тишина, затем она раскололась от громких криков полоцких горожан и русских дружинников. Только викинги, опустив глаза и угрюмо насупившись, хранили молчание. — Люди, русичи и иноземцы! — прозвучал над подворьем голос князя Люта. — На ваших глазах свершился суд Божий, само небо указало нам правого и виновного! Русская дева, волей богов ты очищена от подозрений и все твои слова признаны правдой! А ты, хазарин, будешь держать ответ за свои злодеяния! Князь повернулся в сторону Хозроя, но место, где купец только что находился, было пусто. Презрительно усмехнувшись, Лют поднял руку. — Люди, слушайте все! Хазарский купец Хозрой отныне не гость Руси, а тать и головник! Всяк, кто изловит и доставит его ко мне, получит награду! Подворье постепенно пустело, вскоре осталась лишь группа викингов, окруживших мертвого Индульфа. Опустившись в кресло, Лют обратился к Эрику: — Ярл, вечером у меня застолье. Жду и тебя с викингами. 26 Веселье в княжеском тереме было в полном разгаре, когда Лют поставил на стол кубок и тронул за локоть Эрика. — Погоди пить. Хочу спросить тебя. Ярл с неудовольствием отнял от губ чашу с вином, вытер рукой липкую от хмельного зелья бороду — Спрашивай. — Ты обещал узнать волю своих богов и сказать, куда двинешься из Полоцка с викингами. С тех пор прошло много времени, а я так и не слышал твоего решения. Скажи мне его сейчас. — Боги не дали нам ответа. Один указал старому дротту дорогу на древлян, а райские девы валькирии, говорившие с вещуньей Рогнедой, и огненные стрелы, посланные Тором, позвали нас в поход на полян. Когда новый главный дротт снова пожелал узнать волю неба, бога предсказали нам удачу в теплых морях. Я до сих пор не знаю, что делать. — Жаль, — жестко сказал Лют, — потому что завтра вечером тебе с викингами придется покинуть полоцкую землю. Эрик удивленно вскинул брови. — Завтра вечером? Ты торопишь нас. Мне надобно еще раз узнать волю богов и держать перед походом совет с лучшими воинами-гирдманами. — У тебя остается сегодняшняя ночь и целый день завтра. За это время можно сделать все. Главное, запомни одно: чтобы завтра вечером ни одного твоего викинга в Полоцке не было. Ярл с грохотом поставил чашу на стол. — Ты гонишь меня, брат? Забыл о святом законе гостеприимства? Глаза Люта сузились, на скулах вздулись желваки. — Закон гостеприимства, ярл? Как смеешь ты говорить о нем? Мы, русичи, добры и приветливы к друзьям и гостям, но мы суровы к врагам. А ты не гость на полоцкой земле, а ее враг. Вступив в злодейский сговор с хазарином Хозроем, ты собираешься разжечь смуту на русской земле, а также зовешь в ее пределы тевтонов, этих убийц и грабителей. Возноси хвалу небу, что я разговариваю с тобой, а не велел прибить гвоздями к воротам града, которому ты мечтаешь принести столько зла и горя. Эрик с такой силой ударил кулаком по столу, что подпрыгнули и жалобно зазвенели кубки. Ноздри ярла раздулись, глаза сверкали. Еще бы, ведь никто и никогда так с ним не разговаривал! — Угрожаешь мне, полоцкий князь! Смотри, пожалеешь… — Мне незачем угрожать, ты и сам знаешь, что слабее меня. Я просто не хочу лишней крови, а потому взываю к твоему благоразумию. Перестав быть гостем полоцкой земли, покинь ее подобру-поздорову. Эрик расхохотался. — Ошибаешься, князь. Да, как властелин полоцкой земли, ты намного сильнее меня. Но в самом городе хозяин — я. При тебе лишь старшая дружина, вместе с киевлянами Микулы это всего триста мечей. А у меня в городе — пятьсот. Одно мое слово — и конунгом Полоцка вместо Люта станет Эрик. Не ответив, Лют схватил ярла за локоть, с силой сжал и рванул вверх. Заставив этим Эрика вскочить на ноги, князь подтолкнул его к распахнутому окну горницы. — Взгляни на подворье. Ты привел с собой на застолье сто лучших викингов, исключи их из числа тех пятисот, о которых сейчас говорил. Эрик провел рукой по глазам, сгоняя с них хмельную пелену, и выглянул во двор терема. На подворье стояло несколько длинных столов, на лавках вдоль них сидели вперемежку русские и варяжские дружинники. Столы ломились от яств, трещали от множества сосудов с душистым италийским и греческим вином, от громадных корчаг с пенящимся пряным медом. Прямо на земле между столами высились дубовые бочки с игристым и пьянящим пивом-олом. И Эрик с ужасом заметил, насколько пьяны его викинги по сравнению с русами. Многие из них едва держались на ногах и не были уже в состоянии подняться со скамей, некоторые свалились на землю и спали под столами. Те же, что еще могли передвигаться, сгрудились вокруг седого певца-скальда и подпевали ему хриплыми нетрезвыми голосами. Эрик обратил внимание и на то, как много сновало сегодня между столами княжьих прислужников-гридней в шлемах и боевых кольчугах, с мечами на поясах. От взгляда ярла не ускользнули и несколько групп русских дружинников, стоявших в тени деревьев невдалеке от пирующих со щитами и копьями в руках. Подошедший к Люту киевлянин Микула протянул ему горящий факел, и князь заговорил снова: — Ярл, стоит мне появиться с этим факелом в окне, и через минуту на подворье не останется ни одного живого викинга. А через час будут подняты на копья или изрублены все остальные варяги, находящиеся в городе. Я отправил им от твоего имени три десятка бочек самого крепкого пива и несколько сулей вина, и потому они сейчас так же пьяны и беспомощны, как эти, — кивнул Лют на подворье. — А теперь суди, кто в городе хозяин. — Вокруг Полоцка еще четырнадцать сотен викингов, — глухо произнес Эрик. — Они завтра же отомстят за нас. Князь усмехнулся. — Эти викинги тоже не доживут до завтра. Вокруг города стоят по весям на кормлении у смердов двадцать пять сотен моих дружинников. Если твои варяги сейчас спят, то мои русичи готовы к бою и лишь ждут сигнала, чтобы обрушиться на них. Взгляни на ту стрельницу, — указал князь в сторону ближайшей к окну части городской стены. Эрик посмотрел в нужном направлении и увидел на крепостной башне трех русских дружинников