Аннотация: Прототипом героя романа, спецагента ЦРУ Майка Калли, послужил знаменитый Оливер Норт, полковник, прикрывший администрацию Рейгана в скандале «Иран-Контрас». Но если Рейган вызволил Норта, укрепив тем самым свою популярность, то Майку Калли не повезло. Именно ему пришлось взять на себя тайные финансовые операции ЦРУ на слушаниях в Конгрессе. Начальство, не сдержав данного слова, разменяло его как пешку в политической борьбе. Вся жизнь его рухнула. Жена покончила с собой, осталась лишь дочь, студентка. Ради нее Капли и принимает в тюрьме условия сделки со своими бывшими коллегами.
 В обмен на «свободу через двенадцать часов» Майк Капли должен найти и уничтожить полковника КГБ Николая Лубанова, перебежчика из России.
 ЦРУ, которому запрещены операции на территории США, вынуждено действовать тайно, в особенности от ФБР. «Фирма» не может допустить, чтобы Америка узнала, с чьей помощью три года назад появился в тихом вирджинском кампусе тот, кого прозвали Трупосоставителем...


---------------------------------------------


 Джеймс Эллиот
 Холодное, холодное сердце



 Глава 1


 Это было ее любимое время, когда из-за горизонта медленно появляются первые лучи утреннего солнца и в университетском кампусе тихо и пустынно. Она почти пробежала свои положенные пять миль, но испытывала лишь легкую усталость. Она бежала с какой-то особой грацией, словно едва касаясь земли своими длинными ногами. Вот уже и позади широкий пожухший газон, отливающие золотом высокие клены и стройные белые колонны, поддерживающие портик большого кирпичного здания.
 Достигнув Мак-Кормик-роуд, она посмотрела на часы и сбавила скорость, переходя на обычный шаг. Внимательно оглядываясь, она глубоко вдыхала прохладный воздух, напоенный ароматами осени. Расстегнув висевшую на боку сумочку, чтобы достать бутылочку с минеральной водой «Эвиан», она притронулась к газовому баллончику, который, как и все другие студентки, всегда носила с собой.
 С некоторых пор гнетущее чувство страха вошло в спокойную университетскую жизнь. За прошедший месяц, под покровом ночной тьмы, загадочно исчезли четыре студентки: одну видели в последний раз выходящей из студенческого центра Ньюком Холл, вторую по дороге на фортепианный концерт в старый Кейбелл Холл, а третью и четвертую — пересекающими поздно вечером университетский двор около библиотеки. Итак, одна — каждую неделю. И с тех пор о них ни слуху ни духу.
 А ведь все четыре были достойные и вполне порядочные девушки. Никто не требовал выкупа. Никто не признавался в похищении. Полное молчание. Понятно, что это угнетало, вселяя во всех гнетущий страх перед неизвестным.
 После исчезновения второй студентки ни одна из университетских дам не выходила одна, куда бы она ни направлялась. С наступлением темноты, возвращаясь в общежитие или отправляясь на автомобильную стоянку, студентка вызывала по телефону одного или двух сопровождающих, которые провожали ее. Университетская полиция утроила число ночных патрульных. И все же исчезли еще две студентки — не поддавшись общей панике, они отказались от сопровождения и дорого заплатили за упрямство и гордость.
 Когда молодая бегунья спустилась по ступенькам к дорожке, ведущей в Гаррет Холл, ее пульс и частота дыхания почти пришли в норму. Здесь она повернулась и спустилась по другой лестнице к небольшому амфитеатру, где устроилась в верхнем ряду на каменной скамье, чтобы допить воду и как всегда по утрам посмотреть на восход солнца.
 Амфитеатр периодически использовали для выступления заезжих ораторов, театральных трупп и студенческих собраний, но после исчезновения третьей студентки все вечерние мероприятия отложили на неопределенное время. Стены по обеим сторонам сцены были все еще увешаны экстремистскими плакатами феминисток и их противников. Однако без очков близорукая бегунья не могла прочесть, что там написано.
 Но в самом центре сцены что-то, чего она так и не разглядела, привлекло ее внимание. Она медленно спустилась вниз, куда еще не проникли лучи солнца. Перед ней, в непристойной позе, лежал, как ей показалось, неодетый женский манекен. Подумав, что это какая-то очередная антифеминистская выходка студентов колледжа, она с отвращением покачала головой. Потом, повинуясь безотчетному импульсу, подошла ближе и, когда пересекла газон перед сценой, отчетливо разглядела лежавшую фигуру. По ее жилам пробежал смертельный холод, и она замерла в безумном страхе. Хотела вскрикнуть, но картина, представшая перед ней, была так чудовищна, что горло ее сжал спазм, и она не издала ни звука. Она замерла на месте, судорожно глотая воздух. Потом душераздирающий крик прорезал утреннюю тишину, заметался по университетскому двору, словно ударяясь о величественные строения, и ему ответило многоголосое эхо.




 Глава 2


 В шесть сорок три утра в сто десятом номере гостиницы «Кэвелье-Инн», недалеко от Вирджинского университета, на тумбочке рядом с кроватью зазвонил телефон, прервав крепкий сон специального агента ФБР — Джека Мэттьюза. Не умолк еще первый звонок, как Джек уже присел на кровати, скинув ноги на пол, и схватил трубку.
 Звонил Нил Брейди, начальник полиции Шарлоттсвиля. Голос его звучал сдержанно, но взволнованно.
 — Нашли тело. Изувеченное.
 — Сильно?
 — Хуже не бывает. Знаешь, где находится амфитеатр Макинтайр?
 — Да. Сейчас выезжаю.
 Вообще-то Мэттьюз был приписан к ричмондскому отделу ФБР, но сейчас работал в гораздо меньшем шарлоттсвильском отделе, где после исчезновения второй студентки создали особую группу из федеральной, окружной, городской, университетской полиции и полиции штата. Хотя убийства, за некоторыми исключениями, не подлежат юрисдикции федеральной полиции, но когда выяснилось, что вторая пропавшая студентка — двадцатилетняя дочь заместителя директора вашингтонской штаб-квартиры ФБР, это ведомство потребовало для себя необходимых полномочий, поскольку нельзя было исключить похищения.
 При столь сложных обстоятельствах вмешательство ФБР было неминуемо, и начальник местной полиции Брейди, хорошо понимая, как вершатся дела в реальном мире, не имел ничего против того, чтобы ФБР возглавило руководство особой группой. Хотя в любых совместных операциях подобного рода и неизбежны разногласия, он был благодарен за оказываемую ему помощь, ибо эта серия преступлений привлекла к себе пристальное внимание средств массовой информации по всей стране.
 Под нажимом Вашингтона и самого директора, проявлявшего личный интерес к расследованию, с момента своего приезда в Шарлоттсвиль Мэттьюз вкалывал по восемнадцать часов в сутки. Целых две недели не видел жену и трехлетнюю дочь и не без основания полагал, что его надежда провести со своей семьей уик-энд в Уильямсбурге рухнула, как только позвонил Брейди, а ведь он обещал им это.
 Мэттьюз надел ту же рубашку и тот же костюм, что и накануне. Прицепил к поясу револьвер с кобурой и провел рукой по волосам, затем выбежал из своего гостиничного номера на прохладный утренний воздух уже вполне проснувшись. Завязывая на ходу галстук и мысленно проигрывая наихудшие сценарии, он быстро направился к машине.


* * *

 Через пять минут Мэттьюз подъехал к стоянке около амфитеатра, где уже были две машины «скорой помощи» и — под разными углами — патрульные машины полиции штата и окружной, городской и университетской полиции. Из открытых дверей трех машин слышались радиопереговоры, а две другие так и не выключили своих проблесковых маяков, и они продолжали вспыхивать красными и синими огнями. Мэттьюза покоробило при виде фургона местной телевизионной станции; когда он припарковал автомобиль в узком пространстве, газетный фотограф, следовавший за ним на мотоцикле, резко затормозил, спрыгнул на землю и помчался вокруг здания. На шее у него болталось несколько камер.
 Мэттьюз никогда не переставал удивляться, как быстро средства массовой информации реагируют на любое происшествие, связанное с кровопролитием. Они, как стервятники, слетаются на запах крови. На этот раз он понял причину такой оперативности: местные полицейские открыто переговариваются по рациям, и репортеры, караулившие добычу, очевидно, перехватили их сообщения.
 Мэттьюз завернул за угол: на нижнем уровне амфитеатра он должен был встретиться с одним из людей Брейди: тот, прикрывая рукой объектив телевизионной камеры, как раз выпроваживал навязчивую женщину-репортера и ее оператора за территорию, окруженную ярко-желтой лентой. Та же участь постигла и газетного фотографа. Здоровенный полицейский в хорошо отглаженной серо-голубой форме преградил ему дорогу и велел вернуться на стоянку.
 Около дюжины полицейских и помощников шерифа толклись на газоне перед сценой, затаптывая следы и улики, которые вполне могли там оказаться.
 А ведь бывает и хуже, подумал Мэттьюз, хорошо еще, что какой-нибудь местный начальник не позирует перед камерами, поставив ногу на грудь жертвы.
 Мэттьюз пробился сквозь группу полицейских, попутно заметив небольшую толпу зевак, уже собравшихся на дорожке перед Гаррет Холлом, над амфитеатром. Временами оттуда доносились крики изумления и ужаса. Опасаясь, что соберется огромная толпа, как только страшная весть облетит университетский двор, Мэттьюз отвел в сторону одного из университетских полицейских и сказал:
 — Вызовите подкрепление и отгородите лентой весь амфитеатр. И автомобильную стоянку сзади, — добавил он, предположив, что убийца скорее всего именно туда и ставил машину, чтобы выгрузить жертву.
 Мэттьюз хорошо понимал, что после такого нашествия вряд ли удастся найти хоть какие-нибудь улики.
 Однако идентифицировать отпечатки ног все равно было бы невозможно: через газон ежедневно проходят сотни студентов.
 Никто не знал, где именно совершено преступление и где похищены убитые студентки. Обычная история, характерная для многочисленных преступлений маньяков. Очень часто так и не удается установить ни где они похитили свои жертвы, ни где их убили. А там, куда перевезли тело, уже не найти веских доказательств, ибо у убийцы достаточно времени, чтобы тщательно все обдумать и взвесить. Но сейчас Мэттьюзу оставалось лишь попытаться сохранить то, что еще, возможно, уцелело.
 — Не пропускайте никаких машин на автостоянку, — добавил он, когда полицейский повернулся, чтобы идти, — а те, что там стоят, задержите, пока группа осмотра не закончит свое дело. И никто не должен проникнуть за ленту, повторяю, никто, кроме членов ГО.
 Мэттьюз поднялся по лестнице на сцену и подошел к Брейди и двум его детективам. Вокруг тела уже была проведена меловая черта, на руки жертвы надеты полиэтиленовые мешочки, чтобы сохранить микроскопические кусочки кожи или волосы, которые могли оказаться под ногтями. Один из детективов как раз закончил фотографировать жертву и прилегающую часть сцены, тогда как другой, предварительно сделав необходимые измерения и велев техническому работнику собрать в пакет любые волоски, волокна, соскобленные кусочки кожи, всевозможные частицы, которые могут оказаться на теле или вокруг него, начертил схему. Теперь оба они стояли, склонившись над патологоанатомом, который начал осматривать тело молодой женщины. Быстрый взгляд убедил Мэттьюза, что Брейди отнюдь не преувеличивает. Хуже, действительно, не могло быть.
 Хорошенькая студентка была садистски изуродована. Голова, руки и ноги отрезаны, а затем грубо прикручены к телу тонкой проволокой. Отрезаны обе груди, а соски прикреплены ко лбу над глазами.
 Убийца, очевидно, сложил ее, как тряпичную куклу, и привез сюда в большом пластиковом мешке для сбора мусора. Все убитые женщины были примерно одного типа: около пяти футов четырех дюймов роста, стройные, с длинными темными волосами, вес — сто десять фунтов. Чтобы нести их, не требовалось большой силы.
 — Что вы там нашли? — спросил Мэттьюз у технического работника, который укладывал пакеты с содержимым в кожаную сумку.
 — Несколько частичек красной глины, — ответил тот, — пряди волос, принадлежавших, вероятно, жертве. И это. — Он вручил Мэттьюзу один из пластиковых мешочков. — Я нашел это в разрезе на груди жертвы, сшитом проволокой. Думаю, убийца положил это нарочно на виду.
 Мэттьюз посмотрел на плоский кусочек краски размером со среднюю почтовую марку.
 — Краска?
 — Видимо, да. Пусть ваши ребята из лаборатории поколдуют над этим.
 Несколько мгновений Мэттьюз стоял спокойно. Он прошел в академии ФБР курс расследования и психологии и был опытным специалистом по раскрытию так называемых «серийных убийств» и по выслеживанию совершающих их убийц, ибо участвовал в расследовании всех таких убийств, подпадавших под юрисдикцию ричмондского отдела. Большинство местных полицейских довольно редко сталкиваются со зверскими убийствами, но Мэттьюз видел уже много изувеченных тел. И умел казаться спокойным. Но каждое убийство стоило ему частицы души, и он это понимал. На своем опыте он узнал, что сохранять полное профессиональное хладнокровие невозможно. Но он научился подавлять в себе эмоциональные вспышки, не переставая сострадать.
 Он натянул хирургические перчатки, предложенные ему одним из городских детективов, и опустился на колено напротив патологоанатома.
 — Джек Мэттьюз, ФБР, — представился он.
 — Дейв Маурер, патологоанатом из клиники Вирджинского университета, — ответил тот, продолжая свое дело.
 Мэттьюз осторожно притронулся к непрозрачной белой пленке около одного из прикрепленных ко лбу сосков.
 — Эпоксидный клей? — спросил, он у патологоанатома.
 — Похоже, что да.
 Глаза Мэттьюза медленно осмотрели тело.
 — Никаких пулевых или ножевых ран, травм от ударов?
 — Никаких.
 С внутренней стороны обеих ляжек были вырезаны круглые куски плоти, по два слева и справа, под самой промежностью. Диаметр аккуратно вырезанных кружков был примерно три дюйма, глубина — одна восьмая дюйма.
 — Не знаю, что значат эти кружки, — сказал патологоанатом, перехватив его взгляд. — Никогда не видел ничего подобного.
 — Вероятно, там были следы от укусов, — предположил Мэттьюз. — Он вырезал их, чтобы уничтожить оттиски зубов.
 Маурер кивнул и продолжил обследование.
 Затем Мэттьюз заметил тонкую красную полоску на шее, как раз над проволокой, которой была пришита голова.
 — Ее удушили бечевкой или шнурком.
 Патологоанатом ничего не ответил. Его губы были плотно сжаты, глаза смотрели мрачно. Вероятно, он впервые столкнулся со зверским убийством.
 Ноги жертвы были широко, чересчур широко раздвинуты, руки отходили от плеч под прямым углом. На лодыжках и кистях рук были заметны какие-то следы, возможно, от наручников или веревок.
 Пристально рассматривая тело, Мэттьюз нахмурился.
 — Что-то не так, — сказал он и только тогда понял, в чем дело. — У нее две левых кисти.
 — Если бы только это, агент Мэттьюз, — сказал Маурер слегка надтреснутым голосом. У нее два правых предплечья, две правых ступни. Груди — разные, но я почти уверен, что соски не от этих грудей. Это тело составлено из трех или четырех разных женских тел.
 — Господи! — воскликнул молодой городской полицейский, который стоял у лестницы, ведущей на сцену.
 — Да, сержант, — сказал Маурер, поднимая взгляд на полицейского. — Остается лишь надеяться, что Он был с ними, утешая их в ниспосланной им беде.
 Едва ли Мэттьюз мог бы разобраться сейчас в сумятице своих мыслей и чувств. Он всей душой хотел надеяться, что жертвы были мертвы до их расчленения, но подозревал, что лабораторные тесты докажут обратное. Конечно, он попытается избавить семьи убитых от всех этих кошмарных подробностей, но часть правды неизбежно просочится.
 Его мучило сомнение: принадлежит ли какая-нибудь часть тела дочери заместителя директора? Во всяком случае, не голова. По фотографиям, имеющимся у них, а также напечатанным в газетах и показанным по телевидению, он узнал лицо третьей пропавшей студентки, члена женской футбольной команды, если ему не изменяет память. В течение последующих двенадцати часов ее родители, вместе с тремя другими семьями, томящимися в неведении, узнают ужасную судьбу своих любимых дочерей. Не позавидуешь тем, кто сообщит им эту новость по телефону или лично.
 Он напомнил себе, что должен сосредоточиться на работе, и отогнал гнетущие мысли. Посмотрел на разрез, сделанный от верхней части груди до лобковой кости, а затем зашитый той же проволокой. Стежки были сделаны с промежутками в три дюйма. Патологоанатом аккуратно раздвинул глубокий разрез в нескольких местах под грудиной.
 — Не хватает какого-нибудь органа?
 — Сердца, — сказал Маурер. — А может, и других органов, но это я узнаю лишь после вскрытия.
 — Я хочу спросить, нет ли там чужого сердца.
 — Я сказал, нет сердца. Точка.
 Внимание Мэттьюза привлекла поблескивающая, прозрачная серо-голубая пленка, которая покрывала поверхность всего тела. Он осторожно провел указательным пальцем вдоль одного предплечья.
 — Кожа холодная и влажная. Вероятно, тело замораживали?
 — Если хотите знать квалифицированное заключение, — сказал Маурер, — часа полтора назад это тело находилось в морозильнике. После лабораторных тестов я смогу сказать точнее.
 Мэттьюз встал и подошел к Брейди. Оба они ясно понимали значение только что сказанного патологоанатомом.
 — Когда было найдено тело? — спросил Мэттьюз. Брейди посмотрел на часы.
 — Тридцать пять минут назад. И как раз за десять минут перед этим здесь проходил один из университетских полицейских. Он говорит, что непременно увидел бы тело, будь оно уже на сцене. Солнце еще не успело взойти, и, проходя по газону, он высвечивал фонарем всю сцену.
 — Это означает, что тело находится здесь не более сорока пяти минут. Этот монстр сделал свое черное дело меньше часа назад.
 — Агент Мэттьюз, — окликнул его Маурер. Он вытащил пинцетом сложенный листок бумаги, воткнутый в вагинальную полость, и протянул его Мэттьюзу.
 Мэттьюз осторожно взял небольшой листок за самые уголки и развернул его.
 На листке крупным печатным шрифтом были аккуратно выведены слова:
 КОГДА Я ВПЕРВЫЕ ТЕБЯ ПОВСТРЕЧАЛ...
 Брейди прочитал записку, прежде чем Мэттьюз убрал ее в полиэтиленовый пакет, предложенный ему техником.
 Глядя на тело, Брейди покачал головой.
 — Он вырезает следы укусов, но оставляет записку и сколок краски. Что это значит? Уж не просит ли он о помощи: остановите меня, пока я еще кого-нибудь не убил?
 — Пожалуй, он хочет сказать другое: а ну, попробуйте-ка меня поймать, — сказал Мэттьюз, сосредоточенно глядя куда-то вдаль. — Он играет с нами, диктуя нам условия игры и отбирая для нас вещественные доказательства.
 Произнеся эти слова, Мэттьюз задумался. Он повернулся к детективу с камерой, который стоял напротив Брейди, и показал ему, что толпа непрерывно растет, затопив уже все пространство за оградительной лентой. Толпа стояла вдоль Мак-Кормик-роуд, перед Гаррет Холлом, растянувшись полукругом вплоть до Кокки Холла.
 — Я хочу, чтобы вы сфотографировали толпу по частям. Сделайте побольше снимков, под разными углами.
 — Думаете, он за нами наблюдает? — сказал Брейди, когда детектив покинул сцену.
 — Похоже на то.
 — Помоги нам Господь, Джек. Это явный маньяк.
 — Классический тип садиста, сексуального психопата, — сказал Мэттьюз. — Такой психоз, такая склонность к насилию зреют годами. И он ненасытен в извращениях. К тому же у него богатая фантазия.
 — И что все это значит?
 — Что это не первые его жертвы. Он проделывал такое и прежде. И скоро снова возьмется за это.


* * *

 На тротуаре в южном конце Мак-Кормик-роуд, над амфитеатром, в толпе студентов за оградительной лентой стоял высокий, стройный, широкоплечий мужчина с песочно-желтыми волосами, явно за сорок. Лицо — типично славянское, с выдающимися скулами и большими выразительными глазами. Одетый в темно-коричневую твидовую куртку и желтовато-коричневые брюки, он по виду ничем не выделялся среди окружавших его студентов и преподавателей.
 Поглощенные тем, что происходит внизу, окружающие не заметили, как он протиснулся вперед, на свободное место, откуда можно было видеть отдаленную сцену. Когда он заметил, как детектив с фотокамерой пересек газон и стал подниматься вверх по лестнице, уголки его рта искривила легкая усмешка. В следующий миг он выбрался из толпы и медленно зашагал прочь.




 Глава 3


 В ста милях к северу от Шарлоттсвиля, рядом с шоссе в Рестоне, штат Вирджиния, возле капитолия штата, в утренних лучах солнца сверкали зеркальные стекла современного десятиэтажного здания. В первых девяти этажах этого темно-голубого здания помещались консалтинговые и исследовательские фирмы, конторы адвокатов и вашингтонские представительства различных корпораций, имевших дело с федеральным правительством.
 Висящий в вестибюле указатель свидетельствовал о том, что весь десятый этаж отведен учреждению, которое именуется «Глобал демографикс». Основные лифты, однако, поднимаются лишь до девятого этажа. Чтобы достичь верхнего, надо воспользоваться другим лифтом, расположенным за углом. Попасть туда через пропускной пункт можно только с помощью магнитной карточки, вставляемой в специальный замок. На десятом этаже, в небольшом вестибюле, всех посетителей встречает вооруженный агент безопасности в штатском, который требует предъявить удостоверение личности. Пройдя эту проверку, посетитель набирает цифры кодового замка на запертой двери и лишь тогда входит во внутреннее святилище Центра операций по помощи перебежчикам — сокращенно ЦОПП, подразделения ЦРУ.
 Этот центр составляет специфический отдел значительно большего Управления операциями, которое контролирует деятельность секретных служб ЦРУ. Единственная цель ЦОПП — обустройство четырехсот тридцати шести дезертиров-разведчиков из бывшего Советского Союза, Восточной Европы, Кубы и Китая; они бежали в Соединенные Штаты во время «холодной» войны и сразу же после распада Советского Союза.
 Прибывших в Соединенные Штаты дезертиров содержат на тайных квартирах близ Вашингтона, где их подвергают тщательной проверке. Проверка в среднем занимает около восьми месяцев, но может затянуться до года. После этого дезертиры начинают новую жизнь, получают новые фамилии, поселяясь по своему выбору в любом месте, расположенном в пределах континентальных Соединенных Штатов. Большинство перебежчиков, включенных в эту программу, легко приспосабливаются к своим новым занятиям и так же легко входят в новое окружение, не требуя никакого особого надзора; единственная их обязанность — представлять полугодовые отчеты. Но те, что прибыли позже, и те, что занимались самыми тайными операциями, нуждаются в особо пристальном внимании.
 Подавляющее большинство перебежчиков, находящихся под контролем ЦОПП, — из бывшего Советского Союза. Как источники информации и аналитики они не слишком ценны, поскольку в персональном составе внутренних и внешних разведывательных служб произошли большие изменения. ЦРУ, однако, обязано поддерживать всех дезертиров до конца жизни, выплачивая им свободный от налогов ежегодный доход в размере шестидесяти тысяч долларов с поправкой на рост стоимости жизни, независимо от того, сколько они зарабатывают на своей новой работе.
 Некоторые из перебежчиков, однако, не вполне удовлетворены своей жизнью в Соединенных Штатах; причины — разные, одни страдают ностальгией, другие с трудом приспосабливаются к спокойной, лишенной всякого риска жизни. Попадаются и просто отщепенцы, доставляющие постоянное беспокойство прикрепленным к ним сотрудникам ЦОПП.
 Совещание на высоком уровне, происходившее этим утром в конференц-зале начальника ЦОПП, было посвящено Джону Малику, одному из русских перебежчиков, как считали, хорошо адаптировавшемуся. Здесь присутствовали: один из самых могущественных людей в ЦРУ Уильям Чайлдс, заместитель директора по операциям, сокращенно ЗДО, Лу Грегус, глава отдела особых операций департамента разведывательных операций. Том Уолтерс, сотрудник, ответственный за проверку информации, полученной от Малика по его прибытии в Соединенные Штаты, и Джон Куинлан, начальник ЦОПП.
 Уильям Чайлдс, коренастый, сурового вида человек, напоминающий облагороженного бульдога, терпеть не мог дураков. Сегодня утром ему позвонил начальник ЦОПП и информировал его о потенциально взрывоопасной, по его мнению, ситуации, что отнюдь не улучшило настроения Чайлдса.
 — Хорошо, изложите все по порядку, — сказал Чайлдс, метнув рассерженный взгляд на начальника ЦОПП.
 Тот заговорил негромким монотонным голосом, заглядывая в подготовленные им записи:
 — Четыре недели назад похищен грузовик компании «Крейн пейперс» — официального производителя бумаги, идущей на изготовление денег. В грузовике было достаточно бумаги, чтобы напечатать восемьсот миллионов долларов пятидесяти— и стодолларовыми купюрами. При использовании соответствующего оборудования эти деньги будут неотличимы от настоящих.
 — Какое отношение это имеет к нашему совещанию? — нетерпеливо перебил Чайлдс. Все знали, что Куинлан, если не направлять его в нужное русло, говорит долго и бессвязно.
 — В этом преступлении подозреваются члены русской мафии, из Брайтон-Бич, в нью-йоркском Бруклине, — продолжал начальник ЦОПП. — Секретная служба испытывает серьезные затруднения и обратилась к нам с просьбой о помощи. Им нужны имена недавно приехавших русских эмигрантов, которые, по нашим сведениям, сохраняют связь с российской мафией и имеют опыт в печатании фальшивых денег. Их обычные источники не могут дать никакой информации, почему они и заподозрили, что тут действуют новоприбывшие эмигранты. Мы сообщили о трех бывших офицерах КГБ, которые около шести месяцев назад нелегально въехали в страну. Они растворились в землячестве, живущем в Брайтон-Бич. Мы сообщили секретной службе их имена и передали их фото, но не упомянули о Малике.
 — Малик был как-то связан с ними?
 — Судя по нашим данным, он мог быть связан с двумя из них. Им приходилось служить в одних и тех же отделах. Возможно, что именно от него они и рассчитывали получить необходимые им клише. Наши досье дают основания подозревать, что он участвовал в операциях КГБ по печатанию фальшивых американских долларов и западногерманских марок. Но во время проверки он категорически отрицал это, и мы не уверены, что наши подозрения оправданны.
 Через несколько дней секретной службе повезло: один из детективов нью-йоркской полиции получил важную информацию от осведомителя. В одном из складов на бруклинской пристани они нашли большую часть рулонов похищенной бумаги. Однако количество бумаги, необходимое, чтобы напечатать тридцать миллионов долларов, так и не найдено. Не нашли и похитителей.
 — Мне плевать на проблемы секретной службы, Джон. Продолжайте.
 — Да, сэр, — спокойно продолжал начальник ЦОПП. — Но поверьте мне, важно высветить проблему изнутри. Мы провели наше собственное расследование, чтобы выяснить, знал ли Малик об ограблении и не припрятаны ли у него где-нибудь клише. Мы послали прикрепленного к нему сотрудника в Шарлоттсвиль, чтобы тот допросил Малика. Он так и не нашел его.
 — Не нашел? Он уехал из города? Исчез?
 — Видимо, да. У него есть небольшой магазинчик около университета, где он торгует подержанными учебниками и всякими письменными принадлежностями, нужными студентам. На двери висит объявление, что магазин временно закрыт. Мы установили, что уже две недели его там не было. Его дом находится в нескольких кварталах оттуда — там его тоже нет. Вся обстановка на месте, но из одежды мало что осталось. По компьютеру мы проверили его банковские счета и обнаружили, что он недавно закрыл их. За последние четыре месяца он снял более ста двадцати тысяч долларов.
 — Наши выплаты?
 — Да, сэр. Это все, что осталось после покупки лавки и дома от шестисот тысяч долларов, положенных нами на его имя за те шесть лет, которые он работал нашим агентом у себя в стране. Перебежав к нам четыре года назад, он снова смог распоряжаться деньгами.
 Глаза Уильяма Чайлдса сузились.
 — Ваши люди все еще его разыскивают?
 — Там есть группа, наблюдающая за домом и магазином.
 — Немедленно отзовите их, — приказал заместитель директора ЦРУ.
 Начальник ЦОПП тотчас же встал из-за стола и подошел к телефону, стоявшему на тумбочке возле двери. Он набрал номер из трех цифр — это была внутренняя линия, — что-то тихо сказал в трубку и вернулся к столу.
 ЗДО обратился к Тому Уолтерсу, четыре года назад руководившему проверкой Малика:
 — Так вы уверены, что это он убил студенток?
 Он вспомнил последние известия по телевидению.
 — Си-эн-эн и все местные телевизионные станции все утро прерывали свои регулярные программы сообщениями об обнаружении тела.
 — К сожалению, доказательства лишь косвенные, сэр, — сказал Уолтерс, нервно откашливаясь. — Но достаточно убедительные.
 — Расскажите о них.
 — Примерно через год после того, как Малик прошел проверку и адаптировался к нашим условиям, перед самым неудавшимся августовским переворотом в Москве, прибыл другой наш агент — Борис Новиков. Проверявшие его сотрудники, как всегда, сравнивали информацию, полученную от Малика и других, обращая особое внимание на несоответствия. Узнав, что настоящее имя Малика Николай Лубанов, Новиков сказал, что знает его по меньшей мере десять лет и что по его делу велось длительное расследование.
 — По подозрению в убийстве?
 — Да, сэр. В течение двух лет в Москве и Киеве было совершено восемь убийств. Малик был главным подозреваемым.
 — Убийства зверские?
 — Да. Все жертвы — молодые женщины, стройные, небольшого роста, с длинными темными волосами, словом, такие же, как пропавшие студентки. Тела у всех изуродованы, хотя и не до такой степени, как тело, найденное сегодня утром в Шарлоттсвиле.
 — Вы располагали этой информацией еще три года назад, — сказал ЗДО, — и все же не приняли никаких мер?
 — Проверявшие Новикова сотрудники сочли информацию недостоверной, просто слухом, — ответил Уолтерс. — Однако, попробовав уточнить это обстоятельство, не нашли никого, кто подтвердил бы это обвинение. Во всяком случае, мы  смогли  установить, что Малика никогда не арестовывали и даже не допрашивали по поводу этих преступлений.
 — Но вы же знаете, что он был полковником КГБ, — сказал ЗДО. — И имел могущественных друзей. В те дни местные следователи не посмели бы даже вызвать его к себе, не рискуя тотчас же оказаться в Сибири.
 — Но Новиков занимал в КГБ сравнительно невысокое положение, — сказал Уолтерс. — Он мог и солгать, чтобы возбудить к себе интерес. Не исключено также, что он сводил старые счеты с Маликом. К такому заключению пришли проверяющие.
 — И вы больше не возвращались к этому?
 — К сожалению, я узнал об этом только вчера, — робко произнес Уолтерс. — Когда проверяющие подали свой отчет, кто-то в моем отделе подшил его к данным первоначальной проверки Малика, в досье ЦОПП его нет. Я нашел его, когда стал просматривать всю имеющуюся о нем информацию, пытаясь обнаружить какие-нибудь сведения о том, куда он мог исчезнуть.
 — И вы что-нибудь нашли?
 — Нет, сэр. Если это он убил студенток, то все еще находится где-нибудь в Шарлоттсвиле или его окрестностях. Утром, по крайней мере, он был еще там.
 Несколько мгновений ЗДО сидел молча, глядя в окно на поток автомашин. Его размышления прервал Джон Куинлан, начальник ЦОПП.
 — В настоящее время я не вижу другой возможности, кроме как передать всю имеющуюся у нас информацию в ФБР.
 — Черта с два, — сказал ЗДО. — У нас есть в Конгрессе враги, которые охотно воспользуются этим случаем, чтобы облить грязью наше Управление. Есть конгрессмены, которые замышляют урезать наш бюджет вдвое и передать все наши контрразведывательные операции ФБР. Они просто взбесятся, узнав, что маньяк-убийца прошел у нас проверку и был признан пригодным для адаптации в Америке. И я даже не хочу думать, какой ор поднимут средства массовой информации.
 — Но если он убьет кого-нибудь еще? — спросил Куинлан.
 — Мы должны остановить его, прежде чем он это сделает, — ответил ЗДО. — Но то, о чем мы здесь говорим, не должно выйти за стены нашего Управления.
 — Сэр, — сказал Куинлан. — Я думаю, излишне напоминать о том, что наш устав запрещает проводить операции внутри нашей страны. И ФБР гораздо лучше, чем мы, оснащено для его захвата.
 Поскольку в ЦРУ проводится строгое разделение всей информации и каждый знает лишь то, что ему полагается знать, Уильям Чайлдс не сомневался, что начальнику ЦОПП ничего не известно о деятельности Малика в ту пору, когда он был офицером КГБ. И он решил, что настало время просветить его, чтобы заручиться его полной поддержкой.
 — Я хочу сообщить вам кое-какие сведения о нашем друге Малике, — сказал он, уставившись суровым взглядом на Куинлана. — Это один из лучших разведчиков. Еще до того, как мы завербовали его, действуя под глубоким прикрытием, он провел десять лет в Нью-Йорке. И мы ничего об этом не знали. КГБ с тринадцати лет готовило его к нелегальной работе в этой стране. Он знает нашу культуру лучше, чем мы сами, и говорит по-английски без малейшего акцента. У него ученая степень по политологии, и он работал над своей докторской диссертацией в Вирджинском университете.
 ЗДО заколебался, тщательно обдумывая, какую дополнительную информацию следует сообщать Куинлану и другим.
 — Во время своего пребывания в Нью-Йорке Малик создал целую сеть агентов внутри Организации Объединенных Наций, прямо под носом у контрразведки ФБР. За время своей деятельности он организовал, по его собственному признанию, двенадцать убийств и десять похищений; одному Богу известно, сколько их было на самом деле. Подвожу итог. Я несу личную ответственность за захват Малика. Что до ФБР, то оно не смогло разоблачить его даже тогда, когда у них были все возможности.
 ЗДО вновь замолчал. Теперь он перевел взгляд на Лу Грегуса, начальника отдела особых операций. Грегус был его любимцем: он с успехом решал самые трудные, запутанные проблемы. Спокойно и быстро. Делая все, что требуется. У него была сильно развита интуиция, а его подход к решению проблем часто отличался новизной и смелостью. Именно поэтому Уильям Чайлдс и пригласил его на совещание.
 Хорошо сложенный, с телом пловца и все еще юношески красивый в свои сорок два года, Грегус сидел за дальним концом стола в свободной, непринужденной позе. Его руки покоились на коленях, а длинные ноги были вытянуты и скрещены в лодыжках. Он внимательно слушал дискуссию и, заметив, что на него обращено внимание начальства, отбросил со лба песочно-желтую прядь волос и выпрямился на стуле.
 — Лу? — спросил его ЗДО. — Есть ли у тебя какие-нибудь предложения?
 — Да. Организовать нашу собственную охоту за Маликом. Ограниченными средствами.
 — Что ты имеешь в виду под «ограниченными средствами»?
 — А то, что действовать будет один человек, но его поддержит круглосуточный оперативный центр, работающий двадцать четыре часа в сутки. Мы можем разместить его на одной из наших явочных квартир, вдали от штаб-квартиры. Мы можем пользоваться своими источниками, следить за тем, что делают ФБР и местная полиция, и снабжать нашего человека всей необходимой информацией.
 — И кого ты предлагаешь выделить для поимки Малика?
 — Майка Калли.
 Это имя как гром поразило всех присутствующих. Лично Майка Калли знали только заместитель директора ЦРУ и Грегус, однако имя его было хорошо известно Куинлану и Уолтерсу, как и всем сотрудникам ЦРУ.
 По обвинению в лжесвидетельстве и пренебрежении к Конгрессу Калли был приговорен к четырем годам тюрьмы. Фактически же он выгораживал начальство ЦРУ, в частности и самого заместителя директора, на сенатских слушаниях по поводу скандальных банковских операций. Калли отмывал через банк деньги, предназначавшиеся для поддержки нелегальных операций и незаконных собственных компаний ЦРУ. Он представлял собой единственное прямое звено во всей этой деятельности, и Управление гарантировало ему свою защиту в обмен на его молчание.
 Но, на беду Калли, его судил Оливер Хендрикс, человек из богатой, пользующейся большим влиянием в обществе семьи, не склонный ни к каким компромиссам. Судья не питал ничего, кроме презрения, к тогдашней администрации и, невзирая на ходатайства на самом высоком уровне, категорически отказался вынести мягкий приговор. Он твердо решил устроить показательный процесс над Калли, который к тому же вел себя на суде вызывающе, дерзко возражая самому судье.
 И расследование и суд были чистейшей воды политикой. Враги администрации и те, кто ненавидел ЦРУ, воспользовались этим случаем, чтобы нажить себе политический капитал, как они поступили в скандале «Иран — контрас». ЗДО все еще переживал эту несправедливость, учиненную по отношению к Калли, и поклялся ее исправить. Но директор ЦРУ без обиняков заявил ему, что дело закрыто. Дальнейшее вмешательство Управления, если о нем узнает пресса, только создаст дополнительные проблемы. Лучше всего — забыть о происшедшем.
 — Он все еще в тюрьме, Лу, — заметил ЗДО после долгого молчания. — Ему остается сидеть по крайней мере еще два года.
 — Могу ли я говорить открыто? — спросил Грегус. — У меня есть кое-какая информация о судье Хендриксе.
 ЗДО строго посмотрел на остальных.
 — То, что вы узнаете, не должно выйти из стен этой комнаты. Ясно?
 Куинлан и Уолтерс выразительно кивнули.
 — Продолжай, Лу.
 Грегус нагнулся вперед, положив локти на стол.
 — Когда вы сказали мне, что дело закрыто, я все же закончил расследование, которое вы поручили мне после того, как Калли приговорили к тюремному заключению. Полученную информацию я отложил, на всякий случай. Калли был моим другом. Информация еще не потеряла своего значения.
 — Как тебе не стыдно! — воскликнул ЗДО, но в его голосе не было и следа укоризны. — И какие же грешки водятся за Его Честью?
 — Он любит мальчиков. Совсем еще маленьких, — сказал Грегус. — У него в поместье работала экономка-бразильянка. У нее был пятилетний сын. Два года назад она вдруг ушла с работы и уехала обратно в Бразилию, увезя с собой двести тысяч долларов. Были и другие случаи, которые стоили Его Чести кучу денег. Я уверен, что Хендрикса можно убедить, чтобы он срезал срок наказания Калли и немедленно освободил его из тюрьмы.
 — Проклятый педик, — выругался ЗДО. Предложение Грегуса было идеальным. Только сумасшедший сможет отказать им, когда на руках у них такие козыри. — Ну что ж, осуществи этот план.
 — Почему бы нам не подыскать кого-нибудь другого? — сказал Куинлан. — Тогда у нас не будет никаких осложнений. Разве мало людей, способных осуществлять подобного рода операции.
 — Может, такие и есть, но Калли, несомненно, подходит лучше всех. Он опытный разведчик, долгие годы работал один, — сказал ЗДО. — Более того, он курировал Малика все шесть лет, пока мы использовали его как своего агента в Москве. Организовал его побег. Сам привез его сюда. Он знает Малика лучше, чем кто-либо другой.
 — Почему вы полагаете, что Калли согласится нам помогать? — спросил Куинлан, все еще опасаясь связать себя определенными обязательствами.
 — Я еще не знаю, согласится ли он, — сказал Грегус. — Но мы с ним старые друзья. Вместе проходили специальное обучение, случалось, и вместе работали. Я готов конфиденциально переговорить с ним. И я достаточно хорошо его знаю, чтобы утверждать: если он согласится помочь, то не отступится от своего слова.
 — Вы уверены, что он не пойдет в ФБР и не расскажет им все? — спросил Куинлан. — После того, что с ним произошло, он не считает себя чем-то нам обязанным. Будет ли он соблюдать лояльность?
 — А по какой же причине он очутился в тюрьме? — спросил Грегус. — Именно из-за лояльности и сильно развитого чувства чести.
 — Он много потерял, Лу, — заметил ЗДО, вспоминая подробности всего, что пришлось пережить Калли. — Через две недели после того, как он очутился в тюрьме, его жена покончила с собой. Дом и машины были проданы с аукциона, а дочери даже пришлось уйти из колледжа, когда адвокаты наложили лапу на все его сбережения. — ЗДО помолчал, затем, как бы извиняясь перед присутствующими, добавил: — Нам было строго приказано ничего для него не делать. Что до нашего директора, то Калли для него словно не существует.
 Грегус кивнул, подтверждая слова Чайлдса.
 — Я уже сказал, что не знаю, удастся ли убедить его помочь нам. Это зависит, с одной стороны, от того, как велико его желание выбраться из тюрьмы, с другой, от того, насколько он ненавидит нас за то, что мы погубили его жизнь. Но если он обещает, то сделает, — твердо сказал Грегус. — Непременно сделает.
 — Должны ли мы объяснить ему, почему хотим захватить Малика? — спросил Куинлан, все еще стремясь надежно прикрыть свои тылы.
 — Мы должны ему все объяснить, — проговорил ЗДО, — хотя бы только для того, чтобы он знал, на что идет.
 — Секретная служба, возможно, обеспечила нас надежным прикрытием, — заметил Грегус. — Я могу сказать Калли, что мы ищем Малика, так как он замешан в печатании фальшивых денег. Это, в конце концов, не ложь.
 ЗДО удостоил Грегуса одобрительной улыбки.
 — Неплохая мысль, Лу. К тому же она спасет наши задницы от порки в том случае, если ФБР удастся докопаться до наших истинных намерений. Впрочем, это маловероятно. — ЗДО поднял палец, еще раз предупреждая Куинлана и Уолтерса. — Напоминаю вам, что ни одно сказанное здесь слово не должно выйти из этой комнаты.
 И, повернувшись к Грегусу, добавил:
 — Займись этим, Лу. В случае необходимости обращайся прямо ко мне. И докладывай обо всем только мне лично.




 Глава 4


 Обнесенная тридцатифутовой стеной со сторожевыми башнями, льюисбургская федеральная тюрьма высится среди холмистых сельских просторов центральной Пенсильвании словно старинная итальянская крепость. Зловещее кирпичное здание, построенное в 1932 году в расчете на тысячу заключенных, сейчас содержит более полутора тысяч самых опасных преступников.
 Здесь, в прачечной, находящейся в главном здании, где размещены камеры, Майк Калли гладил рубашки на гладильном прессе. Большинство из двадцати двух заключенных, которые работали в этом узком длинном помещении, громко перекликались, с трудом слыша друг друга из-за шума стиральных машин, сушильных центрифуг и прессов. Одни напевали песни в стиле реп, другие, фальшивя, высвистывали какую-нибудь мелодию, те, кто был в плохом настроении, разговаривали сами с собой.
 Калли всеми силами старался отключиться от этого гомона, который не давал ему ни минуты покоя с того момента, как четырнадцать месяцев назад его привезли в тюрьму. Но полностью это было невозможно: у тюремной столовой те же акустические свойства, что и у шахты лифта, а в ней одновременно находятся несколько сотен заключенных. В тюремной жизни нет никаких удовольствий, зато многое раздражает — и прежде всего постоянный шум, громкая бессмысленная болтовня, хвастливый выпендреж и паясничание.
 Калли потянулся за следующей рубашкой и увидел, что к нему приближается тюремщик, заведующий прачечной; на поясе у него бренчала связка ключей.
 — К тебе посетитель, Калли.
 Вопросительно взглянув на него, Калли положил рубашку под пресс и приготовился дернуть рукоятку.
 — Я не внес в свой список посещений никаких фамилий, поэтому у меня не бывает посетителей, — сказал он. — И я не хочу никого видеть.
 — Ничего не знаю об этом, — сказал тюремщик. — Позвонил надзиратель и сказал, что заключенный 52176, Майкл Т. Калли, стало быть, ты, должен явиться в комнату для свиданий. Сейчас за тобой придут.
 Калли перестал работать и сурово уставился на тюремщика. Что-то стиснуло его грудь. Только бы не пришла Дженни, мысленно взмолился он. Только бы не пришла Дженни. Он предупреждал следователя, что ни при каких обстоятельствах не хочет видеть свою дочь. Она — все, что у него осталось. Его крошка. Его маленькая девочка. Нет, нет, она не должна видеть его здесь. Перед самым арестом он попросил ее не навещать его в тюрьме. И не писать никаких писем: читать их будет свыше его сил. Хотя и неохотно, но она обещала не делать этого. В предсмертной записке жена просила не устраивать ей никаких похорон, никакой заупокойной службы. Она выразила желание, чтобы ее кремировали, и Дженни развеяла ее прах над прудом на их небольшой ферме в Клифтоне, Вирджиния. Нарушив свой собственный запрет, Калли написал тогда дочери длинное письмо, в котором, как мог, постарался утешить ее, и все же попросил, чтобы она ему не отвечала.
 — Пошли, Калли. Не создавай трудностей.
 Калли задержал пресс дольше, чем требовалось. Когда он поднял его, на спине рубашки появилось большое рыжее пятно.
 — Ну, натворил, — сказал тюремщик. — Придется тебя наказать. Будешь целую неделю швабрить по ночам.
 Калли промолчал. Если он откажется пойти в комнату для свиданий, тюремщик тут же вызовет конвой. Его повалят на пол, наденут на него наручники и отведут в карцер, где он проведет две недели, а если будет сопротивляться, то и целый месяц. Но если и впрямь явится Дженни, стало быть, у нее какое-то неотложное дело. Ей скажут, что он отказался прийти и за это посажен в карцер. Это причинит ей ненужную боль. Уж лучше он сам ее вытерпит, чем заставит ее снова страдать. Только бы это не была Дженни.


* * *

 Лу Грегус сидел в ярко-голубом литом пластмассовом кресле за столиком, похожем на те, что обычно стоят в кафетериях. Он нарочно выбрал столик в спокойном углу, подальше от дюжины заключенных, рассеянных по всей комнате для свиданий. Грегус с любопытством разглядывал заключенных в их куртках и брюках цвета хаки. Одни разговаривали с плачущими женами, сидевшими с детьми на коленях, другие держали за руки своих подружек, терлись под столом об их колени. Двое сосредоточенно шептались с солидными мужчинами в хорошо сшитых костюмах, видимо адвокатами, перед которыми стояли открытые дорогие портфели. Тут же были и два охранника: один перед дверью, через которую заключенные входили в комнату, второй возле входа для посетителей.
 Внимание Грегуса было приковано к двери в дальнем конце комнаты. Вот она открылась, вошел Калли и со странной настороженностью стал всех рассматривать. Заметив Грегуса, он мгновенно сделал презрительную гримасу, словно надел маску.
 Грегус встал и, когда Калли медленно подошел к столу, протянул ему руку.
 — Рад видеть тебя, Майк.
 Калли даже не посмотрел на протянутую руку, вытащил из-под стола оранжевый пластмассовый стул и сел, не произнеся ни слова.
 — Ну что ж, так уж сложились обстоятельства, что я не вправе рассчитывать на теплый прием.
 Калли продолжал молчать. Выглядел он почти так же, как и год назад, когда Грегус видел его в последний раз. Может быть, от насыщенной крахмалом тюремной пищи он прибавил в весе несколько фунтов, но выглядел по-прежнему атлетом; широкие покатые плечи и мускулистый торс свидетельствовали о недюжинной силе. Они были одного возраста, но Калли, как и Грегус, выглядел моложе своих сорока двух лет. В тюрьме он нисколько не постарел. Но что-то в его облике изменилось: прежде всего выражение глаз; прежний плутовской блеск, столь характерный для некоторых ирландцев, погас, глаза смотрели теперь сурово и холодно.
 — Заместитель директора передает тебе привет, — сказал Грегус — И надеется, что у тебя все хорошо. — Это было глупее всего, что только можно сказать, и он тотчас же пожалел о своих словах.
 — Чего тебе надо, Лу?
 — Подвернулась благоприятная возможность исправить все, что случилось. — И опять Грегус пожалел, что выразился так неудачно. Ведь то, что случилось с Калли, уже невозможно исправить. Никогда.
 Калли ничего не ответил. Глаза смотрели все так же холодно и сурово.
 — Нам нужна твоя помощь, Майк. Если ты согласишься, я могу... — Грегус на миг отвел взгляд в сторону, затем перегнулся через стол. — Извини, Майк, я несу какую-то чушь. Я знаю: того, что случилось, уже не исправить. Я сожалею, что ты угодил в это вшивое место. Сожалею о Джэнет. Сожалею...
 Рука Калли стремительно протянулась вперед и ухватила Грегуса за горло. Так велика была его сила, что он сжал трахею.
 — Майк! — выдохнул Грегус.
 Оба охранника направились к их столику. Один поднес ко рту микрофон переносной рации. Грегус предостерегающе поднял руку, чтобы они не вмешивались.
 Охранники остановились, готовые, однако, в любой момент прийти на помощь. Грегус схватил кисть Калли обеими руками и попробовал оторвать от горла.
 — Отпусти, Майк, — выдавил он чуть внятно.
 Калли ослабил хватку, потом убрал руку. В его глазах не было ничего, кроме ненависти. Охранники вернулись на свои места.
 — Никогда больше не упоминай ее имени. — Слова Калли прозвучали мрачно и выразительно. Они были напоены ядом злобы.
 — О'кей. О'кей. Я только хотел сказать, что сожалею обо всем с тобой случившемся. Я ничего не мог сделать. И никто не мог. Они запретили нам хлопотать за тебя. Посмей мы ослушаться, нас бы всех выкинули на улицу.
 — Чего ты хочешь, Лу?
 — Я уже сказал. Нам нужна твоя помощь. — Грегус потер горло. Его голос постепенно обретал утраченную силу. — Помнишь Николая Лубанова? Ты курировал его в Москве и вывез из страны?
 Калли кивнул.
 — Мы помогли ему адаптироваться здесь. Его новое имя — Джон Малик. Мы узнали, что он полное дерьмо. Занялся фальшивомонетным бизнесом. Заместитель директора хочет, чтобы ты взял его. То же самое хочет сделать и секретная служба, но надо их опередить, скрутить его раньше. Это обычная операция. Мы должны прикрыть наши собственные грехи. Управление не хочет никаких осложнений.
 — В самом деле? Ну и захватите его сами! Я-то вам зачем нужен?
 — Он исчез, и мы не можем его отыскать. Нельзя развернуть широкие поиски, ибо это привлечет внимание, а мы не должны нарушать устав. Ты знаешь его лучше, чем кто-либо другой. Если ты возьмешь на себя оперативную работу, я организую специальный центр, и он двадцать четыре часа в сутки будет снабжать тебя всей информацией, которую нам удастся заполучить. Таким образом ты будешь действовать один.
 — Как я могу взять на себя оперативную работу, сидя в этой дыре? Да и зачем мне все это?
 Грегус улыбнулся.
 — Если ты согласишься помочь нам, то завтра же будешь на свободе. Все уже обговорено.
 Калли долгим взглядом обвел комнату для свиданий, затем в упор посмотрел на Грегуса.
 — Твое предложение меня не соблазняет.
 — Подумай хорошенько, Майк. Сколько времени тебе еще осталось здесь торчать?
 — Со скидкой за хорошее поведение? Около двух лет.
 — И ты предпочитаешь просидеть еще два года, лишь бы нам не помогать?
 — Все что угодно, только бы не помогать вам.
 — Послушай. Я понимаю, ты не простишь никого из нас за то, что мы бросили тебя в беде. Но поверь, мы пытались помочь. Просто из кожи вон лезли. Позволь же нам хоть сейчас вытащить тебя отсюда.
 — Я сказал: твое предложение меня не соблазняет.
 — Почему?
 — Потому что ты все врешь, — сказал Калли. — Неужели я не вижу, что ты пытаешься повесить мне лапшу на уши? Ты забываешь, с кем имеешь дело? Я много раз выручал заместителя директора из самых затруднительных положений. А теперь что? Он увяз по самые уши, и вы считаете, что его опять может выручить бывший зэк? Сомнительная и бессмысленная затея.
 — Дело обстоит не так, Майк. Клянусь, не так. Все это чистая правда, — сказал Грегус. Это и в самом деле была не ложь. Просто умолчание, и это оправдывало его в собственных глазах.
 — Я сам виноват в том, что оказался здесь, — сказал Калли, широким жестом обводя комнату. — Я поверил людям, которым нельзя верить. Примирился с тем, с чем нельзя мириться. За это я буду расплачиваться всю жизнь, но я уже приучил себя к этой мысли. Поэтому убирайся отсюда к чертовой матери, отсюда и из моей жизни.
 — Будь благоразумен, Майк.
 Калли покачал головой и с тихим смешком проговорил:
 — Благоразумен? А ну-ка объясни: если ты можешь так легко вытащить меня отсюда, где ты был все эти четырнадцать месяцев?
 — Понадобилось время, чтобы добыть то, что нужно. — Грегус улыбнулся с непроницаемым видом: ни дать ни взять Чеширский кот из «Алисы в Стране Чудес». — Несколько часов назад я мило побеседовал с твоим судьей. И, скажем так, убедил его разумнее отнестись к действительности. Он готов скостить тебе срок.
 — В самом деле? Ты раздобыл какой-то материал на него?
 — Забудь о нем, Майк. Он просто собачье дерьмо. Ну, соглашайся же.
 После долгого молчания Калли попросил:
 — Купи мне пепси.
 Пока Грегус нес из автомата холодную банку, Калли сидел, пристально разглядывая охранников и заключенных. За эти четырнадцать месяцев он ни разу не пил пепси.
 — О чем ты умолчал? — спросил он, когда Грегус сел.
 — Я сказал тебе все.
 — Все на самом деле или все, что велел передать заместитель директора?
 — Помоги нам, Майк. Выйди отсюда. Попробуй как-нибудь наладить свою жизнь.
 Калли молчал. Прошедшие четырнадцать месяцев были худшим испытанием в его жизни. Он чувствовал себя как посаженный в клетку зверь. Ненавидел тюрьму. Ненавидел себя за то, что погубил свою семью и все, ради чего работал. И надо было подумать о Дженни. Здесь, в тюрьме, он ничего не может для нее сделать.
 Он все молчал, и Грегусу казалось, что он молчит целую вечность.
 — А ну-ка объясни все как следует, — наконец произнес он.
 — Как я уже говорил, я могу вытащить тебя завтра утром, — начал Грегус — На автостоянке для посетителей тебя будет ждать машина. Ключи найдешь в «бардачке», вместе с телефонным номером оперативного центра и сведениями о жизни Малика после его адаптации: адрес его дома и принадлежащего ему магазина, всю информацию о его поездках, контактах, подробности о печатании фальшивых денег и так далее. В багажнике — кейс с двадцатью пятью тысячами, наличными. Купюры мелкие, для удобства. Можешь тратить их по своему усмотрению, отчитываться не надо.
 — Давно ли исчез Малик?
 — Курирующий его агент ездил к нему два дня назад. И не нашел. Он, видимо, смылся еще до этого, но мы полагаем, что он все еще в Шарлоттсвиле, Вирджиния, где был адаптирован.
 — Почему ты думаешь, что он все еще там?
 — Так мне подсказывает интуиция, — осторожно сказал Грегус. — ЦОПП держит под контролем его паспорт, поэтому он не мог выехать из страны.
 — Кому ты пудришь мозги? Ему ничего не стоило купить фальшивый паспорт у своих дружков из русской мафии. Он был с ними повязан еще в Москве, а они бегут в Нью-Йорк, как крысы с тонущего корабля.
 — Чтобы выправить фальшивые документы, требуется время. К тому же ты льешь воду на мою мельницу; поэтому-то мы и должны его отыскать.
 — Я не могу выйти против Малика с голыми руками, — сказал Калли. — Мне нужна девятимиллиметровая пушка и наплечная кобура.
 — Она будет лежать в кейсе, вместе с деньгами, — пообещал Грегус. Виновато посмотрел в глаза Калли и добавил: — Мы с тобой заключаем контракт на одну операцию, Майк. Как бы некоторые из нас ни хотели, чтобы ты вернулся в Управление, к сожалению, это невозможно.
 — Да у меня и в мыслях такого не может быть — вернуться, — усмехнулся Калли. — Я берусь за это не ради себя.
 — Стало быть, заметано?
 Калли кивнул.
 — А как насчет дома? Мой адвокат прилагал все усилия, чтобы он остался за мной, пока я не выйду и не стану вновь на ноги. Но он выдохся, как только у меня кончились деньги. Уже пару месяцев этот чертов крючкотвор не дает о себе знать.
 Грегус опустил глаза.
 — Извини. Прежде чем прийти к тебе, я проверил. Налоговая служба опечатала дом. Через несколько дней его продадут с аукциона.
 — А вся обстановка... мой автомобиль, мотоцикл?
 — Они наложили лапу на все.
 Калли кивнул головой, показывая, что смиряется с этим.
 — Если ты хоть в чем-нибудь лжешь, Лу, считай, что наша сделка расторгнута.
 — Договорились.
 — Значит, завтра утром?
 — Завтра утром, — подтвердил Грегус, протягивая через стол руку.
 Калли поколебался, но все же пожал ее.
 Внимание Грегуса привлек здоровенный, могучего сложения заключенный, только что вошедший в комнату. Его закатанные рукава открывали сплошь покрытые тюремной татуировкой предплечья. По обеим сторонам его шеи красовались небольшие свастики.
 — Страшное место — тюрьма.
 — А знаешь, что самое страшное? — спросил Калли. — Что рано или поздно большинство этих людей очутятся на свободе.
 — Утешительная мысль, — сказал Грегус, вставая. Перед тем как уйти, он повернулся к Калли. — Извини за непрошенное вмешательство, но я иногда ездил посмотреть на Дженни.
 Калли весь напрягся, нахмурился.
 — Не беспокойся, она меня не видела, — сказал Грегус. — Последний семестр она снова училась в школе. Способная девочка. Вполне заслуживает стипендии. Она совмещает учебу с работой в двух местах — и справляется.
 Грегус увидел, как на лице его старого друга появилось и тут же исчезло выражение любви и гордости.
 — Звони мне по крайней мере два раза в день, чтобы мы могли обменяться свежей информацией. Если меня не будет на месте, у них есть приказ соединять тебя со мной, где бы я ни был и в любое время. Удачи, Майк.
 — Угу, — пробурчал Калли. После того, как Грегус ушел, он еще долго сидел за столом, попивая пепси. Наконец пришел охранник и увел его в камеру.




 Глава 5


 Едва пошел восьмой час вечера, как принадлежащий ЦРУ реактивный «Лирджет» поднялся со взлетной полосы в аэропорту Пен-Вэлли и, сделав крутой вираж, взял курс на юго-восток, к военной базе Эндрюс. Через несколько минут после взлета в чемоданчике Грегуса запищал защищенный от подслушивания сотовый телефон.
 — Ну что, согласился? — спросил Уильям Чайлдс, заместитель директора ЦРУ по операциям.
 — Да, — ответил Грегус.
 — Хорошо. Надо провернуть это как можно быстрее, Лу.
 — Машина уже запущена. Завтра утром он будет на свободе.
 ЗДО уловил какие-то неуверенные нотки в голосе Грегуса.
 — Тебя что-то беспокоит?
 — Да, сэр. Я хотел бы установить за ним наблюдение. Хотя бы на несколько первых дней.
 — Установить наблюдение за Калли? Зачем?
 — Что-то меня настораживает, — сказал Грегус. — В его поведении. В глазах. Не знаю, во всяком случае, он держался отчужденно. А один раз даже взорвался. В прежние времена у него был не такой взрывчатый характер. Это не тот Майк Калли, которого я знал.
 — Разумеется, не тот. Он просидел в клетке больше года, и мы за это отчасти ответственны, — сказал ЗДО. — Или ты ожидал, что он закружится в вальсе, напевая: «Не беспокойся. Будь счастлив», и нежно тебя обнимет?
 — Нет, сэр. Но все же я хотел бы понаблюдать за ним, пока к нему не вернется душевное равновесие.
 — Это твое право, но смотри не перестарайся. Он и так не слишком-то нам доверяет, а если заметит, что мы сидим у него на хвосте, это вряд ли улучшит его отношение к нам.
 — Да, сэр. Я установлю радиомаячок на автомобиле, который мы предоставим в его распоряжение. Мы сможем следовать за ним на расстоянии. Это всего в трех часах езды от Лэнгли.
 — Держи меня в курсе, — сказал ЗДО, кладя трубку.
 Грегус набрал номер явочной квартиры в Александрии, где был размещен оперативный центр. На его звонок тотчас же ответил человек, отобранный им для работы на компьютерах и для управления системой связи.
 — Каковы последние сообщения из Шарлоттсвиля? — спросил Грегус.
 — Эфбээровцы нашли на теле записку, ее содержание они хранят в тайне. Они также обнаружили темно-зеленый сколок краски «металлик»; предполагают, что убийца оставил его нарочно. Джек Мэттьюз, эфбээровец, руководящий особой группой, жаловался, что сообщение о куске краски просочилось в прессу. Он еще не знает, что это такое, но я знаю.
 — И что же это такое?
 — Я посмотрел досье Малика в ЦОПП. У него «джип-чероки». Темно-зеленый, с металлическим отливом. Непонятно, зачем ему оставлять улику, которая может привести к его поимке.
 — Не применяй обычных логических критериев к психу, который кромсает женщин.
 — Вы правы. Как бы там ни было, сообщение о найденном сегодня утром трупе произвело настоящий переполох в прессе. Среди вечерних новостей эта была главная. Какой-то бесчувственный идиот окрестил его «Трупосоставителем», по тому, как он составляет части тела...
 — У меня есть фотография, — сухо перебил его Грегус.
 — Я подключил мониторы для записи важнейших новостей, которые передают Си-эн-эн и местные телевизионные станции.
 — Есть еще что-нибудь такое, что мне следует знать?
 — Пожалуй, да. Си-эн-эн взяло интервью у репортера «Вашингтон пост», — сказал помощник, заглядывая в свои записи. — Джули Хаузер. Она опубликовала серию статей о пропавших студентках, начиная с самой первой. Думаю, нам надо ее проверить.
 — Почему?
 — Она узнала о сколке краски, когда об этом знали только полицейские. У нее, должно быть, хорошие источники информации. Может, стоит выяснить, что еще ей известно. Так мы узнаем, близко ли подобралось ФБР к Малику.
 — Ни в коем случае не подключайтесь к компьютерам «Вашингтон пост», — властно приказал Грегус. — Если они об этом пронюхают, мы окажемся по уши в говне.
 — Никаких проблем, — ответил помощник. — Вероятно, как и большинство репортеров, она держит все нужное в своем домашнем компьютере. Можно взять то, что нам нужно, оттуда.
 — Пусть этим займется Симмонс, — распорядился Грегус и посмотрел на часы. — Через полчаса я приземлюсь на базе Эндрюз. Так что буду у вас не позже восьми пятнадцати.
 Грегус убрал телефон в кейс и откинул спинку сиденья. Он хотел вздремнуть перед посадкой, но его память вновь и вновь проигрывала сцену встречи с Калли. Калли ожесточен и обозлен. Но ЗДО прав. Кто не был бы зол на его месте?
 В свое время Грегус читал донесение о самоубийстве жены Калли, и когда закрыл глаза, слушая приглушенный рев реактивных двигателей, снова вспомнил его во всех подробностях. Это случилось через две недели после того, как Калли оказался за решеткой. Вечером в субботу, отправив дочь в Нью-Йорк, где она должна была начать новый учебный год в колледже, Джэнет Калли написала короткие письма мужу и дочери, прося у них прошения. Затем отправилась в гараж, надела резиновый шланг на выхлопную трубу, сунув другой его конец в переднее окно автомобиля, закрепила шланг, села за руль и завела двигатель. Она умерла, слушая магнитофон. Всего три месяца назад, на двадцатой годовщине их свадьбы, муж пел для нее, подыгрывая на гитаре. Эту-то запись она и включила. Их небольшая ферма, в которую они вложили все свои свободные деньги, с любовью приводя ее в порядок, находится довольно далеко от дороги. Близких соседей нет. Только в конце следующего дня, когда приехала ее подруга, было обнаружено тело Джэнет Калли, отравившейся угарным газом.
 Отбросив гнетущие мысли, Грегус поглядел через иллюминатор на ночное небо. Внизу под ним, слева тянулась длинная цепь сверкающих огней. Он задумчиво посмотрел на них. Калли — самый подходящий человек, чтобы быстро поймать Малика; есть все основания полагать, что его выбор не окажется ошибкой. Игра началась, как любит повторять ЗДО, и в скором времени они все узнают.




 Глава 6


 Оказавшись в тюрьме, Майк Калли держался один, не примыкая ни к каким группам. Когда заключенные узнали, кто он такой и за что посажен, к нему стали относиться с некоторым уважением. В тюремном сообществе высоко ценят тех, кто бросает вызов властям предержащим и отказывается продавать друзей.
 После того, как Калли отклонил предложение группы расистов стать оберфюрером Восточного побережья, его оставили в покое. Он знал имена очень немногих заключенных, но было два исключения: «Бешеный» Джек Харли и «Звездолет» Смит. По каким-то своим соображениям они обхаживали его, бегали вместе с ним на гимнастическом дворе, стояли рядом, когда он поднимал штангу и гири, незванные, присоединялись к нему в столовой или в комнате отдыха по вечерам. Они потешали Калли, и он молча терпел их навязчивое присутствие.
 «Звездолет» Смит утверждал, что за последние шесть лет пришельцы восемь раз похищали его из тюремной камеры. И это ему вот так надоело. Он надеялся, что Калли, с его контактами в ЦРУ, сможет пристроить его в какое-нибудь научное учреждение, где его хорошенько обследуют. У него есть что рассказать, заверил он Калли, который, в свою очередь, заверил его, что Управление вряд ли заинтересуется им, пока он не отбудет свой срок в двести пятнадцать лет, назначенный ему за торговлю наркотиками и за тройное убийство.
 «Бешеный» Джек укокошил двух агентов ФБР, которые хотели его арестовать за ограбление небольшого провинциального банка, откуда он забрал меньше восьмисот долларов. В тюрьме он должен был оставаться пожизненно, но жаждал совершенствоваться, невзирая на промахи, допущенные им в его долгой и бесцветной жизни уголовника. Он сказал Калли, что любит общаться с такими, как он, людьми, которые знают больше его. Через пять минут после знакомства с ним Калли понял, что в это число входят почти все, а может быть, и все население земного шара.
 Калли отстоял очередь в столовой и искал себе столик, когда увидел, что к нему направляется «Бешеный» Джек. Ну что ж, подумал он, в последний раз.
 «Бешеный» Джек ел точно шакал из заповедника Серенгети. У него за щеками было полно еды, глаза беспокойно бегали по сторонам, а руки крепко обнимали поднос, как будто кто-то собирался его вырвать.
 — Дай соль.
 Калли передал соль. Слова «спасибо» и «пожалуйста» никогда не употреблялись в тюрьме. Любое проявление вежливости расценивалось как слабость.
 — Говорят, ты будешь завтра топать по улицам, Майк. К тебе приходил какой-то фраер, верно?
 «Бешеный» Джек был осведомлен о тюремных делах через своих дружков, которые работали в конторе. Что бы ни произошло, через несколько минут он бывал уже в курсе случившегося.
 — Похоже, что так, — подтвердил Калли.
 — Везет некоторым, — сказал «Бешеный» Джек и похлопал его по спине. — Я буду скучать по тебе, кореш. Я у тебя многому научился.
 — И я тоже у тебя кое-чему научился, — отвечал Калли.
 — Да?
 — Да, — проговорил Калли, надеясь, что «Бешеный» Джек не попросит его уточнить, чему именно.
 — Послушай, — сказал «Бешеный» Джек. — Ты лучше держись подальше от «Звездолета». Он тоже слышал, что к тебе приходил какой-то хмырь. Он думает, что ты можешь помочь ему выбраться отсюда, готов даже, чтобы ему вживили электроды в голову и все такое.
 — Хорошо, я буду за ним следить, — проговорил Калли.
 — Обязательно следи. Удачи тебе, Майк. А сейчас мне пора. Мы там составили партию в покер. Эта «задница» уже задолжала мне десять баков. Не знаю, какого хера я с ним играю. От него ничего полезного не узнаешь.
 — Верно, — сказал Калли.
 «Бешеный» Джек поднялся, чтобы идти, потом наклонился к самому уху Калли.
 — Послушай, ты ведь завтра будешь на воле, так? — сказал он заговорщицким шепотом. — Я никому не настучу. Скажи, это правда, что Кеннеди убило ЦРУ?
 Калли посмотрел на него и подмигнул. Зачем портить прощальный день?
 — Так я и знал. Так я и знал, едрит твою мать. — Лавируя между столиками, «Бешеный» Джек быстро направился в коридор. Его лицо светилось торжествующей улыбкой.
 Глаза Калли медленно оглядывали три сотни заключенных, набившихся в столовку: тут были черные парни, которые считали себя мусульманами, белые парни, которые считали себя нацистами; широкий выбор злобствующих, социально опасных психопатов и стукачей, внимательно наблюдающих друг за другом. Все разбивались на полные ненависти тайные группы и обдумывали, что будут делать, когда очутятся на свободе. Он провел больше года в обществе мошенников, лжецов, воров, убийц и насильников, ни одному слову которых нельзя было верить. Но они никогда не корчили из себя благородных людей, как те, с кем он работал двадцать лет и на кого привык полагаться.
 Тюремная жизнь была регламентирована, упорядочена и предсказуема; все решения принимались за него. Калли уже приготовился провести два следующих года в этом аду, где ему не надо было напрягать свой ум.
 И перспектива внезапно обрести свободу тревожила его. Немного поев, он поднялся и заметил, что в столовку вошел «Звездолет» Смит; его глаза с любопытством обшаривали зал.
 Отказавшись от вечерней пробежки, Калли направился прямо к себе в камеру. Он лежал на койке, уставившись в потолок, пока не закончилась семичасовая поверка, и остался в камере, даже когда открыли двери, чтобы заключенные смогли пойти в комнату отдыха. Его раздирали противоречивые чувства. Попробуй как-нибудь наладить свою жизнь, посоветовал Грегус. Легко сказать. Ведь не будет ни пенсии, ни приглашений от частных сыскных агентств. Он бывший зэк, а таких ждет только черная работа и косые взгляды.
 Его карьера офицера разведки, единственная профессия, привлекавшая его, навсегда закончена. Он был не хуже любого из них; во всяком случае, лучше, чем большинство. Побывал в таких передрягах, которые многим из них и не снились, и выдержал все испытания. На темных, заснеженных улицах Москвы. В закопченных переулках Праги и Восточного Берлина. Он подчищал за ними их дерьмо, помогал им в их грязных делишках. Он был верен и предан делу. Получил за свои заслуги Медаль Разведки, высшую награду в Управлении. Но в конце концов они сочли, что им вполне можно пожертвовать, и предали его.
 Он слез с кровати и подошел к маленькому зарешеченному окошку, откуда была видна узкая полоска травы между центральным корпусом, тюремным лазаретом и крылом строгого заключения. Усилием воли он переключил мысли на Малика и на те шесть лет, что он курировал этого наглого сукина сына. Он никогда не питал к нему ни симпатии, ни доверия. Много раз уведомлял московского резидента о том, что достоверность информации Малика вызывает сомнения, что вместе с русской мафией он занимается валютными операциями на черном рынке, используя доллары и швейцарские франки, которые он требует — и получает от Управления. Он давно уже подозревал, что Малик продает англичанам и западным немцам ту же информацию, что и ЦРУ, но не смог раздобыть никаких доказательств этого. Не удивительно, что он занялся печатанием фальшивых денег. Чего еще, черт побери, от него ожидать?
 Невзирая на заверения Грегуса, Калли был уверен, что ему сказали далеко не все. Версия о том, что он связан с фальшивомонетчиками, отнюдь не казалась исчерпывающей. Он слишком долго играл в такие игры, чтобы его можно было легко провести. Но ведь они всегда так действуют. И какая, в конце концов, разница? Он сдержит свое слово и выследит Малика. И это будет его последнее общее с ними дело.
 Его по-прежнему душили едва не погубившие его гнев и ненависть, горькое отчаяние. Особенно по ночам. В те недолгие предрассветные часы, когда, словно желчь, со дна души всплывают воспоминания. Захлестывая его яростью. Он приучил себя скрывать свои чувства, подавлять их. Всякий взрыв был чреват потерей дней, которые засчитываются за «хорошее поведение», продлением и без того невыносимого срока. И все же были два случая, когда ему с величайшим трудом удалось справиться с собой.
 И эта ночь тоже была для него трудной. Напрасно он тихо твердил себе: «Все уже кончено, все кончено». И все же постепенно ярость улеглась. Они причинили ему сильную боль. Глубоко ранили. Но не сломали его. Через несколько часов он выйдет из тюремных ворот свободным человеком. Постарается вычеркнуть из памяти все пережитое и найти какую-нибудь опору, чтобы создать хоть видимость жизни для себя и для Дженни.




