Аннотация: Во втором романе мы снова встречаемся с Энн, ей уже шестнадцать. Это очаровательная девушка с сияющими серыми глазами, но рыжие волосы по-прежнему доставляют ей массу неприятностей. Вскоре она становится школьной учительницей, а в Грингейбле появляются еще двое ребятишек из приюта.


---------------------------------------------





 Люси Монтгомери
 История Энн Ширли





 Она идет, и ей под ноги
 Цветы природа расстилает.
 И нашей жизни контур строгий
 Вдруг нежность линий обретает.

     Джон Уиттиер 





 Глава первая
 СЕРДИТЫЙ СОСЕД


 Энн Ширли пристроилась на широкой ступеньке из желтого песчаника у задней двери своего дома в Грингейбле, собираясь перевести страницу из Вергилия. Но августовский день с легкой дымкой над созревшими полями пшеницы, с проказливо перешептывающимися в листьях тополей ветерками и с пламенеющими в углу вишневого сада маками мало подходил для занятий мертвым языком. Вергилий скоро сполз с колен девушки на землю, а сама она, подперев подбородок руками и устремив взор на кучевые облака, которые громоздились над домом их соседа мистера Гаррисона, унеслась мечтами в прекрасный мир, где молодая учительница с серыми глазами и каштановыми волосами вдохновляла юные сердца на благородные устремления и просвещала умы будущих государственных деятелей.
 Вообще-то, если посмотреть трезво — но именно этого Энн и не любила делать, пока ее не вынуждала жизнь, — надежд на то, что из маленькой деревушки Эвонли выйдут государственные мужи, было довольно мало; но все может случиться, если учительница правильно возьмется за дело. Энн была склонна предаваться мечтам о том, чего способна добиться школьная учительница, если будет наставлять своих питомцев доброму и вечному. Вот и сейчас, сидя на ступеньке, она улетела мыслями на сорок лет вперед, и знаменитый человек — Энн не стала задумываться, чем он знаменит, возможно, это будет ректор университета или премьер-министр Канады — склонился над ее морщинистой рукой, заверяя ее, что он обязан своим жизненным успехом тем заветам, которые она много лет назад внушила ему на уроках в школе в маленькой деревушке Эвонли… Но вдруг в мир мечтаний вторглась суровая действительность.
 Во двор вприпрыжку вбежала бурая корова, а вслед за ней появился мистер Гаррисон — хотя, пожалуй, слово «появился» не дает должного представления о его внезапном и шумном вторжении во двор Грингейбла.
 Пренебрегая калиткой, он перескочил через изгородь и, пылая гневом, предстал перед Энн, которая, поднявшись на ноги, глядела на него с изумлением. Она еще не была знакома с мистером Гаррисоном, который совсем недавно приобрел соседнюю ферму, хотя и видела его раза два издали.
 В апреле, еще до того как Энн вернулась домой, закончив Куинс-колледж, сосед мистер Роберт Бэлл продал свою ферму и переехал в Шарлоттаун. Купил же ферму некто Д. А. Гаррисон, о котором в Эвонли никто ничего не знал, кроме того, что раньше он жил в Нью-Брансуике. Но в первый же месяц он заработал себе репутацию человека с завихрениями. Так, по крайней мере, выразилась миссис Линд. Нельзя отрицать, что у нее были основания для подобного мнения: мистер Гаррисон вел себя совсем не так, как принято в Эвонли, — а разве это не главный признак человека с завихрениями?
 Во-первых, он жил один и публично заявил, что терпеть не может, чтобы у него под ногами путались женщины. Женщины Эвонли в отместку стали рассказывать жуткие истории о том, как его дом зарос грязью и что творится у него на кухне. Мистер Гаррисон нанял себе в помощники Джона Картера, мальчика, который жил в Белых Песках, и именно от Джона и исходили все эти леденящие кровь слухи. Мистер Гаррисон, оказывается, никогда по-настоящему не завтракал, не обедал и не ужинал — просто перехватывал что-нибудь на ходу, когда ощущал голод. Если Джон оказывался поблизости, то ему тоже что-то перепадало, а если нет, приходилось ждать, пока мистер Гаррисон не проголодается снова. Джон утверждал, что давно умер бы с голоду, если бы не еженедельные поездки домой по воскресеньям, где он как следует набивал себе брюхо, и если бы его мать не давала ему с собой на неделю полную корзинку еды.
 Опять же мистер Гаррисон даже не скрывал, что совсем не моет за собой посуду, дожидаясь, пока выдастся дождливое воскресенье. Тогда он сваливает всю накопившуюся посуду в большую бочку, куда стекает дождевая вода, а затем выпускает воду и оставляет посуду сохнуть на солнце.
 Еще про мистера Гаррисона говорили, что он дрожит над каждым центом. Когда ему принесли подписной лист на добавку жалованья пастору, он заявил, что не имеет обыкновения покупать кота в мешке и сначала посмотрит, какая у него будет добавка к доходам от проповедей мистера Аллана. А когда миссис Линд пришла к нему с просьбой пожертвовать на миссионеров, намереваясь попутно взглянуть, что делается в его доме, он сказал ей, что обращать в христианскую веру надо не дикарей, а местных сплетниц и что если она за это возьмется, он с удовольствием пожертвует на благое дело. Миссис Рэйчел поспешно убралась из его дома и потом говорила, что рада за покойную миссис Бэлл: у той сердце разорвалось бы от горя, если бы она увидела, в какое состояние привели дом, которому она отдавала столько сил.
 — Только вспомни — она через день выскребала ножом пол на кухне, — не могла успокоиться миссис Линд. — Видела бы ты, что там делается сейчас. Мне пришлось приподнять юбку, чтобы не испачкаться.
 И наконец, мистер Гаррисон держал попугая по кличке Веселый Роджер. Никто в Эвонли никогда не держал попугаев, следовательно, это само по себе было чуть ли не нарушением благопристойности. И что это был за попугай! Если верить Джону, большего сквернослова свет не видывал. У него в запасе имелся целый набор самых непристойных ругательств. Миссис Картер обязательно забрала бы Джона у мистера Гаррисона, если бы только была уверена, что найдет ему другую работу. Один раз, когда Джон неосторожно наклонился над клеткой, Веселый Роджер вырвал у него из загривка кусок кожи. Миссис Картер всем показывала рубец на шее Джона, когда тот по воскресеньям приезжал домой.
 Все это молнией пронеслось в голове Энн, пока она молча смотрела на стоявшего перед ней мистера Гаррисона, который, казалось, от ярости потерял дар речи. Даже если бы он был в самом наилучшем расположении духа, вряд ли кто-нибудь назвал бы мистера Гаррисона, низенького лысого толстяка, красивым мужчиной. А сейчас, с багровой физиономией и вытаращенными глазами, он показался Энн просто страшилищем.
 Наконец мистер Гаррисон обрел голос.
 — Больше я терпеть не намерен! — разразился он бранью. — Слышите, мисс, ни одного дня! Уже третий раз, черт побери… третий раз! Я ведь предупреждал вашу тетку… а она опять… она опять ее выпустила… Как я должен это понимать, мисс? Вот я и пришел узнать, когда это кончится?
 — Пожалуйста, объясните, в чем дело, — с достоинством произнесла Энн. Последнее время она старалась говорить с достоинством, полагая, что это ей очень понадобится в классе. Но на разъяренного мистера Гаррисона ее спокойствие не возымело ни малейшего действия.
 — Дело в том, что ваша корова в третий раз потравила мой овес. В третий раз! Она забралась туда в прошлый вторник, то же самое случилось вчера. Я приходил к вашей тетке и потребовал, чтобы это было в последний раз. И что же! Час назад я опять нашел вашу корову у себя на поле. Где ваша тетка, мисс? Я хочу ее увидеть и прямо ей сказать… без околичностей. Гаррисон не любит экивоков, мисс.
 — Если вы хотите поговорить с мисс Мариллой Кутберт, то она мне не тетка, и она уехала в Ист-Графтон навестить тяжелобольную родственницу, — ответствовала Энн. Каждое ее слово дышало достоинством. — Мне очень жаль, что моя корова забралась к вам в овес… Между прочим, это моя корова, а не мисс Кутберт… Мне ее три года назад подарил Мэтью. Он купил ее теленком у бывшего хозяина вашей фермы мистера Бэлла.
 — Жаль, не жаль — какой от этого прок, мисс? Подите поглядите, как эта корова вытоптала мое поле!
 — Мне очень жаль, — повторила Энн, — но если бы вы починили изгородь вокруг вашего поля, Долли туда забраться не смогла бы. Это ваша забота — поддерживать изгородь, отделяющую ваше поле от нашего выгона, в хорошем состоянии. А я видела в ней несколько дыр.
 — Изгородь у меня в порядке, — рявкнул мистер Гаррисон, окончательно разозленный этим неожиданным переходом Энн в наступление. — Вашу хулиганку корову даже тюремная стена не удержит. И вот что я тебе скажу, рыжая соплячка, если, как ты говоришь, корова твоя, то, чем сидеть читать романчики в желтых обложках, смотрела бы получше за своей коровой! — И мистер Гаррисон бросил уничтожающий взгляд на ни в чем не повинного Вергилия в бежевой обложке.
 В Энн же, при пренебрежительном упоминании цвета ее волос, взыграло ретивое:
 — Лучше уж иметь рыжие волосы, чем быть лысым, как коленка!
 Удар попал в цель. Мистер Гаррисон очень переживал из-за отсутствия волос на своей голове. Он просто задохнулся от ярости и только молча вращал глазами. Тем временем, добившись тактического преимущества, Энн решила окончательно расправиться с противником:
 — Я могу понять ваше поведение, мистер Гаррисон, потому что у меня есть воображение. Мне легко себе представить, как это раздражает, когда чужая корова топчет твой овес. Так что я постараюсь забыть ваши обидные слова. И обещаю, что Долли никогда больше не забредет на ваше поле. Даю вам честное слово.
 — Ну, глядите, — проворчал несколько укрощенный мистер Гаррисон.
 Он развернулся и отправился восвояси. Но злость его не прошла, и Энн еще долго слышала, как он что-то возмущенно бурчит себе под нос.
 Огорченная неприятным инцидентом, Энн загнала паршивку Долли в доильный дворик.
 «Отсюда она уж никак не сбежит — разве что разнесет забор, — подумала она. — Такая на вид смирная коровка. Наверное, объелась у соседа. Надо мне было продать ее мистеру Ширеру на прошлой неделе. Он давал за нее приличную цену, а я, видите ли, решила подождать аукциона и продать всю нашу живность сразу. Да уж, видно, у мистера Гаррисона и в самом деле завихрения. Во всяком случае, родственной душой его не назовешь».
 Энн всегда приглядывалась к людям в этом отношении — не родственная ли душа?
 Тут во двор въехала Марилла, и Энн бросилась накрывать на стол. За ужином они обсудили нашествие мистера Гаррисона.
 — Жду не дождусь этого аукциона, — вздохнула Марилла. — Слишком много беспокойства от скотины, когда за ней никто не смотрит, кроме этого бездельника Мартина. Отпросился хоронить тетку и обещал вернуться вчера вечером, и вот его до сих пор нет. И сколько же у него теток? За то время, что он у нас работает, умерли уже четверо. Скорее бы уж убрать урожай и передать ферму мистеру Барри. Придется держать Долли взаперти, пока не приедет Мартин и не починит плетень на выгоне. Господи, голова идет кругом от забот. Бедняжка Мэри Киз умирает, и я ума не приложу, что станет с ее детьми. Она написала брату в Британскую Колумбию позаботиться о них, а ответа все нет.
 — А сколько детям лет?
 — Шесть. Они двойняшки.
 — Да? Я всегда интересовалась двойняшками — с тех пор как вынянчила у миссис Хэммонд три пары… Симпатичные?
 — Да кто их знает — они такие грязные, что не поймешь. Дэви во дворе лепил что-то из мокрой глины, а Дора пошла его звать. Он сунул ее головой в глину, а когда она начала плакать, сам улегся в грязь, чтобы показать ей, что тут не из-за чего плакать. Мэри говорит, что Дора очень послушная девочка, а Дэви страшный озорник. Его ведь, по сути дела, никто не воспитывает. Отец у них умер, когда дети еще были в пеленках, а Мэри почти непрерывно болеет.
 — Мне жаль детишек, которых никто не воспитывает, — серьезно сказала Энн. — Меня ведь тоже никто не воспитывал, пока не взялась ты. Надеюсь, их дядя займется ими. А миссис Киз тебе родственница, Марилла?
 — Мэри? Да нет, она мне не родня. Ее муж приходился мне троюродным братом… А вон идет Рэйчел. Я так и думала, что она заглянет узнать, как дела у Мэри.
 — Только не говори ей про мистера Гаррисона и нашу корову, — взмолилась Энн.
 Эта просьба оказалась совершенно напрасной. Не успев усесться, миссис Линд сказала:
 — Я видела, как мистер Гаррисон выгонял со своего поля вашу корову. Я как раз возвращалась из Кармоди. Вид у него был презлющий. Что, приходил скандалить?
 Энн и Марилла исподтишка улыбнулись друг другу. Да уж, от зоркого глаза миссис Линд не укроешься! Как раз утром они об этом говорили.
 — Если пойдешь к себе в комнату в полночь, — смеялась Энн, — запрешь двери, задернешь шторы и чихнешь, на следующее утро миссис Линд придет узнать, чем ты собираешься лечить свою простуду…
 — Да, приходил, — призналась Марилла. — Меня не было дома. Он накричал на Энн.
 — Очень неприятный человек! — заметила Энн, сердито тряхнув головой.
 — Вот уж правда, — согласилась миссис Рэйчел. — Когда я услышала, что Роберт Бэлл продал ферму кому-то из Нью-Брансуика, то сразу поняла, что добра не будет. В Эвонли спасу не стало от разных чужаков. Того гляди, дома начнут грабить.
 — А что, еще какие-то чужаки приезжают? — спросила Марилла.
 — Как, разве ты не знаешь? Во-первых, Донеллы, которые сняли старый дом Питера Слоуна. Донелл будет работать на мельнице Питера. Они приехали откуда-то из Восточной Канады, и никто о них ничего не знает. Во-вторых, из Белых Песков к нам переезжает семейка этого забулдыги Тимоти Коттона. Тимоти болен чахоткой… Но это не мешает ему воровать… А жена у него жуткая разгильдяйка и ничего не хочет делать по дому. Представляете, она моет посуду сидя! В-третьих, миссис Пайн взяла в дом сироту — своего племянника Энтони. Он пойдет к тебе в школу, Энн, ты еще с ним намучаешься. И у тебя будет еще один ученик из чужих краев. Из Штатов к бабушке приезжает Поль Ирвинг. Помнишь его отца, Марилла? Это тот самый Стивен Ирвинг, который бросил Лаванду Льюис из Графтона.
 — По-моему, он ее не бросал. Они поссорились… Наверное, оба были виноваты.
 — Ну, так или иначе, он на ней не женился, и с тех пор, как говорят, она стала какой-то чудной… живет одна в маленьком каменном домишке, который называет Приютом радушного эха. А Стивен уехал в Штаты, стал работать в фирме своего дяди и женился на американке. С тех пор он ни разу не приезжал домой, хотя его мать раза два к нему ездила. Два года назад умерла его жена, и он решил пока прислать сына к бабушке. Мальчику десять лет, и уж не знаю, понравится ли тебе ученик-янки, Энн. От них никогда не знаешь, чего ждать.
 У миссис Линд все люди, имевшие несчастье родиться за пределами острова Принца Эдварда, были под подозрением. Конечно, они могут оказаться и вполне приличными людьми, но положиться на это нельзя. Особенно она была предубеждена против янки. Ее муж однажды работал в Бостоне, и работодатель обманул его при расчете на десять долларов. После этого она на всю жизнь уверилась, что Соединенные Штаты наводнены проходимцами.
 — Ничего, пора уже в нашей школе появиться и новым лицам, — сухо заметила Марилла, — а Поль наверняка хороший мальчик, если он похож на отца. Стивен Ирвинг был просто замечательным парнем, хотя некоторые и считали его гордецом. И миссис Ирвинг, наверное, очень рада, что у нее будет жить внук. Она чувствовала себя ужасно одинокой, с тех пор как умер ее муж.
 — Да, может, мальчик он и неплохой, но не такой, как наши дети, — заявила миссис Рэйчел, явно полагая, что этим все сказано. — А что это за общество по украшению деревни ты затеваешь, Энн?
 — Мы просто думаем, что было бы неплохо заняться внешним видом Эвонли, — покраснев, ответила Энн. — Мистер и миссис Аллан с нами согласны. Сейчас такие общества созданы во многих деревнях.
 — Смотри, Энн, боюсь, тебе не поздоровится с этим обществом. Люди не любят, когда их насильно украшают.
 — Да мы и не собираемся украшать людей. Но сам Эвонли можно было бы сделать покрасивее. Если бы мы, например, убедили мистера Боултера снести эту жуткую развалину на холме, разве это не послужило бы украшению Эвонли?
 — Конечно, — признала миссис Рэйчел. — На нее давно уже смотреть противно. Но хотела бы я взглянуть, как это Леви Боултер сделает что-нибудь даром. Не мне тебя отговаривать, Энн, — пожалуй, идея не такая уж плохая, хотя ты, наверное, вычитала ее из какого-нибудь американского журнальчика, но разве у тебя мало будет дел в школе? Так что я по-дружески советую тебе не морочить голову с украшением Эвонли. Но ты, конечно, все сделаешь по-своему. Уж упрямства-то тебе не занимать.
 Твердо сжатые губы Энн подтверждали правоту миссис Рэйчел. Энн твердо решила организовать общество. Джильберт Блайт, который собирается преподавать в Белых Песках, но на уик-энд будет возвращаться домой, тоже жаждал взяться за украшение Эвонли, а все прочие молодые люди готовы были заняться чем угодно, лишь бы почаще встречаться и хоть как-то разнообразить свою жизнь. Но никто из них не представлял себе, что именно они будут делать, кроме Энн и Джильберта, которые уже построили в своем воображении идеальный облик будущего Эвонли.
 Миссис Рэйчел сообщила ей еще одну новость:
 — В Кармоди будет учительствовать некая Присцилла Грант. Ты ее не знала в Куинс-колледже, Энн?
 — Что, Присцилла Грант приедет в Кармоди? Как замечательно! — воскликнула Энн, и ее глаза засияли как звезды.
 Миссис Линд в который раз с недоумением спросила себя: как это из гадкого утенка получилась такая хорошенькая девушка?




 Глава вторая
 ПОСПЕШИШЬ — ЛЮДЕЙ НАСМЕШИШЬ


 На следующий день Энн отправилась с Дианой в Кармоди за покупками. Диана, конечно, всей душой поддерживала идею общества по украшению Эвонли, и девушки почти ни о чем другом не разговаривали всю дорогу в Кармоди и обратно.
 — Первым делом нам надо покрасить снаружи наш клуб, — заметила Диана, когда они проезжали мимо старого и довольно обшарпанного здания, где проходили все собрания и торжества жителей Эвонли. — На него просто стыдно смотреть. Им надо заняться даже раньше, чем развалиной мистера Боултера. Только папа говорит: от мистера Боултера мы ничего не добьемся… Он такой жадный, что ему даже время на снос будет жалко потратить.
 — Но, может, он позволит нашим мальчикам самим его снести, если они пообещают привезти доски ему во двор и расколоть их на дрова? — с надеждой спросила Энн. — Не следует спешить. И не стоит надеяться, что все произойдет сразу. Сначала надо пробудить общественное сознание.
 Диане было не совсем ясно, что значит «пробудить общественное сознание», но все равно она считала за честь принадлежать к обществу, которое ставит себе такую благородную цель.
 — Мне вчера пришло в голову, Энн… Знаешь то место, где пересекаются дороги, идущие из Кармоди, Ньюбри-джа и Белых Песков? Там такой треугольный газончик, заросший елками. Мне кажется, эти елки надо бы вырубить и оставить только три березки, которые уже подросли.
 — Замечательная мысль, — согласилась Энн. — И под березками поставить скамейку. А когда придет весна, мы разобьем там клумбу и посадим герань.
 — Вот только надо будет как-то уговорить старую миссис Слоун не пускать туда свою корову, а то она съест всю нашу герань, — засмеялась Диана. — Кажется, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду под пробуждением общественного сознания… А вон и безобразная руина Боултера — стоит прямо рядом с дорогой. Старый дом с выбитыми стеклами напоминает мне труп, у которого вороны выклевали глаза.
 — А мне его просто жалко, — сказала Энн. — Мне кажется, что он вспоминает былое и тоскует по старым добрым временам. Марилла говорит, что когда-то здесь жила большая семья и это был очень приятный домик с красивым садом, полным цветущих роз. Там было множество детей и постоянно звучали смех и песни. А теперь он пуст, и по саду только ветер гуляет. Как ему, наверное, грустно и одиноко! Может, они все возвращаются в лунную ночь — духи детей, и розы, и песни?.. И старому дому кажется, что он опять молод и полон радости…
 Диана покачала головой:
 — Если бы я стала придумывать такие вещи, мне было бы страшно ходить мимо этого дома. И потом, эти дети вовсе не умерли. Они все выросли и живут вполне благополучной жизнью… Один из них содержит мясную лавочку. А у цветов и песен не бывает духов.
 Энн тихонько вздохнула. Она очень любила Диану, и их дружба только крепла с годами. Но она давно уже поняла, что в Страну Фантазий Диана ее сопровождать не может. По этой зачарованной дорожке ей придется ходить одной.
 В Кармоди девушек застала гроза, но она продолжалась недолго, и обратная дорога через сверкающие дождевыми каплями рощи и источающие аромат мокрых папоротников низины доставила им истинное наслаждение. Однако когда они свернули на дорожку, ведущую к ферме Кутбертов, Энн увидела нечто такое, что испортило для нее всю красоту омытой дождем природы.
 Справа от них лежало большое зеленое поле мистера Гар-рисона, а посреди влажной, доходящей ей до пояса зелени стояла холеная бурая корова и спокойно взирала на девушек.
 Энн бросила вожжи и встала. Лицо ее приняло выражение, которое не обещало четвероногой разбойнице ничего хорошего. Не говоря ни слова, девушка спрыгнула на землю и перелезла через изгородь. Диана изумленно смотрела ей вслед. Через несколько секунд, обретя голос, она закричала:
 — Энн, куда ты? Вернись! Ты намочишь платье и никогда больше не сможешь его надеть!
 Ох, не слышит. И все равно она эту корову одна не выгонит. Придется ей помочь.
 Энн неслась через поле, будто за ней гнались черти. Диана соскочила на землю, привязала лошадь к столбу изгороди и, подвернув подол своего красивого платья, перелезла через изгородь и бросилась вслед за своей неистовой подругой. Она бежала быстрее, чем Энн, которой мешало намокшее снизу платье, и вскоре ее догнала. Позади них осталась полоса примятых растений, которая привела бы мистера Гаррисона в отчаяние, если бы он ее увидел.
 — Энн, подожди же! — воскликнула запыхавшаяся Диана. — Я тебя еле догнала. Смотри, ты же промокла до нитки.
 — Я должна… выгнать отсюда корову, пока ее… не увидел… мистер Гаррисон, — задыхаясь от бега, проговорила Энн. — Надо ее выгнать, и бог с ним, с платьем.
 Но бурая корова вовсе не собиралась покидать такое роскошное пастбище. Как только девушки приблизились к ней, она развернулась и понеслась в другой конец поля.
 — Диана, беги ей наперерез! — закричала Энн. — Быстрей!
 Диана со всех ног помчалась наперерез корове. Энн, путаясь в юбках, побежала за ней, но корова носилась по полю словно с цепи сорвавшись. Диана в глубине души подозревала, что корова просто взбесилась. Прошло не меньше десяти минут, пока они сумели оттеснить ее к пролому в изгороди, ведущему на выгон Кутбертов, и выгнать с поля.
 Нечего говорить, что Энн была совсем не в ангельском расположении духа. И ее настроение отнюдь не улучшилось, когда она увидела остановившуюся на дороге коляску, в которой сидели мистер Ширер и его сын. Оба улыбались во весь рот.
 — Видишь, Энн, лучше бы ты продала мне эту корову на прошлой неделе, — усмехнулся мистер Ширер.
 — Если она вам все еще нужна, я ее сию минуту продам, — ответила запыхавшаяся, растрепанная владелица коровы. — Берите хоть сейчас.
 — По рукам! Я дам тебе двадцать долларов, как и предлагал, а Джим отгонит ее в Кармоди. Мы успеем сегодня же вечером отправить ее на аукцион в Шарлоттаун. Мистер Рид из Брайтона просил найти ему корову джерсийской породы.
 Пять минут спустя Джим Ширер и корова уже шагали по дороге, а Энн, совершившая столь поспешную сделку, подъезжала к Грингейблу с двадцатью долларами в кармане.
 — А что скажет Марилла? — спросила Диана.
 — Ей все равно. Долли — моя корова. На аукционе за нее тоже вряд ли дали бы больше двадцати долларов. Но если мистер Гаррисон увидит помятый овес, он поймет, что она опять туда забиралась, хотя я дала ему честное слово, что больше этого не случится. В другой раз буду знать, как ручаться за корову. Ну как можно доверять корове, которая способна перепрыгнуть через стенку загона?
 Мариллы дома не оказалось — она ушла к миссис Линд, а когда вернулась, то уже все знала о состоявшейся сделке: миссис Линд наблюдала из своего окна погоню за коровой и ее последующую продажу и правильно оценила смысл увиденного.
 — Вообще-то бог с ней, с коровой, но все-таки уж очень поспешно ты принимаешь решения, Энн. И вообще, мне непонятно, как она сбежала из загона. Проломила изгороди, что ли?
 — Я и не посмотрела, — ответила Энн. — Надо сходить. Мартин все еще не вернулся. Может быть, у него умерла еще парочка теток?
 — Все французишки такие, — рассердилась Марилла. — Ни на одного нельзя положиться.
 Марилла принялась разглядывать покупки, а Энн отправилась во двор. И вдруг оттуда донесся истошный вопль. Через несколько секунд в кухню ворвалась Энн. Она в отчаянии ломала руки.
 — Что случилось?!
 — Ой, Марилла, что мне делать? Какой ужас! И во всем виновата одна я! И когда я только научусь не совершать глупости. Миссис Линд мне столько раз говорила, что когда-нибудь я второпях натворю что-нибудь ужасное. И вот предсказание ее сбылось!
 — Энн, скажи же, наконец, что такое ты совершила? Не тяни за душу!
 — Я продала корову мистера Гаррисона… ту, которую он купил у мистера Бэлла. А Долли спокойно стоит в загоне.
 — Энн, ты что, умом тронулась?
 — Если бы! Это какой-то кошмар наяву! А корова мистера Гаррисона, наверное, уже едет в Шарлоттаун. Ой, Марилла, я думала, что уже разучилась вытворять глупости, — и вот, пожалуйста! В такой переплет я еще ни разу не попадала. Что мне делать?
 — Остается только одно — пойти к мистеру Гаррисону и, если он не согласится принять деньги, предложить ему взамен нашу корову. Наша корова ничуть не хуже.
 — Представляю себе, как он будет кричать на меня, — простонала Энн.
 — Наверняка будет. Характер у него не сахар. Хочешь, я пойду вместо тебя и все объясню?
 — Нет уж, не надо! — воскликнула Энн. — С какой стати я стану перекладывать на тебя свою вину? Я сама к нему пойду, прямо сейчас же. Раз уж мне предстоит перед ним унижаться, лучше это сделать побыстрей, и с плеч долой.
 Бедняжка Энн надела шляпку, взяла двадцать долларов и направилась к двери. По дороге она случайно заглянула в кладовку, где на столе стоял испеченный ею утром ореховый кекс. Сверху он был залит розовой сахарной глазурью и украшен грецкими орехами. Она собиралась подать его своим молодым друзьям в пятницу, когда они соберутся у нее в доме, чтобы учредить общество по украшению Эвонли. Но они как-нибудь обойдутся, а вот мистер Гаррисон… Энн считала, что такой кекс способен размягчить самого жестокосердного мужчину, особенно если тому приходится самому для себя готовить. Она быстро нашла коробку, положила в нее кекс и направилась к мистеру Гаррисону со своей искупительной миссией.
 «Если только он даст мне хоть рот открыть, — горестно подумала Энн. Перебравшись через изгородь, она пошла тропинкой через поле, золотившееся в мягком свете раннего августовского вечера. — Теперь я знаю, что чувствуют приговоренные, идя на эшафот».




