---------------------------------------------


 Брайан Гарфилд
 Жажда смерти



 Глава 1


 Позже он попытался со всей тщательностью вспомнить где именно находился во время нападения на Эстер и Кэрол.
 Видимо, это случилось буквально через несколько минут после того, как ленч закончился. Обыкновенная пьянка с клиентурой – Пол как раз только-только начал ощущать эффект нескольких “джибсонов”. Слегка покачиваясь они с Сэмом Крейцером вывалились на улицу и на Пятьдесят Пятой заарканили такси. Проезжая по Седьмой Авеню они попали в затор возле верхнего Таймс-Сквера и Пол прекрасно помнил, как задыхался от выхлопных газов, которыми его потчевал стоящий рядом автобус. Судя по всему, именно тогда все и случилось: полицейские определили время нападения – два сорок.
 Самая середина вялого апатичного дня. Туристы и шлюхи бродят по обочинам в увядших одеждах, зыркая по сторонам пустыми глазищами. На углах мужики в прокопченных футболках продают игрушки и ремни. Обычно вы плюете на осадки, скапливающиеся в ваших легких, потому что не видите их; но автобусные газы привели Пола в состояние полной боевой готовности и он закашлялся, отчего его моментально стала мучить безумная джинная мигрень. Он протер глаза.
 Сэм Крейцер закурил.
 – Похоже на то, что ты не можешь дышать ничем иным, если это самое не было пропущено сквозь сигаретный фильтр. – Выдохнул струйку дыма на спичку. – Черт, ты только погляди на эту чудовищность!
 – Какую?
 – Да вот на “Астор Плазу”.
 Бетон и пластик на месте старого отеля “Астор”.
 – Встретимся в баре “Астор”, – проговорил мяукающим голосом Сэм, и это подстегнуло сосредоточенность Пола.
 – Черт бы всех побрал! Политики жалуются на вандализм охвативший общество, а сами разрушают исторические монументы, чтобы строить клетухи для всяких жлобов.
 Такси дернулось вперед и проскакало полквартала.
 Пол заметил:
 – Интересно, как твои дела с домом?
 – А никак. Мы потратили весь уик-энд на Вестчестер.
 – Может пора двинуться дальше?
 – Я не могу каждый день ездить из пригорода обратно. То есть могу, но не хочу, чтобы это было слишком уж далеко. Но сейчас мы начали подумывать о том, чтобы снимать домик где-нибудь в Леонии или Форте Ли. Неважно где, только бы побыстрее убраться из Манхэттена. Давным-давно надо было это сделать. – Сэм похлопал себя по коленке. – И вам с Эстер не мешало бы последовать нашему примеру. Зачем оставаться в зоне военных действий, когда надобность в этом отпала?
 – Да мы уже раз пытались, – ответил Пол и отмел возражения и дальнейшие рассусоливания по этому поводу нетерпеливым жестом.
 – Ага. Двадцать лет назад. Но, Пол, времена меняются...
 Где-то на уровне крыш Сорок Второй улицы слабое, водянистое солнце тщетно пыталось пробиваться сквозь смог – оно казалось слишком хрупким, чтобы жечь глаза.
 – Ты все-таки псих, – сказал Сэм. – думаешь, я поверю твоему честному лицу, если ты вдруг начнешь говорить, что до сих пор любишь город? И все-таки мне бы хотелось услышать: почему?
 – Если тебе необходимы объяснения, значит ты все равно ни черта ни поймешь.
 – У меня был знакомый священник, использующий тот же аргумент для доказательства существования Бога.
 – Что же, священнику есть в этом резон, потому что ему как раз доказательства не нужны.
 – Да-а. Очень сухо.
 Сэм блеснул рояльным набором зубов под тоненькими усиками, которые отрастил во время отпуска и как он сам невзначай признался которые собирался сбрить. Вид у него был такой, будто его только что вздернули на дыбу этот ленивый миннесотец за восемь лет, проведенные с фирмой перенял все нью-йоркские привычки: на ушах нависали пейсы; волосы на затылке модно дыбились; он носил расклешенные пиджаки и модные кричащие галстуки и выучил приемлемые варианты того, как можно без уважительно отзываться об уважаемых людях. При всем при этом он ни за что бы не проканал за ньюйоркца. Из парня никаким чертом было не выбить его деревенского содержания.
 Таксист неистово пытался вывернуть налево, чтобы свернуть с Бродвея на Сорок вторую.
 – Взгляни на этот кошмар. – Сэм повертел сигаретой в сторону Таймс-Сквера, в сторону толп и машин. – Мы больше не имеем значения. Тебе никогда не связаться с нужным человеком только потому, что он обязательно сидит в автомобильной пробке по пути на встречу с тобой. Телефоны можно выкидывать, а почта вообще никуда не годится.
 Сэм выбросил руки ладонями вверх – очень он любил выставляться.
 – Аварийки врываются на мою улицу со снятыми глушителями, словно танки Шермана, а потом целый час давят пустые пивные банки прямо под моим окном.
 Если внезапно пройдет снегопад, уйдет целая неделя на то, чтобы улицу отчистили от снега. Безумие. Остается единственное средство с ним бороться. Пол слегка улыбнулся.
 – Хорошо-хорошо, раз уж ты так хочешь, чтобы я тебе подыгрывал... Какой же у нас будет ответ?
 – Единственное средство. Преединственное. Упразднить окружающую среду. Вот тогда не останется, что можно было бы загрязнять.
 Пол вежливо усмехнулся: шутка этого заслуживала.
 Сэм сказал:
 – Ты платишь за частную школу для своих детей. За то, чтобы частный детектив охранял твой дом. Платишь все, что можешь ворам и актерам. Ограничиваешь свободу передвижения после захода солнца. И т.д. и т.п. – Сэм посмотрел на Пола с тревогой. – Черт, побери, что я здесь делаю?
 – Зарабатываешь на жизнь, – отозвался Пол, растягивая слова. – И цитируешь стандартный катехизис жалоб – как и все остальные в этом мире.
 – По крайней мере, я не выношу его на вытянутых руках в крайне правый мир либеральных ценностей.
 – Что ты имеешь в виду?
 – Ты просто шизанутый, Пол. Разве не знал? Вы с Эстер попали в настоящее захолустье. При этом пытаетесь что-то там изменять. Взгляни на свои лацканы – видишь эти незаметные дырочки? Что у тебя было нацеплено: значок в поддержку либеральных тюремных реформ или “Голосуйте за Линдсея?”
 – Кто-то должен этим заниматься, – буркнул Пол.




 Глава 2


 Он работал в фирме “Айвз, Грегоон и К°” достаточно долго, чтобы получить небольшой офис на Ленсингтонском Авеню, находящийся па восемнадцатом этаже с дверью из гофрированного стекла на которой было выведено; Пол Р. Бенджамин. Комнатка была маленькая с толстым ковром и кнопочным телефоном. Кондиционер лениво пыхтел. Пол плюхнулся в кресло и проглотил пару аспиринин. Снова злые гномы набили битком его коробку с входящими бумагами, но он не протянул руку сразу же. Пол впитывал комфорт монолитности офиса, находящегося в старом грейбарском здании; в нем чувствовалась уверенность постоянство, солидность.
 Тельма позвонила и впустила в кабинет Билла Данди. Пол даже не приподнялся, чтобы пожать ему руку: они никогда этого не делали.
 – Жарко, – буркнул Данди вместо приветствия.
 Он был рыхлым и сияющим; его волосы были аккуратно зачесаны на розовую лысину. Достаточно округл, чтобы не выдавать присутствие костей в строении своего тела. Поначалу Пол принимал его за этакого тугодума-бухгалтера, но оказалось, что нарочитое жлобство – всего лишь военная хитрость, под которым скрывается довольно едкое чувство юмора. Теперь-то это было хорошо заметно. Данди выглядел полностью, даже чересчур удовлетворенным.
 – Иду на войну.
 – Супротив финансовых инспекторов?
 – Нет, компьютеров. Смотри, что я принес – может заинтересуешься. Тогда я и тебя завербую.
 Данди кинул на стол книгу и Пол перевернул ее, чтобы прочитать название: “Настольная книга партизан, ненавидящих компьютеры”.
 – Прочти и передай товарищу, – сказал Данди. – Я только что начал кампанию, Оплатив утром счет “Кон Эд”. Проставил сумму на два цента меньше чем на чеке и пробил две лишние дырочки в перфокарте, И приказал Марджори с этого времени приклеивать марки несколько сбоку – это выбивает все эти магнитные сканеры.
 Данди уселся в кожаное кресло, стоящее на углу письменного стола. Посмотрев на Ист-Ривер, он хотел было что-то сказать по поводу смога, но не стал – Данди был настоящим ньюйоркцем и в отличии от Сэма Крейцера не любил говорить о городе. Вместо этого он произнес:
 – Ты сейчас занят?
 – Нет, только что вошел.
 – А, правильно, ты же кушал вместе с их величествами из Аризоны. И как прошло?
 – Чувствую, придется ждать проверки.
 – Я знал, что послать нужно именно тебя. Ты мягко подкапываешься, пока Сэм смешит и развлекает.
 – Но я даже не уверен в том, что захочу принять новую должность. Объединение подобное этому наверное будет чертовски хлопотным предприятием. Помнишь Брэдшоу?
 – Из-за него Мэл Грегсон получил свой первый инсульт. Такое не забывается. Кстати сказать буквально на следующий день я наткнулся в Гарвардском клубе на Брэдшоу-младшего. – Данди с грустью покачал головой. – От поколения к поколению порода ухудшается. В этом уже не было той настоящей жилки. Ты помнишь старика Брэдшоу?
 – Нет, это было еще до меня?
 – Да быть не может! Неужто ты настолько молод? Да ты одного со мной возраста. Старик помер всего двадцать лет назад.
 – Я имел в виду до того как пришел в фирму. Тогда я работал в центре города.
 Данди нахмурился, словно говоря “ах-да-прости-забыл-какая-глупость-с-моей-стороны”.
 – Просто, знаешь, у меня все время такое впечатление, что ты, Пол, здесь всегда сидел. Не знаю можно или нет назвать это комплиментом. Так вот о Брэдшоу – представляешь, в чем смех? Ему уже сорок пять, а для всех он все равно Брэдшоу-младший. Так вот схватил меня за пуговицу и стал рассказывать о том, как заработал на понижении десять тысяч долларов. При этом делал всякие мудрые замечания типа: “Только дурни держат акции, когда те понижаются в цене”. Представляешь... Никакого класса, в этих, которые родились через поколение. Старик, тот был совсем другое дело. Ты наверное слыхал, что о нем рассказывают?
 – Кое-что...
 – Один из крутейших. Начинал еще в Хьюстоне с использования старых кирпичей из разрушенных зданий.
 – Я этого не знал.
 – Этого почти никто не знает. Похоже все думают, что лет эдак в семнадцать он воткнул тросточку в песок и из дырки забил нефтяной фонтан. Нет. Начальный капитал он создал своими руками, а уж затем купил свое право быть в нефтяном бизнесе. И этот прекрасно знал, для чего предназначены деньги.
 – Неужто?
 – Первый год, когда нанял нас, чтобы подсчитывать оборот, он записал семь девиц на один-единственный ваучер и объявил, что потратил на них четыре тысячи долларов. Потом он признался мне с глазу на глаз, что еще занизил сумму. – Данди в восхищении покачал головой. – Помню как-то раз он заплатил три тысячи манекенщице из престижного агентства Ньюмена-Маркуса только зато, чтобы она головой постояла под нефтяным фонтаном. У меня на стенке до сих пор висит вырезанная из газеты фотография.
 – Последний из настоящих любителей пожить.
 – Ты и половины не знаешь, да и не узнаешь никогда. Потому что он разумеется держал свору высокооплачиваемых пресс-агентов, чтобы те никогда не упоминали его имени в газетах – правда только в последние годы жизни – но не сбавлял оборотов. Он любил разукрашивать Нью-Йорк как никто другой – гулял четыре-пять ночей подряд, закатываясь в разные варьете и ночные клубы и проносясь по ним словно циклон. Вообще никогда не спал. Танцевал на столах в ресторанах, В своей квартире держал двух-трех шлюх по вызову, чтобы когда приспичит не надо было поднимать телефонную трубку. И это когда ему стукнуло шестьдесят!..
 Данди смутно улыбнулся.
 – Конечно же, он был жестоким сукиным сыном и с его северной стороны росла моховая борода, но и очарования в нем было хоть отбавляй. Состоял членом “Метрополитена”, “объединенной Лиги” и в совете директоров у него сидели уважаемые люди – сплошь тузы. И черт побери, у мужика был свой стиль. Таких теперь днем с огнем не сыщешь.
 – А может и не надо искать, – произнес Пол холодно.
 – Нет надо. Сегодня люди как цифры – все стоят в одном ряду. Если не будет таких вот Брэдшоу, тогда и жить незачем, можно сразу сдаться на милость компьютерам. Пухлый палец постучал по книге, лежащей на столе Пола, – Прочти и передай товарищу. Уверен, что присоединишься к нашему союзу.
 На этом ежедневный анекдот дня закончился. Данди прокашлялся и совершенно деловым голосом объявил:
 – А теперь об Айре Немзермане. Этот паскудник снова принялся за свое.
 – Боже.
 Данди вытащил из кармана несколько листков сложенных напополам и швырнул их поверх анти-компьютерного мануала.
 – Прочти и изойти кровью.
 Пол быстро проглядел листки. Айра Немзерман вылез из глубинки наверх сам, ему никто не помогал. Он научился считать миллионы, но если цифры не были отмечены знаком доллара, он обычно складывал их так, будто считал на пальцах рук и ног – и обычно неправильно. Обычно Немзерман сам печатал два листка – резюме доходов и издержки за последний квартал – и сейчас кто-то – судя по всему Данди – обвел красным два результата: общий блок покупок акций на шестнадцатое января и продажу того же блока девятнадцатого июля.
 Пол помотал головой.
 – Не могу поверить. Просто не могу поверить...
 – Он же ребенок. Ты знаешь.
 – Грязный маленький богатей. И ведь это не впервые!..
 – Мне кажется, Пол, лучше тебе ему позвонить.
 – Я бы с большим удовольствием свернул ему шею.
 – Прежде чем ты это сделаешь, вспомни о гонорарах, которые он нам платит. Данди поднялся, собираясь уходить, – И не забудь прочитать книгу.
 Когда он вышел, Пол взялся за телефон и нажал кнопку интеркома.
 – Тельма, не могли бы вы соединить меня с Айрой Немзерманом?
 Минут через десять раздался звонок.
 – Соединяю с мистером Немзерманом.
 – Молодчина.
 – Бенджамин?
 – Мистер Немзерман, – произнес Пол устало.
 – Где вы находитесь?
 Голос звучал, словно бетонные блоки спускали вниз по водосточному желобу.
 – В душевой спортивного зала. Чем могу?
 – Разговаривать можете?
 – Еще бы, У меня секретов нет – слушайте все. Вам это прекрасно известно, ведь вы мой финансист.
 Пол закрыл глаза и потер виски.
 – Мистер Немзерман, тут передо мной лежат ваши квартальные листки.
 – Это хорошо. На сей раз я постарался. Все аккуратно и тщательно выписано. Слушайте, Бенджамин, я черт побери делаю за вас три четверти работы, так что пора бы вам понизить ставки за свои услуги.
 – Очень смешно, мистер Немзерман, потому что я как раз думал о том, что по идее надо бы их удвоить.
 – Ха.
 – У вас неприятности.
 – Нет, вы только послушайте. Он мне говорит, что у меня проблемы! Слушайте, у меня сейчас столько неприятностей, что если сегодня что-нибудь произойдет, то я смогу заняться этим не раньше чем дней через десять. Потому что “Доу Джонс” понизился сегодня на восемь пунктов, а обменный индекс на тридцать шесть центов...
 – Мистер Немзерман, вы стараетесь предъявить иск на основные доходы с акций “Коннистон Индастриз”, правильно?
 – И что?
 – Вы купили их шестнадцатого января и придержали до девятнадцатого июня и продали с прибылью в четыреста сорок две тысячи долларов.
 – Ну, так я и написал в бумаге...
 – Верно, сэр. Так написано в бумаге, как вы выражаетесь. Скажите, а в датах ошибки быть не может? Может быть, вы писали июнь, а подразумевали июль?
 – А зачем, черт побери, мне дожидаться июля, когда повышение пошло аж в июне?
 – Мистер Немзерман, с шестнадцатого января по девятнадцатое июня – ровно пять месяцев и три дня.
 – Пять мес... ах ты дьявол!
 Пол закатил глаза к потолку.
 – Вот именно. Вы за декларировали общую сумму доходов и налоги будут составлять чуть больше ста десяти тысяч, но по-настоящему это не заработанный доход, потому что вы не продержали ценные бумаги, положенные шесть месяцев минимального срока. Поэтому общая сумма налога будет на двести тысяч больше той, на которую вы рассчитывали.
 – Господь X. Бог!
 На мгновение воцарилась тишина, было непонятно что делают на другом конце провода: думают или молятся. А потом Немзерман сказал:
 – И что я должен с этим делать?
 – Заплатить.
 – Фигня. Лучше сесть.
 – Я думаю, это будет легко устроить.
 – Ладно, Бенджамин, прекратите. Вы же умненький мальчик, так что скажите поскорее, что я должен сделать.
 – Вам прекрасно известны все уловки. По крайней мере, не хуже чем мне.
 – К чертям. У кого есть время, чтобы изучать эту ерундистику. – У мужика общий годовой доход составлял около миллиона, а он до сих пор не умудрился прочитать Свод Законов о Доходах. Пол покачал головой. Немзерман зарычал: – Что вы предлагаете?
 – Ну, что же, во-первых, есть стандартные варианты. Например, до безумия взвинтить расходы – на какое-то время они отстанут. Тридцать пять тысяч можете убрать за счет женитьбы.
 – Об этом можете забыть.
 – Можно создать несколько товариществ – двадцать шесть процентов налога. Это может дать вам возможность снова заплатить лишь основную часть, на которую вы и рассчитывайся. Конечно уже поздновато, но если хорошенько встряхнуться – все еще можно успеть.
 – Да ну?
 – Или создать фонд. Можете создать собственный фонд и передать ему в дар деньги, а затем одолжить их обратно, но уже одолжить у Фонда.
 – Как мне это провернуть?
 – СЗД форма десять-двадцать три. Заполните ее и присылаете с просьбой освободить вас от налога из-за статуса благотворительной организации. Если вам удастся изобразить фонд благотворительной, религиозной или общеобразовательной организации – вы выиграли.
 – Чего вы тогда дожидаетесь, хотелось бы мне знать? А ну-ка быстренько состряпайте мне фонд.
 – Пусть, мистер Немзерман, лучше этим займется ваш поверенный в делах.
 – А. Верно, хорошо, Бенджамин. Спасибо. Я сейчас же этим займусь. Черт побери, они же настоящие бандиты, эти ребята из федерального управления налоговой инспекции. Слушайте, насколько же они заблевали эту нашу бедную страну.
 – Может быть, вы познакомитесь с сочувствующим вам компьютером...
 – Хм. – Немзерман не вдаваясь в вежливости, повесил трубку и Пол с любопытством и неверием откинулся в кресле. Через секунду он издал отрывистый лай, долженствующий обозначать веселый смех. Потом зацепил пальцы обеих рук на затылке и лениво откинул голову назад.
 Смог слегка отнесло с реки и Пол увидел как грузовое судно пробивается вверх по течению вспенивая винтами воду. Энергостанция давала столько дыма, что Квинс был почти не виден.
 Головная боль прошла, он почувствовал себя лучше. Ему было сорок семь; несколько полноват, но в хорошей форме. Все, что для этого нужно несколько хороших шуток, да несколько приятелей типа Сэма Крейцера и Билла Данди, да еще такой клиент как Немзерман вот и все требования.
 Он протянул руку к стопке бумаг в ящике входящих документов.
 Интерком зажужжал.
 – Мистер Бенджамин, на проводе ваш зять, мистер Тоби. – В голосе Тельмы прозвучало беспокойство. – Он говорит, что дело очень срочное.
 Пол нажал зажегшую кнопку на телефоне; удивленный больше чем встревоженный.
 – Привет, Джек.
 – Па, я... произошло...
 – Голос Джека Тоби звучал с металлическими нотками: чувства держались под особым контролем.
 – Что такое?
 – Я не могу... А черт, не выходит. Слушай, на них напали. Прямо в засраной квартире. Я уже еду...
 – Джек, о чем, черт побери ты говоришь?
 – Они... Прости, па. Я стараюсь все объяснить. Мне только что позвонили. Кэрол и ма... Кто-то вломился в квартиру и избил их до... я не знаю почему, за что. Их отвезли в травмпункт при больнице Рузвельта – ты знаешь, где это?
 – На Западной Пятьдесят девятой?
 – Да. Мне кажется... кажется ма совсем плоха. Кэрол попросила полицейских позвонить мне.
 Полицейских. Пол заморгал и до боли в пальцах сжал трубку.
 – Но что произошло? Как они? Ты позвонил доктору Розену?
 – Пытался. Но его нет сейчас в городе.
 – Боже мой. Но что произошло?
 – Да не знаю я! Еду туда. По телефону коп был крайне сдержан.
 – Но что...
 – Слушай, па, лучше не тратить зря время. Встретимся там.
 – Хорошо.
 Он положил трубку и тупо уставился на покрытую пятнышками тыльную сторону руки.




 Глава 3


 Он без труда отыскал отделение травматологии и увидел Джека напряженно сидящего с одним поднятым плечом и ломающего пальцы. Он посмотрел на Пола не узнавая его.
 – Извини. Такси застряло в пробке. Ты здесь наверное долго. – Он чувствовал себя обязанным извиниться хотя бы за что-нибудь.
 Джек сказал:
 – Вот теперь ты тоже можешь сесть. Нас все равно дальше не пустят.
 На скамьях, выдвигающихся из стены, сидели люди с легкими травмами и болезнями, видимыми на глаз. В комнате стоял запах и гул – гул от приглушенных воплей боли, но именно запаха Пол не выносил. Персонал в грязно-белой одежде постоянно влетал и вылетал из зала. С открытого пандуса с воем убралась пустая “скорая”. Здесь находилось человек двадцать, большинство из них сидело, несколько носились туда-сюда, и единственная женщина слепо держала руку маленького мальчика – никто из них не обращал на других внимания. Боль переживалась в одиночку, ею нельзя было делиться с другими.
 Возле Джека сидел полицейский. Пол пристроился по другую руку. Джек пробормотал:
 – Офицер был настолько любезен, что решил остаться и посмотреть нельзя ли будет чем-нибудь помочь. Это мой тесть.
 Коп протянул руку. У него было каменное черное лицо.
 – Джо Чарльз.
 – Пол Бенджамин. Объясните мне, пожалуйста, что же в конце концов произошло?
 – Я уже говорил мистеру Тоби, что мы не хотели задавать миссис Тоби слишком много вопросов, ей сейчас это может только повредить.
 – А что с моей женой? – Пол спросил это совсем тихо, на самом же деле ему хотелось заорать. Но в комнате, забитой до отказа больными все говорили приглушенными голосами.
 Человек сидел, прижимая покалеченную руку к животу, и кровь стекала ему на колени. Пол с трудом оторвался от созерцания этого жуткого зрелища.
 Коп в это время говорил:
 – Мы не знаем. Когда ее повезли в операционную, она была еще жива.
 Она была еще жива – скрытые намеки, присутствующие в словах полицейского, задали ритм пульсирующей в висках Пола боли.
 Молодой человек в белом зашел в комнату; рядом с ним шла медсестра. Он наклонился к женщине с маленьким мальчиком. Та взяла сынишку за руку и вслед за врачом и сестрой вышла из зала. Мужчина с поврежденной рукой наблюдал за ними, пока они не скрылись из вида. Кровь впитывалась ему в брюки. Коп сказал:
 – Прошу меня извинить, – встал и пошел к человеку, вынимая из кармана носовой платок.
 Пол посмотрел на своего зятя. Лицо Джека посерело. Похоже, настроения разговаривать у него не было, поэтому Полу пришлось начать первому:
 – Что он сказал тебе?
 – Не очень много. – Пол был слишком шокирован, чтобы его можно было так просто игнорировать. Он попробовал еще раз.
 – Ты говорил с Кэрол?
 – Да. Она не сказала ничего такого, что могло бы хоть что-нибудь прояснить. Она в шоке.
 – А... Эстер?
 Джек покачал головой.
 – Выглядела она скверно.
 – Да скажи же хоть что-нибудь, ради бога!
 – Их обеих избили.
 – Кто? За что? – Пол наклонился и схватил Джека за кисть. – Ты же адвокат. Постарайся соображать как законник. Отвечай, как свидетель, хорошо? Вот теперь рассказывай.
 Чтобы прояснить мысли, Джек помотал головой.
 – Я просто ничего не знаю, па. Их было двое, может быть больше. Они каким-то образом забрались к вам на квартиру. Не знаю сами ли они вломились, или Кэрол, а может ма их впустили, не знаю... Не знаю, чего они хотели. Не знаю, что сделали или почему, кроме того, что они напали на их обеих. Нет, их не хотели насиловать, только не насиловать. Не это. Они просто – избили, исколошматили их...
 – Просто кулаками?
 – Наверное, правда крови нигде не было заметно. Мне кажется, если бы использовались ножи или еще какие-нибудь предметы, по идее должна была бы быть кровь, разве не так?
 – Как вызвал полицию? Ты?
 – Нет. Кэрол. А уже полицейские позвонили мне.
 – Когда это случилось?
 – Не знаю. – Джек взглянул на часы и отсутствующим видом поддернул манжету. – Судя по всему, пару назад.
 Пол еще сильнее сжал кисть Джека.
 – Что с Эстер? Что значит все еще жива?
 Подбородок Джека нырнул вниз; он уставился на свои ботинки.
 – Па, они свернули ей шею, словно старой тряпичной кукле,..
 Вышла сестра и дотронулась до руки полицейского.
 – Что вы тут делаете?
 – Стараюсь остановить бедняге кровь.
 – Это не артериальное кровотечение, офицер. К тому же пусть лучше покровоточит, чем накладывать на рану непростерилизованный платок.
 – Мисс, я достаточно насмотрелся как люди получали шок от потери крови. И теперь знаю, как просто гибнут люди. Поэтому я просто пытаюсь помочь – вот и все.
 – Тогда, большое вам спасибо и на сегодня помощи достаточно, – сестра взяла раненого за руку и вывела из комнаты. Мужчина через плечо смотрел на копа, но выражение его лица так и не изменилось.
 Полицейский снова сел на скамью. Джек спросил:
 – А с этим что случилось?
 – Сидел в баре. Кто-то разбил бутылку и вскрыл парню руку. Просто так – он даже не знал этого человека. В эти жаркие дни все немного шизуют. Но мне кажется, что вы и сами про это знаете. – Похоже, коп чувствовал личную ответственность за все, происходящее в этом мире и постоянно за это извинялся. Пол прекрасно понял, как он себя чувствовал. Словно все это и твоя личная вина, которую необходимо заглаживать.
 Пол сказал:
 – Расскажите мне о происшедшем.
 Полицейский ответил:
 – Да я и сам толком не знаю, что именно произошло. Попозже позвоните в полицейский участок, хорошо? Дать вам номер?
 – Если не трудно. – Пол вынул ручку и отыскал в кармане обрывок бумаги счет за ленч от Америкен Экспресс. Коп диктовал, а он принялся писать на обратной стороне:
 – Двадцатый участок. Семь-девять-девять, четыреста, четыре. Находится на углу, напротив вашего дома, уж не знаю замечали ли вы его когда-нибудь. Сто пятьдесят Западная Шестьдесят восьмая, это такой короткий квартал между Бродвеем и Амстердамом.
 – Кого спросить?
 – Я не знаю, кто будет расследовать ваше дело. Наверное кто-нибудь из инспекторов-лейтенантов.
 – А кто ваш начальник?
 Коп очень тонко усмехнулся.
 – Капитан Де Шилдс. Но он обязательно отправит вас к следователю.
 – Скажите прямо; вы не хотите мне рассказывать всего, что знаете?
 – Не так уж много я знаю, потому что не первым попал на место преступления. Похоже, что какие-то мужчины вошли в дом самовольно: швейцар их не видел. Может быть, наркоманы – так обычно и оказывается. Хотели что-нибудь стащить.
 – Каким образом они проникли в нашу квартиру?
 – Боюсь, этого я не знаю. Если дверь не была заперта на два замка, то они могли просто открыть ее пластиковой карточкой. А может быть, они просто постучались, и ваша жена впустила их. Боры так всегда – постучат и ждут, проверяют, есть ли кто дома. Если никто не подходит, они вламываются. Если же отвечают, обычно извиняются, что мол, попали не на тот этаж и уходят.
 – Но эти не ушли.
 – Нет, сэр, боюсь, что не ушли.
 – Ответы копа были безличны, словно он отвечал на вопросы свидетельствуя перед судом, но в голосе звучало сопереживание.
 Пол сказал:
 – Им удалось уйти. – Утверждение, не вопрос.
 – Да, сэр. Когда я уходил, один из патрульных все еще обыскивал дом, но, боюсь, он никого не найдет. Вполне возможно, кто-нибудь мог их заметить в здании или на вашем этаже. Может быть, кто-нибудь ехал с ними в лифте. Скоро в дом прибудут следователи, они станут расспрашивать всех и каждого: не видели ли они кого-нибудь подозрительного. Вполне возможно появятся описания. В любом случае, как только вашей дочери станет немного лучше, она расскажет нам все, что знает.
 Пол покачал головой:
 – Им не найти этих животных. Так?
 – Иногда мы их ловим.
 Пол воинственно посмотрел на дверь, ведущую в коридор. Черт побери, когда же ему хоть что-нибудь объяснят по-человечески? Его стала постепенно наполнять неуправляемая злоба, но о мести он пока не думал.
 Коп нескладно пробормотал:
 – Они делают все от них зависящее. – Пол не понял, кого именно он имеет в виду врачей или следователей.
 Послышались громкие стоны. Наверное, один из дюжины раненых, сидящих в комнате. Полу захотелось вскочить и с боем пробиться к двери, но он не знал, куда надо идти, после того, как он ее минует, И кто-нибудь вполне мог вышвырнуть его оттуда.
 От тухлой вони тошнило. Можно было спятить. Через какое-то время – он не считал минут – коп неуклюже поднялся на ноги, позвякивая своими тяжелыми причиндалами, свисающими с пояса как грузила с лески. Толстая ручка револьвера остановилась у Пола перед глазами. Он сказал:
 – Знаете, я не могу больше ждать. Мне нужно соединиться со своим напарником. Но если я смогу быть чем-нибудь полезным, позвоните в участок и попросите к телефону меня – Джо Чарльз, так меня зовут. Мне действительно хотелось бы вам чем-нибудь помочь.
 Пол перевел взгляд с рукоятки револьвера на суровое молодое лицо полицейского. Джек привстал, чтобы пожать копу руку.
 – Вы были чертовски милы.
 Время тянулось бесконечно, а они сидели и ждали, пока выйдет Полномочный Представитель и сообщит им что-нибудь. Джек бездумно предложил тестю сигарету; Пол, никогда не куривший в жизни, покачал головой. Джек прикурил свежую от окурка старой. Пол взглянул на объявление “Не курить”, но ничего не сказал.
 На противоположной скамье женщина мучилась страшными болями, это было заметно, даже на расстоянии, но упорно вязала, что-то желтое: мужские носки? детский свитер? Лицо ее было белым от напряжения. Каким бы ни было ее заболевание, она с честью старалась выйти из тяжелого положения. Пол почувствовал себя подглядывающим в замочную скважину и отвернулся.
 Джек пробормотал:
 – Знаешь, ведь это могли быть дети. Просто дети.
 – Что это ты вдруг?
 – Таких ежедневно приводят в юридические консультации. Они просто безмозглые, ни о чем не задумываются – вся беда в этом. Просто глотают в медкабинете десяток любых, какие под руку подвернутся таблеток, и начинают палить во все, что движется.
 – И ты думаешь, именно такие ворвались к нам? Отторчавшиеся?
 – Па, это устаревшая фраза, теперь так не говорят. Может быть они кайфовали на скоростях, или искали смазки на вмазку. То есть либо они уже накачались наркотиками, либо не могли их достать – в любом случае такое объяснение подходит.
 – Да какая разница? – сумрачно произнес Пол.
 – Просто это единственное разумное объяснение этому происшествию.
 – Да?
 – Единственное разумное объяснение.
 – Мы всегда должны все объяснить, не так ли?
 – Но когда происходит нечто подобное, надо же узнать мотивы поступков, двигавших этими людьми.
 – Что бы мне действительно хотелось узнать, – сказал Пол зло, – так это можно ли подобные вещи предотвратить?
 – Как это?
 – Да не знаю я, черт побери! Наверное, есть способ убрать этих животных с улицы, прежде чем они натворят делов. С нашей совершенной технологией должен отыскиваться способ психологического тестирования. Выискать самых опасных и подвергнуть лечению.
 – Па, на улицам бродят несколько сотен тысяч наркоманов – да кто станет их лечить, когда мы выговариваем себе право семьдесят процентов национального бюджета пустить на убийство всего остального мира?
 Вы сидите в зловещем приемном покое и говорите набившую оскомину банальности, этим всегда заканчиваются подобные разговоры. Но больше ни у зятя, ни у тестя не осталось сил на переживание и они быстро погрузились в страшное молчание.
 В подобном месте страшишься смотреть по сторонам – страшишься смотреть на что-либо. Глаза Пола перескакивали с двери обратно на его сложенные руки и назад к дверям.
 Джек поднялся и принялся бродить туда-сюда. Его колотило от сидения. Несколько человек настороженно наблюдали за ним. Время от времени появлялись врачи и медсестры, заговаривали с ранеными уводили их с собой. Прибыла “скорая” из которой с носилками выскочили санитары и понеслись по коридору. Наверное, и Эстер с Кэрол привезли таким манером, подумал Джек. Теория, судя по всему, была такова: если ты способен добраться до сюда на своих двоих, значит можешь еще часиков шесть подождать. Пол почувствовал, как верхняя губа задралась вверх; он совладал с лицом, увидев очередную медсестру, но оказалось, что она снова не по их души.
 Джек со стоном сел на место и снова засмолил. Пол вокруг его ступней был покрыт раздавленными окурками.
 – Боже. Я больше не вынесу. Бедняжка Кэрол – Господи. – Быстрый косой взгляд на Пола. – И ма. Что за вонючий...
 Пол поставил локти на колени и поместил голову между рук, чувствуя, что она весит не меньше тонны.
 Джек произнес:
 – Могли бы по крайней мере поговорить с ним. Черт побери, сколько будет стоить их драгоценное время, если мы попросим послать сюда кого-нибудь и сообщить как гам дела?
 Пол пошевелился.
 – А ты уверен, что они знают о том, что мы сидим здесь?
 – Я когда приехал, сразу же поговорил с врачом. Так что знают.
 – Значит у него куча всяких дел кроме нашего.
 – Тогда он мог бы послать хоть кого-нибудь!
 Это прозвучало совсем по-детски, и Джек это сразу понял и затих. Пол откинулся назад, оперся о стену и стал наблюдать за дымом, поднимающимся от кончика сигареты.
 – На что похож этот твой врач?
 – Совсем молоденький. Наверное практику проходит!
 – Жаль, что доктора Розена нет с нами.
 – А их никогда не бывает в нужную минуту. Сукин сын наверное сейчас в гольф играет где-нибудь в путневском округе.
 – По такой-то жаре?
 Джек только яростно отмахнулся сигаретой; больше у него ответов не было.
 Пол очень долго привыкал к своему зятю, да еще и сейчас чувствовал себя с ним не в своей тарелке. Джек прибыл из Нью-Мексико и рассматривал город как вызов реформатору. Ко всему подходил со строгими мерками и никогда не шутил. Почему я должен думать об этом именно сейчас? Разве можно вообще что-либо принимать всерьез?.. А может просто сейчас необходим объект для выплескивания накопившейся злобы, а Джек оказался под рукой...
 Кэрол вынула Джека из рукава: побег с возлюбленным, замужество и – свершившийся факт, против которого не попрешь. Эстер всегда придавала большое значение церемониям, поэтому ее горе по этому поводу лишь подогрела неприязнь Пола к молодому человеку. Нужды в побеге не было никакой, никто не собирался вставать на пути их брака, но у молодых были свои идейки по этому поводу – они клялись, что таким образом сберегли Полу и Эстер кучу денег связанную с приемом в честь свадьбы. На самом же деле им казалось, что побег будет выглядеть романтично. Поэтому они поженились без друзей и родственников – а что в этом может быть романтичного? Венчал их мировой судья. Нда...
 Первые три года Кэрол работала секретаршей, чтобы они могли жить в доме без лифта на Дыкман-стрит, и чтобы Джек спокойно закончил юрфак в Колумбийском университете. Для Эстер с Полом это были тяжелые времена, потому что они никак не могли уразуметь насколько требуется их помощь. У молодоженов проявилось юношеское стремление к. независимости и поэтому они принимали все вещи с бесстыдной неохотой, словно бы делая одолжение. А может быть они так себя и чувствовали. Но Пол двадцать три года самоотверженно занимался своим единственным ребенком, поэтому ему нелегко было поверить в то, что можно наслаждаться жизнью в берлоге, находившейся на улице с кошмарным названием Дыкман-стрит, откуда никому не под силу вывести полчища тараканов. К счастью, когда Джек сдал экзамены и получил работу в юрконсультации, молодые переехали в Вест-Виллидж, поближе к его офису; квартирка находилась у самой железной дороги, но по крайней мере казалось несколько более приветливой.
 Джек работал с пылом молодого человека своего поколения. Его стремления носили более сострадательный чем меркантильный характер. Богатство ему не грозило, но о Кэрол он вполне мог нормально заботиться; вполне возможно, что через определенное время они бы купили домик на Лонг-Айленде и завели детей. В конце концов Пол со всем примирился, примирился с присутствием Джека – потому что ничего другого не оставалось, потому что Кэрол казалось вполне довольной, и потому что он начал понимать, что слава Богу, что она не спуталась с каким-нибудь волосатиком-радикалом, или не вписалась в какую-нибудь психанутую коммуну, Темперамента на это у нее бы вполне хватило: она была умна, стремительна, целеустремленна, нетерпелива, к тому же в свое время она посвящала все свободное время движению “анти-истэблишмент”. Наверное в колледже за два года студенческой активистской жизни она перепробовала различные наркотики, но сама не признавалась, а Пол спрашивать не рисковал. Она была сообразительна, но слаба, и могла позволить последнему, кто с ней говорил, убедить себя в чем угодно – ей было легче отдаться, чем что-либо объяснить. И наверное Джек Тоби оказывал на нее то постоянное, но не подавляющее влияние, которое ей было необходимо. Глупо было искать что-то еще, когда нормальная жизнь сама плыла в руки.
 Джек носил очки в тяжелой черной оправе: они смешно сидели на его клювообразном носе. Он был темен и лохмат, а одевался с кошмарной небрежностью – по большей части его можно было видеть в том самом пиджаке, который сидел на нем сейчас – ворсистом твидовом цвета сигаретного пепла. Поцарапанные коричневые ботинки и мягкий приспущенный галстук; рубашка с расстегнутым воротничком. Пол видел Джека на работе и только тогда, в зале суда узрел чадо в деловом костюме; Кэрол потом объяснила, что Джек согласился одеться подобающим образом и сделать уступку внешнему виду только потому, что прекрасно знал отношение судей к неряшливо одетым адвокатам и их пристрастность к людям, нанимающим молодых адвокатов.
 Жирный молодой человек появился в дверях, и узнав его, Джек подобрался. Доктор тоже заметил его и двинулся вперед.
 – С вашей женой все будет в порядке, – обратился он к Джеку.
 Пол медленно поднялся и Джек проговорил:
 – Доктор, а что с моей тещей? – голосом, предопределявшим ответ.
 Пол прочистил горло.
 – Можно ее увидеть?
 Голова врача крутанулась вбок.
 – Вы мистер Бенджамин? Прошу меня извинить, но этого я не знаю. – Извинение было совсем неискренним. Врач выглядел каким-то поникшим, заметеленным, Голос его скрипел, усталость выпарила последние оставшиеся чувства. Похоже, ему было необходимо подзарядиться эмоциями.
 – Я не могу... – Круглое молодое лицо врача внезапно обвисло. – Миссис Бенджамин мертва. Мне очень жаль.




