Аннотация: Дино Буццати, наряду с Чезаре Павезе, Луиджи Малербой и Итало Кальвино, по праву считается одним из столпов итальянской литературы XX века. Проза Буццати обладает особой силой притяжения, и это относится не только к крупным его вещам, но и к рассказам – данное издание, пожалуй, наиболее полное их собрание. --------------------------------------------- Дино Буццати Зимняя ночь в Филадельфии В самом начале июля 1945 года альпийский проводник Габриэле Фран-ческини, поднявшись в одиночку по Валь Кана-ли (Пале ди Сан Мартино ди Кастроцца), чтобы опробовать новый подход к отвесному склону Чима дель Коро, увидел наверху, примерно в ста метрах от скального основания, что-то белое, свисавшее с небольшого выступа над пропастью. Вглядевшись хорошенько, он понял, что это парашют, и вспомнил, что в январе где-то в этих местах разбился американский четырехмоторный самолет, летевший из Австрии; семь или восемь членов его экипажа благополучно приземлились в Гозальдо, а двоих отнесло ветром в сторону, и было видно, как они опускались за горную гряду Крода Гранде. Больше о них не слышали. С карниза свисали белые стропы, на которых болталось что-то темное – то ли сумка с неприкосновенным запасом, то ли останки самого летчика, над которыми хорошо поработали солнце, вороны и снежные бури. Склон в этом месте был очень крутым, но не таким уж неодолимым – примерно третьей степени сложности. Франческини довольно быстро добрался до карниза и увидел, что черная штуковина – просто клубок перепутанных и обрезанных ножом лямок. Он стянул парашют вниз. Чуть поодаль, на небольшой террасе, виднелся какой-то ярко-красный предмет: это был двойной прорезиненный жилет с парой странных металлических рычажков; стоило привести в действие один из них, как жилет мгновенно со свистом наполнился воздухом. На нем была надпись: Л-т Ф. П. Мюллер, Филадельфия. Еще ниже Франческини нашел пустую обойму от пистолета – все патроны были расстреляны, – а в самом низу, в углублении, между скалой и снегом, заполнявшим расщелину, – зеленый фланелевый шарф из военного обмундирования и короткий штык с обломанным острием. Самого летчика нигде не было. (Первым выпрыгнул Франклин Дж. Годжер, следом за ним –  он. А остальные? Белый купол его парашюта уже раскрылся, а те почему-то все не прыгали. Парашют Годжера был под ним, метрах примерно в пятидесяти. Рев моторов постепенно затихал, словно уходил в вату. Он заметил, что по мере того, как они снижались, ветер относил их в сторону от долины, к горам, покрытым снегом. Горы росли прямо на глазах, ощетиниваясь причудливыми скалами; они были изрезаны темными расщелинами, на дне которых, отливая голубизной, лежал снег. «Годжер! Годжер!» – позвал он, но тут между ним и его товарищем внезапно выросла стена. Она быстро приближалась. Это был желтовато-серый отвесный склон, который вдруг стал валиться на него. Вытянув вперед руки, он попытался смягчить удар.) Спустившись в долину, Франческини сообщил об увиденном на ближайший американский пост. Наверх он вернулся лишь через двенадцать дней. За это время снег заметно подтаял, но новые поиски ни к чему не привели. Он совсем уже собрался уходить, как вдруг справа, в углублении, увидел наполовину вытаявший из снега труп – почти нетронутый, только с пустыми глазницами; и еще на темени у него виднелась страшная рана, круглая и глубокая, как чашка… Это были останки мужчины лет двадцати четырех, высокого, темноволосого. Над трупом уже вились мухи. (Он ударился о стену, правда, удар был не таким сильным, как можно было ожидать. Ухватиться ни за что не удалось; его отбросило от стены, и он повис в воздухе, почему-то перестав снижаться. Парашют зацепился за едва заметный выступ. Теперь он висел над бездной. Вокруг торчали бесформенные обломки скал, потрескавшиеся, древние, просто непонятно было, на чем они держатся. Светило солнце. Но он смотрел вниз, на дно ущелья (сверху оно казалось почти плоским), на эту гладкую и такую