 Глава третья
 МИСТЕР ГАРРИСОН У СЕБЯ ДОМА


 Мистер Гаррисон жил в старомодном, выбеленном известкой коттедже с низко спущенной крышей. Домик стоял у опушки густой пихтовой рощицы.
 Сам мистер Гаррисон в рубахе сидел на веранде, затененной плетьми дикого винограда, и мирно курил свою вечернюю трубку. Когда он разглядел, кто идет по дорожке, он вскочил на ноги и ринулся в дом, закрыв за собой дверь. Сделал он это просто от изумления, смешанного со стыдом за свою вспышку по поводу коровы, а также в связи с тем, что не был одет для приема юной леди. Энн это окончательно обескуражило.
 «Если он так меня встречает, еще не зная, по какому поводу я пришла, что же будет, когда он узнает?» — тоскливо подумала она.
 Но тут мистер Гаррисон открыл дверь и вполне дружелюбно пригласил ее зайти в дом. Он надел пиджак и отложил трубку. На лице его появилась несколько смущенная улыбка, и было видно, что ему сильно не по себе. Он вежливо предложил Энн сесть, подвинув к ней покрытый слоем пыли стул, и она совсем было приободрилась, но тут в дело вмешался предатель-попугай. Он разглядывал девушку сквозь прутья клетки зловредными янтарными глазами, и не успела Энн усесться, как попугай заорал:
 — Черт бы меня побрал, чего это к нам приперлась эта рыжая соплячка?
 Трудно было сказать, кто при этих словах гуще покраснел — мистер Гаррисон или Энн.
 — Не обращайте на него внимания, — поспешно произнес мистер Гаррисон, бросая на Веселого Роджера взгляд, который, казалось, мог бы убить попугая на месте. — Он вечно… несет всякий вздор. Он достался мне от моего брата-матроса, а матросы, как известно, не очень выбирают выражения. Ну, а попугаи повторяют что ни услышат.
 — Вот именно, — подчеркнула голосом Энн, но, вспомнив, зачем пришла к мистеру Гаррисону, решила пропустить оскорбление мимо ушей.
 Она была слишком виновата перед ним и не могла себе позволить должным образом осадить его. Когда ты только что без спросу продала чужую корову, лучше уж не обращать внимания на попугая, который повторяет нелестные высказывания в твой адрес, услышанные, конечно же, от хозяина. Тем не менее «рыжая соплячка» заговорила менее кротким тоном, чем первоначально намеревалась.
 — Я пришла покаяться перед вами, мистер Гаррисон, — решительно произнесла она. — Дело в том, что… эта корова…
 — О господи! — подскочил мистер Гаррисон. — Она опять залезла ко мне в овес? Ну-ну, неважно… да хоть бы и залезла. Это не имеет никакого значения… совершенно никакого… Я вчера был с вами чересчур резок. Залезла так залезла, не расстраивайтесь.
 — Если бы только это, — вздохнула Энн. — Дело обстоит гораздо хуже. Я даже не знаю…
 — Господи, неужели забралась в пшеничное поле?
 — Нет-нет, не забралась. Но…
 — Тогда куда же? В капусту? Неужели потоптала кочаны, которые я выращиваю для ярмарки?
 — Да нет, мистер Гаррисон, кочаны ваши целы. Я вам все расскажу — за этим я и пришла, — только не перебивайте меня. Я и так нервничаю. Дайте мне вам все рассказать и ничего не говорите, пока я не закончу…
 «А уж тогда вам, несомненно, найдется что сказать…» — подумала Энн про себя.
 — Хорошо, молчу. — И мистер Гаррисон действительно замолчал.
 Но Веселый Роджер, который не считал себя связанным никакими обетами молчания, через каждую минуту-две кричал: «Рыжая соплячка!» — пока Энн не захотелось отвернуть ему голову.
 — Вчера я заперла свою корову в загон для дойки. А сегодня утром я поехала в Кармоди и на обратном пути увидела у вас на поле бурую корову. Мы с Дианой выгнали ее оттуда, но вы и представить себе не можете, чего нам это стоило. Я вся промокла и страшно устала и разозлилась. И тут вдруг подъезжает мистер Ширер и предлагает мне продать ему корову. Я ее тут же и продала за двадцать долларов. Конечно, это был необдуманный поступок. Надо было подождать и посоветоваться с Мариллой. Но со мной это часто случается: сначала делаю, а потом думаю. Все про меня это знают. Мистер Ширер тут же увел корову, чтобы вечером отправить ее в Шарлоттаун.
 — Рыжая соплячка! — произнес Веселый Роджер тоном уничтожающего презрения.
 Тут мистер Гаррисон поднялся и с выражением лица, которое нагнало бы страху на любую птицу, кроме попугая, взял клетку, унес ее в соседнюю комнату и закрыл дверь. Веселый Роджер вопил, ругался и вообще вел себя в полном соответствии со своей репутацией, но, поскольку вся эта брань теряла всякий смысл при отсутствии аудитории, он наконец впал в оскорбленное молчание.
 — Извините, пожалуйста, — сказал мистер Гаррисон, усаживаясь на место. — Будьте добры, продолжайте. Брат совершенно распустил эту птицу.
 — Так вот, продав корову, я пошла домой, а после чая отправилась в загон посмотреть, как Долли сумела из него улизнуть. И что же, мистер Гаррисон… — Энн наклонилась вперед и по старой детской привычке стиснула перед собой руки и вперила в мистера Гаррисона взор, исполненный смущения и раскаяния. — Моя корова спокойно стояла в загоне. А мистеру Ширеру я продала  вашу  корову.
 — Господи Боже мой! — изумленно воскликнул мистер Гаррисон, никак не ожидавший такой концовки. — Потрясающе!
 — Ничего потрясающего в том, что я сделала глупость, нет, — уныло вздохнула Энн. — Я этим знаменита… Я думала, что уже переросла свои фокусы — мне в марте исполнится семнадцать, — но, оказывается, нет. Мистер Гаррисон, пожалуйста, простите меня! Боюсь, вашу корову уже не вернуть, но я могу вам предложить или деньги, которые я за нее получила… или взамен свою корову. Моя Долли — прекрасная корова. Мне очень жаль, что все так получилось.
 — Да что там, не расстраивайтесь, — живо отозвался мистер Гаррисон. — Это совершенно неважно… Мало ли чего не случается. Я сам порой совершал необдуманные поступки… даже очень. Такой уж у меня характер: говорю напрямик, что думаю. Не надо на меня за это сердиться. Вот если бы ваша корова попортила мою капусту… Но не будем об этом говорить, она же ничего такого не сделала. А что касается денег, то, пожалуй, я лучше возьму взамен вашу корову, раз уж вам хочется от нее избавиться.
 — Спасибо вам, мистер Гаррисон. Я так рада, что вы не сердитесь. Я боялась, что вы выйдете из себя.
 — И наверное, до смерти боялись сюда идти после того скандала, что я вам вчера закатил? Не обращайте внимания на мои вспышки. Я просто очень вспыльчив… и привык говорить правду в глаза, даже если это неприятная правда.
 — Вот миссис Линд такая же, — не подумав, заметила Энн.
 — Кто? Миссис Линд? Уж не намекаете ли вы, что я похож на эту старую сплетницу?! — негодующе воскликнул мистер Гаррисон. — Я вовсе на нее не похож… нисколечко! А что у вас в этой коробке?
 — Кекс, — смущенно ответила Энн. Она чувствовала такое облегчение от неожиданно благоприятного исхода своего объяснения с мистером Гаррисоном, что у нее сразу сделалось прекрасное настроение. — Я принесла его вам… Мне подумалось, что вам, наверное, не часто приходится есть домашний кекс.
 — Вот уж правда, я их очень люблю. И какой он красивый! Надеюсь, он и внутри так же хорош?
 — Он очень вкусный! — весело заверила его Энн. — Случалось мне печь и невкусные кексы, как может подтвердить миссис Аллан, но этот вышел на славу. Я его испекла для общества по украшению Эвонли, но это неважно… я им испеку другой.
 — Ну, тогда давайте вместе выпьем чаю, мисс. Я пойду поставлю чайник.
 — А можно, я заварю чай? — с сомнением в голосе спросила Энн.
 Мистер Гаррисон засмеялся:
 — Вы, видно, сомневаетесь в том, что я умею это делать… Вот и ошибаетесь, чай я завариваю преотлично. Но если хотите, пожалуйста, заваривайте сами. Слава Богу, в воскресенье шел дождь, и на кухне полно чистой посуды.
 Энн направилась на кухню. Она вымыла чайник для заварки в нескольких водах и только потом заварила чай и поставила его настаиваться. После вытерла тряпкой плиту и накрыла на стол, достав чашки и блюдца с полки в кладовке. Состояние этой кладовки привело Энн в ужас, но она промолчала. Мистер Гаррисон показал ей, где взять хлеб и масло, а также достал банку персикового джема. Энн украсила стол букетом цветов, которые она нарвала в саду, и решила не обращать внимания на пятна на скатерти. Вскоре они с мистером Гаррисоном уже сидели за столом. Энн разливала чай и весело рассказывала ему про своих друзей и школу. Она сама удивлялась, что так легко чувствует себя в обществе раздражительного соседа.
 Мистер Гаррисон принес назад клетку с Веселым Роджером, заметив, что бедной птичке одиноко взаперти, а Энн, исполненная всепрощения ко всему живому, предложила попугаю грецкий орех. Но Веселый Роджер был смертельно обижен и отказался идти на мировую. Он сидел на жердочке, нахохлившись до такой степени, что казался зелено-желтым шаром из перьев.
 — А кто назвал его Веселым Роджером? — спросила Энн.
 — Это брат. Я ужасно привязан к этой птице — вы и не представляете, как он мне дорог. Конечно, у него есть недостатки. И он мне очень недешево обошелся — не в смысле денег, а… Он, конечно, жуткий сквернослов, но теперь его уже от этого не отучишь. Я пробовал… и другие пробовали. Некоторые люди почему-то не выносят попугаев. Глупость какая-то… А мне они нравятся. Веселый Роджер скрашивает мне жизнь. Я ни за что не расстанусь с этой птицей, мисс, ни за что на свете!
 Мистер Гаррисон выкрикнул последнюю фразу с каким-то вызовом, словно подозревая Энн в замыслах разлучить его с попугаем. Но Энн к тому времени прониклась теплым чувством к чудному сердитому толстяку, и к концу чаепития между ними установились самые дружеские отношения. Энн рассказала ему про свои планы украшения Эвонли, и он неожиданно их одобрил:
 — Хорошая мысль. Действуйте. В этой деревне многое нуждается в улучшении, в том числе и ее жители.
 — Ну, с этим я не согласна, — вспыхнула Энн. Самой себе и своим близким друзьям она, может, и признавалась, что у некоторых жителей Эвонли есть кое-какие, но не очень страшные и легко устранимые недостатки. Но не хватает еще, чтобы их критиковал какой-то чужак. — По-моему, Эвонли замечательная деревня, и люди здесь живут прекрасные.
 — Я смотрю, вы тоже можете при случае вспылить, — заметил мистер Гаррисон, глядя на вспыхнувшие щеки и горящие негодованием глаза Энн. — Темперамент, я вижу, у вас под стать волосам. Да нет, Эвонли совсем неплохое местечко, а то бы я здесь не поселился. Но неужели вы отрицаете, что в нем все же есть недостатки?
 — Мне Эвонли нравится со всеми своими недостатками, — упрямо сказала Энн. — Я не люблю людей, у которых совсем нет недостатков. По-моему, человек без единого недостатка наводит страшную скуку. Миссис Уайт говорит, что никогда не встречала человека без недостатков, но зато предостаточно наслышана о таком человеке — первой жене ее мужа. Вам не кажется, что это, наверное, очень неуютно — быть замужем за человеком, у первой жены которого совсем не было недостатков?
 — Мне кажется, еще более неуютно жить с женой, у которой совсем нет недостатков, — с непонятным жаром заявил мистер Гаррисон.
 Когда они закончили чаепитие, Энн перемыла посуду, хотя мистер Гаррисон уверял ее, что в доме полно чистой посуды — хватит на неделю и даже на две. Ей ужасно хотелось подмести пол, но она нигде не увидела веника и не стала спрашивать, опасаясь, что он вообще не водится в хозяйстве мистера Гаррисона.
 — Приходите ко мне иногда поболтать, — попросил на прощанье мистер Гаррисон. — Соседи должны жить по-соседски. И мне любопытно, что у вас получится с вашим обществом. По-моему, это будет довольно интересно. С кого вы собираетесь начать?
 — Мы не собираемся исправлять людей, только дома и улицы, — холодно ответила Энн, которой показалось, что мистер Гаррисон насмехается над их планами.
 Когда она ушла, мистер Гаррисон долго стоял у окна и провожал глазами стройную девичью фигурку, легкой походкой шагавшую через поле, освещенное алым закатом.
 — Я, старый пень, — произнес он вслух, — рядом с этой девчушкой словно молодею… И это такое приятное чувство. Хотелось бы ощущать его почаще.
 — Рыжая соплячка! — насмешливо гаркнул Веселый Роджер.
 Мистер Гаррисон погрозил попугаю кулаком.
 — Ну ты, зловредная птица! — прорычал он. — Зря я, наверное, не свернул тебе шею, когда братец преподнес мне тебя в подарок. Сколько я от тебя натерпелся неприятностей — не сосчитать!
 А Энн прибежала домой и весело поведала о своих приключениях Марилле, которая уже начала беспокоиться и подумывала, не отправиться ли на ее поиски.
 — Не так уж плохо устроен мир, правда, Марилла? — улыбнулась Энн в заключение. — Миссис Линд тут на днях говорила, что стоит только понадеяться на что-нибудь хорошее, как тебя постигает разочарование… что надежды никогда не сбываются. Может быть, это и так. Но тут есть и оборотная сторона. Когда ждешь чего-нибудь плохого, то страхи тоже часто оказываются напрасными. Я боялась, что меня ждет жуткий скандал, а мистер Гаррисон совсем даже не сердился, и мы с ним неплохо пообщались. Я думаю, мы с ним подружимся, если только будем прощать друг другу недостатки. Но все-таки, Марилла, я больше никогда в жизни не стану продавать корову, предварительно не убедившись, кому она принадлежит. И попугая этого я терпеть не могу!




 Глава четвертая
 РАЗНОГЛАСИЯ


 Как-то на закате Джейн Эндрюс, Джильберт Блайт и Энн стояли у изгороди в тени группы елей, там, где просека, известная молодым людям под названием Березовая аллея, выходила на дорогу. Джейн провела весь день у Энн, а теперь Энн провожала ее домой. У изгороди они встретили Джильберта и разговорились о том, что ждет их первого сентября, в день начала школьных занятий. Джейн завтра уезжала в Ньюбридж, а Джильберт — в Белые Пески.
 — Вам обоим будет легче, чем мне, — вздохнула Энн. — Вы будете заниматься с детьми, которые вас не знают, а мне придется учить тех, с кем я сидела в одном классе. Миссис Линд говорит: они не будут меня уважать, как уважали бы незнакомую учительницу… Разве что я с самого начала буду держать их в страхе. А мне не хочется держать детей в страхе. Ох, как все это сложно!
 — Ничего тут сложного нет, — безмятежно заявила Джейн, которая вовсе не собиралась облагораживать души своих учеников, а хотела просто честно зарабатывать свое жалованье, заслужить одобрение попечительского совета и получить в конце года поощрительную грамоту. Дальше этого ее устремления не шли. — Главное, чтобы в классе была дисциплина, а для этого нужна строгость. Если мои ученики не будут меня слушаться, я буду их наказывать.
 — Как?
 — Сечь. Как еще?
 — Что ты, Джейн?! — испуганно воскликнула Энн. — Неужели ты на это способна?
 — А почему бы и нет? Если того заслужат, высеку, — решительно ответила Джейн.
 — Ну, а я не способна высечь ребенка, — так же решительно ответила Энн. — Кроме того, я вообще против телесных наказаний. Мисс Стэси никогда никого не секла, и все мы беспрекословно слушались ее. А вот мистер Филиппе только и делал, что кого-нибудь сек, а дисциплины у него в классе все равно не было. Нет уж, если я увижу, что не могу поддерживать дисциплину без телесных наказаний, уйду из школы. Можно заняться чем-нибудь другим. Я постараюсь завоевать любовь своих учеников, и тогда они будут меня слушаться.
 — А если не будут, тогда что? — спросила практичная Джейн.
 — И тогда я не буду их сечь. Я уверена, от этого нет никакого толку. Джейн, милая, не надо сечь учеников, даже если они будут озорничать.
 — А ты как считаешь, Джильберт? — спросила Джейн. — Тебе не кажется, что бывают такие детки, с которыми без розог не справишься?
 — Тебе не кажется, что сечь ребенка — дико и жестоко… любого ребенка?! — воскликнула Энн. Ее лицо пылало.
 — Как сказать, — медленно проговорил Джильберт, раздираемый двумя противоречивыми чувствами: собственным убеждением, что некоторых деток порой не грех и высечь, и желанием соответствовать высоким идеалам Энн. — Вы обе в какой-то степени правы. Я считаю, что Детей лучше не сечь. Как и ты, Энн, я думаю, на них надо воздействовать другими способами, а к телесному наказанию следует прибегать лишь в крайнем случае. Но, с Другой стороны, я согласен и с Джейн: бывают дети, от которых иными способами ничего не добьешься и которым порка бывает даже полезна. Так что я буду прибегать к телесному наказанию только в крайних случаях.
 Попытавшись угодить обеим сторонам, Джильберт, как это обычно бывает в таких случаях, не угодил ни одной.
 Джейн тряхнула головой:
 — Если мои ученики будут плохо себя вести, я буду их сечь. Это самый быстрый и легкий способ добиться послушания.
 Энн бросила на Джильберта разочарованный взгляд.
 — А я никогда не буду сечь детей, — твердо сказала она. — Я считаю — это неправильно, в этом нет необходимости.
 — А что, если ты дашь мальчику задание, а он тебе в ответ нагрубит?
 — Я оставлю его после уроков, ласково и твердо с ним поговорю, — ответила Энн. — В каждом человеке есть что-то доброе, надо только уметь в нем это найти. И долг учителя — искать и развивать это доброе. Так говорил нам профессор в Куинс-колледже. А что хорошего можно найти в ребенке при помощи розог? Оказывать на детей доброе влияние — это первый долг учителя. Это даже важнее, чем научить их читать, писать и считать. Так говорил профессор Ренни.
 — А инспектор проверит, как они читают, пишут и считают, и если они этого не умеют, он напишет о тебе плохой отзыв, — возразила Джейн.
 — Пусть лучше меня любят ученики и тепло вспоминают обо мне в будущем, а уж без поощрительной грамоты я как-нибудь обойдусь, — отрезала Энн.
 — Неужели ты не будешь наказывать учеников, даже если они будут очень плохо себя вести? — спросил Джильберт.
 — Конечно, я их буду наказывать, хотя мне очень не хочется этого делать. Но есть же и другие наказания: можно оставить их в классе на перемену, или заставить весь урок стоять у доски, или велеть им переписать страницу из учебника.
 — Но уж ты наверняка не будешь наказывать девочек, сажая их за одну парту с мальчиками, — лукаво заметила Джейн.
 Джильберт и Энн переглянулись со смущенной улыбкой.
 — Ладно, время покажет, кто из нас прав, — философски заключила Джейн, и они отправились по домам.
 Энн пошла по тенистой, пахнувшей папоротниками Березовой аллее, потом пересекла Фиалковую поляну, и наконец спустилась к дому по Тропе Мечтаний. Все эти названия дорожкам и полянкам в лесу они когда-то придумали с Дианой. Она шла медленно, наслаждаясь тишиной и запахами леса, темнеющим небом, на котором уже высыпали звезды, и серьезно размышляла о завтрашнем дне, который принесет ей новые обязанности и новую ответственность. Войдя во двор Грингейбла, она услышала доносившийся из раскрытого окна кухни безапелляционный голос миссис Рэйчел Линд.
 «Миссис Линд явилась наставить меня, как вести себя завтра, — с гримаской подумала Энн. — Лучше я не пойду в дом. Ее советы похожи на перец — в небольших дозах очень хороши, но в больших обжигают рот. Пойду лучше поболтаю с мистером Гаррисоном».
 После известного случая с продажей бурой коровы Энн часто забегала к мистеру Гаррисону, и они очень подружились, хотя иногда его резкий язык и коробил Энн. Веселый Роджер по-прежнему относился к ней с предубеждением и каждый ее приход встречал все тем же приветствием: «Рыжая соплячка!» Мистер Гаррисон понапрасну пытался внушить ему, что ее надо приветствовать как друга, и каждый раз, завидев Энн, вскакивал и восклицал, многозначительно поглядывая на попугая: «Вон идет моя милая девочка!» — или еще что-нибудь в таком роде. Но Веселый Роджер наотрез отказывался называть Энн милой девочкой. Энн и не подозревала, сколько комплиментов мистер Гаррисон отпускал у нее за спиной. В лицо же он ни разу не сделал ни одного.
 — Ну что, ходила в лес запасаться розгами? — спросил он, едва Энн ступила на веранду дома.
 — Ничего подобного! — возмущенно воскликнула Энн. Мистер Гаррисон обожал ее дразнить — до такой степени все всерьез она воспринимала.
 — У меня в классе никогда не будет розог, мистер Гаррисон! Конечно, у меня будет линейка, но я стану ею пользоваться только по прямому назначению — показывать детям буквы и цифры.
 — Значит, ты собираешься пороть их ремнем? Вот и правильно. Розга больнее, но ремень помнится дольше.
 — Я вообще не буду сечь детей!
 — Как это?! — с искренним изумлением воскликнул мистер Гаррисон. — Как же ты собираешься поддерживать дисциплину в классе?
 — Я буду стараться воздействовать на них добром.
 — Ничего у тебя не получится, Энн. Пожалеешь розгу — испортишь ребенка. Когда я ходил в школу, учитель сек меня каждый день. Он говорил, что если я еще и не успел напроказничать, то наверняка замышляю какую-нибудь каверзу.
 — С тех пор воспитательные методы сильно изменились, мистер Гаррисон.
 — Но человеческая природа не изменилась. Поверь моим словам — тебе не удастся добиться послушания, если у тебя в ведерке с соленой водой не будут наготове розги. Ничем больше их не проймешь.
 — Но я все-таки попробую сначала делать по-своему. — Энн очень неохотно расставалась со своими теориями.
 — Ты упрямая девушка, — заметил мистер Гаррисон, который уже обнаружил эту черту Энн. — Ну что ж, делай по-своему. Поглядим. Вот увидишь, наступит день, когда дети выведут тебя из себя. Люди с такими, как у тебя, волосами легко выходят из себя. И тогда ты забудешь все свои благородные принципы и как следует кого-нибудь вздуешь. Да и вообще, ты еще слишком молода, чтобы учительствовать… сама еще ребенок.
 В результате Энн легла спать в довольно пессимистическом настроении. Спала она плохо и за завтраком была так бледна и печальна, что Марилла испугалась и заставила ее выпить горячего имбирного чаю. Энн послушно выпила чай, хотя не могла представить себе, чем он ей поможет. Если бы это было колдовское зелье, способное прибавить ей лет и опыта, она согласилась бы выпить хоть ведро.
 — Марилла, что, если у меня ничего не получится?
 — Ничего, если не получится в первый день, — у тебя впереди еще полно времени. Ты только не воображай, что за один присест научишь детей всему и исправишь все их недостатки. Вот это у тебя определенно не получится.




 Глава пятая
 ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ШКОЛЕ


 Когда Энн утром появилась в классе — она впервые за много лет прошла по Березовой аллее, не насладившись ее красотой, — ее встретили тишина и порядок. Предшественница Энн приучила детей к тому, чтобы к ее приходу все сидели на своих местах. Энн увидела перед собой чинные ряды румяных мордашек и любопытных глаз. Она повесила шляпку на крючок и повернулась к ученикам, надеясь, что они не видят по ее лицу, как ей страшно, и не замечают, как у нее дрожат руки.
 Накануне она до двух часов ночи сочиняла речь, с которой намеревалась к ним обратиться, старательно ее правила, перечеркивала и наконец выучила наизусть. Это была очень хорошая речь, содержавшая весьма достойные мысли, особенно о взаимной помощи и стремлении к знаниям. Но сейчас Энн не могла вспомнить из нее ни единого слова.
 Прошел, как ей показалось, час — на самом деле секунд десять, — и наконец она еле слышным голосом произнесла:
 — Достаньте, пожалуйста, свои Библии.
 Под стук крышек и шорох страниц она опустилась на стул и, пока дети читали вслух заданный им по Библии урок, кое-как собралась с мыслями и стала разглядывать ряды маленьких пилигримов, которых ей предстояло привести в Страну взрослости.
 Разумеется, она отлично знала большинство из них. Как и она сама, ее сверстники окончили школу в прошлом году, но все остальные дети, за исключением первоклашек и десятка новеньких, сидели раньше вместе с ней в этом же классе. В глубине души Энн больше интересовалась именно этим десятком, ибо возможности других она ясно себе представляла. Конечно, и новенькие могут оказаться самыми обыкновенными детьми и ничем не превосходить остальных. Ну, а вдруг среди них окажется гений? Как это было бы замечательно!
 За партой в углу сидел один Энтони Пайн. У него было хмурое лицо, и он смотрел на Энн враждебным взглядом. Энн тут же решила, что приложит все силы, чтобы завоевать любовь этого мальчика и тем посрамить зловредное семейство Пайнов.
 В другом углу класса сидел еще один новенький. У этого был курносый, усеянный веснушками нос и большие голубые глаза, обрамленные белесыми ресницами. Вид у него был веселый и жизнерадостный. Это, наверное, отпрыск семейства Донеллов. А рядом с Мэри Бэлл сидит, наверное, его сестренка — между ними явное сходство. «Ну и одета же она», — удивленно подумала Энн. Какая мать отправит дочку в школу в платье из выцветшего розового шелка, отделанном огромным количеством дешевых кружев, в замызганных белых туфельках и шелковых чулках? Белобрысые волосы девочки были завиты в какие-то невероятные мелкие кудряшки, и на макушке повязан огромный розовый бант, размером больше ее головы. Судя по выражению лица девочки, сама она считала, что одета как куколка.
 А вон та тихоня с длинными до плеч шелковистыми волосами русого цвета, видимо, Аннета Бэлл, которая раньше ходила в школу в Ньюбридже. Когда же ее родители передвинули свой дом на пятьдесят ярдов к северу, она оказалась в районе, обслуживаемом школой Эвонли… Три девочки с бледными личиками, которые втиснулись за одну парту, конечно, дочки бездельника Коттона… Красотка с каштановыми кудрями и карими глазами, которая бросает кокетливые взгляды на Джека Джиллиса, не иначе как Прилли Роджерсон. Ее отец недавно вторично женился и забрал Прилли у бабушки из Графтона. Энн никак не могла сообразить, из какой семьи высокая нескладная девочка, у которой, казалось, было слишком много рук и ног. Позже она узнала, что ее зовут Барбара Шоу и что она будет жить в Эвонли у тетки. Позднее также выяснилось, что если Барбаре удавалось пройти по проходу к доске, не споткнувшись о свои собственные или чужие ноги, это событие запечатлевалось ее товарищами на стене школы.
 Но когда Энн встретилась взглядом с мальчиком за первой партой, у нее замерло сердце. Вот он — гений! Это, конечно, Поль Ирвинг, и миссис Линд была права, когда предсказывала, что он будет не похож на других детей. Более того, Энн увидела, что он выделялся не только в Эвонли, но и в любом другом месте, и что из внимательно смотревших на нее синих глаз проглядывает душа, в чем-то схожая с ее собственной.
 Она знала, что Полю десять лет, но ему трудно было дать больше восьми. У него было необыкновенно одухотворенное лицо с тонкими благородными чертами и шапка кудрявых волос. Полные мягкие губы создавали красивую линию рта, а на щеках виднелись не то чтобы ямочки, но что-то очень похожее на них. У Поля было серьезное задумчивое выражение глаз, словно дух его гораздо старше тела, но, когда Энн улыбнулась ему, эта серьезность пропала как по мановению волшебной палочки и на его лице расцвела улыбка, которая, казалось, осветила все его существо. Эта непосредственная улыбка выявила его сущность — чистоту, доброту, благородство. С этой минуты, обменявшись улыбками и еще не успев сказать друг другу ни слова, Энн и Поль навеки стали друзьями.
 День прошел как во сне. Энн впоследствии не могла вспомнить, что она говорила и делала. Казалось, это не она, а кто-то другой вел занятия. Она автоматически задавала задачи, выслушивала ответы и диктовала диктанты. Дети вели себя хорошо. За весь день произошло только два нарушения дисциплины. Морли Эндрюс во время урока гонял по проходу упряжку кузнечиков. За это Энн заставила его стоять у доски в течение часа и — что Морли расстроило гораздо больше — конфисковала кузнечиков. Она положила их в коробочку и по дороге домой выпустила на волю на Фиалковой поляне. Но Морли до конца своих дней считал, что Энн отнесла их к себе домой и сама с ними играла.
 Вторым нарушителем дисциплины оказался Энтони Пайн: он вылил за шиворот Аурелии Клей последние капли воды из бутылочки для стирания написанного на грифельной доске. Энн оставила Энтони в классе на большую перемену и попыталась ему объяснить, что настоящие джентльмены не льют дамам воду за шиворот. Ее лекция была очень трогательной, но, к сожалению, она не произвела впечатления на Энтони. Он молча и хмуро выслушал ее и, выходя из класса, насмешливо засвистел. Энн вздохнула, но потом утешила себя соображением, что завоевать привязанность члена семейства Пайнов — труд нелегкий; на быстрый успех тут рассчитывать не приходится. Да и вообще неизвестно, способны ли Пайны на привязанность. Но Энн надеялась, что за хмурой внешностью Энтони скрываются более привлекательные качества. Может быть, он на самом деле совсем неплохой мальчик.
 Когда уроки окончились и дети ушли домой, Энн устало опустилась на стул. У нее болела голова, на душе было скверно. Собственно, для этого не было никаких оснований: ничего ужасного на уроках не случилось. Но утомленной Энн казалось, что учительствовать — это не для нее. А заниматься делом, которое не любишь, изо дня в день в течение, скажем, сорока лет — что может быть ужаснее? Энн никак не могла решить: выплакаться ли ей по этому поводу прямо в классе или подождать, пока она доберется до своей беленькой комнаты в Грингей-бле? Но прежде чем она решила этот вопрос, на крыльце школы послышался стук каблучков и шелест шелка, и перед Энн предстала дама, которая напомнила ей слова мистера Гаррисона о женщине, увиденной им в магазине в Шарлоттауне: «Не модница, а страшный сон».
 На даме было роскошное голубое платье из крепдешина с невероятным количеством оборочек и складок, шляпа из белого шифона, украшенная тремя длинными, но довольно тощими страусовыми перьями. С полей шляпы свисала вуаль из розового шифона, густо усеянная черными точками. Сзади она доходила ей до плеч и кончалась двумя легкими длинными лентами. На даме было навешано и нацеплено множество украшений — даже непонятно, как они все помещались на ее невысокой фигуре, — и от нее исходил сильный запах духов.
 — Меня зовут миссис Донелл… миссис Г. Б. Донелл, — заявило видение, — и я хочу поговорить с вами. Придя из школы, Кларисса сказала нечто такое, что меня чрезвычайно раздосадовало.
 — Прошу прощения. — Энн нахмурилась, тщетно пытаясь припомнить какой-нибудь эпизод, связанный с братом и сестрой Донелл.
 — Кларисса сказала, что вы произносите нашу фамилию с ударением на первом слоге. Мисс Ширли, прошу запомнить: наша фамилия произносится с ударением на втором слоге — Донелл.
 — Хорошо, постараюсь запомнить, — проговорила Энн, с трудом сдерживая непреодолимое желание рассмеяться. — Я по опыту знаю, как это неприятно, когда твое имя пишут или произносят неправильно.
 — Да, очень… Кларисса также сказала, что вы называете моего сына Джекобом.
 — Он сказал, что его зовут Джекоб, — возразила Энн.
 — Я так и знала, — произнесла миссис Донелл тоном, из которого следовало, что в наш безнравственный век бесполезно ждать от детей благодарности. — У этого мальчика плебейские наклонности, мисс Ширли. Когда он родился, я хотела назвать его Сен-Клер… Это так аристократично звучит, не правда ли? Но отец настоял, чтобы его назвали Джекобом — в честь его дяди, богатого холостяка. Я согласилась. И что вы думаете, мисс Ширли? Когда нашему невинному мальчику исполнилось пять лет, этот дядя Джекоб взял и женился, и теперь у него три своих сына. Вы можете себе представить такую неблагодарность? Как только мы получили приглашение на свадьбу — он еще имел наглость прислать нам приглашение, мисс Ширли, — я сказала: «В таком случае я отказываюсь называть мальчика Джекобом». И с того дня я зову сына Сен-Клером. Отец упрямо зовет его Джекобом, и сам мальчик — непонятно почему — тоже предпочитает это вульгарное имя. Но все равно он Сен-Клер и Сен-Клером останется. Пожалуйста, мисс Ширли, не забывайте этого. Я сказала Клариссе, что вы этого просто не знали и, как только я с вами поговорю, все станет на место. Значит, фамилия произносится Донелл — с ударением на втором слоге, а мальчика зовут Сен-Клер… И ни в коем случае не Джекоб. Пожалуйста, запомните это.
 Когда миссис Донелл наконец отбыла, Энн заперла дверь школы и пошла домой. У начала Березовой аллеи она увидела Поля Ирвинга. Он подал ей букетик прелестных диких орхидей, которые в Эвонли называли рисовыми лилиями.
 — Я нашел эти цветочки на поле мистера Райта, мисс Энн, — застенчиво сказал он, — и решил принести их вам, потому что мне кажется — они должны вам понравиться… и потому что… — Он поднял на Энн свои огромные красивые глаза, — потому что вы мне очень нравитесь.
 — Спасибо, мой милый, — улыбнулась Энн, взяла цветы и с наслаждением вдохнула их аромат.
 Слова Поля, как волшебное заклинание, сняли с ее души гнет неудовлетворенности, и в ней опять забил ключ надежды. Легкой походкой она пошла по Березовой аллее, и аромат диких орхидей осенял ее, как Божье благословение.
 — Ну, и как прошел день? — спросила Марилла.
 — Спроси меня через месяц, тогда я тебе, может быть, смогу ответить… А сейчас я и сама не знаю… все только началось. У меня словно взболтали все мысли в голове, и там все мутно и непонятно. Единственное, чем я могу похвастаться, — это что Клиффи Райт теперь знает букву «а». Раньше он не знал ни одной буквы. А это ведь начало пути, который может привести к Шекспиру и «Потерянному раю».
 Вечером пришла миссис Линд с очень хорошими известиями. Она караулила у своих ворот, дожидаясь, когда дети пойдут из школы, и спросила их, как им нравится новая учительница.
 — И все они сказали, что ты им очень понравилась, Энн. Всем, кроме Энтони Пайна. Он сказал, что не признает учительниц-женщин: «Все они никуда не годятся». Ну, от Пайна чего ждать? Не обращай на него внимания.
 — Я и не обращаю, — тихо сказала Энн, — но я добьюсь, чтобы Энтони стал ко мне хорошо относиться. Терпением и добротой.
 — Ну, с Пайнами пива не сваришь, — засмеялась миссис Рэйчел. — Они все делают наоборот. А что касается миссис Донелл, то пусть не ждет, чтобы я ее так называла. Их всегда звали Донелл, и нечего на себя напускать. Она просто сбрендила, эта Донелл. Своего мопса Люси она зовет королевой, сажает ее за стол вместе со всеми и кормит с фарфоровой тарелки. И как только не боится Божьей кары. Томас говорит, что сам Донелл работящий и здравомыслящий человек, но надо же ему было откопать себе такую жену!




