---------------------------------------------


 Морис Леблан
 Золотой треугольник



 Глава 1
 «Матушка Коралия»


 Прежде чем пробило половину шестого и сгустились вечерние сумерки, двое солдат подошли к перекрестку, усаженному деревьями, как раз напротив Гальерского музея, там, где пересекаются улицы Шайо и Пьер-Шарон. Один, без левой ноги, был в голубой фуражке пехотинца, другой, безрукий сенегалец, в широких панталонах и куртке из грубой шерсти — форме, принятой в начале войны для зуавов и африканских полков.
 Они обошли вокруг площади, в центре которой возвышалась превосходно сделанная группа силенов, и около нее остановились. Пехотинец бросил недокуренную папиросу, сенегалец подобрал ее, жадно затянулся несколько раз и потом, потушив пальцами окурок, спрятал его в карман.
 Все это они проделали в полном молчании.
 Почти в это же время с улицы Гальер вышли на площадь еще двое солдат, одетых, впрочем, в штатское платье, принадлежность которых к армии можно было угадать по каске зуава и каскетке артиллериста. Один был на костылях, другой — с двумя палками. Они остановились у киоска около тротуара.
 С улицы Бриньоль появились еще трое солдат: два хромых сапера и безрукий стрелок. Каждый из них подошел к дереву и встал, опираясь на него.
 Все семеро не обменялись ни одним словом. Каждый, казалось, совершенно не знал другого и делал вид, что не замечает присутствия остальных.
 Они точно замерли, каждый у своего поста, и редкие прохожие, заглядывавшие на эту тускло освещенную площадь в вечер 3 апреля 1915 года, не обращали на них никакого внимания.
 Пробило половину седьмого.
 В этот момент дверь одного из домов, выходящих на площадь, отворилась, и из нее вышел офицер в хаки и в красной с тремя золотыми галунами кепи на забинтованной голове.
 Вместо ноги у него была деревяшка с резиновым набалдашником. Он опирался на палку.
 Офицер внимательно осмотрелся и направился к солдатам на площади. Дойдя до человека, стоящего у дерева, он дотронулся до него палкой и отправился дальше.
 Пройдя улицу Пьер-Шарон, офицер вышел к Елисейским полям. Там слева стоял большой особняк, в котором, судя по надписи, помещался лазарет.
 Офицер встал на некотором расстоянии от него, чтобы не быть заметным выходящим, и стал ждать.
 В семь часов из лазарета вышли несколько человек, потом еще, и, наконец, появилась та, которую, по-видимому, ждал офицер.
 — Вот она! — прошептал он.
 Женщина в голубом плаще с красным крестом сестры милосердия шла к площади, откуда появился офицер, легкой и быстрой походкой, ветер развевал ее голубую вуаль и, несмотря на то, что грубый плащ скрывал формы, по легкости и грации движений можно было угадать, что она молода и стройна.
 Офицер следовал за ней с рассеянным видом случайного прохожего. На улице не было никого, кроме их двоих. Но когда женщина подошла к улице Марсо, автомобиль, стоявший у тротуара, тронулся с места и на некотором расстоянии последовал за ней.
 Это был таксомотор, как заметил офицер, обративший внимание еще на два обстоятельства: в машине сидели двое мужчин и один из них, в мягкой серой шляпе и с густыми усами, беспрестанно переговаривался с шофером, высовываясь для этого из окна.
 Сестра милосердия шла, не оборачиваясь, и офицеру показалось, что когда она стала приближаться к перекрестку, автомобиль поехал быстрее. Он перешел на другую сторону улицы и обвел взглядом площадь. Но на ней уже не было ни солдат, ни прохожих, ни машин. Только вдали, на прилегающих улицах гремели трамваи.
 Женщина, если предположить, что она также внимательно наблюдала за окружающим, не видела ничего, что могло бы ее встревожить, а на автомобиль, следовавший за ней по пятам, она не обращала внимания, так как ни разу не обернулась.
 Когда она приблизилась к деревьям на площади, автомобиль внезапно остановился, и человек, выглядывавший из окна, открыл дверцу и встал на подножку.
 Офицер почти бегом бросился через площадь, уже не стараясь остаться незамеченным. Он поднес к губам свисток, нимало не сомневаясь в том, что сейчас произойдет. И действительно, прежде чем он свистнул, из автомобиля выскочили двое людей, схватили женщину и, несмотря на ее сопротивление, потащили в машину.
 Почти в одно и то же время раздались ее испуганный крик и свисток, после которого, точно по волшебству, из-за деревьев, киоска и группы силенов появились семеро солдат.
 Сражение было коротким и решительным. Похитители, увидев поднятые над ними костыли и пистолет офицера, обратились в бегство, а шофер еще в начале схватки счел за лучшее удалиться.
 — Беги, Я-Бон! — приказал офицер сенегальцу. — И во что бы то ни стало притащи сюда хоть одного из них.
 Сам он поддерживал молодую женщину, казалось, близкую к обмороку и успокаивающе говорил ей:
 — Не бойтесь ничего, мамаша Коралия, это я, капитан Бельваль… Патриций Бельваль!
 Она прошептала:
 — Ах, это вы, капитан?
 — Да, и все ваши старые знакомые, раненые, за которыми вы так заботливо ухаживали в лазарете.
 — Благодарю… благодарю…
 И добавила дрожащим голосом:
 — А те двое?
 — Они бежали, и Я-Бон их преследует.
 — Но что они от меня хотели и каким чудом вы здесь очутились?
 — Об этом поговорим попозже, мамаша Коралия. Прежде скажите, куда вас проводить? Впрочем, сначала вам необходимо немножко успокоиться.
 С одним из солдат он подвел ее к дому, откуда сам вышел сравнительно недавно. Они вошли в квартиру, где в гостиной ярко горели лампы и топился камин.
 — Сядьте вот здесь, тут вам будет хорошо. Ты, Пуляр, принеси из столовой стакан, а ты, Рибрак, возьми на кухне графин холодной воды, — приказал офицер. — Шателен, достань из буфета рому… впрочем, нет, она не любит ром. Тогда…
 — Тогда, — перебила его женщина, — пусть принесут только воды…
 Краска понемногу приливала к ее щекам, губы порозовели, и на них играла милая улыбка.
 — Теперь вам лучше, мамаша Коралия? — спросил капитан, когда она отпила несколько глотков воды.
 — Гораздо лучше…
 — Ну и слава Богу! А между тем минуты, пережитые там, были ужасны! Теперь, молодцы, вы можете поздороваться с вашей мамашей! Думали ли вы, когда она укрывала вас одеялом и поудобнее взбивала подушки, что вам придется ухаживать за ней?
 Солдаты окружили мамашу Коралию, и всем она горячо пожимала руки.
 — Как твоя нога, Рибрак?
 — Не болит больше, матушка.
 — А твое плечо, Ватинель?
 — Совсем зажило, матушка.
 — А ты как, Пуляр, а ты, Жорис?
 Она была, видимо, взволнована тем, что видит всех их. Патриций Бельваль воскликнул:
 — Ах, мамаша Коралия, вы, кажется, плачете. Вот этим-то вы и завоевали наши сердца. Когда мы корчились от боли, то видели, как из ваших глаз капали крупные слезы, и они-то и заставляли нас сдерживаться… Так только матери плачут о детях, мамаша Коралия.
 — Я плакала еще больше, видя, что вы сдерживаетесь, чтобы не заставить меня страдать.
 — Ну, зато теперь не надо плакать… Мы любим вас так же, как вы любите нас. Улыбнитесь, мамаша Коралия. А вот и Я-Бон пришел, он-то всегда смеется.
 Молодая женщина быстро поднялась.
 — Думаете, ему удалось их поймать? — тревожно спросила она.
 — Что значит «думаю»? Я приказал Я-Бону привести хоть одного из них, и он приведет. Я боюсь только одного…
 Они направились в вестибюль, по ступенькам которого поднимался однорукий сенегалец, держа какого-то человека, с которым он обращался, точно с вещью. Капитан приказал:
 — Отпусти его.
 Я-Бон разжал пальцы, и человек упал.
 — Вот этого то я и боялся, — прошептал Бельваль. — Хотя у Я-Бона только одна рука, но не позавидуешь тому, кого он схватит за горло! Проклятые боши хорошо это знают.
 Я-Бон, темнокожий атлет африканской внешности, имел устрашающий вид. Осколком снаряда ему снесло одну щеку, половину подбородка и рта, а на уцелевшей части лица застыла улыбка. После ранения Я-Бон потерял способность говорить и мог произносить только отдельные звуки, в которых постоянно слышалось «я-бон», что и стало его кличкой.
 Теперь он удовлетворенно переводил свой взгляд с капитана на лежавшего мужчину, как охотничья собака, доставившая хозяину лакомую дичь.
 — Хорошо, — сказал капитан. — Но все-таки в другой раз будь повежливее.
 Он наклонился над лежащим, ощупал его, удостоверился, что тот не умер, и обратился к Коралии:
 — Вы узнали его?
 — Нет, — ответила она.
 — Вы уверены в том, что никогда не видели этой головы?
 Голова мужчины была очень большой, с густыми черными волосами и обвислыми усами.
 — Никогда, никогда, — повторила Коралия.
 Бельваль осмотрел его карманы, но там не было ни одной бумаги.
 — Подождем, пока он придет в себя, — решил он, поднимаясь. — Я-Бон, ты оставайся здесь и свяжи его. А вам, друзья, пора домой.
 Когда все ушли, Патриций проводил женщину в гостиную и усадил в кресло.
 — Теперь поговорим, мамаша Коралия. Но прежде выслушайте, что я скажу…
 Они расположились перед ярко горящим камином. Бельваль, подложив подушку под ноги своей гостье и погасив лампу, продолжал:
 — Вы знаете, мамаша Коралия, что вот уже восемь дней, как я вышел из лазарета и живу на бульваре Майо, в Нейи. Там устроено убежище для выздоравливающих, куда сейчас отправились мои товарищи по несчастью, там меня перевязывают и там я ночую. Остальное время я посвящаю прогулкам и изредка наношу визиты знакомым. Сегодня утром я ждал одного из них в кафе на бульваре и случайно услышал нечто интересное. Но прежде надо сказать, что зал состоит из двух частей и что стена, их разъединяющая, в высоту человеческого роста. По одну сторону перегородки сидят люди, пришедшие в кафе, а другая половина отведена под ресторан. Я был в ресторане, а за перегородкой довольно громко разговаривали двое мужчин, очевидно, уверенных, что они совершенно одни. Мне удалось уловить несколько фраз, очень меня удививших.
 Он достал из кармана записную книжку.
 — Фразам, привлекшим мое внимание, и скоро вы поймете, почему, предшествовал разговор, из которого я мог понять, что речь шла о каких-то искрах, о целом дожде искр, служившем, очевидно, сигналом, который может повториться еще раз и после которого нужно будет действовать очень решительно. Все это вам ни о чем не говорит?
 — Нет…
 — Хм… Ну, ладно… Мужчины говорили по-английски и очень правильно, но все же с небольшим акцентом, из чего я заключил, что англичанами они ни в коей мере быть не могут… Вот дословно их разговор:
 «Стало быть все в порядке», — сказал один из них. — «Вы с ним будете в назначенном месте, незадолго до семи?».
 «Так точно, полковник, мы будем там в автомобиле».
 «Помните, что она выходит из лазарета ровно в семь часов, и ошибки быть не может, так как она ходит одной и той же дорогой и пересекает улицу Пьер-Шарон…».
 «План обдуман в точности, и неудачи быть не может. Действие произойдет там, где кончается улица Шайо и если допустить, что там могут оказаться прохожие, они едва ли ей помогут, так как мы будем действовать с головокружительной быстротой».
 «Вы уверены в вашем шофере?»
 «Уверен в том, что он будет нам повиноваться, так как мы хорошо ему заплатим».
 «Отлично. Я буду ждать вас в известном месте. Вы мне передадите красотку, и все будет кончено… Мы будем хозяевами положения».
 «А заодно и красотки, полковник. Она ведь дьявольски пикантна!»
 «Да, это верно. Я ее много раз видел».
 И они начали смеяться, потом позвали человека, чтобы расплатиться, и я подошел к двери посмотреть, как они будут выходить. Но вышел только один, тот, с густыми усами и в серой шляпе. Второй, очевидно, воспользовался другой дверью. Человек в серой шляпе нанял единственный проезжавший мимо автомобиль, и потому я был принужден отказаться от мысли выследить его. Но так как я знал, что вы каждый день выходите из лазарета в семь часов и идете по улице Шайо к площади, я решил, что именно вы должны стать жертвой нападения.
 Патриций замолчал.
 Женщина задумалась. Ее лицо выражало озабоченность.
 — Но почему вы не предупредили меня? — спросила она наконец.
 — Предупредить? Ну, а если бы речь шла вовсе не о вас? К чему было вас пугать? Но, допустим, дело действительно касалось вас, к чему заставлять вас быть настороже? Что не удалось бы вашим врагам на этот раз, удалось бы в другой, они расставили бы ловушку поискуснее, и мы ничего не знали бы о ней и не смогли бы ничего предотвратить. Нет, гораздо лучше было действовать иначе. Я договорился с вашими прежними пациентами, преданными вам всем сердцем. Кстати, случайно оказалось, что один из моих друзей живет как раз на этой площади, и это его квартира. А теперь, матушка Коралия, когда вы знаете столько же, сколько и я, что вы обо всем этом скажете?
 Она протянула ему руку.
 — Я думаю, что вы спасли меня от опасности таинственной и тем более ужасной, за что я благодарю вас от души.
 — Нет, нет. Благодарностей не принимаю, — воскликнул капитан. — Для меня такая радость — отвести от вас опасность! Нет, я спрашиваю о другом: что вы думаете об этом деле?
 Она ответила, ни секунды не колеблясь:
 — Думаю, что ничего не понимаю…
 — Вы не знаете ваших врагов?
 — Лично нет.
 — А того человека, которому должны были передать вас ваши преследователи и который утверждал, что знает вас немного?
 Она слегка покраснела и ответила:
 — У каждой женщины найдется человек, преследующий ее более или менее открыто… Я, право, не знаю, о ком именно идет речь.
 Бельваль помолчал, о чем-то размышляя.
 — В конце концов, мы сможем кое-что узнать, допросив пленника. Если он откажется нам отвечать, я передам его в руки полиции, которая и займется этим делом.
 Коралия вздрогнула.
 — Полиции? Зачем?
 — А что же я должен делать с этим человеком? Он скорее принадлежит полиции, чем мне…
 — Нет, нет, — с живостью вскричала она. — Только не полиция? Зачем? Они будут допытываться, как я живу, надоедать мне расспросами… Обо мне будут всех расспрашивать…
 — Но, однако, матушка Коралия, не могу же я…
 — А я вас прошу, умоляю, найдите какое-нибудь другое средство, только чтобы не трубили обо мне на всех перекрестках.
 Капитан наблюдал за Коралией, удивленный ее волнением.
 — Я позабочусь, чтобы о вас не говорили, матушка Коралия, — сказал он.
 — А что вы тогда сделаете с этим человеком?
 Патриций встал.
 — Боже! — воскликнул он, — да я прежде всего почтительнейше осведомлюсь у него, соблаговолит ли он отвечать на мои вопросы, потом поблагодарю его за внимание, которым он вас окружил, и, наконец, попрошу его удалиться.
 Она тоже встала.
 — Вы хотите его видеть, матушка Коралия?
 — Нет, — возразила она. — Я устала. Если я вам не нужна, то допросите его один на один, а потом мне расскажете…
 Бельваль не решился настаивать и вышел, прикрыв за собой дверь. Она услышала, как он сказал:
 — Что, Я-Бон, хорошо ли ты его сторожил? Ничего нового? А где же пленник? А, вот вы где! Вздохнули теперь посвободнее? Да, рука Я-Бона немного жестковата. Что? Вы не отвечаете? Право, кажется…
 Коралия услышала, как он вскрикнул, и бросилась к двери. Но Патриций преградил ей дорогу.
 — Не входите туда.
 — Вы ранены! — воскликнула она.
 — Я?
 — Да, да, на вашем рукаве кровь!
 — Да, верно, но это не моя кровь.
 — Он, значит, ранен?
 — У него шла кровь изо рта…
 — Нет, Я-Бон сжал его горло не до такой степени…
 — Это не Я-Бон.
 — Но кто же тогда?
 — Его сообщники.
 — Они, стало быть, вернулись?
 — Да, и задушили его.
 — Но это невозможно!
 Она слегка оттолкнула капитана и подошла к пленнику.
 Тот не двигался. Его шею обвивал тонкий шелковый шнурок с пуговицами на концах.




 Глава 2
 Правая рука и левая нога


 — Право же, не стоит тревожиться, матушка Коралия, — убеждал молодую женщину капитан. — Одним негодяем стало на свете меньше, вот и все.
 Он отвел ее в гостиную и усадил в кресло. Потом на минуту вышел и знаками объяснился с Я-Боном.
 — Я обнаружил его имя на крышке часов, — продолжал он, — его зовут Мустафа Раваляев…
 Бельваль произнес последние слова быстро и легко, и всякие следы волнения исчезли с ее лица. Он принялся ходить взад и вперед по комнате.
 — Мы с вами присутствовали при стольких драмах и были столько раз свидетелями смерти людей более достойных, и потому, право, можем холодно отнестись к смерти Мустафы, убитого своими сообщниками. Я приказал Я-Бону бросить труп за решетку сада Гальерского музея. Таким образом, с этим будет покончено, и о вас говорить не станут… Вот теперь-то я жду от вас благодарности, матушка Коралия.
 Капитан коротко рассмеялся.
 — Да, благодарности я заслуживаю, но отнюдь не похвалы моей ловкости. Плохим же я был бы тюремщиком, ведь прямо у меня под носом покончили с моим пленником. И как я мог не догадаться, что второй из ваших преследователей, господин в серой шляпе, отправился с донесением к третьему сообщнику, который ждал вас в другом автомобиле, и что оба они явятся на помощь своему товарищу. И пока мы с вами болтали, они вошли через кухню в вестибюль, где лежал связанный Мустафа. Конечно, они опасались, что он проговорится, выдаст их план, так прекрасно составленный, и, чтобы избежать измены, решили уничтожить сообщника. Проделано это было ловко; они отворили незаметно дверь и накинули на шею несчастного шелковый шнурок… Потом оставалось только затянуть его на пуговки… Ни шума, ни вздоха… Все произошло в полной тишине. Пришли, убили и ушли… Игра сыграна, сообщник уже не изменит.
 — Он ничего больше не скажет, — продолжал капитан, — ни нам, никому другому, и завтра, когда полиция найдет труп в саду музея, она ничего не поймет, так же, как и мы, матушка Коралия, никогда не узнаем, для чего вас хотели похитить.
 Патриций продолжал быстро ходить взад и вперед по комнате, и, по-видимому, деревяшка, служившая ему вместо ноги, ничуть его не стесняла. Наконец он остановился, залюбовавшись тонким профилем Коралии, освещавшимся отблесками камина, и сел рядом с ней.
 — Я ничего не знаю о вас, матушка Коралия… Замужем ли вы? В лазарете доктора и сестры называли вас госпожой Коралией, больные — матушкой… Где вы живете? Каждый день в одно и то же время вы приходите в лазарет и уходите всегда одной и той же дорогой. Иногда вас сопровождает старый седой слуга в кашне, обмотанном вокруг шеи, и в очках. Часто он ждет вас во дворе, сидя на одной и той же скамейке. Его пробовали расспрашивать, но он ничего не отвечает. Таким образом, я ничего не знаю о вас, кроме того, что вы божественно добры и милосердны, и — смею ли сказать? — божественно прекрасны. Может быть, поэтому я представляю вашу жизнь таинственной и полной тревог. Чувствуется, что вы одиноки, что никто не заботится о вашем счастье и безопасности… Вот почему я подумал… Я уже давно начал об этом думать и решил как-нибудь вам об этом сказать. Я думал, что вы, наверное, нуждаетесь в друге, брате, который руководил бы вами и защищал. Не ошибся ли я, матушка Коралия?
 По мере того как он говорил, она, казалось, все больше замыкалась, незаметно отодвигаясь, будто желая как можно дальше отойти от него, чтобы он не мог заглянуть ей в душу.
 — Вы ошиблись, — прошептала она немного погодя. — Моя жизнь совершенно проста, мне не нужна защита…
 — Как, не нуждаетесь, чтобы вас защищали? — воскликнул Патриций. — А люди, что пытались вас похитить? Должно быть, они считают дело, касающееся вас, достаточно важным для того, чтобы немедленно расправиться с сообщником, которого поймали… Вы это ни во что не ставите? Я ошибся, допустив, что вам грозит опасность? Что вы имеете врагов, смелость которых безгранична? Что вас нужно защитить от них? Вы, стало быть, не принимаете моей помощи?
 Она упрямо молчала.
 — Ну, хорошо, пусть, — решительным тоном произнес капитан. — Если вы не принимаете моего предложения о помощи, я буду защищать вас и без вашего согласия!
 Коралия покачала головой.
 — Да, буду! — почти выкрикнул Бельваль. — Это моя обязанность и мое право.
 — Нет, — вполголоса возразила она.
 — Да, мое неоспоримое право, которое дает мне власть даже не спрашивать вашего согласия, матушка Коралия!
 — Какое же право? — спросила она, глядя ему в глаза.
 — А такое, что я люблю вас!
 Он произнес эти слова без робости, как человек, гордый своим чувством, который счастлив заявить о нем во всеуслышание.
 Она, краснея, опустила глаза, и капитан уже тише добавил:
 — Я чересчур просто об этом сказал, не правда ли, матушка Коралия? Ни вздохов, ни горячих тирад, ни умоляющих взглядов, ни сомкнутых рук. Но вы знали об этом прежде. Да, да, Коралия, не делайте такого гордого лица, вы знали прекрасно, что я вас люблю, знали с тех пор, как знаю я сам… Вы знали об этом, когда ваши маленькие, бесконечно дорогие ручки касались моей окровавленной головы. Все другие меня мучили, когда же прикасались вы, это было лаской… Лаской был и ваш сочувствующий взгляд, и ваши слезы обо мне, когда я страдал… Да и возможно ли вас не полюбить? Все семеро калек, что были сейчас здесь, влюблены в вас, матушка Коралия… Я-Бон вас обожает. Но они простые солдаты, и они молчат. Я же офицер и имею право говорить о своем чувстве с поднятой головой.
 Коралия приложила руки к горящим щекам и, наклонясь вперед, молчала.
 — Вы понимаете меня, не правда ли, когда я говорю, что имею право говорить о своем чувстве с высоко поднятой головой? Если бы я стал калекой до войны, я не имел бы той уверенности, какую имею теперь… Тогда я сказал бы об этом смиренно и заранее прося прощения за то, что смею питать к вам любовь… Поверьте мне, Коралия, что, говоря любимой женщине о своем чувстве, я нимало не думаю о том, что я калека, и знаю, что смешным не покажусь.
 Он приостановился на миг, чтобы перевести дыхание, и продолжал с тем же жаром:
 — Так и должно быть, все должны знать, что пострадавшие в этой войне не должны считаться париями. На них должно смотреть как на людей вполне достойных, да, вполне. Что же? Всего только одной ногой меньше. Что из того? Разве только потому, что война отняла у меня руку или ногу, я навсегда должен забыть о том, что существует счастье, и не смею сказать о том, что люблю, без того чтобы меня оттолкнули или почувствовали ко мне жалость? Но я не желаю, чтобы меня жалели и, отталкивая мою любовь, предлагали сочувствие… Мы, калеки, требуем от женщин и от общества, чтобы нас считали за равных с теми, кого счастливая звезда или трусость уберегли от ранений.
 Капитан снова ударил кулаком по камину.
 — Да, мы, хромые, безногие, безрукие, слепые и изуродованные, требуем полного равноправия. Почему у одного из нас должно быть меньше шансов на любовь только из-за того, что он употребил живость своих ног для того, чтобы лететь на врага, а не провел свою жизнь, вытянув их под конторкой? Место для нас и нам подобных! И знайте, что мы сумеем это место честно взять и достойно удержать. Нет счастья, на которое мы бы не имели права, и нет работы, на которую мы не были бы способны, при известной практике и старании… Правая рука Я-Бона служит за двоих, а левая нога Бельваля пройдет две мили в час, если это потребуется.
 Он рассмеялся.
 — Правая рука и левая нога… С нас хватит того, что осталось. Разве мы стали хуже от этого? Ведь потомство наше от этого не родится безруким и безногим. У него прибавится только доброты и отваги. Вот на что мы претендуем, матушка Коралия! Мы не нуждаемся в жертвах и вовсе не считаем героизмом, если какая-нибудь девушка согласится выйти замуж за слепого. В такой стране, как Франция, где все служат Родине, скоро на имеющих одну руку или две будут смотреть, как смотрят теперь на брюнетов и блондинов или как на людей безбородых и с бородой. Каждый будет жить так, как захочет, вовсе не чувствуя себя изгоем. А так как моя жизнь, матушка Коралия, и мое счастье зависят от вас, то я и не стал больше откладывать… Ну, а теперь, слава Богу, кончено. Мне еще многое остается досказать, но ведь впереди у нас еще не один день…
 Коралия молчала, спрятав лицо в ладонях. Бельваль наклонился и разжал ее руки.
 — Отчего ты плачешь, матушка Коралия? — нежно спросил он. — Из-за меня льются эти слезы?
 — Нет, из-за всех вас, — последовал шепотом ответ. — Эта ваша веселость, ваша манера относиться беззаботно к своему несчастью, вот что трогает больше всего.
 — Стало быть, вы не сердитесь на меня из-за того, что я вам сказал?
 — Сердиться на вас! — воскликнула она, делая вид, что не понимает истинного значения его слов. — Да любая женщина всегда нежнее будет относиться к тем, кто пострадал…
 Он покачал головой.
 — Но я-то прошу не нежности, а ответа на мои слова… Нужно мне вам их напомнить?
 — Нет.
 — Но тогда ответьте!
 — Ответ, мой друг, будет таков, что ваших слов вы не повторите мне больше никогда.
 — Вы запрещаете мне это?
 — Да, запрещаю.
 — В таком случае, обещаю молчать до тех пор, пока снова вас не увижу.
 Она прошептала:
 — Вы меня больше не увидите…
 — Почему бы это, матушка Коралия?
 — Потому что я этого не хочу…
 — Но все же почему?
 — Почему? — Она повернулась к нему и, глядя прямо в лицо, сказала: — Потому что я замужем…
 Но это заявление, по-видимому, не особенно обескуражило капитана, и он спокойно возразил:
 — Ну так что же? Значит, выйдете замуж во второй раз. Вне всякого сомнения, ваш супруг стар и вы его не любите…
 — Не шутите этим, мой друг!
 Бельваль схватил руку молодой женщины и задержал ее, когда она хотела встать.
 — Вы правы, Коралия, и я прошу прощения, что говорил несерьезно о вещах столь важных. Но ведь от этого зависит моя жизнь, а также и ваша, я в этом уверен. Я знаю также, что наши жизни пойдут одна навстречу другой, даже против вашего желания… Я ничего у вас не прошу, я надеюсь только на судьбу… Она же нас и соединит…
 — Нет, — возразила она.
 — Да! Тысячу раз да!
 — Нет! — снова повторила Коралия. — Вы дадите мне честное слово, что не будете пытаться меня увидеть, и узнать мое имя. От вашего дружеского чувства ко мне я жду многого, но ваше признание отдаляет нас друг от друга… Я не хочу, чтобы кто-нибудь вмешивался в мою жизнь, не хочу!
 Она проговорила это решительным тоном, стараясь высвободить руку.
 Но капитан сжал ее еще сильнее.
 — Вы будете жалеть… Вы не имеете права так распоряжаться собой… Подумайте прежде!
 Коралия оттолкнула его и при этом задела свой мешочек, лежавший на камине. Он упал на ковер и раскрылся. Из него выпали две или три вещицы, которые она быстро подняла. Патриций тоже нагнулся.
 — Вот еще это, — сказал он, подавая ей маленький футляр, сплетенный из рисовой соломки, в котором виднелись зерна четок.
 Некоторое время они молчали. Потом капитан прошептал:
 — Странное совпадение! Зерна из аметиста в старинной филигранной оправе из золота…
 Вдруг он вздрогнул.
 — Что с вами? — испуганно воскликнула Коралия.
 Патриций рассматривал одно из крупных зерен, соединявших между собой более мелкие. Когда-то оно раскололось, и осталась только половина камня, поддерживаемая золотой оправой.
 — Совпадение, такое совпадение, — медленно проговорил он, — что я просто теряюсь… Между прочим, я могу это проверить теперь же. Но прежде скажите, кто вам дал эти четки?
 — Никто мне их не давал, они всегда у меня были, — ответила она.
 — Но принадлежали же они кому-нибудь до вас?
 — Моей матери, конечно.
 — Так это вам досталось от матери?
 — Да, вероятно, от нее, как и другие драгоценности.
 — Вы потеряли вашу мать?
 — Мне было четыре года, когда она умерла, и я едва ее помню. Но почему вы об этом спрашиваете?
 Бельваль расстегнул пуговицы своего доломана и достал из кармана часы. На короткой серебряной цепочке висели брелоки. Один из них представлял собой шарик из аметиста в такой же точно оправе, от которого осталась только половинка. Оба камня, казалось, были совершенно одинаковыми.
 Коралия испуганно прошептала:
 — Это случайность, всего только случайность…
 — Возможно, — согласился он спокойно. — Но, предположим, что обе половинки камня придутся одна к другой.
 — Нет, этого не может быть! — воскликнула она.
 Капитан молча приблизил свою правую руку, в которой держал брелок, к ее левой, с четками. Их руки дрожали, он никак не мог соединить обломки. Наконец ему это удалось… Обе половинки камня пришлись совершенно точно одна к другой.
 Воцарилось долгое молчание. Затем Бельваль тихо произнес:
 — Я тоже не знаю точно происхождения этого камня. Он был у меня с самого детства и лежал в коробке вместе с другими малоценными вещами: старыми поломанными кольцами, ключами от часов и старинными печатями. Потом из всего этого я выбрал то, что мне нравилось, и сделал брелок. Это произошло два-три года тому назад. Откуда появился этот камень, я не знаю, знаю только одно, что…
 Он внимательно осмотрел половинки камня и продолжал:
 — Что когда-то одно из крупных зерен на этих четках упало и раскололось, что одну половинку оставили в четках, а другую отдали кому-то. Ясно и то, что обе половинки лет двадцать назад принадлежали одному человеку…
 Наклонившись к Коралии, Патриций тихо и серьезно сказал:
 — Вы только что сомневались в правоте моих слов, когда я говорил, что по воле судьбы мы должны соединиться, так как нас непреодолимо влечет друг к другу. Будете ли теперь вы это отрицать? Если все это только случайность, то признайтесь, она крайне странная… А может быть, наши жизни уже когда-то соприкасались в далеком и таинственном прошлом и, встретившись вновь, уже больше не расстанутся… Нас обоих ждет в будущем нечто чудесное, а чтобы предупредить это будущее, я теперь же, когда вам угрожает опасность, предлагаю свою дружбу. Вы заметили, что я более уже не говорю о любви, а только о дружбе… Желаете вы ее?
 Она, видимо, так была поражена случившимся, что даже не слышала, что говорил капитан.
 — Принимаете? — повторил Бельваль.
 — Нет, — возразила Коралия.
 — Ну что же… По-видимому, воля судьбы для вас не имеет особого значения, — добродушно произнес он.
 Она повторила:
 — Мы не должны видеться.
 — Пусть. Я полагаюсь всецело на обстоятельства. А до тех пор, клянусь, не буду искать встречи.
 — И не предпринимать ничего, чтобы узнать мое имя?
 — Ничего, клянусь!
 — Прощайте тогда, — сказала она, протягивая ему руку.
 На пороге гостиной Коралия обернулась. Патриций неподвижно стоял у камина.
 — Прощайте! — повторила она.
 Когда за ней закрылась дверь, Бельваль подошел к окну. Коралия шла под деревьями, едва заметная в темноте. Сердце его сжалось.
 «Увижу ли я ее когда-нибудь?»
 — Да, увижу! — воскликнул он. — Быть может, даже завтра. Разве боги мне не покровительствуют во всем?
 Позже, пообедав в ресторане, капитан вернулся в Нейи. Убежище для выздоравливающих располагалось в хорошенькой вилле, выходившей фасадом на бульвар Майо. За ней начинался Булонский лес.
 — Я-Бон здесь? — спросил Патриций у сестры милосердия.
 — Да, играет в карты со своей пассией.
 — Что ж, это его право — любить и быть любимым, — добродушно усмехнулся капитан. — Мне письма есть?
 — Нет, только пакет.
 — От кого?
 — Его принес комиссионер, сказав: «Это для капитана Бельваля». Я отнесла его в вашу комнату.
 Капитан поднялся к себе и увидел на столе перевязанный веревкой пакет. В нем оказался ящик, а в ящике лежал ключ, покрытый ржавчиной и крайне оригинальной формы.
 — Что бы это могло значить? — воскликнул Бельваль. Решив, что эта какая-нибудь ошибка, которая разъяснится сама по себе, он положил ключ в карман и подошел к окну, намереваясь задернуть шторы.
 — На сегодня довольно загадок, — рассудил Патриций. — Теперь спать…
 Но в этот момент в темноте ночи за Булонским лесом появился сноп искр. Бельваль вздрогнул. Он вспомнил разговор в ресторане. О дожде искр говорили люди, задумавшие похитить Коралию…




 Глава 3
 Ключ, покрытый ржавчиной


 Восьми лет Патриций Бельваль, живший с отцом в Париже, был отправлен в Лондон во французскую школу, где проучился десять лет.
 Первое время он получал еженедельно письма от отца, но однажды директор школы объявил мальчику, что теперь он сирота, но в школе останется до конца обучения, так как за него заплачено, а по наступлении совершеннолетия получит от английского поверенного своего отца наследство — двести тысяч франков.
 Этих денег вряд ли могло хватить юноше весьма расточительному, который, несмотря на то, что его отправили в Алжир отбывать воинскую повинность, умудрился наделать на двадцать тысяч долгов, еще не получив наследства.
 Таким образом, Бельваль начал с того, что растратил наследство, а потом принялся за работу. Обладая изобретательным умом, живой и энергичный, он добился того, что ему стали доверять в деловых сферах, нашел нужный ему капитал и приступил к делу…
 Патриций пытался использовать силу водопадов, организовал доставку автомобилей в колонии, открывал новые пароходные линии и возглавлял множество предприятий, ведение которых ему хорошо удавалось.
 Война оказалась для Бельваля новым и интересным приключением. Он бросался в опасности сломя голову, и на Марне сменил сержантские нашивки на погоны офицера. Но однажды ему задело снарядом ногу, и ее пришлось ампутировать. Два месяца спустя он добился, чтобы его, инвалида, сделали наблюдателем на аэродроме, и вскоре стал знаменитостью среди пилотов.
 В конце концов вражеская шрапнель положила конец головокружительным выходкам Бельваля. Тяжело раненный в голову, он был отправлен в парижский госпиталь на Елисейских полях. И почти в то же время там появилась матушка Коралия.
 Бельвалю сделали трепанацию черепа и последствия ее были мучительны. Однако он мужественно переносил страдания и даже поддерживал своих товарищей по несчастью, которые питали к нему восторженную привязанность. Капитан часто подтрунивал над ними, утешал, заставлял смеяться даже в самых мрачных ситуациях.
 Однажды в госпиталь явился фабрикант и предложил сделать для Патриция искусственную ногу.
 — Фальшивую ногу? — притворно изумился он в ответ на предложение. — Но к чему же? Разве только для того, чтобы обманывать людей, уверяя, что одна из моих ног вовсе не деревянная, а самая настоящая. Значит, милостивый государь, вы убеждены, что быть калекой — позор, что французский офицер, пострадавший за свою родину, должен это скрывать, как нечто постыдное?
 — Да нет же, нет, капитан, напротив, — защищался огорошенный приемом негоциант.
 — И сколько же стоит ваша игрушка?
 — Пятьсот франков.
 — Пятьсот франков! И вы воображаете, что найдется человек, способный выбросить такие деньги за деревянную ногу, тогда как останутся тысячи бедняков, которые будут довольствоваться простой деревяшкой?
 Солдаты, соседи по кроватям, замерли от восторга. Матушка Коралия слушала и улыбалась. Что бы только не отдал Бельваль за эту улыбку!
 Патриций увлекся Коралией с первого взгляда. Его трогала и ее тихая красота и нежность, с которой она склонялась над больными, пленяла грация движений. С первых мгновений она очаровала его голосом, походкой, легкой и неслышной. Он чувствовал, что это хрупкое существо нуждается в покровительстве.
 Время показало, что капитан оказался прав, и был бесконечно счастлив, когда ему удалось вырвать Коралию из рук похитителей.
 …Дождь из искр все продолжал литься на землю и, наблюдая его, Бельваль решил, что источник его находится где-то около Сены, между Трокадеро и вокзалом Пасси.
 — Поднимемся выше, оттуда будет виднее, — сказал он себе.
 На лестнице третьего этажа капитан заметил, что из-за двери комнаты Я-Бона проникает свет. Он заглянул в нее. Я-Бон спал в кресле перед разложенными на столе картами. На его плече храпела необычайно уродливая женщина. Рот ее был открыт, и в нем виднелись неровные черные зубы, а кожа лица, грубая и темная, лоснилась от жира. Это была кухарка Анжель.
 Патриций наблюдал их с самым удовлетворенным видом. Уж если Я-Бон нашел себе возлюбленную, то и другие изуродованные герои войны могут не терять надежды на счастье.
 Он дотронулся до плеча сенегальца, тот проснулся и улыбнулся или, вернее, улыбнулся прежде, чем проснулся, почувствовав приближение капитана.
 — Ты мне нужен, Я-Бон.
 Я-Бон заворчал от удовольствия и оттолкнул Анжель, которая упала на стол, но не проснулась.
 Бельваль и Я-Бон вышли на улицу. Отсюда дождь из искр был менее заметен, его скрывали кроны деревьев. Они прошли по бульвару, сели в трамвай и доехали до проспекта Генри Мартэн. Оттуда было рукой подать до улицы Тур, которая упирается в Пасси.
 По дороге Бельваль не переставал поверять свои планы Я-Бону, хотя знал, что тот особенно много не поймет. Но это у него стало привычкой… Я-Бон, его боевой товарищ и денщик, был предан Патрицию как собака. По странному совпадению их оперировали в один и тот же день, ранены в голову они были одновременно. Я-Бон был убежден, что все это случилось по повелению свыше и гордился одинаковой участью со своим капитаном. Он искренне верил, что и умрет в один день с ним.
 Бельваль отвечал на эту рабскую привязанность дружеским отношением, но это не мешало ему частенько подтрунивать над Я-Боном, что неизменно приводило того в самый неистовый восторг. Сенегалец играл роль пассивного собеседника, советы которого не принимаются в расчет, но который отвечает за все неудачи…
 — Что ты обо всем этом думаешь, господин Я-Бон? — спрашивал капитан, идя с ним по улице. — Мне думается, что все это продолжение той же истории.
 Одни звуки, которые произносил Я-Бон, означали «да», а другие — «нет».
 — Да, — промычал он.
 — Стало быть, ты не сомневаешься, что матушке Коралии грозит новая опасность?
 — Да…
 — Хорошо… Значит, нам теперь остается узнать, откуда этот дождь искр… Вспомнив, что цеппелины восемь дней тому назад нам нанесли визит, я думаю… Ты меня слушаешь?
 — Да…
 — Думаю, что это сигнал какого-нибудь изменника, извещающий о новом набеге.
 — Да…
 — И вовсе не да… А нет… — рассердился капитан. — Как это может быть сигнал для цеппелина, когда из утреннего разговора в ресторане можно было понять, что этот дождь был уже дважды перед самой войной… Да и почему это непременно означает сигнал?
 — Нет…
 — Как нет! А что же тогда, по-твоему? Уж лучше бы ты молчал. По правде сказать, я тоже этого не знаю и даже догадаться не могу. Это сложная штука, я тебе скажу, и не по моим силам.
 Пройдя улицу Тур, Патриций остановился. Он не знал, куда теперь идти. Небо было темным, искры пропали.
 — Наверное, уже все закончено, — решил капитан. — А все ты виноват, Я-Бон, мы опоздали из-за тебя. Если бы ты не потерял столько времени, стараясь вырваться из объятий Анжели, мы поспели бы вовремя… Я, конечно, преклоняюсь перед ее чарами, но все же…
 Болтая таким образом, он старался придумать, что же им теперь делать, и почти решил бросить эту затею, но тут с улицы Франклин вылетел автомобиль, и один из его пассажиров прокричал шоферу:
 — Налево, а потом прямо, пока я не скажу.
 Капитану показалось, что голос ему знаком.
 — Может быть, этот тип в серой шляпе и есть один из тех, кто собирался похитить матушку Коралию?
 — Да, — промычал Я-Бон.
 — Не правда ли? Но тогда сигнал из искр объясняет его появление в этих местах… Теперь только бы не выпустить его из виду… Беги, Я-Бон!
 Но Я-Бону не было никакой надобности бежать. Автомобиль свернул на улицу Раймон и остановился у дверей дома в трехстах метрах от перекрестка.
 Из машины вышло пятеро человек. Один из них позвонил у дверей.
 Прошло секунд тридцать, и Бельваль снова уловил звук колокольчика. Пассажиры автомобиля, тесно сгрудившись, стояли на тротуаре и ждали. Только после третьего звонка отворилась маленькая дверь. Последовала заминка, видимо, тот, кто был в доме, требовал объяснений. Потом двое из прибывших бесцеремонно оттолкнули спрашивающего и все пятеро вошли, захлопнув дверь.
 Капитан осмотрелся.
 В старину через улицу Раймон проходила большая деревенская дорога. Кое-где остались старинные строения, окруженные тенистыми садами за каменными стенами. Здесь находилось былое жилище Бальзака и раскинулся тот таинственный сад, в котором в расщелине солнечных часов Арсен Люпен нашел бриллианты.
 Дом, в который вошли незнакомцы, составлял продолжение стены и своим видом напоминал особняки времен Первой империи. Круглые окна, неравномерно расположенные вдоль длинного фасада и забранные решетками в нижнем этаже, выше были закрыты ставнями. Немного дальше виднелось еще одно строение.
 — С этой стороны ничего не сделаешь, — решил Патриций. — Все заперто, точно в феодальной крепости… Посмотрим, что дальше…
 От улицы Раймон к Сене спускались узкие переулки. Один из них проходил вдоль стены дома. Он был выложен булыжником и слабо освещался единственным фонарем.
 — Помоги мне, Я-Бон, — попросил капитан. — Стена слишком высока, но с помощью фонаря, пожалуй, что-нибудь удастся.
 Он взобрался на фонарь и оттуда хотел перебраться на стену, но, протянув руку, невольно вскрикнул: она была покрыта битым стеклом.
 Бельваль спустился вниз, пылая негодованием.
 — Ты мог, кажется, меня предупредить об этом, Я-Бон! — воскликнул он. — Еще минута, и я порезал бы себе руки… И о чем ты только думаешь? Право, нечего было навязываться мне в спутники…
 Переулок делал поворот, и сюда уже совсем не падал свет фонаря. Капитан попытался идти на ощупь, но тут к его плечу прикоснулась рука сенегальца.
 — Что тебе, Я-Бон?
 Я-Бон толкал его к стене, в которой капитан нащупал выемку.
 — Конечно, дверь, — сказал он. — Только один господин Я-Бон способен видеть в темноте как кошка…
 Я-Бон передал ему коробку спичек и, зажигая их одну от другой, капитан смог хорошенько рассмотреть дверь.
 — Так я и думал, — проворчал Бельваль. — Массивная, утыканная гвоздями, обитая железными полосами. Ручки нет, только отверстие для ключа… Ах, как бы сейчас пригодился ключ…
 Он замолчал. Внезапно невероятная мысль пришла ему в голову. Капитан дотронулся до кармана, в котором лежал ключ, достал его и снова зажег спичку. Ключ пришелся как раз впору… Он повернул его, толкнул дверь, и та отворилась.
 — Войдем, — сказал Бельваль.
 Я-Бон не шевелился, и Патриций понял его недоумение. Он и сам не менее недоумевал. Каким чудом ключ оказался именно от этой двери? Как кто-то догадался, что он найдет способ употребить его без предупреждения?
 — Войдем, — повторил он.
 Они оказались в большом саду. Темнота была такой густой, что невозможно было различить аллеи. Сделав по траве несколько шагов, Бельваль уперся в скалу, по которой стекала вода.
 — Ну вот, теперь вымок, — проворчал он. — А все ты, Я-Бон.
 Он еще не закончил говорить, как вдруг раздался яростный лай из глубины сада. Видимо, сторожевая собака почуяла их присутствие. Несмотря на все свое мужество, Патриций вздрогнул. Грозящее нападение в полной темноте действовало угнетающе на нервы. Каким образом защищаться? Звук выстрела выдал бы их с головой, а между тем у него не было другого оружия, кроме револьвера.
 Животное приближалось и было, очевидно, очень крупным.
 Бельваль пригнулся к земле, и в этот момент перед ним мелькнула фигура сенегальца.
 — Я-Бон, Я-Бон! — воскликнул капитан. В ответ послышалось глухое сопение, звуки борьбы и рычание. Потом все смолкло.
 — Я-Бон! Где ты? — в смятении спрашивал Бельваль.
 Он зажег спичку и, к великой радости, увидел гиганта, поднимавшегося с земли. В руке тот держал большого пса, горло которого сжимала его огромная пятерня. С ошейника собаки свешивалась цепь.
 — Спасибо, Я-Бон, благодаря тебе мне не досталось, — сказал капитан. — Отпусти ее теперь…
 Животное упало в траву и осталось неподвижным.
 — Бедный пес, — огорченно сказал капитан. — А между тем он ведь только исполнял свои обязанности… А теперь, Я-Бон, исполним свои обязанности, хотя они нам не ясны.
 Вдали что-то поблескивало, точно щель в освещенном окне. Карабкаясь по скале, они добрались до террасы, на которой стоял дом. С этой стороны в доме были те же круглые высокие окна, как и с улицы, и так же закрывались ставнями. Но сквозь неплотно притворенный ставень одного из окон пробивалась полоска света, замеченная ими снизу.
 Приказав Я-Бону спрятаться за выступом, капитан обошел фасад, останавливаясь у каждого окна. В доме слышались голоса, но разобрать слова было невозможно, а ставни оказались крепко запертыми. За четвертым окном он увидел дверь.
 — Так как мне прислали ключ только от калитки, то, очевидно, дверь дома не закрыта, — рассудил капитан.
 Так и было…
 Внутри шум голосов, доносившихся сверху, стал громче. Перед Бельвалем была лестница, тускло освещенная, и он начал подниматься по ней. На площадке второго этажа Патриций увидел полуоткрытую дверь. Он сначала просунул в нее голову, а потом вошел.
 Капитан оказался на хорах большой залы. Хоры были уставлены шкафами с книгами и, спрятавшись между ними, можно было видеть, что делается внизу и не быть замеченным.
 В освещеной зале пятеро незнакомцев что-то делали с человеком, который, по-видимому, изнемогал в неравной борьбе. Первой мыслью Бельваля было помочь ему. С помощью сенегальца, который мигом прибежит на его зов, он довольно легко справится с пятерыми. Но капитана остановило то обстоятельство, что у нападавших не было никакого оружия, и они, очевидно, вовсе не намеревались умертвить свою жертву. Они только желали сделать ее недвижимой, что им и удалось. Двое держали несчастного за горло и плечи, двое — за ноги.
 Один из пятерых коротко приказал:
 — Свяжите его и заткните рот. А впрочем, пусть себе кричит, все равно никто не услышит.
 И, приблизившись к жертве, он продолжал:
 — Ну, мой милый Эссарец, что ты надумал? Нравится тебе это все? А ведь это только начало… Если ты не заговоришь, мы пойдем дальше, до конца, как это проделывали заправские «шофферы» [1] … Как, ты все-таки отказываешься? Ты, может быть, еще питаешь какие-нибудь надежды? В таком случае ты просто сумасшедший! Кто может тебе помочь? Твои слуги? Но привратник, лакей и дворецкий — все это мои люди… Я дал им отпуск на восемь дней, и они тотчас же уехали. Горничная? Кухарка? Но они живут в противоположном крыле дома, и сам ты мне говорил не раз, что там ничего не слышно… Может быть, твоя жена? Но она находится очень далеко отсюда и не может слышать… Остается Симон, твой старый секретарь… Но мы его связали еще при входе. Не правда ли, Бурнеф, мы в полной безопасности?
 Человек с густыми усами поднял голову.
 — Бурнеф, куда поместили секретаря?
 — В комнату привратника.
 — Ты знаешь комнату дамы?
 — Да, по указаниям, которые вы мне дали.
 — Идите туда и приведите даму и секретаря.
 Все четверо скрылись за дверью, находившейся под хорами, где спряталась матушка Коралия. Едва они вышли, коротышка приблизился к своей жертве.
 — Теперь мы одни, Эссарец… Я только этого и хотел. Воспользуемся же моментом.
 Он наклонился к нему и заговорил так тихо, что Бельвалю приходилось напрягать слух.
 — Все эти люди глупы, и я не посвящаю их в свои планы… Тогда как ты и я, Эссарец, созданы для того, чтобы действовать вместе. Ты не хотел прежде допустить этого, и вот к чему это привело. Не упрямься же теперь, старый дружище, и не вздумай хитрить со мной. Ты попался в ловушку и теперь ты бессилен и должен покориться моей воле. Вместо того, чтобы подвергаться новым пыткам, согласись на раздел… Пополам… Хочешь? Помиримся, и я возьму тебя в свою игру, а ты прими меня в свою… Идет? Соединясь, мы выиграем без всякого сомнения. Отвечай же, да или нет?..
 Он вынул кляп изо рта своей жертвы и наклонился еще ниже.
 Но на этот раз Бельваль совсем ничего не услышал. Но коротышка выпрямился в неописуемом гневе.
 — Ты действительно с ума сошел, если предлагаешь мне подобную вещь, — воскликнул он с ругательствами. — Я понимаю еще, предложить это Бурнефу или кому-нибудь из его компании. Но мне… Полковнику Факи… Нет, нет, мне нужно намного больше, чем ты предлагаешь! Я согласен на раздел… да… но получать милостыню — никогда!
 Патриций узнал голос, который он слышал накануне утром в ресторане. Говоривший был небольшого роста с тонкой элегантной фигурой и жестоким лицом оливкового цвета.
 — Наконец этот негодяй у нас в руках, — сказал он. — И, надеюсь, что на этот раз он заговорит… Вы решились друзья?
 Один из четверых проворчал:
 — На все. И ждать больше нечего, что бы ни случилось.
 У него были густые черные усы, и капитан узнал в нем второго собеседника в ресторане и одного из похитителей матушки Коралии. Его серая шляпа лежала на стуле.
 — На все, говоришь ты, Бурнеф, — расхохотался коротышка. — И что бы ни случилось? Ну что же, начнем… Так значит, старый дружище Эссарец, ты стесняешься открыть свой секрет? Что же, посмеемся.
 Связанного подняли и, бросив в кресло, привязали к нему веревкой. Ноги, связанные, прикрепили к сиденью другого стула, так, чтобы они свешивались. Потом с него сняли ботинки и носки.
 — Катите! — приказал шеф.
 В простенке между окнами залы горел большой камин. К нему-то и подтащили несчастного, приблизив к огню ноги.
 У жертвы вырвался стон. Он, извиваясь всем телом, пытался убрать ноги от огня.
 — Ближе! Ближе! — кричал коротышка.
 Бельваль вытащил из кармана пистолет.
 — Я тоже жду, — сказал он себе. — Ведь не оставлять же этого несчастного.
 Но в это мгновение Патриций увидел на хорах по другую сторону залы женщину с побледневшим лицом и расширенными от ужаса глазами и узнал в ней матушку Коралию…