 Глава 7


 Питер Дэвидсон, главный редактор «Вашингтон пост», посмотрел на стеклянную перегородку, отделявшую его кабинет от общей комнаты, где работали репортеры, и увидел, что к его двери направляется Джули Хаузер. Она хотела постучать, но он махнул рукой, приглашая ее войти.
 — Я хочу поехать в Шарлоттсвиль, — заявила она, закрыв за собой дверь.
 — Там что-нибудь наклевывается?
 — У меня такое чувство, что да. Убийца недаром выставил тело напоказ. Интуиция говорит мне, что он собирается поступить точно так же с остальными тремя. Я хотела бы быть там, когда это произойдет.
 — Ты что-нибудь узнала о содержании оставленной им записки?
 — Пытаюсь, но думаю, что дело пойдет быстрее, если я буду на месте; там у меня будет больше возможностей, я смогу с глазу на глаз разговаривать с местными полицейскими. Смогу копать более глубоко. Воочию видеть, как все это отражается на университете и студентах.
 Дэвидсон кивнул в знак согласия.
 — Я хочу, чтобы ты извещала меня о том, что там происходит. Каждый Божий день.
 — У меня портативный компьютер с модемом, — сказала Хаузер. — Я буду сообщать все новости по телефону.
 Открыв дверь, она вдруг остановилась.
 — Еще кое-что. Я думаю, что вчера вечером кто-то побывал у меня в квартире.
 — Думаешь, или?..
 — Почти уверена.
 — Что-нибудь украли?
 — Нет. Или я в маразме, или кто-то действительно копался в моих компьютерных файлах, — сказала Хаузер. — Моя наборная программа предусматривает, что каждый раз, при просмотре какого-нибудь файла, там проставляется точная дата и время. Вчера я вернулась домой около одиннадцати вечера. И решила поработать перед сном. Уже закончив, я вдруг заметила, что на файле с данными о пропавших студентках проставлено точное время.
 — Ну и что?
 — С отменой летнего времени часы были переведены на один час, я не переставила компьютерный таймер, но держала это в уме.
 — Ты могла переставить его и забыть.
 — Могла. Но я уверена, что не забыла. Тот, кто просматривал мои компьютерные файлы, закончив свою работу, поставил правильное время и не обратил перед этим внимания на разницу в один час.
 — Указаны ли были в досье твои источники информации?
 — Нет. Они записаны моим личным кодом в записной книжке, которую я все время ношу с собой.
 — Остались ли какие-нибудь следы взлома?
 — Нет. Работал профессионал. Никаких следов на двери или замках. Ничто не тронуто.
 — И кто это был, по-твоему?
 — Похоже на почерк ФБР. Они были не слишком довольны тем, что я узнала о сколке краски. Может, они хотели выяснить, что еще я знаю и кто поставляет мне информацию.
 — Не знаю, — сказал Дэвидсон. — Недавно ФБР крепко досталось в прессе. Не могу себе представить, чтобы они обыскивали твой дом без ордера на обыск, а у них нет никаких оснований получить его. Я склонен полагать, что ты сама перевела время, но забыла об этом.
 — Но это еще не все. Я не хочу, чтобы ты думал, будто у меня мания преследования, но уверена, что сегодня утром, когда я ехала на работу, за мной был хвост.
 Дэвидсон скептически вздернул бровь.
 — Не смотри на меня так. Ты забываешь, что я бывший полицейский, — сказала Хаузер. — Отъезжая от своего дома, я заметила темно-голубой седан «меркьюри» с двумя пассажирами. Они держались позади, через три-четыре машины от меня. Я несколько раз перестроилась, прибавила газу, затем поехала медленнее. Они следовали за мной. И отстали лишь за несколько кварталов от работы. Конечно, это могло быть простое совпадение. Может, ФБР или криминальная секретная служба расследуют какое-нибудь дело. Но по долгому опыту я знаю, что, приписывая подобные случаи простому совпадению, обычно ошибаешься.
 — Если это повторится, запиши номер.
 — Ах, шеф, а я об этом и не подумала. — Хаузер улыбнулась, подмигнула и вышла с прощальным жестом.
 Дэвидсон наблюдал, как она вернулась к своему столу, схватила наплечную сумку и направилась к лифту. Она поступила к нему на работу два года назад, приехав из Нью-Йорка. Ее анкетные данные не слишком впечатляли: два года в Нью-Йоркском университете, какие-то журналистские курсы; в тридцать один год она не имела никакого практического опыта и была чуть-чуть старовата, чтобы начинать заново. Но интуиция подсказала ему дать ей возможность испытать свои силы. И интуиция не подвела.
 У нее был прирожденный дар репортера, она каким-то нюхом чуяла, где искать интересный материал. Умела верно истолковывать то, что видела, и использовать любую зацепку. Она любила работу, никогда не выходила за пределы разумного и писала гораздо лучше, чем большинство ее коллег. К тому же она привлекала внимание мужчин, потому что была очень недурна собой: фигура модельерши, рекламирующей купальные костюмы, и лицо под стать фигуре.
 На первый год он назначил ее судебным репортером и только потом узнал то, чего она не указала в своих анкетных данных. Она служила десять лет в нью-йоркской полиции. Спросив, почему она умолчала об этом, он услышал: «Но ведь то было когда-то, а теперь другое». В то время ему позарез был нужен репортер, который вел бы отдел уголовной хроники. Она отказалась от этой должности, считая ее понижением. Он объяснил, что в ее случае это совсем не понижение. Она нехотя согласилась.
 Через несколько месяцев, во время застольной беседы со старым другом, заместителем начальника вашингтонской полиции, Дэвидсон узнал подробности о ее службе в полиции. Когда Хаузер начала вести отдел уголовной хроники, местные полицейские, удивленные тем, как много она знает об их работе, проверили ее.
 В двадцать один год Хаузер закончила полицейскую академию и немедленно вызвалась работать тайным агентом по борьбе с наркотиками. Работа эта, очень рискованная, открывала прямой путь к должности детектива. Через восемнадцать месяцев, получив две благодарности по приказу и боевой крест за участие в перестрелке, Хаузер была награждена вожделенным золотым значком детектива и назначена в отдел по расследованию убийств, в семнадцатый полицейский участок Манхэттена.
 Через восемь лет, придя на помощь своему напарнику, она получила пулевое ранение, удостоилась Почетной медали, высшей награды в полиции, и заслужила уважение своих нью-йоркских коллег. Три месяца спустя она вышла в отставку, но когда Дэвидсон попробовал заговорить с ней на эту тему, категорически отказалась объяснить причину.
 Местные полицейские, услышав о том, как она проявила себя в Нью-Йорке, исполнились к ней доверия и считали своей. Она никогда никого не подводила, никогда не выдавала источников полученной информации, но была способна сыграть злую шутку с теми, кто ей лгал или пытался использовать ее в своих интересах.
 Ее сообщение о том, что в университетском кампусе обнаружен труп, опубликованное этим утром на первой полосе, было подкреплено фактами, которые не смогла привести ни одна другая газета. Дэвидсон предоставлял ей свободу действий; игра стоила свеч, потому что Хаузер давала ему первоклассные материалы. Он задумался над ее словами о том, что кто-то тайно проник в ее квартиру и преследовал ее этим утром. Он знал, что Хаузер не склонна к преувеличениям и никогда не дает чрезмерной воли воображению. Но решил, что не стоит об этом беспокоиться. Если кто-нибудь из его репортеров и умеет выкручиваться из самых трудных ситуаций, то это прежде всего Джули Хаузер.


* * *

 В 16.15 на дороге «Ай-66» только-только начинался час пик. Выехав на Южную трассу 29, Хаузер прикинула, что ей остается девяносто минут езды до Шарлоттсвиля. Она напевала, отбивая такт пальцами по рулю под песню «Томми Джеймс-н-зе-Шонделлс». Взглянув в зеркало заднего обозрения, она включила третью передачу и перестроилась влево, чтобы обогнать грузовик.
 Через четыре машины от нее ехал все тот же темно-голубой седан, который она заметила еще утром. Она не стала менять ряд, а внимательно присмотрелась к седану, в котором по-прежнему сидели двое. Переднего номера у него не было. Прежде чем она вернулась в свой ряд, седан выдвинулся на левую полосу. Или у них нет никакого опыта в слежке, или же... Нет, нет. Не может быть, чтобы они были так некомпетентны. Они хотят показать ей, что они ее преследуют. Их цель — испугать ее.
 Хаузер улыбнулась самой себе, затем протянула руку к приемнику и включила на полную громкость «Радио Голден Олдис».
 — Вы хотите поиграть со мной в кошки-мышки, ребята? Ну что ж, давайте поиграем.
 Ее «порш 911-эс Тарга» выпуска 1967 года выглядел обманчиво. Ярко-красный цвет давно вылинял, винил на откидывающейся части крыши имел такой вид, будто его объели пираньи. Все хромированные поверхности и детали были покрыты ржавчиной. Казалось, давно уже пора было отогнать машину на свалку. Но десять месяцев назад, купив «порш» почти задаром, она выложила четыре тысячи долларов на восстановление двигателя, и еще три — на замену тормозов, трансмиссии и коробки передач. Мощный шестицилиндровый спортивный автомобиль, последний из «поршей», снабженный тремя двухкамерными карбюраторами, имел такой же превосходный ход, как и в тот день, когда выехал из ворот завода в Штутгарте.
 Хаузер вновь перешла на третью передачу, выжала до упора педаль акселератора и легко достигла скорости ста миль в час. Оглянувшись, она увидела, что темно-голубой седан только еще обходит грузовик. Сбавив скорость до семидесяти миль, журналистка съехала по развязке на двухрядную дорогу, идущую на юг. Прошла три крутых виража и была уже на длинном прямом участке шоссе, когда заметила вдалеке темно-голубой седан.
 Через пять минут она свернула на узкую, извилистую дорогу, затем на другую, и седан остался где-то далеко позади. Тогда она сбавила скорость до разрешенной и приглушила приемник. Затем вытащила из сумки мини-диктофон и записала дату, время и обстоятельства этого преследования.




 Глава 8


 От ночного ветра в старом лесу было холодно, это напоминало о приближении зимы. От ветра громко шуршали вянущие листья, колыхались высокие травы на лесной опушке и покрывалась легкой рябью поверхность озера, в водах которого отражались освещенные окна двухэтажного бревенчатого сельского дома на противоположной стороне. Глубокую тишину нарушало лишь стрекотание цикад и мелодия деревенской баллады, доносившаяся из открытых окон.
 Дом стоял посреди большого, в шестьсот акров, частного охотничьего угодья в самом сердце Вирджинии, в графстве Флюванна. В течение девяноста лет он принадлежал семье Лоренсов из Ричмонда. Сюда приезжали для охоты и рыбной ловли. Но вот уже почти двадцать лет, после того как один из сыновей нынешнего владельца застал там жену в постели со своим младшим братом и убил их обоих, дом пустовал. Глава семьи заплатил на много лет вперед за то, чтобы дом содержали в порядке, но никогда больше не приезжал сюда. По всей округе ходили слухи о том, что привидения убитых любовников появляются по ночам в доме и бродят по окрестным лесам.
 Уже целый год сильно обедневший Лоренс помещал в ричмондских и шарлоттсвильских газетах объявления о продаже своего владения, но никто на это не откликался. В ожидании, пока найдет покупателя на все шестьсот акров, Лоренс хотел хотя бы сдать свой дом.
 И тут как раз, на его счастье, подвернулся Джон Малик. Отрекомендовавшись адъюнкт-профессором Вирджинского университета, он сказал, что ищет место, где мог бы отдыхать по уик-эндам, и заплатил за год вперед, да еще и наличными.
 В доме были водопровод и электричество; двухмильная проселочная дорога, которая вела туда от довольно пустынного шоссе, в самом начале была перегорожена запирающимися воротами. Здесь Малик был в полном одиночестве. Прожив в этом доме месяц, он не видел и не слышал ни одной живой души. Он проводил здесь большую часть своего времени, обдумывая, как удовлетворить свои желания, которые, проснувшись после трехлетнего сна, буквально снедали его.
 Он не мог поверить своей удаче, когда впервые увидел этот дом. Всего сорок пять минут езды от Шарлоттсвиля, и он здесь. А то, что этот дом использовался как охотничий, имело свои неожиданные преимущества.
 В глубине дома, в отдельной комнате, двадцать на двадцать футов, вдоль одной стены были установлены большой двухдверный холодильник и два морозильника, каждый емкостью в тридцать кубических футов. В центре комнаты стоял стол, где разделывали туши оленей, разрезая их на куски, пригодные для изготовления ростбифов и стейков. Над столом висел изрядный набор ножей, пил и топоров. На столе у противоположной стены стояла большая мясорубка, с помощью которой готовили колбасы из оленины, тут же были и две мойки из нержавейки.
 Гладкий цементный пол имел наклон к центру, чтобы удобнее было его мыть. К длинной металлической штанге крепились четыре крюка, куда в свое время для потрошения подвешивались оленьи туши. Снаружи, за задней дверью, — газовая печь для сжигания отходов. Даже если бы Малик сам спроектировал и построил эту комнату, она не могла бы лучше подходить для его целей. Более того, она активно возбуждала его воображение. Необходимо было добавить совсем немногое: видеокамеру, установленную на треножнике в углу комнаты, моток тонкой металлической проволоки, несколько больших рыболовных крючков со спиленными остриями и четыре металлических кольца с прикрепленными к ним ремнями, которые он прибил в четырех углах комнаты.
 В передней части дома была просторная комната с огромным, сложенным из камней камином. Небольшая стена в одном конце отделяла столовую-кухню с массивным, грубой работы обеденным столом и скамьями. Наверху четыре спальни с широкими кроватями, все они выходили на балкон над большой нижней комнатой. Вдоль всего фасада тянулась веранда, где стояло больше десятка качалок и висели качели.
 В открытые окна врывался прохладный ночной воздух, густо напоенный ароматами осени. И Малик подбросил еще полено в гудящее пламя в камине. Песня в стиле кантри, которую он слушал, закончилась, он поставил новый диск в свой переносной проигрыватель компакт-дисков. Он пропустил первые две записи, и хриплый голос снова стал напевать ритмичную деревенскую мелодию. Его голова и плечи задергались в такт музыке, он лихо заломил свою ковбойскую шляпу и начал пританцовывать, кружась по комнате. Танцуя, он держал в руке пульт дистанционного управления и вновь и вновь нажимал кнопку, чтобы повторить песню.
 Когда песня отзвучала в третий раз, Малик был весь в поту и еле переводил дух. Он плюхнулся на упругую тахту и бросил шляпу в кресло напротив. Его взгляд упал на три нейлоновых мешка, что он поставил возле двери, затем на крупные заголовки газет, разбросанных по кофейному столику. По его лицу медленно расползлась улыбка.
 «Трупосоставитель», — произнес он вслух. Неплохо сказано. Он взял одну из газет и посмотрел на помещенную на первой полосе фотографию агента ФБР Джека Мэттьюза, стоящего перед доброй дюжиной микрофонов.  Ты еще ничего не видел, агент Мэттьюз. Вот завтра будет настоящее шоу. Великолепный образец исполнительского мастерства. 
 Его мысли вернулись к событиям трехдневной давности, к одной из его маленьких сучек, как он мысленно их называл. Была она третья или четвертая по счету. Да, четвертая. С узким маленьким задиком и большими тугими грудями. Первые три выполнили Кое-какие из его причуд. Признали его полную власть над ними. А как они хныкали и канючили. Одна даже детским голосом звала мамочку и папочку. Но не четвертая. Эта сучка зазнайка плюнула на него. Подумать только, плюнула на него. Она так и осталась несломленной до самого конца; а он нарочно старался продлить ее конец, чтобы дать наглядный урок той, что была еще жива: эта безропотно выполняла все его прихоти. Куда приятнее, когда одна из них наблюдает, что делают с другой. В глазах — дикий ужас, ведь она знает, что будет следующей. Каждый вопль той, которую он обрабатывает, многократным эхом отзывается в душе другой. Это было нововведение, которое безгранично усиливало наслаждение.
 Но больше он не может позволить себе такой роскоши. Оставлять одну живой, пока подыскиваешь другую, — слишком опасно. Последняя чуть не удрала. Дозировка оказалась слишком маленькой. Если бы он не забыл что-то в доме и не вернулся через двадцать минут после отъезда, она бы развязала веревки и удрала.
 Закурив сигарету, он замурлыкал другую мелодию. Его мысли унеслись далеко в прошлое. В маленький городок, в тридцати километрах севернее Москвы, где все это началось, достаточно просто. В свои одиннадцать лет он был очень наблюдательным. Старался как можно быстрее сделать уроки и ждал, пока мать уйдет в ночную смену на свой тракторный завод, заперев его в комнате. Время приходилось рассчитывать очень точно. Самое начало сумерек. Местные жители еще не задернули шторы. Больше всего он любил зимние месяцы с их ранними вечерами.
 Он бродил по задворкам одноэтажных домишек по соседству, пока не замечал освещенное окно и не подкрадывался к нему, чтобы понаблюдать за теми, кто внутри. Вначале его волновали даже простейшие веши. Он смотрел, как горько плачет старуха, сидя при свете свечи за кухонным столом, и поедает свой жидкий картофельный суп с черным хлебом. Глядя, как ужинает целая семья, он пытался угадать, о чем они говорят, почему смеются. По временам он как бы со стороны чувствовал тепло материнских объятий, заботливость, с которой его мать подтыкала одеяло и простыни, прежде чем погасить свет. Он раздумывал над тем, как хорошо было бы иметь отца, даже такого, который шлепал бы его, как их дальний сосед — своих детей. Но и его мать не скупилась на наказания. Стоило ему ослушаться, как она хваталась за старый кожаный ремень.
 В конце концов у него даже выработался определенный маршрут. К такому-то дому он подходил в такое-то время, не позже и не раньше. От увиденного захватывало дух, многое буквально зачаровывало, и он рисковал обморозиться в суровые русские зимы. Сидя за туалетным столиком, женщина каждый вечер расчесывала свои длинные роскошные волосы; на ней был полураспахнутый ночной халат, и это позволяло видеть большие груди. Девочка лет четырнадцати купалась вместе со своим отцом, они ласкали друг друга. Здоровенный, с крепкими мускулами мужчина колотил жену, когда занимался с ней сексом. Иногда кусал ее. Когда он засыпал, женщина подходила к окну и подолгу смотрела в ночной мрак.
 Когда ему исполнилось четырнадцать, наблюдение перестало его удовлетворять. Глубоко в душе он чувствовал какое-то непонятное томление. Однажды жарким летним вечером в густой роще на берегу реки, протекающей в окрестностях города, он встретил ту самую девочку, которая купалась вместе с отцом. Она была одна, он подошел к ней и стал ласкать, так же, как ее отец. Она дала ему пощечину. Он ответил еще более сильной пощечиной, и она заплакала. Он раздел ее; она не сопротивлялась и выполнила все его желания. Он и сам не знал, почему ее задушил и почему три дня кряду возвращался туда, где спрятал ее тело, и подолгу сидел там. И его удивило, как мало говорили об исчезновении девочки. Через шесть месяцев ее останки обнаружил какой-то мужчина, гулявший с собакой. Но и тогда не возникло почти никаких разговоров. В «пролетарском раю», каким был СССР, подобные преступления просто не могли происходить, и, следовательно, о них никогда не писали в полностью контролируемой властями прессе. Местные отделения милиции не сообщались между собой, и только те, кто жил в городке, слышали об убийстве, но говорили о нем шепотом.
 В пятнадцать лет ему подарили на день рождения подержанный велосипед, и это сразу раздвинуло границы его возможностей. Теперь по вечерам он ездил в ближайшие городки и деревни, где выбирал своих жертв, а затем преследовал их. Он изнасиловал и убил еще двух девочек, прежде чем его превосходные школьные отметки обратили на себя внимание местного сотрудника КГБ, который отправил его в спецшколу своего ведомства. Через три года он вновь изнасиловал и убил двух женщин, живших по соседству со школой КГБ. К двадцати годам он пристрастился пытать и калечить своих жертв и, стараясь продлить наслаждение, постоянно совершенствовал свои приемы. Теперь он выбирал только проституток, зная, что никто не будет серьезно расследовать их смерть, ибо их профессия сопряжена с риском для жизни. Но скоро они надоели ему, поскольку были слишком грубы и вульгарны и часто сопротивлялись до самого конца, отказываясь подчиниться его воле.
 Пройдя полное обучение и став разведчиком, Малик приобрел также большой опыт в преследовании и похищении своих жертв и в сокрытии всех вещественных доказательств, которые могли бы его обличить. Вот тогда он и начал выбирать женщин только того типа, который более всего его возбуждал. Он хорошо помнил всех своих жертв. А жертвы были везде, где он побывал: в Дрездене, Лейпциге, Берлине, Нью-Йорке, Москве, Киеве, Ленинграде, и вот теперь в Шарлоттсвиле. Тридцать шесть с тех пор, как он оставил свой родной городок. Он все еще помнил их лица, мог точно сказать, что делал с каждой из них и где спрятал их тела.
 Постепенно поток воспоминаний иссяк, и он стал подумывать, не посмотреть ли ему свои видеокассеты. Но надо было приготовиться к завтрашнему дню. Он взглянул на часы. Было два часа ночи. Время отправиться на разведку, в последний раз проделать свой маршрут. Завтра, в это же самое время...
 — Пора выходить на сцену, мои маленькие сучки, — произнес он вслух. — Пора на сцену!




 Глава 9


 Громкий, все усиливающийся звук зуммера заполнил собой весь черный четырехдверный седан. Человек, сидевший на переднем пассажирском сиденье, — а именно он определял маршрут следования, — посмотрел на шкалу прибора, смонтированного под торпедо. Стрелка быстро приближалась к предельному уровню.
 Сигнал поступал от передатчика, прикрепленного с помощью магнита к автомобилю, за которым они следовали с тех самых пор, как сорок пять минут назад он выехал из Льюисбурга, штат Пенсильвания. Передатчик размером с обычную колоду карт имел дальность действия в пять миль, что позволяло им выдерживать хорошую дистанцию между собой и преследуемой машиной. Усиление и учащение сигнала означало, что они быстро к ней приближаются. Через несколько минут сигнал стал непрерывным, и на жидкокристаллическом дисплее можно было определить, что машина остановилась.
 — Сделай эту чертову штуку потише, — сказал водитель, когда звук зуммера стал невыносимо громким.
 — Он остановился, — сказал человек, который сидел рядом, и поворотом ручки убавил громкость. — Приблизительно в миле от нас, справа от дороги.
 Глаза водителя вернулись к дороге, выбирая место для остановки. Через долю секунды, когда они проезжали мимо заправочной станции, он бухнул кулаком по рулю.
 — Сказал тоже, через милю, дубина. Да вот он стоит.
 У багажника серого форда «таурус» стоял Майк Калли. Попивая пепси, он заправлял бак.
 — На что ему бензин? Ведь он проехал только пятьдесят миль.
 — У меня ушло три четверти бака, пока мы ехали от Александрии.
 — Говорил тебе, чтобы заправил эту тачку, прежде чем поставить ее у тюрьмы, — сказал водитель.
 — В час ночи в этом чертовом городишке, где мы остановились, не работала ни одна заправочная. Какого черта мне было делать, перелить свой, что ли?
 — Господи, только бы он нас не заметил.
 — Может, и заметил. Остановись где-нибудь впереди. Мы подождем, пока он проедет.
 Через десять минут Калли проехал мимо них. От него не ускользнуло ни то, что, проезжая мимо заправочной, двое в черном седане быстро повернули головы в его сторону, ни то, что через полмили этот же самый седан стоял возле закусочной «Макдональдс». Он знал, что Грегус установит за ним наблюдение, по крайней мере на первое время. Так же поступил бы и он сам на его месте.
 Когда седан вернулся на шоссе, зуммер стал подавать негромкий прерывистый, с промежутками в пять секунд, сигнал: Калли был где-то на две мили впереди. К югу от Харрисбурга дисплей их радиопеленгатора дал знать, что Калли проехал Пенсильванский пропускной пункт и повернул на восток, к Филадельфии.
 — Если он и направляется в Шарлоттсвиль, — сказал водитель, — то не прямым путем.
 — Может, надо было сообщить об этом?
 — Нет. Посмотрим, как пойдет дальше.
 Через девяносто минут Калли проехал следующий пропускной пункт, миновал Филадельфию и направился на юг по шоссе «Ай-95» в сторону Уилмингтона, Балтимора и Вашингтона.
 Тот, что сидел в седане рядом с водителем, взял сотовый телефон со скрэмблером и набрал номер оперативного центра в Александрии.
 — Если бы он ехал в Шарлоттсвиль, то отправился бы из Харрисбурга на юг по шоссе 81, — сказал он Л у Грегусу. — Это кратчайший маршрут. А он держит путь восточнее.
 — Где вы сейчас?
 — В штате Делавэр. Примерно в пятнадцати милях к югу от Уилмингтона. На дороге «Ай-95», ведущей на юг.
 — Продолжайте следовать за ним, не приближаясь. Мне кажется, я знаю, куда он едет. Его дом находится в Клифтоне, Вирджиния, в тридцати минутах езды к западу от кольцевой дороги, примыкающей к шоссе 66. Если он поедет в другую сторону, дайте мне знать. — Хочет посмотреть в последний раз на свой дом, подумал Грегус. Сентиментальное путешествие? Остается надеяться, что да.


* * *

 Через двадцать минут, переехав через границу Мэриленда, Калли остановился. Четвертая остановка за последний час. На этот раз ему повезло: на стоянке было полно автомобилей. Он зашел в ресторан и жадно съел свой первый за четырнадцать месяцев настоящий завтрак. Он заказал яичницу из четырех яиц, домашнее жаркое, почти полфунта бекона, блины с джемом и три чашки хорошего крепкого кофе, которого давно уже не пробовал. Он чувствовал себя обжорой. Но сытым обжорой.
 Вернувшись на стоянку, Калли прежде всего убедился, что нигде поблизости нет черного седана. Затем начал тщательно осматривать свою машину. Заглянул под Торпедо, под капот, проверил весь моторный отсек, затем опустился на колени и осмотрел днище. Ему понадобилось меньше десяти минут, чтобы найти передатчик, укрепленный за задним бампером. Он сунул его в карман и прошелся по стоянке, подыскивая что-нибудь подходящее.
 В дальнем углу стоянки стоял большой прицеп-дача. На нем были нью-хэмпширские номера, а на заднем бампере красовалась наклейка с надписью:
 МЫ ПРОМАТЫВАЕМ НАСЛЕДСТВО,
 ПРЕДНАЗНАЧЕННОЕ НАШИМ ДЕТЯМ.
 Калли сел за столик под тенистым деревом и подождал, пока из ресторана вышла пожилая парочка и направилась к прицепу. Когда они отпирали переднюю дверь, он прошел мимо них, улыбаясь.
 — Отличная дача!
 — Спасибо, — сказал пожилой мужчина.
 — Это «Эйрстрим»?
 — Точно.
 — Замечательно, — продолжал восторгаться Калли.
 — У вас тоже такой?
 — Пока нет. Но может, как-нибудь я...
 — Прекрасная вещь, — сказала женщина.
 — Куда вы направляетесь? — полюбопытствовал Калли.
 — В Северную Каролину, — ответила женщина. — Нагс-Хед. Затем на зиму во Флориду.
 — Звучит красиво.
 — Нам нравится, — сказала женщина, мило улыбнувшись.
 Калли шагнул назад и прикинулся, будто восхищается аккуратным алюминиевым домиком.
 — Просто чудесный. На рессорах или амортизаторах?
 — Я думаю, на амортизаторах, — сказал мужчина.
 — Можно, я посмотрю?
 — Пожалуйста.
 Калли присел позади домика на колени и, найдя удобное место, прилепил магнитный держатель передатчика.
 — На амортизаторах, — сказал Калли, вставая.
 — А я что говорил, — сказал мужчина. — Хорошо держит дорогу.
 — Счастливой вам поездки, — сказал Калли и, помахав рукой, направился к своей машине.
 Дорога, по которой ехал черный седан, была так перегружена, что, кроме автостоянки, куда заехал Калли, остановиться было негде. Однако водитель не решился повторить ошибку, допущенную им у заправочной станции. Он остановился на обочине дороги, не доезжая милю до автостоянки, и включил аварийные огни, ожидая, пока Калли снова поедет дальше.
 — Тронулся, — сказал его спутник.
 Они подождали, пока прибор покажет, что преследуемый ими автомобиль находится в двух милях от них, затем выехали на шоссе, влившись в общий поток.
 — Что-то он медленно тащится, — заметил спутник водителя. — Миль пятьдесят в час.
 — Надеюсь, он больше не будет съезжать с дороги, — ответил водитель. — А то от такой езды обалдеешь. У него пробило топливный бак или барахлят почки.




 Глава 10


 Майк Калли медленно ехал по асфальтированной дороге, которая вилась по сельской местности Вирджинии. Он проезжал здесь тысячу раз и не уставал удивляться ее красоте. И особенно хороша она была сейчас: яркие осенние тона кизиловых деревьев, гикори и кленов оттеняли увядающую зелень пастбищ и живых изгородей вокруг небольших ферм и поместий.
 Дом в Клифтоне был для него не просто жилищем. Он был, если можно так сказать, частью его души, далекой от мира его профессиональных занятий. Совершенно особое место, просветляющее мысли, открывающее непритязательным то, что скрыто от высокомерных и занятых только собой. Его убежище, куда он возвращался к Джэнет и Дженни и где обретал любовь, душевный мир и покой, которых нигде больше для него не существовало. Здесь он оживал душевно и физически, освежался и спокойно решал свои проблемы.
 Когда он повернул на длинную, окаймленную деревьями подъездную дорожку, ведущую к двухэтажному дому в старом стиле, что-то безжалостно сдавило его грудь. Он остановился на полпути, весь во власти воспоминаний. Вот веревочный гамак, когда-то натянутый им между белым дубом и сахарным кленом, как будто так и приглашающий покачаться. Вот небольшой сарай с сеновалом, где Дженни держала своего пони, а затем лошадь; сейчас его поломанная дверь закрыта. В ограде, которую они сами построили вокруг небольшого манежа, не хватало нескольких железных брусьев. При виде старого дуба, толстый сук которого, словно бушприт, нависал над краем пруда, его губы искривила щемяще-горькая улыбка. В теплые летние дни Дженни любила сидеть на конце этого мощного сука, наблюдая за рыбой и утками, и, гримасничая, смотрела на свое отражение в пруду. Справа от дома виднелась часть огорода, который возделывала Джэнет; он весь зарос сорняками. И у него подкатил ком к горлу, когда он увидел пустую собачью конуру.
 Все это время Калли старался не вспоминать о Буббе. Четырнадцать лет назад он подарил Дженни на Рождество этого черного щенка водолаза. После смерти Джэнет Дженни не смогла взять с собой пса в город, где она училась. Адвокат Калли отвез его в общество защиты животных, пообещав, что он лично проследит, чтобы пес был пристроен. Через две недели, не посоветовавшись с адвокатом, его секретарь прислала в тюрьму письмо, где сообщала, что пристроить куда-нибудь старого больного пса оказалось невозможным, поэтому его усыпили. Тринадцатилетний полуслепой, скрюченный артритом пес всю свою жизнь не знал ничего, кроме любви и ласки, и целыми днями грелся у камина, но закончил свои дни в клетке, где спал на дощатом полу, в страхе и смятении, не слыша ласкового слова. И это лишь подчеркивало то, во что была превращена жизнь Калли.
 Калли сидел, с дикой силой вцепившись в рулевое колесо. Он стал вспоминать о более счастливых временах и поехал дальше. Остановив машину на кругу перед домом, долго не вылезал из машины, глядя на заколоченные, давно уже выцветшие ставни, которые он как раз собирался покрасить, прежде чем его американская мечта, если таковая действительно существовала, стала настоящим кошмаром. Наконец он вышел из машины и, ощупывая ногой каждую ступеньку, медленно поднялся на крыльцо и прочитал прибитое к передней двери объявление.
 Написанное крупными буквами, оно предупреждало всех, кто мог сюда забрести, что данное недвижимое имущество арестовано, по поручению федеральной налоговой службы, налоговым отделом штата и округа и адвокатской фирмой Гудмэна, Робертса и Кинкейда. 18 октября, то есть завтра, состоится продажа с аукциона дома, обстановки, других строений и десяти акров земли.
 Калли стоял неподвижно, не сводя глаз с объявления. Гнетущая печаль постепенно сменилась гневом. На этот раз он не смог себя сдержать. Даже не пытался. Сорвал и разодрал объявление на мелкие клочки. Затем достал из багажника рукоятку домкрата и без труда отодрал фанеру, которой было заколочено окно гостиной. Но само окно никак не открывалось. Тогда он разбил стекло, открыл задвижку и поднял окно, чтобы пролезть внутрь.
 Медленно, комнату за комнатой, он обошел весь дом, чувствуя себя как пришелец из другого времени. Казалось, ничто не тронуто, все осталось как было. С одной только оговоркой: на каждом кресле, диване, столе, стуле, на каждой картине на стене — некоторые из них были нарисованы Дженни еще в начальной школе, — на каждой семейной фотографии, на полках и столешницах, на каждой книге, каждой безделушке, даже на коллекции чучел животных в спальне Дженни, на каждом кубке и ленте, полученными ею за успехи в плавании, была наклейка с инвентарным номером.
 Все, что Джэнет выбирала так тщательно и любовно, все, что превращает обычное жилье в уютное семейное гнездышко, будет продано тому, кто предложит большую цену. Что могут знать чужие люди о той гордости, с какой Дженни показала отцу свою первую, намалеванную пальцем картину, которую он с такой же гордостью окантовал и повесил в своем логове? Что могут они знать об отметках на косяке кухонной двери, которые показывали, как маленькая девчушка превратилась в молодую женщину, о значении бесчисленных царапин, трещин и вмятин, следов прошедших двадцати лет.
 Поднявшись наверх, Калли постоял в дверях их обшей с Джэнет спальни, потом вышел и сел на краешек кровати. Взял фотографию с прикроватной тумбочки и долго-долго, борясь с закипающими в глазах слезами, смотрел на нее. Это была последняя фотография Джэнет и Дженни, снятая как раз перед судом. Они обе улыбались ему, подняв большие пальцы и одну из лап Буббы в знак ободрения и поддержки. Он аккуратно отклеил инвентарный номер и пошел в туалет, где снял с полки большую дорожную кожаную сумку. Убрав фотографию в сумку, он стал запихивать туда одежду из ящиков большого шкафа, который он сделал сам во время уик-эндов; все время, пока он работал, Бубба лежал рядом, наблюдая за каждым его движением и терпеливо дожидаясь их вечерней пробежки.
 Калли стащил с себя штатскую одежду, которую ему утром выдали в тюрьме, надел старую пару джинсов, свитер с высоким воротом, кроссовки «Найк» и свою любимую кожаную куртку. Затем вытащил ящик и извлек из тайника свой старый запасной полуавтоматический «вальтер» 38-го калибра, с которым объездил весь мир. Из того же тайника достал и четыре фальшивых паспорта, изготовленных Управлением. Все четыре были для разных стран и на разные фамилии, но с его фотографией. Он проверил срок истечения их действия, все будут действительны по крайней мере еще три года. Он бросил оружие и паспорта в сумку, задернул «молнию» й спустился вниз, в кухню.
 Он долго смотрел на дверь, ведущую в пристроенный к дому гараж, и наконец решился открыть ее. Медленно вошел и остановился на ступеньке лестницы, ведущей вниз. В дальнем углу все еще стояла старая косилка. Посредине, на подставке, прикрытый брезентом, стоял его «харлей-дэвидсон» с низкой посадкой. Он улыбнулся, вспомнив, как нежно и радостно расцеловала его Джэнет, когда он привез домой мотоцикл. Она поняла, что, купив его, он словно хотел вернуть утраченную юность, тогда как многие, желая того же, заводят романы на стороне. На рукоятке, высовывавшейся из-под брезентового чехла, он увидел болтающийся ярлык. Судя по ярлыку, мотоцикл уже куплен. Его новый владелец Джордж Кинкейд. Его адвокат.
 И тут, сам того не желая, он как бы воочию увидел перед собой Джэнет, сидящую в автомобиле, с работающим двигателем, который нагнетал в машину угарный газ. Он тяжело опустился на одну из ступенек лестницы и заметил старый потрепанный чехол с его гитарой, прислоненной к стене; и на нем тоже висел инвентарный номер. Нагнувшись, он открыл чехол и вытащил инструмент. Едва он тронул струны, как из его глаз покатились так долго сдерживаемые слезы.
 — Прости, любимая, — мягко шепнул он, задыхаясь от наплыва чувств. — Я так тоскую по тебе.
 И тогда он увидел перед собой лицо Джэнет: она улыбалась ему с любовью и состраданием, как в тот день, когда он покинул дом, чтобы отправиться в тюрьму.
 — Я так тоскую по тебе, любимая. Один Бог знает, как я тоскую.
 Он взял несколько вступительных аккордов, а затем сильным, глубоким ирландским тенором запел «Дэнни, Бой». Эту песню Джэнет всегда просила спеть первой.
 — "Вернись, уж лето на луга пришло", — пропел он и зарыдал еще пуще. Он сам не знал, сколько прошло времени, пока тоска и боль не сменились закипевшей в нем яростью. Он встал и расколошматил гитару о цементный пол. И долго стоял, весь дрожа, потеряв над собой контроль, пока наконец не понял, как следует поступить.
 Он отпер ворота гаража и распахнул их таким резким рывком, что едва не сорвал с петель. Затем снял чехол с мотоцикла и выкатил его наружу, заметив, к своему удивлению, что аккумулятор сохранил еще достаточно сильный заряд и можно завести двигатель. Однако наклейка о проведенном два дня назад сервисе объяснила эту тайну. Его внимательный и предусмотрительный адвокат позаботился о том, чтобы привести мотоцикл в порядок, прежде чем завтра отогнать его домой.
 Калли взял деньги и пакет с информацией и фотоснимками Малика из автомобиля, присланного ему Управлением, переложил все это в сумку и привязал ее к багажнику. Надел на плечо кобуру с девятимиллиметровым полуавтоматическим пистолетом, оставленным для него Грегусом, и возвратился в гараж. Там, в углу около старой косилки, стояли пятигаллонные канистры с бензином. Калли перетащил их в дом. Разлил бензин по полу, обдал им занавески и покрытую чехлами мебель. Бросил канистры в центр гостиной, затем, стоя в дверях кухни, зажег коробку спичек и бросил ее в бензин. Видя ярко вспыхнувшее пламя, он спокойно вышел через кухню в гараж и оттуда во двор.
 «Харлей» с ревом ожил и помчался по подъездной дороге. В самом ее конце Калли остановился и, обернувшись, посмотрел на пылающий дом. Дождавшись, пока пламя перекинется с первого этажа на второй, Калли тронулся с места, быстро набрал скорость и стремительно понесся по сельской дороге.




 Глава 11


 — Где сейчас находится группа наблюдения? — спросил заместитель директора ЦРУ по операциям, даже не пытаясь скрыть обуревающего его гнева.
 — Возвращается из Нагс-Хеда, Северная Каролина, — ответил Грегус. — Будет здесь примерно через час.
 — Идиоты. Поймались на такой примитивный трюк. Всякий раз, когда преследуемый автомобиль останавливается, а затем возобновляет движение, необходимо приблизиться к нему ровно настолько, чтобы убедиться, тот ли это самый, и лишь потом можно отстать.
 — Они еще молоды, — заступился за них Грегус.
 — Почему-то я смолоду не делал таких глупостей, — сказал ЗДО и тут же перевел разговор. — Значит, у тебя нет никаких сомнений, что Калли спалил свой дом?
 — Ни малейших. Я послал двух людей в Клифтон проверить, не поехал ли он туда, после того как оторвался от группы преследования. Когда они прибыли туда, там уже стояли пожарные машины. Дом горел как факел. А на подъездной дороге стоял «форд», который мы пригнали к тюрьме.
 — Чудесно. Просто чудесно. Представляю себе, что будет с директором, когда местные полицейские установят, кому принадлежит машина.
 — Об этом мы подумали. Один из тех ребят, которых я туда послал, смышленый малый. Он заметил, что ключ в замке зажигания, и сказал пожарному, что уберет автомобиль. Подальше от греха. В общей суматохе никто даже не поинтересовался, кто он такой. Он спокойно уехал.
 — Это не единственная проблема. Задумавшись, кто мог совершить поджог, они сразу же обратят внимание на то удивительное обстоятельство, что дом сгорел в тот самый день, когда Калли вышел из тюрьмы. И как раз через столько времени, сколько нужно, чтобы доехать туда из Льюисбурга.
 — Это не выведет их на нас, — заметил Грегус. — Я могу гарантировать, что досточтимый судья Хендрикс сумеет найти убедительные причины для сокращения срока наказания Калли. Уж на нас-то он не рискнет взвалить вину.
 — Но ведь полицейские все равно будут охотиться за Калли, — сказал ЗДО. — Кто знает, что он может им сказать, если они задержат его.
 — Я уже предпринял кое-какие отвлекающие маневры, — заметил Грегус. — Пустил, можно сказать, небольшую дымовую завесу. Двое автомобилистов, якобы проезжавших мимо, позвонили местному шерифу и сообщили, что видели группу детей, бегущих от дома, когда начался пожар.
 — Но они захотят видеть этих автомобилистов.
 — На здоровье, — согласился Грегус. — Эти двое работают у меня по контракту. Они живут рядом и по множеству причин могли проезжать мимо в любое время.
 — Отличная работа, — сказал ЗДО, не скрывая искреннего восхищения. — Ты просто мастер выворачиваться из трудных положений.
 После долгого молчания ЗДО наконец проговорил, обращаясь скорее к себе, чем к Грегусу:
 — Мне следовало бы предвидеть это. Если отобрать у человека все, что ему дорого, то ему уже нечего терять, и он становится очень опасным и непредсказуемым.
 — Операцию все же можно продолжить, — предположил Грегус.
 — Нет, Лу, сворачивай ее. Мы имеем дело с крепким орешком. Пора подсчитывать наши потери.
 — Нет, сэр, я не согласен. Калли вынул из машины досье и фото Малика. Если не ошибаюсь, он сейчас на пути в Шарлоттсвиль. Я все еще верю, что он выполнит наш договор. Никогда прежде он не лгал, и не было случая, чтобы он не довел до конца начатую им операцию.
 — Но ведь никогда прежде он не сжигал домов.
 — Я не уверен, что на его месте не поступил бы точно так же.
 — Ты знаешь, что в этом деле замешано слишком много народу, — сказал ЗДО. — Поэтому будем надеяться, что ты прав.
 — Готов поставить на кон свою карьеру.
 — Ты уже ее поставил.
 — Слушаюсь, сэр, — подтвердил Грегус. — Если мыслить логически, первый шаг, который должен сделать Калли, — обыскать дом и магазин Малика, попытаться найти что-то, наводящее на его след.
 — Похоже, Калли не руководствуется логикой.
 — Я послал в Шарлоттсвиль человека, который должен донести, появится ли он там. Если появится и примется за порученное ему дело, я немедленно установлю за ним постоянное наблюдение.
 — А если не появится?
 — Установлю наблюдение за его дочерью в Нью-Йорке. Рано или поздно он отправится ее повидать. Тут-то мы на него и выйдем.
 — Хорошо, Лу. Бросим кости еще раз. Но если он выкинет какой-нибудь новый фокус, я хочу, чтобы его задержали. Немедленно. Понятно?
 — Да, сэр, — сказал Грегус и услышал в трубке сигнал отбоя.
 Он спустился на первый этаж явочной квартиры, где были установлены компьютеры и средства связи. Занавески были плотно задернуты. И электронная панель, занимавшая большую часть стены, ярко сверкала зелеными, красными и янтарными огоньками. Примыкающую стену заполняли четыре больших компьютера, цветные экраны которых показывали различную информацию. У одного из них сидел его помощник, большой специалист по компьютерам, из Массачусетского технологического института, привлеченный для этой работы. Звали его Хэк. Имея достаточно времени, Хэк мог проникнуть в любую компьютерную систему, какой бы защитой она ни была снабжена, и обычно не оставлял никаких следов.
 — Есть что-нибудь новенькое?
 — Ничего сверхважного, — сказал Хэк, не отрывая глаз от экрана. — Я просмотрел все кредитные карточки Малика. Ничего необычного.
 — А что ты хотел установить?
 — Какие покупки он делал регулярно в окрестностях Шарлоттсвиля. Так можно было бы узнать, где он проводит большую часть своего времени. Выяснить, где его логово, которое вы ищете.
 — Нет ли каких-либо квитанций о штрафах за неправильную парковку или превышение скорости?
 — Нет. Он тщательно соблюдает все правила, или ему просто везет.
 Хэк достал стопку отпечатанных на принтере листов и вытащил один.
 — Я также проверил его кредитную карточку на покупку бензина. Тут я кое-что раскопал. Он дважды заправлялся второго сентября. Один раз в Делавэре, другой — в Нью-Йорке, если говорить точно, в Бруклине. Еще дважды четвертого сентября. Один раз в Бруклине, второй раз — в Уоррентоне, Вирджиния. Даты совпадают с временем расследования полицией похищения бумаги, предназначенной для печатания денежных знаков.
 — Можно предположить, что наш приятель ездил в Бруклин, чтобы повидать своих русских дружков-мафиози, а через два дня вернулся домой?
 — О да, — сказал Хэк и, снова просмотрев пачку, вытащил из нее другой лист.
 — Тут у меня для вас кое-что о Джули Хаузер, репортере «Вашингтон пост».
 — Я же тебя ясно предупредил, чтобы ты не пытался проникнуть в компьютерную систему «Вашингтон пост»! — взорвался Грегус.
 — Я получил эти данные не оттуда, босс, — сказал Хэк. — Я узнал номер ее машины от группы наблюдения. У нее вирджинский номер. В этом штате принято ставить на автомобильных номерах номер страховой карточки. Короткие электронные переговоры с банком данных вирджинской автоинспекции установили, что у Хаузер были нью-йоркские права еще до получения вирджинских. Короче, я связался с Олбани, затем с отделом занятости нью-йоркской мэрии, пользуясь номером ее страховой карточки. Она — бывший полицейский. Нью-йоркский детектив из отдела расследования убийств. Прослужила десять лет, затем вышла в отставку. Хотите ли знать, почему?
 Несколько мгновений Грегус молчал, заинтригованный. Затем сказал:
 — Да. Выясни о ней все что можно.
 — Ну, вы даете, босс, — сказал Хэк с широкой ухмылкой. — Ведь это охватывает всю ее жизнь, вплоть до рождения. А может быть, и историю ее родителей.
 — Попытайся ограничить свой размах, — сказал Грегус. — Узнай то, что может пригодиться.
 — Хорошо.
 — Как насчет записи телефонных разговоров Малика?
 — Я как раз хотел это сделать, когда вы вошли.
 — Так сделай, прямо сейчас. Если что-нибудь раскопаешь, сообщи, я буду в кабинете.
 Грегус зашел в маленький, отделанный панелями орехового дерева кабинет рядом с кухней, сел за стол и надел наушники. Затем нажал кнопку воспроизведения на катушечном магнитофоне и вновь услышал надменный, самоуверенный голос Малика. Он говорил по-американски так же хорошо, как и проверяющий его офицер-американец, может быть, даже свободнее, шире используя разговорные выражения.
 Все разговоры Малика с проверяющим, длившиеся более шестисот часов, были записаны на этих катушках. Грегус не имел ни малейшего понятия, каким образом эти разговоры могут пролить свет на теперешнее поведение Малика или его планы, но это было все, чем он сейчас располагал.
 Он стал выдвигать ящики стола в поисках коробочки зубочисток, с которыми редко расставался с тех пор, как бросил курить.
 В нижнем ящике, на стопке регистрационных журналов, лежала пачка сигарет. Грегус долго смотрел на нее, прежде чем протянул руку. Вот уже десять месяцев, как он бросил курить. В таком напряжении долго не продержишься, подумал Грегус, сдирая прозрачную обертку. Крутанул колесико настольной зажигалки, закурил и глубоко, с наслаждением затянулся, затем удовлетворенно вздохнул, между тем как в наушниках продолжал звучать голос Малика.




 Глава 12


 С первым проблеском восхода с взлетной площадки около академии ФБР в Куантико, Вирджиния, в воздух поднялся вертолет «Белл Джет Рейнджер». Единственным его пассажиром был спецагент ФБР Джек Мэттьюз. Он пытался вздремнуть во время короткого перелета в Шарлоттсвиль. С того момента, как было найдено первое тело, он позабыл, что существует восьмичасовой рабочий день, а за последние два дня спал всего семь часов. Он был предельно утомлен и физически и умственно. Большую часть предыдущего дня он провел в изматывающей дискуссии с ведущими экспертами из отдела исследования прикладной психологии.
 При расследовании убийств, после ареста подозреваемого, в лабораториях ФБР успешно применялись тесты на серологические реакции, анализы ДНК, микроскопическое исследование волокон, снятие отпечатков и другие чудеса криминологии. Но они практически бесполезны при определении типа личности преступника.
 Эксперты, специализирующиеся по психологическому профилированию маньяков-убийц, смотрели на те же свидетельства под другим углом зрения. Они исследовали прежде всего психические извращения и выверты. Методы и стиль убийцы, незначительные, как бы не имеющие отношения к убийствам поступки, в которых проявилась его индивидуальность, результаты лабораторных исследований, цветные фотографии тела и того места, где оно было найдено, и все наличные свидетельства — все это рассматривалось не с криминологической, а скорее с психологической точки зрения, как проявления извращенной натуры преступника. Это давало возможность определить тончайшие особенности его «почерка» и подвергнуть анализу его больной ум.
 В случае с «Трупосоставителем» — это словцо внушало им отвращение, но его так часто использовала пресса, что они применяли его ради удобства, — надо было ответить на специфические вопросы. Почему убийца так калечит своих жертв? Почему вырезает лишь сердце? Оставляет ли он его себе как некий сувенир? Не проявляет ли он каннибальских инстинктов? (Они полагали, что нет.)
 Ритуальны ли наносимые увечья или это плод изощренных психосексуальных отклонений? Почему преступник выбрал именно это место, чтобы выставить тело напоказ? Почему убийца так тщательно скрывает улики, а вместе с тем оставляет записку и сколок краски — вещественные доказательства?
 Исследования показали, что маленький комочек красной глины, найденный на сцене амфитеатра, мог быть из любого места на территории в двести квадратных миль вокруг Шарлоттсвиля, а волосы принадлежали жертве. Два вещественных доказательства, оставленные убийцей, едва ли могли принести существенную пользу. Записка была написана на самой обычной бумаге и самым обыкновенным фломастером. Лаборатории ФБР установили, что зеленая краска «металлик» произведена заводом Крайслера: под различными названиями она использовалась для окраски многих моделей лимузинов и фургонов, выпущенных в 1993 году заводами, производящими «крайслеры», «доджи», «плимуты», «иглы» и «джипы». В Шарлоттсвиле, вероятно, продали сотни машин такого цвета, и не было никакой гарантии, что Малик купил ее именно здесь.
 Для профилирования личности убийцы был использован весь имеющийся материал. К десяти часам вечера, после четырнадцатичасового совещания, проходившего без перерыва в конференц-зале, куда подавали пиццу, прохладительные напитки и кофе, стал более четко вырисовываться психологический портрет убийцы. «Трупосоставитель» был высокопрофессиональным убийцей. Стихийный убийца нападает обычно внезапно, быстро убивает свою жертву; охваченный яростью, он, как правило, не пытается спрятать тело или унести его с места преступления. Он сразу же убегает, случайно оставляя какие-нибудь вещественные доказательства и свидетельства, характеризующие его личность. Он не обдумывает или почти не обдумывает своих преступлений. Если непрофессиональный убийца наносит увечья своей жертве, то делает это грубо, даже зверски.
 «Трупосоставитель» же наносил тщательно продуманные, целенаправленные увечья. Он старательно готовил свои похищения, все предусматривал и осуществлял их методично. Вещественные доказательства он оставлял только намеренно, пытаясь повлиять на ход расследования; возможно, таким образом он выражал презрение к своим преследователям или желал создать напряженную атмосферу, отвечающую его извращенным потребностям.
 Все эксперты сходились в том, что преступления совершены одним убийцей. Это, по всей вероятности, белокожий человек от двадцати пяти до сорока лет, скорее всего, ближе к сорока, ибо для полного развития подобного психоза требуется время. Можно предположить, что он параноидный шизофреник и наверняка уже совершал такие убийства. Его бурная активность может указывать на то, что много лет он сдерживался. Непреодолимая склонность к насилию и нанесению увечий несомненный признак того, что он готовится к новым убийствам. Судя по тому, что он хорошо знаком с территорией университета и принятым здесь распорядком, он живет в Шарлоттсвиле или его окрестностях. Должно быть, питает к женщинам глубокую ненависть. Вероятно, рос без отца, а мать грубо с ним обращалась. Никогда не имел ни брата, ни сестры. Это очень умный, физически сильный и привлекательный человек, обладающий даром убеждения. Он педантичен и тщательно следит за своей внешностью. Своих жертв убивает не сразу; надевая наручники, связывает и пытает их; орудия пытки хранит в каком-то тайном месте.
 Во время похищений он, возможно, разыгрывает роль представителя закона или какого-нибудь официального лица, чтобы сразу же полностью подчинить себе своих жертв. Поэтому-то никто не слышал никаких криков и не видел следов борьбы. В детстве он, предположительно, жил в мире фантазий. Его сдерживаемые эмоции прорывались в фантастических причудах, как бы предсказывающих преступления, которые он совершал, когда вырос. В увечьях явно просматривалась сексуальная фантазия, даже если сексуальный акт и не совершался. Есть основания думать, что он часто бывал несостоятелен в интимных отношениях с женщинами. Сейчас его сексуальная фантазия разыгралась еще сильнее, и нетрудно предвидеть, что он будет убивать вновь и вновь, все более странными способами.
 Его с полным правом можно уподобить хищному зверю, рыщущему в поисках очередной жертвы и всегда готовому воспользоваться удобным случаем. Для него характерна жажда власти, и в осуществлении полной власти над жизнью и смертью других он находит высшее наслаждение. Он внимательно изучает газетные репортажи о своих преступлениях и, когда возможно, охотно присоединяется к толпе зрителей, собирающейся вокруг выставленных им напоказ трупов.
 Мэттьюз отдавал себе отчет, что составленный экспертами психологический портрет преступника всего лишь гипотетический и подходит лишь для узкого круга подозреваемых. Но это портрет, созданный высококвалифицированными людьми на основе многолетнего опыта, в результате бесед с находящимися в тюрьме убийцами-маньяками. Взяв за основу этот портрет, он принялся изучать все собранные и записанные на компьютерах данные об опасных преступниках, их методах и личностях убийц.
 Особенно внимательно Мэттьюз проработал все данные об известных или активно действующих убийцах-маньяках, в какой-то мере соотносящихся с этим портретом. Проверил раздел «Первоначальные намерения», ища сходных мотивов преступления: сексуальных, криминальных или эмоциональных. Затем просмотрел раздел «Особенности преступления», где рассматривался индивидуальный «почерк» убийцы, характеризовались его поведение и черты личности. И наконец, раздел «Последовательность действий», где подробно, шаг за шагом, описывались действия убийцы во время преступления. Здесь у него было два «попадания», два случая с определенными чертами сходства, которые можно было как-то учесть в будущем. Однако, заглянув в досье ФБР, он тут же отметил существенную деталь: в обоих случаях речь шла о преступниках, совершивших одиночные убийства и находящихся в тюрьме по меньшей мере восемь лет.
 Мэттьюз знал, что шансы быстро поймать «Трупосоставителя» не так уж велики. Судя по архивным материалам, судьба благоприятствует преступникам, совершающим серии убийств. ФБР никогда еще не удавалось поймать ни одного маньяка, все усилия кончались, неудачно. Убийц ловили благодаря упорной работе местных полицейских или по счастливой случайности, причем второе, как правило, было результатом первого. Данные статистики, неизвестные широкой публике, повергали в ужас. Между 1960-м и 1980 годом в среднем совершалось одиннадцать серийных убийств. За последнее десятилетие их количество возросло до двух в месяц.
 С 1972 года в Канзасе было убито шестьдесят женщин. С 1983-го в Сиэтле один преступник убил пятьдесят одну женщину. С 1988 года в Сан-Диего было убито сорок две женщины. С 1986-го в Майами — тридцать одна женщина. В настоящее время в стране совершается множество серийных преступлений. Число преступников известно — пятьдесят один, но ни ФБР, ни местные полицейские органы не имеют ни малейшего понятия, кто они.
 Мэттьюз не был удивлен, что «почерк» всех этих убийц не совпадал с «почерком» «Трупосоставителя». То, что он видел в университетском амфитеатре, не оставляло ни малейших сомнений, что тут орудовал единственный в своем роде маньяк, который совершал одно кровавое злодеяние за другим и который убьет еще много жертв, прежде чем его остановят. Но, основываясь на детальном анализе экспертов, Мэттьюз полагал, что убийца, вопреки своим намерениям, в какой-то мере выдал себя.
 Убийца несомненно очень умен, но, как многие умные люди, склонен недооценивать своих противников. Он не оставил вещественных доказательств, прямо ведущих к его разоблачению, даже вырезал следы укусов на внутренних частях бедер своих жертв, чтобы его не могли опознать по оттискам зубов. Но он намеренно оставил кое-какие улики, чтобы, как считали эксперты, направить расследование по ложному руслу. Уже одно это позволило Мэттьюзу сделать первый логический вывод: этот человек знает, как работает ФБР, и хорошо знаком с процедурой расследования. Он владеет информацией, недоступной непосвященным. Это было не так много, но все же открывало кое-какие возможности.


* * *

 Когда вертолет приземлился на площадке перед ангаром в аэропорту графства Альбемарль, Мэттьюз сразу же увидел уполномоченного ФБР в Шарлоттсвиле: в ожидании его прилета тот стоял возле машины, мелкими глотками попивая кофе из стаканчика.
 Пересекая площадку перед ангаром, Мэттьюз взглянул на часы. Было шесть пятнадцать. До запланированной встречи с местной группой ФБР оставалось еще два часа. Легкое урчание в желудке напомнило ему, что неплохо было бы позавтракать. Когда он сел на переднее сиденье ожидавшей его машины, шарлоттсвильский сотрудник вручил ему копию медицинского свидетельства о результатах вскрытия. Едва они тронулись, как заверещал установленный в машине телефон. Уполномоченный выслушал какое-то короткое сообщение. Когда он положил трубку на место, у него заходили желваки.
 — Он привез остальные тела, — сказал он Мэттьюзу.
 — Все три?
 — Все три. На стадион Скотта. Выгрузил их прямо на этом чертовом футбольном поле, на пятидесятиметровой отметке.




 Глава 13


 Полицейские офицеры, собравшиеся вокруг трупов, мрачно молчали. Джек Мэттьюз сначала невольно отвел взгляд, затем, взяв себя в руки, посмотрел на это отвратительное зрелище. Никогда в жизни не видел он ничего более чудовищного и страшного и молил Бога впредь избавить его от созерцания таких зверств.
 Обнаженные, изувеченные тела трех молодых женщин находились в самом центре футбольного поля. Их руки и ноги были широко раскинуты, причем ноги лежали так, что ступни соприкасались. В этом расположении тел заключалась какая-то непонятная Мэттьюзу символика.
 Рядом, сложив руки на груди и беседуя с одним из своих детективов, стоял Нил Брейди, начальник шарлоттсвильской полиции. Мрачно взглянув на Мэттьюза, он кивнул ему головой.
 — Это настоящая палата ужасов, Джек.
 Мэттьюз спросил:
 — Стадион оцеплен?
 — Да. Но посмотри на этих вампиров, — сказал Брейди, показывая на северный конец поля и невообразимую суету за оградой.
 Через единственный широкий проход между трибунами Мэттьюз увидел Олдермен-роуд. Он насчитал четырнадцать стоящих на обочине фургонов теле— и радиостанций. На их крышах виднелись спутниковые антенны для прямой трансляции. С покрытою травой пригорка за оградой открывался хороший обзор футбольного поля. Пригорок быстро заполнялся репортерами и фотографами, которые настраивали свои огромные телеобъективы на лежащие в нескольких сотнях ярдов от них изувеченные тела. Однако Брейди предусмотрительно выстроил перед ними полукругом восемь самых рослых своих полицейских, чтобы помешать съемкам.
 — Вчера утром они, как саранча, налетели на наш город, — сказал Брейди. — Телерепортеры из всех ричмондских и вашингтонских станций, из Си-эн-эн, представители прессы, ведущие популярных передач. Тут их целые сотни. Они доводят моих людей до бешенства, тычут им прямо в лицо свои микрофоны, диктофоны и камеры.
 — Когда были обнаружены тела? — осведомился Мэттьюз.
 — За несколько минут до того, как мы связались с вашим человеком здесь, найдя его в аэропорту. Около тридцати минут назад.
 — Кто их нашел?
 — Университетский полицейский, который совершал свой обход. Он заметил, что цепь на воротах номер один перепилена. Сегодня вечером должен был состояться важный матч с университетской командой Клемсона. Несколько лет назад группа студентов из Джорджии пролезла сюда и хотела выжечь инициалы своего колледжа на поле. Настоящее варварство. Университетский патрульный, опасаясь, что клемсонские парни могут выкинуть такой же номер, зашел на стадион и обнаружил тела. Он немедленно вызвал отряд полиции и позаботился, чтобы поле оцепили.
 — Никто ничего не видел?
 — Никто.
 — Передайте ректору университета, чтобы он отменил сегодняшнюю игру, — сказал Мэттьюз. — Стадион будет закрыт по крайней мере двадцать четыре часа.
 — Учитывая обстоятельства, думаю, что проблем не будет.
 — Где медицинский эксперт? — спросил Мэттьюз, сразу же заметив, что его нет среди специалистов, которые фотографировали тела и искали вещественные доказательства, не подходя, однако, к трупам, — ибо к ним нельзя прикасаться, пока медицинский эксперт не закончит первоначального обследования.
 — Он ночевал в Ричмонде, — сказал Брейди. — Должен вот-вот вернуться. Я выслал за ним полицейский эскорт.
 — Как проходил вчера опрос предполагаемых свидетелей?
 — Работали не только мои люди, но и представители штата и округа — всего восемьдесят человек. Обнаружив первое тело, мы опросили Бог весть сколько сотен студентов. Всех, кто учился в одной группе вместе с убитыми студентками, всех факультетских служащих, с которыми они общались, всех, кто мог быть в ссоре с ними, всех отвергнутых обожателей, даже тех, кто просто назначал им свидания. Мы опросили всех, кто проходил по университетскому двору в те вечера, когда они исчезли, и в то утро, когда было найдено первое тело. И никаких результатов. Никто ничего не видел и не слышал.
 — И все же он смог похитить четырех женщин, а затем привезти их трупы обратно, — заметил Мэттьюз. — Можно подумать, что мы имеем дело с привидением.
 — Вчера ночью, в ваше отсутствие, у нас тут произошла глупейшая история, — сказал Брейди. — Три моих женщины-полицейских, переодевшись в штатское платье, бродили по территории университета, надеясь привлечь внимание убийцы. Одна из них наткнулась на какого-то парня и вызвала по радио подмогу. Парень бросился бежать, и помощник шерифа с перепугу выпалил в него два раза из своей пушки, хотя даже не мог разглядеть его лица. К счастью, этот идиот стрелял так же хорошо, как и соображал.
 — В кого же он стрелял?
 — В какого-то психованного, который решил сам поймать убийцу. Этот псих даже вырядился, как рейнджер в камуфляже и вымазал грязью лицо.
 — Как держатся студенты?
 — У них началось массовое бегство, — сказал Брейди. — Словно наступили каникулы. Половина студентов пакуют свои вещи и как можно быстрее удирают из города. Те, у кого нет машин, берут их напрокат, или за ними приезжают напуганные родители. Прошлым вечером пустовали все места, где обычно собираются студенты. Не думаю, что здесь осталась хоть одна женщина с каштановыми волосами и ростом меньше пяти футов восьми дюймов.
 — Полагаю, самое худшее еще впереди.
 — Похоже, что так, — согласился Брейди. — Все оставшиеся студенты и добрая половина жителей этого проклятого городишки вооружились до зубов. Все оружейные магазины на сто миль вокруг распродают свой запас ружей, пистолетов и баллончиков с газом. Раскупили даже бейсбольные биты. Каждый носит с собой хоть что-нибудь. Общежития и городские квартиры превращены в вооруженные лагеря... А мы еще не развязались с этим делом, — добавил Брейди, показывая на тела. — После передачи вечерних новостей начнется настоящая паника.
 — Не будем забегать вперед, — сказал Мэттьюз. Это были единственные утешительные слова, какие пришли ему на ум. Кто-то прошел мимо, и, обернувшись, Мэттьюз увидел встревоженного и запыхавшегося медицинского эксперта — Дейва Маурера.
 — Простите, парни, — сказал Маурер. — Я постарался приехать как можно быстрее. — Он бросил взгляд на тела и остановился, чтобы собраться с духом, прежде чем подойти ближе.
 Натянув хирургические перчатки, он встал на колени рядом с одной из жертв. Осторожно поднял ее голову и осмотрел затылок. Ту же операцию он повторил со всеми остальными.
 Мэттьюз тоже надел перчатки и опустился на колени рядом с Маурером, который продолжал предварительное обследование.
 — Что вы ищете? Затылочные раны?
 — Вижу, вы не читали мой протокол о вскрытии первого тела, — сказал Маурер.
 — Только что получил. Еще не успел прочесть.
 — Пятая страница. Четвертый абзац.
 Мэттьюз вытащил сложенный протокол из внутреннего кармана своей водонепроницаемой теплой куртки, куда он сунул его по пути из аэропорта. Он прочитал указанное экспертом место, затем перечитал вновь, хмурясь все сильнее и сильнее.
 — Он проделал это со всеми тремя?
 — Нет, только с первой.
 — Я никогда еще не сталкивался с таким.
 — Не удивительно. Мне не приходится обследовать столько тел, сколько обследует медицинский эксперт в большом городе, но я никогда даже не слышал о чем-либо подобном.
 — Зачем он это делает? С какой целью?
 — Хороший вопрос, — сказал Маурер, аккуратно раздвигая разрезанную грудь между стежками. — Могу вам сказать, что это не имеет ничего общего с сексуальными извращениями. Убийца поступал с холодным расчетом. Хотя он и не причинял сильной физической боли, но если он делал то, что я предполагаю, это был худший вид психологической пытки, какой только можно вообразить.
 — Вы хотите сказать, что жертва была  жива,  когда он проделывал это?
 — В противном случае это не имело бы никакого смысла.
 — Кому еще была направлена копия вашего протокола?
 — Только вашему Бюро. Следующим, кто увидит его, будет прокурор Соединенных Штатов, когда подозреваемого возьмут под арест.
 Мэттьюз все еще злился из-за утечки информации о сколке краски и не хотел повторения подобных случаев. На горьком опыте он научился не доверять полицейским из мелких городов, ибо те слишком близко знакомы с представителями местной прессы и телевидения.
 — Я был бы вам признателен, если бы протокол остался сугубо конфиденциальным, — сказал он Мауреру. — Я могу использовать его наряду с требованием не публиковать ложных признаний. Есть у меня и чисто личное соображение: я не хочу, чтобы семья девушки знала хоть что-нибудь об этом. Они и так пережили страшное горе, и не надо умножать их страданий.
 — Я сделаю все, что могу, но в моем офисе работает десять человек.
 Мэттьюз медленно переводил взгляд с тела на тело. Он увидел уже знакомые вырезы на внутренней части бедер. Задержав взгляд на лице самой далекой от него жертвы, он почувствовал позыв к рвоте. Это была дочь заместителя директора ФБР.
 — Нанесенные увечья и швы идентичны тем, что были на первом теле?
 — С некоторыми небольшими отклонениями.
 — Сердца вырезаны у всех?
 — До вскрытия я не могу сказать с полной уверенностью, — произнес Маурер. — Но похоже, что вырезаны.
 Мэттьюз заметил, что на коже всех трупов поблескивает такая же серо-голубая пленка, как и на первом. Он прикоснулся к руке ближайшей к нему жертвы. Рука была холодная.
 — Все тела были заморожены?
 — И еще не оттаяли.
 — Прошу вас, — сказал Мэттьюз, — изложите мне вкратце содержание вашего отчета о вскрытии первого тела.
 — Оно несомненно составлено из четырех тел. Никаких следов семени на них я не нашел. Кровь принадлежит всем четырем жертвам.
 — Отчего наступила смерть?
 — Попросту говоря, они истекли кровью во время пыток.
 — Когда их увечили, они были еще живы?
 — Какое-то время, — объяснил Маурер. — И если учесть время похищения, ни одна из них не была убита сразу же. Они жили по крайней мере несколько дней. — Маурер отвернулся и сменил явно неприятную для него тему. — Кажется, я понял, каким образом убийца мог беспрепятственно похищать своих жертв.
 Мэттьюз ждал, пока он пояснит свою мысль.
 — Токсикологическое исследование проб ткани, взятых из всех частей первого тела, показывает наличие какого-то препарата с большим содержанием морфия. Это означает, что состав был введен всем четырем. К сожалению, лаборатория пока еще не произвела точного анализа. Но скорее всего это какое-то быстродействующее средство; введенный в определенной дозе, он не лишает сознания, но вызывает состояние полной пассивности и покорности: тот, кому он впрыснут, может идти, но не может сопротивляться. Я нашел следы от укола шприцем в обоих предплечьях первого тела, а это предплечья двух разных людей. Такие же ранки есть и на двух предплечьях этих тел. Полагаю, что он использовал автоматический инъектор с пружиной.
 — Почему вы так полагаете?
 — Потому что все ранки одинаковой глубины. Этого не бывает, если используют обычный шприц. Если и у этих тел ранки той же глубины, мой вывод можно считать окончательным.
 — Но ведь автоматический иньектор не так-то просто достать?
 — Сомневаюсь, что вы найдете больницу или магазин медицинского оборудования, где бы они были.
 Маурер вернулся к своей работе, осмотрел вагинальную полость одной из девушек и вытащил первую записку. За ней последовали еще две.
 Маурер пинцетом передал записки Мэттьюзу, и тот вместе с Брейди прочел их.
 Первая записка гласила: «НЕ ЗНАЛ Я, ЧТО СЕРДЦЕ ТВОЕ ХОЛОДНО...» Вторая: «ТЫ МНЕ УЛЫБАЛАСЬ ТАК МИЛО». Третья — «КАК ЛЕД, ХОЛОДНО, КАК МОГИЛА».
 — Могу ли я вам помочь? — спросил Маурер.
 Мэттьюз покачал головой.
 — В этих словах есть что-то ужасно знакомое, — сказал Брейди, когда Мэттьюз убрал записки в отдельный пакет. — Что было написано в первой записке? «КОГДА Я ВПЕРВЫЕ ТЕБЯ ПОВСТРЕЧАЛ»?
 — Да, — ответил Мэттьюз.
 — Я где-то слышал все это, — сказал Брейди, повторяя слова про себя. — Не помню где, но обязательно вспомню.
 Мэттьюз встал и посмотрел на северную часть стадиона.
 На травянистом склоне за оградой, смешиваясь с репортерами и телеоператорами, собиралась все большая толпа.
 — Кто-нибудь снимает толпу?
 Брейди посмотрел на стоящего рядом с ним детектива. Тот сокрушенно покачал головой.
 — Извините, шеф. Я просто очумел от всего этого.
 — Сейчас же принимайся за дело, Чарли, — сурово сказал Брейди.
 Когда детектив со своим напарником поспешно ушел, Мэттьюз продолжал смотреть на растущую толпу. Из общежития по ту сторону Олдермен-роуд целыми группами выбегали студенты. Проезжающие машины останавливались, преграждая путь следующим за ними.
 Нет ли среди них убийцы? — подумал Мэттьюз. Может быть, как раз в этот момент он смотрит на них, внутренне ухмыляясь, уверенный в своей безнаказанности. Он вспомнил о том разделе протокола, который посоветовал ему прочесть Маурер. С каким чудовищем им приходится иметь дело?
 Мэттьюз посмотрел на простертые перед ним тела. Медленно и глубоко вздохнул и вновь принялся рассматривать толпу за оградой стадиона.
  Я еще доберусь до тебя, свихнувшийся сукин сын! Ты уверен, что продумал все до последней мелочи, но где-нибудь ты наверняка допустил оплошность, и я ее найду! 
 Джон Малик опустил бинокль и медленно выбрался из толпы на обочину Олдермен-роуд. Пряча улыбку, перешел на другую сторону, к общежитию, возле которого оставил свою машину. Он внимательно посмотрел на «джип-чероки», наспех перекрашенный им накануне в Ричмонде. Темно-бордовый цвет был достаточно приятен на вид, но в составе краски было слишком мнсго металлической блестки, и в ярком утреннем свете машина выглядела елочной игрушкой. Он пожал плечами. Какая, в конце концов, разница? Покончив со всеми делами здесь, он вдребезги разобьет свой «джип».
 Пожалуй, он ограничится еще двумя сучками. Ну, может быть, тремя. Несколько дней назад, на концерте, он видел скрипачку с ангельским лицом, которая его заинтересовала. Жаль только времени, которое придется убить на их выслеживание.
 Но может, они все уже разбежались? Удрали домой, к своим мамочкам и папочкам. Но как только похищения прекратятся, паника скоро уляжется, и они начнут возвращаться. Через неделю, от силы через десять дней. А до тех пор он будет просматривать видеопленки. Хорошенько приготовиться к возвращению этих сучек. Подумать над новыми способами, усилить наслаждение.
 Осуществив задуманное, он уедет в Нью-Йорк, а потом куда-нибудь еще. С такими деньгами, которые он получит, у него будет неограниченный выбор: живи в свое удовольствие. И все же лучше всего поселиться в каком-нибудь университетском городке. В таких городках легко подбирать и похищать студенток. Они такие доверчивые и наивные. Боже, благослови Америку!
 Выезжая на Олдермен-роуд, он заметил двух полицейских в штатском, фотографирующих толпу. Он свернул налево, вглубь университетской территории. Его так и подмывало посигналить этим идиотам, но в последний миг он сдержался.  Не зарывайся. Никогда не лезь сам в их логово.  Он включил приемник, настроил его на станцию, передающую музыку кантри, и громко запел.
 Надо будет остановиться у магазина скобяных изделий, подумал он, и купить дрель побольше, чтобы осуществить кое-какие нововведения, затем не торопясь позавтракать, посмотреть на людей и вернуться в свое убежище. Как раз в это время начнутся более или менее обстоятельные репортажи. Лучшие из них — по Си-эн-эн. То-то удовольствие будет поглазеть на Бобби Баттисту, когда она с пафосом станет рассказывать о том шоу, что он устроил сегодня утром. У нее такие красивые голубые глаза.