 Глава шестая
 ОТ ДОМА К ДОМУ


 Сентябрьский день на острове Принца Эдуарда: прохладный ветерок с моря, обдувающий прибрежные дюны; длинная красная дорога, вьющаяся среди полей и перелесков; гнедая лошадка, запряженная в двухместную коляску, и в ней две девушки, исполненные простой и бесценной радости жизни.
 — Какой же сегодня божественный день, Диана! Волшебный воздух! И этот аромат еловой стружки. Он идет с той полянки, где Эбен Райт рубит себе столбы для изгороди. Мне так и кажется, что этот несравненный аромат и есть душа ели…
 — У дерева нет души, — возразила практичная Диана, — но еловая стружка действительно замечательно пахнет. Только в такой прекрасный день совсем не хочется заниматься противным делом, которое мы на себя взвалили. И зачем только ты взяла на себя эту дорогу, Энн? Здесь живут одни чудаки. Вот увидишь, они будут с нами разговаривать, словно мы просим милостыню себе на пропитание. Самая плохая дорога из всех.
 — Поэтому я ее и выбрала. Конечно, если бы я попросила, ее взяли бы на себя Джильберт с Фредом. Но, видишь ли, Диана, у меня такое чувство, что это я при-думала наше общество. Я первая предложила его организовать, — значит, и самую трудную работу в нем должна делать я. Мне очень жаль, что я тебя тащу с собой, но ты просто молчи, если нам начнут говорить неприятные вещи. Разговаривать буду я… Миссис Линд сказала бы, что эта задача как раз по мне. Она никак не может решить, поддержать ей нашу идею или нет. С одной стороны, ее поддерживают мистер и миссис Аллан, а с другой — общества по украшению деревень впервые появились в Штатах, а это, с ее точки зрения, огромный минус. Так что она все еще колеблется и окончательно примкнет к нам, только если увидит, что у нас получается что-то стоящее. К следующему заседанию общества Присцилла собирается написать реферат о нашей деятельности. Наверное, это у нее получится неплохо, ведь ее тетя известная писательница и у них в семье наверняка все хорошо владеют пером. Никогда не забуду, в какое я пришла изумление, когда узнала, что Шарлотта Морган — тетка Присциллы. Просто не могла поверить, что дружу с девочкой, тетка которой написала «Счастливые дни в Эджвуде» и «Розовые бутоны».
 — А где живет миссис Морган?
 — В Торонто. Присцилла говорит, что следующим летом она приедет к ним в гости, и если это ей удастся, Присцилла познакомит меня с ней. Трудно поверить, что я познакомлюсь с Шарлоттой Морган, но об этом приятно мечтать в постели перед сном.
 Общество по украшению Эвонли уже было официально организовано. Президентом стал Джильберт Блайт, вице-президентом — Фред Райт. Энн Ширли была секретарем, а Диана Барри — казначеем. Члены общества решили собираться раз в две недели у кого-нибудь дома. Все отчетливо сознавали, что вряд ли успеют развернуть деятельность до следующего лета. Но они решили разрабатывать планы, собирать пожертвования, писать и зачитывать рефераты и, как говорила Энн, пробуждать общественное сознание.
 Не все жители Эвонли одобряли их затею, многие смеялись над ней — это задевало членов общества больше всего. Элиша Уайт, например, сказал, что по-настоятему общество надо было бы назвать «Вечерние посиделки». Мириам Слоун вообразила, что члены общества собираются вспахать все обочины вдоль дороги и засадить их геранью. Аеви Боултер предупреждал соседей, что общество потребует, чтобы все жители Эвонли снесли свои дома и построили их заново по образцу американских. Джеймс Спенсер предложил членам общества сровнять с землей холм, на котором стоит церковь. Эбен Райт сказал Энн, что они сделают важное дело, если уговорят старого Джозайю Слоуна подровнять свои лохматые усы. Лоуренс Бэлл заявил, что он готов в угоду обществу побелить свой хлев, но наотрез отказывается повесить занавески на свои окна.
 Несмотря на все эти насмешки, а может быть, — если учесть упрямство, свойственное человеческой природе, — назло насмешникам, общество решило всерьез заняться делом, которое они надеялись осуществить этой же осенью. На втором заседании — в доме Барри — решили начать сбор средств на ремонт клуба: надо было покрыть крышу новой дранкой и покрасить стены. Создали специальный комитет, во главе которого, по предложению Герти Пайн, поставили Джейн Эндрюс. Членами комитета стали Джильберт, Энн, Диана и Фред Райт, а также сама Герти Пайн. Члены комитета распределили маршруты, по которым предстояло собирать пожертвования. Энн и Диана выбрали ньюбриджскую дорогу, Джильберт и Фред — дорогу на Белые Пески, а Джейн и Герти было поручено обойти дома по пути на Кармоди.
 — Дело в том, — объяснил Джильберт Энн, провожая ее домой, — что все Пайны живут на этой дороге, и они не дадут ни цента, если мы не пошлем к ним с кружкой кого-нибудь из их семейки.
 И вот Энн с Дианой ехали собирать пожертвования. Они решили начать с самой дальней фермы и двигаться по направлению к Эвонли. В самом крайнем доме жили две старые девы, которых в деревне звали «сестренки Эндрюс».
 — Если Кэтрин одна, то, может, мы что-нибудь и получим, — сказала Диана, — но если напоремся на Элизу, то уйдем несолоно хлебавши.
 Элиза оказалась дома, и вид у нее был даже более суровый, чем обычно. Мисс Элиза была из тех людей, которые считают, что жизнь и в самом деле юдоль печали и что улыбаться, не говоря уж о том, чтобы смеяться, просто грешно. Сестренкам Эндрюс перевалило уже за пятьдесят, и, видимо, они были обречены оставаться старыми девами до конца своего паломничества на эту грешную землю. Говорили, что Кэтрин еще не совсем рассталась с надеждой, но Элиза, которая была пессимисткой по натуре, никогда и не питала никаких надежд. Они жили в маленьком домике, стоявшем на солнечной опушке буковой рощи. Элиза жаловалась, что летом у них в доме невыносимая жара, а Кэтрин возражала: мол, зато зимой у них замечательно тепло.
 Элиза шила лоскутное одеяло — не потому, что оно было ей нужно, а просто в знак протеста против легкомысленных кружев, которые вязала Кэтрин. Девушки объяснили цель своего визита. Элиза выслушала их с хмурым лицом, а Кэтрин — с улыбкой. Правда, всякий раз, когда Элиза бросала взгляд на Кэтрин, та с виноватой поспешностью прогоняла улыбку с лица, но через несколько мгновений улыбалась вновь.
 — Если бы у меня были совершенно не нужные мне деньги, — мрачно проговорила Элиза, — я, может, устроила бы из них костер и полюбовалась бы, как они горят. Но на ремонт клуба я не дам ни цента. Для чего он нужен — чтобы молодежь там собиралась и крутила романы, вместо того чтобы спокойно спать дома?
 — Но, Элиза, надо же молодежи где-то развлекаться! — воскликнула Кэтрин.
 — Почему это надо? Мы в свое время не таскались по клубам, Кэтрин Эндрюс. Мир с каждым днем становится все хуже.
 — А я считаю, что он становится лучше, — твердо возразила Кэтрин.
 —  Ты  считаешь! — проговорила Элиза с невыразимым презрением в голосе. — Кто принимает всерьез, что ты там считаешь, Кэтрин Эндрюс? От фактов никуда не денешься.
 — Я стараюсь видеть светлую сторону всего, что происходит, Элиза.
 — Никакой светлой стороны нет.
 — Что вы, конечно, есть! — воскликнула Энн, которая не могла молча слушать такую ересь. — На свете столько светлого, мисс Эндрюс! Наш мир прекрасен!
 — Вот поживешь в нем с мое, тогда перестанешь так думать, — угрюмо ответила мисс Элиза. — И украшать тебе его расхочется… Как твоя мать, Диана? Она за последнее время ужасно сдала. У нее совершенно больной вид… А как Марилла, Энн? Скоро она ослепнет?
 — Доктор считает, что если она не будет напрягать глаза, слепота ей не грозит, — еле сдерживаясь, объяснила Энн.
 Элиза покачала головой:
 — Доктора всегда морочат своим больным головы. Я бы на месте Мариллы не особенно ему доверяла. Лучше быть готовой к худшему.
 — Но разве нам не надо также быть готовыми к лучшему?! — воскликнула Энн. — В конце концов, хороший исход не менее вероятен, чем плохой.
 — Мой опыт говорит, что это вовсе не так, а я прожила пятьдесят семь лет. Кому лучше знать — мне в пятьдесят семь или тебе в шестнадцать?.. Уже уходите? Что ж, надеюсь, ваше пресловутое общество не даст Эвонли совсем уж запаршиветь, но особенно я на вас не рассчитываю.
 Энн и Диана не знали, как унести ноги из этого дома, и, сев в тележку, стали усиленно погонять свою лошадь. Но когда они завернули за угол буковой рощи, которая скрыла от них домик сестренок, они увидели, как через луг к ним бежит полненькая Кэтрин Эндрюс и машет рукой. Она так запыхалась, что едва могла говорить, и молча сунула Энн полдоллара.
 — Вот мой взнос на клуб, — наконец выговорила она. — Я бы с радостью дала вам и доллар, но больше я из своей копилки взять не могу — Элиза узнает. Меня очень интересует ваше общество, и я считаю, что оно принесет массу пользы. Я ведь оптимистка. Иначе как бы я жила с Элизой?.. Ну, мне пора бежать, а то она меня хватится. Она считает, что я пошла кормить кур. Надеюсь, в других домах вам больше повезет. А на Элизу не обращайте внимания. Конечно, мир делается лучше, а не хуже — в этом нет никакого сомнения…
 Следующим был дом Дэниэля Блэра.
 — А тут все зависит от того, дома ли его жена, — пояснила Диана, когда они подъезжали к дому по ухабистой дорожке. — Если она дома, то мы ничего не получим. Все говорят, что Дэн Блэр не смеет даже подстричься без ее разрешения. Она страшная скупердяйка. По ее словам, прежде чем расщедриться, она должна убедиться, что деньги пойдут на праведное дело. Но миссис Линд говорит, что она так долго в этом убеждается, что расщедриться уже не успевает.
 Вечером Энн рассказала Марилле, как их приняли в доме Блэров:
 — Мы привязали лошадь и постучали в дверь на кухню. Никто нам не открыл, но мы увидели, что она не заперта, и услышали какие-то крики, доносящиеся из кладовки. Слов разобрать мы не могли, но Диана сказала, что, похоже, хозяева ругаются. Я не могла себе представить, чтобы мистер Блэр, этот тихий и смирный человек, так ругался. Но оказалось, причина ругаться у него действительно была. Марилла, когда бедняга вышел к нам, он был красный как помидор, по лицу у него струился пот, и еще на нем был повязан большой фартук. «Я немогу снять этот проклятый фартук, — сказал он нам. — Она завязала тесемки узлом, и развязать их трудно, порвать я их тоже не могу. Извините меня, девушки». Мы сказали, что это пустяки, и пошли с ним на кухню. Мистер Блэр сдвинул фартук набок, но все равно мы видели, что ему стыдно принимать нас в таком виде, и мне его стало очень жаль. Диана и говорит: «Кажется, мы приехали в неподходящее время». — «Нет-нет. — Мистер Блэр даже попытался улыбнуться. Ты же знаешь, Марилла, какой он вежливый. — Я, правда, тут немножко занят… кекс собирался печь… Жена получила сегодня утром телеграмму, что приезжает ее сестра из Монреаля, и поехала встречать ее к поезду, а мне велела испечь кекс. Она написала мне рецепт и все подробно объяснила, но я, конечно, забыл все объяснения. Вот, например, сказано: „Добавьте специй по вкусу“. Что это значит? По чьему вкусу? Что, если у меня вкус не такой, как у других людей? Как вы считаете — столовой ложки ванили достаточно для небольшого кекса?» Тут мне его стало совсем жалко. Было ясно, что он в стряпне ничего не понимает. Я слышала, что муж может быть у жены под каблуком, но только сейчас поняла, как это выглядит. Я чуть не сказала: «Мистер Блэр, если вы сделаете взнос на ремонт клуба, я замешу для вас тесто». Но подумала, что нехорошо пользоваться несчастьем ближнего, и предложила замесить тесто без всяких условий. Он так и подпрыгнул от радости. Сказал, что до женитьбы умел печь хлеб, но печь кекс ему никогда не доводилось. А если он у него не получится, жена очень расстроится. Он дал мне еще один фартук. Диана взялась взбивать яйца, а я замесила тесто. Мистер Блэр приносил нам все нужное и совсем забыл про свой фартук — он развевался у него за спиной, как флаг за кормой корабля. Диана говорит, что ее все время корчило от смеха. Он сказал, что сумеет испечь кекс — это ему по плечу. А потом попросил у нас подписной лист и проставил там сумму в четыре доллара. Так что наши труды были вознаграждены. Но даже если бы он не дал нам ни цента, я все равно была бы собой довольна — мы поступили по-христиански, правда?..
 Следующую остановку девушки сделали у Теодора Уайта. Ни Энн, ни Диана никогда не бывали в этом доме и только издали видели миссис Уайт, которая не любила гостей. Девушки даже не знали, в какую дверь стучаться — переднюю или заднюю. Пока они шепотом обсуждали эту проблему, миссис Уайт вышла из передней двери с охапкой старых газет в руках. Безо всяких объяснений она положила по газете на каждую ступеньку крыльца, а потом застелила газетами дорожку вплоть до самых ног своих изумленных посетительниц.
 — Пожалуйста, вытрите хорошенько ноги о траву и потом пройдите в дом по этим газетам, — велела она. — Я только что подмела весь дом и не хочу, чтобы туда снова натащили грязи. После вчерашнего дождя дорожка никак не просохнет.
 — Только не вздумай рассмеяться, — тихонько прошептала Энн Диане, ступая по газетам. — И пожалуйста, Диана, не смотри на меня, а то я сама расхохочусь.
 Дорожка из газет привела их сначала в прихожую, а далее — в тщательно вылизанную маленькую гостиную. Энн и Диана осторожно сели на ближайшие к двери стулья и объяснили цель своего визита. Миссис Уайт вежливо выслушала их, только дважды перебив: один раз, чтобы выгнать осмелившуюся пробраться в гостиную муху, а другой — чтобы поднять с пола крошечную травинку, которая упала с платья Энн. Энн почувствовала себя ужасной преступницей при виде этой травинки, но миссис Уайт подписалась на два доллара и тут же выложила деньги.
 — Чтобы мы больше уже не приходили, — пояснила Диана, когда они вышли из ее дома.
 Пока они отвязывали лошадей, миссис Уайт собрала газеты, и, отъезжая, они увидели, как она снова старательно подметает прихожую.
 — Сколько раз слышала, что миссис Уайт помешана на чистоте, и вот теперь сама в этом убедилась, — проговорила Диана, когда они отъехали на некоторое расстояние, и наконец дала выход душившему ее смеху.
 — Хорошо, что у нее нет детей, — порадовалась Энн. — У них была бы невыносимая жизнь.
 Визит в дом миссис Изабеллы Спенсер тоже не доставил девушкам удовольствия. Хозяйка успела сообщить им почти о каждом жителе Эвонли какую-нибудь гадость.
 Мистер Томас Боултер наотрез отказался жертвовать деньги на ремонт клуба под тем предлогом, что двадцать лет назад клуб построили не там, где он считал нужным.
 Миссис Эстер Бэлл, которая со стороны казалась женщиной, пышущей здоровьем, полчаса рассказывала девушкам про все свои болезни и немощи и потом с грустным видом подписалась на пятьдесят центов, сказав, что в будущем году она им, наверное, помочь не сможет, так как будет уже в могиле.
 Однако хуже всего девушек приняли в доме Саймона Флетчера. Въехав во двор, они заметили в окнах два лица, но сколько они ни стучали в дверь, им не открыли. Рассерженные и обиженные, девушки уехали со двора ни с чем. Даже Энн признала, что, видимо, много им на этой дороге не собрать. Но тут дела пошли на лад. После Саймона Флетчера они посетили несколько ферм, в которых жили разные члены семейства Слоунов. Здесь хозяева не скупились на пожертвования, и дальше девушкам очень везло.
 В конце своей миссии они заехали к Роберту Диксону, который жил недалеко от моста через пруд. Там их пригласили выпить чаю, и, хотя они были в двух шагах от дома, они согласились, чтобы не обидеть миссис Диксон, которая слыла очень мнительной особой.
 Пока они сидели у миссис Диксон, к ней пришла жена Джеймса Уайта.
 — Я только что была у Лоренцо — он от радости ног под собой не чует, — объявила она. — У него родился сын… а после семи девочек — это событие.
 Энн навострила уши. Когда они с Дианой уселись в тележку, она сказала:
 — Едем к Лоренцо Уайту!
 — Но он же живет на дороге в Белые Пески, — возразила Диана. — К нему заедут Джильберт с Фредом.
 — Да, но они собираются к нему только в субботу, а тогда будет уже поздно, — твердо заявила Энн. — Лоренцо уже привыкнет к мысли, что у него родился сын. Он ведь жадный, а сейчас, на радостях, раскошелится не задумываясь. Нельзя упускать такой случай, Диана.
 Результат вполне оправдал ожидания Энн. Мистер Лоренцо Уайт встретил их во дворе, лицо его сияло, как солнце на Пасху. Когда Энн попросила у него взнос на ремонт клуба, он тут же согласился:
 — Конечно, с удовольствием. Запишите на мое имя сумму на доллар выше, чем вам уже дал кто-нибудь другой.
 — Тогда пять долларов… Мистер Блэр дал четыре, — с некоторой опаской сказала Энн.
 Но Лоренцо и глазом не моргнул:
 — Пять так пять… Держите. А теперь пойдемте в дом. Я хочу вам кое-что показать. Его еще почти никто не видел. Поглядите и скажите, как он вам нравится.
 — А что мы скажем, если ребенок некрасивый? — испуганно прошептала Диана, входя вместе с Энн в дом вслед за Лоренцо.
 — Ну, о ребенке всегда можно сказать что-нибудь хорошее, — безмятежно бросила Энн.
 Но ребенок оказался пухленьким и очень хорошеньким, и девушки так громко и искренне им восхищались, что мистер Уайт решил, что потратил деньги не зря. И это был первый, последний и единственный случай, когда Лоренцо Уайт раскошелился на общее дело.
 Хотя Энн сильно устала за день, она решила нанести еще один визит вечером — к мистеру Гаррисону, который, как всегда, курил на веранде трубку в обществе Веселого Роджера. Вообще-то говоря, его ферма стояла на дороге в Кармоди, но Джейн и Герти, которые не были с ним знакомы и слышали, что у него сварливый характер, попросили Энн зайти к нему.
 Однако мистер Гаррисон наотрез отказался пожертвовать на клуб хоть цент, и все уговоры Энн закончились ничем.
 — Но вы же как будто одобряли наше общество, мистер Гаррисон!
 — Ну и что? Да, одобряю, но не до такой степени, чтобы тратить на него деньги.
 — Еще один такой денек, и я стану такой же пессимисткой, как мисс Элиза Эндрюс, — сообщила Энн вечером своему отражению в зеркале.




 Глава седьмая
 ПО ВЕЛЕНИЮ ДОЛГА


 Энн откинулась на спинку стула и вздохнула. Был октябрьский вечер, она сидела за столом, заваленным учебниками и тетрадями, но лежащие перед ней густо исписанные листки не имели никакого отношения к урокам или занятиям по подготовке в университет.
 — Что у тебя не ладится? — спросил Джильберт, который в эту минуту вошел на кухню и услышал ее вздох.
 Энн покраснела и подсунула исписанные листки под стопку школьных сочинений.
 — Да ничего ужасного. Просто я пыталась, как мне советовал профессор Гамильтон, выразить некоторые свои мысли на бумаге, но что-то у меня ничего не получается. В записанном виде мои фантазии кажутся мне глупыми и надуманными. Да и свободного времени у меня очень мало.
 ока проверишь тетрадки, уже не хочется ничего сочинять. — Но дела в школе у тебя идут прекрасно, Энн. Дети в тебе души не чают, — утешил ее Джильберт, садясь на каменный приступок у плиты.
 — Не все. Энтони Пайн меня не любит. Более того, он меня не уважает, просто презирает, и, должна тебе признаться, Джильберт, это меня страшно огорчает. Он вовсе не плохой мальчик, озорной только, но не хуже других. В общем-то он меня слушается, но выполняет мои поручения с таким презрительно-снисходительным видом, словно просто не хочет опускаться до споров со мной… И это очень плохо влияет на остальных. Чего я только не делала, чтобы завоевать его доверие, но теперь мне уже кажется, что это безнадежно. Он ведь славный паренек, хоть и Пайн, и я бы хотела перебороть его враждебность.
 — Наверное, он просто наслушался всякого у себя дома.
 — Нет, не только это. Энтони — очень независимый мальчик и думает сам за себя. Просто он раньше всегда учился у мужчин-учителей и считает, что женщины-учительницы никуда не годятся. Ну ладно, посмотрим, может быть, доброта и терпение еще возьмут свое. Я люблю преодолевать трудности, и мне очень интересно учительствовать. У меня есть Поль Ирвинг, который один стоит всех остальных. Какой же это милый мальчик, Джильберт, да к тому же у него необыкновенные способности. Я убеждена, когда-нибудь он прославится.
 — Мне тоже нравится учительствовать, — сказал Джильберт. — Во-первых, это хорошая подготовка. Знаешь, Энн, за те месяцы, что учу малолеток в Белых Песках, я узнал больше, чем за все годы собственной учебы в школе. У Джейн в Ньюбридже дела тоже идут неплохо. И в Белых Песках все как будто довольны твоим покорным слугой. Все, кроме мистера Эндрю Спенсера. Вчера вечером я встретил миссис Блуветт, и она сказала, что считает своим долгом поставить меня в известность, что мистер Спенсер не одобряет мои методы.
 — А ты заметил, Джильберт, — задумчиво спросила Энн, — когда люди начинают со слов, что они считают своим долгом что-то тебе сообщить, то надо готовиться услышать какую-нибудь неприятность? Почему никто не считает своим долгом пересказать тебе то хорошее, что они о тебе слышали? Вчера в школу опять заявилась миссис Донелл. Она, видите ли, считает своим долгом уведомить меня, что миссис Эндрюс не нравится, что я читаю детям сказки, а мистер Роджерсон недоволен успехами Прилли в арифметике. Если бы Прилли поменьше строила мальчикам глазки, а побольше бы смотрела на грифельную доску, дела с арифметикой у нее шли бы получше. Я просто уверена, что все задачки за нее решает Джек Джиллис, хотя ни разу не сумела застать его на месте преступления.
 — А ты сумела убедить юного отпрыска Донеллов смириться со своим невообразимым именем?
 — Да, — со смехом отвечала Энн, — но это мне далось нелегко. Поначалу, когда я называла его Сен-Клером, он просто не поворачивал голову, а когда его соседи толкали его в бок, он поднимал на меня глаза с таким удивленным видом, словно я назвала его Джоном или Чарли: откуда ему знать, что я обращаюсь к нему? Тогда я решила после уроков поговорить с ним. Я сказала ему: твоя мама хочет, чтобы я называла тебя Сен-Клером, и я не могу идти против ее желания. Он понял мое положение — он вообще очень разумный мальчик — и сказал, что разрешает  мне  звать его Сен-Клером, но что отлупцует любого мальчишку, который посмеет так к нему обратиться. Пришлось ему сказать, что никакой драки я не допущу. С тех пор я зову его Сен-Клером, а мальчики — Джейком, и все счастливы. Он говорит, что хочет стать столяром, но миссис Донелл требует, чтобы я подготовила его к карьере университетского профессора.
 Упоминание об университете напомнило Джильберту о его собственных планах, и они долго и увлеченно обсуждали их с Энн, уверенные, как и все молодые люди, что впереди у них нехоженая дорога, за каждым поворотом которой их ждут счастливые неожиданности.
 Джильберт уже окончательно решил, что будет учиться на врача.
 — Это замечательная профессия, Энн, — горячо говорил он. — Человек должен всю жизнь с чем-нибудь бороться. Так вот, я хочу бороться с болезнями, болью и невежеством. Я хочу хоть немного увеличить сумму человеческих знаний. Люди, жившие до меня, так много для меня сделали, что мне хочется сделать что-то для тех, которые будут жить после.
 — А мне хочется сделать жизнь красивее, — мечтательно сказала Энн. — И не так уж важно, будут ли люди больше знать — хотя это тоже очень важно, — но мне хочется, чтобы благодаря мне их жизнь была бы хоть немного счастливее, чтобы у них зарождались добрые мысли и чувства.
 — По-моему, это у тебя и так хорошо получается. И Джильберт был прав. Энн от рождения излучала свет и тепло. Когда она даже мельком улыбалась человеку или говорила ему ласковое слово, этому человеку казалось, что на него упал солнечный луч, и ему хотя бы ненадолго становилось светлее и теплее на душе. Наконец Джильберт с сожалением встал:
 — Пора идти. Надо еще забежать к Макферсонам. Зануда Сперджен приехал из колледжа на воскресенье. Надеюсь, он привез книжку, которую профессор Бойд обещал прислать.
 — А мне надо готовить ужин для Мариллы. Она поехала навестить миссис Киз и скоро должна вернуться…
 К приезду Мариллы ужин был готов: в очаге потрескивали дрова, стол украшала ваза с выбеленными морозом папоротниками и багряными листьями кленов, кухню наполнял аппетитный запах поджаренной грудинки. Но Марилла опустилась в свое кресло с глубоким вздохом.
 — У тебя стало хуже с глазами, Марилла? Или голова болит? — встревоженно спросила Энн.
 — Нет. Я просто устала… и не знаю, как мне быть. Мэри совсем плохо… Ей, видимо, осталось совсем недолго жить. И что же тогда будет с ее детишками?
 — А что, дядя ничего не пишет?
 — Написал. Мэри только что получила от него письмо. Он работает на лесозаготовках и живет в бараке. Раньше весны он детей забрать не сможет. К тому времени он надеется жениться, и тогда у него будет дом, где они смогут жить. Но надо, чтобы их кто-нибудь из соседей взял до весны. Мэри говорит, что просто не в силах обратиться к соседям с такой просьбой. Она вообще-то не очень с ними ладила. Я знаю, в глубине души Мэри надеется, что детей возьму я… Она этого не говорит, но я читаю это у нее в глазах.
 — Да?! — воскликнула Энн. — Ну и возьми их, Марилла!
 — Я не кидаюсь в пропасть очертя голову, как ты, Энн, — довольно резко ответила Марилла. — Какое тут родство — троюродная тетка. Седьмая вода на киселе… И это такая ответственность — взять в дом двоих шестилеток… Да еще близнецов.
 Марилле казалось, что воспитывать близнецов гораздо сложнее, чем просто двух детей.
 — Близнецы — это очень интересно… По крайней мере, если их только одна пара, — улыбнулась Энн. — Вот когда их две или три пары, то это начинает приедаться. Почему бы тебе не заняться их воспитанием, Марилла, — тебе ведь скучно одной, когда я в школе?
 — Не думаю, что с ними мне станет так уже весело, а вот беспокойства будет невпроворот. Если бы они были постарше — хотя бы твоего возраста, когда тебя привез Мэтью. Дора-то тихая послушная девочка, а вот Дэви — бедовый парень.
 Энн любила детей, и у нее болело сердце за близнецов миссис Киз. Она очень хорошо помнила свое обездоленное детство. Энн знала, что у Мариллы было единственное слабое место — ее решимость неуклонно следовать велению долга, и стала весьма искусно приводить соответствующие доводы:
 — Если Дэви озорник, ему тем более нужна строгая рука. Разве не так, Марилла? А если мы их не возьмем, то неизвестно, к кому они попадут и как их будут воспитывать. Что, если их возьмут Спротты? Миссис Линд говорит, что Генри Спротт жуткий сквернослов и его детей страшно слушать. Разве не ужасно будет, если дети Мэри тоже начнут сквернословить? Или, допустим, они попадут к Виггинсам. Миссис Линд говорит, что мистер Виггинс пускает на продажу все, что приносит ферма. А его дети питаются одним снятым молоком. Неужели тебе хочется, чтобы твоих родственников морили голодом, Марилла, даже если они троюродные племянники? Мне кажется, что взять детей — наш долг.
 — Видимо, так, — уныло подтвердила Марилла. — Надо, наверное, сказать Мэри, что мы их возьмем. И нечему так радоваться, Энн! На тебя ляжет много дополнительной работы. Глаза у меня стали такие слабые, что я совсем не могу шить, так что шить и чинить им одежду придется тебе. А ты не любишь шить.
 — Терпеть не могу, — спокойно отозвалась Энн. — Но если ты по велению долга готова взять этих детей, Марилла, то и я по велению долга готова шить для них. Это вообще полезно — заставлять себя делать то, что не нравится, если, конечно, в меру.