 Глава 4


 На похоронах он все еще находился в тяжелой прострации, темной недоигранной фуге.
 День был выбран неудачно. Жара рассеялась, перевернутый пласт куда-то подевался; день выдался солнечный, мягкий, успокаивающий. Обычно похороны ассоциировались у Пола с проливным дождем, поэтому мягкая грусть лишь усилила впечатление нереальности произошедшего трагедийного случая.
 Тем первым вечером – Эстер умерла во вторник – его накачали наркотиками и Пол смутно припоминал поездку в такси на квартиру Джека. Зять уступил ему кровать и проснувшись утром, Пол обнаружил его в гостиной на кушетке: курящего с чашечкой кофе – Джек вообще не спал.
 Из наркотического сна Пол выпал в реальность и почувствовал себя ни то, ни се: ни отдохнувшим, ни готовым к действиям. Незнакомая обстановка лишь подчеркивала ощущение экзистенциального сюрреализма: словно за полчаса до этого он родился, но родился взрослым и в мире чужеродном, мире незначительных, но остроумных поделок. Пол ничего не позабыл, но когда увидел сидящего Джека и начал разговор, то ему показалось, будто они актеры, разыгрывающие изо дня в день одну и ту же бесконечную сценку так, что слова уже давным-давно потеряли всякий смысл.
 Следователи прислали поверенного, дабы получить подпись Джека на канцелярской форме для вскрытия, на что Джек сразу же сказал, будто это безжалостный абсурд, потому что насильственные преступления со смертельным исходом автоматически снимаются с обследования. Медицинский эксперт объявил, что тело выдадут в четверг: в какую похоронную контору его направить?
 Тривиальность. Механические детали, Решения, которые необходимо принять. Состоится ли религиозное отпевание? Если нет, как тогда проводить похоронную церемонию?
 Эстер не была набожной; Пол также. Их религиозность определялась индифферентными еврейскими семьями, которые были целесообразно незаинтересованным в процессе, Даже политические симпатии и благотворительные интересы лежали вне сектантской сферы: супруги не поддерживали ни сионизм, ни Храм-Бнай Брита.
 Но все-таки в конце концов Джек позвонил кому-то и узнал имя одного раввина.
 Это было сделано, потому что таким образом решалось множество проблем, и потому что Эстер всегда любила церемонии.
 – Это то немногое, что мы можем сделать, – как-то не очень понятно произнес Джек – что еще можно было сделать для нее? – и Пол неохотно, но все-таки согласился, потому что объективных причин для возражения не было, а энергии для споров не осталось. Сохраняется капелька здравого рассудка лишь потому, что приходится принимать множество идиотских решений. Где должно состояться погребение? Где отпевание? Кто будет приглашен? В конце концов Пол понял, что распорядитель лично позаботился практически обо всем, а остальное отпало за ненадобностью: ближайшие друзья звонили выражая соболезнования, а под конец Пол сообщал им, что церемония состоится в пятницу в два тридцать, давал адрес похоронного бюро и тупо слушал повторы сожалений.
 И все же количество пришедших его удивило. Раввин, который вообще не знал Эстер быстро оттарабанил положенное с простенького помоста в покойницкой. Наконец все вышли на стоянку Амстердам-Авеню, где произошло отлично организованное действо по розыску мест в лимузинах и порядка в котором должен был следовать траурный кортеж. На пути к своим машинам Сэм Крейцер и Билл Данди остановились возле Пола, чтобы притронуться к его руке и пробормотать положенные в данном случае слова. Было еще несколько сослуживцев и даже – к удивлению Пола – клиент – Джордж Эн, китайский исполнительный вице-президент “Амеркона”, с которым они с Сэмом Крейцером завтракали во вторник.
 Пришли две пары, живущие в одном с Бенджаминами доме, а также куча кузенов, племянниц и племянников из Манхэттена и Квинс, невестка Эстер из Сиракуз, представляющая брата Эстер – Майрона, находящегося на дипломатическом посту в Малайзии и поэтому не приехавшего. Но который тем не менее прислал самый грандиозный из живых букетов.
 Пол обнаружил, что стоит возле могилы, каталогизируя пришедших, словно ставя хорошие оценки тем, кто решился прийти.
 Окошко в гробу было закрыто. Пол не видел жену с того времени, как во вторник утром вышел из квартиры; она в то время бродила с пылесосом из комнаты в комнату. У него напрочь отсутствовало всякое желание обозревать ее останки, и поэтому он страдал от объяснений “покойницкого профессора”, объяснявшего почему следует поступить именно таким образом. Оказывается, нападавшие очень сильно повредили лицевые мускулы, но кроме этого постарались патологоанатомы, тоже порезавшие тело прямо скажем основательно, и хотя и была возможность похоронщикам сложить все, что оставалось во вполне приличную кучку, все же это было хлопотно, да и дорого. Когда они уходили, Пола поразила резкость с которой Джек отозвался о “пластической хирургии над мертвыми” – этот тон не был похож на обычный тон зятя, он выдавал напряжение, в котором тот находился. Всю прошедшую неделю он был крайне восприимчив к поведению окружающих – наблюдал за реакциями людей на происшедшие события, не отдавая отчета в своих реакциях. Как будто настоящая реакция должна была еще наступить; он существовал в эмоциональном хиатусе, ожидая взрыва чувств или громовых рыданий – неважно чего. Он бы не удивился, если бы вспыхнул как бенгальский огонь.
 Джек стоял рядом с Кэрол, держа ее за руку. Девочка застыла, протестуя против происходящего. Как и отец, она еще не свыклась с неизбежностью, но в отличие от него спряталась в непрошибаемую скорлупу. Ее глаза выражали ничем не прикрытое возмущение. Как жутко она выглядит, думал Пол; она стояла поникнув, словно воронка от бомбы, лицо залепляла волна упавших тяжело-влажных волос. Обычно мужчины на нее заглядывались, но теперь же Кэрол выглядела старой, недоступной, фурией: сирота да и только.
 Это конечно результат применения наркотиков; ее пичкали успокаивающим первые три дня без передышки, потому что как только переставали давать лекарства, она сразу же скручивалась подобно часовой пружине и стойло притронуться к напряженному телу, как оно гальванически подергивалось. Вчера, например, Пол взял дочь за руку, попытался установить какой-нибудь контакт: ладонь оказалась ледяной и Кэрол тут же выдернула ее, сжав губы, и отвернулась. Она не пребывала в полном шоке – говорила голосом, которому не доставало ее обычной экспрессивности – но Пол все равно страшно за нее переживал. Джек согласился, что если через пару дней не наступит улучшение, ее следовало показать сведущему психиатру. Но быть может после похорон, она начнет приходить в себя.
 Гроб опустился в могилу, веревки вытащены, раввин прекратил говорильню, люди стали расходиться. Несколько человек подошли к Полу и Кэрол, другие же – те, которые не выносили вида чужого несчастья – быстро уходили, стараясь не показать, что спешат удалиться.
 Генри Айвз, старший партнер фирмы остановился, чтобы сказать:
 – Разумеется, вы можете не появляться на работе, пока не почувствуете себя способным продолжать. Скажите, Пол, что мы можем для вас сделать?
 Бенджамин покачал головой и произнес полагающиеся благодарности, и посмотрел вслед ковыляющему старику с лысиной и полагающимися старческими пятнами. С его стороны было очень любезно появиться здесь, хотя подобные напоминания о бренности земной жизни были со всем ни к чему: Айвзу семьдесят три.
 Джек сказал:
 – Мы тоже можем отправляться.
 Пол взглянул на гроб в могиле.
 – Похоже на то.
 – Ты уверен, что не хочешь побыть у нас еще несколько дней?
 – Уверен. Вам здесь и так негде спать. К тому же в переполненной квартире, когда все на нервах... – откликнулся Пол.
 Он почувствовал каким облегчением для Джека стала его несговорчивость.
 – И все-таки, останься хоть на вечер. Что-нибудь сообразим на ужин.
 Под этими лампами ссадины на лице Кэрол, замазанные косметикой, стали отчетливо видны. Она села на кушетку, скрестила ноги и наклонилась вперед, будто ее мучила страшная боль в животе.
 – Сейчас-сейчас, что-нибудь приготовлю.
 – Не волнуйся дорогая, я сам все сделаю.
 – Нет. – Сказала как отрезала. – Я сама.
 – Хорошо. Только успокойся. – Джек сел с ней рядом и обнял за плечи. Она не пошевелилась.
 – Может позвонить доктору Розену? – спросил Пол.
 Услышав это, Кэрол посмотрела отцу прямо в глаза.
 – Я в полном порядке. – Она вскочила и вышла из комнаты, тяжело ступая на пятки. Пол услышал, как на кухне что-то разбилось.
 – Отлично, – пробормотал Джек. – Главное вывести ее из системы, – Он осмотрелся. – Я удивлен, что здесь не слишком большой бардак. И что нас не ограбили.
 – Что? Почему?
 – Потому что налетчики всегда читают сообщения о похоронах. Таким образом они узнают, что дома никого нет.
 – Ограбление? Днем?
 – Большинство налетов совершается в дневное время. Именно тогда людей обычно не бывает дома. Молодчики, напавшие на ма и Кэрол тоже действовали днем.
 Пол снял черный пиджак и уселся на диван в одной Рубашке.
 – Она еще что-нибудь вспомнила? Например, как они выглядели?
 – Не знаю. Она не хочет об этом говорить, а я не имею желания давить. Она вспомнит все, конечно вспомнит – амнезии у нее нет. Сейчас она сознательно подавляет все, что связано с этим кошмаром в сознании. И это естественно.
 – Да, конечно. Но ведь полиции нужны зацепки, чтобы продолжить расследование.
 – Сегодня утром я разговаривал по телефону с лейтенантом Бриггсом. В понедельник утром мы отвезем Кэрол в участок, чтобы она просмотрела их альбомы: может быть кого-нибудь узнает.
 – Она вообще хоть что-нибудь говорит?
 – Прошлой ночью кое-что сказала. Это когда лейтенант пришел в больницу. Я был ему благодарен за то, что он очень мягко все выпытывал. И вытянул из Кэрол то, чего я бы никогда не добился. Настоящий профессионал – побольше бы таких.
 – Что именно она сказала?
 – Что нападающих было трое. То есть троих она видела. Молодые, возможно даже подростки. Сказала, что они – почти все время смеялись. Как истерики.
 – Наркотики?
 – Похоже на то. Даже наверняка. Либо наркоманы, либо абсолютно психически ненормальные, но это вряд ли, потому что тогда их давным-давно уже отвезли куда следует, а не оставили бы шляться по улицам.
 – Кэрол сказала, как именно они попали в квартиру?
 – Лейтенант выпытал. Я понял так, что Кэрол и ма только что вернулись из супермаркета. Поднялись в квартиру, и через несколько минут кто-то постучал в дверь и сказал, что это посыльный из магазина. И когда дверь открыли, на пороге стоял пацан с большим бумажным пакетом. Ма решила, что это прислали бакалею, поэтому и впустила парня. Как только он вошел в квартиру, как кинул пакет на пол – полицейские обследовали его на предмет отпечатков пальцев, но на бумаге они не очень, хороши, получились только смазанные. В общем, парень вытащил нож, и тут же за его спиной появилось двое дружков. Один из них схватил Кэрол, а двое остальных стали избивать ма, стараясь узнать, где она хранит деньги.
 – Она никогда не хранила в квартире больших сумм.
 – В сумочке оказалось три или четыре доллара – позже она собиралась сходить в банк. А у Кэрол одиннадцать долларов и два жетона на метро: Мы здорово экономили в последнее время – купили эту мебель и платежка оказалась несколько большей, чем предполагали.
 – Итак, – произнес Пол медленно, – когда эти мерзавцы поняли, что поживиться нечем, они пришли в исступление, так, что ли?
 – Видимо так. Торчали они судя по всему на амфетаминах, по крайней мере так все выглядит. Иногда хихикали, и почти все время смеялись. Кэрол сказала, что это было хуже всего – непрекращающийся смех. Мне кажется, причина – почему они не избили так же сильно как ма, состоит в том, что когда Кэрол увидела, что делают с ма, то не выдержала и выключилась. Видишь ли, она не помнит, что дальше происходило. Когда Кэрол очнулась, грабители уже ушли, У нее хватило сил добраться до телефона и вызвать полицию.
 Пол стукнул кулаком по колену.
 – Они взяли портативный телевизор и еще кое-что. Как думаешь, может, кто-нибудь видел, как они вытаскивали эти вещи из дома?
 – Видимо никто. Судя по всему, эти трое шатались возле супермаркета и заметили, что ма с Кэрол выходят без покупок. Значит, им должны были все доставить на дом. Тогда вся троица пошла за ними до дома. Ты помнишь, как швейцар встречает всех, называя по имени? Поэтому они без труда узнали то, что им нужно: швейцар прокричал: “Добрый день, миссис Бенджамин!”, а возле звонка написан и номер квартиры. Таким образом узнав фамилию и номер квартиры, лейтенант Бриггс решил, что они отправились в заброшенный дом на Семьдесят первой улице, находящийся на полпути к тупику. Не трудно забраться в заколоченный дом и из него залезть в задний двор вашего дома – по подвалу. И затем им оставалось лишь вломиться в ваш подвал. Этот путь похоже используется сейчас постоянно. На твоем месте я бы поговорил с управляющим, чтобы на окошки подвала навесили железные ставни, или по крайней мере поставили решетки.
 – Это называется запирать сарай, после того как увели лошадь.
 – Не думаю, что это последний такой случай, па. В той кастрюле, в которой все мы потихоньку варимся, подобные вещи происходят каждые несколько минут.
 Пол едва заметно кивнул.
 – Просто в это трудно поверить. Вот что я никак не могу уяснить – как могло произойти столь бесчеловечное безобразное богомерзкое преступление?..
 – Знаешь, па, не думаю, что оно было умышленным. Мне кажется, человек не станет убивать другого собственными руками, если не озлоблен до предела или не накачан наркотиками до состояния, когда уже не может отвечать за свои поступки. Убьет, но не голыми руками...
 И тогда Пол почувствовал: мгновенный, сильнейший удар ослепляющей ярости. И процедил сквозь зубы:
 – Значит, ты так их защищаешь?
 – Что?
 – Таковы постулаты твоей защиты? они не отвечали за свои действия. – Он зло передразнил голос Джека: – Ваша честь, они не понимали, что...
 – Па, минутку, минутку...
 – …делали. Мне плевать на то, как ты это дерьмо называешь, но для меня это обыкновенное хладнокровное убийство и если ты думаешь...
 – Я не думаю, – холодно отреагировал Джек. – Я знаю. Разумеется, это было убийство.
 – Не смеши меня. Я видел тебя в суде, видел как ты пытался выставить своих маленьких паскудных клиентов невинными жертвами. Не хочу...
 – А теперь выслушай меня, па. Кто бы не избил ма и Кэрол – эти люди виновны в преднамеренном убийстве. Это закон – закон о тяжких преступлениях. Любая смерть, явившаяся следствием нанесения особо тяжких увечий, констатируется как преднамеренное убийство, даже если смерть наступила случайно и не была задумана, что в нашем случае не имеет значения. Эти люди совершили особо тяжкое преступление – нападение, с намерением совершить ограбление – и виновны в преднамеренном убийстве, виновны дьявол их раздери. Боже мой, да неужели ты считаешь, что я стану с этим спорить? Серьезно считаешь, что...
 – Да, серьезно считаю! – прошипел Пол со злобной яростью и задохнулся. – Неужели, ты думаешь, что твои голубиные адвокатские извороты смогут все объяснить? Неужели считаешь, что эти скоты заслужили твоих сложнейших объяснений не менее сложных законов?
 – Тогда, что ты предлагаешь? – Голос Джека был холоден, спокоен, взвешен. – Поймать их и подвесить на ближайшем фонаре, так что ли?
 – Этого они как раз и заслужили. Да на них надо устраивать охоту как на бешеных псов и отстреливать при появлении в зоне выстрела. Их надо...
 – Ты просто себя накручиваешь, па. Это никого еще до добра не доводило. Я чувствую то же, что и ты, понимаю, через что тебе приходится проходить. Но их – этих сволочей – даже еще не поймали, а ты уже волнуешься оттого, что какой-нибудь умненький адвокатишка сможет добиться для них смягчения приговора. Зачем сгущать краски ненужными домыслами? Этих парней не поймали, и если полиции будет известно столько же, сколько сейчас, то их никогда не поймают. Зачем расстраиваться из-за превратностей правосудия, которое еще не появилось в поле зрения?
 – Да затем, что я видел, как все происходит на самом деле! Даже если полиция их схватит, они вывернутся и выйдут из участка через заднюю дверь – обратно, на улицы. И в большей степени это происходит из-за таких спокойных засранцев типа тебя! Неужели ты никогда не задумывался над тем, что делаешь?
 – Задумывался. – Джек повернул голову в сторону кухни. – Может быть, на какое-то время прервем нашу содержательную беседу?
 – Из чего же вы ребята сделаны? Да на твоем месте я два дня назад подал бы заявление об увольнении и перевелся бы в контору окружного прокурора. Как тебя хватает на то, чтобы возвращаться в свой офис и продолжать защищать этих маленьких вонючих чудовищ?
 – Все не так просто и тебе это отлично известно.
 – Неужели? – спросил Пол. – Может быть это и есть наша главная промашка? В том, что мы сидим покачивая головами и с горечью объявляем всему миру, что все видите ли не так просто? Черт, да может быть на самом деле все именно просто, а у нас просто духу не хватает это признать?
 – А тебе значит хочется нацепить пояс с шестизарядными револьверами как в вестерне, отыскать и пристрелить их на месте, так я понимаю?
 – На данный момент, – отозвался Пол, – именно этого мне больше всего хочется. И я не уверен на сто процентов, что это неверный путь.
 – Я неплохо слышу, так что орать не обязательно.
 – Извини, – фыркнул Пол.
 Джек сидел в своем помятом черном костюме; волосы его стояли дыбом, а глаза отражали горечь, которую Пол понял и прочувствовал.
 Пол чересчур долго всматривался в лицо Джека, и поэтому тот не выдержал и подошел к бару.
 – Хочешь выпить?
 – Одну можно пропустить.
 – Могу поспорить, ты думал, что не предложу. – Слишком короткой была его улыбка. Он открыл дверцы бара и налил два полстакана виски. Ни добавок, ни льда. Один стакан Джек протянул Полу, подошел и снова сел на кушетку.
 – Прошу прощения за покровительственный тон. Похоже, я старался тебя утешить – не успокоить, нет, просто столько отчаяния вокруг, оно в самом воздухе, которым мы дышим, что мне самому хотелось успокоиться. Это нормально?
 – Разумеется. Прости, что взорвался. – Но сейчас они говорили друг с другом, словно осторожные незнакомцы. И Пол не знал стало ли лучше после “объяснения”.
 Джек задумчиво произнес:
 – Я всю неделю вспоминал одно происшествие – а, это случилось не то два, не то три года назад. Было где-то около полуночи или чуть больше полуночи, не помню точно. Я задержался в городе по делу с каким-то клиентом, а ночь была чудесная, поэтому я решил пройтись. И возле Брайтонского Парка наткнулся на молоденькую девушку, совсем пацанку. Она... на нее страшно было смотреть – полностью уничтожена. Оказалось, ее изнасиловала какая-то компания прямо здесь же в парке. Я дал ей денег на такси и посоветовал обратиться в полицию. Не думаю, что она воспользовалась бесплатным советом.
 – Почему?
 – Она была шлюховата, не совсем, но такая... ветреная. И вполне возможно групповое изнасилование не показалось ей чем-то уж совсем их ряда вон выходящим. По крайней мере убивать за это не стоило. По ее меркам. Конечно, она злилась на этих ребят, но не сходила с ума от ненависти. Понимаешь о чем я?
 – Не очень.
 – Я веду к тому, что большинству вещей сейчас не придают особого внимания – весь серьез, что был раньше – испарился. Либо это воспринимается нормально, как должно. Знаешь, что мне сказала эта девчонка? Что будь у нее больше мозгов, она не пошла бы в парк в такое время. То есть она практически винила во всем саму себя. То есть если бы она не пошла гулять – ее бы не изнасиловали. Мы живем в странное время.
 – Не хочешь ли ты сказать, – едва выдохнул Пол, – что мать Кэрол сама спровоцировала нападение?
 – Нет конечно. Не передергивай и не срывайся. Но думаю, что если бы вы жили словно в осажденной крепости: смотрели бы в глазок, не впуская бы в квартиру незнакомцев, поставили бы на дверь дополнительные задвижки, не выходили бы из дома не прихватив злобнейшую собаку – то наверное (в том случае, если бы вы действительно избрали такой способ существования в этом мире) ма была бы жива, но кто сможет вытерпеть такое издевательство над собой?
 Пол прекрасно знал людей, которые терпели и не такое.
 – Слушай, па, я знаю, что сейчас, конечно, не время, но через определенный промежуток, ты станешь вспоминать это как трагический несчастный случай – будто она умерла от болезни, или потерявший управление автобус сбил ее на улице, незачем накручивать себя, требуя крови и воздаяния. Даже если полиция поймает трех ублюдков и запрет их в тюрьме до скончания их века – это все равно ничего не изменит.
 Пол дожидался неизбежного “ее это не вернет”, но Джек не произнес этих слов; может, он и не был таким уж болваном и любителем затасканных клише.
 – Нам обоим придется смотреть правде в глаза, – бубнил зять не переставая. – В наше время по неволе станешь чувствовать себя неполноценным, если в три секунды не способен открыть замок пластиковым календарем – любой парнишка с улицы сделает это элементарно. Тебе известна статистика преступления? Я каждый день слышу ее от одного кисляка из конторы окружного прокурора. В Нью-Йорке каждые двенадцать секунд совершается нападение или ограбление, то есть в прошлом году зарегистрированных преступлений было что-то около семидесяти тысяч, а ведь это лишь половина всех преступлений – о многих мы даже ничего не знаем. Теперь тяжкие преступления: аресты по уголовным делам проводятся в одной шестой случаев, а в тюрьму попадает лишь треть из этой шестой части. Разумеется, за убийства сажают намного больше – полиции удается раскрыть восемьдесят процентов преступлений со смертельным исходом – и все-таки в городе ежедневно происходит три убийства. Ты и я, Кэрол и даже ма – теперь статистика. В одной проклятой амбарной книге. Вот почему так чертовски трудно держать себя под контролем. Для тебя и меня это самая губительная вещь в жизни – для копов же ежедневная рутина, то, с чем они сталкиваются каждый час, так что привыкают и смиряются...
 Пол почувствовал как яд вливается в его нутро.
 – Спасибо тебе Джек, ты просто льешь бальзам на мои раны...
 – Прости. Не хочу выглядеть этаким пророком. Но все-таки работаю в этом дерьме – по крайней мере нахожусь на периферии событий, и мне приходится ежедневно сталкиваться с полицейскими. Поэтому считаю, что ты должен подготовиться к тому, что это дело так и не сдвинется с мертвой точки. Живи, хорошо? Не хорони себя заживо.
 – А почему бы, – медленно произнес Пол, – мне и не похоронить себя заживо?
 – Не желаю больше этого слышать.
 Он неуклюже встал со стаканом: голова его моталась из стороны в сторону, как у вымотанного бойца на ринге, старающегося поточнее установить местоположение своего противника.
 – Я ведь не о самоубийстве говорю, совсем не об этом.
 Но он продолжал думать об этом обсасывая подробности. Дышал он неглубоко и часто, глотка сжалась, кулак разжался.
 – Я никогда в жизни не ударил человека по злобе. Никогда не назвал черного “ниггером” и не украл пенни. Отдавал деньги и время другим.
 – И вот благодарность, – пробормотал Джек, – я понимаю тебя, па. Все это так, и ответа не найти.
 – Есть единственный ответ, который необходимо отыскать. Мне нужны эти трое убийц.
 – Вполне возможно, что их и схватят. А может и нет. Но если они останутся на свободе, что ты намерен предпринять? Повернешься спиной ко всем тем принципам, которые исповедовал в своей жизни? Или присоединишься к Розгарям или Ку-Клукс-Клану?
 – Не знаю, что, – тупо произнес Пол, – но по крайней мере что-нибудь да сделаю.
 – Или наймешь частного сыщика? Или купишь пушку и сам примешься их выслеживать? Такие штуки, па, только по телеку показывают.
 – А что, ты подсказал неплохие варианты. Может детектив и помо...
 – Частные сыщики, па, в реальной жизни совсем не то, чем их выставляют в кино. Обычно они занимаются добыванием сведений для разводов, или же обеспечивают людей охраной – точнее банки – или занимаются промышленным контршпионажем. Никакой частный сыщик не станет расследовать дело об убийстве, а если и станет, то он никак не сравниться с мощью и организованностью полицейского механизма.
 – И его наплевательским отношением к людям.
 – Я бы этого не сказал. Помнишь того копа, который сидел с нами в больнице?
 Пол даже припомнил имя; Джо Чарльз.
 – Это был всего лишь патрульный.
 – Конечно. Но ко всему прочему это был человек. И ему было не наплевать, па. Конечно, кое-кто из них берет взятки, а кому-то на все насрать, но копы совсем не те свиньи какими они нам кажутся в колледже.
 – Да не наставит он тебя! – прорычал Пол. – И все-таки твоя защита не меняет того факта – если я правильно истолковал твои слова – что эти животные никогда не понесут наказания! Никогда не предстанут перед судом!
 – Перед судом или судом мести?
 – Какая разница как ты это назовешь?
 Джек покачал головой.
 – Я лишь сказал, что ни тебе, ни мне никогда не представится шанса как-нибудь в этом поучаствовать. Я имею в виду месть. Мы же не можем действительно бродить по городу и искать убийц. Ты задумайся над этим. Только на секундочку. Мы даже не будем знать с чего и откуда начинать.
 – Значит ты предлагаешь попросту обо всем позабыть. Лечь в постельку и с головой укрыться звуконепроницаемым одеялом.
 – Или написать в “Таймс” письмо, Эта фраза заставила Пола взглянуть на зятя: он не ожидал от Джека подобного сарказма.
 – Похоже, ты прав, – произнес он, – похоже, ты действительно прав.
 – Придется привыкать, па.
 – По крайней мере можно постараться.




 Глава 5


 Этой ночью он совсем не спал; правда и не надеялся. Наготове всегда капсулы хлоралнибрата. Ему не хотелось их принимать Пол чувствовал, что чем дольше он станет накачивать себя наркотиками, чтобы забыться, тем сильнее будут мучить его демоны: лучше уж повстречаться с ними лицом к лицу и разом покончить с этим.
 Это была первая ночь, которую он провел в своей квартире с момента убийства. Из дома Кэрол Пол убрался рано, еще до захода солнца. Он не планировал столь быстрого отступления, это вышло само собой, вылезло из спора: Кэрол сомнамбулистически сервировала нечто несъедобное, и они втроем сели за стол. Возили еду по тарелкам и почти не разговаривали. Джек было встал и поставил пластинку Малера, но через несколько минут снова поднялся и выключил. В такое время слушать музыку вовсе не хотелось – тяжелые звуки лишь усиливали уныние; тривиальные же казались насмешкой.
 В подобных обстоятельствах тишина скверно действовала на желудок, поэтому в конце концов разговор все-таки начался: бессмысленный, вымученный. О важных вещах говорить не было никаких сил, даже думать не хотелось. Поэтому вся троица старалась говорить о чем-нибудь безличном, но напряжение оказалось слишком велико, поэтому беседа волей-неволей переползала на более домашние темы: останется ли Пол в квартире, должны ли они сами позвонить в полицию, узнать как продвигается дело, или ждать, пока полицейские соизволят им доложиться.
 В конце концов, снова начался спор о каре против реальности, Пол вскочил на ноги, чтобы сказать что-то очень злое, и тут Кэрол услышав его дрожащий голос зажала уши ладонями, захлопнула глаза и издала душераздирающий вой...
 – Тебе лучше уйти, – сказал Джек.
 – Лучше мне подождать, пока придет врач.
 – Нет, думаю, это больше ее расстроит. Ты должен в конце концов понять...
 Джек дал ей успокаивающее и уложив в постель, пока Пол звонил доктору Розену, и вот Джек поднял пиджак Пола и протянул ему, сказав:
 – Не хочу выглядеть жестоким...
 – Черт, я ведь все-таки ее отец!..
 – Сейчас, скорее воспоминание о матери.
 Ядовитое замечание уже готово было сорваться с языка – что-то о лицензии на кабинетную терапию – но Пол не позволил. Джек и так был чересчур раним, а за сегодня сказано было немало гадостей.
 Поэтому он ушел; в горле стояла желчь. Такси подвезло его от Горацио-Стрит до Вест-Сайда. Он вышел на углу Семидесятой и Вест-Энда, перешел авеню по сигналу светофора и прошел полквартала подозрительно вглядываясь в каждое встречное лицо.
 Ночной портье открыл ему дверь и приветливо кивнул, словно ничего особенного за эти дни не произошло. А может он ничего не знал? Пол автоматически остановился у почтового ящика. Он был до отказа забит маленькими плотными конвертиками – выражениями соболезнований. Он положил их в карман пиджака, запер ящик и прошел по коридору к лифту. Половину пути он проехал с пожилой парой, с которой изредка здоровался – их имен он не знал. Даже если они и читали что-нибудь в газетах, то связи никакой не усмотрели; поэтому спокойно пожелали доброй ночи и вывели в коридор пекинеса, который тут же начал отфыркиваться и рваться с поводка. Пол поднялся на двенадцатый этаж, вложил ключ в скважину замка чувствуя как напряглись мышцы живота и ввалился в квартиру, не представляя на что может наткнуться.
 Под дверь кто-то подсунул записку. Она лежала на коврике. Пол наклонился, чтобы поднять ее готовый к вспышке ярости, подозревая, что это может быть угрожающее письмо от убийц. Но это оказалась карточка с соболезнованиями от Бренштайнов, живущих рядом. Он добавил ее к пачке вынутой из кармана, кинув ее на трюмо в фойе.
 В эту квартиру они въехали после того как Кэрол поступила в колледж и стало ясно, что она больше ни за какие коврижки не согласится жить с ними вместе. Так что в квартире была лишь не слишком большая гостиная, угловая спальня и ванная комната с кухней, находящейся по другую сторону фойе. Дому было лет сорок или пятьдесят: квартиры здесь были с высокими и многочисленными шкафами даты выпуска дома – странной формы, шедшими по всем стенам на фут не доходя до потолка. Дом был достаточно стар, чтобы иметь ванную на когтистых лапах, но она подходила ко всей остальной обстановке. Квартира была небольшой, но удобной и множество окон выходили на длинный ряд перестроенных домов на другой стороне Семьдесят первой улицы.
 Пол пинком захлопнул дверь, заглянул на кухню и прошел в гостиную. Все было аккуратно прибрано. Неужто полицейские позаботились об этом? Убиралась явно не приходящая по понедельникам служанка. Пол сердито нахмурился: он надеялся увидеть полный разгром, чтобы самому все почистить.
 Запах Эстер витал в воздухе, но он его не взволновал. Пол прошел по комнатам, надеясь что-нибудь почувствовать. Казалось, будто его подсознание, опасалось за его рассудок и удерживало его от этого.
 В поле зрения появилась нечто непривычное глазу и Пол не сразу сообразил, что именно. Ему пришлось внимательнейшим образом осмотреть каждый предмет... стулья, сервировочный столик, книжный шкаф, телевизор, кондиционер в окне...
 Взгляд скользнул обратно. Телевизор, убийцы украли телевизор.
 Это был центр, стоял в углу, там, где когда-то горбился портативничек. Этот же был цветной – со встроенным стереопроигрывателем и радио. Пол в несколько шагов пересек комнату. На нем лежала записка:
 “Пол. Надеемся, что это хоть как-то скрасит твое одиночество. С глубочайшим сожалением.
 Конторские Ребята.
 Р. S. Холодильник мы набили”.
 Это его добило: он зарыдал.
 У них никогда не было цветного телевизора, поэтому Полу никогда не удавалось посмотреть хорошие цветные передачи. Правда несколько раз он видел по плохо настроенному телевизору, висящему над стойкой бара футбольные матчи и несколько раз у друзей на огромном экране – церемонию вручения “Оскара”. Двадцать минут Пол переключал каналы, стараясь отыскать что-нибудь развлекательное. Он был чересчур перевозбужден. Выключив наконец телевизор, он подумал о том не выпить ли, но решил этого не делать.
 Зазвонил телефон. Джек.
 – Доктор Розен только что ушел. Выписал несколько сильных снотворных. В понедельник утром Кэрол придется пойти на собеседование с психиатром.
 – Что ж, на данный момент, может это и хорошо...
 – Надеюсь, беседа поможет ей выбраться из пропасти, в которую она скатывается. По крайней мере, буду держать кулаки. Розен сказал, что знает отличного врача.
 – Нисколько в этом не сомневаюсь.
 – Чертовски мило с его стороны, что он пришел. Найдется ли еще человек, который в пятницу вечером сможет оторваться от отдыха.
 – Он был нашим семейным врачом почти двадцать лет.
 – Ладно. Если будут перемены – дам тебе знать. Сейчас она спит – ее хорошенько накачали. Бедняжка. Блин, какая все-таки это мерзость!.. А ты как? Я имею в виду квартиру. Если хочешь, можешь вернуться и переночевать у нас. Наверное, там очень одиноко...
 – Придется привыкать – ничего не поделаешь. Лучше раньше, чем позже.
 – Па, нет нужды перенапрягаться с самого начала.
 – Все будет в порядке, – зарычал Пол. – Возможно, зайду завтра, взгляну как там Кэрол...
 – Отлично.
 После того как трубка была повешена, квартира показалась Полу совсем опустевшей. Он изменил только что принятое решение и сделал себе выпить. Держа стакан в одной руке, он прошествовал в спальню, сел на кровать, рванул узел галстука, потом наклонился и принялся развязывать шнурки ботинок.
 Скинув их, он протянул руку за выпивкой и внезапно услышал свой крик.
 Пол не мог этому поверить. Обычно он стойко переносил удары судьбы, не вынося слабостей. Он сидел застыв как камень, чувствуя как его крутит, и ужаснулся оттого, что ему страшно захотелось сделать что-нибудь сумасшедшее, дикое, жестокое – раздавить кого-нибудь в лепешку.
 Он принялся ритмически колошматить кулаком по матрасу. Потом опустился на одно колено и грохнул по кровати. Кулаку не стало больно, да и матрасу тоже, и через мгновение Пол уразумел, что в его нынешних действиях не будет удовлетворения. Он вспомнил одного паренька в старших классах, который кулаком пробил дверную панель одного из классов. Правда он запамятовал, сделал ли парнишка это на спор иди просто от злости: он был одним из “качков”, которых все боялись – здоровенный лоб. Пол подумал было тоже врезать по двери, но испугался боли. Ему вовсе не хотелось ломать руку.
 Молоток, подумал он. Наверное, это было бы славно – так врезать, чтобы отдача замучила – посильнее чтоб...
 А по чему врезать-то? Поломать мебель? Изгваздать стены?
 Мозг снова нарушил его грандиозные планы. Ночью он стал и принял душ. Лежа и высыхая, он подумал о том, что было бы неплохо, если бы Эстер оказалась рядом. Он мог бы на нее наорать, и тогда бы ему полегчало.
 На прошлой неделе он стал замечать как она располнела – как плоть ее увядшей груди и рук вываливается из лифчика, какими толстыми стали ее ляжки, талия и бедра, как под подбородком объявилась мягенькая подушечка жирка. Что ж, ей было сорок шесть, она была на год и один день моложе Пола – Водолеи.
 Водолейный водевиль, подумал он. Невыполнимые обещания молодости, которые после свадьбы без вспышек заняли свои места в семейной жизни. Парочка спокойно старела и жирнела. Они были странно старыми, всегда старыми – казалось, никогда не были молодыми.
 Поначалу Эстер была привлекательной девушкой. Она грациозно двигалась, и с языка ее не слетали те гадости, которые так и вертелись у большинства девушек той поры. Полу казалось, что они понравились друг другу с первого взгляда. Они и дальше нравились друг другу. Ссор и даже битв было всего несколько– это удивительное обстоятельство зависело оттого, что они оба были сдержанными людьми и долго накалялись, прежде чем дать парам выйти, а когда паров становилось чересчур, обычно находились иные пути для удаления – через контору, работу, добровольные группы по помощи населению, в которых Эстер работала почти полный день, а Пол столько, сколько мог.
 Оглядываясь назад, Пол с огорчением подумал о том, что жизнь была для них обоих чересчур ровной. Откуда печаль? Оттого, что он не любил свою жену, или оттого, что любил? Ничего не осталось – лишь пригоршня несбывшихся надежд. Но они давным-давно угасли, и смерть Эстер была всего лишь знаком пунктуации. Почти все время их отношения напоминали крепкую, хорошую дружбу, совсем не такими представлялись они в дни юности, но единственно для их способностей возможными. Они ни в чем друг друга не упрекали; и все-таки когда кто-нибудь из друзей или знакомых отзывался о своих половинах с горячей любовью или нежностью, Пол испытывал зависть.
 И что теперь он станет делать на уик-эндах? Конечно, их совместное проживание не очень-то напоминало рекламу, но Эстер стала условием – и необходимым – его существования. Оказалось очень важно иметь кого-нибудь рядом. Теперь Пол понимал, что приходилось выносить его отцу, который большую часть своей жизни прожил в одиночестве.
 И снова на него накатило: перехватило дыхание, появилась изнурительная ярость, захлестнувшая каждую мышцу.
 Пол вяло выкарабкался из-под смятых простыней и прошел в ванну; зажег свет и уставился на свое отражение в зеркале. Седеющая шевелюра на макушке совсем прохудилась. Пятна, покрывавшие щеки и руки увеличились в размере и объеме. Глаза были в красных прожилках, на лице и шее появились глубокие морщины, а внизу живота стал намечаться выпуклый подсумок, от которого на бока нависали жировые складки, Использованный, никому не нужный каркас. Пол прошел в кухню, еле-еле передвигая ноги, налил новую порцию мартини – десять к одной части воды – не стал утруждаться со льдом и прошаркал обратно в гостиную. Сев, он внезапно осознал, что впервые за многие годы, бродил голым по квартире. Ни ему, ни Эстер так и не удалось преодолеть невинную стыдливость: переодевались они обычно в ванной и никогда не ходили голыми в гостиной или кухне.
 По телу яростно ползли мурашки. Пол взял со стола новый, непрочитанный журнал, открыл его наугад и пробежал глазами длинный параграф, а потом вернулся к началу, открыв для себя, что совершенно не вникает в суть слов. После второго неудачного раза, он сдался и закрыл журнал.
 Пора было прекращать всю эту ерунду. Пора было начать что-нибудь делать. Пора было придумать какой-нибудь план.
 Он решил утром позвонить в полицию. Может быть, их надо постоянно подгонять?..
 Пол проглотил половину мартини и по новому оглядел комнату стараясь представить как именно здесь все произошло. Где они это сделали? На ковре? Прямо здесь, на кушетке? Он попытался воспроизвести сцену.
 Это оказалось непросто. Пол никогда не видел настоящего насилия, кроме как в кино или по телевизору.
 До того как все произошло, он был даже тайно убежден, что большая часть рассказов про насилие – надуманна: он не мог поверить в то, что мужчины созданы для того, чтобы постоянно убеждать себя и всех в своем “мачизме” – мужественности и жестокости окружающего мира. Интеллектуально это еще можно было понять, но в фантазиях и снах, в глубине души не верил в то, что насильники и убийцы существуют по-настоящему. Пол всю свою жизнь прожил в мировой Столице Греха, кроме тех двух лет, что они пробыли вне, но в непосредственной близи от нее, и все-таки никогда своими глазами не видел ни единого акта насилия, кроме уличных перебранок шоферов с пешеходами, которые так сильно на него действовали, что и он в непонятной злобе принимался орать на водителей такси и колошматить по крыльям автомобилей кулаками. Ни разу не видел букмекера, не знал ни одного гангстера. Полу было известно, что вся округа напичкана наркотиками: пройди квартал на восток и увидишь Игольный Парк, где увидишь лица полные апатичной тоски, которые – как он понимал – принадлежали несомненно наркоманам, но ни разу Пол не видел как наркотики переходят из рук в руки и никогда не видел шприцов, кроме как во врачебном кабинете. Иногда его пугали ржущие компании подростков, с гиканьем проносящихся по вагонам метро или кучкующихся на углах, но ему не приходилось замечать с их стороны каких-нибудь стремлений что-нибудь разбить или разрушить. Иногда бывало трудно поверить в то, что страницы “Дэйли Ньюс” или “Миррор” забиты не фактами, а безумными фантазиями или упражнениями начинающих авторов второсортной фантастики.
 Пол знал множество людей, чьи квартиры были ограблены. Однажды, года три-четыре назад ловкая рука, высунувшаяся из закрывающихся дверей вагона метро, выхватила у ничего не подозревающей Кэрол сумочку. Да, подобные вещи происходили, но как бы это сказать – анонимно, что ли, в них не присутствовало чувства личного человеческого насилия.
 И теперь Полу предстояло привыкать к совершенно новому миру реальности.