 Глава 14


 Когда Джули Хаузер приехала в Шарлоттсвиль, там не было той паники, которую она ожидала увидеть. Однако общая атмосфера сильно изменилась, когда среди студентов распространилось известие о найденных в то утро телах. За несколько часов всеми овладел панический страх, а поток непрерывно прибывающих репортеров наводнил город так, что казалось, будто он в осаде.
 Хаузер видела по крайней мере шестерых известных ей по имени газетных и телерепортеров из федерального округа Колумбия. Двух других — одного из «Нью-Йорк таймс» и второго из «Ньюсуик» — она знала еще с тех пор, когда работала полицейским. Она также наблюдала, не продолжают ли за ней слежку с несомненной целью отпугнуть ее. Не заметив за собой никакого хвоста, она решила, что ФБР отказалось от своего намерения, теперь уже бесполезного, потому что убийства привлекли внимание средств массовой информации.
 Первую часть дня она потратила на опрос студентов и преподавателей, тщетно пытаясь найти какой-нибудь новый угол зрения на происходящее. Полицейские, расследовавшие убийства, едва она успевала представиться, сразу же резко отвечали: «Никаких комментариев». На каждом шагу натыкаясь на препятствия, она, однако, решила не сдаваться и позвонила в Вашингтон, округ Колумбия, своему приятелю-лейтенанту, которому оказала кое-какие услуги, и тот отрекомендовал ее своему близкому другу, полицейскому из отдела расследования убийств, как раз занимавшемуся этим делом. Через час она уже знала о записке, найденной на первом теле.
 В тот же вечер, в темном углу местного бара, она получила ксерокопию протокола вскрытия. Это стоило ей нескольких кружек нива и часа разговора с секретаршей отдела медицинской экспертизы, готовой ей помочь, но очень нервничающей; она вычислила ее по нью-йоркскому акценту. Секретарша была родом из Манхэттена, ее семья переехала в Шарлоттсвиль пять лет назад, когда отец вышел в отставку, и она очень скучала по особому ритму и динамичной жизни «Большого Яблока».
 Этого оказалось достаточно, чтобы завязать с ней знакомство, но на всякий случай Джули разговаривала с ней с сильным нью-йоркским акцентом, подбирая сугубо нью-йоркские обороты речи; предаваясь воспоминаниям, две бывшие обитательницы Манхэттена быстро, хотя и на короткое время, подружились. Джули заверила молодую женщину, что ее заветная мечта — стать нью-йоркским полицейским — вполне осуществима. Надо при первой же возможности сдать вступительные экзамены в полицейскую академию. Конечно же, у нее есть все шансы стать детективом, занимающимся расследованием убийств. С ее-то опытом в качестве секретаря медицинского эксперта? Ни малейших сомнений.
 На следующее утро, через несколько часов после обнаружения тел, она позвонила своему новому знакомому, детективу из ведущей расследование группы; этот разговор подтвердил предположения Джули. Были найдены новые записки; детектив сообщил ей их содержание, пригрозив суровой расправой, если она выдаст его.
 Затем Хаузер вернулась в свою комнату в мотеле, написала обо всем, что увидела и узнала, вставила телефонный штекер в свой компьютер и с помощью встроенного в него модема передала свой материал в «Вашингтон пост». Сохраняя верность усвоенным ею в полиции заповедям, она включила в статью информацию о четырех записках, умолчав, однако, об их содержании; не обмолвилась она ни единым словом и о тех ужасных подробностях, которые прочитала на пятой странице протокола о вскрытии. Многое об отвратительных зверствах, совершенных убийцей, стало уже известно широкой публике, и она не собиралась потчевать ее новыми сенсациями, одновременно причиняя ненужную боль семьям убитых студенток: им совершенно незачем знать об этом. Работая в полиции, она насмотрелась всевозможных зверств, но ее била дрожь, когда она читала, как убийца издевался над девушкой, каким пыткам подвергал ее, еще живую.
 Сразу же после двух часов Хаузер отправилась по окаймленной деревьями и кое-где освещенной солнцем дорожке в «Корнер». Здесь было множество магазинов, открытых кафе, книжных лавок, ресторанов и ночных клубов, где собирались, особенно в обеденное время, студенты и преподаватели. Она была голодна, так как пропустила завтрак, и поэтому не могла думать ни о чем, кроме обеда.
 Ступив на тротуар Университи-авеню, она вдруг заметила что-то знакомое. Сидя на грохочущем «харлее-дэвидсоне», мотоциклист ожидал, пока она перейдет улицу. На нем не было шлема, и она могла хорошо разглядеть его лицо. Он обладал, как сказала бы ее мать, «ирландским типом красоты». Здоровый цвет лица, темные вьющиеся волосы и темно-голубые глаза. Он был высок и очень красив, один из тех мужчин, что сводят женщин с ума, подумала она, вероятно, поэтому он и привлек ее внимание. Нет, не только поэтому. Она его где-то видела. Но где?
 Хаузер остановилась на противоположной стороне улицы и проследила взглядом, как мотоциклист свернул с Университи-авеню в узкую, длиной в несколько сот ярдов, Элливуд-стрит, где помещалось множество магазинов и кафе. «Харлей» проехал всего в нескольких футах от нее, и тогда она вспомнила, где видела этого человека. И кто он.
 Майкл Калли, сотрудник ЦРУ, обвиненный в неуважении к Конгрессу и приговоренный к четырем годам заключения в федеральной тюрьме примерно в это же время, в прошлом году. Как судебный репортер, она освещала этот процесс. И хорошо помнила свою реакцию на приговор суда. Он был продан с потрохами своими дружками из Управления. Она напрягла память и вспомнила, что в «Пост» было сообщение о самоубийстве его жены.
 Глядя, как он проезжает по узкой улице, Хаузер почувствовала, что в ней взыграл ее репортерский инстинкт. Ведь его приговорили к четырем годам тюрьмы. Почему же выпустили? Сократили срок с отбытием наказания условно? Нет, федеральные власти отменили эту практику. Он должен был отсидеть по крайней мере три года. Может, стоит этим заняться? Встреча с агентом ФБР из группы расследования состоится не раньше трех. Может, есть смысл поговорить с Калли? Во всяком случае, это ничему не повредит.
 Она увидела, как мотоциклист затормозил и свернул в подземный гараж в середине Элливуд-стрит. Она ускорила шаг и подошла как раз тот момент, когда он вышел из гаража и направился в глубь тупика.
 — Майк Калли, — окликнула она его, всего в нескольких шагах позади.
 Калли остановился и обернулся; на какой-то миг суровый, вызывающий взгляд его темно-голубых глаз заставил ее смутиться.
 — Кто вы такая?
 — Джули Хаузер, — ответила она, протягивая руку.
 Поколебавшись, Калли пожал ее. Он еще находился под легким воздействием ящика пива «куре» и пяти бутылок «Джек Дэниэлс», которыми пытался разогнать свою тоску накануне вечером, сидя в номере мотеля.
 — Что вам нужно?
 — Я освещала ваш процесс в прошлом году.
 — Вы репортер?
 — Да. «Вашингтон пост».
 — Я уже для вас не сенсация, мадам.
 Хаузер не привыкла, чтобы мужчины проявляли безразличие к ее несомненным чарам, но глаза Калли смотрели сурово и жестко. Не было даже намека на желание мысленно раздеть ее. Она улыбнулась своей самой обворожительной улыбкой.
 — Я рада, что вы на свободе.
 — В самом деле?
 — Да. Я считаю, что с вами обошлись несправедливо.
 — Что поделать, мы живем в несовершенном мире.
 — Как вам удалось освободиться так быстро? — Едва задав этот вопрос, она поняла его неуместность; его глаза сузились, он весь насторожился.
 — Я же сказал, я для вас не сенсация.
 Он повернулся и пошел прочь. Она чувствовала, что ее вопрос вызвал у него раздражение, но, кроме раздражения, было и еще что-то, ибо, разговаривая с ней, он подозрительно оглядывал всю улицу.
 Ее «порш» стоял в том же гараже, совсем недалеко от мотоцикла, и она подошла к нему, притворяясь, будто хочет отворить дверцу. Досчитав до десяти, вышла из гаража и направилась следом за Калли по противоположной стороне улицы.
 Он остановился у небольшого магазина, помещавшегося в небольшом, безвкусно украшенном доме в викторианском стиле. Вывеска гласила, что здесь продаются подержанные учебники, на витрине красовались тенниски и всякие университетские сувениры. Она спряталась за дубом перед открытым кафе и осторожно наблюдала за ним. Дважды дернув входную дверь, он скрылся позади дома.
 Хаузер отошла в сторону, в спокойный уголок кафе, откуда могла видеть фасад дома. Вынула из сумки сотовый телефон и набрала номер главного редактора «Пост».
 — Я получил твою статью, — сказал Питер Дэвидсон. — Хороший материал. Продолжай в том же духе.
 — Я прошу об одном одолжении.
 — Если я могу помочь...
 — Может, это не имеет никакого отношения к тому, чем я сейчас занимаюсь, но чутье подсказывает мне...
 — Что именно? Выкладывай.
 — Помните Майка Калли, сотрудника ЦРУ, которого в прошлом году посадили в тюрьму?
 — Смутно. Кажется, неуважение к Конгрессу и лжесвидетельство на слушаниях в Комитете по контролю над деятельностью разведки?
 — Да, верно. Так вот, я только что видела его в Шарлоттсвиле.
 — Ну?
 — Год назад его приговорили к четырем годам заключения. Почему он на свободе?
 — Ты ничего не слышала об условном освобождении?
 — Сначала я как раз об этом и подумала. Но потом вспомнила, что федеральные власти отменили его несколько лет назад. За хорошее поведение они сокращают по одному дню в неделю. Для Калли это составило бы меньше года.
 — Возможно, его адвокат подал апелляцию и назначен новый суд. В таком случае его могли выпустить под залог.
 — Возможно, — сказала Хаузер. — Но выполните мою просьбу. Пусть кто-нибудь, близкий к этим кругам, проверит, так ли это.
 — Что ты задумала?
 — Еще сама толком не знаю. Просто полагаюсь на свое чутье.
 — Позвони через час, — сказал Дэвидсон и положил трубку.
 Сидя за маленьким столом, Хаузер заказала себе какой-то напиток с лимоном. Она была голодна, но ей не хотелось платить за еду, которую вряд ли сможет съесть. Почти целый час она сидела, попивая свой напиток, пока не увидела, что из-за дома появился Калли и пошел в ее сторону. Переставив стул, она повернулась к нему спиной, затем буквально вывернула шею, чтобы наблюдать за ним. Калли вошел в гараж, заплатил за стоянку и сел на свой мотоцикл.
 Она подождала, пока Калли вырулит из гаража, перебежала через улицу, сунула работнику гаража больше денег, чем нужно, и бросилась к своей машине.
 Выведя «порш» из гаража, она увидела Калли на мотоцикле в конце Элливуд. Он выжидал возможности вклиниться в непрерывный поток транспорта, идущего по Университи-авеню. Когда наконец он свернул, она подъехала к тому же углу и, пропустив пару машин, тоже вклинилась в поток и поехала за ним.
 Калли проехал всего два квартала и у светофора свернул на Регби-роуд. Миновав еще несколько кварталов с многоквартирными домами, он въехал в спокойную, обсаженную деревьями улицу, застроенную с обеих сторон небольшими односемейными домами. Калли остановил мотоцикл на подъездной дорожке, ведущей к кирпичному дому в колониальном стиле, в конце первого квартала, и Хаузер тут же припарковала «порш» на другой стороне улицы, за какой-то машиной.
 Здесь Калли поступил точно так же, как и около магазина. Рванул несколько раз переднюю дверь и, убедившись, что она не подается, обогнул дом. Подождав несколько секунд, Хаузер вытащила из сумки портативный телефон.
 — Что вам удалось выяснить? — спросила она у главного редактора.
 — Странная история, — ответил Дэвидсон. — Никаких апелляций не было. Но кто-то нажал на какие-то кнопки.
 — Какие именно?
 — Те самые, которые действуют быстро и эффективно... Это меня заинтересовало, и я позвонил своему другу, работающему в управлении тюрем. Два дня назад Калли в льюисбургской тюрьме посетил какой-то человек, похожий на сотрудника ЦРУ. На следующее утро он был на свободе.
 — Так быстро?
 — Да, так быстро. Ему сократили срок. Я позвонил судье, вынесшему ему приговор. Его Чести Хендриксу, который, будь на то его воля, перевешал бы всех преступников. Он сказал, что пересмотрел приговор, руководствуясь чувством сострадания. Ну какое может быть сострадание у этого черствого, как прошлогодняя булка, Хендрикса?
 — Спасибо, шеф.
 — Продолжай заниматься убийцей-маньяком, Джули. Не отклоняйся.
 — Может, здесь есть какая-то взаимосвязь?
 — Это можно допустить лишь с большой натяжкой.
 — Не спорю. И все же это подозрительное совпадение.
 — Поддерживай со мной связь.
 В тот самый момент, когда Хаузер убрала телефон в сумку, кто-то вдруг отворил дверь ее «порша» со стороны пассажирского сиденья, и в нескольких дюймах от своей головы она увидела дуло полуавтоматического пистолета.
 Она вдруг вспомнила другой такой же случай. Это было более двух лет назад, в квартире на Восточной восемьдесят шестой улице в Нью-Йорке. В ее лицо вот так же смотрело дуло пистолета. Тогда она тоже окаменела. Она отмела прочь это болезненное воспоминание, но ее взгляд был как будто прикован к дулу, и она не видела лица человека, который уселся с ней рядом на пассажирском сиденье. Когда она наконец пришла в себя, то заметила, что курок пистолета взведен, палец прочно лежит на спусковом крючке, а в холодных темно-голубых глазах на красивом ирландском лице таится нешуточная угроза.




 Глава 15


 — Не суйте мне в лицо свою чертову пушку, — сказала Хаузер.
 — Заткнитесь и сидите тихо, леди. — Калли опустил дуло, направленное теперь в ее грудь. — Сейчас мы выясним, кто вы такая.
 — Я уже сказала, кто я такая.
 Калли схватил ее сумку и высыпал ее содержимое на пол перед собой. Свободной рукой выудил туго набитый комбинированный бумажник — чековую книжку и удостоверение личности в кожаной обложке. Открыл удостоверение личности с карточкой прессы, затем достал из бумажника водительское удостоверение и сравнил оба документа и фотографии.
 — Удовлетворены? — спросила Хаузер. Она продолжала сидеть совершенно неподвижно, не отводя глаз от пистолета.
 — Удовлетворен тем, что вы не лжете.
 Калли осторожно снял палец с курка, поставил пистолет на предохранитель и засунул его в наплечную кобуру под кожаной курткой.
 — Предупреждаю вас, в первый и последний раз. Держитесь от меня подальше.
 — Это не очень дружелюбно, — сказала Хаузер, совершенно успокоившаяся после того, как револьвер был убран.
 — Я человек недружелюбный, — сказал Калли и протянул руку, чтобы открыть дверь.
 — Как вы думаете, что будет, если я выясню, кто хозяин магазина и дома, которые так вас интересуют?
 — Большие неприятности для вас.
 — Сейчас я вам скажу, что я предполагаю. Я предполагаю...
 — Мне наплевать, что вы предполагаете...
 — Два дня назад из тюрьмы внезапно и таинственно освобождают бывшего ведущего сотрудника ЦРУ, освобождают по постановлению судьи, который люто ненавидит его; и он сразу же приезжает в город, где идет настоящая охота на убийцу-маньяка. Что это, простое совпадение?
 — Как вы уже сказали, я  бывший  сотрудник ЦРУ.
 Больше я на них не работаю.
 — Работа в ЦРУ — это на всю жизнь. Оттуда не уходят.
 — Это верно только в отношении мафии. И я ничего не знаю об убийце-маньяке.
 — Где же вы, черт побери, были весь прошлый месяц?.. Ах, извините. Так вы утверждаете, будто не знаете, что происходит в этом городе?
 — Я не смотрю телевизор и вот уже целую неделю не читаю газет, — сказал Калли и вновь потянулся к ручке.
 — Почему же вы в Шарлоттсвиле?
 — Не ваше дело. Убирайтесь, пока целы.
 — Что мое, а что не мое дело, решает мой главный редактор. Присутствие сотрудника ЦРУ в городе, где идет охота на убийцу-маньяка, может послужить темой для интересного репортажа.
 — Я вижу, вы просто мужик в юбке.
 — Едва ли это выражение применимо ко мне, — сказала Хаузер и, чтобы разрядить напряжение, скорчила комичную гримасу. — Пообедайте со мной. Я угощаю.
 — Пообедать с вами? На кой черт?
 — Докажите, что мы в этом городе не по одному делу, и я вас оставлю в покое. Никаких статей. Никаких пререканий. Даю слово.
 Калли заколебался, обдумывая, какой страшный может получиться прокол, если эта Хаузер и впрямь накатает статью. Это привлечет внимание к его освобождению из тюрьмы, и если выяснится, что он вступил во временное сотрудничество с ЦРУ, поставит под угрозу всю операцию, за которую он взялся.
 Он вспомнил репортажи, публиковавшиеся в «Вашингтон пост» во время суда над ним; если это ее репортажи то надо отдать ей должное, она более чем честно написала обо всем. И вообще, подумал Калли, какого дьявола отказываться? Он ничего не жрал со вчерашнего утра, а весь прошлый год обедал в гораздо худшем обществе. Во всяком случае, манеры «Бешеного» Джека с ее манерами не сравнить.
 — Хорошо. Пообедаем вместе. А затем вы меня оставляете в покое. Договорились?
 — Договорились. Напротив гаража, откуда вы только что выехали, есть открытое кафе. Встретимся там.
 Калли вышел из машины, оглянулся, покачал головой и направился к своему мотоциклу.


* * *

 Калли оказался еще более голоден, чем полагал. Он опустошил всю стоявшую перед ним хлебницу, а когда ее заново наполнили, съел еще половину хлеба, прежде чем принесли заказанные им спагетти.
 Хаузер исподволь внимательно изучала его лицо. Он похвалил ее за честные репортажи и, заметив ее радость, немного расслабился, потом даже улыбнулся, когда она сказала, что, по ее мнению, с ним поступили крайне несправедливо и было очень забавно наблюдать, ну просто настоящий цирк, с каким пренебрежением он относился к судье, словно хотел сказать: «Поцелуй меня в задницу». Учитывая его положение, это было весьма рискованно.
 — Вы в самом деле не слышали о совершаемых здесь убийствах?
 — Неделю назад я что-то, кажется, читал. О пропавших студентках.
 — В последние дни их нашли. Мертвыми. Со следами пыток на теле.
 — Поэтому-то сюда съехалась вся пресса? А я думал, из-за футбольного матча.
 Хаузер внимательно наблюдала за его глазами. Может, она ошибается и его привело сюда какое-то тайное поручение? И тут вдруг ее осенила мысль, что, вероятно, он, с его богатым опытом, сможет разрешить один беспокоивший ее вопрос. Расстегнув «молнию» на боковом кармане сумки, она извлекла ксерокопию протокола вскрытия.
 — Прочитайте, пожалуйста, четвертый абзац на пятой странице и скажите мне, что вы думаете по этому поводу. Но только учтите, что это строго между нами: Хорошо?
 Калли кивнул, взял аккуратно свернутый документ и открыл его на пятой странице. Затем положил перед собой и, не прекращая есть, стал читать. Прочитав пол-абзаца, он положил уже поднесенные ко рту спагетти обратно на тарелку и посмотрел на Хаузер.
 — Что это?
 — Протокол вскрытия первого найденного тела.
 Она заметила, что глаза Калли вновь похолодели. Его подбородок дрогнул.
 — Что-нибудь не так?
 Он вернул ей протокол, так ничего и не ответив.
 — Скажите же, что вы знаете. Вы должны что-то знать.
 — Что еще у вас есть? — спросил он.
 — А что вы знаете?
 — У меня свои правила игры. Вы хотите, чтобы я вам помог, скажите же, что еще у вас есть.
 — На каждом из тел убийца оставил записку. Я узнала их содержание, но не понимаю смысла.
 — И что же в них написано?
 Хаузер достала блокнот и открыла нужную страницу.
 — "Ты мне улыбалась так мило...", «Как лед, холодно, как могила...», «Не знал я, что сердце твое холодно...», «Когда я впервые тебя повстречал...».
 Несколько секунд Калли сидел молча, затем, к удивлению Хаузер, стал негромко, почти шепотом напевать:
  Когда я впервые тебя повстречал. 
  Ты мне улыбалась так мило, 
  Не знал я, что сердце твое холодно, 
  Как лед, холодно, как могила. 
  Не зря говорили подруги ее: 
  «Недолго пробудешь ты с нею». 
  Чтоб только с беглянкой увидеться вновь, 
  Я отдал бы все, что имею. 
 — У вас какой-то странный, нездоровый юмор, — сказала Хаузер, глядя на него с гневом и разочарованием. — Тут нет абсолютно ничего забавного. Как можете вы распевать песенку о таких ужасных вещах?
 — Вы, видимо, не слушаете песен в стиле кантри.
 — У Билли Боба сгорел дом, его покинула жена, фургон его угнали, собака подохла; и он пошел на железнодорожную станцию, выпил чашку кофе, выкурил сигарету и бросился под товарный поезд. Вот точное содержание всех песен в стиле кантри.
 — Вы многое пропустили.
 — Оставьте мне хоть какие-то иллюзии, — сказала Хаузер все еще звенящим от гнева голосом. — Как можете вы так легко говорить о подобных вещах?
 — Но я отнюдь не шучу. У вас только перепутан порядок слов, но взяты они из старой классической песни в стиле кантри. И если убийца собирается воспроизвести всю песню в своих коротких записках, то полиция найдет еще много трупов, прежде чем он дойдет до конца.
 — Извините, — сказала Хаузер, искренне раскаиваясь. — Но что вас так сильно взбудоражило в протоколе вскрытия?
 — Это делалось, как я слышал, еще прежде.
 — Где?
 — В прежнем Советском Союзе, в тридцатые годы, во время сталинских чисток, — сказал Калли. — А придумал это человек по имени Лаврентий Павлович Берия, тогдашний руководитель НКВД, — так это называлось до переименования в КГБ.
 — В протоколе сказано, что этот вид пытки причиняет не очень сильную боль. Верно ли это?
 — Вам в самом деле хочется это знать?
 Поколебавшись, Хаузер подтвердила:
 — Да.
 — Когда сверлят затылок, человек ощущает боль, только когда проходят кожу. Это не больнее, чем порезать палец. Череп и сам мозг не ощущают боли.
 — Зачем же это делалось?
 — Не для того, чтобы причинить боль, — сказал Калли. — Это делалось на допросах для того, чтобы получить признание. Но сверлят затылок не самому допрашиваемому, а какому-нибудь другому заключенному.
 — С какой целью?
 — Чтобы запугать допрашиваемого. Палачи Берии брали небольшой нож и начинали выскабливать небольшие куски мозга. Эффект был постепенный. Жертва сначала ничего не чувствовала, затем ее речь становилась бессвязной, нарушалось зрение или, может быть, слух, терялся контроль над функциями организма, начиналось обильное слюновыделение, — и в конце концов все тело оказывалось парализованным. Опытный палач мог сохранять своей жертве жизнь в течение многих дней, сводя кровотечение до минимума.
 — В протоколе написано, что убийца пользовался паяльником для прижигания обнаженных участков мозга. Таким путем он останавливал кровотечение?
 Калли утвердительно кивнул.
 — Это была чрезвычайно эффективная форма психологической пытки. Но, по моим сведениям, в течение более сорока лет она не употреблялась. Позднее КГБ разработал химические средства, производящие тот же эффект, даже еще больший.
 Хаузер сидела, не сводя глаз с Калли, и он почувствовал, что мысли ее лихорадочно работают. Она уловила связь между КГБ, ЦРУ и его присутствием в Шарлоттсвиле, где маньяк-убийца употреблял применявшиеся в НКВД старые методы пытки.
 Такие же подозрения возникли и у Калли, когда он вспомнил свой разговор с Лу Грегусом в тюрьме. Он спросил Грегуса, почему он полагает, что Малик все еще находится в Шарлоттсвиле, если знает, что его разыскивают и секретная служба, и Управление. Грегус ответил, что так подсказывает ему чутье, и тут же перевел разговор на другое. Но он явно недоговаривал. Шесть лет, пока он курировал Малика в Москве, тот постоянно требовал, чтобы он приносил диски с музыкой в стиле кантри в тайники, через которые они обменивались информацией и инструкциями.
 — Ах, сукин сын, Лу! — невольно воскликнул Калли.
 — Что? — переспросила Хаузер. — Кто такой Лу?
 — Ничего. — Он посмотрел ей в глаза и увидел, что сейчас последует новый вопрос.
 — Скажите мне по секрету, Калли, вы ищете убийцу-маньяка?
 — Скажу по секрету. Я ищу человека, который подозревается в причастности к изготовлению фальшивых денег, — сказал Калли, хотя у него появились серьезные сомнения в объяснениях Лу.
 — Но почему ЦРУ занимается поисками фальшивомонетчика? Это прерогатива секретной службы полиции. Перестаньте вешать мне лапшу на уши.
 Калли промолчал.
 — Убийца — бывший сотрудник ЦРУ, не так ли, Калли? Конечно, так. Поэтому-то они и вытащили вас из тюрьмы. Чтобы вы нашли его. Он ваш старый друг? С которым вы вместе работали, пока он не показал вам кукиш? Вы ведь знаете, кто убийца?
 — Я  ничего  не знаю. Но человек, которого я ищу, не сотрудник ЦРУ и никогда им не был.
 — Может, он был сотрудником КГБ?
 Калли не ответил.
 — Кому принадлежат дом и магазин, куда вы вламывались?
 — Не могу сказать.
 — Вы знаете, что я могу легко это выяснить. Тут нет ничего секретного. Что вы там искали?
 — Что-нибудь такое, что навело бы на его след.
 — Он исчез? Давно ли?
 — Несколько недель назад. — Калли уже жалел, что вступил в этот разговор, но не хотел сдаваться. — И не придавайте этому какого-то особого значения.
 — Какого цвета у него автомобиль?
 Калли секунду подумал.
 — Темно-зеленый. А что?
 — На первом теле убийца оставил кусочек темно-зеленой краски. Лаборатория ФБР установила, что эта краска произведена на заводе Крайслера, ей окрашивают машины марки «плимут», «додж», «крайслер», «игл» и «джипы». Какая модель у человека, которого вы разыскиваете?
 — Разговор закончен.
 — Какая модель? Узнав его имя и фамилию, я легко смогу выяснить это в отделе транспортных средств.
 — "Джип-чероки", — сказал Калли.
 — Но если вы знаете, кто он такой, вы должны, черт побери, сообщить ФБР. Это чудовище убило четырех женщин за прошедший месяц... четырех, о которых они знают.
 — Послушайте, допустим, вы правы, я знаю, кто убийца. Если это в самом деле тот человек, которого я подозреваю, ФБР ни за что с ним не справиться. Он играет в такие игры, о которых они даже не слыхивали.
 — Если вы им не скажете, скажу я.
 — Нет, не скажете.
 — Вы мне угрожаете?
 — Предостерегаю вас. Ради вашего же блага, — сказал Калли. — Вы многого не знаете.
 — Так за мной следило ЦРУ, а не ФБР? — спросила Хаузер. — Это они вламывались в мой дом, чтобы прочитать мои компьютерные досье?
 — Ничего об этом не знаю.
 — Я им этого не спущу.
 — Вы не понимаете, во что вмешиваетесь.
 — Отчасти понимаю.
 — Разрешите мне рассеять одно заблуждение, свойственное всем журналистам, — сказал Калли. — Забудьте все прочитанное вами о том, как неумело и неумно действует ЦРУ. Поверьте мне, это чушь. Просто время от времени вы узнаете об их случайных неудачах. Но вы никогда не слышали и не услышите об их успехах. А как правило, они одерживают победы, неудачи для них исключение. Когда они разрабатывают какую-нибудь операцию, они проводят ее в жизнь. Тем или иным путем. Никакие препятствия не останавливают их, если они считают, что действуют в национальных интересах, которые они часто путают со своими собственными.
 — Прекратите меня запугивать. Я не из трусливых.
 — Я только пытаюсь вас просветить. И удержать от серьезной ошибки. Вы не можете никого обвинить в убийстве, имея только косвенные доказательства.
 — Послушайте, Калли. Вы так же хорошо, как я, знаете, что Верховный Суд осуждал людей на основании и менее убедительных свидетельств.
 — Да, конечно. Пресса иногда оказывает сильное политическое давление. И какой-нибудь не слишком принципиальный помощник окружного прокурора, пользуясь случаем, чтобы сделать карьеру, представляет косвенные доказательства как неоспоримые факты и успешно дурачит Верховный Суд.
 — Доказательств достаточно, чтобы арестовать его и допросить.
 — Возможно. Ну а если окажется, что вы ошибаетесь и убийца не он? После того как вы и ваши друзья из средств массовой информации разделаетесь с ним, ваши обвинения заклеймят его на всю оставшуюся жизнь. И, занимаясь этим, вы раскроете некоторые тайные операции.
 — Так вы с каменным лицом пытаетесь меня убедить, будто не знаете, повинен ли в этой серии убийств человек, которого вы разыскиваете?
 — Повторяю, я этого не знаю.
 — И вы не собираетесь ничего предпринимать?
 — Я собираюсь все выяснить. И я знаю кое-кого, кто может мне помочь.
 — Кого именно?
 — Дайте мне один день, прежде чем начнете публиковать свои догадки и предположения, поскольку все это может оказаться простым совпадением. Если я что-нибудь узнаю...
 — Если  мы  что-нибудь узнаем, — многозначительно сказала Хаузер. — Отныне я буду работать вместе с вами. Если вы не примете мое предложение, я пойду в ФБР, а затем к своему главному редактору и передам им имеющийся у меня материал.
 — В сущности, у вас нет ничего. Понимаю, вы без труда выясните имя владельца магазина и дома, но это вовсе не значит, что вы установите личность убийцы.
 — Что вы имеете в виду?
 — А то, что вы заблуждаетесь относительно имеющихся у вас сведений.
 — У меня их достаточно. И я накопаю еще, — убежденно сказала Хаузер. — «ПАРАЛЛЕЛЬНО С ОХОТОЙ НА УБИЙЦУ-МАНЬЯКА ЦРУ ВЕДЕТ СВОЕ СОБСТВЕННОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ». Не правда ли, броский заголовок?
 Продолжая ковырять вилкой в тарелке, Калли боролся с противоречивыми чувствами. Он знал, что не должен Управлению ничего. А если к тому же они солгали ему насчет причины, по которой разыскивают Малика, то и меньше, чем ничего. И уж конечно, он не обязан соблюдать им верность. Но он еще никогда в жизни не нарушал данного слова, и хотя есть все основания подозревать, что эти убийства дело рук Малика, он все же не располагает достоверными доказательствами. Поэтому он не может послать Грегуса и заместителя директора по операциям ко всем чертям.
 Они заплатили ему, и он дал им слово. Заключил с ними контракт. Укоренившаяся в Управлении практика умолчания привела к тому, что он не имеет понятия об истинных целях операций, в которых участвует. С этим приходится смириться, потому что таковы принятые правила игры. Но это не имеет ничего общего с защитой национальных интересов. Просто проводится операция, которую можно назвать «Прикрой свою задницу». Но одно дело разыскивать сбежавшего дезертира, подозреваемого в изготовлении фальшивых денег, и совсем другое — ловить убийцу-маньяка; ведь если он, Калли, не сможет его поймать, это повлечет за собой много новых смертей.
 Калли посмотрел в упор на Хаузер, обдумывая ее ультиматум. Было ясно, что она ни за что не отступится и ему не удастся убедить ее в ошибочности ее предположений, тем более что все подтверждает ее правоту. Она обладает сильным умом и интуицией и быстро сообразит, что к чему. Да она и так уже догадалась об очень многом. К тому же есть веские, убедительные причины, по которым лучше, чтобы она была рядом с ним и он мог держать ее под контролем. Во всяком случае, до тех пор, пока он не поговорит с тем человеком, который может ответить на его вопросы. И если окажется, что это Малик, он может позвонить Грегусу и похерить всю эту паршивую операцию. Вот тут-то ему очень пригодится репортер «Вашингтон пост».  Господи Иисусе! Ведь я же не обязывался, Лу, ловить убийцу-маньяка! 
 — Хорошо. Пусть так и будет, — сказал он. — Но уговор: если вы будете вместе со мной, то до самого конца. Никаких публикаций, пока мы не установим совершенно точно, что убийца — тот самый человек, которого я разыскиваю.
 — Но после того, как мы это установим, я опубликую все, что у меня есть. И вы не будете вмешиваться, так?
 — Я? Нет, не буду. Но если окажется, что убийца — Малик, вы должны знать наперед: Управление сделает все возможное, чтобы утаить правду.
 — Вы сказали, Малик? Кто такой Малик?
 — Джон Малик, так его зовут. По крайней мере с тех пор, как он поселился в этой стране. Несколько лет назад.
 — Поселился в этой стране? Значит, я права. Он бывший сотрудник КГБ?
 — Перебежчик. Он был нашим агентом в Москве, а я шесть лет курировал его.
 Хаузер мысленно улыбнулась. Она умела распознавать тему для великолепного репортажа. А этот репортаж — прямая заявка на Пулитцеровскую премию. Более того, можно рассчитывать, что с нею подпишут контракт на издание книги. Ведь она будет в курсе всего происходящего.
 — Значит, договорились, — сказала она, протягивая руку. Калли пожал ее. — А теперь с кем мы должны поговорить?
 — Я вам скажу по дороге, — пообещал Калли, подзывая официанта, чтобы расплатиться по счету.
 — Помните, угощаю я?
 Калли подождал, пока она расплатится. Затем они направились в подземный гараж.
 — Женщины могут добиться всего с помощью милой улыбки.
 — Мы поедем на вашей машине, — сказал Калли. Он снял с багажника мотоцикла свою сумку и бросил на заднее сиденье «порша».
 — Куда мы едем?
 — В колледж Хэмпден-Сидни. Около полутора часов езды к югу.
 Хаузер оглянулась на мотоцикл.
 — Вы оставили ключ в замке зажигания.
 — Знаю.
 — Это же просто приглашение к угону.
 Калли пожал плечами.
 — Ну и что?
 — Вы шутите, правда?
 — Поехали.




 Глава 16


 Внешняя терраса гриль-бара «Билтмор», расположенная напротив открытого кафе, где обедали Майк Калли и Джули Хаузер, обнесена решетчатой деревянной оградой, сплошь увитой плющом. Любой посетитель, сидящий за столом в дальнем конце террасы, возвышающейся над тротуаром Элливуд-стрит, надежно укрыт от любопытных взглядов прохожих. Но сам он, расположившись в этом прохладном тенистом месте, через узкие просветы в листве может наблюдать за всем, что делается на улице. Именно оттуда Джон Малик увидел, как Калли въехал на мотоцикле в гараж, а затем, перейдя через улицу, присоединился к женщине, за которой он, Малик, наблюдал с некоторым интересом.
 Сперва Малик решил было, что обознался. Откуда тут взяться Калли? Он внимательно следил за газетными отчетами о суде над ним и знал, к какому сроку заключения его приговорили. Почему же его выпустили досрочно? Едва задав себе этот вопрос, он сам и ответил на него. И понял, почему Калли находится в Шарлоттсвиле. ЦРУ отправило на его поиски того, кого он прежде курировал. Лучшей кандидатуры и быть не могло. Это, несомненно, умный ход со стороны заместителя директора по операциям. Но кого послали искать Калли: скрывшегося перебежчика, чье исчезновение обнаружено его теперешним куратором из ЦОПП, фальшивомонетчика или убийцу?
 Малик решил, что его ищут прежде всего как убийцу. Управление выстроило логическую цепь умозаключений; прежде всего, они узнали о похищении бумаги для печатания денег и заподозрили, что тут не обошлось без него; затем куратор из ЦОПП обнаружил, что он скрылся; наконец, они услышали о похищении и убийстве этих сучек; выполнив нехитрое умственное упражнение, они сопоставили все это с сомнительным для них его прошлым и пришли к соответствующему выводу.
 Когда криминальная секретная служба нашла большую часть бумаги с грузовика, похищенного его друзьями из русской мафии, можно было естественно предположить, что его участие в этом деле раскроется. Он предвидел это, как и то, что за этим последует. Но он не предполагал, что они выставят против него Калли, хотя это и подтверждало его первоначальное убеждение в том, что ЦРУ ничего не сообщит ни секретной службе, ни ФБР. Они постараются сохранить все это в тайне, захватить его сами, а если это не удастся, уничтожат все заведенные на него досье, чтобы откреститься от него в случае его задержания секретной службой, ФБР или полицией.
 Но к чему может привести расследование? Джона Малика отныне уже нет. Он бесследно исчез. Печатник из Брайтон-Бич, бывший специалист КГБ по изготовлению фальшивых документов, сделал для него целый набор документов на новое имя. Если секретная служба или ФБР сумеют расшифровать его подсказки, они выйдут на Джона Малика. Дальнейшее расследование покажет, что уже три года назад такого человека не существовало. К тому времени, когда они заподозрят, что тут замешано ЦРУ, все досье будут уничтожены, если они уже не уничтожены, и любые вопросы будут встречены непонимающими, нарочито простодушными взглядами. Такова затеянная им игра. Он сумеет натянуть Управлению нос. Все должно пойти по задуманному плану.
 Снимая уединенный дом в лесах, он был более чем осторожен, не оставил никаких письменных следов, и найти его убежище было бы чрезвычайно трудно. И все же, хотя он все так тщательно продумал и принял все меры предосторожности, они чуть было не наткнулись на него. Если бы он приехал в гриль-бар на несколько минут позже, Калли наверняка заметил бы его и встреча была бы неизбежна. Он не боялся Калли, но питал разумное уважение к его способностям. Впредь придется быть осторожнее.
 Поселившись в Шарлоттсвиле, он всегда держался особняком, никто не знал его так хорошо, чтобы вступить с ним в разговор. И, начав осуществлять задуманное, он не подъезжал и близко ни к магазину, ни к дому. Но теперь, поняв, что Управление разыскивает его всерьез, он не станет больше подвергать себя ненужному риску. Конечно, он не запаникует и не уедет тотчас же из Шарлоттсвиля. Но не станет больше совершать дневных поездок в город, не изменив свою внешность, а если и будет туда ездить, то только для того, чтобы подготовить очередное похищение и определить место, куда потом привезти тело, ибо он не собирался отказываться от своего замысла.
 Однако в первоначальное уравнение он не вписал Калли, очень опасного противника, который хорошо его знал и, как он помнил еще по Москве, играл по своим собственным правилам. Придется переменить тактику. И изменить составленный план. Сперва он поедет в Нью-Йорк и завершит там все свои дела. В Брайтон-Бич для него уже приготовлен один рулон бумаги, достаточный для изготовления тридцати миллионов долларов, часть его доли, которую успели вывезти со склада еще до налета секретной службы. А у него есть клише, необходимые для напечатания денег. Покончив с этим, он вернется в свой лесной дом, чтобы похитить еще несколько сучек, прежде чем окончательно исчезнуть из Шарлоттсвиля и вынырнуть где-нибудь в другом месте. То, что Калли на свободе, делает игру еще более интересной и захватывающей. Он покажет своему бывшему куратору, кто держит поводья.
 Но предварительно выяснит, что известно Калли и его подруге. По их действиям можно будет судить, много или мало они знают. Он видел, как они вместе выехали из кафе, и теперь следовал за их старым «поршем» на четыре машины позади. Свернув с шоссе «Ай-64», они направились на юг, по шоссе 20, ведущему в Скоттсвилль. Он еще не смог определить, какую роль играет во всем этом женщина. Возможно, она выделена из группы наблюдения для содействия Калли. Он помнил, что Калли любил работать один, без напарников. Но эта женщина — лакомый кусочек. Возможно, она нравится Калли. Ему, во всяком случае, она нравится. Ее длинные, до плеч, каштановые волосы, темно-карие глаза и необыкновенно стройная фигура привлекли его внимание в тот самый момент, когда он увидел, как она пересекает улицу, направляясь к открытому кафе. Эта женщина могла бы быть приятным дополнением к его коллекции.
 Все в свое время, подумал он, пропуская один автомобиль, чтобы держаться на нужной дистанции от «порша».


* * *

 — Вы все следите за ними? — спросил Грегус у члена группы наблюдения, когда тот позвонил ему из Шарлоттсвиля.
 — Нет. Я видел, как он обыскал магазин и дом Малика, и когда он сел обедать с репортером, я, как вы приказали, прекратил наблюдение.
 — Хорошо. Возвращайтесь сюда, — ответил Грегус, кладя трубку.
 Он оставил маленький кабинет возле кухни на явочной квартире и пошел в компьютерную, где увидел занятого работой Хэка.
 — Что еще удалось выяснить о Джули Хаузер?
 — На десятом году работы она получила Почетную медаль полиции. Через три месяца после этого вышла в отставку с пособием по инвалидности.
 — За что ей дали медаль?
 — Этого я не мог выяснить. Сведений об этом в компьютерном досье нет. Должно быть, они содержатся в секретной документации.
 — Какое увечье она получила?
 — Та же история. В компьютере таких сведений нет. Видимо, она была ранена в том деле, за которое получила медаль. Такие награды просто так не дают... Кстати, — добавил Хэк, — наша хитрость полностью удалась. Клифтонские полицейские списали пожар в доме Калли на группу местных подростков-хулиганов.
 — Хорошо, — сказал Грегус. — Сообщите мне, если что-нибудь переменится.
 Грегуса заинтриговало, что Калли держится вместе с репортером; он без труда представил себе, что привело их к сближению: где-то их дороги пересеклись, выяснилось, почему она находится в Шарлоттсвиле, и Калли теперь знает или сильно подозревает, что они хотят задержать Малика не только за его участие в похищении бумаги для печатания денег.
 Хаузер представляла собой потенциальную проблему, но Грегус полагал, что ее можно будет разрешить в свое время. Самое главное — Калли уже принялся за работу, а остальное второстепенное. Каковы бы ни были причины его объединения с Хаузер, Грегус знал его достаточно хорошо и был уверен, что он не нарушит требований оперативной безопасности. Возможно, сейчас он и чувствует себя оплеванным, но он человек с сильной волей и хорошо знает правила игры. Когда Калли вернется, он постарается его обласкать и все уладит.




 Глава 17


 Хаузер была полна решимости выжать все возможное из своей спортивной машины, ведя ее по зеркально ровной дороге. В пятый раз за последние пять минут Калли хватался за ручку двери, когда она врубала третью передачу и проходила поворот, почти не сбавляя скорости.
 — Вы всегда так гоняете?
 — Всегда, когда представляется возможность... Кого мы должны повидать?
 — Его зовут Борис Новиков. По крайней мере его звали так три года назад. Но теперь он Джордж Спирко.
 — Еще один перебежчик из КГБ? Сколько их привезло Управление в нашу страну?
 — Не знаю. Может, триста или четыреста за сорок лет.
 — И они все проходят по программе защиты свидетелей?
 — Что-то в этом роде. Но Управление имеет собственную программу.
 Калли вкратце обрисовал, как работает Центр по организации помощи перебежчикам, не упоминая его названия и не объясняя, что все перебежчики проходят тщательную проверку, получают новые имена и соответствующие документы; как их расселяют и адаптируют к новым для них условиям жизни.
 — Что делает этот Новиков или Спирко в таком привилегированном колледже, как Хэмпден-Сидни?
 — Преподает теологию.
 — Вы шутите?
 — Еще одно заблуждение. У вас сложился определенный стереотип офицера КГБ. Вы представляете их себе невежественными злодеями, с плохими зубами, в дурно сшитых синих костюмах, зеленых рубашках, белых носках и коричневых ботинках. На самом же деле многие из них имеют ученые степени, лучше подготовлены, одеты и более опытны, чем наши собственные сотрудники.
 — Но теология! Это не тот предмет, который может знать бывший офицер КГБ.
 — По иронии судьбы, Спирко в молодости работал в том отделе КГБ, который осуществлял контроль над церковью.
 — Почему у них такая склонность к университетским городкам?
 — Одни из них преподают, обычно русский язык, литературу, историю и так далее, или продолжают свое образование. Другие работают в Управлении в качестве экспертов. Третьи ни черта не делают, но живут в свое удовольствие, получая не облагаемое налогами пособие, которое, за счет американских налогоплательщиков, выплачивается им всю жизнь.
 — А некоторые убивают людей, — язвительно заметила Хаузер.
 После долгого молчания Калли повернулся к Хаузер, которая гнала машину с такой скоростью, как будто в конце пути ей должны были вручить кубок и большой букет цветов.
 — Я бы не хотел, чтобы у вас сложилось ложное впечатление об этих людях, — сказал он. — Среди них трудно найти человека с сильным характером, верного и честного. Большинство из них стали двойными агентами и перебежчиками не по нравственным или религиозным убеждениям и не потому, что верят в демократические принципы, хотя и любят похваляться своей приверженностью к ним. Обычно ими руководили такие мотивы, как корыстолюбие, желание отомстить за то, что их обошли при очередном повышении, или просто стремление пожить в свое удовольствие. В подавляющем большинстве они лжецы, обманщики, трусы и подлецы, предавшие свою родину. То, что они нам помогали, отнюдь не искупает их вины: предательство есть предательство. Спирко — редкое исключение. Он просто не мог вынести такого обращения со священниками и верующими. Он пришел к религии, отправляя их в лагеря, где они умирали, потому что не выдерживали непосильной работы и голода.
 — Удобная позиция, — сказала Хаузер. — Но если их перевоплощение держится в строгой тайне, откуда вы знаете, кто они и где живут?
 — А я и не знаю, — сказал Калли. — Что до Спирко, то я вывозил его жену и дочь.
 — Откуда?
 — Из России, естественно. Он был уже на сильном подозрении в КГБ. Ему пришлось оставить жену и шестилетнюю дочь.
 — Очень благородно с его стороны.
 — В противном случае его ждала неизбежная смерть. Один из наших агентов предупредил нас, что КГБ уже близко подобрался к нему. Он спасся буквально чудом. Агенты КГБ поджидали его на квартире, когда мы перехватили его на улице и спрятали в тайном убежище. Через шесть месяцев после дезертирства Управление сдержало свое обещание и вызволило его жену и дочь. Они послали туда меня: я переправил их по тому же маршруту, что и Малика за год до того.
 — Что он может рассказать вам о Малике?
 — Возможно, ничего такого, чего я не знаю. Но он знал Малика еще в Москве. Они вместе работали лет десять — двенадцать. Если Малик и в самом деле убил этих студенток, это означает, что он пристрастился к подобным убийствам не месяц назад. Должна быть какая-то предыстория.


* * *

 Вечерний свет уже окончательно угасал, когда Хаузер сбавила скорость до дозволенной и проехала мимо обвитых плющом кирпичных колонн на въезде в Хэмпден-Сидни. Расположенный среди холмов южной Вирджинии, колледж был основан в 1776 году; со своими кирпичными зданиями в федералистском стиле, широкими лужайками, затененными величественными дубами и кленами, посаженными еще во времена Американской революции, он выглядел весьма живописно. Училось в нем менее девятисот студентов; соотношение студентов и преподавателей составляло двенадцать к одному; это учебное заведение имело высокую репутацию, поэтому в нем собиралось множество студентов из богатейших и влиятельнейших семейств страны.
 — Мне очень нравится здешняя атмосфера, — сказала Хаузер, восхищаясь местом, где размещался колледж. — Приятно представлять себе длинные тенистые тропинки, плиссированные юбки, наброшенные на плечи кашмировые свитеры, мужские рубашки фирмы «Брук бразерс», чесучовые брюки, легкие летние туфли без носков. Такой колледж мне по душе.
 — Не думаю, — сказал Калли.
 — Почему?
 — Это чисто мужской колледж. Один из трех, оставшихся в стране.
 — Все правильно. И такой колледж мне по душе. — Она подняла брови и широко улыбнулась. — Где же мы найдем Спирко?
 — Не знаю. Надо спросить.
 Хаузер заприметила четырех молодых людей, идущих по тротуару, и остановила машину перед Грэм Холлом. Выйдя из «порша», она заговорила со студентами. Да, они знают, где можно найти профессора Спирко. Через несколько дней он вместе с другим преподавателем дает концерт и репетирует, играя на виолончели, на третьем этаже Уинстон Холла, рядом с резиденцией президента колледжа на Виа-Сакра.
 Трое студентов буквально навязывали свою помощь, предлагая проводить Хаузер. Но, заметив сидящего в машине Калли, они просто показали пальцами на видневшийся невдалеке, за широкой лужайкой, Уинстон Холл.
 На первом этаже помещалась столовая; высокий зал наполняли печальные звуки «Вслед за мечтой» французского композитора Габриэля Фора.
 Услышав музыку, они без труда нашли Спирко, сидевшего в полузабытьи, с закрытыми глазами посреди большой комнаты.
 Спирко произвел на Хаузер противоречивое впечатление. Это был почти совсем лысый, пожилой человек с типично славянскими чертами. Приземистый, крепкого сложения, с бычьей шеей и крупными руками. С первого взгляда казалось, что в его руках куда уместнее была бы туба [1] , чем виолончель. Но сладостная музыка, которую извлекало из инструмента нежное прикосновение его смычка, опровергало это впечатление.
 Он не замечал их присутствия, и они молча стояли в дверях, пока он не закончил, тогда они вежливо похлопали и подошли ближе. Спирко сперва нахмурился, но когда узнал Калли, на лице его появилась теплая улыбка.
 — Как приятно видеть тебя, Майкл.
 — Привет, Борис.
 — Извини, Майкл. Я теперь Джордж. Ты же не захочешь запутать моих студентов. Я и без того даю им много причин для беспокойства. — Он улыбнулся Хаузер л кивнул. — А кто твоя очаровательная подруга?
 — Джули Хаузер, — представил ее Калли и шагнул вперед.
 Спирко пожал его протянутую руку.
 — Рад познакомиться, мисс Хаузер.
 — Ты по-прежнему очень хорошо играешь, — сказал Калли.
 — А ты по-прежнему очень хорошо лжешь, — с улыбкой произнес Спирко. — Какова цель твоего неожиданного, хотя и приятного визита?
 — Я хотел бы потолковать с тобой о кое-каких старых делах.
 — Сперва ты должен поздороваться с Аней и Катей. Они будут счастливы видеть тебя. Я приглашаю тебя и мисс Хаузер поужинать с нами сегодня вечером.
 — Боюсь, что не смогу остаться. К сожалению, это деловой визит.
 Хаузер обратила особое внимание на глаза Спирко, глаза человека, который умеет хранить тайны; чтобы выведать эти тайны, кое-кто, может быть, пожертвовал бы и жизнью. Приветливое поблескивание его глаз сменилось настороженным выражением.
 — Мисс Хаузер тоже из Лэнгли?
 — Нет. Но ты можешь говорить при ней откровенно.
 — Я был очень огорчен, когда прочитал о твоих неприятностях, Майкл, — сказал Спирко. — Надеюсь, что справедливость в конце концов восторжествовала?
 — Да, восторжествовала.
 Спирко кивнул.
 — Ты был выбран священным агнцем для заклания, мой старый дружище. Но как говорят, хорошо смеется тот, кто смеется последним.
 — Да, ты прав. — Выражение его лица показало Спирко, что эту тему следует сменить.
 — Так что тебя привело ко мне?
 — Мне нужна кое-какая информация о твоем старом приятеле Николае Лубанове, — сказал Калли, называя настоящее имя Малика; только оно и могло быть известно Спирко.
 Хаузер вновь заметила, как резко изменился взгляд Спирко.
 Теперь он смотрел не настороженно, а холодно и пронизывающе, и ее первоначальное впечатление рассеялось: теперь она видела глаза мясника, а не музыканта.
 — Вряд ли я могу назвать его приятелем, — наконец произнес Спирко. — Николай доставляет тебе какие-то неприятности?
 — Трудно сказать. Можешь ли ты что-нибудь дополнить к тому, что я уже знаю, о его работе в КГБ?
 — Что именно тебя интересует?
 — Была ли у него какая-нибудь темная сторона?
 — Темная сторона? — мрачно усмехнулся Спирко. — Я вижу, ты не в курсе той информации, которую я сообщил моим проверяющим.
 — Мне ничего об этом не говорили.
 — Когда Николай бежал, он подозревался в убийстве, — объяснил Спирко. — И не в одном, а во многих. В некоторых советских и иностранных городах, где он бывал подолгу, происходили зверские убийства молодых женщин.
 — И ты сказал об этом проверяющим три года назад?
 — Естественно. Они обещали передать информацию своему начальству и «принять соответствующие меры». Именно так они сказали, если мне не изменяет память.
 — Против него были выдвинуты прямые доказательства?
 — Очень сильные, но косвенные, — сказал Спирко. — Один из свидетелей видел Николая в обществе одной из его жертв в ночь ее смерти. Соответствующий отдел КГБ начал по своей инициативе энергичное расследование, но вскоре его прекратил.
 — Почему?
 — Свидетель был прижат к стене дома и раздавлен машиной. Прямо на тротуаре, как показали очевидцы.
 — И чем все это кончилось?
 — Никто не разглядел водителя, и после смерти свидетеля они не могли начать судебный процесс. Московская милиция продолжила расследование, но оно зашло в тупик. У Николая были высокопоставленные друзья. Друзья, которые предупредили, что не допустят преследования своего коллеги. — Спирко посмотрел в упор на Калли и добавил: — Судя по всему, мое предупреждение не было принято во внимание.
 — Очевидно, нет.
 — С трудом верится.
 — Тем не менее, это так, — вступила в разговор Хаузер.
 — И где сейчас Николай?
 — В Шарлоттсвиле, Вирджиния, — ответила Хаузер.
 — Не вмешивайтесь, — метнув на нее разгневанный взгляд, сказал Калли.
 — Не вмешиваться? Эту позицию три года назад заняли ваши коллеги. И вот результат: четверо убитых.
 — Убийства в Вирджинском университете? — сказал Спирко. — Да, конечно. Они похожи на те, прежние.
 — Пожалуйста, никому не говори о моем посещении и о возможном участии Николая в убийствах в Шарлоттсвиле.
 — Возможном участии? — возмутилась Хаузер. — Что еще вам надо, Калли, чтобы вы убедились в очевидном? Чтобы на вас обрушилась стена?
 Калли еще раз метнул на нее разгневанный взгляд. На какую-то секунду Спирко остановил глаза на ее лице.
 — Чем вы занимаетесь, мисс Хаузер?
 — Я репортер «Вашингтон пост».
 Недоверчиво-удивленное выражение лица Спирко не оставляло сомнений в том, что в присутствии Хаузер бывший офицер КГБ усматривал серьезное нарушение конфиденциальности их разговора.
 — У меня не было выбора, — ответил Калли на невысказанный вслух вопрос Спирко.
 — ФБР не знает о прошлом Николая и о том, что он в Шарлоттсвиле?
 — Пока еще нет, — сказал Калли.
 — И ты не собираешься их предупредить?
 — Это решение принимаю не я.
 — Ты ставишь меня в довольно затруднительное положение.
 — Прости. Есть веские причины, которые я не имею права обсуждать.
 — Разумеется. Всегда бывают веские причины.
 — Я хотел бы знать кое-что еще.
 Спирко посмотрел на Хаузер, затем перевел взгляд на Калли.
 — Не тревожься, — успокоил его Калли. — Я беру всю ответственность на себя.
 Эти слова задели Хаузер, но она промолчала.
 — Занимался ли Николай изготовлением фальшивых денег как сотрудник КГБ?
 Спирко с секунду подумал, затем сказал:
 — Мы периодически снабжали восточногерманскую службу безопасности клише для изготовления западногерманских марок, английских фунтов и американских долларов. Эта операция проводилась под наблюдением Николая.
 — Почему вы действовали через восточных немцев?
 — У них была хорошо организованная и продуманная система введения фальшивых денег в обращение. И они соблюдали умеренность, не производили слишком больших сумм, которые могли бы возбудить подозрение. Каждая из валют печаталась в объеме, не превышающем нескольких миллионов долларов в год. Деньги использовались для финансирования шпионажа. КГБ получал половину.
 — И эти фальшивые деньги нельзя было отличить от настоящих?
 — Только при целенаправленном исследовании в специальной лаборатории, — сказал Спирко. — Клише изготавливал старый гравер, который делал то же самое еще для нацистов. Мы поставляли специальную бумагу и клише. Восточные немцы печатали деньги и запускали их в обращение.
 — Что стало с клише после того, как Восточная Германия перестала существовать?
 — Это интересный вопрос, — ответил Спирко.
 — Есть ли на него столь же интересный ответ?
 — Когда стало очевидно, что правительство Восточной Германии доживает последние дни, Николая и двоих его людей послали в Штази забрать клише и уничтожить все письменные улики нашего участия в операции по подделке денег. Насколько мне известно, он выполнил свою миссию, однако не сумел возвратить клише для изготовления американских долларов. Если не ошибаюсь, пятидесяти— и стодолларовых купюр. Николай утверждал, что они украдены кем-то из Штази и похититель бежал на Запад за несколько дней до его приезда.
 — Эти клише вполне можно использовать и сейчас?
 — Разумеется. Всякий раз, когда в западные банкноты вносились какие-либо изменения, гравер изготавливал новые клише. Банкноты, которые были в обращении, когда ГДР перестала существовать, ничуть не устарели. На специальной бумаге вполне можно отпечатать банкноты, практически неотличимые от подлинных.
 — Извини, что потревожил тебя, — сказал Калли. — Но я знал, что ты единственный человек, который может мне помочь.
 — Чтобы избежать возможных осложнений, Управление само ведет поиски Николая?
 — Таков их план.
 — И они послали тебя искать его, не предупредив, для чего это нужно?
 Калли кивнул. Спирко встал, обнял его и поцеловал в обе щеки.
 — Я перед тобой в большом долгу, Майкл. Аня и Катя будут огорчены, что так и не повидали тебя.
 — Как-нибудь в другой раз.
 Спирко повернулся к Хаузер.
 — Я был бы вам признателен, если бы вы не упоминали о моем положении — ни о прошлом, ни о нынешнем, мисс Хаузер.
 — В этом нет никакой необходимости.
 — Благодарю вас.
 Когда Спирко проводил Калли и Хаузер к тому месту, где стоял «порш», уже ярко светила полная луна. Он вновь обнял Калли.
 — Желаю удачи, дружище. Будь осторожен. Ты хорошо знаешь Николая, так что не проявляй никакой самоуверенности. Он очень умный и опасный противник.
 — Я помню это, — сказал Калли. — И никому не сообщу о нашем разговоре.
 — Я тоже.
 Хаузер молчала, пока они не сели в машину. Заведя двигатель, она с сердитым видом повернулась к Калли.
 — Только я сама отвечаю за себя, Калли. Понятно?
 — К сожалению, иногда вы можете брякнуть что-нибудь, не подумав. Никогда не предлагайте сами информацию, когда кого-нибудь расспрашиваете. Говорите только то, что необходимо знать вашим собеседникам, тогда они смогут предоставить вам необходимую информацию. Если не заблуждаюсь, Спирко найдет какой-нибудь анонимный способ сообщить о Малике ФБР.
 — Ну и что? Я сама собираюсь сделать то же самое: надеюсь, вы не забыли о нашей договоренности?
 Калли ничего не ответил. Он смотрел в окно на залитый лунным светом двор колледжа. Хаузер отъехала от бордюра тротуара и быстро перешла на большую передачу.




 Глава 18


 Джордж Спирко шел по освещенной луной тропинке, с наслаждением вдыхая прохладный, напоенный ароматом осени воздух. Мысленно воспроизведя весь разговор с Калли, он пришел к твердому решению. Нет, он не может утаивать информацию, столь необходимую для поимки убийцы-маньяка в Шарлоттсвиле. После ужина он пойдет к телефону-автомату, не находящемуся на территории колледжа, и анонимно позвонит в ФБР. Если бы он знал, что Николай Лубанов живет в Шарлоттсвиле, он уже давно бы известил соответствующие органы о своих подозрениях. Ему очень не хотелось нарушать слово, данное старому другу, но если ЦРУ немедленно не задержит Лубанова, убийства будут продолжаться. Если, конечно, они вообще намерены его задержать. Игнорировали же они его предупреждения.
 Спирко сошел с тропинки и направился кратчайшим путем к дому. Проходя через густую рощу старых кленов, он уже заранее радовался предстоящему ужину, зная, что Анна должна приготовить суп с клецками и жареную свинину. Лунный свет с трудом пробивался сквозь вянущую листву, и, споткнувшись один раз, Спирко пошел медленнее.
 Он остановился, чтобы закурить сигарету, и вдруг ему почудилось, будто слева что-то мелькнуло. Он внимательно присмотрелся, но ничего не увидел и не услышал — только на ветру раскачивались ветки. Кружась, на землю падал одинокий лист, и Спирко подумал, что именно это и привлекло его внимание.
 Он пошел дальше и вновь остановился. И все же что-то двигалось слева. Падающий лист тут ни при чем. Слева впереди, менее чем в двадцати ярдах от него, чья-то длинная тень пересекла открытое пространство между двумя деревьями. Может, это возвращающийся к себе в общежитие студент? Он опять остановился, наблюдая, но ничего больше не увидел. Он мысленно усмехнулся: видимо, сказываются долгие годы тайных встреч в укромных уголках. Прошлое все еще не отпускает его.
 Его мысли перенеслись к предстоящему концерту, который он вместе с другим преподавателем, пианистом, должен дать в честь нового президента. Он вновь стал продумывать, какие вещи и в каком порядке играть, чтобы вызвать соответствующее настроение у слушателей. Наиболее трудные вещи надо оставить напоследок, решил он.
 Он тихо напевал одну из самых сложных мелодий, когда его внимание опять привлекли глубокие тени под деревьями. Да, там. В десяти ярдах от него, чуть слева. Кто-то вышел оттуда и медленно направился навстречу ему.
 Спирко видел только черный силуэт, освещенный сзади далекими огнями. Незнакомец шел легкой спокойной походкой, что-то держа в правой руке. Спирко узнал этот зловещий предмет. Он весь подобрался, но уже лет пятнадцать он не бывал в подобных ситуациях. Раньше он реагировал мгновенно. Но сейчас и здесь? Может, это все же студент или преподаватель? И в его руке не револьвер, а что-то другое? Ведь все это осталось далеко позади. Но в следующий же миг он понял, что опасность вполне реальная.
 Человек, идущий навстречу, остановился в нескольких ярдах от Спирко и, подняв полуавтоматический пистолет с глушителем, прицелился ему в голову.
 — Борис Николаевич, — сказал Малик негромким, почти дружеским голосом, — вы себя вели как плохой мальчик.
 Спирко быстро глянул налево и направо, инстинкт подсказывал ему, что надо бежать. Но он давно уже утратил быстроту реакции и знал, что не успеет добежать до ближайших деревьев.
 — Ты рассказывал им всякие истории обо мне, не правда ли? Фи, как нехорошо.
 — Ты спятил, Николай. Они знают, что все это — твоих рук дело. И тебе не уйти от них.
 — Конечно, знают. Я и хотел, чтобы они знали, дурак.
 Спирко вновь оглянулся, надеясь увидеть и позвать кого-то, чтобы отвлечь внимание Малика. Но кругом не было ни души.
 Малик, улыбнувшись, покачал головой.
 — Нет, сегодня тебе не удастся спастись, дружок.
 И три раза быстро выстрелил в голову Спирко. Выстрелы прозвучали не громче, чем щелчки пальцами. Спирко был мертв еще до того, как его тело повалилось наземь.
 Малик оттащил мертвое тело в глубокую тень, под нижние ветви клена. Внимательно осмотрелся, убедился, что кругом никого нет, достал из кармана нож с выдвигающимся лезвием.
 — Жаль, что у меня так мало времени, дорогой Борис, не то я проявил бы больше выдумки. Но к сожалению, обстоятельства вынуждают меня импровизировать. Да не увидишь ты больше зла, — шепнул он и быстрыми, привычными движениями вырезал у мертвеца оба глаза.
 — Да не услышишь ты больше зла. — И такими же точно движениями отхватил оба уха.
 — А самое главное — да не скажешь ты больше зла. — И, открыв рот Спирко, он вытащил его язык.