 Глава 4
 Над пламенем


 Матушка Коралия… Матушка Коралия, спрятавшаяся в этом доме, в который ворвались и которым завладели ее преследователи и в котором он прятался сам, благодаря невероятной случайности…
 Но теперь, по крайней мере, разъяснилась хоть одна загадка: входную дверь оставила открытой она, предварительно проникнув через нее сама. Но как ей удалось это проделать и зачем она пришла сюда?
 Все эти вопросы мелькнули в уме Бельваля, но он не успел на них ответить. Снизу раздался крик, еще ужаснее первого, и он увидел ноги жертвы, извивавшиеся над пламенем.
 Но на этот раз Бельваль и не подумал придти на помощь кричавшему, решив не привлекать пока к себе внимания.
 — Отдых! — скомандовал коротышка. — Отодвиньте его. Я думаю, для него будет достаточно пробы…
 Бельваль жадно прислушивался, не теряя в то же время из виду Коралию, на лице которой вместе с ужасом читалось такое же напряженное внимание.
 В зеркале, висевшем напротив камина, он мог видеть лицо жертвы. Это был человек лет пятидесяти, совершенно лысый, с жирными щеками и крупным носом, густыми бровями и седеющей бородой. Одет он был в домашний сюртук с бархатными отворотами и в коричневые панталоны из фланели. Рядом на стене висел его превосходно выполненный портрет. Художник удачно передал суровое и повелительное выражение лица Эссарца.
 «Чисто восточное лицо, — подумал Бельваль. — Я часто встречал такие в Египте и Турции». Да и имена всех этих людей: полковник Факи, Бурнеф, Эссарец, их акцент и манера говорить и держаться — все говорило об их восточном происхождении.
 Все это были яркие типы левантинцев, но левантинцев, проведших жизнь на парижской мостовой. Эссарец-бей был известным парижским финансистом, а полковник Факи имел выговор и манеры завзятого парижанина.
 За дверью послышался шум, и она с треском раскрылась. В комнату втащили связанного человека и бросили его на пол.
 — Вот вам старый Симон, — сказал тот, которого называли Бурнефом.
 — А женщина? — живо спросил полковник. — Надеюсь, что вы ее тоже привели?
 — Увы, нет.
 — Почему?
 — Она убежала через окно.
 — Нужно было догнать ее, она не может далеко уйти! Помните, недавно лаяла собака…
 — А если она уже скрылась?
 — Но как могла она это сделать?
 — А дверь в переулок?
 — Немыслимо.
 — Но почему же?
 — Этой дверью не пользовались многие годы… Даже ключ от нее потерян…
 — Но ведь не будем же мы устраивать из-за этого целую катавасию с фонарями, чтобы привлечь внимание целого квартала, — возразил Бурнеф. — И все только из-за женщины…
 Полковник Факи, казалось, был в отчаянии. Он обратился к своему пленнику:
 — Тебе везет, старый осел! Вот уже второй раз она проскальзывает у нас между пальцами… Она тебе рассказывала сегодняшнюю историю? Ах, если бы там не было этого проклятого капитана! Но я найду его и он мне заплатит за свое вмешательство…
 Бельваль сжимал кулаки в бессильном гневе. Наконец он понял: Коралия скрывалась в своем собственном доме… Застигнутая врасплох вторжением пяти преступников, она выскочила из окна, обежала сад и, войдя в дом через садовую дверь, спряталась на хорах в надежде, что будет здесь в безопасности.
 — И это ее муж, ее муж… — повторял Бельваль с содроганием.
 И точно для того, чтобы рассеять его последние сомнения, полковник принялся насмехаться:
 — Да, старый Эссарец, твоя жена мне по вкусу. И если мне не удалось с ней сегодня познакомиться, то я сделаю это сегодня ночью… Кроме прочего, она будет служить мне залогом. Ради нее ты пойдешь на все. Я знаю, что ты обожаешь свою Коралию, и вполне одобряю твой вкус…
 Он подошел к камину и зажег настенную электрическую лампочку с рефлектором. Яркий свет отразился на большом портрете Коралии.
 — Королева! — с восхищением произнес Факи. — Волшебница! Посмотри, как тонко обрисован овал лица, как грациозны линии плеч и лебединой шейки! Наши красавицы славятся. Эссарец, но подобной ей не найдется и у нас. И скоро она будет моей, потому что я найду ее, в этом ты можешь не сомневаться… Ах, Коралия, Коралия…
 Бельваль смотрел на женщину, и ему казалось, что ее лицо заливает румянец стыда. Сам он дрожал от бешенства и негодования и с трудом сдерживался. С болью в сердце он узнал, что она жена этого старика, а теперь ее точно раздевали перед этими людьми.
 И в то же время капитан не понимал, что заставляет ее оставаться здесь. Почему бы ей не добраться до окна и не позвать на помощь? Что ей мешает это сделать? Конечно, мужа она не любит… Иначе разве она могла бы присутствовать при его муках, слышать его стоны и ничем не попытаться помочь?
 — Но довольно, — сказал Факи, отворачиваясь от портрета. — Коралия будет моей наградой, но ее тем не менее, надо заслужить… За работу, друзья, и побыстрее… Подвиньте его к огню на пятьдесят сантиметров, пока не больше. Хорошо… Что, горячо, Эссарец? Но все это еще можно переносить, дальше будет хуже, подожди…
 Он отвязал правую руку своей жертвы и положил на столик рядом с креслом бумагу и карандаш.
 — Вот тебе все принадлежности для письма… Говорить тебе трудно? Так пиши… Ты ведь знаешь, о чем идет речь? Всего несколько слов… Ты согласен? Нет? Друзья, еще на десять сантиметров ближе…
 Факи подошел к секретарю, в котором капитан узнал старого слугу, иногда сопровождавшего Коралию в лазарет.
 — Тебе, Симон, не причинят никакого вреда. Я знаю, что ты предан своему господину и что он не посвящает тебя в свои дела. Кроме того, я уверен, что ты будешь молчать, потому что одно сказанное тобой слово погубит твоего господина скорее, чем нас. Мы поняли друг друга, не правда ли? Отчего ты не ответишь? Может быть, они чересчур стянули тебе горло веревкой? Подожди, я тебе помогу…
 Между тем подле камина продолжалась пытка. Из последних сил Эссарец старался изогнуть ноги так, чтобы избежать, насколько возможно, огня, и из его заткнутого кляпом рта вырвались глухие стоны.
 «Боже, — подумал Бельваль. — Неужели так и оставить его поджариваться, как перепелку?»
 Он посмотрел на Коралию. Она не двигалась. Лицо ее с расширенными от ужаса глазами было почти неузнаваемо.
 — Еще на пять сантиметров ближе, — приказал Факи, развязывая Симона.
 В этот момент капитан заметил, как Эссарец, воспользовавшись тем, что от него отвлеклись, добрался правой рукой до ящика в столике, выдвинул его ценой невероятных усилий и достал оттуда пистолет, который спрятал позади себя в кресле. Этот поступок, казалось, не имел смысла: невозможно было предположить, что он сможет одержать победу над пятью своими мучителями. Но на лице его, отражавшемся в зеркале, Бельваль прочел железную решимость.
 — Еще на пять сантиментров ближе! — приказал полковник Факи, приближаясь к камину.
 Посмотрев, в каком состоянии ноги жертвы, он удовлетворенно произнес:
 — Кожа вздулась в некоторых местах, жилы готовы лопнуть. Эссарец-бей, приготовился ли ты писать? Не хочешь? Ты все еще надеешься? Может быть, от жены ждешь помощи? Но ее нет.
 Вдруг он внезапно рассердился.
 — Ты, кажется, смеешься надо мной! Суньте его в эту печку… Вот так! Ты все еще противишься мне? Хорошо… Тогда я сам примусь за дело и поочередно обрежу тебе оба уха, как это делают на нашей общей родине.
 Факи вытащил из кармана жилета кинжал и высоко поднял его над головой, готовясь нанести удар. Выражение лица его было в эту минуту особенно ужасно.
 Но тут Эссарец с быстротой молнии выхватил пистолет.
 Прогремел выстрел, и кинжал упал на пол. Полковник еще мгновение держался на ногах с угрожающе поднятой рукой, как бы еще не совсем поняв, в чем дело, и рухнул на Эссарца, придавив его руку, которой тот направлял пистолет на его сообщников.
 Он еще успел произнести:
 — Ты убил меня, Эссарец, но лучше тебе от этого не будет… Я предвидел это, и если я не вернусь домой в назначенный час, префект полиции получит письмо и все узнают про твою измену, и про все твои планы… Несчастный, ведь мы могли так хорошо поладить… — и затих.
 Окружающие, видимо, были поражены столь неожиданной развязкой. Первым пришел в себя Бурнеф. Он обезоружил Эссарца, а последний, пользуясь тем, что стул больше не держали, подогнул под себя ноги.
 Бельваль решительно не знал, что ему делать. На полу мертвец, из раны которого все еще сочилась на ковер кровь, неподвижная фигура Симона и привязанный к креслу Эссарец, находящийся все еще очень близко от пламени.
 Преступники переглянулись. Бурнеф, видимо, что-то задумал. Он подошел к стулу, где лежала его шляпа, и вытащил из-под нее тонкий шелковый шнурок, точную копию того, которым был задушен Мустафа Раваляев.
 Бельваль напрягся.
 Бурнеф развернул шнурок, взял его за пуговки на концах, подергал, проверяя его крепость, обвил его вокруг шеи Эссарца, предварительно вынув изо рта того кляп.
 — Эссарец, — сказал он со спокойствием, говорившим гораздо больше, чем гнев полковника, — мучиться я тебя не заставлю, так как я не сторонник пыток вообще… Я знаю, что ты должен сделать, и что должен сделать я… С твоей стороны одно слово, с моей — одно действие, и все будет кончено. Ты должен только произнести «да» или «нет». «Да» будет твоей свободой, а «нет»…
 Несколько секунд он колебался, а потом произнес:
 — «Нет» будет означать твою смерть.
 Негодяй произнес последние слова совсем просто, и вместе с тем чувствовалось, что он сделает то, что говорит, не колеблясь ни минуты.
 Стало ясно, что для Эссарца наступил критический момент. Патриций еще раз взглянул на Коралию, готовясь выступить на защиту Эссарца. Но ее застывшее лицо не выражало никаких чувств.
 — Вы все согласны со мной? — спросил Бурнеф своих сообщников.
 — Вполне, — ответили те хором.
 — И берете на себя часть ответственности за то, что произойдет?
 — Берем.
 Бурнеф слегка стянул шнурок на шее Эссарца и тихо спросил:
 — Да или нет?
 — Да.
 Бурнеф одобрительно кивнул.
 — Стало быть, ты соглашаешься? Как раз вовремя. Никогда еще ты не был так близок к смерти, Эссарец.
 Не снимая веревки, он продолжал:
 — Ты, значит, будешь говорить? Это меня удивляет… Я еще недавно говорил полковнику, что тебя ничем не переупрямить, ни пыткой, ни смертью… Я и теперь думаю, что ты хочешь нам предложить кое-что другое. Я прав?
 — Да! Ни пытки, ни смерть…
 — И твое предложение будет того стоить?
 — Вполне! Я только что предлагал это полковнику, когда вы выходили, но он отказался, потому что желал вам изменить и вести дело только со мной…
 — А я приму?
 — Это зависит от тебя, но ты поймешь то, чего не понял он.
 — Это сделка, не правда ли?
 — Да.
 — Денежная?
 — Да.
 Бурнеф пожал плечами.
 — Несколько тысячных билетов, не более? И ты воображаешь, что я настолько наивен, что соглашусь… Ты ведь знаешь, что твой секрет нам почти известен.
 — Да, кое-что вам известно, но главного вам не узнать никогда…
 — Мы откроем и это.
 — Никогда.
 — Твоя смерть облегчит нам поиски.
 — Моя смерть? Но через несколько часов, благодаря доносу полковника, вы будете выслежены и, быть может, схвачены, во всяком случае, будете лишены возможности производить какие-либо поиски… Таким образом, у вас имеется выбор: деньги, которые я вам предлагаю, или тюрьма.
 — А если мы примем предложение, — осведомился Бурнеф, на которого, казалось, подействовал последний довод, — то когда ты нам заплатишь?
 — Сейчас же.
 — Сумма, стало быть, здесь?
 — Да.
 — Какая-нибудь мизерная?
 — Гораздо большая, чем ты надеешься получить.
 — Например?
 — Четыре миллиона.




 Глава 5
 Муж и жена


 Сообщники переглянулись. Бурнеф, как бы не расслышав, подошел ближе.
 — Сколько? — переспросил он.
 — Четыре миллиона, — повторил Эссарец, — по миллиону на каждого из вас.
 Цифра была так велика и так неожиданна, что негодяи насторожились, заподозрив какую-то ловушку.
 Бурнеф не мог этого не заметить.
 — Действительно, это превышает наши надежды. И я удивляюсь, как ты мог нам столько предложить?
 — Но вас это удовлетворяет?
 — Да, — откровенно признался Бурнеф.
 — К несчастью, иначе я не могу поступить. Чтобы избегнуть смерти, я принужден буду раскрыть мой тайник, а в нем четыре пакета тысячных билетов.
 Бурнеф все еще не мог опомниться.
 — Но почему ты думаешь, что мы не попросим больше? — спросил он.
 — То есть, кроме этого, еще и секрет? Да просто потому, что вы знаете: я предпочту умереть… Четыре миллиона — это максимум. Желаешь ты их? И в обмен я не требую никакого обещания, так как знаю, что раз ваши карманы будут наполнены, вы не затрудните себя лишним убийством, которое к тому же вас погубит.
 Последний аргумент прозвучал довольно убедительно.
 — Тайник в этой комнате?
 — Да, между вторым и третьим окном за моим портретом.
 Бурнеф поспешил снять портрет.
 — Но тут ничего не видно, — сказал он.
 — Отыщи квадрат посредине, там есть железная розетка и точно такие же четыре квадрата по углам, они сдвигаются вправо. На них надо поставить буквы условного слова. Теперь заперто на четыре буквы: Кора.
 — Начало имени Коралия? — спросил Бурнеф.
 — Нет, первые буквы священной книги Коран. Ты сделал?
 — Да… А где ключ?
 — Ключа не надо. На среднюю розетку поставь букву «Н», последнюю в слове… Вот так. Теперь тайник открыт. Опусти в него руку и достань четыре портфеля.
 Бельваль ждал, что вот-вот произойдет нечто ужасное, что погубит Бурнефа и его сообщников, да и они, очевидно, ждали того же, так как были очень бледны.
 Но вот Бурнеф достал пакет, в котором действительно оказалось четыре портфеля. Его колени и пальцы дрожали, пока он вынимал пачки билетов по тысяче франков.
 Как только портфели опустели, его сообщники схватили деньги.
 — Идемте скорее, идемте, — воскликнул один из них, не скрывая охватившего его волнения и страха, что Эссарец так просто их не отпустит. Он был убежден, что теперь-то и должно что-нибудь случиться.
 Бельваль также нисколько в этом не сомневался. Отмщение Эссареца было близко, такой человек не расстанется легко с подобной суммой. С самого начала разыгравшейся драмы капитан не был так взволнован, как в эту минуту, и на лице Коралии он читал то же беспокойство.
 Однако Бурнеф отчасти вернул себе хладнокровие и удержал товарищей.
 — Без глупостей… С него, пожалуй, станется развязать себя и Симона и бежать за нами.
 Эссарец рассмеялся:
 — Глупцы! Вы пришли сюда, чтобы вырвать у меня тайну неизмеримой важности и удовольствовались такой мизерной суммой. Как ни говорите, но у полковника было куда больше мозгов, чем у вас всех…
 Вместо ответа Бурнеф снова заткнул ему рот кляпом и оглушил ударом по голове.
 — Таким образом наше отступление обеспечено, — объяснил он.
 — А как же полковник? Мы оставим его здесь? — спросил один из негодяев.
 — Почему бы нет? А впрочем… Не в наших интересах, чтобы на Эссареца падало подозрение. Сейчас для нас всех и для него самое главное скрыться… Пока это проклятое письмо полковника дойдет до префекта, будет, пожалуй, около полудня…
 — Но что же тогда…
 — Перенесем труп в автомобиль, а потом выбросим где-нибудь.
 — А его бумаги?
 — Обыщем его по дороге. Помогите мне.
 Они подняли тело полковника Факи и вышли. Каждый держал труп одной рукой, другой крепко прижимая к себе портфель. Патриций услышал их шаги в соседней комнате и гулкое эхо плит вестибюля. «Теперь, — подумал он, — Эссарец или Симон нажмут кнопку и негодяи будут пойманы».
 Но Эссарец не шевелился, и Симон тоже. Вскоре послышался шум отъезжающего автомобиля… Ничего не произошло. Сообщники удалились, увозя с собой четыре миллиона.
 Наступила напряженная тишина, Бельваль по-прежнему был убежден, что теперь последует самое ужасное, и желал всеми силами дать знак Коралии, что он здесь. Но в этот момент она сама вышла из своего укрытия.
 Лицо молодой женщины больше не выражало ужаса, на нем застыло выражение жестокой решимости… Ее глаза сверкали, брови нахмурились, яркие губы были закушены.
 Капитан понял, что Коралия решила действовать. Но как? И будет ли это развязкой драмы?
 Она направилась в угол, где с хоров вела вниз винтовая лестница, и стала медленно спускаться.
 Эссарец услышал ее шаги. Бельваль видел, как он поднял голову и напрягся.
 Внизу Коралия остановилась. Нерешительности в ней не было и следа, казалось, она только колебалась, выбирая лучший способ действия. Вдруг взгляд женщины наткнулся на кинжал, выпавший из рук полковника. Бельваль вздрогнул. Он уже не сомневался, для чего ей понадобился кинжал… Жажда убийства читалась в ее глазах, и, встретившись с ними, Эссарец заметался, стараясь освободиться от обвивавших его тело веревок.
 Коралия приблизилась к мужу и быстрым движением подняла кинжал. Он повернул голову и смотрел на нее. Женщина сделала еще два шага.
 Капитан не знал, какую роль выбрать в разыгравшейся на его глазах мрачной драме. Нужно ли вмешаться? Помешать ли Коралии убить мужа или, наоборот, разрядить свои пистолет в его ненавистную голову?
 Нужно сказать, что с самого начала в чувствах Патриция преобладало острое любопытство… Не то банальное любопытство, которое заставляет людей трепетать, соприкоснувшись с чужой тайной, но любопытство человека любящего, желавшего проследить движения души любимого существа… Он желал знать, на что способна женщина, которую он боготворил и которая в силу обстоятельств должна взять на себя так много и выказать так много холодного спокойствия в минуту решения.
 Что заставляло ее так действовать? Месть? Ненависть?
 Коралия подняла руку. В глазах мужа, устремленных на нее, не было ни мольбы, ни угрозы… Он, казалось, тоже решился и ждал.
 Старый Симон, которого полковник так и не развязал, приподнялся на локтях и с ужасом следил за ними.
 Поднятая рука Коралии, казалось, выбирала место, куда ударить. Но в глазах ее понемногу ослабевала решимость, и Бельваль видел, как к его Коралии возвращалась, если не нежность, то, по крайней мере, так пленявшая его в ней женственность…
 «Ах, матушка Коралия! Матушка Коралия! — думал он. — Вот теперь я тебя узнаю снова. И какое бы право ты не имела убить этого человека, все же ты не убьешь… И я рад».
 Рука женщины медленно опустилась, лицо приняло прежнее выражение, и Бельваль догадался, что чувство облегчения понемногу приходило на смену жажды убийства. Она осматривала кинжал с удивлением человека, только что очнувшегося от страшного сна. Склонившись над мужем, Коралия перерезала путы. Она делала это почти с отвращением, избегая его взгляда и стараясь не дотрагиваться до него. Одна за другой веревки были разрезаны.
 И тут произошло нечто поразительное. Эссарец, который только что перенес нестерпимые мучения и которого жгла еще боль, спотыкаясь на голых, обожженных ногах, бросился к телефону и схватил трубку аппарата, как голодный хватает кусок хлеба. Казалось, в этом было его спасение, возвращение к жизни…
 — 40 — 39! — закричал в трубку Эссарец.
 Потом повернулся к жене и приказал:
 — Уходи!
 Но она сделала вид, что не слышит, развязывая Симона.
 — Алло, барышня! Поскорее 40 — 39!
 И повторил Коралии:
 — Уходи же, я тебе говорю. И ты, Симон…
 Тот приблизился к Эссарецу, намереваясь ему что-то сказать, но повернулся и, не говоря ни слова, вышел.
 — Уйди, уйди, — не переставая твердил Эссарец жене, грозя ей кулаком.
 Но Коралия подошла к нему ближе, и на лице ее ясно читалось непреодолимое упорство. В это время его соединили и Эссарец спросил:
 — Это 40 — 39? Хорошо…
 Он колебался. Видимо, присутствие Коралии ему мешало; он собирался говорить вещи, о которых ей не надо было знать… Но время шло, и он должен был решиться. Эссарец переложил трубку в другую руку и сказал по-английски:
 — Это ты, Грегуар? Я — Эссарец. Я звоню тебе с улицы Раймон. Не будем терять времени… Слушай… — Он сел от нестерпимой боли в ногах и продолжал: — Вот что случилось: Мустафа умер, и полковник тоже. Но подожди же… Не прерывай меня, или мы пропадем оба. Слушай: они все пришли сюда — и полковник, и Бурнеф, и все остальные и обокрали меня. Сила была на их стороне… С полковником мне удалось расправиться, но он раньше этого отправил донос в префектуру. Поэтому Бурнеф и его шайка будут искать убежище, где могли бы переждать грозу. Они вернутся разве только для того, чтобы забрать с собой бумаги. Я рассчитал, что у тебя они будут в безопасности… Они это убежище приготовили давно, на всякий случай, не подозревая, что ты и я — одно… Стало быть, они придут…
 Эссарец помолчал немного, раздумывая, а потом продолжал:
 — У тебя по-прежнему ключ от каждой двери? Да? Хорошо… И ключи от шкафов этих комнат? Так вот, когда они заснут, проберись к ним и обыщи эти шкафы. Каждый из них спрячет туда свою долю… Ты портфели знаешь по виду… Заберешь их и присоединяйся ко мне.
 Снова пауза. На этот раз Эссарец слушал. Потом возразил:
 — Что ты говоришь? Сюда, на улицу Раймон? Да ты с ума сошел! Неужели ты воображаешь, что я могу оставаться после доноса полковника? Нет, конечно, нет… Жди меня в отеле у вокзала, я буду там к полудню или самое позднее к часу… Не беспокойся… Завтракай спокойно, а потом мы будем держать совет, что делать дальше. Стало быть, так? В таком случае, до свидания… Я отвечаю за все.
 Эссарец повесил трубку. По его виду можно было подумать, что эти четыре миллиона уже в его руках.
 Он подошел к креслу, на котором его пытали, повернул его спинкой к камину, сел и начал, морщась от боли, надевать носки и ботинки. Но делал он это с видом человека, которому незачем торопиться…
 Коралия не отрывала глаз от мужа.
 «Мне нужно уйти», — подумал Патриций, смущенный тем, что окажется свидетелем их объяснения. Но любопытство взяло верх.
 Некоторое время супруги молчали. Первым не выдержал Эссарец.
 — Что ты так на меня смотришь? — спросил он.
 Она ответила, видимо, сдерживаясь:
 — Теперь, значит, и сомнений не остается?
 Он рассмеялся.
 — Да. К чему теперь лгать… Я бы не стал говорить при тебе по телефону, если бы не был уверен, что ты все время была тут, с самого начала.
 — Я была наверху.
 — Ты все слышала?
 — Все.
 — И все видела?
 — Да.
 — Видя мои мучения и слыша мои стоны, ты не сделала ровно ничего, чтобы избавить меня от пыток…
 — Ничего… Потому что я знала правду…
 — Какую правду?
 — Ту, что я подозревала, не осмеливаясь утверждать…
 — Какую правду? — настаивал он.
 — О вашей измене.
 — Ты с ума сошла. Я не изменял…
 — Ах, не играйте больше на этой струне! Правда, я поняла только часть из того, что говорили вам эти люди и чего они требовали от вас… Но они желали вырвать у вас тайну, а это тайна измены…
 Эссарец пожал плечами.
 — Изменяют только своей родине, а я не француз.
 — Нет, вы были французом! — вскричала она. — Вы просили об этом, и вам дали эту малость, вы женились на мне, француженке, и свое состояние составили во Франции, которую теперь предаете…
 — Но в пользу кого же?
 — А вот этого я не знаю… За многие месяцы, годы вы и ваши сообщники создали грандиозное дело, да, грандиозное, они сами это сказали, и теперь все выгоды вы забираете себе, ничего не дав им, и этого-то они у вас и требовали… и кроме того, вы оставили себе и самую тайну… Я знаю, любое грязное дело может иметь к вам отношение: все, что достойно вора и бандита…
 — Довольно!
 Эссарец стукнул кулаком о подлокотник кресла, но Коралия невозмутимо продолжала:
 — Довольно, говорите вы? Да, на этот раз вы правы… Вам ведь еще предстоит бежать… так как вы чего-то боитесь.
 Он снова пожал плечами.
 — Я ровно ничего не боюсь.
 — Но вы уезжаете?
 — Да.
 — Тогда закончим. В котором часу вы уедете?
 — Около полудня.
 — А если вас арестуют?
 — Меня не арестуют.
 — А если все-таки…
 — Меня освободят.
 — Во всяком случае, будут вести следствие…
 — Дело прекратят.
 — Вы надеетесь?
 — Нет, уверен.
 — Дай Бог! Во всяком случае, вы покидаете Францию?
 — Да, как только смогу.
 — Стало быть…
 — Через две или три недели.
 — Предупредите меня об этом, чтобы я могла, наконец, вздохнуть свободно.
 — Я тебя предупрежу, Коралия, но только по другой причине.
 — Какой же именно?
 — Чтобы ты могла ко мне присоединиться.
 — Присоединиться к вам?
 Эссарец зло усмехнулся.
 — Ты моя жена, а жена обязана следовать за мужем. Ты знаешь, по моей религии муж имеет на жену все права, и даже право убить… А ты моя жена…
 Коралия с презрением подняла голову.
 — Я не ваша жена, потому что, кроме презрения и ненависти, ничего к вам не питаю… я не желаю вас больше видеть и не увижу, чем бы вы мне не угрожали…
 Он встал и нетвердыми шагами подошел к ней, сжимая кулаки.
 — Что я тебе сказал? Что? Я твой господин и приказываю тебе присоединиться ко мне по первому моему зову…
 — Нет, я не сделаю этого, клянусь Богом!
 Лицо Эссареца перекосилось от злобы.
 — Ты желаешь остаться? Могу догадаться, почему… Сердечные дела, не правда ли? Я знаю, что в твоей жизни есть… Молчи, молчи! Разве ты не ненавидела меня всегда? Мы жили с тобой, как смертельные враги… Я тебя любил, даже больше… Обожал! Только одно слово, и я склонился бы к твоим ногам… Меня волнует даже звук твоих шагов… Но ты испытывала ко мне только отвращение… Если ты воображаешь, что я позволю тебе устроить жизнь без себя, то ты ошибаешься, моя милочка! Я скорее убью тебя!
 Его кулаки судорожно сжимались. На лбу выступили крупные капли пота. Было видно, каких невыразимых усилий ему стоит сдерживаться.
 Наконец Эссарецу удалось овладеть собой.
 — Хочешь — не хочешь, Коралия, но ты ко мне присоединишься. Как бы то ни было, но я твой муж.
 Она покачала головой:
 — Я останусь здесь, чтобы бороться с тобой, здесь, в этом доме, и употреблю все силы, чтобы разрушить все твои предательские козни, искуплю твою вину перед моей Родиной…
 — Не боишься, что я возненавижу тебя, Коралия? — почти шепотом произнес Эссарец. — Тогда берегись, повторяю еще раз…
 Он нажал кнопку звонка, и Симон не замедлил явиться. Эссарец сказал ему:
 — Двое слуг действительно исчезли?
 И, не ожидая ответа, продолжал:
 — Ну, и счастливого им пути. Горничной и кухарки будет вполне достаточно… Они ведь, наверное, ничего не слышали. Но все-таки ты следи за ними, когда я уеду отсюда.
 Он смотрел на жену, удивляясь, что она не уходит.
 — В шесть утра я должен быть на ногах. Приготовь все для отъезда. Я падаю от усталости. Проводи меня в спальню, Симон.
 И они вышли из залы.
 Когда за мужем закрылась дверь, Коралия, почти без сил, упала на колени и осенила себя крестом. И тут рядом с ней на ковер упал листок бумаги, на котором было написано ее имя.
 Она подняла его и прочитала: «Матушка Коралия, почему вы не доверяете дружбе? Один только знак, и я буду возле вас!».
 Коралия покачнулась, изумленная странностью находки и взволнованная смелостью Бельваля. Но, собрав всю свою волю, она поднялась и вышла, не сделав знака, которого так страстно ждал капитан.