манящую белую дорожку. У него мелькнула мысль, что он, должно быть, выглядит сейчас очень смешно –  болтается на стропах, словно марионетка. Прямо напротив торчал какой-то кривой пик, похожий на монаха, и, казалось, смотрел на него –  без всякого сочувствия. Было слишком тихо. Он снял шлем в надежде уловить какой-нибудь, пусть хоть отдаленный звук, свидетельствующий о близости человека. Ничего. Ни крика, ни выстрела, ни колокольного звона, ни шума мотора. Он закричал изо всех сил: «Годжер! Годжер!» «Годжер, Годжергоджер! Годж…! Годок…!» –  откликнулось эхо. Холодное, четкое, казалось, оно хотело дать ему понять: нет здесь никого и ничего, кроме скал, и все твои призывы напрасны.) Когда американцы узнали об этом, вместе с Франческини в горы отправилось человек десять во главе с лейтенантом. Без привычки к горам они с трудом добрались до места. Проводник и офицер объяснялись между собой на ломаном французском. Труп уложили в мешок, и отряд стал спускаться вниз по крутому, забитому снегом каньону. Но в одном месте на их пути попалась каменистая осыпь. Здесь офицер приказал всем остановиться. Франческини воспользовался передышкой, чтобы получше рассмотреть «свою» стенку, особенно один камин [1] . Вдруг уголком глаза он заметил какое-то движение. Мешок с трупом, подпрыгивая на камнях, катился вниз. Франческини взглянул на лейтенанта, но тот и бровью не повел. (В полутора метрах от его ног тянулся небольшой карниз, на котором местами лежали подушки снега. Это был единственный шанс. Он обрезал мешавшие ему ремни и, уцепившись руками за стропы, стал потихоньку спускаться, пока не коснулся ногами опоры. Теперь он стоял на карнизе. Но под карнизом была пропасть. Чуть наклонившись, он поглядел вниз, но так и не смог увидеть, где же кончается эта отвесная стена. Горы! Никогда раньше он не видел их вблизи. Они были чужими, слишком красивыми и такими обманчивыми. Как же они ему сейчас ненавистны! И все-таки нужно из них выбраться. Вот если бы можно было использовать стропы парашюта. Но они теперь висели над ним, разве до них дотянешься? Вечерело. Солнце близилось к закату, и ему стало страшно. Было холодно. «Э-гей!» –  отчаянно закричал он. «Э-ге-ге-гей!» – восьмикратно отозвались горы даже на противоположной стороне ущелья. Вдруг у него мелькнула надежда: он вытащил пистолет и, подняв руку повыше, словно так его лучше услышат, расстрелял с небольшими интервалами всю обойму. Эхо откликнулось на каждый выстрел. И вновь наступила тишина. Никогда он еще не видел ничего более неподвижного, чем горы, даже громады домов не могли быть неподвижнее. Летный комбинезон уже не защищал от холода, и он стал хлопать руками, чтобы согреться. Попробовал закурить сигарету, но легче не стало. Когда же наконец явятся эти сволочи немцы, чтобы взять его в плен?) Тело они нашли у подножия невысокой стенки. Во время падения оно вывалилось из мешка. Кое-как запихали его обратно. Франческини с помощью двух поясных ремней дотащил мешок до того места, где кончался снег. Здесь мешок положили на носилки. И снова остановились передохнуть. (Лишь когда солнце перестало освещать самый высокий пик и мрак хлынул вниз по ущельям, летчик окончательно понял, что он здесь один. Люди, дома, огонь, теплые постели, пляжи, девушки –  все это казалось ему просто нелепой сказкой из какой-то потусторонней жизни. Он съел то немногое, что было при нем, большими глотками опустошил фляжку с джином. Завтра утром, конечно же, кто-нибудь за ним придет. Скорчившись, он примостился на карнизе. Попробовал еще позвать на помощь, но эхо теперь, когда уже почти ничего не было видно, только раздражало. Джин, усталость, молодость взяли свое: он уснул.) Лейтенант попросил Франческини спуститься до Мальга Канали: пусть оттуда пришлют за ними мула. А пока они будут потихоньку тащить носилки вниз. Было видно, что все чертовски устали. Франческини пошел дальше, но вскоре услышал у себя за спиной голоса: это американцы бегом спускались следом