 Глава 19


 Калли стоял, прислонясь к стене возле телефона-автомата, в углу темной таверны в десяти милях к северу от колледжа Хэмпден-Сидни. Отхлебывая прохладный «Бадвейзер» из длинного горлышка бутылки, он слушал, что говорит ему Лу Грегус на другом конце провода. Он ничего не сказал ему о своей встрече со Спирко.
 — Ты мне соврал, мать твою, Лу.
 — Тебе надо было знать лишь одно: ты должен его задержать, — сказал Грегус. — Почему и зачем — не имеет значения.
 — А не пришло тебе в голову, что человек, которому угрожает смертный приговор за множество убийств, ведет себя совсем не так, как если бы ему грозило несколько лет тюрьмы за изготовление фальшивых денег?
 — Я был уверен, что ты все равно справишься.
 — Меня, конечно, воодушевляет твоя вера в меня. Но ты ведешь себя как дерьмо.
 — Только найди его, Майк. Раньше эфбээровцев.
 — Я не собираюсь убирать его ради вас. Конечно, если завяжется перестрелка и я убью его, тут уж ничего не поделаешь. Но я не намерен убивать его просто так.
 — Только найди его и позови нас. Мы сделаем все остальное.
 — Я найду его, но только потому, что все его дальнейшие убийства будут и на моей совести.
 Именно на такую реакцию Грегус и рассчитывал.
 — Это все, чего я прошу.
 — И это все, что вы получите.
 — Хорошо. Мы продолжаем работать над этим делом и будем держать тебя в курсе всей полученной информации.
 — Тут есть одна загвоздка; рано или поздно вы о ней узнаете.
 — Мы уже знаем о ней, — сказал Грегус. — Джули Хаузер. Репортер «Вашингтон пост».
 — Уже знаете о ней? — взбеленился Калли. — Вы продолжаете за мной следить?
 — Мы следили за тобой только до тех пор, пока не удостоверились, что ты в самом деле ищешь Малика. Как только ты показался в Шарлоттсвиле, я снял наблюдение.
 — Держи своих чертовых ищеек подальше от меня. Если Малик заметит их, он тут же слиняет, ищи тогда ветра в поле.
 — Договорились, — сказал Грегус.
 — И я хочу, чтобы ты лично и ЗДО обещали не совершать ничего грубого по отношению к Хаузер.
 — Никаких проблем. У нас есть множество способов принудить ее к молчанию, если это понадобится.
 — Я говорю совершенно серьезно. Лу. Если ей доставят какие-нибудь неприятности, я уж постараюсь, чтобы ты и ЗДО обедали в льюисбургской тюрьме вместе с «Бешеным» Джеком и «Звездолетом» Смитом.
 — С кем, с кем?
 — Неважно. Можешь мне поверить, что вам лучше обойтись без этого горького опыта.
 — Обещаю тебе, что мы не сделаем ей ничего дурного, — сказал Лу. — Много ли она знает?
 Калли рассказал ему об их случайной встрече и о том, как быстро, из разрозненных клочков информации, Хаузер составила правильное представление о происходящем.
 — Она большая умница, — сказал Калли. — У меня не было другого выбора, кроме как держать ее при себе.
 — Тогда и держи ее при себе. Пусть думает, что соберет самый сенсационный материал в своей жизни. А пока мы тут кое-что предпримем.
 — Выбрось из головы эту мысль. Я не хочу иметь при себе репортера. Не хочу беспокоиться, не случилось бы с ней чего-нибудь, если я столкнусь с Маликом.
 — Она может оказаться более ценным приобретением, чем ты думаешь.
 — А вот у меня такое чувство, будто она шип в моей заднице.
 — Она ничего не рассказывала тебе о своем прошлом?
 — О своем прошлом? Да она типичная журналистка.
 — Она бывший полицейский, Майк.
 — Полицейский?
 — Она прослужила десять лет в нью-йоркской полиции. Отмечена наградой.
 Калли заглянул за угол, в бар, где Хаузер пила пиво, болтая со сверхлюбезным барменом.
 — Полицейский? Сдохнуть можно.
 — И очень опытный полицейский. Почти два года работала в отделе по борьбе с наркотиками, затем детективом отдела расследования убийств. Два года назад вышла на пенсию по инвалидности. Подробностей я пока еще не знаю. Но она может надежно прикрывать твои тылы.
 — Полицейский? — еще раз повторил Калли. — У тебя нет никаких сведений о том, где сейчас находится Малик?
 — Пока нет. Но мы над этим работаем.
 — Я еду в Шарлоттсвиль. Еще раз перетряхну его дом и магазин. Может, я не заметил чего-то важного?
 — Неплохая идея. Где ты?
 — В гостинице «Холидей». На 29-й Северной дороге.
 — Если мы что-нибудь раскопаем, я сразу же позвоню. И ты тоже позвони, если у тебя будут какие-нибудь новости... Кстати, мы тут прикрыли твою задницу, чтобы тебя не обвинили в поджоге. Это была не лучшая из твоих затей, но я тебя понимаю.
 — Занимайся своим собственным делом, Лу.
 Калли повесил трубку и некоторое время смотрел на Хаузер, прежде чем присоединиться к ней в баре. Он всегда гордился тем, что хорошо разбирается в людях. Он принимал ее внутреннюю твердость за свойственную репортерам циничность. И ошибался.
 — Ну что, каково ваше решение? — спросила она, когда он сел на табурет возле нее.
 Калли не ответил: он обдумывал, как ему поступить с ней. Прежде всего он решил отвлечь внимание бармена от расстегнутого ворота шелковой блузки Хаузер, того так и тянуло заглянуть внутрь. Калли показал на кружку с пивом, подождал, пока ему принесут еще кружку, затем вонзил в бармена такой острый взгляд, что тот Тут же перешел в дальний конец бара, где не мог слышать их разговора.
 Когда его глаза встретились с глазами Хаузер, она сказала:
 — Вы собираетесь искать его один?
 — По-вашему, это плохая идея?
 — Я думаю, что в этой ситуации у ФБР куда больше шансов задержать его.
 — У них нет ни малейших шансов, — сказал Калли. — Позвольте, я вам кое-что расскажу о ФБР. Их криминалистические лаборатории, бесспорно, лучшие в мире. Их компьютерщики хорошо знают свое дело. Но их оперативная работа оставляет желать много лучшего. На бумаге у них хороший процент арестов и приговоров, но если надо задержать и осудить какого-нибудь умельца, который подделал чек на пятьсот долларов, или поставить на место безмозглого политикана, — истратьте хоть десять миллионов, вы от них ничего не добьетесь. Когда надо раскрыть какое-нибудь преступление, не организованное ими самими в качестве ловушки, они просто беспомощные дети. Их список десяти наиболее важных преступников, подлежащих задержанию, — сплошное надувательство; они включают туда только тех, чье местонахождение им хорошо известно.
 Хаузер улыбнулась. Со времен работы в полиции она имела собственное мнение о деятельности ФБР. Она знала, что Калли прав. Каждая совместная с ФБР операция, которую они проводили, кончалась катастрофическим провалом.
 — А что такое может сделать ЦРУ, чего не может ФБР?
 — Да повзрослейте же наконец, Хаузер. Забудьте о законной процедуре. Забудьте об обычных методах получения свидетельских показаний. В крайнем случае, забудьте даже о самой Конституции. Мы можем делать — и обычно делаем — все, что хотим.
 — Да, поэтому-то вы и попали в тюрьму.
 Едва эти язвительные слова сорвались у Хаузер с языка, она тут же пожалела о сказанном.
 — Извините. Это был удар ниже пояса.
 — Нет, вы правы. Я действительно попал в тюрьму. Но игра все равно продолжалась. Любого из нас могут принести в жертву.
 — Послушайте, я понимаю, к чему вы клоните. И я не цепляюсь за возможность раздобыть сенсационный материал. Но мы с вами договорились. Вы сказали, что если ваши приятели соврали и окажется, что Малик и есть «Трупосоставитель», вы отказываетесь от начатого дела и я вольна поступать, как хочу, с информацией.
 — И вы считаете, что она у вас есть?
 — Ее вполне достаточно, чтобы написать чертовски хороший репортаж.
 — Вы ничего не опубликуете без согласия Управления. И вам ни за что его не получить. Если вы собираетесь написать о Спирко, то забываете, кто контролирует его жизнь. Сам он откажется от всего, что говорил. А если вы преодолеете это препятствие, Управление может оказать сильнейшее давление на вашу газету.
 — Мой главный редактор не уступит нажиму ЦРУ. Могу вам это гарантировать.
 — Ваш главный редактор и пикнуть не сможет. Все будет сделано на куда более высоком уровне. Директор позвонит в высшие инстанции, скажет, что вы основывались на недостоверной информации и интересы национальной безопасности требуют оставить в тайне все происшедшее. Вы будете дискредитированы, ваш материал пойдет в корзину, и на вас будут смотреть как на параноика.
 — Мы говорим о том, как остановить убийцу-маньяка, Калли. А не о моей карьере. Если я расскажу ФБР то, что мне известно, у них будет куда больше шансов поймать Малика.
 — Ошибаетесь, — сказал Калли. — Я могу предсказать, что произойдет в этом случае. Вы назовете ФБР имя Малика и скажете, что он бывший офицер КГБ, перебежчик. Управление сразу же откажется от него. ФБР начнет следить за каждым действием ЦРУ. У них не останется никакого выбора, кроме как прекратить их операцию. Без их помощи ФБР будет тщетно пытаться найти человека по фамилии Малик, который наверняка уже сменил эту фамилию на другую. Он, кстати, и предполагал, что они сразу узнают его фамилию. Представляете себе, что будет. Все ваши старания пойдут прахом. И у меня есть одно преимущество перед ФБР, — добавил Калли. — Малик ожидает, что они будут ловить его, он предвидит все их ходы и спокойно играет с ними в кошки-мышки. Он не знает только, что в этой игре участвую и я.
 После долгого молчания Хаузер гневно сверкнула глазами.
 — Я никогда никого не продавала, — сказала она, оскорбленная предположением, что она может выдать Спирко.
 — Я только расквитался с вами. За эту вашу подколку о тюрьме.
 — Я извинилась.
 — И я тоже извиняюсь.
 Глядя в зеркало, Хаузер надолго замолчала. Калли терпеливо ждал, что она скажет.
 — О'кей, Калли. Выкладывайте, что у вас на уме.
 — Подождите пока с вашим материалом. Побудьте со мной еще пару дней, может быть, мы чего-нибудь и добьемся. Если ФБР найдет Малика раньше нас, у вас все равно будет неплохой материал. Как ни у кого другого.
 — А если вы найдете его, я буду точно в таком же положении? Вы скроете все, будто ничего и не произошло.
 — Это не так-то просто. Копнув поглубже, вы сможете установить, что он существовал. Будет ли он жив или мертв, все равно кто-то должен объяснить, откуда он взялся. Наиболее вероятный сценарий таков: если я отыщу Малика раньше ФБР, Управление объявит о его поимке или гибели. Между строк оно даст понять, что он не принадлежал к числу его сотрудников. Своих же сотрудников оно представит отважными героями, которые оказали стране неоценимую услугу. Не могли же они стоять в стороне от такого важного дела.
 Калли хорошо сознавал, что пытается убедить Хаузер в почти невероятном исходе и что это не делает ему чести. Хотя его личная верность ЦРУ держалась на тоненькой ниточке, перед репортером он и вовсе не имел никаких обязательств.
 — Я считаю, что ЦРУ поступило просто бесчестно, проигнорировав предупреждение Спирко о Малике. Как могут они покрывать подобное?
 — ЦРУ такая же бюрократическая организация, как и все правительственные учреждения, — сказал Калли. — С единственной, пожалуй, разницей: оно разделено на множество закрытых отделов, поэтому правая рука часто не знает, что делает левая. Предупреждение Спирко вполне могло затеряться в досье, не обратив на себя никакого внимания. Могло быть и намеренно проигнорировано. Малик был нашим ценнейшим агентом. На таких, как он, многие наши сотрудники сделали карьеру; они вряд ли позволят кому-нибудь омрачить их победное шествие.
 Калли посмотрел на часы. Восемнадцать тридцать. Через полчаса они могли бы быть в Шарлоттсвиле. Пока он расплачивался с барменом, Хаузер допила остаток пива и соскользнула с табурета. Пока она шла к выходу, бармен не отрывал взгляда от ее длинных, стройных ног в плотно облегающих джинсах.
 Оказавшись снаружи, на автостоянке, в мерцании неоновой вывески, Хаузер остановилась и пристально посмотрела на Калли. В том, что он сказал, есть определенный смысл. Она была счастлива наткнуться на исключительно интересный материал. И уже смутно предвкушала премии и награды, которые ее ожидают в случае успеха. К тому же, уйдя из полиции, она скучала по активному  действию. 
 — О'кей. Я с вами. Пока вы будете успешно продвигаться вперед. Но уверяю вас, когда все будет закончено, невзирая ни на какое давление, я опубликую свой материал. Если не в «Вашингтон пост», то где-нибудь еще.
 Они обменялись рукопожатием.
 — Решено и подписано, — сказал он.
 Калли уселся на пассажирское сиденье «порша», достал с заднего сиденья свою кожаную сумку, расстегнул «молнию» и вытащил полуавтоматический револьвер «вальтер» 38-го калибра. Хаузер наблюдала, как он проверяет, правильно ли стоит барабан и не спущен ли случайно предохранитель.
 — Мне сказали, что вы не просто хорошенькая женщина, — сказал Калли, вручая ей оружие.
 — Стало быть, ваши приятели из Лэнгли выполнили свое домашнее задание, — ответила Хаузер, возвращая ему револьвер. — Мне эта штука вряд ли понадобится.
 — Если мы встретимся с Маликом, то, поверьте мне, оружие вам не помешает.
 Хаузер взяла свою сумку с заднего сиденья и положила на колени. На первый взгляд обыкновенная, туго набитая сумка. Но в самом ее центре было потайное отделение, откуда Хаузер извлекла полуавтоматический пистолет.
 — "Глок" сорокового калибра, — сказала она. — Даже смешно сравнивать с той игрушкой, что вы хотели мне подсунуть.
 Впервые с тех пор, как он встретился с Хаузер, Калли рассмеялся. Какой у него обаятельный смех, подумала она. И какой озорной блеск в глазах.
 — Оказывается, журналисты ходят вооруженными.
 — Вы бы видели, в каких местах я бываю по ночам.
 — И у вас есть лицензия?
 — Я соблюдаю закон, Калли.
 — Почему вы не сказали мне, что служили в полиции?
 — Вы не спрашивали.
 — Дурацкий ответ.
 — Такой же дурацкий, как и вопрос. — Хаузер завела двигатель, из-под задних колес машины посыпался гравий, и она выехала со стоянки.
 — Ну что ж, помчались дальше, — сказал Калли.




 Глава 20


 Под пологом деревьев на шоссе 20, что, извиваясь, бежало на север в Шарлоттсвиль, было темным-темно. Луна скрылась за грядой низких облаков, стелющийся по земле туман резко ухудшал видимость. Полустершаяся осевая линия была еле заметна в узком, веерообразном свете фар, поэтому Хаузер пришлось снизить скорость до предела. Она была огорчена, что не может противостоять обстоятельствам. Калли, однако, был рад, что бешеная гонка закончилась.
 Шоссе было пустынно; с тех пор как они свернули с дороги 15, они не видели ни одной машины, но когда прошли длинный двойной поворот, Хаузер с удивлением заметила сзади какие-то яркие фары. Она повернула зеркало заднего обозрения так, чтобы свет не слепил ее, и сосредоточила внимание на дороге впереди.
 Выйдя на прямой отрезок дороги, она заметила, что идущая сзади машина стремительно их настигает. Через сто ярдов начинался очередной поворот, и, опасаясь столкнуться с неосторожным водителем, Хаузер сбавила скорость, чтобы пропустить его вперед. Но машина подтянулась сзади и подъехала еще ближе. Ее фары были выше, чем у обычной машины, и Хаузер предположила, что это пикап или какой-то внедорожник. Окна «порша» были открыты, и она высунула руку, подавая сигнал, чтобы водитель проезжал вперед. Но он продолжал сидеть у нее на хвосте.
 — Чертова деревенщина! — пробурчала она.
 Калли оглянулся на сверкающие позади фары.
 — Пропустите его. Похоже, за рулем какой-то пьяный.
 — Он не хочет нас обгонять.
 — Тогда уйдите вперед.
 Хаузер включила третью скорость и нажала на педаль газа.
 Хорошо отрегулированная машина стремительно рванулась вперед. Но скоро отставший было автомобиль снова догнал ее и пошел бампер в бампер.
 — Дубина, — вновь выругалась Хаузер.


* * *

 Малик довольно хохотнул. Большой восьмицилиндровый двигатель «джипа-чероки» не позволял делать такие стремительные рывки, как «порш», но обладал достаточной мощностью, чтобы держаться с ним наравне. Малик возвращался из Хэмпден-Сидни той же дорогой, что и они. Проезжая мимо придорожной таверны, он заметил стоящий возле нее «порш».
 Внутренний голос предупредил его:  не играй с ним, он опасен.  Именно этот внутренний голос определял его поступки в течение последних четырех лет, убедительной логикой подавляя кровожадные инстинкты. Но месяц назад Малик перестал к нему прислушиваться. И в этот вечер, все еще радостно возбужденный убийством Спирко, он испытывал непреодолимое желание поиграть. В полумиле от таверны он свернул на боковую гравиевую дорогу, дождался, пока «порш» проедет мимо, и устремился в погоню.  Не валяй дурака,  пробовал увещевать его внутренний голос. «Пошел ты! Пошел в задницу! Заткнись!» — завопил Малик. И голос замолк.


* * *

 Хаузер вела машину на предельной скорости, из-за тумана и извилистой, с узкими обочинами дороги развить большую было невозможно. Спидометр показывал семьдесят миль, но Малик не отставал. Он был в опасной близости, всего в нескольких дюймах от ее заднего бампера. Достаточно было ей затормозить перед каким-нибудь препятствием, как он врезался бы в багажник.
 Она решила испробовать старый трюк, которому научил ее еще отец, когда кто-нибудь висел у них на хвосте.
 — Держитесь, — предупредила она Калли.
 Тот, не дожидаясь второго предупреждения, крепко схватился одной рукой за подлокотник, другой — за приборную доску, готовясь Бог знает к чему.
 Хаузер приняла чуть вправо и пошла правыми колесами по усыпанной гравием обочине. Правая задняя шина послала целую кучу мелких камешков в лобовое стекло «джипа».
 Малик немедленно притормозил.
 — Проклятая сучонка! — крикнул он и, как только «порш» вырулил обратно на шоссе, подтянулся к нему.
 На плавном повороте дороги Хаузер ушла вперед, но «джип» снова настиг их.
 — Сверните с дороги и остановитесь, — сказал Калли. — Из-за этого идиота мы можем разбиться.
 Хаузер стала вглядываться в туман, ища какую-нибудь площадку возле дороги. Увидев просвет в деревьях, на полпути перед крутым двойным поворотом, она слегка нажала на тормозную педаль, предупреждая алым светом задних сигнальных огней, что намерена затормозить.
 Пренебрегая возможностью появления встречных машин, Малик вышел на левую сторону дороги и поравнялся с «поршем» как раз перед изгибом.
 — Похоже, ему надоело играть с нами, — сказала Хаузер и, насколько могла, подала вправо.
 Малик слегка обогнал их и круто повернул рулевое колесо вправо. Только быстрая реакция Хаузер помогла ей избежать столкновения, но, хорошо зная особенности «порша», Малик точно рассчитал свой маневр. Он перерезал ей путь в самой крутой части поворота.
 Слабым местом спортивной машины было заднее расположение двигателя. Резкое торможение на крутом повороте чревато опасностью, можно буквально вылететь с полотна. «Порш» занесло, покрышки потеряли сцепление с дорогой. Хаузер сделала то, что делает обычно хороший водитель, знакомый с особенностями своей машины: она слегка газанула, не пытаясь выправить занос. «Порш» дважды развернуло на сто восемьдесят градусов, с двумя задранными вверх колесами, но он тут же опустился на все четыре.
 Калли ударился лбом о приборную доску, голова Хаузер мотнулась в сторону бокового стекла. Машину забросило на встречную полосу. Капотом она была обращена к стоявшему впереди «джипу» Малика.
 Едва очнувшись, Калли поборол головокружение и наклонился к Хаузер, которая была цела и невредима, если не считать небольшой шишки на голове, увеличивающейся буквально на глазах.
 — С вами все в порядке?
 — Да, — сказала Хаузер и, подняв глаза, увидела Малика, стоящего у своего «джипа», в пятидесяти футах от них. Нижняя часть его тела была скрыта туманом, но лицо было видно в свете фар «порша». В руке Малик держал пистолет, направленный на лобовое стекло их машины.
 — Калли!
 Повернувшись, Калли тотчас же узнал Малика. Тот махнул ему свободной рукой.
 Выхватив пистолет из наплечной кобуры, Калли тут же открыл дверцу и вывалился на дорогу. Он тотчас вскочил и, прячась за крылом, навел пистолет на то место, где только что стоял Малик. Но тот исчез.
 — Спрячься за приборной доской, — крикнул Калли Хаузер, но она уже успела распахнуть дверь, прикрылась ею и, держа револьвер в обеих руках, прицелилась между дверью и корпусом машины.
 Калли, пригнувшись, перебрался немного вперед. Он внимательно осматривал местность, и дуло его пистолета направлялось в ту же сторону, что и его взгляд.
 «Джип», со все еще работающим двигателем, стоял посреди дороги. Внезапно двигатель громко взревел.
 Калли прицелился в его заднее стекло. Но в этот миг он увидел свет фар встречного автомобиля. Опасаясь, что пули могут рикошетом задеть ни в чем не повинных людей, он так и не нажал на спусковой крючок. Тем временем «джип» скрылся за поворотом.
 Водитель встречной машины вильнул в сторону, чтобы объехать «порш», оглянулся и, увидев двух людей с револьверами в руках, громко шурша шинами, умчался прочь.
 — Садись, — крикнул Калли. — До сих пор ты гоняла, как самоубийца, просто так. Употреби же свои способности на что-нибудь дельное. Он не может далеко уйти.
 — Нам его не догнать, — сказала Хаузер. — Порвана левая передняя покрышка.
 Хаузер встала и облокотилась на крышу машины. Она держала пистолет так, будто он был продолжением ее руки. Калли заметил, что она спокойна и собранна, происшедшее ничуть не лишило ее хладнокровия.
 — Малик? — спросила она, заранее зная, каков будет ответ.
 Калли кивнул.
 — У него другой цвет «джипа», — сказала она. — Вероятно, он его перекрасил. Чего же стоит твоя теория, будто он не знает, что ты тоже участвуешь в игре?
 Гнев и замешательство, выражавшиеся на лице Калли, сменились вдруг ужасом: его глаза расширились, тело словно окоченело.
 — В чем дело?
 — Малик, должно быть, следил за нами и видел, как мы ездили к Спирко.
 — О, Боже мой!
 Хаузер увела «порш» с дороги, и Калли вытащил свой сотовый телефон. Ожидая, пока телефонистка сообщит домашний номер Спирко, он ритмично стучал кулаком по приборной доске. Набрав названный телефонисткой номер, он стал ждать ответа. Через шесть гудков ему ответил грубый голос:
 — Шериф Маханес.
 Хаузер слышала только то, что говорил Калли, но этого было достаточно; она поняла, что Спирко мертв.
 — Трубку снял местный шериф, — сказал Калли, закончив разговор. — Он ничего не захотел мне сказать, но я слышал плач. Этот маньяк убил Спирко. И навел его на след я.
 — Они подумают, что это мы убили его, — сказала Хаузер.
 — Они не знают, кто мы такие. Я не называл своего имени, и очень сомнительно, чтобы студенты, у которых мы спрашивали, как найти Спирко, запомнили твой номер.
 — Но мы, вероятно, последние, кто видел его перед смертью.
 — Нет. Когда мы отъезжали, с ним разговаривали трое студентов. Они видели, как мы уехали, а он был в это время еще жив.
 — На месте шерифа я захотела бы поговорить с нами.
 — Мы не можем позволить себе этого.
 Хаузер заметила, как дрожат ее руки, и поняла, что адреналин, который бурно циркулировал в ее жилах, убывает. Она испытывала подобное состояние множество раз и знала, что через несколько минут худшее будет позади.
 — Он мог убить нас обоих, — сказала она. — Почему же не убил?
 — Он слишком высокомерен и безумен, а потому уверен, что выиграет любую игру.
 — Что он делал в КГБ? — спросила Хаузер. — Что-то подсказывает мне, что он не был кабинетным ученым.
 — Он делал там все, — сказал Калли. И пока они доставали из багажника запаску и меняли колесо, рассказывал ей о прошлом Малика.




 Глава 21


 Калли и Хаузер остановились впотьмах у задней двери дома Малика, натягивая купленные ими в аптеке тонкие хлопчатобумажные перчатки. Калли хотел открыть дверь мощным пинком, но Хаузер шагнула вперед и стала открывать замок кредитной карточкой.
 — Очень типично для мужчины, — сказала она с игривой улыбкой. — Только дайте ему в руки молоток, и он начнет крушить все кругом.
 — Сила экономит время. И дает ощущение уверенности в себе.
 — Но иногда все же полезно применять умение.
 Они вошли в темную кухню, и Калли включил фонарь, который взял из бардачка «порша». Хаузер достала из сумки маленький, величиной с толстый карандаш, фонарик. Дом был окружен со всех сторон густым кустарником, но, переходя из комнаты в комнату и задергивая везде шторы, они прикрывали фонари руками.
 — Я думаю, ты знаешь, как обследовать дом, — сказала Хаузер.
 — Как-нибудь справлюсь.
 — Я обследую первый этаж, — сказала она.
 Перепрыгивая сразу через две ступеньки, Калли взбежал вверх по лестнице; тем временем Хаузер стала систематически, с дотошностью опытного эксперта осматривать первый этаж. Все в безукоризненном порядке. Ничто не сдвинуто с места. Журналы сложены аккуратными стопками на кофейных столиках в гостиной и в рабочем кабинете. На обоих столах — книжные полки книги в них расставлены так, что их названия бросаются в глаза; старые журналы разложены по датам их выпуска, самые последние — наверху.
 Везде царили безупречная опрятность и порядок. Вся одежда в шкафах наверху, как убедился Калли, была убрана в полиэтиленовые чехлы, висевшие с промежутками в два дюйма, а внизу стояла, также в полиэтиленовых пакетах, обувь. Содержимое аптечки над умывальником в ванной напомнило ему воинское подразделение в ожидании инспекции. На вешалке ровными рядами висели полотенца. Такой же порядок был и в ящиках комода: носки разложены по цвету и толщине: летние в одном ящике, зимние — в другом; все нижнее белье выглажено и аккуратно сложено; накрахмаленные рубашки также сложены и убраны в полиэтиленовый чехол.
 К тому времени, когда Калли кончил свой осмотр, все комнаты выглядели так, будто в них метнули ручные гранаты. Одежда валялась на полу. Окантованные литографии сброшены со стен, картонки сзади оторваны. С полок в спальне все книги скинуты на пол. Простыни и одеяла сорваны с кроватей, матрасы перевернуты и прислонены к стенам.
 Часовой обыск не дал никаких результатов; в руках у него был лишь обрывок старой кинопленки, валяющийся в пустой мусорной корзинке. Кроме неестественного порядка, о характере жившего здесь человека позволяли судить лишь учебники по анатомии и хирургии и обширная коллекция порнографических видеофильмов, сложенных на верхней полке шкафа для белья, между чистыми простынями и наволочками.
 Не более успешными оказались и усилия Хаузер. Однако после ее тщательного обыска все на первом этаже выглядело так, будто никто ни к чему не прикасался. Затем они оба спустились по лестнице в полуподвал, где не было ничего, кроме водонагревателя, газовой плиты и предохранительного щита. На всем тут лежал густой слой пыли, в углах висела паутина; видимо, никто не спускался сюда долгие годы.
 Они уже хотели выйти из кухонной двери, когда Калли вдруг заметил автоответчик рядом с телефоном. На нем горел красный огонек, а небольшой экран свидетельствовал о том, что сделаны три записи. Он нажал кнопку обратной перемотки и выслушал все записанные послания. Первое было от хозяина химчистки, который напоминал, что сданные вещи готовы и их можно забрать. Второе — от электрической компании с просьбой уплатить по просроченным счетам.
 Третье — от женщины с очень отчетливым, негромким и хрипловатым голосом с французским акцентом. Калли прокрутил эту запись три раза.
  Говорит Одетт. Завтра я вернусь в Джорджтаун и буду ждать от вас известий. 
 — Одетт с французским акцентом из Вашингтона, — сказала Хаузер. — Понадобится года два только на то, чтобы ее отыскать.
 Калли ничего не сказал: он был уверен, что Джорджтаун, упомянутый женщиной, отнюдь не район Вашингтона. Нажатием кнопки он стер записи.
 — Зачем ты это сделал? — спросила Хаузер.
 — Сила привычки.
 — Возможно, его очередная жертва.
 — Судя по тому, что ты мне рассказала, он не назначает свидания женщинам: просто похищает их на улицах.
 — Ты поступил не подумав, Калли. Эта запись могла бы пригодиться.
 — Ты права, виноват. Но пошли, у нас еще много дел.


* * *

 Час, проведенный ими на Элливуд-стрит, также не дал никаких результатов, и после десяти часов они вернулись в мотель «Холидей-Инн».
 — Попроси оперативный центр проверить завтра, нет ли на его имя корреспонденции, — сказала Хаузер, когда они вышли из машины. — Ни в доме, ни в магазине в почтовых ящиках ничего не было. Может, у него есть свой абонентский ящик на почте?
 — Он слишком предусмотрителен, чтобы допустить такой очевидный промах. Ручаюсь, что он распорядился прекратить доставку ему почты и дал какой-нибудь липовый адрес, а может быть, и никакого.
 — Что дальше?
 — Я должен немного поспать, — сказал Калли. — Завтра утром мы обдумаем, что делать. Увидимся в семь.
 — Ты же не можешь раскинуть палатку и бросить меня вот так, среди ночи.
 — Не могу, даже если бы хотел. Но вчера ночью я спал всего два часа.
 Номер Калли помещался с противоположной стороны здания, и, стоя возле машины, Хаузер наблюдала, как он пересекает стоянку. Она знала, что он может быть для нее источником неприятностей, но в этот момент испытывала к нему сильное влечение, естественное после пережитых вместе опасностей. И не только это. Когда их глаза встретились, он, казалось, заглянул в самую глубь ее души. И это ощущение ей понравилось. Она уже давно не испытывала ничего подобного.
 Какой сдержанный человек, подумала она. И всегда готовый к действию. По временам его острые, наблюдательные и такие немыслимо голубые глаза были лишены всяких эмоций, выражая лишь спокойную уверенность в себе и своих силах. Но он был предан людьми, которым доверял; то же, вероятно, испытывает мальчик, побитый лучшими друзьями. Снаружи кажется, будто он сделан из прочнейшей стали, но его израненная душа в постоянном напряжении и нуждается в помощи и утешении. За долгое, очень долгое время в ней впервые проснулось глубокое, почти материнское сострадание. Весь прошлый год в ее жизни не было ни одного сколько-нибудь значительного мужчины; она только позволяла себе ужинать с людьми, которых считала друзьями. Она знавала других мужчин, столь же неотразимо красивых, как Калли. Она не ждала от него ничего хорошего для себя, но это никогда не останавливало ее прежде.
 Почти целый час, подперевшись подушками, Хаузер записывала в свой портативный компьютер важнейшие события дня. Уже в двенадцатом часу она позвонила своему главному редактору.
 — Ты как раз вовремя, Джули. Я только что принял душ, — сказал Питер Дэвидсон. — Но ладно, я тебя прощаю. Ты переплюнула всех других репортеров. «Таймс» не сумела раздобыть ничего стоящего. Я очень люблю, когда мы утираем всем нос. Радуюсь целую неделю.
 — Некоторое время я не буду ничего сообщать, — предупредила Хаузер.
 — Этому есть какое-то объяснение?
 — Вам придется довериться мне, шеф.
 Дэвидсон слишком хорошо знал Хаузер, чтобы оказывать на нее нажим; к тому же такое случалось и прежде.
 — О'кей. Но я ожидаю, что ты привезешь с собой какой-нибудь потрясный материал.
 — Именно такой вы и получите.
 — Если вы копаетесь в делах САСВ, будьте осторожны, — сказал Дэвидсон, припоминая их предыдущий разговор. — Эти ребята играют только на выигрыш.
 — САСВ? — переспросила Хаузер.
 — Секретная армия северной Вирджинии. Известная также как ЦРУ.
 — Спокойной ночи, — сказала Хаузер, улыбнувшись. Выключила лампу на прикроватной тумбочке и лежала, глядя во тьме на потолок. Она вновь видела, как Калли вываливается из «порша», прячется за крылом машины и обводит дулом пистолета окружающую местность. Этот прием отработан у него до полного автоматизма. И ни малейших колебаний или каких-либо признаков страха.
 «Вот тот, кто тебе нужен, Джули. Человек, не пасующий перед насилием». Она повернулась на бок, удобнее устроилась на подушках и, продолжая припоминать события дня, незаметно уснула.




 Глава 22


 Малик был в превосходном настроении. В густо набитом зале музыка в стиле кантри отражалась громким эхом от потолочных балок; он поворачивался, притоптывал и покачивался вместе с шеренгой танцоров, которая протянулась во всю длину танцевальной площадки, усыпанной опилками и усеянной арахисовыми скорлупками.
 В эту субботнюю ночь, хотя было уже поздно, люди все еще прибывали. В баре пахло пролитым пивом и сигаретным дымом; музыка оглушала своими децибелами; мужчины пьяно орали, хрипло вскрикивали женщины, польщенные или оскорбленные вниманием к себе; беседовать в таком шуме было просто немыслимо, можно было лишь кричать прямо в ухо. Довольно посредственный оркестр помещался на приподнятых подмостках, отгороженных проволочной сеткой; она защищала оркестрантов от града пустых пивных бутылок и даже стульев, которые бросали в них, когда они играли какую-нибудь мелодию, вызывавшую неодобрение у иных необузданных посетителей. По всей комнате, в целях безопасности, расставили дюжину вышибал, здоровенных парней, головы у которых росли прямо из плеч; они сразу же прекращали завязывающиеся драки, бесцеремонно выбрасывая нарушителей порядка через двойную заднюю дверь, даже не потрудившись предварительно ее открыть. «Таверна и Танцзал Ханнигэна» находились в двух милях от поворота на Нью-Джерси, около Мэнсфилда. Малик обнаружил его несколько месяцев назад, во время одной из своих поездок в Нью-Йорк. С тех пор он непременно останавливался там по пути туда или обратно. В этот вечер, чтобы попасть к «Ханнигэну», он быстро, делая в среднем по девяносто миль в час, проскочил дорогу «Ай-95» и прибыл туда в одиннадцать тридцать, через четыре часа после того, как столкнул Калли и Хаузер с дороги. Он наспех перекусил в затрапезном ресторанчике в глубине здания и купил себе в тамошней лавке, где втридорога торговали соответствующими аксессуарами, ковбойскую шляпу и сапоги.
 Украшенная шитьем из поддельного серебра и несколькими убогими перьями, новая шляпа лихо сидела у него на затылке. Когда танец окончился, руководитель оркестра, волосатый, в немыслимой шляпе и начисто лишенный таланта, гнусавым голосом медленно завел деревенскую балладу. Малик тяжело отдувался, он весь вспотел в своем твидовом спортивном костюме. Партнершей его была сексапильная девица лет двадцати с упругим телом и лисьей мордочкой, по имени Тамми. Она была в плотно облегающих джинсах, розовых сапожках и открытой блузке под расстегнутой кожаной курткой. Вовсе не устав от танца, она покачивалась в такт с ритмом баллады и терлась о своего партнера, одаряя его вызывающими взглядами.
 — Чудная песня, — сказала она, медленно проводя рукой по внутренней части его бедра.
 Малик обнял ее и мысленно улыбнулся, когда она прижалась к нему лобком, и они медленно закружились среди танцующей толпы.
 Когда окончился медленный танец, Малик посмотрел на часы. Перед тем как заехать в бар, он позвонил Юрию в Бруклин и предупредил его, что может приехать в любое время ночи, а потому не спешил уезжать. Но он уже достаточно натанцевался, и ему не терпелось получить ожидавшую его, как он знал, награду.
 — У вас золотые часы «Ролекс»? — спросила Тамми.
 — Да.
 — А вы симпатяга, хотя и пожилой.
 — Спасибо на добром слове.
 Когда они пошли прочь от танцевальной площадки. Тамми повисла у него на руке. С каждой минутой, как и предвидел Малик, она становилась все развязнее и наглее. После того как музыка смолкла, стало возможно разговаривать, хотя и очень громко.
 — Вы не уезжаете?
 — К сожалению, должен уехать. Но вечер был просто замечательный, моя дорогая.
 — Мне  ужасно  нравится, как вы разговариваете. — Ее рука скользнула ему под ремень, в брюки; затем, похотливо подмигнув, она взяла его за руку. — Может, пойдем куда-нибудь. Вы и я. В какое-нибудь славное, спокойное местечко.
 — И чем мы там займемся? — спросил Малик, вытаскивая ее руку из своих брюк.
 — Ну, всякими играми.
 Малик рассмеялся и, сопровождаемый прилипшей к нему Тамми, протиснулся сквозь толпу на тускло освещенную стоянку, заставленную легковыми машинами и пикапами. «Джип» стоял в отдаленном темном углу, и Малик оглянулся, чтобы убедиться, одни ли они. Передняя часть стоянки была полностью занята, и новоприбывшие проезжали в самый ее конец, где их даже не удавалось разглядеть. Пьяные то входили в бар, то выходили из него, но «джип» был скрыт от них четырьмя рядами машин. Лукавая усмешка на лице Малика не имела никакого отношения к сопровождавшей его шлюхе; он еще раньше заметил вышедшего перед ними высокого костлявого парня и теперь увидел, что он прячется в тени.
 Малик с нетерпением предвкушал дальнейшее развитие событий. Он приметил эту парочку еще возле ковбойской лавки. Они вели себя так неопытно, по-любительски, что он чуть не рассмеялся. Забавы ради он пощеголял перед ними своим туго набитым пятидесятками и кредитными карточками бумажником и постарался, чтобы они обратили внимание на его часы. Как только он заказал первый бокал в баре, Тамми приблизилась к нему с характерными повадками неопытной проститутки. Сейчас Малик с трудом сдержал смех, увидев, как ее костлявый спутник с видом крутого парня отбросил сигарету и пошел через стоянку, покачиваясь и пытаясь держаться уверенно и угрожающе.
 Парень подкрался сзади и вытащил из сапога складной нож. Выкинув лезвие, он замахал ножом перед лицом Малика.
 Тамми возбужденно захихикала.
 — Пырни его, Дуэйн. Пырни его.
 — А ну-ка отдавай, старый козел, свой «Ролекс», бумажник и ключи от машины, и может, я только пощекочу тебя ножом. — Это были последние слова, сказанные Дуэйном.
 Малик усмехнулся, сделал вид, будто вытаскивает бумажник, и выхватил пистолет. Прежде чем парень понял, что происходит, он дважды выстрелил ему в голову, затем, спокойно перешагнув через его тело, прижал Тамми к борту «джипа» и сунул глушитель ей под подбородок.
 — А ну-ка тихонько полезай в машину.
 Тамми в ужасе уставилась на своего дружка, лежащего в луже крови. Она была слишком испугана, чтобы двигаться или кричать. Малик открыл дверь «джипа» и впихнул ее внутрь. Она хотела бежать, но Малик вскочил в машину и заломил ей руку.
 — Отпустите меня, мистер, это он меня заставил.
 — Конечно, он.
 — Вы же не отвезете меня в полицию?
 — Думаю, это не понадобится.
 — Я никогда не делала ничего такого, честное слово.
 — Конечно, не делала. Ты у нас сама добродетель. Я понял это в тот самый момент, когда положил на тебя глаз.
 — Я не хотела в этом участвовать, но он меня бьет.
 — Теперь уже не будет.
 — Что вы собираетесь сделать со мной, мистер? Только не делайте мне больно. Пожалуйста.
 — Ты что-то там говорила насчет игр, — напомнил Малик и, захлопнув дверь, завел двигатель.
 — Да, конечно, конечно. Я в этом деле мастак, — сказала Тамми, отчаянно пытаясь как-то ублажить Малика. — Ребята говорят, у меня просто талант. Я могу сделать все, что вы скажете. Все-все.
 — Это просто замечательно.
 — Вы получите большое удовольствие. Обещаю вам.
 — Очень хорошо, Тамми. Ты хотела игр. Ну что ж, будут тебе игры.
 Малик взял ее за затылок и пригнул ее голову к своим коленям. Когда она расстегнула его брюки и взяла пенис в рот, он тихо застонал.
 — Ну, а теперь покажи, на что ты способна, — сказал он, выезжая на шоссе, — Соответственно я и поступлю с тобой.
 За несколько миль от бара Малик нашел наконец то, что искал: большую стройку; по случаю уик-энда здесь никого не было. Он остановился за бульдозером, так, чтобы его не было видно с дороги, заглушил двигатель и выключил свет.
 Тамми подняла глаза, встревоженная.
 — Я еще не кончила свое дело. Твоя штучка только-только помягчела.
 Малик схватил ее за волосы и ударил головой о дверь.
 — Я тоже еще с тобой не покончил, чертова сучка.


* * *

 Через час полицейский из Нью-Джерси покинул место убийства около бара «Ханнигэна». Расследование проводила местная полиция во главе с шерифом, и ему нечего было там делать. Он продолжал свое обычное патрулирование и подъехал к стройке за несколько миль от бара, проверить, не воруют ли там строительные материалы, как это было на прошлой неделе.
 Патрульный медленно осмотрел территорию стройки и уже собирался уехать, когда заметил, что за рычагами бульдозера кто-то сидит. Он подъехал ближе и выставил фонарь из окна. На бульдозере сидел кто-то голый и, видимо, спал. Какая-нибудь пьянь, подумал он и вылез из машины.
 Взобравшись на бульдозер, он посветил фонарем. При виде варварски изувеченного тела он вскрикнул и свалился на землю. Когда он поднялся на колени, его стошнило; лишь после этого он побежал к машине, чтобы доложить по радио о найденном трупе.




 Глава 23


 Донесение из Хэмпден-Сидни поступило в шарлоттсвильскую группу расследования менее чем через час после убийства Джорджа Спирко. Спецагент Джек Мэттьюз тут же отмел его как не имеющее отношения к их делу. Убит мужчина, нанесенные ему увечья не носят сексуального характера, и в предыдущих четырех убийствах преступник не пользовался пистолетом. Вскоре после одиннадцати Мэттьюз собирался уже прекратить работу, когда один из офицеров Брейди явился со списком темно-зеленых, с металлическим отливом автомобилей, произведенных Крайслером и купленных в Шарлоттсвиле и его окрестностях.
 Список насчитывал триста шестьдесят восемь машин, но им посчастливилось со сто двенадцатым номером. Офицер стучался в дом Джона Малика, владельца «джипа-чероки», но никто не открыл ему дверь. Пожилой сосед, вернувшийся с поздней вечерней прогулки, сообщил ему, что вот уже целый месяц не видит Малика. Он исчез. И слава Богу, что исчез, потому что всю ночь слушал проклятую музыку в стиле кантри, включая свой маг на полную катушку, так, что мог бы разбудить и мертвых. Они могут, сказал он, проверить его магазин на Элливуд-стрит, но, кажется, и он закрыт целый месяц; шесть месяцев назад он заказал книгу о елизаветинских драматургах, но так ее и не получил.
 Офицер стал расспрашивать других соседей, поднимая некоторых уже с постели, но никто не мог добавить ничего существенного. Все в один голос заявляли, что Малик держался уединенно, не проявлял особого дружелюбия и даже не отвечал на приветствия при редких встречах с ним.
 Исчез месяц назад, повторил про себя Мэттьюз, выслушивая доклад офицера. Время исчезновения крайне подозрительно. Цвет машины — тот самый. И эта любовь к музыке в стиле кантри. Вскоре после того, как начальник полиции Брейди оставил стадион, он вспомнил, что видел знакомые слова в нотах: он бессознательно напевал старую песню в стиле кантри, когда вдруг понял, что это та самая песня.
 Мэттьюз хорошо понимал, что располагает очень неубедительными косвенными доказательствами — разрозненными уликами, которые, возможно, никогда не объединятся в одно целое, необходимое для успешного завершения расследования.
 Теперь в руках у них было водительское удостоверение трехлетней давности, с фотографией, где Малик был снят с густой бородой и усами, по всей вероятности, давно уже сбритыми, если он в самом деле убийца. Мэттьюз с интересом отметил, что, получая вирджинское водительское удостоверение, Малик наверняка не сдал прежнее удостоверение, полученное в другом штате. Трудно было представить себе, чтобы мужчина сорока трех лет не имел водительского удостоверения, — Мэттьюз сразу заподозрил, что фамилия Малик вымышленная.
 Тотчас же была отправлена машина за клерком из налоговой конторы. Его доставили в муниципалитет, чтобы он проверил заявление Малика о выдаче ему лицензии на открытие дела, квитанции об уплате налога на недвижимость. Но это ничего не прояснило, только добавило загадок. Малик приехал в Шарлоттсвиль три года назад и сразу же купил себе дом и магазин, расплатившись наличными. Доход, полученный им от магазина, за три года составлял около восемнадцати тысяч долларов; значит, Малик жил не на эти деньги. Крупная сумма, четыреста тысяч долларов, затраченная на покупку дома и магазина, вероятно, нажита уголовным путем, подумал Мэттьюз, однако не исключено, что она получена вполне законно. Завтра же утром ФБР совместно с налоговой службой начнут расследовать источник доходов этого Малика.
 В два часа ночи в одной из комнат полицейского участка, где разместилась группа расследования, все еще горел свет. Развалившись в кресле, Джек Мэттьюз, с осунувшимся лицом и красными от переутомления глазами, выслушивал информацию, полученную из Куантико, где находилась другая группа: в это время ночи и они не спали.
 Положив трубку, Мэттьюз встал из-за большого стола, за которым обычно проводились совещания, и стал расхаживать взад и вперед, чтобы размять затекшие ноги. Он взял чашку кофе, но затем, так и не выпив его, поставил ее на место; это была уже седьмая чашка за последние три часа, и кофе казался едким, как электролит, заливаемый в аккумуляторы. Его глаза скользнули по большой доске в передней части комнаты: к ней были прикноплены фотографии изувеченных тел девушек; среди прикрепленных к доске бумаг был и отрывок из песни кантри, который он прочитал в сотый раз, пытаясь проникнуть в его тайный, еще не раскрытый ими смысл.
 — Национальный криминальный информационный центр не располагает какими-либо сведениями об этом человеке, — сказал Мэттьюз Брейди, отложив присланный из Куантико документ. — И в наших уголовных досье тоже ничего нет.
 — Никто не использовал это имя как вымышленное.
 — Никто. Имя Малик не всплывает ни в одном досье. Полное отсутствие данных.
 — Может, имеет смысл получить ордер на обыск дома и магазина? — предложил Брейди. — Мы наверняка найдем отпечатки его пальцев. Если Джон Малик — имя вымышленное, на него должно быть криминальное досье, и где-нибудь да найдутся отпечатки его пальцев.
 — Для получения ордера на обыск нам нужно хоть какое-то обоснование. А у нас ничего нет.
 — А как насчет банковских счетов, кредитных карт, телефонных разговоров?
 — Это мы можем испробовать. Утром я испрошу ее у прокурора Соединенных Штатов, — сказал Мэттьюз. — Почему-то я уверен, шеф, что это и есть тот, кого мы ищем. Я хочу, чтобы все ваши люди сосредоточили свои усилия на поисках этого Малика. Пусть они переговорят со всеми, кто только проходил мимо него за эти истекшие три года.
 — Я сделаю копии с фотографии на водительском удостоверении и раздам их всем членам группы расследования, — сказал Брейди. — Как с бородой и очками, так и без них.
 — Пусть ее покажут во всех больницах, аптеках и магазинах... вы знаете, как это делается.
 — Хотите, я объявлю розыск «джипа» по всему штату, — предложил Брейди.
 — Да, — сказал Мэттьюз. — Но проинструктируйте ваших людей, чтобы они не пытались задержать «джип». Если они его заметят, то пусть сообщат нам и поддерживают связь, пока мы не вышлем группу слежения. Но ни при каких обстоятельствах они не должны вступать с водителем в конфронтацию.
 — Мы могли бы прибегнуть к хитрости, — сказал Брейди. — Заявить, например, что у него не горят задние огни, да мало ли еще что. Подсунуть ему штрафную квитанцию, чтобы получить его отпечатки пальцев.
 — Ни в коем случае. Я хочу, чтобы это было сделано по всем правилам. Если убийца он, я не хочу, чтобы он ускользнул благодаря своему профессионализму.
 В комнату вошел один из людей Брейди с факсом, только что полученным от полиции Нью-Джерси. Он вручал факс Мэттьюзу с совершенно ошеломленным видом.
 — Черт! — выругался Мэттьюз, прочитав факс.
 — В чем дело? — спросил Брейди.
 Мэттьюз подошел к доске.
 — Каковы следующие слова песни?
 Брейди на мгновенье задумался, перебирая в уме отрывок песни: «Когда я впервые тебя повстречал, ты мне улыбалась так мило, не знал я, что сердце твое холодно, как лед, холодно, как могила».
 — "Не зря говорили подруги ее", — сказал он. — Найдено еще тело?
 — В Нью-Джерси. Мэнсфилд.
 — В Нью-Джерси? — сказал Брейди. — Но ведь прошло всего восемнадцать — двадцать часов с тех пор, как он выложил тела на стадионе.
 — Это не может быть какой-нибудь подражатель. Только одной журналистке удалось узнать о записках, но даже если ей и известно их содержание, она ничего не опубликовала. А говорить о простом совпадении и вообще не приходится.
 — Записка со словами «Не зря говорили подруги ее...» была найдена в обычном месте?
 Мэттьюз кивнул.
 — Увечья напоминают те, что нанесены предыдущим жертвам, только не такие изощренные. По-видимому, убийца спешил.
 — Студентка колледжа?
 — Они нашли тело всего полчаса назад, и ее еще не идентифицировали.
 — Мэнсфилд, Нью-Джерси. Но это же в трехстах или четырехстах милях отсюда?
 — В трехстах пятидесяти.
 — Это опровергает вашу теорию, что он выискивает лишь местных жительниц и тщательно готовится к их похищению.
 — Кто знает, что могут выкинуть эти чудовища. У нас есть лишь общие результаты психологических исследований, основанных на имеющихся у нас досье и беседах с заключенными, — сказал Мэттьюз. — И смена места не такое уж необычное дело. Убийцы-маньяки действуют на довольно обширных территориях. Тэд Банди начал в Сиэтле и закончил во Флориде. Нередко в поисках своих жертв они проделывают по двадцать пять — тридцать тысяч миль в год. Но этот убийца отличается от всех. Обычно, когда такие, как он, меняют место, в убийствах бывает перерыв. Пока они как следует не ознакомятся с новым местом.
 — Может, она здешняя студентка, которая поехала домой, а он отправился за ней следом?
 — Возможно, — сказал Мэттьюз. — Но скорее всего она попалась ему случайно, когда он занимался какими-то своими делами. Первые четыре убийства совершены с тщательной продуманностью, последнее носит следы спешки. Это означает, что он может действовать по-разному, в зависимости от обстоятельств.
 — Вы полагаете, что он уехал навсегда?
 — Нет. Судя по всем его поступкам, если бы он предполагал осесть в Нью-Джерси, то не начал бы с убийства, — сказал Мэттьюз. — Он наверняка потратил много энергии, чтобы найти здесь убежище, где может пытать и увечить своих жертв. И ведет себя так, точно не боится, что его поймают. Я чувствую, что он находится в Нью-Джерси по причинам, не связанным с предыдущими убийствами. Но что это за причины?
 Мэттьюз покачал головой в полном замешательстве.
 — Объявите розыск его «джипа» по всей стране. Те, кто его обнаружат, пусть известят ближайшее отделение ФБР. Я выделю специального человека, чтобы руководил этой работой.




 Глава 24


 Майк Калли отчаянно пробивался через пламя, чтобы спасти свою жену. Он был всего в нескольких дюймах от ее протянутых рук, но она вдруг исчезла, испепеленная пламенем, которое пожирало его дом и семью. Откуда-то, из языков огня и клубов густого дыма он слышал крики дочери, но не видел ее. Взломав дверь, он увидел в центре гостиной Малика: спокойно улыбаясь и поддразнивая его, тот стоял в кольце огня, который почему-то щадил его. Громко зазвонил телефон, и Калли снова увидел свою жену; по ее лицу катилась одна-единственная слеза. Она манила его к себе, и вдруг ее опять охватило пламя. Выкрикивая ее имя, он бросился на помощь — и тут опять зазвонил телефон.
 Когда Калли наконец очнулся от кошмарного сна, он понял, что звонит телефон на тумбочке. Он сел на край кровати, свесив запутавшиеся в простыне ноги, весь в поту и тяжело дыша. Подождал, пока телефон прозвонит еще три раза. За это время его дыхание успокоилось, сердце перестало бешено биться. Ярко-зеленые цифры электронных часов на радиоприемнике показывали четыре двадцать четыре утра.
 — Да, — еще сонным голосом отозвался Калли, поднимая с рычага трубку.
 — Майк, это Лу, — сказал Грегус.
 Калли окончательно стряхнул с себя паутину сна и прочистил горло.
 — В чем дело?
 — Малик путешествует.
 — И куда же он направляется?
 — Вчера вечером в одиннадцать тридцать он был в Нью-Джерси.
 — Ты уверен? Он едва не столкнул нас с дороги здесь, около семи.
 — У меня совершенно точные сведения. Очевидно, у него не было времени получить кредитные карточки на свое новое имя, и он использовал одну из старых. Мы каждый час проверяем компьютерные данные о его расходах и выяснили, что он пользовался карточкой в баре «Ханнигэна», в Мэнсфилде.
 — Ты когда-нибудь спишь?
 — Да, но мой компьютерный гений любит работать ранним утром. Говорят, что так легче проникнуть в компьютерные системы.
 — Послушай, я должен тебе кое-что рассказать, — колеблясь, начал Калли.
 — Я знаю о Спирко, — прервал его Грегус — Его жена позвонила куратору в ЦОПП, и их босс тут же информировал меня. Мне не понадобилось специалиста по ракетной технике, чтобы понять, что произошло.
 — Прости, — сказал Калли. — Это я подставил его.
 — Такое случается с лучшими из нас.
 — Если ФБР сопоставит его смерть с убийствами, совершенными Маликом, и начнет изучать его прошлое, оно без особого труда выйдет на Управление.
 — Это уже моя забота. А сейчас я хочу, чтобы ты поехал в Нью-Йорк, Бруклин.
 — И что там есть, в Бруклине?
 — Ресторан «Гардения» на Брайтон-Бич-авеню.
 — Объясни подробнее.
 — Это место, где собирается русская мафия. В прошлом месяце там появлялись некоторые старые друзья Малика по КГБ. Мы думаем, что именно они участвовали в похищении грузовика с бумагой.
 — Ты полагаешь, Малик поехал туда за своей долей денег?
 — Я полагаю, что он должен снабдить их необходимыми клише и выехал именно для этого.
 — Мне нужно вылететь быстрее, чем обычным коммерческим рейсом!
 — В аэропорт Шарлоттсвиль-Альбемарль уже вылетел «Лир» спецрейсом для тебя. Предполагаемое время прибытия — через тридцать минут.
 — Мне понадобится машина для разъездов по городу.
 — Машина будет ждать тебя у терминала морской пехоты в аэропорту Ла Гардия, когда ты прибудешь.
 — Что ты знаешь о приятелях Малика по КГБ?
 — Немногое. Но с одним из них ты знаком. Это Виктор Силкин.
 Калли сразу же вспомнил Силкина.
 — Да, я с ним знаком. Он был майором, участвовал в специальных операциях. Левая сторона его лица парализована, результат огнестрельного ранения. Он как будто постоянно хмурится. Мы хотели его завербовать, но Малик отговорил нас, сказал, что он не примет нашего предложения.
 — Он самый. Когда Ельцин пришел к власти, он ушел в подполье, и мы потеряли его из виду. Он выступил не на той стороне во время переворота. Он участвовал в московских операциях российской мафии и, оказавшись здесь, взялся за старое.
 — Кто-нибудь следит за ним сейчас?
 — Нет. Я убрал людей два дня назад, как только ты включился в операцию.
 — Хорошо. Я не хочу, чтобы какие-нибудь операции нью-йоркского отделения мне помешали.
 — Перед тобой открытое поле деятельности, — сказал Грегус. — Ты что-нибудь узнал, обыскав дом и магазин Малика?
 — Только то, что он очень аккуратно заметает свои следы.
 — Если тебе понадобится что-нибудь в Нью-Йорке, только скажи.
 Калли положил трубку и продолжал сидеть на краю кровати, вглядываясь в ночную тьму за окном. В его памяти воскрес только что приснившийся ему кошмар; преодолев воспоминание о нем, Калли принял душ и оделся, прежде чем позвонить Хаузер.
 Он нашел ее уже на стоянке, за рулем «порша». Бросив свою сумку на заднее сиденье, сел справа от нее.
 — Зачем мы едем в Нью-Йорк?
 Калли сказал ей, и она криво усмехнулась.
 — Отныне мы будем действовать в моих охотничьих угодьях, — заметила она.
 — Не зарывайся. Помни: Малик десять лет подпольно работал в Нью-Йорке. Он знает его не хуже, если не лучше, чем ты.
 — Весьма сомнительно, — возразила Хаузер. — Думаю, что, получив деньги, он опять возвратится в Шарлоттсвиль. И примется за новые убийства.
 — Возможно, — согласился Калли. — Но единственная причина, по которой он оставил ФБР какое-то подобие следов, та, что, когда они наконец установят его личность, он скроется. А чтобы скрыться от Управления и жить, прячась от него, нужны деньги. Большие деньги. Ведь ему надо будет оплатить молчание, безопасность, новый банковский счет, новое лицо, документы.
 — Какова сумма, о которой мы говорим?
 — Тридцать миллионов.
 Хаузер присвистнула.
 — Если эту сумму разделить поровну на троих, ему достанется по крайней мере десять миллионов. Сколько денег он получит от того, кто займется их отмывкой? По двадцать, тридцать центов за каждый доллар?
 — Ты забываешь, что эти деньги ничем не будут отличаться от настоящих. Он может спокойно ими пользоваться, никому не отдавая. Использовав свои старые связи по КГБ, он сможет отмыть эти деньги через мировую денежную систему. Никто ничего не узнает.
 — Доллар за доллар? — сказала Хаузер; она завела двигатель, выехала со стоянки на Северную дорогу 29 и направилась к аэропорту.
 — Доллар за доллар, — ответил Калли.
 — Да, а как насчет твоего мотоцикла? Он, наверное, все еще в гараже.
 — Мотоцикл не мой.
 — Ты что, украл его?
 — Вроде того. У одного крупного вора, так что тут все о'кей.




 Глава 25


 Склад помещался на Сёрф-авеню в той части Бруклина, что находится на Кони-Айленде, вблизи известного парка с аттракционами.
 Внешне склад явно нуждался в покраске; вывеска — единственное, что осталось от его прежнего владельца, — выцвела, стершиеся теперь буквы некогда гордо провозглашали, что тут помещалась типография компании «Казанов и сын». Единственным выходящим на улицу окном, если можно его так назвать, было вставленное во входную дверь стекло, рядом с раздвигающимися в стороны воротами, но и это стекло закрывал кусок толя. Снаружи склад выглядел пустынным и заброшенным. Внутри же, занимая переднюю часть обширного помещения, стоял скоростной печатный станок, станок для глубокой печати, монотип, резательная и упаковочная машины; за последний месяц все это было тщательно подготовлено к работе. У одной стены виднелись три большие промышленные сушилки, а у ворот возле входной двери — длинный рабочий стол. Сидя на стуле за столом, подперев подбородок руками, крепко спал Юрий Беликов.
 В это воскресное утро, в пять тридцать, Малик подъехал к складу и остановил возле него свой «джип»; на нем красовались теперь местные номера штата Нью-Джерси, украденные на стоянке возле бара «Ханнигэна».
 По пути в Нью-Йорк он остановился на станции обслуживания, где снял с себя окровавленную куртку и брюки, вымылся и переоделся во все новое, рассчитывая выбросить старую одежду в первую же помойку. Когда он вылез из «джипа» в своем блейзере, серых широких брюках, накрахмаленной белой рубашке с аккуратно повязанным галстуком, он выглядел чересчур нарядно в этом грязном, замусоренном районе.
 Боковая улочка, куда выходил фасад склада, была темна и как-то странно спокойна. Входная дверь оказалась заперта. Он заметил мини-вэн Беликова, стоявший там, где он оставил свой «джип», и поэтому смело постучал. Сначала внутри все было тихо. Он постучал во второй раз, сильнее, и наконец послышались шаги.
 Все еще не проспавшийся, Беликов открыл дверь и отошел в сторону, пропуская Малика, затем, быстро оглядев пустынную улицу, снова запер замок.
 — Я ожидал тебя раньше, — сказал Беликов, маленький, жилистый человечек с мордочкой хорька, быстрыми, подвижными глазами и легкими, вкрадчивыми движениями. Его взгляд редко останавливался на чем-нибудь более чем на одну-две секунды. Закоренелый преступник, он провел десять лет своей жизни в сибирском лагере и привык жить под вечной угрозой смерти. Доверять ему нельзя было ни в чем, если только у него не было страха. А Беликов панически боялся стоявшего перед ним человека.
 — Мне пришлось задержаться, — сказал Малик, подавляя легкую усмешку: он все еще испытывал возбуждение, вызванное всей этой историей с Тамми. Он внимательно осмотрел установленное типографское оборудование и задержался на кипе бумаги, лежащей рядом со скамьей. Кипа была менее четыре фута в высоту и два на два в длину и ширину.
 — И это все? — спросил Малик. — Такого количества достаточно, чтобы отпечатать тридцать миллионов долларов?
 — Если говорить точно, то тридцать два миллиона. Обманчивое впечатление, да? — сказал Беликов. — В кипе десять тысяч листов. Из каждого листа получится тридцать две банкноты. По восемь в длину и по четыре в ширину. Мы будем печатать стодолларовые банкноты. Три тысячи двести долларов из одного листа; из десяти тысяч листов — соответственно тридцать два миллиона долларов.
 Малик посмотрел на стоявшие у стены промышленные сушилки.
 — А эти зачем?
 — Чтобы придать деньгам такой вид, будто они уже были в обращении. Деньги закладываются в барабан вместе с булавками, кусками ткани и пластмассы. Выходя оттуда, они выглядят уже совсем иначе.
 — И сколько времени займет их напечатание?
 Беликов пожал плечами.
 — Часов десять, если я начну прямо сейчас.
 Малик посмотрел на часы.
 — Значит, ты кончишь в три часа дня.
 — Если все пойдет как надо.
 — Постарайся, чтобы так и было.
 Малик открыл портфель и вытащил оттуда клише, каждое в упаковке, твердой снаружи и мягкой внутри. Он вручил их Беликову, который тут же положил их на рабочий стол, включил яркую, с направленным светом лампу и вставил увеличительное стеклышко в глаз.
 Беликов тщательно, во всех подробностях, осмотрел клише. Особенно внимательно изучил печать казначейства и печать федерального резервного банка. И та и другая были выгравированы ясно и отчетливо, без каких-либо погрешностей. Портрет Бенджамина Франклина на лицевой части банкноты был четким и резко отделялся от заднего плана, точно так же, как и Индепенденс Холл [2]  на оборотной ее стороне. Так же искусно были сделаны линии и орнаменты по краям.
 — Клише просто великолепны, — сказал он. — Лучше я и не видывал.
 — Значит, изготовленные нами деньги будут неотличимы от настоящих? — спросил Малик.
 — Нам не хватает лишь натуральной зеленой ичерной краски, используемой Бюро клиширования и печати.
 Малик нахмурился.
 — Твоя краска может быть другого оттенка?
 — Нет. Краска будет совершенно идентична. Но у нее не будет магнитных свойств, которыми обладает специальная краска.
 — Насколько легко это установить?
 — Только в соответствующей лаборатории, — сказал Беликов. — Но никому и в голову не придет усомниться в выпущенных нами деньгах. Ведь мы будем печатать на настоящей бумаге, с помощью высококачественных клише.
 — Все фальшивые деньги, печатаемые сейчас, смехотворно низкого качества, — продолжал Беликов. Последние двадцать пять лет он специализировался исключительно на подделке денег и кредитных карточек, поэтому говорил с полным убеждением и авторитетно. — Нынешние фальшивомонетчики используют обычно некачественную бумагу, которую можно отличить на ощупь, и не пользуются клише. Обычно в их распоряжении фотокопировальные машины, или в лучшем случае они применяют офсетный метод, чтобы получить клише с фотографии или с самой банкноты. Как правило, применяют копировальную технику. Сама бумага и изображение при этом такого низкого качества, что любой опытный кассир распознает их с первого взгляда. Бьюсь об заклад, что за последние двадцать пять лет секретная служба не сталкивалась ни с одним случаем употребления клише. И конечно, деньги не печатались на настоящей, предназначенной лишь для этой цели бумаге. Значит, наши деньги будут неотличимы от настоящих и не вызовут никаких подозрений.
 — Главное, чтобы ни один банкир не мог их распознать. Когда деньги окажутся в международной денежной системе, их уже нельзя будет ни обнаружить, ни изъять из обращения.
 — Уверяю вас, тут не будет никаких проблем.
 — Я хочу, чтобы деньги были упакованы в пачки по десять тысяч долларов, — сказал Малик. — И в три часа я вернусь, чтобы забрать их.
 — Забрать свою долю, — осторожно поправил Беликов.
 — Да, конечно, мою долю. Десять миллионов шестьсот шестьдесят шесть тысяч долларов. Правильно?
 — Правильно, — сказал Беликов, несколько успокоившись.
 — И я привезу с собой Виктора Силкина, нашего партнера. Мы сможем сразу же разделить деньги.
 — А кто заплатит тем, кто ограбил грузовик с бумагой? — спросил Беликов.
 — Мы с Виктором рассчитаемся с ними из своих денег, — сказал Малик, прекрасно зная, что три человека, специально доставленные для этого из Москвы, уже получили свое: после того как криминальная секретная служба совершила налет на первый склад, куда была отвезена вся похищенная бумага, Силкин убил всех троих. Их тела, с привязанными к ним гирями, были сброшены в Ямайский залив, и Малик все еще не мог успокоиться, потеряв всю бумагу, кроме одной кипы. Как он считал, это дело загубили три привезенных ими болвана. Счастье еще, что Силкин переправил одну кипу бумаги к Беликову всего за несколько минут до налета секретной службы; если бы не это, они потеряли бы все без остатка.
 — Я хочу поменяться с тобой автомашинами, — сказал Малик. — Я возьму мини-вэн, а тебе оставлю свой «джип».
 — Пожалуйста, — охотно согласился Беликов, отдавая ему свои ключи.
 — Итак, до трех часов, — сказал Малик, выходя через переднюю дверь.
 Как только он ушел, Беликов приступил к работе.