 Глава 6


 В воскресном номере “Таймс Мэгэзин” появилась статья, в которой упоминалось имя Эстер. Сэм Крейцер позвонил в десять часов утра и поведал об этом Полу.
 – Как ты?
 – В порядке.
 – Поганое время. Мы можем что-нибудь для тебя сделать, Пол?
 – Нет. Ничего.
 – Может как-нибудь на недельке отобедаешь с нами?
 – Давай я сообщу тебе чуть позже, хорошо? Сейчас у меня что-то нет настроения с кем-либо видеться. – Ему хотелось избежать сердечности своих друзей. С ними такого не случалось, для них это был уцененный товар. Кровоточат только твои раны. В человеческой жалости есть нечто липкое, она не помогает, а лишь раздражает, а сочувствие – жесточайшее из возможных испытаний.
 Пол позвонил Джеку. Кэрол все еще спала. Пол сказал, что позвонит попозже: наверное лучше пока не появляться, по крайней мере, пока она не почувствует себя получше – как-нибудь в другой раз, о’кей?
 Он вышел купить “Таймс”. Прошел до Семьдесят второй, и к газетному киоску возле Бродвей. Было очень тепло. Прищурившись, Пол наблюдал за плывущим людским потоком, разглядывая отдельных личностей, стараясь впервые в жизни угадать который из них убийца, который наркоман, а который невинен. До этого момента он ни разу не боялся выходить на переполненные улицы: всегда был осмотрителен, ночью пользовался такси, не шастал по темным закоулкам и незнакомым районам, но это была автоматическая привычка. Теперь же Пол искал на лицах печать жестокости.
 “Таймс” он купил и пошел обратно по Семьдесят второй, медленно ступая, разглядывая то, что всегда пролетало мимо его сознания: грязь, серые торопящиеся лица, тощих девиц, сгрудившихся под тентом в центре квартала. Движение было не очень сильным: в эти теплые воскресенья, после Дня Труда все торопились уехать из города, стараясь продлить себе лето валяясь на пляжах и в поле, впитывая солнце.
 Женщина бездумно стояла уставившись в окошко дешевого варьете. Красная табличка гласила: “Комо сабе веде ке но тьене энфермедад венериа?” Как узнать, что у тебя нет венерических заболеваний? Баба была простенькая, с лицом испещренным шрамами, отвисшей нижней губой, старая сука, злобная развалина с грязной авоськой свисавшей из вялой руки. Интересно сколько убийц вышло из этого лона? Сколько грабителей лежало между этими древними скрипящими бедрами?
 Встревоженный, оставшуюся часть пути до квартиры проделал бегом.
 В понедельник Пол все еще находился в состоянии посттраурной прострации. Вчера вечером он наглотался снотворных таблеток, поэтому поутру мало что соображал. Вчера он было твердо решил пойти сегодня на работу – даже если он не до конца включится в процесс, все равно полезнее видеть вокруг знакомые лица – но утром Пол уразумел, что не выдержит вида сотрудников.
 Он сходил в банк, потому что кончились наличные, Прогулка получилась короткой: банк находился возле газетного киоска, на углу Семьдесят второй и Бродвея. Тот же путь он проходил и вчера, чтобы купить “Таймс”, это был тот же путь, которым он тысячи раз следовал на работу и домой – в метро, из метро... Но сейчас все выглядело по-другому. Пол скользнул в двери банка, словно в потайное убежище.
 Пол решил было купить тяжелую палку и использовать ее в качестве оружия. Но это очень громоздко и неудобно: человек с ножом мог преспокойно увернуться, подскочить под палку, да к тому же если человек носит с собой дубинку, это обычно только озлобляет нападающих.
 У кассы Пол встал за человеком в грязном переднике, разменивающим мелочь для своей закусочной. Через некоторое время мужчина отошел, неся несколько тюбиков с мелочью, упакованной в бумагу.
 Пол взял на десять долларов четвертаков. Придя домой, он опустил их в носок, завязал его. И для проверки стукнул этим импровизированным кастетом, по сложенной “чашечкой” ладони. Затем положил его в карман пиджака. С этого момента он намеревался постоянно носить кастет с собой.
 Он не собирался себя выгораживать; и прямо признал, что является бесхребетным трусом. До него дошло, что самой кошмарной чертой его характера является тщета всех его усилий.
 Он чувствовал себя последним идиотом. Вытащив тюбик монет, Пол развязал носок и высыпал монеты в дальний ящик стола. То есть хотел высыпать. Ящик заело, он не хотел выезжать. Пол дернул сильнее.
 Ящик выпал, и содержимое вывалилось на ковер. Самые же мелочи – кнопки, скрепки, разлетелись по полу.
 Во всю мощь легких, Пол стал сыпать проклятиями.
 После того, как он снова собрал вещички и поставил ящик на место, Пол вновь засыпал монетки в носок, завязал его и снова убрал в карман.
 Позвонив слесарю, Пол договорился, что тот придет в среду и заменит замки, на более прочные модели, которые невозможно открыть пластиковой карточкой и вышибить ногой.
 Несколько часов подряд Пол придумывал различные ловушки для воображаемых грабителей. Дробовики с обмотанными курками, поставленными на дорогу. Гранаты.
 После этого он принялся выдумывать себе прозвища: полный кретин, параноидальный дурак. Сразу после пяти позвонил Джек:
 – С полудня пытаюсь тебя достать.
 – У меня была снята трубка. Чересчур много звонков с выражениями соболезнований.
 – Понимаю тебя.
 – Кэрол ходила к психиатру?
 – Да, мы были у него вместе этим утром. Произвел хорошее впечатление, все на уровне. Выписал несколько транквилизаторов и сказал, что через какое-то время все образуется. Мне показалось, что со мной он разговаривал даже больше чем с ней. Знаешь, всякие советы давал о том, каким я должен быть спокойным, терпеливым и понятливым, пока все не образуется. Можно подумать, что она беременна.
 – И все-таки мне кажется, что он прав. Тебе стало спокойнее на душе?
 – Какое-то время да. Но, па, у Кэрол страшнейшая депрессия. Когда я с ней заговариваю, она почти никогда не отвечает. Словно об стенку горох.
 – Ну, в какой-то степени это может быть эффектом транквилизаторов.
 – Может, – произнес Джек неуверенно.
 – Как думаешь, она обрадуется, если я приду навестить?
 – Нет. Я обговаривал этот вариант с врачом, он сказал, что для нее будет лучше не видеть тебя определенное время. Я объяснил, что тебя будет непросто сломать, но он все-таки стал настаивать, говоря, что какое-то время Кэрол надо оберегать от любых воспоминаний связанных с преступлением. Тебя, живущего в квартире, в которой произошло убийство необходимо держать от нее подальше. Па, пойми меня правильно и извини – не думай, что Кэрол тебя в чем-либо винит. Но все-таки будет лучше, если она отдохнет от тебя хотя бы несколько дней.
 – Так сказал этот врач, да?
 – Да. Извини – я прекрасно понимаю, что на тебя и так слишком много навалилось, и без...
 – Ничего. Я все понял. – На самом деле он не был в этом уверен, просто спорить не хотелось. Споры бесполезны. – Хорошо, позвоню завтра. – И дал отбой, чувствуя гнетущее опустошение.
 В воскресенье утром он позвонил в полицейский участок; следующий звонок – в понедельник вечером. Его соединили с лейтенантом Мэлколмом Бриггсом.
 – Все верно, мистер Бенджамин, я веду это дело.
 – Мне просто хотелось узнать, прояснилось ли хоть что-нибудь. Есть ли зацепки...
 – Хотелось бы вас как-то ободрить, но боюсь на сегодняшний день у нас чего-то конкретного, ничего, что можно было бы назвать зацепкой. Отыскалось несколько человек, видевших группу подростков, слонявшихся возле супермаркета примерно в нужное нам время в самый день нападения. Один из свидетелей сказал, что если показать ему этих ребят, то он обязательно их узнает, поэтому если мы их поймаем, у пас будет человек, способный их опознать. Но пока что никто никого не узнал по нашим фотоальбомам. Вчера ваша дочь просмотрела альбомы, но не нашла в них знакомых ей личностей.
 – А я и не знал, что ее привозили в полицию.
 – Ее не привозили. Я разговаривал с мистером Тоби, который объяснил мне в каком она состоянии, поэтому, поговорив с помощником инспектора, мы отправили несколько патрульных полицейских, которые завезли альбомы ей на квартиру. Ваша дочь просмотрела все фото людей, бывших когда-нибудь замешанных в подобные дела. И как я уже сказал, она никого не опознала. Правда миссис Тоби дала нам что-то типа описания этих людей, я имею в виду нападавших.
 – В самом деле?
 – Похоже, она уверена в том, что двое были пуэрториканцы, а третий – негр. Конечно он вполне мог быть пуэрториканкским негром – их тут в последнее время развелось...
 – Скажите, я слышал: обычно делают такие специальные рисунки, основанные на показаниях свидетелей... Портреты...
 – Верно, сэр. Но ваша дочь чувствовала себя не совсем хорошо, так что она ничем не смогла нам помочь.
 – Но может быт,ь в ближайшие дни она почувствует себя несколько лучше...
 – Как только она будет готова, мы сразу же приступим к делу.
 После того, как он положил трубку, в голову Пола тут же завертелись вопросы, которые ему бы хотелось задать инспектору. Он побродил возле телефона, а затем набрал номер квартиры на Горацио-Стрит.
 – Джек?
 – А, па, привет. Что-нибудь случилось?
 – Почему ты не сказал мне, что Кэрол просматривала полицейские альбомы?
 – Да просто выскользнуло из памяти. То есть, я хотел сказать, что она все равно никого не узнала.
 – Ей наверное было не по себе?..
 – Она сама этого захотела, настаивала.
 – Судя по тому, что произошло, мне это не кажется такой уж блестящей идеей.
 – Понимаешь, тогда мне показалась настойчивость Кэрол ободряющим знаком. А в конце концов оказалось, что стало только хуже, – Голос Джека слегка дрогнул: – Па, черт побери, да что же нам-то делать?
 Жаль, что у Пола не было ответа.
 Только повесив трубку он понял, почему Джек ничего ему не рассказал: потому что ожидал взрыва. Ему были прекрасно известны протекционистские чувства Пола.
 Поэтому Пол задумался, почему же он в действительности не взорвался. Да потому, подумалось ему, что все вариться внутри под высоким давлением. И вскоре рванет.




 Глава 7


 В четверг Кэрол госпитализировали в Пресвитерианскую Колумбийскую лечебницу на обследование; по крайней мере так это объяснил психиатр.
 К утру четверга Пол понял наконец-таки, какую опасность таит в себе одиночество. Чем больше времени он проводил в квартире, тем более жутким представлялся ему мир за окном. Ему было необходимо пробудиться. Слишком легко замуровать себя и тупо смотреть идиотские телепередачи или наблюдать за пустыми стенами. Пить даже больше чем есть. Ничем не заниматься, не делать зарядку. Думать, что сердечные приступы возникают на голом месте.
 Спальню, за исключением тех часов, когда Пол пытался уснуть, он избегал. Слишком сильно в нем проявлялся дух Эстер. Он понимал, что надо бы собрать все ее вещи и разом от низ избавиться, но не мог заставить себя подойти к ним, поэтому и обходился гостиной, кухней и фойе: переходя из комнаты в комнату, но обычно тупо сидя перед телевизором, не обращая внимания на то включен он или нет.
 За последние сто часов Пол всего трижды и то очень ненадолго выходил из дома. Ему не нравилось выходить: тело гнило, мозг тупел – здравствовали лишь демоны подсознания.
 Он решил позвонить Сэму Крейцеру и принять приглашение на ужин, если оно конечно все еще имело силу: подготовившись к тому, что у Сэма с женой на сегодня могут быть другие планы как провести вечер, он протянул руку к телефону.
 Тот зазвонил прежде, чем Пол успел до него дотронуться. Звонил Джек, сообщил, что Кэрол госпитализировали.
 После, много позже, Пол никак не мог припомнить в точности, что именно говорил зять. Пол орал на него, задавал идиотские вопросы, на которые у Джека не было ответов; обвинял во всех смертных грехах, на что получал прохладные освежающие тычки. Наконец Джек бросил трубку.
 Пол не знал даже имени психиатра. Следовало позвонить и узнать его. Но только не сейчас: следовало дать Джеку время остыть – да и самому заняться тем же самым.
 Он принял душ – тер себя изо всех сил жесткой мочалкой, соскребая мерзость прошедших дней, пока кожа не загорелась огнем. Побрился с тщательной аккуратностью. Впервые за пять дней надел все чистое: белье, рубашку и лучший рабочий костюм из коричневого габардина, который Эстер купила на Оксфорд-стрит, в последний раз – три года назад – когда они были в Лондоне. Идеально повязал галстук и приколол его к рубашке серебреной булавкой. Почистил тряпкой ботинки. Взглянул в зеркало, причесал и заставил себя выйти на улицу.
 Перед домом словно ледок, покрывающий примороженные дорожки, валялись осколки разбитого стекла – бутылку расколотили. Пол аккуратно обошел ее, посмотрел по сторонам и перешел улицу, направляясь на восточную сторону. Шествуя по Семидесятой к Бродвею, он заметил, что детишки выбегают стайками, производя шум-гам из нависающих ворот школы 199. Мускулы живота стали неприятно сокращаться Поначалу Пол не стал всматриваться в лица – будто претворившись будто их не существует, он стирал детей с лица земли. Позволял им спокойно обтекать его с двух сторон. Повсеместно слышались взрывы грубого хрипловатого смеха. Неужели в нем действительно звучит животная жестокость или ему только кажется?
 Но через несколько секунд, Пол принялся пристально всматриваться в лица ребят. В кармане кулак сжался, обхватив носок с монетами.
 Один из юнцов перехватил взгляд Пола. Глаза его блеснули: блеснули и потупились. Пол едва не перестал дышать, чуть не остановился: голова повернулась вслед за пареньком, который сказал что-то своему приятелю шагавшему рядом. Они оба засмеялись, но ни один из них не взглянул в сторону Пола.
 Светофор на углу зажег зеленый фонарь, и Пол быстренько перебежал улицу. Но на перекрестке Амстердама и Бродвея горел красный, поэтому Пол пошел по тротуару к Колумбийскому Цирку. Он выбрался из толпы подростков: живот отпустило, Мысли метались в голове: чего он ожидал? Нападения на улице, в толпе школьников? Игры в гляделки с тем высоким подростком, которая бы привела к обмену ударами? Держи себя в руках.
 Он подошел к чистым, опрятным домам Линкольн-Центра. Повинуясь внезапному импульсу, Пол перешел Бродвей, прошел Шестьдесят пятую улицу и зашел в Центральный Парк.
 К нему тут же подошел нищий, протягивая руку, а Пол всегда считавший себя обязанным платить убогим, на этот раз отвернулся и быстро прошел мимо.
 Парк был замусорен благодарным человечеством: везде валялись разорванные газеты, смятые кульки из-под завтраков, ржавые пробки, нержавеющие пустые банки, битые бутылки. Несколько лет назад Пол по нескольку свободных часов в день работал добровольцем в организации, взявшей на себя обязательство освободить город от мусора. Хорошо, их предупредили, у них был шанс.
 Пол не захотел и далее следовать скрытому смыслу своей мысли; он испугался.
 Около зоопарка сидел, раскачиваясь, пьянчуга. Глаза его следили за Полом. Выглядел мужик так, словно у него не было прошлого, и не предвиделось будущего. Он продолжал следить, поворачивая голову вслед за Полом. Пол заскрипел зубами, пробежал зоопарк и выскочил на Пятую Авеню.
 Он вышел на улицу без какой-либо определенной цели, просто повинуясь позыву выйти, пройтись, положить конец своей нездоровой изоляции. Но теперь он точно знал, куда идет. Пол убыстрил шаги, хотя его подошвам стало жарко, и пятки заныли...
 Дверь захлопнулась за его спиной. Девушка в приемной – Мэрилин – двадцатишестилетняя полнеющая брюнетка с явным намеком на двойной подбородок отъехала от стола и всплеснула руками, соединив в едином жесте изумление, радость и сочувствие.
 – Ой, мистер Бенджамин! – чирикнула она. – Как здорово! – Но тут она вспомнила и личико ее скукожилось с клоунской поспешностью. – Вы не представляете, как страшно мы были огорчены, услышав... Бедный, мистер Бенджамин... Для вас это наверное было настолько ужасно...
 Она наклонила голову, что-то пробормотала, а затем ринулась по коридору, прежде чем поддалась бы порыву прижать Пола к своей пышной дебелой груди.
 Он прошел к кабинету Сэма Крейцера и подобный же прием ожидал его у сэмовой секретарши; войдя в дверь. Пол увидел, что Сэм сидит с Данди. Они просто с ног его сбили и стали тискать, прежде чем он смог вставить словечко.
 – Похоже у меня стала развиваться клаустрофобия. Подумал, что мне наверное лучше всего вернуться на работу. Наверное, пока толка от меня будет немного, но просто сидеть и просматривать бумаги, зная, что вы где-то рядом – это само по себе хорошо для здоровья.
 – Тут ты прав, – откликнулся Данди. – По крайней мере, рядом с тобой всегда будут мелькать дружески настроенные физиономии.
 Пол спокойно держался перед неизбежным горлопрочищением и лицевыражением приятелей. Сэм сказал:
 – Черт, Пол...
 Данди же взял его за руку и похлопал по плечу.
 – К этому нужно привыкнуть, приятель, но знай: мы с тобой. Если что-нибудь понадобиться, все, что угодно...
 – Билл, все нормально. – Пол уклонился от соответствующих излияний, чтобы разрядить обстановку. – Кстати, Сэм, если предложение остается в силе, то знай, больше всего мне бы сейчас хотелось нормально поесть. Все это время я ел какую-то мерзлую дребедень – телевизионные ужины, на вкус напоминают уцененную труху.
 Может быть, ему только показалось, что на долю секунды на лице Сэма проявилось полное замешательство, крушение каких-то планов? Потому что улыбка тут же стерла все.
 – О чем тут говорить. Я позвоню и скажу ей, чтобы все приготовила.
 Пола несколько покоробило: неужели Сэм был действительно раздосадован? Может быть ему это представлялось неудобным, тягостным? Может Полу и не следовало набиваться...
 – Я тебя прекрасно понимаю, – говорил тем временем Данди. – Как то раз Энн загремела в больницу, дети безвылазно сидели в интернате – но боже мой! Как я был счастлив, когда она вернулась! Может я покажусь шовинистской свиньей в мужском обличье, но мне показалось, что во время жениного отсутствия я питался лишь замороженными опилками и чугунными болванками.
 Пола тошнило от запаха: наконец он понял, что эта душная сладость не что иное как дандивский одеколон после бритья.
 Улыбка Данди застыла – до него только сейчас дошло, что случай рассказан не к месту. Энн пришла домой после операции. Эстер домой не вернется. Данди думал именно об этом: на его лице всегда отражались все мысли, и Пол не мог придумать каким образом избавить приятеля от чувства вины без того, чтобы еще не ухудшить создавшуюся ситуацию. Лучше всего, наверное, было бы вовсе не заметить происшедшего, претвориться, что все в порядке. Поэтому он быстренько проговорил:
 – Я смотрю, вы тут в мое отсутствие совсем распустились. Так вот учтите – я вернулся. Во-первых, чтобы поймать за руку тех, кто намеревается таскать варенье из моего шкафа... – Тяжелый, нарочитый смех Данди, – ...а во-вторых, чтобы склеить все, что вам, ребята удалось разломать в бизнесе. Сэм Крейцер тут же сказал:
 – Кстати, когда ты вошел мы как раз обсуждали дельце одного твоего клиента. Немзермана. Сукин сын теперь крепко подсел, правда, Сэм?
 – Он что, установил у вас подслушивающие устройства и знал, о чем вы говорите?
 – Да нет просто звонил каждые пару дней и спрашивал, когда ты снова появишься на работе. И кстати передавал свои соболезнования.
 Пол подумал: неужели правда. Немзерман был не из таковских, поэтому он решил, что Сэм прибавил эти слова от себя, потому что их требовалось произнести в данную минуту.
 Данди буркнул:
 – Я вчера с ним говорил – Сэма как раз не было. Судя по всему, он говорил из какой-то букмекерской конторы – шум стоял в трубке просто адский.
 – Что же он сказал?
 – Во-первых: почему Пол Бенджамин сидит на заднице и когда он собирается снова начать работать? Это я перевожу на более-менее приличный язык. Во-вторых: похоже он заучил урок – по крайней мере на какое-то время – и выкарабкался из истории с незаработанными деньгами, о которых он думал, что они являются его основной прибылью. То есть проинструктировал своего брокера, чтобы тот звонил ему проверяя при этом все полугодичные отчеты, на предмет продажи какого-нибудь блока акций. В-третьих: эта проблема породила следующую, которую он и хотел обсудить.
 – И что же – обсудил?
 – Ну да. Я не хочу хитрить с твоими клиентами, Пол – и не хочу отбивать твою клиентуру. Но за последнюю неделю мне Немзерман надоел хуже горькой редьки. Поэтому под конец я сломался и сделал ему предложение, которого он добивался.
 – Какое еще предложение?
 – В общем, у него есть чемодан доверху набитый акциями, которым миллион лет. То есть он хранит их еще со времен первой администрации Рузвельта.
 – Франклина Рузвельта, – спросил Сэм насмешливо, – или Тедди?
 Данди продолжил, не обратив на реплику Сэма внимания:
 – Если он продаст акции сейчас, ему придется выплатить огромные налоги на приращение капитала. Ведь некоторые бумаги возросли в цене за последние сорок лет от десяти долларов до шестисот. Поэтому Немзерман как безумный ищет способ вообще ничего не платить.
 – И что ты ему посоветовал?
 – Создать несколько трестов, и акции вложить в них. А потом просто “зависнуть” на них. Если ему удастся распоряжаться ими до смерти, то они перейдут по завещанию к наследникам, а наследники смогут продать их не платя никаких налогов. А если он положит акции на имена наследников, это поможет еще и обойти кое-какие имущественные налоги.
 Данди, к сожалению, говорил слишком много и слишком быстро. Пол постарался было успокоить его.
 – Именно это и я ему советовал. Не бери в голову. Не думаю, что он воспользуется твоим предложением, но зато не сможет нас после обвинять, в том, что мы его надрали.
 Сэм Крейцер спросил:
 – А почему ты думаешь, он не воспользуется советом?
 – Насколько мне известно, наследников у него всего двое – сестра и племянник – и он ненавидит их до смерти.
 – Тогда почему бы ему не создать благотворительную организацию?
 – Несколько лет подряд я предлагаю ему эту комбинацию. Он продолжает отговариваться: мол, вот-вот созреет. Но он никогда не созреет. В его скелете отсутствует благотворительная косточка.
 – Значит, он оставит наследство двум людям, которых ненавидит и позволит правительству заграбастать невероятно огромные налоги. Знаете мне кажется, что ему глубоко плевать на то, что случится после его смерти. Люди типа Немзермана радуются деньгам пока живы. Таким образом они уравнивают счет в неравной игре, которую ведут с жизнью. А когда он умрет и игра закончится – какая ему разница, что случится с фишками?
 Данди проворчал:
 – Хотелось бы мне смотреть на это дело с такой стороны.
 Пол сел в кресло.
 – Может быть он так уж не прав. Иногда мне кажется, что мир это черная пустыня, в которой слепцы ищут камни, чтобы убивать других слепцов.
 Ему не хотелось этого говорить, но от постоянных мыслей о сложившейся ситуации, слова сами вертелись на языке и он просто позволил им соскользнуть, но увидев их реакцию, он пожалел, что сорвался. Данди принялся суетливо отыскивать уголок, в котором он мог бы устроиться, а Сэм Крейцер тоскливо уставился на узел галстука Пола и проговорил:
 – Знаешь, Пол, я понимаю, что ты чувствуешь. Мы все это понимаем. Но через какое-то время – вот посмотришь – все будет выглядеть для тебя чуточку иначе.
 – Сомневаюсь, – ответил Пол – ровно без нажима; ему вовсе не хотелось начинать горячий спор, но он ощущал, что внутри столько накопилось, что поневоле придется высказаться – помните статейку в воскресном “Таймс Мэгэзин”? О подобных вещах мы читаем постоянно, но не верим в них. Не верим в то, что такое действительно может произойти – пока это не происходит лично с тобой.
 – Пол, ты не имеешь права судить людей. Их кормят всем этим денно и нощно – они устают от этого. Это все равно, что крики “волк”! – люди так часто слышат о преступлениях, что для них они перестают иметь какое бы то ни было значение. И может быть это и к лучшему. Нам всем необходим какой-то защитный механизм, иначе рано или поздно мы можем спятить.
 Кэрол...
 Превозмогая внутреннее сопротивление он заставил себя ответить:
 – Сэм, ты поймешь о чем я говорю, если вспомнить как часто мы читаем о нервных срывах сторожевых собак, которые живут в нашем замечательном городе. Как они набрасываются и рвут в клочья полицейских прямо в участках – не значит ли это, что в замечательном городе Нью-Йорке ты не можешь даже в полицию зайти, чтоб предварительно не позвонить и подождать, пока тебя не впустят?
 – А почему ты думаешь, мы с женой все время стараемся найти себе жилье вне городской полосы? – Значение сэмового вопроса было ясным.
 – Не знаю, может быть, это и выход. Может... может, тогда Эстер все еще была бы...
 – Боже мой, Пол, не надо так, прошу!
 – Все нормально. Все нормально. Я не собираюсь тут растекаться дерьмом по твоему ковру. Просто за последние несколько дней я думал. И знаешь, не слишком приятно было прийти к пониманию того, что большую часть своей жизни посвятил делам, само основание которых считаю теперь полностью неверным.
 Сэм покачал головой.
 – Не верю, Пол, не верю – да ты и сам не будешь верить этому, когда пройдет достаточно времени, чтобы все постепенно позабылось...
 Разговор на эту тему прервался до вечера, потому что на последней фразе в кабинет Сэма вошел Генри Айвз.
 – Мэрилин поведала о твоем приходе. Рад тебя видеть, Пол, чертовски рад.
 Пол пожал старую костлявую ладонь. Жесткость рта Айвза, всегда напоминавшего прорезь для монет стала отдохновением для вымотанного в споре Пола.
 – Не могу выразить, Пол, насколько все мы были огорчены происшедшим, огорчены – и озлоблены. Сказать по правде злоба это даже не то слово, которым можно охарактеризовать нашу ярость. Тот факт, что наши служители закона позволяют подобным вещам происходить, причем делают это снова и снова, – он со свистом втянул в себя воздух, и продолжил, – это наш стыд и наша боль, Пол. Мы все в этом повинны. Они хоть что-нибудь разузнал о тех, кто это сделал? Я так понял, что преступники до сих пор не пойманы. Стыд и позор.
 Смена темы разговора выбила Пола из колеи: Айвз выдал свой монолог ровно, и двигал его как по рельсам – сел на своего конька: он чувственно-эгоистично поставил себя в центр внимания и теперь наслаждался произведенным эффектом.
 – Нет, – ответил Пол, – пока не поймали. Пока ведется розыск. Я держу связь с полицией. Похоже, у них есть одна-две зацепки.
 – Тогда, клянусь Господом, лучше быть им их побыстрее раскрутить. Я так понял, что действовала группа подростков, – юных негодяев? Правильно?
 – Именно так.
 – Стыд и позор, – снова громыхнул Айвз и поднял палец, словно пресекая попытки вмешаться, которых и так никто не делал. Эти омерзительные юнцы растут в бедных кварталах, где понимают, что зло ненаказуемо, а добродетели существуют лишь для старых больных на голову кретинов. Чего же нам от них ожидать как не внезапных проявлений самой страшной жестокости? Радикалы держат на чердаках оружие, а критикуют правительство за перепроизводство той экономической системы, в которой выросло намного больше великих людей и мыслителей, чем в какой-либо другой, и которая избавила столько людей от бедности, сколько не избавлял ни один другой режим за всю историю человечества. Они вооружаются, чтобы нападать на честных граждан, тружеников, таких как вы и я, и стрелять в осажденных полицейских, и что происходит? Народ негодует на насильственные действия полиции, которая всего лишь хочет защитить саму себя и тот же самый народ!
 За спиной Айвза Сэм обменялся с Данди озадаченными взглядами страстотерпцев; их кивки и одобрительное мычание не вызывали у стариков подозрения насчет собственной речи, так что он остался в полном неведении на счет того, что именно о нем думают его подчиненные.
 Все продолжало идти так, как к этому привык Айвз и все остальные, своим чередом, словно ничего не изменилось. Для Пола же все предстало в ином свете: форма и Цвета мира совершенно изменились, стали иными.
 В тот вечер, посмотрев на Сэма через обеденный стол, Пол сказал:
 – Знаешь, мы все родились наивными. Как бывает врожденный идиотизм, так у нас врожденная наивность. И те из нас, кто не перерос это качество, стал либералом.
 – Пол, подожди минутку, ты не можешь...
 – Но я мог. Очень даже могу. У кого прав на это больше чем у меня?
 На этот вопрос ни Сэм, ни Адель предпочли не отвечать.
 – Ты знаешь, мне совсем недавно стало понятно, кто же мы на самом деле такие, либералы. Мы требуем реформ, улучшить ситуацию, в которой находится беднейшие слои населения – почему? Что бы они были лучше материально обеспечены? Чушь, Только для того, чтобы самим чувствовать себя виноватыми. Рвем на себе рубахи, чтобы как можно хлеще показать насколько мы сочувствуем и стараемся помочь там, черным, молодым, или впавший в депрессию. Всех стараемся умиротворить, успокоить: так знаешь, что есть либерал? Либерал это парень, который бежит из комнаты, когда там начинается драка.
 – Мне кажется, – вступила Адель Крейцер таким тоном, которым обычно предлагают: “давайте-ка откроем окно”, – Мы присутствуем при радикализации правого крыла Пола Бенджамина. – Ее сильный голос хорошо увязывался с длинной узкой челюстью. Она была темноволосой, худой женщиной и вокруг ее головы витала аура самокритичной меланхолии. – Конечно правда твоя, что в Нью-Йорке стало невозможно жить. В подобных городах выживают лишь такие подонки, которые напали на твою квартиру: помести в какой-нибудь провинциальный городок и увидишь насколько роковым будут последствия. У них не будет возможности прятаться.
 – Может быть, ты и права, – согласился Пол. – Но не думаю, что бегство лучший из возможных выходов.
 – Могу предложить еще один, – встрял Сэм и когда Пол и Адель переключили на него внимание, самодовольно изрек: – Сбросить им на голову десятимегатонную атомку!
 – Отлично! – крикнула весела Адель. – Клянусь святым Георгием, просто отлично!
 Клоунада супругов была слабенькой, но она поставила точки “I”. На протяжении всего вечера Пол старательно избегал разговора на данную тему, но понимал, что едва ли способен думать о чем-либо другом. Время от времени он вообще переставал слушать о чем они говорят.
 Ушел он рано, намериваясь добраться до дома не позже половины одиннадцатого, чтобы успеть позвонить Джеку. Похоже, Крейцеры не слишком скрывали откровенное облегчение от его ухода: да, подумал Пол, не скоро они пригласят меня снова.
 Да и черт-то с ними. Он вывалился из лифта, и переходя в вестибюль заметил, что швейцара не видно, Любой может запросто войти. Его челюсть выпятилась. Пол вышел на Сорок пятую и стал безуспешно искать такси: Крейцеры жили в самом конце Ист-Сайда, и вечерами движение здесь было не слишком оживленным.
 Воздух туманился и вниз низвергался небольшой приятный дождик. Пол поднял воротник плаща и зашагал к Второй Авеню, избегая вступать в лужи и мусор. Он старался держаться самого краешка тротуара, потому что возле зданий, парковок и подъездов к магазинам стояла неприглядная темень, в которой мог кто-нибудь прятаться. Пол находился всего лишь в полуквартале от ярких огней и движения авеню, но прекрасно знал, что эти места наводнены грабителями, Знал... то-то кислое начало спирально подниматься со дна желудка. Он поднял плечи и почувствовал, как в животе образовался комок. Шажок, еще шажок по серой улице, когда дождевые капли холодят шею. Шаги его гулко отражались от мокрой мостовой.
 Это был словно прогон сквозь строй. Дойдя до угла, Пол понял, что чего-то достиг.
 Таяли отражения ярких неоновых красок, стекая по водосточным канавам. Пол перешел на другую сторону и встал вблизи магазина, поджидая свободное такси. Подождав несколько минут, понял, что это будет один из тех вечеров, когда такси словно вымирают во всем мире сразу. Он на каблуках повернулся сначала в одну, затем в другую сторону – ничего. Грузовики, случайный автобус, едущий в центр, огромные, проносящиеся мимо с пневматическим шипением лимузины, занятые такси.
 Через полквартала от Пола появился кто-то спотыкающийся и шатающийся из стороны в сторону: пьянчуга, старающийся не ступать на трещины на панели. Шел он прямо на Пола. В панике Пол повернулся и стал быстро удаляться от него на запад по Сорок Пятой.
 Было еще совсем рано, но кварталы выглядели как в четыре часа утра. Пол никого не увидел, пока не добрался до угла Третьей авеню. В поле зрения появилась молодая парочка; парень в ярком пиджаке – какой-то раздутый, нездорово-налитой – и девица в расклешенных брюках и с прямыми волосами, опускающимися до пояса: свободные одиночки, идущие старательно избегая касательств друг друга, картинно разговаривающие о чем-то модном, а следовательно – банальном. Может быть, они всего лишь решали к кому отправиться на квартиру: к ней или к нему, а может дошли до стадии совместного снятия апартаментов, обозначив свои отношения написания фамилий через дефис на почтовом ящике.
 Выглядели они так, будто не приходили друг от друга в щенячий восторг.
 Пол замахал рукой подходящему такси. Зеленый огонек был зажжен, но машина пронеслась мимо не замедлив движения. Поддавшись импульсу, Пол заорал.
 Прошло наверное четыре машины, прежде чем пятая остановилась.
 – Семидесятая, Вест-Энд, – процедил Пол сквозь зубы; затем откинулся на подушках и запрокинул голову, уперевшись в твердую поверхность потолка. Неужели так только в такси, или может быть у современных машин все задние сиденья сконструированы таким образом, что сидеть на них без того, чтобы не скрючиваться и поджиматься – невозможно? С тех самых пор, как они с Эстер вернулись в город, после непродолжительного пригородного существования, у Пола не было своей машины; Кроме машин такси за последние четыре года ему удалось посидеть лишь еще в одном автомобиле – в похоронном лимузине.
 Сквозь плексигласовое стекло, отделявшее от водителя заднее сидение, Пол не мог как следует разглядеть шофера: было видно, что над креслом маячит огромная черная башка с толстым валиком жира на загривке. За всю поездку никто из них не проронил ни слова.
 Красный сигнал светофора впереди, прервал плавное движение машины, и негр увернулся от от остановки, повернув налево на Сорок седьмую и поехав поперек города. К западу от Восьмой Авеню целый квартал возле темных провалов парадных стояли, прислоняясь к стенам девушки. На Девятой, на глаза попалась шайка нарывающихся на непонятно какие неприятности подростков, с обязательными руками, засунутыми в обязательные же карманы, и ничуть не менее засунутыми в маски полнейшей апатии лицами. Наркоманы? А быть может, им просто совершенно приелась самая невероятная звериная жестокость? Выглядели они так, словно только и ждали момента, чтобы кого-нибудь пришить.
 Мог ли он думать так о них две недели назад? Наверное нет, подумал Пол, наверное он почувствовал бы их скуку и решил бы посвятить чуть больше времени местному атлетическому клубу: “Что действительно необходимо этим ребятам – здоровый интерес. Нужно будет организовать несколько дворовых команд. А теперь давайте назначим исполнительный комитет и соберем деньги на снаряжение”.
 Теперь же такой ответ ни за что не пришел бы ему в голову. С какой стати ребятам интересоваться военными играми, когда можно устроить настоящую войну?
 Эти новые мысли сильно встревожили Пола, но ему никак не удавалось выпихнуть их из головы. К тому времени, как такси добралось до Линкольн-Тауэрз, он впал в некое подобие прострации, воображая себе команду молоденьких изуверов, которых сам снабжает осколочными гранатами, замаскированными под мячи для бейсбола, призванными уничтожить подростковые бандитские формирования.
 Пол просунул деньги за проезд сквозь узкую щель в плексигласе и вышел на углу. Он уже собирался перейти на другую сторону, когда заметил небольшой автомобиль, припаркованный возле супермаркета. Часть брезентовой крыши была взрезана, обрывки неровно свивали по бокам. Видимо на заднем сидении лежал какой-то предмет, представлявший минимальную, но все-таки ценность: кто-то воткнул ноле, вспорол крышу, засунул руку и украл вещь. Людям надо было бы получше думать, прежде чем оставлять машины с таким верхом прямо на улице...
 Пол остановился, внутренне подобравшись. Что это еще за ход мысли?
 Неужели мы должны сами обгадить каждое священное право, которое имеем? Неужели позволим им напугать нас до такой степени, что сами откажемся от всего, чего угодно?
 Дождь сиял на мостовых как драгоценные камни. Пол взглянул вдоль квартала, скользнул глазами под бетон уэст-сайдского хайвэя, к реке. Мимо прошли огни лодки. Конечно, там, на грязной реке, в лодке, ты был бы в безопасности.
 В безопасности, подумал Пол. Неужели это все, за что мы можем бороться? Неужели это все, что нам осталось?
 Загорелся зеленый, и Пол перешел улицу и ступил на тротуар прежде чем увидел стоящего в тени дома человека. Плечи его были опущены, руки сложены на груди, а рот кривился в улыбке. Черномазый в тесном пиджачке и ковбойской шляпе. Длинный и мощный словно штык.
 Пальцы Пола в ботинках подогнулись. Волосы встали дыбом. Сквозь тело прошла волна адреналина, заставившая руки затрястись. Они стояли лицом к лицу, и между ними не было ничего, кроме дюйма брызчатого дождя. Черный не пошевелился. Пол очень медленно повернулся и пошел по улице, чувствуя как в ушах отдается бешеное биение сердца.
 Перед домом стоял грузовик, развернувшийся против движения. На ветровом стекле белела полицейская квитанция, но машину никто не собирался отбуксировать в участок: просто кто-то кому-то передал несколько долларов и все. Пол остановился у грузовика и посмотрел себе за спину, используя большое наружное зеркало. Черный стоял там же, где и стоял, едва различимый в полутени. Обливаясь потом, Пол вошел в здание.
 Эта улыбочка; неужели негр знал, кто такой Пол? Может быть, это один из напавших на Эстер?
 Он позволил воображению захватить его. Прекрати психовать, возьми себя в руки. Кэрол сказала – дети. Подростки. Этот же был взрослым, следовательно, никак не мог быть одним из них. Может быть, его удивление можно было приписать чересчур явному страху Пола; может он наоборот – интеллектуал – драматург или музыкант – решивший проверить, сколько полиции потребуется времени, чтобы снять его с этого утла. Провести так сказать, эксперимент на тему белой ненависти к черным.
 Пол далее подумал было вернуться и сказать парню, что это не очень умно, проводить такие эксперименты. Если бы у меня в кармане лежал пистолет и ты бы продолжал так на меня смотреть, приятель, у тебя могли бы возникнуть крупные неприятности. Но это была лишь фантазия; не существовало реальной возможности выйти и все это сказать. Пол кивнул швейцару и направился к лифту.
 Могу побиться с кем угодно об заклад, что подобные фантазии частенько приходят в голову горожанам. Если бы я был там, когда этот подонок резал крышу автомобиля, если бы я видел, что происходит и был вооружен...