с зажженными факелами в руках. В отсветах пламени у ног воинов темнела куча валежника. — Костер на башне — это смертный приговор варягам, что находятся за городом, — пояснил Лют. — А теперь, ярл, взвесь все, что слышал и видел, — закончил он. Эрик отвернулся от окна, сложил на груди руки и бесстрастно взглянул на Люта. — Я проиграл. Но я викинг и не боюсь смерти. У меня нет вины перед небом, и встреча с Одином меня не страшит. — Ты не просто викинг, но еще и мой брат. Вот поэтому я дарю тебе жизнь и предоставляю право выбора: киевское знамя или путь на родину. — Нас зовет на службу и ромейский император, — заметил Эрик. — Многие викинги хотели бы служить ему. И тогда в разговор вступил Микула. — Мы не вмешиваемся в чужие дела. Но если ты и викинги решите следовать в Царьград, наши дороги совпадают. Я тоже тороплюсь в Киев и провожу вас до него. Эрик поочередно глянул на князя и тысяцкого и опустил в пол глаза. — Я вас понял, русы. Не знаю, куда двинусь с дружиной из Полоцка, но даю вам слово ярла и викинга, что завтра вечером в городе не останется ни одного варяга. 27 Не успел Индульф, пронзенный русским мечом, рухнуть на землю, как Хозрой юркнул в толпу и, работая локтями, начал выбираться с княжеского подворья. Почти все горожане присутствовали на княжьем судилище, улицы города были пусты, и ему удалось незаметно проскользнуть в избу, занимаемую ярлом. Там, забившись в самый дальний и темный угол, он дождался Эрика, вернувшегося в самом мрачном расположении духа с княжеского застолья. — Челом тебе, великий ярл, — заискивающим тоном встретил его Хозрой, отвешивая низкий поклон. — Это ты, проклятый искуситель? — зло процедил сквозь зубы Эрик, шагнув к хазарину. — Благодаря тебе меня, непобедимого ярла, гонят из Полоцка как последнюю собаку. Погоди, сейчас ты у меня получишь за все. Хозрой испуганно замахал руками, попятился к противоположной стене комнаты. — Погоди, славный ярл, не торопись. Все идет, как и должно идти. Выслушай меня внимательно. Остановившись, Эрик мрачно глянул на Хозроя. — Говори. Но смотри, как бы эти слова не стали последними в твоей жизни. Хазарин согнал с лица подобострастную улыбку, его глазки колюче и настороженно уставились в лицо варяга. — Русы сказали тебе: либо под киевское знамя, либо домой в Свионию. Так, ярл? — Да. Меня, перед которым не мог устоять в бою ни один враг, вышвыривают из города, как паршивую овцу из стада, — вскипел Эрик. — И мне пришлось стерпеть, не загнав унизительные слова обратно русам в глотку! — Потерпи, могучий ярл, час мести не так далек, как тебе кажется. Все зависит лишь от тебя. Но куда ты надумал уйти из Полоцка? — Еще не знаю. Мне нечего делать на нищей родине, но у меня нет желания и проливать кровь викингов за киевскую Ольгу. Я не верю в долговечность ее пребывания великой княгиней, и потому мне вдвойне ненавистна мысль о подчинении женщине. — Я тоже сомневаюсь в способности женщины править столь обширной и могучей страной, как Русь. И, поскольку власть женщины-княгини слаба, надо не упустить этого случая. Посланец Ольги тысяцкий Микула разрешил тебе следовать по Днепру в Русское море — воспользуйся данной возможностью. А когда будешь проплывать мимо Киева — захвати его и провозгласи себя великим князем. Разве не достоин ты этого? Эрик пренебрежительно фыркнул. — Это не так просто. Русы умны и осторожны, не дадут они обвести себя вокруг пальца. Чтобы решиться напасть на Киев, надо быть полностью уверенным в успехе. А у меня подобной веры нет. — Зато она есть у меня. Полянские дружины, в том числе и киевская, под водительством княгини Ольги еще в древлянской земле. Мне известно, что в городе почти не осталось воинов. Зато в нем находятся мои верные люди, которые помогут твоим викингам захватить Киев. Тогда конунгом всей необъятной Руси станешь ты, славный ярл, и полоцкий князь Лют сам приползет к тебе на коленях, моля о пощаде. Зажав бороду в кулак, Эрик некоторое время раздумывал. — Хорошо, хазарин, я поступлю так, как ты советуешь. Захвачу Киев, а если Русь не признает меня конунгом, призову на помощь тевтонов и ляхов, посулю полоцкую и новгородскую землю Свионии, и под мое знамя встанут новые тысячи викингов. Я залью Русь кровью, но не выпущу из своих рук стол великих киевских конунгов. — Великий хазарский каган тоже поможет тебе, славный ярл, — заметил Хозрой. Глубокие морщины на лбу Эрика разгладились, взгляд потеплел. Он начал возбужденно шагать из угла в угол. — Не вечером, а уже в полдень я покину город. И горе половчанам, изгоняющим сейчас меня со своей земли. Когда стану конунгом всей Руси, они заплатят мне за все. Осторожно приблизившись к Эрику, Хозрой тронул его за плечо. — Великий ярл, у меня к тебе просьба. Поскольку небо даровало победу киевлянину, а не викингу, князь Лют признал меня виновным в смерти дротта и объявил на меня охоту, как на дикого зверя. Помоги мне незамеченным выбраться из города. Эрик, уже забывший о своем недавнем дурном настроении, весело рассмеялся. — Страшишься кары полоцкого князя? Напрасно. Вещунья Рогнеда нагадала, что тебя поглотит водная бездна. А раз так, костер русских волхвов или княжеская яма с голодными волками тебе не опасны. Бойся воды, а от людей тебя сберегут боги. — Я не верю бредням этой полоумной старухи, славный ярл, — ответил Хозрой. — Я еще пригожусь тебе, а потому помоги мне. Сегодня вечером я должен встретиться со своими рабами и отправиться в Киев, дабы содействовать успеху задуманного нами дела. — Утром мои викинги выведут тебя из города. 