 Глава 6
 Девятнадцать минут восьмого


 Бельваль почти совсем не спал. События прошедшей ночи оставили в его душе глубокий след, и ни о чем ином он не мог думать.
 Он знал, что враги Коралии на этом не остановятся и что не развязка драмы была сегодня ночью, а только ее начало. Любимой женщине угрожала опасность, и Патриция тревожило, что эту опасность он не может предвидеть и потому предотвратить…
 Прометавшись в постели два часа, Бельваль зажег свет и, сев за стол, решил записать впечатления от этой кошмарной ночи. Ему казалось, что станет легче, если он доверит свои мысли хотя бы бумаге.
 В шесть часов он разбудил Я-Бона и, скрестив на груди руки перед изумленным сенегальцем, произнес:
 — Итак, ты воображаешь, что уже все кончено… Пока я тут метался, как зверь в клетке, этот господин спокойно себе похрапывал. Однако, знаешь, что я тебе скажу…
 На лице Я-Бона при этих словах выразилось бесконечное удовольствие и он что-то радостно проворчал.
 — Вот, читай… И потом скажи свое мнение. Впрочем, я забыл, что о твоем воспитании родители не очень-то заботились… Ну, хорошо. Тогда слушай… Во-первых, имеется господин Эссарец-бей, богатейший банкир и в то же время первейший из негодяев, который не стесняется предавать Францию, Египет, Англию, Турцию, Бельгию и Грецию… Своим сообщникам он пришелся не по вкусу, до такой степени, что они, не стесняясь, поджаривают ему подошвы, а он убивает одного из них и подкупает своими миллионами остальных… В то же время другому сообщнику он поручает отобрать эти деньги… Вся эта милая компания должна скрыться сегодня часов в одиннадцать утра, так как в полдень на сцену выступает полиция…
 Капитан перевел дыхание.
 — Во-вторых, матушка Коралия, которая неизвестно почему вышла замуж за этого мерзавца, ненавидит его и хочет убить… Имеется полковник, который был ею увлечен и убит, и Мустафа, который собирался выкрасть ее для него, и он тоже мертв… И еще существует одноногий капитан французской армии, который тоже влюблен в Коралию и которого она избегает, так как замужем за другим, и с которым у неё общего только то, что они оба имеют половинки одного аметиста… Ко всему следует еще добавить заржавевший ключ, шелковый красный шнурок, задушенную собаку и решетку камина, на которой поджаривают ноги. Вот теперь я изложил тебе все и, если ты хоть что-нибудь понимаешь, то убирайся вон, потому что я сам ровно ничего не понимаю, а я твой капитан.
 Я-Бон смеялся. Он действительно ничего не понимал, но всегда бывал в восторге, когда капитан обращался к нему в подобном тоне.
 — Ну, а теперь пора порассуждать и сделать некоторые выводы, — решил Бельваль.
 Он облокотился на камин и обхватил голову руками. Его веселость на этот раз была напускной… В глубине души он не переставал страдать за Коралию. Как ей помочь? Чем?
 Бельваль никак не мог решить, какую тактику выбрать. Должен ли он отыскать по номеру телефона то лицо, у которого в настоящее время прятался Бурнеф с сообщниками, этого таинственного Грегуара? Следует ли предупредить полицию? Вернуться на улицу Раймон? Он мог броситься в битву со всем пылом, ему присущим, но продумать план атаки, предварительно изучив его со всех сторон, предвидеть препятствия, проникнуть за завесу тайны, то есть видеть невидимое, как он говорил, Патриций сейчас был не в состоянии. Он снова повернулся к Я-Бону, которого, видимо, огорчило его молчание.
 — Ты что такой насупленный? Ты одним только мрачным видом действуешь мне на нервы… Всегда все видишь в черном свете, потому что сам черный… Убирайся…
 Я-Бон удалился со сконфуженным видом и в это время чей-то голос за дверью крикнул:
 — Вас просят к телефону, капитан!
 Бельваль поспешно вышел из комнаты. Кто бы мог звонить ему так рано утром?
 — Кто спрашивает? — осведомился он у сестры милосердия, которая шла по коридору.
 — Право, не знаю, господин капитан. Мужской голос и, очевидно, этот господин торопится… Ему пришлось звонить довольно долго, так как я была внизу на кухне.
 Внезапно Бельваль представил себе телефон в большой зале у Эссарца. Он опустился на нижний этаж, где в бывшей бельевой находился телефон.
 — Алло! Это я, капитан Бельваль… В чем дело?
 — Капитан Бельваль? Прекрасно! Только бы не было поздно… Ты получил ключ и письмо?
 — Кто вы такой?
 — Ты получил ключ и письмо? — настаивал голос.
 — Ключ да, а письма не получал, — ответил Бельваль.
 — Не получил письма? Но это ужасно… Значит, ты ничего не знаешь…
 Полузадушенный крик прервал речь незнакомца, потом послышались какие-то звуки, видимо, около аппарата боролись, затем мужчина снова заговорил, но теперь его едва можно было расслышать:
 — Поздно… Патриций, слушай… Медальон из аметиста, он на мне… Поздно! Поздно!.. А я так хотел тебя видеть… Коралия…
 Снова возглас отчаяния, неразборчивые слова, стоны и крики, Бельвалю показалось, что звали на помощь, а потом тишина… Мгновение спустя раздался легкий треск и связь прервалась.
 Все это длилось едва ли двадцать секунд. Патриция так взволновал разговор, что он едва мог разжать пальцы, когда вешал трубку.
 Он был оглушен. Его глаза не отрывались от больших часов во дворе, которые он видел в окно. Было девятнадцать минут восьмого, и капитан машинально несколько раз повторил эти цифры. Он спрашивал себя, действительно ли все это произошло или это плод его расстроенного воображения, до такой степени все казалось нереальным…
 Но в его ушах еще звучали крики жертвы, и он снова схватил трубку.
 — Алло, барышня! Кто меня вызывал по телефону? Вы слышали крики? Алло…
 Бельвалю никто не отвечал, и он с ругательством повесил трубку и вышел из бельевой. В коридоре он встретил Я-Бона и толкнул его.
 — Убирайся! Это ты виноват. Ты должен был остаться там и охранять Коралию… Но постой… Ты должен пойти туда и предложить ей свои услуги. А я пойду предупредить полицию… Если бы ты мне не помешал, я бы давно это сделал, и тогда ничего этого не было бы… Впрочем, нет! Оставайся здесь. Такой план никуда не годится…
 Капитан попытался успокоить себя… К чему предполагать самое ужасное и непременно все рисовать в черном свете? Какая-то драма происходит, это верно, но, может быть, вовсе не в особняке на улице Раймон и вовсе не касается Коралии.
 Эта мысль натолкнула его на другую. Почему бы самому во всем не удостовериться? Прежде чем предупреждать полицию и узнавать номер телефона того субъекта, который сейчас с ним говорил, надо позвонить на улицу Раймон под каким-либо предлогом и таким образом удостовериться в безопасности Коралии.
 Но, с другой стороны, Бельваль понимал, что этим он добьется немногого. Если ему не ответят — будет ли это значить, что ничего страшного не произошло, просто никого нет дома или все еще спят? Но он чувствовал, что должен действовать, иначе сойдет с ума от мучительного беспокойства. Патриций отыскал в книжке номер телефона Эссарца и позвонил.
 Ожидание казалось невыносимым. Внезапно он вздрогнул — ему ответили:
 — Алло, — сказал он.
 — Алло, — ответил ему голос Эссарца.
 Хотя капитан был готов к этому, так как предполагал, что Эссарец дома и разбирает свои бумаги, готовясь к бегству, все же он был изумлен и не сразу нашелся, что сказать.
 — Господин Эссарец-бей? — машинально произнес он.
 — Да… С кем имею честь говорить?
 — Это говорят из убежища для выздоравливающих.
 — Капитан Бельваль, быть может? — осведомился голос.
 Бельваль был поражен. Муж Коралии, стало быть, его знает… Он едва смог пробормотать в ответ:
 — Да, это капитан Бельваль…
 — Какая удача, капитан, — вскричал, видимо, довольный Эссарец. — Как раз перед этим я звонил вам…
 — Ах, так это были вы, — сказал Бельваль, уже уставший удивляться.
 — Да, я желал осведомиться, в котором часу меня может принять капитан Бельваль, чтобы я мог принести ему искреннюю благодарность…
 — Это были вы, вы… — не переставал повторять капитан.
 — Да, неправда ли, какое странное совпадение! — воскликнул Эссарец, на этот раз как бы тоже удивленный. — К несчастью, меня перебили, так как кто-то еще хотел говорить с вами.
 — Значит, вы слышали?
 — Что слышал, капитан?
 — Крики.
 — Крики?
 — Да, по крайней мере, мне так показалось…
 — Что касается меня, то я слышал чей-то голос, спрашивающий вас, и так как этот господин, очевидно, спешил с вами переговорить, я повесил трубку, надеясь позвонить вам попозже…
 — За что вы меня хотели поблагодарить?
 — Да как же. Я знаю, какой опасности подвергалась вчера вечером моя жена и от чего вы ее спасли… Вот потому-то мне и хотелось вас видеть, чтобы поблагодарить. Где бы нам увидеться? Нельзя ли у вас? Часов около трех, сегодня?
 Патриций не отвечал. Смелость этого человека, которому грозил арест, его подавляла. Он спрашивал себя, что в действительности заставило Эссарца звонить ему?
 Молчание капитана того, видимо, не удивляло, и он продолжал что-то говорить.
 Бельваль повесил трубку. Почему-то он чувствовал себя теперь спокойнее и, поднявшись к себе в комнату, проспал два часа. Проснувшись, он позвал Я-Бона.
 — В следующий раз не теряй головы, как это ты сделал недавно, — внушал ему капитан. — Это было просто смешно. Но не будем об этом больше говорить… Ты завтракал? Нет? И я тоже. На перевязке был? Нет? И я тоже. А между тем доктор обещал мне сегодня снять с головы этот ужасный бинт. Сам понимаешь, как это приятно. Деревянная нога еще ничего, но забинтованная голова для влюбленного совсем не подходит. Поторапливайся, пойдем в лазарет. Матушка Коралия ведь не может мне помешать видеть ее там…
 Патриций чувствовал себя почти счастливым. По дороге из Майо он говорил Я-Бону, что тайна понемногу начинает раскрываться.
 — Да, да, Я-Бон, к этому идем. Во-первых, потому, что матушка Коралия, оказывается, вовсе не в опасности. Как я и надеялся, борьба происходит вдали от нее, без сомнения, между сообщниками, и все по поводу четырех миллионов. Что же касается того субъекта, чьи крики я слышал, это наверное какой-нибудь мой таинственный благожелатель, так как он называл меня на ты! Жаль только, что пропало письмо, которое он прислал вместе с ключом… Принуждаемый неизвестными мне обстоятельствами, он собирался мне все открыть, но в это время на него напали… Кто напал, ты говоришь? Быть может, один из сообщников, который испугался того, что он собирался мне рассказать… Вот, Я-Бон, как обстоят дела. Может быть, на самом деле все и не так, но мне все равно. Главное, нужно на что-нибудь опереться… Если же мое предположение неверно, то виноват будешь ты…
 Пройдя ворота Майо, они взяли автомобиль, Бельвалю вздумалось сделать круг по улице Раймон. Когда они приблизились к Пасси, то увидели, как матушка Коралия выходит с улицы Раймон в сопровождении Симона. Они тоже сели в автомобиль, и Бельваль следовал за ними до Елисейских полей, до дверей лазарета. Было ровно одиннадцать.
 «Значит, все благополучно», — решил капитан.
 После завтрака в ближайшем кафе Патриций и Я-Бон немного прогулялись по проспекту, не выпуская из виду лазарет. Ровно в половине второго они стояли у его дверей.
 В глубине двора, где обыкновенно собирались солдаты, капитан увидел старого Симона, курившего трубку на своем обычном месте. Как всегда, его лицо было почти скрыто шарфом.
 Бельваль поднялся наверх и в одном из залов третьего этажа увидел матушку Коралию, сидевшую у изголовья раненого. Она держала его руку, а тот спал сном ребенка.
 У нее был утомленный вид, она казалась бледнее обыкновенного, под глазами лежали тени. «Бедняжка, — подумал капитан. — Эти негодяи добьются того, что покончат с тобой…»
 Он знал теперь, что заставило Коралию скрывать имя мужа и свое жилище.
 Патриций уже собирался войти в комнату, когда женский голос за его спиной произнес:
 — Симон, мне нужно видеть госпожу.
 Симон, который тоже оказался здесь, пропустил женщину, она бросилась к Коралии и прошептала ей на ухо несколько слов.
 Коралия, видимо, взволнованная, быстро прошла мимо капитана, сопровождаемая Симоном и женщиной. Последняя говорила, задыхаясь от быстрой ходьбы:
 — Мне удалось найти автомобиль… Надо торопиться… Комиссар полиции приказал мне…
 Бельваль последовал за ними, но мог уловить только эти слова. Прихватив по дороге Я-Бона, он сел в автомобиль и приказал шоферу следовать за первым.
 — Опять начинается, — проворчал капитан в ответ на вопросительный взгляд сенегальца. — Эта женщина, наверное, служит у Эссарца и пришла за своей госпожой по приказанию комиссара. Итак, донос сделал свое дело, и матушке Коралии предстоит масса неприятностей: обыск, допрос, и так далее. Не думаешь ли ты, что я теперь оставлю бедняжку одну?
 Вдруг его осенила какая-то мысль, и он воскликнул:
 — Только бы этот негодяй Эссарец не дал себя поймать! Это было бы ужаснее всего! Нет, он слишком хитер и слишком уверен в себе…
 Бельваль был уверен, что только арест Эссарца мог произвести такое впечатление на прислугу, да и на Коралию тоже. В таком случае он непременно должен вмешаться, так как то, что он знает, может очень пригодиться полиции, конечно, в интересах Коралии…
 Обе машины остановились перед домом Эссарца, и Коралия первой вбежала в дом. За ней последовали женщина и Симон.
 Дверь осталась полуоткрытой, и Патриций вошел. В передней находились двое агентов полиции, и капитан, небрежно ответив на их приветствие, прошел дальше, с видом домашнего человека.
 В гостиной он услышал голос Коралии, восклицавшей:
 — О Боже!.. Боже!
 Капитан хотел войти, но ему преградили дорогу полицейские.
 — Но я родственник госпожи Эссарец! Единственный родственник, — запротестовал Бельваль.
 — У нас есть приказ, капитан.
 — Да, да, я знаю это прекрасно. Оставайся здесь, Я-Бон.
 В гостиной толпились какие-то люди, очевидно, тоже из полиции. Патриций увидел, как от них отделилась Коралия, пошатываясь и задыхаясь. Ее подхватила горничная, обняла за талию и усадила в кресло.
 — Что случилось? — спросил капитан.
 — Госпоже дурно, — ответила горничная, тоже еще не совсем пришедшая в себя. — Ах, я совсем потеряла голову…
 — Но что же? В чем дело?
 — Ах, господин, подумайте, такое зрелище! Да я сама…
 — Какое зрелище?
 В это время подошел один из полицейских.
 — Что случилось? Позвать врача?
 — Нет, нет, — поспешно ответила горничная. — Только обморок…
 — Уведите ее, как только придет в себя… Ее присутствие здесь совсем не нужно…
 И он учтиво обратился к капитану:
 — Да, капитан?
 Бельваль сделал вид, что не понял.
 — Да, да, мы уведем госпожу Эссарец, как только будет можно… Но прежде мне нужно… — и, ловко обогнув спрашивающего, он воспользовался тем, что группа поредела, и прошел вперед.
 То, что увидел капитан, вполне объясняло обморок Коралии. У него самого волосы встали дыбом.
 На полу, неподалеку от камина, где его накануне пытали, лежал на спине Эссарец. На нем было то же домашнее платье, на плечи и голову накинута салфетка, которую какой-то господин, скорее всего врач, держал теперь в руке и объяснял:
 — Да, лицо… Или вернее то, что было лицом… Теперь же это комок костей и разорванного мяса, сожженного и истерзанного, кусочки бороды и волос и яблоко раздавленного глаза…
 — Он, наверное, упал лицом в камин, — сказал Бельваль, когда немного пришел в себя. — Его убили, и он упал…
 — Кто вы такой? — обратился к нему другой господин, очевидно, игравший здесь главную роль.
 — Капитан Бельваль, друг госпожи Эссарец, которого, как и многих, она спасла своим заботливым уходом в лазарете.
 — Да, но вы не можете оставаться здесь. Пожалуйста, освободите комнату от присутствующих, — обратился он к комиссару. — Остаться может только доктор. И не пускайте сюда никого ни под каким предлогом!
 — Но я должен вам многое сказать, — настаивал Бельваль.
 — Я с удовольствием вас выслушаю, капитан, но не сейчас. Извините…




 Глава 7
 Двадцать три минуты первого


 Большой вестибюль, выходивший на улицу Раймон, разделял особняк Эссарца на две неравные части. Слева располагались салон и библиотека, к которой примыкало отдельное строение, сообщавшееся с главным домом лестницей. Справа была биллиардная и столовая, обе с низкими потолками, так как над ними были комнаты Эссарца, выходившие на улицу, а с другой стороны — комнаты Коралии, с окнами в сад. В другом крыле дома жили слуги и Симон.
 Бельваля с Я-Боном провели в биллиардную.
 Через четверть часа туда вошли Симон и горничная.
 Старый секретарь, казалось, был совершенно подавлен смертью своего хозяина, он странно двигал головой и руками, что-то бормотал. На вопрос Бельваля старик прошептал ему на ухо:
 — Это еще не закончено… Самое ужасное ждет впереди… Скоро… Скоро… Сегодня даже…
 — Скоро? — переспросил Бельваль.
 — Да, да! — закивал головой Симон.
 Горничной не терпелось рассказать о пережитом.
 — Сегодня утром нас ждал первый сюрприз: проснулись — нет ни метрдотеля, ни лакея, ни швейцара… Все уехали. Потом, в половине седьмого, пришел господин Симон и сказал нам, что хозяин заперся в библиотеке и что его нельзя беспокоить ни в коем случае… Госпожа была немного нездорова, и я снесла ей наверх шоколад… Потом, около одиннадцати, она, как всегда, ушла. Я убрала комнаты и больше не выходила из кухни. Так прошло время до часу. Ровно в час вдруг позвонили у дверей. Я выглянула в окно и увидела автомобиль с четырьмя людьми. Я скорее побежала отворять… Они вошли, и один из них сказал, что он комиссар полиции и желает видеть хозяина. Я проводила их в библиотеку, постучала в дверь… Ответа не было. Тогда один из этих господ сунул в отверстие для ключа какой-то крючок и… Вы все видели… Но нет… Тогда было еще хуже, потому что тогда голова бедного хозяина была почти под самой решеткой для угольев… Есть же такие негодяи! Ведь его убили, не правда ли? Хотя один господин сказал, что он умер от удара и уже после смерти свалился в огонь… Но, по-моему, все-таки…
 Симон слушал, не проронив ни слова, по-прежнему закутанный в свой шарф. Но при последних словах горничной он придвинулся ближе к Бельвалю и зашептал:
 — Надо опасаться… Опасаться… Нужно, чтобы госпожа Коралия ушла сейчас же. Сейчас… Иначе ей придется плохо…
 Капитан вздрогнул, хотел расспросить подробнее, но не успел. За стариком пришел один из агентов и увел его в библиотеку.
 Потом допрашивали кухарку, потом горничную. После этого поднялись для допроса наверх к Коралии. В четыре часа прибыл еще один автомобиль. Бельваль видел, как в вестибюль вошли двое мужчин, в которых он узнал министра юстиции и министра внутренних дел. Они оставались в библиотеке с полчаса, потом уехали.
 Наконец в пять часов за Бельвалем явился агент и провел его на второй этаж. Постучавшись, он пропустил Патриция в комнату и закрыл за ним дверь.
 Капитан вошел в большую комнату, род будуара, где горел яркий огонь и сидели двое людей: Коралия, к которой он тотчас же подошел поздороваться, и господин, с которым он разговаривал раньше и который, очевидно, вел допрос. Это был человек лет пятидесяти, плотный, с открытым лицом и умными глазами.
 — По всей вероятности, господин следователь? — осведомился капитан.
 — Нет, — ответил тот. — Демальон, судья, посланный специальным делегатом, чтобы прояснить это темное дело. Но расследовать тут кажется нечего… А? Как вы думаете?
 Бельваль посмотрел на Коралию, не спускавшую с него глаз.
 — Когда мы объяснимся с вами, капитан, — продолжал судья, — я уверен, что мы окажемся одного с вами мнения, как уже было с этой дамой…
 — Я не сомневаюсь в этом, — подтвердил Бельваль. — Но боюсь, что все-таки многое останется неясным…
 — Мы постараемся общими усилиями все прояснить, — воскликнул судья. — Ну, а теперь расскажите мне, что вы знаете…
 Патриций на мгновение задумался.
 — Не скрою от вас мое недоумение… Я, право, даже не знаю, что сказать… Мне известны некоторые факты, но подтвердить их никто не может, а будут ли они без этого иметь цену? Не лучше было бы потом доставить вам мои показания, засвидетельствованные моей подписью?
 — Это мы оставим на потом, капитан… Теперь мы просто будем разговаривать, да и к тому же госпожа Эссарец, кажется, уже рассказала мне то, о чем вы не хотите сказать.
 Капитан медлил с ответом. Ему казалось, что между Коралией и судьей заключено нечто вроде тайного соглашения, и что он является для них нежелательным свидетелем, который вмешивается, куда его не просят, и всюду только мешает… Поэтому Патриций решил быть настороже и подождать, пока выскажется его собеседник.
 — Да… В самом деле, эта дама может сказать вам почти то же, что и я, — начал он. — Вероятно, она уже посвятила вас в то, что произошло позавчера в ресторане?
 — Да, как же…
 — И про попытку увезти ее?
 — Да.
 — И про убийство?
 — Да, и про это.
 — И конечно, про попытку шантажа, имевшую место сегодня ночью, и про смерть полковника Факи, и про то, как ее супруг отдал четыре миллиона франков и потом говорил по телефону с неким Грегуаром, и, наконец, про то, чем ей грозил ее муж?
 — Да, капитан, я знаю это и даже больше.
 — Но тогда действительно мои показания не нужны, вы и без них можете сделать свои выводы.
 И осторожно добавил, избегая вопросов:
 — Могу ли я спросить, к какому заключению вы пришли?
 — Пока я ничего не могу сказать, капитан… По-видимому, придется держаться версии, которую изложил господин Эссарец в своем письме к жене — мы нашли его неоконченным на камине. Письмо я прочел вслух по просьбе госпожи Эссарец, и она же просила передать его содержание вам. Вот оно:
 «Сегодня, 4-го апреля в полдень.
 Коралия!
 Я жалею, что вчера ты не поняла причин, заставляющих меня уехать, и поэтому пришла к ошибочным заключениям. Единственная причина моего отъезда — это ненависть, которая меня окружает и которой вчера ты была свидетельницей… Против врагов, не останавливающихся ни перед каким насилием, остается одна защита — бегство. Я уезжаю, Коралия, но помни, что ты должна ко мне присоединиться по первому моему зову. Если ты не уедешь из Парижа, ничто не защитит тебя от вполне законного гнева, ничто, даже сама смерть! Я принял все меры к тому, чтобы в этом случае…»
 — Письмо на этом прерывается, — пояснил Демальон, передавая его Коралии. — Оно было написано незадолго до кончины Эссарца: при падении он задел маленькие часики на камине, которые остановились на двадцати минутах первого. Я предполагаю, что он почувствовал себя нехорошо, захотел встать, но голова закружилась… К несчастью, рядом был горевший камин, и он упал головой на его решетку. При падении он расшиб голову, а затем огонь сделал свое страшное дело… Вы видели?
 Бельваль, крайне изумленный, слушал.
 — Значит, по-вашему мнению, — спросил он, — Эссарец умер случайной смертью и вовсе не был жертвой преступления?
 — Преступления? То есть был убит, вы думаете? Нет, на это ровно ничего не указывает…
 — Однако…
 — Нет, капитан, ваша мысль никуда не годится, хотя она вполне извинительна после всего случившегося… Со вчерашнего дня вам пришлось быть свидетелем стольких ужасов, и вполне понятно, что думаете сами! Кто мог совершить здесь убийство? Бурнеф или его друзья? Но к чему им? Они забрали свои миллионы и теперь спокойны, а если предположить что Грегуар отнял у них деньги, то убийство Эссарца не вернуло бы им их… И потом, как они могли войти и выйти? Нет, простите меня, капитан, но вы глубоко ошибаетесь. Смерть Эссарца — чистая случайность. В таком же точно духе и рапорт нашего доктора…
 Бельваль обратился к Коралии:
 — Вы тоже так думаете?
 Она ответила, слегка покраснев:
 — Да.
 — А мнение Симона? — продолжал капитан, снова обращаясь к судье.
 — О, что касается его, то старик просто бредит. Если его послушать, то скоро все начнется снова, и страшная опасность грозит госпоже Эссарец, поэтому она должна бежать тотчас же… Вот все, что мне удалось из него вытянуть… Правда, он мне показал дверь из сада в переулок, идущий перпендикулярно к улице Раймон, там мы нашли мертвую сторожевую собаку и чьи-то следы, ведущие от этой калитки к дверям дома. Но вы-то знаете, чьи это следы, не правда ли, капитан? Они принадлежат вам и вашему сенегальцу? И собаку задушил тоже он?
 Бельваль начинал кое-что понимать. Странные речи судьи, его соглашение с Коралией — все это приобретало теперь совершенно иное значение.
 — Значит, преступления тут нет? — твердо спросил он.
 — Нет.
 — Значит, нет и следствия?
 — Никакого.
 — И никаких разговоров о деле, все предается забвению?
 — Полнейшему.
 Патриций вспомнил слова Эссарца: «Меня не арестуют, а если арестуют, то выпустят, и дело будет прекращено…». Эссарец предвидел, что правосудие будет молчать, но знал ли он, что оно найдет в Коралии свою помощницу?
 Капитан понимал, что Коралия поступается собственными интересами в угоду каким-то незнакомцам… И для этого, прежде всего, им нужно отделаться от Бельваля.
 «Этот судья начинает меня раздражать, — подумал Патриций, — ему решительно наплевать на меня».
 Для виду он решил сдаться.
 — Извините мою настойчивость, но мое поведение объясняется не только моей горячей симпатией к госпоже Эссарец. Нас связывает тайна, относящаяся к далекому прошлому… Госпожа Эссарец, вероятно, рассказала вам о тех странных совпадениях, которые я не могу не сопоставить с происшедшим.
 Демальон посмотрел на Коралию, и она ответила ему молчаливым кивком головы.
 — Да, как же, госпожа Эссарец посвятила меня в это, и кроме того…
 Он опять заколебался и взглядом посоветовался с молодой женщиной, которая опять покраснела и смутилась.
 Демальон выжидательно молчал, и наконец она тихо прошептала:
 — Капитан Бельваль должен знать то, что нам удалось найти. Открытие касается его в равной степени… и поэтому мы не имеем права скрывать от него…
 — Да, собственно, говорить тут нечего, капитан, — сказал судья. — Взгляните на этот альбом с фотографиями…
 Он протянул Бельвалю тоненький альбом, перехваченный резинкой.
 Патриций поспешил открыть его и воскликнул, изумленный:
 — Не может быть!
 На первой странице были две фотографии, мальчугана в курточке английского школьника и маленькой девочки. Под одной было написано: «Патриций, десяти лет», под другой — «Коралия, трех лет».
 Крайне взволнованный, Бельваль перевернул страницу и опять увидел свою фотографию в пятнадцать лет и Коралии в восемь… Потом — в девятнадцать лет, двадцать три и двадцать восемь, и везде рядом были фотографии Коралии, запечатлевшие ее подростком, девушкой и, наконец, молодой женщиной.
 — Возможно ли… — шептал капитан, — фотографии, о которых я не знал… По-видимому, любительские, отмечавшие различные периоды моей жизни. Вот тут я солдат, тут верхом… По чьему приказу делались эти снимки? Кто мог их соединить с вашими, Коралия?
 Он внимательно посмотрел на молодую женщину, также крайне взволнованную, и спросил:
 — Кто нас здесь соединил? Вы знаете? Откуда этот альбом?
 За Коралию ответил Демальон:
 — Это доктор, раздевая господина Эссарца, нашел альбом. Под рубашкой Эссарец носил фуфайку, и в ней, в зашитом наглухо кармане, был этот альбом.
 Глаза Коралии и Бельваля встретились. Мысль, что Эссарец в течение двадцати лет собирал их фотографии, носил их, спрятанными на груди, и умер с ними, подействовала на обоих удручающе. Теперь более чем когда-либо им хотелось найти объяснение этим крайне странным фактам.
 — Вы сами присутствовали при этом? — недоверчиво осведомился Бельваль.
 Судья утвердительно кивнул головой.
 — Да, сам… И кроме того, мне удалось сделать открытие, подтверждающее и дополняющее собой первое… Я нашел медальон из аметиста в филигранной оправе.
 — Как? Медальон? Медальон из аметиста?
 — Да, вот он.
 И Демальон, еще раз вопросительно взглянув на Коралию, протянул Бельвалю медальон из аметиста, точно такого же, как в четках Коралии и на брелоке Патриция, и в такой же филигранной отделке из золота.
 — Открыть? — спросил Бельваль.
 Коралия кивнула.
 В медальоне были две фотографии: Коралии — в костюме сестры милосердия и его самого, в военной форме и без ноги…
 Ошеломленный Патриций не мог произнести ни слова.
 — Откуда этот медальон? — наконец спросил он. — Это вы его нашли?
 — Да, капитан, — ответил судья.
 — И где же?
 Демальон колебался. Бельваль видел, что Коралия тоже ждет ответа с нетерпением.
 — Он был в руке умершего, — сказал Демальон.
 — В руке умершего? В руке Эссарца? — переспросил Бельваль.
 — Да… И я с трудом разжал его пальцы…
 Капитан выпрямился и стукнул по столу кулаком.
 — Теперь я скажу вам одну вещь, — воскликнул он, — которая заставит вас убедиться в том, что моя помощь может вам очень пригодиться! После всего это приобретает еще большее значение… Слушайте! Сегодня утром мне кто-то позвонил и едва нас соединили, человек, говоривший со мной, очевидно, подвергся нападению, так как я слышал крики о помощи, шум борьбы и стоны. Потом слабеющий голос произнес следующие слова: «Патриций… Коралия… медальон из аметиста… он на мне. Ах, слишком поздно теперь… а мне так хотелось…».
 Вот что я слышал, и вот перед вами две наши фотографии в медальоне из аметиста. Сегодня утром в девятнадцать минут восьмого некто, носивший на себе медальон из аметиста, был убит… Этого факта оспорить нельзя… А несколькими часами позднее, в двадцать минут первого, в руке другого человека находят этот медальон… Этого также нельзя оспаривать, надеюсь? Теперь соедините оба факта. Сделав это, вы должны придти к заключению, что первое преступление, эхо которого донес мне телефон, произошло здесь, в этом доме и именно в библиотеке, где вчера на наших глазах произошли такие ужасные вещи…
 Рассказ Бельваля, видимо, произвел большое впечатление на Демальона.
 — Все это так, капитан, — сказал он. — Но мы до сих пор не нашли труп человека, убитого, по вашим словам, в восьмом часу утра.
 — Мы найдем его, — уверенно заявил Патриций.
 — Хорошо, — согласился Демальон. — Но кто вам сказал, что Эссарец-бей взял именно этот медальон у убитого, а не нашел его где-нибудь в другом месте? Ведь мы не можем доказать, что он был в это время дома и в библиотеке?
 — Я это хорошо знаю.
 — Но откуда же?
 — Я позвонил ему несколькими минутами позднее, и он мне ответил. И даже больше, он сказал мне, что звонил мне сам, но его прервали…
 Демальон задумался, потом спросил:
 — Что, он выходил сегодня?
 Коралия, не оборачиваясь и боясь встретиться глазами с Бельвалем, тихо сказала:
 — Я не думаю, чтобы он выходил. Нашли его в домашнем платье, которое было на нем вчера.
 — Вы видели его после вчерашнего вечера?
 — Между семью и девятью он несколько раз стучался в мою дверь. Я ему не отворяла. Около одиннадцати я собиралась уйти и слышала, как он позвал Симона, чтобы тот проводил меня. Симон догнал меня на улице. Вот все, что я знаю.
 Воцарилось долгое молчание. Каждый обдумывал так странно складывавшиеся обстоятельства.
 Капитан первым нарушил тишину.
 — Сейчас я выскажу то, в чем убежден… Человек, знавший меня и госпожу Эссарец еще детьми, почему-то следивший за нашей жизнью в течение многих лет, по-видимому, любивший нас и пославший мне ключ от сада, чтобы мы с Коралией узнали друг друга, убит Эссарцем в тот миг, когда он готовился привести в исполнение свой план, вероятно, касавшийся нас… Как бы там ни было, но я донесу об этом деле кому следует и попрошу расследования, и меня никто не остановит. Теперь правду не так-то легко скрыть.
 — Да, вас нелегко остановить, — заметил Демальон.
 — Я поступлю так, как подскажет мне совесть, и уверен, что госпожа Эссарец поймет меня и простит. Она знает, что этим я вступаюсь и за ее права. Она знает также, что погибнет, если это дело будет прекращено, и правосудие не протянет ей руки помощи… Она знает, что враги, ей угрожающие, не знают пощады и что они не остановятся ни перед чем, чтобы достигнуть своей цели и уничтожить ее… Ужаснее всего то, что самые зоркие глаза не могут увидеть и разгадать этой цели. Мы идем против врага невидимого и потому еще более опасного… И помочь нам может, повторяю, только правосудие.
 Демальон положил свою руку на плечо капитана.
 — А если правосудию уже известна эта цель? — мягко произнес он.
 Бельваль с изумлением посмотрел на него.
 — Как… Вы знаете?
 — Может быть…
 — И можете сказать мне?
 — Да, придется…
 — И дело касается…
 — О, совсем пустяка.
 — Но, именно?
 — Миллиарда…
 — Как миллиарда?
 — Да так, очень просто… Миллиарда франков, две трети которого, если не три четверти, уже исчезли из Франции еще до войны. Но двести пятьдесят или триста миллионов стоят даже больше миллиарда.
 — Это каким же образом?
 — Да потому что они в золоте…




 Глава 8
 Деяния Эссарец-бея


 На этот раз капитан Бельваль смягчился. Он теперь начинал понимать мотивы, заставлявшие правосудие действовать с крайней осторожностью.
 — Вы уверены? — спросил он.
 — Вполне уверен, капитан… Вот уже два года, как на меня возложена обязанность вести это дело, и следствие выявило, что золото уплывало из Франции весьма таинственными путями. Разговор с госпожой Эссарец указал мне источник этого исчезновения, а попутно выяснилось, что существует обширная организация, занимающаяся вывозом из Франции этого драгоценного металла.
 — Выходит, госпожа Эссарец знала?
 — Нет, но подозревая многое, и сегодня ночью, прежде чем вы пришли, она из разговора между Эссарецем и его преследователями узнала много важного и, рассказав мне, дала тем самым ключ к загадке. Но эту загадку я должен разрешить сам, без вашего участия. Такова воля и приказ министра внутренних дел. Такое желание выразила и госпожа Эссарец, но ваше неожиданное вторжение все нарушило, и мне приходится считаться с вами, капитан, таким помощником, как вы, пренебрегать отнюдь не следует…
 — Итак… — настаивал Патриций, которого сжигало непреодолимое любопытство.
 — Итак, центр заговора находится здесь… Директор Восточно-французского банка № 6, по улице Лафайет, Эссарец-бей, имел большое влияние в парижских финансовых кругах. Египтянин, натурализованный в Англии, но сохранивший тайные связи в Египте, он имел поручение от правительства страны, какой именно я еще не знаю, лишить Францию золотой валюты, заполнить золотом свои хранилища. Судя по некоторым документам, это ему удалось, так как за два года он успел переправить своим доверителям семьсот миллионов… Он собирался переправить еще, но началась война. Конечно, как вы сами понимаете, во время военных действий уже не так легко можно было действовать, как в мирное время. На границе грузы тщательно осматривались, в портах тоже. Потому-то отправка и была отложена до более удобного случая. Около трехсот миллионов осталось во Франции. Но постепенно Эссарец стал смотреть на миллионы, как на свои. И все бы было хорошо, если бы не сообщники…
 — Те самые, которых я видел ночью?
 — Да, шестеро левантинцев, или, вернее, болгар, тайных немецких агентов. Все они, по-видимому, имели в провинции отделения банка Эссарца. В свою очередь они тоже имели агентов, содержавшихся за счет Эссарец-бея. Они жили в деревнях, распивали с крестьянами вино в кабачках, предлагая им обменивать на бумажки французское золото, которое те испокон веков привыкли прятать в старых чулках. Ну как не соблазниться и не отдать золото весельчаку, который и угостит за свой счет, и хорошо заплатит за обмен? Но с объявлением войны они прикрыли свою лавочку и сгруппировались вокруг Эссареца, который, в свою очередь, тоже закрыл банк на улице Лафайет.
 — А дальше?
 — А дальше произошло то, чего мы пока не знаем. Очевидно, сообщников их правительства известили, что триста миллионов, которые собрала банда, Эссарец желает сохранить для себя. И тогда между бывшими сообщниками началась борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. Одни желали получить свою часть, а другой убеждал их, что у него ничего нет и что миллионы уже отправлены. Вчера утром эта борьба достигла апогея. Оттого-то сообщники и хотели завладеть госпожей Коралией как залогом, зная, что из-за нее Эссарец согласится если не на все, то на многое. А то, что произошло вечером, вы видели сами.
 — Но почему именно вчера?
 — Потому что они предполагали, что миллионы могли вчера вечером исчезнуть. Не зная, куда и как их отправляет Эссарец, они подозревали, что сигналом перед отправкой служит…
 — Дождь из искр, не правда ли?
 — Да. В саду есть старая оранжерея, труба которой полна сажи. Когда было нужно, Эссарец топил печь, и из трубы летели искры, видимые издалека. Сообщники увидели их вчера и заторопились.
 — И план Эссареца был сорван?
 — Да, как, впрочем, и планы его сообщников. Полковник Факи умер, остальным пришлось довольствоваться бумажными ассигнациями, которые к тому же должны были быть у них отняты. Но борьба еще не окончена, и сегодняшее происшествие тому свидетельство. По вашим словам, человек, который вас знал и который желал завязать с вами сношения, был убит сегодня утром в девятнадцать минут восьмого и, что вполне правдоподобно, убит Эссарецем, который боялся разоблачения. А несколькими часами позднее, в двадцать три минуты первого, был убит сам Эссарец. По-видимому, он пал от руки одного из сообщников. Вот в чем заключается дело, капитан. А теперь, когда вы знаете столько же, сколько и я сам, не находите ли вы, что следствие по этому делу должно вестись в строгой тайне?
 После минуты размышления Бельваль ответил:
 — Да, вы правы…
 — Вот видите! — воскликнул Демальон. — Поэтому не следует распространяться об исчезнувшем золоте. В этом деле замешано много видных банков и контор, и если все это станет известным, можно ожидать любых неожиданностей. И огласка…
 — Но возможно ли будет все это скрыть?
 — Почему же нет, капитан?
 — Да ведь тут несколько трупов, полковник Факи, например.
 — Самоубийство.
 — Потом Мустафа… Его труп найдут в саду музея.
 — Несколько строчек в отделе происшествий, вот и все…
 — Эссарец?
 — Несчастный случай.
 — Вы предполагаете, что публика ни о чем не узнает?
 — Несомненно! Публика будет знать, то, что мы захотим: теперь военное время, не забывайте.
 — А газеты?
 — И они будут молчать. На это существует цензура.
 — Но какое-нибудь новое преступление заставит заговорить об этом и связать…
 — Новое преступление? Но ведь дело кончено, по крайней мере, с активной и драматической стороны. Главные действующие лица мертвы. Занавес опустился после смерти Эссареца… Что касается Бурнефа и компании, то очень скоро они очутятся в лагере для пленных. Таким образом, останутся только миллионы, владелец которых не посмеет предъявить свои права и на которые Франция, по справедливости, наложит свою руку. Вот и все.
 Патриций в задумчивости покачал головой.
 — Остается еще госпожа Эссарец… Мы не должны пренебрегать угрозами ее мужа.
 — Он умер.
 — Пусть так. Но угрозы его все же остаются… Симон недаром старался вас в этом убедить.
 — Но он почти сумасшедший.
 — Возможно. Но в его сознании запечатлелся страх грозящей опасности… Нет, я с вами не согласен, — закончил капитан, — борьба далеко не закончена, а возможно, что только начинается.
 — А мы-то с вами на что, капитан? Разве мы не можем охранять госпожу Эссарец всеми средствами, которые я предоставлю в ваше распоряжение? Мы постоянно будем поддерживать контакт, вы всегда меня найдете здесь, так как, по моему убеждению, если и должно что-нибудь произойти, то непременно в этом доме…
 — А что именно заставляет вас так думать?
 — Некоторые фразы, которые слышала вчера госпожа Эссарец. Полковник Факи повторил несколько раз: «Золото здесь, Эссарец» и добавил: «Годами твой автомобиль привозил сюда все, что ты собирал за неделю в банке на улице Лафайет… Симон, шофер и ты вносили мешки в маленькую дверь слева. Каким образом ты переправлял золото, я не знаю… Знаю только, что в момент объявления войны у тебя было триста миллионов, которые ждали отправки, но остались здесь. Я следил за тобой дни и ночи и уверен, что золото здесь».
 — И у вас нет никаких соображений по поводу того, где оно находится? — спросил капитан.
 — Никаких. Если не считать вот этого, чему я, впрочем, не придаю особенного значения…
 Демальон вытащил из кармана смятую бумажку и разгладил ее.
 — Вместе с медальоном эта записка была в руке Эссареца. Она закапана чернилами. Несколько слов, очевидно, написаны второпях, и их трудно разобрать. Только три довольно ясны: «Два… золотой треугольник». Что означает золотой треугольник, я не знаю… Касается ли он нашего дела? Я предполагаю, что этот клочок Эссарец вырвал вместе с медальоном у человека, которого он убил сегодня утром, и рассматривал медальон перед тем, как сам был убит.
 — Медальон он рассматривал вместе с альбомом, — заключил капитан. — Вот видите, как все детали сходятся и составляют одно целое.
 — Возможно, — сказал, вставая, Демальон. — Одно дело в двух частях… Будем теперь расследовать вторую часть, капитан. Меня очень интересуют фотографии, ваши и госпожи Эссарец, в альбоме и в медальоне. Здесь кроется загадка, решение которой приведет нас к истине… До скорого свидания, капитан. И повторяю еще раз: я и мои люди всегда в вашем распоряжении.
 Он пожал руку Патриция, но тот удержал его.
 — Я воспользуюсь вашим предложением очень охотно, но вы не можете не согласиться, что некоторые предосторожности необходимы.
 — Многое уже сделано, капитан. Дом занят нами.
 — Да, да… Но у меня нечто вроде предчувствия, что день так просто не кончится… Вспомните странные слова Симона!
 Демальон рассмеялся.
 — Полно, капитан. Не надо преувеличивать. На время мы в безопасности, так как наши враги должны иметь некоторое время, прежде чем начать действовать… Завтра мы поговорим с вами об этом, если желаете.
 Он еще раз пожал руку Бельваля, раскланялся с Коралией и вышел.
 Патриций собрался последовать его примеру, но у самой двери остановился. Коралия сидела все в той же позе и, казалось, ничего не слышала.
 — Коралия…
 Она не ответила, и он повторил еще раз:
 — Коралия!
 Бельваль страстно желал, чтобы она ему и теперь не ответила. Он внезапно почувствовал, что молчание Коралии позволяет ему остаться.
 — Не отвечайте, Коралия, моя любимая… Это я теперь должен говорить. Я скажу, какие именно мотивы заставляли вас усиленно отдалять меня от этого дома и вашего существования в нем.
 Капитан положил руку на спинку кресла, и его пальцы мягко коснулись волос женщины.
 — Коралия, стыд заставляет вас отдаляться от меня… Вы краснели от сознания, что были женой этого человека, точно в чем-то виноваты сами… Но почему? Разве я не подозревал, что вы ненавидели его? Вероятно, вы вышли замуж против своей воли, став жертвой какой-то подлой интриги?
 Он еще ниже склонился к ней.
 — Разве вы еще не разобрались в своей душе? Я знаю вашу тайну! Вы с первого дня полюбили меня, истерзанного и безногого калеку. Да, да! Не протестуйте, Коралия! Может быть, вас оскорбляют мои слова именно сегодня? Ну, хорошо! Я буду молчать о своих чувствах до того часа, пока вы сами не заговорите об этом. Ах, Коралия, как сладостно сознавать, что вы меня любите… Ну вот, теперь вы плачете! Я знаю, вы плачете, когда сердце ваше переполнено нежностью и любовью. Ах, матушка Коралия, значит, вы любите меня еще сильнее, чем я думал!
 У него глаза были также полны слез, а те, что текли по побледневшим щекам Коралии, он желал бы выпить, снять поцелуями с нежных щечек. Но Патриций ограничился тем, что смотрел на нее, вкладывая в этот взгляд всю свою душу.
 Вдруг Бельваль почувствовал, что женщина отдалилась от него. Ее глаза не отрывались от приоткрытого окна. У него возникло странное ощущение постороннего присутствия в комнате, хотя он по-прежнему не слышал никаких подозрительных звуков.
 Капитан подошел к окну и в сгущавшихся сумерках увидел человека, в руках которого сверкнуло что-то, похожее на пистолет. Мгновенно он оценил обстановку.
 Коралия сидела напротив окна, и ее хорошо было видно с улицы, так как комната освещалась ярко пылавшим камином. Бельваль подчеркнуто беспечным тоном громко произнес:
 — Коралия, вы, вероятно, очень устали, нам нужно проститься.
 Он сделал несколько шагов, намереваясь обойти вокруг кресла, но Коралия остановила его, прошептав:
 — Патриций…
 В этот момент гулко прозвучали два выстрела, потом раздался стон.
 — Вы ранены! — воскликнул Бельваль, склоняясь над Коралией.
 — Нет, нет… я только испугалась…
 — Проклятье! Ему все-таки удалось задеть вас!
 — Нет, нет…
 Патриций потерял несколько секунд, зажигая свет, и когда выглянул в окно, внизу уже никого не было.
 Комната находилась на втором этаже. Капитан вылез на карниз и, уцепившись за дикий виноград, увивавший стену, с трудом спустился, споткнувшись о лестницу, валявшуюся на террасе. Сюда со всех сторон бежали полицейские.
 — Я видел сейчас там кого-то, — сказал один из них.
 — Где? — спросил Бельваль.
 Тот побежал к переулку, и Патриций поспешил за ним. Вдруг у калитки раздался вопль:
 — Спасите! Спасите!
 Когда капитан подошел, агент уже светил фонарем, и оба почти одновременно заметили человека, корчившегося на земле.
 — Калитка открыта, — заметил Патриций. — Убийца скрылся через нее.
 Агент бросился в переулок, а Бельваль сказал появившемуся из темноты Я-Бону:
 — Беги, Я-Бон. Агент пойдет в одну сторону, ты беги в другую… А я займусь жертвой.
 Патриций склонился к лежащему человеку и узнал Симона. Шею старика перетягивал красный шнурок.
 — Вы живы? — спросил он, развязывая шнурок.
 Симон пробормотал что-то, засмеялся и вдруг запел. Он сошел с ума.
 — Ну что, вы и теперь считаете, что дело закончено? — спросил Бельваль Демальона, когда они встретились.
 — Да, вы были правы, — признался тот. — И мы предпримем все необходимые меры предосторожности, чтобы госпожа Эссарец была в безопасности. Дом будут охранять всю ночь.
 Через некоторое время вернулись Я-Бон и агент. Их поиски были напрасны. У калитки нашли ключ, точно такой же, какой получил Бельваль. Вероятно, преступник выронил его во время бегства.
 …Было семь часов вечера, когда Бельваль в сопровождении Я-Бона покинул особняк на улице Раймон и направился в Нейи.
 Как всегда, следуя своей любимой привычке, капитан взял под руку сенегальца и, опираясь на нее, чтобы удобнее было идти, принялся рассуждать:
 — Я угадываю твои мысли, Я-Бон.
 Я-Бон что-то промычал.
 — Я так и знал, — воскликнул Патриций. — Мы постоянно с тобой сходимся во мнениях… Больше всего тебя изумляет бездействие полиции, не правда ли? Но она делает, что может, и потом во время войны у нее достаточно дела и без того, чтобы заниматься делами матушки Коралии и капитана Бельваля. Итак, мне нужно рассчитывать только на самого себя. Ну что ж… Пусть будет так… У этого негодяя хватило смелости вернуться в дом, битком набитый полицейскими, приставить лестницу к окну и подслушивать, о чем говорили мы с Демальоном и с Коралией, а потом попытаться нас подстрелить… Не знаю, хватит ли у меня сил для борьбы. Тут нужен человек недюжинного ума… Нет ли у тебя такого знакомого, Я-Бон?
 Он сильнее оперся о руку сенегальца, но тот выдернул ее и зажег фонарь, который всегда носил с собой. Теперь ручку от него он держал в зубах, а единственной рукой вынул из кармана куртки кусочек мела.
 Вдоль улицы, по которой они шли, тянулась стена, почерневшая от времени и непогоды. Я-Бон остановился и вытащив из кармана кусочек мела, принялся что-то чертить на ней. Было видно, что каждая буква стоит ему огромных усилий.
 Капитан прочитал: «Арсен Люпен».
 — Как, Арсен Люпен! Да ты просто пьян! — воскликнул он с изумлением. — Ты предлагаешь мне Арсена Люпена?
 Я-Бон кивнул.
 — Ты разве знаешь его?
 Я-Бон снова кивнул.
 Патриций вспомнил, что в госпитале сенегалец упивался приключениями Арсена Люпена.
 — Ты знаешь Люпена, потому что читал про него? — рассмеялся он.
 — Нет, — покачал головой сенегалец.
 — Так как же? Ты знаешь его?
 — Да.
 — Ну и глупый ты! Ведь он же умер. Он бросился в море со скалы, а ты говоришь, что знаешь его!
 — Да.
 — Значит, ты имел случай встретиться с ним после его смерти?
 — Да.
 — И воображаешь, что по твоему знаку он воскреснет и явится к тебе?
 — Да.
 — Что ж, я всегда питал к тебе уважение, но теперь… Друг покойного Арсена Люпена! Это звучит… А сколько времени тебе понадобится, чтобы вызвать на землю его тень? Шесть месяцев? Три? Месяц? Пятнадцать дней?..
 Я-Бон сделал знак рукой.
 — Около пятнадцати дней, — перевел его капитан. — Ну что же… Вызывай дух твоего приятеля… Я буду в восторге завязать с ним отношения. А впрочем, гадко с твоей стороны воображать, что я и один не управлюсь… Неужели я до такой степени глуп и беспомощен?