 Глава 8


 – Вы хотели меня видеть, мистер Айвз?
 – Присаживайся, Пол. Айвз был последним выжившим из трех ловких на руку бухгалтеров, основавших фирму в тысяча девятьсот двадцать шестом. С тех пор, она переместилась ближе к центру города: с Бобровой на Сорок третью улицу. Кабинет старика напоминал свалку вещей, оставшихся от каждого переезда фирмы, древний телеграф, автоматически печатающий биржевые сводки, парочка прабабушкиных часов, и четыре позолоченных совершенно омерзительных херувима, висящих на стене в качестве украшений. Обстановка была на редкость смешанной, здесь были изделия, оставшиеся от четырех десятилетий и уровней разных состояний благосостояния фирмы: в одном углу, например, стояло современное датское кресло, фальшвовикторианский инкрустированный столик, и медная напольная лампа из “двадцатых незабываемых” с дешевым стеклянным абажуром.
 Кабинет был большой, с толстыми коврами, занимал он пятьсот квадратных футов углового пространства и огромными своими окнами выходил на здание ООН и Ист-Ривер.
 Пол выдвинул стул и сел. Айвз произнес:
 – Как ваша дочь? Поправляется?
 – Боюсь, что с прошлой недели мало что изменилось.
 – Какое безобразие, – покачал головой старик. – Но я все-таки надеюсь, что ей удастся справиться с бедой.
 – Доктора уверены, что это ей удастся.
 – Да, Хорошо. И все-таки мне кажется, что вы очень расстроены и беспокоитесь за ее здоровье.
 – Это естественно.
 – Есть кое-что, чем я мог бы помочь – или если откровенно, даже не ей, а вам. Вот зачем я попросил вас зайти. Есть работа и с приличной премией, которая будет незамедлительно выплачена, если все пройдет как надо. Думаю, что затраты на больницу ощутимо бьют по вашему карману. Я конечно понимаю, что у вас есть медицинский страховой полис, но все равно цены сейчас такие, что никакая страховка не сможет покрыть всей суммы.
 – Да, вы совершенно правы. Мне пришлось залезть обеими руками в “нз”.
 – Так вот, эта работа должна вам здорово помочь.
 – Благодарю за работу, но знаете, мистер Айвз, предпочел бы не пользоваться вашей благотворительностью.
 – Ничего подобного, Пол, вы заслужили. – Айвз положил локти на кожаные подлокотники огромного кресла с высокой спинкой. Потом переплел пальцы и прищурился, давая тем самым понять, что переходит непосредственно к делу. – Речь, разумеется, пойдет о ситуации сложившейся в Амерконе. Сегодня утром мне позвонил Джордж Эн. Совет директоров намерен следовать тем путем, который он обрисовал вам пару недель назад.
 – Путем слияния с “Джейнчилл Индастриз” надо полагать.
 – Именно. На прошлой неделе в город приезжал лично Ховард Джейнчилл и Эн несколько раз с ним встречался. Все пока идет нормально, но как вы прекрасно понимаете никто не сядет для более-менее серьезных переговоров до тех пор, пока не будут тщательно обследованы бухгалтерские книги обеих компаний. Вот тут-то мы и вступаем в игру в качестве бухгалтерского отдела Амеркона.
 – Придется проверять цифры у “Джейнчилл”...
 – Верно. Как вы понимаете управление компании находится в Аризоне.
 Пол пристально взглянул на шефа. Тот продолжил:
 – Если честно, мне кажется, что в подобной ситуации путешествие только на пользу пойдет...
 – Я правда ни о чем подобном не думал, но быть может оно действительно к лучшему, – пробормотал Пол неуверенно.
 Айвз молчал. Судя по всему, он ожидал соглашения, но так как Пол все молчал, ему пришлось сказать:
 – Тогда – решено: в конце следующей недели вы вылетаете на место с Джорджем Эном.
 – Это очень мило с вашей стороны, мистер Айвз, предложить мне подобную работу, но с таким ответственным заданием не лучше ли послать кого-нибудь из старших партнеров фирмы?
 – Это ни к чему. Это ваша работа.
 – Все это хорошо, но мне бы хотелось точно знать, не приведет ли это к... своего рода волнениям среди персонала?
 – Пол, любезность, которую я вам делаю, лишь поверхностно любезна. Просто у вас глаз более чем у других наметан на всякого рода несоответствия в бухгалтерских отчетах и вы всегда пики называли пиками. В прошлом году вы великолепно справились с делом Мэстига, поэтому на данный момент времени вы, как никто другой, подходите для выполнения именно этого задания. К тому же вы...
 – Простите, мистер Айвз, но в деле Мэстига нам было отлично известно, что они подделывают отчеты, поэтому никакими уловками нас было бы не сбить со следа – мы прекрасно знали, что именно искать. Скажите, вы предлагаете, что в деле “Джейнчилл” будет что-нибудь в подобном духе?
 – Им этого я конечно сказать не мог, – сказал Айвз и тонкая улыбка заиграла на его губах. – И лично Джейнчилла не знаю, но в финансовых кругах у него сложилась репутация бизнесмена с профессиональной этикой обанкротившегося продавца автомобилей.
 – У Амеркона есть какие-нибудь конкретные подозрения?
 – Судя по разговору с Джорджем Эном – нет. Но Джейнчиллу прекрасно известен тот факт; что Амеркон вот уже несколько лет присматривается к его компании. Он был бы последним идиотом, если бы не предпринял небольшого очковтирательства, чтобы представить финансовую деятельность с наивыгоднейшей стороны. Так поступает каждый, когда дело доходит до слияния с кем-то.
 – Сейчас нам, например, известно, что Джейнчилл понижает тариф, по которому списывал цену новых заводских построек – то есть снизил скорость на постепенное обесценивание. Таким образом, в бухгалтерских отчетах понижается масса денег списываемых на ухудшение общего состояния заводов и оборудования. Вам придется обратить на это особое внимание, чтобы сравнить настоящие цифры с дутыми и узнать насколько они превосходят обозначенные барыши.
 – Когда дойдет до дешифровки сносок, которыми перегружены корпоративные сводки, то вы тут будете в своей тарелке. На эту работу лучшего бухгалтера не отыскать. Совершенно ясно, что отчеты Джейнчилла по прибылям выглядят много лучше истинного состояния дел. Вопрос только в том: насколько лучше? Вам лучше знать, каким образом это выяснить. У Амеркона должна быть перед глазами полная картина того, что именно они покупают, прежде чем сделают первое предложение.
 – Разумеется.
 – Бот и все, что я хотел вам сказать. Единственное, что хотелось бы добавить – не обольщайтесь, Пол, работа предстоит очень трудоемкая и серьезная. Она отвлечет вас на несколько недель. Я хотел встретиться с вами, чтобы убедиться, что вы ее примете, и что сможете находиться вдали от дочери и полностью посвятить себя работе.
 Все равно ему не позволят видеться с Кэрол. Выехав из города, он прочистит мозги. Чересчур сильное давление он испытал в последнее время.
 – Я с радостью этим займусь, мистер Айвз. Спасибо, что предоставил мне такую возможность.
 – Прежде чем уедете, обсудите кое-какие детали с Джорджем Эном. На подготовку у вас есть две недели. Я знаю, нет, просто-таки уверен в том, что вы отлично справитесь с этой работой, Пол. Я всегда в вас верил.
 Пол чувствуя невероятное облегчение двинулся к дверям. Обернувшись он увидел, что Айвз раскрыл Свод Законов о Доходах и, нахмурившись, штудировал его.




 Глава 9


 – На ваших дверях очень недурные петли, – сказал слесарь. – Знаете, в новых домах на дверях такие петельки, что их зубочисткой можно поддеть.
 Первый слесарь, с которым Пол договорился, так и не появился. На какое-то время он позабыл об этом и не спохватился вовремя. С этим же лысым приземистым мужиком с изуродованной ушной раковиной и дикими глазами Пол договорился пару дней назад. Его инструменты были раскиданы по всему фойе. Возле двери лежали стружки и опилки, там, где потребовалась работа дрелью.
 – Теперь вы понимаете, что с этим замком нельзя просто захлопнуть дверь. Придется повернуть ключ, неважно заперта она или нет.
 – Понял, понял. Единственное, что меня тревожило – это чтобы никто не мог забраться внутрь, пока дверь заперта; если же она открыта, значит по моей собственной вине.
 – Точно. Знаете, конечно для профессионального домушника нет такого замка, который он бы не смог отпереть, но сейчас их не много осталось, да и в такие как этот дома они не лазят. На Ист-Сайде они предпочитают Пятую Авеню возле парка, Шестидесятые улицы, Саттон-Плэйс, примерно в таком духе места. Однажды в одном доме я поставил на входную дверь целых три замка – очень дорогих, знаете ли – и все равно домушник ограбил этих ребят как только прочитал в газете, что они отплыли путешествовать по Европе. Вынес все подчистую.
 Слесарь выбил из отверстия, прорезанного в двери стружку и опилки и принялся приспосабливать в него огромный замок.
 – Знаете, глупо платить репортерам, чтобы они писали, что вы уезжаете и надолго, – сказал он. – А вы случаем не намериваетесь продавать какие-нибудь ценности?
 – А в чем дело?
 – Если соберетесь, не указывайте в объявлении, ни адреса, ни фамилии. Это просто пригласительная карточка для воров.
 – Я об этом не подумал.
 – Знаете, вы можете здорово усложнить этим ребятам их единственную лампочку. Это глупо. Каждому вору прекрасно известен этот вариант. Я советую своим клиентам, чтобы уходя вечером пройтись или днем на работу, они оставляли две-три лампочки включенными да еще и врубали на полную радио, чтобы человек, слушающий у двери, это прекрасно улавливал. И еще одно: в самую жару летних дней, все грязные наркоманы шляются по улицам, наблюдая за квартирными окнами. Если они видят, что какой-то кондиционер отключен и не бухтит – значит никого нет дома. Не так уж много электричества сжирают две-три лампочки, включенный кондиционер и радио. Дешевая страховка, вот как я это обзываю.
 – Буду помнить.
 С 1948-го Пол не ездил на лыжах и все-таки во сне он летел по снежному склону – длинному девственно-белому, все быстрее и быстрее, а затем склон пошел резко вниз и он не смог развернуться и ветер врезал уши холодом и воем ста тысяч мертвецов, лыжи шептали что-то разогнавшись до невероятной скорости, и склон все продолжал уходить под откос, а он все не мог остановиться...
 Пол проснулся, ощущая, как похолодели ноги, и остался лежать в постели, слушая звуки мусорщиков и наблюдая за полосками серого света, пробивающимися сквозь жалюзи. Там, на улице в этот момент кто-то кого-то убивал. Невозможно было думать о чем-либо другом и невозможно ничего делать, как только думать об этом в бессонной ночи.
 Ноги были холодными, но в комнате висел застойный привкус жары и дурных снов. Язык садило. Пол встал, включил кондиционер, подошел к холодильнику, налил стакан ледяного молока и принес его назад, поставил на ночной столик у кровати. И сквозь унылое подвывание кондиционера до него донеслось мокрое шуршание колес автомобилей с улицы – пошел дождь. Его глаза сонно следили за переливающимися жидкими огненными полосами на потолке, послышался дождь, когда порыв швырнул его в стекло. Чувствуя, что больше не в силах держаться, Пол вытащил из нижнего ящика комода теплые носки и, натянув их, улегся в постель, аккуратно прикрывшись одеялом. Угол простыни задел за стоящий на столике стакан с молоком, и он опрокинулся, расплескав содержимое по ковру. Пол заорал, проклиная все во всю мощь легких. Затем вытряхнулся из постели и поплелся на кухню за губкой и бумажными полотенцами.
 Ясно, что больше спать не придется. Половина третьего утра. Пол потянулся за книгой, но не смог сфокусировать внимание на шрифте; убрал ее, погасил свет и остался сидеть на краю постели: потный, бесцельно уставившись в темноту.
 Даже в темноте – особенно это появлялось в темноте – комната казалась хранилищем воспоминаний. Мне необходимо выехать из этой квартиры, куда-нибудь перебраться. Может быть в один из небольших отелей, где служанки и горничные ежедневно прибирают в номере.
 К чертям, подумал он, единственным разумным решением будет переезд в пригород. Куда-нибудь в район, расположенный возле Гудзона, на Пали-сэйдс, или снять коттедж в Джерси или округе Оранж. Только не на Лонг-Айленда ему не вынести. Но обязательно выехать из города – из этого безумия.
 Неверно. Это значит сдаться. Я не собираюсь убегать. Я останусь и буду драться.
 И как же ты намерен драться?
 Мозг предлагал в середине ночи самые нелепые фантазии. Чувствуя себя последним олухом, Пол налил стакан воды, проглотил снотворную пилюлю, поставил будильник и завалился в постель.


* * *

 – Черт побери, лейтенант, неужели не удалось ничего вообще узнать?
 – Мы делаем все, что в наших силах, мистер Бенджамин. Нашли нескольких человек, опросили их...
 – Но этого недостаточно!
 – Послушайте, сэр, я понимаю ваши чувства, но мы делаем все, что умеем делать, поверьте. Над этим делом работают без устали несколько высокоопытных профессионалов. Несколько дней назад к ним прибавилось еще трое. Уж не знаю, что еще вам сказать...
 – Вы могли бы сказать, что прищучили этих выродков!
 – Конечно мог бы, сэр, но это была бы неправда.
 – След остывает, лейтенант.
 – И это мне известно, сэр.
 – Черт побери, мне нужны результаты! Но разглагольствования не принесли желаемого удовлетворения, и повесив трубку, Пол долго сидел хрустя пальцами и примериваясь по чему бы садануть.
 Ленч у Скраффтса – столики на одного человека, за которыми сидят одинокие леди в чопорных шляпках. Мы все одеваемся для трапезы в чащобе, Пол вспомнил, как где-то год примерно назад в этом же ресторане он обедал с Сэмом Крейцером и как пожилая женщина, внезапно схватив стакан воды и столовое серебро, швырнула все это о настенное зеркало. Тогда это поразило его. Случись подобная ситуация сейчас, Пол всего лишь признал бы, что подобное поведение логично и даже предсказуемо. Все живут как персонажи пьесы на одного актера, которую к тому же никто не понимает; связь между эпизодами дается с таким же трудом, как и удерживание шляпы на голове в ураганный ветер.
 После ленча Пол вернулся в офис и в течении часа просматривал бумаги Амеркона, которые два дня назад прислали лично от Джорджа Эна. Он внимательно запоминал все необходимые цифры и нумерации сделок, чтобы к концу следующей недели быть во всеоружии для поездки на Запад.
 В половине четвертого Пол позвонил Джеку в контору, но тот оказывается находился в суде. Он постарался поймать его около пяти и преуспел.
 – Ну, как она?
 – Хреново.
 Кожа на голове съежилась.
 – Что случилось?
 – Ничего особенного. Описать это сложно – словно наблюдаешь за тем, как кто-то проваливается в зыбучие пески и чувствуешь, что никак не можешь ему выкарабкаться.
 – Она все еще некоммуникабельна?
 – Доктора начинают поговаривать о применении шоковой терапии. Нет, не электрошока, а инсулиновых уколов.
 Внезапно Пол почувствовал, насколько он устал; потребовалась наверное концентрация всех усилий, чтобы заставить распухшие глаза моргнуть. Слившись со всеми остальными кошмарами, этот оказался последней каплей.
 Джек в это время говорил:
 – ...форма амнезической кататонии. Она смотрит на какие-то вещи и узнает их, когда ты входишь в палату, она узнает тебя, но эмоциональной реакции – никакой. Будто у нее не возникает никаких ассоциативных связей. Можно развернуть и подтолкнуть ее и она пойдет как заводная. Ест она правда сама, но только то, что ей подсовывают под нос, и похоже ей наплевать, что именно она кладет в рот. Например, вчера вечером она съела целую тарелку телячьей печенки, а ведь ты знаешь как она ее не любила. И похоже, ничего не заметила. Все это напоминает короткое замыкание между вкусовыми центрами и мозгом или глазами и мозгом. Когда я прихожу ее навещать, она знает, кто я такой, но не узнает меня – не связывает себя со мной.
 Пол слушал Джека, чувствуя, как чувства колотятся где-то в горле.
 После того как трубка была повешена, в кабинете появился Данди. Он бросил один-единственный взгляд на его лицо и с тревогой спросил:
 – Пол?
 – Билл, сейчас мне ни до чего. Сейчас ни до чего.
 Он вышел из здания и пошел к станции метро, чувствуя как неуверенна его походка. Вышел на платформу и стал ждать поезд идущий через весь город. На станции было душно, воняло человеческими телами, мочой и гарью. Потно-грязные люди злобно бродили в ожидании по краю платформы. Полу не приходилось видеть как кого-то выпихивают на рельсы, но он знал, что подобные вещи происходят. Толпы, сплюснутые как тесто, нависали над рельсами с бетонной губы так, что начинала кружиться голова, всматриваясь в туннель, в ожидании приближающегося луча прожектора на крыше поезда.
 Сегодня поезда ходили вяло; когда пришел следующий, Полу пришлось втискиваться и вжимать живот, чтобы двери могли закрыться. Дышать оказалось невозможно. Пол поднял руку к карману, в котором лежал бумажник, и всю недолгую поездку до Таймс-Сквера держал ее в этом неудобном положении. Черная лапа сжимала вертикальный поручень прямо возле его щеки. Разбитые, покрытые через плечо и на мгновение ему показалось, что за спиной стоит тот самый человек в ковбойской шляпе, который улыбалась смотрел на него на углу Семидесятой несколько дней назад. Но через несколько секунд Пол понял, что ошибся. Все в порядке, подумал он, уже схожу с ума.
 По какой-то непонятной причине бродвейский экспресс оказался менее забит народом, а ведь обычно бывало наоборот. Но Пол-таки отыскал свободное место и втиснулся между двумя женщинами, плотно сжав колени и прикрыв локтями живот. От одной из баб нестерпимо несло чесноком; Пол отвернулся и стал дышать как можно быстрее, чуть-чуть втягивая в себя воздух. Поезд трясло и шатало на выношенных рельсах. Пыль зримо витала в воздухе. Некоторые лампочки перегорели, и поэтому половина вагона оказалась в темноте. Пол почувствовал, что всматривается в лица пассажиров напротив, без устали проверяя их на какие-нибудь искупляюшие достоинства – но: если бы вам хотелось как-нибудь расправиться с перенаселением планеты, то начинать было необходимо с этого самого места. Пол сделал поголовный подсчет и вычислил, что из пятидесяти восьми бывших в поле зрения личностей, лишь семь имели право на дальнейшее существование. Остальные подлежали немедленному искоренению.
 Мне следовало родиться нацистом. Послышался нестерпимый визг тормозных колодок; поезд останавливался. Пол выскочил из вагона на платформу “Семьдесят седьмая” и вслед за толпой заспешил к узкой лестнице. Раструб был забит, и толпа толкалась на одном месте как пчелы возле входа в улей. Через несколько непростительных минут он все же оказался на лестнице: они были стадом, ступающим по скатной доске. Человеческое стадо, почти все: по телам и лицам можно было понять, что жизни эти личности не заслуживают; им нечем было жертвовать кроме своих выношенных вонючих каркасов. Они никогда не читали книг, не написали в своей жизни ни единой достойной фразы, и не видели зацветающего цветка – не понимали, что это такое. Они только мешались на пути. Жизни их состояли из бесконечных причитаний, злобы и сожалений; всю дорогу от колыбели до могилы они могли лишь ныть. Какую пользу могут принести людям? Уничтожить.
 Пол прокладывал дорогу к турникету, используя локти с беспощадной неразборчивостью; выбежав на бетонный островок, он принялся полной грудью вдыхать свежий воздух и ждать, когда зажжется зеленый сигнал светофора.
 Он рыдал, смотря старомодные печальные драмы, которые показывали по телевидению; он нутром чувствовал, когда начнется следующая рекламная пауза. В половине девятого, в самой середине программы диктор объявил:
 – …продолжение после краткого выпуска новостей...
 И тогда Пол взорвавшись, пронесся по комнате и выключил телевизор.
 Никаких, думал он, “продолжений”.
 Могу порваться. Что-то необходимо. Женщину?
 Никаких шлюх. Со шлюхой получится сплошное издевательство. Может просто женщину – незнакомку, которая сможет откликнуться... По идее в городе их можно спокойно поймать, правда он никогда не пытался.
 Бар, подумалось. Разве не в бары должны стекаться одинокие люди? Но он никогда не бывал в них в одиночку. И не понимал людей, которые ходили по барам в одиночку.
 Все-таки так было лучше, чем сидеть в квартире как в клетке. Пол повязал галстук, втиснул плечи в пиджак и вышел на улицу.




 Глава 10


 Пол сидел на высоком табурете возле стойки бара, поставив ноги на хромированную подставку и плотно сжав колени, чтобы ненароком не дотронуться до сидящего рядом мужчины.
 – Ну да, черт возьми, я расист, – говорил мужчина. – Потому что лучше любого ниггера, встречавшегося на моем пути.
 Мужчина был здоров и на макушке у него осталось не так уж много волос: он явно работал руками и вполне возможно спиной. Грязновато-серые брюки, фланелевая рубаха с закатанными по локоть рукавами и выползающие на руки волосы. Если у него и были татуировки, то находились они не на предплечьях, а где-то еще: выглядел он тем человеком, который их носит.
 В углу сидела черная парочка: оба были очень неплохо одеты, словно говорили всем вокруг “видали-чего-у-нас-есть”: кожа, яркие цвета и африканские прически. Когда они вышли из бара, мужчина без предисловий повернулся к Полу и начал говорить:
 – Заразы, блин, ходят сюда, как к себе домой. Ты зарабатываешь на жизнь? Я зарабатываю, детишки у меня ходят в черт-те-какие школы, где даже лагерей летних нет – вонючих политиков не заботят мои дети, их заботят только дети этих зараз-ниггеров, чтобы у них были школы с летними лагерями. Знаешь сколько миллионов ниггеров сидят на соцобеспечении, и мы с тобой кормим их? Так слушай, я сегодня в газете прочитал о каких-то жирных, сидящих на нашей шее ниггерах, которые устроили демонстрацию возле муниципалитета, слыхал об этом?
 – Нет...
 – Требовали – не просили, требовали гребаную скидку на Рождественские подарки для своих гребаных ублюдочных детей. Вот скажи: тебе кто-нибудь когда-нибудь в жизни давал скидку на Рождественские подарки для твоих детей? Блин, я работаю, чтобы прокормится и не могу позволить себе купить какие-нибудь хорошие подарки для детишек, просто не потяну, слава Богу, если они смогут порадоваться паре игрушечных автомобильчиков, да новой школьной форме. И у всех всегда сердце кровью обливается по поводу гребаных негритосов. Иисус Христос! Если я еще разок услышу всю эту мутотень трехсотлетнего рабства, я придушу паршивца, который мне это скажет собственными руками, клянусь Господом всемогущим! Они не просто хотят переехать в соседний с тобой дом, а спалить твой дом, и что же тогда? Какой-нибудь вонючий негрожополиз скажет, что мы должны платить большие налоги и давать черномазым еще больше наших кровно, потом заработанных денег и позволять им отнимать у нас наши рабочие места, и вот тогда они возможно станут получше к нам относиться и решат не сжигать наши дома. Так вот, что я тебе скажу, – и мужик наставил на Пола указательный палец, – ети иго мать, все это чушь и кусок дерьма, потому что если какой-нибудь ниггер кинет кирпичом в мое окно – я просто взорву к чертовой матери его ниггерское логово. У меня зарегистрированный дробовик висит прямо за входной дверью, и коли я увижу какого-нибудь черного сукина сына, шныряющего возле моего дома, он вначале будет убит, а потом станет задавать вопросы. С этими заразами надо быть крутым, иначе – труба, они понимают только язык силы.
 Еще месяц назад Пол постарался бы найти какие-нибудь аргументы, чтобы привести этого хама в чувство, показать, что не все так просто как ему кажется, не всегда нужно рубить-и-колоть. Но теперь ему казалось, что этот человек не так уж не прав. Все дозволяющие общества, как вседозволяющие родители: из-под их крылышек выходят адские детки.
 Пол с горечью подумал: у человека должно остаться хоть парочка иллюзий.
 Наконец человек посмотрел на стрелки часов, висящих над стойкой, и вышел. Пол заказал третью порцию джина и принялся катать стакан между ладонями, не зная, на что бы взглянуть. За его спиной, по стене были расположены пять кабинок: в двух сидели, споря напряженным шепотом, пары. В первой уставясь в окно находилась здоровая баба, время от времени она подзывала бармена и Пол видел ее пухлое старое личико, не вяжущееся с выбеленными пергидролем волосами. Она иногда вставали кидала в музыкальный автомат монетки: после этого комната начинала вибрировать, а Пол удивляться, почему эти автоматы всегда усиливают тяжелые басовые доли.
 Мне всего лишь нужно подойти и спросить: “Не возражаете если я присяду рядом?”
 Но он этого не сделал; и знал, что никогда не сделает этого.
 Однажды женщина даже остановилась на пути в кабинку и прямо взглянула на Пола. Он опустил глаза, и ему показалось, что женщина пожала плечами и отвернулась. Когда он снова решился взглянуть, она садилась на свое место покручивая задом так, что хлопчатобумажное платье сильно обтянуло ее округлости.
 Бармен налил ему по новой и Пол решил завязать разговор с ним, но мужчина оказался не из разговорчивых, а может просто настроение у него было дурное. У дальней стойки сидело пятеро мужчин, поглядывающих футбол по телевизору, и разговаривающих с легкой фамильярностью давным-давно знакомых людей; наверное соседские владельцы магазинов – прачечных, обувных мастерских, деликатесных лавок – и по их виду было заметно, что незнакомцев в свою компанию они не принимают.
 Пол заплатил по счету и залпом проглотил четвертую порцию выпивки, почувствовав эффект от алкоголя, как только вышел на тротуар. Глаза его не могли уследить за движением на Бродвее – поток двигался чересчур быстро. Приходилось совершать героические усилия, чтобы не шататься из стороны в сторону. На углу Семьдесят четвертой он решил свернуть, чтобы люди на Семьдесят второй не увидели, в каком он находится состоянии.
 Углубившись в незнакомый квартал, Пол почувствовал как его настиг страх. По всей длине улицы не было видно ни единой живой души: тени ужасали, а грозные скопления зданий бросали на проезжую часть мрачные изображения: ступени, навесы, припаркованные фургоны: здесь, на узких подъездных аллеях могли скрываться убийцы...
 Тут он вспомнил ту ночь, когда он со страхом брел по Ист-Сайду. Похоже настало время перестать ударяться в панику. Убыстрив шаги, Пол двинулся вперед; но да, да, ладонь крепко обхватила затянутую в носок стопку монет, кишки завязались в крепкий узел, и не было нужды претворяться, что вытягивающая душу темнота не переполнена ужасом. Биение сердца было ничуть не тише отзвуков шагов по бетону.
 И поэтому он сначала не услышал шагов сзади...
 Уголком глаза Пол уловил призрачную фигуру. Он не остановился и не повернулся в ее сторону: он продолжал идти четко по прямой и смотреть вперед, в безумной надежде на то, что если он будет считать, что фигуры нет, то она исчезнет. Он шел очень быстро, но не мог удариться в постыдное бегство. Внезапно он понял, что ему нужна только жизнь – это все, что ему нужно. Может быть, это игра воображения – может там и нет никого, а просто шаги отражаются от стен и тень, двигающая по гладкой поверхности? И все-таки он не оглядывался – просто не мог. Оставалось пройти еще половину длиннейшего квартала – фонарь отбрасывал жиденькую лужицу света, от которой тени только глубже стали...
 – Эй, срань, а ну стоять!
 Голос как бритва по позвоночнику.
 До него можно дотронуться. Прямо за спиной.
 – Стоять, я сказал. И развернуться, мать твою...
 Это все игра моего воображения. Он замер, опустив плечи, ожидая проявления жестокости и какого угодно насилия.
 – Мать твою, что не слышал, что я сказал – повернуться! – Тихо, напряженно, с небольшой хрипотцой. Голос подростка и явно бравирующего от ярости – или от страха.
 Застыть. Окаменеть. Но: Бог мой, ведь он напуган ничуть не меньше меня!
 И пока Пол разворачивался, чтобы встать лицо к лицу со своим страхом, он услышал, как щелканьем раскрылось лезвие выкидного ножа и внезапно где-то внутри что-то взорвалось, словно ослепляющее сознание открытия:
 Ярость.
 Неудержимая звериная злоба.
 Адреналин насытил кровь и Пол почувствовал как в голову ударила волна жара; и развернувшись всем телом, он увидел как в поле зрения появляется нападающий и подняв высоко над головой свой импровизированный кастет, он выбросил руку далеко вперед, с тем, чтобы послать наимощнейший удар, который способны нанести его воспаленные и воспламененные мускулы...
 Он уловил фрагментарный отблеск фонарного света на движущемся лезвии ножа, уловил, но не придал ему значения, потому что сконцентрировался на мишени и полновесности кастета рвущегося из руки и летящего к этому узкому темному черепу... И услышал жуткий крик, вырвавшийся из его собственной груди звериный рев атакующего психопата...
 А паренек с ножом заваливался на спину, уворачиваясь от удара, закрывая голову руками, споткнулся, выпрямился, теряя снова равновесие, приподнимаясь на носочки – побежал...
 Жесточайший удар сверху не достиг цели, и Пол остановил собственную руку, пока не попал по своей коленке, и от этого потерял равновесие, но остановил падение, оперевшись на ладонь – подтянул под себя коленку и остался в такой позе, увидев, как убегает паренек, бывший едва ли в половину его роста и веса, убегает даже не убегает, а улепетывает со всех ног, бросившись в боковую аллею и скрывшись в темноте, словно его и не было...
 Улица вновь была совершенно пустынна, Пол поднялся на ноги, и тут наступила реакция, и его затрясло, причем настолько жестоко, что пришлось опереться о поручни ближайшей лестницы. Он навалился всем весом на железо и стал постепенно опускаться, держа вес руками, сгибаясь в дугу, пока не уселся на третью ступеньку снизу. Сквозь плоть проходили волны жара и холода попеременно, зрение вконец расстроилось и с неудержимым торжеством в голосе, Пол радостно заорал:
 – АААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!...