28 С первыми лучами солнца слуги ярла спрятали Хозроя в телеге среди мешков с провизией, накрыли мешковиной и вывезли через крепостные ворота за город. Остановившись у реки, где викинги снаряжали в путь лодии-драккары, старший из слуг незаметно выпустил хазарина в лес. К трем дубам на берегу Двины, где его должны были поджидать рабы, Хозрой вышел в темноте. Затаился в кустах и трижды ухнул филином. Услышав в ответ протяжный волчий вой, направился на звук. Из высокой травы поднялась фигура в плаще, склонила в низком поклоне голову и быстро двинулась к реке. Хозрой последовал за ней. В густом тальнике под высоким глинистым берегом был укрыт челн, на веслах которого сидела еще одна фигура в темном плаще с наброшенным на голову капюшоном. Встретивший Хозроя челядник протянул руку, помогая шагнуть в качающийся на волнах челн. Рабы дружно ударили веслами по воде, лодка отошла от берега, выплыла на быстрину. Приятная истома разлилась по телу хазарина. Все, что надлежало свершить в Полоцке, сделано, все тревоги остались позади. Теперь быстрее в Киев, где он нанесет Руси свой последний и самый страшный удар. Скорее, как можно скорее! Но почему так медленно гребут рабы? Челядник, встречавший Хозроя на берегу, отложил в сторону весло, сбросил с головы капюшон плаща. — Хазарин, узнаешь ли меня? — прозвучал над водой его голос. Хозрой, словно ужаленный, вздрогнул. Не веря своим ушам, во все глаза уставился на гребца. Что это — сон, чары колдуньи? Прямо перед ним на скамье сидел тот самый русский сотник, что был на постое у Любавы и которого по его приказу рабы-германцы обманом захватили на лесной тропе после рыбалки. Но ведь он велел его убить, и кости этого руса сейчас должны гнить в земле. Так отчего он жив, почему сидит в одном челне с ним? Воскресший из мертвых сотник раздвинул губы в усмешке. — Вижу, ты узнал меня, хазарин. А потому должен знать, что ждет тебя. Он кивнул второму гребцу, и тот, оставив весла, наклонился над днищем челна. С трудом вытащил из-под скамьи большой просмоленный рогожный куль, в котором углежоги доставляли из лесу к кузням древесный уголь. Раздвинул широкую горловину, и Хозрой с содроганием увидел внутри куля трупы обоих челядников. Выхватив из ножен кинжал, сотник приставил его к груди Хозроя. — Там и твое место! В куль! Хозрой в ужасе соскользнул со скамьи на днище, встал на колени, с мольбой протянул к русу руки. Неужто сбывается зловещее предсказание вещуньи Рогнеды и его смерть уже рядом? В том черном клубящемся водовороте, что извивается и вихрится у самого борта, обволакивая сидевших в челне туманом из мелкой водяной пыли. — Пощади! Говори, чего желаешь, я сделаю все! Хочешь, дам тебе золота столько, сколько сможешь поднять? Только пощади! В лице сотника ничего не изменилось. — Молишь о прощении, хазарин? Зря… Ты не только мой враг, а недруг всей Русской земли, и потому тебе не может быть пощады. Так получи, что заслужил! По знаку Ярослава второй русич схватил Хозроя за ворот, с силой отодрал от днища челна, швырнул в распахнутую горловину куля к мертвым рабам. Хозрой в последний раз увидел круглый диск луны, заливающей неживым светом гладь реки, затем горловина запахнулась и хазарин услышал скрип, с которым ее затягивали кожаным шнуром. Мгновение — и куль с плеском исчез в омуте. — Подождем, — сказал Ярослав, кладя на колени лук — Я не допущу ошибки, которую хазарин совершил со мной в овраге… В появлении сотника не было ничего загадочного. Его хватились у Любавы сразу же, как только пришли с уловом два других дружинника, рыбачивших с ним. Решив, что Ярослав попросту где-то задержался и прибудет позже, все спокойно поужинали и легли спать, и лишь ночное нападение варягов заставило по-новому воспринять исчезновение сотника. Взяв пса убитого дротта, дружинники вернулись на берег реки, откуда Ярослав один ушел к Любаве, дали понюхать собаке плащ сотника, оставленный им утром у девушки, и пустили по следу. Так был найден и спасен Ярослав. Это после его рассказа тысяцкому Микуле о всем виденном и слышанном у костра был встречен и уничтожен на поляне у Черного болота отряд викингов, это он с помощью пса дротта выследил и обезвредил у Двины челядников Хозроя и встретил вместо них хазарина… Поверхность реки оставалась неподвижной. Как и прежде, слабо шумел и клубился водяным туманом бездонный омут, ничто не напоминало о принятом им даре. Сотник отложил в сторону лук, взял в руки весла. — В путь, друже. Мы должны быть в Киеве раньше варягов. 29 Хазарская конница шла на рысях. Старый хан Узбой, не первый раз совершающий набег на Русь, вел ее только по ночам, сверяя маршрут по звездам и по ему одному известным степным приметам. Приказ, полученный им от самого кагана, был короток и ясен: внезапно напасть на Киев, уничтожить и сжечь его и также внезапно уйти в степь. Кагану на сей раз не нужны русское золото и драгоценные меха, не прельщают его даже светлотелые и голубоглазые красавицы-славянки и толпы сильных и трудолюбивых смердов-полонянников. Кагану требуется просто стереть с лица земли Киев, вызвав этим недовольство русов княгиней, ушедшей против древлян и оставившей стольный град всей Руси на произвол судьбы. А всякие смуты на Русской земле лишь на руку кагану, мечтающему сейчас о подчинении славян великой и могучей Хазарин. На третий день пути хан велел позвать к себе сотника Савла. — Ты знаешь степь не хуже меня, — сказал Узбой, — знаком и с русами. Не сегодня-завтра мы должны встретить их заставы и дозоры, стерегущие Русь от набегов. Скачи со своей сотней вперед, и пусть ни одна русская застава не даст сигнала об опасности. Сотник согнул спину в низком поклоне. — Твое решение мудро, славный хан. Я понял тебя, а потому не тревожься: все будет сделано, как ты сказал… Первый русский сторожевой пост хазары обнаружили уже на следующий день. На вершине степного кургана стояла высокая дозорная вышка. На ней под навесом была сложена готовая каждую минуту вспыхнуть куча сухого валежника, рядом с которой виднелась большая охапка сырой травы. К коновязи сбоку от вышки были привязаны две оседланные лошади. На смотровой площадке вышки маячила пара русских дозорных с копьями в руках. Остальные русы должны быть группами рассыпаны по степи, именно они обязаны сообщить на вышку о замеченной опасности. Тогда на смотровой площадке вспыхнет огонь, на него сверху будет брошена влажная трава, и