 Глава 9
 Патриций и Коралия


 Все произошло так, как предсказывал Демальон. Газеты молчали, и публика не обратила внимания на маленькую заметку в отделе происшествий. Похороны богача Эссарец-бея также прошли незаметно.
 Но на другой день после похорон и после визита Патриция к военным властям в особняке на улице Раймон открылось отделение лазарета на Елисейских полях, в котором было пока только восемь больных: капитан Бельваль и семеро калек, его старых товарищей по госпиталю. Заведовала им госпожа Эссарец. В доме не было ни горничной, ни кухарки. Калеки исполняли обязанности швейцара, повара, дворецкого. Я-Бон, пожалованный титулом камеристки, был передан в распоряжение матушки Коралии, и ночью спал в коридоре у ее комнаты. Днем он дежурил у окна.
 — Смотри, чтобы никто не приближался ни к двери, ни к окну, — приказал ему капитан. — Муха, и та будет тебе поставлена на счет. Помни…
 Несмотря на все, Бельваль не был спокоен. Он слишком хорошо знал, как коварен его враг. Эссарец умер, но кто-то хладнокровно приводил в исполнение план мести, о котором говорил Эссарец в своем предсмертном письме.
 Демальон поначалу занялся расследованием дела, но драматическая его сторона, казалось, мало его интересовала. Не найдя труп человека, убитого, по словам Патриция, рано утром, и того, кто пытался застрелить Коралию и Бельваля, он переключился на поиски золота.
 — Все указывает на то, что мешки с золотом здесь, — говорил он капитану. — Вот в этом пространстве, образуемом садом и домовыми постройками. По моим расчетам, должно быть примерно восемьсот мешков, а их не так-то легко спрятать. Тайник занимает место не менее десяти — двенадцати кубических метров, и мы его найдем…
 Во время осмотра дома под библиотекой обнаружили обширный подвал, но он был пуст, и как тщательно его ни обыскивали, не могли найти ни тайника, ни потайных выходов, если не считать трапа в библиотеке, покрытого ковром. На улицу Раймон и в сад из него выходили две отдушины, забранные решеткой, через которые было очень удобно пересыпать золото. Очевидно, здесь оно и хранилось до пересылки. Но где оно теперь? Бурнеф утверждал, что золото отправлено не было, и что оно безусловно хранится в доме. Но где именно?
 — В доме мы все обыскали, — рассуждал Демальон. — Остается сад. Будем искать там.
 Большой старинный сад составлял часть парка. Он тянулся до набережной и четырьмя великолепными террасами спускался к Сене. Террасы сообщались ступенями, поросшими мхом, стены сада обвивал плющ. В нишах стен еще кое-где сохранились скульптуры амуров. Спуск к реке кончался каменной балюстрадой, украшенной вазами из терракоты.
 Перед окнами библиотеки била тоненькая струйка фонтана, вода из которого стекала в ручей, извивавшийся между скал, на которые неожиданно наткнулся Бельваль в первый раз, когда попал сюда.
 — Нам предстоит обыскать около четырех гектаров, — говорил Демальон, который привлек для поисков в помощь своим агентам калек из лазарета. Полные оптимизма, они приступили к работе.
 Но и на лужайках, и на песчаных дорожках отсутствовали какие-либо следы земляных работ. Может быть, плющ на стенах скрывал вход в тайник? Но кроме старинной канализации, по желобам которой когда-то текла вода, не нашли ничего, похожего на тайник.
 Патриций и Коралия с горячим интересом следили за поисками. Но невольно мысли молодой пары постоянно возвращались к своему прошлому, с которым их жизни связывали какие-то таинственные нити.
 Мать Коралии, дочь французского консула в Салониках, вышла замуж за человека довольно пожилого, очень богатого, отпрыска старинной сербской фамилии графа Одолявича. Он умер через год после рождения дочери.
 Вдова и Коралия поселились в Париже, в особняке на улице Раймон, который граф купил через посредство Эссареца, своего секретаря.
 Спустя три года неожиданно умерла мать Коралии. Эссарец, на руках которого осталась девочка, привез ее в Салоники, Коралию воспитывала младшая сестра ее деда. К сожалению, эта женщина попав под влияние Эссареца, подписала какие-то бумаги, в результате чего от наследства Коралии почти ничего не осталось.
 Когда девушке было около семнадцати лет, она стала жертвой приключения, оставившего тяжелый след в ее душе и имевшего роковое влияние на ее дальнейшую жизнь.
 Однажды Коралия была увезена шайкой турецких негодяев и около двух недель провела во дворце в окрестностях Салоник, во власти турецкого начальника провинции. Освободил ее Эссарец. Но освобождение выглядело так странно, что потом Коралия не раз задавала себе вопрос о том, не существовало ли тайного соглашения между турком и Эссарецем.
 Но тогда, униженная, почти сломленная, она поддалась уговорам своей родственницы и вышла замуж за Эссареца, который ухаживал за ней и раньше и на которого она смотрела теперь как на спасителя. Но очень скоро Коралия поняла, что связала свою жизнь с человеком, которого презирала и ненавидела, и любовь которого была похожа на злобу…
 Через год они переехали во Францию и поселились на улице Раймон. Эссарец еще задолго перед тем управлял в Салониках отделением Восточно-французского банка в Париже. Очень быстро он приобрел известное влияние в финансовых кругах и получил из Египта титул бея.
 Такова была грустная история, которую однажды поведала Коралия Бельвалю, когда они прогуливались по саду. Но как ни сравнивали они свои жизни, ничего не давало ключа к разгадке тайны. Не было ни одного имени, которое было бы известно им обоим, и Бельваль с Коралией терялись в догадках, размышляя, что могли значить половинки аметиста и их фотографии в медальоне и в альбоме.
 — Ну, медальон… Это еще можно объяснить, — говорил капитан. — Эссарец мог вырвать его из руки человека, которого он убил. Но альбом? Ведь его нашли зашитым во внутреннем кармане нательной фуфайки…
 Оба некоторое время молчали. Потом Патриций спросил:
 — А Симон?
 — Симон всегда жил здесь.
 — И когда была жива ваша матушка?
 — Нет, он появился через год или два после ее кончины. Эссарец поселил здесь Симона, чтобы тот присматривал за домом.
 — Он был секретарем Эссареца?
 — Я никогда точно не знала, какую роль он играл при нем. Секретарь?.. Нет. Его поверенный?.. Тоже нет. Они почти не разговаривали. Раза два или три он приезжал к нам в Салоники. Я помню один из его приездов. Я была еще ребенком и слышала, как Симон что-то резко выговаривал Эссарецу и, кажется, даже угрожал ему.
 — За что?
 — Не знаю. Я не знаю ничего, что касается Симона. Он жил очень замкнуто и почти все время проводил в саду, ухаживая за цветами. Время от времени он нанимал двух помощников.
 — Чью же сторону он держал, как вы думаете?
 — Право, не знаю. Мы никогда с ним не разговаривали, хотя мне иногда казалось, что из-под темных очков его глаза следили за мной. В последнее время он почему-то взял за правило сопровождать меня до лазарета и по дороге был внимателен и услужлив до такой степени, что я спрашивала себя…
 После минуты колебания Коралия продолжала:
 — Мне пришла одна мысль… Вы ведь не знаете, почему я поступила именно в тот лазарет, где вы лежали? Меня привел туда Симон… Он знал, что я хочу поступить в какой-нибудь лазарет, и указал мне на ваш. Припомните, что фотографии, которые нашли в медальоне, изображают меня в костюме сестры милосердия, а вас в форме офицера. Фотографии могли быть сделаны только в лазарете… А там никто не бывал из посторонних, кроме него. И потом… Периодически приезжая в Салоники, он видел меня и ребенком, и подростком, и девушкой, так что и те фотографии могли быть сделаны им… Итак, если предположить, что у него был товарищ, который в свою очередь следил за вашей жизнью, то, возможно, что именно он и был тем таинственным другом, который послал вам ключ от сада…
 — Вы думаете, что этот таинственный друг — Симон? — живо воскликнул капитан. — Немыслимо!
 — Почему же?
 — Да потому, что тот друг умер. Тот, кто желал соединить нас с вами, кто послал мне ключ от сада и позвал меня к телефону, чтобы открыть мне правду, убит… В этом не может быть никакого сомнения. Я слышал хрип человека, которого душили.
 — Вы так уверены?
 — Совершенно уверен. Не сомневаюсь в этом ни на минуту… Тот, кого я называю нашим таинственным другом, умер прежде, чем довершил начатое. Его убили, а Симон жив!
 И помолчав, он добавил:
 — И, кроме того, его голос совсем не походил на голос Симона…
 Они сидели на скамейке, наслаждаясь теплыми лучами апрельского солнца. С куртин доносился аромат левкоев, нежно пахли расцветающие каштаны.
 Внезапно Коралия, во власти какого-то чувства, сжала руку Бельваля. Повернувшись, он увидел, что ее глаза полны слез.
 — Что случилось, Коралия?
 Голова молодой женщины склонилась, и ее щека коснулась плеча капитана. Патриций не шевелился, наслаждаясь близостью любимого существа.
 — В чем дело? Что с вами?
 — О! — прошептала она. — Это так странно… Посмотрите на эти цветы, Патриций…
 На клумбах благоухали пестрые весенние цветы. Середину одной из них покрывал ковер желтых и красных левкоев.
 — Посмотрите хорошенько… Видите, посредине буквы…
 И действительно, извиваясь лентой среди зелени, цветы составляли слова «Патриций и Коралия».
 — Да, странно, — только и смог прошептать Бельваль.
 Чьи-то руки с трогательной заботливостью соединили их имена.
 Коралия выпрямилась и прошептала:
 — А ведь за цветами ухаживал Симон…
 — Да, — ответил он неуверенно. — Но все же я остаюсь при убеждении, что наш друг умер… Симон, быть может, знал его и поддерживал с ним отношения и поэтому должен знать многое. Как жаль, что несчастный старик лишился рассудка! Он мог бы направить нас на истинный след…
 Часом позже, когда солнце уже садилось, им встретился Демальон.
 — Я нашел нечто, чрезвычайно любопытное и касающееся вас обоих, — сказал он.
 Он провел их в конец террасы, находящейся перед нежилой частью дома, примыкавшей к библиотеке. Там их ждали двое агентов с лопатами в руках.
 — Во время поисков, — продолжал Демальон, — мы сняли плющ, обвивавший балюстраду. И мое внимание сразу же привлекло одно место в стене, длиною в несколько метров. Оно было замазано глиной, очевидно, позже, чем вся остальная часть стены. Я приказал снять слой глины, и под ним оказался другой. На нем мелкими черными камешками были выложены имена «Патриций» и «Коралия»… Что вы обо всем этом скажете? Судя по тому, как разросся плющ, с тех пор минуло, по крайней мере, лет десять.
 — Десять лет, — задумчиво повторил капитан, когда они снова остались одни. — Десять лет… Это, стало быть, было в то время, когда вы еще не были замужем и жили в Салониках и в сад не входил никто, за исключением Симона… и тех, кто желал сюда проникнуть…
 И после минутного молчания добавил:
 — И среди них мог быть ваш неизвестный друг, который теперь умер… И Симон знает правду о нем…
 И тут они увидели Симона, который брел по саду с озабоченным видом, бормоча что-то себе под нос. Шея его была закутана шарфом, и он по-прежнему не расставался с темными очками. Бельваль решил попытаться расспросить старика и окликнул его, но тот даже не узнал капитана.
 Таким образом, загадок становилось все больше. Кто помолвил их с детских лет? Кто прошлой осенью, когда они еще не знали друг друга, написал цветами их имена? Кто составил из камешков на стене слова: «Патриций и Коралия»?
 Эти вопросы мучили обоих. Теперь сад, казалось, был полон воспоминаний, и за каждым поворотом аллей они ждали новых открытий.
 И действительно, через несколько дней Бельваль и Коралия обнаружили на коре старого дерева и на спинке полуразвалившейся скамейки свои вензеля. На стене, покрытой плющом, тоже оказались нацарапаны их имена с датами: 1904 и 1907 гг.
 — Одиннадцать лет и восемь, и снова наши имена, — сказал Бельваль.
 Их руки соединились в безмолвном пожатии. Тайна, окутывавшая их прошлое, волновала их все сильнее.
 В одну из прогулок по саду, недели через две после убийства Эссареца, Бельваль и Коралия проходили мимо калитки, ведущей в переулок. Они решили выйти из нее и спуститься к Сене. Деревья были так густы, что никто не видел, как они вышли. Демальон был занят со своими людьми поисками тайника у старой оранжереи, там, где была печь, из которой посылались сигналы.
 Оказавшись на улице, капитан остановился, удивленный тем, что в стене по другую сторону переулка имеется точно такая же калитка.
 — Тут нет ничего удивительного, — сказала Коралия. — Этот сад напротив некогда составлял с нашим одно целое.
 — Кто там живет? — спросил Патриций.
 — Никто. В саду есть дом, но он всегда закрыт.
 Бельваль прошептал:
 — Одна и та же дверь… Может быть, и ключ тот же…
 Он вложил в замок ржавый ключ, который постоянно носил с собой, и тот легко поддался.
 — Войдем, — сказал капитан, — может быть, там мы найдем продолжение чудес. И вдруг мы здесь окажемся счастливее…
 Сад разросся очень густо. Единственная дорожка сильно заросшая, вела к небольшому одноэтажному дому с балконом в виде фонаря. Ставни были закрыты.
 Коралия и Бельваль обошли дом и остановились, пораженные. Справа от главного входа они увидели ухоженный садик с часовней посредине.
 Внутри часовни находился надгробный памятник, а перед ним стоял старый церковный аналой. С одной стороны виднелось распятие из слоновой кости, с другой — висели четки из аметиста в филигранной оправе.
 — Коралия, Коралия! — дрожащим от волнения голосом произнес Бельваль. — Кто здесь похоронен?
 Они подошли ближе и, отведя рукой венки, закрывавшие памятник, прочитали надпись, почти исчезнувшую от времени и непогоды:

 «Здесь покоятся Патриций и Коралия,
 убитые преступной рукой 14 апреля 1895 года.
 За них отомстят!»





 Глава 10
 Красный шнурок


 У Коралии дрогнули колени, она опустилась у аналоя, приникла к нему и начала горячо молиться. За кого? Об успокоении чьих душ она молила? Коралия не знала, но молитва успокоила ее и облегчила.
 Патриций очень тихо спросил:
 — Как звали вашу мать, Коралия?
 — Луиза.
 — А моего отца Арманом… Имена не совпадают и, значит, это касается не их… А между тем…
 Капитан тоже был сильно взволнован. Наклонившись, он внимательно разглядывал венки, которых насчитал девятнадцать. Было видно, что их обновляли каждый год. Осмотрев еще раз надгробный камень, он продолжал:
 — А вместе с тем странно, Коралия, мой отец умер в 1895 году.
 — И моя мать, — ответила она, — хотя точной даты я не знаю.
 — Мы это узнаем, Коралия. А теперь нам лучше уйти, и никто не должен знать, что мы были здесь.
 Они спустились по дорожке и, пройдя через обе калитки, вновь очутились в саду. Их отсутствия никто не заметил. Патриций проводил Коралию к себе и, приказав Я-Бону и другим калекам удвоить охрану, вышел из дому.
 Он вернулся лишь к вечеру и снова ушел утром. Только в три часа следующего дня капитан постучался в комнату Коралии.
 — Теперь вы знаете? — встретила она его вопросом.
 — Знаю множество вещей, Коралия, которые, правда, не рассеивают тумана, окутывающего настоящее, но зато довольно ярко освещают прошлое…
 — И которые объясняют то, что мы видели вчера? — живо воскликнула Коралия.
 — Послушайте меня, Коралия, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Я не буду рассказывать вам обо всем, скажу только, что посетил два места: мэрию и сербское консульство.
 — Стало быть, вы все еще думаете, что это может касаться моей матери?
 — Да… Я отыскал акт о ее смерти. Ваша мать умерла 14 апреля 1895 года.
 — Та же дата, что и на могиле?
 — Да.
 — Но это не ее имя, Патриций. Мою мать звали Луизой! Так, по крайней мере, называл ее отец…
 — Ее имя Луиза-Коралия, графиня Одолявич…
 Она прошептала, поникнув головой:
 — Моя мать… Значит, это она была убита, за нее я молилась в часовне…
 — Да, за нее, Коралия, и за моего отца. Его звали Арман-Патриций Бельваль. Я нашел его имя в мэрии на улице Друо. Он умер 14 апреля 1895 года.
 Бельваль был совершенно прав, говоря, что на прошлое пролился свет. Он установил, что надпись на могиле касается его отца и ее матери, убитых в один и тот же день. Но кем? Какие мотивы руководили убийцей?
 — Я задался вопросом, кому принадлежит тот дом. В мэрии я узнал, что за него платит нотариус, который живет на авеню д'Опера. Я отправился туда, и оказалось…
 На минуту он замолчал, а потом продолжал:
 — Оказалось, что этот дом был куплен двадцать лет назад моим отцом. Два года спустя он умер. После его смерти все имущество было распродано, а дом куплен неким Симоном Диодокисом, греческим подданным…
 — Это он! — воскликнула Коралия. — Диодокис фамилия Симона…
 — Значит, — невозмутимо продолжал Бельваль, — Симон был другом моего отца. Именно он был назначен моим опекуном. Он платил за пансион в Лондоне и он же передал мне наследство по совершеннолетии. Наследство состояло из двухсот тысяч франков.
 Некоторое время они молчали.
 — Мой отец любил вашу мать, Коралия… — прошептал Бельваль. — Они любили друг друга… Оба они были свободны, так как у него умерла жена, у нее — муж. Вам было тогда два года, мне восемь. Для того, чтобы всего себя посвятить любимой женщине, отец отправил меня в Англию и купил дом, соседний с тем, где жила ваша мать. Для того, чтобы видеться с ней, он ходил через калитку в переулке. И, наверное, в этом саду они были убиты… Мы узнаем подробности, так как должны были остаться какие-нибудь следы, доказательства, которые были потом найдены Симоном, иначе он не сделал бы такой надписи на их могиле.
 — А кто был убийцей? — тихо спросила Коралия.
 — Вы так же, как и я, догадываетесь об этом, — ответил капитан. — Хотя прямых доказательств у нас нет…
 — Эссарец… — прошептала Коралия.
 — Очень возможно.
 Она закрыла лицо руками.
 — Нет! Нет? Этого не может быть… Невозможно, чтобы я была женой убийцы моей матери…
 — Вы носили его имя, но женой его вы не были… Вы это сказали ему в моем присутствии накануне его смерти. Не будем ничего утверждать заранее, но вспомним, что он всегда был вашим злым гением. Вспомним и то, что Симон, друг моего отца и исполнитель его завещания, купивший его дом и поклявшийся на могиле отомстить за них, через несколько дней после смерти вашей матери предложил себя Эссарецу в качестве охранителя его собственности, секретаря и таким образом понемногу вошел в его жизнь. Для чего? Очевидно, чтобы осуществить свой план мести…
 — Но мести не было.
 — Что мы знаем? Разве мы знаем, как умер Эссарец? Конечно, не Симон его убил, потому что Симон в это время был с вами в лазарете. Но, может быть, его убили по его приказу? И потом ведь месть выражается разными способами… Во всяком случае, Симон точно исполнил приказание моего отца и желал исполнить то, что завещал он по воле вашей матери — соединить нас. И это было целью его жизни, если так можно выразиться… Это он, конечно, положил половинку аметиста между моими детскими игрушками, он собирал наши фотографии, он, наконец, был нашим таинственным другом, тем самым, который послал мне ключ и письмо, которое я, увы, не получил…
 — Значит, Патриций, вы теперь не думаете, что этот друг умер?
 — Право, не знаю… Может быть, Симон был не один… У него, в свою очередь, мог быть друг… Возможно, что это он и погиб тогда. Не знаю, одним словом… Что произошло в то страшное утро, до сих пор покрыто мраком. Мы знаем только то, что в течение двадцати лет Симон преследовал свою цель, действуя на нашей стороне, и что жив.
 Помолчав, он добавил:
 — Жив, да… но сумасшедший… А потому мы не можем ни благодарить его, ни просить рассказать об этой мрачной истории, ни разузнать, какая именно опасность нам угрожает… А вместе с тем один он… только он…
 Капитан решил сделать еще одну попытку. Симон жил в части дома, занимаемой прежде слугами.
 Бельваль нашел его сидящим с потухшей трубкой в кресле у окна, из которого был виден сад. Комната была маленькая, меблированная весьма скудно, но очень чистая и светлая. Единственное, на что в ней можно было обратить внимание, был рисунок карандашом на стене за комодом в виде трех скрещивающихся линий, образующих треугольник. Середина треугольника была выложена сусальным золотом. Золотой треугольник! Но это нисколько не продвигало вперед поисков Демальона, который часто заходил сюда в отсутствие Симона.
 Патриций направился прямо к старику и похлопал его по плечу.
 — Симон!
 Старик поднял голову, и капитану вдруг захотелось снять его темные очки, чтобы увидеть наконец глаза человека, знавшего так много.
 Симон засмеялся.
 «И это человек, любивший моего отца, — раздумывал Бельваль, — свято исполнявший его волю и оставшийся верным его завещанию, молившийся на его могиле и поклявшийся отомстить… Но разум покинул его…»
 Он чувствовал, что его голос не пробуждает в несчастном никаких воспоминаний. Поэтому он взял чистый лист бумаги и написал: «Патриций и Коралия, 14 апреля 1895 года».
 Старик посмотрел, покачал головой и захихикал. Капитан написал еще: «Арман Бельваль».
 Эффект был тот же. Тогда Бельваль добавил: «Эссарец, полковник Факи» и, наконец, нарисовал треугольник, Симон продолжал смеяться.
 Внезапно, когда Патриций написал «Бурнеф», смех оборвался. Это имя, казалось, оживило память помешанного. Он сделал попытку встать, но снова упал в кресло. Потом все-таки встал, надел шляпу и направился к двери. В сопровождении Бельваля он вышел из дома и направился к Сене. Старик шел точно во сне, но вполне уверенно. Они повернули на улицу Гренель и вышли на бульвар. Здесь Симон сделал знак остановиться.
 Их скрывал киоск, и Симон вытянул шею, чтобы видеть, что происходит на другой стороне бульвара. Патриций тоже выглянул. В кафе на уличной террасе сидели несколько человек. В одном из них капитан узнал Бурнефа.
 В этот момент Симон удалился, как человек, исполнивший то, что от него требовалось.
 Бельваль отыскал глазами почтовую контору, вошел туда и позвонил Демальону.
 Со времени убийства Эссареца следствие, которое вел Демальон, не очень продвинулось. Убежище Грегуара, правда обнаружили, но шкафы были пусты, а люди исчезли.
 «Симон, — размышлял Патриций, ожидая Демальона, — видимо, хорошо был знаком с привычками сообщников Эссареца. Он знал, что в известный день и час они собираются в кафе, и вспомнил это, когда я написал имя Бурнефа».
 Через несколько минут приехал Демальон с агентами. Окружив кафе, они быстро и без излишнего шума арестовали Бурнефа и его компанию. От неожиданности те даже не сопротивлялись. Троих Демальон распорядился отправить в префектуру, а Бурнефа привести в свой кабинет.
 — Пойдемте, — сказал он капитану, — сейчас я допрошу его.
 — Но госпожа Эссарец там одна, — возразил Бельваль.
 — Она не одна. С ней ваши люди.
 — Да, это верно. Но все же я бы хотел быть там. У меня душа неспокойна.
 — Это займет совсем немного времени.
 Однако очень скоро им пришлось убедиться в том, что Бурнеф не такой уж простой орешек. Показания давать он отказался, в ответ на угрозы лишь пожимая плечами.
 — Бесполезно заставлять меня бояться… Я ровно ничем не рискую… Расстрелять? Глупости… Во Франции так легко не расстреливают, а я к тому же подданный нейтральной державы. Процесс…? Приговор…? Тюрьма…? И это невозможно… Я отлично понимаю, что дело Эссареца, убийство им Факи и Мустафы замяли вовсе не для того, чтобы снова все воскресить. Нет, я совершенно спокоен. Концентрационный лагерь — самое большое, что мне угрожает.
 — Значит, — спросил Демальон, — вы решительно не желаете отвечать на вопросы?
 — Конечно, не желаю. Я согласен на лагерь для пленных. Там я спокойно дождусь конца войны. Но прежде скажите мне, что вы знаете?
 — Почти все!
 — Тем хуже. Ценность моих показаний падает… Вы знаете о последней ночи Эссареца?
 — Да, а также и о том, что вы получили четыре миллиона. Где они?
 Бурнеф сжал кулаки.
 — Украдены! — воскликнул он. — Мы попали в ловушку…
 — Кто их взял?
 — Некто Грегуар.
 — Кто он такой?
 — Человек Эссареца, как я потом узнал. Я знаю также и то, что он часто служил Эссарецу в качестве шофера.
 — И помогал ему перевозить мешки с золотом из банка в его особняк?
 — Да. И я теперь уверен, что этот Грегуар — женщина.
 — Женщина?
 — Да, его любовница… У меня есть доказательства… Но женщина сильная, как мужчина, и не отступающая ни перед чем.
 — Вы знаете ее адрес?
 — Нет.
 — А место, где спрятано золото?
 — Нет. Знаю только, что оно в саду или в доме на улице Раймон. Мои люди видели, как его туда привозили в течение целой недели. Они сторожили каждую ночь… Оно там.
 — Вы ничего не знаете, что касается смерти Эссареца?
 — Нет.
 — Вы ничего не скрываете?
 — К чему мне это делать?
 — А это не ваших рук дело?
 — Я так и знал, что нас заподозрят… Но, к счастью, у меня и моих друзей имеется алиби.
 — И его можно проверить?
 — Вполне.
 — Ну что же… Значит, никаких других открытий?
 — Нет… Но у меня в свою очередь имеется к вам вопрос, на который вы ответите, если захотите. Кто нас выдал? Для меня это очень важно… Никто не знал про наши встречи здесь, в кафе, кроме Эссареца. Но он умер. Кто же мог нас выдать?
 — Это сделал Симон.
 — Как! Симон Диодокис? Это невозможно!
 — Да, Симон Диодокис, секретарь Эссареца.
 — Ах, негодяй, дорого же он мне заплатит…
 — Но почему вы говорите, что это невозможно?
 — Почему… Потому что…
 Он долго раздумывал, прежде чем ответить.
 — Да потому, что старый Симон был заодно с нами.
 — Что вы говорите! — воскликнул молчавший до сих пор Патриций, крайне удивленный.
 — Да, Симон Диодокис был заодно с нами. Это он предупреждал нас о всех подозрительных поступках Эссареца. Это он сообщил нам, что в девять часов Эссарец растопил печь в старой оранжерее. Это он открыл нам дверь, хотя и сделал вид, что мешает нам войти. И это он, наконец, удалил слуг.
 — Но почему он предал Эссареца? Неужели из-за денег?
 — Нет, тут дело не в деньгах. Он так ненавидел Эссареца, что дрожали даже мы.
 — А повод к этому?
 — Не знаю. Симон не любил об этом говорить. Но, кажется, это началось уже давно.
 — Знал ли он про тайник, где скрывалось золото?
 — Нет… Он так и не смог проследить, куда девается золото из хранилища в подвале под библиотекой. Вот все, что я знаю. Хотя, впрочем… Это довольно любопытно. В полдень того знаменательного дня я получил письмо, в котором Симон давал мне некоторые указания. В тот же конверт, очевидно по ошибке, было вложено еще одно письмо и, видимо, очень важное…
 — А что было в том письме? — осведомился Бельваль.
 — В нем говорилось о ключе.
 — А точнее?
 — Вот это письмо. Я сохранил его, чтобы вернуть ему и заставить быть осторожнее. Это его почерк и его подпись.
 Патриций схватил листок. Письмо было адресовано ему.
 «Патриций!
 Ты получишь сегодня ключ. Это ключ от двух калиток в переулке, ведущем к Сене. Правая дверь от сада женщины, которую ты любишь. Другая — налево от сада, в котором я назначаю тебе свидание 14 апреля в десять часов утра. Та, которую ты любишь, также там будет. Вы узнаете, кто я, и цель, которую я преследую… Вы узнаете прошлое, которое вас сблизит еще больше.
 От сегодняшнего вечера до 14 апреля продлится борьба, которая будет ужасна. Если я погибну, та, которую ты любишь, подвергнется большим опасностям. Следи за ней, Патриций, охраняй ее ежеминутно. Но я не погибну, и счастье, которое я так давно готовлю для вас, будет вашим…
 Вся моя преданность вам…»
 — Оно не подписано, — сказал Бурнеф, — но я повторяю вам, что это рука Симона. Что же касается дамы, то это, видимо, госпожа Эссарец.
 — Но какая же опасность ей может грозить? — с беспокойством спросил Бельваль. — Ведь Эссарец умер, значит, бояться нечего…
 — Ну, это еще неизвестно.
 — Кому он завещал мстить за себя? Кто должен довести до конца начатое им?
 — Не знаю.
 Но капитан дальше не слушал. Он протянул письмо Демальону и вышел.
 — Улица Раймон, и живее! — приказал он шоферу.
 Ему не терпелось поскорее приехать. Возможно, что враг, воспользовавшись его отсутствием, уже напал на Коралию.
 «Нужно быть благоразумнее, — старался успокоить себя Бельваль. — Все обойдется». Но его беспокойство росло с каждой минутой.
 Подъехав к дому, Патриций увидел Симона. В сгущавшихся сумерках старик откуда-то возвращался, что-то напевая.
 — Ничего нового? — спросил капитан у солдата, исполнявшего обязанности привратника.
 — Ничего.
 — А матушка Коралия?
 — Она прогуливалась в саду и с полчаса как поднялась к себе.
 — А Я-Бон?
 — Я-Бон пошел за матушкой Коралией. Наверно, он наверху, у ее дверей.
 Бельваль немного успокоился. Он поднялся на второй этаж, с удивлением отметив, что коридор погружен во мрак. Щелкнув выключателем, Патриций увидел, что Я-Бон стоит на коленях у комнаты Коралии, головой привалившись к стене. Дверь комнаты была открыта.
 — Что ты тут делаешь? — воскликнул капитан.
 Я-Бон не отвечал. Бельваль увидел кровь на его рубашке.
 — Боже! Ты ранен!
 Я-Бон застонал и упал на пол.
 Капитан перешагнул через тело и вошел в комнату. Света в ней тоже не было.
 Коралия лежала на диване. Патриций зажег лампу и в ужасе застыл. Шею женщины перетягивал зловещий красный шнурок. И все же он чувствовал, что Коралия не умерла. Он приник к ее груди и услышал слабые удары сердца.
 — Она жива, жива, — повторял Бельваль. — И Я-Бон не умрет… На этот раз им не удалось.
 Он ослабил шнурок и через несколько секунд Коралия стала дышать глубже. Открыв глаза и увидев Бельваля, она попыталась улыбнуться. Потом, словно припомнив что-то, обняла его и, прижавшись, чуть слышно прошептала:
 — О, Патриций, я боюсь… Боюсь за вас…
 — Но почему же, Коралия? Где этот негодяй?
 — Я не видела его. Он погасил свет, схватил меня за горло и прошептал на ухо: «Сперва ты, а сегодня ночью твой возлюбленный…». Я боюсь, Патриций…




 Глава 11
 На краю пропасти


 Бельваль как мог успокоил Коралию и занялся сенегальцем. К счастью, оказалось, что Я-Бон ранен не опасно. После этого Патриций созвал своих людей.
 — Преступник смог проникнуть сюда из-за очень плохой охраны, — сказал он, — если матушка Коралия и Я-Бон живы, то только благодаря чуду.
 Калеки протестующе зароптали.
 — Молчать! — крикнул капитан. — Вы плохо исполняли свои обязанности и вполне заслуживаете наказания. Но я вас прощаю при единственном условии, что вы в продолжение всего этого вечера, а потом и ночи, будете говорить о матушке Коралии, как об умершей.
 — Но кому говорить, капитан? — воскликнул один из них. — Здесь же нет никого.
 — Нет, есть, раз напали на матушку Коралию, и на Я-Бона. Или, может быть, это кто-нибудь из вас? Ну хорошо, хорошо, — успокоил он солдат. — Но говорить об этом вы должны не кому-нибудь, а разговаривать между собой. Помните, за вами следят, прислушиваются к каждому вашему слову… Так что вы и про себя должны решить, что матушка Коралия умерла. До завтрашнего дня она не выйдет из своей комнаты, а у нее вы будете дежурить по очереди. Остальные лягут… И, пожалуйста, чтобы в доме не было ни шума, ни хождений взад и вперед, полнейшая тишина.
 — А что делать с Симоном, капитан?
 — Заприте его в комнате. Преступники могут воспользоваться его беспомощностью и заставить открыть дверь и вообще сделать все, что угодно.
 План Патриция был прост. Неизвестный открыл Коралии свои намерения — убить его, Патриция, сегодня ночью. Убежденный, что она умерла, он будет действовать свободнее, перестанет скрываться и таким образом легко попадет в расставленную ему ловушку… А пока капитан занялся Я-Боном.
 Его рана действительно оказалась легкой. Перевязывая сенегальца, Бельваль попытался выяснить у него, что же произошло. Оказалось, что пока матушка Коралия, немного утомленная прогулкой, отдыхала, Я-Бон сидел на корточках у открытой двери ее комнаты. Оба не слышали ровно ничего подозрительного. Внезапно Я-Бон увидел в коридоре чью-то тень, и свет тотчас погас. Я-Бон не успел приподняться, как его ударили чем-то тяжелым по затылку, и он потерял сознание.
 Капитан отметил про себя, что убийца пришел не со стороны вестибюля, а из той части дома, где были расположены комнаты прислуги. Оттуда вела лестница к кухонной двери, выходящей на улицу Раймон. Эту дверь Патриций нашел запертой, но, очевидно, тот, кто входил, имел ключ…
 Вечер Бельваль провел у Коралии, а в девять часов отправился к себе. Его комната была прежде курительной Эссареца и располагалась в этом же крыле дома.
 В ожидании нападения, которое, как предполагал капитан, произойдет не ранее полуночи, он сел за письменный стол, стоящий у стены, и стал записывать события вечера. Вести дневник в последнее время у него вошло в привычку.
 Он писал минут сорок и уже собирался закрыть тетрадь, когда вдруг услышал какой-то шорох. Звук доносился со стороны окна.
 Патриций продолжал сидеть и даже не повернул головы, так что со стороны никак нельзя было подумать, что он настороже. «Он здесь… Он смотрит на меня. Что он будет делать? Я не думаю, чтобы он разбил стекло и выстрелил в меня, как тогда. Очевидно, на этот раз он придумал что-нибудь другое, более эффективное… Наверное, он дождется, пока я лягу, надеется застать меня врасплох, среди сна… Странно, но мне даже доставляет удовольствие чувствовать на себе его взгляд… Я знаю, что он ненавидит меня, как и я его, и наша ненависть скрещивается, точно шпаги, ищущие места, куда ударить… Он смотрит на меня как на желанную добычу и не подозревает, что я думаю то же самое о нем. Он приготовил нож или красный шнурок, а у меня только две руки…»
 Бельваль закрыл тетрадь и закурил, как делал это каждый вечер перед сном. Потом разделся, аккуратно повесил платье на спинку стула у кровати и лег, погасив свет.
 «Вот теперь, — говорил он себе, — я наконец узнаю, что это за человек, преследующий нас с Коралией… Друг Эссареца? Но откуда такая ненависть к Коралии? Или он любит ее, если хочет удалить меня с ее пути?»
 Прошел час, другой, но ничего не происходило. У бюро, правда, скрипнуло что-то, но возможно, это потрескивала старая мебель.
 Патриций уже не надеялся, что что-нибудь произойдет. В глубине души он сознавал, что вся эта комедия с мнимой смертью Коралии не обманет его врага. Мало-помалу им овладела дремота, когда вдруг опять что-то треснуло у бюро. Бельваль вскочил с кровати, зажег свет и подошел к столу. Но в комнате все было в прежнем порядке.
 — Нет, в эту ночь решительно ничего не произойдет! — воскликнул он. — И поэтому я могу спокойно лечь и заснуть.
 Наутро, осматривая окно, капитан заметил, что по всему фасаду идет карниз, по которому очень удобно добраться до любого окна. Он осмотрел одну за другой все комнаты. У спальни Симона Бельваль остановился.
 — Он не выходил отсюда? — спросил он у солдата, которому поручил сторожить комнату.
 — Нет, капитан. По крайней мере, дверь мы ему не открывали.
 Патриций вошел и, не обращая внимания на старика, как всегда курившего свою трубку, тщательно осмотрел комнату, убежденный, что враг избрал ее своим убежищем. Но не нашел никого. Но зато в шкафу он обнаружил несколько вещей, которых прежде, когда они с Демальоном осматривали комнату, не было, — веревочную лестницу, какие-то жестяные трубки и маленькую спиртовую лампу.
 — Все это очень подозрительно! — пробормотал капитан. — Каким образом здесь очутились эти вещи?
 Симон сидел спиной к окну. Бельваль подошел к нему и вздрогнул. Старик держал в руке венок из иммортелей, на ленте которого виднелась дата: «14 апреля 1915 года». Венок был точной копией тех, что они с Коралией видели на могиле.
 — Он положит этот венок, — громко сказал, наклоняясь к нему, Бельваль, — на могилу своих друзей, как делал это прежде. Его сердце оказалось сильнее разума. Не правда ли, Симон, ты возложишь этот венок завтра, так как именно завтра 14 апреля?
 Старик решил, что у него хотят взять венок, и с испугом прижал его к груди.
 — Не бойся, — сказал Патриций. — Я не возьму его у тебя. Завтра я и Коралия вместе явимся на свидание, которое ты нам назначил. И быть может, завтра под влиянием воспоминаний вернется к тебе твой разум.
 День показался капитану невыносимо длинным. Ему так хотелось, чтобы скорее промелькнул хотя бы какой-то свет и озарил царивший вокруг мрак.
 После полудня пришел Демальон и сказал Бельвалю:
 — Вот посмотрите, что я получил, это довольно любопытно. Анонимное письмо. Слушайте: «Обратите внимание на это письмо… Ваши мешки с золотом готовы ускользнуть! Они будут увезены за границу завтра. Друг Франции».
 — Завтра 14 апреля! — невольно воскликнул Патриций.
 — Да, но почему вы это сказали таким странным тоном?
 — Просто так…
 Он собирался рассказать Демальону все: и то, что было связано с 14 апреля, и то, что касалось Симона. Но его остановило желание довести дело до конца одному, не вмешивая посторонних лиц.
 — Что же вы думаете относительно этого письма?
 — Право, не знаю, — ответил Демальон. — Возможно, что это предупреждение и правдиво, а может быть, кто-то желает помешать или, вернее, изменить наши планы… Я поговорю об этом с Бурнефом…
 — А о нем ничего нового не узнали?
 — Ровно ничего… Да многого я и не ждал… Алиби свое он доказал.
 Из их разговора Бельваль удержал в памяти только то, что на этот раз пути Демальона и его сходятся на одной дате, и таким образом прошлое и настоящее сближаются… Как раз 14 апреля золото должно быть вывезено из Франции. На этот день назначено свидание Патрицию и Коралии, в этот день умерли их родители двадцать лет назад.
 На другой день утром капитан осведомился о старом Симоне.
 — Он вышел, — сказали ему. — Вы ведь сняли запрещение!
 Бельваль вошел в комнату Симона. Венка уже не было. Вместе с ним исчезли веревочная лестница, трубки и лампа.
 — Симон ничего с собой не уносил? — спросил он у солдат.
 — Ничего, кроме венка.
 Патриций решил, что вещи кто-то взял через открытое окно. Теперь он почти убедился в том, что Симон был пособником их врага.
 Около десяти часов капитан встретил в саду Коралию. Она выглядела бледной и встревоженной. Он рассказал ей о том, что произошло. Они немного прогулялись по аллеям и, стараясь быть незамеченными, приблизились к калитке в переулке. Бельваль открыл ее и остановился. Теперь он начинал жалеть о том, что не предупредил Демальона. Предчувствие говорило ему, что их прогулка может закончиться не совсем благополучно. Но Патриций постарался отделаться от ощущения надвигающейся опасности. Он взял с собой пистолет, а это защита вполне достаточная…
 — Войдем, Коралия? — обратился он к своей спутнице.
 — Да.
 — Вы мне кажетесь такой взволнованной…
 — Это верно. У меня сердце сжимается от дурного предчувствия.
 — Вы боитесь?
 — Нет… Впрочем, да. Я боюсь не сегодняшнего дня, а того, что будет потом. Я беспрестанно думаю о том, что в такое же апрельское утро сюда шла моя мать, счастливая, любимая и любящая, и некому было предупредить ее, удержать. Мне кажется, что я слышу ее крики, они так и звучат в моих ушах и как бы предупреждают теперь и меня…
 — Тогда вернемся, Коралия…
 Она сжала его руку и твердо возразила:
 — Нет, идем. Я помолюсь там и мне станет легче.
 Они поднялись по заросшей травой дорожке и подошли к часовне. На могиле лежал свежий венок.
 — Симон был здесь, — сказал Патриций. — Он, наверное, где-нибудь неподалеку.
 Пока Коралия молилась, он обошел сад, но старика не нашел. Быть может, он в доме? Но туда они не осмеливались войти из чувства благоговения к месту, где их родители любили друг друга…
 Первой решилась Коралия.
 — Войдем, — сказала она.
 Но как войти? Окна и дверь дома были заколочены. Только обойдя его, Бельваль с Коралией обнаружили, что дверь, ведущая во двор, широко раскрыта, и подумали, что это сделал Симон, который, по-видимому, ждет их внутри.
 Было ровно десять часов, когда они переступили порог дома и оказались в маленьком вестибюле. Одна дверь вела в кухню, другая в комнату. Третья дверь была полуоткрыта.
 — Наверно там, — прошептала Коралия, указывая на нее. — Там все случилось, и там он нас ждет…
 — Да, наверное, но если вы боитесь, Коралия, то мы можем вернуться…
 Но она уже вошла.
 Комната была большая и очень уютная. Тяжелые занавески, диван, большой ковер, глубокие кресла — все это делало ее вполне комфортабельной… Из-за освещения сверху она напоминала ателье художника.
 — Симона здесь нет, — заметил капитан.
 Коралия промолчала. Она с волнением осматривала вещи: незаконченный ковер на пяльцах, с воткнутой в канву иглой, ящик с сигарами, чернильницу, книги. На некоторых из них была сделана надпись карандашом «Коралия» или «Патриций». На столе стояли две детские фотографии — ее и Патриция.
 Очевидно, здесь протекала жизнь людей, связанных не мимолетной страстью, а глубоким и нежным чувством.
 — Уйдем отсюда, — прошептала Коралия, опираясь на плечо Бельваля.
 — Да, да, идем! Вы слишком взволнованы теперь!
 Но сделав несколько шагов, они остановились, изумленные: дверь оказалась закрытой.
 — Глаза их встретились.
 — Но ведь мы не закрывали ее! — неуверенно произнес Патриций.
 Он подошел к двери, чтобы открыть и только теперь заметил, что на ней нет ни ручки, ни замка. Одностворчатая, из цельного дерева, массивная, дверь казалась несокрушимой. На ней не было никаких резных украшений, но зато виднелось несколько царапин, точно кто-то уже пытался открыть ее. Справа была сделана надпись карандашом: «Патриций и Коралия, 14 апреля 1895 года. Бог отомстит за нас», а ниже — крест и другая дата, написанная более твердым почерком и, по-видимому, недавно: «14 апреля 1915 года».
 — Сегодняшнее число! Но кто это написал? Это ужасно, ужасно! — вскричал Бельваль.
 Он бросился к окну, сорвал занавес и невольно вскрикнул: оно оказалось замурованным.
 В комнате было еще две двери. Капитан распахнул их и натолкнулся на кирпичную кладку.
 Патриций и Коралия переглянулись: одна и та же мысль промелькнула в их головах. Так же, наверное, начиналась и та драма, двадцать лет назад… После матери и отца теперь наступила очередь сына и дочери. Снова влюбленные оказались в ловушке, в руках беспощадного врага.