 Глава 11


 Стараясь скрыть тяжелое дыхание, Пол как-то идиотски улыбнулся швейцару и пьяной походкой пересек вестибюль и вошел в лифт. Двери закрылись; тогда он опустился на пол и так сидел, пока они не отворились, тогда он выполз и вполз в квартиру с позывными начинающейся рвоты. Пол наклонился над кухонной раковиной и выплеснул в нее содержимое желудка.
 Он прополоскал рот, снова стошнил и снова прополоскал. Повисел над раковиной, чувствуя болезненные сухие шевеления в желудке, пока они не ослабли. Потея, чувствуя как покалывает кожу на голове, он доплелся до кушетки и гостиной и мокрый и ослабевший завалился. Почувствовал, что вырубается.
 ... Когда он проснулся от грохота мусоровозов на улице, первой его мыслью было: “А ведь я был не так уж пьян...”. И тут он все вспомнил.
 Но так хорошо он не высыпался ужу много недель: очнувшись и взглянув на часы, Пол поразился: половина девятого. А домой он пришел сразу же после одиннадцати. Похмелья не было; так хорошо он себя не чувствовал с... с черт его знает каких времен.
 В сабвее он уступил место пожилой женщине – и улыбнулся, увидев, насколько она удивлена. Выйдя из “Экспресса” и встав на платформу поезда, идущего через весь город, он вдруг понял, что улыбка все так же висит на его губах и с огромным трудом ему удалось стереть ее с лица; ему стало ясно, что все симптомы сексуальной разрядки, которые так беспокоили его в последнее время, сейчас просто-напросто налицо.
 Все утро он добросовестно старался вбивать в голову цифры и факты, лежащие в файле перед его глазами, но прошедший вечер не отпускал. Почему он не вызвал полицию? Ну, он не очень отчетливо видел лицо этого паренька, так что вряд ли узнал бы его, увидься они снова; ко всему прочему, он уже понял, что копаем в принципе наплевать на все подобные случаи, поэтому он всего лишь потеряет несколько часов на дюжину повторов, подписывание документов и постановлений и просматривание снимков подозреваемых. Пустая трата моего и их времени.
 Но на самом деле все было совсем не так; его отговорки были просто логическим обоснованием поступков, и он об этом прекрасно знал.
 Каким еще обоснованием?
 Пол все еще не мог объяснить себе, что именно он подразумевал, когда пришел Данди и потащил его завтракать в “Ручку и Карандаш”.
 – Черт, ты ешь так, словно месяц не видел нормальной еды
 – Просто аппетит возвращается.
 – Это отлично. Хотя... может и нет. Ты потерял в весе и это тебе идет. Мне бы так. Последние два года я сидел на диете из домашнего сыра и совершенно не ел картофеля. Хоть бы фунт сбросил. Тебе повезло – похоже в скором времени будешь ушивать костюмы.
 Пол не слушал болтовню друга.
 Он даже не обратил внимания на то, что похудел.
 Данди продолжил:
 – Похоже, дело “Амеркона” поставило тебя на ноги, а? Хорошо, что именно ты им занялся. Хотя, я тебе немного завидую. Такую бучу можно закатить...
 Полу стало немного стыдно, потому что сейчас он по идее должен был быть абсолютно подготовленным и все цифры и факты обязаны отлетать от языка как семечки; он почувствовал себя школьником, промечтавшим весь день и позабывшим о домашнем задании.
 Весь день Пол усердно старался справиться с задачей, но выходя из офиса, с ужасом понял насколько мало осело в мозгу. Его голова была чересчур перегружена, чтобы воспринимать цифры и десятичные дроби – они больше ничего не значили.
 Нет уж, милый мой, возьми-ка себя в руки. Ты рискуешь своей работой.
 В кафе Сквайра он съел гамбургер, но не насытился, подумал и все-таки не стал заказывать десерт, вспоминая комплименты Данди. Придя домой Пол взвесился и увидел, что впервые за десять лет похудел до ста семидесяти пяти фунтов. Кожа на лице и животе малость отвисла, но зато прощупывались ребра. Пол решил ходить в гимнастический зал и делать ежедневную подкачку: один приличный зальчик находился в отеле “Шелтон” в нескольких кварталах от конторы – туда ежедневно хаживали трое-четверо бухгалтеров. Ты должен быть в форме.
 В форме, но для чего?
 Проглядев “Пост” он обнаружил объявление о принятии в школу карате, и на этом все благополучно завершилось: он сказал себе вслух:
 – Ты спятил, – и швырнул газету на пол. Но через десять минут он стал подумывать о том, чтобы снова пойти в тот самый бар на Бродвее и даже понял почему ему этого хочется: его привлекал не бар, а обратная дорога домой.
 Он выпрямился в кресле: ему хотелось, чтобы на него снова напал тот молодчик.
 Пол вскочил на ноги и принялся бродить туда-сюда по квартире.
 – Слушай, давай – давай спокойнее... Ради Бога не позволяй себе увлекаться черт знает чем!..
 Сам с собой он начал говорить недели две назад; он решил следить за этим потому что вполне мог заговорить вслух на улице. Но теперь он стал понимать людей, которые разговаривали сами с собой, махали руками, возражая невидимому собеседнику, и отвечали в полный голос на вопросы, которых никто не задавал. Мимо подобных личностей проходишь по десять раз на дню, отшатываясь и не решаясь взглянуть им в глаза. А вот теперь Пол стал их понимать.
 – Спокойнее, – снова пробормотал он. Он понимал, что в нем говорит разгорающаяся бравада, как в том парне, который на него вчера напал. Одна случайная победа и он превратился в самодовольного болвана, похожего на вооруженного до зубов охранника в тюрьме для слепых.
 Тебе просто повезло. Тот молодчик испугался. Но большинство этих ребят – ничего не боятся. Потому что все они – убийцы. И ему припомнилась ярость переполнившая его существо ставшая второй сущностью: если бы он таким образом напал на ветерана уличных боев, то лежал бы сейчас мертвым, или врачи безуспешно пытались бы сшить шестнадцать оставшихся от него кровоточащих кусков.
 Прошли двадцать четыре часа эйфории, настало время посмотреть на вещи трезво. Его спасла не храбрость, и даже не смешное его оружие – монетный кастет, а просто подоспела удача – паренек испугался. Вполне возможно, что у мальчишки это была первая попытка ограбления.
 А что если бы он напоролся на матерого уголовника, или на компанию какихнибудь ублюдков?
 Ногой Пол задел за валяющуюся на полу газету и он наклонился, чтобы подобрать и выкинуть ее в мусоропровод. На ум снова пришла мысль о том, чтобы посещать школу карате и делать ежедневные упражнения в атлетическом клубе. Но это не выход, подумалось. Пройдут годы прежде чем я научусь сражаться голыми руками; я достаточно наслушался разговоров об этом за коктейлями. Два-три года и может быть твои успехи заставят твоих учителей присвоить тебе черный пояс или как там что называется. Но что тебе с этого пояса, когда из тени выступит убийца с пистолетом или шестеро молодчиков с ножичками?
 Пол включил телевизор и сел на диван. Включился один из местных каналов: передавали какой-то старинный вестерн-сериал, которые телекомпания закончила несколько лет назад. Ковбои, сражающиеся с земледельцами и кочующий геройчик, принимающий сторону фермеров, и становящийся против наемных убийц. Пол примерно с час смотрел эту ерунду. Было легко понять, почему же все-таки в народе так популярны вестерны, и теперь он удивлялся как это ему раньше не пришло в голову. Человеческая история. Как бы далеко в прошлое вы не забирались, всегда находились люди, обрабатывающие землю и всадники, желавшие их эксплуатировать и отнимать все нажитое, а героем каждого мифа был человек, заступавшийся за фермеров, против всадников, и главным логическим несоответствием каждой истории было то, что героем всегда был всадник. Плохими парнями могли быть римляне, гунны, монголы или ковбои – пастухи, а все всегда оставалось тем же; хорошим же парнем оказывался перевоспитавшийся римлянин, гунн или монгол, или же ковбой-пастух, а еще лучше – фермер, обучившийся сражаться как гунн. Он организовывал фермеров в боевые порядки гуннов и побивал гуннов их же оружием.
 На телевидении не могло быть показано хорошего, завоевавшего зрительскую аудиторию сериала о Ганди; сплошь ковбои и частные сыщики. Робин Гудом был пистальерос в белой шляпе, а шерифом Ноттинтемским – пистальерос в черной шляпе и неважно каким оружием они дрались, главное – кто лучший. И сколько бы времени ни прошло, основное правило оставалось неизменным – ты должен встать на собственную защиту, или же ребята с пистолетами у тебя все поотнимают.
 Ты должен себя защищать, И хотеть себя защищать. Вот чему обучал фермеров герой.
 Тысячи лет подряд мы стараемся вызубрить один-единственный урок, и мы все еще его не вызубрили.
 Пол начинал это постепенно понимать. Именно это соображение заставило его жаждать возвращения на ту темную улицу с тем, чтобы снова встретиться с перепуганным парнем с ножом в руке.
 Мне нужен бой. Помоги же получить то, чего я жажду – помоги мне ввязаться в драку.
 Но надо и головой думать. Сила воли говорит одно, мозги – совершенно другое, а выигрывает сила воли; и все-таки нужно думать головой и голова должна подсказать, что не дело поддаваться слепой ярости – потому что в следующий раз на месте перепуганного мальчишки окажется сволочь с пистолетом, а против пули с одной голой яростью не попрешь. Против лома нет приема... если нет второго лома... или пистолета.




 Глава 12


 Джек подал Полу стакан:
 – Прозит.
 Он взял его в руку и сел на диван.
 – Ты действительно думаешь, что ей лучше?
 – Доктор Мец воодушевлен.
 – И ей не будут вкалывать инсулин?
 – Это пока отставят и посмотрят, не выберется ли она сама из этой дыры, – Джек выдвинул стул и сел, положив локти на обеденный стол. Перед ним, на углу лежала колода новых карт: судя по всему, он играл сам с собой или раскладывал пасьянсы. Выглядел он неважно. – Делать похоже больше нечего. Только остается, что ждать и наблюдать. Боже, па, все равно легче не остановится.
 – Я знаю.
 – Смотреть как она сидит на краю постели, и собирает пушинки...
 – Мне бы хотелось ее увидеть.
 – Поверь, от этого тебе не станет легче.
 – Они исключили меня из общего течения вещей, эти врачи. Не вижу в этом смысла.
 – Па, у Кэрол сейчас вообще нет смысла. Но, раз гак, я спрошу Меца. Посмотрим, что можно сделать.
 Пол проглотил злобное замечание. Он понимал, что если наглотавшись подобных фразочек, взорвется и потребует свидания, им придется его разрешить, но была ли в подобном требовании рациональная сторона? Правильно, пока к нему относились как к десятой воде на киселе, заразному каким-нибудь жутким заболеванием. Его это коробило. Он не хотел сдаваться. Но Джек похоже был слишком раним в последнее время: его глаза умоляли Пола не задавать больше вопросов, на которые у него нет ответов.
 Он поставил на стол пустой стакан. В последнее время он пил чересчур поспешно. Но ведь это было так понятно: об этом по крайней мере нечего было беспокоиться; для этого существовали другие причины.
 Пол знал, о чем ему хочется поговорить с Джеком, но не представлял как к этому подвести. Наконец он изрек:
 – На меня напали недавно. Вечером. Поздним вечером.
 – На тебя что?
 – Парень на улице. С ножом. Похоже, хотел отнять у меня деньги.
 – Похоже? Так ты не знал?
 – Я напугал его и он убежал. – В его голосе прозвучала гордость.
 Джек задохнулся.
 – Ты напугал... – Подсознательно комичная реакция. Пол с трудом удержался от улыбки. – Боже ты мой, па...
 – Похоже, мне повезло. Негритенок лет двенадцати, тринадцати максимум. У него был нож, но видимо он не знал, что с ним делать. Я заорал и хотел его ударить – ты понимаешь, я был безумно зол. Времени на раздумья не было. Мне кажется, если бы он знал, что именно следует делать, он бы разрезал меня на куски.
 – Боже, – прошептал Джек, Он смотрел на Пола, не мигая.
 – В общем, все, что я увидел – это как он улепетывал.
 – Но – где это произошло.
 – За углом от нашего дома. На Семьдесят четвертой между Вест-Эндом и Амстердам.
 – Полезно?
 – Нет, не слишком. Где-то в районе одиннадцати.
 – Что же сделала полиция?
 – Ничего. Я ее не вызывал.
 – Черт побери, па, ты был должен...
 – Слушай, к черту, я же его даже не рассмотрел. Что бы они смогли сделать? Да к тому времени как бы я добрался до ближайшего телефона, парень убежал бы на шесть кварталов.
 – Наркоман?
 – Понятия не имею. Но вероятно.
 – Да, их сейчас трудно остановить.
 – Сказать по правде я был в ярости. Чуть не спятил от злости. Никогда в жизни не чувствовал себя таким.
 – Так значит, ты начал было наносить парню удар? Черт, это вообще-то крутенько...
 – Понимаешь, я не могу ни о чем нормально думать. Мой удар не достиг цели: он отпрянул и принялся делать ноги в тот момент, когда я начал замахиваться. У меня в руке был сверточек четвертаков; видимо он принял его за что-то более весомое. – Чтобы подчеркнуть свои слова, Пол наклонился вперед, – но предположим, что на его месте был бы настоящий убийца? Какой-нибудь уголовник?
 – К чему ты клонишь?
 – Джек, ведь они попадаются повсюду, на каждой улице. Нападают на людей в пять часов дня у всех на виду. Грабят поезда метра, будто это дилижансы. Ладно, происходит, так происходит, но что же нам делать? Что мне прикажешь делать? Вскинуть руки над головой и звать на помощь?
 – Вообще-то, па, если ты ведешь себя тихо и отдаешь им деньги, они как правило, не причиняют тебе зла. Все, что им нужно – деньги. Таких, как те, которые убили ма, не очень много на самом деле.
 – То есть мы должны подставлять другую щеку, так значит? – Он быстро встал. Джеку пришлось запрокинуть голову. Пол сказал: – Знаешь, что с меня, черт побери, хватит. Я сыт по горло. В следующий раз, когда кто-нибудь из сволочей попытается остановить меня на улице, мне нужно, чтобы в кармане у меня лежал пистолет.
 – Подожди, подожди секундочку...
 – Чего ждать? Пока следующий грабитель захочет проковырять во мне ножом дырочку? – Он стоял и чувствовал нелепость и театральность положения; чтобы сгладить впечатление он взял свой стакан и отнес его к бару. И готовя выпивку, стал говорить: – Джек, тебе прекрасно известны все ходы и выходы. Наверняка ты знаешь людей из конторы окружного прокурора. Мне необходимо разрешение на ношения пистолета.
 – Это не так просто, па.
 – Где-то я читал, что полмиллиона ньюйоркцев носит личное оружие.
 – Не носят они их, но практически все это – охотничьи дробовики. У остальных же – ружья и военные трофеи. Определенная часть, разумеется, не имеет разрешения на ношение оружия, но это чревато – закон Салливана гласит, что за подобное преступление можно отсидеть лет двадцать.
 – А как же владельцы магазинов, у которых всегда под прилавком находится револьвер? А?
 – Па, это совершенно иная категория. Учти, Бюро Лицензий выдает два вида разрешений: хранение и ношение оружия. Ты быть может, сможешь получить разрешение на хранение в квартире древнего немецкого “люгера”, оставшегося с войны, но совсем другое – получить разрешение на ношение оружия в людных местах, на улице.
 – А как лее всякие гангстеры, которые совершенно легально носят пистолеты?
 – Па, мы все прекрасно знаем, что в нашем городе правит коррупция. Если у тебя имеются десять-двенадцать лишних тысяч долларов, которыми ты можешь“подмаслить” кого-нибудь в определенном департаменте, ты вполне можешь получить разрешение на ношение пистолета. Это неправильно, но так оно есть и так останется. Это конечно непомерная сумма, но мафия может себе такое позволить, чтобы никто не мог упрятать их за решетку за ношение незарегистрированного оружия. Но я в жизни не слышал, чтобы обыкновенный добропорядочный гражданин отдавал такие деньги за получение разрешения. Даже если ты на это пойдешь, тебя станут подозревать в том, что ты наверное хочешь совершить преступление. Твой телефон начнут прослушивать, а квартиру обыскивать время от времени, и всю свою жизнь ты проживешь под наблюдением. Неужели тебе этого так хочется?
 – Мне нужна только машина для самозащиты.
 – Может быть тебе просто пожить за городом?
 – А может тебе? – перекинул вопрос Пол.
 – Я-то уж точно перееду, черт возьми. Как только Кэрол поправится, мы уедем из этого ада. Я уже начал просматривать объявления о продаже пригородных домов. И тебе, па, следует об этом подумать.
 – Нет. Я уже думал. Мне такое не по душе.
 – Что не по душе? Почему?
 – Я здесь родился. Провел здесь всю свою жизнь. Пытался было перебраться в пригород. Не вышло. Слишком стар я, чтобы что-либо менять.
 – Но теперь все не так как раньше. Тогда здесь еще можно было жить, а сейчас...
 Подобной желчности Пол еще не слыхивал от своего зятя; он покачал головой:
 – Не могу убегать. Просто не могу.
 – Почему нет, черт побери! Что тебя здесь держит?
 Объяснить было трудно. Просто Пол не мог позволить шайке засранцев, недостойных стряхивать пыль с его туфлей, выживать его из собственного дома. Но каким образом можно объяснить это ощущение, чтобы оно не напоминало высокопарные речи персонажей из ковбойских фильмов?
 Поэтому он только и произнес:
 – В общем, ты не станешь помогать мне получать разрешение на ношение оружия?
 – Не могу я, па. Нет у меня своей “лапы”.
 – А у меня появилось такое ощущение, что даже в том случае, если бы она появилась, ты бы не стал ею пользоваться. Потому что тебе не нравится сама идея.
 – Не нравится. Мне кажется, увеличение арсенала боевого оружия не разрядит обстановку на улицах.
 – Слишком поздно разряжать, пора вооружаться, – сказал Пол. – Тебе не кажется, что пора вновь обрести самоуважение? Нельзя, чтобы люди бродили по улицам парализованные ужасом, а на них из подворотен выскакивали всякие заразы с выкидными ножами. Нельзя позволять людям жить в таком свинстве.
 – Ну, конечно же, заряженный пистолет прибавит тебе веса и могущества. Так что ли?
 Чья очередь отправляться к черту за дрянные диалоги из старых фильмов? Но Пол даже не засмеялся. У Джека не было ни фантазии, ни чувства юмора, чтобы оценить подобную фразу.
 Он сказал:
 – Ты стараешься сам себя перехитрить, па. Ты вообще-то хоть раз в жизни держал в руках пистолет?
 – Я служил в армии.
 – Ладно. Служил. Клерком – писарчуком. Но никак не боевым офицером. Или даже солдатом.
 – Все равно нам приходилось упражняться. Так что пистолеты я в руках держал.
 – Не пистолеты, а ружья. А это не одно и то лее. Пистолет – довольно тонкая игрушка, па. Справиться с ним не так-то просто. Люди, которые не знают, как с ним обращаться, постоянно делают себе дырки в коленках. А что если ты напорешься на другого человека с пистолетом? Что будет, когда он увидит оружие. Да он, черт побери, просто разнесет тебя на куски. – Джек развел руками и опустил подбородок на грудь. – Знаешь, мне кажется, лучше всего было бы похоронить эту идею. Пистолет не панацея. Пули никогда не отвечали на поставленные вопросы.
 – Мне наплевать на вопросы. Я хочу защитить свою жизнь, почему это простейшее желание вызывает столько пересудов и кривотолков, что в нем противозаконного?
 Он прекратил разговор, потому что Джек не сдавался, и продолжать в том же духе не хотелось. Пол прекрасно знал все аргументы, к которым станет прибегать его зять: он сам в прошлом пользовался ими. А нажимать не хотелось, чтобы Джек не заподозрил, что окромя самозащиты, в голове у Пола вертятся совсем другие мыслишки.
 Идя домой, он спросил сам себя, что именно он задумал.
 Месть, подумал Пол. Она лежала в самом уголке сознания, как ядовитая змея, свернувшись кольцами.
 Но это была всего лишь никчемушная фантазия, действительно. Полиция зашла в тупик; на самом же деле она в нем стояла с самого начала. Убийцы Эстер находились на свободе, и никогда в жизни ни у кого не будет шанса их отыскать. Рано или поздно их арестуют, но вряд ли им когда-нибудь “пришьют” дело об убийстве. Никому они не были известны, и отыскать их подноготную не было возможностей. Поэтому не имеет значения, как ты ходишь по улицам: вооруженным или нет: у тебя никогда в жизни не появится шанса выстрелить им в голову. Далее, повстречав их, ты не узнаешь, кто они на самом деле такие.
 И все-таки ему был нужен пистолет. Можно было бы с легкостью отмести возражения Джека, но он говорил дело: очень трудно в нашем городе добыть лицензию на ношение оружия. Когда Пол выбрался из подземки, на улице уже стемнело. И снова в кишках забурлил страх, когда он шел несколько кварталов до авеню Вест-Энд. Никто к нему не пристал, Пол дошел до квартиры в целости и сохранности, но при этом обливаясь липким потом.
 Я не хочу больше так себя чувствовать, подумал он. Неужели я прошу так много?




 Глава 13


 Телефон зазвонил ближе, чем обычно. Пол заморгал. Обстановка была незнакомой и не понимая где находится, он перекатился на живот и снова услышал звонок. Протянулась рука, взяла трубку, и на другом конце провода усталый женский голос произнес:
 – Половина восьмого, сэр. Вы просиди разбудить вас.
 Мотель. За шепотом кондиционера стояла аризонская жара.
 Он быстро перекусил в кафе и перешел по диагонали улицу, где находился прокат автомобилей; солнце болезненно било в глаза отражаясь от хромированных поверхностей машин и сухая жара предвещала удушающий полдень. Пол залез в машину и завел мотор. Руль нагрелся до такой степени, что его невозможно было держать. Пол врубил кондиционер, но тут мотор заглох и, чихнув, замер. Выругавшись, Пол провозился некоторое время, пока тот снова не завелся.
 Водительское удостоверение он всегда таскал с собой, хотя последняя машина сдохла еще двадцать лет назад, а последний раз, когда он сидел за рулем был в позапрошлом году. Далее проведя на бульварах и шоссе около недели, Пол все-таки чувствовал себя за рулем очень скованно. Водить здесь приходилось по-другому, совсем не так, как обычно в большом городе – ныряя в образовывающиеся промежутки и увертываясь от лихачей – все было наоборот. Агрессоров здесь было ничуть не меньше, но скорости оказались иными. Машины слепо летели в твою сторону из далеких далей и не было возможности вычислить кто откуда появится. В Таксоне главный бульвар, пересекающий город назывался Скоростной Трассой: по центру шла зеленая аллея – пальмы и газоны – и с каждой стороны несколько полос – сама лее улица шириной была в нью-йоркский квартал в центре города и водители похоже только и делали, что побивали собственные скорости, соревнуясь с ветром. Мили дороги были усеяны магазинами спортивных автомобилей и запчастей, машиномойками и заправочными станциями – все это сверкало на солнце и переливалось всеми цветами радуги; солнечные очки не помогали, приходилось щуриться.
 Виллиамсон рассказал Полу о серии страшных убийств. Здесь люди тоже дрожали от страха. Как-то не вязалось все эти солнечные бульвары и автострады с темными, жуткими историями, происходящими обычно в глухих закоулках огромных мегаполисов – будто бы двухэтажные дома, за которыми виднелась медного цвета пустыня не хранили никаких тайн. Но и в этих местах кривая роста преступлений неуклонно ползла вверх, поэтому Виллиамсон в бардачке своего “кадиллака” держал заряженный револьвер.
 Пол ему завидовал, Два дня назад он спросил как тот получил пистолет, вернее на его ношение.
 – Чтобы купить пистолет, лицензия не нужна. Разумеется, его следует зарегистрировать – в обязательном порядке – но если вы можете доказать, что не привлекались к суду и не имеете приводов, вам не могут отказаться продать пистолет. Технически, конечно, подразумевается, что вы не должны таскать с собой заряженное оружие и копы могут отнять пистолет, если застукают вас с ним в кармане, но не слыхал, чтобы кого-нибудь арестовали за то, что оружие держат в машине или дома. Конечно, если вам необходимо разрешение на ношение оружия, местная полиция всегда его выдаст. Это здесь просто, не так, слава Богу, как у вас на Востоке.
 Все здесь было просто – благословенная страна, Пол позабыл свое презрение к людям, живущим в таких условиях. Здесь поддерживали свободное предпринимательство бедняков и социальные субсидии для богачей. Здесь поддерживали ваше право на смерть, если у вас не имелось достаточной суммы, чтобы заплатить за нормальное медицинское обслуживание. Коммунисты виделись здешнему народу за каждым кусочком и все хотели забросать бомбами Москву и Пекин. Нормальным средством передвижения здесь считались только “кадиллаки” – общественного транспорта в Таксоне не признавали.
 Но по поводу криминогенной ситуации все выступали единым блоком, и Пол признавал, что это самое верное.
 Здание компании “Джейнчилл” находилось возле самых подножий опоясывающих город гор. Пластик и стекло – приветливы, как экран компьютера. Пол поставил машину на свободное место в парковочном ограждении и вошел в здание, почувствовав как холодный воздух пахнул на него Арктикой, после удушающей жары на улице. Он нажал кнопку вызова лифта и увидел, что она зажглась.
 Для него выделили конференц-зал. Длиннющие столы были завалены гроссбухами и документами. Утро Пол провел, изучая колонки цифр; в полдень поехал в ресторан, чтобы позавтракать с Джорджем Эном. По пути Пол попал в небольшой затор: какой-то придурок вывернул из ниоткуда – видимо недавно получил права и еще не умел водить как следует – и когда зажегся зеленый свет начал возиться с зажиганием, вызывая озлобленные гудки, стоящих сзади. Наконец, когда он уехал на светофор, загорелся желтый предупреждающий, и Полу пришлось остаться на месте. Он взглянул на часы и выругался.
 На углу возле его окна находился крошечный магазинчик с рыболовными снаряжением, велосипедами и оружием; охотничьи винтовки, дробовики и огромное количество пистолетов – Пол и не предполагал, что на свете существует столько разновидностей. Он уставился в витрину.
 Сзади рявкнул клаксон. Зажегся зеленый. Пол проехал перекресток, не замечая знаков: он выворачивал шею, но не видел ни одного. Ему хотелось узнать, что это за улица, но кретин сзади снова загудел и пришлось Полу наддать газу. Так и не узнал он, что это был за перекресток. Только, что этот магазинчик стоит на Четвертой Авеню – ничего как-нибудь отыщет. Его машина нырнула под железнодорожный мост, вынырнула на безжалостный свет и Пол принялся отыскивать место для парковки.