в безоблачное небо поползет густой столб дыма, сообщая следующему посту о надвигающейся на Русь угрозе. И так, от поста к посту, тревожная весть примчится в Киев. Но чтобы этого не случилось, и выбросил опытный хан впереди орды быстрые незаметные щупальца — поднаторевших в набегах конников своего лучшего сотника. Спешившись, хазары осторожно подползли в высокой траве как можно ближе к вышке. Еще немного, и тогда они окажутся у подножия кургана, там, где из предосторожности трава была выкошена. И тут тревожно заржали русские кони. Дозорные тотчас насторожились, один из них склонился над сложенным валежником. И хотя до русов оставалось еще не меньше трехсот шагов, хазары вскочили на ноги и выпустили по ним стаю стрел. После чего изо всех сил бросились к вышке, над которой уже тонкой, едва заметной струйкой вился дым. Дозорные, оставив копья, прямо со смотровой площадки прыгнули на лошадей, забросили за спину щиты, на скаку стали рвать из сагайдаков луки. Хазары не преследовали их. Зачем? Предполагаемые дороги к следующему посту были ими предусмотрительно перекрыты, так что русы, лишенные возможности предупредить товарищей, не представляли никакой опасности. Ну а что можно взять в качестве добычи с этих дозорных, хотя и смелых, но простых воинов? Изрубленную в бою кольчугу, залитую кровью рубаху, стоптанные и потертые стременами сапоги? Зато можно было легко получить в горло метко пущенную стрелу, удар в грудь острым прямым мечом или дробящей кости тяжелой палицей-булавой. Нет уж, пусть русы скачут куда угодно, хазарам не до них. Главное сейчас — не дать разгореться огню… Несколько степняков, взобравшись на смотровую площадку вышки, руками и ногами разбросали костер, тщательно затоптали тлеющие ветви. Сотник Савл довольно прищурил узкие глаза, потер руки. Первый сторожевой пост — самый опасный. Другие дозорные, надеясь на товарищей с расположенных впереди вышек, будут менее осторожны и бдительны. И взмахом короткой ременной нагайки он послал конников вперед, где, по его расчетам, должен находиться следующий русский дозор. В одном переходе от Днепра хан велел остановиться. Сотник Савл сделал свое дело: ни один сигнальный русский костер не загорелся. Русь не знала о приближении к ее границам степных воинов. Завтра утром, проведя ночь на берегу безвестной речушки, притоке Днепра, отдохнувшая хазарская конница полным наметом, уже нисколько не таясь, понесется на Киев. И ничто не спасет славянский град, не отведет занесенной над ним кривой вражеской сабли. 30 В небольшой укромной бухточке Днепра расположились у берега несколько десятков варяжских лодий. Их паруса бессильно обвисли, весла были вытащены из воды. Яркая луна заливала желтым светом речную гладь, подступающий к самой воде лес. Вокруг догорающих костров, на скамьях лодий, прямо на брошенных на песок плащах, спали викинги. За их плечами был долгий, утомительный путь из далекого Полоцка почти до самого Киева. Ведь до стольного града всей Руси им оставалось всего полдня плавания. Кроме не смыкающей глаз стражи не спал в шатре и ярл Эрик с двумя ближайшими сотниками-единомышленниками. Напротив варягов стоял высокий, сутулящийся человек. Он до подбородка был закутан в старый дырявый плащ, верхнюю часть лица скрывала надвинутая на самые глаза облезлая шапка. — Говори, трел, — произнес Эрик. — Что велел передать мне твой хозяин? — Он ждет тебя, славный ярл, и готов сделать все, что ты прикажешь. Но прежде он хотел бы знать, что ты задумал. — Мне нужен стол великих киевских конунгов. И твой хозяин должен помочь мне занять его. — Ты, как никто другой, достоин этого, светлый ярл. Но прежде чем стать великим князем Руси, надобно взять Киев. А русы никогда не отдадут его без боя. Каковы же они в битвах, ты должен знать без чужих подсказок… Ты решился на трудное дело. — Я хорошо знаю русов, трел, — высокомерно ответил Эрик. — Но мне известно и то, что в Киеве сейчас всего три сотни воинов. Остальные ушли с княгиней Ольгой под Искоростень и до сих пор не вернулись оттуда. Это сообщил мне вчера варяжский купец, плывущий по Днепру из Царьграда на родину. Еще он сказал, что русы в Киеве ниоткуда не ждут беды и потому беспечны. — Варяжский купец поведал тебе только половину правды, славный ярл, — спокойно прозвучал голос человека в плаще. — Да, в самом городе лишь три сотни дружинников, и вчера к ним присоединились сотни тех, что прибыли вместе с тысяцким Микулой из Полоцка. Но мало кто знает, что еще несколько дней назад из-под Искоростеня возвратилась конница воеводы Ярополка. Где она сейчас — неведомо никому. И только боги знают, ярл, кто кому готовит западню: ты русам или они тебе. Эрик с нескрываемым презрением посмотрел на человека в плаще. — Без риска не бывает удачи, трел. Ты потому и стал рабом, что был плохим воином. А раз так, мне не нужны твои советы. Лучше запоминай то, что передашь хозяину. Я не собираюсь лить кровь викингов на киевских стенах, а возьму город хитростью. Завтра часть моих воинов будет на киевском торжище. Пусть твой хозяин тайно спрячет пять десятков из них в самом городе. Ночью ты проведешь по лесу три сотни викингов к Жидовским воротам, и мы нападем на них одновременно снаружи и из самого города. А когда разгорится бой у ворот, остальные варяги ворвутся в Киев со стороны Днепра. Все понял, трел? Ничего не перепутаешь? — Ничего, славный ярл. Передам хозяину все сказанное тобой слово в слово. Эрик указал рукой в сторону выхода из шатра. — Ступай, трел. Встречайся с хозяином, а с закатом солнца снова будь у меня. Спеши, не теряй напрасно времени. Человек в плаще отвесил ярлу низкий поклон и шагнул к выходу. Едва за ним задергался полог, один из сотников, в течение всего разговора не спускавший глаз с раба, обратился к Эрику. — Ты уверен, что это тот человек, о котором говорил Хозрой? — Ты о ком, Рогнар? — удивился ярл. — О рабе? Но от кого он может быть еще? — Это не трел, — убежденно сказал Рогнар. — Я сам