 Глава восьмая
 МАРИЛЛА ПРИВОЗИТ ДОРУ И ДЭВИ


 Миссис Рэйчел Линд сидела у окна и вязала покрывало — точь-в-точь как несколько лет назад, когда Мэтью Кутберт отправился на станцию за своим, как она выразилась, «импортным сиротой». Но тогда стояла весна, а сейчас наступила поздняя осень, с деревьев облетели все листья и на полях осталась лишь коричневая жухлая стерня. Солнце уже опускалось за темную кромку леса к западу от Эвонли, когда на бугре — как и несколько лет назад — показалась тележка, в которую была впряжена рыжая кобыла. Миссис Рэйчел внимательно вгляделась.
 — Марилла едет домой с похорон, — сообщила она мужу, который лежал на кушетке в кухне. Последнее время Томас Линд проводил на этой кушетке гораздо больше времени, чем раньше, но миссис Рэйчел, которая так зорко следила за всем, что происходило за пределами ее дома, почему-то этого до сих пор не заметила. — И близнецы с ней. Вот Дэви перегнулся вперед и пытается схватить лошадь за хвост. А Дора сидит себе как куколка. У нее всегда такой вид, точно ее всю только что накрахмалили и выгладили. Ну, теперь у Мариллы хлопот прибавится. Но и то сказать — как же она бы их не взяла? Других родственников у них нет. Да и Энн будет ей помогать. Энн-то рада до смерти, что Марилла взяла близнецов. Господи, давно ли Мэтью привез домой саму Энн, и все мы смеялись — какая из Мариллы воспитательница?! А теперь вон она взяла двойняшек Киз, и никто особенно не удивляется.
 Гнедая лошадка переехала через мостик и свернула на дорожку, ведущую к Грингейблу. У Мариллы был довольно мрачный вид. Всю дорогу от Ист-Графтона — добрых два часа — Дэви ни минуты не сидел спокойно. Марилле всю дорогу казалось, что он или вывалится из тележки сзади и сломает себе шею, или упадет вперед прямо под копыта лошади. В конце концов, впав в полное отчаяние, она пригрозила ему, что выпорет, как только они приедут домой. Тут Дэви залез ей на колени, не обращая внимания на вожжи, которые она держала в руках, и крепко обнял ее за шею своими пухлыми ручонками.
 — Это неправда, — сказал он, награждая ее громким поцелуем. — Я не верю, что вы станете пороть мальчика только за то, что он не может сидеть спокойно. А вам разве не трудно было сидеть спокойно, когда вы были маленькой?
 — Нет, когда мне говорили, чтобы я перестала вертеться, я переставала, — ответила Марилла, стараясь подпустить в голос побольше строгости, но невольно смягчилась от ласки мальчика.
 — Это, наверное, потому, что вы были девочкой. — Дэви еще раз поцеловал Мариллу и сполз на свое место. — Вы же были девочкой, хотя сейчас про это подумать чудно. Дора вот тоже может сидеть спокойно… Но, по-моему, это ужасно неинтересно. Девочки все какие-то сонные. Ну-ка, Дора, дай я тебя расшевелю!
 Чтобы расшевелить Дору, Дэви схватил ее за волосы и изо всех сил дернул. Дора закричала от боли и тут же расплакалась.
 — Как ты можешь так озорничать в день, когда похоронили твою маму? — с отчаянием в голосе спросила Марилла.
 — Но она же хотела умереть, — уверенно ответил Дэви. — Она сама мне сказала — ей надоело болеть. Мама долго разговаривала с нами вечером перед смертью. Сказала, что вы нас возьмете к себе на зиму, и велела мне хорошо себя вести. Я и собираюсь хорошо себя вести, но разве нельзя хорошо себя вести и бегать, неужели надо обязательно сидеть? И еще она мне велела любить Дору и заступаться за нее, и я за нее обязательно буду заступаться.
 — Это ты называешь любить — дергать ее за волосы?
 — Зато я никому другому не позволю дергать ее за волосы. — Дэви сжал кулаки и состроил свирепую физиономию. — Пусть только попробуют! Да не так уж ей и больно — она плачет, потому что девчонка. А я рад, что я мальчик, но мне не нравится, что мы с Дорой двойняшки. Когда сестра Джимми Спротта начинает ему возражать, он ей говорит: «Я старше тебя, и заткнись!» Тут она и затыкается. А я этого Доре сказать не могу, и она то и дело мне возражает. А можно, я поправлю лошадью, но хоть немножко? Я ведь все-таки мужчина.
 В общем, Марилла издала глубокий вздох облегчения, когда они наконец въехали на свой двор, по которому ветер гонял сухие листья. Энн встретила их у ворот и помогла детям вылезти из тележки. Дэви в ответ наградил ее и объятием, и поцелуем и представился:
 — Я мистер Дэви Киз.
 За ужином Дора вела себя безукоризненно, а Дэви хватал еду руками и вообще не имел понятия о правилах поведения за столом.
 — Мне так хочется есть, что я не могу возиться с ножом и вилкой, — возразил он в ответ на замечание Ма-риллы. — Дора не такая голодная, как я. Она всю дорогу сидела неподвижно, а я чего только не делал. Какой вкусный кекс! Мы уже бог знает сколько времени не пробовали кекса. Мама болела и не могла ничего печь, а миссис Спротт говорила, что едва успевает и хлеб-то нам испечь. А миссис Виггинс никогда не кладет в кекс сливовое варенье. От нее дождешься! Можно мне еще кусочек?
 Марилла хотела сказать «нет!» — как всем, так и ему, — но Энн отрезала Дэви большой кусок, напомнив ему при этом, что в таких случаях надо говорить «спасибо». Съев второй кусок, Дэви сказал:
 — Вот если вы мне дадите еще один кусочек, тогда я скажу «спасибо».
 — Нет уж, хватит! — сказала Марилла тоном, против которого, как Энн уже прекрасно знала, а Дэви только предстояло узнать, спорить было бесполезно.
 Но Дэви протянул руку через стол и выхватил у Доры кусок, который она только успела осторожно надкусить. Широко разинув рот, он затолкал туда весь кусок. У Доры задрожали губы, а Марилла от негодования потеряла дар речи. Энн же воскликнула укоризненным тоном, которым она разговаривала с нашалившими в классе учениками:
 — Дэви! Джентльмены так себя не ведут!
 — Я знаю, — выговорил Дэви, как только смог говорить, — но я же не джентльмен!
 — Неужели ты не хочешь быть джентльменом?! — удивилась Энн.
 — Конечно, хочу. Но джентльменом можно стать, только когда вырастешь.
 — Это совсем не так, — поспешила опровергнуть его Энн, принимаясь сеять в нем доброе и вечное. — Джентльменом начинают становиться уже в детстве. И джентльмены никогда не отбирают еду у девочек… и никогда не забывают сказать «спасибо»… и не дергают девочек за волосы.
 — Ну, тогда им очень скучно живется, — заявил Дэви. — Я уж лучше подожду, пока вырасту.
 Марилла с обреченным видом отрезала Доре еще кусок кекса. Она слишком устала за день, чтобы наказывать Дэви. Но будущее предстало ей в таком черном свете, что, пожалуй, в пессимизме она могла бы в этот вечер достойно соперничать с самой Элизой Эндрюс.
 Близнецы мало походили друг на друга, разве что у обоих были белокурые волосы. Но у Доры они всегда были аккуратно причесаны и вились по плечам, а у Дэви лохматились золотистые кудряшки. Карие глаза Доры смотрели спокойно и мягко, у Дэви же в глазах плясали бесенята. У Доры был прямой носик — у Дэви задорно вздернут. Губы девочки были сложены бантиком, ее брат непрерывно широко улыбался, да к тому же у него имелась ямочка на одной щеке, отчего его мордашка ужасно мило корчилась от смеха. И вообще, весь он лучился весельем и озорством.
 — Надо положить их спать. — Марилла решила, что это самый легкий способ отдохнуть от проделок Дэви. — Дору я положу с собой, а Дэви будет спать в мансарде, рядом с комнатой Энн. Ты не боишься спать один, Дэви?
 — Нет, не боюсь, но я еще вовсе не хочу спать, — спокойно заявил Дэви.
 — Нет, ты пойдешь спать сейчас же!
 Марилла, у которой иссякло терпение, произнесла эти шесть слов таким тоном, что даже Дэви не осмелился ей возразить и послушно пошел следом за Энн наверх.
 — Когда я вырасту, первым делом совсем перестану спать и примусь колобродить всю ночь, — это, наверное, ужасно интересно, — сообщил он Энн.
 В последующие годы Марилла с ужасом вспоминала первую неделю пребывания близнецов в Грингейбле. Не то чтобы первая неделя была намного хуже последующих, просто потом Марилла как-то привыкла. С утра до вечера Дэви либо проказничал, либо замышлял новые каверзы. Но самый первый и выдающийся подвиг он совершил через два дня после своего приезда. Это было в воскресенье. День выдался теплый и солнечный, как в сентябре. Энн одевала его, чтобы идти в церковь, а Марилла занималась Дорой. Для начала Дэви категорически восстал против умывания:
 — Марилла вчера заставила меня умыться… А в день похорон миссис Виггинс отдраила меня всего с мылом. Хватит на одну неделю! И зачем мне быть таким уж чистым? Грязным жить гораздо удобнее.
 — Поль Ирвинг сам, без всяких напоминаний, умывается каждый день, — нашла хитрый ход Энн.
 Дэви прожил в Грингейбле всего двое суток, но он уже обожал Энн и ненавидел Поля Ирвинга, о котором Энн самым лестным образом отозвалась на другой день после приезда близнецов. Если Поль Ирвинг умывается каждое утро, тогда и он, Дэви Киз, согласен это делать, как ему ни противно. Подобные же соображения заставили его подчиниться и другим требованиям Энн. Отмытый и нарядно одетый, он оказался очень хорошеньким мальчиком. Энн привела его в церковь и усадила рядом с собой почти с материнской гордостью.
 Поначалу Дэви вел себя прилично, исподтишка разглядывая других мальчиков и гадая, кто же из них Поль Ирвинг. Первые два гимна и чтение главы из Библии прошли безо всяких происшествий. Скандал разразился, когда мистер Аллан начал читать молитву.
 Перед Дэви сидела Лоретта Уайт. Она слегка наклонила голову вперед, и сзади, между двумя косичками, показался соблазнительный участок белой шеи, обрамленный кружевным воротничком. Лоретте исполнилось восемь лет, она была толстой и спокойной девочкой и безукоризненно вела себя в церкви с того самого дня, как мать принесла ее сюда завернутой в одеяло в возрасте шести месяцев.
 Дэви сунул руку в карман и вытащил лохматую, негодующе извивающуюся гусеницу. Марилла схватила его за руку, но было поздно: Дэви уже сунул гусеницу за шиворот Лоретте.
 Девочка разразилась душераздирающими воплями. Пастор на полуслове оборвал проповедь и вместе со всеми прихожанами в ужасе смотрел, как Лоретта дергается, отчаянно хватаясь за воротничок.
 — Ой… мама… мамочка… вытащи ее!.. Ой, вытащи ее из-под платья… Этот гадкий мальчишка сунул мне ее за шиворот!.. Ой… мамочка… она ползет вниз!.. Ой… ой… ой!..
 Миссис Уайт подхватила истерически рыдающую девочку и с каменным лицом вынесла ее из церкви. Крики затихли вдали, и мистер Аллан возобновил прерванную службу. Но божественное уже не шло на ум. Впервые в жизни Марилла не слушала пастора, а Энн сидела, полыхая от гнева и стыда.
 Когда они пришли домой, Марилла велела Дэви ложиться в постель и сказала, что не разрешит ему встать до утра. Обеда она ему тоже не дала — только разрешила Энн отнести ему наверх стакан молока и кусок хлеба. Энн сидела рядом, глядя, как Дэви без малейших признаков раскаяния и с огромным аппетитом уплетает этот тюремный паек. Единственное, что его огорчало, — печальные глаза Энн…
 — Поль Ирвинг небось не бросил бы девочке гусеницу за шиворот посреди службы? — задумчиво спросил он.
 — Конечно, нет! — грустно подтвердила Энн.
 — Ну тогда, может, и я зря это сделал, — великодушно признал Дэви. — Но такая была здоровенная гусеница… Я ее подобрал на крыльце церкви. Не пропадать же добру! Слушай, Энн, а правда, она смешно верещала?..
 Во вторник в Грингейбле должны были собраться члены общества содействия церкви. Энн поспешила домой, как только кончились уроки, — она знала, что Марилле понадобится ее помощь. Дора в накрахмаленном белом платьице сидела в гостиной с гостями, отвечая на вопросы, если их задавали, помалкивая, когда к ней не обращались, и вообще вела себя как образцово-показательный ребенок. Дэви же, перемазанный до ушей и совершенно довольный жизнью, строил во дворе плотину из глины.
 — Я позволила ему возиться в грязи, — устало проговорила Марилла. — По крайней мере похуже ничего не сотворит. Испачкается, и все. Сначала мы подадим ужин гостям, а потом уже позовем его. Дора поужинает с нами, а Дэви я не осмелилась бы посадить за общий стол.
 Когда Энн пришла в гостиную звать гостей ужинать, она увидела, что Доры там нет. Миссис Бэлл сказала, что Дэви позвал ее во двор. Поспешно посовещавшись, Марилла и Энн решили покормить близнецов позднее.
 И вот в самый разгар чаепития в дверях столовой вдруг возникла маленькая понурая фигурка. Марилла и Энн в ужасе воззрились на нее, гости раскрыли рты от изумления. Неужели это несчастное рыдающее существо в мокром платье и с мокрыми волосами, с которых вода струилась на новый ковер Мариллы, действительно Дора?
 — Что с тобой случилось, Дора?! — воскликнула Энн, бросив виноватый взгляд на миссис Бэлл, про которую говорили, что у нее в семье никогда не происходит ничего недозволенного или из ряда вон выходящего.
 — Дэви заставил меня пройтись по ограде свиного загона, — плача, объяснила Дора. — Я не хотела, а он назвал меня мышкой-трусишкой. И я упала прямо в загон и вся перепачкалась, да еще по мне пробежалась свинья. Платье стало ужас каким грязным, а Дэви сказал, что оно отмоется под колонкой, и залил всю меня водой. Только платье не отмылось, а мой миленький пояс и туфельки тоже намокли и теперь ни на что не похожи…
 Энн осталась с гостями за столом, а Марилла отвела Дору наверх и переодела в старое платье. Дэви отловили и послали спать без ужина. Позднее Энн поднялась к нему в комнату и серьезно поговорила с ним, считая — и не без оснований, — что это лучший метод воспитания.
 — Мне и самому сейчас жаль Дорино платье, — признался Дэви, — только мне почему-то бывает жаль после, а не до того, как я что-нибудь натворю. Дора не хотела строить со мной плотину, боялась испачкаться, а я за это на нее ужасно разозлился. Наверное, Поль Ирвинг не стал бы заставлять сестру ходить по ограде свиного загона, если бы точно знал, что она упадет?
 — Ему бы такое и в голову не пришло. Поль настоящий маленький джентльмен.
 Дэви зажмурил глаза и какое-то время обдумывал слова Энн. Потом вылез из-под одеяла, обнял Энн за шею и прижался головой к ее плечу:
 — Энн, а ты меня совсем не любишь? Нисколечко? За то, что я не умею себя так хорошо вести, как Поль?
 — Ну что ты, конечно, я тебя люблю, — искренне ответила Энн. Не любить Дэви было просто невозможно. — Но я любила бы тебя больше, если бы ты так не озорничал.
 — Я сегодня еще одну штуку сотворил, — продолжал Дэви, уткнувшись лицом в плечо Энн. — Сейчас мне уже жаль, что я это сделал, но я боюсь тебе признаться. Ты не будешь на меня страшно сердиться? И пожалуйста, не говори Марилле.
 — Этого я тебе обещать не могу, Дэви. Вдруг все-таки придется ей сказать… Но, пожалуй, я и не скажу Марилле, если ты мне пообещаешь, что больше никогда этого не сделаешь, — что бы ты там ни натворил.
 — Честное слово, не буду. Да и вряд ли мне в этом году попадется еще одна. Я ее нашел на лестнице в погребе.
 — Дэви, о чем ты говоришь?
 — Я положил Марилле в постель жабу. Поди и убери ее, если хочешь. Только как было бы весело, если бы она там осталась, а, Энн?
 — Дэви!
 Энн вырвалась из объятий Дэви и побежала в комнату Мариллы. Постель немного дыбилась, простыня шевелилась. Энн поспешно откинула одеяло, и перед ней действительно предстала жаба, которая помаргивая сидела на подушке.
 — Какая мерзость, я ее и в руки-то взять не могу, — брезгливо содрогнулась Энн. — Пожалуй, для этой цели подойдет совок для углей.
 Марилла возилась в кладовке, и Энн тихонько спустилась вниз и взяла на кухне совок. Вынести жабу из дома тоже оказалось не так-то просто: она три раза спрыгивала с совка и один раз спряталась так основательно, что Энн совсем было отчаялась ее найти. Когда наконец Энн выпустила жабу в сад, она глубоко и облегченно вздохнула.
 «Если бы Марилла узнала про это, она бы всю жизнь боялась ложиться в постель. Как хорошо, что этот маленький грешник вовремя раскаялся. А вот Диана сигналит мне из окна. Это кстати! Пойду к ней — надо все-таки немного отдохнуть. В школе меня донимает Энтони Пайн, дома — Дэвид Киз. Скоро я, наверное, превращусь в ужасно нервную развалину».




 Глава девятая
 КУРАМ НА СМЕХ


 — Эта старая зануда миссис Линд опять приходила требовать от меня деньги — на сей раз на ковер для ризницы, — негодовал мистер Гаррисон. — Вот уж кого терпеть не могу. Вечно является за деньгами, да тебя же еще и с грязью мешает.
 Энн сидела на перилах веранды, подставив лицо теплому западному ветру, приносившему запах вспаханного под зябь поля и слушала ворчанье соседа вполуха.
 — Вся беда в том, что вы с миссис Линд не понимаете друг друга, — терпеливо объяснила она. — От этого и возникает неприязнь. Мне миссис Линд поначалу тоже очень не нравилась, но когда я ее поняла, то научилась ее любить.
 — Ну, может, кому-нибудь миссис Линд со временем и полюбится, только не мне. В детстве мне говорили, что я в конце концов полюблю бананы, если буду больше их есть, но я их не выносил и до сих пор не ем, — пробурчал мистер Гаррисон. — Чего там в ней понимать? Я и так понимаю, что у нее одна радость — совать нос в чужие дела. Я ей так и сказал.
 — Она, наверное, ужасно обиделась, — укоризненно покачала головой Энн. — Сказать такое в лицо! Я когда-то тоже наговорила миссис Линд ужасных вещей, но я просто вспылила. В спокойном состоянии я никогда бы ничего такого себе не позволила.
 — Я сказал ей чистую правду и всегда говорю людям правду в глаза.
 — Нет, всю правду вы не говорите! Вы говорите им только неприятную правду. Вот мне вы сто раз повторили, что у меня рыжие волосы, но ни разу и словечком не обмолвились о моем красивом носике.
 — Это ты небось и сама знаешь, — ухмыльнулся мистер Гаррисон.
 — То, что я рыжая, я тоже знаю… хотя волосы у меня сильно потемнели… Так что незачем мне без конца твердить про это.
 — Ну ладно-ладно, постараюсь больше о них не упоминать, раз это — твое больное место. Ты не сердись на меня, Энн, у меня такая привычка — говорить правду в глаза. На это не стоит обижаться.
 — Все равно все обижаются. И что с того, что у вас такая привычка? А если бы кто-нибудь втыкал людям в спину булавки и говорил: «Не сердитесь, у меня такая привычка»? Как бы вам это понравилось? Наверное, решили бы, что он не в своем уме. Конечно, миссис Линд любит совать нос в чужие дела. А вы сказали ей, что у нее доброе сердце и она всегда помогает бедным? Что она никому не проговорилась, когда Тимоти Крок украл у нее горшочек с маслом, а жене сказал, что купил. Его жена еще и претензии миссис Линд предъявила: дескать, масло пахнет репой. А миссис Линд только извинилась: мол, сама не пойму, откуда такой запах.
 — Ну, может, у нее и есть какие-то достоинства, — неохотно признал мистер Гаррисон. — У кого их нет? Даже у меня есть, хоть ты об этом и не подозреваешь. Но все равно я на этот ковер жертвовать не намерен. У вас в деревне все только и делают, что клянчат деньги. А как продвигаются ваши планы с ремонтом клуба?
 — Великолепно. У нас уже собралось достаточно денег на окраску стен и на крышу. Почти все, к кому мы обращались, охотно жертвовали на доброе дело, мистер Гаррисон.
 У Энн была добрая душа, но при случае она умела подпустить яду в самую, казалось бы, невинную фразу.
 —: Ну, и в какой цвет вы его собираетесь красить?
 — Мы остановились на салатном. А крыша, конечно, будет красной. Мистер Роджер Пайн сегодня привезет краску из города.
 — А кто будет красить?
 — Мистер Джошуа Пайн. Он живет в Кармоди. Крышу он уже перекрыл. Нам пришлось заключить с ним контракт, потому что все Пайны — а их целых четыре семьи — сказали, что не дадут ни цента, если мы не поручим работу Джошуа. От Пайнов мы получили двенадцать долларов и решили, что не можем поступиться такой суммой. Впрочем, некоторые считают, что нам не надо было поддаваться на шантаж Пайнов. Миссис Линд говорит, что дай им только волю, они всю деревню к рукам приберут.
 — Главное, чтобы этот Джошуа как следует сделал свое дело. А как его фамилия — уже неважно.
 — Говорят, дело свое он знает, хотя человек чудной. Он почти никогда ни с кем не разговаривает.
 — Тогда понятно, почему его здесь считают чудным, — сухо заметил мистер Гаррисон. — До приезда сюда я и сам-то был не очень разговорчив, но здесь пришлось заговорить — просто в порядке самозащиты. Если бы я молчал, миссис Линд объявила бы, что я глухонемой, и начала бы собирать деньги, чтобы научить меня языку жестов… Ты что, уже уходишь, Энн?
 — Да, пора идти. Мне еще надо дошить платье для Доры. И Дэви наверняка уже отколол какой-нибудь номер. Сегодня утром, едва проснувшись, он спросил меня: «Энн, а куда девается ночь?» Я объяснила ему, что она уходит на другое полушарие, но после завтрака он объявил, что это неправда — ночь прячется в колодец. Марилла говорит, что четыре раза сегодня отгоняла его от колодца: он глядел вниз, свесившись через сруб.
 — Да уж, отпетый парень! — заявил мистер Гаррисон. — Вчера заявился сюда и выдернул у Веселого Роджера шесть перьев из хвоста — я и глазом моргнуть не успел. Бедная птичка со вчерашнего дня не ест, совсем захандрила. Вам с Мариллой большое от них беспокойство.
 — Что ж, конечно, от детей беспокойство, но ведь из них вырастают люди, — ответила Энн и в душе дала себе слово простить Дэви его следующую выходку, раз он так славно отомстил Веселому Роджеру за его вечные насмешки над ее волосами.
 Вечером Роджер Пайн привез из города краску, а наутро Джошуа Пайн, угрюмый неразговорчивый человек, принялся за работу. Ему никто не мешал. Клуб стоял на нижней дороге, которая поздней осенью всегда разливалась лужами жидкой грязи, и все, кому надо было в Кармоди, ездили длинной, но зато более сухой верхней дорогой. Здание клуба окружали елки, и разглядеть его можно было только с близкого расстояния. Так что Джошуа Пайн красил стены в полном уединении, столь желанном его необщительной душе.
 Он закончил работу в пятницу вечером и уехал домой в Кармоди. Вскоре после его отъезда миссис Рэйчел Линд, движимая неукротимым любопытством — так ей хотелось взглянуть на свежепокрашенный клуб, — решила преодолеть грязь нижней дороги. Когда она миновала еловую поросль и клуб предстал ей во всем великолепии, вожжи выпали у нее из рук, и, воздев очи к небу, она проговорила:
 — Святые угодники! — Потом долго смотрела на клуб, словно не веря собственным глазам. И наконец почти истерически расхохоталась. — Кто-то что-то напутал. От этих Пайнов ничего другого и не дождешься.
 Миссис Линд поехала домой, рассказывая каждому встречному, каков теперь из себя клуб. Новость разнеслась по деревне с телеграфной скоростью. Джильберту Блайту, который сидел дома над учебниками, ее принес на закате мальчишка-батрак. Джильберт опрометью бросился в Грингейбл. По дороге его догнал Фред Райт. У ворот Грингейбла они увидели Энн, Диану и Джейн, на лицах которых было написано безысходное отчаяние.
 — Энн, неужели это правда?! — воскликнул Джильберт.
 — Правда, — кивнула Энн, с которой в эту минуту можно было писать Мельпомену. — Миссис Линд заезжала к нам по пути из Кармоди. Какой ужас, Джильберт! Разве можно так заниматься украшением деревни?
 — А что случилось? — спросил Оливер Слоун, который как раз подъехал к воротам со шляпной картонкой для Мариллы.
 — Неужели ты не слышал?! — почти закричала Джейн. — Случилось то, что Джошуа Пайн вместо зеленого цвета выкрасил клуб в оранжевый. Оранжевый, как апельсин. Миссис Линд говорит, что впечатление он производит ужасное, особенно в сочетании с красной крышей, что она никогда ничего подобного не видывала. Когда я это услышала, у меня прямо ноги подкосились. Столько мы убили сил — и все зря.
 — И как же такое случилось? — простонала Диана. Постепенно выяснилось, что виновники всему те же Пайны. Клуб решили выкрасить краской фирмы «Мортон-Харрис». Краски этой фирмы были пронумерованы по цветовой гамме. Зеленый цвет, который выбрали для клуба члены общества, значился под номером сто сорок семь. Когда мистер Роджер Пайн собрался в город, он послал к Джильберту своего сына Джона. Тот передал с Джоном, чтобы отец купил краску номер сто сорок семь. Джон до конца своих дней утверждал, что так и сказал отцу, но мистер Роджер Пайн упрямо твердил, что ему велели купить номер сто пятьдесят семь. Кто из них виноват, неизвестно и поныне.
 В тот вечер в домах, где жили члены общества, царило уныние. В Грингейбле даже Дэви не смел шалить. Повергнутая в бездну отчаяния, Энн плакала и не желала слушать никаких утешений.
 — Буду плакать, и не мешайте мне, — говорила она сквозь рыдания. — У меня сердце разрывается от обиды. Нашему обществу настал смертный час. Над нами все теперь будут смеяться, и никто больше не будет принимать нас всерьез.
 Однако в жизни, так же как и в снах, не все происходит по законам логики. Никто в Эвонли особенно не смеялся — все были слишком рассержены. Люди вносили деньги вовсе не для того, чтобы стать посмешищем. Более всего негодовали на Пайнов. Роджер и Джон Пайны все перепутали, а уж что касается Джошуа Пайна, то надо быть полным идиотом, чтобы не усомниться при виде ярко-оранжевой краски. Но когда на Джошуа обрушились с упреками, он заявил, что он, может быть, и усомнился, но не стал вмешиваться — мало ли кому какой цвет нравится, от эвонлийцев никогда не знаешь, чего ждать. Его наняли покрасить клуб, а не обсуждать цветовые гаммы. Клуб он покрасил, и извольте платить за работу.
 Общество не хотело ему платить, но когда они посоветовались с судьей мистером Питером Слоуном, тот заявил:
 — Придется платить. Он же не виноват в ошибке: он утверждает, ему никто не сказал, в какой цвет собираются красить клуб. Просто выдали банки с краской и велели браться за работу. Хотя денег за такое безобразие, конечно, ужасно жаль.
 Члены общества приуныли: теперь уж никто в Эвонли не захочет иметь с ними дела. Но, к их изумлению, общественное мнение круто повернулось в их сторону. Людям стало жаль молодых энтузиастов, которые так старались и ни за что ни про что угодили впросак. Миссис Линд посоветовала Энн продолжать свое дело хотя бы для того, чтобы утереть нос Пайнам: пусть поймут, что не все на свете такие бестолочи, как они. Мистер Спенсер велел им передать, что собирается выкорчевать пни между дорогой и своей фермой и засеять освободившееся пространство травой. А миссис Слоун как-то пришла в школу и с таинственным видом вызвала Энн на крыльцо, где сообщила ей, что если «опчество» собирается весной разбивать на перекрестке клумбу и сажать на ней герань, то она обязуется и близко не подпускать туда свою прожорливую корову. Даже мистер Гаррисон посмеивался — если он вообще посмеивался — только про себя, а вслух всячески выражал Энн сочувствие:
 — Не горюй, Энн, со временем краска выцветет и не будет так резать глаза. Уж хуже-то она стать никак не может. А крыша перекрыта и покрашена на славу. По крайней мере, с потолка лить больше не будет. Разве это не достижение?
 — Все равно мы со своим клубом теперь стали посмешищем для всего острова, — горестно заключила Энн.
 И в этом она была права.