* * *

 – Креветки здесь хороши. Их привозят свеженькими из Гуайями.
 – Преклоняюсь перед мудростью Востока, – сказал Пол и закрыл меню.
 Джордж Эн улыбнулся этой шуточке и отдал заказ официанту. Когда согбенной половой удалился, и джентльмены остались наедине со своей выпивкой, он спросил у Пола:
 – Ну, как дела?
 – Ровно и утомительно. Пока ничего заслуживающего пристального изучения не нашел.
 – Надеюсь, что и не найдете. Лицо Джорджа. Эна было мясистым, и движения несколько медлительны, но его нельзя было назвать полным. Пол встретился и ним впервые в прошлом году; видимо за последнее время Джордж здорово постился, но это не принесло особой пользы. На макушке у него перились жиденькие волосики, а узенькая полоска усиков а-ля “фу манчу” придавала его азиатским чертам довольно своеобразный вид. Родился он на Гавайях в состоятельной семье; акцент в его устах был практически незаметен. Одевался Джордж с консервативной тщательностью и потакал своим изысканным вкусам – он был хорошим бизнесменом и принимал всегда верные и быстрые решения по любому возникшему вопросу. Пол встречался с ним только по делам и на встречах, совместимых с делами – коктейлях, завтраках... Вне делового контекста Пол ничего не знал об этом человеке: Эн был замкнут и не любил раскрываться понапрасну. С момента их первой встречи прошло несколько полновесных месяцев прежде чем Пол решился выдать несколько “соленых” восточных шуточек, и то лишь потому, что, похоже, Эн ждал их от него и они ему нравились. С неутомимой сосредоточенностью Эн разыгрывал из себя таинственного восточного человека.
 Ресторан, в котором сидели Пол и Джордж самым горячим временем суток почитал полдень, когда состоятельная клиентура, не скупящаяся на дорогую выпивку и закуску, приходила сюда на ленч, обсуждать свои не менее состоятельные дела. Выпивка была здесь обильной, еда – незамысловатой, но отлично приготовленной и поданной с отменной изысканностью, а столики стояли друг от друга на приличном расстоянии и отделялись колоннами и зелеными насаждениями. Освещение было мягким и ненавязчивым, но, для того, чтобы прочитать выражение глаз собеседника вам не приходилось напрягать зрение.
 – Хорошо, – сказал Эн. – Ближе к делу. Вы находитесь здесь уже целую неделю. Что можно сказать об этой компании?
 – Все примерно так, как и предполагалось. Ничего тревожного, никаких неясностей. Разумеется, они сделали все, что в их силах, чтобы представить компанию в наиболее выгодном свете – готовились к вашему приезду не одну неделю.
 – Мы специально дали им время подготовиться. Хотели увидеть как нас попытается надуть здешнее руководство. Как вам кажется, была у них возможность показать все в истинном свете?
 – Я сказал бы, что да.
 – И каковы же настоящие цветы?
 – Какие-то они серые, – откровенно признался Пол. – Вы провели обыкновенную ревизию – все это было сделано с помощью компьютера еще в Нью-Йорке. Мы прекрасно знали, что эта компания немного мухлюет с цифрами по перепроизводству, основным рабочим капиталом и тому подобными вещами.
 – То есть вы хотите сказать, что я должен подготовиться к тому, что подобная политика проводится и по отношению к остальной деятельности компании...
 Пол кивнул.
 – Не думаю, чтобы это вас так уж сильно удивило.
 – А специфические моменты?
 – Мне кажется, есть полдюжины точек, которые можно использовать, так сказать для применения системы рычагов. Например, они пытаются показать резкое возрастание актива, рапортуя о вспомогательных средствах рыночной стоимости, а не реальной закупочной.
 Эн скривился.
 – Это как-то уж совсем дешево, Джейнчилл меня разочаровывает.
 – Его нельзя винить в попытке сделать хотя бы что-то для усиления впечатления.
 – Я лелеял тайную мечту, что его увертки будут несколько более изящными. Еще что?
 – Еще они начали тормозить ресурсы выделенные на исследования в пятилетнем промежутке. Это они начали практиковать с прошлого года – раньше они каждый финансовый год поглощали эти деньги. В этом нет никакой нечестности, но согласитесь – портрет становится все более отчетливым. Последнее, что мне удалось обнаружить – резкое возрастание в последние восемнадцать месяцев биржевого опциона сотрудников компании.
 – Вместо денежных премий, хотите сказать?
 – Да. Денежные премии – величайшая редкость.
 – И каков же опцион?
 – Сейчас я как раз работаю над этими цифрами. Но высказывая предварительное мнение... в районе четырехсот тысяч долларов.
 Эн вставил в короткий серебряный мундштук сигарету и прикурил от зажигалки, украшенной драгоценными каменьями.
 – И разумеется биржевой опцион не приписан к доходам?
 – Разумеется.
 – Биржевой аукцион, – пробормотал Эн. – Все это может служить долгосрочной утечкой долевых дивидендов. Если все будет продолжаться такими темпами, то они могут закончить разбавлением нового капитала.
 – Я думаю, что у них нет подобных намерений. Просто они понимают, что раз вы вынюхиваете, что и как у них, то необходимо попытаться всячески набить себе цену – на их месте вы поступили бы точно также.
 – Короче говоря, они выплачивают премии в виде биржевых опционов, надеюсь, что в скором времени это будет опцион и акции “Амеркопа”?
 – Видимо так.
 – Это несколько вульгарно, – вздохнул Эн. – Но если это самый страшный их проступок – я не стану особенно горевать и глотать на ночь успокаивающее. Меня больше волновали варианты, когда их ведение отчетности не соответствовало действительному положению вещей или еще что-нибудь в этом духе. Я на такое несколько раз в своей практике натыкался. – Его глаза быстро обшарили лицо Пола. – Но ведь вы ничего в таком роде не обнаружили, не правда ли?
 – Нет. Хотя нельзя сказать, что этого на самом деле нет. Простоя не отыскал никаких следов подобной деятельности. Это станет понятно, когда мы просмотрим все вспомогательные документы.
 – И как долго будет продолжаться ваша инспекция?
 – Это зависит от того насколько детально вы захотите узнать о состоянии дел “Джейнчилла”. У него пять вспомогательных фирм. За последние четыре года он ликвидировал три из них – слил вместе, разумеется во время слияний были проведены финансовые инспекции. Теперь: мы можем либо довериться цифрам, обозначенным в этих отчетах, либо самим все проверить.
 – И что вы порекомендуете, Пол?
 – Я бы сказал, что мы можем довериться их проверкам. На эти дела у нас уйдет от трех до четырех месяцев, и они будут стоить вам денег, чтобы поднимать все архивы и тщательнейшим образом их раскапывать. И не забывайте, что ко времени тех слияний у Джейнчилла не было и намека на покупателя его собственной компании. Он сам нанимал ответственных бухгалтеров, и они проводили тщательнейшие расследования по всем финансовым вопросам. Ему это было необходимо самому – ведь не стал бы Джейнчилл покупать кота в мешке. Тогда он находился точно в таком же положении как сейчас вы.
 Эн наколол на вилку устрицу и приподняв руку над тарелкой застыл в таком положении.
 – Предположим, что мы доверимся этим цифрам. Сколько вам еще потребуется времени, чтобы завершить ревизию?
 – Мою часть или всю операцию?
 – В конце следующей недели наши партнеры заканчивают свою часть работы в Нью-Йорке. Я говорю только о вашей проверке здесь.
 – По тому, как идут дела, я бы сказал, что к середине недели у меня будут все необходимые цифры. Скажем в среду вечером. Затем, мне еще потребуется провести несколько дней за компьютером в Нью-Йорке. С сегодняшнего мне необходимо десять дней, чтобы все конкретно завершить.
 Эн кивнул.
 – Отлично. Пусть так и будет. Совет директоров моей компании озабочен как можно быстрейшим слиянием с “Джейнчилл”. – Устрица проделала остаток пути ко рту и исчезла внутри – Вам здесь нравится?
 Такая внезапная смена тона и темы разговора застала Пола врасплох.
 – Ннуу... несколько жарковато.
 Эн пожал плечами.
 – Воздух везде кондиционирован. Полгода здесь просто чудесно – снега нет, пальто не нужно.
 – Так мне рассказывали.
 – Видимо вы от этого не в восторге...
 – Да нет, не в этом дело. Здесь все иначе, чем у нас, а я всю жизнь провел в Нью-Йорке. Может здесь кому-то и нравится, но мне вся здешняя жизнь сильно напоминает деревенскую. Ничего, что я так напрямик?
 – Ничего, ничего. Вы правы, даже при миллионном населении кажется, что городок очень маленький. Тут сама атмосфера настраивает на такой лад. Я знаю, что какое-то время вы пытались жить в пригороде.
 Пол кивнул, прожевал и потянулся за салфеткой.
 – Несколько лет назад. Нужно определенное терпение, чтобы жить в собственном доме, отставив механические приспособления в сторону. Всякий раз, когда вам хочется купить газету или пакет молока, приходится залезать в машину и ехать черт знает куда, Для большинства людей такие поездки в порядке вещей, но я никак не мог к ним привыкнуть. И еще мне всегда претила мысль о сующих всюду свой нос соседях. В городе соседи не мешают и не обращают на вас внимания, пока вы сами их об этом не попросите.
 – После того, что с вами приключилось, мне как-то странно слышать подобные рассуждения.
 – Хотелось бы надеяться, что моя жена меня понимала.
 Нарезанные на полоски планками жалюзи в комнату вползли огни фар. Пол включил было телевизор, несколько минут бездумно смотрел в экран, затем выключил его и вышел на улицу. От стен и асфальта исходил накопившийся за сутки жар. Бульвары тонули в неоновом накале, мимо проплывали огни машин, фырчанье огромных грузовиков сотрясало воздух. На пыльном небе неясно проступали очертания далеких гор.
 По дорожке. Пол прошел до кирпичного, примостившегося в пыльном, посыпанном гравием садике, строения с неоновой вывеской в окне “Шлиц и Курз”; он вошел внутрь и устремился к цели своего визита. Это был дешевенький салун: восемь деревянных кабинок, темная исцарапанная стойка бара и деревянные табуреты с подставками для ног, наградные грамоты в дешевых рамках под стеклом и запыленные фотографии с полудюжиной сломанных старинных ружей на стене.
 В заведении сидели группки болезненно склонившихся над выпивкой людей, слушавших завывание и грохот музыку “хилл-билли”, доносящейся из музыкального автомата. Несколько человек подняли головы, увидели, что вошедшей совсем не тот, кого они поджидают и снова уткнулся в стаканы. Внезапно Полу все это страшно не понравилось и ему захотелось как можно скорее оказаться отсюда за много миль и он было повернулся чтобы уйти, но бармен приветливо улыбнулся и сказав: “сюда пожалуйста”, показал на свободное место у стойки, на которое Пол и плюхнулся, заказав сухой “мартини”.
 И уже если по одному его виду его не опознали, то это сделал заказ “мартини”: несколько пар глаз стали настойчиво изучать фигуру у стойки. Пол взял стакан и перенес его в пустую кабинку, сел, прикрыв глаза, и позволил жалящему ритму музыки войти в кровь. Думать ни о чем не хотелось; процесс давался с боем и болью.
 Мимо прогромыхали ковбойские сапоги; Пол взглянул на удаляющуюся фигуру верзилы в деловом костюме и белой десятилитровой шляпе. Пол чуть было не подавился смехом. Человек в сапогах вышел и Пол прошелся взглядом по стойке бара и людям, сидящим за ней. Как они были обеспокоены тем. что их городок может понравится всяким пришлым и они его оккупируют!.. Вынужденное радушие и отчаянная реклама наоборот. Для Пола это была чужая страна; даже в Европе он чувствовал себя менее одиноко. Здесь бы Сэм Крейцер чувствовал себя как рыба в воде, но не я.
 “Одинокий поезд мчится вдаль по рельсам
 Слышу как надсадно он гудит
 Сквозь шумы я слышу нежный голос
 Что зовет меня из памяти твоей
 Из Юмы, из далекой-дали – Юмы...”
 Гитара, скрипка, ритмическое подвывание равнинной песни. Как всегда – потерянная любовь, печаль. Здесь не услышишь Гершвина, Портера или Роджера – чужой язык.
 Пол заказал еще стакан и принялся вслушиваться в простые печальные мелодии. Прошлое они превращали в растревоженное настоящее. Пол быстро выпил, заказал еще и принялся вертеть в пальцах пустой стакан. Он вспоминал времена, когда все стояло на своих местах, когда он точно знал, что такое хорошо, и что такое плохо. Времена черных телефонов, двухэтажных автобусов на Парк-Авеню и шикарных парадов в честь героев, над которыми никто не смеялся, пачки чистых чековых бланков у окошечка каждой кассы, Грейбл и Гейбла, Хэйворта и Купера, неизбежных полицейских на перекрестках, завернутых в газету рыб, тайные мечты в простых коричневых обертках, Дядюшки Ирвина во время великой Депрессии, носящего белью рубашки, чтобы показать всему миру, что он еще может оплачивать счета, приходящие из прачечных, важность целомудрия и зло, которое приносил алкоголь, великодушие Наших Американских Парней, Пэт О’Брайен и яблочные пироги, материнство и “напиши-об-этом-в-газету” и “Звездная пыль” Гленна Миллера. Боже, я помню Гленна Миллера, Блин, я совершенно четко помню его – это очень важно помнить Гленна Миллера.
 – Меня зовут Ширли Маккензи.
 Она стояла возле его стола со стаканом в руке, помешивая палочкой для коктейля ледяные кубики. Пол был настолько ошарашен, что поначалу ничего не мог сказать, а только тупо на нее уставился. Темные волосы были обвязаны бордовой бархатной лентой; длинное лицо с огромными глазами и полными сочными губами. Худенькое упакованное в серебристую блузку и короткую кожаную юбку тельце. Она слегка, но совсем не развязно улыбнулась.
 – Вы выглядите не в своей тарелке. Вот почему я к вам подошла. Если вам не приятно – могу отвалить.
 – Нет, нет, ни в коем случае, присаживайтесь. – Он неуклюже выбрался из кабинки, припомнив хорошие манеры.
 – На самом деле я не хотела вторгаться. Мне просто...
 – Да нет же. Я с удовольствием проведу время в вашей компании.
 – Ну, если вы так думаете. – Хороший голос: низкий, сочный с примесями виски баритон. Лицо цвета орехового дерева; когда она повернулась к свету, Пол понял, что на самом деле женщина много старше чем он решил вначале. Тридцать пять или около этого, ногти ее были обгрызены до мяса.
 Стоя рядом с кабинкой и пропуская женщину на место, Пол внезапно сообразил, что почти пьян – опасно пьян; зрение мутилось, равновесие было шатким, а язык распух как погибший моллюск в раковине. Он сел на свое место и взглянул на женщину.
 – Пол, Пол Бенджамин.
 Она едва улыбаясь кивнула.
 – Мне кажется, имена не имеют особого значения. Я имею в виду корабли, проплывающие в ночи и все такое. – Губы ее задрожали, но Ширли быстро прикусила их зубками. Обеими руками она как за спасательный круг держалась за стакан с выпивкой.
 – Ну, пусть тогда будет Ширли Маккензи...
 – Так вы запомнили – хорошо... Подумайте над этим. – Она наклонила голову; улыбка стала шире и насмешливей.
 – Что вы имеете в виду? Я вам нравлюсь?
 – Мир рухнул у ваших ног. – Она запрокинула голову и подняла стакан – тостуя; кубики звякнули о зубы и освобожденный от содержимого стакан встал на свое место. – Слушайте, я вовсе не сопливая дура со слезодавильной историей за пазухой, если вы так подумали...
 – А я бы кстати ничего не имел против такой истории.
 – До обидного честно. Честно для вас, обидно для меня. – И она снова улыбнулась, желая показать, что не собиралась нападать.
 – Еще хотите? – Пол показал на ее стакан.
 – Конечно. И что самое главное – сама заплачу. – Она грохнула на стол сумочку.
 – Это не обязательно, – пробормотал Пол неуклюже. Что вы пьете?
 – Скотч с содой.
 – Какой-нибудь специальный сорт?
 – Обычный скотч. Никогда не замечала между ними особой разницы.
 Пол купил им выпить и принес стаканы. Ширли не стала возникать по поводу оплаты, но сумочка так и осталась лежать на столе. Пол глотнул и понял, что к полуночи во рту можно будет тушить пожар. Пошло все к черту.
 – Ну… – произнес он и замолчал, не зная, что бы этакое сказать.
 – Прошу простить, но и от меня пользы будет не больше. Я не так уж часто подсаживаюсь в барах к незнакомым мужчинам.
 – А я к женщинам.
 Они оба улыбнулись. И тут форма ее глаз изменилась.
 – Знаете ли вы, что ненависть захватывающее ощущение?
 – Что вы имеете в виду?
 – Не знаю, как бы получше объяснить... вот, примерно таким вот образом: я сидела здесь, в баре и думала о том, как бы мне получше прикончить этого сукина сына моего муженька – экс-муженька, прошу прощения. То есть по-настоящему подумывала об убийстве. Представляла себе как было бы замечательно удавить его струной от пианино или всадить ему в глотку кухонный нож. Конечно, я бы ничего такого в жизни не сделала – я не психованная какая-нибудь, А у вас бывали такие мечты?
 – Более-менее.
 – Это восхитительно, вам не кажется? Кровь начинает быстрее двигаться в жилах. Возбуждает.
 – Это верно...
 – Вы сказали это так, словно испытывали подобные ощущения, но не задумывались над ними.
 – Что-то в этом духе... да.
 Ширли покачала головой – и в ее глазах снова появилась насмешливость.
 – Судя по всему, вы не хотите говорить о своем, так же как и я.
 – О своем чем?
 – О том, что заставляет мир падать у ваших ног. Хорошо, принимается, не будем говорить об этом – поговорим о чем-нибудь другом, вы здешний?
 Пол округлил глаза.
 – Здешний? Вы имеете в виду, что живу здесь? В Таксоне?
 – Понятно. Не живете.
 – Я думал, это очевидно. Я из Нью-Йорка.
 – Если бы я была здешней, то наверное бы все поняла. Но я-то из Лос-Анджелеса.
 – Домой едите или наоборот?
 – Наоборот. Категорически наоборот. Сегодня добралась до этого места – остановилась в близлежащем мотеле.
 – И я.
 У женщины сбилось дыхание, и она опустила глаза, уставясь в стакан с выпивкой. Пол быстро сказал:
 – Послушайте, я ничего не имел в виду. Это не уловка. Просто, я на самом деле там остановился, вот и все.
 – Я начинаю себя чувствовать, – прошипела Ширли каким-то странным шипящим полуголосом, – как знаменитая охотница за мужиками. Пожалуйста, простите.
 – Да за что?
 – За то, что подвалила, как какая-нибудь кабацкая нимфоманка и ударилась в воспоминания как только услышала, что вы не прогнали меня в первую секунду. Простите.
 – Да я вас уверяю, вам не зачем просить прощения, следующий глоток: ты бы поаккуратнее с этим пойлом. – И куда отправитесь отсюда?
 – А вы спросите меня об этом завтра, когда я усядусь в машину. Может к тому времени у меня появится какая-нибудь идейка.
 – Вы действительно легки на подъем и свободны как птица.
 Перекошенная улыбка; как шрам на лице, волосы упали на глаза, скрывая выражение.
 – У меня сестричка живет в Хьюстоне. Так что похоже мне в ту сторону. Хотя и неохота.
 – А других родственников нет? Детей?
 – Детей трое. – Закушенная губа. – Муж отобрал.
 – Простите. Неловко получилось. Я не хо…
 – Да, все в порядке. Вам стоило бы почитать лос-анджелесские газетенки. Всем все известно. Я не могу содержать собственных детей – так сказал судья.
 – Простите. Ей-богу...
 – Конечно неплохо, когда твой муж – адвокат, а судья его ближайший приятель. – Лицо женщины смялось. – Неужели я похожа на тварь пренебрегающую собственными детьми?.. Черт, извините, на такой вопрос ответить в принципе невозможно... Все, обещаю вам, что больше не стану разговаривать на эту тему – поговорим о чем-нибудь другом. Чем вы здесь занимаетесь? Отдыхаете?
 – Я по делам. Очень скучным...
 – Приехали заниматься скучными делами аж из Нью-Йорка... Тогда видимо здесь что-то крупное.
 – Крупное для тех на кого я работаю. Для меня же – самая обыкновенная работа.
 – Что у вас за профессия? Или это слишком нагло?
 – Ничуть. Я бухгалтер, а здесь ревизую гроссбухи одной компании. Понимаю, что каждый человек должен гордиться своей работой, но уверяю вас, что моя намного скучнее мытья посуды.
 – Да уж. О чем же нам тогда поговорить? Об атомных подводных лодках? Погоде?
 – Если честно, мне все равно.
 – А нам вовсе необязательно о чем бы то ни было говорить. Иногда не стоит делать, во избежание ненужного напряжения. – Она взяла свою сумочку и залпом допила остатки из своего стакана. – Почему бы нам не пойти? – Тон был развязным, но Ширли явно избегала смотреть Полу в глаза.
 Он проводил ее до бетонного “передника” мотеля, сконцентрировавшись на том, чтобы держать равновесие. Женщина шла рядом, и на ее губах играла все та же смутная и непонятная улыбка, а бедра вызывающе раскачивались, хотя тонкая талия казалась неподвижной.
 – Вон тот домишка, весь заляпанный грязью – мой. Моя комната.
 – Ну, что же, тогда спокойной вам ночи – и счастливо.
 – Нет. – Она развернулась, нависнув над ним с высоты крыльца, – Я вам нравлюсь? Хоть немного?
 – Да, нравитесь.
 Она распахнула дверь, та оказалась незаперта. Она втянула Пола внутрь и захлопнула за ним дверь. Единственным светом были лучи фонарей, просачивающиеся сквозь полуопущенные жалюзи. И в этом неверном сиянии ее глаза вспыхнули, выдавая дикое отчаянное желание. – Я хочу тебя. И хочу, чтобы ты меня хотел. Возьми, подержи меня, хотя бы минуту...
 Он подтянулся к ней губами, и они обдали друг друга запахом перегара, а потом поцеловались; Пол почувствовал, что ее щеки мокры от слез.
 – Пошли, пошли скорее в спальню, – пробормотала Ширли. – Ведь это то немногое, что могут себе позволить дружески настроенные друг к другу люди, правда же? Правда?


* * *

 Он проснулся с отчетливым ощущением того, что грезил. Почувствовал слабость во всех членах; тупую толкающуюся в глазницы головную боль; обезвоженный организм требовал возмещения влаги.
 – А теперь можешь открыть и второй глаз. Я приготовила кофе.
 Он сел и взял чашку. Пальцы дрожали. Впервые он открыто взглянул на женщину. На подбородке все еще красовалась красная полоса, там, где он терся щетиной. Кофе приятно пах, но на вкус был омерзительным. Опустошив чашку наполовину, он поставил ее.
 – Спасибо.
 Она уже оделась: та же блузка и кожаная юбка, что и прошлым вечером. Она очень недурна подумал он, Небольшого роста, худенькая, небольшие набряклости возле глаз – но все-таки чертовски хороша. Ночью, просыпаясь между урывочными снами, Пол думал о том, что будет неплохо, если он станет жить с женщиной, которая сможет отвлечь его от уличных убийств и телерекламы.
 Она сказала:
 – Я уже упаковалась. Вообще-то сначала я даже будить тебя не хотела, но потом подумала о том, какое лицо будет у горничной, когда она придет прибраться.
 Словно что-то воткнулось в горло; он подавился тоскливой паникой.
 – Ты уезжаешь?
 – Пора, пора, труба зовет. До Хьюстона довольно далеко. – Ширли промокнула губы салфеткой и поставила чашку на блюдце. Затем подошла к зеркалу и разгладила юбку. – Спасибо за ночь. Мне был необходим кто-то, кто бы мог пожить до утра.
 Когда она подошла к дверям, Пол подумал о том, что, наверное, эта женщина не запомнила, как его зовут.
 – Прощай Ширли Маккензи.
 Он не знал, услышала ли она его; дверь продолжала закрываться. Щелкнул замок, оставив его в одиночестве.
 – Черт, – всхлипнул Пол и зарыдал.


* * *

 Суббота: полдня Пол провел в конференц-зале компании “Джейнчилл”, а затем, позавтракав в закусочной для автомобилистов, отправился к центру города, по шоссе Четвертой Авеню к переезду. Магазин спорттоваров находился именно там, где он себе и представлял. Пол зашел и сказал:
 – Я бы хотел купить пистолет.
 В самолете он заснул, прислонившись головой к плексигласовой панели. Стюардесса прошла по проходу, проверяя у всех ли пассажиров пристегнуты ремни.
 Огни Нью-Йорка образовывали над городом смутное сияние. Самолет скользнул вниз и приземлился в аэропорту имени Кеннеди. На аэровокзале он остановился на полпути к багажному отделению, чтобы купить презент для Кэрол: она всегда любила горький шоколад. Взяв полдюжины датских палочек, Пол положил их в кейс поверх бумаг, скрывавших “смит-и-вессон” тридцать второго калибра и шесть коробок с патронами по пятьдесят штук.
 Взяв чемодан, он встал в нерешительности: как лучше поступить – потратить пятнадцать долларов на такси или отправиться на муниципальном транспорте? В конце концов, Пол сел в экспресс идущий до Мэнхэттенского Терминала и уже оттуда поехал на такси.
 К квартире стояла духота, хотя ночь была довольно прохладной. Пол распахнул окна и отнес чемоданчик в ванную комнату, где никто бы не смог его увидеть с противоположной стороны улицы; там оконные стекла были гофрированными. Опустив стульчак, он сел на унитаз и вытащив револьвер зажал его в руке, рассматривая тусклое маслянистое отражение в металле.




 Глава 14


 Уходя на работу в четверг утром. Пол положил револьвер в карман. В переполненном вагоне метро, он быстро и неглубоко дышал, но когда кто-нибудь налетал на него от сильной тряски, Пол грубо отталкивал человека: пистолет придавал ему высокомерия, и за этим было необходимо следить.
 В самом центре вагона поезда идущего через весь город, стоял транзитный полицейский, наблюдавший за пассажирами каменными невыразительными глазами. Пол старательно избегал его взгляда. Он минут десять утром вертелся возле зеркала и так этак, чтобы удостовериться, что пистолет в кармане брюк не выпирает чересчур сильно, поэтому прекрасно знал, что полицейский никоим образом не узнает, что у него в кармане за игрушка и все-таки нервы его были настолько напряжены, что как только распахнулись двери вагона, как он чуть ли не бегом пустился по платформе.
 Пистолет был небольшим, можно даже сказать совсем маленьким: пятизарядный револьвер с укороченным дулом и металлическим кожухом над курком, для того, чтобы он не зацеплялся за одежду. Продавцу Пол сообщил, что ему нужен маленький пистолетик для того, чтобы его можно было держать в ящике для инструментов, и чтобы он не раздавил катушку для лески, искусственных мух для ловли форели и не запутался в веревках. Тот попытался было продать Полу однозарядный пистолет двадцать второго калибра, но Пол заявил, что не настолько хорошо стреляет, чтобы удовлетвориться единственным выстрелом. По тем же самым соображениям, он отказался покупать револьвер двадцать второго калибра, и после этого продавец понимающе улыбнулся и пробормотал, что у всех настоящих людей должно быть право на ношение пистолета и вот это, вам не кажется, будет то, что нужно?
 Он отказался почти полностью алюминиевым, очень легким. Пол спросил есть ли где-нибудь в пределах города тир для практики и продавец направил его в стрелковый спортивный клуб, находящийся в десяти милях отсюда; Пол заплатил два доллара за пользование мишенью и всю субботу и воскресенье провел в тире, израсходовав несколько коробок патронов. К воскресному вечеру в ушах у него гудело и звенело и слышал он довольно скверно, а правая рука онемела от отдачи, но зато он теперь точно знал, что сможет попасть в человека с расстояния в несколько ярдов, а это было именно то, что ему нужно. Для самообороны, разумеется. Ночью он скрупулезно вычистил и смазал пистолет, завернул его в носок и поместил на самое дно чемоданчика. Единственным неприятным моментом была посадка в самолет, перед которой пассажиров проверяли – но он не был похож на налетчика или контрабандиста наркотиками. Проверяющие мельком заглянули в кейс, но не стали поднимать бумаги; Пол спокойно – как ему казалось – прошел через вертушку, но потом целый час обильно потел от пережитого страха. После этого он переполнился праведным негодованием из-за идиотской системы охраны порядка, по которой он должен совершить преступление для того, чтобы провести средства самозащиты. Пол был уверен, что чувства, переполнявшие его не имели никакого отношения к комплексу вины: это был страх быть пойманным, а это казалось ему совершенно иным по качеству ощущением. У правоохранительных органов нет морального права заставлять человека бояться подобных вещей.
 Но в любом случае лучше бояться быть пойманным, чем дрожать за свою жизнь. Только рецидивисты да дураки садятся в тюрьму. Пол знал, что если его поймают с пистолетом в кармане, делу можно будет помочь: у него был Джек, он знал несколько влиятельных адвокатов и был уверен в том, что максимум, что ему грозит – символическое заключение за мелкую провинность, отсрочка приговора и освобождение. Сажали настоящих убийц, пойманных на месте преступления, Да и то, имея голову всегда можно было избежать заключения. В этом-то и состояла истинная беда социальной системы. В прошлом году Джек защищал пятнадцатилетнего парнишку, которого обвиняли в том, что он угрожал кассиру ножом и взял из кассы восемнадцать долларов. В магазине повсюду были развешаны объявления о том, что он охраняется и просматривается с помощью телекамер, но мальчишка не умел читать, Его поймали меньше чем через сутки. Поэтому пострадал он от собственной безграмотности.
 – Конечно, я заставил его подать прошение о помиловании, – говорил Джек устало, – не люблю идти на сделки с прокурорами, но только таким образом можно хоть чего-то добиться. Но знаешь в чем истинное разочарование? Конечно парня научат читать, но кто покажет ему разницу между добром и злом? Можно биться об заклад, что после освобождения его приволокут обратно за то, что он ограбит магазин, не имеющий защитных мер. Или же хозяин не захочет спокойно смотреть, как его грабят, и сам разнесет ему башку из пистолета.
 В то время это казалось Полу диким. Но теперь он стоял на стороне хозяина магазина.
 Джек, подумал он. Когда утихли приветственные возгласы, и волнение от встречи слегка поулеглось, Пол подошел к телефону и позвонил в юридическую консультацию.
 – Я старался тебе дозвониться...
 – Я был в больнице.
 Пальцы Пола обхватили угол стола и напряглись.
 – Голос у тебя звучит просто ужасно. Что произошло?
 – Не сейчас... через два коммутатора. Па, может встретимся чуть попозже – в обеденный перерыв – я тут просмотрел дневник на сегодня... два заседания в суде, но если все будет нормально я освобожусь около половины двенадцатого.
 – Конечно, давай встретимся. Но ты можешь хотя бы...
 – Лучше не надо. Давай сделаем даже таким образом: я подойду к тебе в контору, хорошо? Часикам к двенадцати доберусь. Подождешь меня?
 Большую часть утра Пол провел в компьютерном зале, скармливая цифры машине. Легче было заниматься делами такого рода, чем думать. Джек был не из тех, кто станет наводить тень на плетень – следовательно это не игрушки. Следовательно что-то случилось с Кэрол, и это озадачивало. Потому что Пол звонил и из Аризоны, и прошлым вечером, вроде все шло нормально: девушка нормально переносила лечение, и врачи намеревались выпустить ее через несколько недель...
 Без десяти двенадцать Пол вошел в свой кабинет. Прозвучал зуммер: Тельма сообщила, что пришел мистер Крейцер.
 В дверь заглянул Сэм; под усиками проглядывала узкая как прорезь для монет улыбка.
 – Ну-с, и как твое величество переносило тамошнюю адскую жару?
 – Отлично... отлично.
 – Как насчет позавтракать? Мы с Биллом хотим пойти в кафешку и хватануть ливерной колбаски. Хочешь с нами?
 – Боюсь, что никак. Сейчас должен подойти Джек.
 – Что за черт, мы и его можем прихватить. Мы ничего против адвокатов не имеем.
 – Нет, тут дело семейное. Как-нибудь в другой раз, попозже... Как Адель поживает?
 – Нормально. Беспокоилась о тебе. Знаешь, она хотела извиниться перед тобой за тот вечер. Тебе было здорово не по себе – и это вполне понятно – и нам не следовало наезжать. Ну как, прощен?
 – Да брось ты, Сэм. За что извиняться?
 – Через две недели, отсчитывая с завтрашнего дня у нас пятнадцатилетний юбилей совместного проживания. Пятница, третьего. И мы хотим отметить его как следует. Никаких подарков, это отменяется. Просто приволоки самого себя. Договорились?
 – Ну, что ж, пожалуй. Да. Конечно приду.
 – Отлично, отлично. Запиши в календаре, чтобы не забыть. – Сэм взглянул на часы и поправил манжету. – Ну, ладно, пошел. Увидимся. – И ушел.
 К двенадцати пятнадцати Пол не на шутку разнервничался. Он обвел в календаре день на который его пригласили Крейцеры, сходил, помыл руки, пришел обратно в кабинет, ожидая увидеть в нем Джека, обнаружил что комната пуста и уселся, вытащив револьвер.
 Когда прозвучал сигнал интеркома, Пол быстренько кинул пистолет в карман и взглянул на распахнувшуюся дверь, в которой появился еле волочащий Джек – его лицо выражало крайнее беспокойство и замешательство, а уголки рта угрюмо обвисали. Он пнул ногой дверь, и она захлопнулась.
 – Ну, в чем дело?
 – Дай сесть. – Джек подошел к креслу и плюхнулся в него как боксер после пятнадцатого раунда валится на свой табурет. – Черт, какая жарища, как она...
 – Джек, что с Кэрол?
 – Все.
 – Но ведь она поправлялась и довольно успешно...
 – Не так уж успешно, па. Просто мне не хотелось беспокоить тебя понапрасну. Все эти междугородные переговоры... Поэтому я несколько приукрасил факты.
 – Понятно.
 – Послушай, давай только не ударяйся в амбиции. Пойми, ведь я вначале тоже считал, что все будет нормально. Зачем же доставлять тебе излишние беспокойство? Ты бы тотчас свернул свою работу, или еще того хуже – бросил бы все и примчался сюда. А ведь ты бы ничего не смог сделать, ничего... Врачи даже мне не позволяли две недели с ней видеться.
 – Тогда у меня предложение, – процедил Пол сквозь зубы. – Давай найдем другого психиатра, потому что похоже, этому самому нужно подлечиться.
 Джек покачал головой.
 – Да нет, он хороший врач. Консультации проводили трое независимых экспертов. Их мнения в принципе совпали. Один из них запротестовал против инсулиновой терапии, но остальные пришли к мнению, что прописали бы тот же курс лечения, что и был предпринят. Это, па, вовсе не их вина. Просто ничего не поделать...
 – О чем это ты?
 – Па, они лечили ее гипнозом, дважды применяли инсулиновый шок, но все было напрасно. Она ни на что не реагировала. Каждый день она замыкалась в своей скорлупе все больше и больше. Тебе нужны технические детали? Пожалуйста. Я на протяжении стольких недель выслушивал их жаргон, что теперь могу свободно на нем изъясняться. Кататония. Приобретенное слабоумие. Пассивная шизофреническая паранойя. Они громоздят друг на дружку фрейдистские фразочки будто стену строят. А на нормальном языке звучит так: она столкнулась с опытом, который не смогла вынести и теперь старается укрыться от него внутри себя. Джек уткнул лицо в руки.
 – Черт побери, па, теперь она ничего – как растение
 Пол сидел, моргая, смотря на склоненную голову Джека. Он прекрасно знал, какой вопрос следуют задать и заставил себя это сделать.
 – Что ж они собираются с ней сделать?
 Джеку потребовалась на ответ целая вечность. Наконец он поднял лицо. Щеки его посерели, глаза замутились.
 – Им нужно, чтобы я подписал бумаги, на помещение ее в психлечебницу.
 Это был удар. Кожа на голове съежилась. Джек продолжал:
 – Мне предстоит принимать решение, но я хочу с тобой посоветоваться.
 – Неужели нет никакой альтернативы?
 Джек широко развел руки и беспомощно уронил их вниз.
 – А что случится, если ты не подпишешь эти бумаги?
 – Думаю, что ничего. Все равно ее оставят в больнице. Вскоре иссякнут деньги по страховому полису. А когда они кончатся – Кэрол вышвырнут на улицу. – Голова Джека ритмически покачивалась взад-вперед, взад-вперед: он был в полном смятении. Потрясен. – Па, она даже не может есть самостоятельно.
 – А если ее поместят в лечебницу? Что будет?
 – Я буду ее навещать. У меня есть страховка, которая на какое-то время хватит – примерно сотен шесть в месяц. Доктор Мец рекомендует лечебницу в Нью-Джерси. Правда, там цена чуть большая чем здесь, но я смогу покрыть разницу. Дело не в деньгах, па...
 – Помещение в дурдом... это так обязательно? Ведь ей никогда будет не выбраться...
 – Этого, па, никто не может предугадать. Иногда после всего нескольких месяцев интенсивной терапии происходят чудеса и больные выздоравливают. А бывает, что этого никогда не происходит.
 – Тогда о чем ты меня хочешь просить?
 Пол увидел как ярость исказила черты лица Джека.
 – Слушай, ведь я ее люблю.
 – ... Да. – Очень мягко.
 – Нельзя же любимого человека просто запихнуть в дурку и оставить гнить на всю жизнь. Нельзя.
 – Похоже, никто не просит нас оставлять ее там гнить.
 – Я могу забрать ее домой, – пробормотал Джек. – Могу кормить Кэрол с ложечки, подтирать за ней и носить ее в туалет...
 – И насколько тебя хватит?
 – Могу нанять медсестру.
 – Ты не сможешь жить таким образом, Джек.
 – Знаю. Розен и Мец говорят то же самое.
 – Значит альтернативы у нас нет. Вот так.
 Когда Джек ушел, Пол вытащил пистолет из кармана. Именно пистолет не дал ему возможности полностью расклеиться. А в голове припевом звучало единственное: убийцы. Вот так. Это вам зачтется.
 Они не имеют никакого права так с нами поступать. С кем бы то ни было. Их следует остановить!




 Глава 15


 По Лексингтон-Авеню Пол добрался до Шестьдесят Девятой. Пообедал в кафетерии у стойки, прошел несколькими мрачными кварталами до перекрестка Семьдесят второй и Пятой, а потом углубился в Централ Парк, направляясь поперек магистралей. Еще не совсем стемнело – сумерки, холодный серый ветерок, падающая листва, люди прогуливающие собак. Фонари уже горели, но света было чуть, и глаза почти ничего не видели.
 Пол брел медленно, словно был тяжелым трудовым днем. Он знал, что они выходят именно в это время суток, выползают из-под камней, чтобы нападать на усталых, возвращающихся домой граждан. Хорошо же, думал он, нападите-ка на меня.
 Он едва сдерживал будущую в нем злобу. Вечер был прохладным и Пол не был единственным пешеходом бредущим засунув руки в карманы. Так что вряд ли кто-нибудь смог бы заподозрить в нем вооруженного человека. Давайте же. Подойдите и получите.
 Два парня: джинсы “ливайс”, патлы до плеч, прыщавые морды. Шли прямо на Пола, засунув пальцы за пояса. Нарываются, явно нарываются. Сейчас выдам, не волнуйтесь.
 Прошли мимо, даже не взглянув в его сторону. Пол уловил обрывок разговора: “...блин, такая хреновня, настоящее фуфло. Самый вонючий фильм всех времен и народов...”
 Просто подростки возвращающиеся домой из кино. Зачем же одеваться-то как придуркам: можно нарваться на неприятности.
 Сумерки погасли за громадами Централ Парк Вест – свет умер. Пол брел по дорожке, освещаемый лишь огнями проезжающих мимо такси. Гомосексуалист с двумя лохматыми собаками на поводках прошел обдав Пола нагловато-хитровато-заигрывающей улыбкой. Две пожилые пары с доберманами. Три молодые пары, прилично одетые, явно торопились в театр на Линкольн-Центр.
 Полицейский на мотоцикле: белый шлем повернулся в сторону Пола: каждый прохожий-одиночка был подозрителен. Пол вызывающе взглянул на копа. Мотоцикл взревел и укатил обдав Пола облаком дыма.
 Он остановился примерно в центре парка и просидел на скамейке до самой темноты. Наблюдал за людьми. В кармане вспотевшая ладонь нежно обнимала рукоятку револьвера. Наконец Пол встал и продолжил прогулку.
 Централ Парк Вест. Пол свернул и пошел наперерез Семьдесят третьей, потому что на Семьдесят второй, которая была запружена народом, попадаться в руки грабителей не хотелось. Авеню Колумба. А теперь темный длинный квартал к треугольнику Амстердам-Бродвей.
 Ничего. Никого. Пол пересек площадь и осмотрел Бродвей. Там находился бар, в котором ему пришлось выслушивать накачавшегося пивом работягу, которого устраивали негры живущие на пособие. А на Семьдесят четвертой, в квартале отсюда на него чуть было не напал парнишка с ножом. Может быть еще разок попробуешь?
 Кэрол... Это было невыносимо…
 Семьдесят третья и Вест-Энд авеню. Пол остановился под фонарем и посмотрел вдоль по улице, где двумя кварталами южнее находилась его квартира. Между местом, где он стоял и его домом – ничего зловещего или привлекающего внимание. Черт. Куда же вы черт подевались?
 Все холодает и холодает.
 И все-таки Пол повернул стопы в другую сторону. Прошел до Семьдесят Четвертой и перейдя ее вернулся к Амстердам Авеню. Прошел половину квартала – даже узнал ступеньки, на которые присел, после того как парнишка убежал. Сегодня он был хозяином положения, но никому это было неинтересно.
 Амстердам: Пол обошел угол и двинулся вперед огромными шагами. Вперед к Западным Восьмидесятым. Здесь жили и черные, и белые; какие-то личности стояли возле парадных подпирая спинами стенки. Пол ни разу ни бывал здесь вечером. Ощущение городской закваски было очень сильным в этих местах: на ступенях сидели черные детишки, в окнах мелькали старики и старухи.
 Начали уставать ноги. И замерзать заодно. Дойдя до перекрестка, Пол взглянул на указатель: Восемьдесят девятая и Авеню Колумба. Повернул на запад.
 На тротуаре двое подростков – пуэрториканцы в штормовках. Давайте же, подходите. В чем дело, ребята разве я не похож на легкую и долгожданную добычу? Или вы только на женщин смеете нападать?
 Нет, так нечестно. Возьми себя в руки. Может быть они так же чисты как и ты.
 Риверсайд Драйв. В одной из квартир над его головой шла вечеринка: ветер выносил из открытых окон порции рока; вылетел и покатился под ноги бумажный стаканчик – экскременты цивилизованной жизни. Цивилизованных радостей. Через полквартала Пол увидел троих молодых людей, набивающих чемоданами “фольксваген”. Стандартная охранная система: один набивает багажник, второй в это время идет за свежей порцией барахла, третий же держит машину под наблюдением. Это просто безумие. Никто на меня не будет нападать. Он пересек улицу и стал спускаться вниз по ступеням.
 В Риверсайд Парк.
 В свете фонарей деревья казались на удивление хрупкими. Машины мчались по улице Генри Хадсона. Пол шел по тротуару, мимо детской спортивной площадки, возле склонов. Группа выцветших гарью деревьев; тьма под ними была вязкой как сироп и Пол внезапно почувствовал атавистический посыл, как будто в мозг вонзилась раскаленная игла: Ты там, я же чувствую тебя. Наблюдаешь за мной. Ждешь. Меня. Давай, выходи. Но выйдя под сень деревьев, он увидел, что там никого нет. Снова на тропинку; впереди оконцовка парковой зоны; ступеньки наверх; Драйв, не так далеко впереди и Семьдесят вторая. С каким-то садистским сарказмом Пол подумал: “Ну, что же, дерьмовая видимо ночка для охоты. Но ты мне все равно попадешься, все равно никуда тебе не деться”.
 Его трясло от холода. Подошвы ног горели. До квартиры было несколько минут ходьбы. Пол пошел к ступенькам ведущим наверх.
 Подходя к лестнице он уголком глаза заметил какое-то смутное движение сбоку, а затем прозвучал вкрадчивый голос:
 – Эй, минутку.
 Пол остановился. Повернулся.
 Высокий, очень высокий мужчина. Худой до изнеможения, да еще и сутулый. Одет в короткую с рукавами не доходящими до запястий куртку. Выпуклая, похожая на череп голова, нервически подрагивающие плечи. Волосы неопределенного то ли светло рыжего, то ли белого цвета. Нож был большой охотничий, он злобно смотрелся в полутьме.
 – Денежки есть, приятель?
 – Может и есть.
 – Давай, давай-ка их сюда. – Нож двинулся вверх на два дюйма, пустая левая рука сложила ладошку и помахала ей в воздухе. Наркот облизал верхнюю губу, как умывающаяся кошка и двинулся к Полу.
 – Ну, что же, получи, – выдохнул Бенджамин.
 – Чего ты бормочешь? Эй, гони денежки, мужик.
 – Ты влип по уши в дерьмо.
 Быстрый шаг вперед. Наркоман неясно вырисовывался на расстоянии вытянутой руки.
 – Слушай, я не хочу тебя порезать, понял? Давай денежки, и разойдемся по-хорошему, лады? – Голос напоминал нервное хныканье, это либо наркота в нем говорила, либо ее отсутствие: нож не дрожал, лезвие было направлено вверх, а кулак стоял надежно. По нему можно было понять, что мужчина прекрасно знает как обращаться с холодным оружием. Хватит болтать с ним. Действуй. “Денежки, мужичек!”
 Пол вытащил его из кармана и трижды нажал на курок – наркот откинулся назад; руки его стали зажимать раны, пытаясь удержать неумолимо струящуюся кровь, а черепообразная физиономия обрела скорее не яростное, а какое-то болезненно-возмущенное выражение. Потом откинулся и упал возле железных перил, не вытянув даже руки, чтобы защитить себя от падения. Пол был готов снова выстрелить, но наркот не шевелился.
 Чувствуя опьянение от происшедшего он ввалился в квартиру и встал на пороге потея дрожа каждой напрягшейся клеточкой существа, не чувствуя ног – купаясь в. своих ощущениях. – Вот так, – только и повторял он.
 – Вот так, вот так...