имею рабов, видел их в империи и у себя на родине. Поэтому могу смело утверждать, что говоривший с нами никогда не был рабом. Я заглядывал ему в глаза, вслушивался в голос, не упустил ни одного его движения — и не обнаружил в нем ни единой приметы раба. Больше того, этот человек чувствовал себя равным нам, лучшим из викингов. — Он назвал тайное слово, известное лишь мне и Хозрою, — заметил Эрик. — Только поэтому он и ушел живым, — угрюмо процедил сквозь зубы Рогнар. — И все-таки что-то настораживает меня в нем, не позволяет верить до конца. Мне кажется, что я уже где-то или видел этого человека, или слышал его голос. А я редко ошибаюсь. — Может, ты встречал его у Хозроя? — предположил Эрик. — Или сталкивался с ним в империи? Ведь рабы меняют хозяев так же часто, как золото кошельки. Рогнар отрицательно покачал головой. — Нет, я никогда не запомнил бы раба. Для меня они все одинаковы и не имеют собственного лица и голоса. Повторяю еще раз: этот человек такой же трел, как и все мы, здесь присутствующие. — Ты преувеличиваешь, — вступил в разговор другой сотник. — Может, раб просто похож на кого-то? А поскольку ты слишком долго смотрел на него, тебе и примерещилось невесть что. — Возможно, — нехотя согласился Рогнар. — И все-таки при виде его моя рука сама тянулась к мечу. А голос крови еще ни разу не обманывал меня. Этот человек принесет нам беду. — Пустое… Что может сделать нам жалкий трел? — Предать. Раб — это говорящее животное, а ведь даже собака иногда кусает своего хозяина. Ушедший трел может открыть наш тайный замысел киевлянам. Эрик задумался. — Ты прав, Рогнар, — сказал он. — Золото — великий искуситель, тем паче для ничего не имеющего раба. Но неужто из-за твоего необъяснимого страха мы должны отказаться от возможности малой кровью захватить Киев? — Нет, поскольку это наш единственный способ взять город. Давай доверимся трелу, только не полностыо. Мы сказали, что будем штурмовать Жидовские ворота, а на самом деле нападем на Ляшские. — Так и поступим. — Еще, ярл. Знаю, что ты не раз охотился с покойным князем Игорем в этих местах. Может, сможешь вывести нас к Ляшским воротам и без трела? — Вряд ли. Последний раз я был здесь три года назад. Да и разве я пытался когда-либо запомнить чужие лесные или охотничьи тропы? Так что без помощи раба не обойтись никак. — Значит, пусть нас ведет трел. Но горе ему, если он снова вызовет мои подозрения. 31 Приближался самый тревожный утренний час — время между зверем и собакой. Минуты, когда волк, хозяин ночной степи, отступал перед рассветом от человеческого жилья, уступая на день господствующее место собаке, а та, трусливо поджав хвост, еще боялась покинуть защитника-человека. В эти мгновения степь ничья. На ее равнинах царят покой и тишина, все сковано непробудным сном. Воевода Ярополк положил руку на холку коня, продел ногу в стремя. Окинул взглядом стоявших против него тысяцких. — Готовьтесь, друга! И пусть ни одного хазарина не минует русский меч! После неудавшейся попытки внезапным налетом захватить Искоростень тридцать сотен всадников великокняжеской дружины были тайно возвращены обратно к Киеву и переброшены за Днепр, в степь. Опытные Полянские воеводы всегда помнили, какие ненадежные соседи у Руси с востока и юга, а поэтому конница Ярополка должна была стать прочным заслоном на возможных путях печенегов или хазар. Дозорные воеводы давно уже следили за хазарской ордой и неотступно шли за ней следом. Это по его распоряжению русские сторожевые посты, дабы усыпить осторожность степняков, не зажгли сигнальных костров и дали недругу беспрепятственную дорогу к Днепру. Теперь, когда орда чувствовала себя в полной безопасности и отдыхала перед броском на Киев, расчетливый Ярополк решил дать ей бой на уничтожение. Предрассветную тишину расколол топот сотен копыт, громкое ржание, звон оружия. Сметая на пути дремлющие хазарские секреты, на спящую орду обрушилась лавина всадников. Пройдясь по полусонным, ничего не понимающим хазарам копытами лошадей и клинками мечей, напавшие конники достигли берега реки. Здесь они разделились на две части и поскакали назад, отсекая пеших ордынцев от их лошадей, выстроились сплошной стеной между хазарским лагерем и отпущенными на ночные пастбища табунами. Протирая на ходу заспанные глаза, хан с обнаженной саблей в руке выскочил из шатра, уклонился от просвистевшей рядом с ухом стрелы. То, что он увидел, заставило его оцепенеть. Два тесных строя конных зажали его воинов с двух сторон и отсекли от лошадей. Привстав на стременах, чужие всадники засыпали мечущихся между ними хазар ливнем стрел. А со стороны степи, уперев фланги в ряды своих конников, уже надвигались плотные шеренги пеших воинов, неся впереди себя частокол острых копий. В сером предутреннем полумраке хан сразу узнал так нежданно свалившегося ему на голову врага — это были русы. Отбросив саблю и упав на колени, хан протянул к небу руки, издал протяжный вопль, похожий скорее на волчий вой. Так воет матерый степной хищник в предчувствии скорого конца. 32 Три сотни викингов под началом самого ярла выступили к стенам Киева ночью. Едва отсвечивающая под луной лента Днепра исчезла за крутизной берега, Эрик остановил шедшего впереди варяжской колонны раба. — Как хочешь вести нас? — Вначале по лесной тропе, а ближе к Киеву по дну оврага. Он заканчивается у городских стен рядом с Жидовскими воротами. — Мы не пойдем этой дорогой, трел. Сворачивай с тропы вправо и ступай к Медвежьему озеру. А от него двигайся к Ляшским воротам. — Но ты собирался идти к Жидовским, светлый ярл? — прозвучал удивленный голос раба. — Я передумал, — ответил Эрик — А поэтому веди, куда я только что сказал. И не вздумай обмануть меня… Знай, что я несколько раз охотился в здешних местах с покойным князем Игорем и хорошо их помню. Будем к рассвету у Ляшских ворот — получишь горсть серебра, нет — отправишься к предкам. Все понятно, трел? — Да. — Тогда не медли. Эрик ударил кулаком в