 Глава десятая
 ДЭВИ РАЗВЛЕКАЕТСЯ


 Энн шла домой по Березовой аллее, и душа ее была исполнена тихой радости. Нет, жизнь все-таки прекрасная штука. Этот день в ее маленьком школьном мирке прошел самым благополучным образом. Сен-Клер ни с кем не подрался из-за своего имени; у Прилли Роджерсон так распухла щека от флюса, что она и думать забыла о кокетстве; Барбара Шоу лишь один раз запуталась в собственных ногах, но результат был не так уж страшен — она всего лишь пролила воду из ковша на пол… А Энтони Пайн вообще отсутствовал.
 — Какой чудный ноябрь выдался в этом году, — сказала Энн сама себе. — Обычно ноябрь — ужасно сердитый месяц. Кажется, что природа, осознав, что стареет, все время плачет и на всех за это сердится. А в этом году она стареет красиво, как пожилая леди, которая понимает, что она очаровательна, несмотря на седину и морщины. В природе царит такой мир и покой, что даже Дэви вот уже две недели ведет себя почти прилично… Милые красивые деревья! Я вас всех люблю, вы все для меня словно дорогие друзья.
 Энн остановилась, обняла тонкую березку и нежно поцеловала ее кремовый ствол. И тут из-за поворота показалась Диана.
 — Энн, ты только притворяешься взрослой, — засмеялась она. — А когда остаешься одна, ведешь себя по-прежнему как маленькая.
 — Ну и что, не могу же я сразу отвыкнуть от детских привычек, — весело возразила Энн. — В конце концов я была девочкой целых четырнадцать лет, а взрослой только три года. А в лесу я вообще всегда буду чувствовать себя ребенком. Только здесь у меня и есть время помечтать. Дома столько дел. А ты куда идешь, Диана?
 — К Диксонам. Я обещала помочь Альберте скроить платье. Приходи к ним вечером, Энн, а потом вместе пойдем домой.
 — Что ж, может, и приду… раз Фред Райт уехал в город, — с невинным видом улыбнулась Энн.
 Диана покраснела, вздернула голову и, не сказав больше ни слова, пошла своим путем. Но было не похоже, что намек Энн так уж ее задел.
 Энн и в самом деле собиралась пойти вечером к Диксонам, но дома в Грингейбле ее ожидали такие волнения, что всякая мысль о Диксонах вылетела у нее из головы. Во дворе она увидела Мариллу, на которой буквально не было лица.
 — Энн, Дора потерялась!
 — Дора? Как это? — Энн посмотрела на Дэви, который качался на калитке. В глазах у него прыгали бесенята. — Дэви, где Дора?
 — Не знаю, — ответствовал Дэви. — Я ее не видел с обеда, честное-пречестное…
 — Меня не было дома, — сообщила Марилла. — Томасу Линду стало очень плохо, и Рэйчел послала за мной. Когда я уходила, Дора играла на кухне с куклой, а Дэви возился за сараем в глине. Я вернулась полчаса назад, и Доры нигде нет. Дэви говорит, что он ее вообще не видел.
 — И вправду не видел, — серьезно подтвердил Дэви.
 — Куда же она могла деться? — растерянно сказала Энн. — Она одна далеко не заходит… боится потеряться. Может, она где-нибудь заснула?
 Марилла покачала головой:
 — Я обыскала весь дом. Разве что в каком-нибудь сарае…
 Марилла и Энн тщательно обыскали дом, двор, хлев и сараи. Энн пробежала по саду и по ближайшему лесочку, не переставая звать Дору. Марилла взяла свечу и спустилась в погреб. Дэви ходил вслед за женщинами и без конца придумывал новые места, где может спрятаться Дора. Наконец, обыскав все кругом, они встретились во дворе.
 — Господи, что это за загадка?! — простонала Марилла.
 — Ну, куда она подевалась?! — вторила ей Энн.
 — Может, она свалилась в колодец?! — весело предположил Дэви.
 Энн и Марилла со страхом взглянули друг на друга. Эта мысль не покидала их во время поисков, хотя ни та, ни другая не осмеливались произнести ее вслух.
 — А вдруг и правда? — прошептала Марилла. Энн стало нехорошо. На подгибающихся ногах она подошла к колодцу и посмотрела вниз. Ведро стояло на своей полочке. Внизу посверкивала вода. Колодец Кут-бертов был самым глубоким в Эвонли. Если Дора… Содрогнувшись всем телом, она отвернулась.
 — Сбегай за мистером Гаррисоном, — попросила Марилла, заламывая руки.
 — Мистер Гаррисон и Джон уехали в город. Я пойду к мистеру Барри.
 Энн привела мистера Барри, который нес веревку и инструмент, похожий на когти, — раньше это была часть культиватора. Энн и Марилла стояли рядом и, оцепенев от ужаса, смотрели, как мистер Барри спускает драгу в колодец. Дэви сидел верхом на воротах и с огромным интересом наблюдал за происходящим.
 Наконец мистер Барри с облегченным видом покачал головой:
 — Нет, там ее нет. Но куда же она подевалась? Слушай, малец, ты и вправду не знаешь, где твоя сестра?
 — Я уже десять раз сказал, что не знаю, — с обиженным видом заявил Дэви. — Может быть, ее украл какой-нибудь бродяга?
 — Вздор, — решительно заявила Марилла, которая воспрянула духом, убедившись, что Дора не утонула в колодце. — Может, она забрела на ферму мистера Гаррисона, Энн? Она без конца толкует о его попугае — он ей страшно понравился, когда ты брала ее с собой в гости к мистеру Гаррисону.
 — Что-то не верится, чтобы Дора одна ушла так далеко, но надо сходить посмотреть, — кивнула Энн.
 В эту минуту никто не смотрел на Дэви. Если бы они обратили на него внимание, то увидели бы, что выражение его лица резко изменилось. Он тихонько слез с ворот и со всех ног побежал к сараю.
 Энн пошла полем на ферму мистера Гаррисона, особенно ни на что не надеясь. Дом был заперт, жалюзи опущены, и двор казался совершенно безлюдным. Энн постояла перед верандой и раза два громко позвала Дору.
 Из кухни раздался пронзительный крик Веселого Роджера, который пустил в ход самые бранные слова, какие только знал. Однако когда он на секунду замолк, чтобы перевести дух, Энн услышала жалобный писк со стороны маленького домика, где мистер Гаррисон хранил инструменты. Она подбежала к двери, открыла задвижку и увидела Дору с распухшим от слез личиком, которая уныло сидела на перевернутом бочонке.
 — Дора, как ты нас всех напугала! Как ты здесь оказалась?
 — Мы с Дэви пришли посмотреть на Веселого Роджера, — рыдая, объяснила Дора. — Только мы его не увидели. Тогда Дэви стал колотить ногой в дверь, и Роджер принялся страшно ругаться. Потом Дэви привел меня сюда, а сам выбежал и запер дверь снаружи. Я плакала, мне было так страшно, так холодно и хотелось есть. Я думала, ты никогда не придешь, Энн.
 — Значит, это натворил Дэви?!
 У Энн не было слов. Она взяла Дору на руки и понесла домой. Сердце у нее ныло. Несмотря на радость и облегчение, что Дора цела и невредима, Энн чувствовала себя просто убитой выходкой Дэви. То, что он запер Дору в сарае, не такой уж страшный проступок, и это легко можно бы ему простить. Но что он лгал им в глаза, утверждая, будто не знает, где Дора, — это было самым удручающим во всей этой истории. Энн хотелось плакать от отчаяния. Она уже успела полюбить Дэви… Только сейчас она поняла, как дорог ей стал этот мальчик. И было невыносимо думать, что он мог так беззастенчиво обманывать и причинить ей и Марилле такое страдание.
 Марилла выслушала рассказ Энн в грозном молчании, которое не обещало Дэви ничего хорошего. Мистер Барри посмеялся и посоветовал им высечь негодного мальчишку. Когда он ушел, Энн утешила и согрела Дору, накормила ее ужином и уложила спать. Потом спустилась на кухню, и тут Марилла привела, вернее притащила, упирающегося и перепачканного паутиной Дэви, которого она нашла в самом темном углу хлева.
 Она рывком поставила его на ноги посреди кухни, а затем села в свое кресло у окна. Энн бессильно опустилась в другое кресло. Виновник переполоха стоял между ними. Его спина, обращенная к Марилле, выражала смирение, страх и раскаяние. Но на лице, повернутом к Энн, хоть и было написано смущение, в глазах поблескивала смешинка, словно он знал, что провинился и его накажут, но был уверен, что потом они с Энн весело посмеются над его шалостью.
 Однако в глазах Энн не появилась ответная улыбка. Если бы это была только шалость… но всякая ложь ей ненавистна и отвратительна.
 — Как ты мог сделать такое, Дэви? — скорбно спросила она.
 Мальчик поежился:
 — Да просто хотелось поразвлечься. Последнее время у нас такая скука… Вот я и решил вас напугать. Думал, получится очень смешно. А на вас и вправду было очень смешно смотреть.
 Хотя Дэви явно раскаивался и боялся наказания, все же при воспоминании о панике, которую вызвал, он ухмыльнулся до ушей.
 — Но ты же нам солгал, Дэви, — еще более скорбным тоном произнесла Энн.
 Дэви посмотрел на нее с недоумением:
 — Солгал? Ты хочешь сказать «соврал»?
 — Я хочу сказать, что ты сказал неправду.
 — Ну, конечно, — откровенно признал Дэви. — А то бы вы не перепугались. Мне пришлось соврать.
 После пережитых волнений и страхов Энн совсем расклеилась. А отсутствие раскаяния в душе Дэви ее просто добило. На глазах у нее выступили слезы.
 — Как ты мог, Дэви? — дрогнувшим голосом спросила она. — Разве ты не знаешь, что ложь — это страшный грех?
 Дэви был поражен в самое сердце. Энн плачет… он заставил Энн плакать!.. Волна искреннего раскаяния затопила его сердечко. Он бросился к Энн, обхватил ее шею руками и сам разрыдался:
 — Я не знал, что врать нельзя. Откуда мне знать?  У  Спроттов все ребята только и делали, что врали, да еще при этом давали честное-пречестное. Поль Ирвинг небось никогда не врет, а я так старался хорошо себя вести, но теперь ты, наверное, совсем не будешь меня любить, Энн. Прости меня, Энн, я не хотел, чтобы ты из-за, меня плакала. Я больше никогда не буду врать.
 Дэви отчаянно рыдал, уткнувшись лицом в грудь Энн. Вдруг поняв, как рассуждает его глупенькая головка, Энн прижала Дэви к себе и посмотрела на Мариллу:
 — Он не знал, что лгать нехорошо, Марилла. По-моему, мы должны простить ему ложь, если он пообещает никогда больше не обманывать.
 — Никогда-никогда, — закивал Дэви. — Теперь я буду знать, что это плохо. Я даже привирать не буду, хотя иногда это так удобно. А что вы мне сделаете за то, что я вам сегодня соврал?
 Энн умоляюще посмотрела на Мариллу.
 — Мне не хочется, конечно, его пороть, — ответила та. — Ему, видно, и вправду никто никогда не говорил, какой это грех лгать, а от детей Спроттов он ничему хорошему научиться не мог. Бедняжка Мэри так болела, что у нее не было сил его воспитывать, а сам по себе шестилетний ребенок до этого додуматься не может. Но за то, что он запер Дору в сарае, его надо наказать. A как — ума не приложу. Можно отправить его в постель без ужина, но мы уже столько раз это делали. Может, ты придумаешь что-нибудь новенькое, Энн? Где твое богатое воображение?
 — Ой, я люблю воображать только приятное, а наказания такая неприятная вещь. — Энн прижала к себе Дэви. — На свете и так достаточно неприятного, чтобы к этому еще добавлять.
 В конце концов Дэви, как всегда, отправили в постель, где он должен был оставаться до обеда следующего дня. Уложив Дэви, Энн спустилась на кухню.
 — Что нам делать с этим ребенком? — спросила ее Марилла. — Такого безобразника в жизни не видела. Просто ума не приложу, как его держать в узде.
 — Да не расстраивайся, Марилла. Вспомни, что поначалу вытворяла я.
 — Нет, Энн, ты никогда ничего не делала нарочно. Теперь, наглядевшись на Дэви, я поняла, что ты никогда не вела себя плохо. Ты просто попадала в глупые переделки, а побуждения у тебя всегда были добрые. А Дэви просто обожает безобразничать.
 — Да нет, Марилла, в нем нет ничего плохого, — убеждалаее Энн. — Он просто шалун. И ему здесь скучно. У него нет товарищей, и ему нечем заняться. Дора такая паинька, что с ней ему играть неинтересно. По-моему, лучше всего было бы отправить его в школу.
 — Нет уж, — отрезала Марилла. — Мой отец всегда говорил, что ребенка нельзя сажать за парту до семи лет, и то же самое говорит миссис Аллан. Если хочешь, учи их чему-нибудь дома сама. Но в школу они пойдут, когда им исполнится семь лет.
 — Ну, тогда попробуем перевоспитать его дома, — весело сказала Энн. — При всех своих недостатках он милый мальчишка, и я его очень люблю. Знаешь, Марилла, может, и нехорошо так говорить, но мне Дэви нравится больше, чем Дора, хотя она такая послушная девочка.
 — Честно говоря, мне он тоже больше нравится, — призналась Марилла, — хотя это и несправедливо. Дора не причиняет мне никаких хлопот. Такая тихоня, ее не видно и не слышно.
 — Дора чересчур уж правильная, — возразила Энн. — Она вела бы себя хорошо, даже если бы никто ей этого не внушал. Такой уж она уродилась, и мы ей особенно и не нужны. А нам нравятся люди, которым мы нужны, — пояснила Энн, открыв вдруг для себя очень важную истину. — Вот Дэви мы нужны.
 — Рэйчел бы сказала, что ему нужнее всего сейчас хорошая порка.




 Глава одиннадцатая
 ТРУДНЫЙ ДЕНЬ


 Все несчастья начались еще ночью: ноющая зубная боль не дала Энн толком заснуть до утра. Встав с постели и увидев за окном пасмурное небо, услышав подвывания ветра, Энн почувствовала, что жизнь скучна и безрадостна.
 Так что в школу она пришла отнюдь не в ангельском расположении духа. У нее распухла щека и болело все лицо. В классе стоял ужасный холод, пахло дымом, потому что в печи совсем не было тяги. Дети собрались вокруг печки и дрожали от холода. Энн приказала им занять свои места таким суровым тоном, какого они от нее еще не слышали. Энтони Пайн отправился на свое место вразвалку, со своим обычным вызывающим видом. Усевшись за парту, он что-то прошептал соседу справа и с наглой ухмылкой посмотрел на Энн.
 Господи, какое это было отвратительное утро! Почти у всех учеников скрипели перья. Когда Барбара Шоу пошла к доске, она споткнулась о совок для углей и с грохотом упала. Уголь раскатился по всему классу, грифельная доска Барбары раскололась вдребезги. А когда она поднялась с пола, мальчики, увидев ее перепачканное сажей лицо, дико захохотали.
 — Барбара, — ледяным голосом сказала Энн, — если уж ты не можешь и шагу пройти, не споткнувшись обо что-нибудь, то лучше не вставай с места. Ну, разве можно быть такой неуклюжей — ведь тебе уже двенадцать лет!
 Бедная Барбара кое-как проковыляла к своей парте, заливаясь слезами, которые прочертили на ее лице черные извилистые полосы. Никогда прежде ее любимая учительница не говорила с ней с такой неприязнью. Сердце Барбары переполняло горе. Энн на секунду ощутила угрызения совести, но и они лишь усугубили ее раздражение всем и вся. Ее ученики надолго запомнили, как Энн истязала их арифметикой, пока у них не потемнело в глазах. И тут в класс явился опоздавший на полчаса Сен-Клер Донелл.
 — Ты почему опоздал, Сен-Клер? — сурово спросила его Энн.
 — Извините, пожалуйста, мисс Ширли, мама заставила меня помогать ей на кухне. У нас сегодня гости, а Кларисса заболела.
 Мальчик произнес все это вежливо и без тени улыбки, но тем не менее такое объяснение было встречено дружным смехом.
 — Садись на место и в наказание реши шесть задач на восемьдесят четвертой странице, — приказала Энн.
 Сен-Клер был изумлен ее суровым тоном, но безропотно пошел на место и достал грифельную доску. Потом тайком сунул Джо Слоуну, который сидел от него через проход, маленький пакет. Энн заметила это и приняла катастрофически ошибочное решение.
 Старая миссис Слоун, которой очень трудно жилось, последнее время стала печь на продажу ореховые пирожные. Эти пирожные пользовались огромным успехом у детей, и вот уже несколько недель от них страдала дисциплина в классе. Дети покупали пирожные по дороге в школу и потом съедали их в классе во время уроков и угощали своих товарищей. Энн предупредила их, что если кто-нибудь еще раз принесет в класс пирожные, она их конфискует. И вот Сен-Клер Донелл прямо у нее под носом преспокойно передает товарищу пирожные, завернутые в полосатую оберточную бумагу, которой всегда пользовалась миссис Слоун.
 — Джозеф, — тихим, но угрожающим тоном произнесла Энн, — принеси сюда этот пакет.
 Джо испуганно посмотрел на нее и повиновался. Джо был толстый мальчик, который легко пугался, краснел и начинал заикаться. Вид у него был как у человека, пойманного на месте преступления.
 — Брось его в огонь, — приказала Энн. Джо вытаращил глаза.
 — П-п-пожалуйста, мисс, п-п-подождите, — начал он.
 — Нечего ждать. Делай, как тебе говорят, Джозеф.
 — К-к-как же, мисс… эт-т-то же… ч-ч-что же п-п-получится! — в отчаянии блеял Джо.
 — Ты слышишь, что я говорю, Джозеф! Сколько мне ждать?
 Ее ледяной тон и сверкающие гневом глаза напугали бы и более смелого и уверенного в себе мальчика, чем Джо Слоун. Такой Энн никто из ее учеников еще никогда не видел. Джо бросил на Сен-Клера отчаянный взгляд, подошел к печке, открыл дверцу и швырнул в огонь пакет в полосатой бумаге. Выскочивший из-за парты Сен-Клер не успел вымолвить ни слова. А Джо опрометью помчался подальше от печки и едва успел..
 В течение нескольких секунд оцепеневший от ужаса класс не мог понять, что случилось, — не то извержение вулкана, не то землетрясение. В полосатом пакетике, где, по мнению Энн, находились невинные пирожные, на самом деле был набор ракет для фейерверка. Отец Сен-Клера купил его в городе для Уоррена Слоуна, который собирался вечером справлять день рождения сына. Ракеты с грохотом взрывались в печке, огненные колеса выстреливали из распахнувшейся дверцы и волчком крутились по классу, шипя и брызгаясь искрами. Энн, побелев, упала на стул, а девочки с визгом полезли на парты. Джо Слоун стоял посреди этого столпотворения и глядел на него остекленевшими глазами, а Сен-Клер катался по полу в проходе, держась за живот от смеха. Прилли Роджерсон упала в обморок, Аннета Бэлл истерически рыдала.
 Казалось, огненная карусель крутилась целую вечность, хотя на самом деле все окончилось через несколько минут. Придя в себя, Энн бросилась открывать двери и окна, чтобы выпустить дым, который заполнил классную комнату. Потом она помогла девочкам вынести ослабевшую Прилли на крыльцо, где Барбара Шоу, которой безумно хотелось сделать что-нибудь полезное, вылила на нее ведро ледяной воды.
 Порядок в классе восстановился только через час, но атмосфера не разрядилась. Дети видели, что даже взрыв не разогнал грозовые тучи. Никто не смел и перешептываться — никто, кроме Энтони Пайна. Нед Клей, у которого громко скрипнуло перо, поглядел на Энн просто-таки с ужасом. На уроке географии ученики с такой быстротой пронеслись по континентам, что у них закружилась голова. На уроке английской грамматики Энн буквально вытряхнула душу из своих подопечных, придираясь к каждому их слову, к самой пустяковой ошибке.
 Энн понимала, что сделала дикую глупость и вечером над ней будет смеяться вся деревня, но от этого ее раздражение только усиливалось. В другое время она свела бы все к шутке, но сейчас ей было не до шуток, и она предпочла с ледяным видом игнорировать происшедшее.
 Когда она вернулась в класс после большой перемены, все ученики сидели на своих местах, уткнувшись в учебники. Один Энтони Пайн глядел на Энн поверх книги, и его глаза искрились любопытством и насмешкой. Энн рывком открыла ящик своего стола, чтобы достать мел, и оттуда выскочила живая мышь, которая пробежала по столу и спрыгнула на пол.
 Энн взвизгнула и отскочила от стола, словно это была не мышь, а змея. Энтони Пайн громко рассмеялся.
 Потом наступила тишина — жуткая тишина, как перед грозой. Аннета Бэлл чуть было опять не ударилась в истерику — вдруг мышь побежала в ее сторону? — но передумала: какое удовольствие рыдать, если учительница явно не собирается тебя утешать, если у нее белое как простыня лицо и глаза горят невиданным гневом?
 — Кто посадил мышь ко мне в стол? — спросила Энн очень тихим голосом, от которого у Поля Ирвинга по спине побежали мурашки.
 Джо Слоун, встретившись с Энн взглядом и чувствуя, что подозрение сейчас падет на него, заикаясь, стал оправдываться:
 — Эт-т-то не я, ч-ч-честное слово, не я!
 Но Энн не обратила на него внимания. Она перевела взгляд на Энтони Пайна, а тот смотрел на нее наглыми глазами.
 — Энтони, это сделал ты?
 — Ну, я, — вызывающе бросил Энтони.
 Энн взяла со стола длинную и тяжелую указку.
 — Подойди сюда, Энтони.
 На долю Энтони Пайна выпадали и более суровые наказания. Даже в страшном гневе Энн не могла очень сильно бить ребенка. Но удары указки по рукам все же весьма чувствительны, и наконец Энтони сбросил свою браваду, на глазах у него выступили слезы.
 Увидев их, Энн тут же устыдилась себя, бросила указку на стол и велела Энтони сесть. Сама же опустилась на стул, обуреваемая стыдом и раскаянием. Все ее раздражение исчезло, и она была бы рада найти облегчение в слезах. Вот до чего она докатилась. После всех своих зароков она таки побила ученика! Как будет ликовать Джейн и веселиться мистер Гаррисон! Но самым ужасным во всей этой истории для Энн было то, что ей уже никогда не удастся подружиться с Энтони Пайном. Теперь он будет ненавидеть ее до конца своих дней.
 Однако Энн героическим усилием сдержала слезы до возвращения домой. И уж тут-то, запершись у себя в комнатке, она выплакала в подушку весь свой стыд, все свое раскаяние и разочарование. Она плакала так долго, что Марилла перепугалась, поднялась в мансарду и стала требовать, чтобы Энн рассказала ей, что случилось.
 — Меня мучают угрызения совести, — рыдая, проговорила Энн. — Какой же сегодня был ужасный день. Марилла, мне так стыдно! Я рассердилась и побила указкой Энтони Пайна.
 — И очень хорошо сделала, — решительно одобрила Марилла. — Давно надо было.
 — Нет, Марилла, этого нельзя было делать. Теперь я просто не смогу смотреть своим ученикам в лицо. Я чувствую, что унизила не Энтони, а себя. Ты просто не представляешь, какая я сегодня была — ну просто фурия, мне противно вспоминать. И я не могу забыть выражение лица Поля Ирвинга… У него был такой удивленный… и разочарованный вид. Марилла, я так старалась быть терпеливой и завоевать дружбу Энтони… А теперь все пошло прахом.
 С не свойственной ей ранее лаской Марилла провела своей огрубевшей от работы рукой по встрепанным волосам Энн. Когда Энн перестала плакать, она мягко сказала:
 — Не надо все принимать так близко к сердцу, Энн. Мы все делаем ошибки… но они постепенно забываются. У всех случаются трудные дни. Подумаешь, какое горе — тебя не любит Энтони Пайн! Зато тебя любят все остальные.
 — Я хочу, чтобы меня любили все, и мне очень больно видеть неприязнь на лице ребенка. А теперь уж Энтони меня никогда не простит. И какую же дикую глупость я сегодня совершила, Марилла. Давай я тебе все расскажу.
 Марилла выслушала историю про взрыв в школьной печке, и, если она местами с трудом сдерживала улыбку, Энн про это не узнала. Под конец она сказала:
 — Ничего, Энн, бывает. Сегодняшний день уже закончился, а завтра наступит новый, в котором ты еще не успела наделать ошибок. Помнишь, ты сама раньше так говорила? Пойдем ужинать. Вот увидишь, чашка крепкого чая и пышки со сливовым вареньем тебя обязательно приободрят.
 — Больную душу не вылечишь пышками, — уныло произнесла Энн, но Марилла в самой этой сентенции увидела хороший признак: Энн становилась похожа сама на себя.
 Однако накрытый к ужину стол, веселые лица близнецов и несравненные пышки Мариллы — Дэви съел четыре штуки — действительно приободрили Энн. Она хорошо выспалась и утром увидела вокруг себя неузнаваемо изменившийся мир. За ночь выпал снег, и сверкающий белый ковер как бы укрыл собой все вчерашние беды и ошибки. Энн с удивлением обнаружила, что у нее легко на душе.
 По лесу из-за глубокого снега было уже не пройти, и она отправилась в школу по дороге. И надо же так случиться, что, выйдя на дорогу, она увидела не кого-нибудь, а Энтони Пайна, прокладывавшего путь по нетронутому снегу. У Энн было такое чувство, что это она перед ним провинилась, а не наоборот, однако, к ее невыразимому изумлению, Энтони не только снял шапку, здороваясь с ней, — чего он никогда не делал раньше, — но и дружелюбно сказал:
 — Сколько снегу нападало, не пройдешь. Давайте я понесу ваши книжки, мисс Ширли.
 Энн, не сказав ни слова, отдала ему свою стопку книг. Уж не сон ли ей снится? Энтони молча шел рядом, но, когда возле школы она взяла у него назад книги и улыбнулась — не той натужной улыбкой, которую она раньше заставляла себя изображать, а непосредственной, открытой, — Энтони улыбнулся ей в ответ… да нет, просто растянул рот до ушей. Конечно, в эдакой радостной рожице не слишком много почтительности, но Энн вдруг почувствовала, что она по крайней мере заслужила уважение Энтони.
 В воскресенье миссис Линд подтвердила это предположение:
 — Знаешь, Энн, кажется, ты таки нашла путь к сердцу Энтони Пайна. Он теперь говорит, что ты не такая уж плохая учительница, хоть и не мужчина, и что рука у тебя не слабее мужской.
 — Вот уж не думала, что для того чтобы с ним подружиться, мне придется его побить, — обескураженно сказала Энн, чувствуя, что ее убеждения опять ее подвели. — Тут что-то не так. Я по-прежнему уверена, что от детей всего можно добиться добром.
 — Может, оно и так, только Пайны все делают вопреки правилам и здравому смыслу, — убежденно заявила миссис Рэйчел.
 Мистер Гаррисон, когда услышал про историю с Энтони, сказал:
 — Я так и знал, что без порки ты с ним не справишься.
 А Джейн с торжеством произнесла:
 — Ну вот, что я говорила?




 Глава двенадцатая
 НАЧАЛО КАНИКУЛ


 Энн заперла дверь школы в последний раз в этом учебном году. Стоял тихий светлый вечер, ветерок мурлыкал в верхушках елей вокруг игровой площадки, а у подножия деревьев растянулись длинные ленивые тени. Энн с удовлетворенным вздохом положила ключ в карман. Учебный год окончился, ее контракт продлили на следующий год, ее хвалили… Из всего попечительского совета один мистер Хармон Эндрюс выразил неудовольствие, — по его мнению, детей надо чаще сечь. Впереди призывно манили два чудесных месяца каникул, которые Энн честно заслужила. Она спустилась со школьного холма. На душе ее царил покой, в руках она несла букет цветов. С ранней весны Энн каждую неделю носила цветы на могилу Мэтью. Жители Эвонли, за исключением Мариллы, уже забыли тихого застенчивого Мэтью Кут-берта, но Энн по-прежнему хранила в своем сердце благодарную память об этом человеке. Он первый отнесся к ней с сочувствием и любовью, по которым так изголодалась ее детская душа.
 Спустившись с холма, Энн увидела в тени развесистых елей мальчика с большими мечтательными глазами и красивым задумчивым лицом. Улыбаясь, он подошел к Энн. Однако в глазах у него поблескивали слезы.
 — Я решил вас подождать, мисс Энн, потому что знал, что вы собираетесь на кладбище, — сказал он. — Я хочу пойти туда с вами… Бабушка попросила меня положить этот букет герани на могилу дедушки. А вот этот букетик роз я положу рядом с дедушкиной могилой. Это для мамочки… я уже не могу пойти к ней на могилу. Но ведь она все равно узнает, что я принес ей Цветы, правда?
 — Конечно, Поль, конечно, узнает.
 — Знаете, мисс Энн, мамочка умерла три года назад.
 Вроде уже прошло много времени, а я по ней так же горюю, мне все так же ее не хватает. Иногда так болит душа, просто сил нет.
 Голос Поля дрогнул, и у него задрожали губы. Чтобы скрыть слезы, он опустил глаза к букету цветов.
 — Но тебе ведь не хотелось бы, чтобы ты совсем перестал тосковать по маме, Поль… чтобы ты ее забыл?
 — Нет-нет, не хотелось бы. Вы так хорошо все понимаете, мисс Энн. Никто так хорошо меня не понимает… даже бабушка, хотя она ко мне очень добра. Папа тоже все хорошо понимал, но я не мог с ним разговаривать о мамочке — он страшно расстраивался. Я уже знал: если он закрыл лицо руками, больше про нее говорить не надо. Бедный папа. Ему, наверное, ужасно одиноко без меня, но у него сейчас ведет хозяйство экономка, а он считает, что экономке нельзя поручать воспитание сына, особенно когда отец так часто уезжает по делам. Для этого лучше годятся бабушки, если уж нет мамы. Вот когда я вырасту и мое воспитание закончится, я вернусь к папе, и мы уже никогда не будем расставаться.
 Поль так много рассказывал Энн про своего отца и мать, что ей казалось, будто она была с ними знакома. Мать Поля, наверное, была похожа на него самого — такая же нежная, чувствительная, наделенная богатым воображением. А у Стивена Ирвинга под внешней сдержанностью, видимо, скрывалась глубокая и нежная душа, в которую он впускал не всякого.
 — С папой не так-то легко подружиться, — как-то поведал ей Поль. — Я по-настоящему узнал его только после смерти мамочки. Но когда его узнаешь, то поймешь, какой он замечательный человек. Я его люблю больше всех на свете, потом бабушку, а потом вас, мисс Энн. Может быть, я поставил бы вас на второе место, сразу за папой, но любить бабушку — мой долг. Она ведь очень заботится обо мне. Только жалко, что она уносит из моей комнаты лампу сразу, как уложит меня спать. Она говорит, что мальчики не должны бояться темноты. Я не боюсь темноты, но мне было бы спокойнее, если бы на столе горела лампа. Мамочка всегда сидела рядом с моей постелью, пока я не засну. Наверное, она меня избаловала. Матери ведь часто балуют своих детей.
 Нет, этого на собственном опыте Энн не испытала, хотя могла вообразить. Она с грустью подумала о собственной мамочке, которая считала ее маленькой красавицей и которая умерла так давно и похоронена рядом со своим юным мужем в могиле, которую никто никогда не навещает и куда никто не приносит цветов. Энн не помнила своей матери и почти завидовала Полю, у которого, по крайней мере, остались светлые воспоминания.
 — На следующей неделе у меня день рождения, — продолжал Поль. — Папа написал, что послал мне подарок, который мне понравится больше всего на свете. По-моему, бабушка его уже получила и заперла в ящик комода. Раньше она никогда так не делала. Когда я ее спросил, почему она заперла тот ящик, она поглядела на меня с таинственным видом и сказала, что любопытство большой грех. Правда, день рождения — это ужасно интересно? Мне исполнится одиннадцать лет. А на вид все дают мне меньше. Бабушка говорит, что я плохо расту, потому что ем мало овсяной каши. Я стараюсь ее есть, но бабушка накладывает мне на тарелку такую гору… она всего дает по многу. Я просто не могу все это съесть. Бабушка говорит, папа вырос на овсянке, и ему она пошла на пользу — видели бы вы, какие у него широкие плечи. А мне иногда кажется, что эта овсянка в могилу меня загонит, — грустно закончил Поль.
 Энн тихонько улыбнулась — Поль не смотрел на нее, и она знала, что он не заметит ее улыбки. Весь Эвонли знал, что старая миссис Ирвинг кормит и воспитывает своего внука по проверенным дедовским рецептам.
 — Ничего, милый, будем надеяться, что этого не случится.
 Они дошли до кладбища. Оно густо заросло высокой травой, и общество уже подумывало о том, чтобы привести его в порядок и украсить. Они собирались скосить траву, поднять покосившиеся надгробные плиты и кресты и заменить старый полусгнивший деревянный забор красивой чугунной оградой.
 Энн положила цветы на могилу Мэтью и присела рядом. Она сидела так довольно долго. Потом на нее упала тень, и, подняв голову, она увидела миссис Аллан.
 Лицо жены пастора уже не сияло девичьей свежестью, как пять лет назад, когда мистер Аллан привез ее в Эвонли. На щеках не играл прежний румянец, и в уголках глаз и рта таились тоненькие лучики морщинок — следы пережитого несчастья. Маленький холмик, на котором росли любовно ухоженные цветы, — вот что было причиной большинства этих морщинок. За последние месяцы к ним прибавились новые — зимой сынишка миссис Аллан тяжело болел, а сейчас, слава Богу, выздоровел. Но ямочки по-прежнему появлялись на щеках миссис Аллан, когда она улыбалась; и глаза все такие же ясные и добрые. Если ее лицо и утратило девичью свежесть, зато теперь оно было исполнено женской нежности и силы духа.
 Энн и миссис Аллан ушли с кладбища вместе.
 — Ты, наверное, радуешься, что дождалась каникул? — спросила миссис Аллан.
 Энн кивнула:
 — Очень… Мне даже вкусно выговаривать это слово. Я надеюсь замечательно провести лето. Во-первых, в июле на наш остров приедет миссис Морган, и Присцилла обещает привезти ее к нам в гости. При одной мысли, что я увижу знаменитую писательницу, я, как в детстве, дрожу от счастья.
 — Надеюсь, что ты весело проведешь лето, Энн. Ты так много работала зимой и заслужила отдых.
 — Не знаю… Я не выполнила многое из того, что задумала прошлой осенью… Мне не удалось остаться верной своим идеалам.
 — Это не удается никому, — вздохнула миссис Алдан. — Главное иметь идеалы и стараться соответствовать им. Не беда, если это не всегда получается. Без идеалов жизнь теряет свое высокое назначение. А если есть идеалы, то она благородна и прекрасна. Не расставайся с ними, Энн.
 — Я постараюсь. Но мне пришлось отказаться от многих своих теорий, — рассмеялась Энн. — У меня были такие замечательные теории на все случаи жизни, и почти все они бесславно рухнули.
 — Даже теория о телесных наказаниях? — поддразнила ее миссис Аллан.
 Энн вспыхнула:
 — Я никогда не прощу себе, что побила Энтони Пайна.
 — Чепуха, дорогая, он вполне заслужил наказание, и оно пошло ему на пользу. С тех пор у тебя с ним не было конфликтов, он проникся к тебе уважением. Дело в том, что сначала у него из головы надо было выбить убеждение, будто женщина-учитель никуда не годится, а потом уже завоевывать его любовь добротой.
 — Может быть, он и заслужил наказание, но дело совсем не в этом. Если бы я спокойно и сознательно решила его высечь, потому что он провинился, мне бы не было так стыдно. Но на самом-то деле, миссис Аллан, я просто вспылила и высекла его от злости, не задумываясь, справедливо это или нет… Я сделала бы так, даже если бы он того не заслуживал, вот что меня угнетает.
 — Ну что ж, Энн, мы все совершаем ошибки. Пора тебе забыть про этот случай. Об ошибках следует сожалеть, на них надо учиться, но нельзя же нести их груз всю жизнь. А вон едет на велосипеде Джильберт Блайт… тоже, наверное, возвращается домой на каникулы. Как у вас с ним идут занятия?
 — Неплохо. Сегодня мы собираемся закончить Вергилия… Осталось только двадцать строчек. А потом сделаем долгий отдых — до сентября.
 — Ты все же надеешься поступить в университет?
 — Я не знаю. — Энн мечтательно смотрела на опаловый горизонт. — Вряд ли у Мариллы улучшится зрение, хотя надо благодарить Господа Бога уже за то, что оно не ухудшается. А теперь у нас появились Дэви с Дорой… Мне не верится, что их дядя когда-нибудь заберет малышей. Может, университет ждет меня за поворотом дороги, но я еще не дошла до этого поворота и стараюсь о нем не думать, чтобы зря не терзать душу.
 — Мне бы хотелось, чтобы ты окончила университетский курс, Энн, но даже если тебе это не удастся — не расстраивайся. В конце концов от нас самих зависит, какую жизнь мы себе изберем, — университет только поможет нам сделать выбор. Жизнь может быть полная или скудная, но это зависит не от того, что мы от нее получим, а от того, что мы в нее вложим.
 — Кажется, я понимаю, что вы хотите сказать, — задумчиво отозвалась Энн, — и я знаю, что мне есть за что благодарить судьбу: и за свою работу, и за Поля Ирвинга, и за моих милых близнецов, и за всех моих друзей. Знаете, миссис Аллан, я так благодарна судьбе, что она послала мне друзей. Они так украшают жизнь.
 — Да, дружба — замечательная вещь, — улыбнулась миссис Аллан, — но придет день, когда… — Она оборвала себя на полуслове.
 В нежном тонком лице Энн, в ее ясных глазах и подвижных чертах все еще было больше детского, чем взрослого. Энн еще не стала женщиной. В ее мечтах пока имелось место лишь для дружбы и честолюбивых планов. Зачем нарушать этот безмятежный покой? Будущее само все расставит по местам.