 Глава 12
 Ужас


 — Нет, нет! — воскликнул Патриций в отчаянии.
 Он бросался то к окну, то к дверям со стулом в руках, в тщетной надежде пробить их… Увы! Его попытки были так же бесполезны, как и усилия его отца, о которых свидетельствовали царапины на двери.
 — Ах, Коралия, Коралия! — вскричал он. — Это я виноват! Моя вина, что я привел вас сюда! В какую бездну погрузил я вас, желая устроить все один, не прибегая к помощи тех, кто знает и умеет больше меня! Безумец, я слишком переоценил себя! Простите меня, если можете, Коралия!
 Молодая женщина полулежала в кресле. Она улыбнулась, чтобы успокоить его, и тихо произнесла:
 — К чему так волноваться, мой друг! Возможно, это простая случайность!
 — Но число! Число, Коралия! Тот же год, то же число, начертанные чьей-то рукой! Первую дату написали наши родители, вторую — наш враг, твердо решивший покончить с нами сегодня.
 Она невольно вздрогнула, но все еще пыталась казаться спокойной.
 — Пусть так, но у нас есть не только враги, но и друзья…
 — Они будут нас искать, Коралия! Но найдут ли? Разве мы не приняли все меры к тому, чтобы никто не знал, куда мы пошли? И никто не знает этого дома…
 — А Симон?
 — Он приходил сюда, возложил венок, но здесь был и тот, другой, кто держит нас в своей власти и, быть может, теперь он постарается избавиться от Симона.
 — Но что же тогда нам делать, Патриций?!
 Бельваль почувствовал, что она очень испугана, и ему стало стыдно за свою слабость.
 — Делать? — переспросил он, овладевая собой. — Ждать… Ведь на нас еще не напали… То, что нас заперли, вовсе не означает еще, что мы погибли. Мы будем бороться, не так ли? Поверьте, у меня еще довольно сил для борьбы… Подождем, Коралия…
 Капитан решил удостовериться, что в комнате нет какого-нибудь замаскированного отверстия, через которое можно было бы выйти на свободу. На протяжении почти часа они тщательно обследовали свою клетку. Но толстые стены повсюду издавали один и тот же звук, пол под ковром был выложен плитами, и все они были одинаковы.
 Оставался один выход: забаррикадировать дверь, через которую они вошли, чтобы защититься от неожиданного нападения. После того, как вся мебель была сдвинута, Бельваль зарядил пистолет и положил его рядом с собой.
 — Теперь мы можем быть спокойны, — сказал он. — Кто бы ни пришел, он будет убит, прежде чем сумеет причинить нам вред.
 Но больше всего их тяготили мысли о прошлом. Все то, что они делали и говорили, когда-то делали их родители в аналогичных обстоятельствах. Наверное, так же готовился к защите отец Патриция, так же молилась мать Коралии. Вместе они баррикадировали дверь и со слабой надеждой приподнимали ковер, осматривая пол…
 Чтобы отогнать эти мысли, Патриций и Коралия обратились к книгам. Перелистывая страницы, пожелтевшие от времени, они нашли записку, написанную матерью Коралии:
 «Патриций, мой любимый! Я пришла сюда утром, чтобы снова пережить то, что было вчера, и мечтать о том, что будет! Так как ты вечером придешь раньше чем я, то и найдешь эти строки… Я люблю тебя».
 В другой книге лежала записка Армана Бельваля:
 «Моя единственная! Ты только что ушла, и до завтра я тебя не увижу! Мне не хочется уходить отсюда, из нашего убежища, скрывающего от света столько любви и радости, прежде чем я не скажу тебе еще раз…»
 Бельваль и Коралия лихорадочно пересмотрели почти все книги, надеясь найти в них записку, письмо, дающие ключ к разгадке тайны, но, увы, страницы хранили лишь доказательства нежной любви их родителей.
 Так прошло еще два часа. Тревога Патриции все возрастала.
 — Если ничего не случится и дальше, — произнес он, — то это означает, что мы приговорены к медленной смерти и…
 Капитан не закончил фразы, но Коралия поняла весь ужас того, что он хотел сказать. Они должны будут умереть от голода, вот что им угрожало!
 — Но чтобы умереть нам, молодым и сильным, — продолжал он, — понадобится три-четыре дня или больше, а за это время нам помогут!
 — Кто и как? — спросила Коралия.
 — Да те же солдаты, Я-Бон, Демальон! Сегодня же ночью они хватятся нас и…
 — Но ведь вы сами говорили, Патриций, что они не знают, где мы.
 — Узнают! Это легко… Ведь только один переулок разделяет сады. И, кроме того, все наши действия описаны в дневнике, который я вел все это время и который запер в бюро. Я-Бон знает про его существование. Он скажет о нем Демальону… И потом есть еще Симон… Что с ним сталось? Быть может, за ним следили…
 Зачем их здесь заперли? Если враг не уморит их голодом, значит он придумал для них другую муку… Бездействие томило. Снова и снова Патриций осматривал комнату, надеясь найти что-то новое. Он открыл книгу, которую они с Коралией поначалу не заметили и, перелистывая ее, увидел, что два листа соединены загнутыми уголками. Капитан разогнул листы и увидел строки, адресованные ему отцом:
 «Патриций, сын мой! Если когда-нибудь ты случайно прочтешь эти строки, то узнаешь причину моей смерти. Прочти то, что я напишу, если успею, на стене справа у окна».
 Коралия и Бельваль бросились к стене. Но она оказалась закрытой деревянной панелью высотой около двух метров, которая заканчивалась узким карнизом. Капитан при помощи каминных щипцов снял кусок карниза, а потом одну из досок панели. Под ней на ровной поверхности стены действительно виднелось несколько слов, написанных карандашом.
 — Любимая манера Симона, — заметила Коралия, — писать на стене и потом прикрывать деревом или глиной.
 Патриций снял следующие доски, и под ними оказалось еще несколько строчек, написанных, очевидно, второпях, и побледневших от времени. Их выводила рука его отца в то время, когда ему грозил мучительный конец! Через несколько часов смерть наступила для него и для его возлюбленной…
 Он прочел вполголоса:
 «Я пишу это для того, чтобы негодяй не остался безнаказанным… Если Коралия и я умрем, то все-таки другие узнают причину нашей смерти.
 Несколько дней тому назад он сказал моей Коралии: «Вы отвергаете мою любовь и тем призываете на себя мою ненависть! Пусть это будет так, но я убью вас и вашего любовника и убью так, что никто об этом не узнает, и вашу смерть припишут самоубийству. Все готово. Берегитесь, Коралия!».
 И действительно, все было готово. Он знал, что этот дом служил нам местом ежедневных свиданий, и здесь он приготовил нам могилу! Какого рода будет наша смерть? Не знаю. Быть может, голод? Мы заперты здесь вот уже четыре часа. За нами захлопнулась тяжелая дверь, и мы оказались замурованными. Бегство невозможно… Что же с нами будет?»
 — Видите, Коралия, они пережили то же, что и мы… Они так же боялись смерти, так же тянулись для них часы ожидания и ужаса, и отец решил оставить это свидетельство… Очевидно, они надеялись, что их убийца не обнаружит написанного. По-видимому, раньше здесь висел тяжелый занавес. Видите, остался карниз с кольцами, на которых он держался? Потом надпись нашел Симон и замаскировал ее панелями.
 Бельваль снял еще одну доску и продолжал читать:
 «Ах, если бы только мне одному довелось страдать, я был бы счастлив! Но со мной должна умереть та, которую я люблю больше всего на свете! Она пока ничего не чувствует, так как потеряла сознание от ужаса и страха. Дорогая, любимая! Мне кажется теперь, что я уже вижу на милом лице тень смерти. Прости же меня, прости!»
 Патриций и Коралия переглянулись. И тех так же мучили одинаковые опасения, те так же забывали о себе, думая только о другом.
 Капитан прошептал:
 — Он любил вашу мать, Коралия, так же, как я люблю вас. Меня тоже смерть не пугает. Я столько раз встречался с ней лицом к лицу… И ради вас, Коралия, я выдержал бы какие угодно мучения!
 Он принялся ходить взад и вперед по комнате, им все больше овладевало возбуждение.
 — Я спасу вас, Коралия, клянусь! И какое счастье будет отомстить!
 Капитан продолжал отрывать доски, надеясь найти какие-либо указания, могущие быть полезными для них, но нашел только фразы о мести, которые он только что произнес сам.
 «Коралия, они будут наказаны! Если не нами, то рукой Всевышнего! Адский план нашего врага не удастся, никто не поверит в наше самоубийство. Убийца будет узнан, и я, пока жив, буду писать то, что должно выдать его».
 — Слова, только слова! — в отчаянии воскликнул Патриций. — Угрозы, и ничего, что могло бы нас навести на след! Отец, отец, неужели ты не скажешь как спасти дочь твоей Коралии! Помоги мне, научи меня!
 Но ответом ему были только слова отчаяния:
 »…Кто же нам поможет? Мы замурованы живыми, приговорены к смерти, от которой защититься не в силах. На столе рядом со мной пистолет. Но к чему он? На нас ведь не нападают. У нашего врага есть время, которое убьет нас само по себе, почти без его помощи… Кто поможет нам? Кто спасет мою возлюбленную Коралию?»
 Нервы Коралии не выдержали и она начала плакать. Бельваль, взволнованный ее слезами, с яростью принялся отрывать последние доски. Под ними он прочитал:
 «Мне сейчас показалось, что я слышу чьи-то шаги. Кто-то ходит под окнами в саду. Ах, если бы действительно кто-нибудь пришел! Тогда борьба, по крайней мере, была бы открытой. Все лучше, чем эта мертвая тишина!
 Да, да, если приложить ухо к окну, то слышен шум. Точно кто-то роет землю, но не здесь, а в стороне кухни».
 Патриций удвоил усилия, Коралия помогала ему. Теперь им казалось, что сейчас они узнают самое главное.
 »…Прошел еще час, вперемежку с мертвым молчанием и шумом у кухни… Потом кто-то вошел в вестибюль. Это он, мы узнаем его шаги! Он прошел в кухню и там продолжал что-то делать лопатой, но теперь она ударялась о камни. Потом послышался звук разбитого стекла. Теперь он вернулся обратно в сад и роет землю ближе к нам…»
 Капитан перестал читать и посмотрел на Коралию. Оба напряженно прислушивались. Потом он прошептал:
 — Слушайте!
 — Да, да, — ответила она, — я слышу. Шаги… Кто-то ходит в саду перед домом!
 Они приблизились к окну. Действительно, в саду кто-то ходил, и так же, как когда-то их родители, они при звуке шагов почувствовали облегчение.
 Человек обошел два раза вокруг дома, и шаги затихли.
 Потом снова послышались неясные звуки, и Бельваль вздрогнул: похоже было, что рыли землю, причем в стороне кухни.
 История двадцатилетней давности повторялась…
 Прошел час. Землю все еще продолжали рыть, а капитану с Коралией теперь казалось, что это роют им могилу. Они стояли рядом, тесно прижавшись друг к другу.
 — Входит в вестибюль, — прошептала Коралия.
 — Да, входит, как тогда… Не надо даже прислушиваться, стоит только вспомнить! Вот он идет на кухню и роет теперь там… Лопата ударяется о камни… Слушайте, Коралия, это звук разбитого стекла!
 Некоторое время они молчали, подавленные.
 У двери внизу послышалось шуршание, такой же звук повторился у остальных дверей и, наконец, у окна. Через некоторое время Патриций и Коралия услышали какой-то скрежет на крыше.
 Они подняли глаза. Теперь, без сомнения, наступала развязка… Потолок был стеклянный. Что сейчас произойдет? Покажет ли свое лицо враг?
 В центре потолка появилось отверстие. В него чьей-то рукой была просунута палка, очевидно, для того, чтобы оставалась щель.
 Под последней доской было еще несколько строк: «Он приближается, приближается! — писал отец. — Увидим ли мы сейчас его лицо?»
 — Вот он приближается, — шептала Коралия, — сейчас мы увидим его, узнаем, кто он. Родители наши знали своего врага, узнаем и мы!
 И она вздрогнула при мысли о том, кто может быть этот враг.
 — Коралия, отец написал его имя: «Эссарец!» И дальше: «…Негодяй! Он просунул в отверстие руку и спустил что-то сверху, прямо нам на головы. Потом в отверстии показалось его улыбающееся лицо… То, что он спустил нам, оказалось веревочной лестницей. К ее концу прикреплена записка: „Пусть Коралия поднимется одна. Ее жизнь будет спасена. Я даю на это десять минут. В противном случае…“.
 — Неужели и теперь будет то же? — воскликнул Бельваль. — Быть может, та самая лестница, которую я видел в комнате Симона!
 Коралия не спускала глаз с потолка.
 — Но кто же, кто там может быть? — рассуждал вслух капитан. — Отец и Эссарец умерли, Симон сошел с ума! Не может быть, чтобы все это сделал он в припадке безумия… Такая последовательность и точность во всем не могут быть у сумасшедшего. Нет, нет, это другой, тот, который всем руководил, скрываясь в тени…
 Коралия сжала его руку.
 — Молчите… Вот он…
 — Нет, не может быть…
 — Смотрите…
 В отверстии наверху показалась голова. Это был Симон.
 Патриций в ужасе прошептал:
 — Сумасшедший! Сумасшедший!
 Но Коралия, дрожа, возразила:
 — Он, может быть, вовсе не сумасшедший…
 Сверху на них смотрел человек, но на его лице не отражалось ни ненависти, ни злобной радости. Его лицо было бесстрастно, как всегда.
 — Коралия, — тихо сказал капитан, — не противтесь тому, что я буду сейчас делать…
 Он незаметно подталкивал ее, делая вид, что поддерживает, к столу, на котором лежал пистолет.
 Симон не шевелился, походя на демона зла, выжидающего удобного момента для нападения.
 — Нет, не надо, — шептала Коралия, разгадав намерение Бельваля.
 Но он уже схватил пистолет и выстрелил.
 — Вы будете жалеть об этом, Патриций, — с упреком сказала Коралия. — Он будет теперь мстить!
 — Его могло задеть только рикошетом, — сказал капитан. — Пуля попала в крышу.
 Они молча ждали, что будет дальше.
 Наконец, как и двадцать лет назад — ничто не могло поколебать в них убеждения, что они уже видели это — сверху спустилось нечто… оказавшееся той самой лестницей, которую Патриций видел в комнате Симона. К ней была прикреплена записка, видимо, та же самая, что и двадцать лет назад. Бумага от времени покоробилась и пожелтела. Они прочитали угрожающие строки, написанные рукой Эссареца: «Пусть Коралия поднимается одна. Ее жизнь будет спасена. Я даю десять минут. В противном случае…».




 Глава 13
 В гробу


 — В противном случае… — машинально повторил Бельваль.
 Это означало, конечно, что если Коралия не послушается и не отдаст себя в руки врага, то для них останется одно — смерть.
 Но в этот момент они мало думали о том, какого рода будет эта смерть, да и вообще не думали о ней… Обоих мучала одна только мысль: Коралия ради сохранения своей жизни должна пожертвовать Патрицием, они должны расстаться…
 Влюбленные молчали, избегая смотреть друг на друга, подавленные необходимостью принять решение… От этого теперь зависела развязка драмы.
 Тот же вопрос двадцать лет назад решала другая Коралия. Она предпочла любовь и умерла.
 Капитан прочитал на стене слова, начертанные неверной рукой отца:
 «Я умолял Коралию! Она бросилась передо мной на колени и сказала, что желает только одного: умереть со мной».
 Патриций посмотрел на молодую женщину. Последние слова он прочитал тихо, и она их не слышала. В порыве страстной любви он привлек ее к себе.
 — Коралия, ты пойдешь! — вскричал он. — Не думай, что я молчал оттого, что колебался! Нет, я только раздумывал: что может предложить тебе этот человек взамен? Я боюсь за тебя, Коралия! Это ужасно… Если он обещает тебе жизнь, значит, он любит тебя. И значит… Но все равно, нужно ему повиноваться, Коралия! Надо жить, иди же! Не стоит ждать десяти минут, иди сейчас же… Он может раздумать! Иди, Коралия, иди!
 Она просто ответила:
 — Я остаюсь.
 — Нет, Коралия, нет! Это было бы безумием… К чему эта жертва? Или ты боишься того, что предстоит тебе?
 — Нет!
 — Тогда иди.
 — Я остаюсь.
 — К чему это упрямство? Ведь оно ровно ничему не послужит…
 — Я люблю тебя, Патриций.
 Бельваль молчал. Он знал, что она любит его. Но ее готовность умереть рядом с ним была для него открытием, радостным и светлым, как солнечный луч, внезапно сверкнувший во тьме.
 — Ты любишь меня, Коралия, любишь… — только и смог произнести капитан.
 — Да, мой любимый!
 Коралия обвила руками его шею, и он понял, что теперь она принадлежит ему навеки. Но он все-таки остался непоколебим.
 — Вот именно потому, что ты любишь меня, ты и должна жить… Пойми, для меня гораздо мучительней сознавать, что ты умрешь со мной, чем знать, что ты будешь жить памятью обо мне! Если я буду уверен, что ты жива и свободна, смерть мне покажется легкой…
 Коралия не слушала его, обрадованная тем, что может наконец излить свое чувство.
 — Я люблю тебя с первого дня, Патриций… Если я не говорила об этом раньше, то только потому, что ждала наступления достойного момента для этого… Когда наконец я смогла бы сказать тебе это и дать слово быть только твоей? А могла я это сделать, только сознавая, что смерть близка, что расставание для нас невозможно и что оно было бы хуже смерти…
 — Нет, нет, — говорил Бельваль, пытаясь освободиться от объятий. — Ты должна уйти!
 — Я останусь с тобой!
 Капитан сделал усилие и сбросил ее руки.
 — Ты должна уйти, — шепнул он. — И когда будешь свободна, попытаться спасти меня!
 — Что ты говоришь, Патриций, я не понимаю!
 — Спасти меня, — повторил он. — Разве ты не сможешь высвободиться из его когтей, выдать его, искать помощи, предупредить моих друзей? Ты будешь кричать, придумаешь какую-нибудь хитрость…
 Коралия слушала его с такой грустной, полной недоверия улыбкой, что он принужден был остановиться.
 — Ты сам не веришь тому, что говоришь, мой друг! Нет, тебе хорошо известно, что раз я буду в руках нашего врага, он сумеет заставить меня молчать и спрячет так, что я не смогу сделать ничего, пока не наступит твоя смерть… Если этот человек спасет меня, то уж никак не из великодушия… Если я буду в его власти, ты сам знаешь, что последует, и чем я на это отвечу… Стало быть, мой Патриций, если мне суждено умереть через несколько часов, то не лучше ли будет умереть возле тебя, в твоих объятиях, и чувствовать в последний миг на своих губах твои губы… И разве это можно назвать смертью? Нет, это просто забытье, блаженство и сладкий переход в вечность…
 Она протянула к нему руки, но Бельваль противился, зная, что при первом же прикосновении ее губ потеряет твердость духа.
 — Это ужасно! — шептал он. — Ты хочешь, чтобы я принял твою жертву… Нужно жить, Коралия, я умоляю тебя об этом.
 — Без тебя я не могу жить, Патриций! Ты мое счастье, моя единственная радость, и жить — это значит быть с тобой… Ты меня научил любить, и я люблю.
 Те же слова слышали эти стены и двадцать лет назад. Та же беззаветная страсть, то же самоотречение во имя любви.
 Коралия не чувствовала теперь страха смерти, и только любовь заставляла дрожать ее голос и застилала слезами глаза.
 Капитан не сводил с нее глаз. Однако он прилагал все усилия, чтобы не поддаться ее обаянию и остаться твердым до конца.
 — А если я прикажу тебе уйти, Коралия?
 — Другими словами, прикажешь уйти к этому человеку? Да? Ты этого желаешь, Патриций?
 Бельваль задрожал, точно ему нанесли удар.
 — О, ужас! Ужас… — простонал он. — Этот человек и ты, моя Коралия…
 До сих пор им трудно было поверить, что их врагом был Симон, тем таинственным существом, хитрым, лицемерным, преследующим Коралию со злобной страстью. Им все еще казалось, что Симон был только послушным орудием в руках этого человека.
 Капитан тихо спросил:
 — Ты никогда не замечала ничего со стороны Симона?
 — Никогда… Скорее, он избегал меня… Но сейчас я подумала… Только не смейся… А вдруг Симон только притворялся сумасшедшим?
 — Но зачем?
 — Чтобы мстить…
 — Немыслимо! Вспомни, он был поверенным моего отца. Он всю жизнь старался соединить нас… и теперь убивает!
 — Ах, Патриций, я ничего не понимаю!
 Они долго молчали. Первой нарушила тишину Коралия.
 — Патриций, я хочу, чтобы ты разрешил мне остаться… Я умоляю тебя… У нас должна быть одна доля… Ты согласишься, не правда ли?
 — Да.
 — Дай мне свои руки, посмотри мне в глаза и улыбнись, мой Патриций!
 На миг они забыли обо всем. Потом она с тревогой спросила:
 — Что с тобой, мой Патриций?
 — Смотри, смотри! — воскликнул он. — Лестница поднимается! Десять минут истекли.
 Бельваль бросился к лестнице и ухватился за последнюю ступеньку. Ее движение тотчас же прекратилось. Он сам не знал, зачем это сделал. Он видел только, что исчезает последний шанс спасти Коралию.
 — Патриций! Патриций! На что ты надеешься?
 Капитан оглядывался вокруг, словно искал, что могло бы помочь ему, и пытался догадаться, что делал его отец в подобных обстоятельствах. Наконец он придумал. Влезть по лестнице, достигнуть отверстия наверху, овладеть врагом и таким образом спастись и спасти Коралию… Бельваль попытался подтянуться на руках и поставить ногу на перекладину. Безрассудная затея для калеки!
 Все длилось не долее трех секунд. Видимо, лестницу сняли с крючка, на котором она висела, и она упала вместе с Патрицием. Наверху раздался злорадный хохот, и отверстие закрыли.
 Капитан с трудом встал на ноги, до крайности взбешенный. Схватив пистолет, он выстрелил вверх, потом бросился на дверь, колотя по ней изо всех сил в припадке отчаяния и гнева.
 В ответ на это невидимый враг закрыл наглухо отверстие вверху, и пленников поглотила темнота.
 — Патриций! Патриций! — закричала в ужасе Коралия. — Где ты, Патриций! Я боюсь, боюсь…
 Они искали друг друга наощупь, точно слепые, и самым ужасным теперь им казалось быть разделенными друг от друга…
 — Патриций! Патриций, где ты?
 Их руки встретились, похолодевшие от волнения руки Коралии и пылающие от лихорадки руки Патриция…
 — Не уходи от меня, Патриций!
 — Я здесь, не бойся ничего, нас не смогут разлучить! — поспешил он уверить ее.
 — Да, нас не разлучат… — шептала она, — ты прав, и эта комната будет нашей могилой…
 Последнее слово Коралия произнесла с таким волнением, что Бельваль содрогнулся.
 — Нет! Нет! — вскричал он. — Что ты говоришь? Не надо отчаиваться. Спасение может придти в последнюю минуту…
 Он высвободил руку и трижды выстрелил в потолок, туда, где еще были просветы. Точно в ответ на это послышались глухие удары, от которых у них кровь застыла в жилах. Отверстие наверху забивали, и при каждом ударе молотка Бельвалю и Коралии казалось, что это вбивают гвозди в крышку их гроба.
 Надежд на помощь извне больше не оставалось.
 — Патриций, я боюсь. Мне кажется, что эти гвозди вбивают мне прямо в голову…
 Заливаясь слезами, Коралия упала на грудь Бельваля.
 А наверху продолжалась ужасная работа. Капитан подумал, что, наверное, подобные чувства переживают осужденные на казнь. Из камеры они слышат глухой стук и знают, что это для них строится эшафот на площади и что его им не избежать… Но если осужденным судьба иногда посылала помилование в самый последний момент, то тут она была против них, точно их враг и ее подчинил своей власти. Смерть была с ним заодно, он сам олицетворял собой смерть, грозную и неумолимую…
 — Не покидай меня, — всхлипывала Коралия. — Не бросай меня, я боюсь…
 У него была с собой коробка спичек. Освещая ими комнату, Патриций подвел Коралию к стене, исписанной рукой его отца.
 — Что ты собираешься делать? — спросила она.
 — Я не хочу, чтобы нашу смерть приписали самоубийству. Я сделаю то же, что сделал мой отец… Кто-нибудь прочтет то, что я напишу, и отомстит за нас.
 Заканчивая писать, он увидел внизу за панелью еще несколько слов, набросанных отцом.
 — Спичку, скорее! — крикнул он Коралии и прочитал:
 — «Удушение… Ядовитые газы…»
 Спичка в руках Коралии погасла. Так вот какая смерть их ожидает!
 Но они еще не понимали, как именно все это произойдет. В такой большой комнате, как эта, воздуха достаточно, по крайней мере, на несколько дней.
 — Если только качество воздуха не изменится, — прошептал Бельваль, — или же…
 Он замолчал на мгновенье, потом продолжал:
 — Да, да, теперь я припоминаю!
 Патриций рассказал Коралии о своих подозрениях. Он вспомнил, что видел в шкафу Симона не только веревочную лестницу, но и какие-то странные трубки. Поведение Симона с тех пор, как их заперли здесь, подтверждало догадку Патриция, и больше всего, конечно, тщательность, с которой закупоривали комнату, даже с крыши! Очевидно, Симон просто-напросто подсоединит трубку к газовому счетчику на кухне, ведь дом освещается газом. Они погибнут, отравленные газом, как погибли их родители…
 Капитан сознавал, что надо спасаться, но как? Стены не разрушить, до крыши не добраться. Но что это? Он насторожился. Откуда-то сверху послышался легкий свист.
 — Начинается, — прошептал Бельваль. — У нас еще час, по крайней мере, полчаса…
 Но Коралия взяла себя в руки.
 — Будем же твердыми, Патриций, — сказала она.
 — Если бы я был один. Но ты, моя бедняжка…
 — Говорят, такая смерть легка… И потом я знаю, я чувствую, что мы с тобой страдать не будем.
 В ее тоне было столько уверенности, что в душу капитана точно снизошел мир…
 Они молча сидели на диване, взявшись за руки. Оба чувствовали, как ими мало-помалу овладевает сонное безразличие.
 Коралия обвила рукой шею Бельваля и громко сказала:
 — Перед Богом я называю тебя моим женихом, и пусть Он примет нас к себе, как принимает только соединенных навек…
 Она приблизила губы к его лицу и поцелуями осушила слезы, катившиеся по его щекам. Потом их губы соединились.
 — Да, ты права, — прошептал он. — Умереть так — значит жить!
 В комнате уже ощущался слабый запах газа.
 — Все должно произойти так, как и двадцать лет назад, — тихо сказал Патриций. — Твоя мать и мой отец тоже умерли в объятиях друг друга. Они любили, как и мы, и желали соединить нас и, как видишь, это им удалось.
 Она ответила:
 — И наши могилы будут рядом…
 Их мысли начали путаться. Оба чувствовали головокружение, но состояние это не было ни болезненным, ни мучительным.
 Первой ослабела Коралия, и ее слова удивили капитана, но потом он понял, что она бредит.
 — Мой возлюбленный, — шептала Коралия, — смотри сколько цветов! Все розы, они падают, падают…
 Он крепче сжал ее в объятиях и тоже погрузился в сладкую дрему. Ему казалось, что они вместе опускаются в какую-то пропасть, полную света, все ниже и ниже…
 Внезапно Бельваль почувствовал себя усталым, и Коралия, с закрытыми глазами и счастливой улыбкой на губах, показалась тяжелее, ему было трудно поддерживать ее… Яркий свет начал меркнуть, лоб покрылся испариной, он задрожал, точно в лихорадке, и стал падать в какую-то бездонную черную яму.




 Глава 14
 Странная личность


 Но все же это была еще не смерть… Точно фантазия перепуталась с действительностью. Капитан ощущал себя в совершенно ином мире, но в нем не было Коралии… Ему даже казалось, что через полузакрытые веки он видит какую-то тень. Постепенно эта тень приобрела облик Симона, почему-то склонившегося над Коралией. Быть может, он пришел убедиться в смерти своих жертв.
 В таком состоянии полусна прошли часы, а возможно, минуты.
 Потом Патриций почувствовал, что его куда-то несут, и погрузился в тяжелое забытье, во время которого страдал нравственно и физически… Ему снилось, что он старается выбраться из глубокой черной ямы и переживал то, что чувствует человек, брошенный на дно моря и старающийся выкарабкаться на поверхность. Тяжесть воды тянула вниз, и он делал неимоверные усилия, чтобы оказаться на поверхности…
 Но понемногу мрак стал рассеиваться, дышать становилось легче, точно спадала с груди какая-то неимоверная тяжесть… Бельваль открыл глаза, вздохнул несколько раз и, придя в себя, увидел, что лежит на траве возле дверей дома. Рядом лежала Коралия. Ее тяжелое дыхание было похоже скорее на стоны.
 «Она тоже старается выбраться из черной ямы, — подумал Патриций. — Так же, как и я, она выбивается из сил».
 Между ними стоял столик, и на нем два стакана с водой. Капитан жадно схватил один из них, но выпить не посмел. В этот момент кто-то вышел из раскрытой двери дома, но это был не Симон, а какой-то незнакомый человек.
 «Я не сплю, — уверял себя Бельваль. — Совсем не сплю теперь, и знаю, что этот незнакомец наш друг».
 Он хотел произнести это вслух, но у него не хватило сил.
 Незнакомец приблизился и произнес:
 — Не утомляйте себя, капитан. Все идет, как нужно… Вот, выпейте.
 Он протянул Патрицию стакан с водой, и тот выпил его залпом.
 — Да, теперь все идет хорошо! — воскликнул он. — Боже, какое счастье жить! Ведь Коралия жива, не так ли? — и тотчас заснул снова.
 Проснувшись через некоторое время, Бельваль чувствовал себя гораздо бодрее, несмотря на шум в ушах, тяжесть в голове и некоторую затрудненность дыхания.
 Да, это был не сон. Он действительно лежал у двери дома и Коралия спала рядом.
 «Боже, как хорошо жить!» — снова подумал капитан.
 Он встал, полный желания двигаться, действовать. Однако в дом войти не решился и направился к тому месту в саду, где была могила, но внезапно остановился, пораженный.
 В нескольких метрах от дома, под тенью старого развесистого дерева, в садовом кресле с раскрытой книгой на коленях дремал какой-то незнакомец.
 И только теперь Патриций понял, что они с Коралией действительно избежали смерти, и возможно благодаря этому человеку.
 Бельваль внимательно оглядел его. Перед ним был мужчина лет пятидесяти с широкими плечами, матовым цветом лица и легкой сединой на висках. Одет он был очень элегантно, а книга в его руках называлась «Воспоминания Бенджамина Франклина». На внутренней стороне шляпы, лежавшей на траве, капитан заметил инициалы: «Л.П.»
 «Это он нас спас, — подумал Патриций. — Я узнаю его. Он вынес нас с Коралией из комнаты… Но каким чудом и откуда он взялся? Кто его послал?»
 Он дотронулся до плеча незнакомца, и тот сразу вскочил.
 — Извините, капитан, — произнес он с улыбкой, — но моя жизнь так полна, что я пользуюсь каждой свободной минутой, чтобы поспать немного, положительно не разбирая, на чем и где… Совсем как Наполеон, не правда ли? И право же, это сходство меня ничуть не огорчает. Но довольно обо мне. Как вы, капитан? И как чувствует себя матушка Коралия? Ей лучше теперь? Когда мне удалось открыть дверь и вынести вас, я решил вас не будить. И хорошо сделал, я знал, что свежий воздух сделает свое…
 Видя удивление Бельваля, незнакомец расхохотался.
 — Ах, я и забыл, что вы меня не знаете! — воскликнул он. — Мое письмо к вам было перехвачено. Стало быть, мне необходимо представиться: дон Луис Перенна, представитель старой испанской фамилии, дворянин чистейшей крови, все бумаги в порядке…
 Он опять рассмеялся.
 — Вижу, вам это мало о чем говорит. Конечно, Я-Бон, когда писал вам обо мне на стене, называл меня иначе. Помните, вечером, дней пятнадцать тому назад? Ага, теперь я вижу, вы начинаете понимать… Да, да, я тот самый, которого вы призывали тогда на помощь. Должен ли я произнести это имя вслух? Что же! С удовольствием! Арсен Люпен к вашим услугам, капитан!
 Бельваль был поражен. Он совершенно забыл о разговоре с Я-Боном, считая его глупой шуткой. И вот теперь Арсен Люпен перед ним и, мало того, каким-то чудом извлек его и Коралию из могилы, приготовленной для них искусной рукой…
 — Благодарю, — только и смог произнести Патриций, протягивая руку для пожатия.
 — Полно! — живо возразил дон Луис. — Никаких благодарностей… Если вы искренне пожмете мне руку, этого будет вполне достаточно. А пожать мне руку вы можете вполне смело, капитан, так как за мной хотя и водятся кое-какие грешки, но зато есть и порядочное количество добрых деяний, заслуживающих уважения ко мне честных людей, начиная с меня самого… И потом…
 Он остановился и, подумав немного, приблизился вплотную к Бельвалю и взял его за пуговицу тужурки.
 — Не двигайтесь, за нами следят, — шепнул он.
 — Но кто?
 — Некто, стоящий на набережной, сразу за садом. Стена невысока, наверху есть решетка, через ее отверстия за нами и следят.
 — Но откуда вы можете это знать? Вы стоите спиной к набережной и… кроме того там еще и деревья…
 — Слушайте!
 — Ровно ничего не слышу… Шум мотора автомобиля, только что остановившегося на набережной, там, где нет никакого жилья. Но кто же там, по-вашему?
 — Кто? Да старый Симон…
 — Симон?
 — Ну да… Он приехал удостовериться в том, что я спас вас обоих.
 — Но, стало быть, он вовсе не сумасшедший?
 — Сумасшедший? Он? Да он в таком же здравом уме, как мы с вами.
 — Однако…
 — Вы хотите сказать, что Симон вам покровительствовал, что целью его жизни было соединение вас с Коралией, что он прислал вам ключ от сада и так далее и так далее!
 — Вам все это известно?
 — А как же без этого мне удалось бы помочь вам?
 — Но, — с тревогой возразил Патриций, — если, действительно, этот разбойник возвратился сюда, не нужно ли принять некоторые предосторожности? Вернемся в дом, Коралия там одна…
 — Опасности нет никакой.
 — Почему же?
 — Потому что я здесь!
 Удивление капитана все возрастало. Он спросил:
 — Стало быть, Симон знал все? Он знает, что вы теперь здесь?
 — Да, знает из письма, которое я послал вам на имя Я-Бона и которое он перехватил. Я писал о том, что иду вам на помощь, вот почему он вынужден был поспешить… Только согласно старинной моей привычке я явился на несколько часов раньше, чем обещал, и застал его в самый разгар работы…
 — А до этого вы не знали, что враг именно он?
 — Совершенно!
 — И только утром…
 — Я узнал об этом сегодня без четверти два пополудни.
 Патриций смотрел на часы.
 — А теперь четыре… Стало быть, два часа вы…
 — Даже меньше этого, час… Всего только час, как я здесь!
 — Вы расспросили Я-Бона?
 — Вы думаете, я терял даром время? Мне вполне достаточно было узнать от него, что вас нет и что это начинает его беспокоить.
 — И тогда?
 — Тогда я начал вас искать…
 — Как именно?
 — Я начал с того, что обыскал вашу комнату и обнаружил, что в вашем столе и в стене есть отверстие, через которое можно из соседней комнаты достать ваш дневник. Это и проделывал Симон, благодаря чему был в курсе всех ваших действий. Вы ведь не забыли, что стол стоит вплотную к стене? Из вашего же дневника он узнал, что вы намерены придти сюда именно сегодня. Вот почему вчера ночью он не напал на вас, предпочтя прежде прочитать то, что вы записали в дневнике. Узнав, что вы настороже, он постарался скрыться. Я узнал все это из того же источника, а завтра об этом узнал бы и Демальон, встревоженный вашим отсутствием.
 — Но было бы слишком поздно! — произнес Бельваль.
 — Да, слишком поздно. Но это вовсе не его дело. И полиции нечего вмешиваться… Вот почему я потребовал от ваших калек, чтобы они хранили молчание насчет вашего исчезновения. Таким образом, Демальон, придя на улицу Раймон, найдет, что все в порядке… Обеспечив себя с этой стороны, я в сопровождении Я-Бона проник в этот сад.
 — Дверь была открыта?
 — Нет. Но в этот самый момент Симон выходил из сада, и я, воспользовавшись такой удачей, преспокойно вошел вместе с Я-Боном. Симон не смел протестовать.
 — Но вы-то еще не знали тогда, что именно он нас преследует?
 — Как не знал! А ваш дневник?
 — Но сам я не подозревал…
 — Да каждая страница вашего дневника, капитан, уличает его. Нет ни одного происшествия, в котором он не был бы замешан и которое он сам заранее не подготовил бы…
 — Но в таком случае, его нужно схватить!
 — Ну и что потом? Заставить его говорить? Нет, гораздо лучше предоставить ему полную свободу действий… Вы видите, теперь он бродит вокруг дома вместо того, чтобы бежать… Так вот, мы с Я-Боном бегом примчались к дому. Входная дверь была открыта, зато дверь с лестницы в одну из комнат оказалась запертой. По запаху газа я сразу же понял, в чем дело… Для Я-Бона легким делом было сломать замок, а потом мы вынесли вас на свежий воздух и проделали все, что требуется в таких случаях. Таким образом вы были спасены…
 — Но перед уходом Симон, конечно, постарался уничтожить все следы преступления? — спросил Бельваль.
 — Нет, он собирался это сделать потом. Судя по обстановке, все сочли бы, что вы с Коралией умерли по своей воле, как это уже было когда-то с вашим отцом и ее матерью.
 — Как? Стало быть, и это вы знали? — удивился Патриций.
 — Да ведь у меня глаза для того, чтобы читать, — беспечно рассмеялся дон Луис. — Надпись на стене, открытия, сделанные вашим отцом… Я знаю столько же, сколько вы сами, капитан, а может быть, и больше…
 — Больше?
 — Да, конечно. У меня ведь долголетняя практика в разгадывании секретов. То, что кажется крайне таинственным для остальных, для меня ясно, как день. Таким образом…
 — Что же?
 Дон Луис, видимо, колебался, потом сказал:
 — Нет, нет, лучше будет, если я теперь ничего не скажу. Мрак будет понемногу рассеиваться сам собой. Подождем… Теперь же…
 Он прислушался.
 — Слышите? Он, должно быть, вас увидел и теперь уезжает.
 — Он уезжает! — воскликнул капитан. — Но нужно задержать его! Вдруг он исчезнет бесследно! Как я тогда отомщу негодяю?
 Дон Луис лукаво усмехнулся.
 — Вот теперь вы называете негодяем человека, который двадцать лет следил за вами и соединил вас с Коралией… Ваш благодетель…
 — Ах, я не знаю, что и думать… Все до такой степени окутано мраком! Я могу только ненавидеть его. Я желал бы пытать его, чтобы вытянуть, наконец, из него правду, а между тем…
 В отчаянии он замолчал и схватился руками за голову.
 Дон Луис старался успокоить Бельваля.
 — Не отчаивайтесь… Никогда Симон не был ближе к своей гибели, чем в эту минуту. Он у меня в руках так же, как вот этот лист с дерева…
 — Но каким же образом?
 — В автомобиле мой человек…
 — Как вам это удалось?
 — Очень просто… Я посадил своего человека в наемный таксомотор и приказал держаться около переулка. Само собой разумеется, что Симон нанял именно его…
 — А вы уверены в вашем человеке?
 — Вполне.
 — Но разве не может Симон приказать везти себя куда-нибудь подальше от Парижа и там избавиться от шофера?
 — Неужели вы воображаете, что из Парижа можно выехать и колесить по дорогам без особого разрешения? Нет… Если Симон и захочет куда-нибудь уехать, прежде всего он отправится на вокзал. В таком случае и нам придется путешествовать…
 — Но как же, разве у вас есть необходимое разрешение?
 — Вот именно, и годное для путешествия по всей Франции.
 — Разве бывают такие?
 — Бывают, и у нас оно вполне законное и притом подписанное самим президентом.
 До сих пор на пути Патриция встречались только неудачи. И вот, точно по волшебству, все изменилось.
 — Право, вы, кажется, собираетесь заплакать по примеру матушки Коралии, — весело рассмеялся Люпен. — Ваши нервы были слишком долго напряжены, капитан! И, кроме того, вы, должно быть, голодны, вам необходимо подкрепиться. Пойдемте же! — и он увлек его за собой по направлению к дому.
 — Вот что еще я вам должен сказать, капитан, — совершенно серьезно проговорил он, — я требую соблюдения тайны! Кроме вас и нескольких старых друзей и Я-Бона, который спас мне жизнь в Африке, где мы встретились с ним в первый раз, никто не знает, что я существую. Для всех остальных я — дон Луис Перенна. В Марокко, где я провел некоторое время, я имел случай познакомиться с королем одного нейтрального государства, который от всей души сочувствует Франции и если держит нейтралитет, то только потому, что иначе не может… Я ему понадобился, а в благодарность за услугу он пожаловал мне дворянство. Я прибыл сюда в качестве хотя и секретного, но официального лица и должен был пробыть здесь четыре дня. Теперь осталось только два, а потом я возвращаюсь туда, откуда приехал.
 Они подошли к тому месту, где оставили Коралию. Дон Луис задержал руку Бельваля.
 — Еще только одно слово, капитан. Я поклялся моему доверителю, что буду действовать исключительно в его интересах, а стало быть, в интересах моей страны. Мой доверитель потребовал, чтобы все мое время принадлежало ему, и потому вами я могу заняться лишь постольку, поскольку ваша история касается общего дела. Я принужден буду уехать сразу же, как только найду мешки с золотом. Я только из-за них ответил на призыв Я-Бона. Поэтому я уеду не позже, чем завтра. Эти два дела неразрывно связаны между собой, и развязка одного будет служить заключением другого. Ну а теперь представьте меня матушке Коралии, и за работу…
 И он рассмеялся.
 — С ней тайны не нужны… Скажите ей мое настоящее имя: Арсену Люпену женщины никогда не вредили.
 …Сорока минутами позже Коралия уже была в своей комнате. На этот раз ее хорошо охраняли. В ожидании Патриция дон Луис прогуливался по террасе, беспрерывно куря свои любимые сигареты.
 — Ну, как капитан, теперь начнем?
 Дон Луис посмотрел на часы и продолжал:
 — Сейчас половина шестого… У нас, по крайней мере, есть еще час, этого вполне достаточно…
 — Кому достаточно? Неужели вы думаете открыть все в течение часа?
 — Для того, что я задумал, мне будет довольно и нескольких минут.
 Дон Луис попросил капитана показать ему подвал под библиотекой, в котором Эссарец хранил мешки с золотом.
 — Именно через эту отдушину бросал он сюда свои мешки, капитан?
 — Да.
 — А лестница…?
 — Она сообщается с библиотекой как раз около этой отдушины.
 — И выходит на террасу?
 — Да.
 — Ну, теперь все ясно. Мешки доставлялись по лестнице, а чтобы отправлять их дальше, пользовались отдушиной.
 — Но…
 — Никаких «но», капитан. Чаще всего ошибка заключается в том, что ищут чересчур далеко.
 Они остановились около отдушины. Дон Луис тщательно осмотрел ее и замерил. Потом он подошел к круглому бассейну, расположенному в четырех метрах от отдушины. В середине бассейна была скульптура ребенка, держащего в руках рог изобилия, из которого била вверх тонкая струя воды.
 Дон Луис осмотрел бассейн, дотронулся до украшения на пьедестале статуи. Последняя сдвинулась вправо, и открылось круглое отверстие.
 — Ну вот, — удовлетворенно сказал он.
 — Что?
 — Вода из бассейна сейчас уйдет.
 И, действительно, вода быстро пошла на убыль, обнажив дно бассейна.
 Дон Луис перешагнул через парапет и, сев на корточки, стал внимательно рассматривать дно. Оно было выложено мраморными плитами, белыми и красными, в виде так называемого греческого рисунка. На одной из плит виднелось кольцо, которое дон Луис приподнял и потянул. Плиты раздвинулись. Под ними оказался глубокий проем.
 — Вот каким образом переправлялись мешки с золотом. Как видите, система канализации! — воскликнул дон Луис. — К мешкам прикреплялись крючья, которые затем надевались на железную проволоку, начало которой вы можете видеть отсюда. Скользя по ней, мешки отправляли дальше по назначению.
 — Удивительно! — с восхищением произнес Бельваль. — Но куда этот ход ведет?
 — Будет достаточно, если мы узнаем, где заканчивается проволока. Капитан, идите к той стене в конце сада, перпендикулярно дому и срежьте ветку дерева. Да, чуть не забыл: мне нужно будет выйти в переулок. У вас с собой ключ от калитки? Дайте мне его.
 Патриций отдал ключ и направился к стене, выходившей на набережную.
 — Возьмите немного правее, — крикнул ему вслед дон Луис. — Еще немного… Вот теперь хорошо. Ждите меня там.
 Он вышел из сада, повернул в переулок и крикнул оттуда:
 — Вы здесь, капитан?
 — Да.
 — Прикрепите ветку так, чтобы я мог видеть ее, и идите сюда.
 Бельваль присоединился к дону Луису, и они пересекли набережную.
 Как раз напротив сада с набережной к воде вела лестница. Возле нее были сложены кирпичи, строительный мусор, битые стекла. Невдалеке находилась маленькая калитка с вывеской: «Шантер Берту, подрядчик».
 Спустившись к реке, дон Луис и капитан осмотрели каменную насыпь и обнаружили решетку, почти занесенную илом и песком. Она прикрывала какой-то вход.
 Дон Луис потянул к себе решетку и сказал, смеясь:
 — Вы заметили, что во всей этой истории ни одна дверь не заперта? Будем надеяться, что и на этот раз нам повезет…
 Действительно, так и случилось, и они проникли в чуланчик, в каких обыкновенно рабочие оставляют свои инструменты.
 — Пока ничего подозрительного, — пробормотал дон Луис, зажигая карманный электрический фонарь. — Два ведра, две лопаты, лесенка. А, вот, так я и думал! Рельсы! Складные рельсы… Помогите мне, капитан! Посмотрим еще там… Ну вот, видите…
 На уровне земли виднелось отверстие такого же размера, как и в бассейне. Вверху виднелась железная проволока с прикрепленными к ней крючьями.
 — Вот здесь была конечная станция мешков с золотом, — пояснил дон Луис. — Они падали сверху в эти вагонетки, видите? А потом ночью укладывали рельсовый путь, и вагонетки катились в заранее отведенное место. Там их выгружали, а дальше наше французское золото уплывало. Куда? За границу…
 — И вы думаете, что последние восемьсот мешков с золотом были отправлены таким же способом?
 — Боюсь, что так.
 — Стало быть, мы пришли слишком поздно?
 Некоторое время оба молчали. Патриций, наблюдая за доном Луисом, поражался сообразительности своего нового знакомого, сумевшего так быстро разгадать эту загадку. Тем временем тот достал из кармана книгу, с которой Бельваль застал его в саду, отчеркнул ногтем несколько строк и передал капитану. Он прочитал:
 «Каждый день мы отправлялись всем двором, во главе с королем Людовиком XVI и королевой, в Пасси, на виллу, которая соприкасается с моим обиталищем. Там в прекрасном саду лентой сверкают ручьи, со скал низвергаются серебристые каскады. Все устроено при помощи прекрасно содержащихся подземных каналов. Так как меня знают за любителя-механика, мне показали бассейн, где находят исток воды всех ручьев и каскадов. Нужно только повернуть прекрасного мраморного младенца слева направо, и тогда все воды направятся прямо в Сену по акведуку, который кончается тут, где-то поблизости».
 Дон Луис пояснил:
 — С тех пор, конечно, многое изменилось… С ловкой руки Эссареца по акведуку потекло золото.
 — Как вы нашли эту книгу?
 — Случайно… Я на нее наткнулся в комнате старого Симона и взял с собой, чтобы посмотреть, чем он интересуется.
 — Так вот каким способом он проник в тайну Эссареца! — воскликнул Бельваль. — Он, наверное, нашел книгу в бумагах своего господина и таким образом узнал секрет. Разве вы не такого же мнения?
 Дон Луис не отвечал. Он смотрел на реку, где недалеко от берега стояла барка. До сих пор на ней никого не было видно, но теперь из трубы показалась тонкая струйка дыма.
 — Пойдем, посмотрим, — сказал он и, указывая на борт суденышка, добавил: — Какое смешное название — «Ленивец»!
 По перекинутым с берега доскам они поднялись на заваленную бочками и канатами палубу и увидели лесенку, ведущую в каюту. Там оказался широкоплечий малый с растрепанной вьющейся шевелюрой и безбородым лицом. Одет он был в засаленные панталоны и не менее грязную куртку.
 Дон Луис протянул этому человеку 20 франков, которые тот с живостью схватил.
 — Мне нужна одна справка, дружище, — начал дон Луис. — Не видел ли ты на днях какую-нибудь баржу перед избушкой подрядчика Берту?
 — Да, была моторная барка, которая отправлялась третьего дня.
 — Как она называлась?
 — «Прекрасная Елена». На ней были двое мужчин и одна женщина, должно быть, иностранцы, так как говорили не по-нашему. Никто ни слова не понял из их болтовни.
 — А подрядчик Берту разве больше не работает?
 — Нет, он призван, и рабочие тоже. До меня тоже скоро дойдет черед, хотя доктора говорят, что у меня больное сердце. Те люди работали у хижины Берту, прокладывали какие-то рельсы, катили по ним вагонетки, потом выгружали. Работали всю ночь, а утром отправились.
 — В какую сторону?
 — Они спустились вниз к Манту.
 Десятью минутами позже дон Луис и Патриций были в особняке Эссареца. Там их ждал шофер, который отвозил Симона. Он, как и предполагал дон Луис, отправился на вокзал и взял билет до Манта.