железной рукавице по краю щита, и из темноты за его спиной выступили два варяга с луками в руках. Не проронив ни слова, они встали справа и слева от раба, достали из колчанов и положили на тетивы стрелы. Их длинные острые наконечники едва не касались плаща раба. — Трел, я сегодня видел плохой сон, — с усмешкой проговорил Эрик. — Боги открыли мне, что ты замыслил против сынов Одина дурное. Предупреждаю, что при первом подозрении в измене стрелы викингов пронзят тебя насквозь. Не забывай об этом… — Ты напрасно тревожишься, ярл, — спокойно сказал раб. — Рассвет ты встретишь там, куда собрался. Приказ Эрика вести викингов к Ляшским воротам спутал все планы мнимого трела, а на самом деле сотника Ярослава. Вместе с дружинниками тысяцкого Микулы, возвратившегося вчера в Киев, в городе насчитывалось всего четыреста воинов. Половина из них сейчас ждала варягов в засаде на выходе из оврага у Жидовских ворот, а вместо этого он приведет врагов к беззащитным Ляшским. Нет, такого не должно случиться ни в коем случае! Но как можно расстроить замысленное варягами нападение на Ляшские ворота? Отказаться вести их? Но Ярославу известно, да и сам ярл недавно напомнил, что он несколько раз охотился в здешних лесах. Поэтому, возможно, Эрик сможет вывести викингов в нужное место и без посторонней помощи. Значит, надобно лишить варягов и возможного проводника в лице ярла. Но как это осуществить? Правда, под плащом у сотника спрятан надежный боевой нож, но два стража, идущих по бокам, не позволят даже выхватить его. Глаза врагов ни на мгновение не отрываются от Ярослава, стрелы их луков постоянно нацелены ему в грудь. Да и что он может сделать с ножом против целиком закованного в доспехи ярла, на котором от головы до коленей нет ни одной пяди, не защищенной броней? — Медвежье озеро, трел, — вывел Ярослава из задумчивости голос Эрика. — Вон священный дуб русов, а за ним и тропа в Киев. И тут Ярослава словно озарило: Медвежье озеро! Именно здесь прошлой зимой объявился медведь-шатун, не набравший за лето жира и потому не залегший на спячку в берлогу. В поисках пищи медведь не раз нападал на людей, а однажды даже испортил своим появлением великокняжескую охоту. Тогда взбешенный Игорь велел уничтожить голодного лесного бродягу. В числе прочих ловушек на возможных путях шатуна было вырыто и несколько глубоких ям, прикрытых жердями и тщательно замаскированных, дно которых было густо утыкано острыми кольями. Их копали под наблюдением Ярослава, он до сих пор отлично помнит расположение. Одна из ловушек была устроена недалеко от озера, рядом со священным дубом. Тогда медведь-шатун провалился в другую яму. Ничего, в эту сегодняшней ночью должен угодить зверь пострашней… — Ты не ошибся, ярл, это Медвежье озеро, — сказал Ярослав. — Поэтому сейчас нам придется сойти с тропы и обогнуть священный дуб стороной. — Почему? — подозрительно спросил Эрик. — Возле дуба мы можем встретить русов, пришедших держать совет с душами спустившихся на землю предков, — ответил сотник. — А лишние глаза нам ни к чему. — Хорошо, веди в обход, — разрешил Эрик Ярослав разговаривал с ярлом, но глаза и мысли русича были обращены к огромному развесистому дубу-исполину. Одиноко возвышаясь посреди небольшой, тщательно ухоженной поляны, он был хорошо виден на фоне светлеющего неба. О священный дуб, твои корни пьют живительные соки в подземном мире, твой могучий ствол гордо высится между небом и землей, а твои ветви-руки уходят в небо. О священный дуб бессмертия, ты связываешь сегодняшний день-явь с миром уже живущих на небе душ, по твоим ветвям, касающимся облаков, спускаются лунными ночами на землю умершие предки. О боги, обитающие на вечном древе жизни, взгляните на руса, идущего сейчас выполнить последний долг воина, позвольте и его душе взойти по священному дубу на небо. Смерть не страшна потомку Перуна, ибо воин-русич рождается, дабы погибнуть в бою, а умирает, чтобы вечно жить на небе. Боги, примите душу своего родича, дайте ей место на ветвях священного дуба бессмертия. Ярослав свернул с тропы, ведущей к дубу, медленно направился в сторону от нее. Вот пологий спуск в глубокую, с шумящим на дне ручьем лощину. Чуть дальше — склонившийся набок граб, рядом с которым вырыта яма-западня. Земля, которой были покрыты жерди-перекладины, успела густо зарасти травой, и смертельная ловушка ничем не напоминала о своем существовании. Затаив дыхание, Ярослав осторожно ступил на тонкий настил. Первый короткий шаг, второй… Третий. Ярослав почувствовал, как земля вначале слабо спружинила под ногами, а затем прогнулась под тяжестью идущих. Заподозрив неладное, Эрик остановился. — Трел, куда завел нас? — вскричал он. Поздно! Не обращая внимания на лучников, сотник рванулся к ярлу и с силой толкнул его на самую середину западни. Резко присел, услышал под ногами Эрика треск жердей и метнулся назад, к твердой земле. Достигнув склона лощины, на миг оглянулся. Один из викингов-стражей, бросив лук, уползал с опасного места на четвереньках, другой целился в Ярослава. Сам Эрик, сгруппировавшись для прыжка, собирался последовать примеру русича. Мгновение — и тело ярла взлетит над ямой-ловушкой… Нет! Ярослав выхватил из-под плаща нож, бросил его в одну из ног Эрика. И тотчас звенящая стрела вошла в грудь сотника почти до оперения. Нож вонзился в ногу ярла, и тот присел от боли. Услышал, как ломались под ним последние из жердей настила, и сразу понял — это конец. Что ж, в таком случае ему осталось одно — встретить смерть как викингу. Эрик рванул из ножен меч, поднял к небу глаза. Один, посмотри, он умирает как истинный воин: в его теле чужое железо, в руках обнаженный меч… Значит, он принял гибель в бою. Прежде чем ярл исчез в яме-ловушке, ему в голову вполз зловещий голос вещуньи Рогнеды: «…вы оба не вернетесь домой, а навсегда останетесь здесь. Тебя, ярл, поглотит земля…» Так и не выпустив из рук меча, Эрик упал спиной на острые колья, а большой пласт земли, сползший