 Глава тринадцатая
 РАДОСТНЫЕ ПРЕДВКУШЕНИЯ


 — Энн, — просительно сказал Дэви, вскарабкиваясь на кожаный диван, где Энн читала письмо. — Я умираю с голоду. Ты просто не представляешь, как у меня разыгрался аппетит.
 — Сейчас дам тебе хлеба с маслом, — рассеянно ответила Энн.
 Письмо, по-видимому, содержало какие-то очень интересные новости: щеки Энн розовели ярче роз за окном, а глаза сияли радостным возбуждением.
 — У меня аппетит вовсе не на хлеб с маслом, — недовольно сказал Дэви. — У меня аппетит на сливовый кекс.
 — Ах, вот как! — засмеялась Энн и, положив письмо на стол, обняла Дэви. — Такой аппетит можно прекрасно и перетерпеть, малыш. Ты же знаешь, что Марилла не разрешает давать тебе между завтраком и обедом ничего, кроме хлеба с маслом.
 — Ну тогда дай мне кусочек… пожалуйста.
 Дэви уже научился говорить «пожалуйста», но оно всегда как-то запаздывало. Энн принесла ему кусок хлеба с маслом, на который Дэви посмотрел с явным одобрением.
 — Ты всегда намазываешь такой толстый слой масла, Энн. Марилла мажет гораздо тоньше. А если масла много, хлеб проскакивает куда легче.
 Кусок хлеба «проскочил» с большой легкостью. Дожевав его, Дэви сполз с дивана головой вниз, перекувырнулся на коврике и сел, глядя на Энн веселыми глазами.
 В. комнату вошла Марилла. Они с Дорой собирали в огороде горох. Дора обожала помогать по хозяйству: кормить кур, собирать для очага щепки, вытирать посуду и выполнять разные другие поручения. Она всегда была чистенькая, внимательно выслушивала советы, ей ничего не надо было повторять дважды, и она никогда не забывала о своих маленьких обязанностях. Дэви же все забывал, часто бывал невнимателен, но имел врожденный талант покорять сердца, так что, несмотря на все его несовершенства, и Марилла, и Энн любили его больше, чем Дору.
 Дора с гордостью принялась шелушить стручки гороха, а Дэви мастерил лодочки из стручков, к которым приделывал мачты из спичек с крошечными парусами из обрывков бумажек. Тем временем Энн поведала Марилле о замечательном письме, которое она только что получила:
 — Представляешь, Марилла! Я получила письмо от Присциллы, и она пишет, что миссис Морган уже здесь, на острове, и что если в четверг будет хорошая погода, они приедут к нам в гости около полудня, проведут у нас несколько часов, а вечером отправятся в Белые Пески. Там в гостинице остановились друзья миссис Морган из Штатов. Марилла, мне просто не верится, что я своими глазами увижу знаменитую писательницу!
 — Я уверена, что миссис Морган такой же человек, как и все, — возразила Марилла, хотя в глубине души тоже была взволнована предстоящим визитом. — Значит, они будут у нас обедать?
 — Да, Марилла, и я хочу весь обед приготовить сама. Мне хочется что-то сделать для женщины, написавшей «Розовые бутоны», — ну хотя бы приготовить для нее обед. Ты мне позволишь?
 — Господи, невелико счастье — париться у горячей плиты в разгар июля! Да ради Бога, готовь все сама.
 — Спасибо, Марилла! — воскликнула Энн, словно та только что оказала ей огромную услугу. — Я сегодня же составлю меню.
 — Только очень-то не заносись, — предупредила ее Марилла, испугавшись слова «меню». — Задумаешь что-нибудь особенное, а оно вдруг и не получится.
 — Да нет, я не собираюсь готовить ничего такого, что мы обычно не готовим на праздники, — заверила ее Энн. — Хотя у меня порой ветер в голове гуляет, несмотря на мои семнадцать лет и учительское звание, но не до такой же степени. Мне хочется, чтобы все было вкусно и красиво подано… Дэви, не оставляй свои стручки на лестнице — кто-нибудь поскользнется и упадет… Для начала я подам легкий суп — у меня ведь очень хорошо получается луковый суп-пюре — и зажарю пару кур. На это пойдут два белых петушка. Я их очень люблю, и они совсем ручные. Помнишь, как мы с ними нянчились, потому что они только и вылупились у нашей серой курочки? Но все равно их рано или поздно придется принести в жертву, а уж более достойного случая и придумать невозможно. Только я не могу сама их зарезать, Марилла, даже во имя миссис Морган. Придется попросить Генри Картера.
 — Хочешь, я сам отрублю им головы? — предложил Дэви. — Если только Марилла будет держать их за ноги. Мне ведь придется взять топор в обе руки. Они ужасно смешно бегают по двору без голов…
 — А еще я приготовлю зеленый горошек, бобы и картофельное пюре, салат, а на десерт испеку лимонный кекс со взбитыми сливками, а потом подам кофе с сыром и бисквитный торт. Кекс и торт я приготовлю завтра. И поглажу свое белое платье. Да, надо сказать Диане, она тоже захочет погладить свое. Героини миссис Морган почти всегда одеты в белые муслиновые платья, и мы с Дианой давно уже решили, что если нам когда-нибудь придется с ней встретиться, мы тоже наденем белые муслиновые платья. Это будет такой изящный комплимент, правда?.. Дэви, милый, не надо засовывать шелуху в щели пола… К обеду позовем мистера и миссис Аллан и мисс Стэси — им всем страшно хочется познакомиться с миссис Морган. Как удачно, что она приехала, когда мисс Стэси в Эвонли… Дэви, милый, не надо пускать свои кораблики в бочке с водой, лучше это делать в желобе от колодца в поилке… Ой, хоть бы в четверг Бог дал хорошую погоду! Но я надеюсь, что будет хорошая — раз дя-Дя Эб вчера приходил к мистеру Гаррисону и предсказал на четверг проливной дождь.
 — Да, это верный признак, — согласилась Марилла. Вечером Энн побежала на ферму Барри рассказать Диане о предстоящем визите. Та тоже пришла в неописуемое волнение, и девушки, качаясь в гамаке, натянутом между двух ивовых деревьев в саду Барри, долго обсуждали, что и как надо будет сделать.
 — Энн, пожалуйста, позволь мне помогать тебе готовить обед! — взмолилась Диана.
 — Конечно, позволю, — великодушно согласилась Энн. — И я хочу, чтобы ты помогла мне украсить дом. Гостиная должна просто утопать в цветах… А на стол мы поставим огромную вазу роз. Ох, надеюсь, все пройдет благополучно. Героини миссис Морган никогда не садятся в лужу и никогда не теряют присутствия духа, у них прекрасные сдержанные манеры, и все они замечательные хозяйки. Такое впечатление, что они уже рождаются хорошими хозяйками. Помнишь Гертруду из «Счастливых дней в Эджвуде»? Она вела дом и готовила для своего отца, когда ей было всего восемь лет. А я в восемь ле не умела ничего делать — только нянчить детей. Так хочется, чтобы у миссис Морган сложилось о нас хорошее мнение. Я уже столько раз представляла, какая она из себя, что она мне скажет и что я ей отвечу… Меня очень беспокоит мой нос. На нем опять выступили все семь веснушек. Это после пикника нашего общества, когда я ходила по солнцу без шляпы. Может, мне надо, наоборот, быть благодарной судьбе, что их только семь и что от не расползлись по всему лицу, как бывало в детстве, не все-таки жаль, что они появились как раз сейчас… У всех героинь миссис Морган молочно-розовая кожа. По моему, веснушек ни у одной нет.
 — Да их не очень-то видно, — утешила ее Диана. — Потри их на ночь лимонным соком.
 На следующий день, в среду, Энн испекла кексы и торт, привела в порядок белое платье и протерла мокрой тряпкой всю мебель во всех комнатах. Этого можно было уже и не делать, поскольку Марилла всегда содержала Грингейбл в идеальном порядке и чистоте. Но Энн считала, что в доме, который почтит своим присутствием Шарлотта Морган, не должно быть ни единой пылинки. Она даже вычистила кладовку под лестницей, куда складывали всякий ненужный хлам, хотя вероятность того, что содержимое кладовки предстанет взгляду миссис Морган, равнялась нулю.
 — Все равно, я хочу знать, что и там все в полном порядке, даже если она туда и не заглянет, — объяснила Энн Марилле. — Знаешь, Марилла, Алиса и Луиза в ее романе «Золотые ключи» руководствуются вот этим четверостишием Лонгфелло:



   Античный строитель не делал различья,
   Где зала, где темный чулан,
   С любовью шлифуя дощечки и плитки —
   Ведь видно повсюду бессмертным богам.



 И поэтому моют лестницу, ведущую в погреб, и никогда не забывают подметать под кроватями. Меня мучила бы совесть, если бы я знала, что во время визита миссис Морган у нас в кладовке царит беспорядок. С тех пор как мы с Дианой прочитали «Золотые ключи», мы тоже решили взять на вооружение эти стихи Лонгфелло…
 Вечером Генри Картер с помощью Дэви казнил двух белых петушков, и Энн сама их ощипала: обычно она ненавидела это занятие, но сознание, для кого предназначались две мясистые тушки, скрасило ей эту работу.
 Потом Энн уложила Дэви спать, заполучив от него обещание, что завтра он будет вести себя идеально.
 — Если я буду хорошо себя вести завтра, можно мне будет послезавтра весь день ходить на голове? — спросил Дэви.
 — Ну, этого я тебе разрешить не могу, — осторожно ответила Энн, — но обещаю устроить вам с Дорой пикник в дюнах. А туда мы поплывем на плоскодонке.
 — Договорились! — воскликнул Дэви. — Я уж постараюсь. Я собирался завтра пойти к мистеру Гаррисо-ну и пострелять в Веселого Роджера горохом из нового пугача, но с этим можно и подождать. Наверное, завтра будет ужасная скукотища — все равно что в воскресенье, но пикник в дюнах того стоит…




 Глава четырнадцатая
 СПЛОШНЫЕ НЕУРЯДИЦЫ


 Ночью Энн трижды просыпалась и подходила к окну, чтобы убедиться, что прогноз дяди Эба не оправдывается. Наконец рассвет замерцал перламутровым блеском и на ярко-синем небе взошло солнце — пришел долгожданный день.
 Вскоре после завтрака появилась Диана с корзиной цветов в одной руке и белым муслиновым платьем, перекинутым через другую, — нельзя же его надеть до того, как все будет сделано и готово к приему гостей. А заниматься делами она собиралась в розовом ситцевом платьице, поверх которого повязала батистовый фартучек с невероятным количеством складочек и оборочек. Вид у Дианы, как всегда, был аккуратный, щечки горели румянцем.
 — Какая же ты красотка, — восхищенно произнесла Энн.
 Диана вздохнула:
 — Но мне опять пришлось выпускать швы на всех платьях. С июля я прибавила четыре фунта. Энн, чем же это кончится? Все героини миссис Морган такие высокие и стройные!
 — Давай не будем думать об огорчениях, а только о хорошем, — предложила Энн. — Миссис Аллан говорит, что когда на ум приходит что-то грустное, нужно тут же вспомнить что-нибудь веселое, чтобы не дать грусти нас одолеть. Ты и вправду немного располнела, но зато какие у тебя прелестные ямочки на щеках, а у меня, правда веснушки на носу, зато сам носик хорошей формы. Как, помог мне лимонный сок?
 — По-моему, да, — ответила Диана, вглядываясь в лицо Энн.
 Очень обрадованная этим известием, Энн сказала:
 — Тогда пошли в сад! Сначала украсим гостиную. Времени у нас достаточно: Присцилла сказала, что они приедут в двенадцать… или даже в половине первого, так что в час сядем обедать.
 Девушки принялись срезать розы, пионы и садовые колокольчики, и им казалось, что каждый щелчок ножниц восклицал: «К нам едет миссис Морган!» Энн диву давалась: и как мистер Гаррисон может спокойно косить траву у себя на лугу, словно это самый обычный день!
 Гостиная в Грингейбле всегда имела довольно строгий вид: жесткая мебель, накрахмаленные занавески на окнах, всюду белые салфеточки, которые лежали в определенном порядке. Даже Энн не сумела изменить облик этой комнаты — Марилла не разрешила ей ничего здесь трогать. Но цветы творят чудеса, если им только позволить, и когда Энн с Дианой расставили все букеты по местам, гостиная преобразилась до неузнаваемости.
 Из большой синей вазы на полированный стол спускались белые шары бульденежа. Каминная полка из черного мрамора была буквально завалена розами в обрамлении папоротников. На каждой полочке, на каждом выступе стояли букетики колокольчиков. Темные углы по обе стороны камина светились алыми пионами, а сам очаг полыхал желтыми маками. Все это красочное изобилие, мерцавшее в солнечных лучах, проникавших через затененные диким виноградом окна, превратило эту обычно унылую комнату в нечто вроде цветочной беседки. Пришедшая высказать критические замечания Марилла изумилась чудесному превращению своей гостиной и не смогла удержаться от похвалы.
 — А теперь пора накрывать на стол! — объявила Энн тоном жрицы, которая собирается начать священнодействие в честь божественной особы. — В центре стола поставим большую вазу с розами, перед тарелкой каждого гостя положим по розе, а перед миссис Морган — букетик розовых бутонов, в честь «Сада розовых бутонов».
 Стол накрыли лучшей льняной скатертью и поставили на нее праздничный сервиз, хрустальные бокалы, положили серебряные приборы. Серебро ослепительно сияло, фарфор мерцал матовой белизной, хрусталь играл всеми гранями — Энн, Диана и Марилла на славу потрудились над ними.
 Затем девушки отправились в переполненную ароматами кухню. Петушки шипели на противне и уже покрылись чудесной золотистой корочкой. Энн приготовила пюре, Диана наложила в тарелки горошек и бобы. Потом Диана заперлась в кладовке колдовать над салатом, а Энн, щеки которой горели от возбуждения и жара плиты, стала готовить соус для цыплят, крошить лук для супа-пюре и наконец взбила сливки для лимонных кексов.
 А что же все это время делал Дэви? Выполнил он свое обещание хорошо себя вести? Да, выполнил. Правда, он настоял на том, чтобы ему позволили остаться на кухне и наблюдать за приготовлениями, но он тихо сидел в углу, развязывая узлы на обрывке рыбацкой сети, который притащил домой с морского берега, и никому не мешал.
 В половине двенадцатого салат был готов, на кексы надеты шляпки из взбитых сливок, и все, чему полагалось булькать и шипеть, булькало и шипело.
 — Пора идти одеваться, — сказала Энн. — Они могут приехать и в двенадцать. Обедать мы сядем точно в час — суп надо подавать, как только он будет готов.
 Ритуал одевания совершался в мансарде с необыкновенной серьезностью. Энн с тревогой посмотрела в зеркало на свой нос и успокоилась: веснушки были едва заметны — то ли благодаря лимонному соку, то ли необычному для нее румянцу. В белых платьях, тщательно причесанные, Энн с Дианой вполне соответствовали высоким требованиям, предъявляемым юным героиням Шарлотты Морган.
 — Надеюсь, мне хоть иногда удастся вставить словечко в общий разговор, — озабоченно вздохнула Диана. — Не хочется сидеть молча как глухонемая. Все героини миссис Морган так непринужденно ведут беседу. А я, наверное, засмущаюсь и буду выглядеть дурочкой. И обязательно скажу что-нибудь вроде «окромя». Мисс Стэси совсем было отучила меня от деревенских словечек, но когда я волнуюсь, они у меня сами собой выскакивают. Я умру от стыда, Энн, если при миссис Морган скажу «ложить». Это будет еще хуже, чем вовсе молчать.
 — Я тоже волнуюсь, — улыбнулась Энн, — но как-то не опасаюсь, что у меня отнимется язык.
 Действительно, по этому поводу она могла быть совершенно спокойной.
 Энн повязала поверх своего воздушного платья фартук и пошла на кухню готовить суп. К тому времени Марилла надела парадное платье и нарядила близнецов. Было видно, что и она непривычно взволнована. В половине первого пришли Алланы и мисс Стэси. Все было готово, но в душу Энн стало закрадываться беспокойство. Миссис Морган и Присцилла запаздывали. Она то и дело выбегала к воротам и тревожно вглядывалась вдаль.
 — А вдруг они вовсе не приедут? — в конце концов засомневалась она.
 — Я и думать об этом не хочу. Это было бы просто бессовестно, — возмутилась Диана, у которой тоже кошки скребли на душе.
 — Энн, — сказала Марилла, выходя из гостиной. — Мисс Стэси хочет посмотреть блюдо мисс Барри с ивовым узором.
 Энн пошла в кладовку за блюдом. Согласно обещанию, которое она дала миссис Линд, она написала в Шарлоттаун мисс Барри и попросила, чтобы та одолжила им для церковного базара свое знаменитое блюдо. Старая леди тут же прислала блюдо в сопровождении письма, в котором просила Энн быть с ним очень осторожной, поскольку стоило оно двадцать долларов. Блюдо уже сослужило свою службу на базаре и сейчас находилось в кладовке, поскольку Энн решила вернуть его мисс Барри собственноручно.
 Энн осторожно вынесла блюдо на крыльцо, где ее гости наслаждались прохладным ветерком, который дул со стороны ручья. Гости полюбовались красивым рисунком, и в ту минуту, когда они передали его назад Энн, со стороны кухонной кладовки раздался оглушительный грохот. Марилла и Диана бросились на кухню, а Энн, осторожно положив блюдо на нижнюю ступеньку лестницы, тоже помчалась следом.
 В кладовке их взорам предстало воистину ужасающее зрелище. Дэви с виноватым видом слезал со стола. Его новая чистая рубашка была залита желтой лимонной начинкой, а от двух элегантных, украшенных сливками лимонных кексов осталась бесформенная каша.
 Все произошло следующим образом. Закончив распутывать сеть и смотав бечевку в клубок, Дэви пошел в кладовку, чтобы положить клубок на полку рядом с остальными — их там уже набралось десятка два, и никому, кроме Дэви, не было известно их назначение. Видимо, ему просто нравилось хранить эти клубки. Так или иначе, чтобы добраться до полки, Дэви вскарабкался на стол, что было ему строжайше запрещено Мариллой, поскольку однажды он уже с него свалился. Со стола ему еще надо было, изогнувшись всем телом, дотянуться до полки. На этот раз его непослушание имело просто катастрофические последствия. Дэви поскользнулся и плюхнулся прямо на лимонные кексы. Рубашку еще можно было надеяться отстирать, но кексы пропали безвозвратно. Единственный, кому это несчастье пошло на пользу, был поросенок, который в этот вечер очень вкусно поужинал.
 — Дэви! — вскричала Марилла и принялась трясти его за плечо. — Я же запретила тебе залезать на стол! Зачем ты опять туда забрался?
 — Я забыл, — прохныкал Дэви. — Вы мне столько всего запретили, что и не упомнишь.
 — В таком случае марш наверх и будешь сидеть у себя до конца обеда. Может, за это время у тебя просветлеет в голове… Нет, Энн, и не заступайся за него. Я наказываю его не за то, что он испортил твои кексы — он это сделал не нарочно, — а за непослушание. Марш наверх, Дэви!
 — А мне что, и обеда не дадут?! — взвыл Дэви.
 — Когда гости уйдут, спустишься на кухню и там пообедаешь.
 — Ну ладно, — успокоился Дэви. — Энн мне прибережет вкусные кусочки, правда, Энн? Ты ведь знаешь, что я вовсе не хотел падать на твои кексы. Слушай, Энн, — все равно они уже испорчены, — может, ты мне дашь кусочек с собой наверх?
 — Нет уж, Дэви, на это и не рассчитывай, — сурово сказала Марилла, подталкивая его к лестнице.
 — А что же мы подадим на десерт? — растерянно спросила Энн, оглядывая свои разрушенные шедевры.
 — Ничего, достанем банку клубничного компота, — утешила ее Марилла. — И подадим клубнику со взбитыми сливками — благо их еще много осталось.
 Был уже час дня, но гости до сих пор не явились. Энн вся извелась ожиданием. Стол накрыт, но луковый суп надо есть сразу, он долго ждать не может.
 — По-моему, они и не собираются приезжать, — сердито сказала Марилла.
 Энн и Диана поглядели друг на друга — у них в глазах еще мерцала надежда.
 В половине второго Марилла опять вышла из гостиной:
 — Девочки, надо подавать обед. Все проголодались, и ждать больше не имеет смысла. Ясно, что Присцилла и миссис Морган не приедут. Так мы только дождемся, что суп перестоится и куры пережарятся.
 Энн и Диана стали снимать с плиты кастрюли и сковородки. Движения у них были вялые, и вся радость предвкушения исчезла с их лиц.
 — Мне кажется, я не смогу съесть ни крошки, — уныло проговорила Диана.
 — И мне совсем есть расхотелось. Но все же мы должны думать о мисс Стэси и о мистере и миссис Аллан, — сказала Энн.
 Раскладывая зеленый горошек, Диана попробовала пару горошин, и на лице ее появилось какое-то странное выражение.
 — Энн, ты клала сахар в горошек?
 — Да, — кивнула Энн, которая толкла картошку для пюре с видом человека, твердо вознамерившегося выполнить свой долг до конца. — Я положила одну ложку. Мы так всегда делаем. А что, тебе не нравится?
 — Дело в том, что я тоже положила одну ложку сахару, когда ставила его на огонь.
 Энн выронила толкушку, попробовала горошек и сделала гримасу.
 — Как жаль, что я не знала. Твоя мама никогда не кладет сахар в горошек. Даже удивительно, что я вспомнила про сахар — я вечно забываю, — но раз уж вспомнила, бросила в него полную ложку.
 — Это называется: у семи нянек дитя без глазу, — проворчала Марилла, которая слушала разговор девушек с виноватым выражением на лице. — Я была уверена, что ты забудешь про сахар, Энн, — ты всегда забывала, — вот и я бросила ложку.
 Гости в гостиной услышали из кухни взрыв смеха, но по какому поводу было веселье, они так и не узнали. На стол зеленый горошек не попал.
 — Ну что ж, — отсмеявшись и вспомнив про разбитые надежды, сказала Энн. — Салат у нас, во всяком случае, есть, и с бобами, по-моему, тоже ничего не приключилось. Понесли еду в столовую — гостей все равно надо кормить.
 Но нельзя сказать, чтобы обед прошел очень успешно. Алланы и мисс Стэси всячески старались поддерживать оживленный разговор, да и Марилла держалась со своей обычной невозмутимостью. Но Энн с Дианой, после всех треволнений и последующего разочарования, совсем потеряли и аппетит, и способность занимать гостей беседой. Энн героически старалась поддерживать разговор, но свет в глазах ее погас, и хотя она очень любила Алланов и мисс Стэси, мечтала сейчас только об одном — чтобы все поскорее закончилось и гости ушли. Тогда она пойдет к себе наверх и выплачет разочарование в свою подушку.
 Однако, как гласит старая поговорка, пришла беда — отворяй ворота. Провидение приберегло для обитателей Грингейбла еще одно испытание. Как раз в тот момент, когда мистер Аллан заканчивал благодарственную молитву после трапезы, на лестнице раздался какой-то зловещий гул, словно что-то тяжело перепрыгивало со ступеньки на ступеньку. Когда предмет допрыгал до основания лестницы, раздался громкий звон разбитого фарфора. Все выбежали в прихожую. Энн издала вопль отчаяния.
 На полу лежала большая розовая раковина, а вокруг нее — осколки фарфорового блюда мисс Барри. На площадке лестницы стоял на четвереньках и с ужасом глядел вниз вконец перепуганный Дэви.
 — Дэви, — грозно произнесла Марилла, — ты нарочно бросил вниз раковину?
 — Честное слово, нет, — проскулил Дэви. — Я сидел здесь тихонько и смотрел, как вы там обедаете, и вдруг нечаянно столкнул ее ногой… Ой, мне так хочется есть!.. Лучше бы уж вы выпороли меня за кексы, и дело с концом, а то вечно отсылаете наверх, а я там умираю от голода и скуки.
 — Марилла, Дэви тут ни при чем, не ругай его, — сказала Энн, дрожащими руками собирая осколки блюда. — Это я виновата — положила блюдо на нижнюю ступеньку и напрочь о нем забыла. Это мне наказание за то, что я такая рассеянная. Но что я теперь скажу мисс Барри?!
 — Все не так уж страшно, — попыталась утешить ее Диана. — Она ведь его купила, это не какая-нибудь семейная реликвия.
 Вскоре гости ушли, почувствовав, что хозяевам надо дать прийти в себя. Энн с Дианой перемыли посуду почти в полном молчании — чего с ними раньше никогда не случалось. Потом Диана отправилась домой, жалуясь на головную боль, а Энн, у которой тоже заболела голова, пошла к себе наверх и оставалась там до захода солнца. Вечером Марилла принесла с почты письмо Присциллы, написанное днем раньше. Миссис Морган сильно подвернула ногу и совсем не может ходить.
 «Как это грустно, милая Энн, — писала Присцилла. — Теперь уж мы, наверное, совсем не попадем в Грингейбл. К тому времени, когда тетина нога заживет, ей надо будет ехать в Торонто. Там ее ждут к определенному сроку».
 — Ну что ж, — вздохнула Энн, положив письмо на ступеньку заднего крыльца, где она сидела, глядя, как небо постепенно темнеет и наливается сумерками. — Я так и думала, что это слишком большое счастье — познакомиться с миссис Морган. Ой, послушать меня — я такая же пессимистка, как мисс Элиза Эндрюс, а мне совсем не хочется быть на нее похожей. В конце концов со мной уже случилось много хорошего и, наверное, еще много хорошего случится в будущем. И потом, если вдуматься, то сегодня было много смешного. Может, когда мы с Дианой состаримся, будем вместе смеяться и над лимонными кексами, и над зеленым горошком, и даже над блюдом мисс Барри. Но для этого надо сначала состариться. Пока что этот день вызывает у меня только горькое разочарование…
 — Ох, Энн, впереди тебя ждет еще много горьких разочарований, — сказала Марилла, искренне считая, что этими словами утешает Энн. — Мне кажется, ты никогда не перерастешь свою детскую привычку бросаться с вершин восторга в бездны отчаяния.
 — Это правда, я действительно так устроена, — с сожалением призналась Энн. — Когда я жду чего-то хорошего, я прямо взлетаю, как на крыльях, а потом вдруг — бух! — и лежу на земле. Но знаешь, Марилла, летать очень приятно, ведь в это время совсем не думаешь о падении. Пожалуй, полет даже стоит падения.
 — Может, и стоит, — заметила Марилла, — но мне как-то приятнее ходить по земле без взлетов и падений. Однако каждый живет по-своему. Раньше я считала, что есть только один правильный образ жизни… Но с тех пор как воспитала тебя — а теперь вот еще и близнецов, — у меня возникли сомнения. А что ты думаешь о разбитом блюде?
 — Наверное, заплачу ей двадцать долларов; хорошо хоть, что это не семейная реликвия, которую не возместишь никакими деньгами.
 — А может, поищешь такое же и купишь?
 — Вряд ли мне удастся найти в точности такое. Это очень старое блюдо, таких сейчас не делают. Вот и миссис Линд повсюду искала его для базара и не нашла… Посмотри, какая большая звезда висит над кленовой рощей. Знаешь, пока на свете есть такое небо и на нем сияют такие звезды, всякие мелкие неприятности и разочарования не так уж много значат, правда?
 — А где Дэви? — спросила Марилла, равнодушно поглядев на звезду.
 — В постели. Я обещала взять его завтра с Дорой в Дюны на пикник. Конечно, это должно было произойти в награду за хорошее поведение. Но он же старался хорошо себя вести… Мне жаль лишать его обещанного пикника.
 — Утонете еще на этой плоскодонке, — проворчала Марилла. — Я вот живу здесь шестьдесят лет и ни разу не плавала по пруду.
 — Что ж, — лукаво подначила Энн, — никогда не поздно начать. Поехали с нами. Запрем Грингейбл и проведем день на берегу залива, и прощайте все наши неурядицы!
 — Нет уж, спасибо! — с негодованием отмела предложение Энн Марилла. — Хорошенькое будет зрелище: Марилла посреди пруда на плоскодонке. Представляю, что скажет Рэйчел. А вон мистер Гаррисон куда-то поехал. Как ты думаешь, Энн, это правда, что говорят, будто мистер Гаррисон ухаживает за Изабеллой Эндрюс?
 — Я убеждена, что нет. Он просто заехал один раз к Хармону Эндрюсу по делам, а миссис Линд его увидела и тут же сочинила историю, будто он ухаживает за Изабеллой, потому что на нем был белый воротничок. По-моему, мистер Гаррисон никогда не женится. Он твердо настроен против брака.
 — От старых холостяков никогда не знаешь, чего ждать. И я согласна с Рэйчел — белый воротничок вызывает подозрения. Раньше я его ни разу в нем не видела.
 — Мне кажется, он надел его, чтобы успешнее провести сделку с Хармоном Эндрюсом, — предположила Энн. — Он как-то сказал, что на деловые свидания надо хорошо одеться, тогда твой партнер постесняется тебя надуть. Честно говоря, мне жаль мистера Гаррисона — не очень-то у него веселая жизнь. Скучно, наверное, не иметь ни единой близкой души, кроме попугая. Но мистер Гаррисон не любит, когда его жалеют… Да и кто любит?..
 — Вон идет Джильберт, — заметила Марилла. — Если он тебя позовет кататься по пруду, надень теплую кофточку и резиновые сапоги. Сегодня вечером будет обильная роса.