 Глава 15
 «Прекрасная Елена»


 — Ошибки быть не может, — сказал Бельваль. — Предупреждение, полученное Демальоном о том, что золото уже отправлено, спешка, с которой была произведена погрузка, национальность этих людей — все совпадает. Золото было спрятано в каком-нибудь тайнике, пока «Прекрасная Елена» ожидала сигнала. Прежде Эссарец давал знак к отплытию дождем из искр. На этот раз Симон, продолжая работу своего господина, наверно, тоже как-то предупредил экипаж барки, и теперь золото плывет к Руану и Гавру, а потом его перегрузят на пароход — и на Восток! Ведь мешки нетрудно спрятать, например, в трюме под углем… В Манте, куда Симон взял билет, он может переодеться матросом и исчезнуть вместе с золотом!
 Дон Луис не отвечал. Но, должно быть, он все-таки был согласен с Бельвалем, так как заявил:
 — Ну, хорошо! Я еду!
 Потом обратился к шоферу:
 — Поезжай в гараж, возьми другую машину и побыстрее возвращайся. Раньше чем через час я хочу быть в Манте. Что же касается вас, капитан…
 — Что касается меня, то я еду с вами, — решительно произнес Бельваль.
 — А кто будет охранять…
 — Коралию? Но какая же опасность может ей грозить? Никому и в голову теперь не придет нападать на нее! Симон после неудачной попытки думает только о себе, о своей безопасности и о… золоте!
 — Ну, смотрите… Да, вот еще что. Я-Бон подойди сюда… Ты совсем выздоровел? Рана зажила? И ты отдохнул? Великолепно! В таком случае пойдем со мной.
 Он повел Я-Бона к избушке Берту на набережной.
 — В девять часов вечера ты должен быть здесь. Принесешь себе еду и питье и станешь наблюдать за тем, что будет происходить вокруг. Что произойдет? Может быть, ничего. Но все-таки ты не уйдешь отсюда, пока я не вернусь. Если… Если только не произойдет чего-нибудь, в чем ты примешь участие.
 После дон Луис добавил:
 — Главное, Я-Бон, остерегайся Симона. Это он тебя ранил. Если увидишь его, хватай и тащи сюда. Но не убивай, слышишь? Мне он нужен живой! Понял, Я-Бон?
 Патриций заволновался.
 — Вы опасаетесь чего-нибудь? Но ведь это же невозможно, раз он уехал.
 — Милейший капитан, — проговорил дон Луис, — когда генерал пускается в преследование неприятеля, не мешает ему позаботиться о том, чтобы уже завоеванная местность хорошо охранялась. Хижина Берту — один из главных пунктов врага, вот почему я наблюдаю за ним.
 Дон Луис позаботился и о Коралии. Сильно ослабевшая, она нуждалась в покое и хорошем уходе. Ее посадили в автомобиль и, покружив по городу, чтобы сбить с толку возможных преследователей, привезли в убежище для выздоравливающих на улицу Майо, где и сдали на руки сестре милосердия, заручившись обещанием тщательно наблюдать за больной. К ней не должен был допускаться никто из посторонних, и ни одно письмо не должно было доходить до нее, если только не будет снабжено подписью: «Капитан Патриций».
 В девять часов вечера автомобиль мчался по дороге к Манту. Сидя рядом с доном Луисом, Бельваль предавался радостным мыслям о близкой победе, и в то же время его терзали сомнения.
 — Две вещи, — обратился он к дону Луису, — остаются для меня загадкой. Во-первых, кто был убит Эссарецем четвертого апреля в семь часов девятнадцать минут утра? Я ведь слышал его предсмертные крики. И где труп?
 Дон Луис молчал.
 — Во-вторых, как объяснить поведение Симона? Этот человек посвятил свою жизнь единственной цели — отомстить за смерть моего отца и соединить нас с Коралией. В Симоне чувствуется непреклонность, почти одержимость. И в тот день, когда его враг Эссарец умер, его поведение круто меняется, он начинает преследовать Коралию и меня и даже замышляет и приводит в исполнение свой страшный план, который удался Эссарецу двадцать лет назад. Согласитесь, за этим что-то кроется! Вскружило ли ему голову золото? Неужели сокровища, попавшие в его руки в тот день, когда он проник в тайну, могут служить объяснением его злодейств? Может ли честный человек стать разбойником, чтобы утолить внезапно проснувшиеся инстинкты? Что вы думаете об этом?
 Дон Луис по-прежнему молчал. Бельваль, ожидавший, что все загадки в мгновение ока будут решены знаменитым Люпеном, почувствовал досаду. Он сделал последнюю попытку.
 — А золотой треугольник? Еще одна тайна! Что он означает? Какая загадка за этим кроется? Что вы думаете об этом?
 Дон Луис наконец произнес:
 — Капитан, я питаю к вам искреннюю симпатию и отношусь с живейшим интересом ко всему, что касается вас, но, признаюсь, у меня есть цель, к которой направлены все мои усилия: поиски золота, и я не хочу, чтобы это золото ушло… Ваше дело мне удалось. Другое — еще нет. Вы живы и здоровы, но у меня еще нет мешков с золотом, а мне они нужны, они нужны мне…
 — Но они у вас будут, раз мы знаем, где они находятся.
 — Они станут моими, — сказал дон Луис, — только когда будут лежать передо мной. А до тех пор неизвестно…
 В Манте поиски продолжались недолго. Оказалось, что один приезжий, по приметам похожий на Симона, остановился в отеле «Три императора» и в настоящую минуту спит в номере на третьем этаже.
 Дон Луис разместился в номере первого этажа, а Патриция отправил в «Гранд-Отель», опасаясь, что деревянная нога капитана привлечет внимание того, за кем они следили.
 На другой день Бельваль проснулся поздно. Дон Луис дал ему знать по телефону, что Симон заходил на почту, потом был на берегу Сены и на вокзале, откуда вернулся в отель с довольно элегантной дамой, лицо которой было скрыто под вуалью. Они вместе завтракали в его номере.
 В четыре часа снова зазвонил телефон. Дон Луис просил капитана приехать без промедления в маленькое кафе на окраине города, у реки. Там Патриций увидел Симона, прогуливающегося по набережной. Он шел, заложив руки за спину, с видом человека, который слоняется без определенной цели.
 — Кашне, очки, все та же одежда, все те же манеры, — прошептал капитан.
 И добавил:
 — Присмотритесь к нему, он подчеркнуто беспечен, но взгляд его прикован к реке. Он то и дело смотрит в ту сторону, откуда должна прибыть «Прекрасная Елена».
 — Да, да, — согласился дон Луис. — А вот и дама.
 — Это она! — воскликнул Бельваль. — Я уже встречал ее два-три раза на улице.
 Манто из габардина обрисовывало плечи женщины, довольно полные и широкие. От фетровой широкополой шляпы спускалась вуаль. Она протянула Симону телеграмму на голубой бумаге, которую тот сейчас же прочитал.
 Они с минуту поговорили, как бы совещаясь, прошли мимо кафе и остановились немного поодаль.
 Симон написал несколько слов на листке бумаги, который передал спутнице. Она ушла, а Симон продолжал следить за гладью реки.
 — Вы останетесь здесь, — произнес дон Луис.
 — Однако, — запротестовал Патриций, — Симон, кажется, ничего не опасается. Он не оборачивается.
 — Лучше соблюдать осторожность, капитан. Но как жаль, что мы не можем ознакомиться с бумагой, написанной Симоном.
 — Я мог бы…
 — Догнать даму? Нет, нет, капитан. Не желаю вас обидеть, но вам это не под силу.
 И он удалился.
 Бельваль ждал. Несколько барок прошли вниз и вверх по реке. Машинально он читал их имена. Примерно через полчаса после ухода дона Луиса очередное судно показалось из-за поворота реки. Когда оно поравнялось с капитаном, он ясно различил на борту надпись: «Прекрасная Елена».
 Барка быстро скользила по воде. У нее была довольно низкая осадка, хотя она не казалась очень нагруженной. Патриций увидел двух матросов, которые рассеянно курили около рубки. За кормой качалась пузатая шлюпка.
 Не причалив к берегу, барка уходила за излучину реки. Бельваль начал нервничать. К тому же, наблюдая за «Прекрасной Еленой», он так увлекся, что упустил из виду Симона. Когда он вспомнил про него, того уже не было на набережной.
 Прошло около часа, прежде чем вернулся дон Луис, и капитан бросился к нему:
 — Симон…
 — Спокойно, мой друг! — «Прекрасная Елена» в двух километрах отсюда: они отцепили шлюпку и приплыли за Симоном.
 — Значит, он уехал с ними?
 — Да.
 — Ничего не подозревая?
 — Вы от меня слишком многого требуете…
 — Ну, ладно! На автомобиле мы их опередим и в Вероне предупредим военные и другие власти, чтобы их арестовали.
 — Мы никого не предупредим, капитан. Мы сами проделаем это.
 — Как? Но…
 Они обменялись долгим взглядом.
 — Вы боитесь, что я заберу все золото? Черт возьми, такой пакет трудно спрятать в кармане.
 — Однако смею ли я спросить, каковы ваши намерения на этот счет?
 — Смеете, капитан, но позвольте мне повременить с ответом до того, как мы выиграем это дело. Сначала нам надо догнать барку.
 Они вернулись в отель «Три императора» и оттуда в автомобиле отправились в погоню.
 Дорога сворачивала к реке у Росни. «Прекрасной Елене» требовалось, по крайней мере, три часа, чтобы доплыть до Баниера, между тем как автомобиль, взобравшись на холм, уже через пятнадцать минут подъезжал к городку.
 Они проехали деревню, немного дальше находилась гостиница. Здесь дон Луис приказал остановиться и сказал шоферу:
 — Если мы не вернемся в полночь, возвращайся в Париж…
 По тропинке они вышли к реке и четверть часа шли вдоль берега. Наконец дон Луис нашел то, что, по-видимому, искал: шлюпку, привязанную к столбу, невдалеке от виллы, ставни которой были заперты.
 Было около семи часов вечера. Быстро темнело, но ночь обещала быть светлой: на горизонте всходила луна.
 — Сначала, — сказал дон Луис, — два слова в объяснение. Мы будем ждать «Прекрасную Елену», которая должна быть здесь в десять часов. Мы повстречаемся с ней посредине реки и при лунном свете… или при свете моего электрического фонаря прикажем застопорить мотор, и они, конечно, повинуются, увидев ваш мундир.
 — А если…
 — В противном случае мы рискуем очень многим… К тому же их трое, а нас двое. Стало быть…
 — А потом…
 — Потом? Я имею все основания думать, что два человека на барке — всего лишь мелкие сошки, и они даже представления не имеют о том, какой груз везут… Если Симона обезоружить, а тем двум хорошенько заплатить, то они повернут судно, куда я захочу… Но должен вас предупредить, что судно поступит в полное мое распоряжение… И груз его я сдам, когда мне заблагорассудится… Это моя добыча… И никто, кроме меня, права на нее не имеет.
 Капитан вспылил.
 — Извините, с вашими условиями я согласиться не могу.
 — В таком случае дайте мне честное слово, что будете хранить тайну, и разойдемся… Я отправлюсь на «Прекрасную Елену», а вы вернетесь к своим делам. Заметьте себе также, что я не требую от вас немедленного ответа. У вас достаточно времени для того, чтобы подумать и остановиться на том или ином решении, которое подскажут вам ваша совесть и ваши интересы… Что до меня, то вы уже знаете мою слабость: когда мне выпадает несколько свободных минут, я пользуюсь ими для того, чтобы отоспаться. Спокойной ночи, капитан.
 И с этими словами дон Луис плотно закутался в плащ, забрался в лодку и улегся спать.
 Патрицию стоило больших усилий, чтобы сдержаться. Подчеркнутое спокойствие дона Луиса, его ироничный тон раздражали его. Но в то же время он сознавал, что без помощи этого человека ничего сделать не сможет. И потом дон Луис спас жизнь ему и Коралии…
 Время шло. Дон Луис крепко спал, а Бельваль думал, как ему добраться до Симона и помешать своему спутнику завладеть золотом. Он не хотел быть его соучастником… Но когда вдали затарахтел мотор барки и дон Луис вскочил, капитан оказался в лодке подле него, готовый оказать необходимую поддержку. Они не сказали друг другу ни единого слова.
 Где-то на часах городской ратуши пробило десять. «Прекрасная Елена» приближалась.
 Волнение Патриция росло с каждой минутой. Скорая победа означала поимку Симона, возвращение миллионов, спасение Коралии… Шум мотора приближался, и звук этот гулко разносился по неподвижной реке… Дон Луис налег на весла, и скоро лодка вышла на середину реки.
 В сумеречном свете все отчетливее вырисовывался черный силуэт — встреча должна была произойти через несколько минут.
 — Помочь вам? — шепотом спросил Бельваль. — Нас течением уносит в сторону.
 — Что за беда? — ответил дон Луис и стал тихо напевать.
 Вдруг лодка круто повернула к берегу.
 — Что же это… что же это?.. — опешил капитан. — Вы… вы, значит, убегаете. Я ничего не понимаю… Быть может, потому, что нас двое против трех… Вы боитесь?
 Дон Луис одним прыжком очутился на берегу и протянул руку Патрицию. Но тот оттолкнул ее и проворчал:
 — Потрудитесь объяснить, в чем дело?
 — Объяснять долго, — ответил дон Луис. — А вот вы ответьте мне на один вопрос… Вы не заметили, куда я положил книгу, которую я нашел в комнате Симона?
 — Черт побери… Я полагаю, нам сейчас не до этого…
 — Это очень важно, капитан…
 — Нет, я этой книги не видел.
 — Ну, конечно же… — сказал дон Луис, — ясно, как день, нас провели… вернее, меня… Надо уходить отсюда, капитан…
 Но Бельваль оттолкнул лодку от берега и, схватив весла, пробормотал:
 — Да вы никак подтруниваете надо мной!
 И, отплыв на несколько метров, крикнул:
 — Если вы боитесь, я встречусь с Симоном один… Обойдусь и без вас…
 Вскоре лодка приблизилась к барке. При первом же властном окрике «Прекрасная Елена» остановилась, и два пожилых матроса-баска, которым капитан отрекомендовался представителем военной власти, провели его по судну… Симона на нем не оказалось, как не оказалось и мешков с золотом. Трюм был почти пуст.
 Разговор был недолог:
 — Куда направляетесь?
 — В Руан, судно наше реквизировано для военных нужд…
 — По дороге брали пассажиров?
 — Да, в Манте.
 — Его имя?
 — Симон Диодокис.
 — Куда он делся?
 — Мы высадили его на берег… Он поехал дальше по железной дороге.
 — Зачем он ехал с вами часть пути?
 — Чтобы расплатиться с нами.
 — За что?
 — За груз, который мы доставили в Париж два дня тому назад.
 — Мешки?
 — Точно так.
 — С чем?
 — Этого мы не знаем… Он обещал хорошо заплатить, и мы ни о чем больше не спрашивали.
 — Где теперь этот груз?
 — Мы перегрузили его на маленький пароход, ждавший нас недалеко от Пасси.
 — Название этого парохода?
 — «Серна». На нем экипаж из шести человек.
 — Где он сейчас?
 — Вероятно, уже дальше Руана. У него очень быстрый ход. Симон Диодокис должен был его нагнать…
 — Вы давно знаете Симона Диодокиса?
 — Первый раз видели его… Но мы знали, что он доверенное лицо Эссареца.
 — А! Вы, значит, выполняли поручения Эссареца?
 — Несколько раз и всегда одни и те же.
 — Что же он, каким-нибудь сигналом призывал вас к берегу?
 — Дымом из старой трубы.
 — И вы всегда возили мешки?
 — Да… мешки. А с чем они, мы не знали. Он нам хорошо платил. Мы не спрашивали.
 Патриций не задавал больше никаких вопросов. Он спустился в лодку и поспешил к берегу. Дона Луиса он застал в гостинице за вкусным ужином.
 — Скорей, — сказал он, — груз на пароходе «Серна», который мы можем нагнать между Руаном и Гавром.
 Дон Луис встал и протянул Бельвалю пакет, завернутый в белую бумагу.
 — Ваши сандвичи, капитан. Нам предстоит тяжелая ночь… Жаль, что вы не выспались, как я… Едем! Я сам сяду за руль.
 Но едва они отъехали от гостиницы, как Патриций воскликнул:
 — Куда же вы! Поворачивайте обратно! Ведь мы едем на Мант и в Париж!
 — Туда нам и надо, — ответил дон Луис, усмехаясь.
 — Что? В Париж?
 — Ну конечно.
 — Однако это… это уже слишком… Я вам говорю, что оба матроса…
 — Ваши матросы мошенники!
 — Они меня уверили, что груз…
 — Груз… Да над вами посмеялись, капитан.
 — Позвольте, но «Серна»…
 — «Серна»? А я вам говорю, капитан, что нас провели… Этот Симон — ловкая шельма! Черт возьми, негодяй вырыл мне волчью яму, и я бухнулся в нее головой! Ну посмотрим еще, чья возьмет… Всякая шутка имеет предел… Скоро ему, пожалуй, уже не до шуток будет.
 — Однако…
 — Вы как будто недовольны, капитан? После неудачи с «Прекрасной Еленой» вы хотите отыграться на «Серне»? Сделайте одолжение, если вам так хочется… Сойдите в Манте. Но считаю своим долгом предупредить вас, что Симон теперь в Париже, он опередил нас на три-четыре часа.
 Бельваль вздрогнул. Симон в Париже! В Париже, где Коралия теперь одна…
 Дон Луис продолжал:
 — Негодяй! Ловкий ход придумал, а? Этакая бестия… Подумать только, «Воспоминания Бенджамина Франклина»! Будучи уверен в том, что я приеду, он рассудил так: дон Луис — опасный человек, он тотчас поймет, в чем дело, и тогда крышка мне и золоту… Чтобы избавиться от него, надо так или иначе направить его по ложному следу… Ловко придумано! И вот в дело пущена книга Франклина, раскрывающаяся на нужной странице, и моя неизбежная и легкая находка канализации, и нить Ариадны, предусмотрительно вложенная в мою руку. А на самом деле от подвала до хижины Берту меня вела незримая рука Симона… Хотя нет! На набережной я почувствовал что-то неладное. Но у берега какое-то суденышко… Значит, у матроса можно навести справки… Конечно, это еще одна ловушка! Это ясно, как дважды два…
 — Но тот человек…
 — Ну, конечно, соучастник Симона. А тот, не подозревая, что его кто-то провожает до вокзала, поручает этому человеку направить меня в Мант. Здесь продолжается та же комедия: «Прекрасная Елена» с двойным грузом, Симоном и золотом. Мы пускаемся в погоню за «Прекрасной Еленой»… На ней, конечно, нет ни Симона, ни золота. Теперь оказывается, мешки перегрузили на «Серну»… Мы преследуем ее до Руана, до Гавра и, разумеется, совершенно напрасно, потому что никакой «Серны» в действительности нет. Но мы воображаем, что она существует, и только ускользнула от нас. И тогда дело в шляпе. Миллионы исчезли, Симон исчез, и нам остается примириться с неудачей и отказаться от дальнейших поисков. Понимаете, отказаться от дальнейших поисков… Вот цель этого пройдохи. И он добился бы своего, если бы…
 Машина неслась с огромной скоростью. Дон Луис лишь иногда с завидной ловкостью притормаживал у шлагбаумов. Сторожевые посты, предъявление документов, удостоверений личности и опять головокружительная езда…
 — Но… что это, — спросил Патриций, — что навело вас на верный след?
 — Эта женщина в Манте… Сначала я и сам не был уверен… Я почему-то не мог забыть лица человека, с которым мы разговаривали на барке «Ленивец». У меня тогда мелькнула мысль, что это переодетая женщина… Но когда мы увидели ту даму в Манте, меня вдруг как громом поразило.
 Дон Луис подумал немного и тихо продолжал:
 — Но кто, черт возьми, эта женщина?
 Оба молчали.
 — Грегуар, вероятно, — вырвалось у капитана помимо воли.
 — Что? Что вы сказали? Грегуар?
 — Ну, да — раз этот Грегуар на самом деле женщина…
 — Послушайте, что вы говорите?
 — Да, да… Об этом сказал на допросе Бурнеф!
 — Но в вашем дневнике об этом нет ни слова!
 — Да… верно… я упустил эту подробность.
 — Подробность! Это что же, пустяк, по-вашему? Если бы я об этом знал, я тотчас догадался бы, что этот перевозчик не кто иной, как Грегуар, и мы не потеряли бы целую ночь… Ну и чудак же вы, милый мой…
 Досада не изменила, однако, добродушного настроения дона Луиса, он искусно правил машиной и напевал что-то… Но Патриция томили мрачные предчувствия, и лицо его становилось все мрачнее. А дон Луис ликовал.
 — Это дело начинает все больше увлекать меня. Я не люблю, откровенно говоря, легких побед… Поэтому я был все это время в дурном настроении. Подумать только! Чего он не навертел: книга Франклина, золотой канал, всякие сложности и загадки, разрешающиеся сами по себе, свидание в Манте, «Прекрасная Елена», бегство с золотом на каком-то жалком суденышке… Это может еще сойти в мирное время, но не теперь, когда страна на военном положении и на каждом шагу осмотры и проверки. И такой тертый калач, как Симон, рискнет отправиться в подобное путешествие? Я все время подозревал что-то неладное, потому-то и послал Я-Бона наблюдать за хибаркой Берту… Я был почти уверен, что на берегу непременно произойдет что-то интересное… И что? Ведь я не ошибся? У господина Луиса чутье, как видите, еще не притупилось… Капитан, заявляю вам, завтра вечером я уезжаю… Впрочем, я вам это уже говорил. Я должен уехать… Но мы победим! Мы все узнаем, и об этом пресловутом золотом треугольнике тоже. Быть может, речь идет о том, что мешки — сложены в виде треугольника… Повторяю вам, капитан, рано или поздно мы все узнаем… Мешки с золотом будут в наших руках… И Патриций с Коралией пойдут в мэрию, а я буду их посаженным отцом, и они народят много, много детей…
 Они подъезжали к Парижу. Бельваль с трудом скрывал возраставшую тревогу.
 — Вы полагаете, что нам больше нечего опасаться? — спросил он.
 — О! Что вы? Этого я не говорил. Драма далеко еще не закончена. После заключительной сцены третьего акта, которую мы назовем сценой с углекислотой, наверное, будет еще и четвертый акт, а может быть, и пятый… Враг не сложил оружия.
 Автомобиль выехал на безлюдную набережную. Дон Луис вышел из машины и три раза тихо свистнул.
 — Никто не отвечает, — прошептал он. — Я-Бона, значит, здесь нет.
 — А Коралия?
 — Почему вас это так тревожит? Симон не знает, где она находится.
 В хибарке Берту было пусто, у берега по-прежнему стояла барка.
 — Пойдем туда, — сказал дон Луис. — Это судно, по-видимому, жилье пресловутой Грегуар. Она вернулась, потому что, по ее расчету, мы находимся теперь по дороге в Гавр. Во всяком случае, Я-Бон не мог не быть здесь и, вероятно, оставил какой-нибудь знак… Пойдемте капитан…
 — Но я… я даже понять не могу, отчего мне так жутко.
 — Полноте, — снисходительно заметил дон Луис. — Чего же вы боитесь?
 — Того, что мы сейчас увидим…
 Они зажгли фонарь, нащупали пистолеты в карманах и спустились к воде. Дверь каюты была заперта.
 — Эй, дружище… Открывайте!
 Ответа не последовало. Вышибить дверь оказалось делом нелегким. Она была очень тяжела и отнюдь не походила на обычные двери кают. Наконец им все-таки удалось высадить ее.
 — Черт возьми! — воскликнул дон Луис, первым вошедший в каюту. — Вот чего я не ждал…
 — Что? Что?
 — Глядите… Это женщина, которую звали Грегуар… Да она никак мертва…
 Женщина в мужской блузе лежала навзничь на узкой железной кровати. Беспорядок вокруг свидетельствовал о борьбе жертвы с убийцей.
 — Я не ошибся… Вот и платье, которое было на ней в Манте… Что с вами, капитан?
 Бельваль с трудом подавил крик. Его глаза, полные ужаса, были прикованы к иллюминатору.
 — Там… Смотрите…
 Стекло иллюминатора было разбито.
 — Да, да, вижу, — проговорил дон Луис.
 — Эта косынка… эта синяя косынка, — шептал Патриций. — Это косынка Коралии!
 Дон Луис вздрогнул.
 — Не может быть! Это невозможно! — воскликнул он. — Никто не знал, что мы спрятали ее на улице Майо… А вы случайно не телеграфировали ей с дороги?
 — Да… да… из Манта…
 — Но ведь это безумие! Неужели вы посылали телеграмму?
 — Да.
 — Из почтового отделения в Манте?
 — Да.
 — Кто-нибудь был в это время на почте?
 — Да, женщина.
 — Какая? Вот эта? Убитая?
 — Да.
 — Но она не могла видеть, что вы писали…
 — Нет, но я дважды переписывал телеграмму…
 — И черновик бросили на пол? Ах, капитан…
 Но Бельваль уже не слышал его. Он бросился к автомобилю и спустя полчаса вернулся с двумя телеграммами в руке, которые нашел в комнате Коралии.
 Первая была послана им самим: «Все обстоит благополучно. Будьте спокойны и не выходите из дому. С нежным приветом, капитан Патриций».
 Вторая телеграмма, посланная Симоном, гласила: «Чрезвычайно важные события. Вынуждены изменить план действий. Едем домой. Жду вас сегодня вечером у калитки вашего сада. Капитан Патриций». Ее Коралия получила в восемь часов вечера и сразу куда-то ушла.




 Глава 16
 Четвертый акт драмы


 — За вами уже два промаха, капитан, — сказал дон Луис. — Первая ошибка была в том, что вы не предупредили меня, что Грегуар — женщина. Вторая же…
 Но видя, до какой степени упал духом Патриций, он положил руку ему на плечо и произнес:
 — Полноте, капитан! К чему отчаяние! Дела обстоят вовсе не так плохо, как вам кажется.
 Бельваль прошептал:
 — Чтобы избавиться от этого человека, Коралия бросилась в Сену…
 — Уверяю вас, матушка Коралия жива. Она, правда, в руках Симона, но живая.
 — Как знать… А разве оказаться во власти этого человека не равносильно смерти?
 — Это только угроза смерти, — возразил дон Луис, — но если мы подоспеем вовремя…
 — У вас есть план?
 — А вы что же думаете, я сидел, сложа руки? На меня это, кажется не похоже! Для такого старого воробья достаточно полчаса, чтобы разгадать загадку.
 — Ну так давайте действовать! — капитан не мог скрыть нетерпения.
 — Подождите, — возразил дон Луис, — я вам только перечислю факты, не останавливаясь на способах, которыми я добыл их…
 — Я слушаю.
 — Итак, Коралия в девять часов вечера явилась на свидание. Симон уже был там вместе со своей помощницей. Они вдвоем связали ее, лишив предварительно возможности кричать, и привезли на «Ленивец». Заметьте, что действовали они спокойно, убежденные, что мы ничего не знаем о расставленной ловушке. Однако, они забыли про Я-Бона, а я — чем очень горжусь — помнил о нем. Несмотря на темноту, Я-Бон, тем не менее, узнал Симона и последовал за ним. Трудно сказать, что случилось потом. Скорее всего, Симон попытался разделаться со своей сообщницей — Грегуаром, и Я-Бон помешал ему. А может быть, сенегалец хотел вырвать из его лап Коралию, и между ними произошла драка… Ясно одно: Симон, воспользовавшись суматохой, схватил Коралию, выскочил на палубу и запер каюту.
 — А Я-Бон?
 — Наверно, это он разбил иллюминатор, пытаясь выбраться. Я не понимаю только, почему Я-Бон не вышиб дверь и не догнал Симона? Возможно, он был ранен…
 — И раненый однорукий калека бросился в воду… — перебил его Патриций.
 — Не обязательно. Посмотрите, под иллюминатором есть бортик, по которому можно добраться до палубы.
 — Но все-таки он должен был потерять на это какое-то время, чем и воспользовался Симон.
 — А если эта женщина, прежде чем умереть, сказала Я-Бону, где может спрятаться Симон?
 — Да, если бы это знать наверное, — вздохнул Бельваль.
 — Я это уже знаю.
 — Как?!
 — Для этого даже не нужно дожидаться Я-Бона. Женщина показала ему ящик, в котором лежала карточка с адресом. Чтобы предупредить меня, Я-Бон приколол карточку к занавеске, а чтобы показать, что это сделал именно он, приколол ее золотой булавкой, которой я сам прикрепил к его груди крест в Марокко.
 — Адрес! Адрес! — нетерпеливо закричал Патриций.
 — Амедей Вашеро, 18, улица Гимар. Это совсем недалеко отсюда.
 Они тотчас отправились туда, предоставив полиции разбираться, кто убил женщину.
 — Вот и Симон начинает делать промахи, — заметил дон Луис, выходя на набережную.
 Автомобиль доставил их на улицу Гимар. Дом под номером восемнадцать оказался особняком старинной постройки.
 У ворот дон Луис позвонил. Было два часа ночи, и им довольно долго не открывали. Наконец из своей каморки вышел швейцар.
 — Кто там? — сонным голосом спросил он.
 — Нам нужно видеть господина Амедея Вашеро.
 — Это я.
 — Вы?
 — Да, это я, но по какому праву?..
 — По приказанию префекта, — сказал дон Луис, показывая какой-то значок.
 Они вошли в швейцарскую.
 Амедей Вашеро оказался невысоким стариком с простым крестьянским лицом.
 — Отвечайте прямо, без уверток, — резко приказал дон Луис. — Мы ищем Симона Диодокиса.
 Швейцар всполошился.
 — Вы хотите ему причинить вред? Если да, то нечего меня и спрашивать. Лучше пусть меня убьют, если я сделаю что-нибудь дурное этому господину.
 — Дурное? Да полно! Наоборот, мы ищем его для того, чтобы оказать услугу и избавить от грозящей опасности.
 — Ему грозит опасность? — вскричал Вашеро. — Меня это ничуть не удивляет. Никогда я еще не видел его таким взволнованным.
 — Он, значит, приходил?
 — Да, вскоре после полуночи.
 — Он здесь?
 — Нет, он опять ушел.
 Патриций в отчаянии развел руками.
 — Может быть, он оставил кого-нибудь? — спросил он.
 — Нет, он кого-то хотел привезти.
 — Даму?
 Вашеро колебался.
 — Мы знаем, — сказал дон Луис, — что Симон Диодокис хотел привезти к вам даму, к которой он питает величайшее уважение.
 — Вы можете мне назвать имя этой дамы? — спросил Вашеро, все еще колеблясь.
 — Ее зовут госпожа Эссарец, она вдова банкира, у которого Симон занимал должность домашнего секретаря. Госпожу Эссарец преследуют враги, и он защищает ее, а мы хотим принести пользу им обоим. Вот для чего мы сюда явились.
 — Ну хорошо… Я скажу все, что знаю, — сказал Вашеро, успокоенный словами дона Луиса. — Я знаю Симона Диодокиса очень давно. Он мне оказал услугу, когда я был мастеровым, одолжив денег. Потом он устроил меня сюда и часто приходил в швейцарскую поболтать о том, о сем…
 — Он говорил что-нибудь об Эссареце или Патриции Бельвале? — небрежным тоном осведомился дон Луис.
 Вашеро на миг задумался.
 — Мы разговаривали с ним о многом. Это прекрасный человек и делает много добра. Он часто посылал меня к бедным в нашем квартале. А в эту минуту он рискует жизнью, чтобы спасти госпожу Эссарец!
 — Еще только одно: вы видели его после смерти Эссареца?
 — Сегодня в первый раз. Он пришел вскоре после полуночи, запыхавшийся, говорил очень тихо, как будто прислушиваясь к шуму на улице. «Меня выследили», — прошептал он. «Выследили… А я поклялся…» «Но кто же?» — спросил я. «Ты не знаешь… У него только одна рука, но и ее вполне достаточно, чтобы… Он сожмет горло, точно клещами…» Он помолчал и заговорил опять, но тихо, так тихо, что я едва мог расслышать. «Ты пойдешь со мной, нам нужно взять одну даму, госпожу Эссарец. Ее собираются убить… Я ее хорошо спрятал, но она в обмороке, и ее нужно будет нести. Но нет! Лучше я пойду один… Как-нибудь устроюсь. Мне нужно знать, свободна ли та комната». Нужно вам сказать, — продолжал Вашеро, — что у него здесь было маленькое помещение, в котором он мог бы при надобности скрыться. Он это иногда и делал.
 — Ну и что потом? — спросил Бельваль.
 — Потом он ушел.
 — Разве он не вернулся?
 — В том-то и дело, что нет, и это меня беспокоит. Может быть, тот страшный человек напал на него или с дамой случилось несчастье, которого он опасался?
 — С дамой случилось несчастье? Что вы говорите?
 — Он мне сказал: «Нужно торопиться, чтобы спасти ее. Я был вынужден оставить ее там, но, конечно, ненадолго, иначе она задохнется… Недостаточный приток воздуха…»
 Патриций бросился на старика. Он долго сдерживался, но мысль, что Коралия где-то близко и призывает его, умоляя спасти, окончательно лишила его способности здраво рассуждать.
 — Вы скажете, наконец, нам, где она? — вскричал Бельваль. — С нами шутки плохи… Сейчас же говорите, где она… Вы слышите?
 Дон Луис рассмеялся.
 — Великолепно, капитан! Общение со мной, как видно, приносит плоды… Теперь мы, конечно, много добьемся от этого добряка.
 — Говорить-то он ведь может. Язык же я ему не вырвал…
 — Это все равно, — твердо возразил Вашеро. — Вы меня обманули! Вы враги господина Симона, и теперь я больше не произнесу ни слова.
 — Ты не будешь говорить?
 И Патриций выхватив пистолет, приставил дуло к виску Вашеро.
 — Считаю до трех, и если ты не заговоришь, то увидишь, из какого теста сделан капитан Бельваль!
 Вашеро вздрогнул.
 — Капитан Бельваль? Вы сказали, капитан Бельваль?
 — Да, да! Мое имя тебя немного освежило кажется?
 — Вы и есть капитан Бельваль? Патриций Бельваль?
 — К твоим услугам. И если через две секунды ты не скажешь…
 — Патриций Бельваль… Вы враг господина Симона, и вы хотите…
 — Я хочу его убить, как собаку, как только встречу, а заодно и тебя, так как ты его сообщник. Ах, негодяи! Ну, решил ты, наконец?
 — Несчастный! — пробормотал Вашеро. — Вы не знаете, что делаете. Убить господина Симона! Вы? Вы? Но вы последний человек, который мог бы…
 — Но говори же, наконец! — закричал Бельваль.
 — Вы хотите убить господина Симона, вы, капитан Бельваль! Вы…
 — Да почему же нет? Почему?
 — Потому что вы его сын!
 Весь гнев Патриция, вся его тревога за Коралию улетучились. На смену этим чувствам пришло изумление.
 — Сын Симона? Что ты плетешь? Неужели ты не мог ничего лучше выдумать, чтобы спасти своего приятеля? Ловко! Не убивайте его, потому что он ваш отец! Отец капитана Бельваля — это чучело, Симон Диодокис!
 — Послушайте, капитан, — вмешался дон Луис, — позвольте мне разобраться в этом деле… Это займет всего несколько минут и нас не задержит.
 И он обратился к старику:
 — Объяснимся начистоту, господин Вашеро! Мы все здесь одинаково заинтересованы. Пожалуйста, успокойтесь и отвечайте только на мои вопросы. Симон Диодокис — не настоящее имя вашего благодетеля, не так ли?
 — Да.
 — Его зовут Арман Бельваль, а та, которая его любила, называла его Патрицием Бельвалем?
 — Да, и так же зовут его сына.
 — Однако Арман Бельваль пал жертвой заговора, составленного также и против матери госпожи Эссарец, которую он очень любил.
 — Да, но умерла только мать Коралии…
 — Это было 14 апреля 1895 года?
 — Да, это совершенно точная дата.
 Бельваль схватил дона Луиса за руку.
 — Пойдемте, — умоляюще шепнул он. — Коралия во власти этого демона…
 — А вы не допускаете мысли, что этот демон ваш отец? — возразил дон Луис.
 — Вы с ума сошли!
 Капитан опустился на стул, сжав руками голову, точно боясь, что его череп разлетится на куски.
 Дон Луис пристально посмотрел на него и взволнованно обратился к старику:
 — Итак, рассказывайте, господин Вашеро. Только побыстрее!
 — 14 апреля 1895 года человек, посланный нотариусом, с полицейским чиновником пришел к столяру, у которого я тогда работал, и спросил, не сможет ли он тотчас же сделать два гроба. Вся наша мастерская принялась за работу. В шесть часов вечера хозяин, один из рабочих и я отправились на улицу Раймон в маленький дом в саду.
 — Я знаю. Дальше!
 — Там были двое умерших, мужчина и женщина. Их завернули в простыни и положили в гробы. Часов в одиннадцать хозяин и рабочий ушли, оставив меня с монахиней. Оставалось только прибить крышки к гробам. Монахиня устала читать молитву и задремала. И в этот момент случилось нечто, от чего волосы у меня встали дыбом. Этого я не забуду до конца жизни… Покойник в гробу зашевелился.
 Дон Луис перебил:
 — Стало быть, о преступлении вы ничего не знали?
 — Нам сказали, что несчастные отравились газом… Тому человеку много понадобилось времени, чтобы опомниться… Я чуть с ума не сошел от страха, видя, что мертвец мало-помалу оживает. Наконец он открыл глаза… Первые его слова были: «Она умерла?». Потом он сказал: «Ни слова! Полное молчание! Пусть меня считают мертвым, так лучше!». Сам не знаю, почему я согласился. Я был точно парализован. Он склонился над гробом женщины, поцеловал ее несколько раз и сказал: «Я отомщу за тебя! Вся моя жизнь будет посвящена этому. Клянусь тебе соединить наших детей, как ты этого хотела… Если я буду жить, то только для них двоих — Патриция и Коралии… Прощай!» Потом обратился ко мне: «Помоги мне!» Мы вытащили из гроба труп и перенесли его в соседнюю комнату, набили оба гроба камнями из сада, и я их заколотил, а потом разбудил монахиню и ушел. А тот человек заперся в комнате с умершей. Утром люди из похоронного бюро увезли гробы.
 Патриций поднял голову и тупо уставился на Вашеро.
 — А могилы в саду? — пробормотал он. — А надгробия?
 — Таково было желание Армана Бельваля. Для него я нанял помещение, в котором он скрывался под именем Симона Диодокиса, так как Арман Бельваль для всех умер. Тут он прожил несколько месяцев, никуда не выходя. Потом, через мое посредничество и под своим новым именем, он перекупил свой собственный дом. Там в саду мы сделали две могилы — Коралии и его… Да, и его, так он пожелал. Патриций и Коралия умерли для всех, и, кроме того, он думал, что это сближает его с ней, что он ее не покинул… Возможно, его разум был немного поврежден. Он повсюду, где только мог, писал ее и свое имена: на стене, на скамейках, выкладывал из цветов на клумбах…
 Лицо Патриция исказилось. Он судорожно сжал кулаки.
 — Доказательства! — прохрипел он. — Дай мне их сейчас же! В этот самый момент по вине этого негодяя погибает невинное существо! Доказательства!
 — Успокойтесь! — поспешно сказал Вашеро. — Он хочет спасти вашу любимую, а не убить.
 — Он заманил ее и меня в тот дом, чтобы убить тем же способом, каким были умерщвлены наши родители…
 — Он только и думает, как бы соединить ваши жизни! — возразил Вашеро.
 — Да, в смерти!
 — Нет! Он горячо вас любит и гордится вами.
 — Это разбойник! Чудовище!
 — Это наичестнейший человек и ваш отец!
 Бельваль вскочил, точно от удара хлыста.
 — Доказательства! — снова потребовал он. — Без них я запрещаю тебе говорить дальше.
 Старик протянул руку к шкафчику у стены и нажал кнопку. Крышка откинулась, и он вытащил из него связку бумаг.
 — Вы знаете почерк вашего отца, капитан? У вас должны были сохраниться письма, которые он писал вам, когда вы находились в Англии. Так вот, прочитайте эти письма. Ваше имя повторяется в них сотни раз, так же, как и имя Коралии, с которой он мечтал вас соединить. Вся ваша жизнь: занятия, путешествия, учеба — все здесь. В этих бумагах и ваши фотографии, которые посылали ему его корреспонденты, и фотографии Коралии. Из этих писем вы узнаете, какую вражду питал ваш отец к Эссарецу, секретарем которого стал специально, какое отчаяние он испытал при известии, что Эссарец женился на Коралии, как злорадствовал при мысли о том, что теперь его месть будет еще изощреннее, так как для того, чтобы отдать Коралию вам, ее нужно отнять у Эссареца…
 Одно за другим старик подавал письма Патрицию, который пробегал их с лихорадочной поспешностью, узнавая почерк отца. На страницах бесчисленное количество раз мелькали его имя и Коралии.
 Вашеро некоторое время молча наблюдал за ним, потом спросил:
 — Теперь вы не сомневаетесь больше, капитан?
 Бельваль закрыл лицо руками.
 — Но я видел его наверху в отверстии на крыше дома, где он нас запер! — глухо возразил он. — Он смотрел, как мы умирали, и его лицо выражало ненависть… Он ненавидит нас даже больше, чем Эссареца!
 — Этого не может быть! Это галлюцинация! — возразил Вашеро.
 — Или сумасшествие, — прошептал капитан.
 В припадке отчаяния он с силой ударил по столу.
 — Это неправда… неправда! — воскликнул он. — Этот человек не может быть моим отцом! Нет, нет! Этот негодяй…
 Патриций заметался по каморке, потом остановился перед доном Луисом.
 — Пойдемте отсюда, или я сойду с ума! Коралии грозит смертельная опасность, и ни о чем другом я сейчас думать не могу!
 Вашеро покачал головой.
 — Что? — повернулся к нему капитан.
 — Я боюсь, что мой друг попал в руки человека, который его преследовал. Тогда как же он спасет эту несчастную…
 Патриций вышел из каморки, пошатываясь, точно пьяный, и опираясь на руку дона Луиса.
 — Она погибла, не правда ли?
 — Нет, — живо возразил дон Луис. — Симон действует с лихорадочной поспешностью, чувствуя, что вся эта история близится к развязке. Поэтому в страхе у него вырвались неосторожные слова. Поверьте мне, жизни Коралии не грозит опасность, во всяком случае, у нас в запасе есть несколько часов.
 — Но Я-Бон! Если Я-Бон наложил на него свою руку…
 — Я приказал Я-Бону не убивать его. А главное для нас в том, чтобы Симон был жив. Тогда не погибнет и Коралия.
 — Но почему? Из ненависти к ней? Что у него на уме?
 Бельваль сжал руку дона Луиса и глухо произнес:
 — Вы верите, что он мой отец?
 — Симон Диодокис ваш отец, капитан, в этом не может быть сомнения!
 — О, молчите! Бога ради, молчите… Это ужас, тьма, это безумие…
 — Наоборот, капитан, тьма рассеивается…
 Патриций остановился.
 — А что если Симон вернется к Вашеро? — спросил он. — Если он приведет туда Коралию, а нас там не будет?
 — Он сделает это, если найдет возможным, но теперь мы должны идти к нему.
 — Но куда? В какую сторону? — в отчаянии воскликнул капитан.
 — Туда, где находится золото, конечно. Именно там разыграется последний акт драмы. Очевидно, это должно произойти где-то неподалеку от хижины Берту.
 Бельваль молча позволил взять себя под руку.
 — Вы слышите? — внезапно воскликнул дон Луис.
 — Да, выстрел!
 Они находились недалеко от улицы Раймон. Капитану показалось, что стреляли где-то близко от особняка Эссареца.
 — Может быть, это Я-Бон, — забеспокоился Патриций.
 — Боюсь, что так, — согласился дон Луис. — А так как Я-Бон не стреляет, то, значит, стреляли в него. Ах, неужели погиб бедняга Я-Бон!
 — А если стреляли в Коралию?
 Дон Луис усмехнулся.
 — Я, пожалуй, начинаю жалеть, что вмешался в вашу историю, капитан. До моего появления вы обладали даром провидения. А теперь куда все это девалось? Ну зачем Симон будет стрелять в Коралию, раз она находится в его власти!
 Они поспешили к особняку Эссареца. В переулке все было тихо.
 У Патриция был ключ, но калитка, ведущая в сад, оказалась запертой изнутри.
 — Это значит, что мы можем воскликнуть, как в детской игре: «Горячо, горячо!». Увидимся на набережной, капитан. Я бегу к хижине Берту, — крикнул на ходу дон Луис.
 Первые утренние лучи солнца уже пронизывали ночную мглу. Набережная была еще пуста.
 В хижине Берту дон Луис не нашел ничего, что могло бы привлечь его внимание. Когда он присоединился к капитану, тот указывал ему на приставленную лестницу, лежавшую у подножия стены в саду. Дон Луис со свойственной ему проницательностью тут же оценил ситуацию.
 — У Симона был ключ от сада, следовательно, лестницей пользовался Я-Бон, — решил он. — Он, наверное, видел, что сюда отправился Симон после визита к Вашеро, чтобы забрать Коралию. Забрал он ее или же…
 Говоря это, дон Луис зажег фонарик и внимательно осмотрел тротуар и стену.
 — Во всяком случае, — продолжал он. — Я-Бон теперь знает, где скрыто золото и где, между прочим, была, а быть может, и теперь находится Коралия.
 — Вы уверены в этом? — тревожно спросил Бельваль.
 — Как вам известно, капитан, Я-Бон всегда носил с собой кусочек мела. Смотрите, он начертил две прямые линии, а третью составляет стена сада. Он, впрочем, провел и там черту, и таким образом составился треугольник. Золотой треугольник.
 — Но в таком случае выходит, — заметил Патриций, — что все произошло около полуночи или немного позже…
 — Ну и что же?
 — А выстрел? Ведь стреляли совсем недавно!
 — Тут я в затруднении, — задумчиво сказал дон Луис. — Бедняга Я-Бон считает меня по простоте душевной всемогущим волшебником и потому убежден, что трех этих линий для меня вполне достаточно. Возможно, Симон до рассвета скрывался в своем убежище, а потом, решив, что ему ничего не угрожает, вышел, и тут-то на него и напал Я-Бон.
 — Значит, вы думаете…
 — Я полагаю, что между ними завязалась борьба и что Я-Бон был ранен, а Симон…
 — А Симон убежал?
 — Или умер. Во всяком случае, мы сейчас в этом удостоверимся.
 Он приставил лестницу к стене и помог Бельвалю забраться по ней. Затем залез сам и перекинул лестницу в сад.
 Наступало утро.
 Обогнув дом, дон Луис, который шел впереди, внезапно остановился.
 — Так я и знал! — воскликнул он и бросился вперед.
 Перед дверью, ведущей в вестибюль, лежали два человека. У Я-Бона на голове была огромная рана, кровь из которой заливала ему лицо. Рукой он сжимал горло Симона. Подойдя ближе, дон Луис увидел, что Я-Бон мертв. Симон Диодокис, полузадушенный, еще хрипел.