 Глава 26


 Малик стоял на темной улице снаружи склада и жадно втягивал предутренний воздух, напоенный ароматами океана. Еще не было и шести, до завтрака с Силкиным, назначенного в ресторане «Гардения», оставалось три часа.
 Как и всегда после убийства, он не испытывал ни малейшего утомления; проехав небольшое расстояние, отделявшее его от Брайтон-Бич, он поставил мини-вэн на Пятой Брайтон-стрит. Оттуда он прошел на дощатый причал и сел на скамью, глядя, как над океаном разгорается утро.
 На Брайтон-Бич он всегда чувствовал себя как дома; знал этот район еще с тех пор, когда был агентом КГБ в Нью-Йорке. Некогда это был покинутый, все больше приходящий в запустение район; но в семидесятые годы его оживил и возродил приток русских эмигрантов, которых теперь насчитывалось более сорока тысяч. В прежде заколоченных домах размещались бакалейные лавки, магазины, рестораны с русскими деликатесами и оживленные ночные клубы. Везде ощущалось богатство, добытое как законным путем, так и с помощью криминальных махинаций; и старые, убогие на вид многоквартирные дома с видом на океан и лепными украшениями, которые так недавно никто не покупал и по сорок тысяч, теперь приносили доход более полумиллиона.
 В течение десяти лет, проведенных в городе, Малик часто бывал здесь, особенно когда его охватывала ностальгия. Теплыми летними вечерами он сидел на причале, пил ржаной квас и слушал певцов, которые, подыгрывая себе на балалайке, пели о родине-матери. Однако приводила его сюда не только ностальгия. Обособленное землячество было самым подходящим местом, где легко осваивались тайные агенты; среди легальных иммигрантов функционировали десятки офицеров КГБ, с которыми Малик координировал свои шпионские операции.
 Как раз в ту пору и были основаны криминальные структуры в этом районе. В начале семидесятых годов, как впоследствии и Кастро, опустошая свои тюрьмы, КГБ засылало в Соединенные Штаты тысячи преступников; они вливались преимущественно в рабочую среду Брайтон-Бич; сюда же направлялись и политические эмигранты; после второй мировой войны это была самая большая волна русской эмиграции.
 Малик имел прочные связи с главарями русского преступного сообщества, установленные еще во времена подпольного пребывания в Нью-Йорке и в Москве. В России, без пособничества КГБ, они не могли осуществлять свои операции, зависящие и от черного рынка; в Нью-Йорке же они вербовали для КГБ тайных агентов, отбирая их среди бывших советских патриотов, разочарованных своей жизнью в Америке, отчаянно бедствующих людей или тех, кто оказался в долгу у преступников.
 Русская мафия, или Организация, сформировалась из отдельных банд преступников, которые терроризировали эмигрантов и безжалостно вымогали у них деньги. Но довольно скоро они занялись куда более прибыльными операциями: махинациями со страховками и бесплатной медицинской помощью, установлением контроля над сетью бензозаправочных станций по всему городу и сокрытием сотен миллионов долларов от налогов государства. К началу девяностых годов они сплотились в контролируемую центром сильную организацию, базирующуюся в Брайтон-Бич, но простирающую свои щупальца к тому, что осталось от коммунистической Восточной Европы, в Африку и Юго-Восточную Азию, а когда к власти пришло правительство Ельцина, и в бывший Советский Союз, где прежние сотрудники КГБ вели для них операции, связанные с черным рынком и транспортировкой наркотиков.
 Малик мысленно улыбнулся, вспомнив, как возник план выпуска фальшивых денег. Шесть месяцев назад, посетив Брайтон-Бич, он случайно встретился с Силкиным, и они стали вспоминать доброе старое время. В КГБ Силкин как раз и занимался изготовлением фальшивых банкнот; сейчас же он работал в компании, производящей специальную бумагу для правительства Соединенных Штатов. Он планировал похитить эту бумагу и изготавливать деньги с применением фотокопировальных устройств. Он предложил Малику принять участие в этой операции; тут его опыт с отмыванием денег был бы просто бесценен. Малик все еще хорошо помнил выражение лица Силкина, когда он рассказывал ему о клише, похищенных им в Восточном Берлине. И сделка была заключена.
 Теперь, в ожидании, когда деньги будут отпечатаны, Малик наблюдал за тихим прибоем, отдаваясь его успокоительному ритму. И вдруг увидел одинокую девушку, бегущую по берегу по направлению к нему. Она двигалась легко и грациозно, как опытная спортсменка. Красивая молодая женщина, брюнетка, среднего роста, с широко расставленными выразительными глазами, с длинными, до плеч волосами, завязанными сзади в «пони-тэйл».
 Бегунья перешла на обычный шаг и брела вдоль берега. Она была в двадцати ярдах от Малика, и он так и впился в нее глазами, рассматривая ее во всех подробностях. Ее округлые бедра все еще вибрировали после быстрого бега. Ее вспотевшее тело было влажным, грудь вздымалась в такт ритмичному, хорошо поставленному, дыханию. Тонкая нейлоновая блузка и спортивные шорты прилипли к ее коже; под блузкой явственно проступали твердые округлые груди, хорошо развитая грудная клетка, напряженные мышцы живота; талия необыкновенно тонкая.
 Какая великолепная фигура, подумал Малик, почти идеальная в своих пропорциях, как бы изваянная изнутри плотными слоями мышц. Сунув руку во внутренний карман, Малик нащупал складной нож. Он представил себе, как острое, точно бритва, лезвие без всяких усилий вспарывает живот бегунье, представил ее ужас. Он хотел было последовать за ней, выяснить, где она живет, чтобы потом найти ее, когда его дело будет закончено. Но та часть мозга, которая еще контролировала его поступки, отвергла эту мысль как слишком импульсивную. Ему придется следить за ней, разузнавать о ней, но время для этого крайне неподходящее, да и место тоже.
 Проводив ее долгим взглядом, он задумался о своем будущем и о том, как отмоет деньги. Следует ли ему сделать это до или после возвращения в Шарлоттсвиль, где его ждут кое-какие дела. Тихий внутренний голос, который он теперь презирал, посоветовал ему, взяв деньги, начать все заново. Изменить образ жизни, внешность, прекратить убийства и остаток своей жизни прожить спокойно и в роскоши. Но память упорно возвращала его к студенткам, намеченным им жертвам; желание довести до конца задуманное было непреодолимо. Особенно привлекала его скрипачка. В ней было необычайное простодушие, которое будило в нем инстинкты насильника.
 С тех пор как месяц назад он приступил к серии убийств, желания, загнанные прежде в подсознание, обрели силу, справиться с которой он уже не мог. Эти желания значительно изменились с того далекого времени, когда все это началось как игра, без осознанного намерения убивать, и только впоследствии он начал выслеживать свои жертвы, выискивать тех, кто его возбуждал. Случалось, что он месяцами, а то и годами не испытывал этих желаний. Но после трехлетнего перерыва, когда его проверяли как перебежчика и он адаптировался к новой жизни, желания стали возвращаться гораздо чаше, чуть не еженедельно. И они стали гораздо отчетливее и сильнее, приобретали все большую интенсивность с каждым новым убийством. Теперь он научился распознавать их с самого начала, ощущал, как они завладевают им. Его начинал манить сумеречный мир. Все цвета приобретали особую яркость. Время замедляло свой бег. Кожа обретала необычную чувствительность. В его ум начинали вторгаться странные, сексуально заряженные, насыщенные жаждой убийства фантазии. Эти фантазии, обретая черты реальности, властно требовали осуществления. Так начинался новый цикл безудержного стремления к убийствам, а периоды облегчения и удовлетворения между убийствами становились все короче.
 Эти циклы теперь никогда не сменялись бездействием после смерти жертвы. У него были видеопленки и сувениры: женские трусики, бюстгальтеры и другие вещи, снятые с его жертв; он даже хранил небольшой медальон, снятый им с самой первой жертвы, тридцать лет назад, в его родном поселке. Эти видеопленки и сувениры позволяли ему вновь и вновь переживать испытываемое при убийствах возбуждение, когда бы он ни пожелал. Воспоминания помогли ему выдержать трехлетний период бездействия, но они не могли заменить самих убийств, а только обостряли его инстинкт, побуждая все к новым и новым убийствам.
 Он спокойно смотрел на океан, мысленно воспроизводя сцену жестокой расправы над Тамми. Он терпеливо раздевал и ласкал ее, а потом вдруг ударил головой о дверь машины. С такой силой, что она сразу же потеряла сознание. Он помнил все, до мельчайших подробностей. И сейчас он слышал, как она умоляла, плакала и кричала, когда он оттащил ее от машины, слышал ее последний, исполненный боли крик. И тут его мысли вернулись к только что увиденной им бегунье, он как будто воочию увидел ее перед собой. Пройдя несколько сот ярдов, она повернулась и пошла по направлению к нему. Звали ее Кэрол Джордан, и, закончив свою обычную утреннюю пробежку, она отправилась обратно мимо фонтана, всего в десяти ярдах от Малика.
 В это время года кругом было пустынно: магазины и киоски вдоль набережной закрыты и даже заколочены 182
 после окончания работы парка с аттракционами, который открывали лишь по уик-эндам. Берег был пуст, и Малик никого не видел ни в каком направлении. Прямо под скамьей, где он сидел, виднелся узкий проход между двумя киосками. В этот проход выходила задняя дверь одного из заколоченных киосков.
 Идеальное место, подумал он.  Нет!  — тихо запротестовал внутренний голос.  Не здесь! Не сейчас!  Малик заскрежетал зубами, в безмолвной ярости сильно тряхнул головой, и внутренний голос замолк.
 Его внимание вновь обратилось к бегунье, которая, положив руки на талию, пила воду из фонтанчика. И желание все более нарастало в нем. Он делал вид, будто смотрит на море, но краем глаза наблюдал за каждым ее движением; он был весь в напряжении, точно гепард, выслеживающий в высокой траве антилопу.
 У Кэрол Джордан не было разрешения на короткоствольный револьвер 38-го калибра, который она всегда носила в сумочке на поясе, когда бегала одна или ходила по вечерам в опасные районы. Как и все ньюйоркцы, которые повседневно сталкиваются с угрозой бессмысленного грубого насилия, она придерживалась правила: «Лучше, чтобы тебя судили двенадцать присяжных, чем изнасиловали шестеро бандитов».
 Но, склоняясь над фонтанчиком, она не ощущала никакой угрозы. И у нее не было никаких оснований опасаться мужчины, сидящего на некотором расстоянии от нее. Приближаясь, она скользнула по нему беглым взглядом и решила, что он не опасен — слишком уж выхолен, хорошо одет и по-своему красив.
 Когда она прошла перед скамьей, Малик набросился на нее со стремительностью, обычно не свойственной людям его сложения и возраста. Он схватил ее, прежде чем она поняла, что случилось. Одной рукой крепко обхватил ее, прижав руки к бокам. Другой — зажал ей рот, чтобы она не могла позвать на помощь. Он приподнял ее над землей, держа точно большой сверток и предотвращая попытки лягнуть его.
 Затем он оттащил ее в проход, к боковой двери киоска и изо всех сил ударил ногой в непрочную фанеру. Один раз, второй. Фанера расщепилась около замка, и дверь с громким стуком открылась. Малик ринулся внутрь, таща с собой молодую женщину, и тут же плечом закрыл дверь. Вся эта операция заняла не более шести секунд. Никто ничего не видел и не слышал.
 Внутри киоск был тускло освещен лучами света, пробивавшимися через щели в досках, которыми забили боковые окна и окно, выходящее на набережную. Кэрол Джордан беспомощно барахталась в сильных руках, которые держали ее в воздухе. Чувствуя его теплое дыхание на своей шее, она подумала, что он лижет ее щеку. Она изо всех сил боролась с быстро овладевавшим ею парализующим страхом.
 Кисти ее рук были свободны. Она открыла застежку на сумочке и схватила рукоятку револьвера, положив палец на спусковой крючок.
 В этот же момент Джордан сильно ударила Малика ногой по голени, и он грубо отбросил ее лицом к стене. На какой-то миг ее оглушил удар, но она нашла в себе силы и хладнокровие, чтобы быстро повернуться к нападающему. И Малик оказался перед тупым дулом револьвера.
 — Убирайся от меня, — закричала она, пробираясь бочком к двери. — Убирайся.
 Малик шагнул к ней; на его лице застыла болезненная, невеселая улыбка.
 — Еще один шаг, и да поможет мне Господь, я застрелю тебя, — закричала она с широко открытыми от ужаса глазами.
 Малик решил, что стоит уже достаточно близко.
 Повернувшись к нему лицом, девушка нащупывала за спиной ручку двери. Дуло револьвера покачивалось всего в двух футах от головы Малика. Но она уже совершила роковую ошибку, свойственную людям, впервые попавшим в подобную ситуацию: она не выстрелила в тот момент, когда обладала преимуществом.
 И тогда Малик сделал свой отработанный ход. Он быстро посмотрел направо, словно что-то увидел в темном углу. Глаза Кэрол Джордан инстинктивно обратились в ту же сторону; этой доли секунды оказалось достаточно, чтобы Малик молниеносным движением вырвал у нее револьвер.
 Мобилизовав всю свою волю, она бросилась на него. Но он поймал ее своей сильной рукой за горло и не подпустил к себе. Ее ногти мелькали в нескольких дюймах от его лица. Он забросил револьвер в дальний угол и, опустив правое плечо, нанес ей мощный удар в грудь. Из ее горла вырвался воздух и странный гортанный звук. Он отпустил ее горло, и она упала на колени, ловя воздух ртом.
 — Никогда, никогда не предупреждай никого о своих намерениях, — спокойно произнес Малик. — Револьвер наставляют на кого-нибудь лишь с одной целью. Чтобы стрелять. Немедленно. Прежде чем он сможет отреагировать.
 Жадно, вдыхая воздух, Кэрол Джордан начала дрожать. Быстро теряя самообладание, она прислонилась к стене, медленно поднялась на ноги, зарыдала и стала умолять его о пощаде.
 — Пожалуйста. У меня есть с собой немного денег, — в отчаянии сказала она, доставая две бумажки по двадцать долларов, которые держала про запас в сумочке. Протягивая их, она не могла унять дрожь в руках. — Возьмите деньги. Только отпустите меня. Я обещаю, что никому ничего не скажу. Обещаю. Только отпустите меня. Ну пожалуйста.
 Малик стоял молча, на его лице отражалось спокойное размышление.
 — Разденься, — наконец сказал он ровным, невыразительным голосом, почти шепотом.
 — Нет. Пожалуйста.
 Резкий удар по лицу отбросил ее к стене. Из уголка ее рта потекла струйка крови.
 — Я приказываю только один раз, — сказал Малик все так же негромко и монотонно. — Если приказ не выполняется немедленно, без каких-либо вопросов, тут же следует наказание.
 Кэрол Джордан заглянула в глаза своего палача и увидела в них лишь мрачную жестокость. Казалось, он был в каком-то трансе, мышцы его лица расслабились, уголки рта были оттянуты книзу. Она еще никогда не испытывала такого страха и, раздеваясь, расстегивая пряжку ремня, сильно дрожала.
 — Кроссовки и носки тоже сними, — приказал Малик. — Быстро.
 Она поспешно повиновалась и сбросила кроссовки, даже не развязывая шнурков. Сняла через голову блузку и бюстгальтер, затем, через бедра, спустила шорты, трусики и скинула их с ног. Она стояла перед ним обнаженная, держа одну руку на груди, а другой прикрывая промежность.
 — Руки по бокам.
 Кэрол Джордан выполнила и этот приказ, впервые в своей молодой жизни чувствуя себя совершенно беспомощной. Ее глаза были наполнены слезами, она ощущала слабость и головокружение. Она нетвердо держалась на ногах, покачивалась. Внезапно ее глаза закатились, и она в беспамятстве рухнула на пол.
 Малик опустился рядом с ней на колено и стал ласкать ее тело. Затем грубо ущипнул соски. Убедившись, что она и в самом деле потеряла сознание, он стал раздеваться. Аккуратно сложил одежду на прилавке киоска, предварительно протерев его кухонным полотенцем, после чего засунул его в рот своей жертве. На полке под прилавком он нашел передник и моток бечевки и связал ее так, чтобы она лежала с раскинутыми ногами и руками. Концы бечевки привязал к ножкам печи для приготовления пиццы и к стойкам, поддерживающим прилавок.
 Он стоял обнаженный, глядя на нее и не зная, что делать дальше. Как и в случае с Тамми, здесь не было обычной процедуры отслеживания и подготовки к похищению, поэтому он не успел выработать план действий.
 Придется импровизировать, поскольку нет возможности применить заранее заготовленные инструменты. Ну ничего, фантазия подскажет ему, что делать. Она всегда подсказывала и открывала безграничные возможности.
 Он сел верхом на ее обнаженное тело. Закинув назад голову и закрыв глаза, он представил себе последующий ритуал. Он принялся ласкать себя, усердно работая рукой. С наступлением преждевременной эрекции его чувственные стоны сменились раздраженным ворчанием. Девушка тихо застонала и, открыв глаза, посмотрела на него. Тут им овладела бешеная ярость. Он стал свирепо пинать ее ногами, колотить кулаками, следя, однако, чтобы она не потеряла сознания. Пока еще он не хотел этого.
 Кэрол Джордан лежала перед ним совершенно беспомощная, ощущая сильную боль от ударов, но все еще ясно сознавая, что с ней происходит. Малик встал и подошел к прилавку. Когда он повернулся к ней, ее глаза округлились от ужаса, она издала долгий приглушенный вопль. Ухмыльнувшись, он опустился перед ней на колени, и в руке у него сверкнул нож.
 — Ну что, ты готова, сучка?
 Крики Кэрол Джордан не были слышны снаружи. Она сделала последнюю отчаянную попытку вырваться; ее тело извивалось и корчилось, когда Малик провел ножом по ее животу, вспарывая верхний слой кожи.
 — Еще не готова? — спросил Малик певучим детским голосом. — Ну, готова или нет, я иду.


* * *

 Шабаз Джонсон, пошатываясь, брел по причалу; он остерегался не только полицейских, но каждого, кто мог бы отнять у него только что раздобытые сокровища. У него было испитое лицо, покрытая расчесами кожа; воспаленные глаза в красных прожилках, белки с желтым отливом. Одежда грязная и драная, походка неустойчивая и неровная. Все это создавало бы комичное впечатление, если бы не было очевидно, что Шабаз серьезно озабочен. А озабочен он был тем, где ему спрятать раздобытый им «крэк». На этот раз ему крупно повезло, и он искал место, где мог бы спрятаться и закурить свою трубку. Где никто бы ему не помешал. А ему так хотелось затянуться. Ужасно хотелось.
 Он медленно прошел перед киосками, пока не наткнулся на узкий проход. Кажется, нашел подходящее место, обрадовался он. Одна из боковых дверей была открыта, и он направился прямо к ней. Проскользнул внутрь и присел на корточки в темном углу, готовясь хотя бы временно облегчить свои страдания.
 Порывшись в кармане, вытащил маленькую стеклянную пробирку с «крэком» и вдруг принюхался. Какой-то сильный запах щекотал ноздри. Запах знакомый. Но что это? Под ногами он ощутил что-то жидкое, липкое. Обмакнув в жижу палец, поднес его к носу, снова принюхался. И тогда, наконец, узнал запах.
 Шабаз Джонсон вскочил на ноги, попятился в сторону прилавка и почувствовал, что запах стал еще сильнее. Он задел обо что-то ногами и всмотрелся в тускло освещенное пространство под прилавком. Разглядев то, что лежало у него под ногами, он буквально вывалился из двери в узкий проход и выбежал на причал, едва не опрокинув пожилую пару, которая вышла на утреннюю прогулку.
 Испуганная видом Шабаза, его нечленораздельными криками и дикими жестами, пожилая пара заковыляла прочь. Мелкими испуганными шажками они быстро вышли с причала на близлежащую улицу. Из-за угла, как раз перед ними, вывернул полицейский автомобиль, и они отчаянно замахали руками.




 Глава 27


 Было семь пятнадцать, когда Джули Хаузер свернула с Оушн-Паркуэй в Бруклине направо, на Сёрф-авеню. На первом же перекрестке она сбавила ход, вглядываясь в название улицы.
 — Мы проехали Брайтон-Бич-авеню, она осталась на один квартал сзади, слева, — сказал Калли.
 — Я знаю. Я хотела бы сперва остановиться.
 С тех пор как они приехали в город, Калли заметил в ней какую-то трудноуловимую перемену. В ней появилось что-то новое, чего он прежде не замечал. Об этом говорил весь ее вид, но более всего — глаза, которые все время внимательно ко всему присматривались. Она смотрела на людей, проезжающих в автомобилях, стоящих на углу или собирающихся на спортивных площадках и в скверах, мимо которых они ехали. Потом он понял, в чем дело. Она наблюдала за всем, как это делал бы полицейский. Все под подозрением, пока богатый оперативный опыт не подскажет, исходит или нет от них какая-нибудь угроза, преступники они или их жертвы.
 Они миновали стоявшие справа Брайтуотер Тауэрс, а за ними Трамп-Виллидж, и все это время глаза Хаузер продолжали рыскать по улице.
 — Это где-то здесь, — сказала она. — Я думаю, на Западной восьмой улице. За Аквариумом.
 — Где — здесь? — спросил Калли.
 Хаузер сбавила скорость и прочитала указатель.
 — Мы приехали.
 Она свернула на Западную восьмую улицу и проехала полквартала, ища места для парковки перед Шестидесятым полицейским участком.
 Калли увидел ряд стоящих под углом, передними колесами на тротуаре, сине-белых полицейских машин и вывеску над входом.
 — Полицейский участок?
 — Да, Шестидесятый.
 — Какого черта нам делать в полицейском участке?
 — У меня есть тут старый друг, Тони Гримальди. Я хотела бы с ним поздороваться. Поговорить кое о чем.
 Она заглушила двигатель и хотела выйти, но Калли поймал ее за руку.
 — Мы же договорились, что будем работать одни. Никаких полицейских.
 — Мы можем показать ему фотографию Малика; лишний глаз не помешает.
 — Ни в коем случае.
 — О'кей. Я только спрошу его о том парне, которого ты разыскиваешь. О Силкине. Возможно, он знает, где тот ошивается.
 — Я знаю Силкина, — сказал Калли. — И мне не нужна никакая помощь. И мне известно, откуда начать поиски.
 — Хорошо. Но я все же не могу проехать мимо, не предупредив Тони, что я здесь, — сказала Хаузер. — Я скажу ему, что работаю над новым материалом, а это правда.
 Калли неохотно вышел из машины и поднялся вслед за ней на крыльцо перед участком.
 — Привет, Лей, — окликнула Хаузер дежурного офицера, что на местном сленге соответствовало его званию лейтенанта. — Тони Гримальди здесь?
 — Кто спрашивает?
 — Его старая напарница.
 — Обратитесь в группу детективов. Вверх по лестнице и налево, — сказал лейтенант, всматриваясь в лицо Хаузер. — Мы знакомы?
 — Нет. Но хотели бы познакомиться?
 Лейтенант рассмеялся и вновь углубился в лежавшие перед ним бумаги.
 Хаузер стала подниматься вверх по лестнице. Калли следовал за ней, заинтригованный открывшимися в ней новыми чертами. Теперь у нее был чисто нью-йоркский выговор. Свободное фамильярное обращение с дежурным офицером казалось естественным и непринужденным. Она вновь была уличным полицейским, вернувшимся в свою родную стихию; спокойная, уверенная в себе, энергичная. Почему же она все-таки ушла, с недоумением подумал он.
 Они вошли в комнату, где помещалась группа детективов, и глаза Хаузер пробежали по столам, стоящим вдоль правой стены. Трое детективов сидели, ссутулившись, над старыми, видавшими виды пишущими машинками, двое других разговаривали по телефону. Тот, что сидел за столом поближе, поднял глаза. — Где Тони Гримальди?
 Детектив ткнул пальцем на дверь в стене и продолжал печатать. Маленькая комната, похоже, служила для отдыха: здесь было несколько шатких столиков с кофейными чашками и журналами и стульев, на консоли стоял телевизор, а вдоль одной из стен — холодильник, кофеварка и автомат с закусками.
 Хаузер остановилась в дверях и, улыбаясь, смотрела на Тони Гримальди. Он сидел за одним из столов, перед кружкой кофе, с пирожком в руке; другой рукой он стряхивал крошки с досье, которое читал. Он был без пиджака, в рубашке, с закатанными рукавами; с левой стороны, под мышкой, виднелась кобура с тупоносым револьвером, которым пользуются детективы. Он был коренаст и мускулист, с оливковым цветом лица, с коротко остриженными волосами впереди и по бокам, но длинными, до самого воротника, сзади. В его правом ухе сверкала серьга с крошечным брильянтиком. Словом, типичный, хорошо знающий свое дело нью-йоркский детектив.
 — Все так же готов набить брюхо при любой возможности? У тебя уже горб спереди вырос! — сказала Хаузер с широкой улыбкой.
 Гримальди поднял глаза, узнал ее, и его смуглое красивое лицо озарилось радостным светом.
 — Джули! — воскликнул он, вскочил, обнял ее, затем отстранил на расстояние вытянутой руки. — Кого я вижу, да это же старушка О'Крюгер! Просто не верю своим глазам.
 — А ты поверь, — сказала Хаузер, целуя его в щеку. На ней были потертые джинсы, черная, видавшая виды шелковая блузка и мешковатая серая твидовая куртка. Этот ее наряд дополняли поношенные кроссовки «Найк». Гримальди отступил назад и устремил на нее иронический взгляд.
 — Отлично выглядишь. Не иначе как разграбила дом Мэри Поппинс.
 Сразу же было заметно, что их соединяет искренняя, сердечная дружба, чувствовалось взаимное уважение и любовь. Калли невольно улыбнулся. Было заметно также, что их дружба связана с какой-то давней историей. Такие прочные, теплые отношения вырабатываются в опасных положениях, когда люди зависят друг от друга и могут полностью рассчитывать друг на друга. Он слегка позавидовал их дружбе, ему не хватало такой теплоты, и он знал, что обречен на одиночество. Потому что никогда никому не сможет доверять.
 — Эй, Салливэн, — окликнул Гримальди детектива, сидевшего за столом прямо напротив двери. — Посмотри, кто пришел.
 Тот поднял лицо, на котором отчетливо, как на географической карте, запечатлелось его ирландское происхождение.
 — И кто же это? — спросил Салливэн, окидывая Джули беглым, но внимательным взглядом.
 — Джули Хаузер. Мы работали вместе в отделе по борьбе с наркотиками. Я тебе рассказывал о ней.
 — Да?
 Да. Два года назад она ушла в отставку. И теперь вот стала шлюхой.
 — Побойся Бога, Гримальди, — со смешком сказала Хаузер. — Я репортер, а не шлюха, — объяснила она Салливэну.
 — Тут есть какая-нибудь разница? — шутливо спросил тот с серьезным видом.
 Хаузер улыбнулась.
 — Ваша взяла.
 — Сколько лет не виделись? — спросил Гримальди. — Три, четыре года?
 — Около трех.
 — Ты еще не вышла замуж?
 — Пока нет.
 — Ну, тогда ясно, в чем дело. Ты ждешь, когда я сделаю тебе предложение. Ты ведь скучаешь обо мне?
 — Ужасно. Каждую ночь вижу тебя во сне.
 — Ничего удивительного. Такое уж на мне лежит проклятье. Я ничего не могу с этим поделать. Куда ни пойду, женщины глазеют на меня с нескрываемым восхищением.
 — Ты все еще страдаешь манией величия, я вижу. Ну что ж, внеси в свой список и мое имя. Как ты поживаешь?
 — Настолько хорошо, насколько может поживать белый гетеросексуальный мужчина, по уши занятый работой.
 — Ах ты бедное, политически несознательное дитя. Насколько я понимаю, ты опять завалил экзамен на звание сержанта.
 — В пятый раз. Между нами, конечно. Я думаю, это делается в рамках антиитальянской кампании.
 — Ну и трепло же ты!
 Гримальди рассмеялся и вновь стиснул ее в объятиях.
 — Я правда скучаю по тебе, Хаузер. У нас были неплохие времена.
 — Да, были.
 — А что ты делаешь здесь? Просто проезжала мимо и зашла?
 — Собираю материал для статьи.
 — В последний раз я слышал, что ты работаешь в «Вашингтон пост». Пишешь только о Нью-Йорке?
 — Мы пишем обо всем мире, Гримальди, — сказала Хаузер и показала на лежавший перед ним на столе экземпляр «Дейли ньюз». — Не то что эта паршивая газетенка, которую ты почитываешь.
 — Это неплохая газета. Уйма картинок. А над чем ты работаешь сейчас? Может, поделишься?
 — Занимаюсь ограблением грузовика с бумагой для печатания денег. Это ограбление произошло около шести недель назад.
 Стоявший в стороне Калли метнул на нее предостерегающий взгляд. Гримальди перехватил этот взгляд и только тогда понял, что Калли пришел вместе с Хаузер.
 — Я тоже этим занимался. Мы помогали секретной службе совершить налет на склад, где она была сложена. Мы захватили все, за исключением одной кипы. Из этой кипы можно изготовить тридцать миллионов «баков». Но самих фальшивомонетчиков мы так и не нашли. Но это проблема не наша, а ФБР. Ты знаешь что-нибудь новенькое об этом?
 — Нет, только разнюхиваю.
 Гримальди показал подбородком на Калли.
 — Он с тобой?
 — Ах, прости. Майк Калли — Тони Гримальди, — сказала Хаузер.
 Мужчины обменялись рукопожатием. Гримальди внимательно смерил его взглядом.
 — Вы на службе? — спросил Гримальди, приняв его за своего.
 — Нет, — ответил Калли — Так просто слоняюсь.
 — Да? — с явным недоверием переспросил Гримальди.
 — Тебе нужна какая-нибудь информация об ограблении? — спросил он Хаузер.
 — Может, позднее. Я заехала просто так. Хотела, чтобы ты знал, что я здесь.
 — Хорошо было бы поужинать, выпить винца, прежде чем ты уедешь. Поболтать о том о сем. О старых днях. Мы так давно не виделись.
 — Если будет время.
 В дверях появился дородный детектив, лейтенант, одетый в хорошо сшитую костюмную тройку.
 — Гримальди, — сказал он, — на брайтонской набережной нашли тело. Офицер, который его обнаружил, говорит, что оно сильно покалечено. Отправляйся туда. — С этими словами лейтенант вышел.
 — Труба зовет, — сказал Гримальди, надевая пиджак. И, повернувшись к Хаузер, добавил: — Поехали с нами. Мой напарник сегодня в суде. Ты как раз работала над расследованием убийств. Поезжай со мной, как в доброе старое время... И вы тоже, — обратился он к Калли.
 — Стало быть, ты не возражаешь? — спросила Хаузер.
 — Нет, конечно. Женщины иногда бывают очень полезны.
 — Затрахал ты меня!
 — Если бы, если бы!
 Гримальди направился к лестнице, а Хаузер повернулась к Калли.
 — Я пробуду там недолго, затем мы займемся нашим делом. К тому же еще только семь тридцать. Все кругом закрыто. А преступление совершено как раз на Брайтон-Бич.
 Калли хотел один отправиться на поиски Малика и встретиться с ней позднее, но почувствовал, как рискованно отпускать Хаузер одну с ее друзьями-полицейскими. Он посмотрел на часы и кивнул в знак согласия.
 — Но мы должны уехать оттуда не позднее восьми тридцати.
 — Хорошо, — сказала Хаузер, устремляясь вслед за Гримальди.
 Группа предварительного осмотра и медицинский эксперт были уже на месте; нацепив свой значок на наружный карман пиджака, Гримальди нырнул под желтую ленту и поднял ее, пропуская Калли и Хаузер. Он не обратил внимания на посыпавшиеся градом вопросы теле— и газетных репортеров, уже собравшихся за лентой и удерживаемых шеренгой полицейских в мундирах.
 — Они со мной, — сказал он одному из полицейских, который хотел остановить Калли и Хаузер. — Кто нашел тело?
 — Какой-то полоумный, — сказал полицейский, указывая на Шабаза, который стоял рядом, давая показания другому полицейскому, и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, в ожидании, когда можно будет принять наркотик.
 — Где жертва?
 Полицейский показал на проход между двумя киосками. Гримальди направился к открытой двери с правой стороны. Калли и Хаузер последовали за ним. Окно на фасаде киоска было широко распахнуто, чтобы группа предварительного осмотра могла работать при ярком утреннем свете.
 Медицинский эксперт стоял на коленях перед зверски изувеченным телом Кэрол Джордан; вытащив из кармана хирургические перчатки, Гримальди присоединился к нему.
 Калли и Хаузер стояли в стороне, прислонившись к стене, но могли видеть и слышать все происходящее.
 Едва увидев тело, Калли скривился и отвернулся. Он заметил, что взгляд Хаузер стал суровым, но она сохранила спокойствие и выражение ее лица не изменилось. Ей случалось видывать и худшее. Она повернулась к нему, и он угадал ее мысли.
 — Итак, что мы имеем? — спросил Гримальди у медицинского эксперта, который делал свое дело, сохраняя такой же невозмутимый вид, как и Хаузер.
 — Резаные раны, — ответил медицинский эксперт, — Ты слышал об убийстве в Нью-Джерси вчера вечером?
 — Да. Мы получили факс сегодня утром. ФБР считает, что это дело рук «Трупосоставителя». Похоже, в Вирджинии для него стало слишком жарко.
 — А судя по этому убийству, сейчас он здесь, в Нью-Йорке.
 — Он опять совершил убийство? В Нью-Джерси? — спросила Хаузер, подвигаясь ближе к телу. — Вчера вечером?
 — В Мэнсфилде, — ответил Гримальди. — Молодая девушка лет двадцати или чуть старше.
 — Была ли там записка? — спросила Хаузер.
 — Да, — не раздумывая, подтвердил Гримальди и тут же спохватился, вспомнив, кем работает его прежняя напарница. — Забудь о том, что я сказал, Джули. Эфбээровцы ничего не сообщают прессе о записках.
 — Посмотрите-ка, — сказал медицинский эксперт, извлекая пинцетом из вагинальной полости сложенный листок бумаги. Гримальди взял записку и стал осторожно ее разворачивать.
 Хаузер заметила, что записка написана на квитанции. Толстая пачка квитанций лежала на прилавке. Тут же находилась и шариковая ручка.
 — Уберите эти квитанции и ручку в пакет, — сказала она детективу из группы предварительного осмотра.
 Детектив посмотрел на нее так, словно хотел сказать: «Кто ты, черт побери, такая?»
 — Она свой человек, — заметил Гримальди.
 — Извините, — произнесла Хаузер. — В свое время я тоже занималась этим делом.
 Гримальди хотел было прочитать вслух содержание записки, но Хаузер опередила его.
 — "Недолго пробудешь ты с нею", — проговорила Хаузер, глядя в упор на Калли. — А на записке, найденной в Нью-Джерси, вероятно, было написано: «Не зря говорили подруги ее».
 Гримальди быстро повернулся к ней. Он заметил, как они с Калли обменялись взглядами, и теперь вопросительно смотрел на свою бывшую напарницу.
 — Я чего-нибудь не понимаю?
 — Один из моих источников информации сообщил мне содержание первых четырех записок, но я не опубликовала их. Это слова одной песни в стиле кантри. Убийца составляет короткие отрывки из этой песни.
 — Ты занимаешься этим убийцей-маньяком?
 Хаузер кивнула. Гримальди встал и кивком головы позвал ее наружу. Он отвел ее от полицейских и репортеров. Калли последовал за ними.
 — Послушай, Джули, ты моя подруга, и я люблю тебя, — сказал Гримальди. — Но у меня такое чувство, будто ты чего-то недоговариваешь. Ты занимаешься серийными убийствами и появляешься как раз в то время, когда он убивает свою очередную жертву. История о подделке денег только прикрытие?
 — Нет, это часть общей истории.
 — Какова же остальная часть?
 — Этого мы не можем сказать, — вмешался Калли, не без оснований опасаясь, как бы Хаузер не сболтнула чего-нибудь лишнего.
 Голос Гримальди зазвучал октавой ниже, с грубой прямотой, а его палец уставился прямо в лицо Калли.
 — Послушай, я тебя не знаю. Но вижу, что под кожаной курткой ты носишь пушку. Ведь у тебя нет лицензии на ношение оружия, верно?
 — Есть, но не с собой, — извернулся Калли. — Я могу дать тебе номер телефона, позвони, там тебе все объяснят, но думаю, что тебе не стоит совать руку в банку со скорпионами.
 — Может, да, а может, нет. Ты из федеральной полиции? Из секретной службы? Из ФБР?
 — Я бы предпочел не говорить на эту тему.
 — Но ты и так высказался достаточно ясно.
 Гримальди повернулся к Хаузер.
 — Может, ты скажешь мне, что происходит?
 — Не могу. Не сейчас, во всяком случае.
 — Джули, это ведь я, Тони.
 — Я знаю. — Она посмотрела на Калли, который отвернулся и покачал головой. — Я должна поговорить с ним несколько минут, с глазу на глаз. О'кей, Тони?
 — О'кей. Но только не пудри мне мозги. Если ты что-нибудь знаешь об этом психе, который зарезал девушку, выкладывай. Я буду внутри, — сказал Гримальди и пошел прочь.
 — Мы должны рассказать ему, Калли, — сказала Хаузер. — И дать ему фото Малика.
 — Нет. Во мне все кипит, как и в тебе, когда я вижу, что он вытворяет, но поймать его должен я. Обещаю тебе, что я его поймаю.
 — А пока ты будешь его ловить, он убьет кого-нибудь еще? Когда мы договорились с тобой, что я буду молчать, само собой подразумевалось, что он прекратит убийства. В прошлом месяце он убивал по одной девушке каждую неделю, теперь он убивает каждый день. Этого не предусмотрел наш уговор.
 Калли понимал, что стоит на зыбкой почве, но не хотел сдаваться.
 — Этого не предусмотрел и мой уговор, но мы должны довести дело до конца. Я чувствую, мы вот-вот его поймаем.
 — Боже мой, Калли. Ты не можешь допустить, чтобы убийства продолжались. Тони хорошо знает свой участок, у него тут есть осведомители, он знаком со всей этой братией из русской мафии, и у него куда больше шансов захватить Малика, чем у нас или ФБР.
 — Послушай. По всей вероятности, Малик приехал сюда, чтобы получить причитающуюся ему долю поддельных денег. И если клише, как утверждает Грегус, находятся у него, это означает, что печатник получил их поздним вечером или сегодня рано утром. На то, чтобы отпечатать деньги, уйдет большая часть дня. Стало быть, Малик пробудет здесь по крайней мере еще несколько часов.
 — А если он еще кого-нибудь убьет?
 — Малик не подозревает, что мы здесь, но если по всему городу забегают полицейские, показывая всем его фотографию, сразу же узнает об этом. Как пить дать. Если мы призовем на помощь твоего друга, Малик уйдет в глубокое подполье. А получив деньги, бесследно испарится; ищи тогда ветра в поле.
 — А если получит деньги, прежде чем мы его найдем, все равно испарится.
 — Дай мне еще день, — сказал Калли. — Если я не найду его сегодня, то предупрежу Грегуса, что выхожу из игры, и присоединюсь к Гримальди.
 — Ты же сказал, что если к концу дня деньги будут напечатаны, Малик скроется. О чем же мы договариваемся?
 Хаузер стояла, глядя на берег. Как ни хотелось ей подготовить сенсационный материал, она больше не могла утаивать информацию, которая помогла бы поймать Малика. Она повернулась спиной к Калли. Ей казалось, что она нашла приемлемый компромисс.
 — Договоримся так. Можешь согласиться, можешь — нет. Если не согласишься, я расскажу Тони все, что знаю. Ты дашь ему фотографию Малика с тем условием, что если он отыщет его, ты будешь принимать участие в его захвате. Если ты сам поймаешь его, никаких проблем не будет. Если это сделает Тони... ну что ж, я уверена, что твои друзья в Лэнгли сумеют прикрыть свои задницы. — Она умоляюще заглянула ему в глаза. — Ты должен рассказать ему, Калли, должен договориться с ним о сотрудничестве. Все остальные варианты неприемлемы.
 Калли знал, что она права. Вид изувеченной девушки на Брайтон-Бич поставил его лицом к лицу с ужасающей реальностью. Все это уже нельзя было рассматривать как операцию, проводимую Управлением в целях предотвращения утечки важной информации. Он также знал, что Малик никогда не сдастся живым, а его смерть устроит все заинтересованные стороны.
 — Но мы ничего не расскажем твоему другу об интересе, проявляемом к этому делу Управлением, а также о прошлом Малика. Идет?
 — Идет. Но ты недооцениваешь его. Ты думаешь, он не вычислил, кого ты представляешь?
 — Вычислить можно все что угодно. Но получить подтверждение своим предположениям — дело совсем другое.
 — Хорошо. Можешь не рассказывать ему, что ты из ЦРУ. Придумай любую легенду, чтобы объяснить свой интерес. Все, что он должен знать, это кого ловить.
 — Позови его сюда, — сказал Калли. — Я с ним поговорю.
 Через минуту Хаузер вернулась вместе с Гримальди.
 — Вы хотите мне что-то сообщить? — спросил он.
 — Только сперва мы должны договориться. Я сообщу вам все, что могу, но работать будете вы сами. Не сотрудничая с ФБР.
 — Никаких проблем. Я намерен разыскать преступника и не хочу, чтобы расследование превратилось в трехъярусный цирк и серию конференций на высоком уровне.
 — И если вы найдете его, я должен присутствовать при захвате.
 — Даю слово.
 Калли вынул из задернутого «молнией» кармана куртки фотографию Малика, снятую во время его проверки, и вручил ее Гримальди.
 — Вот тот преступник, которого вы разыскиваете.
 — "Трупосоставитель"?
 — Да, это он.
 — Вы уверены?
 — На все сто.
 — И...
 — И — что?
 — Как его зовут? Какие есть о нем сведения? Что он здесь делает? Откуда вы знаете, где его искать? И все прочее.
 — Я не знаю, какое имя он носит сейчас.
 — Каково его настоящее имя?
 — Вам нет необходимости это знать.
 — Почему бы мне не решить самому, что мне надо знать?
 — Так не пойдет.
 — В самом деле?
 — Послушайте, Гримальди. Я готов с вами сотрудничать в той мере, в какой могу, но не разыгрывайте со мной крутого парня и не пытайтесь выжать из меня то, чего я не могу сказать. Если я, в свою очередь, нажму на вас, вы станете рядовым регулировщиком, разъезжающим на мотороллере. Я и так уже рассказал вам больше, чем имею право, поэтому перестанем спорить, чья штука длиннее, и объявим перемирие.
 Гримальди пошел на попятный.
 — О'кей, но я должен знать, зачем он сюда приехал, только тогда я смогу начать поиски.
 — Он был замешан в похищении бумаги для печатания денежных знаков. У нас есть основания полагать, что в его распоряжении есть клише для изготовления фальшивых банкнот. Если это так, он приехал лишь для того, чтобы получить отпечатанные деньги; после этого он сразу же улетучится. Поэтому у нас мало времени. Найдите место, где печатаются деньги, и он в наших руках.
 — Сколько еще ваших людей действует в районе, который обслуживает мой полицейский участок?
 — Ни одного.
 — Вы знаете кого-нибудь из его знакомых здесь?
 — Только одного, и мы с Хаузер проследим за ним.
 Гримальди пристально посмотрел на фотографию.
 — Давно она снята?
 — Три года назад.
 — Он продолжает носить очки, бороду, усы?
 — Вчера вечером был без них.
 — Вы видели его вчера вечером?
 — Около семи часов. Он столкнул нашу машину с дороги в Вирджинии.
 — Не хотите рассказать об этом подробнее?
 — Нет, — ответил Калли.
 — Я знал, что вы так скажете. Ну, ладно, но только, пожалуйста, ведите себя тихо. Если найдете его, позовите меня. У вас нет тут никаких юридических прав, и я не хочу никаких перестрелок из вестернов в самом центре Брайтон-Бич.
 Гримальди повернулся к Хаузер.
 — Будь осторожна, Джули. Эти русские — крепкие орешки; колумбийские картели и ямайские группировки, с которыми нам до сих пор приходилось иметь дело, по сравнению с ними просто ребятишки, поющие в хоре. Им помогают накачивать мышцы прежние советские олимпийские чемпионы-тяжелоатлеты, и они сейчас усиленно занимаются вывозом наркотиков, в том числе и героина из бывших советских республик. Парни они умные и крутые, и убить для них все равно что муху прихлопнуть. В этом году на мне висит восемнадцать нераскрытых убийств. Большинство из них были совершены днем, и никто ничего не видел. Мы пробовали расследовать эти убийства, но везде натыкались на закрытые двери. Никто из них не хочет, чтобы его записали в «стукачи», как они называют осведомителей. Ко всему прочему никто из полицейских не знает русского языка; я сам учился на курсах русского языка, но без особого успеха. Единственная фраза, которую мне необходимо было запомнить по-русски: «Я ничего не знаю», потому что этой фразой они отвечают на все вопросы.
 Недавно я допрашивал одного из русских. Кое-кому из его друзей не понравилась его компания, и они вывернули ему ногу, как крендель. Я допрашивал его об одном человеке, которого мы подозревали в убийстве. Он засмеялся, показал на свою скрюченную ногу и сказал: «Вы что, поступите со мной хуже, чем они?» Большинство из них побывали в советских тюрьмах, наши тюрьмы для них как загородные пансионы. Они пережили КГБ и ГУЛАГ, не боятся ни нас, ни кого-нибудь другого и прибегают к насилию с большей легкостью, чем любой псих или наркоман, каких тебе или мне приходилось встречать. Почти все наши ребята их побаиваются этим людям ничего не стоит вырезать или перестрелять всю семью полицейского.
 — Картина ясна, — сказала Хаузер.
 — Даже не думайте справиться с ними сами, — сказал Гримальди, вручая ей свою визитную карточку. — На обороте — телефон моего радиопейджера. Сообщайте мне о каждом пустяке.
 Гримальди посмотрел на Калли.
 — Вы не хотите ничего добавить об этом парне?
 — Хочу. Все, что вы сказали, относится и к нему в еще большей степени, чем к другим. Никакого сравнения с психами, с которыми вам приходится иметь дело. Он ни за что не дастся вам в руки, поэтому забудьте о всяких ваших правилах. Стреляйте первыми, и стреляйте на поражение, я гарантирую вам, что его не удастся захватить живым.
 — Вы знаете этого парня?
 — Лучше, чем хотелось бы.
 — Тогда ответьте: он сотрудник ЦРУ или бывший сотрудник ЦРУ?
 — Нет, он не сотрудник, — вмешалась Хаузер.
 — Но вы-то сотрудник ЦРУ, верно? — настаивал Гримальди.
 Калли ничего не ответил.
 — О'кей, не хотите сказать, не надо. Обойдем это, как вы сказали, молчанием.
 — Хорошо. Потому что я все равно ничего не отвечу.
 — Никакой пальбы. Как только вы узнаете что-нибудь новое, позвоните мне. Договорились?
 — Договорились, — ответил Калли, зная, что вряд ли им представится возможность выполнить эту просьбу. — Так же поступайте и вы.
 Хаузер накарябала на листке номер своего радиотелефона и вручила его Гримальди.
 — Телефон у меня в сумке. Я буду вместе с Калли.
 Гримальди взял листок.
 — Помни, Джули. Не играй ни в какие игры с этими людьми. — И с этими словами он повернулся и пошел обратно к киоску.
 — Ты была хорошим полицейским? — спросил Калли у Хаузер, когда они покинули причал и возвратились к машине.
 — Думаю, да.
 — Почему же ты ушла?
 — Это долгая история.
 — Расскажи мне о ней.
 — Как-нибудь в другой раз. — Ее тон не оставлял сомнения, что тема исчерпана.
 — О'Крюгер? — сказал Калли.
 — Что?
 — Гримальди назвал тебя старушкой О'Крюгер.
 Хаузер улыбнулась.
 — Я полуирландка, полунемка.
 — Плохое сочетание. Напился в стельку и с песней «Залив Гэлуэй» вторгся в Польшу.




 Глава 28


 Из окна кафе на Брайтон-Бич-авеню был хорошо виден вход в ресторан «Гардения» на другой стороне улицы. В этот воскресный день ресторан открылся довольно поздно, всего полчаса назад, и Калли с Хаузер сидели в ожидании, пока он достаточно наполнится. В почти пустом ресторане их появление неизбежно привлекло бы к себе излишнее внимание.
 Когда Калли и Хаузер вышли из кафе и стали пересекать улицу, направляясь к ресторану, над головой у них загрохотал сабвей, в темное ущелье улицы посыпался сноп искр. По обеим сторонам улицы на витринах были подняты железные жалюзи, и тротуары заполнились тучными, ширококостными мужчинами и приземистыми, плотно сбитыми женщинами. У всех был ярко выраженный славянский тип лица, все были в кричаще ярких полиэстеровых одеждах и лакированной коже; все несли полные сумки свежих фруктов и овощей и разнообразные продукты из ломящихся от изобилия магазинов, которых они никогда не видели у себя на родине.
 Казалось, они находились в замкнутом этническом мирке, негостеприимном ко всем посторонним; это впечатление усугублялось грубыми, гортанными звуками русского языка, едва ли не единственного, на котором здесь разговаривали. Калли мог бы поклясться, что находится в прежнем Советском Союзе, в Москве или в Киеве, или в приморской Одессе, если бы не обилие товаров в магазинах и непрерывный поток машин.
 Владелец ресторана, он же и управляющий, своими блестящими глазами и круглым розовощеким лицом походил на херувима и казался воплощением дружелюбия и приветливости. Он приветствовал Калли и Хаузер, когда они вошли в «Гардению». Вытатуированные на тыльной стороне его пальцев буквы говорили, однако, о его принадлежности к Организации.
 Ресторан представлял собой длинный узкий зал, заполненный уже на три четверти; в нем стоял шум и разносились характерные, русские запахи; отовсюду слышалась оживленная русская речь. Заметив пустой столик в углу около двери, Калли показал на него кивком головы. Переодетый херувим отвел их к этому столику и жестом подозвал официанта с внешностью палача, который тут же подошел, дал им меню и наполнил водой стаканы, после чего, не говоря ни слова, исчез.
 Калли хорошо видел весь зал. Его глаза медленно переходили от одной группки посетителей к другой; некоторые из них, в свою очередь, подозрительно поглядывали на него и на Хаузер, чуя в них чужаков. В конце концов глаза Калли остановились на столе в дальнем конце зала, около дверей кухни. Там, склонившись над едой, сидели трое мужчин, одетые в дорогие, сшитые на заказ костюмы. Они напоминали беглых каторжников, только что ограбивших магазин мужской одежды Армани. Они пили водку так, словно это была вода. У одного из них, психопата с прищуренными глазами, наплечная кобура оттопыривала пиджак. Все трое были здоровенные, с бычьими шеями, грудью колесом и более всего походили на наемных убийц.
 — Как выглядит Силкин? — спросила Хаузер, осматривая зал, увешанный акварелями и дешевыми, писанными маслом картинами, изображавшими романтические русские пейзажи и Волгу.
 — Ростом он шесть футов два дюйма, худощавый и стройный. Блондин, с голубыми глазами. Пол-лица парализовано, вид придурковатый, да он и в самом деле придурок, этот сукин сын.
 — Они с Маликом друзья?
 — Они работали некоторое время в одном отделе КГБ И у них было общее дело. Силкин собирал дань с русской мафии, а Малик заботился о том, чтобы все закрывали глаза на ее деятельность.
 — Участвовал ли Силкин в ограблении грузовика?
 — Вполне вероятно.
 Хаузер заметила, что он говорит холодно, не глядя на нее. Несколько минут она сидела молча, затем сказала:
 — Ты сердишься на меня за то, что я посвятила в наши дела Гримальди?
 — Нет, я сержусь прежде всего на самого себя, поскольку свалял дурака, ввязавшись в эту историю. Правда, я был в отчаянном положении.
 — А я думаю, что ты поступил правильно. Ты скорее поймаешь Малика, чем ФБР, даже если бы ты все им рассказал. Это было правильное решение.
 — Я начинаю сомневаться.
 — И не жалей, что доверился Гримальди. Он лучший уличный полицейский, какого я знаю.
 Вернулся официант, чтобы взять заказ, и они замолчали. Калли убедил Хаузер попробовать русскую кулебяку, одно из немногих блюд, которые он полюбил во время своего пребывания в Москве, в отделе ЦРУ при посольстве. Официант не говорил по-английски, и Калли просто ткнул пальцем в меню, хотя хорошо знал русский язык и говорил по-русски без малейшего акцента. Вскоре после того как им подали еду, Калли увидел, что кто-то, стоя в дверях кухни, жестом позвал одного из мужчин, сидевших за дальним столиком. Двое оставшихся явно насторожились. Они то и дело поворачивали головы в ту сторону, куда ушел их приятель, словно ожидая, что и их тоже вот-вот позовут.
 Калли сидел, пристально наблюдая, что делается в узком проходе, который вел мимо кухни к заднему входу. Вскоре человек, которого позвали, вернулся вместе с другим. Этот другой немедленно приковал к себе внимание Калли.
 Хаузер, любительница поесть, наслаждалась необычным, но вкусным блюдом. Она заметила перемену в лице своего спутника и повернулась в ту сторону, куда он смотрел. Пристально вглядевшись в лицо человека, который присоединился к троице, она узнала его по описанию Калли.
 — Силкин?
 — Да. Только не глазей на него. Смотри на меня и делай вид, что мы заняты разговором.
 — Что ты собираешься делать?
 — Ничего. Но ты можешь кое-что для меня сделать, — сказал Калли. — Если я прав, он должен вывести нас на Малика. Я хочу, чтобы ты вышла и обошла кругом здание. Там есть дорожка, ведущая от ресторана к соседнему магазину. Встань так, чтобы видеть и вход в ресторан, и то место, где дорожка соединяется с Брайтон-Бич-авеню. Если он выйдет через задний выход, последуй за ним. Я выйду через переднюю дверь и присоединюсь к тебе.
 — А если он выйдет через переднюю дверь?
 — Когда я выйду, дам тебе знак. Ты знаешь, как следить попеременно?
 — Да, мы будем идти по разным сторонам улицы и время от времени меняться местами, чтобы он не видел позади себя одного и того же человека.
 — Верно.
 — Он знает тебя лично?
 — Нет. Но я знаю его по отснятым фильмам, и я изучал его биографические и психологические данные, когда мы хотели завербовать его в Москве. Но мы с ним никогда не встречались.
 Хаузер хотела было встать, но Калли удержал ее, положив ладонь на ее руку.
 — Подожди, пока я скажу, тогда встань, нагнись, поцелуй меня в щеку и, выходя, махни мне рукой.
 Калли продолжал незаметно наблюдать за Силкиным и его приятелями, поглощенными разговором.
 — Иди, — сказал он вдруг Хаузер, которая встала, спокойно и хладнокровно, без тени страха выполнила его указание.
 Человек с прищуренными веками посмотрел вслед Хаузер, но продолжал разговаривать. Калли ел свою кулебяку, краешком глаза наблюдая за Силкиным. Двойная дверь кухни распахнулась, и из нее вышел какой-то человек; повернувшись, он заговорил с кем-то находившимся на кухне.
 Калли пристально смотрел на его затылок, на его покатые плечи, на то, как он стоял, отставив ногу. По коже у него пробежали мурашки. Человек слегка повернулся, и по профилю Калли сразу же узнал Малика.
 Калли отвернулся и опустил голову. Он тотчас подумал о Хаузер. Если Малик выйдет через заднюю дверь и увидит ее или она попытается его остановить, ей не спастись. Каким бы хорошим полицейским она ни была, в каких бы трудных ситуациях ни оказывалась, она не могла тягаться с Маликом.
 Он обдумывал, как ему действовать, если Малик направится к задней двери. Но он все равно опоздает. А если он подойдет к нему прямо сейчас, Малик успеет выскочить наружу, прежде чем он успеет задержать его.
 Дилемма разрешилась сама собой. Подойдя к столу, где сидел Силкин, Малик внимательно осмотрел ресторан; его холодный подозрительный взгляд медленно двигался от столика к столику. Он не сразу заметил Калли, но когда заметил, глаза его вдруг расширились.
 Удивленное выражение на его лице, однако, тут же сменилось насмешливой улыбкой. Он сунул руку за отворот куртки, заметив, что Калли выхватил револьвер, встал и медленно, твердым шагом направился через зал к столику возле кухни. При виде револьвера в зале послышались крики и вопли, посетители разбегались и прятались.
 Малик держал рукоятку револьвера, заткнутого за пояс его брюк. По каким-то своим соображениям он не вытаскивал его. Калли с револьвером в руке подходил все ближе. В центре зала осталось лишь несколько парализованных страхом посетителей. Они заслоняли собой Малика.
 Малик что-то сказал Силкину, опять улыбнулся и помахал Калли, прежде чем повернуться и побежать к задней двери. Силкин и трое сидевших с ним мужчин вскочили на ноги. Они встали живой стеной на пути в узкий коридор.
 Калли продолжал идти вперед. В десяти футах от живой стены он остановился и прицелился в голову Силкина. Трое других держались за рукоятки своих револьверов, не вынимая их, однако, из кобуры.
 Калли чуточку нажал на спусковой крючок.
 — Выньте руки наружу, ребята, или я продырявлю вашему другу голову.
 Никто из троих не понимал ни слова по-английски, но они ясно поняли значение угрозы.
 — Не стреляйте, — крикнул Силкин по-русски.
 Они повиновались, вытащив руки наружу.
 Калли подошел еще ближе, целясь прямо в переносицу Силкину. Он ударил Силкина револьвером по виску, и тот повалился на пол, без сознания. Точным движением Калли ударил ребром ладони по шее человека с прищуренными веками, и тот упал на колени, с трудом переводя дыхание. Третьего Калли лягнул в пах, а когда тот согнулся в три погибели, ударил его коленом в лицо. Тот, скорчившись, держась обеими руками за переносицу, упал на пол. Четвертый даже не шелохнулся. Он стоял большой, почти квадратный, без малейшего страха глядя прямо в дуло пистолета Калли, и не выказывал никакого желания уступить ему дорогу.
 Калли услышал два приглушенных выстрела снаружи, позади ресторана и, опасаясь худшего, сделал вид, будто хочет ударить слева, затем, резко выбросив колено, с такой силой ударил четвертого, что он с криком рухнул на пол.
 Перепрыгнув через него, Калли вбежал в узкий коридорчик. Краешком глаза увидел, что в маленьком окне в дверях кухни появилось чье-то лицо. Двери распахнулись. Калли с силой захлопнул их. Выбежав наружу, он сразу же принял боевую стойку, быстро оглядывая все кругом. Не обнаружив Малика, Калли пробежал короткое расстояние до дорожки, прислонился к стене и выглянул из-за угла. Он увидел бегущего Малика в самом конце дорожки, возле Брайтон-Бич-авеню. Он вернулся посмотреть, где Хаузер, но не увидел ее.
 — Хаузер! — крикнул он. И она тут же вылезла из-за баков с мусором.
 Он подбежал к ней, все еще следя за Маликом.
 — С тобой все в порядке?
 Она стояла с револьвером в руке, совершенно невозмутимая.
 — Со мной все о'кей. Я окликнула его, он выстрелил, но я успела спрятаться.
 Калли немедленно бросился в погоню; Хаузер последовала за ним.
 Добежав до тротуара на Брайтон-Бич-авеню, Калли увидел Малика, пересекающего улицу под эстакадой сабвея: он лавировал между идущими машинами.
 Калли ринулся за ним. Чтобы не наехать на него, водители жали на тормоза, громко визжали шины. Он перекатился через капот остановившейся перед ним машины и встал на ноги по другую сторону.
 Малик проскочил в просвет между машинами, оглянулся на Калли и опустился на одно колено, прицеливаясь. Увидев это, Калли спрятался за железной опорой сабвея. Малик дважды выстрелил. Обе пули прошли всего в нескольких дюймах от Калли, отскочив рикошетом от стальной опоры. Спасаясь от револьверного огня, машины заметались по улице.
 От резкого маневра опрокинулся тяжело груженный грузовик, в него тут же врезалась легковая машина, о высыпавшийся из грузовика громоздкий груз ударилась другая машина, потом ее выбросило на тротуар, где она разбила витрину.
 Калли попробовал прицелиться из-за опоры. Но во всех направлениях бежали пешеходы, и он не мог выстрелить, не рискуя попасть в них. Тем временем Малик вскочил и побежал по Четвертой Брайтон-стрит. 212
 Хаузер догнала Калли как раз в тот момент, когда он пересек последний ряд улицы, где все движение в обоих направлениях застопорилось. Непрерывно гудели машины, звучали грязные ругательства. Калли достиг поворота на Четвертую стрит, Хаузер бежала следом, стараясь не сдавать темп.
 Там, где исчез Малик, обитала еще одна, черная, община Брайтон-Бич. Здесь, вдали от основного района поселения русских, прежде жили летом бруклинские богачи. Прелестные когда-то, кирпичные и оштукатуренные бунгало и маленькие дощатые домики теперь стояли незаселенные, — пустые скорлупки, откуда было похищено все, что можно продать ради покупки наркотиков. Остались только притоны наркоманов и подпольные тиры, опасный анклав третьего мира, где жили проститутки, поставщики и потребители наркотиков и где господствовали крайне опасные ямайская и гаитянская банды.
 Выбежав на Четвертую Брайтон-стрит, Калли замедлил шаг. Он держал револьвер обеими руками, на высоте груди, а его глаза рыскали по обеим сторонам узкой улочки. Это было странно спокойное тенистое место. Он не видел перед собой никого, кроме истощавшего наркомана, который блевал, склонясь над крылом полуразграбленного автомобиля.
 Приняв Калли за полицейского, наркоман повалился на капот машины.
 — Я не виноват, не виноват, — прокричал он дрожащим от испытываемых им «ломок» голосом.
 Калли пробежал мимо него, ускоряя шаг. На следующем перекрестке он остановился и посмотрел направо и налево. С правой стороны он услышал крики и увидел двух негритянок, которые выбежали из двора, где стояло розовое оштукатуренное бунгало с забитыми окнами. Добежав до тротуара, женщины остановились, оглянулись и вновь побежали.
 Тяжело дыша, его догнала Хаузер.
 — Он здесь?
 — Думаю, да.
 Калли показал дулом пистолета на розовое бунгало Они направились к нему. Хаузер держала свой револьвер в потайном отделении сумки, но ее палец лежал на спусковом крючке. Они шли вместе, прячась за стоявшими на улице машинами.
 Поравнявшись с бунгало, они перебежали через улицу и укрылись за припаркованной у тротуара «тойотой». Позади бунгало зазвучали громкие выстрелы; их отголоски разносились далеко вокруг. Затем раздалась вторая очередь, и Калли понял, что стреляют из автоматов. Он увидел, как из-за бунгало выскочил Малик, обернулся и выстрелил в троих негров с ямайскими косичками до плеч. Все трое были с автоматами «узи», но стреляли не целясь, с бедра. Малик выстрелил опять, и один из негров покачнулся и упал.
 — Кто они, черт побери? — удивился Калли.
 — Вероятно, торговцы наркотиками, — сказала Хаузер. — Должно быть, подумали, что Малик хочет их ограбить.
 Они увидели Малика: прячась за деревьями, он бежал по заднему двору, направляясь к дорожке. Калли выскочил из-за «тойоты», перемахнул через невысокую изгородь. Оказавшись перед домом, он несколько раз выстрелил в Малика. Два из четырех выстрелов попали в деревья, совсем рядом с ним. Хаузер, достав свой револьвер, бежала следом, невольно думая о превосходящей огневой мощи троих торговцев наркотиками.
 Ямайцы, вообразив, что они подверглись атаке с тыла, прекратили стрелять в Малика, повернулись и пустили несколько очередей в Калли. Он спрятался за густой неподстриженной изгородью, успев, однако, заметить, что Малик перепрыгнул через нее.
 Хаузер спряталась рядом с ним. Она лежала ничком, направив револьвер на задний двор. Двое оставшихся в живых торговцев потеряли их из виду. Они появились из-за угла бунгало, поливая автоматным огнем все вокруг.
 — Мы здорово вляпались, Калли, — шепнула Хаузер. — У этих парней «узи».
 — Знаю.
 Торговцы были у дальнего конца дома, они медленно продвигались вперед. Левая нога Калли высовывалась из-под изгороди; и тот из двоих торговцев, что был повыше, заметил ее и показал своему компаньону. Они уставились на то место, где прятались Калли и Хаузер, и направили свои «узи» прямо на них.
 — Целься в того, что справа, — шепнул Калли. — И стреляй, пока хватит патронов. Это наш единственный шанс.
 В этот момент завыла сирена, и оба торговца замерли на месте, глядя на улицу. Гримальди — это был он на своей машине — въехал на тротуар, проскочил через изгородь и остановился посреди газона. Он распахнул дверь и в следующий миг уже прятался за ней, целясь в торговцев.
 — Полиция! — закричал Гримальди. — Бросьте оружие! Немедленно.
 Торговцы переглянулись, повернули и забежали за дом. Гримальди, подумав, что Калли и Хаузер помешали сделке двух банд, встал и крикнул им:
 — Где он?
 — Ушел задворками, — сказал Калли.
 — Садитесь в машину, — сказал Гримальди и взялся за руль.
 Калли сел сзади, Хаузер — рядом с Гримальди. Едва они закрыли дверь, Гримальди нажал на педаль акселератора, и машина рванула с места. Калли только успел увидеть, что двое торговцев наркотиками скрылись за соседним домом.
 — Куда?
 — Направо, — ответил Калли.
 Гримальди, не колеблясь, проехал сквозь заднюю изгородь и, лихо повернув, выехал на дорожку.
 — Во что он одет?
 — Синий блейзер, серые брюки и белая рубашка, — ответил Калли, вглядываясь в проходы между домами, тогда как Гримальди ехал по дороге, одной рукой держа руль, другой — портативную рацию. Он описал находящимся поблизости группам полицейских наружность Малика, место, где его видели в последний раз, а также упомянул о двух торговцах наркотиками, добавив, что они вооружены «узи».
 Достигнув того места, где дорога пересекалась с Пятой Брайтон-стрит, Гримальди резко затормозил и оглядел улицу в обоих направлениях. Не увидев Малика, миновал перекресток и двинулся к Шестой стрит. Там проделал тот же маневр. Малика и тут не было видно. Тогда он повернул направо и поехал по Брайтон-Бич-авеню.
 — Если у него есть голова на плечах, он постарается как можно быстрее выбраться из этого района, — сказал Гримальди. — Постарается слиться с толпой либо забежит в один из магазинов или ресторанов. С тобой все в порядке, Джули? — спросил он, набирая скорость и внимательно глядя по сторонам.
 — Теперь да.
 — Какого дьявола вы устроили эту заварушку, Калли? Мы договаривались, что вы вызовете меня, когда найдете его.
 — У меня не было времени. Он появился в ресторане и сразу же меня заметил.
 — Да, так уж случилось, Тони, — подтвердила Хаузер. — Мы должны были немедленно действовать.
 — Ну и кино же вы устроили! — продолжал Гримальди, едва сдерживая гнев. — Палили, будто вы в тире, а не в городе. Настоящие супермены.
 Калли не возражал; он увидел, как навстречу им промчалась сине-белая полицейская машина с включенными мигалками и сиреной.
 Доехав до Брайтон-Бич-авеню, осмотрев вместе с Калли и Хаузер все тротуары. Гримальди опять остановился.
 — Как сквозь землю провалился, — сказал он. Калли вышел из машины и стал осматривать улицу.
 Малика нигде не было видно.
 — Залезай обратно! — заорал Гримальди.
 Калли еще раз осмотрел улицу, удрученно покачал головой и сел в машину.
 — Я хочу, чтобы ты убрался отсюда, — сказал Гримальди.
 — Пока еще не могу.
 — Я хочу, чтобы ты убрался, Калли. Не заставляй меня прибегать к крутым мерам. Плевать я хотел на тебя и на ЦРУ. Я не позволю тебе бегать как одинокому рейнджеру. С этой свистопляской покончено.
 — Я должен найти Малика.
 — Ты же сам сказал, — для того, чтобы его найти, надо отыскать типографию, где они печатают фальшивые деньги. Я как раз над этим работал, когда вы затеяли чертову перестрелку. Эту свою работу я и буду продолжать.
 Калли откинулся на спинку сиденья, чувствуя себя беспомощным неудачником. Возрази он Гримальди, и тут же окажется в камере предварительного задержания, если не случится чего-нибудь похуже. И теперь Малик знает, что он здесь, и, вероятно, догадывается, что у полицейских есть его описание. Гримальди прав: Малик уйдет в глубокое подполье и не покажет носа, пока деньги не будут отпечатаны. В данный же момент ничего нельзя сделать.
 — У тебя есть какие-нибудь надежные осведомители? — спросила Хаузер.
 — Есть один-два, которые могут что-нибудь знать о том, кто печатает деньги, — ответил Гримальди. — Я как раз их искал, когда вы заварили всю эту кашу.
 — Хорошо, — сказала Хаузер. — Продолжай искать на своем участке. У меня есть подруга в информационном отделе, мы вместе учились в академии. Она из группы, занимающейся организованной преступностью. Они ведь занимаются и русской мафией, верно?
 — Верно.
 — Мы с Калли отправимся туда и попробуем выяснить, кто участвовал в ограблении грузовика с бумагой.
 — Неплохая идея, — сказал Гримальди.
 — В случае чего ты мне позвонишь.
 — Я обещал и выполню свое обещание.
 — О'кей. Отвези нас обратно к машине. Я оставила ее около русского ресторана.
 — Поезжай одна, — сказал Калли Хаузер. — У меня есть кое-какие дела.
 — Какие? — спросил Гримальди.
 — Это мои личные дела.
 — А как я найду тебя, если будут новости? — спросила Хаузер.
 — Никак. — Калли взглянул на часы. — Я буду в Манхэттене.
 — Разведывательная служба находится в нижнем Манхэттене. Я подвезу тебя, куда ты хочешь.
 — Нет, спасибо. Я поеду на такси.
 — Какое именно место тебе нужно в Манхэттене?
 — Верхний Ист-Сайд.
 Хаузер на мгновенье задумалась.
 — На северо-восточном углу Пятьдесят второй стрит и Первой авеню есть уютное заведение, которое называется. «Бар Билли». Я подберу тебя там через два часа.
 Калли вышел из машины. Хаузер высунулась из открытого окна.
 — Ты не собираешься оставить меня и заняться этим делом один?
 — "Бар Билли". На углу Пятьдесят второй и Первой. Через два часа, — сказал Калли и сделал знак таксисту, который остановился, чтобы высадить пассажира.
 Хаузер смотрела, как он бежит к такси. Гримальди наблюдал за ее лицом.
 — Признавайся, Джули, этот парень много для тебя значит.
 — Не знаю. Может быть.
 — Послушай, что тебе скажет старый друг. Что-то с ним не так. От него так и веет бедой.
 — Зато благодаря ему у меня будет самый интересный материал в моей жизни.


* * *

 Малик сидел за рулем мини-вэна на боковой улочке, примыкающей к Брайтон-Бич-авеню, в пятидесяти ярдах от Гримальди. Он вскочил в машину всего за несколько секунд до того, как Гримальди затормозил у тротуара, и как раз собирался отъехать, когда Калли вышел из машины и стал осматривать тротуары. Они не заметили его, и он решил подождать и посмотреть, что будет. Он увидел, как полицейская машина без номеров уехала с полицейским и девушкой, а Калли сел в такси.
 — Твою мать, — пробормотал он сквозь сжатые зубы, — в виде исключения, на чистейшем русском языке.
 Что-то пульсировало у него в голове, и он чувствовал, как в груди у него закипает безудержная ярость.
 — Да пошел ты, Майкл Тимоти Калли, пошел на... — прошипел он, прижимая ладони к вискам, чтобы унять пульсирующую боль. — Ну, это уж слишком. — И когда такси влилось во все еще густой поток транспорта на Брайтон-Бич-авеню, он включил зажигание и тронулся с места.