 Глава пятнадцатая
 ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ТОРИ-РОУД


 — Энн, — спросил Дэви, садясь в кровати и подпирая подбородок кулачком, — а куда девается сон? Люди видят сны каждую ночь, и я знаю, что это то место, где со мной случаются всякие истории, но мне хочется знать, где находится сон, как я туда попадаю и как возвращаюсь обратно — да еще в ночной рубашке. Где он живет?
 Энн стояла на коленях у окна, глядя на заходящее солнце, похожее на огромный цветок с шафранными лепестками и ярко-желтой сердцевиной. Она повернула к Деви голову и мечтательно ответила:



   — За лунными горами
   В ущелье, полном мрака…



 Поль Ирвинг понял бы ее, а если бы не понял, то истолковал бы эти строчки как-нибудь по-своему, но у Дэви был чисто практический ум и, как часто с отчаянием отмечала Энн, ни капли воображения. Поэтому ответ Энн вызвал у него только сердитое недоумение.
 — Какую-то ты чушь несешь, Энн.
 — Ну, разумеется, малыш. Разве ты не знаешь, что только очень глупые люди все время говорят разумные вещи?
 — Могла бы дать разумный ответ, когда тебе задают разумный вопрос, — недовольно пробурчал Дэви.
 — Ты еще слишком мал, вырастешь — поймешь, — сказала Энн, и ей тут же стало стыдно: сколько раз в детстве взрослые отделывались от нее той же отговоркой. Тогда она поклялась себе, что никогда не скажет ни одному ребенку, что он слишком мал и поймет, когда вырастет. И вот, пожалуйста… как часто теория расходится с практикой!
 — Я уж и так стараюсь побыстрее расти, — сказал Дэви, — но очень быстро не получается. Вот если бы Марилла не жадничала и давала мне побольше варенья, я и рос бы быстрее.
 — Марилла совсем не жадная, — сурово одернула его Энн. — Говорить такие вещи могут только неблагодарные мальчики.
 — Есть какое-то слово, которое значит то же самое, но звучит не так обидно. — Дэви нахмурился от усилия припомнить нужное слово. — На днях Марилла сама это про себя сказала…
 — А, ты имеешь в виду «экономная». Но это же совсем другое дело. Быть экономным — очень полезное качество. Если бы Марилла была жадной, она никогда бы не взяла вас с Дорой. Как бы тебе понравилось жить у миссис Виггинс?
 — Ой, совсем не понравилось бы! — Тут у Дэви не было никаких сомнений. — Да я и к дяде Ричарду не очень-то хочу ехать. Мне бы хотелось всегда жить здесь, даже если у Мариллы это… как его… это полезное качество. Я хочу жить с тобой, Энн. Расскажи мне сказку на ночь, пожалуйста. Только не слюнявую сказку для девчонок, а чтобы в ней были битвы, чтоб там стреляли и убивали и был бы пожар… в общем, чтоб она была интересной.
 К счастью для Энн, в эту минуту Марилла крикнула из своей комнаты:
 — Энн, Диана там сигналит из окошка! Поди узнай, что ей надо.
 Энн побежала в свою комнату и увидела, что в окне Дианы мелькает свет — по пять вспышек кряду. Согласно еще их детской договоренности, это значило: «Приходи быстрей, мне надо сказать что-то очень важное». Энн накинула на голову белый кружевной платок и поспешила на ферму Барри.
 — У меня для тебя хорошая новость, — сообщила Диана. — Мы с мамой только что вернулись из Кармоди, и в магазине мистера Блэра я встретила Мэри Сентнер из Спенсервейла. Она говорит, что у сестер Копп, которые живут на Тори-роуд, есть такое же блюдо с синим узором из ивовых веток и что они, наверное, согласятся его продать: мисс Копп еще ни разу не отказывалась что-нибудь продать, если находился покупатель. Кроме того, в магазине Весли Кисона в Спенсервейле тоже есть блюдо, но Мэри не уверена, что оно в точности похоже на то, которое разбил Дэви.
 — Завтра же едем в Спенсервейл, — заявила Энн. — Если мы купим блюдо, у меня просто камень с души свалится. Представляешь, послезавтра мне надо ехать в Шарлоттаун, и как я покажусь на глаза тете Жозефине? Это, пожалуй, даже хуже, чем когда мы прыгнули к ней в постель…
 На следующий день девушки отправились на поиски блюда. До Спенсервейла было десять миль, и поездка оказалась не слишком приятной. Стояла страшная жара, дождя не было уже шесть недель, и дорога покрылась толстым слоем пыли, которая облаком окутывала девушек.
 — Хоть бы дождь пошел, — вздохнула Энн. — Все сохнет. На поля смотреть жалко, а деревья, кажется, тянут к небу ветви, моля о дожде. В сад зайдешь — сердце сжимается. Да что сад — у фермеров урожай гибнет. Мистер Гаррисон говорит, что на его пастбище не осталось ни травинки и ему совестно смотреть в глаза своим голодным коровам.
 Наконец — усталые, все в пыли — девушки приехали в Спенсервейл и повернули на Тори-роуд, которая была даже не дорогой, а просто колеей в траве. Видимо, тут очень мало ездили. По обе стороны густо росли молодые ели, а за ними кое-где проглядывали поля или вырубки, заросшие кипреем.
 — Почему эту тропинку назвали Тори-роуд? — спросила Энн.
 — Ее провели, когда у власти были тори — чтобы, наверное, не говорили, будто они не сделали ничего полезного. На ней никто не живет, кроме сестер Копп и старика Боветта на другом конце. Кстати, он сторонник либеральной партии.
 Отец Дианы был либералом, а Марилла и Мэтью — убежденными консерваторами. Поэтому Энн и Диана никогда не говорили о политике.
 Но вот перед девушками предстал дом сестер Копп. Чистотой и опрятностью он мог соперничать даже с Грингейблом. Он стоял на склоне холма, вследствие чего под фасадом был высокий каменный фундамент. Дом и все постройки во дворе слепили глаза своей белизной, а в аккуратном огороде, обнесенном белым заборчиком, не было видно ни одного сорняка.
 — Шторы на окнах задернуты, — разочарованно сказала Диана. — Кажется, никого нет дома.
 И действительно, на их стук никто не отозвался. Девушки растерянно поглядели друг на друга.
 — Просто не знаю, как быть, — вздохнула Энн. — Если это то самое блюдо, то я готова ждать сколько угодно. А вдруг блюдо не подойдет, а в магазин Весли Кисона мы уже не успеем?
 Диана посмотрела на квадратное окошко, которое виднелось над сарайчиком, пристроенном спереди к высокому фундаменту.
 — Это окошко кладовки, — сказала она. — У дяди Чарльза точно такой же дом, и там у него кладовка. Смотри, на нем нет занавески. Если забраться на крышу этого сарайчика, то можно заглянуть в окошко и убедиться, то ли это блюдо. Как ты думаешь, Энн, это очень нехорошо — заглядывать в окна?
 — Да, по-моему, ничего страшного, — подумав, ответила Энн. — Мы же это сделаем не из пустого любопытства.
 Решив таким образом этическую сторону дела, Энн подтащила бочонок и поставила его на ящик, стоявший у стены сарайчика. Сколоченный из горбыля, он в свое время служил обиталищем уток. Но сестры Копп перестали держать уток — такие неопрятные птицы! — и сарайчик вот уже несколько лет пустовал, если только в него не запирали не желавшую высиживать цыплят несушку. Но хотя сарайчик, как и все во дворе, сверкал белизной, ему явно недоставало прочности. Взобравшись на ящик, а с него на бочонок, Энн осмотрела шаткое строение с большим сомнением.
 — Как бы он подо мной не провалился, — сказала она, осторожно залезая на крышу.
 — А ты обопрись на подоконник, — посоветовала ей Диана.
 Энн последовала совету и, прижавшись лбом к стеклу, к своему восторгу, разглядела на полке именно такое блюдо, какое ей было нужно. И тут произошла катастрофа. В порыве радости Энн выпрямилась, да еще слегка подпрыгнула… и тут же провалилась через крышу по самые подмышки, да так и застряла. Диана бросилась в бывший утятник и, ухватив подругу за талию, попыталась стянуть ее вниз.
 — Ой, перестань! — вскрикнула Энн. — В меня впились какие-то щепки. Может быть, ты мне что-нибудь под ноги поставишь, тогда я попробую выбраться наверх.
 Диана поспешно притащила бочонок и подставила его под ноги Энн. В результате та могла довольно устойчиво стоять, но выбраться наверх ей не удалось.
 — А что, если мне залезть на крышу и попробовать тебя вытащить? — предложила Диана.
 Энн безнадежно покачала головой:
 — Нет, эти щепки прочно меня держат. Вот если бы ты нашла топор и обрубила их… Господи, видно, я и вправду родилась под несчастливой звездой.
 Диана обыскала весь двор, но топора не нашла.
 — Придется звать на помощь, — сказала она, возвращаясь к бедной пленнице.
 — Ни за что! — вскричала Энн. — Все узнают о моем новом злоключении, и мне будет стыдно показаться людям на глаза. Нет, подождем, пока хозяйки вернутся домой, и упросим их никому про это не рассказывать. Они-то ведь знают, где у них топор, и быстро меня освободят. А мне если совсем не шевелиться, то не так уж и плохо. От боли я особенно не страдаю. Интересно, во сколько сестры Копп оценят этот сарай? Мне же придется платить за проломленную крышу. Но денег мне не жаль — лишь бы они поверили, зачем я на него влезла. Одно утешение, что блюдо нам подходит. Если только мисс Копп согласится мне его продать, я буду считать, что страдала не зря.
 — А что, если хозяйки не вернутся до вечера? — испугалась Диана.
 — Ну уж если до вечера не вернутся, придется тебе звать на помощь соседей, — неохотно признала такую возможность Энн. — Но это мы сделаем только в самом крайнем случае. Господи, ну и угораздило же меня! Если бы мои злоключения были романтичными, как в романах миссис Морган, было бы еще не так обидно, но они просто смехотворны. Представь себе, что подумают сестры Копп, когда, въехав во двор, увидят, что из крыши сарая торчит моя рыжая голова. Послушай… кажется, едут! Нет, Диана, по-моему, это гром.
 Это действительно был гром. Диана сбегала на ту сторону дома и сообщила, что с запада надвигается огромная черная туча.
 — Ой, Энн, того и гляди, разразится ливень! — воскликнула она. — Что нам делать?
 — Надо к нему приготовиться, — невозмутимо ответила Энн. По сравнению с тем, что уже случилось, ливень казался ей сущей безделицей. — Заведи лошадь вон под тот навес. В тележке у меня зонтик. Да, возьми эту шляпу. Марилла, как всегда, оказалась права, отговаривая меня ехать на Тори-роуд в моей лучшей шляпке.
 Диана едва успела распрячь лошадь и завести ее под навес, как полил дождь. Она сидела под навесом, а дождь хлестал с такой силой, что ей почти не было видно Энн, храбро державшую в руке зонтик. Дождь лил почти целый час. Время от времени Энн приветственно махала Диане. Но разговаривать на таком расстоянии они не могли, да и смысла в этом особого не было. Наконец дождь перестал, появилось солнце, и Диана, приподняв юбку, прошла через лужи к сарайчику.
 — Сильно промокла? — обеспокоенно спросила она Энн.
 — Да нет! — весело ответила та. — Голова и плечи почти сухие, а юбка чуть-чуть промокла там, где дождь попал в дырку. Не жалей меня, Диана, ничего страшного со мной не произошло. Я, наоборот, думала, как благостен этот дождь для полей и огородов и как, наверное, радуется мой сад. Я пыталась вообразить, что ощутили цветы, когда на них упали первые капли дождя. И придумала очень интересный разговор между астрами, душистым горошком, дикими канарейками в кусте сирени и ангелом-хранителем моего сада. Когда приеду домой, обязательно все запишу. Жаль, что у меня сейчас нет карандаша — до тех пор самые лучшие места могут забыться.
 Но у верного Санчо Пансы — Дианы — был карандаш, и она даже листок бумаги нашла. Энн сложила свой мокрый зонтик, надела шляпку, расстелила на досточке, которую ей подала Диана, оберточную бумагу и записала свою садовую идиллию в условиях, которые вряд ли можно счесть благоприятными для литературного творчества. Но результат оказался очень живописным и страшно понравился Диане.
 — Энн, это же просто прелестно! Надо послать в «Канадскую женщину».
 Энн покачала головой:
 — Нет, они не возьмут. Тут нет фабулы. Я люблю сочинять такие фантазии, но они не подходят для журналов. Редакторы требуют, чтобы была фабула. По крайней мере, так мне сказала Присцилла. Ой, а вон и мисс Сара Копп едет! Беги ей навстречу, Диана, и объясни, как все получилось.
 Мисс Сара Копп, маленькая женщина в поношенном черном платье и шляпе, которую явно выбирали исходя из соображений прочности, а не красоты, конечно, была изумлена до крайности, увидев необычайное зрелище у себя во дворе, но, услышав объяснение Дианы, бросилась на помощь. Она отперла заднюю дверь дома, принесла топор и несколькими мелкими ударами освободила Энн из ее плена. Девушка с радостью нырнула в глубь своей тюрьмы и через секунду с благодарными восклицаниями вышла на свободу.
 — Мисс Копп, — начала она со всей силой убеждения, на какую только была способна, — поверьте мне, я заглянула в окно вашей кладовки, чтобы убедиться, есть ли у вас блюдо с рисунком ивовых веток. Больше меня там ничего не интересовало.
 — Ну, невелика беда! — дружелюбно отозвалась мисс Сара. — Заглянула, и ладно. Мы с сестрой содержим наши кладовки в порядке — кто хочешь заглядывай. Я даже рада, что вы сломали этот старый сарай. Может, теперь Марта согласится его снести. А то она все твердила, что он когда-нибудь еще пригодится, и мне каждую весну приходилось заново его белить. Но с Мартой спорить — лучше и не начинать! Сегодня она поехала в город, а я отвезла ее на станцию и вернулась. Значит, вы хотите купить мое блюдо? И сколько вы за него дадите?
 — Двадцать долларов, — сказала Энн, которой еще никогда не приходилось иметь дело с сестрами Копп и которая не знала, что им нельзя сразу предлагать хорошую цену.
 — Гм… да… — промычала мисс Сара. — К счастью, блюдо принадлежит мне, а то бы я не решилась продавать его в отсутствие Марты. Но она все равно будет недовольна. Она у нас в доме главная, а мне приходится ей подчиняться — добро бы мужчине, а то такой же, как я, женщине. Вы не представляете, до чего мне это надоело. Ну, заходите, заходите в дом. Наверное, устали и проголодались? Сейчас я вскипячу чай, но, боюсь, особого угощения предложить не смогу — хлеб с маслом да огурцы. Марта, уезжая, заперла в шкаф кекс, сыр и варенье. Она всегда так делает. Говорит, дай мне волю — я все скормлю гостям.
 Девушки были очень голодны и с удовольствием проглотили мягкий хлеб со свежим маслом и огурцами. Потом мисс Сара сказала:
 — Не знаю, стоит ли продавать блюдо. Настоящая пена ему двадцать пять долларов. Это старинная вещь.
 Диана легонько толкнула Энн ногой под столом: дескать, не соглашайся — продаст и за двадцать. Но Энн так хотелось заполучить блюдо, что она не стала торговаться и тут же согласилась заплатить за него двадцать пять долларов. У мисс Сары сделался весьма огорченный вид: эх, надо было запросить тридцать!
 — Ну что ж, забирайте. Мне сейчас нужны деньги. Дело в том… — Мисс Сара гордо подняла голову, и на ее худых щеках загорелся румянец. — Дело в том, что я выхожу замуж… за Лютера Уоллеса. Он хотел на мне жениться еще двадцать лет назад. Он мне и тогда нравился, но уж очень был беден, и папа его прогнал. Зря я, наверное, с ним рассталась, но я боялась папы. Да и не знала тогда, как трудно найти мужа.
 Вскоре девушки отправились в обратный путь по зеленой, омытой дождем Тори-роуд. Правила лошадью Диана, а Энн сидела сзади, держа на коленях заветное блюдо.
 — Завтра тетя Жозефина от души посмеется над нашей историей, — сказала Энн. — Нелегко нам досталось это блюдо, но теперь все уже позади. Блюдо у меня, а кругом такая благодать. Так что все хорошо, что хорошо кончается.
 — Погоди радоваться, надо еще добраться до дома, — остерегла ее Диана. — Бог знает что еще может случиться. С тобой вечно что-нибудь приключается, Энн.
 — Некоторым людям везет на приключения, — безмятежно ответила Энн. — Это особый дар: либо он у тебя есть, либо его нет.




 Глава шестнадцатая
 ДЕНЬ, КОГДА НИЧЕГО ОСОБЕННОГО НЕ ПРОИЗОШЛО


 — Знаешь что, Марилла, — сказала как-то Энн, — больше всего я люблю дни, когда не происходит ничего особенного, ничего интересного или замечательного, дни, когда одна тихая радость сменяет другую, словно соскальзывающие с нитки жемчужины.
 В Грингейбле такие дни выдавались довольно часто, поскольку на Энн, как и на всякого другого человека, радости и злоключения не наваливались скопом, а перемежались долгими периодами тихих счастливых дней, заполненных работой, учебой, мечтами и смехом. Один такой денек выпал в конце августа… Утром Энн с Дианой повезли совершенно счастливых близнецов на лодке к дюнам — искупаться и побегать босиком по мелководью.
 После обеда Энн решила сходить к Ирвингам, чтобы повидать Поля. Она нашла его возле еловой рощи, которая загораживала дом от северных ветров. Он лежал на траве и читал сказки. Увидев Энн, он просиял и вскочил на ноги.
 — Как я рад, что вы пришли, мисс Энн! Бабушка уехала, и мы с вами поужинаем вдвоем. Очень скучно ужинать одному. Я даже думал, не посадить ли с собой за стол Мэри, но бабушке это, наверное, не понравится. Она говорит, что слуги должны знать свое место. И потом, с Мэри особенно не поразговариваешь. Что ей ни скажи, она смеется и говорит: «До чего же ты чудной парень!» Разве это разговор?
 — Конечно, я останусь к ужину, — согласилась Энн. — Я так надеялась, что ты меня пригласишь. У меня до сих пор слюнки текут, когда вспоминаю торт, которым меня угощала твоя бабушка.
 Красивое лицо Поля выразило сомнение.
 — Если бы это зависело от меня, мисс Энн, я бы вам дал столько торта, сколько вы можете съесть, — пояснил он. — Но все зависит от Мэри. Бабушка не велела ей давать мне торт, потому что детям вредно слишком сдобное тесто. Но, может быть, Мэри отрежет вам кусочек или два, если я пообещаю, что сам его есть не стану.
 — Ну, а если Мэри окажется жестокосердной и не отрежет, — Энн всегда восхищалась его философским взглядом на вещи, — не стоит расстраиваться, я обойдусь. Ты не переживай.
 — Вы и правда не расстроитесь? — озабоченно спросил Поль.
 — Нисколько, дорогой.
 — Ну тогда ладно, — с облегчением вздохнул он, — тем более что Мэри, наверное, все-таки сделает, как я ее попрошу. Ее вообще-то всегда можно уговорить, только она уже по опыту знает, что бабушку лучше слушаться. Бабушка у меня очень хорошая, но она любит, чтоб ее слушались. Сегодня утром она меня похвалила за то, что я наконец-то сумел управиться с полной тарелкой овсянки. Она говорит, что еще сделает из меня человека. Только, мисс Энн, я хочу задать вам очень важный вопрос. И пожалуйста, ответьте на него по совести…
 — Постараюсь, — пообещала Энн.
 — Вам не кажется, что у меня мозги набекрень? — Поль впился в Энн напряженным взглядом, точно от ее ответа зависела вся его жизнь.
 — Погоди, Поль, откуда ты это взял? Конечно, нет! — изумленно воскликнула Энн. — Кто тебе сказал такое?
 — Мэри… вернее, я подслушал. Вчера вечером к ней пришла служанка миссис Слоун Вероника. Проходя через прихожую, я услышал, как Мэри разговаривает с Вероникой на кухне. Она сказала: «Этот наш Поль до того чудной — слов нет. Такое порой сказанет, как будто у него мозги набекрень». Я вчера никак не мог заснуть, все думал: неужели это правда? Бабушку я спросить не отважился, вот и решил обратиться к вам. Как я рад, что, по-вашему, у меня с мозгами все в порядке.
 — Ну, конечно, Поль! Мэри — глупая невежественная девушка, и не слушай, что она там болтает.
 — Вот хорошо, у меня просто камень с души свалился. Спасибо, мисс Энн. Очень мне не хотелось бы, чтобы мозги были набекрень. Мэри, наверное, думает так, потому что я иногда делюсь с ней своими мыслями.
 — А вот этого делать не стоит, — сказала Энн, которая сама в детстве не раз страдала от того, что изливала душу неподходящим людям.
 — Когда наступает вечер, мне приходят в голову разные мысли, и, если рядом никого больше нет, мне приходится делиться ими с Мэри. Но больше я этого делать не буду, а то опять скажет, что у меня мозги набекрень. Лучше уж стерплю и помолчу.
 — А если станет совсем грустно, приходи в Грингейбл и делись своими мыслями со мной, — предложила Энн серьезным тоном, за который ее любили все дети: детям всегда очень хочется, чтобы взрослые принимали их всерьез.
 — Хорошо, приду. Только лучше бы Дэви не было дома, а то он корчит мне страшные рожицы. Не то чтобы меня это очень расстраивало — я же понимаю, что он совсем маленький мальчик, а я уже большой, — но все-таки смотреть на его кривлянье не такое уж удовольствие. Дэви иной раз состроит такую рожу, что мне кажется, лицо его уже не расправится. Вот Дора меня любит, и я тоже ее люблю. Правда, я стал любить ее меньше с тех пор, как она сказала Минни Барри, что собирается, когда я вырасту, выйти за меня замуж. Наверное, я когда-нибудь женюсь, но, по-моему, об этом думать еще рано, правда, мисс Энн?.. Кстати, я тут услышал еще одну вещь, которая меня встревожила, — продолжал Поль. — На той неделе к нам пришла миссис Линд, и бабушка заставила меня показать ей портрет моей мамочки — тот, что папа прислал мне на день рождения. А мне очень не хотелось этого делать. Миссис Линд, может, и хорошая женщина, но как-то не располагает к тому, чтобы показывать ей портрет дорогого человека. Но я, конечно, послушался бабушку. Миссис Линд сказала, что мамочка очень хорошенькая, но видно, что из артисток и что она, наверное, была много моложе папы. А потом вдруг говорит: «Твой папа, верно, скоро опять женится. Как тебе понравится иметь вторую маму, Поль?» Меня как громом поразило, мисс Энн, но не стану же я этого показывать миссис Линд! Я посмотрел ей в глаза — вот так — и сказал: «Миссис Линд, папа очень удачно выбрал мне мою первую маму. Надеюсь, он и во второй раз не оплошает». Я на него полагаюсь, мисс Энн. Но все-таки хочется, чтобы, прежде чем жениться, он посоветовался со мной… А вон и Мэри идет звать нас к ужину. Пойду переговорю с ней насчет торта.
 В результате переговоров Мэри нарезала несколько кусков торта и вдобавок поставила на стол банку с вареньем. Энн разливала чай, и они с Полем превесело поужинали в столовой с открытыми окнами, через которые в дом залетал теплый августовский ветерок. За ужином они несли такую веселую чепуху, что Мэри просто ушам не верила, а на следующий день доложила Веронике, что «училка такая же чудная, как и Поль». После ужина Поль повел Энн к себе в комнату показать портрет матери. На стенах комнаты играли блики опускающегося в море солнца и скользили тени росших у окна елок. С портрета, который висел на стене над кроватью, смотрело очаровательное девичье лицо с нежными материнскими глазами.
 — Вот моя мамочка, — гордо и любовно сказал Поль. — Я попросил бабушку повесить портрет сюда, чтобы видеть ее сразу, как только утром открываю глаза. Теперь мне не страшно засыпать — я знаю, что мамочка рядом. Папа придумал мне чудесный подарок на День рождения. Правда, замечательно, когда папа, не спрашивая, знает, чего мне хочется?
 — У тебя была очаровательная мама, Поль, и ты на нее немного похож. Только волосы и глаза у нее чуть темнее…
 — У меня глаза такого же цвета, как у папы. А вот волосы у него уже почти седые. Ему ведь скоро пятьдесят лет. Это ужасно много. Но старый он только снаружи, а внутри он совсем молодой…
 У себя дома, в Грингейбле, Энн пришлось вести разговор совсем иного рода и с совсем другим мальчиком. Дэви был сердит на нее, и когда она его раздела, резво нырнул под одеяло.
 — Дэви, ты забыл помолиться на ночь!
 — Вовсе не забыл! — с вызовом бросил Дэви. — Я больше вообще не буду молиться. И не буду стараться хорошо себя вести. Сколько я ни стараюсь, ты все равно любишь Поля Ирвинга больше, чем меня. Так пусть уж я лучше буду плохим — у меня хоть жизнь веселая будет.
 — Неправда, что я люблю Поля больше, чем тебя, — серьезно сказала Энн. — Просто я вас люблю по-разному.
 — А я хочу, чтобы ты любила нас одинаково, — надув губы, заявил Дэви.
 — Так не бывает. Ты же не любишь Дору и меня одинаково.
 Дэви задумался.
 — Не-е-ет, — наконец признал он. — Дору я люблю потому, что она моя сестра. А тебя я люблю потому, что ты — это ты.
 — Вот и я люблю Поля, потому что он Поль, а тебя — потому что ты Дэви.
 — Ну тогда я, наверное, зря не помолился, — пробормотал сраженный ее логикой Дэви. — Только из постели вылезать не хочется. Я завтра утром прочитаю молитву два раза, ладно, Энн?
 Но Энн на это не согласилась, и пришлось Дэви вылезать из кровати, становиться на колени рядом с ней и читать «Отче наш».
 Помолившись, он уселся на голые коричневые пятки  и посмотрел Энн в лицо:
 — Я лучше стал себя вести, правда, Энн?
 — Да, лучше, — подтвердила Энн, всегда готовая признать заслуги, если они имелись.
 — Я знаю, что лучше, — уверенно кивнул Дэви. — Хочешь, скажу почему? Вчера Марилла дала мне два куска хлеба с повидлом — один для меня, другой для Доры. И я отдал Доре тот, который больше, хотя Марилла мне ничего не говорила. Это ведь хороший поступок, правда?
 — Да, Дэви, ты поступил как настоящий джентльмен.
 — Другое дело, что Дора никогда не бывает такая голодная, как я, — признал Дэви. — Она съела только половину своего куска, а другую отдала мне. Но я же не знал, что она отдаст мне половину! Так что я поступил хорошо.
 Вечером Марилла сообщила Энн:
 — Мы с Рэйчел решили завтра съездить в город. Мистер Линд на этой неделе чувствует себя лучше, и Рэйчел решила съездить, пока он опять не разболелся.
 — А я завтра собираюсь переделать массу дел, — добродетельно объявила Энн. — Во-первых, надо наконец поменять чехол перины. Я давно уже собираюсь это сделать. Такая противная работа: перья разлетаются повсюду, пух ко всему прилипает. Вот я все и откладывала. А сама все время твержу ученикам, что не следует откладывать неприятную работу на завтра. Так что буду следовать собственным правилам. Кроме того, я хочу испечь кекс для мистера Гаррисона, закончить свое эссе о садах нашего общества, написать письмо Стелле, выстирать и выгладить свое муслиновое платье и сшить Доре новый фартук.
 — Что-то очень много получается — и половины не успеешь, — пессимистически предсказала Марилла. — всегда так бывает: когда задумаешь много всего переделать — обязательно что-нибудь помешает.




 Глава семнадцатая
 ВСЕГДА ТАК БЫВАЕТ!