 Глава 17
 Симон


 Им стоило большого труда высвободить Симона из судорожно сжатой руки сенегальца. Даже мертвый, он не желал выпускать своей добычи, и его заостренные, точно у животного, ногти впились в шею жертвы.
 Около трупа валялся пистолет Симона.
 — Тебе везет, разбойник, — пробормотал сквозь зубы дон Луис. — Ты выстрелил раньше, чем Я-Бон смог тебя задушить. Но еще не все кончено. Теперь ты сможешь пропеть отходную самому себе, Диодокис.
 И добавил в порыве искреннего горя:
 — Бедняга Я-Бон! Тогда в Африке он спас меня от неминуемой смерти, а теперь умер, исполняя мой приказ. Бедняга! Бедняга!
 С помощью Патриция он перенес труп в маленькую комнатку рядом с залой.
 — Сегодня вечером, капитан, — сказал дон Луис, — когда драма будет окончена, мы предупредим полицию. Теперь же нужно думать о том, чтобы отомстить за него и за других.
 Потом он принялся тщательно осматривать землю. Несколько раз он возвращался к Я-Бону и с особым вниманием рассматривал его обувь.
 Бельваль в это время усадил Симона у стены дома и пристально разглядывал лицо своего врага. Во время борьбы его темные очки упали, и вот, наконец, перед ним был Симон Диодокис. Это он с торжествующей улыбкой смотрел на них с Коралией через отверстие в крыше дома, он, точно дикий зверь, утащил его любимую в какую-то дыру, чтобы потом вдоволь насладиться своей добычей.
 Я-Бон, вероятно, очень сильно сжал его горло, так как дышал Симон с трудом.
 — Обыщите его, капитан, — сказал, подходя к ним, дон Луис.
 Патриций с видимым отвращением повиновался.
 В боковом кармане оказался бумажник, который он молча протянул дону Луису.
 В бумажнике был паспорт на имя греческого подданного Диодокиса с фотографией. Те же очки, те же длинные волосы… На паспорте стояла печать префектуры. Кроме того, в бумажнике были деловые бумаги, расписки, все на имя Симона, и письмо Амедея Вашеро:
 «Дорогой господин Симон!
 Я выполнил ваше желание. Одному из моих приятелей удалось сфотографировать в лазарете Патриция и госпожу Эссарец, когда они были рядом… Я очень рад, что все это удалось, так как знаю, какое удовольствие это Вам доставит. Когда Вы, наконец, скажете правду Вашему сыну? Воображаю, как он будет счастлив».
 Внизу была приписка, сделанная рукой Симона: «Еще раз обещаю себе, ничего не открывать моему сыну, пока не будет отомщена моя невеста Коралия и пока Патриций и Коралия Эссарец не будут иметь право любить друг друга и соединиться!»
 — Это действительно почерк вашего отца? — спросил дон Луис.
 — Да, — ответил Бельваль, волнуясь. — И им же написаны письма к Амедею Вашеро. О, какой ужас! И именно этот человек, этот разбойник…
 Симон пошевелился. Несколько раз веки его дрогнули, он открыл глаза и увидел Патриция.
 — Коралия? — глухо спросил тот.
 И так как Симон, видимо, не понял, еще не совсем придя в себя, он повторил:
 — Коралия? Где она? Вы спрятали ее? Она, быть может, сейчас умирает.
 К Симону мало-помалу возвращалось сознание.
 — Патриций, Патриций! — произнес он слабым голосом.
 Он осмотрелся вокруг, заметил дона Луиса, потом, очевидно, вспомнил все подробности борьбы с Я-Боном и снова закрыл глаза.
 Но капитан тряхнул его за плечо.
 — Отвечайте! Ваша жизнь зависит от вашего ответа!
 Глаза Симона, воспаленные, с покрасневшими веками, открылись опять. Он поднес руку к горлу, показывая, как ему трудно говорить. Наконец, сделав усилия, произнес:
 — Это ты, Патриций? Я так долго ждал этого момента! А теперь мы точно два врага…
 — Два смертельных врага! — яростно повторил Бельваль. — Между нами стоит смерть Я-Бона и, может быть, Коралии. Где она? Говорите, или…
 — Это ты, Патриций? — тихо повторил Симон.
 В отчаянии Бельваль опять схватил его за плечо и сильно потряс.
 Тут Симон увидел бумажник, который капитан держал в руке, и спросил, будто не слыша обращенного к нему вопроса:
 — Ты, значит, нашел письма, Патриций, и знаешь, какие священные узы нас соединяют?
 Тот с ужасом посмотрел на него.
 — Не смейте так говорить! Этого не может быть… не должно…
 — Но это правда, Патриций!
 — Ложь! — Это ложь! — закричал Бельваль, не имевший больше сил сдерживаться. — Ты просто разбойник, иначе к чему бы этот заговор против меня и Коралии?
 — Я был не в себе, Патриций. Временами меня покидал рассудок… Все, что я пережил за эти годы, не могло пройти бесследно. Прежде всего смерть моей Коралии… Моя жизнь подле Эссареца была непрерывной мукой и, кроме того, золото… Разве я собирался убить вас обоих? Не помню! То есть помню нечто вроде сна, и этот сон был так похож на то, что случилось давно… Безумие — это наивысшее наказание, посылаемое небом, так как оно заставляет поступать вопреки своей воле… Так ты говоришь, что все это произошло в маленьком домике с садом? Да, да, я припоминаю теперь, что мне снова пришлось пережить то, давнее, но теперь мучителем был я сам. Какая пытка, о Боже, сознавать свое безумие!
 Он говорил это тихо, почти про себя, с частыми остановками, и на лице его отражались мучительные переживания.
 Бельваль с возрастающим волнением слушал Симона, а дон Луис не спускал с него глаз, точно желая проникнуть ему в душу.
 Симон продолжал:
 — Патриций, мой бедный сын… Я так тебя любил, а теперь нет для меня худшего врага, чем ты… И как же иначе? Как ты сможешь забыть! Ах, зачем меня не заперли после смерти Эссареца. Именно тогда я начал терять разум.
 — Стало быть, это вы его убили? — спросил Патриций.
 — Нет, нет, не я. Это другой отомстил за меня.
 — Кто?
 — Не знаю. Не будем об этом говорить. Мне так больно… Я столько выстрадал после смерти Коралии…
 — Коралии? — воскликнул Патриций.
 — Да, той, которую я любил… Что же касается маленькой, я за нее страдал тоже. Она не должна была выходить замуж за Эссареца.
 — Где она? — прошептал Патриций со сжавшимся сердцем.
 — Не могу тебе этого сказать.
 — Значит, она умерла? — с гневом воскликнул Бельваль.
 — Нет, она жива, клянусь…
 — Так где же она, в таком случае? Все остальное идет не в счет. То прошлое, а теперь это касается жизни человека, моей Коралии!
 — Слушай…
 Симон бросил взгляд на дона Луиса и сказал:
 — Пусть он уйдет!
 Дон Луис рассмеялся.
 — Матушка Коралия спрятана там же, где золото. Спасти ее — значит узнать, где оно.
 — Ну так что же? — холодно спросил Патриций.
 — А то, капитан, — ответил с некоторой долей иронии дон Луис, — что вряд ли вы согласитесь отпустить этого достойного старца одного, даже если он и пообещает вернуть вам матушку Коралию.
 — Нет!
 — Вы не питаете к нему доверия, капитан, и вы правы. Он, хотя и называет себя безумцем, но дай Бог всякому иметь столько хитрости и обладать такой дьявольской изворотливостью! Его обещаниям нельзя верить ни на иоту.
 — Что вы хотите этим сказать?
 — Если он предложит вам: «Я отдаю тебе Коралию, оставь мне золото…»
 — Я, конечно…
 — Вы, конечно, согласились бы, не будь тут меня.
 Бельваль выпрямился и, подойдя вплотную к дону Луису, произнес тоном, не терпящим возражений:
 — Но от этого зависит жизнь Коралии!
 — А о золоте вы забыли?
 — Стало быть, вы не согласны, хотя знаете, что, быть может, в эту минуту умирает женщина! Но в конце концов, это мое личное дело и я…
 Дон Луис молчал.
 — Значит, вы не согласны? — сквозь стиснутые от бессильного гнева зубы повторил Патриций.
 — Конечно, не согласен, капитан, — холодно ответил дон Луис. — Право, игра не стоит свеч! Подумайте сами: с одной стороны, триста миллионов золотом, с другой — уверенность, что вы будете так или иначе одурачены! Но вот на то, чтобы сейчас оставить вас наедине с этим господином, я согласен. Он скажет вам, где скрывается Коралия, и вы освободите ее.
 — А вы что будете делать?
 — Я предприму маленькую экспедицию и обследую комнату, где вы чуть не умерли, капитан. Постарайтесь не дать себя обмануть.
 Дон Луис вошел в дом. Бельваль повернулся к Симону.
 — Теперь начнем, — твердо произнес он.
 — Ты уверен, что он не подслушивает? — спросил Симон, кивая на дом.
 — Вполне.
 — Не доверяй ему, Патриций! Он хочет отыскать золото и овладеть им.
 — Оставим это! Где Коралия?
 — Я же сказал тебе, что Коралия жива.
 — Да, может быть, она была жива, когда вы оставили ее, но с тех пор…
 — Да, действительно…
 — Когда вы ее видели в последний раз?
 — Сегодня ночью, и боюсь…
 Капитан почувствовал, как на его висках выступает холодный пот. Он дрожал от нетерпения услышать желанные слова и вместе с тем ему хотелось придушить этого старика. С большим трудом он овладел собой.
 — Не будем терять времени. Скажите, где она, и я пойду туда.
 — Мы отправимся вместе.
 — Но у вас не хватит на это сил.
 — Нет, нет, вполне хватит. Это недалеко, но только слушай меня…
 Несмотря на это уверение, силы Симона, по-видимому, были на исходе. Дыхание его переходило в хрип. Он опустился на землю и застонал.
 Патриций наклонился к нему.
 — Я слушаю вас, но только, ради Бога, говорите скорее.
 — Через несколько минут она будет свободна… Но только при одном условии… Единственном, мой Патриций. Ты поклянешься мне ее головой, что не тронешь золота, и ни один человек в мире не узнает…
 — Клянусь!
 — Да, но твой товарищ, он последует за нами и увидит!
 — Нет!
 — Да, да, если ты только согласишься!
 — На что еще? О, Боже!
 — Слушай! Но помни, что нужно торопиться к Коралии, иначе…
 — Хорошо, хорошо, идем к Коралии.
 — Но этот человек…
 — Главное — Коралия. Что тут думать о другом!
 — Но если он увидит нас, если завладеет золотом!
 — Пусть!
 — Как пусть? Как ты так можешь говорить? Золото — это все… С тех пор, как оно мое, для меня больше не существует ничего! Только золото, мешки с золотом! Я лучше соглашусь умереть, и пусть погибнет Коралия и исчезнет весь свет!
 — Но чего же ты требуешь от меня?
 Бельваль невольно начал говорить «ты» человеку, который называл себя его отцом, которому он теперь сжимал руки, все еще ненавидя его. Но теперь он всем пожертвовал бы, лишь бы тронуть его сердце… Он заплакал бы, если бы мог…
 — Что же ты хочешь, чтобы я сделал?
 — Он здесь, не так ли?
 — Да.
 — В той комнате?
 — Да.
 — В таком случае не надо, чтобы он выходил из нее.
 — Но как?
 — Так. Пока мы всего не кончим, нужно, чтобы он оставался здесь.
 — Но…
 — Это очень просто. Он закрыл за собой дверь и ты можешь запереть ее на ключ. Правда, один замок сломан, но там два замка. Понял?
 — Вы сошли с ума! Этот человек спас жизнь мне и Коралии!
 — Но теперь он губит ее! Подумай! Если бы его не было здесь, если бы он не вмешался, она была бы теперь свободна… Ты согласен?
 — Нет.
 — Но почему же? Разве ты не знаешь, кто он такой? Он просто разбойник, который только и думает о том, чтобы завладеть золотом. И ты колеблешься? Полно! Соглашайся, наконец.
 — Нет, тысячу раз нет!
 — Ну, в таком случае тем хуже для Коралии. Я вижу, что ты не достаточно вник в суть дела. Время не терпит, Патриций. Может быть, скоро будет поздно.
 — Молчите! Молчите!
 — Нет, ты должен знать, какую ответственность берешь на себя… Когда меня преследовал этот проклятый негр, я вынужден был освободиться от Коралии… Но я намеревался забрать ее оттуда через час или два. Но потом ты знаешь, что произошло. Теперь она там почти уже восемь часов… Подумай сам…
 Капитан в бессильной ярости сжимал кулаки. Он не думал, что может существовать такая пытка.
 Симон продолжал:
 — Туда, где она находится, едва проникает воздух. Она слабеет, жадно ловя малейшую струйку воздуха, пока ты здесь раздумываешь! Что тебе стоит запереть этого человека на десять минут? Всего только десять минут, подумай! Ты все еще не решился? Ну, значит, ты будешь ее убийцей…
 Патриций выпрямился.
 — Чего ты хочешь? Говори! — обратился он к старику.
 — Ты сам знаешь что, — тихо сказал Симон. — Пойди запри его и возвращайся скорее.
 Решительным шагом Бельваль отправился к дому. Подойдя к двери комнаты, он с силой захлопнул ее, успев заметить мелькавший там огонек фонаря дона Луиса. Он повернул ключ в замке и одним толчком запер обе задвижки.
 — Все в порядке, — сказал Бельваль, вернувшись к Симону. Он теперь испытывал даже некоторое облегчение. — Теперь идем.
 — Помоги мне, я не могу подняться, — попросил старик.
 Патриций приподнял его и поставил на ноги.
 — Проклятый негр! — просипел Симон. — Мне трудно дышать, и я не могу ходить.
 Капитану пришлось почти нести его.
 — Сюда! Теперь все прямо…
 Они обогнули дом и направились в сторону часовни.
 — Ты закрыл его? — спросил. — Да, да, я сам слышал, как захлопнулась дверь. Он очень опасен, этот разбойник. Помни, ты поклялся ничего ему не говорить. Поклянись еще памятью твоей матери! Нет, лучше поклянись Коралией. Пусть она умрет тотчас же, если ты нарушишь клятву!
 Он остановился, чтобы передохнуть.
 — Я могу быть спокойным, не правда ли? Да, и кроме того, ты-то ведь равнодушен к золоту? Но все-таки клянись, что будешь молчать! Поклянись честью, это будет самое лучшее.
 Бельваль поддерживал его за талию. «Какая страшная пытка, — думал он, — обнимать существо, которое с наслаждением придушил бы, как душат ядовитого гада!» И вместе с тем его терзала мысль: «Я его сын, я его сын!».
 — Здесь, — сказал наконец Симон, останавливаясь у надгробия.
 — Здесь? — в ужасе переспросил капитан.
 — Да, тут место Коралии и мое, и сюда мы шли.
 Он в испуге обернулся.
 — А наши следы? По ним тот разбойник отыщет нас…
 — Скорее! Значит, Коралия здесь? Внутри? Похороненная заживо? Но ведь это чудовищно!
 Патрицию казалось, что минуты растягиваются в часы.
 Он дал все клятвы, которые от него требовали, поклялся Коралией и своей честью, и не было вещи, на которую он не согласился бы теперь для ее спасения.
 Сев на корточки, Симон показал:
 — Вот здесь! Внизу!
 — Под надгробной плитой?
 — Да.
 — Она, значит, поднимается? — с беспокойством спросил Бельваль. — Но мне не поднять ее одному, тут, по крайней мере нужны трое.
 — Нет, камень поворачивается по оси. Нужно только нажать вот сюда и потом повернуть вправо.
 Капитан наклонился над плитой, на которой была надпись: «Здесь покоятся Патриций и Коралия», и сделал, как велел Симон.
 Плита действительно сдвинулась очень легко.
 — Подожди. Теперь нужно сделать так, чтобы она не упала. На второй ступеньке ты найдешь железный брус.
 Три ступени вели в узкий склеп, где едва мог поместиться человек, и то согнувшись. Железным брусом Патриций зафиксировал плиту.
 — Вот так, — одобрил Симон, — теперь она будет держаться. Тебе остается только спуститься вниз. Здесь должен был стоять мой гроб, и сюда я частенько приходил к моей Коралии… Я проводил здесь, под землей, целые часы и мы вели с Коралией долгие беседы…
 Бельваль спустился в склеп.
 — Что теперь нужно делать? — спросил он оттуда.
 — Разве ты не слышишь ее, твою Коралию! Вас разделяет теперь только тонкая стенка! Несколько кирпичей маскируют вход. Там ведь, за ней в другой могиле Коралия, а потом еще одна, где мешки с золотом.
 Симон, стоя на коленях следил, точно ли Патриций следует его указаниям.
 — Дверь налево, дальше… Ты не нашел? Странно! Поторапливайся. Нашел, наконец? Нет? Ах, я не могу спуститься!
 Он немного помолчал.
 — Ищи же! Ты ведь можешь двигаться?
 — Да.
 — Ну и продолжай работать! — с хохотом воскликнул негодяй и, ловким движением выхватив брус из-под плиты, ударил им капитана по голове. В тот же миг плита опустилась.
 Симон не стал терять времени даром. Зная, что Бельвалю будет не под силу поднять могильную плиту, он решил разделаться со своим главным противником и поспешил к дому.
 В вестибюле Симон остановился и прислушался. Дон Луис попрежнему простукивал стены.
 — Великолепно! — с кривой усмешкой прошептал Симон. — Теперь его черед…
 В кухне он открыл газовый счетчик и повернул рукоятку, выпуская таким образом газ. Затем Симон отыскал свои темные очки, спустился в сад и, заперев за собой калитку, вышел на набережную.
 Неподалеку от хижины Берту он остановился в нерешительности. В этот час на набережной уже были прохожие, что, видимо, нарушало планы Симона. Подозвав автомобиль, он приказал шоферу ехать на улицу Гимар.
 Своего друга Вашеро Симон застал на пороге швейцарской.
 — Ах, это вы, господин Симон? — воскликнул Амедей. — Но, Боже, в каком виде!
 — Молчи! Не называй меня по имени! — прошептал Симон. — Никто меня не должен видеть!
 — Но еще только половина восьмого, в доме почти никто не встает так рано. А что с вами случилось? У вас такой вид, точно вас душили.
 — Да, это проклятый негр…
 — А другие?
 — Какие другие?
 — Да те, которые приходили… Патриций…
 — Патриций приходил? — живо спросил Симон.
 — Да, сегодня ночью, после вас.
 — И что ты ему сказал?
 — Что он ваш сын.
 — Так вот почему он не казался удивленным, — пробормотал Симон.
 — Где они теперь? — допытывался Вашеро.
 — С Коралией. Мне удалось ее спасти. Но теперь дело не в ней. Живей доктора!
 — В доме нет врача…
 — Возьми телефонную книжку и найди телефон доктора Жерардека.
 — Но это немыслимо!
 — Почему же? Его клиника рядом на бульваре Монморанси.
 — Я не о том. Разве вы не слышали, что про него рассказывают? Ходят слухи, что он выдает подложные свидетельства и фальшивые паспорта.
 — Глупости! Отыскал, наконец?
 Вашеро позвонил, но телефон был занят. Машинально записав номер на полях газеты, он звонил до тех пор, пока ему не ответили. Но оказалось, что доктора нет дома и что он вернется не раньше десяти часов.
 — Тем лучше, — сказал Симон. — Теперь у меня не хватило бы сил… Скажи, что я приду к десяти.
 — Как про вас сказать?
 — Скажи настоящее имя: Арман Бельваль. Скажи также, что, вероятно, потребуется хирургическая помощь.
 Вашеро повиновался и, повесив трубку, участливо произнес:
 — Ах, бедный мой господин! Как вас отделали!
 — Оставь, пожалуйста, — прервал его Симон. — Мое убежище готово?
 — Конечно.
 — Пойдем туда, но только так, чтобы нас никто не видел.
 — Как всегда…
 — Торопись. Возьми пистолет. Ты можешь оставить швейцарскую?
 — Да, на пять минут.
 Швейцарская выходила во двор, в конце которого был длинный проход. Он в свою очередь сообщался еще с одним двором, посредине которого стоял небольшой одноэтажный дом.
 В доме была передняя и три комнаты, одна за другой. Только вторая из них была меблирована. Войдя в нее, Симон остановился у окна.
 — Ты запер дверь на улицу? — спросил он Вашеро.
 — Да.
 — Никто не видел, что мы сюда вошли?
 — Никто.
 — Никто не подозревает, что ты здесь?
 — Ни одна душа.
 — Дай мне пистолет. Если я выстрелю, услышит кто-нибудь?
 — Нет, конечно. Кому же слышать. Но…
 — Что еще? — нетерпеливо спросил Симон.
 — Вы не будете стрелять?
 — Буду.
 — Но в кого же? В себя, господин Симон? Вы хотите себя убить? — в смятении спросил Вашеро.
 — Не себя, а тебя, идиот! — расхохотался Симон, спуская курок.
 Амедей Вашеро с раздробленной головой рухнул на ковер.
 Симон отбросил пистолет и опустился в кресло. Некоторое время он сидел неподвижно с закрытыми глазами. Потом лицо его оживилось, он принялся что-то считать, загибая пальцы. Кого он считал? Людей, от которых он уже избавился: Грегуара, Коралию, Я-Бона, Патриция, дона Луиса, Вашеро! Симон самодовольно усмехнулся. Еще одно усилие, и все будет кончено.
 Ровно в десять он подъехал к роскошной белой вилле доктора Жерардека на улице Монморанси.