 Глава 29


 Специальный агент ФБР Джек Мэттьюз только-только вздремнул, когда в седьмом часу утра ему сообщили из полиции Ньюарка, штат Нью-Джерси, что один из барменов бара «Ханнигэна» в Мэнсфилде опознал фотографию Малика. Этот самый человек, по его словам, ушел вместе с девушкой, которую, как установили, звали Тамми Мальдинадо; она была подружкой Дуэйна Беккера, найденного убитым на автостоянке. Этого было достаточно, чтобы получить ордер на обыск в доме и магазине Малика.
 Мэттьюз вытащил окружного помощника федерального прокурора из кровати, чтобы он одобрил и скрепил своей печатью быстро приготовленный им документ, а затем лично отвез его федеральному судье, чтобы тот выдал ордер на обыск. Судья как раз завтракал, когда к нему подъехал помощник прокурора, но ему пришлось прервать это приятное занятие. В семь тридцать из вашингтонской штаб-квартиры, на одном из реактивных самолетов Бюро, прилетела команда криминалистов. Они сразу же приступили к работе. Через час отпечатки пальцев, найденные как в доме, так и в магазине, были отправлены на самолете в лабораторию ФБР в Вашингтоне, где их пропустили через компьютерную базу данных. Через тридцать минут пришло заключение, разочаровавшее всех. В уголовных досье ФБР подобных отпечатков не было.
 Едва Мэттьюз закончил разговор со штаб-квартирой, как остатки его оптимизма искоренил другой телефонный звонок: ему сообщили о зверском убийстве Кэрол Джордан в бруклинском районе Брайтон-Бич. Агенты из нью-йоркского отделения ФБР, вызванные на место преступления начальником Шестидесятого полицейского участка, сообщили, что найдена очередная записка со словами из песни в стиле кантри. Убийство, несомненно, было совершено Маликом.
 Между тем один из людей Брейди опросил продавца местного хозяйственного магазина; тот опознал по фото Малика, купившего у него мощную дрель, примерно такую же, какой сверлили череп одной из убитых студенток.
 К девяти тридцати были получены все данные о банке, телефоне и кредитных карточках Малика; сумма, израсходованная предыдущей ночью в баре «Ханнигэна», подтвердила то, что они уже знали. Оказалось, что все банковские счета были закрыты примерно тогда же, когда начались похищения студенток. Бюро также связалось с налоговой службой и получило немедленный ответ: налоговые платежи Малика начались лишь три года назад. К этому времени стало предельно ясно, что три года назад человек по имени Джон Малик просто-напросто не существовал.
 Мэттьюз сидел в кабинете, выделенном шарлоттсвильским полицейским участком для смешанной группы расследования, просматривая донесения и отпечатанные компьютерные данные, ища то, что он мог упустить. В течение последних трех лет Малик получал свободное от налогов пособие в размере шестидесяти тысяч долларов, но при этом не прилагалось особой формы В2П, где указывался бы источник поступления денег. В этом было что-то непонятное. Свободная от налогов пенсия выплачивалась только по инвалидности. Может, он получал пенсию по военному ведомству? Или по полицейскому? Ведь Малик как будто заранее предвидел, каким путем пойдет следствие; так же действовал бы на его месте бывший полицейский.
 Мэттьюза также беспокоило то, что ему доложил начальник группы судебных экспертов: и дом и магазин Малика недавно кто-то обыскивал. Вероятно, двое. Один работал внизу и хорошо знал свое дело, старался не оставлять следрв; другой орудовал наверху, и ему было явно наплевать, заметит ли кто-нибудь, что он здесь побывал.
 Сперва было Мэттьюз подумал, что пара полицейских обыскала дом и магазин по своей инициативе. Подобное предположение немало разгневало Брейди, который клятвенно заверил его, что никто из подчиненных ему полицейских не входил ни в дом, ни в магазин.
 Смущенный Мэттьюз понял, что сказалось чрезмерное напряжение предшествующих дней. Брейди был хорошим полицейским, все его люди прошли основательную подготовку. Именно в тот момент, когда Мэттьюз решил извиниться перед ним, Брейди вошел в кабинет и сел за длинный стол, напротив него.
 — Послушайте, — сказал Мэттьюз, — я хотел бы извиниться за...
 — Забудем об этом, — прервал его Брейди. — Вы же очень устали, вкалываете по двадцать четыре часа в сутки.
 — Кто-нибудь работает над его телефонными счетами?
 — Трое.
 Мэттьюз энергично потер глаза ладонями. Никогда в жизни не испытывал он такой физической и умственной усталости.
 — Как могло случиться, что три года назад его как бы вообще не существовало? — произнес он, обращаясь то ли к себе, то ли к Брейди. — Почти все люди имеют биографию, которую мы можем проследить вплоть до дня их рождения, как бы они ее ни скрывали. Но здесь мы ни черта не находим. Каким образом он мог начисто стереть все данные о себе?
 — Мои люди докладывают, что все, кто более или менее регулярно встречались с Маликом, а таких немного ничего о нем не знали. Хозяин магазина, расположенного рядом с его магазином, сказал, что они здоровались при встрече, но никогда не разговаривали. Он заметил, что Малик говорил с каким-то очень легким акцентом, может быть, среднезападным, но он в этом не уверен. Этот человек явно избегал всякого общения. Мэттьюз недоуменно покачал головой.
 — Лаборатория сообщила, что все отпечатки пальцев в доме принадлежат одному человеку. В магазине они нашли несколько других отпечатков, вероятно, принадлежащих покупателям.
 — Совершенно одинокий человек, — сказал Брейди.
 — Да, совершенно. И все же я не понимаю, каким образом он смог замести все следы.
 Брейди встал, чтобы налить себе чашку кофе, и стоял, глядя на фотографии жертв. Внезапно он повернулся лицом к Мэттьюзу с таким видом, будто на него снизошло откровение.
 — Сам он не мог этого сделать. За него это сделали другие.
 Мэттьюз быстро поднял голову, его глаза были широко раскрыты.
 — Черт! Конечно же, вы правы. Как мог я не подумать об этом? Может, сработала программа защиты свидетелей?
 Мэттьюз подтянул к себе стоявший на столе телефонный аппарат и быстро набрал секретный номер секретаря заместителя директора, который координировал для него всю работу по расследованию в штаб-квартире ФБР. Он подключил спикерфон, чтобы Брейди мог слышать весь разговор.
 — Джонсон, — коротко сказал заместитель директора, отозвавшись на первый же звонок.
 — Том, говорит Джек Мэттьюз. Как быстро вы можете проверить, не проходит ли кто-либо по программе защиты свидетелей?
 — Ты говоришь о подозреваемом. Джоне Малике?
 — Да.
 — Это займет несколько минут, — сказал Джонсон. — Не вешай трубку.
 Лицо Мэттьюза просветлело, он оживился.
 — Сейчас мы его найдем, шеф. Сейчас мы его найдем Через семь минут послышался щелчок, они оба наклонились к динамику.
 — Извини, Джек. Джон Малик не проходил по этой программе.
 — Вот чертовщина! — удрученно выругался агент. — А я был так уверен.
 — Мысль была неплохая, но, к сожалению, не дала никаких результатов.
 — Похоже, и в самом деле пустой номер.
 Вошел один из сержантов Брейди и вручил Мэттьюзу факс на шести страницах.
 — Только что получили из Вашингтона. Срочный факс.
 Мэттьюз взял факс и быстро его просмотрел.
 — Кое-что новенькое, — сказал он, тщательно перечитывая полученный материал.
 — Что там? — спросил Брейди после ухода сержанта.
 — Дополнительные лабораторные анализы с комментариями нашей контрразведки.
 — Контрразведки? Они-то тут при чем?
 Закончив читать абзац, Мэттьюз поднял глаза.
 — Помните, что сказал медицинский эксперт об отверстии, просверленном в голове девушки? Для чего это делается?
 — Чтобы терроризировать жертву, вынужденную наблюдать, как сверлят голову другой девушке.
 — Эта пытка как будто бы применялась КГБ в тридцатые годы. Предполагают, что в последние годы к ней не прибегали, хотя нельзя исключить, что ее продолжали применять в некоторых странах Восточной Европы — в частности, в Чехословакии и Восточной Германии.
 — Об этой пытке знал широкий круг лиц?
 — Если верить нашей контрразведке, нет. Об этом вспомнил один старый работник контрразведки.
 — Как же может знать об этом наш Малик?
 — Хороший вопрос. Тут есть и еще кое-что. Помните наркотическое средство, которое не смогли идентифицировать лаборатории университетской больницы?
 — Они сказали, что оно не лишает двигательной активности, но лишает способности сопротивляться, — сказал Брейди.
 — Верно. Наши лаборанты установили его происхождение.
 — Попробую угадать. СССР, прежний восточный блок?
 — Совершенно точно. Его употребляли при допросах КГБ и Штази.
 — А инъектор, которым, по предположению медицинского эксперта, вводилось наркотическое средство? — продолжал Мэттьюз. — В нашей стране действительно применяются автоматические иньекторы, но они заряжаются определенной дозой лекарства для введения людям с чрезмерной чувствительностью к укусам пчел и т. п. Но они одноразовые, и нельзя заменить их заряд. Факс сообщает, что КГБ и Штази применяли такие шприцы для похищения своих жертв.
 Сморщив лоб, Брейди глубоко задумался. Затем вдруг произнес:
 — Помните вчерашнее убийство? В Хэмпден-Сидни?
 — Да. Ну и что?
 — Как его звали... Спирко? Он был профессором. Преподавал русский язык.
 — Русское наркотическое средство. Русский способ пытки. Русский профессор, — сказал Мэттьюз. — И сегодняшнее убийство в Бруклине, в Брайтон-Бич, там, где живет русское землячество. Сквозь все это проходит одна нить, и мне кажется, я знаю, кто плетет всю эту паутину.
 — Русские? — спросил Брейди.
 — Нет. ЦРУ, — сказал Мэттьюз. — У них есть специальная программа для перебежчиков, которых они привозят в нашу страну. Эта программа схожа с нашей программой защиты свидетелей. Я не знаю, как она называется, но могу это выяснить.
 — Если это предположение верно, то обыск, произведенный в магазине и доме Малика, предстает в ином свете.
 — Да. Примите мои извинения.
 — Но если они уже знают, кто он такой, что же они хотели установить?
 Мэттьюз улыбнулся, уверенный, что наконец-то добрался до правды.
 — То же самое, что и мы. Если Малик бывший разведчик, которого они адаптировали к жизни в нашей стране, и если они знают, что он действительно маньяк-убийца, они ищут его еще более упорно, чем мы. Подумайте об этом.
 — К тому же бывший офицер разведки превосходно осведомлен о процедуре расследования и методах криминалистики.
 — Конечно. Недаром он оставлял нам ключи. Он знает, что мы можем проследить его лишь до ЦРУ. И также хорошо знает, что они ни за что его не выдадут.
 — Вы говорите серьезно? — спросил Брейди. — Чтобы прикрыть свои задницы, они в самом деле не выдадут маньяка-убийцу?
 — Вы абсолютно правы. Они постараются сами убрать свое дерьмо.
 Подперев подбородок руками, Мэттьюз смотрел на стол.
 — Послушайте, шеф. Мы должны молчать об этом открытии. Пусть ребята из Лэнгли не подозревают, что мы знаем об их причастности к этому делу. Я должен собрать убедительный материал, чтобы выступить против них.
 — Никаких проблем. И как вы хотите все это провернуть?
 — Прежде всего, я запрошу нашу контрразведку, не попадало ли в их досье имя Малика. Они следили за всеми иностранными разведчиками, которые действовали в нашей стране. Знают все их имена, включая фиктивные. Знают, сколько они у нас пробыли и куда были направлены, после того как покинули нашу страну. Если Малик бывший сотрудник русской, чешской или восточнонемецкой разведки и работал здесь до своего дезертирства на нашу сторону, у них должно быть досье на него.
 — Может, есть смысл расследовать убийство... Спирко? Установить связь между ними, если такая связь была?
 — Мы слетаем на вертолете в Хэмпден-Сидни, чтобы поговорить с его семьей, если она у него есть, и с людьми, которые его знали. Я хочу вооружиться до зубов, прежде чем пойти на конфронтацию с ЦРУ. Они дают информацию, только когда оказываются между Сциллой и Харибдой, а они там окажутся, помяните мое слово.




 Глава 30


 Дженни училась в Мэримаунт Манхэттен колледже, расположенном в Верхнем Ист-Сайде, в Нью-Йорке. Этот колледж она выбрала сама. Калли и его жена Джэнет сомневались, стоит ли ей жить в городе, особенно таком опасном для молодых неопытных девушек, как Нью-Йорк. Но Дженни сумела убедить их в своей правоте. Она хотела изучать искусство, с уклоном в театроведение, а Мэримаунт Манхэттен колледж располагал для этого широчайшими возможностями, ведь недалеко от него находились знаменитые библиотеки, музеи, художественные галереи. Дженни была умной, волевой, очень независимой девушкой, наделенной здравым смыслом и логикой, и в конце концов они дали свое согласие. Никто из них не решился отказать ей в исполнении заветного желания, они были слишком добры, чтобы навязывать ей свою волю.
 Калли очень скучал о дочери, к тому же ему хотелось убедиться, что с ней все в порядке. Он доехал на такси до перекрестка Девяносто второй улицы и Лексингтон, где стояло роскошное высокое здание: одно из общежитий для студентов колледжа. Он был приятно удивлен, увидев в вестибюле двоих швейцаров и круглосуточную службу безопасности. У самого входа он замешкался, обдумывая, что ей скажет, и не зная, как она к нему отнесется после всего случившегося. Прошло лишь четырнадцать месяцев, но ему казалось, что между ними навсегда разверзлась непроходимая бездна.
 Наконец, преодолев сомнения и страхи благодаря горячей любви, которую питал к дочери со дня ее рождения, он позвонил ей из вестибюля, но студентка, ее соседка, сказала, что Дженни только что ушла на работу — в кафе. Она сообщила Калли, как называется и где находится это кафе, а когда спросила, кто звонит, он повесил трубку. Он попросил одного из вахтеров опустить толстый пакет в почтовый ящик Дженни, затем поехал на такси в Верхний Вест-Сайд, где вышел на перекрестке Семьдесят второй стрит и Коламбас-авеню, в двух кварталах южнее кафе.
 Калли медленно шел по улице, мимо сплошных рядов модных магазинов, киосков и японских ресторанчиков, которых тут было едва ли не больше, чем в Токио. Так сильны были его сомнения и страхи, что каждый шаг давался ему с большим трудом. За последнее десятилетие этот некогда заброшенный район превратился в процветающий деловой центр.
 Достигнув угла Семьдесят четвертой улицы, Калли остановился напротив кафе, наблюдая, как официанты и официантки устанавливают на тротуаре, под бело-голубым полосатым навесом, столы и стулья, ожидая воскресного наплыва посетителей.
 Сомнения и страхи не покидали Калли, и он готов был уйти, так и не повидав Дженни. Он просто не выдержит, если она отречется от него. Он ее отец и может помогать ей издали. Но у него нет права вмешиваться в ту жизнь, которую она без чьей-либо помощи создала для себя за эти четырнадцать месяцев, а ведь ей пришлось преодолеть немало препятствий. Она обрела независимость, взвалив на себя тяжкое бремя ответственности, вместо того чтобы вести, как многие другие, беззаботную студенческую жизнь.
 Он решил, что посмотрит на нее издали и уйдет, с тем чтобы навестить позднее. Может, поговорит с ней по телефону. Так будет легче. Заметить боль и разочарование в ее глазах свыше его сил.
 И вдруг он увидел, как она выходит из кафе, неся на подносе столовое серебро и посуду. Он наблюдал, как она помогает расставлять столы и стулья под навесом. Сердце его сжалось, к горлу подступил ком. Вот она, его маленькая дочурка, так похожая на мать, с тонкими аристократическими чертами лица, но с темными, как у него, волосами и темно-голубыми глазами. Она казалась совсем взрослой женщиной и была еще красивей, чем раньше. Ему ужасно хотелось обнять, утешить ее, сказать, что все будет в порядке, что очень раскаивается в случившемся и что никогда ее не покинет.
 Он стоял, не сводя с нее глаз, и у него было такое чувство, будто к нему, пусть на мгновенье, вернулась часть всего утраченного. Оттуда, где он стоял, до нее было всего футов пятьдесят, и он хорошо видел, как она смеется и шутит с одним из официантов. В его уме теснились воспоминания о ней и Джэнет и их прежней жизни. Ему стоило большого труда удержаться от слез. Взволнованный до глубины души, все еще не зная, как она отреагирует на его появление, он так и не смог заставить себя подойти к ней, повернулся и пошел по улице.


* * *

 Как раз в это время Дженни Калли поставила последний стол и, прежде чем возвратиться в кафе, огляделась. На ее лице появилась печальная улыбка. Кожаная куртка на человеке по другую сторону улицы ужасно походила на ту, что носил ее отец. Она отвернулась, затем посмотрела вновь; человек в кожаной куртке удалялся. Ее сердце учащенно забилось. Дженни стояла в смятении, не веря своим глазам. Пустой поднос, который она держала в руках, шумно брякнулся на тротуар.
 — Папочка! — закричала она и, подбежав к кромке тротуара, остановилась, дожидаясь момента, когда можно будет перебежать заполненную машинами улицу.
 Человек в кожаной куртке удалялся. Она лишь вскользь видела его лицо. Неужели обозналась? Может быть, кожаная куртка вызвала в ее памяти образ отца и она приняла желаемое за действительное? Но тут позади него затормозило такси, он повернулся, и она убедилась, что это ее отец.
 — Папочка! — пресекающимся от волнения голосом закричала она, перебегая на другую сторону. Калли был всего в десяти футах от нее, он уже собирался отправиться на юг.


* * *

 Расслышав в уличном шуме второй крик, Калли обернулся и увидел подбегающую к нему дочь. Она бросилась в его раскрытые объятия, и это в один миг уничтожило все сомнения и страхи, все муки и страдания прошедшего года.
 — Папочка! — повторила запыхавшаяся Дженни, тесно прижимаясь к отцу. — Я не могу поверить, что это ты. Что ты тут делаешь? Когда я в последний раз говорила с твоим следователем, он сказал, что ничего не переменилось, тебя выпустят не раньше чем через два года.
 — Кое-что изменилось, — сказал Калли. — Ты разговаривала с моим следователем?
 — Каждый месяц. Я хотела знать, как ты там.
 — Он ничего мне не говорил.
 — Я просила его не говорить.
 Они стояли посреди тротуара; справа и слева от них двигались толпы прохожих.
 Калли отстранил ее от себя.
 — Ты выглядишь просто замечательно. Как ты тут жила?
 — Со мной все в порядке, папочка. А теперь, когда ты здесь, будет совсем хорошо.
 — Я люблю тебя, Дженни. — Он уже не мог больше сдерживать слезы и отвернулся, чтобы она не видела их.
 Дженни тоже заплакала и крепко-крепко обняла его.
 — О'кей, папочка. Я тоже тебя люблю.
 Они пошли по улице, и Дженни взяла его под руку, словно боясь, что он куда-нибудь убежит.
 — А как твоя работа?
 — Наплыв посетителей начнется не раньше чем через час. А вообще-то я могла бы отпроситься на весь день, — сказала она с надеждой в голосе.
 — Я здесь по делу, — сказал Калли. — В моем распоряжении всего час.
 — У тебя дела? Как и раньше?
 — Вроде того.
 Она не настаивала.
 — Я работаю только до трех. А потом свободна.
 — Прости, родная. Я не знаю, сколько времени еще буду занят.
 — Надолго ли ты в город? Я хочу побыть с тобой подольше. Ты не мог бы выкроить для меня время?
 — Сейчас не могу. Но скоро освобожусь. Обещаю тебе.
 Дженни положила голову ему на плечо, продолжая держаться за его руку, и они пошли дальше. Оба молчали. Калли не мог произнести тех слов, которые повторял в тюрьме по ночам; все, что он хотел ей сказать, стерлось из его памяти. Они свернули налево, на Семьдесят третью улицу и пошли к Центральному парку, он был прекрасен в осеннем уборе. Они сели на скамью напротив озера и изящной арки низкого мостика.
 — Как твоя учеба? — спросил Калли, все еще не в силах произнести слов, которые так долго вынашивал в душе.
 — Я получила поощрительную стипендию, — гордо сказала Дженни, все еще держа его за руку. — И я неплохо обеспечена, можешь за меня не беспокоиться. В этом кафе я работаю по уик-эндам и три вечера в неделю; здесь дают хорошие чаевые. По четвергам работаю в другом месте, и еще при театре колледжа. Я вполне обеспечиваю себя, папочка. Я такая же крепкая, как и ты. И упрямая. Помнишь, ты однажды мне сказал: «Никогда не сдавайся».
 — Помню.
 — Благодаря упрямству возникает выносливость, выносливость способствует выживанию. Я выжила, папочка.
 Калли молча смотрел на спокойные воды озера. Под мостиком проплыли в лодке мужчина и женщина с двумя детьми. Он повернулся к Дженни и наконец заговорил о том, что было для него мучительнее всего.
 — Смерть нашей мамы — большое горе. И я знаю, что никогда не смогу возместить тебе эту потерю. И я пойму тебя, если ты меня не простишь.
 — Мне нечего тебе прощать, папочка. Тут нет твоей вины. Мама долгие годы страдала депрессией. Тебя часто не бывало дома, а потому ты не видел, в каком она состоянии.
 — Нет, родная. Я глубоко виноват в случившемся и буду жить с бременем вины, день за днем.
 — Ты ни в чем не виноват. Мама уже однажды пробовала совершить самоубийство.
 Калли недоверчиво поглядел на нее.
 — Да, да, папочка. Когда мы приехали из Москвы и ты начал много путешествовать.
 — Я не знал об этом.
 — Она просила ничего тебе не говорить. Однажды, вернувшись из школы, я обнаружила ее без сознания. Она приняла целую пачку снотворного. К счастью, я пришла вовремя. Я вызвала «скорую помощь», ее отвезли в больницу и откачали.
 Калли смотрел на дочь, ошеломленный услышанным.
 — Я помню, что у нее подолгу бывало плохое настроение, но она каждый раз выкарабкивалась.
 — Дело обстояло гораздо хуже, чем тебе представлялось. Ей не хватило выдержки, папочка. Но в твоем присутствии мама всегда бодрилась, папочка; она умела скрывать свою тревогу.
 — Я все еще думаю о ней. Все время, — после долгого молчания произнес Калли.
 — И я тоже. Я все еще люблю ее и ужасно тоскую по ней, и всегда буду тосковать. И я благодарна судьбе за то, что она была у меня. Но любовь не ослепляет меня, я знаю, почему она покончила с собой, и не виню ни тебя, ни кого-либо другого.
 Глаза Калли вновь наполнились слезами.
 — Мне так стыдно, родная.
 — Стыдно, папочка? Но тебе нечего стыдиться. То, что ты сделал, не имеет ничего общего с добром или злом. Это была политика, в худшем ее виде. Но ты выстоял, сдержал свою клятву, защитил друзей, чего они не сумели или не захотели для тебя сделать.
 Калли постепенно успокаивался.
 — Я никогда не подозревала, что ты работаешь в ЦРУ, пока тебя не вызвали на слушания в Конгрессе, — продолжала Дженни. — Знаешь ли ты это? Все время, пока мама и я жили с тобой в Москве, я думала, что ты тот, за кого ты себя выдавал: политический советник Государственного департамента.
 — Так ты и должна была думать.
 — Когда начался твой процесс и я узнала, чем ты на самом деле занимался, то стала гордиться тобой еще больше. Ты был моим героем, папочка. И до сих пор остаешься им.
 Калли положил руку на плечо дочери, привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.
 — Тебе следовало бы остерегаться героев. Обычно они безрассудно храбры и не знают ни в чем меры. И в конце концов дорого за это расплачиваются.
 — И обычно они верные, надежные и глубоко порядочные люди.
 Калли повернулся к ней с улыбкой.
 — Ты очень повзрослела, моя родная.
 — Да, очень. Но во многом я все та же маленькая девочка, которая нуждается в отце, и это никогда не изменится.
 — Ты правда хочешь, чтобы я вернулся в твою жизнь? Я теперь бывший зэк, и у меня не очень-то блестящие жизненные перспективы.
 — Конечно, я хочу, чтобы ты вернулся в мою жизнь. И всегда был со мной.
 — Я оставил для тебя конверт в общежитии. В твоем почтовом ящике, — сказал Калли. — Там пятнадцать тысяч долларов. Положи их на банковский счет. Они тебе пригодятся. Для оплаты учебы или для чего-нибудь еще.
 — В этом нет необходимости. Я справляюсь. Честное слово.
 — Я верю, что ты справляешься. Но я хочу, чтобы ты взяла эти деньги. Как только смогу, пришлю тебе еще.
 — Когда мы увидимся снова?
 — Не знаю. Дело, которое мне поручено, займет еще некоторое время.
 — Ты опять работаешь в ЦРУ?
 — Я не могу ответить на этот вопрос.
 Дженни понимающе кивнула.
 — Хорошо. Но обещай мне, папа, что никогда больше не попытаешься вычеркнуть меня из своей жизни.
 — Обещаю.
 — Ты поступил очень эгоистично и необдуманно, когда запретил мне писать тебе и навещать тебя.
 — Знаю. Но я старался избежать всяких напоминаний о том, что я потерял и в какое трудное положение поставил тебя и маму.
 — Меня ты, во всяком случае, не потерял, папа, и никогда не потеряешь. И это неверно, будто ты поставил нас в трудное положение. Мама была с тобой счастлива. Ты, может быть, этого не знаешь, но для нее ты был сказочным рыцарем в сверкающих доспехах; почти всей радостью, испытанной ею в жизни, она была обязана тебе. Она очень ценила время, когда вы бывали вместе. А в твое отсутствие часами прокручивала те записи, где ты поешь для нее, аккомпанируя себе на гитаре. Это помогало ей пережить трудные времена.
 — Хотелось бы верить.
 — Но это правда, папа. Ты знаешь, я никогда тебе не лгала.
 Калли взглянул на часы и встал со скамьи.
 — Мне пора. Я провожу тебя до кафе.
 Покинув парк, они пошли по направлению к Коламбас-авеню. Дженни все еще держалась за руку отца. Они остановились на углу возле кафе, Калли положил руки на плечи дочери и посмотрел ей в глаза.
 — Что бы ни случилось, знай, что я люблю тебя и никогда не хотел причинить тебе боль.
 — Судя по твоим словам, тебе угрожает какая-то опасность. Почему ты не скажешь мне об этом?
 — Я не могу сказать тебе многого. Но если от меня не будет никаких вестей, то не потому, что я не люблю тебя, не забочусь о тебе. Просто дела принимают непредсказуемый оборот. И если со мной что-нибудь произойдет, знай, что я всегда любил тебя, всем своим сердцем.
 — Ты пугаешь меня, папочка. — Ее глаза опять наполнились слезами.
 — Не надо бояться. Иногда события выходят из-под контроля. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы добиться благополучного исхода. И как только освобожусь, немедленно тебе сообщу.
 Он вновь обнял ее, поцеловал и улыбнулся, прежде чем уйти.
 — Знаешь, ты очень похожа на маму.
 — Я знаю.
 — Будь счастлива.
 Дженни провожала взглядом отца, пока он не исчез за углом; тогда она тяжело опустилась на стул, закрыла лицо руками и зарыдала от радости.




 Глава 31


 «Бар Билли» был лучшим во всей округе заведением, уютным и удобным, с роскошными, темно-вишневыми деревянными панелями, сверкающей бронзовой фурнитурой, неярким освещением и небольшими столиками, покрытыми красно-белыми клетчатыми скатертями. Войдя сюда с Первой авеню и усевшись на табурет в самом конце резной деревянной стойки, справа от столиков, Калли испытывал знакомое чувство приятного облегчения. Он заказал двойную порцию «Джека Дэниэлса» и сидел, глядя на себя в зеркала за аккуратно расставленными рядами бутылок.
 В нем все еще не улеглось сильное волнение, вызванное короткой встречей с Дженни и ее рассказом о скрытой депрессии Джэнет. Как мог он не догадаться об этом? Но в глубине души он знал ответ на этот вопрос. Если бы он был с ней вместе, то непременно позаботился бы о ее лечении. Есть же лекарства, снимающие депрессию, возвращающие радость жизни. И тогда она была бы жива и у него была семья.
 Калли залпом осушил бокал и, перехватив взгляд бармена, показал жестом, чтобы тот налил еще двойную порцию виски. Ее он также выпил залпом, пытаясь заглушить волнение, странную смесь боли и радости: радости от того, что увидел Дженни, теперь уже сильную молодую женщину, и боли от того, что, поставив превыше всего в жизни карьеру, погубил жену и заставил дочь страдать. Его мысли возвратились к Дженни, не боящейся жизненных трудностей, решительной и все же отнюдь не железной Дженни, все еще тоскующей по матери; он не мог забыть, как дрожал ее голос, когда она признавалась, что ей недостает и всегда будет недоставать матери.
 — К черту Управление, — пробормотал он громче, чем хотел. — Какой я дурак, что поверил этим засранцам. К черту Грегуса. К черту Малика. Всех к черту.
 — У вас, видимо, был тяжелый день на работе, — сказал бармен, выказывая сочувствие своему единственному посетителю.
 — И вас к черту, — сказал Калли. — Продолжай наливать. Двойные порции.
 Бармен пожал плечами, извиняясь за непрошенное вмешательство, и наполнил бокал Калли.
 — Я оставлю бутылку. Наливайте сами.
 — Извините, сорвался.
 — Никаких проблем. Я тоже там побывал.
 — Нет, там вы не были. И даст Бог, никогда не будете.
 Бармен отошел в сторону. Принялся вновь вытирать полотенцем бокалы. Зачем ввязался в разговор с агрессивным пьяницей, когда на душе и без того скверно?
 Калли постарался скинуть с себя неотвязное чувство вины, перестать думать об утраченном и сосредоточиться на том, что у него осталось. Дженни. Кроме нее, у него никого и ничего нет, и он мысленно поклялся, что никогда больше не причинит ей боль. Что-нибудь придумает. Как-нибудь вывернется. В конце концов, у него осталось несколько друзей, которые ушли из Управления и завели собственное дело. Может, кто-нибудь из них найдет что-нибудь для него. Все равно что. У него всегда были скромные потребности. На себя и на Дженни как-нибудь заработает.
 Он выпил четыре двойных порции «Джека Дэниэлса» и уже ощущал легкую эйфорию, когда появилась Джули Хаузер. Она сразу же заметила его расслабленную позу за стойкой и остекленевшие глаза. Вскарабкавшись на табурет рядом с ним, она посмотрела на него предостерегающе.
 — Ну ты хорош, Калли. Очень хорош. — Она отодвинула от него бутылку и заказала «перье» с лайном. — Информационный отдел не сообщил ничего нового. Гримальди знает о русской мафии больше, чем они.
 — Не имеет значения. Я вышел из игры.
 — Что-что?
 — Вышел из игры. Пиши свою сенсационную статью, помогай своему другу Гримальди, а я вышел из игры.
 — Ты шутишь?
 — Отнюдь.
 — Послушай, — заговорила Хаузер, понизив голос. — Я не знаю, где ты был, с кем разговаривал, но если этим трюком хочешь отшить меня, у тебя ничего не получится. Если бы дело было только в статье. Пойми же, что маньяк по-прежнему на свободе, его надо остановить. Ты не можешь выбыть из игры, у тебя больше шансов поймать его, чем у кого-нибудь другого. Я думала так с самого начала, а теперь еще более в этом уверилась.
 — Если Гримальди найдет место, где печатаются деньги, убийца у него в руках. Если потерпит неудачу, у меня нет ни малейшего представления о дальнейших ходах Малика. Пусть его ловит кто-нибудь другой.
 — Так ты в самом деле не шутишь?
 — Я уже сказал, что нет. Сколько раз можно повторять?
 Хаузер так и подскочила.
 — Что это? Да ты совсем раскис от жалости к себе. Пытаешься утопить горе в стакане. Жалкое зрелище. Ты просто не имеешь права так распускаться, пока Малик все еще разгуливает на воле. И на тебе лежит тяжкий долг. Это ты и твои друзья ответственны за убийства этого чудовища.
 — Я тут ни при чем.
 Вновь охваченный воспоминаниями, Калли вдруг увидел перед собой Джэнет — какой она была в тот день, когда он ушел в тюрьму. Вспомнил ее добрую улыбку, ласковые объятья, слова ободрения. Он осушил бокал и потянулся к бутылке.
 Хаузер отодвинула ее дальше.
 — Если ты еще выпьешь этого пойла, ты просто совсем обалдеешь.
 — Заткнись, Хаузер. Заткнись, мать твою так!
 — Хорошо, но сперва скажи мне, где ты был. Если ты хочешь отшить меня, имей по крайней мере достаточно мужества, чтобы объяснить почему.
 Калли заколебался, но в конце концов его одолело желание излить кому-нибудь душу.
 — Я ездил повидать дочь.
 — Дочь?
 — Она учится здесь в колледже.
 Хаузер представила себе встречу отца с дочерью и поняла, что он должен был пережить. Она взяла его за руку, ощущая сочувствие и сострадание, каких давно уже не испытывала.
 — Пошли, Калли. Тут за углом у меня живет подруга. Когда я в городе, то пользуюсь ее квартирой. Пошли, выпьешь кофе, и мы с тобой поговорим.
 — О чем тут говорить?
 — У тебя такое чувство, как будто ты потерял все на свете. Бросил на произвол судьбы дочь. Загубил ее жизнь. Так?
 — Не совсем. Она справляется. Работает на трех работах, получает стипендию, — выпалил он. — Но ведь она, черт побери, должна была жить по-другому. Ты права. Я и в самом деле бросил ее на произвол судьбы. По моей вине она живет как круглая сирота.
 — Калли, мой отец однажды сказал мне, что в жизни побеждает не тот, кто никогда не падает, а тот, кто поднимается после каждого падения. Получается, что твоя дочь рано познала эту истину.
 — Слишком рано.
 — Но ты не можешь повернуться спиной к жизни, — сказала Хаузер. — Не можешь допустить, чтобы эти ублюдки победили.
 — Они уже победили.
 — Чушь!
 — Мне не нужны банальные утешения и ободрения.
 — Правильно. Тебе нужен хороший пинок под зад.
 — Ты так думаешь? Если ты так убеждена, что всякое начатое дело надо доводить до конца, почему ушла из полиции? Ведь ты сама говоришь, что была хорошим полицейским.
 — Разумный вопрос, — сказала Хаузер. — После того как меня ранили, я не могла активно продолжать работу.
 — Физически не могла? Я не вижу никаких следов ранения. Более того, несколько часов назад видел, сколько в тебе энергии.
 — Я могла выстрелить в Малика, когда он вышел из задней двери ресторана, но не сделала этого.
 — Я бы не стал терзаться из-за этого. Тебе достаточно было попасть в землю перед ним.
 — Вот поэтому-то я и ушла из полиции, — сказала Хаузер. — Через два месяца после ранения я и мой напарник расследовали одно убийство. Мы загнали подозреваемого в подвал. Кварталах в тридцати отсюда, на Восточной восемьдесят шестой стрит. Он спрятался в прачечной и напал на моего напарника. Я вбежала в дверь, за мной полицейский. И тут я вдруг остолбенела, не могла даже прицелиться. К счастью, полицейский из-за моей спины выстрелил в тот же момент, что и преступник. Выстрел преступника только оцарапал плечо моему напарнику, но если бы полицейский растерялся, то был бы мертв, и мертв по моей вине.
 — Тебя ведь наградили Почетной медалью. За что?
 — За три месяца до этого случая я была ранена, загородила собой напарника.
 — Это оправдывает тебя.
 — Нет, не оправдывает, и ты это знаешь. Мой напарник мог погибнуть из-за моей нерешительности. Очевидно, ранение сказалось на мне более сильно, чем я сначала думала, как и то, что мне пришлось убить человека.
 — Такое случается со всеми. Но постепенно ты научишься превозмогать всякую нерешительность. Я знаю.
 — Я отнюдь не была уверена в этом. И опасалась еще раз подвести кого-нибудь. Поэтому, после безрезультатного курса лечения у нашего полицейского психиатра, приняла ее совет и вышла в отставку по инвалидности. До конца своей жизни я буду получать три четверти моего прежнего жалованья, тридцать пять тысяч в год, свободные от налогов. Когда я называю эти деньги «посылочными», я имею в виду, что меня послали. Эти деньги дали мне независимость. Чтобы начать все заново, я покинула город, но если моя работа в «Пост» пойдет не так удачно, как хотелось бы, я могу спокойно уйти оттуда, не боясь, что останусь на мели. Я могу поступить на другую работу или плюнуть на все и отправиться загорать на какой-нибудь карибский остров. Я живу скромно, и тридцати пяти тысяч хватает мне за глаза. Вот и все. Ну, а теперь мы, может быть, свяжемся с Гримальди и возьмемся за дело?
 — Посылочные деньги? — Калли улыбнулся.
 — Пошли же. Чашка кофе и холодный душ вернут тебя на эту грешную землю.
 — Ты пытаешься оживить павшего коня. У меня больше нет сил. Мне сорок два, я бывший зэк, и все лучшие годы моей жизни миновали.
 — Возьми себя в руки, Калли. Ты слишком много к многим должен; тебе лишь надо оставить все плохое позади и начать жизнь заново. И ты должен понять разницу между характером и репутацией. Репутация основывается на чужих мнениях, зачастую ошибочных. Она не зависит от нашей собственной воли. Но вот характер — совершенно другое, мы можем сознательно совершенствовать его всю свою жизнь. А у тебя твердый характер, к тому же открытый и честный. И ты доказал это, когда отправился в тюрьму за своих так называемых друзей. И я верю в тебя, а я мало в кого верю.
 Калли повернулся к ней лицом.
 — Ты хороший человек, Хаузер. Ты знаешь это?
 — Ты говоришь так, потому что пьян.
 — Ничего подобного. — Соскользнув с табурета, Калли встал на слегка покачивающиеся ноги. — Ну, может быть, чуть-чуть.
 Хаузер обняла его одной рукой за талию, он оперся о ее плечо, и они вместе вышли из бара на улицу. Прохладный октябрьский воздух освежил Калли. К тому времени, когда, пройдя небольшой квартал, они достигли «Саттон хауса», многоквартирного дома, хмель почти выветрился, осталось лишь легкое головокружение. Машина Хаузер стояла на Пятьдесят второй стрит, как раз перед входом. Хаузер вытащила из багажника дорожную сумку Калли, и они поднялись на лифте на пятый этаж.


* * *

 Хаузер вошла в ванную, чтобы взять щетку для волос. Остановившись, она вдруг увидела через запотевшую стеклянную перегородку душа обнаженного Калли, который круговыми движениями старательно намыливал тело. И тут она сделала то, чего никак от себя не ожидала: сбросила одежду, вошла в душ и закрыла за собой дверь. Подставив лицо под струю льющейся сверху воды, он споласкивал намыленные волосы, когда она вдруг обхватила его руками за талию. Он обернулся к ней, они стояли рядом, совсем близко друг к другу.
 Оба молчали. Растерянный, не зная, что делать, Калли сперва опустил было руки, но затем обнял ее, соединив пальцы на спине, крепко прижал к себе.
 Хаузер подняла глаза и заглянула в его темно-голубые глаза, полные глубокой печали. Эти глаза всегда неудержимо притягивали ее.
 — Все хорошо, Калли. Я уверена, все хорошо.
 Он ничего не ответил, только смотрел на нее, на ее блестящую от воды кожу. Прошло больше года с тех пор, как он в последний раз вот так держал женщину в своих объятиях. За всю свою семейную жизнь он никогда не изменял Джэнет, неукоснительно придерживаясь правила: смотри, но не притрагивайся. Бывало, конечно, что его одолевало искушение нарушить это правило, но он сохранил верность жене. Никогда и ни в чем ее не обманывал. Да в этом и не было необходимости: в ней воплощалось все, что он любил, чего хотел. Но Джэнет уже нет, и его неизъяснимо влечет к женщине, чья голова покоится у него на груди. Он хочет ее сильно, очень сильно, а может быть, ему просто нужен кто-то, кто воскресит его к жизни, казалось, навсегда загубленной. Ему нужно тепло и утешение, нужно, чтобы его тоже захотели и отдались ему.
 Он взял ее лицо в свои ладони, заглянул ей в глаза, растирая большими пальцами мягкие впадины под ее ушами. Какой-то миг колебался, не в силах преодолеть смущение, затем поцеловал ее, сперва нерешительно, затем, когда она ответила на его поцелуй, страстно. Губы у нее были мягкие, податливые, а ее язык воскрешал в нем что-то нежное, казалось, навсегда позабытое. Она обвила руками его шею, прижалась к нему еще крепче, тихо мурлыча от удовольствия. Руки Калли опустились к ее грудям. Когда его пальцы коснулись ее сосков, она задрожала. Одна из ее рук освободила его шею и стала медленно спускаться по его торсу, затем скользнула между его ног, ласково, ритмически гладя его.
 И вот, перестав его целовать, она медленно опустилась на колени, лаская губами его грудь, живот и, наконец, приняв его в себя. Голова Калли откинулась назад, глаза закрылись. Он задрожал и, сам того не желая, тихо и протяжно застонал. Руки Калли покоились на ее затылке, как бы помогая ей принимать его в себя. Продолжая что-то мурлыкать от удовольствия, она вбирала его все глубже и глубже.
 И тут Калли вдруг обрел то, что считал навсегда потерянным, — подавляемая так долго страсть вырвалась наружу, унося его прочь от сомнений, страха и боли. Наконец она отпустила его, глядя на него снизу вверх, поднялась на ноги и поцеловала его. Его рука опустилась вниз, к ее промежности, и его палец скользнул внутрь, ощущая мягкую, шелковистую внутреннюю поверхность.
 Он взял ее за плечи и медленно, ласково повернул, спиной к себе. Она нагнулась, широко расставив ноги и упершись ладонями в облицованную кафелем стену. Он вошел в нее сзади одним быстрым, уверенным движением. Почувствовал, как она напряглась, и начал двигаться взад и вперед, внутрь и наружу, внутрь и наружу. Охваченные страстью, они двигались в каком-то безукоризненно точном, первозданном ритме, всем своим существом, вплоть до последнего момента, отдаваясь этому движению. Наконец он задрожал, испытав невероятное облегчение, словно сбросив тяжкую ношу, а она прижалась к нему плотнее, чтобы задержать его в себе.
 Немного погодя они вновь занялись любовью, на этот раз не с такой судорожной страстью, в постели. Калли не сводил глаз с ее тела, восхищаясь его красотой. Он осторожно притронулся к шраму под ее грудью, потом нагнулся и поцеловал его.
 — Пуля прошла как раз под нижним ребром, — сказала Хаузер, гладя его волосы. — Мне повезло, она попала в меня под углом и отрикошетировала. Расколола ребро, порвала мышцы и внутреннюю ткань, но это было все.
 Калли сел и показал на пулевой шрам в плече.
 — Прага. Восемьдесят второй год.
 Затем показал на другой шрам, над бедром.
 — Будапешт. Восемьдесят четвертый год.
 Хаузер рассмеялась.
 — Не кажется ли тебе это извращением? Лежать в постели и сравнивать пулевые ранения?
 — Может, это сближает нас?
 Хаузер вновь рассмеялась и взглянула на электронные часы, вмонтированные в радиоприемник. Было почти два часа. Они вышли из «Бара Билли» всего час назад.
 — Если в течение ближайших тридцати минут мы ничего не услышим от Гримальди, я позвоню ему по радиотелефону.
 Калли промолчал.
 — Ты же не собираешься в самом деле выйти из игры?
 — Нет. Я дал им свое слово, и я его сдержу, — сказал Калли. — Ты была права. Я просто раскис от жалости к себе.
 — А не позвонить ли тебе в Управление? У них может оказаться что-нибудь новенькое для тебя.
 — Я позвоню Грегусу после того, как мы переговорим с Гримальди.
 Он нежно поцеловал ее, и его правая рука снова скользнула вниз.
 — Опять? — сказала Хаузер.
 — Ты сама начала это.
 — Вижу, что я вам нравлюсь. Очень нравлюсь, — шутливо сказала Хаузер, не очень удачно передразнивая речь Салли Филдс при получении ею Оскара.
 — Не делай слишком серьезных выводов. Я просидел в тюрьме больше года. После этого все мне кажется замечательным.




 Глава 32


 Вертолет ФБР «Джет рейнджер» опустился на широкой лужайке около домов преподавателей и общежитий студентов в Блек-Виллидж, во дворе колледжа в Хэмпден-Сидни. Джек Мэттьюз заранее пробовал дозвониться до начальника полиции колледжа Дж. Д. Гатри, но так и не застал его на месте и велел передать, что они с Брейди прибудут в течение часа. Когда они сошли с вертолета, то увидели ожидающего их Гатри.
 — Боюсь, вы напрасно прилетели, — крикнул он, стараясь, чтобы они услышали его в шуме все еще вращающихся лопастей. За его медленным, по-южному певучим говором, добродушным выражением лица скрывался острый проницательный ум. — Они уехали.
 — Кто уехал?
 — Жена и дочь профессора Спирко. Сегодня утром.
 — Насовсем?
 — Похоже, что так, но точно я не знаю. Их дом вон там.
 Гатри отвел Мэттьюза и Брейди к одному из небольших кирпичных домов в колониальном стиле. Широко распахнул переднюю дверь, шагнул в сторону и размашистым жестом пригласил войти.
 Громко стуча каблуками по деревянному полу, они переходили из комнаты в комнату. В доме не было ни души. Не было и ни малейших признаков того, что еще недавно тут жили люди.
 Брейди показал на оконные проемы в гостиной.
 — Они увезли с собой даже карнизы для занавесок.
 Мэттьюз опустился на одно колено и пощупал рукой в углу.
 — Господи Исусе! Они не только увезли с собой все паласы, но и прошлись по всему дому пылесосом.
 — Бьюсь об заклад, что если бы мы стали искать отпечатки пальцев, то ничего бы не нашли.
 — Я не видел их отъезда, — сказал Гатри. — Но жена профессора Янклоу, их соседка, говорит, что сегодня утром, в шесть часов, прибыл большой фургон с восемью грузчиками; вывезли все, что только было в доме. К четверти девятого они уже уехали.
 — А жена и дочь?
 — Уехали еще раньше, на одном из этих больших лимузинов с тонированными стеклами.
 — Миссис Спирко не разговаривала перед отъездом с кем-нибудь из своих подруг?
 — И слова никому не сказала. Села в лимузин и укатила.
 — Никто из соседей не знает, куда она уехала?
 — Нет. Я думал, что они быстро устроили похороны, и позвонил в морг: вскрытие было закончено к одиннадцати часам, а в двенадцать пятнадцать за телом уже приехал катафалк. У гробовщика были все необходимые подписи, и коронер отдал им тело.
 — Где они его погребли?
 — Они его не погребли. Насколько я знаю, во всяком случае.
 Мэттьюз посмотрел на Брейди, тот покачал головой.
 — Мне нужна копия протокола вскрытия, — сказал Мэттьюз. — Фотографии с места убийства и все, что у вас есть.
 — Я так и думал, что они вам понадобятся, — сказал Гатри. — Все это ждет вас в моем кабинете. Хотите поговорить с женой профессора Янклоу?
 — Пока нет, — отказался Мэттьюз. — Что вы можете рассказать мне о Спирко?
 — Немного, — сказал Гатри. — Он был загадочным человеком.
 — Загадочным? В каком смысле?
 — После убийства я просмотрел его досье в административном отделе. Он приехал в Хэмпден-Сидни около двух лет назад, из университета Мак-Джилла в Монреале, Канада. Предполагается, что он преподавал там русский язык.
 — Предполагается?
 — Забавная вещь, — сказал Гатри. — Я позвонил туда, чтобы получить о нем какие-нибудь сведения. Узнать, не было ли у него там каких-нибудь проблем, врагов, например. Хотел поговорить с людьми, которые его знали. У меня сложилось впечатление, что его никто не знал. Досье его есть, и с этим все в порядке, но я связался с лингвистическим факультетом и с факультетом русских исследований, и никто из профессоров не помнил его, даже никогда не слышал о нем, а ведь они проработали там не меньше пятнадцати лет.
 — А с бухгалтерией университета вы не связывались?
 — Конечно, связался. У них нет ни одного счета на имя Джорджа Спирко. Или он преподавал там бесплатно, или вообще не преподавал. Если бы я любил заключать пари, то поставил бы все свои деньги на то, что он там только числился, но никогда не работал.
 — Не сомневаюсь, что вы выиграли бы, — сказал Мэттьюз. — Знает ли коронер название бюро ритуальных услуг, которое прислало катафалк?
 — Да, конечно. «Братья Хольт» из Ричмонда. Но это ничего не дает.
 — Почему?
 — Я уже проверил, — сказал Гатри. — Такого бюро ритуальных услуг в Ричмонде нет. Весьма любопытно, не правда ли?
 — Спирко был русским?
 — Точно не знаю.
 — Он проработал здесь почти два года, и никто ничего о нем не знает? — спросил Мэттьюз.
 — Он никому не открывал своих карт. Почти все свободное время играл на виолончели. Жена профессора Янклоу была немного знакома с миссис Спирко, но она говорит, что та всегда замыкалась, как только разговор заходил об их прошлом. То же самое и дочь.
 — В здешнем досье нет никаких данных о его родственниках?
 — Там записано только одно имя и телефон с указанием: «Позвонить в случае смерти». Имя — Дэвид Хендерсон.
 — Вы позвонили по этому номеру?
 — Пробовал. Номер принадлежит компании «Глобал демографию», которая находится в Рестоне, штат Вирджиния. Там нет и не было никакого Дэвида Хендерсона. Может быть, номер записан неправильно. У меня не было времени для проверки.
 — Не трудитесь. Скорее всего это какая-то подставная компания.
 — Компания, которая служит прикрытием для каких-то других целей?
 — Да, совершенно верно.
 — Как я понимаю, — сказал Гатри, — мы говорим об одном государственном управлении.
 — Возможно.
 — Вы предполагаете, что смерть профессора Спирко связана с «Трупосоставителем», которого вы разыскиваете?
 — Как я уже сказал, шеф, если бы я любил заключать пари...
 — Я был бы вам признателен, если бы вы держали меня в курсе происходящего. Мне не нравится, что на мне висит нераскрытое убийство. Первое в этом колледже.
 — Хорошо, шеф, спасибо вам за помощь. Я загляну в вам в кабинет, прежде чем уехать.
 Мэттьюз кивком головы позвал с собой Брейди и вернулся обратно к вертолету; взял оттуда свой портфель и вынул из него портативный телефон. Отойдя в сторону от вертолета, набрал номер Центрального отделения помощи перебежчикам при ЦРУ. Этот номер он узнал еще раньше в отделе связи Бюро с Управлением.
 Джон Куинлан, шеф ЦОПП, хорошо помнил ясные инструкции, которые дал ему заместитель директора по операциям, — любые телефонные запросы о Малике или Спирко должны быть переадресованы по специальной линии, созданной в предвидении обращения со стороны ФБР, Лу Грегусу, в центр операций.
 — Джим Монагхэн, — сказал Грегус, используя одно из тех фиктивных имен, которые получают все оперативные сотрудники ЦРУ по завершении их подготовки.
 — Говорит специальный агент ФБР Джек Мэттьюз. У нас, кажется, есть одна общая проблема.
 — И какая же это проблема, агент Мэттьюз?
 — Джон Малик.
 — Малик? Это имя ничего мне не говорит.
 — Подумайте.
 — Подождите одну секунду, я выясню, есть ли в нашей системе человек с таким именем.
 Грегус сделал знак Хэку, который по его просьбе слушал разговор через динамик. Тот постучал по клавиатуре своего компьютера, как бы что-то выясняя.
 — У нас нет никакого Джона Малика. А в чем, собственно, дело?
 — Это один из ваших адаптированных перебежчиков, который оказался маньяком-убийцей.
 Грегус помолчал столько, сколько ему казалось нужным, и ответил с убедительными нотками удивления в голосе:
 — Не могу в это поверить. Никак не могу. Я не имею права вдаваться в подробности нашей программы, но могу заверить вас, что у нас ведется очень строгий контроль над всеми людьми.
 — Имя Джордж Спирко тоже ничего вам не говорит?
 — Никогда не слышал о таком, но на всякий случай могу проверить.
 Хэк снова постучал по клавиатуре, и Грегус сказал:
 — Та же самая история.
 — Но вы хоть слышали о «Трупосоставителе»? — полным сарказма голосом спросил Мэттьюз.
 — Да, читал в газетах.
 — Я занимаюсь не рыбной ловлей, а кое-чем посерьезнее, Монагхэн. Я знаю то, что знаю, — сказал Мэттьюз. — Во всем этом чувствуется умелая рука ЦРУ, и мне нужно ваше сотрудничество.
 — В каком деле?
 — Я знаю, что вы проводите операцию по прикрытию этого маньяка-убийцы.
 — Это совершенно нелепое обвинение, агент Мэттьюз. Я надеюсь, что у вас есть хоть какие-то основания для него.
 — Вы превосходно знаете, что я как раз расследую это дело.
 — Понятия об этом не имею. Может, вы просветите меня?
 — Перестаньте валять дурака. Ваш человек, Малик, убил еще двух женщин за последние четырнадцать часов, а вы делаете все, чтобы не допустить его разоблачения — видимо, до тех пор, пока не отыщете его сами, а уж тогда вы закопаете его так глубоко, что уже никому никогда его не найти.
 — Агент Мэттьюз, — сказал Грегус. — Повторяю, я не знаю, о чем вы говорите, и возмущен вашими обвинениями.
 — Вы их отвергаете?
 — Не хитрите со мной.
 Мэттьюз решил переменить тактику.
 — Послушайте. Чтобы добиться успеха, мы должны работать совместно. У нас будет еще время подумать о политических последствиях; пока же мы должны остановить этого свихнувшегося убийцу, который бродит по улицам.
 — Уверяю вас, что если бы я располагал хоть какими-нибудь полезными для вас сведениями, то, не колеблясь, сообщил бы их вам. Но к сожалению, я просто не понимаю, о чем вы говорите.
 При этих словах Мэттьюз вышел из себя.
 — Послушайте меня, и послушайте хорошенько, вы, наглый обманщик и лжец, который заботится лишь о том, чтобы прикрыть свою задницу, вы, бумажная душа, вы, сукин сын, пособник убийцы. Когда я установлю связь между Маликом и вами, — а рано или поздно я непременно это сделаю, — вы горько пожалеете, что не раскололись, пока у вас была такая возможность, и я взвалю на вас вину за все эти кровавые злодейства. Окажите мне сейчас помощь, и я постараюсь прикрыть ваши тайные операции. Но если вы будете по-прежнему ставить мне палки в колеса, вы и все, кто вас поддерживает, поплатитесь за это своими карьерами и пенсиями.
 — Наш разговор закончен, агент Мэттьюз. Всего доброго. Желаю вам удачи в вашем расследовании.
 Мэттьюз весь кипел от гнева и, укладывая телефон в портфель, старался по возможности успокоиться.
 — Может, мы идем по ложному следу? — спросил Брейди, слышавший лишь половину разговора.
 — Ни черта подобного. Они нагло лгут. Может, они и убедили бы меня, если бы не были так болтливы. При других обстоятельствах, выслушав меня, они заявили бы, что я хочу получить сугубо конфиденциальную информацию, и они не имеют права ни подтверждать, ни отрицать, охвачен ли тот или иной человек их программой. Но они начисто отрицали все.
 — Вы полагаете, что они близки к поимке Малика? — спросил Брейди.
 — Не знаю. Но они озабочены не поимкой его; они хотят уничтожить не только его, но и всякие следы того, что он когда-либо существовал.
 — И они могут это сделать.
 — Боюсь, да.


* * *

 На явочной квартире в Александрии Грегус повернулся к Хэку.
 — Как ты слышал, эфбээровцы подобрались совсем близко.
 — Но у них нет реальных доказательств, которые они могли бы пустить в ход.
 — Может, и нет, но пора переходить ко второй фазе операции, — сказал Грегус. — Никаких подходящих кандидатов?
 — Пока нет. Но я слежу за всеми полицейскими компьютерами от Вашингтона до Майами. Что-нибудь да наклюнется.
 — Включи в район своих поисков северо-восток.
 — Настолько далеко? До самого Бостона?
 — Он совершил убийства в Нью-Джерси и Нью-Йорке. Вполне возможно, что он переехал в Бостон.
 — Было бы более правдоподобно, если бы он переехал в какой-нибудь среднеатлантический штат.
 — Сосредоточь свои усилия там, но следи за всем Восточным побережьем: нам не приходится быть слишком разборчивыми. Я хочу начать действовать, как только Калли доберется до Малика.
 —  Если  он доберется, — сказал Хэк. — Он не звонил?
 — Пока нет. Но поддерживать постоянную связь не в характере Калли.




 Глава 33


 Малик следовал за такси Калли до самого Манхэттена; он дважды чуть было не потерял его в напряженном беспорядочном движении на Третьей авеню; ему пришлось обойти много машин и трижды проехать на красный свет. Он видел, как Калли вошел в многоквартирный дом на углу Девяносто второй стрит и Лексингтон-авеню, но через десять минут вышел и поехал на другом такси в Вест-Сайд, там, остановив машину у кромки тротуара, он следил, как Калли идет на север по Коламбас-авеню. Ему уже стала надоедать эта игра, хотелось быстрее закончить ее, убив своего прежнего куратора прямо среди бела дня, на многолюдной авеню.
 Он сидел в своем мини-вэне, не выпуская Калли из виду, предполагая, что тот может остановить такси и отправиться в противоположном направлении, — обычный прием контрразведчиков, когда они избавляются от преследователя. И все же он был уверен, что Калли не замечает его. Потом он увидел, что Калли остановился на углу Семьдесят четвертой улицы, вылез из машины и спрятался в подъезде на противоположной стороне. Малик был всего в тридцати ярдах от того места, за которым пристально наблюдал Калли, и хорошо видел, что в открытом кафе нет никаких посетителей, официанты только еще расставляют столы.
 Что он тут делает? Готовится к какой-то встрече? Может, со своей подругой? Или с кем-либо из Управления? Эта оживленная улица — идеальное место для встречи. Ситуация была благоприятная, и, решив, что пора действовать, Малик приготовился пересечь улицу и вплотную приблизиться к Калли. Он уже сунул револьвер за пояс и мысленно составил план: он подходит к Калли, улыбается, может, даже подмигивает, стреляет ему в голову и спокойно уходит.
 Малик уже вышел из подъезда, как вдруг перед ним разыгралась неожиданная сцена. Он услышал, как красивая молодая девушка крикнула «папочка!» и бросилась в объятия Калли. И Малик почувствовал вдруг хорошо знакомое возбуждение. Дыхание его участилось, в жилах запульсировала кровь. Перед ним открывались замечательные, поистине уникальные возможности отомстить своему ненавистному врагу, причинив ему жесточайшие муки и боль. При мысли о таком невероятном везении он улыбнулся. Он никогда даже не надеялся на подобное. Что по сравнению с этим мгновенная смерть от пули, попавшей в голову?
 Он уже предвкушал, как проследит за его дочерью, похитит ее, а потом... Да, да, он отвезет ее в свой загородный дом. Там есть все необходимое для осуществления его замысла. Самый лучший способ отомстить Калли — не убить его, а стереть с лица земли все, что он любит, чем дорожит, а его оставить жить. Сперва он лишился жены, теперь потеряет и дочь. Охваченный возбуждением, он дышал шумно, с легким присвистом, и когда сделал над собой усилие, чтобы успокоиться, в нем вдруг заговорил внутренний голос. Настойчивее, чем когда бы то ни было.  Не валяй дурака. Получи деньги и уматывай. Пока есть время. Тебя разыскивают. Они знают, что ты убийца. Получи деньги и быстрее уматывай. 
 Но внутренний голос уже не имел над ним власти; Малик полностью утратил способность владеть собой и вести себя так, чтобы свести риск до минимума. Он знал теперь, как заставить замолчать внутренний голос. Он прижал ладони к вискам и стал увеличивать силу давления, пока в его голове не перестали звучать какие-то малоразборчивые похабные ругательства и он немного не успокоился. Отныне им руководил лишь хищный инстинкт да еще многолетняя выучка, которая въелась во все его существо.
 Он проводил Калли и Дженни до Центрального парка, затем, следуя за ними на некотором расстоянии, вернулся обратно к кафе. Сомневаться в отцовской любви Калли не приходилось, она была очевидна, проявлялась в каждом его жесте, каждом движении. Она свет его жизни. Нежно любимая, единственная, незаменимая дочь.
 После того как Калли ушел, а Дженни вернулась к работе, Малик отогнал свой мини-вэн на автостоянку на Семьдесят шестой стрит и, вернувшись в кафе, сел за столик, который девушка обслуживала. Какая замечательная фигура, просто потрясная, думал он, глядя на нее и давая волю своей безумной фантазии. Когда она наклонилась, чтобы налить ему вино, он жадно вдыхал исходящий от нее аромат, удивительно-естественный, к которому примешивался лишь легкий запах духов. Поразительно гладкая кожа и необычайно выразительные глаза; точь-в-точь как у отца, подумал он, улыбаясь и трепеща от сладостного нетерпения. Когда она опять наклонилась, чтобы поставить перед ним тарелку, он увидел в вырезе блузки ее упругие молодые груди. А когда она наливала ему воду, даже слегка коснулся ее руки. Он как будто ощутил удар электрического тока, его лоб покрылся испариной. Он заказал два лишних стакана вина только для того, чтобы она вновь оказалась рядом с ним.
 При каждом удобном случае он обращался к ней с дружелюбными словами, оставил ей огромные чаевые, весело помахал на прощанье рукой. Затем затаился в удобном месте и стал наблюдать за ней, терпеливо ожидая, пока она закончит работу. Он не хотел торопить события, наслаждаясь каждым мигом прелюдии. Смотрел, как она работает и кокетливо улыбается красивому молодому человеку, который отрывал ее от дела. Он уж постарается, чтобы она так же улыбалась и ему, а затем покарает ее за развязное, просто непристойное поведение. Возле него находилась небольшая лавка, где торговали одеялами и простынями; он купил пуховое одеяло отнес его в фургон и быстро вернулся на свой пост. Через два часа, дрожа от волнения, он увидел, как она вышла из кафе и пошла по Коламбас-авеню, в том самом направлении, где находилась его машина.


* * *

 Дженни Калли ушла с работы на час раньше обычного, после того как наплыв посетителей схлынул. Давно уже не была она так счастлива; почти столь же счастлива, как в тот день, когда после шестимесячной отлучки вернулся отец; в этот день состоялся школьный заплыв и она выиграла окружные состязания на дистанцию сто метров вольным стилем. Она пересекла Семьдесят седьмую стрит и пошла в общем потоке пешеходов. На четырех следующих кварталах, с восточной стороны улицы, вдоль небольшого парка, окружающего Музей естественной истории, развернулась ярмарка: вокруг небольших киосков, где торговали предметами искусства и сувенирами, толпились покупатели.
 Дженни остановилась у небольшого навеса, восхищаясь свитером ручной вязки. Почему бы его не купить, подумала она. Симпатичный человек, который делал ей комплименты, дал ей тридцать пять долларов чаевых, хотя его счет был всего на пятьдесят долларов. Один Бог знает, как ей нужна новая одежда: все это время она позволяла себе только самое необходимое; не потому, что у нее железная воля, а потому, что была очень стеснена в деньгах. Но папа сказал, что оставил ей деньги. И довольно много. Может, купить свитер и несколько вещичек в магазине Блумингдейла? Там ей, как работнице магазина, полагается скидка. Она с трудом протиснулась сквозь толпу к прилавку и посмотрела пестрый, с рельефными узорами свитер. Альпака. Взглянув на ценник — двести пятьдесят долларов, — она тут же положила свитер на прилавок. Может, купить что-нибудь хлопчатобумажное? По ее возможностям? И, стоя в толпе, стала просматривать кипы свитеров.
 Вдруг она вздрогнула, почувствовав острую, жгучую, как от огня, боль в предплечье. Затем боль прошла. Нахмурившись, потерла больное место и продолжала смотреть свитеры. Через несколько мгновений у нее закружилась голова. Руки и ноги онемели.
 Неожиданно кто-то взял ее за талию. Повернувшись, она увидела перед собой того самого посетителя, который дал ей щедрые чаевые. Он улыбался. Что-то ей говорил, но его голос как будто доносился с конца длинного тоннеля, гулкий и неразборчивый, а его лицо расплывалось у нее в глазах.
 Дженни попыталась отойти от прилавка, но не могла. Она увидела выражение участия на лице продавщицы, услышала, как та что-то сказала, но не поняла, что именно. Она не владела своим телом.
 — Я ее отец. Сейчас ей станет лучше, — сказал державший ее мужчина. — У нее иногда бывают припадки.
 — У меня... не бывает... припадков. — Ее голос звучал еле внятно, неотчетливо. — Он... не... отец...
 — Через несколько минут она придет в себя, — сказал Малик окружающим, которые расступились, освобождая для них место.
 — Кто вы... кто?.. — Слова громко отдавались у нее в голове, но говорила она тихим шепотом. Язык не повиновался ей. Она хорошо сознавала, что происходит. Знала, чего хочет, — отделаться от этого человека. Но тело по-прежнему ее не слушалось.
 — Ничего, моя дорогая, лекарства лежат в машине, — сказал Малик, отводя ее от прилавка.
 — Нет... нет... отпустите меня... — просила Дженни, но к этому времени изо рта у нее выходили лишь бессвязные, нечленораздельные звуки. Когда они проходили мимо, люди старались не смотреть на них.
 На углу Семьдесят шестой стрит Малик схватил ее в объятия и, дождавшись зеленого света, перетащил на ту сторону, где стоял его мини-вэн. Несколько прохожих посмотрели на них и тут же отвернулись. Он прислонил ее к фургону и, придерживая одной рукой, другой открыл заднюю дверь. Поднял ее на руки, положил на застланный паласом пол, проверил пульс, убедился, что глаза ее закрыты и что дышит она спокойно и ровно, — действие введенного ей состава должно было длиться по меньшей мере два часа, — затем прикрыл ее пуховым одеялом и быстро закрыл и запер заднюю дверь.
 Самодовольно улыбаясь, Малик сел за руль. Он взглянул на часы. Пятнадцать пятнадцать. Юрий, должно быть, уже закончил работу. Надо завернуть на склад, забрать деньги и тут же вернуться в Вирджинию. Он завел двигатель, мягко тронулся и поехал по Коламбас-авеню, что-то напевая себе под нос и отбивая такт пальцами по рулю. В голову ему пришла неожиданная мысль, и чем больше он ее обдумывал, тем сильнее она ему нравилась. Увидев телефонную будку, подрулил к тротуару. С тихим смешком снял трубку и набрал номер своего куратора в ЦОПП.




 Глава 34


 Тони Гримальди свернул с Брайтуотер-Корт на Четвертую брайтонскую стрит и остановил свой полицейский автомобиль напротив двенадцатиэтажного жилого дома, смотрящего на океан. Он узнал от осведомителя, что всего несколько минут назад в этот дом вошел Саша Лысенко, чтобы повидать одну из своих подружек, исполнительницу экзотических танцев в местном клубе. Осведомитель не знал ни имени женщины, ни номера ее квартиры, поэтому Гримальди, склонившись над рулем, закурил сигарету и стал внимательно наблюдать за подъездом, когда пищал пейджер. Посмотрев на дисплей, он увидел номер, который дала ему Хаузер, и вынул из «бардачка» портативный телефон.
 — Ну, как дела? — спросила Хаузер. Она сидела на краю кровати, наблюдая, как Калли надевает рубашку на вытертое насухо тело.
 — Ты как раз вовремя, — сказал Гримальди. — Я собирался тебе позвонить. Я жду парня, который, возможно, нам поможет. Поэтому приезжайте сюда. — Он назвал адрес и повесил трубку.
 Хаузер передала его слова Калли, сбросила с себя махровую простыню и принялась быстро одеваться.
 — Мы можем быть там самое меньшее через тридцать минут, — сказала она, натягивая джинсы.
 — А я свяжусь с Грегусом, — сказал Калли и снял трубку с телефона, стоявшего возле кровати.
 — Где тебя черти носили? — необычно строгим голосом спросил Грегус.
 Колеблясь, с глубоким вздохом, Грегус сказал:
 — У меня для тебя плохие новости. — И, помолчав, добавил: — Малик захватил Дженни.
 У Калли было такое чувство, будто кто-то ударил его кувалдой в грудь. Ноги под ним подогнулись, как резиновые, и он сел на кровать.
 — Нет, нет. Ты ошибается. Я только что с ней виделся.
 Хаузер перестала причесывать волосы щеткой и, повернувшись, увидела, что Калли весь напрягся, глаза его дико блуждают.
 — Откуда ты знаешь, что он ее захватил?
 — Этот сукин сын позвонил своему куратору в ЦОПП, а тот перезвонил мне.
 Калли закрыл глаза.  Боже,  молился он,  Боже!  А затем спросил:
 — Она мертва? Он ее убил?
 — Не думаю.
 И тут его вдруг озарило:
 — Это я привел его к ней. Привел прямо к ней.
 — Послушай, Майк. Еще не все потеряно. Я поговорил с одним из наших психиатров. То, что Малик позвонил, по его мнению, означает, что он не собирается сразу ее убивать. — Грегус не сказал Калли, почему психиатр так считает. Тот же предполагал, что Малик сперва будет ее пытать, возможно, довольно долго.
 Хаузер догадалась, что произошло. Она села рядом с Калли, взяла его за руку, желая хоть чем-нибудь помочь, хотя и знала, что ничего не может сделать.
 — Что еще сказал Малик?
 — Сказал, чтобы ты вышел из игры. Иначе...
 — Иначе он будет пытать мою дочь?
 — Ты же знаешь, что он псих, Майк.
 — Тогда я выхожу из игры. Сообщи ему как-нибудь об этом. Скажи ему, что я сделаю все, что он захочет, лишь бы он ее отпустил. У тебя есть досье на членов русской мафии, с которыми он поддерживает связь... и на его дружков по КГБ. Наши люди в Нью-Йорке могли бы передать послание через своих осведомителей в русском землячестве.
 — Майк...
 — Ты должен мне помочь, Лу. Без дураков. Это моя дочь. Моя девочка.
 — Это бессмысленная затея, Майк. Даже если мы передадим ему твое послание, это ничего не изменит. Вспомни: он ненавидит тебя, всегда ненавидел. Тебе стоило большого труда держать его в своих руках. Однажды тебе даже пришлось выбивать из него дурь. Он хочет отомстить тебе. — И, поколебавшись, добавил: — Психиатр говорит, что он все равно убьет ее, что бы мы ни делали.
 — Нет, этого не должно случиться. Только не с Дженни.
 — У нас есть одно небольшое преимущество, — сказал Грегус.
 — Нет. Нет. Нет. Ты должен передать ему мое послание. Пообещать все что угодно. Предложи ему обменять Дженни на меня.
 Отчаяние, звучавшее в голосе Калли, не могло не вызвать сочувствия у его старого друга. Ведь и у него тоже была дочь.
 — Как давно ты виделся с Дженни?
 Калли поглядел на часы.
 — Я оставил ее там, где она работает, меньше трех часов назад.
 Грегус на секунду задумался.
 — Чтобы захватить ее, он должен был подождать, пока она уйдет с работы. Когда она ушла?
 — Не знаю. — Калли повернулся к Хаузер. — Позвони по своему телефону в кафе «Аллегро» на Коламбас-авеню. Выясни, когда ушла Дженни. — Ум Калли постепенно прояснялся.
 Хаузер быстро вытащила свой телефон и набрала номер справочной.
 — Малик позвонил ровно... двадцать восемь минут назад, — сказал Грегус. — У нас тут определитель телефонных номеров; мы выяснили, что он звонил по телефону-автомату из Манхэттена. Телефон находится на Коламбас-авеню, рядом с Семьдесят первой стрит. Где работает Дженни?
 — На перекрестке Коламбас-авеню и Семьдесят четвертой стрит.
 — Когда ты уехал из Брайтон-Бич, чтобы повидать ее?
 — Около десяти тридцати.
 — Тогда он и начал следить за тобой. Прошлой ночью он убил девушку в Нью-Джерси, в город мог добраться лишь рано утром. Только тогда он мог передать клише печатнику, поэтому он не мог еще получить денег. Он ждет момента, когда сможет их получить.
 — Еще сорок минут назад Дженни была на работе, — громко сообщила Хаузер.
 Грегус услышал ее.
 — Он звонил, находясь в трех кварталах от места ее работы; скорее всего сразу же после ее похищения. К этому времени она была у него в руках не больше тридцати минут. Ручаюсь своей жизнью, что сейчас он находится в Брайтон-Бич, ждет денег. Психиатр говорит, что, судя по всему, он отвезет ее туда же, куда отвозил девушек, похищенных им в Шарлоттсвиле. Если психиатр прав, в нашем распоряжении есть кое-какое время. Не получив денег, Малик не покинет Нью-Йорк. А если отправится обратно в Вирджинию, доберется туда не раньше чем через шесть часов; только тогда он сможет... — Грегус осекся, не желая сказать ничего такого, что заставило бы Калли задуматься о последствиях в случае их неудачи.
 Всего несколько минут назад, лежа с Хаузер в постели, Калли видел отрывки из передачи Си-эн-эн; он хорошо помнил торжественное выражение на лице диктора, когда она рассказывала об увечьях и следах пыток на теле девушки. Ужасные образы замелькали у него перед глазами, и он с большим трудом поборол панический страх, который лишал его сил и приводил в оцепенение. Чтобы помочь Дженни, он должен прежде всего сохранять здравомыслие.
 — А как насчет ФБР? Может, у них есть какие-нибудь сведения, которыми мы не располагаем? — Его ум уже активно действовал, быстро перебирая все возможности. Может, они сумели разузнать, где его логово.
 — У нас есть свой человек в их группе расследования, Майк. Им не удалось разведать ничего такого, чего мы не знаем. И у нас есть одна зацепка.
 — Какая зацепка?
 — С того времени как позвонил Малик, мы все время это обдумываем. Тот, кто печатает деньги, должен был поддерживать с ним контакт, чтобы дать знать, когда будет готов приступить к работе. Если Малик уже уехал, можно найти печатника, он может знать телефонный номер его дома в Вирджинии, даже где он находится, этот дом. Это наш шанс.
 — Кто-нибудь имеет представление, далеко ли его дом от Шарлоттсвиля?
 — По мнению медицинского эксперта, который осматривал первые четыре тела, его дом должен находиться не больше чем в сорока пяти минутах езды от университета. Он определил это по степени размораживания тел. Это должно быть уединенное, но вполне доступное место.
 — Сорок пять минут? В любом направлении? Это охватывает территорию в сто квадратных миль.
 — Я уже сказал тебе, Майк. Наш шанс в том, чтобы выяснить, где печатаются деньги. Печатник или Силкин должны знать, как связаться с Маликом; нам надо разработать эту версию.
 Калли хотел было сказать Грегусу об осведомителе Гримальди, но прикусил язык, вовремя вспомнив, что не имел права говорить полицейскому о Малике.
 Хаузер торопливо написала номер своего портативного телефона, вырвала листок из блокнота и отдала Калли. Тот прочитал его Грегусу.
 — Я выезжаю в Брайтон-Бич. У нас есть с собой портативный телефон. Как только что-нибудь узнаешь, сразу же позвони.
 — Хорошо. Мы работаем над телефонными разговорами Малика; пока ничего интересного, но, может, что-нибудь и выясним.
 — И продолжай следить за ФБР.
 — Это мы тоже делаем. Держись, Майк. Повторяю: еще не все потеряно. Торжественно тебе обещаю, мы сделаем все, чтобы спасти Дженни.