сверху, почти доверху засыпал яму. Первым пришел в себя сотник Рогнар. — Что с трелом? — спросил он у стрелявшего в Ярослава лучника. — Он мертв. Стрела пробила его насквозь. — Значит, нас больше некому вести на Киев. Что будем делать, гирдманы? — обратился Рогнар к двум сотникам, которые вместе с ним были отобраны Эриком для нападения на город. — Это боги отвели от русов наши мечи, — сказал один из сотников. — Они же покарали и трела с ярлом. Раба за то, что желал зла сынам Одина, а Эрика, что давно забыл родную землю и мечтал то о месте полоцкого князя, то о власти киевского конунга. И наши боги не простили ему этой измены. — Варягам не нужен русский Киев, — прозвучал голос второго сотника. — Его захвата жаждал лишь властолюбивый и завистливый Эрик Что же, боги послали ему то, чего он сам желал русам. Пока не поздно, надобно постараться избежать его судьбы. — Сотник посмотрел на луну, перевел взгляд на Рогнара. — Скоро наши драккары с оставшимися викингами должны тронуться в путь, чтобы напасть на Киев с Днепра. Дабы не случилось непоправимого, нам следует поспешить назад и остановить их. Тем более что обычаи варягов требуют от нас как можно быстрее избрать нового ярла. Слова сотников нисколько не удивили Рогнара. Он прекрасно знал, что большинство викингов, как простых воинов, так и знатных гирдманов, всегда были против вражды с русами. Теперь, после гибели Эрика, не было дела до чужого славянского Киева и ему самому. А вот кто станет новым ярлом, имело для него первостепенное значение, ибо он давно уже считал себя самым достойным преемником Эрика. Поэтому ему не было смысла ни оставаться в лесу, ни в чем-то перечить сотникам, настраивая их против себя. — Согласен с вами, гирдманы, — сказал Рогнар. — Смерть Эрика изменила все наши планы. Главное сейчас — как можно скорее возвратиться обратно к реке. Но что делать с мертвым ярлом? Ведь его душа должна расстаться с телом и вознестись на небо в пламени священного погребального костра. А Эрик так глубоко в земле… — У нас лишь мечи да секиры, и до тела ярла мы доберемся не скоро, — сухо заметил первый сотник — А нам сейчас дорога каждая минута. — Он прав, — поддержал товарища другой гирдман. — Эрика покарали боги, пусть они и решают, как поступить с его душой. А наши дротты принесут им щедрые дары, чтобы они простили ярла и не оставили его душу в чужой земле. И Рогнар не стал продолжать разговор. — Да будет по-вашему, гирдманы. Мы возвращаемся… 33 Варяжские драккары тронулись вниз по Днепру, когда солнце уже засияло на небе. Викингов вел в поход новый ярл Рогнар, а поэтому и цель плавания была совершенно иной. Бывший сотник не мечтал стать русским конунгом и видел для дружины только одну дорогу — за море, в империю. Рогнар не первый раз плыл по Днепру и хорошо знал дорогу. Сейчас по правую руку будет высокая скала, нависшая над рекой. За ней — крутой поворот, а затем покажется и Киев. Но что это? На скале, до этого пустынной, появились трое всадников, замерли у ее края. А из леса, подступившего к песчаной речной отмели, стали выезжать группы вооруженных конников и выстраиваться сплошной стеной у самого уреза воды. Всадников было много, очень много, и у каждого в руках виднелся лук. Вот чужих воинов почти пять сотен, вот около восьми… Уже не менее десяти, а лес продолжал выплескивать из своих зеленых глубин все новых конников. И тогда один из всадников, стоявших на утесе, приподнялся на стременах и помахал плывшим рукой, призывая их причалить к берегу. — Ярл, это русы, — сообщил Рогнару сидевший рядом с ним на скамье сотник. — Они требуют нас к себе. — Вижу, — отрывисто бросил Рогнар. — Вели гребцам держать путь к утесу. Я сам буду говорить с русами. Когда драккар с ярлом подплыл к берегу, его уже поджидали трое всадников, спустившихся с утеса. Двоих из них Рогнар знал: это были вернувшийся из Полоцка тысяцкий Микула и воевода великокняжеской конницы Ярополк, знакомый викингу по совместным с князем Игорем походам на Византию. — День добрый, Рогнар, — приветствовал варяга Микула. — Я рад тебе, но мне нужен ярл. — Он перед тобой тысяцкий, — гордо произнес викинг. В глазах русича на миг мелькнуло удивление. — Поздравляю тебя. Но что с Эриком? — Его взяли к себе боги. — Пусть будет легок его путь к ним, — сказал, подняв глаза к небу, Микула. — Тогда, Рогнар, я стану говорить с тобой. Скажи, викинги не раздумали делать остановку в Киеве? — Нет. Чтобы плыть дальше, в Русское море, нам необходимо пополнить запасы. Мы всегда это делали в Киеве. — На сей раз вам придется заняться этим в другом месте. Проплывете мимо города без остановки, а все необходимое закупите в Витичеве. Ты хорошо расслышал мои слова, ярл? — Я очень хорошо расслышал твои слова, тысяцкий. Но еще лучше понял их, — холодно сказал Рогнар. — Тогда не держу тебя. Прощай! Когда драккар отплыл от берега, Рогнар облегченно вздохнул. Сотники ночью сказали сущую правду — ярл Эрик воистину покинул землю по воле богов. Ведь не призови его Один, кто знает, был бы сейчас в живых хоть один из викингов… 34 По необозримой глади Славутича скользило несколько русских лодий. Не желая утомлять себя конным переходом по древлянским лесам и топям, великая княгиня спустилась по реке Уж в Днепр и спешила сейчас в стольный град Русской земли. Обнаженные по пояс гребцы ладно и дружно ударяли по воде веслами, их потные загорелые спины блестели. Каждый взмах длинных весел приближал лодии к Киеву, куда так рвалась душа Ольги. Сама княгиня сидела в кресле на кормовом возвышении, сбоку от нее пристроился на скамье священник Григорий. — Святой отец, — ласково и умиротворенно звучал голос Ольги, — я примучила древлян и добилась своего. Но это лишь начало… Немало на Руси бед и горя, много зреет недовольства и смуты, а потому скорбит душа моя. Плох и никчемен властитель, который правит только силой и без раздумий льет кровь подданных. Оттого не усмирять хочу я Русь, а навести порядок во всех ее