 Глава 16


 “Таймс” даже не упомянуло о происшествии. “Дэйли Ньюс” поместило на странице десятой два коротких параграфа: “Освобожденный под честное слово убит в ривер-сайдском парке”. И далее: “Томас Лерой Марстон, 24 года, вчера вечером был застрелен насмерть в Риверсайд-Парке. Две недели назад Марстона освободили из гостюрьмы Аттика, где он отсидел сорок два месяца из пятилетнего срока за вооруженное ограбление.
 Три года назад при помещении в тюрьму Марстон признался в том, что он наркоман. Полиция отказалась делать какие бы то ни было комментарии по поводу того была ли смерть Марстона связана с наркотиками или нет. Марстона застрелили из мелкокалиберного револьвера. Убийца или убийцы не арестованы”.
 Значит, полиция ищет его. Этого следовало ожидать, но его вряд ли отыщут. Это легко читалось между строк информации в “Ньюс”. Полицейская теория была такова: Марстон попытался было надуть торговца наркотиками и тот пристрелил его. Отлично: “толкачей” начнут забирать с улиц и привозить в участки на допросы.
 Но в будущем следовало быть более осторожным. Он совершил несколько серьезных просчетов: например просидел полночи в гостиной, а пистолет положил прямо перед собой на стол. Вспоминал, понимаешь, как все произошло. Да, ошибки конечно были совершены по простой оплошности. Ведь Пол не проверил, мертв ли Марстон. Никак не замаскировался, не переоделся хотя бы – если бы случился нечаянный свидетель, он мог бы с легкостью опознать его. К тому же он сразу же пришел домой, и если станут допрашивать швейцара, он сможет точно сказать, когда именно Пол вернулся домой.
 В будущем. Неужели я собираюсь и дальше этим заниматься?
 Хватит блажить. Уж себе-то самому зачем врать? Улицы и парки полны народа. Места скопления. Он имеет право ходить по ним, когда ему вздумается. Если кто-нибудь попытается на него напасть или ограбить – он имеет право защищаться.
 В пятницу вечером Пол встретился с Джеком в ресторане, и они обговорили технические детали препоручения Кэрол на попечение врачей. Пол сдерживал горе, переваривая его и превращая в ярость: он смирился с потерей Кэрол, с ее болью, стал меньше думать о своих горестях и больше о тех, кто еще не подвергся нападению. Остановив Марстона, он предотвратил огромное количество будущих, не свершенных преступлений.
 Потом он поехал домой в такси, сел перед телевизором и так и уснул перед включенным экраном.
 Субботним утром Пол проснулся с колотящейся в виски головной болью, а ведь вчера вечером он ничего не пил – это было совсем понятно. Может быть что-то носится в воздухе – подхватил какой-нибудь грипп.
 Пол заглотнул несколько аспиринин и перешел улицу, чтобы купить в местной бакалейной лавке продуктов на неделю. Стоя в очереди, медленно двигавшейся к кассе, он почувствовал, что боль становится нестерпимой, безумной и озверел настолько, что готов был растолкать людей локтями, только, чтобы пробиться к кассиру, Чуть позлее боль несколько поутихла, но днем снова вернулась; Пол швырнул газету с кроссвордом на пол и решил переспать это дело.
 Когда он проснулся, на улице уже стемнело. Темнота нервировала: Пол прошелся по квартире, везде зажигая свет. Взглянув на часы, он увидел, что уже почти девять вечера. Черт побери, я больше не могу здесь оставаться! Может в кино сходить... Он быстро просмотрел газету: единственное, что заслуживало внимания – повторный показ старых фильмов о Джеймсе Бонде. Интеллектуальные экзерсисы его не интересовали, все же остальное – порнография. Дерьмо.
 Сеансы начинались в четные часы, но это не имело значения. По местной ветви метрополитена Пол добрался до Бродвея и прошелся пешком до кинотеатра, Он вошел в зал на середине цветной погони на машинах, отыскал место и позволил отрепетированному и срежиссированному насилию поглотить его целиком.
 Второй фильм закончился тем, что кого-то насмерть смяли в огромной машине, превратившей шикарный автомобиль в небольшую металлическую коробку. Незадолго до полуночи Пол вышел из кинотеатра, чересчур утомленный, чтобы смотреть первую половину фильма, на который он опоздал.
 После шикарного киношного звука, голос Таймс-Сквера показался Бенджамину смазанным и приглушенным. Он остановился, ориентируясь в пространстве, почувствовав внезапно накатившую вину. Он никогда не ходил в кино в одиночку и чувствовал себя так, словно кто-то застиг его занимающимся онанизмом. Однажды, давным-давно, будучи в Сан-Франциско целый уик-энд, и дожидаясь увольнения из армии, он провел почти всю субботу и весь воскресный день бродя из кинотеатра в кинотеатр. За эти двое суток он успел посмотреть одиннадцать фильмов – семь из которых оказались вестернами. Так омерзительно как после этого просмотра он никогда себя не чувствовал. После шести месяцев проведенных за пишмашинкой в Окинаве и двух отменных блевотных недель на военном корабле, доставляющем домой, у него просто не осталось сил любоваться прелестями Сан-Франциско или наслаждаться его знаменитыми ночными развлечениями: поэтому он предпочел затеряться в никогда не существовавших землях Текса Риттера, Джона Уэйна, Ричарда Дикса и Белы Лугоши.
 Таймс-Сквер был похож на расползающуюся язву, покрытую бледномеловыми телами шлюх, туристами, стоящими с раззявленными ртами, расхаживающими с важным видом мужчин-проституток и мужчин, проскальзывающих в щели порнокиношек и порнокнижных магазинчиков. Копы, парами через каждые несколько ярдов: все они брали взятки, потому что иначе половина находящихся в поле зрения людей была бы арестована. Это были отбросы, и Таймс-Сквер был их сточной канавой. Жутковатые лица скользили мимо во всепоглощающем мареве неоновых ламп, и Пол почувствовавший злобное отвращение повернул от центра прочь.
 Из блестящей мишуры – к Пятьдесят седьмой. Новые автосалоны, группы людей в приличных костюмах на углах, ловящие такси, мечтающих, чтобы их отвезли по домам после обеда, который был после посещения кинотеатров.
 Полицейский на углу; в глазах застыла внимательная наблюдательность: Пол прошел мимо, почувствовав, как передернулось его лицо. Прежде чем ему удалось сдержаться, он понял, что опасности никакой нет: его никто никогда не поймает. Но все-таки он убийца и теперь надо прикинуть все варианты того, как его будут искать. Свидетели? Отпечатки пальцев – он к чему-нибудь прикасался? Пол почувствовал, как вспыхнуло его лицо – выйдя на Колумбус Серкл он до боли сжал рукоятку пистолета в кармане. А предположим, что его сейчас остановит вот этот самый коп и о чем-нибудь спросит – сможет ли он выдержать и не показать виду? Притворщик из него ей-богу никудышный.
 Колизеум, дальше великолепные строения Линкольнского Центра, выглядящие так, словно их пощадила бомбовая атака, тогда как стоящие вокруг дома превратились в серые развалины. Город казался оккупированным: прогулка по Бродвею выглядела боевой вылазкой за линию фронта, потому что никто не встречался глазами с торопящимися навстречу и пробегающими мимо незнакомцами.
 И теперь он, – первый солдат Сопротивления, боец подземного мира – невидимый убийца.
 В понедельник во время перерыва на обед, Пол прошелся по Виллиджу, заглядывая в магазинчики на Восьмой, Гринч-Авеню, а затем на Четырнадцатой. В разных местах он купил себе темный с воротником под горло свитер, двухстороннюю куртку – темно-серую с одной стороны и ярко-красную, охотничью с другой, таксистскую мягкую шапочку и пару кожаных лимонного цвета перчаток.
 Около десяти часов вечера в тот же вечер. Пол проехал автобусом до девяносто шестой улицы и прошел пешком к Центральному Парку. Теннисные корты и озерцо осталось справа, он свернул налево и пошел вдоль площадок для игры в мяч. На голове у него сидела шапочка, а куртка была вывернута серой стороной наружу. Ну же, выходите.
 Но, пройдя весь парк, он не повстречал ни одного человека, окромя двух велосипедистов.
 Значит такие дела: в наше время все избегают гулять по Парку. Бояться. Грабители это отлично знали и перенесли куда-то свои охотничьи угодья. Сделав это открытие Пол кивнул – теперь он все понял и больше не собирался повторять ошибку.
 Дойдя до стены, за которой находилась Пятая Авеню, он развернулся и пошел было обратно к траверсу, но тут в кружечек света увидел одинокую фигуру на скамейке между деревьев и тут же его сигнальная система поставила организм на предупреждение, сняв его с предохранителя: короткие волосы на шее сзади поднялись дыбом и медленно выпуская воздух сквозь сжатые зубы, Пол двинулся между деревьев. Кто-то там сидел – он заметил легкое, словно колыхание предрассветного тумана движение, но все-таки заметил. Остановился, присмотрелся. Подавил в груди желание кашлянуть.
 На скамейке валялся какой-то старик – наверное пьяница. Одет в старое рваное пальто, кутается. Но не он привлек внимание Пола: там находился кто-то еще.
 А потом он заметил тень. Она кралась позади скамейки, пригибаясь, стараясь держаться так, чтобы пьяница ее заслонял.
 Пол ждал. Это мог быть какой-нибудь безобидный парнишка, пришедший сюда из любопытства, это даже мог оказаться полицейский. Но Пол знал, что это навряд ли коп. Скрытая угроза звучала в осторожно хранимом молчании... Он вышел на свет: мужчина в штанах в облипку, кожаной куртке и шляпе Австралийского и Новозеландского корпуса, надвинутой на один глаз. Беззвучно подойдя к скамейке, он взглянул на спящего пьянчугу.
 Потом голова вторженца поднялась и повернулась: он тщательнейшим образом обозревал видимый участок парка. Пол замер не дыша. Пальцы сомкнулись вокруг рукоятки пистолета в кармане.
 Черный мужчина обошел скамейку и выступил на дорожку, и когда его ноги встали на гравий, Пол услышал щелчок раскрывшегося ножа. Он собирается ограбить этого бедолагу-пьяницу.
 Черномазый вновь оглянулся, а потом согнулся над пьянчугой. Пол выступил из-под деревьев.
 – Выпрямись, – очень тихо.
 Не разгибаясь черный пустился бежать, стараясь добраться до ближайших спасительных деревьев.
 Пол выстрелил.
 Выстрел произвел надлежащий эффект, он остановился и развернулся.
 Он думает, что я – коп.
 Знай, сукин сын, что это не промах, а просто мне было нужно, чтобы ты повернулся ко мне лицом, встретив свою смерть впрямую. Его трясло от ярости: он поднял револьвер, и не мигая, уставился в черные глаза, стеклянные и непроницаемые. Мужчина, сдаваясь, поднял руки вверх. Вид этого порочного ухмыляющегося лица наэлектризовал кожу на шее Пола.
 Он выступил вперед, встал на свету; ему важно, чтобы грабитель увидел его. На скуле возле черного уса заработал желвак; а потом уж и лицо мужчины перекосилось от злобы:
 – Слушай, мужик, ты чего тут?
 Из дула пистолета вырвался язычок пламени; выстрел эхом прозвенел на темных аллеях, отразился от стены и пороховой дым ударил Полу в ноздри.
 Пуля вонзилась негру в живот, разорвав его подкожным газовым взрывом. Пол снова выстрелил: черный упал и, перевернувшись на живот, зацарапал ногами по земле, стараясь отползти под деревья.
 Замечательно все-таки устроен человеческий организм: как много он может вынести, не переставая функционировать! Пол еще дважды выстрелил человеку в затылок. Это его добило.
 Пол взглянул на пьянчугу. Тот даже не пошевелился. Он лежал на скамье. Отвернувшись от Пола в сторону. Да жив ли он?
 Пол подошел и негру и взглянул на него. В уголках его рта запеклась слюна. Голова человека под неестественным углом развернулась в сторону и глаза тупо смотрели в ничто. Все сфинктеры его расслабились, и вонь окутала труп омерзительным облаком.
 Пол снова поспешил подойти к пьянице. Тот мирно посапывал.
 Пол растворился между деревьями, побежав по верхней тропе. Здесь где-нибудь мог оказаться полицейский. Он быстро добрался до ограды, опоясывающей озеро, но не доходя нескольких шагов, свернул вправо и пошел параллельно ограде, чтобы никто не увидел его силуэта на фоне ограды несколько секунд Пол останавливался и прислушивался.
 Конечно люди могли услыхать выстрелы, но зафиксировать откуда они доносятся – нет. По звуку можно было подумать, что где то проехал грузовик без глушителя. Поэтому наверное никто не станет звонить в полицию. Никто и некогда не звонил в полицию по поводу выстрелов. Единственная настоящая неприятность состояла в том, что кто-нибудь что-нибудь мог увидеть. Случайный прохожий, или еще какой-нибудь пьяница, которого Пол не заметил среди деревьев. Он быстро скинул куртку и вывернул ее красной стороной наружу, сунул в карман шапочку и перчатки. Пистолет теперь снова находился в переднем кармане брюк вместе с перехваченными резинкой четырьмястами долларами в двадцатидолларовых купюрах. Если бы какому-нибудь копу в голову пришла идея обыскать его карманы, Полу хотелось, чтобы тот обнаружил деньги. Это могло сработать: он прекрасно знал, что такие штучки срабатывали.
 Он стел по откосу то тут то там оскальзываясь на жесткой траве; потом срезал путь между озером и теннисными кортами, ступая как можно тише на гравийную овальную тропу, ведущую к воротам на Девяносто шестой. Пол чувствовал себя голым, у всех на виду, он страшно волновался и был беззащитен, на холодке его познабливало и он обливался потом. Шатающийся от слабости – но зато узнавший истину – жадную злобу насилия, никогда до сей поры не волновавшую его кровь и которую большинство людей не было способно понять...
 В почтовом ящике он обнаружил запечатанный в конверт докладной лист с фирменной надпечаткой Квартальной Ассоциации Вест-Энда, и факсимиле самого Херберта Эпстайна. Там стояло:
 “Дорогой житель УэстЭнда:
 Жители данного района однозначно обеспокоены БЕЗОПАСНОСТЬЮ или же полным ее отсутствием на наших улицах.
 Полицейская статистика гласит, что наркоманы и грабители более всего любят нападать на граждан в темноте, или же на плохо освещенных улицах, поэтому освещение на улицах способно сократить преступность на семьдесят пять процентов.
 Квартальная Ассоциация надеяться получить пожертвования на освещение улиц по Вест-Энд Авеню с Семидесятой по Семьдесят четвертую.
 Городские фонды не потянут подобного капиталовложения. Многие соседние кварталы уже начали сбор пожертвований на установление в своих ареалах сильнейших иллюминационных систем. Каждый фонарь обойдется в триста пятьдесят долларов, чтобы мы смогли залить наши улицы светом и отодвинуть криминогенные вакханалии вглубь города.
 Ваш вклад не облагается налогами. Пожалуйста, пожертвуйте столько, сколько можете для своего собственного спокойствия и своей же безопасности.
 С искренней благодарностью
 Херберт Эпстайн”.
 Пол оставил письмо на столе, чтобы не забыть выслать Ассоциации чек.
 Несколько лет назад он целые уик-энды посвящал посещениям своих дядюшки и тетушки в Рокэуэйе. Всегда можно предсказать ранги положение в обществе местных мафиози: по яркости освещения вокруг их домов. Ведь только им нужно опасаться за свои жизни. В деревне.
 Во вторник отвезли Кэрол в санаторий возле Принстона. Пол впервые увидел дочь за несколько месяцев и хотя и подготовился к решительным переменам, все же испытал настоящий шок. Девушка, казалось, постарела лет на двадцать. Ни малейшего сходства с той игривой когда-то девушкой с приятной трогательной улыбкой отец не заметил. Она стала похожей на витринный манекен.
 Джек, не переставая разговаривать с ней мягким проникновенным голосом – веселый непринужденный бессмысленный разговор, применимый для успокоения норовистых лошадок – но, похоже, девушка не восприняла ни единого слова и даже не услышала; похоже, она даже не воспринимала собственного существования, не то, что кого-то другого. Они за это заплатят, подумал Пол.
 Сидя в вагоне рядом с Джеком, смотрящим в окно на полосы серого дождя, Пол заметил наконец, что Джек не проронил ни слова за последние несколько часов, пока они возвращались домой. Казалось, попытка достучатся до разума Кэрол вытянула из него все жизненные соки. Пол попытался было придумать что-нибудь ободряющее, но вскоре понял, что тут ничем не поможешь.
 Особенно словами.
 Видя насколько плохо переносит случившееся Джек. Пол чувствовал странное наслаждение происходящим. Это делало его в два раза сильнее. Он не чувствовал слабости – будущее зависело только от его поступков. Он взял все на себя.
 Но подумав хорошенько, Пол уразумел, что радоваться, собственно нечему; он держал равновесие только потому, что его, как и Кэрол задела мрачным крылом одна и та же болезнь – неспособность что – либо чувствовать. Как будто вокруг него воздвиглась серая непробиваемая стена – а эмоциональные центры подверглись анестезированию. Заражение длилось уже несколько дней: стена постепенно смыкалась. Пол вспомнил грабителя в Риверсайдском Парке, как это ужаснуло его; но в тот раз он боялся в последний раз. Второй раз, когда человек хотел ограбить пьяного – чувств была самая малая толика. Сцена виделась ему со смутным отчуждением, словно он смотрел и вспоминал какай – то старинный фильм.
 Этой ночью он бродил по улицам, но никто на него не напал. В полночь Пол вернулся домой.




 Глава 17


 В среду утром Пол из конторы позвонил лейтенанту Бриггсу из бюро по расследованию убийств. Полиции к сожалению ничего не удалось установить и разыскать убийц Эстер. У Пола накопилось достаточно праведного гнева, чтобы он смог оборвать поток слезливых извинений и уверений во всяческом...
 Повесив трубку он вдруг понял насколько фальшивым был взрыв его негодования. Он разразился гневом под влиянием импульса и только потому, что именно этого от него и ожидали, а ему вовсе не хотелось навлекать на себя какие бы ни было подозрения необычным поведением. Пол внезапно понял насколько для него легко играть роль невинного младенца: легко изображать истекающего кровью несчастного гражданина; легко смотреть людям в глаза не выдавая страха, который мог бы стать следствием комплекса вины. Как быстро он научился хранить в тайне то, что ему не хотелось раскрывать: ему как бы дали возможность ссылаться на самого себя и цитировать самого себя, оставляя в стороне все, что ему казалось ненужным.
 Этим вечером Пол решил исследовать другую часть трущобы. В метро он добрался до четырнадцатой и пошел в район где ходили грузовики, находящийся прямо под Вест-Сайдским хайвеем. Под нависающими платформами складов спали пьянчуги; огромные серые двери грузовых загонов были внушительно заперты на огромные замки. На боковых удочках под тенью уходящего вверх хайвэя света почти не было, и огромные грузовики неровными рядами уходили вдаль, наполовину загораживая узенькие проходы. Воздух был холоден и тяжел: дождя не было, но зато было ощущение дождя. Стылый непрозрачный свет ночи блокировал зрение.
 Пол обнаружил машину, припаркованную криво к тротуару: она была покалечена и глядя на нее казалось, что водитель с трудом выбрался из дорожной аварии и просто побежал куда-то за помощью. Грузовик был “раздет”: капот открыт, кабина поднята, колес нет, а машина стоит на кирпичах, поставленных один на другой. Пол посмотрел в мотор: так, батарее нет. Окошко возле водительского сидения разбито. Когда он взглянул внимательней на поднятую кабину, то понял что ее взломали: козырек оказался сильно помят. Еще часов шесть назад это была отличная машина, просто у нее потек маслопровод или кончился бензин. Теперь же, это была никому не нужная рухлядь.
 В животе образовался горячий комок ярости.
 Поставь им ловушку, подумал он. Это можно как-нибудь устроить. Пол шел, сжимая в кармане рукоятку револьвера, и через некоторое время кое-что придумал.
 Утром он позвонил в прокат автомобилей и нанял машину для ночного пользования.
 В половине одиннадцатого он проехал по Вест-Сайдскому хайвэю к наклонному въезду на Восемнадцатую улицу и прогромыхал к узенькому выходу в складском районе. На Шестнадцатой появился полицейский автомобиль и копы безо всякого интереса оглядели машину пола. Объехав квартал, он обнаружил небольшую прогалину между двумя грузовиками на правой стороне улицы, подальше от света фонарей. Припарковав автомобиль под странным, нелепым углом к тротуару. Пол накарябал карандашом на листке бумаги: “Вышел бензин – скоро вернусь” и воткнул записку под “дворник” на ветровое стекло. Шоферы обычно поступали таким образом, чтобы избежать штрафов за неоплаченную парковку. Потом добросовестно запер дверцы и пошел прочь, выставляя напоказ свое отвращение, зашел за угол и быстро стал огибать параллельный квартал, перешел на другую сторону и встал в глубокой тени, как раз напротив своей машины. Пол стоял между двумя трейлерами, скрытый от посторонних глаз, но имеющий широкое поле обзора.
 Мимо то и дело проезжали машины. Парочка гомосексуалистов, потея от страха, шли наперерез, нежно касаясь друг друга и похохатывая. Пол слыхал, что голубые бродят по стоянкам в надежде отыскать партнера, но видел это впервые.
 Все это показалось ему совершенно омерзительным. Педики вызывали чувство примерно такого же отвращения, что и калеки. Изъяны и уродства, которые не можешь понять и привыкнуть, всегда вызывают очень неприятные ощущения. Но угрозы они никакой, кроме самих себя, не представляли, поэтому Пол милостиво разрешил им скрыться в темноте. Идиоты, подумал он, ходить в этих местах ночью без оружия?.. Сами ведь напрашиваются.
 Он отпрянул: не надо так. У них было право на то, чтобы находиться здесь, и на то, чтобы их никто не задевал. Такое право было у каждого.
 Кто-то должен охранять город. По всему видать, копам на все наплевать – они ничего не делали. Два вечера подряд он приходил сюда и провел в этом опасном районе довольно много времени, а увидел всего лишь одну единственную патрульную машину.
 Значит, я сам должен этим заняться. Если не я, то кто же?
 Ему пришлось ждать больше часа, но наконец они появились: двое парней в поцарапанном фургоне. Поначалу они проехали мимо арендованной машины Пола. Медленно-медленно, а тот, что сидел возле шофера, опустил стекло и высунулся чуть ли не наполовину, чтобы прочитать записку под дворником. Пол напрягся. Парни принялись что-то оживленно обсуждать, но ему не было ничего слышно. Наконец фургон быстро удалился и Пол снова встал на место между трейлерами. Еще полчасика подожду, подумал он, и можно будет считать, что ночь он отработал.
 И тут фургон снова показался на улице. Тот же самый. Старый. Подкатился к машине Пола и встал как вкопанный.
 Значит они просто объехали квартал. Хотели убедиться в том, что поблизости нет полицейских.
 Они вылезли из фургона и распахнули задние двери. Пол наблюдал, как парни достают инструменты – вагу, еще что-то. Очень профессионально экипированы.
 Когда ребята взломали дверцу его машины, Пол пристрелил их обоих.




 Глава 18


 В четверг он вернул машину в агентство до того как пошел на работу. Почти весь день он провел в угловом кабинете вместе с Генри Айвзом и Джорджем Эном, проверяя и сравнивая цифры по делу “Джейнчилл”. Он с трудом заставлял себя думать о деле. Все время в голову лезли мысли о безопасности города и его миссии. Джордж Эн жил в разнузданной роскоши: его защищали баррикады недоступного Парк-Авеню, а детей он обучал в частной школе, но даже он сегодня минут двадцать изливал горечь по поводу того, что бедных детишек, стоит им выйти из здания школы, тут же начинают грабить ненормальные подростки, и, что не было бы у него своих детей, он, наверное, стал бы избивать и выламывать руки малолетним преступникам ради спортивного интереса. Младшенького Эна недавно привели домой с кровоподтеками и ссадинами. Полиции не удалось отыскать напавших на него. Сын ничего не утаил, просто напавшие н а него парни не были ему знакомы. Ребята из простых школ или просто хулиганы поджидают учащихся частных школ и избивают их.
 Пол пообедал с Джеком: они тупо поговорили о Кэрол. Джек ездил в клинику вчера днем – никаких изменений. Каждый прошедший день оставлял все меньше и меньше надежды на нормальный исход дела.
 А позже вечером Пол пристрелил человека в Ист-Виллидж, который спускался по пожарной лестнице с портативным телевизором под мышкой.
 До репортеров довольно долго доходило. Всю пятницу, примерно. Но потом, видимо полицейские начали делать сопоставления, и к субботнему утру до них что-то дошло, потому что вечерний выпуск новостей и воскресный выпуск “Санди Таймс” поместил историю на первую и редакторскую страничку.
 “ЛИНЧЕВАТЕЛЬ ВЫХОДИТ НА УЛИЦЫ?”
 Трое мужчин, имевших преступное прошлое и двое подростков, задержанных в свое время за торговлю и употребление наркотиков, были обнаружены на Манхэттене застреленными насмерть за последние десять дней. Судя по имеющимся полицейским протоколам, все пятеро убиты из одного и того же револьвера.
 Назначенный на расследование этого дела помощник инспектора Фрэнк Очоа назвал эти убийства “делом линчевателя”. Инспектор Очоа сообщил, что между жертвами не установлено никакой связи, кроме их “преступного прошлого”, а баллистическая экспертиза установила, что все пули были выпущены из одного и того же револьвера тридцать второго калибра.
 Судя по обстоятельствам, полиция предполагает, что все пятеро жертв ко времени смерти были задействованы в совершение криминальных актов. Трое из них, включая и двух семнадцатилетних подростков (единственные из пятерых, которые были обнаружены мертвыми вместе в одно время), были найдены под обстоятельствами, наводящими на определенные раздумья. Подростки были убиты возле фургона, набитого инструментарием для “раздевания” машин. Последняя жертва, Джордж Ламберт, двадцати двух лет, лежал возле пожарной лестницы с украденным телевизором. Лестница примыкала к окну с явными знаками насильственного проникновения.
 Еще две жертвы были обнаружены в верхних парках Манхэттена. Подозревают, что они занимались вооруженными грабежами и продажей наркотиков. Оба оказались вооруженными ножами.
 Все эти факты привели полицию к заключению, что в городе действует линчеватель-одиночка, вооруженный револьвером тридцать второго калибра. “Судя по всему это человек, жаждущий мести, – уверен инспектор Очоа. – Какой-то сумасшедший, решивший, что он имеет право судить людей и выносить им приговоры”.
 Инспектор Очоа добавил еще одно: “Теперь мы начинаем настоящий поиск. До вчерашнего дня все дела об убийствах находились в разных участках, поэтому все так медленно продвигалось. Теперь, поняв связь между убийствами, мы начинаем охоту и вскоре убийца будет пойман”.
 К следующему утру газеты раздули новости до невероятных размеров. Инспектора Очоа проинтервьюировал спецкор из “Таймс”. В “Дэйли Ньюс” страничка редактора была посвящена теме: фотограф спрашивает прохожих о том: “Как вы себя чувствуете под наблюдением линчевателя? Что вы о нем думаете?” Получили шесть ответов от “Нельзя брать закон в свои руки”, до “Пусть оставят парня в покое, он делает то, чем копы должны были заняться сто лет назад”. Дневной выпуск “Пост” подытожил точку зрения газетчиков: “Убийство не панацея. Линчеватель, прежде чем ему удастся убить еще какое-то количество людей, должен быть схвачен. Мы призываем манхэттенского прокурора и полицию Нью-Йорка к тому, чтобы призвали опасного психопата к ответу. Он должен предстать перед судом”.
 Пол проснулся в середине ночи. Снотворное больше не помогало. Он заварил чай и перечитал заголовки газетных статей. Чашка с блюдцем позвякивали в руке, чай с трудом пробивался в желудок, и пол вдруг понял, что потихоньку хныкает.
 Не было никакой возможности смягчить горе. Он был отчаянно унизительно одинок; ему не хотелось проводить ночь с женщиной – ему вообще не хотелось проводить ночи. Он подумал о добавлении, сделанном этим Очоа: его, пола, теперь выслеживали, вместо того, чтобы защищать покой честных граждан. Целый город полосует себя и бьет в грудь с такой силой, что совсем прекратит свое существование, а полицейские силы брошены на то, чтобы отыскать одного-единственного человека, который хочет помочь городу вернуться в прежнее нормальное состояние.
 Было чуть больше трех. Полу вовсе не хотелось спать. Он вычистил пистолет, хотя не пользовался им со времени последнего убийства, а после того раза он его чистил, и снова ударился в бесконечные дебаты самим собой по поводу того, следует ли продолжать таскать его в кармане или нет. Может быть надежнее спрятать его куда подальше? Насколько Пол понимал, пока у полиции не было ни единой зацепки, могущей навести их на него; но техника современного розыска производила внушительное впечатление, поэтому уверенности в том, что когда-нибудь не отыщется следок, по которому копы придут к нему на дом не было. Так что лучше, конечно, не таскать пистолет с собой.
 Но в квартире не было подходящего тайника. Естественно, если полицейские что-нибудь заподозрят, они перероют как квартиру, так и офис. А вне этих двух мест Пол не знал ни единой дыры, которая была бы достаточно безопасной и к тому же легко достижимой. Он начал было придумывать варианты в духе готических рассказов ужасов: вытащить кирпич в подвале и положить пистолет за него, или что-нибудь в подобном духе, но все это было чересчур рискованно. Какой-нибудь пацан мог случайно отыскать его тайник, рабочий, роющий землю, тоже. Пистолет был единственным бесспорным доказательством и единственной ниточкой, привязывающей Пола к этим убийствам. И если полицейские отыщут револьвер, они безо всякого труда найдут его, так как его имя стояло рядом с серийным номером в Вашингтоне, который продавец из Аризоны в обязательном порядке переслал из Таксона.
 Половина пятого утра. Мысли метались то края до края, Если его схватят, он покончит с собой – это аккуратно и чисто. Нет. Если его поймают, он будет до конца сражаться в суде. Наймет лучших адвокатов, да и симпатии публики будут на их стороне. Но почему же все-таки должны схватить. У полиции нет ни малейшего основания подозревать, и пока он будет осторожен – не появится. Его компания была отлично продумана, она не явилась результатом безмозглого принуждения: он сам выбирал время и место для операций и пока страсти не поутихли вполне мог отложить действия. У него оставалась свобода выбора. Разумеется журналисты и редакторы были неправы: никакой он не псих и его не обуревает бесконтрольная одержимость убивать невинных жертв пока не поймают – он не свихнувшийся путешественник, напрашивающийся на то, чтобы его поймали, потому что он сам себя ненавидит... Конечно я псих, думал Пол, но лишь в сравнении с ненормальностями нашего обожаемого и совершенно сумасшедшего общества. Он шел на крайние меры. Но они были необходимы. Кто-то должен был взять это на себя:
 должен был указать путь...
 – В детях это очень четко проявляется, – говорил Джордж Эн. – Они ненавидят полицию. По настоящему ненавидят. Мои дети горят желанием мстить своим обидчикам. Неужели вы можете судить их за это? Наркоманы тащат все, что под руку попадется. Воруют школьные калькуляторы, лабораторное оборудование, грабят ребятишек. У моего сына приятель учится в Уэстчестере – так вот там этой неделе школу пришлось закрыть. Залили здание водой из пожарных шлангов, изуродовали стены, мебель, все, что было можно, залили краской. Знаете, что я вам скажу: парень, что убивает всяких ублюдков, делает нам всем огромную услугу. В нашем доме проживает шестьдесят восемь семей и сорок одна из них держит у себя доберманов и немецких овчарок. А ведь они не так уж сильно любят собак, можете мне поверить. Особенно, когда цена сторожевой собаки достигает почти двух тысяч долларов.
 Глаза Эна сверкнули, как у молодого боксера, а рот превратился в узкую щелочку.
 – Детям даже в большей степени, чем нам нужен закон и порядок. Просто с нашим законом о порядке мечтать не приходится: полицейским требуется месяц, чтобы добраться до своего места и пол года, чтобы отрапортовать о происшествии комиссару.
 Поэтому, я считаю, что появление человека с пистолетом на наших улицах было неизбежным. Подозреваю, что он и сам полицейский, который досыта наелся нашими, черт бы их побрал, либеральными судами и взял правосудие в свои руки. Мне кажется, он просто обязан оказаться полицейским, потому что этот человек прекрасно знает, что преступники понимают только язык грубой силы. Он дает нам в руки средство для их устрашения. Если нейтрализовать нескольких преступников – представляете, сколько мы предотвратим преступлений? Интересно было бы глянуть на статистическую кривую преступности, после того, как этот парень вышел на улицы. Могу прозакладывать небольшое состояние, что разбоев стало намного меньше.
 Наблюдая за сидящим напротив Джорджем, Пол изредка похрюкивал, чтобы показать, что слушает его болтовню. Он не знал как реагировать на его слова. Защищать себя или осуждать? – этого он пока не придумал.
 Пока что он внимательно вслушивался в модуляцию голосов: хотел узнать на чью же все-таки сторону склоняются симпатии народа. Ему было необходимо установить чего люди не договаривают – что они говорят вслух его совершенно не интересовало. Он побаивался, что его могут заподозрить, поэтому был настроен как чувствительная антенна: стоило кому-нибудь обронить двусмысленность, как он моментально ее улавливал.
 Это было тяжелее всего, ведь он никому ничего не мог рассказать, ни с кем не мог рассказать, ни с кем не мог поделиться своими сомнениями, ни в чем не мог признаться.
 Ни с кем не мог поделиться...
 Самое главное было не повторяться. Полиция вырабатывала базис “модус операнди” по которому и работала. Вычислив раз его замашки и привычки, она начинала ставить на возможность ловушки. Следовательно, следовало избегать общих мест, каждый акт должен был совершенно отличаться от другого: нельзя использовать регулярные временные интервалы, один и тот же час для совершения акций, один и тот же ареал.
 Оглядываясь назад, Пол понял, что создал в своих действиях географическую модель, которой упорно придерживался. Начал действовать в верхнем Вест-Сайде в Ривер-сайдском Парке. Второе убийство произошло в Центральном Парке около Пятой Авеню. Оба места находились в пределах недолгой прогулки от его квартиры. Затем он переместился в грузовой район на границе Челси и Вест-Виллидж. А после этого – Ист-Виллидж. Начал образовываться круг; может быть ему поставят ловушку в верхнем Ист-Сайде? Не принимая во внимание Таймс-Сквер, Ист-Сайд остался единственным ареалом не охваченным “линчевателем”.
 Значит туда идти нельзя. Поехали обратно. В Вест-Виллидж.
 Хадсон, Гринич, Хорацио, Западная Двенадцатая, и по Бенк-Стрит. Пол тащил бумажную сумку в которой лежала картонка молока и буханка хлеба: человек с сумкой менее подозрительно выглядит.
 Только что проникало два часа ночи: Пол спустился в сабвей, находящийся на пересечении Седьмой и Двенадцатой улицы. Бросил жетон в прорезь, прошел сквозь турникет и по ступеням сошел на платформу.
 Вонь стояла одуряющая. В это время суток станция оказалась совершенно пустынной, Пол почувствовал, как болят ноги, и устало прислонился к колонне с часами. Он ждал поезда.
 Он выглядел отличной добычей и надеялся, что будет замечен, но, к сожалению, никто не спустился на перрон. В туннеле взревел поезд, Пол вошел в вагон и сел возле двери. На противоположном сидении спал древний алкаш, а в самом конце вагона сидели два дородных негритоса с ведерками, в которых везли свои нехитрые завтраки.
 Поезд без остановки промчался через местную станцию Восемнадцатая улица. Транзитный полицейский прошел через вагон и остановился возле пьянчужки, чтобы разбудить его и сделать внушение – какое Пол не расслышал. Потом коп поднял старика на ноги и потащил к дверям, ведущим в другой вагон. Распахнув их, он впустил в вагон рев и холодный ветер. Дверь хлопнула и осталась незакрытой. Один из негров привстал и притворил створку.
 Рабочие сошли на Пени Стейшн и Пол остался в вагоне один. Зеленые огни мелькнули в грязных замызганных окнах. Пол принялся читать рекламные объявления.
 Поезд ворвался в залитую огнями станцию Таймс-Сквер и Пола бросило вперед, когда он резко остановился. Двое крутых парней вошли в вагон сели напротив Пола. Неприятностей ищут, холодно подумал Бенджамин. Парни нагло взглянул на Пола, один из них вытащил на свет божий выкидной нож, открыл его и принялся демонстративно чистить ногти.
 По их виду было ясно, что это подонки. Сколько пожилых женщин они ограбили? Сколько квартир подломили? Сколько магазинов?
 Оглушающий грохот поезда заглушит звук выстрелов. Их трупы можно будет оставить в вагоне, и их не обнаружат до самого Бронкса.
 Нет. Слишком большой риск. В этом вагоне его видели по крайней мере трое: патрульный полицейский и двое черных рабочих. Они могут его припомнить. А представим, что на Семьдесят второй, пока Пол будет выбираться, кто-нибудь войдет? Подземка – мышеловка, здесь зажать человека в угол легче легкого.
 Если эти ублюдки нападут, он пойдет на риск. Если нет – оставит жить. Так что ребята – дело за вами. Прищурившись, Пол наблюдал за ними.
 Но они казалось не обращают на него никакого внимания. Казались даже сонными – героина накачались? В любом случае никто из парней даже не пошевелился, когда поезд ворвался на станцию. Вышли из вагона даже раньше Пола, который следовал за ними по перрону и дальше, по ступеням лестницы. Может они сейчас развернуться и нападут? Прямо на лестнице?
 Не напали. Улица встретила всю компанию. Переход на углу Семьдесят первой и Амстердама. Ребята перешли улицу, и пошли по тротуару на юг. Пол оставил их в покое: следующая станция была границей, которую Пол сам себе обозначил – все остальные были чересчур близко к его квартире. Ребята, вы далее не понимаете, как вам повезло...