* * *

 Проявив все свое водительское умение и нарушая все правила дорожного движения, Хаузер домчалась из центра Манхэттена до Бруклина меньше чем за двадцать минут. Проехав мимо Гримальди, она завернула за угол и вернулась назад пешком.
 — Он все еще там, — сказал Гримальди, показывая ей дом на противоположной стороне улицы. Хаузер села рядом с ним на пассажирское сиденье. Гримальди повернулся к Калли, который сел сзади.
 — Что вы делали? Почему вы так скверно выглядите?
 — Он захватил мою дочь, — с трудом выдавил из себя Калли.
 Лицо Гримальди выразило глубокое сочувствие, но он знал, что Калли нужны не слова утешения.
 — Кто? Этот гад, которого мы разыскиваем? «Трупосоставитель»?
 — Я сам привел его к ней, — сказал Калли и отвернулся.
 — Господи, Калли. Какой ужас! Послушайте, я понял, что вы правы, и не стал привлекать к этому делу своих ребят. Только пройдет слушок, что мы ищем этого гада, и он сразу же уползет в какую-нибудь нору. До сих пор я действовал один, надеясь на счастливый случай, но могу наводнить весь этот район полицейскими. Совершено, черт побери, похищение, мы можем даже позвать на помощь федеральных полицейских.
 — Нет. Если вы это сделаете, Дженни конец. Он не должен знать, что мы продолжаем за ним охотиться. Тут примешивается и личный мотив: он хочет отомстить мне. Оказавшись в безвыходном положении, он тут же убьет ее.
 — А почему вы думаете, что он этого уже не сделал? — Едва произнеся эти слова, Гримальди тут же пожалел о них. — Извините. Типичный вопрос полицейского.
 — Он постарается продлить ее муки, — сказал Калли, умолчав о том, как хорошо он знает, на что способен Малик, ибо при одной мысли об этом кровь кидалась ему в голову и он терял власть над собой.
 — Кого ты тут поджидаешь? — спросила Хаузер.
 — Одного здешнего субъекта по имени Саша Лысенко. Иногда из него удается выжать что-нибудь полезное, а иногда он врет напропалую. Он, конечно, жуткое дерьмо, мелкий воришка, который питается объедками со стола воров покрупнее. Но он состоит в Организации, подслушивает то, что говорят другие, и всегда держит про запас какие-нибудь новостишки, чтобы откупиться от нас, если на чем-нибудь попадется.
 — Нам надо выйти на того, кто печатает деньги, — сказал Калли.
 — Если мой дружок Саша не знает этого, то наверняка знаком с кем-то, кому это известно. Сейчас он мой единственный источник информации.
 В этот момент Гримальди прищурился и нагнулся вперед. Он наблюдал за небольшим жилистым человечком с близко поставленными глазами и с изрытым оспинами лицом, который только что вышел из подъезда. У него были очень аккуратно зачесанные волосы, одет он был в дорогой, хорошо сшитый двубортный габардиновый костюм.
 — Это он, — сказал Гримальди. — Дешевка в костюме за две тысячи долларов. Мусорный бак в смокинге.
 Калли потянулся к ручке двери.
 — Сидите спокойно, — сказал Гримальди. — Может, он пойдет по направлению к нам. Я не хочу, чтобы он улизнул, этот маленький засранец бегает точно кролик.
 Саша Лысенко остановился напротив подъезда, вертя головой так, словно она была на шарнирах. Затем повернулся и пошел в ту сторону, где стояла машина Гримальди. Пройдя меньше пятидесяти футов, заметил у противоположного тротуара машину с тремя пассажирами, среди которых узнал Гримальди. Он бросился бежать, словно спринтер со старта.
 — Ах, черт, — крикнул Гримальди, затем, увидев, куда бежит Лысенко, усмехнулся. — Свалял дурака, чертов недомерок!
 Саша уже побежал вверх по пандусу, когда Гримальди завел двигатель и нажал на педаль газа с такой силой, что покрышки взвизгнули и задымились. Он лихо развернулся посреди улицы и начал погоню.
 Саша завернул за угол, а Гримальди взлетел вверх по пандусу и проехал через узкое пространство между стеной здания и парапетом. Он так круто вывернул руль, въезжая на широкий дощатый настил, что машину сильно занесло, едва не развернуло на сто восемьдесят градусов. Саша был в тридцати ярдах впереди, он бежал как опытный бегун по пересеченной местности, ловко лавируя среди прохожих. Гримальди включил сирену и нажал на педаль газа. Прохожие торопливо расступались, пропуская машину. Гримальди догнал Сашу, обошел его, круто повернул налево и нажал на тормоза, преграждая беглецу путь. В тот же миг он выскочил из машины, за ним Калли и Хаузер. Саша кинулся было в обратную сторону, но Хаузер подставила ему подножку, и он упал. Гримальди тут же схватил его за шиворот, поднял на ноги и прижал к стене заколоченного досками ресторана.
 — Саша, дорогой мой друг. Какого черта ты удираешь? Ты не рад видеть меня? Я ужасно огорчен.
 — Пошел ты от меня подальше, Гримальди.
 Гримальди захватил нижнюю губу Саши в кулак и вывернул. Саша завопил от боли.
 — Ты должен говорить, пошел ты от меня подальше,  детектив  Гримальди.
 Калли шагнул вперед, собираясь вмешаться, но Хаузер поймала его за руку.
 — Не мешай Тони, он сам справится. Тони хорошо знает, что делает.
 — Чего тебе нужно от меня, Грималь... детектив Гримальди? — сказал Саша, потирая нижнюю губу.
 — Вот так-то лучше. А теперь закрой свою глупую пасть и внимательно слушай, что я тебе скажу. Внимательно слушай каждое слово. От этого зависит вся твоя никчемная жизнь. Понял?
 Саша энергично кивнул, тщательно приглаживая свои волосы и оправляя пиджак.
 — Я не могу повалить тебя и истоптать ногами, как мне хотелось бы, но ты видишь этого парня за мной? — Гримальди показал большим пальцем на Калли.
 Подавшись слегка в сторону, Саша увидел Калли, который смотрел на него с ненавистью.
 — Да. Вижу.
 — Он не полицейский и не должен, как, к сожалению, я, придерживаться правил и инструкций. А я могу отвернуться. И тогда я не увижу, как он разделывает тебя. А уж можешь мне поверить, он в этом деле мастак. Я видел, как он орудует: последний парень, которого он обработал, проведет остаток своих дней в кресле-каталке, весь в бинтах и пластырях. Представляешь себе?
 Саша вновь кивнул.
 — Что ему надо? Я ни в чем не виноват. И я не знаю его.
 — Тогда смотри. И не вздумай, мать твою за ногу, врать. — Гримальди вытащил из кармана фотографию Малика и поднес ее к лицу Саши. — Знаешь этого типа?
 Саша внимательно посмотрел на фото.
 — Нет.
 Однако выражение его лица говорило, что это не так.
 Гримальди нахмурился и покачал головой.
 — Неправда. Спрашиваю тебя еще раз. Ты видел этого типа?
 — Может быть. Не знаю.
 Гримальди повернулся к Калли.
 — Я уверен, что он врет. Как вы думаете?
 Калли шагнул вперед и встал, возвышаясь над Сашей. Тот весь сжался, ожидая ударов. Но Калли справедливо рассудил, что избивать его бесполезно, только повредит делу. У Саши был вид человека, привыкшего к побоям. Калли заговорил с ним на беглом, безукоризненно правильном русском языке. Глаза Саши расширились от удивления, он уставился на Хаузер. И тут же стал торопливо отвечать на вопросы Калли, почему-то глядя испуганными глазами на Хаузер.
 — Говори по-английски, — сказал Калли.
 — Я не знаю, как его зовут, — сказал Саша. — Я видел его несколько недель, может, месяц назад. Точно не помню. Он был с Виктором Силкиным и Юрой Беликовым.
 Гримальди приходилось слышать о Силкине, но второе имя он слышал впервые.
 — Кто такой Юра Беликов?
 Саша отвернулся, явно не желая отвечать, но тут его взгляд вновь наткнулся на Хаузер.
 — Я слышал, только слышал, что это они ограбили грузовик с бумагой для печатания денег.
 — Какое отношение имеет к этому Беликов? — допытывался Калли.
 Саша вновь заколебался. Калли посмотрел на Хаузер и улыбнулся, стараясь, чтобы Саша увидел его улыбку.
 — Может быть... может быть, он будет печатать для них деньги.
 — Где он будет печатать деньги?
 Саша всплеснул руками.
 — Таких подробностей я не знаю. Я только слышал кое-какие слухи. — И вновь уставился на Хаузер.
 Хаузер не имела понятия, что Калли сказал Саше по-русски, но она быстро догадалась, что речь шла о ней, что Саша сильно напуган и что Калли пользуется этим, чтобы вытянуть у него признание. Она подыграла ему, подойдя ближе к прижатому к стене человеку.
 Глаза Саши совсем округлились.
 — Где-то здесь недалеко. Может, за Кони-Айлендом.
 Хаузер сделала еще шаг вперед, не спуская глаз с Саши. Калли кивнул.
 — Бери его, он твой.
 — О'кей, о'кей. Склад находится на Западной двадцать девятой улице. Между Нептуном и Русалкой. Это все, что я знаю.
 — Это в пяти минутах езды отсюда, — сказал Гримальди Калли. — Это не мой участок, но хрен с ним, поехали. — Он повернулся к Саше. — Садись в машину. Я не могу допустить, чтобы ты предупредил их о нашем приезде.
 — Они убьют меня, если увидят с вами.
 — Они тебя убьют или мы, какая разница. Садись. Я отпущу тебя, когда мы убедимся, что ты не врал.
 Калли схватил Сашу за волосы и, словно мешок, бросил на заднее сиденье. Затем сел сам.
 Гримальди промчался обратно по дощатому настилу, съехал с пандуса, мимо парапета, и помчался по Брайтон-Бич-авеню.
 Саша сидел, забившись в угол, следя за каждым движением Хаузер. Он вздрогнул, когда она повернулась назад, к Калли.
 — Что ты ему сказал? — спросила она.
 — Пару ласковых слов, — ответил Калли; он думал о Дженни, всем сердцем надеясь, что она еще жива и невредима.
 Свернув на авеню, Гримальди улыбнулся.
 — Он сказал, что ты свихнувшаяся лесбиянка и что парень, которого вы разыскиваете, изнасиловал и убил твою подружку. И если Саша не скажет то, что ему надо знать, он позволит тебе отрезать ему кое-что. И кажется, он сказал, что ты уже проделала это с тремя мужчинами, причем с большим удовольствием.
 Гримальди посмотрел в зеркало заднего обзора на Калли.
 — Точный перевод?
 — Достаточно близкий, — сказал Калли и схватился за подлокотник: Гримальди круто повернул машину на Сёрф-авеню.




 Глава 35


 Когда Малик загнал свой мини-вэн задним ходом на склад, Виктор Силкин тут же закрыл ворота. И, не обращая никакого внимания на Малика, подошел обратно к Юрию Беликову. Малик тем временем вышел из машины, открыл заднюю дверь и убедился, что Дженни Калли еще спит под действием впрыснутого ей состава.
 Когда Малик поднял одеяло, Дженни пошевелилась и тихо всхлипнула. Ее голова скатилась набок, веки, затрепетав, открылись и вновь закрылись, она затихла. Малик прикрыл ее, затем подошел к кабине и откинул спинку заднего сиденья, подготавливая место для груза.
 Затем он направился к Силкину и Беликову, наблюдавшим, как упаковочная машина выбрасывает аккуратно сложенные пачки банкнот по десять тысяч долларов в каждой.
 Малик вынул стодолларовую банкноту из кармана, а другую, такую же, вытащил из пачки. Он внимательно осмотрел их, прощупал текстуру бумаги. Улыбнувшись, передал обе банкноты Силкину, который последовал его примеру.
 — Никакой разницы, — удовлетворенно сказал Силкин.
 — Конечно, никакой, — поддакнул Беликов. — Их можно распознать лишь в специальной лаборатории.
 Трое продолжали наблюдать, пока машина не выбросила последнюю пачку. Беликов раскладывал пачки на три равные доли на длинном рабочем столе. Положив на место последнюю пачку, он радостно потер руки. И показал на шестифутовые нейлоновые мешки, лежащие тут же на столе.
 — Каждому по два мешка, — сказал он. — Они очень емкие. Если аккуратно укладывать, в каждый поместится чуть больше пяти миллионов.
 Все трое принялись упаковывать деньги в мешки, тщательно подсчитывая их количество.
 — Где клише? — спросил Малик.
 — Сейчас. — Беликов прошел в свой маленький кабинет слева и принес клише Малику, который открыл обитые мягким материалом коробки, удостоверился, что они на месте, а затем положил их вместе с деньгами.
 — Запомни, Юра, — сказал Силкин. — Не покупай ничего на крупную сумму. Например, автомобиль. Продавец может тут же сообщить властям. И не вкладывай крупные суммы в банки — если только ты не договоришься, что они за специальную плату отмоют деньги.
 — Понятно, — сказал Беликов, торопливо заполняя стоявшие у его ног мешки.
 Малик знал, что он и не подумает прислушаться к совету Силкина. Первым делом этот недоумок купит себе роскошный автомобиль и начнет сорить деньгами в ночных клубах. Если Организация не потребует себе части денег или, убив его, не заберет все, то секретная служба, все еще разыскивающая похищенную бумагу или напечатанные из нее деньги, в течение недели засадит его за решетку. И несмотря на мудрые советы, которые давал Силкин, Малик сомневался, что тот будет вести себя осмотрительно.
 Малик застегнул «молнии» на обоих своих мешках и отнес их в мини-вэн. Уложил деньги перед Дженни Калли и вернулся к рабочему столу, где Силкин и Беликов уже заканчивали свою работу. Они стояли к нему спиной, в десяти футах от него; он вытащил пистолет и навинтил глушитель. Затем стал ждать, пока они набьют свои мешки.
 Первым, с пистолетом в руках, его увидел Силкин, удивленное выражение в его глазах сменилось гневом, а когда он перехватил решительный взгляд Малика, отчаянным страхом. Чего-чего, а этого он не ожидал. Он знал Малика больше двадцати лет и доверял ему, ведь они вместе участвовали во многих операциях КГБ.
 — Извини, Виктор. Не пройдет и недели, как ты окажешься под арестом и расскажешь им обо мне. Этого я не могу допустить.
 Два выстрела, поразившие Силкина в голову, прозвучали не громче, чем щелчки пальцами. Он повалился к ногам Беликова, который, вздрогнув от неожиданности, повернулся к Малику. Реакция была мгновенной: нырнул под длинный деревянный стол. Но две пули пронзили его грудь как раз в тот момент, когда он дотянулся до подвешенного под столом компактного автоматического пистолета. Он умер, так и не успев пустить в ход свое оружие.
 Малик по очереди подошел к обоим своим сообщникам и для верности пустил им по пуле прямо в сердце. Затем вырвал из рук Беликова автоматический пистолет, бросил его на переднее сиденье мини-вэна и загрузил еще четыре мешка. Он положил по мешку с обеих сторон Дженни, один — позади нее, последний мешок положил прямо за передним сиденьем, на раскинутое заднее. Затем подошел к окошку, вделанному в дверь, и отогнул краешек толя, которым оно было закрыто. Посмотрел сперва в одну сторону, затем в другую. Особенно внимательно на угол справа, где улица пересекалась с улицей Русалки.
 Он увидел, как из остановившейся машины, где сидели четверо, вышел один человек. Он не мог распознать лица этих четверых, но узнал машину, ту самую, из которой Калли вылез сегодня утром.
 Несколько мгновений Малик продолжал наблюдать, затем тихо выругался и метнулся к своему мини-вэну.


* * *

 Гримальди медленно завернул за угол улицы Русалки, на Западную двадцать девятую улицу, и припарковал машину у кромки тротуара. Эта улочка напомнила Калли Бейрут с его выжженными, без стекол в окнах домами. Некоторые дома были жилыми, другие — лишь пустыми скорлупами. Глаза Калли обрыскали весь квартал и задержались на широких воротах склада в сорока ярдах от него, в дальнем конце улицы. Они дважды объехали квартал, внимательно его осматривая, и только тогда заметили задний вход в склад.
 — Отпустите его, — сказал Гримальди, обращаясь к Калли. Тот открыл дверь, Саша выскочил из машины и скрылся за углом.
 — Вы, Калли, будете действовать с фасада, а мы с Джули — с задней стороны.
 Гримальди повернулся к Хаузер.
 — Оружие есть?
 — Да. — Она похлопала себя под мышкой.
 — Какое?
 — "Глок", сорокового калибра. Пятнадцать патронов в магазине. Один в стволе.
 — Если мы дадим маху, мне снесут голову, — сказал Гримальди. — Если бы не ваша дочь, Калли, я бы организовал все это совсем иначе.
 Гримальди взял свою рацию и сунул ее в карман, затем достал еще две миниатюрных рации из «бардачка». Одну дал Калли, другую прикрепил к ремню.
 — Она отрегулирована на малую громкость, поэтому подносите ее к уху. — Он посмотрел на Хаузер. — С тобой все в порядке?
 — Да. — В ее голосе не чувствовалось никакой нервозности, лишь твердая холодная решимость, знакомая Гримальди еще с прежних времен.
 — О'кей. Пора начинать операцию. Я сообщу, когда мы займем свою позицию, Калли. Мы войдем в склад все вместе.
 — Прежде чем стрелять, удостоверьтесь, где находится Дженни, — сказал Калли.
 — Знаю. Не в первый раз, — ответил Гримальди.
 Они вышли из машины, и Хаузер и Гримальди завернули за угол и направились к заднему входу. Калли держался ближе к домам с той же стороны улицы, где был и склад. Пожилая негритянка, сидевшая на ступеньках крыльца полуразвалившегося дома, встала и молча юркнула в подъезд. Краешком глаза Калли увидел, как кто-то отодвигает занавеску за большим куском плексигласа, заменяющим оконное стекло, то же он увидел и в другом окне, подальше. За его спиной шумно захлопнулась дверь. Калли, вытащив револьвер, обернулся: на него в упор глазели четыре черных подростка. Один из них, приняв его за полицейского, крикнул: «Драпай!», и все четверо скрылись за углом. Здесь, очевидно, привыкли ко всякого рода заварушкам.
 Калли подкрался к двери и, пригнувшись, встал под маленьким окошком. Затем поднял голову и заглянул в узкую щель, не прикрытую толем, но не увидел ничего, кроме небольшой части дальней стены.
 Прижав ухо к стеклу, прислушался, но ничего не услышал. Затем стал медленно и осторожно, останавливаясь всякий раз, когда чувствовал сопротивление, поворачивать дверную ручку. Дверь была непрочная, совсем обветшавшая. Чтобы выбить ее, достаточно было одного хорошего пинка.
 Калли плотно прижался к стене слева от двери и поднес к уху маленькую рацию, ожидая, когда включится Гримальди. Он посмотрел на часы. Что их задерживает? Он вдруг вспомнил, как они с Дженни шли по Центральному парку и как ласково Дженни ему улыбалась. И затем услышал голос Гримальди, тихий шепот, в котором чувствовалось внутреннее напряжение.
 — С правой стороны склада есть тупичок, которого мы не видели. Там запаркованы две машины. «Мерседес» и «джип». Джули говорит, что он принадлежит парню, которого мы разыскиваем. Мы проверили обе машины. Они пусты. Ваша дочь, должно быть, внутри склада.
 — Передняя дверь заперта, — сказал Калли. — Думаю, ее нетрудно будет выбить.
 — Здесь то же самое, — отозвался Гримальди. — Вы готовы?
 — Готов.
 — По счету три, — сказал Гримальди. — Раз, два,  три! 
 Калли встал перед дверью и изо всех сил ударил в нее ногой. Дверь вылетела, зазвенело вылетевшее и разбившееся стекло. В тот же миг открылась дверь и с другой стороны. Вбежав внутрь, Калли тотчас же низко пригнулся и, с револьвером в руках, стал осматривать обширное внутреннее пространство склада. Деревянный рабочий стол справа. Два мертвых" тела на полу возле него. Типографское оборудование. Голубой мини-вэн. И вдруг его глаза широко раскрылись от ужаса.
 Двигатель мини-вэна заработал; его шум отдавался громким эхом от высокого потолка. С переднего сиденья ему улыбался Малик. Одной рукой он держал руль, другой — компактный автоматический пистолет, приставленный к голове Дженни, которая сидела справа от него, поддерживаемая пристяжным ремнем.
 Голова Дженни слегка шевельнулась, и Калли понял, что она жива. Он почувствовал небольшое облегчение и мысленно возблагодарил Бога. Грегус был прав. Малик не убил ее. И судя по всему, даже не притронулся к ней. Видно, вколол ей какую-то дрянь, подумал он, вспомнив, что было написано в газете о похищении девушек. Он услышал быстрые шаги Хаузер и Гримальди.
 — Не стреляйте! Не стреляйте! — закричал Калли, увидев их около одного из печатных станков. — Он захватил Дженни.
 Хаузер и Гримальди медленно продвигались вперед, нацелив свое оружие на кузов фургона.
 — Не подходите ближе, — остановил их Калли. — Они в кабине. Он приставил ей пистолет к голове.
 Они остановились. Гримальди поднял палец, показывая Калли на задние колеса; он собирался прострелить баллоны. Он сделал несколько шагов вперед, тщательно прицелился и стал нажимать спусковой крючок.
 Малик наблюдал за ним через боковое зеркало.
 — Если он прострелит мои баллоны, я пристрелю твою дочь, Майкл. Не очень выгодная сделка, не правда ли?
 Гримальди опустил револьвер и попятился назад.
 Калли видел, что Дженни в полубеспамятстве, ее голова склонилась к плечу. Он чувствовал свою полную беспомощность: дочь рядом, а он ничего не может сделать. Он все еще целился в Малика, выжидая удобного случая, чтобы выстрелить. Но он хорошо видел палец Малика на спусковом крючке. Только совершенно точный выстрел в мозг, — а его невозможно было произвести с того места, где стоял Калли, — мог предотвратить ответную реакцию.
 — Открой ворота склада, — крикнул Малик Калли.
 — Возьми меня вместо моей дочери, — сказал Калли. — Ведь это я тебе нужен. Отпусти ее. Она не сделала тебе ничего плохого.
 Калли положил пистолет на пол и отпихнул его ногой прочь. Затем широко развел руки и показал пустые ладони.
 — Убей меня. Сделай, что хочешь, со мной. Но отпусти мою дочь. — Он шагнул по направлению к мини-вэну.
 — Я не хочу убивать  тебя,  Майкл. Открой ворота. Немедленно. Или я прострелю ей колено. — И он опустил дуло пистолета вниз, к коленной чашечке.
 — Нет, — закричал Калли. — Я открою ворота. Сейчас открою.
 Калли распахнул ворота перед фургоном и повернулся лицом к Малику, стоя прямо перед капотом его машины.
 — Я пошлю тебе видеокассету, Майкл, — сказал Малик, вновь приставив пистолет к голове Дженни. — На память о добрых старых временах. Ты сможешь просматривать ее в день рождения твоей дочери.
 Улыбнувшись, Малик включил первую передачу и нажал на педаль газа. Мини-вэн с ревом ринулся вперед, Калли еле-еле успел отскочить в сторону.
 В последний момент глаза Дженни приоткрылись, но в них не было осмысленного выражения.
 — Дженни! Дженни! — закричал Калли.
 Выехав из ворот, Малик широко развернулся, оказавшись на тротуаре противоположной стороны. Калли подобрал свой револьвер и, выбежав на улицу, увидел, как фургон сворачивает на Нептун-авеню.
 К нему подбежали Гримальди и Хаузер. Лицо Калли было искажено мучительной болью. Он услышал, как Гримальди что-то говорит в большую рацию, и тотчас отобрал ее у него.
 — Нет, — сказал он, поняв, что Гримальди хочет сообщить номер и описание фургона. Его голос звучал хрипло, надтреснуто. — Если они остановят его, он убьет ее, а потом застрелится сам. Он ни за что не дастся живым.
 Гримальди отобрал у него рацию.
 — Прости, Калли. Я и без того попустительствовал тебе слишком долго. И вот результат: двойное убийство здесь плюс убийство женщины этим утром. Пора уже вводить в бой всю кавалерию.
 Калли даже не стал спорить. У Гримальди не оставалось никакого выбора, кроме как действовать по уставу. Первой его мыслью было вскочить в одну из стоявших в тупике машин и ринуться в погоню, но кто знает, какой путь выберет Малик в лабиринте боковых улочек. Если психиатр ЦРУ прав и Малик в самом деле направится в Вирджинию, самое разумное постараться разыскать убежище, куда он отвозил других девушек, прежде чем он убьет Дженни. Калли стоял, глядя на пустую улицу, беспомощный и полный страха за судьбу дочери.
 Гримальди настроил рацию и вызвал Центральное полицейское управление с просьбой объявить розыск по всему городу. Он сообщил, где в последний раз видел мини-вэн, описал его и Малика, присовокупив, что тот захватил заложницу. Затем позвонил в свой участок, назвал адрес склада и оповестил о двойном убийстве.
 — Остановив его, они вынесут смертный приговор моей дочери, — сказал Калли Гримальди. Но тут же, как только улегся первоначальный панический страх и прекратился приток адреналина, Калли понял, что Малик немедленно сменит машину. Но эту догадку он не стал высказывать вслух и вернулся на склад.
 Тайком, так чтобы его не видел Гримальди, Калли встал на колени перед телом Беликова, вытащил у него бумажник и сунул себе в карман. Затем нашел связку ключей и тоже сунул себе в карман.
 Гримальди и Хаузер, вернувшись на склад, увидели, что Калли вошел в небольшой кабинет, примыкающий к внутреннему помещению. Он стал выдвигать ящики старого бюро, просматривая бумаги.
 — Что вы ищете? — спросил Гримальди.
 — То, что подскажет мне, куда он поехал, — сказал Калли, бросив предостерегающий взгляд на Хаузер, которая хотела что-то сказать.
 Гримальди подошел к нему.
 — На месте преступления не полагается ничего трогать. Я приступаю к выполнению своих обязанностей.
 В полном отчаянии Калли готов был сказать Гримальди, что он ищет телефонный номер с кодом 804 или какие-нибудь сведения о расположении вирджинского убежища Малика, но промолчал. Если полицейские получат какую-либо информацию, передадут ее ФБР и те первыми туда доберутся, все будет кончено. Они направят коммандос для спасения заложников, и Дженни будет убита. Чутье подсказало ему, что того, чего он ищет, нет здесь на складе, и он отошел от бюро.
 — Больше вам тут нечего делать, Калли, — сказал Гримальди. — Через десять минут сюда прибудут детективы, группа предварительного осмотра и вспомогательные службы. Мы переворошим все это место. Если что-нибудь найдем, я сообщу вам. А пока вам с Джули надо уходить, если вы не хотите провести остаток дня, отвечая на вопросы детективов.
 — Спасибо вам за все, что вы сделали, — сказал Калли. — Я беру назад свои слова о смертном приговоре Дженни. Если с ней случится самое худшее, в этом буду виноват я, не вы.
 — Подобные случаи не всегда заканчиваются плохо, — сказал Гримальди. — Не теряйте надежды.
 У открытых ворот склада резко затормозили три бело-голубых машины, за ними тотчас же подъехали двое детективов на обычной, без каких-либо опознавательных знаков, машине.
 — Я попрошу одного из полицейских отвезти вас с Джули к вашей машине. Как я уже сказал, если мы что-нибудь раскопаем, я позвоню.
 Мужчины обменялись рукопожатием, Гримальди обнял Хаузер.
 — Было так приятно побыть с тобой вместе. Как-нибудь созвонимся.
 — Что ты затеваешь? — спросила Хаузер, когда они с Калли вышли на улицу.
 — У меня есть адрес Беликова и ключи от его квартиры. Если у него где-нибудь и записан телефон Малика, то скорее всего дома. Где находится Четырнадцатая Брайтон-Корт?
 — В одном квартале от того места, где мы оставили машину, — сказала Хаузер. — Вряд ли он звонил Малику со склада.
 — Ты видела телефон в его кабинете?
 — Нет.
 — И я тоже не видел.
 Хаузер пожала руку Калли.
 — Ты знаешь, Тони прав. Такие случаи не всегда кончаются плохо. Дженни все еще жива, и, возможно, психиатр высказал правильное предположение. У нас еще есть время.
 — Мне остается только надеяться, потерять надежду — значит потерять все.
 — Отвезите их туда, куда они хотят, — сказал Гримальди одному из полицейских в форме.
 Полицейский показал на свою патрульную машину, снабженную радиостанцией, Калли и Хаузер сели в нее.
 — Что там случилось? — усевшись за руль, спросил полицейский.
 — Не знаю, — ответил Калли. — Мы просто ехали мимо с детективом Гримальди.
 Малик заехал на автостоянку за небольшим магазином, торговавшим электроникой, чуть в стороне от Бей-Ридж-Паркуэй в Бруклине. Магазин был закрыт на учет, но, остановившись на красный свет у перекрестка, Малик увидел, как на стоянке появился «форд-эксплорер» и развернулся задом к дверям магазина. В пять часов дня, в воскресенье, почти все магазины, продававшие товары со скидкой, были закрыты, и кругом не было видно ни души. Малик остановился рядом с «эксплорером» и опустил боковое стекло как раз в тот момент, когда владелец того открыл боковое стекло и пошел открывать заднюю дверь машины, чтобы выгрузить коробки с товаром.
 — Вы не могли бы мне помочь? Боюсь, что я заблудился, — крикнул ему Малик.
 Когда владелец машины повернулся, в лицо ему глянуло дуло пистолета с навинченным на него глушителем. Малик дважды выстрелил ему в голову, выпрыгнул из своего фургона, быстро втащил тело в заднюю дверь магазина и плотно ее закрыл. Внимательно осмотрев пустынную автостоянку, разгрузил «эксплорер» и начал укладывать в него большие нейлоновые мешки, набитые деньгами. Затем поместил Дженни на оставленное среди мешков место. Она слегка сопротивлялась, видимо, действие введенного ей состава заканчивалось, но он не рискнул ввести ей еще одну дозу: много лет назад одна из его первых жертв от слишком большой дозы впала в кому и испортила ему все удовольствие. Вынув из «бардачка» фургона рулон клейкой ленты, он связал вместе лодыжки Дженни, завел за спину руки и тоже связал, залепил ей рот и укрыл ее пуховым одеялом.
 Выезжая на Паркуэй, проверил время. До Шарлоттсвиля было примерно четыреста миль. Шесть часов езды, если придерживаться ограничений скорости между штагами, а он был намерен строго их придерживаться. В свой коттедж он должен прибыть не позднее одиннадцати тридцати. Он услышал, как Дженни издала несколько приглушенных звуков, заворочалась, пытаясь освободиться от своих пут, и затихла.




 Глава 36


 Калли и Хаузер пробыли в квартире на четвертом этаже дома номер 14 по Брайтон-Корт три с половиной часа. Они систематически и методично обыскали все пять комнат и не нашли ни записной книжки, ни листка с нужным телефонным номером.
 Калли во второй раз просматривал содержимое небольшого стола в углу спальни; каждая проходящая минута казалась ему вечностью, его сердце раздирали едва сдерживаемая ярость и страх. Внезапно в дверях появилась Хаузер.
 — Ты что-нибудь нашла? — спросил Калли.
 — Какой чепухой мы занимаемся, Калли?
 — О чем ты говоришь?
 — Мы просто два идиота, вот о чем я говорю, — сказала Хаузер. — Мы так поглощены поисками какой-то записки с телефонным номером, что совсем забыли о существовании другой, куда более логичной возможности.
 — Какой же?
 — У твоего друга Грегуса есть человек, способный проникнуть в любую компьютерную систему, не так ли?
 — Да, так.
 — Если Беликов звонил в Вирджинию из этой квартиры, номер телефона должен быть зарегистрирован нью-йоркской телефонной компанией.
 — Господи! — Калли схватил телефон на столике и набрал номер явочной квартиры ЦРУ в Александрии. Он быстро рассказал Грегусу обо всем случившемся на складе и о том, где сейчас находится вместе с Хаузер.
 — Можете ли вы проникнуть в расчетный компьютер нью-йоркской телефонной компании?
 Хэк слушал этот разговор по динамику и энергично закивал головой.
 — Да, — сказал Грегус. — Что там у вас есть?
 Он дал Грегусу телефонный номер Беликова.
 — Проверьте, не звонил ли он по кодовым номерам восемьсот четыре или семьсот три.
 — Хорошо, я займусь этим, — сказал Грегус. — А ты тем временем отправляйся в аэропорт. Нет никакого смысла сидеть здесь, ожидая, удастся ли нам что-нибудь выяснить. Твой лучший шанс — как можно быстрее добраться до Шарлоттсвиля.
 — Есть ли у вас что-нибудь новенькое?
 — Нет. Но два лучших психиатра Управления просмотрели все, что у нас есть по Малику, и стопроцентно уверены: он возвращается в свой загородный дом. Они оба убеждены, что Малик целиком во власти своих бредовых фантазий; ни логика, ни дисциплина хорошо подготовленного разведчика уже не срабатывают. Поэтому поезжай в аэропорт, там тебя ждет самолет. Если мы что-нибудь выясним, тут же позвоним.


* * *

 Вот уже пятнадцать минут, как Дженни окончательно пришла в себя; впрыснутый ей состав перестал действовать, она обрела ясность мысли и наконец поняла, что произошло. И когда поняла, на нее нахлынул панический ужас; пока она его не подавила, она барахталась, пытаясь высвободиться, лягалась и даже пыталась звать на помощь. Но едва к ней вернулось присутствие духа, она осознала глупость своего поведения в этой ситуации и, лежа спокойно, стала обдумывать, как ей спастись. Машина замедлила ход и остановилась, и Дженни услышала, как водитель вылез и вставил наконечник шланга в отверстие топливного бака, всего в нескольких футах от того места, где она лежала под одеялом.
 Она сразу же стала действовать, хотя и медленно, чтобы не раскачивать заднюю часть машины. Занятия балетом выработали у нее гибкость и ловкость, она без труда подняла колени к подбородку и начала разматывать ноги. Поморщившись от боли, сорвала ленту со рта и, ухватившись зубами за конец ленты, стала сматывать ее с рук. Затем, скинув с себя одеяло, присела и выглянула наружу через затемненные задние стекла. Она увидела, как Малик заправляет машину, но он не мог ее видеть.
 К тому времени, когда он залил полный бак, она полностью освободила руки и смотрела, как Малик пошел в магазин при заправочной, чтобы расплатиться. Она быстро смотала ленту с лодыжек и в тот момент, когда Малик вошел в магазин, перелезла через большой нейлоновый мешок, открыла заднюю дверь, невидимую из магазина, вылезла и спокойно закрыла за собой дверь.
 К несчастью, кругом было пустынно: ни машин, ни людей. Заправочная станция находилась в стороне от шоссе, на небольшой лужайке, с трех сторон окруженной лесами. У нее забилось сердце; она надеялась остановить какую-нибудь проезжающую машину, но на дороге увидела только фары трактора с прицепом, который ехал в противоположном направлении. Она посмотрела, нет ли поблизости убежища, где можно спрятаться. Кругом было темно, но лампы над заправочной станцией и перед магазином горели ярко, и ее похититель заметил бы, если бы она побежала по лесу. Идущая на север полоса дороги была отделена от идущей на юг газоном с несколькими деревьями. Дженни оглянулась, чтобы проверить, не вышел ли Малик из магазина, и, убедившись, что нет, бросилась вперед и спряталась за одним из деревьев в надежде, что ее подберет какая-нибудь проезжающая мимо машина.
 Малик вышел из магазина; откинув голову, он пил пепси из банки. Потом остановился, высоко поднял руки, потягиваясь, и пошел к машине. Он уже хотел было открыть водительскую дверцу, когда услышал сигнал какой-то машины, едущей на север. Подняв глаза, Малик увидел в свете фар силуэт Дженни. Она махала рукой, но водитель даже не сбавил хода. Оглянувшись, Дженни увидела, что Малик за ней наблюдает, метнулась вперед через два ряда идущей на север полосы и скрылась за насыпью.
 Малик тут же кинулся в погоню, пересек дорогу, сбежал с насыпи в густую лесную чащу и остановился, прислушиваясь. С неба смотрела полная луна, но ее бледный свет почти не проникал сквозь листву, и он не мог ничего различить и в десяти футах от себя. Он услышал какой-то шорох впереди и направился в ту сторону, останавливаясь через каждые десять ярдов, чтобы прислушаться.
 Дженни, как безумная, бежала через густой подлесок, не разбирая дороги. Она не видела ничего, кроме темных очертаний деревьев и кустарников, но продолжала бежать. Дважды спотыкалась и падала, но тут же поднималась и снова бежала. Впереди начался подъем, и бежать стало труднее. Подъем становился все круче и круче, и ей пришлось опуститься на четвереньки и ползти через густые лесные заросли, цепляясь за небольшие деревца, чтобы не соскользнуть вниз.
 Дженни была уже на вершине холма, когда тонкая ветвь, за которую она ухватилась, сломалась, и она съехала на животе вниз. Она вновь принялась карабкаться вверх, когда услышала за спиной шаги, и, обернувшись, увидела своего похитителя. Он целился в нее из пистолета, и в тусклом сиянии луны она увидела на его лице подобие улыбки.
 — Вот мы и встретились, мисс Калли, — переводя дух, сказал Малик.
 — Кто вы? Что вам от меня надо? — К ней возвратился панический страх, и она громко закричала.
 Малик схватил ее и зажал ей рот рукой, затем шепнул на ухо:
 — Скоро вы все узнаете. — Он держал ее, пока она не перестала вырываться, и, почувствовав, что ее тело расслабилось, убрал руку от ее рта. — Если вы еще раз закричите, у меня не останется другого выхода, кроме как ударить вас по голове, так, чтобы вы потеряли сознание. Дженни стояла, оцепенев от страха, с трудом дыша.
 — Пожалуйста, отпустите меня. Я не знаю, кто вы такой. Я никому не скажу о том, что случилось. Только отпустите меня.
 — Боюсь, что не смогу этого сделать. Я кое-что пообещал твоему отцу и должен сдержать слово.
 — Вы знаете моего отца?
 — Мы работали вместе много лет.
 — В ЦРУ?
 — Можно сказать и так... А теперь идите вместе со мной к машине и, пожалуйста, не пытайтесь больше убежать. Понятно?
 То, что этот человек знает ее отца, на какой-то миг успокоило Дженни. Возможно, проводится тайная разведывательная операция и никто ее не тронет. Но хотя он говорил спокойно и мягко, его глаза внушали ужас, и Дженни поняла, что за уклончивыми словами таится недвусмысленная угроза. В отчаянии она оглянулась вокруг. Пока этот человек стоит перед ней, бежать невозможно. Она поборола подступающие к глазам слезы и пошла, куда указывал ей Малик. Она старалась держать себя в руках, но была готова воспользоваться любой возможностью, чтобы убежать.
 Когда они вышли из-за деревьев и поднялись на дорожную насыпь, Дженни увидела фары приближающейся машины. Малик держал ее за руку, но она вырвалась, выбежала на середину дороги и отчаянно замахала руками. Малик догнал ее, сбил с ног и отнес на газон между двумя полосами шоссе. Автомобиль резко затормозил на краю дороги.
 Из патрульной машины выпрыгнул полицейский и направил луч фонаря на фигуры, пересекающие другую полосу дороги, около заправочной станции.
 — Остановитесь! Полиция! — крикнул он и побежал вслед за ними.
 Малик вытащил из-за пояса пистолет со все еще прикрепленным к нему глушителем и, держа его сбоку, остановился у задней двери «эксплорера».
 — У нас тут семейная ссора, офицер, — крикнул он полицейскому, который уже добежал до лужайки, где была заправочная станция. — Никаких проблем.
 — Помогите! Пожалуйста, помогите! — кричала Дженни. — Меня похитили.
 Малик, как щитом, прикрылся Дженни и поднял пистолет, прицеливаясь в патрульного, который был уже в тридцати футах и протягивал руку к оружию.
 Слишком поздно увидел он пистолет в руке Малика, даже не успел вытащить револьвер из кобуры. Малик выстрелил дважды, прямо в грудь полицейскому. Он умер, прежде чем упал. Дженни закричала и попробовала вырваться.
 Малик посмотрел на магазин. Там было тихо. Пожилая чета, находившаяся внутри, ничего не знала о происходящем. Крепко держа одной рукой Дженни, Малик ударил ее рукояткой пистолета по голове. Дженни сразу обмякла. Открыв заднюю дверь «эксплорера», Малик бросил ее внутрь. Он в последний раз огляделся кругом и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, тронулся с места. Отъехав на две мили южнее, остановился за закрытым продовольственным магазином и снова крепко связал Дженни, заткнув ей рот.


* * *

 Несмотря на субботний час пик, Хаузер добралась до терминала морской пехоты в аэропорту Ла Гардия за час, может, чуть больше. Через пятнадцать минут они были уже в воздухе. Они летели высоко над морским побережьем Нью-Джерси, когда позвонил Грегус.
 — Мы выяснили, — сказал он.
 — Местонахождение убежища Малика?
 — Приблизительное местонахождение.
 — Насколько приблизительное?
 — Мы переговорили с сервисным мастером местной телефонной компании. Телефон находится в сельской местности графства Флюванна. Линия начинается от телефонной станции, расположенной на дороге 609, в тридцати минутах езды от аэропорта. Кроме этой линии, есть еще пять. Ни один из телефонов не зарегистрирован на имя Джона Малика, но есть все основания предположить, что он использовал фиктивное имя. Тот, кто нас больше всего интересует, записан как Джордж Андерсон. Нам остается только установить, в каком именно из домов он живет. Ко всем этим домам ведут проселочные дороги, не имеющие номеров, и расположены они на лесном участке длиной в две мили.
 — Не было ли звонков оттуда?
 — Мы подумали об этом, — сказал Грегус. — Хэк подключился к компьютеру телефонной компании «Сентел». Андерсон звонил по своему телефону чуть больше месяца назад. Когда была похищена первая девушка. В Нью-Йорк он ни разу не звонил. Почти все звонки в близко расположенные места, несколько — на более далекое расстояние; проследить их все у нас нет времени, и я сомневаюсь, что это хоть что-нибудь даст. Во всяком случае, не поможет установить, какой из домов — его.
 — Ты уверен, что Андерсон — Малик?
 — Самое интересное, что ему трижды звонили из Бруклина, из того самого места, где вы были. Особенно любопытны даты. Первый звонок был сделан в день ограбления машины с бумагой, второй через три дня, а третий — четыре дня назад. Вывод напрашивается сам собой. Сперва Беликов позвонил Малику, чтобы сообщить ему об успешном ограблении, затем сообщил ему, что секретная служба захватила все, кроме одной кипы, и наконец — что он готов печатать деньги. Все совпадает, Майк... Секунду, — вдруг сказал Грегус и посмотрел на карту на экране компьютера. Вначале Хэк выделил на карте то место на дороге 609, где находилась телефонная станция, затем увеличил изображение интересующей их территории. — Там находится восемь проселочных, ненумерованных дорог, — помолчав, добавил Грегус. — По тем сведениям, которые мы получили на телефонной станции, только пять из них ведут к домам, остальные — в нераспаханные поля.
 — Что если позвонить по остальным четырем номерам? — сказал Калли. — Спросить хозяев, где находятся их дома и не знают ли они Андерсона?
 — Мы уже пробовали это сделать под видом телефонного мастера. По двум номерам никто не ответил, по другим двум сказали, что не знают никакого Андерсона, а когда мы стали спрашивать о местонахождении их домов, насторожились и повесили трубку. Поэтому, чтобы выяснить, какой именно из домов принадлежит Малику, нам придется прибегнуть к какому-нибудь другому способу.
 — К какому именно? — спросил Калли. — Вы же не можете послать людей во все эти дома.
 — У меня есть вертолет на «Ферме», в тридцати минутах летного времени от интересующей нас территории.
 — Нет, — возразил Калли. — Если он услышит шум вертолета, он поймет, что мы его обнаружили. А если вы попытаетесь напасть на дом, он сразу же убьет Дженни.
 — Я не собираюсь готовить нападение на дом, — сказал Грегус. — Я хочу использовать маленький разведывательный вертолет «Хьюз Дефендер», снабженный прибором ночного видения и тепловизором, а также четырехлопастным хвостовым винтом, вращающимся со скоростью звука, обеспечивающим почти полную бесшумность по сравнению с обычным вертолетом. Он может просматривать интересующую нас территорию с высоты в шесть или семь тысяч футов. Если выключить навигационные огни, Малик ни за что его не заметит. Вертолет может быстро установить, какие именно дороги не ведут к домам. И если нам повезет, к твоему прибытию мы уже сможем узнать, какой дом принадлежит Малику. Тогда ты сможешь действовать один.
 — Погоди, — сказал Калли, встал и прошел вперед к двери пилотской кабины. — Каково предполагаемое время прибытия? — спросил он у летчика.
 Тот посмотрел на один из своих приборов.
 — Через двадцать семь минут мы должны быть на месте, — ответил он.
 Калли сообщил это Грегусу.
 — Машина Хаузер находится в аэропорту. Через тридцать минут мы сможем выехать. Если вертолет не установит точное место, нам придется проверить все пять дорог.
 — У нас есть еще время, Майк, — сказал Грегус, уловив внутреннее напряжение в голосе Калли. — Психиатры абсолютно уверены, что Малик не убьет Дженни сразу же. И если он выехал из бруклинского склада всего пять часов назад, у него нет шансов опередить тебя. Если мы отыщем нужное нам место в течение получаса после твоего приземления, ты будешь возле его дома раньше него или чуть позже.
 — В аэропорту мне нужны будут точные указания, как проехать к телефонной станции.
 — Мы уже работаем над этим, — сказал Грегус. — На борту самолета есть кое-какое оборудование для тебя: прибор ночного видения и рации с наушниками и ларингофонами. Свяжись со мной по радио, как только вы сядете в машину, и я сообщу вам необходимые указания; мы будем работать на той же частоте, что и вертолет, поэтому он сможет помогать тебе. Я буду держать штурмовой «Блэкхоук» вне зоны слышимости. И я тоже в любой момент могу вылететь на «Ферму». Я буду на борту второго вертолета со специальными людьми для уничтожения всех следов. Как только ты справишься с Маликом и Дженни будет в безопасности, вызывай нас.
 — Только держитесь подальше, — сказал Калли. — В тихую ночь вертолет слышно за пять миль.
 — Я знаю, — сказал Грегус. — На борту самолета есть также снайперская винтовка для тебя. Может, ты сумеешь достать Малика издали. Это семимиллиметровый «магнум» с боеприпасами и оптическим прицелом ночного видения. Обеспечивает точное попадание с двухсот ярдов. Но репортера тебе придется оставить, Майк, — добавил Грегус.
 Калли посмотрел на сидящую недалеко от него Хаузер.
 — Нет. Мне может понадобиться ее помощь.
 Долгое время Грегус колебался, затем сказал:
 — Ладно. На твою ответственность. Не падай духом. Я уверен, мы освободим Дженни. Целой и невредимой.
 — Молю Бога, чтобы ты был прав, — сказал Калли, прекращая разговор.
 Он повернулся к Хаузер.
 — Ты непременно хочешь участвовать в этой операции?
 — А я уж боялась, что ты меня не спросишь.
 Он заглянул ей в глаза.
 — Ты уверена, что сможешь, если понадобится, нажать на спусковой крючок? На этот раз на карту поставлена жизнь моей дочери.
 — Да, — убежденно ответила Хаузер.
 Пока самолет летел по ночному небу на юг, Калли передал Хаузер все, что узнал от Грегуса, сообщив ей и о маленьком разведывательном вертолете. Однако  он  умолчал о втором вертолете с командой для уничтожения всех следов.
 — Что такое «Ферма»? — спросила Хаузер.
 — Тренировочная база ЦРУ в Кэмп-Пиэри. Находится она около Уильямсбурга, Вирджиния, всего в тридцати минутах лета от того места, куда мы направляемся.
 Они оба замолчали, каждый погруженный в свои мысли. Калли рассчитал время, которое прошло с тех пор, как Малик выехал со склада. Должно быть, чуть больше пяти часов. Учитывая, что им придется еще лететь примерно двадцать пять минут и полчаса уйдет на езду до телефонной распределительной коробки, он должен поспеть вовремя.




 Глава 37


 Сидя в конференц-зале вместе с Нилом Брейди, специальный агент ФБР Джек Мэттьюз слушал последние известия по Си-эн-эн. Комментатор сообщил, что, как предполагает полиция, «Трупосоставитель» все еще находится в Нью-Йорке. Недавно ему удалось избежать задержания на складе в Бруклине, где он, по всей вероятности, убил двух человек и захватил заложницу — молодую девушку, — хотя бруклинский детектив и не видел девушку в машине, на которой уехал подозреваемый.
 Затем на телевизионном экране появилась фотография Малика, и комментатор сказал, что его имя до сих пор неизвестно, но его-то и подозревают в убийствах, совершенных «Трупосоставителем».
 Мэттьюз смотрел на экран. Фотография была не та, какую он вырвал из водительского удостоверения Малика и какую Бюро разослало во все свои местные отделения.
 — Где они, черт побери, ее раздобыли? — Мэттьюз тут же набрал номер нью-йоркского оперативного отдела ФБР.
 — Никто из нашего отделения не давал представителям телевидения или прессы эту фотографию Малика из его водительского удостоверения и не называл его имени, — сказал особый уполномоченный нью-йоркского офиса. — Согласно приказу директора, мы никому не даем никаких сведений о его личности. И я никогда не видел фотографию, которую они показали по телевидению.
 — У кого же они ее взяли?
 — У нью-йоркского детектива Гримальди. Он утверждает, что получил ее от своего осведомителя в Брайтон-Бич. Но думаю, что он лжет.
 — Зачем?
 — Кого-то прикрывает.
 Сначала Мэттьюз заподозрил было, что и тут действует ловкая рука ЦРУ, но тут же отмел эту мысль: ЦРУ, если бы это от него зависело, ни в коем случае не допустил бы опубликования этой фотографии в прессе.
 — Каким образом детектив попал на склад?
 — Говорит, что занимался расследованием убийства женщины в Брайтон-Бич; осведомитель сообщил ему, что это, возможно, тот самый человек, который участвовал в операции по печатанию поддельных денег.
 — В операции по печатанию поддельных денег?
 — Да. И это, видимо, так. Двое из моих людей осмотрели склад. Они нашли улики, доказывающие, что было отпечатано значительное количество фальшивых денег. В частности, они нашли обертку от рулона бумаги с отпечатанным на ней названием компании; это явно связано с ограблением грузовика, которым занималась секретная служба.
 — Кого же Малик взял в качестве заложницы?
 — Детектив сказал, что точно не знает, а высказывать догадки не хочет. Он предположил, что, возможно, его осведомитель тут ошибся. Я думаю, это тоже ложь. Но дело в том, что он — один из тех полицейских, которые помогли секретной службе разыскать большую часть похищенной бумаги через три дня после ограбления, поэтому он и продолжал заниматься расследованием. То, что он рассказывает, звучит достаточно правдиво, чтобы прикрыть его задницу. Это все, что нам удалось у него выяснить.
 Закончив разговор, Мэттьюз повернулся к Брейди, который слушал все через динамик.
 — Видимо, заложница станет очередной жертвой.
 — В таком случае, — сказал Брейди, — можно предположить, что он возвращается сюда вместе с ней.
 Зазвонил телефон, и Брейди снял трубку.
 — Спрашивают вас. Агент Бёррэс из вашего ричмондского отделения.
 Мэттьюз вновь включил телефон на динамик. Он уже забыл о поручении, данном им Бёррэсу — проверить один из телефонных номеров, найденных в счетах на имя Малика. Малик звонил из своего магазина кому-то в Ричмонде. Больше ничего не удалось выяснить.
 — Я проверил номер, который вы мне дали, — доложил Бёррэс. — Телефон на имя Роберта И. Лоренса. Это человек восьмидесяти четырех лет, богатый, по крайней мере, был богатым. Принадлежит к старой ричмондской семье, занимает видное общественное положение, прожил здесь всю жизнь. Я говорил с ним по телефону, но он страдает некоторой забывчивостью. Помнит только, что за последние несколько месяцев говорил с двумя людьми из Шарлоттсвиля. Один — старый друг, который хотел напомнить ему о приближающейся встрече бывших студентов одной из групп Вирджинского университета, другой — университетский профессор, арендующий принадлежащий ему коттедж. Он не знает никого по имени Джон Малик. По его предположению, звонили его экономке, она разведена, у нее множество дружков, которые часто звонят ей к нему в дом. Он спросил у нее, не знает ли она кого-нибудь по имени Джон Малик, но ответ был отрицательный.
 Мэттьюза внезапно как будто обдало холодом.
 — Кому сдал этот человек свой коттедж?
 Бёррэс сверился со своими записями.
 — Джорджу Андерсону.
 — Каков адрес сданного им коттеджа?
 Бёррэс замялся.
 — Извините, я не спросил его. Поскольку он сдал дом профессору, я предположил, что он хорошо знает его.
 — Сейчас же поезжайте к нему и поговорите с ним. Узнайте, где расположен коттедж, покажите ему фотографию Малика, может, он опознает в нем Джорджа Андерсона.
 — Немедленно выезжаю.
 — Сколько времени вам потребуется, чтобы доехать до него?
 — Минут сорок пять.
 — Как только поговорите с ним, сейчас же позвоните мне, независимо от того, что он скажет.
 Закончив разговор, Мэттьюз повернулся к Брейди:
 — Попросите кого-нибудь проверить, работает ли в университете профессор Джордж Андерсон.
 — Я обращусь к начальнику университетской полиции, он это быстро выяснит.
 Опять затрезвонил телефон, и Мэттьюз схватил трубку. На проводе был Бёррэс.
 — Я позвонил Лоренсу домой, чтобы предупредить его о своем приезде. Экономка ответила, что он поехал ужинать к одному из своих друзей. Она не знает, к кому именно, и не может сказать, когда он вернется.
 — Когда он выехал?
 — Около семи часов.
 Мэттьюз поглядел на часы. Без нескольких минут десять.
 — Поезжайте к нему домой и попробуйте его найти. Возьмите у экономки список его друзей и звоните им, пока не найдете его.


* * *

 Джон Малик медленно ехал по пустынной сельской дороге, внимательно присматриваясь к темному лесу вдоль обочины. Заметив упавшее дерево, служившее ему ориентиром, он затормозил, почти остановился, потом свернул с дороги 609 на узкий грязный проселок, почти неразличимый среди обступивших его с двух сторон густых деревьев. Остановившись, он открыл ворота, через которые шла дорога к дому, проехал через них и вновь остановился, чтобы закрыть их за собой, замотать цепь вокруг столба и запереть замок.
 «Эксплорер» медленно покатил по глубокой колее, где его бросало то влево, то вправо. После крутого спуска дорога выровнялась и пошла вдоль берега озера к лужайке перед домом. Припарковав «эксплорер», Малик обошел дом, открыл заднюю дверь и включил свет, затем вернулся, чтобы забрать Дженни.
 Ее голова все еще болела от удара, но она была в полном сознании и усиленно сопротивлялась, когда он перебросил ее через плечо, как это делают пожарные, и понес в дом. Но как ни брыкалась она связанными ногами, как ни пыталась протестовать, он все же втащил ее внутрь и положил на большой стол в центре комнаты, где когда-то охотники разделывали убитую ими дичь.
 Дженни быстро огляделась; Малик тут же перекатил ее на живот, навалившись на ее брыкающиеся ноги всем телом, и прикрепил один из ремней в конце стола к кисти ее руки, прежде чем смотать ленту. Второй ремень он закрепил на другой руке. Затем перевернул ее на спину и подтянул пропущенные в кольца ремни, так чтобы ее руки были высоко над головой. То же самое он проделал и с ее лодыжками, оттянув их ремнями в противоположную сторону. Дженни оказалась растянутой на разделочном столе, со все еще заклеенным лентой ртом.
 Затем он подошел к стойке с аппаратурой, стоящей у стены возле двери, ведущей внутрь дома. Включил ее и настроил на свою любимую станцию. Комната наполнилась звуками музыки в стиле кантри. После того как Малик вернулся, низко наклонился над Дженни и провел тыльной стороной своей руки по ее щеке, она перестала кричать.
 — А теперь, моя сучка, я собираюсь снять ленту с твоего рта, — сказал он. — Если ты будешь кричать, никто тебя все равно не услышит, но это будет действовать мне на нервы и я вынужден буду зашить тебе рот, а это, предупреждаю, тебе не понравится.
 В глазах Дженни мелькнул безумный ужас. Она уже догадывалась, кто этот человек. Она видела кое-какие передачи о «Трупосоставителе». А когда кончилась передаваемая по радио песня и началась реклама шарлоттсвильского дилера по продаже автомобилей, вспомнила о четырех искалеченных и убитых там студентках колледжа. Дженни лежала на спине, глядя на свисающие с полки прямо над ней многочисленные ножи, пилы и топоры. Она чувствовала себя слабой и беспомощной, была на грани истерики, но собралась с духом и не проронила ни звука, когда Малик содрал ленту с ее рта.
 — Я должен сделать кое-какие приготовления, — сказал Малик. — А ты пока лежи спокойно и наслаждайся музыкой.
 Дженни увидела, как Малик пошел в дальний конец комнаты и стал устанавливать видеокамеру на треножник. Пока он стоял к ней спиной, она попробовала выдернуть кисти рук из ремней и почувствовала, что ремни поддаются. И пока Малик не повернулся к ней лицом, она продолжала растягивать ремни.
 Он поставил треножник с видеокамерой поближе к столу и стал наводить видеоискатель.
 — Мы снимем видеопленку для твоего отца, — сказал Малик. Глаза у него остекленели, на лице застыла слабая болезненная усмешка. — Что-то вроде сувенира на память.
 Дженни почувствовала позыв к рвоте, но закрыла глаза и начала дышать глубже, чтобы подавить этот позыв. Но увидев, что Малик приближается к ней с большими ножницами в руке, вся внутренне сжалась и невольно застонала.
 — Нет, пожалуйста.
 — Спокойно, я только собираюсь разрезать твою одежду, — сказал Малик мягким, даже ласковым голосом.
 Он стал разрезать штанину хлопчатобумажных брюк, что были на Дженни. Она вздрогнула от прикосновения холодной стали к ноге.
 — Не двигайся. Это одно из моих любимых занятий. И я не спешу с ним. А если ты будешь шевелиться, я могу нечаянно порезать тебя. А ведь это тебе не понравится, правда? — Он говорил каким-то странным певучим голосом, почти пел.
 Дженни старалась лежать неподвижно, но все ее тело пронизывала дрожь; Малик продолжал резать, снял ремень, дорезал до конца пояс и перешел к второй штанине. Затем вытащил из-под нее две половины брюк и забросил их в угол. Одним быстрым движением он разрезал ее трусики «бикини», стянул их с нее, поднес к носу и с наслаждением понюхал. Пошел в другой конец комнаты и вернулся с небольшими ножничками.
 Дженни вся содрогнулась, когда почувствовала прикосновение стали к своей промежности. Она подняла голову и увидела, что Малик коротко подстригает ее лобок. Мягко подпевая доносившейся музыке, он стал водить рукой между ее ног.
 Теперь он чувствовал, что обладает высшей властью, властью над жизнью и смертью. Эта красивая сучонка, распластанная перед ним, принадлежит ему, вся целиком. Поэтому незачем спешить, надо проявлять больше изобретательности, наслаждаться каждым мгновением и в конце концов создать настоящий видеошедевр для Майкла Тимоти Калли, чтобы он мог вновь и вновь любоваться им до конца своей жизни.
 Пока внимание Малика было отвлечено, Дженни продолжала растягивать ремни, пытаясь освободить руки. Ремни понемногу, хотя и недостаточно, поддавались. Но тут Малик перестал гладить ее ноги и опять принес большие ножницы. Он стал вспарывать ее блузку, и Дженни, закрыв глаза и тихо плача, все повторяла и повторяла:  спаси меня, папочка, пожалуйста, спаси меня, папочка.  А Малик все продолжал мурлыкать свою песенку.


* * *

 Разведывательный вертолет облетал густо поросшую лесом окружность площадью в три квадратных мили, держась на расстоянии двух миль за ее пределами и на высоте в шесть тысяч футов. Прибор ночного видения превращал ночь в зеленый день, воспроизводя изображение на мониторе, установленном в кабине пилота. Второй пилот не сводил глаз с монитора, тщательно наблюдая за землей и подъездными дорогами; сделав крутой вираж, вертолет взял курс на другую цель.
 Второй пилот увидел на мониторе старый сельский коттедж, к которому от дороги номер 609 вел узкий проселок. Дом казался покинутым. В окнах не горел свет. Пилот потянулся вперед и включил тепловизор; его экран помещался справа от экрана монитора.
 Тепловизор действовал в оптимальных условиях: была ясная, спокойная, прохладная октябрьская ночь — с температурой на уровне земли около пятидесяти пяти градусов по Фаренгейту.
 Прибор ночного видения улавливал лишь большую разницу в температуре наблюдаемых объектов. Тепловизор же, чувствительный к такой небольшой разнице в температуре, как два градуса, позволял улавливать невидимое теплоизлучение, исходящее от всех живых существ, при свете дня и в ночной темноте, в закрытых помещениях или под таким естественным прикрытием, как деревья и подлесок; с его помощью можно было легко отличить людей от животных и обнаружить остаточное тепло двигателя, шины и тормозной системы еще не остывшего автомобиля. Изображение на экране тепловизора было в серо-белых тонах, в зависимости от интенсивности излучения.
 Второй пилот внимательно посмотрел на экран прибора ночного видения: перед коттеджем стояли две машины, пикап и маленький легковой автомобиль. Затем он повернулся к экрану.
 — Из дома исходит слабый теплосигнал, — сказал он первому пилоту, который управлял вертолетом в очках ночного видения. — Труба еще горячая, должно быть, они топили печь, но сейчас огня в ней нет. И за последние пять часов никто не ездил ни на одной из машин. Вероятно, живущие в нем люди пробыли весь вечер дома и сейчас в кровати.
 Второй пилот включил тепловизор на полную мощность. На экране замерцали два небольших белых пятнышка.
 — Да, двое людей, совсем рядом, в комнате на втором этаже, в левом заднем углу. Ни один из них не движется.
 — Итак, можно исключить три дома, — сказал первый пилот. — Остаются два. Дом-прицеп в северо-восточном секторе осматриваемой территории и дом с озером перед ним.
 Первый пилот круто повернул налево, и через несколько минут вертолет занял положение, которое позволяло смотреть прямо на широкий дом-прицеп, стоящий на открытой лужайке в конце длинного извилистого проселка. Второй пилот посмотрел на экраны обоих мониторов. На экране тепловизора виднелось небольшое белое пятно — второй пилот узнал капот «шевроле-блейзера». Машина стояла как раз перед прицепом.
 — Возможно, это то, что мы ищем. Машина подъехала не больше пятнадцати минут назад, тормозная система и покрышки еще теплые. — Переведя взгляд на экран прибора ночного видения, он увидел, что в прицепе ярко горит свет. — Я бы сказал, что он только что вернулся домой.
 Он еще раз посмотрел на монитор тепловизора, на экране было два пятнышка.
 — Два человека в передней комнате у входа. Они двигаются. Может быть, это они.
 — Проверим последний дом, — сказал первый пилот. — Посмотрим, что там.
 Он вновь развернул вертолет так, чтобы можно было наблюдать за коттеджем возле озера.
 В заднем окне горел свет, и стоявший снаружи «форд-эксплорер» сверкал на экране тепловизора так же ярко, как и «блейзер», очевидно, только что прибыл.
 — Коттедж покрыт металлической крышей, — сказал второй пилот. — Изображение не такое отчетливое, похоже, там два человека. Итак, у нас есть две примерно равных вероятности.
 — Уточнить, по-видимому, мы не сможем, — сказал первый пилот. — Второй вертолет все еще в воздухе?
 Второй пилот посмотрел на радар и увидел, что второй вертолет находится к юго-востоку от них.
 — Похоже, это они. Сейчас я их вызову. — И он включил радиопередатчик.
 — "Блэкхоук", «Блэкхоук», это «Дефендер». Вы меня слышите?
 Почти сразу же в ответ послышался голос Грегуса:
 — "Дефендер", это «Блэкхоук». Мы в двенадцати милях от вас. Приближаемся на шесть миль.
 Второй пилот доложил обо всем ими обнаруженном, и Грегус сказал:
 — Калли должен прибыть с минуты на минуту. Он будет ехать с севера по дороге 615. Какое место будет ближе всего к нему?
 — Дом-прицеп, — сказал второй пилот.
 — Тогда пусть начинает с него.
 Второй пилот внимательно всмотрелся в узкую, двухрядную извилистую асфальтовую дорогу, которая шла по лесистой сельской местности округа Флюванна, ища глазами приближающийся автомобиль, и увидел среди леса фары машины на пересечении дорог 609 и 615.
 — Кажется, я его засек, — сказал он, продолжая наблюдать за маленькой машиной, которая свернула на дорогу 609 и направилась в их сторону.




 Глава 38


 Калли пользовался портативным телефоном в «порше», чтобы поддерживать связь с оперативным центром в Александрии. Хэк направлял его с помощью компьютерной программы, называя ему номера дорог и указывая точные расстояния от поворота до поворота, что позволяло поддерживать максимальную скорость, не обращая внимания на дорожные знаки.
 Когда Хаузер свернула на дорогу 609, Калли поблагодарил Хэка за помощь и положил трубку на рычаг. Он тут же достал две рации, прикрепил их к поясам — своему и Хаузер, надел на себя и на нее крошечные наушники и ларингофоны, не мешая ей управлять машиной. Они сразу же связались с разведывательным вертолетом.
 — "Дефендер", говорит Калли. Вы нас видите?
 «Дефендер» летел на высоте шесть тысяч футов, откуда открывался широкий панорамный вид на территорию вокруг дома-прицепа и коттеджа около озера.
 — Да, Калли, я вижу вас, — ответил второй пилот, не сводя глаз с фар «порша». — Мы сузили круг объектов до двух. Первый объект находится примерно в одной миле от вас. Вы увидите проселок слева, сразу же за столбом электропередачи. Подъездная дорога длиной в три четверти мили выводит на небольшую лужайку. В конце дороги большой дом-прицеп, а перед ним «шевроле-блейзер». Последний отрезок дороги идет по открытому месту, и вам надо выключить фары, перед тем как вы на него выедете.
 Хаузер быстро прошла крутой поворот и вновь услышала в наушниках спокойный, неторопливый голос второго пилота:
 — Через сто метров вы увидите столб. Поворот в десяти метрах за ним.
 Увидев столб, Хаузер сбросила газ, переключилась на низшую передачу и свернула на проселок. Здесь ей пришлось ехать на второй передаче. Чтобы ехать по узкой дороге, достаточно было света подфарников, поэтому она выключила фары.
 Калли протянул руку к своей кожаной дорожной сумке, лежавшей на заднем сиденье, достал оттуда запасной пистолет и пристегнул его к кобуре на левой ноге. Затем сунул руку в сумку, взятую им в самолете, и извлек пару очков ночного видения, которые положил на колени. Он вытащил полуавтоматический пистолет из наплечной кобуры и заменил израсходованные в этот день патроны.
 Спустившись с небольшого холма, Хаузер вновь услышала голос второго пилота:
 — У самого подножия холма дорога круто поворачивает направо, еще двадцать метров — и вы на лужайке. Выключите весь свет.
 Хаузер последовала этим указаниям, тем временем Калли надел на нее очки ночного видения, надел свои очки и стал рассматривать окрашенную в зеленый цвет местность впереди.
 — Снаружи прицепа никого нет, — сообщил второй пилот, осматривая экраны обоих мониторов. — Внутри два человека. Оба в передней комнате. Сейчас они как будто бы неподвижны.
 Калли снова протянул руку на заднее сиденье. Он вынул из чехла снайперскую винтовку, а Хаузер выключила двигатель и остановилась за кедровой рощей у края лужайки.
 Луна залила ярким светом лужайку, и Калли и Хаузер сняли громоздкие очки ночного видения, ибо для их целей было достаточно светло. Хаузер сунула очки в боковой карман наплечной сумки, предварительно вынув оттуда оружие, а Калли убрал свои очки в сумку с патронами для снайперской винтовки, и когда они оба вышли из машины, забросил сумку за спину.
 Они держались края дороги, пригнувшись и прячась за кустами. В двадцати футах от фасада прицепа они спрятались за высоким дубом, и Калли, через микрофон, велел Хаузер обойти прицеп и следить за задней дверью.
 — Сообщи мне, когда займешь нужную позицию, — добавил он.
 Хаузер, согнувшись, скрылась за прицепом, а Калли прижался к его передней стене, возле окна, слева от входа.
 Он услышал в наушниках тихий голос Хаузер:
 — В доме всего одна задняя дверь. Я за небольшим сараем слева от него.
 — Попробую заглянуть внутрь, — сказал Калли. — Будь готова действовать, если меня заметят.
 Калли услышал внутри голос и музыку и понял, что работает телевизор. Он подкрался ближе к окну, заглянул внутрь и тут же отдернул голову. Беглого взгляда на людей при тусклом свете, исходящем от экрана телевизора, было достаточно: он убедился, что это не то место, которое им нужно.
 — "Дефендер". Вы уверены, что в прицепе только двое людей?
 — Абсолютно, — ответил второй пилот.
 — Тогда это не то место. Мужчина и женщина, сидя на диване, смотрят телевизор. Мужчина не Малик, а женщина не моя дочь.
 — Значит, остается дом на озере, — ответил второй пилот. — Быстрее выбирайтесь оттуда. Когда доедете до шоссе, я дам вам дополнительные указания.
 Хаузер, слышавшая этот разговор по радио, тут же присоединилась к Калли, и они со всех ног побежали к «поршу». Мчась назад по проселку, Хаузер использовала все преимущества своего спортивного автомобиля, и вскоре они уже были на шоссе.
 Джек Мэттьюз и начальник шарлоттсвильской полиции Нил Брейди то пили кофе, то нетерпеливо расхаживали по конференц-залу. Прошло больше часа после их последнего разговора с Бёррэсом. Услышав пронзительное верещание телефона, оба они бросились к аппарату, и Мэттьюз поднял трубку с рычага, прежде чем он успел заверещать вновь.
 — Джордж Андерсон и Джон Малик — одно и то же лицо, — сказал прерывающимся от возбуждения голосом Бёррэс. — Лоренс сдал ему свой коттедж больше месяца назад.
 — Где он находится?
 Бёррэс объяснил.
 — Вы должны знать, что это охотничий домик со всеми приспособлениями для разделывания дичи и с большими холодильниками и морозильниками для ее хранения.
 — Спасибо, — сказал Мэттьюз, кладя трубку.
 Брейди слышал этот разговор по динамику.
 — Я знаю эту местность. Около сорока пяти минут езды отсюда.
 — Мы должны подобраться к месту как можно ближе.
 Брейди подошел к висевшей на стене крупномасштабной карте графства Флюванна, провел пальцем вдоль шоссе, ведущих к дороге 609.
 — В трех милях от охотничьего дома находится гравиевый карьер. Там есть большая площадка для загрузки грузовиков.
 — Достаточно большая для двух вертолетов?
 — Да.
 — Вы знаете, кто шериф округа?
 — Да. Бёрт Маханес. Хороший, надежный полицейский.
 — Позвоните ему и скажите, чтобы выслали как можно больше людей к гравиевому карьеру, и пусть дожидаются нас. Не говорите ему о том, что происходит. Мы введем его в курс операции по прибытии. Я не хочу, чтобы кто-нибудь подходил к охотничьему домику, пока мы не оцепим все кругом и не убедимся, что Малик там.
 — Я могу собрать свою команду в течение часа, — предложил Брейди.
 — Спасибо вам, шеф, но у нас есть специальные группы коммандос по спасению заложников, которые базируются в Куантико. По сигналу тревоги они собираются за два часа, а в случае необходимости могут и быстрее. Я предпочел бы использовать их — они специально подготовлены для этого. Если хотите, можете взять с собой своих людей в качестве резерва.