 Глава 18
 Еще одна жертва Симона


 Симона проводили в кабинет доктора. Там его осмотрел один из помощников, а потом провел в большую залу в глубине отдельного здания.
 Доктор Жерардек оказался человеком лет шестидесяти, с быстрыми движениями и моложавым, чисто выбритым лицом, которое немного портил монокль в правом глазу, так как из-за него он постоянно гримасничал.
 Симон с большим трудом, так как он едва мог говорить, рассказал, что ночью он подвергся нападению каких-то негодяев, едва не задушивших его. Полумертвого они оставили его лежать на мостовой.
 — Но ведь вы имели возможность раньше показаться врачу? — заметил доктор, пристально разглядывая лицо Симона. И так как тот не отвечал, прибавил:
 — Впрочем, это ничего не значит.
 Он отдал приказ помощнику, и в горло больного тотчас была вставлена тонкая алюминиевая трубка. Когда через полчаса трубку вынули, оказалось, что больному стало гораздо легче дышать.
 — Теперь все, — сказал доктор. — Случай оказался даже легче, чем я предполагал. Очевидно, горло сжимала нервная судорога. Возвращайтесь домой и отдохните.
 Симон спросил, сколько он должен, заплатил и направился к выходу, но у самой двери он остановился и сказал:
 — Я друг госпожи Альбони…
 И так как доктор, по-видимому, не совсем его понял, настойчиво повторил:
 — Я друг госпожи Альбони. Но если это имя вам ничего не говорит, то я напомню вам, что под ним скрывается госпожа Мозгранем. Этого имени, я думаю, будет достаточно, чтобы мы поняли друг друга?
 — Поняли? — все еще недоумевал доктор, гримасничая больше обыкновенного.
 — Значит, вы не доверяете мне, доктор! Очень жаль… Мы вдвоем, нам никто не помешает и даже слышать нас никто не может… Сядем и поговорим!
 Доктор, не переставая удивляться, сел в кресло напротив Симона.
 — Я грек, — продолжал Симон, — а Греция — страна нейтральная, и мне было бы нетрудно достать заграничный паспорт и выехать из Франции. Но по личным соображениям, исключительно меня касающимся, я желал бы приобрести паспорт на чужое имя. Надеюсь, что это мне удастся с вашей помощью. Сколько стоит такая услуга?
 Доктор с оскорбленным видом встал.
 Симон продолжал настаивать:
 — Назовите сумму, прошу вас! Сколько?
 Доктор молча указал ему на дверь.
 Симон надел шляпу, но прежде чем выйти, предложил:
 — Двадцать тысяч! Этого достаточно?
 — Позвать людей, чтобы вас вывели? — спокойно спросил доктор.
 Симон продолжал торговаться:
 — Тридцать тысяч! Сорок? Пятьдесят? Ого! Однако игра тут, как я вижу, крупная… Но помните, что вы не только гарантируете мне, что меня не задержат на границе, но и, кроме того, поможете выехать из Франции. Вы то же самое сделали для госпожи Мозгранем… Ну, хорошо, я больше не торгуюсь! Сто тысяч! Идет?
 Доктор запер дверь на ключ, сел у письменного стола и сказал:
 — Поговорим.
 — Мне нужно только, чтобы вы ответили на мой вопрос, достаточна ли для вас названная сумма?
 — Да, но она, собственно говоря, послужит только основанием, все зависит от того, что вы желаете скрыть! — сказал доктор.
 — Я вас не совсем понимаю…
 — Ну, например, я желал бы знать ваше настоящее имя…
 — Я уже сказал вам, что это невозможно, доктор! — стоял на своем Симон.
 — Тогда это будет стоить двести тысяч!
 — Что!? Однако вы не стесняетесь, доктор… Такая сумма…
 — Но ведь вас никто не принуждает ее платить, — спокойно сказал Жерардек.
 — Ну, хорошо! Но дайте слово, что сделаете паспорт, не пытаясь узнать мое имя. Для вас ведь, собственно говоря, оно не играет роли.
 — Нет, играет и даже большую. Для меня небезразлично, кому я помогаю, шпиону или честному человеку.
 — Я не шпион!
 — Кто знает! Вы приходите просить моей помощи в крайне подозрительном деле, скрываете свое имя и свою настоящую личность и выражаете такое страстное желание покинуть Францию, что готовы заплатить за это сто тысяч! Что бы вы подумали о таком человеке на моем месте?
 Вытирая выступающий на лбу пот, Симон подумал о том, что сделал большую ошибку, обратившись к доктору Жерардеку.
 — Однако… — сказал он, делая неловкую попытку рассмеяться, — вы могли бы потактичнее обойтись с другом госпожи Мозгранем.
 — Вы от нее знаете, как я обошелся с ней? — осведомился доктор.
 — Да она мне сама сказала, что с нее вы ничего не взяли.
 Доктор многозначительно улыбнулся.
 — Я действительно с нее ничего не взял, но милость таких хорошеньких женщин, как госпожа Мозгранем, этого стоит.
 Он помолчал немного и спросил:
 — А вы знаете, что она вернулась во Францию?
 — Во Францию? Госпожа Мозгранем?
 — Да, и даже назначила мне свидание сегодня утром.
 — Где именно? — с видимым волнением спросил Симон.
 — На барке под названием «Ленивец», которая стоит у набережной рядом с хижиной Берту.
 — Берту? — пробормотал Симон.
 — Да. И знаете, как было подписано письмо? Грегуар!
 — Грегуар? Мужское имя… Странно…
 — Да, мужское… Она писала, что ведет жизнь, полную опасностей, что она не доверяет человеку, с которым ее связывают общие дела, и что хотела бы посоветоваться со мной.
 — И вы были там? — глухо спросил Симон.
 — Да, рано утром. Но, к несчастью…
 — Что к несчастью?
 — Я пришел слишком поздно. Господин Грегуар или, вернее, госпожа Мозгранем была уже мертва. Ее убили.
 — Таким образом, вы больше ничего не знаете? — спросил Симон.
 — О чем?
 — О том человеке, про которого она писала.
 — Нет, как же, знаю! Она назвала мне его имя в письме. Это грек по имени Симон Диодокис. Она даже описала его.
 Он развернул письмо и, бросив взгляд на вторую страницу, вслух прочитал:
 — «Человек пожилой, слывущий за сумасшедшего. Постоянно носит шарф и темные очки».
 Жерардек поднял глаза на Симона. Несколько мгновений оба молчали.
 — Вы Симон Диодокис? — спросил доктор.
 Его собеседник не протестовал. Лгать не имело смысла.
 — Это меняет очень многое, — сказал доктор. — Теперь уже дело идет не о пустяках… Я настаиваю на миллионе.
 — Нет, нет! — воскликнул Симон. — Я не убивал госпожи Мозгранем! На меня самого напал тот, который потом задушил ее, негр по имени Я-Бон. Он меня настиг после и тоже едва не задушил.
 — Я-Бон? Вы говорите, Я-Бон?
 — Да, сенегалец с одной рукой.
 — Между вами произошла борьба?
 — Да.
 — И вы его убили?
 — Но…
 Доктор рассмеялся и пожал плечами.
 — Удивительное совпадение! — воскликнул он. — Покинув барку, я встретил шестерых солдат-инвалидов, искавших своего товарища Я-Бона. Они мне сказали, что, кроме него, они еще ищут своего начальника, капитана Бельваля, его друга и даму. Все четверо исчезли, и они подозревают, что к этому причастен один господин со странным именем, Симон Диодокис. Так это, стало быть, вы? Это еще больше осложняет дело, не так ли? Следовательно…
 Доктор выдержал паузу и веско сказал:
 — Два миллиона.
 На этот раз Симон остался безмолвен. Он чувствовал себя всецело в руках этого человека, игравшего с ним, как кошка с мышью, выпуская на мгновение из цепких когтей и снова накладывая свою бархатную, но безжалостную лапу…
 — Это шантаж, — сказал он.
 Доктор утвердительно кивнул головой.
 — Да, тут другого слова не подберешь, — согласился он. — Но я убежден, что вы на моем месте поступили бы точно так же. Посудите сами: случай помогает мне обеспечить себя, так почему же я должен им пренебрегать?
 — А если я не соглашусь?
 — Тогда я позвоню в полицейское управление, где сейчас я в чести, так как мне удалось оказать им несколько услуг…
 Симон посмотрел на окно, потом на дверь. Доктор придвинул к себе телефон и снял трубку.
 Симон вздохнул.
 — Хорошо, я согласен, — сказал он. — А теперь расскажите мне ваш план.
 — Нет, не стоит. Я сам знаю, как поступить, средства в моем распоряжении, об остальном же предпочитаю умолчать. Самое главное для вас — это выезд из Франции, а за это и, стало быть, за вашу безопасность я ручаюсь.
 — Но все же…
 — Для вашего спокойствия половину названной суммы вы заплатите вперед. Теперь о паспорте… На чье имя вы хотите его получить?
 — Мне все равно.
 Доктор взял лист бумаги и, изредка поглядывая на Симона, записал его приметы:
 — Волосы седые, лицо выбритое, темные очки… Но кто поручится, что вы действительно мне заплатите? Мне нужны банковские ассигнации, и притом настоящие.
 — Они будут у вас.
 — А они у вас есть?
 — Под охраной Грегуара на барке лежат четыре миллиона. Мы с вами отправимся туда, и я вам отсчитаю первый миллион…
 — Вы говорите, что деньги были на барке?
 — Да.
 — Четыре миллиона?
 — Да.
 — Ну, тогда этот миллион я не принимаю за уплату.
 — Но почему же? Вы что, с ума сошли?
 — Совсем нет. Но он и так принадлежит мне.
 — Что такое? Да объясните же мне, наконец! — разозлился Симон.
 — Эти четыре миллиона уже принадлежат мне, и потому дать мне хотя бы один из них вы не можете.
 Симон пожал плечами.
 — Вы бредите!
 — Повторяю: они принадлежат мне! Вашим тайником служили четыре тома старого путеводителя по Парижу. Но только вместо страниц там были банковские билеты на четыре миллиона.
 — Вы лжете! Лжете!
 — Нет, не лгу. Посмотрите, книга лежит вон там, на полке.
 — Вор! — вне себя закричал Симон, грозя доктору кулаком. — Разбойник!
 — Вовсе нет! И вы убедитесь сейчас, как несправедливы, — спокойно возразил доктор. — Я уже говорил вам, что госпожа Мозгранем одаривала меня изредка своими милостями и, вот в один из таких моментов она мне сказала: «Мой друг, на память обо мне, после моей смерти — а я чувствую, что проживу недолго — я дарю тебе все, что ты найдешь в моей комнате…».
 — Согласитесь, — продолжал невозмутимо доктор, — что я имел все основания считать каюту на барке, где она жила перед смертью, комнатой, принадлежавшей ей.
 Симон почти не слушал его. В его изобретательном мозгу зародился новый адский план.
 — Мы только тратим драгоценное время, — обратился к нему доктор. — На чем же мы остановились?
 — Дайте мне эту бумажку, я хочу посмотреть, — вместо ответа попросил Симон лист бумаги, на которой доктор записал его приметы, но, едва взглянув на него, в испуге вскочил.
 — Что такое? Чье имя вы здесь написали? Почему? Почему?
 — Вы сказали, что вам это безразлично.
 — Да, но почему именно это? Почему?
 Под пристальным взглядом доктора Симон сжался и пробормотал:
 — Только один человек способен был это угадать!
 Жерардек коротко рассмеялся.
 — И только он мог угадать место тайника, — продолжал Симон. Доктор хохотал. Выпавший монокль звякнул о чернильницу.
 — Арсен Люпен! Арсен Люпен! — в неописуемом ужасе воскликнул Симон.
 — Ты угадал, — сквозь смех сказал доктор.
 Он вытащил из кармана какую-то баночку и принялся с помощью ее содержимого снимать грим с лица. Потом вытерся полотенцем, и перед Симоном предстал улыбающийся дон Луис.
 — Арсен Люпен… Арсен Люпен! — повторял тупо Симон. — Я пропал…
 — Совершенно верно, мой старый, но недалекий друг! — воскликнул дон Луис. — Как же ты глуп! Неужели ты вообразил, что так легко будет запереть меня в той газовой ловушке… Я еще тогда мог бы попросту схватить тебя за шиворот, и мы тут же разыграли бы пятый акт нашей драмы. Но в таком случае он был бы чересчур коротким, а я слишком люблю сценические эффекты, чтобы на это согласиться. Гораздо интереснее было подвесить мой электрический фонарь и оставить его раскачиваться, а самому послушать, как трижды отрекался от меня бедняга Патриций, и видеть, как он запирал меня в комнате, вернее, мой фонарь… А когда ты запер дом, как заботливый хозяин, и ушел, я и не подумал торопиться за тобой, так как знал прекрасно, что ты отправишься к Вашеро. Там ты допустил промах, дружище! В швейцарской, на старой газете Вашеро записал номер телефона. Я воспользовался им, позвонил и спросил: «Я только что звонил вам, но забыл спросить адрес». Мне ответили: «Доктор Жерардек, бульвар Монморанси». Я мигом сообразил. Доктор Жерардек? Значит, лечение горла, а потом фальшивый паспорт! И я отправился сюда, не занявшись даже судьбой бедняги Вашеро, которого ты, наверно, где-нибудь придушил, чтобы избавиться от лишнего свидетеля. Здесь я нашел доктора Жерардека, прекрасного человека, и он уступил мне свой кабинет, на время, конечно… У меня было еще два часа времени. Их я употребил на то, чтобы отправиться на барку, завладеть миллионами, устроить еще кое-какие дела и потом явиться сюда.
 Дон Луис остановился перед Симоном.
 — Ты готов? — спросил он.
 Тот вздрогнул.
 — К чему?
 — Как к чему? Ты забыл? К путешествию! Паспорт в порядке, прямое сообщение Париж — ад. Скорый поезд, отдельное купе-гроб. Разве ты не согласен? Все готово!
 Симон попытался встать, но ноги не держали его.
 — А Патриций? — прошептал он.
 — Что Патриций?
 — Я предлагаю его жизнь в обмен на свою.
 Дон Луис скрестил на груди руки и в упор посмотрел на Симона.
 — Неужели ты всех судишь по себе? — спросил он. — Как бы я мог бросить друга в несчастьи?
 Он открыл дверь и крикнул:
 — Вы здесь, капитан? Как вы себя чувствуете? Вы не особенно удивлены, что видите меня? Нет, пожалуйста, без благодарностей… Идите сюда, вас желает видеть Симон!
 В комнату вошел Бельваль, очень бледный, с забинтованной головой. При виде Симона он сделал гневный жест и побледнел еще больше.
 Все трое молчали. Потом дон Луис, потирая руки, сказал вполголоса:
 — Какая превосходная сцена! Отец и сын! Преступник и его жертва! Внимание… Что они будут делать? Убьет ли сын отца или отец сына? Потрясающая минута… Какая тишина! Говорит только голос крови… Они бросятся сейчас один к другому, чтобы задушить!
 Патриций сделал два шага и вытянул руки, готовясь схватить Симона за горло.
 — Патриций! Патриций! — вскричал тот умоляюще.
 Руки капитана опустились. Он взглянул на человека, с которым его связывали такие страшные узы, и сказал:
 — Скажите мне, где Коралия, и я сохраню вам жизнь.
 Симон вздрогнул. При упоминании имени Коралии к нему вернулась его всегдашняя энергия.
 — Жизнь Коралии в обмен на мою? Нет, я предпочитаю умереть… Отказаться от золота? Нет, нет! Лучше смерть!
 — Убейте его, капитан, раз он сам это предпочитает, — посоветовал дон Луис.
 На лице Бельваля отразилась мучительная борьба.
 — Нет, нет, я не могу, — наконец тихо сказал он.
 — Почему же? — настаивал дон Луис. — Это так легко… Сверните ему шею, как цыпленку.
 — Не могу…
 — Что вас останавливает? Ведь если бы это был один из «бошей» на поле битвы…
 — Да, но этот человек…
 — Может быть, вам больше подойдет пистолет? Вот, возьмите мой…
 Бельваль, все еще колеблясь, взял пистолет и прицелился в Симона. Тот сидел с закрытыми глазами. Напряжение выдавали выступившие на лбу капельки пота.
 Рука Патриция опустилась.
 — Нет, не могу, — повторил он.
 — Вы все еще думаете, что он ваш отец, капитан? — спросил дон Луис.
 — Да, — тихо ответил Бельваль. — Многое заставляет так думать…
 — Но не все ли равно, раз это убийца?
 — Нет, я не имею права. Пусть он умрет, но не от моей руки…
 — Вы имеете право, капитан!
 — Это было бы самым страшным преступлением…
 Дон Луис подошел к нему, положил руку на плечо и спросил:
 — Неужели вы думаете, что я бы советовал вам убить его, если бы это действительно был ваш отец?
 Патриций посмотрел на него безумным взглядом.
 — Вы что-нибудь знаете? О, умоляю вас…
 Дон Луис продолжал:
 — Неужели вы думаете, что я мог бы так поступить, если бы этот человек действительно был вашим отцом?
 — Стало быть, он не отец мне? — с надеждой воскликнул Бельваль.
 — Нет, нет! Разве вы до сих пор не поняли? Стоит только взглянуть на этого негодяя, чтобы понять, что в его голове могли зарождаться планы только самых низких преступлений! В этой подлой драме он единственное действующее лицо! Все думали, что преступников было двое, сначала Эссарец, потом Симон. Но на самом деле все зло творил этот тип. Прежде Я-Бона, Вашеро и Грегуара он убил еще одного человека — вашего отца, Патриций, и это его крики вы слышали тогда по телефону… Теперь вы понимаете?
 — Мой отец! — тупо повторил он. — Это он звал меня? Его голос я слышал?
 — Да, это был ваш отец.
 Симон оставался недвижим. Глаза его горели злобой, как у загнанного зверя.
 — Кто ты? — спросил его Бельваль. — Его имя, ради Бога? — обратился он к дону Луису.
 — Его имя? Разве вы еще не догадались? Я предполагал это с первого же дня.
 Дон Луис выдержал паузу.
 — Эссарец-бей!
 Патриций вздрогнул, точно от удара. Он уже не размышлял, правда ли это и насколько это могло быть правдой. Для него было ясно, что перед ним Эссарец-бей, убивший его отца. И убивший дважды — лишив Коралии, отняв счастье и смысл жизни, и потом в библиотеке, когда Арман Бельваль говорил по телефону с сыном.
 На этот раз его участь была решена. Убийца отца и Коралии должен был умереть.
 — Молись! — холодно обратился капитан к Эссарецу.
 Его враг, понимая, что минуты его сочтены, вскочил с кресла и крикнул:
 — Ну, что же, убей меня! Пусть все будет кончено! Я побежден и признаюсь в этом… И все же это победа, так как Коралия мертва, а золото спасено… Я умру, но тебе не достанется ни того, ни другого… Ни та, которую я любил, ни золото, которое было моей жизнью. Коралии больше не существует, ничто ее не спасет… Если она не моя, то и твоей никогда не будет! Месть моя удалась!
 Он то кричал, то понижал голос до шепота.
 — Да, да, она погибла! И ты даже трупа ее не найдешь! Ты думаешь она покоится там, в подземелье, вместе с золотом? Под той надгробной плитой? Как бы не так! Нет, Патриций, ты ее никогда не найдешь, и ее задушит золото… Она умерла, умерла… Как приятно бросать тебе эти слова прямо в лицо… Как ты должен страдать! Она мертва, мертва!
 — Не кричи так громко, ты ее разбудишь, — сказал дон Луис.
 Эссарец, пораженный спокойной уверенностью, с которой тот произнес эту фразу, упал в кресло.
 Бельваль поднял на дона Луиса измученные глаза.
 — Разбудит? — переспросил он. — Значит, она жива?
 — Хотя и говорят, что мертвые пробуждаются, но я никогда этому не верил, — спокойно ответил дон Луис…
 — Коралия жива, жива! — повторил капитан, пьянея от радости и забывая обо всем остальном. — Но нет, этого не может быть, вы вероятно, смеетесь надо мной!
 — Я вам говорю то же, что недавно говорил этому господину… Разве слышал кто-нибудь, чтобы я хоть раз бросал начатое дело?
 Он подошел к двери в глубине комнаты, прикрытой драпировкой.
 — Смелее, капитан, — воскликнул он. — Вспомните, что вы — французский офицер! Да, она здесь, наша матушка Коралия. Не бледнейте же так… Она спит под тщательным надзором двух сиделок. Она не ранена, но ужасно слаба, и от перенесенных потрясений у нее лихорадка.
 Бельваль сделал два шага вперед, качаясь, точно пьяный. Дон Луис остановил его.
 — Не ходите туда, капитан. Я приказал принести ее сюда для того, чтобы переменить обстановку и чтобы ничто не напоминало ей об ужасах пережитого. Больше того, что она вынесла, она вынести не в состоянии. Малейшее волнение теперь будет для нее опасно.
 — Да, да, вы правы, — повторил Патриций со вздохом облегчения. — Но вы совершенно уверены? — с опаской спросил он.
 — В том, что она жива? — рассмеялся дон Луис. — Она так же жива, как вы и я, капитан, и готова вам дать то счастье, которое вы вполне заслужили… Только немного терпения… Кроме того, вы вероятно, забыли, что существует еще одно препятствие! Она замужем…
 Он закрыл дверь и повернул Бельваля в сторону Эссареца.
 — Вот это препятствие, — сказал он. — На этот раз, надеюсь, вы будете решительным, капитан? Между вами и матушкой Коралией стоит только он.
 Эссарец даже не взглянул на дверь. Его била нервная дрожь.
 — Ты, кажется, трусишь? — обратился к нему дон Луис. — Не бойся, ты не будешь казнен без суда. Трибунал состоит из трех лиц: Патриция Бельваля, вашего покорного слуги и Симона. Прения открыты… Слово принадлежит тому, кто пожелает выступить в защиту Эссареца. Никто? Итак, Эссарец-бей приговаривается к смерти. Смягчающих обстоятельств никаких… Повода к кассации нет… Просьба о помиловании не принята. Приговор должен быть приведен в исполнение немедленно. Как видишь, мы времени даром не теряем. Теперь остается только избрать род казни. Пистолет? Великолепно! И чисто, и скоро! Капитан Бельваль, вперед!
 Но Бельваль не двигался с места. Он смотрел на человека, причинившего ему столько страданий, с чувством омерзения.
 — Я не стану его убивать, — наконец произнес он.
 — Вы правы, капитан. Ваше чувство вполне достойно вас… Вы не имеете нравственного права убить мужа женщины, которую любите. Не вам уничтожать это препятствие. И, кроме того, вам претит его убить, и мне также… Он слишком низок! Стало быть, ты должен вывести нас из этого затруднения, старик!
 Дон Луис наклонился над Эссарецем. Слышал ли он? Был ли он в сознании? Он потряс его за плечо.
 Эссарец простонал:
 — Золото… Мешки с золотом…
 — Ах, ты думаешь об этом, старый негодяй? Тебя это интересует? Но тогда я могу тебе сказать, что твои мешки у меня в кармане, если вообще найдется карман, который мог бы вместить восемьсот мешков с золотом.
 — Тайник…
 — Твой тайник? — переспросил дон Луис. — Я его нашел, можешь быть уверен. Коралия у меня, а где была она, там было и золото. Итак, ты должен признать себя побежденным по всем пунктам. Женщина, которую ты желал, свободна и скоро соединится с человеком, который ее обожает. С другой стороны, твои сокровища найдены. Стало быть, все кончено! Ты согласен с этим? У тебя остается единственный выход… — и с этими словами дон Луис протянул ему пистолет.
 Эссарец машинально взял оружие и навел на него, но не смог сделать выстрела. Рука дрожала.
 Дон Луис вновь вложил в его руку выпавший из нее пистолет.
 — Этим последним актом ты искупишь все подлые поступки своей жизни, негодяй! Надежды тебе не остается никакой. Твое прибежище только в смерти. Побольше храбрости, приятель! Да и что тебе еще остается? Ни любимой женщины, ни золота, ничего, ради чего ты жил.
 Эссарец, точно соглашаясь с ним, поднял револьвер к виску, но едва сталь коснулась кожи, он вздрогнул и прошептал:
 — Прощения!
 — Нет, ты не заслуживаешь прощения! — возразил дон Луис. — И подумай сам, к чему тебе жить? Та, которую ты любишь, в объятиях другого, любимого… Разве ты сможешь жить, зная это? Ну, полно, одно только усилие…
 Под влиянием железной воли дона Луиса таяла сила Эссареца. Он точно погружался в бездонное, засасывающее болото. Его существо мало-помалу примирялось с сознанием, что смерть неизбежна.
 — Как приятно будет перестать бороться, забыться, наконец! — продолжал дон Луис. — Подумай о золоте, которое ты потерял, миллионы золотом, и Коралию! Сперва мать, потом дочь! Жизнь — это беспрерывный обман, и потому жить не стоит… Одно только усилие.
 И почти бессознательно Эссарец сделал это усилие. Грянул выстрел, и он упал коленями на ковер.
 Дон Луис отпрыгнул в сторону, чтобы его не забрызгала кровь, хлынувшая из раздробленного черепа.
 — Кровь подобного существа может принести только несчастье… Но какой негодяй! Право, я думал, что избавить землю от него доброе дело! Как вы думаете, капитан?




 Глава 19
 Да будет свет!


 Около шести часов вечера того же дня Патриций прогуливался по набережной Пасси. Прохожих и машин было мало, только изредка громыхали трамваи.
 Дона Луиса Бельваль не видел с утра. Он получил от него только записку, в которой тот просил его распорядиться, чтобы Я-Бона перенесли в особняк Эссареца, и приглашал на встречу у хижины Берту.
 Теперь он должен был вот-вот придти, и капитан думал о том, что скоро все узнает. Кое о чем он догадывался сам, но все же еще оставалось много тайн и нерешенных загадок.
 Драма, правда, была сыграна, и занавес упал в момент смерти злодея. Теперь некого и нечего бояться. Больше не предвидится ни ловушек, ни предательских нападений из-за угла.
 Как страстно Патриций ждал момента, когда, наконец, потоки света прогонят тьму, с которой он так долго боролся! Всего несколько слов дона Луиса, и все загадки раскроются! Он сумеет сделать это очень быстро и через час уедет…
 Поджидая своего друга, Бельваль размышлял о тайнике с золотом. Откроет ли дон Луис секрет золотого треугольника? А что он сделает с золотом? Увезет с собой? Но как?
 Со стороны Трокадеро показался автомобиль. Минуты через две он остановился у тротуара, где стоял Патриций. Тот уже протянул руку, чтобы приветствовать дона Луиса, но к его изумлению из машины вышел судья Демальон.
 — Как поживаете, капитан? — радостно воскликнул он. — Кажется, я вовремя явился на свидание? Но скажите, вы опять ранены в голову?
 — Это пустяки, — возразил Бельваль. — Но о каком свидании идет речь?
 — Как? Да ведь вы сами его мне назначили.
 — Я вам не назначал его.
 — Как? — удивился Демальон. — Вот записка, которую мне доставили в префектуру. Я вам прочитаю ее: «От капитана Бельваля. Господин Демальон извещается о том, что тайна золотого треугольника раскрыта. Мешки в его распоряжении. Его просят явиться к шести часам на набережную Пасси с полномочиями от правительства принять все условия передачи. Небесполезно привести человек двадцать агентов, половину которых рекомендуется расставить вокруг особняка Эссареца и на набережной».
 — Но это не моя записка! — воскликнул Патриций.
 — А чья же тогда?
 — Наверное, ее написал человек, будто шутя разгадавший все загадки, и он же сейчас сам явится сюда.
 — Его имя?
 — Этого я не могу вам сказать.
 — Ну, знаете! — сердито проворчал Демальон.
 — Приветствую вас, господа! — раздался голос позади них.
 Капитан и Демальон обернулись и увидели подходившего к ним человека в длинном сюртуке с высоким воротничком.
 — Вот человек, о котором я вам только что говорил, — произнес Бельваль, с трудом узнавая дона Луиса. — Он дважды спас жизнь мне и моей невесте, и я вам ручаюсь за него.
 Демальон раскланялся, и дон Луис сказал:
 — Вам время дорого, господин Демальон, так же, как и мне, так как сегодня вечером я должен покинуть Париж, а завтра — Францию. Мои объяснения вас не задержат. Вы с самого начала следили за перипетиями драмы, закончившейся сегодня утром. Во все подробности вас посвятит капитан Бельваль. Я же только скажу, что не один наш бедный Я-Бон. Имеется еще три трупа. Один из них принадлежит Грегуару, которого на самом деле звали госпожа Мозгранем, и его вы найдете на барке «Ленивец». Труп Амедея Вашеро ищите в доме под номером восемь на улице Гимар. А на бульваре Монморанси в клинике доктора Жерардека вы найдете труп Симона Диодокиса.
 — Симона? — удивленно переспросил Демальон.
 — Да, Симон покончил с собой. Когда капитан Бельваль откроет вам имя и личность этого человека, вы, вероятно, придете к выводу, что это дело лучше замять. Так что остается только золото, которое больше всего вас занимает… Не правда ли? Вы привели своих людей?
 — Да… Но зачем…?
 — Я хочу, чтобы секрет тайника был сохранен. Это одно из моих условий.
 — Хорошо, оно принято. Второе?
 — Второе условие гораздо сложнее, господин Демальон, и оно настолько важно, что вряд ли ваших полномочий будет достаточно, чтобы согласиться на него.
 — Посмотрим…
 Дон Луис продолжал с таким видом, точно разговор шел о каком-нибудь пустяке:
 — Вот в чем дело: два месяца назад, благодаря моим связям на Востоке, мне удалось добиться согласия Турции заключить сепаратный мир. За это надо было уплатить всего какую-нибудь сотню миллионов. Когда я передал это предложение союзникам, они отклонили его, по соображениям не финансовым, а политическим, о которых судить не мне. Я был крайне разочарован тем, что моя первая же комбинация на дипломатическом поприще была так неудачна! И второй неудачи я не хочу! Вот почему на этот раз я заранее принимаю все предосторожности.
 После значительной паузы, во время которой его собеседники тоже молчали, он продолжал:
 — Вы знаете, что в апреле 1915 года был момент, когда на нашей стороне собиралась выступить великая европейская держава, до тех пор остававшаяся нейтральной. Весь вопрос был в том, что ей нужно было одолжить триста миллионов золотом, необходимых для открытия военных действий. Решение этого крайне важного для нас вопроса затягивалось по непредвиденным обстоятельствам на неопределенное время. Теперь у меня есть эти триста миллионов золотом, и их-то я и собираюсь предложить нашим новым друзьям. Вот в чем состоит мое последнее, вернее, единственное, условие…
 Демальон, казалось, не мог придти в себя от удивления и молчал.
 — Но ведь эти дела нас совсем не касаются, — произнес он наконец. — Их решают на определенном уровне…
 — Каждый может располагать своими деньгами, как ему заблагорассудится! — возразил дон Луис.
 — Но вы должны знать, что денежный вопрос был в этом деле лишь второстепенный…
 — Да, знаю, но решение денежного задерживало и другие, более важные вопросы. И теперь через несколько часов наступит решительный момент, так как все узнают то, что знаю пока только я и несколько человек за пятьсот лье отсюда.
 — Что же именно?
 — Что у русских нет больше снарядов!
 Демальон пожал плечами.
 — У русских не хватает снарядов, — продолжал дон Луис, — и там теперь разыгрывается битва, исход которой мы узнаем через несколько часов. На русском фронте образуется прорыв, и русские войска будут отступать, отступать… Конечно, это не будет иметь большого влияния на решение великой державы, но все же в той стране кое-кто выступает за нейтралитет, и при неудаче эти настроения, конечно, усилятся. Своим отказом вы даете им в руки сильное оружие… Подумайте, в какое положение вы ставите правящие круги, желающие объявления войны? Это было бы ошибкой с вашей стороны, и этого-то я хочу избежать…
 Демальон колебался. Он недоумевающе качал головой и разводил руками.
 — Невозможно! — бормотал он. — Немыслимо!
 В это время к ним подошел человек, который вышел из автомобиля, остановившегося невдалеке, и уже несколько минут прислушивался к словам дона Луиса. К удивлению Патриция, его присутствие не вызвало никакого протеста ни у дона Луиса, ни у Демальона.
 — Мне кажется, мой милый Демальон, — вмешался незнакомец, — что это дело представляется вам в неверном свете…
 — Вы совершенно правы, господин министр! — откликнулся дон Луис.
 — Вы меня знаете?
 — Я имел честь быть вам представленным, господин Валенглей, несколько лет назад, в вашу бытность председателем совета.
 — Да, в самом деле… мне кажется, я припоминаю…
 — Пожалуйста, не трудитесь, господин министр… Самое главное, что вы стоите на моей стороне…
 — Я еще не совсем в этом уверен, — возразил министр и обратился к Демальону:
 — Сила теперь на стороне этого господина, — он показал на дона Луиса, — который нам заявляет: «Желаете ли вы триста миллионов золотом? Если да, вот что я сделаю… Если же нет, то до свидания!» Ведь таково положение дел, Демальон?
 — Да, так, — согласился тот.
 — А без него вы могли бы обойтись? Могли бы вы найти без этого господина тайник?
 — Нет, — откровенно сознался Демальон.
 Министр повернулся к дону Луису.
 — Это тоже ваше последнее слово?
 — Да.
 — Если мы не согласимся, то прощайте, не правда ли? Но если согласимся, передача золота состоится сейчас же?
 — Да.
 — Мы соглашаемся.
 И после небольшой паузы министр повторил:
 — Да, мы соглашаемся и сегодня вечером будем говорить с посланником.
 — Вы мне даете слово, господин министр?
 — Даю слово. Говорите.
 Все четверо имели вид прогуливающихся по набережной, и никто бы со стороны не подумал, что в эти минуты здесь решается дело такой важности.
 Валенглей, опершись рукой о парапет набережной, небрежно помахивал тросточкой. Демальон и Патриций молчали с напряженными лицами.
 Дон Луис рассмеялся.
 — Только не думайте, господин министр, что я как волшебник в сказке взмахну рукой, и вмиг появится золото. Или что я поведу вас всех в подвалы, полные драгоценного металла… Совсем нет… Я с самого начала был уверен, что слова «золотой треугольник» не таят в себе ничего загадочного, под ними подразумевается некое помещение, пространство в форме треугольника, где находятся мешки с золотом. Так что, как видите, дело обстоит гораздо проще, и вы пожалуй, даже будете разочарованы.
 — Не буду, когда вы мне покажете мешки с золотом! — возразил Валенглей.
 — Но они перед вами.
 — Что вы хотите этим сказать?
 — То, что хотя вы и не дотрагиваетесь до них, все-таки ближе, чем они к вам теперь, нельзя и быть.
 Несмотря на самообладание, Валенглей не смог удержать удивленного возгласа.
 — Однако ведь это не означает, что я хожу по золоту и что для того, чтобы достать его, нужно будет поднимать плиты тротуара или снять парапет?
 — Нет, нет, вам стоит только протянуть руку и вы дотронетесь до мешков с золотом.
 — Дотронусь рукой?
 — Да, если перегнетесь через парапет и опустите кончик вашей трости в воду или в прибрежный песок…
 Валенглей молчал.
 — Если вы воткнете трость в песок, — тихо продолжал дон Луис, — приблизительно сантиметров на пятьдесят в глубину, то нащупаете нечто твердое, и это нечто — мешки с золотом… Их там должно быть восемьсот… Если мои расчеты верны, в одном мешке весом пятьдесят килограммов триста тысяч франков, сложенных столбиками по тысяче франков. Каждый мешок должен быть высотой в двадцать три сантиметра. Сложенные рядами, мешки занимают пространство не более двенадцати кубических метров. Если же вы уложите их в форме пирамиды, в основании получится треугольник со стороной около пяти метров… Высота же самой пирамиды должна быть примерно с эту стену… Прикройте все это слоем песка, и получится тайник, который мы искали так долго…
 Дон Луис немного помолчал.
 — Никому в голову не приходило искать золото здесь. Тайну мог выдать разве что случай… На песке играла детвора, собаки зарывали кости, ночевали бродяги… Дождь размывал песок, солнце высушивало… Никто не догадывался, какую тайну он хранит. Лучшего места для тайника не найти… Тот, кто придумал спрятать здесь золото, гениальный человек, не правда ли, господин министр?
 Валенглей слушал дона Луиса, ни разу не сделав попытки прервать его. Иногда он только одобрительно кивал головой. Теперь он сказал:
 — Да, действительно. Но нашелся, как видно, человек, который оказался гениальнее его.
 — Это трудно.
 — Перед человеком, нашедшим в песке триста миллионов золотом, безусловно, можно только преклоняться.
 Дон Луис раскланялся, весьма польщенный. Валенглей протянул ему руку.
 — Я не знаю, чем мы могли бы вознаградить вас за услугу, оказанную Франции, — сказал он.
 — Я не ищу награды, — возразил дон Луис.
 — Но, во всяком случае, мне хочется, чтобы вас поблагодарили и другие, кроме меня. Не зайдете ли вы, примерно через час в министерство?
 — Совершенно невозможно, господин министр, через час я уезжаю.
 — Нет, нет, так вы не можете уехать, — возразил министр. — Кстати, я до сих пор не знаю вашего настоящего имени.
 — Ах, не все ли равно…
 — В мирное время — может быть, но не во время войны.
 — Ну, можно же для меня сделать исключение, господин министр?
 — Исключений теперь быть не может.
 — А если это будет в виде награды, которую я, по вашим словам, заслужил? Неужели мне откажут?
 — Это единственное, в чем вам могли бы отказать. Но я уверен, что вы и сами этого не попросите. Итак, до встречи через час в министерстве. Я вас жду.
 И, любезно поклонившись и помахивая тростью, министр в сопровождении Демальона направился к своему автомобилю.
 — Вот тип! — рассмеялся дон Луис. — Одним жестом он принял триста миллионов золотом, заключил исторический договор и подписал приказ об аресте Арсена Люпена.
 — Что вы говорите? — воскликнул Патриций. — Ваш арест? Но это возмутительно!
 — Зато вполне законно, милейший капитан.
 — Но почему?
 — Неужели вы думаете, капитан, что подобные мелочи могут лишить меня удовольствия, которым я полон теперь, исполнив свой долг перед Родиной? С самого начала войны я мечтал сделать что-нибудь для Франции… А о моей награде вы забыли? Четыре миллиона! Я считаю их своими, хотя на самом деле они принадлежат матушке Коралии.
 — Я уверен, она откажется от них!
 — Благодарю вас, капитан, можете быть уверены, что эти деньги будут употреблены на дело. А теперь у меня есть для вас еще несколько минут. Воспользуемся же ими, пока Демальон собирает своих людей… А чтобы облегчить им задачу и избежать насколько возможно скандала, спустимся к берегу, там ему будет удобнее арестовать меня.
 По дороге Бельваль сказал дону Луису:
 — Я хотел бы извиниться перед вами…
 — За то, что вы изменили мне и заперли? Что ж! Вы сделали это, спасая Коралию. Или за то, что вы сочли меня способным присвоить все золото? Но, с другой стороны, разве можно было вообразить, что дон Луис упустит такой случай?
 — Значит, извинения не принимаются, а только благодарности? — смеясь сказал Патриций.
 — Благодарность за то, что я спас жизнь вам и матушке Коралии? И за это благодарить не стоит, так как для меня спасение людей — вид спорта!
 Патриций крепко сжал руку дона Луиса и, стараясь скрыть свое волнение, произнес:
 — Решено, что вы не принимаете благодарностей. Я не благодарю вас за то, что вы избавили меня от кошмара, доказав, что я не сын этого чудовища! Я даже, пожалуй, не буду говорить о том, как я теперь счастлив, что передо мной открывается жизнь, полная тепла и света, что Коралия любит меня и имеет право любить! Оставим это… Но все-таки не могу вам не признаться, что пока я чувствую себя несколько неуверенным в своем счастье. Я не все понимаю, и потому ощущаю известного рода беспокойство…
 — В чем же дело? Вы хотите знать правду? Но она настолько же проста, насколько кажется сложной. Подумайте сами: в течение двадцати лет Симон Диодокис выказывал по отношению к вам столько самого трогательного внимания и преданности, вел себя, одним словом, как отец… Его единственной целью было соединить вас и Коралию. Он собирал фотографии вас обоих, следил за вашей жизнью и, наконец, решив, что минута наступила, прислал вам ключ от сада и приготовил все для свидания с вами. Но внезапно все меняется. Он становится заклятым врагом вас обоих и только и думает, как бы убить вас и Коралию. Что же заставило его так измениться? Дело в том, что в ночь с третьего на четвертое апреля в особняке Эссареца разыгралась драма. До этого момента вы были, действительно, сыном Симона Диодокиса, а тут он делается вашим врагом. И вам это ни о чем не говорит! Странно… Для меня это послужило исходным пунктом.
 Капитан покачал головой. Для него, к его искреннему сожалению, загадка до сих пор оставалась неразрешимой.
 — Сядем здесь, на этот знаменитый теперь песок, — сказал дон Луис, — мне довольно будет десяти минут, чтобы объяснить вам все.
 Они были теперь около хижины Берту. На Сену спускались сумерки.
 — В тот вечер, когда вы прятались в библиотеке, — начал дон Луис, — вы видели перед собой двух связанных людей: Эссареца и Симона Диодокиса. Один из них был ваш отец. Но пока мы будем говорить только об Эссареце. В тот вечер его положение было критическим. Истощив золотые запасы Франции, он решил переправить золото на Восток за щедрое вознаграждение. «Прекрасная Елена», предупрежденная сигналом искр, была готова к отплытию, оставалось только переправить туда мешки с золотом. Успех предприятия, казалось, был полным. Но неожиданно вмешались сообщники Эссареца, обманутые им. Их предупредил Симон. Вслед за этим последовало то, что вы наблюдали: пытка, смерть полковника Факи и т.д. Эссарец понял, что сообщникам известны его планы и что, кроме того, на него был сделан донос. Утром его неминуемо должны были арестовать. Что же делать? Бежать? Но в военное время бегство сопряжено с громадными затруднениями и почти невозможно. И, кроме того, бежать — значит бросить и золото, и Коралию навсегда. Что же оставалось? Исчезнуть… Исчезнуть бесследно, в то же время оставаясь здесь, рядом с золотом и Коралией… И ночь он употребил на то, чтобы привести в исполнение свой план… Но довольно об Эссареце, перейдем теперь к Симону Диодокису.
 Патриций жадно слушал.
 — Тот, кто называл себя этим именем, — продолжал дон Луис, — был в действительности ваш отец, Арман Бельваль. Его положение также было критическим. Он довел свое дело почти до конца, выдал Эссареца полковнику Факи и его друзьям и сблизил вас с Коралией. Он послал вам ключ от дома в саду, и все шло так, что он мог вполне надеяться на благополучную развязку и исполнение своих заветных планов. Я не знаю, почему, но утром ваш отец понял, что ему грозит опасность со стороны Эссареца. Тогда ему, в свою очередь, пришлось решать, что делать. Он хотел прежде всего предупредить вас. Предупредить немедленно… Вероятно, преследуемый Эссарецем, он заперся в библиотеке. Занятый одной мыслью, застанет ли вас, он позвонил вам по телефону, когда Эссарец уже стучался в дверь. Ваш отец в волнении кричит вам: «Это ты, Патриций? У тебя ключ? А письмо? Нет? Но это ужасно! Значит, ты не знаешь…». И потом вы слышите глухой стон и крики. Слабеющий голос говорит в трубку: «Патриций… Аметистовый медальон… Патриций… я так страстно желал… Патриций… Коралия…». Потом воцаряется мертвая тишина… Вашего отца убил Эссарец, сделавший теперь то, что не удалось ему когда-то…
 Бельваль был ошеломлен.
 — Отец! Отец… — шептал он.
 — Да, это был он. Было как раз девятнадцать минут восьмого, как вы тогда заметили, а несколькими минутами позже, когда вы позвонили, чтобы узнать, в чем дело, вам ответил Эссарец, стоявший у трупа вашего отца.
 — Ах, несчастный… Так, значит…
 — Да, обезображенный труп вашего отца Эссарец выдал за свой, а сам превратился в Симона Диодокиса.
 — Теперь понимаю, — прошептал Патриций.
 — Какие отношения были между ними, я не знаю, — продолжал дон Луис. — Знал ли Эссарец прежде, что под обличьем его секретаря Симона скрывается его враг, Арман Бельваль? На этот вопрос, по всей вероятности, мы никогда не найдем ответа, да это и не так важно. Превратиться в Симона Диодокиса Эссарецу было легко. Он переодел труп в свое платье, а темные очки, парик и шарф помогли ему скрыть свою внешность.
 — И это происходило в семь часов девятнадцать минут, — сказал капитан, — ну, а что случилось в двадцать три минуты первого?
 — Да ничего.
 — Но как же! Часы показывали это время…
 — Это было сделано, чтобы на новоявленного Симона не пало подозрение…
 — Подозрения в чем?
 — Как в чем? В убийстве Эссареца. Утром найдут труп… Кто убийца? Прежде всего примутся за Симона. Начнут допрашивать, арестуют и могут докопаться до истины… Он все продумал. Эссарецу нужно было обеспечить себе алиби. Поэтому он несколько раз стучался в комнату жены, чтобы она могла потом засвидетельствовать, что в то время он был еще жив. Потом, когда она вышла, он громко приказал Симону, то есть самому себе, проводить ее в лазарет. И таким образом, когда Коралия шла, уверенная, что ее сопровождает старый Симон, на самом деле с ней шел муж! В час дня в особняк Эссареца нагрянула полиция, предупрежденная полковником Факи. Они обнаружили труп, и ни у кого не мелькнуло подозрение, что это был не Эссарец. Горничная, Коралия и Симон опознали его, и даже вы сами попали в ловушку, помните?
 Патриций кивнул.
 — Все было разыграно мастерски, и письмо на бюро, оставленное на имя жены и датированное четвертым апреля, подтверждало выводы следствия. Даже то, что могло выдать негодяя, только послужило ему на пользу. Ваш отец носил во внутреннем кармане альбом с вашими фотографиями. Эссарец не обратил на это внимания. И так как все были уверены, что труп принадлежит Эссарецу, то никому не показалось странным, что он носил в потайном кармане портреты своей жены и капитана Бельваля! И даже больше. Когда нашли в сжатой руке умершего аметистовый медальон с вашими портретами и смятую бумажку, где говорилось о золотом треугольнике, то решили, что именно Эссарец держал их в руке в момент смерти… Эссарец умер, да здравствует Симон!
 Дон Луис рассмеялся.
 — Ловкий господин! — продолжал он. — Новоявленный Симон принялся за дело. Он подслушал ваш разговор с Коралией и, взбешенный вашей любовью к ней, выстрелил в вас. Увидя, что новое преступление не удалось, он у калитки разыграл комедию, предварительно перебросив через стену ключ. Он представился полузадушенным будто бы убежавшим врагом… После этого ему показалось удобным симулировать помешательство…
 — Но для чего это было ему нужно? — удивился капитан.
 — Для чего? Он хотел, чтобы его оставили в покое, не допрашивали больше и перестали опасаться. Симулируя помешательство, он мог молчать и оставаться в стороне от событий. В противном случае Коралия могла бы узнать его по голосу, хотя он и старался его изменить. А так он мог свободно приходить и уходить, и ему доверяли до такой степени, что послушно арестовали его бывших помощников, которых он теперь решил выдать. Никому и в голову не пришло, что он действовал с тонким расчетом. Освободясь от них, Эссарец мог теперь спокойно свести счеты с вами и Коралией… Вероятно, у него в руках оказался дневник вашего отца… Во всяком случае, он его читал и знал, что 14 апреля вы и Коралия отправитесь на могилу ваших родителей. К этому дню он приготовил для новых Патриция и Коралии ту же ловушку, в которой погибли некогда другие. И ему бы это удалось, если бы бедняге Я-Бону не пришла в голову блестящая идея вызвать меня… Остальное вам известно. В течение суток Эссарец задушил свою сообщницу Грегуара, похитил Коралию, застрелил Я-Бона, попытался отравить меня, замуровал вас в могиле и убил Амедея Вашеро. Чтобы достойно закончить серию своих преступлений, он напоследок еще постарался выдать себя за вашего отца.
 — Да… — задумчиво согласился капитан. — Но как вы нашли Коралию и разгадали тайну золотого треугольника? Откуда вам стало известно, где спрятано золото?
 — Это тоже совсем просто, — ответил дон Луис… — Сейчас я вам это расскажу, только отойдем немного подальше. А то этот Демальон со своими людьми начинает мне немного надоедать…
 Агенты с двух сторон направлялись к хижине Берту.
 — Пойдем на барку, я там оставил нужные бумаги, — обратился он к Бельвалю.
 Напротив каюты, где они обнаружили труп Грегуара, была еще одна.
 — Вот, капитан, — сказал дон Луис, вынимая из ящика стола письмо. — У меня остается совсем немного времени, чтобы объясниться с вами. Эти люди уже близко…
 Патриций видел, что он напряженно к чему-то прислушивается, хотя сам никаких подозрительных звуков не слышал.
 — Итак, золотой треугольник… Оставив вас в склепе, Эссарец вернулся в дом и открыл газ, намереваясь разделаться со мной таким же способом, как с вами и с Коралией. Потом он направился на набережную к хижине Берту. Там я заметил, что он колеблется, и это колебание указало мне настоящий путь. Без сомнения, он думал о том, чтобы освободить Коралию. Но прохожие могли ему помешать, и Эссарец удалился. Предполагая, куда он направляется, я поспешил в особняк Эссареца и попросил ваших товарищей вызволить вас, а сам вернулся на набережную. Я рассуждал следующим образом. Если «Прекрасной Елене» не удалось увезти мешки с золотом, значит, они были здесь, но, во всяком случае, не в саду, и старая система канализации здесь тоже была не при чем… Я тщательно обыскал барку не столько с целью найти здесь мешки с золотом, сколько для того, чтобы отыскать нужные мне указания и, кроме того, — сознаюсь! — завладеть четырьмя миллионами, оставленными Грегуаром. Когда я начинаю искать какую-либо вещь, я всегда вспоминаю рассказ Эдгара По «Украденное письмо». Вы помните его? Бумагу дипломатической важности украли и спрятали в комнате. Были тщательно обысканы все углы, поднят даже паркет, но безуспешно. Но когда появился на сцене Люпен, он прежде всего направился к вышитому пустому мешку на стене, куда обыкновенно складывались ненужные бумаги. Документ оказался там. Обыкновенно я делаю так же и ищу там, где никому и в голову не придет искать. Тайниками часто служат самые обыкновенные предметы. Вот почему я сразу обратил внимание на путеводитель Ботэна в четырех томах, лежавших на полке над столом. Они скрывали в себе четыре миллиона. Это мне объяснило многое.
 — Что же именно?
 — Ход мыслей Эссареца. И то, что он считает безопасным тайником. Раньше мы искали слишком далеко и слишком глубоко. И тут мне очень помог Я-Бон. Во-первых, на ступеньках лестницы я обнаружил прилипший песок. Кроме того, нарисованный им мелом треугольник имел только две стороны, третью составляла стена. Почему он не провел третьей черты мелом? Когда я дошел до этого пункта, то закурил папиросу и сказал сам себе: «Ну, мой милый Люпен, я даю тебе на эту разгадку пять минут!». И не успел я выкурить и четверть папиросы, как ответ был найден.
 — И вы догадались?
 — Конечно! Что именно натолкнуло меня на эту мысль, я не сумею вам объяснить. Это уже из области психологии… Что-то наподобие химического опыта, во время которого элементы смешиваются и получается нечто целое… Кроме того, я должен был найти разгадку, ведь речь шла о спасении Коралии. Малейшая ошибка, промедление грозили ей неминуемой смертью. Где-то близко, возможно, всего в нескольких метрах от меня, находилась женщина, жизнь которой зависела от моей находчивости… И произошла реакция, как в химическом опыте, что-то сверкнуло в мозгу, и я побежал по гряде песка и увидел следы. Я начал копать, и можете представить мою радость, когда я наткнулся на мешок с золотом! Но времени терять было нельзя. Я отодвинул несколько мешков и обнаружил полуживую Коралию с засыпанным песком глазами. Что же рассказывать дальше? Я перенес ее в хижину Берту, а потом отвез в особняк и занялся Вашеро и Эссарецем. Тут мне удалось узнать о новом плане последнего — столковаться с доктором Жерардеком. Я тотчас же отправился к нему в клинику и отдал приказ привезти туда же и Коралию, которой необходимо было на время переменить обстановку. Все это произошло в течение нескольких часов, капитан, и я почти одновременно с Эссарецем прибыл в клинику.
 Они помолчали. Бельваль не знал, чем он мог бы вознаградить этого человека, оказавшего ему столь неоценимых услуг. Он молча сжал его руки. Дон Луис по достоинству оценил эту горячую благодарность без слов.
 — Если когда-нибудь при вас станут говорить об Арсене Люпене плохо, станьте на его защиту, — сказал он. — Право, он этого заслуживает.
 И добавил, смеясь:
 — Это может показаться смешным, но с годами я стал очень дорожить своей репутацией.
 Он вновь прислушался к чему-то.
 — Теперь настал час расставания, капитан, — сказал он. — Передайте от меня привет матушке Коралии. Я так и не узнал ее как следует, а она меня. Впрочем, это может быть, и к лучшему… Прощайте, капитан.
 — Как, уже?
 — Да, я слышу приближение Демальона. Пожалуйста, приведите его сюда.
 Патриций колебался. Для чего посылает его к Демальону дон Луис? Может быть, чтобы замолвить за него словечко? Придя к такому заключению, он поторопился выйти из каюты.
 Демальон стоял на мостике.
 — Ваш друг здесь? — обратился он к Бельвалю.
 — Да… Но прежде мне нужно сказать вам два слова. Вы не думаете…
 — Не бойтесь, ничего дурного мы ему не желаем…
 Они вместе спустились по лестнице. Дверь в каюту была закрыта. Капитан толкнул ее, она распахнулась, но дона Луиса там не было.
 Агенты были опрошены тотчас же, но все они утверждали, что барку не покидала ни одна живая душа.
 — Если хорошенько осмотреть эту посудину, наверное, в ней найдется много ходов и выходов, — сказал Бельваль.
 — Что же вы думаете, ваш друг отправился отсюда вплавь? — спросил Демальон.
 — Вплавь или на подводной лодке, — полушутя предположил Патриций.
 — Подводная лодка здесь, в Сене? Полноте, капитан.
 — Почему бы нет? Нет вещи, на которую бы не был способен мой друг! И кроме того, он располагает такими всемогущими покровителями…
 Но более всего изумило Демальона письмо, адресованное на его имя, которое он нашел на столе и которое Патриций видел в руках дона Луиса в начале беседы с ним.
 — Значит, он знал, что я сюда приду, и знал, зачем! — воскликнул судья.
 «Господин Демальон! — писал дон Луис. — Извините за мое внезапное исчезновение. Поверьте, что мне известны мотивы, побуждающие вас интересоваться моей личностью. Настанет день, когда я смогу все объяснить вам. Теперь же знайте, что я по-своему служу Франции. Я надеюсь еще оказать моей стране услуги, которые другие сочтут громадными… В тот день, когда мы с вами увидимся, вы будете меня благодарить! А увидимся мы с вами наверное, и вы будете тогда тем, кем мечтаете быть: начальником тайной полиции.
 Пока же примите уверения и т.д.».
 Демальон прочитал письмо и долго молчал.
 — Странная личность! — наконец произнес он. — Захоти он, и мы бы возложили на него очень большие полномочия. Я и шел ему это сказать… К сожалению, подобные личности действуют всегда сами по себе, на свой страх и риск, не подчиняясь никому. Вот, например, возьмите хотя бы этого знаменитого искателя приключений, заставившего несколько лет назад кайзера освободить себя из тюрьмы, а потом бросившегося из-за несчастной любви в море, со скал острова Капри…
 — Про кого вы говорите? — спросил Патриций.
 — Да вы его знаете… Слышали, наверно? Люпен! Арсен Люпен…