за ним. Без носилок. «А как же покойник?» – поинтересовался Франческини. «Мы оставили его там, вон за той скалой». – «Когда же вы за ним вернетесь?» Лейтенант ответил: «Когда он станет полегче». (Проснувшись, он увидел Филадельфию. Черт возьми, это же его родной город! Он видел, как в ночи сверкают под луной фасады небоскребов, а их черные острые грани уходят в бездну; видел белые улицы –  почему они такие белые? Видел площади, и памятники, и купола, и причудливые конструкции смонтированных на крышах и соперничающих со звездами реклам. Ну да, а чуть пониже, за махиной «Датчин Инк.», вон за тем лесом труб, –  его дом. Неужели все спят? Почему нет ни единого огонька? Ни огонька, ни светящегося окна, ни крошечного язычка зажигалки/ И улицы такие пустынные, и не видно машин, пересекающих эти белоснежные перекрестки. Лишь где-то высоко-высоко посверкивают, словно голубые кварцевые пластины, стеклянные крыши зимних садов, но и там, наверху, все погружено в страшный сон. Филадельфия мертва. Произошла какая-то таинственная катастрофа, и город стал вот таким –  турбины остановились, кабины лифтов застыли на полпути в своих бетонных колодцах, котлы потухли, старые квакеры окаменели, держа в руках немые телефонные трубки. Холод множеством жал проникает в меховые сапоги. Но что это за звук, похожий на подавленный вздох? Может, ветер, гуляя по колоннадам, извлекает из них жалобный стон? Или это человеческий голос? Временами ему чудится какая-то неясная музыка: звуки скрипок и гитар, доносящиеся из таинственных недр окружающих его небоскребов. На самых высоких шпилях лежит серебристая пыль. Холод режет тело, как лезвиями. А Бог, о котором он столько слышал в своей жизни, –  где он, этот Бог? Да нет, это не Филадельфия, черт побери, это самая гнусная на всей земле яма.) Так младший лейтенант Мюллер остался на солнце один на один с обступившими его горами. Пастухи, которые поднимаются летом в горы со своими овцами, сняли с него кожаные сапоги – они еще неплохо сохранились, – а труп, не выдержав зловония, сожгли. Через три месяца вернулись американцы и забрали кости. (Наступил рассвет. Ну и что? Ночной холод так глубоко проник в его тело, что и тысячи лет не хватило бы, чтобы его отогреть. От младшего лейтенанта Мюллера не осталось больше ничего, кроме вот этого оцепеневшего тела. Вершины, склоны, нависающие снежные шапки еще спят. Никто не придет. Теперь он видит, как глубока разверзшаяся под ним пропасть. Все, что он делает, он делает автоматически, без внутренней убежденности. Снимает меховые сапоги, вытаскивает короткий штык, чтобы можно было втыкать его в щели между камнями и таким образом держаться на стене. Находит достаточно широкий, вертикально уходящий вниз камин. Может, удастся втиснуться в него? С неодолимой вялостью он пытается это сделать, упираясь руками. Но руки стали словно чужие, совсем утратили чувствительность. И вот он уже в камине, спускается вниз сантиметр за сантиметром. На мгновение его ослепляет солнечный луч, играющий на плоской скале где-то высоко-высоко. Когда кончится эта пропасть? Камень, на который он оперся правой ногой, срывается вниз. Он слышит грохот камнепада. Кончик штыка тщетно царапает стенку. Какая-то сила медленно и неумолимо опрокидывает его назад. Но вот стена наклоняется, становясь почти горизонтальной. Спасен! Горы подхватывают громкий хохот, отраженный тремя, пятью, десятью стенками. Но и он скоро смолкает. Летит вниз штык, отскакивая от скал и весело звякая. И опять все неподвижно и безмолвно.) Сейчас здесь ничего не осталось. Чтобы сохранить хоть какую-то память, сторож горного приюта «Тревизо» в том месте, где три месяца пролежали останки летчика, на пирамидке лежащих среди травы камней красной краской вывел имя: Ф. П. Мюллер – и нарисовал крест, а под ним добавил по ошибке: Англия. Наверное, потому, что от диких скал Валь Канали и Америка, и Англия одинаково далеко, за миллиарды километров, так что ошибиться очень просто.