* * *

 Калли тихо выругался, когда «порш» уперся в запертые ворота в самом начале проселка.
 — Открой крышку багажника, — сказал он по радио Хаузер и, забежав назад, схватил рукоятку домкрата, сбил висячий замок, размотал цепь и открыл ворота.
 Хаузер закрыла багажник и проехала в открытые ворота, остановившись, чтобы подобрать Калли. Она медленно поехала через лес, по изрытой рытвинами дороге, стараясь держаться правее, так как левая часть дороги была размыта недавно прошедшим сильным ливнем. «Порш» с его низкой посадкой дважды чиркал дном о землю, но Хаузер все же миновала опасные места и, так как дорога пошла под уклон, включила первую передачу.
 В наушниках послышался голос второго пилота. Он хорошо видел, насколько далеко достигает свет их фар.
 — Выключите свет, — сказал он. — У подножия холма дорога поворачивает налево и выходит из леса. Тут вам надо остановиться. Коттедж находится примерно в двухстах метрах от того места, где вы увидите озеро.
 Хаузер поставила рычаг на «нейтралку» и выключила двигатель. Лунного света, проникающего сквозь листву, было достаточно, чтобы, проехав по инерции некоторое расстояние, остановить машину до выезда из леса. Она и Калли выскочили из машины и побежали вдоль дороги и через высокую, по пояс, траву.
 Добежав до перевернутой старой лодки в десяти ярдах от крыльца, они остановились и опустились на колени. Хаузер позади Калли.
 Калли увидел свет, падавший из маленького бокового окошка возле заднего угла. В остальной части дома было темно.
 — "Дефендер", — шепнул он в микрофон, — они все еще в задней комнате?
 — Совершенно точно, — ответил второй пилот. — Больше никого ни в доме, ни вокруг него нет.
 — Прикрывай дом спереди, — сказал Калли своей спутнице. — Я попробую подойти к окошку. — Помолчав, он посмотрел на нее в упор. — Если представится возможность стрелять, никаких колебаний. Всади в него всю обойму.
 Хаузер кивнула и спряталась за перевернутой лодкой, наведя оружие на переднюю дверь. Калли снял с плеча снайперскую винтовку и прошел к боковому окошку, остановившись по дороге возле «эксплорера» и заглянув в открытое боковое стекло. Ключи торчали в замке зажигания, он протянул руку, вынул их, спрятал в карман, затем укрылся за рядом дубов и кленов, что росли у дома.


* * *

 Намылив кремом для бритья все тело Дженни ниже талии, Малик вооружился опасной бритвой. Видя это, Дженни не могла сдержать дрожи. Он выбрил ее ноги, а затем перешел к лобку, выбривая оставшиеся после стрижки ножницами короткие волоски. Стирая полотенцем остатки крема, он подпевал печальной деревенской балладе, которую передавали по радио.
 — А теперь, моя сучка, пора отстричь твои золотые локоны, — сказал он. — Я считаю, что нет ничего более сексуально привлекательного, чем женщина с обритой головой.
 Самодовольно улыбаясь, Малик направился в дальний конец комнаты, за ножницами.
 Глаза Дженни тотчас же устремились к лезвию, лежащему на столе около ее колен, поблизости от баночки с кремом для бритья. Она знала, что это ее единственная возможность спастись, и собирала все свои силы для того, что намеревалась сделать. Еще никогда в жизни она не причиняла боль ни одному живому существу, разве что случайно, но это действительно был ее единственный шанс спастись.
 Пока Малик брил ее ноги, она вновь натянула ремни, пытаясь вырвать кисти рук из стягивающих их петель. Она закрыла глаза, помолилась и изо всех сил дернула руки.
 Ее левая рука освободилась довольно легко, но правая застряла в петле. Продолжая смотреть на все еще стоявшего спиной к ней Малика, она снова дернула. И на этот раз удачно: освободилась и ее правая рука. Взяв бритву, она тут же протянула руки вверх, над головой, схватила ремни и дважды обмотала их концы вокруг кистей. Когда она увидела, что он повернулся лицом к столу и наводит объектив видеокамеры на верхнюю часть ее тела, ее опять охватила дрожь.


* * *

 Калли стоял среди деревьев в двадцати ярдах от окна. Его скрывала густая тень, и никто не мог бы его увидеть, если бы выглянул из дома. Он поднял снайперскую винтовку и через оптический прицел ночного видения посмотрел в ярко освещенную комнату.
 С того места, где он стоял, ему была видна лишь небольшая часть комнаты: стеллаж с книгами и стереосистемой. Оставаясь в тени деревьев, он стал двигаться направо, все время наблюдая за комнатой через оптический прицел.
 Калли задержал свой взгляд на видеокамере, установленной на треножнике с другой стороны большого разделочного стола, затем перевел его туда, куда был направлен объектив. При виде обнаженной ноги он весь оцепенел и с такой силой выдохнул воздух, точно его пнули ногой в грудь.
 — Боже мой! — выдохнул он и едва не выронил винтовку, увидев распростертую на большом деревянном столе обнаженную дочь.
 — В чем дело? — спросила Хаузер по радио. — Калли!
 — Оставайся на месте, — сказал он, быстро оправляясь от полученного им шока. — Дженни внутри. Но Малика я не вижу.
 — С Дженни все в порядке?
 — Не знаю.
 Приложив глаз к прицелу, Калли увидел, что голова Дженни шевельнулась.
 — Она жива, — шепнул он по радио.
 — Слава Богу, — сказала Хаузер.
 Калли осмотрел через прицел все тело Дженни. Оно как будто бы было цело и невредимо. Ее открытые глаза, видимо, смотрели на Малика. Ее правая рука была ближе к окну, и Калли заметил, что она что-то сжимает в пальцах, одновременно держа ремень так, точно ее рука была привязана. Всмотревшись, Калли различил в ее руке лезвие бритвы.
 Затем он стал искать через прицел Малика и наконец обнаружил его в правом углу. Он смотрел в видеоискатель видеокамеры.
 — Малик в комнате, — сказал Калли в микрофон. — Можно попробовать выстрелить в него.
 Калли стал шаг за шагом подвигаться налево, ища наиболее подходящее место для точного выстрела. Прислонив винтовку к стволу дерева, он навел ее на голову Малика. Сделал глубокий вдох, легкий выдох и начал медленно нажимать на спусковой крючок, но тут вдруг голова Малика качнулась в сторону.
 Калли вновь прицелился, но Малик вдруг вообще исчез из оптического прицела. Поняв, что замышляет его дочь, Калли решил не стрелять из винтовки. Дженни может быть сильно ранена одним из осколков, которые разлетятся по всей комнате. А если стекло термостойкое, толще обычного, пуля может отклониться в сторону, и тогда Малик успеет убить Дженни, прежде чем он ее спасет.
 — Наблюдай за фасадом дома, — предупредил он Хаузер по радио. — А я зайду сзади, посмотрю, нет ли там двери, ведущей прямо в комнату, где они находятся.
 Калли положил на землю винтовку и сумку с патронами и налегке побежал вдоль деревьев. Оказавшись в стороне от окна, он, уже не прячась, направился к задней части дома. Там и в самом деле была дверь, и, вытащив из наплечной кобуры пистолет, Калли вплотную прижался к стене. Затем быстро осмотрел тяжелую сосновую дверь. Если она заперта, одним пинком ее не откроешь. Из комнаты доносились звуки музыки, и, воспользовавшись этим, Калли медленно повернул дверную ручку. Дверь была заперта изнутри.


* * *

 Руки Дженни так дрожали, что она едва не выронила бритву, удержав ее в самый последний момент. Малик отошел от видеокамеры и направился к разделочному столу, пощелкивая ножницами в ритме особенно любимого им мотива. Дыхание Дженни стало прерывистым, она вся напряглась и крепко стиснула рукоятку бритвы, с ужасом думая о том, что ей предстоит сделать.
 Малик наклонился над столом, провел рукой по ее волосам и поднял ножницы, готовясь отрезать косы. Дженни взмахнула лезвием. Полоснула раз, другой — и еще раз.
 — Прочь от меня! Прочь! — закричала она во весь голос. Лезвие глубоко вонзилось в руку Малика в двух местах, третий удар пришелся по плечу. Малик выпрямился и отодвинулся. Дженни нагнулась вперед, чтобы перерезать стягивавшие ее ноги ремни. Малик смотрел на нее, потрясенный, не веря собственным глазам.
 — Проклятая грязная сучка! — в гневе проревел он и попятился прочь от стола, ибо Дженни вновь попыталась ударить его, едва не полоснув его по животу.
 Малик посмотрел на темные пятна крови, расползающиеся по его рукаву и по переду рубашки. Он бросил ножницы и схватил с полки над столом большой разделочный нож.
 — Грязная сучка! — опять закричал он и хотел было броситься на Дженни, когда в дверь громко ударили, затем еще. Несколько секунд Малик стоял в растерянное ти, не зная, что делать, с высоко поднятым ножом в руке. Дженни между тем перерезала последний ремень. Он понимал, что дверь вот-вот слетит с петель.
 Сработал прочно укоренившийся инстинкт, и Малик стал искать глазами свой пистолет, тут же сообразив, однако, что оставил его вместе с прихваченным им на складе полуавтоматическим пистолетом в «эксплорере». Еще один мощный пинок — и дверь вылетела вместе с петлями.
 Малик кинулся из комнаты, и в тот же миг вбежал Калли.
 — Папочка! — закричала Дженни и бросилась ему навстречу.
 Калли обнял ее одной рукой, отвел в угол и, стоя перед ней, осмотрел комнату, постепенно поворачивая дуло пистолета.
 — Где он?
 — Убежал в другую комнату.
 — Калли? Что там происходит? — спросила Хаузер, услыхавшая выстрелы и его голос по радио. — С гобой все в порядке?
 — Все в порядке. Возможно, он выбежит из передней двери.
 — Я все еще на старом месте, за лодкой.
 — Иди сюда, ко мне, — сказал Калли. — Пройди в тени деревьев. Малик где-то в доме. Я хочу, чтобы ты позаботилась о Дженни, пока я буду заниматься Маликом.
 Калли увидел длинный дождевой плащ, висящий на гвозде около двери, снял его и передал Дженни, которая тут же надела его.
 — Эта женщина, что со мной, Джули Хаузер. Я хочу, чтобы ты была под ее защитой.
 — Не оставляй меня, папочка. Пожалуйста, не оставляй.
 — С тобой будет все хорошо, родная. Обещаю тебе. Она бывший полицейский. И знает, что делать.
 — Нет, папочка. Останься со мной.
 — Я должен задержать его.
 В дверях появилась Хаузер с револьвером в руке; осмотрев комнату, она подбежала к Калли и Дженни.
 Оба пилота в разведывательном вертолете слышали радиопереговоры между Калли и Хаузер и хорошо поняли ситуацию. Им уже незачем было скрываться, и они пошли на снижение.
 Второй пилот, посмотрев на экран тепловизора, увидел светлое пятнышко в передней части дома.
 — Калли, объект все еще в доме.
 — Выведи Дженни наружу, в лес, — сказал Калли Хаузер. — Попытайся вернуться к машине.
 Второй пилот посмотрел на экран прибора ночного видения, убедился, что лужайка вокруг дома пуста, и вновь перевел взгляд на экран тепловизора, чтобы удостовериться, что Малик еще в доме.
 — Хаузер, вы с девушкой можете спокойно добежать до машины, — сказал второй пилот. — Если Малик выйдет из дома и направится в ту же сторону, я увижу его задолго до того, как он увидит вас.
 — Осторожно, папочка. Он полный псих, — сказала Дженни и вместе с Хаузер, держась за ее руку, выбежала из дома.


* * *

 Малик прополз через гостиную на четвереньках и отворил дверь кладовки у переднего выхода. Вытащил оттуда легкий пуленепробиваемый жилет, мощное помповое ружье двенадцатого калибра, коробку трехдюймовых патронов «магнум», зарядил четыре в магазин, пятый загнал в патронник и насовал как можно больше в карманы своих брюк.
 Раны от бритвы болели не так сильно, но он все же осмотрел их. Диагональный плечевой порез был поверхностным, но две другие раны были глубокими и сильно кровоточили. Он достал из кладовки шарф, замотал им руку, прикрыв обе раны, и затянул его зубами потуже, наподобие жгута. Затем надел пуленепробиваемый жилет, а поверх него легкую ветровку, застегнув «молнию», чтобы жилета не было видно.
 Малик встал на одно колено и прислушался. Не слыша никаких шагов, он выглянул наружу сквозь стекло в передней двери и внимательно осмотрел лужайку, вплоть до озера. Не видя никого, встал на ноги, спокойно открыл дверь и вышел на крыльцо. Вновь прислушался, услышал шум приближающегося вертолета, пробежал по крыльцу и перемахнул через перила, приземлившись в кустарнике внизу.
 Калли тем временем пробежал через коридор, ведущий в кухню, и укрылся за небольшой перегородкой, отделяющей ее от гостиной. Быстро выглянул из-за угла и, почти ничего не видя в темной комнате, отодвинулся назад.
 Снаружи Малик, пригнувшись, бросился к тому месту, где оставил свой «форд-эксплорер». Не обнаружив в замке зажигания оставленных им ключей, он побежал к задней стороне коттеджа и остановился, прислушиваясь и ища глазами Калли.
 В тридцати пяти милях от коттеджа Грегус, который сидел в задней части второго вертолета и слышал все радиопереговоры, приказал пилоту идти на снижение, взяв курс на коттедж.
 Второй пилот «Дефендера», зависшего над лужайкой, увидел небольшое светлое пятно на экране тепловизора. В сорока ярдах слева виднелись еще два призрачных пятнышка.
 — Где вы находитесь, Хаузер? — спросил он.
 — В лесу слева от дома.
 — Идите по высокой траве к берегу озера, — сказал второй пилот. — Вы можете беспрепятственно вернуться к машине.
 Взглянув на экран тепловизора, он увидел, что Хаузер и Дженни вышли из-под деревьев и бегут к озеру. Первое пятнышко, вытянувшись в длинную белую полоску, направилось к лесу. Четвертое пятнышко он заметил в коттедже и, подумав, что это, вероятно, Калли, решил на всякий случай удостовериться в этом.
 — Калли, ты еще в доме?
 — Да. Подхожу к передней двери.
 — Объект направился в лес справа от крыльца. Ты можешь спокойно выйти.
 Калли выбежал наружу. Его изображение на экране тепловизора сразу стало ярче.
 — Объект углубился в лес примерно на десять метров и удаляется от тебя, — сказал второй пилот.
 Пробежав через лужайку, Калли хотел вынуть из висевшей у него за спиной сумки очки ночного видения, прежде чем углубиться в лес. Тут он вспомнил, что оставил ее на земле, вместе с винтовкой.
 — Объект остановился, — сказал второй пилот. — Он находится примерно в сорока метрах от тебя. — Он посмотрел на экран прибора ночного видения, но инфракрасные лучи не проникали сквозь густую листву. Однако тепловизор показал светлое пятно за большой грудой валежника. — Похоже, что он подкарауливает тебя в засаде.
 Калли осторожно двигался вперед, переходя от дерева к дереву. Лунный свет, просачиваясь сквозь листву, позволял ему смутно различать то, что находилось перед ним.
 Посмотрев вверх, в просвет между деревьями, Малик увидел в семидесяти-восьмидесяти футах над собой неподвижно зависший вертолет. Поток воздуха от вращающихся лопастей осыпал его листьями.
 — Объект находится в десяти метрах от тебя, — сообщил второй пилот Калли.
 В этот момент Калли увидел вспышку и услышал выстрел. Он приник к земле, и слева от него пронесся вихрь дробинок. До него донеслось, как Малик вгоняет в патронник второй патрон. Через миг над ним пролетел второй вихрь дробинок, который поразил бы его, если бы он не лежал, распластавшись на земле.
 Калли трижды быстро выстрелил в ту сторону, где увидел вспышку, и тотчас же откатился в сторону. Последовал третий выстрел, дробинки взрыли землю как раз там, где он лежал.
 Малик вскочил на ноги и побежал, продираясь через подлесок. Достигнув длинной узкой просеки, прорубленной в лесу для столбов электропередачи, он остановился и увидел над верхушками деревьев приближающийся вертолет.
 — Объект перебежал на другое место, — сообщил пилот Калли. — Он находится в тридцати метрах правее тебя. Стоит неподвижно на краю просеки.
 Калли поднялся и быстро двинулся к просеке. Увидев впереди линию электропередачи, он пошел медленнее, пристально вглядываясь в тени.
 Просека была не шире тридцати ярдов. С обеих сторон ее обступал густой лес. Выбежав из-под прикрытия, Малик оглянулся через плечо на преследующий его вертолет, который в этот момент поднялся, чтобы не задеть электрические столбы. По ту сторону просеки было идеальное место для засады. Когда Калли появится в ярком лунном свете на открытом месте, можно будет стрелять почти наверняка. Но на самой середине просеки, оглянувшись еще раз, Малик споткнулся о большой камень, зашатался, пытаясь удержаться на ногах, и упал. Ружье выпало у него из рук и отлетело в сторону.
 Малик тотчас же поднялся на колени и стал искать ружье в высокой, по пояс, траве. Он нашел ружье в тот миг, когда вертолет завис над противоположной стороной просеки.
 Малик повалился на спину и выстрелил в вертолет; дробь ударила рикошетом о бронированную обшивку кабины и не причинила никакого вреда. Он выстрелил еще раз, попав в установленное под фюзеляжем техническое оборудование.
 Не имея никакого оружия на борту, чтобы ответить на огонь, маленький разведывательный вертолет быстро отлетел прочь.
 — Черт! — выругался второй пилот. — Тепловизор не работает.
 Перед просекой Калли остановился, высматривая среди высокой травы Малика.
 — Где он? — спросил Калли у второго пилота.
 — Я видел вспышки выстрелов в траве, в двадцати футах от противоположного конца просеки, — ответил второй пилот, сосредоточенно глядя на зеленоватый экран прибора ночного видения. — Если он уже в лесу, дело осложняется. Я ничего не вижу через густую листву, а тепловизор вышел из строя.
 Но Малик еще не достиг леса. Он поднялся на одно колено, так, что его голова и плечи едва возвышались над травой, и, прежде чем двинуться дальше, оглядел лужайку. Он увидел, как Калли вышел на открытое пространство и медленно двинулся к нему, держа пистолет обеими руками. Малик быстро загнал еще один патрон в патронник, но, услышав негромкий лязг, Калли сразу же определил, где он находится, и мгновенно прицелился в почти неразличимый в траве силуэт, в тридцати футах от него. Опередив Малика, он дважды выстрелил. Обе пули попали Малику прямо в грудь, опрокинув его на спину. Ружье выстрелило в воздух.
 Калли знал, что попал в цель, но все же, продвигаясь вперед, к тому месту, где упал Малик, был настороже.
 — Объект упал, — сказал он по радио. — Я всадил ему две пули в грудь. Я не вижу его, не вижу, чтобы он шевелился в траве.
 — Попробую его найти, — сказал второй пилот, и первый пилот развернул вертолет так, чтобы можно было удобнее наблюдать просеку.
 Две пули наверняка убили бы Малика, если бы не попали в нагрудную пластину в самом центре его пуленепробиваемого жилета. Это спасло его, хотя он и почувствовал сильный удар в грудь, такой сильный, что потерял дыхание. Через несколько секунд он, однако, оправился и пополз на локтях вперед. Он достиг края леса как раз в тот миг, когда вертолет подлетел ближе.
 Второй пилот уже не обнаружил Малика на просеке. Но увидел, как Калли ищет в траве его тело.
 — Этот сукин сын уполз, — сказал Калли. — Но я уверен, что обе мои пули попали в него.
 — Значит, на нем бронежилет.
 При лунном свете Малик увидел след, тянущийся по примятой траве к противоположной стороне просеки. И в тот же миг услышал лязг. Он приник к земле, и вихрь дробинок пронесся над его головой, ударившись об электрический столб позади него.
 Малик поднялся и побежал в лес, но тут же остановился, чтобы сориентироваться. С трех сторон от него на многие мили тянулись леса и поля, и он свернул направо, к проселочной дороге, которая вела к дому.
 — Калли, — послышался голос Хаузер. Она сняла наушники, когда они с Дженни добрались до «порша», но, услышав выстрелы, вновь надела их. — С тобой все в порядке?
 — Да, — ответил Калли. — Как там Дженни?
 — Хорошо. Достойная дочь своего отца. — К этому времени Дженни уже успела одеться в платье, которое Хаузер достала для нее из багажника. — Мы находимся около машины. Все кончено?
 — Еще нет.
 К связи подключился Грегус. «Блэкхоук» быстро приближался к коттеджу.
 — Хаузер, не разговаривай на этой частоте.
 Повинуясь его распоряжению, Хаузер сняла наушники и тут же услышала шум приближающегося большого вертолета.
 Калли пополз в ту сторону леса, где видел вспышки выстрелов.
 — "Дефендер", ты его не видишь?
 — Нет, — ответил второй пилот. Первый пилот поднял вертолет выше, чтобы расширить поле обозрения, но кругом лежали густые леса. Второй пилот осмотрел несколько открытых лужаек, но не увидел поблизости никого, кроме Калли.
 Малик рысцой бежал через лес, иногда останавливаясь и прислушиваясь к шуму вертолета. Он мысленно улыбнулся, поняв, что тот обследует лес севернее того места, где он вошел в него, тогда как он бежал вдоль просеки в противоположном направлении. Когда вертолет перелетел на другой сектор, что-то мелькнуло перед глазами второго пилота, но он не сразу догадался, что это Малик, тотчас же скрывшийся в лесу.
 — Калли, объект находится в четверти мили от тебя, южнее, он, видимо, возвращается к коттеджу.
 — Ты уверен? — Калли остановился, холодные мурашки пробежали по его спине.
 — Уверен. Он только что пересек лужайку. — Второй пилот осмотрел местность, пытаясь определить, куда направляется Малик. — Он движется прямо к озеру. Вероятно, к своей машине.
 — Ключи от нее у меня. Он наверняка проверил это, когда выбежал из коттеджа. Сейчас он бежит к «поршу»... Хаузер! — позвал Калли. Ответа на было. — Хаузер! — позвал он снова, затем вспомнил, что Грегус велел ей отключиться. Вероятно, она сняла наушники и не слышит его.
 Калли повернулся, выскочил на просеку и кинулся бежать.
 «Дефендер» круто развернулся и с громким ревом промчался над его головой, направляясь к озеру. Второй пилот внимательно наблюдал за землей, иногда с помощью прибора ночного видения, иногда невооруженным глазом. Когда вертолет приблизился к озеру, второй пилот увидел, что узкая полоса деревьев заканчивается в шести — восьми футах от «порша». Хаузер и Дженни стояли перед машиной. Прячась под густым навесом листвы, незамеченный ими, Малик мог легко убить их.
 — Калли, — послышался в наушниках голос первого пилота, — я сделаю несколько маневров прямо над машиной, чтобы привлечь их внимание. А может быть, мне удастся отогнать Малика.
 — Ты не мог бы подобрать их?
 — Нет. У нас двухместная кабина.
 Наблюдая за бегущим Калли, второй пилот добавил:
 — Остается еще десять метров до того места, где объект углубился в лес, — сказал он. — Оттуда ты можешь бежать по прямой к «поршу».
 Калли ничего не ответил. Он бежал что было мочи, спотыкаясь, задевая кусты и раздвигая низко свисающие ветви.
 Первый пилот снизился над деревьями и еще больше над озером. Затем направился прямо к «поршу», стоявшему на проселочной дороге. Машина была наполовину прикрыта деревьями. В последний миг вертолет взмыл вверх, так, что его шасси пронеслось меньше чем в шести футах от крыши «порша».
 Удивленные этим маневром, Хаузер и Дженни пригнулись, а затем увидели, что вертолет быстро развернулся на сто восемьдесят градусов и полетел к машине. На этот раз он завис меньше чем в пятнадцати футах от земли, в десяти ярдах от машины.
 В свете кабины растерявшаяся Хаузер увидела второго пилота; отчаянно жестикулируя, он показывал ей на лес возле «порша». Она сразу же поняла, в чем дело; схватила Дженни за руку, толкнула ее на землю рядом с собой позади машины и вынула револьвер из наплечной* сумки. Увидев, что Хаузер поняла угрожающую им опасность, первый пилот поднял вертолет выше, чтобы удобнее было наблюдать за происходящим.
 — В чем дело? — спросила Дженни.
 — Вероятно, Малик направляется в нашу сторону.
 Лежи спокойно.
 Приподнявшись, Хаузер стала внимательно присматриваться к тому, что делается вокруг, стараясь уловить какое-нибудь движение в густых лесных тенях. Вспомнив о наушниках, взяла их с капота и надела на голову.
 — Калли! Малик бежит в нашу сторону?
 — Да, — подтвердил Калли, продолжая бежать; дыхание его было тяжелым и затрудненным.
 — Где ты? — спросила она, продолжая осматривать возможные места появления Малика.
 Калли уже видел мерцающую сквозь деревья поверхность озера.
 — Совсем близко.
 — Может, мне уехать вместе с Дженни?
 — Нет. Если Малик где-нибудь возле дороги, он убьет вас обеих. Оставайтесь на месте.
 — Лежи рядом, — предупредила Хаузер Дженни. — И что бы ни случилось, никуда не отходи от меня.
 Малик подождал, пока вертолет поднимется на шестьдесят футов от земли, и начал подбираться к «поршу». Он вышел из-за дерева, все еще держась в тени, но уже в восьми футах от того места, где Хаузер и Дженни прятались за машиной.
 — Добрый вечер, леди.
 Хаузер и Дженни, вздрогнув, обернулись на его голос и увидели направленное на них дуло ружья.
 — Спокойно, сучки, — сказал он, прицелившись в Хаузер. — Я хочу, чтобы ты села в машину, развернулась и въехала обратно в лес, потом остановилась и подождала меня.
 Затем он навел ружье на Дженни.
 — А ты подойди ко мне и жди, пока подъедет машина... Если ты уедешь без меня, — добавил он, обращаясь к Хаузер, — я убью ее.
 Хаузер не шевелилась. Ее спина была все еще обращена к Малику. Обернувшись через плечо, она посмотрела на него. Он не мог видеть револьвера в ее руке.
 — Быстрее! — рявкнул Малик. — Не то я буду действовать в открытую и прямо сейчас разнесу в клочья ваши хорошенькие головы.
 Хаузер почувствовала то спокойствие, которое так хорошо помогало ей целых два года, когда она работала в отделе по борьбе с наркотиками. Испробовав себя в самых экстремальных ситуациях, она не растерялась и теперь, перед лицом смерти.
 Она толкнула Дженни локтем.
 — Делай, как он говорит. Ступай к нему.
 Дженни, пошатываясь, встала и уставилась на гнусное чудовище, уже уверенная, что оно все равно убьет ее, что бы она ни делала.
 — Я не пойду к нему, — сказала она. — Пусть стреляет. Мне все равно.
 Малик прицелился ей прямо в лицо. В этот момент послышался нарастающий гул вертолета, который направлялся в их сторону. На какой-то миг Малик отвел взгляд от прицела, желая удостовериться, что его не заметили с вертолета.
 Только этого и ждала Хаузер. Она повернулась, прицелилась и три раза нажала на спусковой крючок. Все пули попали прямо в грудь Малику.
 Его откинуло назад, и он упал в глубокую тень, все еще продолжая сжимать ружье. Почувствовав острую боль в левой стороне груди, он подумал, что у него перебито ребро, хотя ни одна из пуль не пробила жилет.
 Малик перекатился на живот и повернулся к «поршу». Он лежал неподвижно, прижав приклад к плечу и положив палец на спусковой крючок. Хаузер осторожно приближалась к нему, целясь револьвером туда, где он упал.
 Низко свисающая ветвь мешала точному выстрелу, но Малик знал, что Хаузер не видит его, и терпеливо ждал, пока она приблизится.
 Услышав прямо за спиной хруст ветки, он оцепенел. И вдруг раздался знакомый голос; этот голос говорил тихо, почти шепотом:
 — Мне надо было прикончить тебя много лет назад, проклятое дерьмо.
 Малик так и не услышал двух выстрелов, которые разнесли его затылок. Хаузер едва не выстрелила в того, кто стоял позади Малика, но сняла палец со спускового крючка, поняв, что голос, который звучит в наушниках, принадлежит Калли.
 Выйдя на открытое, освещенное луной место, Калли улыбнулся Хаузер.
 — Вот теперь все кончено.
 — Он был уже мертв, Калли. Я трижды попала ему в грудь.
 — На нем был бронежилет.
 Глаза Хаузер расширились.
 — Ты мог бы предупредить меня об этом.
 — Извини, забыл в этой суматохе. Ну да ладно, теперь все позади.
 Широко раскинув руки, Дженни бросилась к отцу. Он крепко прижал ее к себе и поцеловал в голову.
 — С тобой все в порядке, моя девочка?
 Несмотря на все происшедшее, она была удивительно спокойна, только ее глаза выдавали, какое потрясение она перенесла.
 — Со мной все о'кей, папочка. Я чувствую некоторую слабость, но думаю, что глоток крепкого вина сразу же придаст мне бодрости.
 — Мы проведем несколько дней вместе. Поедем куда-нибудь, где ты сможешь хорошенько отдохнуть и расслабиться, полностью восстановить свои силы.
 — Сейчас не смогу, — сказала Дженни. — Я должна вернуться в колледж.
 — Колледж подождет. Я хочу убедиться, что с тобой действительно все в полном порядке. Доверься мне. Через несколько часов ты начнешь ощущать последствия всего того, что с тобой случилось.
 — Пожалуйста, папочка. Я вполне здорова. И должна вернуться в Нью-Йорк. Через неделю наша театральная труппа ставит спектакль, и они не могут обойтись без меня. Я не могу их подвести. Поверь мне, я вполне здорова.
 — Ну ладно, посмотрим.
 Разведывательный вертолет, выполнив задание, набрал высоту и стал удаляться. Калли и Хаузер услышали в наушниках голос Грегуса, и как раз в этот момент «Блэкхоук» появился на горизонте.
 — Молодец, Майк, — сказал Грегус, слышавший их разговор по радио. — Все чувствуют себя хорошо?
 — Просто превосходно, — сказал Калли, снова поцеловав Дженни в голову и прижав к себе.
 Шум вертолета становился все громче: пронзительный вой двух турбинных двигателей и хлопанье лопастей огромного винта наполняли собой ночной мрак. Он снизился над лужайкой, тянущейся вдоль берега озера, как доисторический птеродактиль, приминая траву потоком воздуха от его винта. Зависнув ненадолго у них над головами, вертолет опустился на лужайку между коттеджем и тем местом, где стоял «порш». Четверо мужчин в черной рабочей одежде, с большими вещмешками за спиной, спрыгнули на землю и побежали к коттеджу. Двое устремились в лес за «поршем».
 Сойдя с вертолета, Грегус увидел, что к нему приближается Калли. Он пошел навстречу Калли и дружески обнял его за плечи.
 — Выключи радио, — громко крикнул он, стараясь, чтобы его голос не потонул в вое работающих турбин, и подождал, пока Калли снимет наушники и микрофон.
 — Поздравляю, Майк. Ты хорошо поработал. Дженни в безопасности. Этот мешок с дерьмом мертв. И пока все спокойно в этом мире.
 Калли показал на коттедж. Во всех комнатах горел свет, через окна можно было видеть торопливо двигающихся людей в черном.
 — Думаю, что когда твои ребята кончат свою работу, все будет выглядеть так, как будто вообще ничего не произошло.
 — Таков наш план. И я хочу, чтобы ты рассказал об этом Дженни. Она никому ничего не должна рассказывать.
 — Хорошо, я позабочусь об этом. Но мне нужна твоя помощь.
 — В чем именно?
 — Дженни хочет сегодня вернуться в Нью-Йорк. Не мог бы ты отправить ее туда на своем самолете?
 — Никаких проблем. Отвези ее в аэропорт.
 — И я хочу, чтобы в Нью-Йорке ее встретил врач Управления. Пусть он отвезет ее в вашу закрытую клинику на Лонг-Айленде, подержит ее там до утра и убедится, что с ней все в порядке.
 — Считай, что мы обо всем договорились, — сказал Грегус. К нему подбежал один из его людей с чемоданом, найденным в шкафу спальни.
 — Этот самый? — спросил Грегус.
 — Да, сэр, — ответил тот, забрасывая чемодан в открытую дверь вертолета, и вновь добежал в коттедж.
 — Что в чемодане? — полюбопытствовал Калли.
 — Несколько сувениров... Но твоя работа окончена, Майк. У вас есть всего пять минут, чтобы отъехать отсюда, после того как мы взлетим. Я настоятельно советую поторопиться.
 — Сейчас уеду, — сказал Калли.
 Двое людей, углубившихся в лес, вернулись с большим мешком. В нем, очевидно, лежало тело Малика. Они сунули мешок в вертолет и сами поднялись вслед за ним.
 Из коттеджа выбежал еще один человек.
 — Там внутри есть кое-что, сэр, что вы должны увидеть.
 Грегус пожал руку Калли.
 — Звони мне, Майк. Я хочу знать, как пойдут твои дела.
 — Ты первый узнаешь об этом.
 Грегус прошел вслед за своим человеком в комнату в задней части дома. Человек распахнул дверь холодильника.
 — Этот гад совсем спятил, — сказал Грегус, с омерзением глядя на четыре полиэтиленовых пакета на средней полке. В каждом лежало замороженное человеческое сердце.


* * *

 Когда Калли ушел, лихорадочная деятельность внутри дома продолжалась; по-прежнему работали двигатели «Блэкхоука». Поэтому никто даже не заметил ухода Калли, который сел в «форд-эксплорер» и подъехал к Хаузер и Дженни, стоявшим возле «порша».
 Хаузер была предельно состредоточена. В ней вновь проснулся репортер, и она мысленно отмечала все происходящее. Видела она и как двое людей отнесли тело Малика в вертолет.
 — Что они собираются с ним делать? — спросила она у Калли.
 — Не знаю. И не хочу знать. Мы должны отвезти Дженни в аэропорт.
 Хаузер наблюдала, как Грегус и четверо мужчин вышли из дома и сели в вертолет. Взревели двигатели, огромный вертолет медленно поднялся над землей и, набирая скорость, постепенно скрылся из виду.
 — Нам надо выбираться отсюда, — сказал Калли. — Я возьму с собой Дженни. Встретимся в аэропорту.


* * *

 «Блэкхоук» поднялся на высоту четыре тысячи футов. Грегус встал на колени у открытой боковой двери, с маленьким радиопередатчиком в руке. Он увидел свет фар двух автомобилей на проселочной дороге и подождал, пока они отъедут подальше. Затем нажал на кнопку радиопередатчика, по сигналу которого должны были взорваться пластиковые бомбы общим весом в восемьдесят фунтов, разложенные по всему дому.
 Калли гнал машину с максимальной скоростью, которую позволяла неровная, вся в ухабах дорога. Хаузер старалась не отставать от него. Когда они достигли конца проселка, за спиной у них раздался оглушительный взрыв; от мощной взрывной волны качнулись обе машины, выезжавшие на узкое двухрядное шоссе.
 Хаузер, притормозив, оглянулась назад. На несколько секунд ночь превратилась в день — так ярко сверкал огромный оранжевый купол, взметнувшийся высоко над деревьями, затем вместо огненного купола появилось грибовидное облако дыма, высоко взлетели обломки взорванного дома. Хаузер смотрела, не веря своим глазам. Потом вдруг поняла все.
 — Этот сукин сын мне все наврал! — вновь и вновь твердила она, ударяя рукой по рулевому колесу.


* * *

 Второй пилот «Блэкхоука» увидел небольшое пятно на экране радара: примерно в восьми милях к северо-западу от них в воздухе было что-то еще.
 — Мы не одни в воздухе, — передал он по переговорному устройству. — Судя по высоте и скорости, это еще один вертолет.
 — Включи антирадарную установку, — сказал Грегус. — И поскорее убирайся отсюда.
 Пилот включил антирадар, набрал максимальную скорость и быстро удалился от приближающегося вертолета.


* * *

 — Что это за чертовщина! — сказал пилот вертолета, принадлежащего ФБР, увидев вдалеке оранжевый купол.
 — Не знаю, — отозвался второй пилот. — Похоже на взрыв, как раз там, куда мы направляемся.
 — А где вертолет, который мы только что видели на экране радара?
 Второй пилот посмотрел на экран радара, где виднелись теперь сотни пятнышек.
 — Кто-то включил антирадар.
 Пилот вызвал по радио особого агента Джека Мэттьюза, чтобы окончательно договориться о нападении на коттедж.
 Мэттьюз уже ожидал этого вызова. Хотя он и находился в трех милях от коттеджа, он и все, кто его сопровождал, слышали взрыв и видели огненный купол, взметнувшийся в ночное небо.
 — Поехали, — сказал он Брейди, который тут же сел рядом с ним в машину.
 Мэттьюз отъехал от гравиевого карьера во главе колонны из двенадцати полицейских машин, где сидели представители полиции города, штата и округа.


* * *

 Между тем на борту «Блэкхоука», возвращавшегося обратно в Кэмп-Пиэри, Грегус разговаривал с подсевшим к нему начальником команды, задачей которой было замести все следы.
 — Сэр, мы не нашли в доме фальшивых денег.
 Торопясь закончить операцию и как можно быстрее улететь, Грегус совсем забыл о деньгах.
 — Вы все обыскали?
 — Все комнаты. Все шкафы. Посмотрели даже под кроватями. К сожалению, у нас было недостаточно времени, чтобы расширить круг поисков. Он мог спрятать их где-нибудь около дома.
 — Если деньги находились где-нибудь на расстоянии пятидесяти ярдов от дома, от них остался только пепел.
 — Да, сэр. Но, возможно, деньги лежали в машине, которую взял Калли.
 — У нас нет доказательств, что Малик выехал со склада с деньгами, не так ли?
 — Нет, сэр. Но у нас есть основания полагать, что он все-таки взял с собой деньги.
 — Если деньги у Калли, он возвратит их, — мысленно улыбнувшись, сказал Грегус.
 — Да, сэр, — ответил начальник команды, подозревая, что Грегус, как и он сам, сомневается в этом.




 Глава 39


 Когда машина выехала из леса, Джек Мэттьюз так резко нажал на тормоза, что Брейди бросило вперед.
 — Проклятье! — выругался Брейди, когда они с Мэттьюэом вылезли из машины, глядя на открывшуюся их глазам картину опустошения.
 Там, где когда-то стоял дом, была теперь неглубокая, но большая воронка диаметром в шестьдесят футов, наполненная тлеющими обломками. Вся открытая лужайка и прилегающий лес были также сплошь усеяны тлеющими обломками; на поверхности озера — расщепленные деревянные панели и части мебели. Очевидно, взрыв был потрясающей силы. Остальная часть подъездной дороги оказалась заваленной большими обломками шлакобетонных блоков, использовавшихся для фундамента, кусками крыши и стен, так что двигаться дальше на машине стало невозможно. У ног Мэттьюза, в ста ярдах от коттеджа, валялась искореженная каминная доска.
 — Вид как после воздушной бомбардировки.
 — Думаю, это были пластиковые бомбы, — предположил Мэттьюз. — И в изрядном количестве.
 Мэттьюз и Брейди, в сопровождении подоспевших к этому времени других офицеров, направились вперед. Им все время приходилось обходить обломки. Наткнувшись на разорванную пополам груду большого, покрытого белой эмалью металла, Мэттьюз понял, что это остатки большого холодильника.
 — Ребята из Лэнгли? — спросил Брейди.
 — А кто же еще? Тщательно спланированное, в военном стиле, нападение. Пластиковые бомбы. Вертолет с антирадарным оборудованием.
 — Раз они взорвали дом, значит, хотели уничтожить все следы пребывания здесь Малика. По-видимому, они все-таки добрались до него.
 Мэттьюз кивнул; с одной стороны, он испытывал облегчение, с другой — гнев и разочарование; ведь теперь они никогда не узнают, что именно толкнуло Малика на все эти убийства, а семьям убитых им жертв так и не сообщат о том, что «Трупосоставитель» заплатил наконец за свои преступления. До конца дней им суждено терзаться при мысли о том, что случилось с их детьми, и ничто не облегчит их безысходного горя.
 Остановившись, Мэттьюз подобрал с земли переднюю панель стереосистемы. Она была еще горячая, и он выронил ее, продолжая разглядывать остатки дома.
 — Предчувствую, что это еще не конец.
 — Что еще осталось им сделать? Добравшись до Малика, они разрешили свою проблему. А заодно и нашу.
 — Хорошо известно, что эти ребята умеют прятать концы в воду.
 — И что же?
 — На кого-то должна быть возложена ответственность за совершенные преступления, — объяснил Мэттьюз. — Мы не можем обнародовать свои подозрения, у нас есть лишь косвенные доказательства, которые нуждаются в подтверждении. Несмотря на прекращение убийств, останутся вопросы. А ЦРУ, конечно же, не станет отвечать на них. Его двери будут закрыты для всех любопытствующих.
 — И что же они, по-вашему, сделают?
 Мэттьюз пожал плечами.
 — Хоть и против воли, но я вынужден признать, что у них работают умнейшие люди; они обязательно что-нибудь придумают.
 — Может быть, вы пригласите своих экспертов, чтобы они изучили этот хлам?
 — Пустое дело. Можете не сомневаться, что перед взрывом они уничтожили или увезли все, что могло свидетельствовать о причастности Малика к убийствам. Не сомневаюсь, что и двадцать экспертов ничего здесь не найдут, даже если провозятся целую неделю.
 — Куда же мы поедем отсюда?
 — Не знаю. Посмотрим, чем все это обернется.


* * *

 Прислонясь к крылу «порша», Хаузер смотрела, как Калли машет рукой, прощаясь с Дженни, которая уже сидела в самолете, выруливавшем из ангара. Хаузер ничего не сказала Калли, когда они прибыли в аэропорт, откладывая разговор до вылета его дочери. И только после того, как самолет пробежал по взлетной полосе, поднялся в воздух и взял курс на север, она подошла к площадке перед ангаром, где все еще стоял Калли.
 — Так ты обманул меня?
 — Нет. — Калли повернулся к ней лицом. — Я с самого начала предупреждал тебя, чем это кончится. Ты сама решила сопровождать меня. И настояла на этом.
 — Значит, моя роль заключалась лишь в том, чтобы сопровождать тебя, Калли?
 — Прости, «сопровождать» — неудачное слово. Если бы не ты и Гримальди, Дженни не улетела бы сейчас на самолете. И я никогда этого не забуду.
 — Мне не нужна твоя благодарность. Мы условились, что я ничего не скажу ФБР о том, что мне известно, но когда все будет кончено, у меня будет эксклюзивное право на публикацию статьи о происшедшем.
 — Так пиши свою статью.
 — А где, черт тебя возьми, материал? Твои дружки постарались уничтожить все доказательства. Не существует никакой достоверной информации о том, что убийцей был Малик, или о том, что он был связан с ЦРУ. Может, ты будешь моим источником информации?
 — Исключено.
 — Я знала, что ты так скажешь.
 — Оставь это дело. Все кончено. Малик мертв. Какая беда, если подробности его смерти останутся неизвестными. Больше он никого не убьет.
 — Какая беда? Ты говоришь серьезно?
 — Вполне серьезно. Конечно, были допущены кое-какие ошибки, но тут же, как только это стало ясно, приняли меры для их исправления.
 — Какое прекрасное оправдание для тех, кто позволил маньяку-убийце разгуливать на воле!
 — Послушай, мы не спорим о фактах, в разглашении которых нет особой необходимости. Мы говорим о статье. О твоих личных корыстных интересах. И ни о чем больше.
 — Нет, мы говорим о том, что гораздо больше, и ты чертовски хорошо это знаешь. — Хаузер показала на «эксплорер». — Что находится в машине, Калли?
 — Ты знаешь, что там находится.
 — И ты не собираешься это отдавать?
 — Они мне задолжали.
 — Так вот, значит, ради чего ты так старался? Ради денег. Только поэтому ты и хотел найти Малика — до тех пор, пока он не захватил Дженни. Теперь, когда она в безопасности, тебе совершенно все равно, что сделали твои дружки.
 — Все начиналось по-другому.
 — Но закончится именно так, верно? К чертовой матери меня! К чертовой матери мою статью! К чертовой матери справедливость! Хватай деньги и сматывайся.
 — Послушай, Хаузер. Эти деньги я заслужил, рискуя жизнью. Ты получаешь пенсию, теперь и у меня будут деньги.
 — Не вкручивай мне мозги. Я честно заработала свои деньги.
 — А я свои?
 — Ты лгал, чтобы защитить своих друзей, и был пойман на этой лжи. Это был твой собственный выбор; кроме самого себя, тебе некого винить в случившемся.
 — Но теперь я должен позаботиться о себе.
 — Как? Совершив еще одно преступление и прикрывшись при этом ложно понятым чувством справедливости?
 — Я смотрю на это иначе.
 — Естественно. А как насчет Дженни?
 — Она никогда не узнает.
 — И это оправдывает тебя в собственных глазах?
 — Это достигает своей цели. Эти деньги не украдены у трудящихся алчными ростовщиками или махинаторами с Уолл-Стрит. До вчерашнего дня они просто-напросто не существовали. То, что я делаю, никому не причинит вреда. — Калли заглянул ей в глаза. — Может, ты все-таки поедешь со мной?
 — Ты шутишь?
 — Уверяю тебя: то, что я взял эти деньги, не будет иметь никаких последствий.
 — Это все, что тебя заботит? Последствия?
 — Ты хочешь, чтобы я думал о нравственных идеалах? Но я не могу позволить себе такую роскошь. С того дня, как меня посадили в тюрьму, у меня нет никакого выбора.
 — Поступай, как считаешь нужным, Калли. Но рано или поздно мы все расплатимся за свои поступки. И я не хотела бы быть рядом с тобой, когда наступит час расплаты.
 — Позволь мне подвести итог нашего спора, Хаузер. Взяв эти деньги, я совершу самый маленький грех из всех возможных; и я как-нибудь проживу с таким бременем на душе.
 — Мне больно слышать такое. Очень больно. Я считала тебя лучше, чем ты есть. Гораздо лучше.
 — Значит, ты ошибалась.
 — Но я все же опубликую свою статью. Я чертовски неплохой репортер, умею и знаю, где надо раскапывать, и у меня достаточно материала для начала.
 — Помни, что я сказал тебе, когда все это начиналось: ты имеешь дело не с отрядом бойскаутов. Если они заподозрят, что ты опасна для них, они найдут способ остановить тебя, и я ничем не смогу тебе помочь.
 — До того, как мы встретились, я прекрасно обходилась без твоей помощи и повторяю тебе: я их не боюсь.
 — Стало быть, ты дура.
 — Не спорю. Но честная дура, которая будет спокойно спать по ночам и спокойно смотреть на себя в зеркало каждое утро.
 — К сожалению, я не могу разделить твоих высоких идеалов.
 — Остаток своей жизни ты проживешь, непрестанно оглядываясь через плечо, Калли.
 — Нет. Чего не будет, того не будет. Все, чему я научился в Управлении, подсказывает мне, что я могу жить спокойно.
 Калли подошел к «эксплореру». Открыл дверь и помедлил.
 — Я позвоню тебе, Джули.
 — Не трудись.
 Калли печально улыбнулся.
 — Еще раз спасибо за все, что ты для меня сделала.
 — Иди ты!..
 Она подождала, пока он уедет, и смахнула слезу, сползавшую по ее щеке.
 — Ты разочаровал меня, Калли, — тихо шепнула она, когда «эксплорер» свернул на шоссе и исчез из виду.




 Глава 40


 Прошло четыре дня после смерти Малика. Убийства прекратились, но те, что были, по-прежнему привлекали к себе болезненное любопытство, поэтому средства массовой информации уделяли большое внимание охоте на «Трупосоставителя». Телевизионные комментаторы и журналисты усиленно интересовались, кто именно изображен на фотографии, которую нью-йоркская полиция передала прессе, требуя ответа на этот и другие вопросы от ФБР и объединенной следственной группы. Отсутствие каких-либо других значительных событий подогревало этот интерес.
 Перед тем как скрыться. Малик сбрил бороду и усы, и хотя некоторые жители Шарлоттсвиля опознали его, полной уверенности у них не было. ФБР подтвердило, что Джон Малик действительно подозревается в серии убийств. Поэтому оно ведет энергичное расследование, чтобы подкрепить свои подозрения вескими доказательствами. Невзирая на все ухищрения, прессе удалось установить только то, что Малик — загадочный человек, исчезнувший месяц назад.
 Лу Грегус внимательно следил, не выскажет ли ФБР каких-либо подозрений по поводу личности Малика. Но оно молчало. Через день после смерти Малика тайный оперативный ждал удобного случая, чтобы провести финальную часть всей операции по прикрытию. На четвертый день в кабинет на третьем этаже штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния, вошел Хэк. Лишь только взглянув на своего компьютерного гения, Грегус понял: тому удалось обнаружить то, что они искали.
 — Вы можете сказать ЗДО, что нам крупно повезло.
 — Докладывай все по порядку.
 Хэк подробно рассказал о сделанном им открытии, включая и всю уже собранную им обширную информацию, необходимую для завершения операции.
 — Это просто идеальный вариант. Даже если бы мы сами его создали, нам не удалось бы придумать ничего лучше.
 — Давно ли он объявился?
 — Сегодня вечером. Час назад. Около девяти пятнадцати. И мне даже не пришлось обшаривать компьютерную систему. Я смотрел Си-эн-эн, когда они прервали очередное шоу и сообщили, что его задержали. Всю необходимую дополнительную информацию я получил сам.
 — И где его арестовали?
 — Это самое замечательное. В округе Гановер. В пятнадцати милях севернее Ричмонда. Ведь правда, замечательно?
 Через десять минут Грегус уже сидел в кабинете заместителя директора по операциям, на седьмом этаже, повторяя все, что он узнал от Хэка.
 — Как скоро ты можешь запустить эту операцию? — спросил ЗДО.
 — Как прикажете.
 — Считай, что я уже приказал.
 — У меня есть особая группа на «Ферме»; вот уже четыре дня она в постоянной готовности. — Грегус посмотрел на часы; было десять тридцать. — Через час они могут быть на месте.
 — Действуй.
 Грегус снял трубку и позвонил в Кэмп-Пиэри. Он быстро сообщил всю необходимую информацию руководителю группы и положил трубку на рычаг.
 — Они немедленно вылетают.
 — Отлично, — сказал ЗДО. — Кстати, ты не видел заметку в утренней «Пост» о том, что секретная служба нашла двадцать пять миллионов долларов фальшивых денег и клише, которые использовались для их изготовления?
 — Нет, не видел.
 — Кто-то позвонил в их оперативное отделение в Майами и сказал, где они могут найти деньги.
 — Вы сказали, двадцать пять миллионов?
 — Двадцать пять, — подтвердил ЗДО. — Они объявили, что дело об ограблении грузовика с бумагой для печатания денег закрыто.
 — Похоже, они не очень-то сильны в арифметике.
 — Видимо, министерство финансов смирилось с тем, что никогда не увидит остальных денег, и отказывается признать их существование.
 — Неглупый ход.
 — Как думаешь, сколько денег он себе оставил?
 — Миллионов пять или семь.
 — Недурно, — сказал ЗДО. — Уж кто-кто, а Калли знает, как отмывать деньги. Готов биться об заклад, что его миллионы уже перекачаны в международную денежную систему и в каком-нибудь банке на побережье лежит солидная сумма на имя самого Калли и его дочери.
 — Похоже на правду.
 ЗДО улыбнулся.
 — И все шито-крыто. Мне нравится, как он работает. Всегда нравилось.
 — Значит, мы ничего не будем предпринимать?
 — Естественно. Какой смысл ворошить все это? К тому же в этом есть что-то вроде поэтической справедливости.
 Уже выходя, Грегус остановился возле двери.
 — А что сделали бы вы?
 — На его месте? После всего, что с ним произошло? Кто, черт побери, может сказать? Возможно, то же самое, что и он.


* * *

 На следующее утро Джек Мэттьюз вошел в кабинет шерифа Гановерского округа и предъявил свое удостоверение его помощнику, сидевшему за столом.
 — О да, шериф Холлинс ожидает вас.
 — Где он?
 — Допрашивает арестованного, — сказал помощник шерифа. — Я отведу вас к нему.
 Холлинс и задержанный сидели по разные стороны стола, на котором находился диктофон. Еще один помощник шерифа стоял в углу, с видеокамерой в руках. Когда Мэттьюз вошел в комнату для допросов и предъявил удостоверение, и диктофон и видеокамера были выключены.
 — Это он? — спросил Мэттьюз.
 — Собственной персоной. Обри Шиффлет, по прозвищу «Трупосоставитель», — гордо сказал Холлинс. — Извините, что мои парни присвоили себе ваши лавры, но ведь мы работаем все вместе. Верно?
 — Верно, — сказал Мэттьюз и сел рядом с Холлинсом, напротив арестованного, внимательно его рассматривая.
 Бессмысленный взгляд полуприкрытых веками глаз, болезненная улыбка, застывшая на желтовато-бледном лице. Сразу видно, что это психически больной человек. С момента появления Мэттьюза он настороженно за ним следил.
 — Вы шпик, да?
 — Я агент ФБР, Мэттьюз.
 — Это я убил этих сук. Всех до одной. А перед тем как убить, как следует отодрал.
 — Ты говоришь правду?
 — Чистую правду.
 — Скажи мне, Обри, как ты это сделал?
 — Что значит, как сделал? Раскромсал их на куски. А перед этим долго пытал. О чем ты спрашиваешь, мать твою? Ты что, не читаешь газет? Не смотришь телик?
 — Должен тебе сказать, Обри, ты нам задал трудную задачу.
 Рот Шиффлета растянулся в еще более широкой улыбке.
 — Какую же такую задачу?
 — Мы никак не могли понять, как ты умудрился похитить этих девушек из Вирджинского университета так, что никто ничего не видел? Ты что, бил их по голове дубинкой? Или рукояткой пистолета? Или душил руками?
 Лицо Шиффлета стало бессмысленным.
 — Я забыл.
 — Забыл?
 — Да, забыл. Ну, выпало из памяти, такое со мной бывает. Я забываю все подробности, особенно если это было... не вчера.
 Мэттьюз впился глазами в Шиффлета.
 — Как ты попал в Мэнсфилд и Брайтон-Бич?
 — Куда?
 — В Мэнсфилд, Нью-Джерси, и Брайтон-Бич в Бруклине?
 — А, туда, где я убил этих сук несколько дней назад?
 — Как ты туда попал?
 — На самолете. Заплатил наличными. Под вымышленным именем. И никто ни хрена не знает. Ловко, да?
 — Ты летал в Мэнсфилд, Нью-Джерси?
 Шиффлет покосился на шерифа Холлинса.
 — Да. Наверно. Не помню. Может, я ездил туда на автобусе. Я уже говорил, что забываю все подробности. Может, я ездил туда на машине. Почему ты задаешь эти вопросы? Ты должен сам все это знать. Или, может, ты какой дурной, с приветом?
 — На какой машине ты ездил?
 — У меня есть пикап.
 — И никакой другой машины?
 — Ах да, я забыл. У меня есть еще «роллс-ройс»; но он пока еще в магазине. — Шиффлет рассмеялся собственной шутке. — Я что, похож на парня, у которого есть две машины? Да ты, видать, и впрямь чокнутый.
 Мэттьюз повернулся к Холлинсу.
 — Могу я поговорить с вами наедине?
 Агент ФБР и шериф вышли в коридор.
 — Извините меня, шериф. Я не хотел бы вас обидеть, но он такой же «Трупосоставитель», как вы Иисус Христос.
 — Тогда, надеюсь, вы регулярно посещаете церковь, сынок.
 — В лучшем случае он жалкий подражатель. И, судя по вашему вчерашнему донесению, стихийный убийца, не соответствующий отработанному нами психологическому портрету. Больной человек с нулевым коэффициентом умственного развития, проще говоря, пень.
 Холлинс сразу ощетинился, побагровел.
 — Мы задержали настоящего убийцу, агент Мэттьюз. Как ни трудно ФБР это признать, мы здесь не какие-нибудь деревенские простофили.
 — Я этого не говорил. Какие у вас доказательства?
 — Доказательств целый вагон. Больше чем достаточно, чтобы посадить его на электрический стул.
 — Не могли бы вы уточнить?
 — Вчера вечером он убил молодую девушку. Сграбастал ее и затащил в лес, за ее домом. Он резал ее столовым ножом, когда кто-то увидел его и позвонил по девять-один-один.
 — И это все?
 — Отнюдь нет. Шестнадцати лет от роду мистер Обри Шиффлет зарубил топором двух школьниц, потому что они отказались с ним пойти. Последние восемнадцать лет своей жизни провел в больнице для умалишенных преступников. Диагноз: тяжелая параноидальная шизофрения и мания убийства.
 — И они его выпустили?
 — Да нет, черт возьми. Два месяца назад он удрал.
 — И это все доказательства того, что он «Трупоссставитель»? Не считая его собственного признания, которое смахивает на решето?
 Холлинс хитро улыбнулся.
 — О кет. Самое лучшее я припас напоследок. Сегодня утром мы обыскали дом-прицеп, где он живет. И нашли четыре человеческих сердца в холодильнике: бьюсь об заклад, что образчики ткани совпадают с тканью четырех жертв, найденных в Вирджинском университете. Мы также нашли чемодан с трусиками, бюстгальтерами и украшениями, а также кошельки этих четырех жертв. Плюс электрическая дрель и набор больших и малых ножей различного назначения.
 Мэттьюз просто остолбенел, услышав все это.
 — Ах, эти ублюдки, — пробормотал он, — ах, эти хитрые дьяволы!
 — Что? — не понял Холлинс.
 — Ничего, шериф, ничего. Скажите, пожалуйста, большой ли у него холодильник?
 — Обычный холодильник с не очень большой морозильной камерой вверху.
 — Отдельного морозильника у него не было?
 — Вы все еще не сдаетесь? Я знаю, к чему вы клоните, но, может, он использовал для замораживания тел другой холодильник.
 — Может быть.
 — Итак, все сходится, — убежденно сказал Холлинс. — Конечно, он смутно помнит подробности совершенных им преступлений, но доктор, который лечил его в психиатрической больнице, говорит, что он и в самом деле страдает забывчивостью. С момента своего побега он, естественно, не получал никакого лечения, и его состояние резко ухудшилось. Разумеется, это человек с неустойчивой психикой. Но у нас достаточно доказательств, чтобы возложить на него ответственность за убийства в Шарлоттсвиле плюс вчерашнее убийство.
 Мэттьюз молчал. Последние четыре дня контрразведывательный отдел Бюро пытался установить связь между Маликом и ЦРУ, а также найти прямые доказательства, изобличающие его как убийцу, но все эти усилия оказались тщетными. Если ФБР заявит, что в руках у Холлинса не тот маньяк-убийца, который разыскивается, подкрепив свои сомнения лишь косвенными свидетельствами и подозрениями, никто не пожелает даже их выслушать; у них будет плачевный вид людей, преследующих свои узкие своекорыстные интересы, завидующих успеху местных блюстителей закона.
 В сущности, все, что у них есть, это один свидетель, который видел, как Малик вышел из бара в Нью-Джерси с девушкой, найденной позднее убитой. Не располагая более убедительными доказательствами, Бюро не может поставить свою репутацию на карту, как не может, без достаточных оснований, бросить тень на ЦРУ, ибо рукопашная схватка с Управлением вполне может нанести ущерб в первую очередь им самим.
 Несколько мгновений Мэттьюз обдумывал, не рассказать ли Холлинсу о Малике, но увидел предостерегающие письмена на стене. Они держат в руках убийцу. Средства массовой информации уже проглотили эту наживку, а почему бы и нет? Все было разложено для них по полочкам. Холлинс прав, уверяя, что может посадить убийцу на электрический стул, и располагает для этого всем необходимым. Отныне убийства прекратятся. Люди, к своему удовольствию, смогут спокойно выходить по вечерам на улицу. Бюро и местные полицейские перестанут ощущать оказываемое на них давление. Все дела можно будет закрыть. Одного убийства, совершенного Шиффлетом, достаточно, чтобы казнить его или до конца жизни упрятать в психиатрическую лечебницу. И ко всему еще Малик мертв.
 — Ну что ж, мне остается только поздравить вас, шериф. Если Бюро сможет оказать вам какую-то помощь, сообщите нам об этом.
 — Благодарю вас. Но думаю, что мы справимся сами.
 Прежде чем тронуться со стоянки, Мэттьюз долго сидел в своей машине. Он был всего в тридцати минутах езды от своего дома в Ричмонде. В тридцати минутах езды от своей жены и трехлетней дочурки, которую он не видел почти неделю. Все закончилось. Неважно как, но закончилось.




 Глава 41


 — Все это собачья чушь, и вы это знаете, — сказала Хаузер, едва вошла в кабинет главного редактора. В руке у нее была копия сообщения Ассошиэйтед Пресс о поимке «Трупосоставителя».
 — Мы уже говорили на эту тему, Джули, — сказал Питер Дэвидсон. — Представь мне какой-нибудь хорошо обоснованный материал, и я открою тебе зеленый свет; пока же я, к сожалению, ничего не могу сделать.
 — У меня есть основания задать кое-какие вопросы, которые могут побудить Конгресс возбудить расследование.
 — У тебя нет достаточных доказательств твоей версии происшедшего. Что я должен, по-твоему, сделать? Не хватало еще, чтобы против газеты возбудили судебный иск, который может погубить ее репутацию. Конечно, ЦРУ и все правое крыло только обрадовались бы, но сомневаюсь, чтобы обрадовался и наш издатель.
 — А что если связать все это с историей об изготовлении фальшивых денег? Я могла бы подать материал под таким углом.
 — Как? Секретная служба полиции объявила, что все напечатанные деньги возвращены; в их сообщении даже не упоминается о Джоне Малике. Ну, пожалуйста, Джули. Прислушайся к мнению старого волка, которому нередко случалось и проигрывать. Эту битву мы проиграли. Твои шансы раздобыть необходимые доказательства практически равны нулю. А заподозрив, что ты угрожаешь их интересам, они заклеймят тебя как честолюбивую, одержимую интриганку, которая стремится любой ценой получить премию Пулитцера. Ради самой себя, оставь это дело.
 — Именно так вы поступили бы на моем месте?
 — Да. Некоторое время меня мучила бы совесть, но я как-нибудь справился бы с этим. И кто знает, может, в будущем они сделают какой-нибудь крупный промах, и ты сможешь с ними поквитаться. Но пока я хочу, чтобы ты перестала заниматься этой темой и вернулась к своей работе.
 — Мне понадобится отдых, чтобы прийти в себя, — сказала Хаузер.
 — Возьми неделю или две. Отдохни хорошенько, постарайся отвлечься от всей этой истории. Работа никуда не убежит.
 — Может быть, я не вернусь, Питер.
 — Не принимай поспешных решений. И помни, нам будет очень тебя не хватать.


* * *

 Войдя в свою квартиру, Хаузер увидела, что на автоответчике мерцает огонек. Однако сперва она просмотрела корреспонденцию и лишь потом нажала на кнопку воспроизведения. Первый звонок был от человека, с которым она иногда встречалась в последние шесть месяцев; он приглашал ее на концерт в Центре Кеннеди. Второй — от Тони Гримальди.
 «Я поговорил с дочерью Калли. Она изобразила полное недоумение. Малик? Кто такой Малик? Похищение? Какое похищение? И все в таком духе. Извини, девочка, но боюсь, тебе придется отступиться, ты не можешь победить их всех. Буду рад повидаться».
 Когда она слушала третью запись, сердце ее замерло, как будто она неслась с горы.
 "Может, я и не оправдал твоих ожиданий, но я обыкновенный человек и никогда не претендовал на большее.
 Я очень хотел бы поговорить с тобой. Если ты откажешься, я пойму тебя. Если же ты согласна, я хотел бы договориться о свидании. Сегодня в четыре часа дня я прилетаю с Больших Каймановых островов в аэропорт имени Даллеса. Перед отлетом в Германию у меня будет один час сорок минут времени. Каково бы ни было твое решение, знай, я никогда не хотел причинить тебе боль".
 Сидя за рабочим столом, Хаузер трижды прослушала эту запись.
 Затем пошла, налила себе стакан вина и, вернувшись, прослушала ее в четвертый раз и только после этого стерла.
 Упоминание о Большом острове Кайманов заставило ее задуматься: она вспомнила стертую Калли запись на автоответчике в доме Малика. Женщину звали Одетт, и Хаузер лишь сейчас поняла, что она говорила не о районе Джорджтаун в Вашингтоне, а о городе Джорджтаун на Больших Каймановых островах, где находится множество международных банков, где, не задавая лишних вопросов, быстро и эффективно отмывают любые деньги. Видимо, эта запись и натолкнула Калли на мысль поехать на Кайманы, тогда-то и было посеяно проросшее теперь семя. Но какое значение это имеет сейчас?
 В нем так много хорошего и честного, и то, что он сказал в аэропорту, было совершенно верно. Он никогда не лгал ей, с самого начала предупредил: Управление сделает все, чтобы замять это дело.
 Ощущая одиночество, глубокое уныние и большее, чем когда бы то ни было, смятение, Джули налила себе еще стакан вина. Она вдруг вспомнила ответ отца, когда, еще подростком, она упрекнула его за то, что он оставил мать ради другой женщины.
 — Прежде чем критиковать меня, проживи сначала мою жизнь.
 Хаузер посмотрела на часы. Ровно четыре. Аэропорт Даллеса находится всего в тридцати минутах езды от ее дома.
 Оторвав глаза от журнала, Калли увидел, что у входа в зал для транзитных пассажиров стоит Хаузер, пристально на него глядя.
 Он вскочил и, широко раскрыв руки, подошел к ней.
 — Я пришла поговорить, Калли. Только поговорить, — сказала она, не обращая внимания на его раскинутые руки.
 — Я рад, что ты пришла.
 — К сожалению, не разделяю твое чувство. Но я не могла оставить все как есть.
 — Я скучал по тебе.
 — Я тоже скучала. Но я не стану твоей соучастницей.
 — А ты и не соучастница. Ты не имеешь ни малейшего отношения к тому, что я сделал. Да, я решил взять деньги. Я сдержал свои обязательства, а они свои — нет. Они предали меня, погубили мою жизнь. Хорошо ли я поступил или плохо, но я взял деньги как возмещение за все мною перенесенное. Прими же это как нечто сделанное мною по моим собственным соображениям.
 — Я не уверена, что могу это сделать. Но хотела бы попытаться.
 По громкоговорителю объявили, что начинается посадка на самолет компании «Люфтганза», следующий до Франкфурта, рейс 419.
 — Это мой рейс, — проговорил Калли.
 Он устремил взгляд на Хаузер, но она ничего не сказала.
 — Из Франкфурта я отправляюсь на неделю в Мюнхен, у меня есть там дело. Полетели вместе?
 — Я не могу.
 — Нет, можешь.
 — Я не могу обещать тебе счастливого будущего.
 — Никто не может обещать нам счастливого будущего. Но я обещаю никогда тебе не лгать и не делать ничего, что могло бы причинить тебе боль. Полетели вместе.
 — Я не могу... у меня нет билета... уже началась посадка.
 — Паспорт у тебя с собой?
 — В сумке.
 Калли сунул руку во внутренний карман своей спортивной куртки и вытащил два билета.
 — Ты был так уверен в себе?
 — Совсем нет. Но я надеялся, — сказал Калли. — И полагал, что паспорт всегда при тебе.
 — Заткнись, Калли... У меня нет с собой никакой одежды... ничего...
 — В Германии есть магазины.
 Хаузер стояла в нерешительности. Вновь объявили посадку. Калли сжал ее в объятиях и поцеловал. Она ответила ему так же пылко.
 — Пожалуйста. Полетим вместе. Если у нас не сложится, ты ничего не потеряешь. Но, может быть, нам повезет и мы найдем то, о чем все мечтают.
 — Я никогда не была в Германии.
 — Тебе там понравится. Все в коже и пиве. И у них замечательная музыка. Особенно маршевая: когда слушаешь ее, так и хочется маршировать. В направлении границы.
 — И на автобанах нет ограничений скорости?
 — Никаких, Джули, никаких. Но машину поведу я.