землях. Осенью сама поеду по русским городам и далеким весям, собственными глазами увижу, как живет мой народ, сама услышу его голос и плач. Дабы не повторилось нового Искоростеня, отменю полюдье, введу вместо него уроки и уставы, принесу мир и покой на всю Русскую землю. И ты поможешь мне в этом, святой отец. Расскажи еще раз, как взимают налоги императоры Нового Рима, чего при этом желают они и не хотят их сограждане, отчего так часто бунтуют ромейские горожане и смерды… Напрягая память, воскрешая в голове картины прежней константинопольской жизни, Григорий отвечал на вопросы своей духовной дочери. Как хорошо понимал он Ольгу! Ей, женщине, трудно противиться влиянию, которым обладают даже в ее дружине многоопытные в военном деле воеводы, поэтому в борьбе за удержание власти она собирается опереться на другую силу — смердов, горожан, купцов, для чего желает как можно быстрее навести порядок на Руси, прослыв защитницей простого народа. Мудро, очень мудро! Дальновидность его духовной дочери можно сравнить, пожалуй, лишь с прозорливостью самого Григория, когда сразу после прибытия в Киев он, не жалея времени, занялся изучением чужого и во многом непонятного для него народа — русов. Именно в результате этого однажды его сознание пронзила мысль: жена великого киевского князя может стать христианкой только при жизни своего мужа, но никак не после его смерти! Об этом прежде всего зримо свидетельствовал печальный опыт первого киевского князя-христианина Аскольда. Отважнейший витязь, он вместе с князем Диром привел морем под стены Константинополя десять тысяч воинов-русов, заставив империю впервые по достоинству оценить силу и отвагу своего северного соседа. Будучи не только талантливым военачальником, но и мудрым политиком, Аскольд смог правильно понять истинное значение христианства, дающего в руки земного владыки почти такую же силу, как и небесному, провозглашая его власть над подданными и объявляя наместником Бога на земле. Однако, приняв христианство, сам Аскольд не смог распространить его не только на Руси или хотя бы в Киеве, но даже среди ближайших соратников. Он добился лишь того, что дружина и киевские горожане смирились с князем-христианином и открыто не выступили против его отступничества от веры отцов. Смирились и молчали, но не забыли измены Перуну и, как оказалось впоследствии, не простили этого. Когда во время обострения соперничества между Киевом и Новгородом за главенствующую роль в деле объединения северных и южных русских земель в единой державе Аскольд был вероломно зарублен наемными убийцами-варягами, его дружина и киевский люд отнеслись к гибели своего князя-христианина на редкость равнодушно и не оказали сопротивления приплывшим под стены города новгородцам-язычникам. И ежели столь плачевной оказалась судьба Аскольда, смелого воителя и заступника русских земель, то каковой она могла быть у княгини-вероотступницы, не имевшей не только громкой боевой славы, но даже сколь-нибудь заметного влияния в дружине своего мужа Игоря? В итоге длительных размышлений бывший центурион сделал вывод, что Ольга должна стать христианкой до того, как займет место Игоря. Властительнице Русской земли, изменившей в период правления вере предков, вряд ли было бы дозволено княжить дальше. Зато вдова великого князя, ставшая христианкой еще до смерти мужа, имела полное право занять место бывшего супруга и править до передачи власти своему сыну-язычнику. Так и произошло. Произошло, как он предусмотрел вчера, будет происходить, как он считает нужным, сегодня и завтра. Но для этого он должен стать неотступной стеною и незаменимым советчиком великой княгини, своей духовной дочери… Наперегонки с чайками неслись по речной шири красавицы-лодии. Зеленели по берегам древнего Славутича бескрайние леса, высились могучие неприступные утесы, желтели косы золотистого песка. А там, где вековые дубравы чередовались с подступающей к самой воде степью, стояли на крутых откосах каменные бабы с плоскими лицами и сложенными на животах руками. Вот вдали, за очередной излучиной, в дрожащем речном мареве возникли днепровские кручи, обрисовались на них крепостные стены стольного града всей Русской земли. И воевода Асмус встал со скамьи, взял на руки юного Святослава, поднял над головой. — Смотри, княжич, вокруг тебя Русь, породившая и вскормившая всех нас. В тяжких трудах и жестоких сечах создавали ее для нас пращуры, морем соленого пота и реками горячей крови сберегли мы ее для вас, детей своих. А дальше блюсти ее ваш черед… Резали голубую воду острогрудые лодии, увешанные по бортам рядами червленых щитов. Замерев, сидел на плече у седого воеводы юный княжич, глядел в расстилавшуюся перед ним неоглядную русскую ширь. Что виделось ему, будущему великому полководцу, походы и деяния которого современники станут сравнивать с делами и подвигами Александра Македонского? Могучие русские дружины, которые вскоре поведет он освобождать последние восточнославянские племена, еще страждущие под властью иноземцев? Кровавые сечи на берегах Итиля и Саркела, когда под ударами его непобедимых полков рухнет и навсегда исчезнет исконный враг Руси — Хазарский каганат? Суровые лица другов-братьев, с которыми он пройдет через древний Кавказ, сметая преграждающих путь касогов и ясов, и встанет твердой ногой на всегдашней Русской земле — далекой Тмутаракани? А может, виделись ему седые Балканы, куда приведет Святослав не знающие поражений рати и остановится, вняв мольбам дрожащего от страха базилевса, лишь в нескольких переходах от столицы Нового Рима? А может, ничего этого и не видел юный княжич, а просто молчал, очарованный раскинувшейся перед ним картиной красоты земли Русской. — Храни и защищай Русь, — звучал голос Асмуса, — не жалей для нее пота и крови, времени и самой жизни, всегда помни о нашей славе и чести. Мы, которые начинали, завещаем и оставляем вам, русичи и внуки русичей, Великую Русь. Берегите ее и вершите начатое нами Дело.