 Глава 19


 Народу в маленькую квартирку Сэма и Адель набилось как сельдей в бочку; люди стояли передвигающими группками, а в комнатах пахло дождем, который гости приносили на своих пальто. Несмотря на уличный холод, кондиционеры работали на полную. Здесь присутствовали четыре-пять парней из офиса, да почти всех остальных Пол хорошо знал, хотя было пять-шесть исключений: новая пара, поселившая недавно дальше по коридору какой-то психиатр, которого Адель повстречала на какой-то вечеринке, девица, отрекомендовавшая внештатной сотрудницей какого-то журнальчика, собирающая информацию о жителях Ист-Сайда, и еще какая-то парочка, не представившаяся, но за которой Пол пристально наблюдал, так как у женушки был узкий, сильно сжатый рот, а у муженька холодные официальные глазки, ассоциирующиеся обычно с полицейскими и генерал-майорами. Все остальные – обычные завсегдатаи, кроме отменно разодетой брокерши лет сорока, которую Пол встречал раза два на официальных банкетах, да старого приятеля Сэма – бывшего соседа по общежитию – приехавшего в город на уик-энд по делу, и который оказался директором, занимающимся исследованиями в области маркетинга какой-то денверской фермы. Все эти люди на своих местах и их можно было легко заменить первыми попавшими под руку такими же гостями, кроме пристальновзглядной парочки.
 Разговор был громким с натужной оживленностью и радушием, все почему-то старались перекричать друг Дружку; гости мешали политику с личными проблемами, последними фильмами и мировыми проблемами. Сэм с Аделью патрулировали комнату наливая свежую выпивку в опустевшие бокалы и удостоверялись, что народ не скучает – они всегда были отменными хозяевами: представили Пола брокерше, а затем девке-журналистке, как бы говоря: “Выбирай сам”, а через минуту он заметил, что тоже самое они делают с бывшим “сокамерником” Сэма.
 Брокерша выявила новый талант, совсем не замеченный Полом, ранее на официальных банкетах – воинственную словоохотливость бабы из Женского Либерального Движения – и он попытался как можно скорее избавиться от нее. Девица, пишущая статью о пещерных жителях Ист-Сайда, оказалась какой-то нервической и подверженной болезненной тенденции скорее и скорее добираться до новых порций выпивки. Она беспрерывно курила, делая самоубийственные затяги и выпуская толстые струи дыма из ноздрей. Пол решил, что она столь же безнадежна как и брокерша и быстренько перекочевал к чете Данди, пока наконец Адель не пригласила всех подходить к столу, на котором уже расставила закуску. Надо было взять что-нибудь и сесть за обеденный стол. Пока гости рассаживались, оказалось, что никакого стола нет, и пришлось садиться на подоконники и просто на пол.
 Бумажные тарелки люди ставили просто на колени.
 Сэм поднес Полу свежую выпивку.
 – Аккуратнее с этим пойлом: в нем налита вода в отличие от всего остального выпитого тобой за этот вечер. А ты ведь знаешь, что говорят о загрязнении окружающей среды.
 Пол отсалютовал ему стаканчиком.
 – Поздравляю с датой, Сэм.
 Разговор приобрел более мягкую окраску: сдавленную обстоятельствами, люди прониклись друг к другу симпатией. Мужчины становились более и более распущенными, женщины – страстными, и все принялись облегчать друг другу души, призывая противоположный пол болезненными “как-хочется-чтобы-тебя-любили” взглядами. Девушка-журналистка призналась Полу, что:
 – Похоже, вы единственный, кто меня помнит, – и взяла его за руку.
 Он отпросился в туалет не потому, что ему приспичило а потому что нужно было побыть одному, а проще говоря – спрятаться. Он не мог понять, как профессиональные шпионы, например, способны выдерживать такое жуткое давление.
 Крейцеры обычно читали прессу в туалете, сидя на горшке. В “Нью-Йорк Мэгэзин” была статейка возопившая “Линчеватель: портрет, нарисованный психиатром” и Пол взгромоздился на трон, чтобы почитать о себе.
 “Праведник крадется по Нью-Йорку. Пока остальные сидят и болтают о городской администрации и том, как они относится к возрастающему количеству сторожевых псов, он единственный предпринимает практические шаги к уничтожению преступности. Кто он? Что побудило его встать на эту тропу?
 У всех на этот счет имеется свое мнение. Для большинства адвокатов, с которыми мне удалось побеседовать, линчеватель просто жестокий бандит, ничуть не лучший, чем все те преступники, с которыми он воюет. Один из них сказал мне: “Помните суд в “Алисе в Стране Чудес”? Когда Червонная Королева говорит:
 “Вначале казнить, потом прочитать приговор?” Некоторые циники считают – а среди них есть офицеры полиции – этот человек делает то, о чем мы все в тайне мечтаем. Помощник инспектора Фрэнк Очоа, ведущий дело, когда я спросил его, что думает о линчевателе только пожал плечами. “У него видимо что-то оборвалось в какой-то момент времени, какие-то связи, но я не думаю, что он сумасшедший маньяк. Вы поставьте не его место себя, попробуйте. Как бы вы поступили, точно зная, что вас никогда не отыщут? Нам уже приходилось сталкиваться с подобными парнями. Они
 считают, что очень умны, чтобы попадаться. Для либералов линчеватель – какой-то невиданный зверь, нечто лежащее вне пределов человеческого понимания. Для негров Гарлема линчеватель – расист из Ку-клукс-клана (им неважно, что из пяти жертв линчевателя лишь двое негры). Для тринадцатилетнего мальчишки линчеватель – нечто из комиксов, искатель приключений, летающий над городом на крыльях и высматривающий за кого бы вступиться, в общем новый Бэтмен. Для пожилого бакалейщика в Испанском Гарлеме линчеватель – особь, которых не видели в мире с 1918 года. А для патрульного полицейского линчеватель – хороший гражданин, помогающий полиции.
 Я разговаривал с Теодором Перроном, знаменитым судебным психиатром в его кабинете в медицинском колледже Колумбийского университета. После обычных уверток по поводу того, что при разборе дела не стоит принуждать к тому, чтобы он выносил косвенное заключение по поводу пациента, которого он в жизни не видел, (доктор Перрен не восторге от таких дальнобойных теоретических выкладок, как, например, попытки доктора Эрнеста Джонса провести психоанализ шекспировского Гамлета), психолог, проведший в своей жизни больше исследований судебно-психиатрического порядка, чем кто-либо другой в своей жизни, наконец согласился дать описание – в своем приблизительном толковании – линчевателя.
 Мы живем в обществе ориентированном на смерть. Мы предчувствуем приближение окончательной катастрофы и многие из нас признаются в том, что надежды на спасение быть не может. Наш мир – мир бессовестных атомщиков, молодых людей, полностью освобожденных от иллюзий того, что в мире существуют лишь мелкие проблемы, с которыми всегда можно справиться. Каждый чувствует себя персонально обманутым и преданным – будущее для нас вовсе не рациональное продолжение прошлого, то есть, проще говоря – хватай, пока можно. Мы чувствуем себя подопытными животными, которым ничего неизвестно о научном эксперименте, во время которого нам устраивают вивисекцию. В подобной атмосфере нам всем приходится лавировать и нет ничего удивительного в том, что некоторые из нас так возмущены происходящим, что начинают вести себя все более и более иррационально.
 Во всех нас – море агрессивности. Мы ненавидим преступность, и все-таки ничего не делаем относительно ее искоренения. Мы чувствуем, что не просто приличны и милы, а настолько милы и приличны, что потеряли всякую возможность действовать. Вот почему этот человек полностью захватил и поразил наше воображение – он вышел из наших собственных фантазий. Он, разумеется, не единственный, кто действует подобным образом – мы знаем, сколько различных группировок существует в городе и сколько они болтают о том, что пора брать законодательную власть в собственные руки. Терроризм стал узаконенным политическим инструментом. Так что в этом аспекте единственная странность – то, что этот человек действует в одиночку. Если бы его борьба носила организованный характер и включала бы себя организацию как например Лигу Защиты Евреев или Черные Пантеры, мы не стали бы так уж сильно им восхищаться. Именно единичность этого выступления поражает американское воображение. Один незначительный малый выступает против сил зла – это как раз пример из нашей мифологии. Но еще одно отличает этого парня: политический терроризм он перенес в преступную среду.
 Тут я спросил: “Вы хотите сказать, что этот убийца так же нормален, как и все мы?”
 Безумие ведь термин судебный, не медицинский. Но мне как-то не очень верится в то, что этот человек чокнутый лунатик. Если не принимать во внимание совершение преступлений, в его поведении вы не найдете ничего чересчур иррационального. Интерпретировать это можно таким образом: логический результат определенной серии психологических посылов. Например, предположим, что это ветеран войны, недавно вернувшийся из Индокитая, где рядовым внушали, что если кто-либо выступает против тебя, достает, что лучше всего кинуть в противника разрывную гранату, В Южно-восточной Азии эти явления стали настолько обычными, что “разорвать на куски” стало привычным обозначением какого-либо инцидента в той части света.
 – Вы подозреваете, что это может быть ветеран вьетнамской войны?
 – Нет, не подозреваю. Он может оказаться ветераном, но доказательств у нас ведь нет. А если так окажется, то нам будет очень легко понять как он перенес на нашу почву и нашу действительность систему ценностей, усвоенную во Вьетнаме.
 – Вы сказали, что линчеватель выражает фантазии большинство людей. Вам не кажется что его действия могут подвигнуть еще кого-нибудь на подобные акции?
 – Имея перед глазами живой пример, я не удивлюсь, если подобные действия последуют.
 – То есть вы утверждаете, что все мы на это способны – главное восприимчивости.
 – Нет, не так. Тут требуется психопатическая индивидуальность такая, что способна на мутацию того, что мы считаем цивилизованными запретами. Вина, тревога, общественные правила, боязнь быть замешанным.
 – То есть вы имеете в виду, что подобный человек не отличает добро от зла? Правового определения безумия?
 – Да нет же. Я думаю, что он раз очень понимает отличие добра от зла. Может быть он в большой степени, чем все мы вместе взятые, моралист чем ханжа.
 Доктор Перрен высокий лысоватый человек с монашеской тонзурою на макушке. Говорит, делая быстрые тело – и рукодвижения. В нем чувствуется огромная индивидуальность, почти подавляющая вас: увидев его легко понять, почему его так любят приглашать в качестве свидетеля на драматические процессы. Дойдя до этого места, он подкатил ко мне на кресле с колесиками и хлопнул по коленке:
 – Главный фактор в том, что этот человек менее заторможен. Менее замкнут. Чувство вины за совершение преступление он делит с преступниками, которых убивают. У многих из нас бывает этакая мужская реакция на слышанное или виденное преступление, когда мы думаем про себя: “Убил бы сукина сына?” Но никого не убиваем. Мы поставлены в условия, когда находимся в прямо противоположном углу ринга по отношению к уголовникам, потому что не хотим скатываться до их уровня, чтобы отличаться от них. Видите ли, большинство людей нормально живет, пока их что – то не коснется. Не коснется впрямую. Мы можем претворяться. Можем балансировать на проволоке, пока умеем ставит преграды между собой и безнадежностью, провоцирующей насилие в нашем обществе. Большинстве не хочет знать, что именно подвигло этого человека на убийство.
 Доктор Перрен профессионально улыбнулся; слова падали из его уст как тяжело камни, мне казалось, что он находиться на лекции студентов-первокурсников.
 – На самом деле этот человек блуждает во тьме, он отсталый идеалист; могу почти с полной уверенностью утверждать, что он, судя по всему, на собственном опыт познал несправедливость и разочарование. Видимо он подвергся невыносимым пыткам, невыносимому давлению со стороны. Его опыт заставил его возненавидеть преступников до такой степени, что сама мысль о том, чтобы перед собственной смертью отправить несколько из них в ад кажется ему сладчайшей из всех возможных. Это его идея фикс: он переполнен яростью и направляет ее в действенное русло. Он ошеломлен всепоглощающей ненавистью.
 Но я не вижу в этом отсутствия способности к размышлению. Возьмите, например, тот факт, что все его жертвы – или все жертвы, о которых нам известно убиты из одного и того же пистолета. В наше время, к сожалению, приходиться признать, что оружие достать не так уж сложно. Поэтому этот человек легко мог каждое свое преступление совершать с помощью пистолета. Но он этого не делает. Почему? Потому что он хочет, чтобы мы знали, что он здесь, рядом. Это послание городу, предупредительный, так сказать, крик.
 – Типа тех звонков “придите-берите-меня-если-сможете” безумного убийцы из Сан-Франциско?
 – Нет. Вы имели в виду Зодиакального Маньяка? нет, того можно с уверенностью назвать настоящим психопатом. Тот, судя по всему, приставал пистолет к виску и обнаружил, что и способен нажать на курок. С этого момента он вышел на улицу и стал искать, кто бы сделал за него работенку. Нет, наш человек не подвержен самодеструктивным припадком – или скажем так: это и основная мотивация его поступков. Он старается предупредить нас всех об опасностях, о которых большинство из нас не имеет ни малейшего представления, просто о них не догадывается, но которые близко затронули его самого. Он как бы говорит: нельзя поднимать ручки и претворяться, будто с преступностью ничего нельзя поделать. Он верит в то, что можно кое-что сделать, и верит в то, что показывает нам что именно.
 Это все равно, что сказка о новом наряде короля.
 Она ценна тем, что в ней появляется наивный мальчик, который честно и непредвзято сообщает о том что у короля вовсе нет никакой одежды. А пока в сказке не появился этот парнишка, она имела никакого значения. Улыбка на сей раз – уничтожительная.
 – Не хочу произвести впечатления, что считаю этого человека местным храбрецом, сдерживающим преступность как тот мальчик сдерживал потоп, засунув пальчик в дырочку в дамбе. Сейчас множество людей начинают его таким путем идеализировать. На самом же деле он вносит вклад в анархию, которой, Бог тому свидетель, у нас и так предостаточно. Практически его убийства произвели такой эффект на сдерживание преступности, как две таблетки аспирина на заболевшего бешенством волка. Надеюсь, в вашей статье вы особо подчеркнете это положение. Бессмысленно прощать или оправдывать действия этого человека, или придавать им окраску высокоморальных. Этот человек – убийца.
 – В этой связи, доктор, я бы хотел вспомнить слова ваших коллег, говорящих, что линчеватель не столько любит смотреть на мертвых, сколько на умирающих. И уж если он действительно мечтает о торжественной справедливости, то почему не бродит по улицам с инфракрасной фотокамерой и не снимает преступления на пленку, вместо того, чтобы убивать всех этих преступников?
 – Я сам слышал подобные мнения. Но мне кажется, что здесь нужно говорить о другом. Этот человек сильно пострадал и перенес некое жестокое испытание. Теперь смотрите; если вы дадите человеку вселенную боли, чтобы он мог там жить, то он сделает все возможное, чтобы из нее выбраться. Можно предположить, что этот человек пытался получить формальную помощь от правосудия, но понял, что это бессмысленно. Поэтому его не волнует, предстанут ли преступники перед судом, его волнует немедленное прекращение опасности – избавляя мир от них единственным и наиболее надежным способом.
 – Вы считаете, что это бывшая жертва преступления, которая собственными глазами видела оправдание преступника, или что-нибудь в этом роде?
 – Это вполне, даже более чем возможно. Если вы знакомы с нашим судопроизводством, то наверняка вам должны быть известны случаи, когда обвинение с невероятным трудом месяцами выстраивает систему, которую рушит один единственный паразит-свидетель, который на все разумные доводы суда, отвечает полной несуразицей, разбивающей все аргументы, только потому, что ему не по нраву булавка прокурорского галстука или же у него есть сестра, похожая на мать обвиняемого. Правовая система нашего общества – это черт знает что, и нам всем это очень хорошо известно. Наказание, долженствующее удерживать его следующих попыток преступлений, должно быть мгновенным и беспристрастно-справедливым, а нашими законами не предусматривается ни того, ни другого. У меня такое чувство, что наш человек попробовал это лично, что он бывшая жертва.
 Для Психиатра с большой буквы у доктора Перрена отыскались чересчур неортодоксальные идеи. Это я ему и высказал:
 – Скажите, для людей вашей профессии более привычно иметь дело с обвиняемыми, не так ли? С той точки зрения, что преступление – это болезнь, нуждающаяся в лечении, и всякое такое?..
 – Не стал бы прибегать к этим древним шибболетам. Я совершенно убежден в том, что так называемые гуманитарные подходы только вредят нашему обществу. Законы нужны нам только для того, чтобы защищаться. Преступая через закон, человек ранит общество. Я давным-давно перестал подходить к преступлению с терапевтической точки зрения, исключая лишь те дела, где мы имели дело с исключительной явной возможностью излечения, с людьми просто сбившимися с правильного пути – например с сексуальными нападениями, которые можно лечить применением разного вида наркотических средств или психотерапевтическими методами. Но мы слишком далеко зашли в своем сюсюканье с настоящими преступниками. Функция наказания направлена не на исправление преступника, но на защиту общества; она должна предотвращать и направлять по пути истинному сбившихся с этого пути. Основная идея помещения преступников в тюрьму такова: мы убираем опасность с улиц на время отсидки; эти люди выключены из системы, в которой они могли бы еще и еще совершать неправомерные поступки. Теоретически и смертная казнь направлена на ко же самое, только здесь добиваешься перманентного эффекта. Если мне будет позволено высказать несколько рискованное предположение, то я бы сказал, что наш “линчеватель” добивается того же самого, что и закон чтобы данные люди больше никогда больше не совершали преступлений. Первейшую цель защиты общества мы все больше и больше забываем в погоне за защитой прав обвиняемых – и вполне возможно, что это именно то, о чем этот человек хочет нам напомнить.
 Доктор Перрен отпихнул стул и встал: он вновь стал медленно подбирать слова; этот акт был обдуман, это точно, потому что таким образом он хотел особо подчеркнуть то, что собирался сказать.
 – Этот человек всю жизнь был сознательным либералом. Б этом я уверен. Теперь же он выступает против всего того, чему его учили, чему следовало повиноваться – главной же среди этих вещей была терпимость, идея терпимости. Так вот он пришел к пониманию того, что терпимость – не всегда добродетель; терпимость ко злу само становится злом. Он почувствовал, что вступил на тропу войны, а как правильно заметил Эдмуд Берк: “Войны созданы для тех, кому они необходимы”. Для этого человека его личная война – первейшая необходимость. Иначе он бы ее развязал – он для этого был чересчур напутан. Он крайне напуганный человек.
 – У меня так создалось впечатление обратного. Похоже, что у него вместо нервов стальные канаты.
 – Все наоборот. Он напутан до смерти. Просто его ярость превзошла страх.
 – Как вам кажется этот его страх – он реален или надуман?
 – Страх всегда реален. Смысл в том, подтвержден ли он реальными обстоятельствами или нет. Если не подтвержден, то значит вы больны определенного рода паранойей.
 – Так может быть он параноик?
 – Большинство живущих в городах людей в той или иной степени подвержены разным формам параной. Обычно мы их не замечаем, мы защищены неврозами. Но иногда защита исчезает, рушится эго, и подсознательный ужас врывается в центры сознания. Я уверен, что для нашего “линчевания” тот факт, что количество наркоманов в городе Нью-Йорке превосходит количество полицейских с разницей несколько тысяч к одному – не сухая статистика, а животрепещущий факт.
 – Доктор, если бы вас попросили словами дать психологический портрет “линчевания”, что бы вы могли сказать?
 – Это очень сложно. Очень много зависит от факторов, о которых мы не имеем ни малейшего представления – воспитание, опыт. Но думаю, что можно сказать следующее. Он осторожен, аккуратен, очень умен. Возможно, имеет докторскую степень в какой-нибудь науке. Разумеется, он не очень молод. Я бы сказал, что минимум – тридцать пять, но скорее всего ему за сорок.
 – Почему вы так думаете?
 – Аналогичны наши эмоции по поводу космических полетов. Мое поколение, например, не скрывает, что озадачено ими, мы не претворяемся, что можем воспринять полеты на эмоциональном уровне, хотя постараемся понять научную основу проекта. С другой стороны ребятишки воспринимают космос как должное: моя младшая дочь не представляет себе, как это могло не быть космических полетов или, например, телевидения. Недавно она меня знаете, так серьезно спрашивает: “Парочка, а когда ты долго слушаешь радио, на что ты смотришь?” Представляете, я не мог вспомнить! Но дело в общем-то в другом: молодые люди растут в мире постоянно меняющихся обстоятельств и нестабильных ценностей. Им могут не нравиться то, что они видят, и они даже могут насилием выражать свой идеализм, но где-то в глубине понимать, что процесс не остановить, что они видят – происходит по настоящему. Когда они действуют, группами, потому что таков этнос, нравственный облик. Доминирующий этнос. Вы не отыщите подростков – одиночек, убегающих в леса, чтобы организовать там формы, органически сливающиеся с природой – всегда группы, хотя бы и отвратительные. Никто в одиночку не пойдет к Пентагону протестовать против войны – группами, пожалуйста. У нашей молодежи групповая ориентация, наверное не последнюю роль здесь сыграл марксизм. Но прямой индивидуализм, если вам нравиться это название, а мне больше по душе грубый идеализм, за который борется этот человек, наша молодежь беспощадно отвергает. Ясно, что “линчевать” тяжело воспринимает происходящее вокруг, потому что сам пострадал от этого – и он не понимает молодежь. И не может понять, что же в конце концов происходит, но то чтобы принять это. Поэтому он берет в руки оружие, но опять-таки делает это в традициях своего поколения не нового.
 – Значит по вашим словам я понял, что вырисовывается человек средних лет, серьезный, неплохо образованный, осторожный, умный. Можете еще что-нибудь добавить?
 – Как я уже говорил, видимо это загнанный в угол либерал. Если бы он принадлежал к правому экстремистскому крылу, мы сейчас имели дело с целыми группами убийц. Странная вещь с этими правилами: они буквально молятся на индивидуализм, но любят организовываться еще покруче чем левые. Добавлю, что по-видимому это совершенно одинокий – в прямом смысле этого слова – человек; и что это одиночество давнее и оно коренным образом перевернуло его привычную жизнь и представление о ней. Вполне возможно недавно его семью убили преступники. Это конечно только догадки. Но этим объяснить некоторые аспекты дела. Мы ведь знаем случаи, когда люди после разводов забыли обо всех запретах, и: рефлексы растормаживались. Которые начинали вытворять такое, о чем и думать не могли будучи женатыми.
 – Похоже, вы уверены, что линчеватель – мужчина. А может так случиться, что им окажется женщина?
 – Эта менее вероятно, хотя и не исключено. Обычно женщины не столь подвержены открытым проявлением насилия, нежели мужчины. И пистолет не женское оружие.
 – В прессе уже несколько раз проскальзывали домыслы на этот счет. Ведь калибр пистолета – тридцать второй, то есть очень маленький, полицейские называют такие револьверы – дамскими.
 – Но это может иметь и чисто практическую сторону. Пистолет небольшого калибра производит намного меньше шума, чем например стандартный ‘45. Но у меня складывается впечатление, что этот человек не из тех, кто привык пользоваться огнестрельным оружием, а ведь с маленьким пистолетом управляться намного легче. Более аккуратный, скажем так, в употреблении: меньше отдачи и шума и намного проще спрятать такое оружие в кармане пиджака или брюк.
 – Негусто. Но если доктор Перрен окажется прав а он в судебной медицине лицо уважаемое, то значит нужно искать либерала, среднего роста, среднего класса, который недавно потерял семью после налета преступников.
 Это может быть кто угодно. Кто-то кого знаю я, или кого хорошо знаете вы. Это можете быть вы.




 Глава 20


 Всю неделю Пол провел, не вылезая из квартиры, и только в воскресенье выбрался с Джеком в Принстон. Литании психиатра напугали его: до какой степени полиция станет руководствоваться его мнением? Неужто копы примутся допрашивать каждого сорокалетнего мужчину, чью жену в недавнем прошлом убили преступники? Сколько в Нью-Йорке таких как он?
 Пистолет – вот единственная улика. Пол постоянно возвращался к этому пункту своих размышлений. Пистолет необходимо спрятать. Но недалеко: без револьвера легко можно стать жертвой нападения наркомана. Без оружия он снова будет со страхом бродить по улицам, выверяя каждое движение, каждый шаг. Это был единственный город на свете, в котором в гетто собирались нормальные, законопослушные граждане. Потому что в большинстве кварталов вечером просто невозможно ходить; да и днем лучше без оружия не появляться.
 Лучше рискни. Все веселее, чем трястись от страха.
 – Мне звонил Джордж Эн, – сказал Генри Айвз. Он смотрел так, словно впереди был очень яркий свет: голова вниз, а глаза кажутся узенькими щелочками.
 Пол нагнулся вперед, положив локти на колени. Он почувствовал, как все мышцы и нервы начали непроизвольно дергаться, а рот поехал куда-то набок. Мне конец, подумал он, я что-то изгадил.
 Улыбочка Айвза не таила ненависти, но Пол почуял холодок. Над бровью патрона задергалась и забилась пульсом вена, словно он с трудом сдерживал клокочущую ярость. Пол волевым усилием заставил рот закрыться и глубоко задышал носом.
 После паузы доведшей Пола до полуобморочного состояния, он услышал спокойный четкий голос Айвза:
 – Что ж, Пол вы провели тщательную работу с Компанией “Джейнчилл”. Джордж вам глубоко благодарен. Сейчас он снова едет в Аризону, чтобы закончить слияние Амеркона с “Джейнчилл”. Он попросил меня высказать вам его поздравления – все мы знали в каком вы находились напряжении. Нужны большие силы, чтобы держаться так, как держались вы.
 Пол с облегчением выпрямился; с трудом ему удалось расслабить мышцы лица, чтобы привести их в порядок и выразить признательность.
 – Если честно, – продолжил Айвз и его брови резко нахмурились, – мы за вами наблюдали, хотели посмотреть как вы справитесь. Признаюсь, что были такие, которые говорили, что это во рос времени, когда вы начнете принимать за завтраком по три “мартини” и пошлете работу к чертовой матери. Лично я всегда считал, что вы замешаны из лучшего теста, но позволил своим партнерам подождать и проверить все самолично. И сейчас могу смело сказать, что вы прошли испытание отлично.
 Испытание? Пол с непроизвольным замешательством произнес:
 – Да ну-у?
 – Сегодня утром мы собирались в офисе у мистера Грегсона. Я предложил вас в качестве равноправного партнера фирмы. И рад сообщить вам, что проголосовал за вашу кандидатуру единогласно.
 Пол откинул голову назад: он был полном обалдении.
 Голос Айвза понизился до родственного полушепота:
 – Мы все думаем, что вы это заслужили, Пол. – Он с трудом поднялся и, обойдя стол, пошел навстречу Полу, сияя и протягивая ему руку.


* * *

 Ночью Пол перечитал интервью с психиатром в “Нью-Йорке”. Он купил себе номер на станции метро с тем же самым ощущением, что в детстве покупал запрещенные дешевые журнальчики приключений: вороватая торопливость, липнущие к ладоням монетки.
 Психиатр отказался в своем заключении неприятным образом близким к правде. Насколько простираются его предположения? Что же я за чудовище?
 Он рассматривал себя в зеркале. Лицо выглядело ужасно: под глазами просматривались неприятные и нездоровые мешки и отвислости.
 “... на общую картину преступности, как две таблетки аспирина на больного бешенством волка”. А вот это неверно. Город свихнулся на нем – эффект получился потрясающий, средства массовой информации едины в своем мнении на этот счет. О нем только и говорят. Полицейские открыто утверждали, что принимают действия линчевателя. А в сегодняшнем “Пост” напечатана статья о пуэрториканкском пареньке-наркомане с огромным количеством приводов – зарезанном в аллее позади школы Бэдфорда-Стювсанта. Это сообщение добавило мощи к недавнему рапорту о человеке застреленном тремя пулями, выпущенными из двадцатидвухкалиберного пистолета на Восточной Девяносто седьмой улице человеке два раза отсидевшем за вооруженное ограбление; в его кармане обнаружили заряженный автоматический пистолет. Газетчики издевались: “Неужели тридцать второй калибр стал линчевателю чересчур тяжел? Может он его продал?” Но эти убийства не имели к Полу ни малейшего отношения; просто люди последовали его примеру.
 Выполнена ли моя миссия? Пол тут же подумал обо всех бесчисленных ковбоях всех бесчисленных вестернов, только и желавших, что – стрелять, стрелять...
 В этом не было смысла. Стрельба хороша для “мыльных опер”, когда в конце все плохие парни спокойненько погибают. Не эти – те так и останутся на улицах.
 И всегда там будут. Нельзя остановить всех. Не это не оправдание для него. Нельзя так просто сдаться. Самое важное – и по – настоящему важное – это знать, что не сдаешься ни при каких условиях. Возможно, что побед не было, вполне возможно, что оставались только выжившие, а в конце – концов все обернется растекшимся воском использованной свечки. Или, что все его действия имеют значение лишь для него одного, а всем остальным на них – плевать. Но разве это что-нибудь меняет?
 Он позвонил Джеку.
 – Ты говорил с полицейскими? А в больницу звонил?
 – Да, па. Никаких изменений ни там, ни там. Боюсь, придется привыкать жить с этим грузом.
 – Похоже на то.
 Повесив трубку он потянулся за двусторонней курткой и перчатками. Дотронулся до пистолета в кармане и проверил время – одиннадцать десять.
 И вышел из квартиры.




 Глава 21


 Из-под деревьев Центрального Парка Пол оглядел дешевенькие магазинчики и домишки Сто десятой улицы. Похоже, что наркоты использовали примерно половину из этих зданий в качестве мишеней своих оргий.
 Холодный ветер ударил прямо в нутро: Пол отвернулся, прислонив лицо к плечу, и взглянул в сторону Гарлема. Машины двигались резкими рывками, приноравливаясь к перемежающимся огням светофоров.
 Пол пошел по парку, держась под сенью деревьев. Свет, исходящий из высотных домов двигался вместе с ним, пропадая где-то в листве. Пол вышел на Пятую, пересек ее в северном направлении, а затем повернул на восток по Сто одиннадцатой, мимо Мэдисон-Авеню и дальше, по темному, вонючему кварталу к баррикаде, образованной поставленными на столбики кирпичей грузовиками, перегораживающими Парк-Авеню словно Берлинская стена... Так ему показалось.
 Пол повернул на север и вошел в гетто: справа была стена, за которой проходила железка, слева – паршивые провалы вонючих парадных. Он никогда не бывал здесь ночью; несколько раз ему приходилось проходить по этой улице днем, да и то, не проходить, а проезжать в такси или на поезде. Здесь все казалось не соответствующим этому городу – Нью-Йорком тут и не пахло: здания низенькие, приземистые, движения – никакого, да и пешеходов тоже. Даже пьяных, обычно спящих на ступенях домов не видно – понимают должно быть, что заснуть здесь, все равно, что самому себе глотку перерезать. Этот район казался полной противоположностью Таймс Сквер, но здесь точно так же пахло злом. Ледяной ветер нагнетал темноту; случайные снежные хлопья вертелись в стылом воздухе; звуки шагов гулко отдавались от тротуара и булыжной мостовой, и Полу показалось, что он – единственный выживший в какой-то катастрофе, обследует мертвый заброшенный город.
 Он заметил их на крыше четырехэтажного здания смутный силуэт, тень движущейся группы людей: трое или больше, он не мог с уверенностью сказать. Они подошли к самому краю и перегнувшись, уставились на улицу. Люди напомнили Полу пассажиров на пересадочной станции метро, заглядывающих в туннель, чтобы посмотреть не приближается ли поезд. Тут он понял, что и эти высматривают тоже самое – поезд.
 Он слыхал об этой игре: опасной и дерзкой.
 Пол придвинулся вплотную к домам, туда, где были гуще тени и застыл на углу. Он стоял не прислоняясь к стене, в глубине квартала, не видимый из-за тусклого фонарного света и наблюдал за крышей дома возле т образного перекрестка. Ему показалось, что где-то вдали громыхает приближающейся поезд, но быть может ему послышался отдаленный городской шум.
 Смотря на крышу, Пол стал разделять группу на отдельных персонажей. Подростки: трое мальчишек или парней и по крайней мере одна девица, мелькавшая тут и там. Похоже, они бродили по крыше туда-сюда от края к краю, перенося какие-то вещи и складывая на другом конце.
 Боеприпасы.
 Он услыхал смутный наглый смех.
 С угла они казались ему малюсенькими, и расстояние до парапета крыши измерялось сотнями футов, но Пол знал, что это всего лишь обман зрения и до малолеток каких-нибудь семьдесят футов: ширина улицы и половина высоты здания, если строить равносторонний треугольник, а линия видения Пола выстраивала гипотенузу.
 Он никогда ни в кого не стрелял с такого расстояния: он припомнил разговоры о том, что попасть в кого-нибудь снизу по восходящей крутизне очень сложно. Поэтому следовало быть крайне осторожным.
 Значит четверо: это тоже следовало принять во внимание. В кармане куртки он пальцами пересчитал запасные патроны – десять. Плюс пять в барабане револьвера. Не так уж много можно промахиваться: по каждой мишени следовало выпустить не больше трех пуль.
 Пол подошел поближе к углу и огляделся. Паутина пожарной лестницы лепилась к стене противоположного здания. Но тут же отбросил эту мысль как чересчур рискованную: его могли заметить во время перехода улицы.
 И тут ему в голову пришла другая идея. Он снова отпрянул в тень и принялся выжидать.
 Поезд приближался. Пол увидел как трое парней подняли руки, в которых были зажаты какие-то предметы и уперлись ногами в низкий парапет, шедший по всему периметру крыши. Грохот оглушал и когда Пол повернул голову, то он увидел, что по верху каменной стены шарят прожектора надвигающегося поезда. Земля начала трястись под ногами. Поезд шел параллельно улице, и Полу были видны головы в окнах; он перевел взгляд на крышу и заметил, что парни бросают свои ракеты и гранаты: камни, кирпичи, цементные обломки. Некоторые были так тяжелы, что парни едва могли их поднять. Большие падали сразу вниз, но Полу был прекрасно слышен грохот и царапанье камней по крыше и боковинам поезда, также как и звон разбивающегося стекла. Задело ли кого-нибудь из пассажиров поезда?
 Еще стекло. Кирпич отскочил от мчащегося поезда и пулей отлетел на середину улицы. Девушка на крыше тоже кидала свои бомбы; пол аккуратно всех пересчитал и обрадовался, что банда состоит всего из четырех человек.
 Звон стекла. Послышался дикий крик. Последний вагон; поезд ушел, унося в кильватере грохот и визг.
 Он взглянул на крышу и увидел, что ребята исчезли. Тогда Пол подбежал к ближайшему углу и выглянул настолько, чтобы увидеть пожарную лестницу через улицу.
 Они спускались. Бежали по металлической лестнице от площадки до площадки. Их смех был похож на выскабливание металлического корыта.
 Пол подождал пока первый не дойдет до нижней площадки. Парень своим весом обогнул последнюю лесенку и поехал на ней вниз: заржавелая лестница скрипела и крякала. В неверном свете фонарей Пол хорошенько прицелился, положив стрелковую руку на левое запястье и когда парень обернулся к остальным, чтобы что-то крикнуть – медленно и плавно спустил курок: пистолет издал легкий щелчок, перешедший в грохот выстрела и голова мальчишки завалилась набок от попадания пули.
 Остальные увидели это, но не поняли причины по которой вожак упал и поэтому продолжили спуск. Пол ждал: время могло подождать: банда не знала, что он их поджидает.
 Все спрыгнули вниз и сгрудились вокруг распростертого ничком товарища, и Пол снова спустил курок и увидел, как один из группы грохнулся на землю с перебитым позвоночником и когда он еще падал, Пол успел послать и вторую пулю в его направлении, понимая, что это напрасно, что тот моментально умер, и смотря как снаряд выбивает кусок кирпича из стены. Третий горкнул за пожарную лестницу, проявив недюжинную сноровку, а девица шмыгнула к ближайшей парадной. Пол услышал ее крик:
 – Достань этого говнюка! – И тут же тот парень, который еще секунду назад прятался под лестницей, выскочил на тротуар и, молча выхватив из кармана нож, помчался огромными прыжками в сторону, откуда раздавались выстрелы.
 Сколько патронов осталось: два или один? Пола охватил внезапный ужас, и он понял, что придется ждать, чтобы подпустить его на расстояние вытянутой руки, чтобы ни за что не промахнуться. Парень приближался кошмарно, как во сне: быстро и беззвучно. Пол отлично видел его полыхающие жесткие испытующие глаза, губы приподнимающиеся в освобождающем зубы оскале, огромные ноздри, напрягшиеся словно бицепсы... И тогда Пол выстрелил и крутящееся веретено свинца выбило в лице парнишки прямо под его правым глазом темный дискообразный провал. Вопль парня был воплем уже мертвого человека, когда он налетел на Пола и опрокинулся вместе с ним на землю. Взмокнув от ужаса Бенджамин быстро выкарабкался из-под тела, чувствуя как лезвие ножа полоснуло его по кисти; пистолет выкинуло из руки и он покатился по тротуару, а Пол откинулся назади оперся на стену, перегнувшись напополам и прижимая к животу ужаленную, горящую огнем кисть, лицо взмокло от пота, а дыхание с присвистом вырвалось сквозь сжатые зубы. Парень приподнялся, вцепившись ему в плечо, но Пол отпихнув его, схватил пистолет и выстрелил бандиту еще раз в лицо.
 Патроны кончились, он знал теперь точно, и откатив барабан, вытряхнул на ладонь и спрятал в карман гильзы, обшаривая глазами противоположную сторону улицы – там только два трупа. Куда, черт побери, подевалась девка?
 Потом услышал убегающие шаги; где-то хлопнула дверь, и он заморгал.
 Ушла. Он трясся, ставя заряженный барабан на место. Теперь надо хорошенько подумать.
 Не могла она хорошо его рассмотреть, на свет он не выходил. А уж лица точно не разглядела – в этом он был абсолютно уверен.
 Оказывается, он в спешке опустил гильзы мимо кармана, а на них его отпечатки пальцев – он не мог перезаряжать пистолет в перчатках. Пол опустился на колено и принялся подбирать пустышки, долго не мог найти пятую, но потом увидел ее в трещине между камнями. Запихнув их теперь уж точно в карман, он взглянул на парня, полоснувшего его ножом. Тот истекал кровью, льющейся на дорогу. Этот подобрался совсем близко и видел Пола в лицо, следовало убедиться, что он мертв. Пол выстрелил ему в голову еще раз.
 Даже если те двое под лестницей не умерли, они все равно его не видели; пора была убираться отсюда: что если девочка вызвала полицию?
 Пол развернулся и пошел на юг: он был иссушен жестокостью.
 Пройдя половину квартала, он обернулся и увидел полицейского.
 Коп стоял, застыв под фонарем, но по повороту его головы Пол понял, что он его видел. Бенджамин застыл: в его руке, о чем он абсолютно позабыл, лежал револьвер. Он знал, кто он такой. И ждал, пока тот заговорит и вытащит свой пистолет. У него и мысли не возникло выстрелить в полицейского, хотя револьвер оттягивал руку. Полицейские не созданы для того, чтобы в них стреляли. Они созданы совсем для другого.
 Коп поднял одну руку и сняв фуражку вытянул руку вверх. А потом медленно повернулся и встал молча к Полу спиной.
 До Бенджамина медленно доходило, что именно хотел этим сказать полицейский. Наконец его сердце тяжело заухало как сова в груди, и он пошел на юг, шмыгнув за угол. Выглянув из-за поворота, он увидел, что коп не двигался. Тогда Пол нырнул под грузовика воздвигнув между полицейским и собой свою Берлинскую стену, а потом вышел на Третью Авеню и пошел к центру города, а затем поймал такси, в котором и доехал до дома.