 Энн встала рано. Грингейбл купался в солнечных лучах. За дорожкой шелестело пшеничное поле мистера Гаррисона, по которому ветерок гонял бледно-золотые волны. Мир был так прекрасен, что Энн целых десять минут стояла опершись на калитку, упиваясь его красотой.
 После завтрака Марилла собралась в путь. Дору она брала с собой — девочке это давно было обещано.
 — Смотри, Дэви, постарайся вести себя хорошо и не мешай Энн, — сурово обратилась к мальчику Марилла. — Если будешь хорошим мальчиком, привезу тебе из города полосатую леденцовую палочку.
 Увы! Пытаясь добиться от Дэви примерного поведения, Марилла уже шла даже на подкуп.
 — Нарочно-то я не буду себя плохо вести. Но вдруг это получится нечаянно?
 — А ты постарайся. Энн, если приедет мистер Ширер, купи у него ростбиф и несколько бифштексов. А если нет, приготовь на обед петушка.
 — Не стану я готовить только для себя с Дэви. На обед доедим окорок, а к твоему приезду я зажарю бифштексы.
 — А я буду помогать мистеру Гаррисону вылавливать из пруда водоросли. Он позвал меня к себе в помощники и, наверное, к обеду тоже пригласит. Мистер Гаррисон вовсе не жадный и веселый. Я хочу, когда вырасту, быть похожим на него. То есть характером… Я вовсе не хочу, чтобы у меня было такое же лицо и лысина. Но пока это мне вроде не грозит… Миссис Линд говорит, что я красивый ребенок. Как ты думаешь, Энн, когда я вырасту, я не стану вдруг некрасивым?
 — Да нет, думаю, ты и взрослым будешь красивый парень, — ответила Энн, к возмущению Мариллы — хвалить мальчишку в лицо! — Но ты должен и вести себя соответственно, быть вежливым и воспитанным.
 — А когда Минни вчера плакала, потому что кто-то назвал ее уродиной, ты сказала, что совершенно не важно, как человек выглядит — его ценят за доброту и порядочность, — недовольно проговорил Дэви. — Вот у тебя и получается: красивый или некрасивый, а спасения нет — все равно веди себя хорошо…
 — А разве ты не хочешь быть хорошим мальчиком? — спросила Марилла, которая за эти годы научилась многому, но так и не поняла, что задавать детям такие вопросы бесполезно.
 — Хочу хорошим, но не чересчур. Например, чтобы стать директором воскресной школы, вовсе не надо быть таким уж хорошим. Посмотрите на мистера Бэлла — он же совсем плохой человек.
 — Откуда ты это взял?! — воскликнула Марилла.
 — Он сам так говорит. В прошлое воскресенье он сказал в воскресной школе, что он презренный червь, жалкий грешник и погряз в пороке. А что он такого плохого сделал, а, Марилла? Убил кого-нибудь? Или крал деньги из церковной кружки?
 Тут подъехала в своей коляске миссис Линд, и Марилла спаслась бегством, подумав, что мистеру Бэллу надо быть поосторожнее в своих покаянных обращениях к Всевышнему, особенно в присутствии детей.
 Оставшись одна, Энн принялась за работу: подмела полы, застелила постели, накормила кур, выстирала муслиновое платье и повесила его сушиться. Затем стала готовиться к схватке с периной. Она поднялась на чердак и натянула на себя первое попавшееся старое платье — то, что носила, когда ей было четырнадцать лет. В этом узком и коротком платье она напоминала ту Энн, которая приехала в Грингейбл из приюта. Но зато ему никак не могли повредить пух и перья. В довершение своего туалета Энн повязала на голову красный шейный платок в горошек, который принадлежал Мэтью, и в таком наряде спустилась в кухню, куда Марилла перед отъездом принесла перину.
 Возле окна висело надтреснутое зеркало, и, нечаянно заглянув в него, Энн ужаснулась: в лучах бившего в окно солнца все семь веснушек ярким пламенем горели у нее на носу.
 «Ой, я и забыла вчера на ночь намазать их мазью, — подумалаона. — Пойду хоть сейчас сделаю это».
 Энн перепробовала массу снадобий, пытаясь избавиться от противных веснушек. От одного из них у нее облезла вся кожа на носу — но веснушки остались. За несколько дней до описываемых событий она нашла в журнале новый рецепт мази от веснушек, и, поскольку все ингредиенты у нее в доме имелись, немедленно изготовила это средство, хотя Марилла ворчала, что если Господь Бог счел за нужное наградить ее веснушками, то нечего противиться Божьей воле.
 Энн прошла в кладовку, где всегда было довольно темно, потому что перед окном росла большая ива, нашла банку с мазью и при помощи специально отведенной для этой священной цели губки обильно смазала нос. Затем она вернулась к перине. Тот, кому приходилось менять чехол у перины, легко может себе представить, на кого была похожа Энн по завершении этой операции. Ее синее платье стало совсем белым от приставшего пуха, а волосы, выбившиеся из-под платка, украшал нимб из перьев. И вот в таком неприглядном виде ее застал стук в дверь.
 «Наверное, это мистер Ширер, — подумала Энн. — Он всегда ужасно спешит, так что придется открыть ему в таком виде».
 Она побежала вниз по лестнице, открыла дверь, и тут в глазах у нее потемнело, и ей захотелось сейчас же, не сходя с места, провалиться сквозь землю. Но крыльцо Грингейбла почему-то не вняло крику души несчастной, увенчанной пухом и перьями юной девы и не разверзлось. На пороге стояли трое: Присцилла Грант в прелестном шелковом платье, невысокая толстенькая седовласая женщина в твидовом костюме и высокая, изысканно одетая дама с красивым благородным лицом и огромными лиловыми глазами, оттененными длинными черными ресницами. «Конечно же, это и есть знаменитая писательница Шарлотта Морган!» — решила Энн.
 И тут в ее растерянном мозгу мелькнула спасительная мысль, за которую она и ухватилась, как утопающий за соломинку. Все героини миссис Морган умели подняться над обстоятельствами. Какие бы неприятности на них ни обрушивались, они никогда не терялись и умели найти выход из трудного положения. Вот и Энн сочла своим долгом подняться над обстоятельствами и повела себя с поистине королевским спокойствием и достоинством. Как позже призналась Присцилла, она никогда так не восхищалась Энн Ширли, как в ту, столь трудную для нее минуту. Внутри у Энн все трепетало, но внешне она этого никак не показала. Спокойно поздоровалась с Присциллой и пожала руки незнакомым дамам с таким видом, словно сама была разодета в шелка и бархат. Правда, она чуть не ахнула от изумления, узнав, что дама, которую она приняла за писательницу, вовсе не была ею, а оказалась какой-то никому не ведомой миссис Пойндекстер, тогда как толстенькая коротышка с седыми волосами, наоборот, и была знаменитой Шарлоттой Морган. Но это открытие уже не могло усугубить общего полуобморочного состояния Энн. Она проводила гостей в гостиную и, оставив их там, вместе с Присциллой отправилась распрягать их лошадь.
 — Прости, милочка, что мы свалились тебе как снег на голову, — извинялась Присцилла, — но я только вчера узнала, что нам удастся вас навестить. В понедельник тетя Шарлотта уезжает, а сегодняшний день она обещала провести с приятельницей в Шарлоттауне. И вдруг эта приятельница звонит вчера вечером и говорит, что у нее в доме карантин по скарлатине. Вот я и предложила отправиться к тебе — я же знала, как ты мечтаешь познакомиться с тетей Шарлоттой. Мы заехали по дороге в отель «Белые Пески» и захватили с собой миссис Пойндекстер. Она тоже тетина приятельница и живет в Нью-Йорке. Ее муж миллионер. Мы пробудем недолго — миссис Пойндекстер надо вернуться в отель к пяти часам.
 Тут Энн заметила, что Присцилла с некоторым недоумением поглядывает на ее лицо.
 «Ну что она на меня уставилась? — раздраженно подумала Энн. — Никогда не меняла чехол у перины, что ли?»
 Когда Присцилла пошла к гостям, а Энн еще не успела убежать наверх переодеваться, в кухню вошла Диана. Энн схватила подругу за руку:
 — Диана, ты можешь себе представить, кто у меня сейчас сидит в гостиной? Миссис Шарлотта Морган и жена нью-йоркского миллионера… А я в таком виде… и в доме совершенно нечего есть, кроме остатков окорока. Диана, как быть?
 И тут Энн заметила, что Диана тоже смотрит на нее как-то странно. Господи, да что же это такое?
 — Диана, не смотри на меня так! — взмолилась Энн. — Ты-то должна понимать, что когда меняешь чехол у перины, тебя всю облепляют пух и перья.
 — Да дело не в перьях, — проговорила Диана. — Что у тебя с носом, Энн?
 — С носом? Боже правый, что еще случилось с моим носом?
 Энн бросилась к зеркалу и ужаснулась: весь нос был выкрашен в красный цвет.
 Она рухнула на диван, силы окончательно покинули ее.
 — Что же с ним случилось? — спросила Диана.
 — Я считала, что намазала его мазью от веснушек, но, видно, по ошибке взяла краску, которой Марилла разрисовывает коврики, — простонала Энн. — Что же делать?
 — Попробуй смыть ее.
 — Вдруг она не смывается, как та краска для волос? Марилле тогда пришлось меня остричь, но не могу же я отрезать себе нос! Опять Господь карает меня за тщеславие, и вполне заслуженно… хотя эта мысль меня почему-то совершенно не утешает.
 К счастью, краска легко смылась. Воспрянувшая духом Энн пошла к себе наверх переодеваться, а Диана побежала домой. Вскоре Энн спустилась к гостям — в приличном виде и здравом уме. Муслиновое платье, подобное тем, что носили героини миссис Морган, весело трепыхалось на веревке, так что Энн пришлось надеть платье из синего батиста. Она быстро разожгла огонь и заварила чай. А вскоре вернулась и Диана в своем муслиновом платье. Она принесла с собой большое закрытое блюдо.
 — Это мама прислала, — сказала она, приподнимая крышку, под которой обнаружилась золотистая жареная курица.
 К курице Энн подала свежий хлеб, который утром испекла Марилла, отличное масло и сыр, фруктовый компот из слив, плавающих в золотистом сиропе. И еще она поставила на стол большой букет бело-розовых астр. Но все это, разумеется, не шло ни в какое сравнение с тем, что было приготовлено к приезду миссис Морган в прошлый раз.
 Однако проголодавшиеся гости с удовольствием уписывали простое угощение, и через несколько минут Энн и думать забыла о том, что было и чего не было у нее в меню. И хотя внешность миссис Морган не поражала воображения, что признавали даже самые восторженные почитательницы, слушать ее было безумно интересно. Она много поездила по свету, много повидала и блистала такими яркими остротами и эпиграммами, что совершенно очаровала слушательниц. И при этом в ней ощущались женственность и мягкость, которые сразу располагали к ней людей. Она не только прекрасно говорила сама, но и умела вовлечь в разговор других, и вскоре с Дианы и Энн слетела всякая скованность, и они наперебой принялись рассказывать гостье о своих делах. Миссис Пойндекстер говорила мало, больше улыбалась и ела курицу и компот с таким изяществом, будто вкушала нектар и амброзию.
 «В конце концов, — заметила после отъезда гостей Энн, — такой красивой женщине совершенно не обязательно еще и разговаривать: достаточно того, что ею можно любоваться».
 После обеда они всей компанией прогулялись по Тропе Мечтаний и Березовой аллее, а на обратном пути дошли до Дриадиного ключа, где присели отдохнуть и провели очаровательных полчаса.
 — Какие замечательные женщины, — восторгалась Энн, когда они проводили гостей. — Блеск ума и красота души. Я даже не знаю, что мне доставило больше наслаждения — слушать миссис Морган или смотреть на миссис Пойндекстер. Знаешь, Диана, мне кажется, что так получилось даже лучше, чем если бы мы знали об их приезде заранее и суетились бы два дня, готовясь к встрече. Оставайся у меня ужинать, Диана, обсудим все в подробностях.
 — Присцилла говорит, что золовка миссис Пойндекстер замужем за английским графом. И смотри — съели по две порции сливового компота, — поразилась Диана, которой, видимо, эти два обстоятельства казались взаимоисключающими.
 — А по-моему, и сам английский граф не стал бы воротить свой аристократический нос от Мариллиного компота, — с гордостью за Мариллу заявила Энн.
 Когда вечером она рассказывала Марилле о событиях дня, то не упомянула о конфузе с разрисованным носом, но решительно выбросила на помойку мазь от веснушек.
 «Больше не буду пользоваться никакими косметическими снадобьями, — решила она. — Они предназначены для аккуратных, собранных людей, а таким, как я, лучше не испытывать судьбу».




 Глава восемнадцатая
 ПРИЮТ РАДУШНОГО ЭХА


 Начался учебный год, и Энн вернулась в школу, свободная от некоторых теорий и вооруженная большим опытом. У нее появилось несколько новых учеников — шести- и семилеток, которые с широко открытыми глазами вступили в этот новый удивительный мир. Среди них были и Дэви с Дорой. Энн посадила Дэви с Милти Боултером, который учился второй год и уже чувствовал себя в школе, можно сказать, старожилом. Дора договорилась еще в воскресной школе сесть за одну парту с Лили Слоун, но так как Лили Слоун в первый день не пришла, Энн временно посадила Дору с Мирабель Коттон, которой исполнилось уже десять лет и которая казалась Доре совсем взрослой.
 — В школе, оказывается, очень весело, — поведал Дэви Марилле вечером после первого учебного дня. — Ты говорила, что мне будет трудно сидеть смирно и не вертеться… Мне и вправду было трудно — я заметил, что ты часто бываешь права, — но все-таки под партой можно болтать ногами, а это уже что-то. Зато как здорово, когда кругом столько мальчишек и есть с кем поиграть. Я сижу с Милти Боултером. Он отличный парень. Ростом Милти выше меня, но я шире. Лучше всего сидеть на задних партах, но там сидят те, у кого ноги уже достают до пола. Милти нарисовал на грифельной доске портрет Энн, и он получился довольно-таки страшным. Я ему сказал, что если он будет так рисовать Энн, я его на перемене отлуплю. Милти ответил: «Подумаешь, напугал!» — но потом решил: ладно уж, пусть это будет не Энн. Он стер имя Энн под картинкой и подписал: «Барбара Шоу». Милти не любит Барбару за то, что она называет его «милый мальчуган» и однажды даже погладила по голове.
 Дора произнесла только одну фразу:
 — Мне в школе понравилось. — Но после этого весь вечер молчала, а когда Марилла велела ей идти наверх и ложиться спать, вдруг расплакалась. — Я боюсь… Я не хочу идти наверх одна. Там темно.
 — Какая это тебя муха укусила? — спросила Марилла. — Все лето ты спокойно ложилась спать и ничего не боялась.
 Дора продолжала плакать. Энн посадила ее к себе на колени, прижала к груди и прошептала на ухо:
 — Расскажи мне, что случилось, детка. Чего ты боишься?
 — Я боюсь дяди Мирабель Коттон, — сквозь слезы ответила Дора. — Мирабель мне сегодня в школе рассказала, что у них в семье почти все умерли — дедушки, бабушки и еще уйма дядюшек и тетушек. У них, Коттонов, такая привычка — умирать. Мирабель говорит, что ни у кого другого в Эвонли не умерло столько родственников. Она мне рассказала, кто от чего умер, что они говорили перед смертью и как выглядели в гробу. И еще она сказала, что один из ее дядей расхаживает ночами по дому, после того как его похоронили. Его видела ее мама. До остальных мне как-то дела нет, но вот этот дядя у меня не выходит из головы.
 Энн пошла вместе с Дорой наверх и сидела рядом с ней, пока девочка не заснула. На следующий день на перемене она оставила Мирабель Коттон в классе и мягко, но твердо внушила ей, что если уж ей так не повезло и покойный дядя блуждает по дому, вместо того чтобы достойно лежать в могиле, совсем не обязательно рассказывать об этом непослушном дяде маленькой однокласснице. Мирабель очень расстроилась из-за этого запрета. Кроме семейного привидения, Коттонам нечем было особенно похвастаться. За что же ее станут уважать одноклассники, если ее любимая тема будет объявлена запретной?
 Прошел сентябрь, зазолотился и заалел октябрь. Как-то вечером в пятницу к Энн пришла Диана.
 — Я сегодня получила письмо от Эллы Кимбалл. Она приглашает нас завтра к чаю. Хочет познакомить со своей кузиной Иреной Трент, которая приехала из Шарлоттауна. Но все наши лошади завтра заняты, а твоя захромала. Так что, видно, не придется нам к ней съездить.
 — А почему бы нам не отправиться пешком? — предложила Энн. — Если пойдем прямиком через лес, мы выйдем на вест-графтонскую дорогу неподалеку от фермы Кимбаллов. Я там часто ходила прошлой зимой и хорошо знаю места. А обратно нам пешком идти не придется — Оливер Кимбалл будет рад случаю отвезти нас домой. Он ухаживает за Керри Слоун, а отец редко дает ему лошадь, чтобы съездить к ней повидаться.
 Так и решили. На следующий день после обеда Энн и Диана отправилась по Тропе Мечтаний, которая привела их к дороге, ведущей в глубь леса, где буки и клены пылали багрянцем и золотом и где царили великая тишина и покой.
 — Кажется, что мы в огромном храме, заполненном светом от витражей, — мечтательно прошептала Энн. — В таком месте как-то не пристало спешить — все равно что бежать из церкви.
 — Но спешить-то все же надо, — отозвалась Диана, взглянув на часы. — У нас времени совсем в обрез.
 — Ну ладно, я согласна идти быстро, только давай не будем разговаривать, — смирилась Энн, ускорив шаг. — Я просто упиваюсь этой красотой. У меня такое чувство, будто я подношу к губам чашу с янтарным осенним вином, и я хочу отхлебывать этого хмельного напитка по глоточку на каждом шагу.
 Но, видимо, чересчур упившись хмельной красотой осеннего леса, Энн, дойдя до развилки дороги, свернула налево, вместо того чтобы пойти направо. Впоследствии она считала это самой удачной ошибкой в своей жизни. Вскоре они вышли на пустынную травянистую дорогу, по обе стороны которой росли молодые пихты.
 — Куда мы попали?! — озабоченно воскликнула Диана. — Это вовсе не вест-графтонская дорога.
 — Это тропа на Мидл-Графтон, — смущенно призналась Энн. — Я свернула на развилке не в ту сторону. Не знаю точно, где мы, но до фермы Кимбаллов еще, наверное, добрых три мили.
 — Значит, к пяти нам туда никак не успеть — сейчас уже половина пятого, — с отчаянием сказала Диана, посмотрев на часы. — Мы заявимся, когда они уже выйдут из-за стола, так что им придется накрывать его для нас заново.
 — Тогда пошли лучше обратно домой, — предложила Энн с виноватым видом.
 Но на это Диана тоже не согласилась.
 — Нет уж, раз мы столько прошли, идем дальше. По крайней мере, проведем у них вечер.
 Через несколько десятков шагов перед ними опять возникла развилка дороги.
 — А теперь куда? — с сомнением спросила Диана. Энн покачала головой:
 — Я не знаю. Не хватает еще раз ошибиться. Смотри — вон там ворота, а за ними дорожка идет прямо в лес. Она наверняка ведет к какому-нибудь дому. Давай спросим, как пройти к Кимбаллам.
 — Какая романтическая аллея, — изумилась Диана. Дорога извивалась под старыми развесистыми елями, ветви которых смыкались у них над головой. Внизу царил вечный полумрак, земля была усыпана иголками. Расти здесь ничего не могло. Лишь кое-где сквозь ветви прорывался одинокий луч солнца.
 — Мне кажется, что мы пробираемся через заколдованный лес, — тихо сказала Энн. — Как ты думаешь, Диана, мы отыщем дорогу обратно в реальный мир? У меня такое ощущение, что мы вот-вот выйдем к старинному замку, где спит заколдованная принцесса.
 Тут дорога резко свернула, и они увидели перед собой — нет, не замок, а очаровательный каменный домик, который показался им еще удивительнее. На острове все сельские дома обычно были деревянные и построены на один лад, будто выросли из одного семечка.
 Энн остановилась, затаив дыхание от восторга, а Диана воскликнула:
 — Теперь я знаю, где мы! В этом домике живет мисс Лаванда Льюис. Она называет его Приют Радушного Эха. Я о нем часто слышала, но ни разу не видела. Правда, романтическое местечко?
 — Ничего очаровательнее я и представить себе не могла, — восхищенно ответила Энн. — Так и кажется, что этот домик из сказки или счастливого сна.
 Домик был выстроен из плит красного песчаника, который добывали на острове. Остроконечная крыша спускалась низко, к самым окнам, а из нее выглядывали еще два слуховых оконца со странными деревянными козырьками. Стены дома покрывала сплошная завеса плюща, который легко цеплялся за шершавый камень и сейчас, под действием первых осенних заморозков, расцветился богатой гаммой бронзо-вишневых тонов.
 Перед домом располагался сад, куда вела калитка. Возле нее и остановились девушки. С одной стороны сад подходил к дому, с трех других был огорожен каменной стеной, до такой степени заросшей мхом, травой и папоротником, что издали она казалась зеленым валом. Справа и слева за стеной раскинули свои ветви высокие пихты, а за домом виднелся покрытый зеленой клеверной травой небольшой луг, который полого спускался к реке Графтон. Никаких других домов или полей вокруг видно не было — только холмы и долины, поросшие пушистыми молодыми елочками.
 — Любопытно, какая она, мисс Льюис? — Диана отворила калитку. — Говорят, она очень странная.
 — Тогда это интересный человек, — уверенно заявила Энн. — Странные люди всегда интересны. Я же тебе говорила, что мы идем к заколдованному замку. Я чувствовала, что тут поработали эльфы.
 — Вряд ли мисс Лаванда Льюис похожа на спящую красавицу, — засмеялась Диана. — Она старая дева… Ей уже, наверное, сорок пять лет, и, говорят, она вся седая.
 — И это тоже колдовство, — прошептала Энн без тени сомнения в голосе. — В душе она по-прежнему молода и прекрасна. Если с нее снять заклятье, к ней вернутся молодость и красота. Но мы этого сделать не сможем… Здесь нужен принц… а принц еще не пришел за мисс Лавандой. А вдруг с ним случилось какое-нибудь несчастье? Хотя в сказках так не бывает…
 — Боюсь, что он приходил и давно ушел, — улыбнулась Диана. — Говорят, в молодости она была помолвлена со Стивеном Ирвингом, отцом Поля. Но они поссорились и расстались.
 — Тише! — остановила ее Энн. — Дверь открыта.
 Девушки поднялись на крыльцо, затененное густой завесой плюща, и постучали в открытую дверь. Послышались торопливые шаги, и перед Энн и Дианой предстало довольно странное существо. Это была девочка лет четырнадцати с конопатым лицом, курносым носом и ртом, в полном смысле слова, до ушей. Две длинные косы светлых волос были перевязаны огромными голубыми бантами.
 — Мисс Льюис дома? — спросила Энн.
 — Да, мэм. Входите, мэм, сюда, мэм… пожалуйста, садитесь, мэм. Я сейчас доложу о вас мисс Лаванде. Она наверху, мэм.
 И маленькая служанка исчезла, а Энн с Дианой, оставшись одни, окинули комнату восхищенным взглядом. Надо заметить, что прелестный маленький домик и внутри оказался очарователен.
 В комнате с низкими потолками и двумя квадратными окошками с очень мелкой решеткой на раме, занавешенными муслиновыми гардинами, стояла старомодная и очень изящная мебель. Но девушкам, прошедшим по осеннему воздуху четыре мили, самой привлекательной частью интерьера показался накрытый к чаю стол, украшенный сервизом бледно-голубого фарфора и массой вкусных вещей. По скатерти были разбросаны золотистые листья папоротника, которые придавали столу праздничный вид.
 — Мисс Лаванда, наверное, ожидает гостей, — прошептала Энн. — Смотри, выставлено шесть приборов. И какая же у нее смешная служанка. Сама словно из страны эльфов. Наверное, она тоже знает, как пройти к ферме Кимбаллов, но уж очень хочется посмотреть на мисс Лаванду… Ш-ш-ш! Идет!
 В дверях появилась хозяйка дома. При виде ее девушки были до того изумлены, что забыли встать и поздороваться. Они молча сидели и смотрели на нее во все глаза. Они предполагали увидеть обычную пожилую старую деву, каких в деревне было немало, — худую, со стянутыми в узел седыми волосами и очками на носу. Мисс Лаванда отличалась от этого привычного образа, как небо от земли.
 Перед ними стояла маленькая женщина с белыми как снег седыми волосами, которые были тщательно и красиво уложены. Но они обрамляли почти девичье лицо с ухоженной кожей, нежно очерченными губами, большими карими глазами и… ямочками на щеках. На ней было изящное платье из муслина с голубыми розочками по кремовому полю. Про любую другую женщину ее лет в таком платье сказали бы, что она смехотворно молодится, но мисс Лаванде платье необыкновенно шло и никто бы даже не усомнился в том, пристало ли оно ей по возрасту.
 — Шарлотта Четвертая сказала, что вы хотите меня видеть, — проговорила она мелодичным голосом.
 — Мы, собственно, хотели узнать дорогу к Вест-Графтону, — объяснила Диана. — Нас пригласили на чай к Кимбаллам, но в лесу мы свернули не в ту сторону. Куда нам теперь идти от развилки — налево или направо?
 — Налево, — ответила мисс Лаванда, затем посмотрела на свой стол и вдруг, словно набравшись мужества, воскликнула: — А почему бы вам не остаться на чай у меня? К Кимбаллам вы все равно уже не успеете. А мы с Шарлоттой Четвертой будем рады вашему обществу. Диана вопросительно взглянула на Энн.
 — Мы бы с удовольствием приняли ваше приглашение, — не задумываясь, ответила Энн, уже решив познакомиться с этой удивительной мисс Лавандой поближе, — если только вас не затруднит. Вы как будто ожидаете гостей?
 Мисс Лаванда опять оглядела накрытый стол и покраснела.
 — Вам это, наверное, покажется ужасно глупым, — проговорила она, — я действительно часто делаю глупости, и мне становится очень стыдно, когда о них узнают. Видите ли, я никого не жду. Просто решила притвориться, что ко мне кто-то придет. Мне было так одиноко. Я люблю принимать гостей… то есть если это люди, которые мне нравятся… Но ко мне редко кто приходит — я ведь живу так далеко от всех. Шарлотте Четвертой тоже было одиноко. И вот мы притворились, будто устраиваем чай для гостей. Я испекла разные вкусные вещи, украсила стол, достала любимый мамин сервиз и даже вот оделась как подобает для приема гостей.
 Диана подумала, что у мисс Лаванды и в самом деле не все дома. Чтобы женщина сорока пяти лет играла в гостей, как маленькая девочка! Но Энн, наоборот, страшно оживилась и радостно воскликнула:
 — Так вы тоже любите давать волю воображению? Это «тоже» дало понять мисс Лаванде, что она нашла в милой рыжеволосой девушке родственную душу.
 — Да, люблю. Конечно, в моем возрасте это ужасно глупо. Но почему бы мне, независимой старой деве, не делать глупости, если хочется? Надо же иметь хоть какие-то радости в жизни! Иногда бывает так плохо, что спасает только воображение. Но меня редко ловят на моих фантазиях, а у Шарлотты Четвертой рот на замке. И, знаете, я так рада, что вы меня застигли… на месте преступления — ведь вы и в самом деле пришли, а у меня все готово. Хотите снять шляпки и умыться с дороги? Белая дверь сразу, как подниметесь по лестнице. А я побегу на кухню — как бы у Шарлотты Четвертой не вскипела заварка. Она очень хорошая девочка, но иногда допускает оплошности. Мисс Лаванда поспешила на кухню, а девушки поднялись в мансарду.
 — Прямо приключение, правда? — удивилась Диана. — И какая же мисс Лаванда милочка, хоть и немножко странная. Она совсем не похожа на старую деву.
 — Она выглядит так, словно поет скрипка, — загадочно отозвалась Энн.
 Когда они спустились вниз, мисс Лаванда несла в столовую фарфоровый чайник, а позади нее со страшно довольным видом шествовала Шарлотта Четвертая с блюдом горячих пончиков.
 — А как вас зовут? — спросила мисс Лаванда. — Я так рада, что у меня в гостях молодые девушки. Я обожаю девушек. В их обществе мне легче поверить, что я и сама еще молода. Мне так не нравится думать, — лицо ее смешно искривилось в гримаске, — что я уже старая. Так как же вас зовут? Диана Барри и Энн Ширли? Можно, я воображу, что знакома с вами уже сто лет, и сразу начну звать вас Диана и Энн?
 — Конечно, — хором ответили девушки.
 — Ну, тогда давайте рассядемся поудобнее за столом и съедим все, что на нем стоит, — оживленно провозгласила мисс Лаванда. — Шарлотта, ты сядь на тот конец стола и раскладывай курицу по тарелкам. Как удачно, что я испекла бисквит и пончики! Конечно, ужасная глупость — печь угощение для воображаемых гостей. Шарлотта Четвертая так и думала — признайся, Шарлотта! А видишь, как удачно все получилось! Я не о том, что еда пропала бы — постепенно мы с Шарлоттой все это съели бы. Но бисквит так быстро черствеет.
 За столом всем было очень весело, затем они вышли в залитый алым закатным светом сад.
 — У вас просто замечательный дом и сад, — искренне восхищалась Диана.
 — А почему вы называете свой дом Приютом Радушного Эха? — спросила Энн.
 — Шарлотта, — попросила мисс Лаванда, — поди в дом и принеси рожок, который висит над полкой с часами.
 Шарлотта убежала и тут же вернулась с рожком.
 — Подуй-ка в него, Шарлотта, — весело скомандовала мисс Лаванда.
 Шарлотта извлекла из рожка громкий и довольно резкий звук. Прошло несколько мгновений — и вдруг из леса за рекой послышалась нежная музыка, словно эльфы дули в свои волшебные дудочки.
 — Какая прелесть! — в восторге воскликнули Энн и Диана.
 — А теперь засмейся, Шарлотта.
 Шарлотта, которая, если бы ей приказала ее госпожа, наверное, с готовностью встала бы и на голову, залезла на каменную скамью и громко расхохоталась. На той стороне реки раздался тоненький переливчатый смех — словно сотни крошечных лесных существ смеялись ей в ответ.
 — Эхо у меня замечательное — все приходят от него в восторг, — поведала мисс Лаванда с таким видом, будто эхо принадлежало лично ей. — Я обожаю его слушать. С ним мне не так одиноко — если немного дать волю воображению. Тихими вечерами мы часто сидим здесь с Шарлоттой Четвертой и играем с эхом. Шарлотта, унеси рожок и повесь его на то же место.
 — Почему вы называете девочку Шарлоттой Четвертой? — спросила Диана, которой давно уже не терпелось задать этот вопрос.
 — Чтобы не спутать ее с другими Шарлоттами, — серьезно ответила мисс Лаванда. — Они все так похожи — их трудно отличить друг от друга. Ее на самом деле зовут вовсе не Шарлотта. Ее зовут… — как же?.. — кажется, Леонора. Да, по-моему, Леонора. Дело вот в чем. Когда мама десять лет назад умерла, я не могла жить здесь одна, но у меня не было средств нанять взрослую служанку. И я уговорила Шарлотту Боуман служить у меня за пищу и одежду. Ее на самом деле звали Шарлотта — это была Шарлотта Первая. Ей тогда исполнилось тринадцать лет. Она прожила у меня до шестнадцати, а потом уехала в Бостон, надеясь там устроиться получше. А ко мне пришла ее сестра, которую звали Джульетта. Миссис Боуман любила давать дочерям литературные имена. Но Джульетта была так похожа на Шарлотту, что я продолжала звать ее Шарлоттой, а она не возражала. Тогда я перестала и пытаться запомнить ее настоящее имя. Это была Шарлотта Вторая. А после нее пришла Эвелина и стала Шарлоттой Третьей. А теперь у меня Шарлотта Четвертая, но, когда ей исполнится шестнадцать, ее тоже отправят в Бостон, и я просто не знаю, что тогда делать. Шарлотта Четвертая — последняя в их семье, и самая лучшая. Остальные три всегда давали мне понять, что считают мои фантазии глупостью, а Шарлотта Четвертая никогда этого не делает, что бы она там про себя ни думала. Мне все равно, что люди думают обо мне — лишь бы они не заявляли мне этого в глаза.
 — Нам пора, — с сожалением вздохнула Диана, глядя на уже почти севшее за горизонт солнце. — Надо все-таки добраться к Кимбаллам, покуда совсем не стемнеет. Спасибо вам за все, мисс Льюис.
 — А вы еще ко мне придете? — с надеждой спросила мисс Лаванда.
 Энн в порыве нежности обняла миниатюрную хозяйку за плечи.
 — Обязательно придем, — пообещала она. — Раз уж мы вас нашли, то теперь будем ходить к вам очень часто, пока вы нас не прогоните. А сейчас нам действительно пора. «Как это ни прискорбно, надо идти», — говорит Поль Ирвинг всякий раз, когда уходит из Грингейбла.
 — Поль Ирвинг? — голос мисс Лаванды дрогнул. — Кто это? Я не знаю в Эвонли человека с таким именем.
 Энн в душе выбранила себя за неосторожность. Она совсем забыла про помолвку мисс Лаванды с отцом Поля.
 — Один мой ученик, — объяснила она. — Он приехал в Эвонли в прошлом году и живет с бабушкой, мисс Ирвинг.
 — Он сын Стивена Ирвинга? — спросила мисс Лаванда, наклонившись над клумбой с цветами, имя которых она носила.
 — Да.
 — Вот что, девочки, — оживленно заговорила хозяйка, — я подарю вам по букетику лаванды. — Казалось, она не расслышала ответа Энн. — Я посадила здесь лаванду очень давно. Папа назвал меня Лавандой, потому что очень любил запах этих цветов. В первый раз он увидел маму в Ист-Графтоне, когда приехал к ним в гости с ее братом. И сразу в нее влюбился. Его положили спать в комнате для гостей и постелили ему простыни, переложенные для запаха лавандой. Он не спал всю ночь и думал о маме. И с тех пор всегда любил запах лаванды. Приходите еще, милые девочки, и поскорей. Мы с Шарлоттой Четвертой будем вас ждать.
 Она открыла им калитку, и девушки заметили, что сейчас она выглядит усталой и даже постаревшей. Ее прощальная улыбка была по-прежнему непостижимо молода, но, когда они оглянулись от поворота дороги, мисс Лаванда сидела на каменной скамье под серебристым тополем, устало подперев щеку рукой.
 — Бедняжка, все-таки у нее страшно одинокая жизнь, — сказала Диана. — Надо почаще ее навещать.
 — По-моему, родители дали ей очень подходящее имя, — отозвалась Энн. — Если бы они назвали ее Элизабет, или Нелли, или Мюриель, ее все равно все называли бы Лавандой. В нем столько старомодной прелести и благородства. Вот мое имя разит обыденностью: хлебом с маслом, лоскутными ковриками и возней по хозяйству.
 — Вот и неправда, — возразила Диана. — По мне, так в имени Энн есть что-то величественное, словно бы королевское. Но даже если бы тебя звали Керренхауч, я полюбила бы и это имя. Мне кажется, что сами по себе имена не так уж много значат: главное — люди, которые их носят. Вот я терпеть не могу имена Джози и Герти — но я невзлюбила их только после того, как узнала семейку Пайнов.
 — Прекрасная мысль, Диана, — подхватила Энн. — Надо жить так, чтобы твое имя звучало прекрасно. Чтобы оно напоминало людям о чем-то очень хорошем. Спасибо тебе, Диана.




 Глава девятнадцатая
 О ТОМ О СЕМ


 — Значит, вы пили чай у Лаванды Льюис? — удивилась Марилла на другое утро за завтраком. — Ну и как она выглядит? Я ее уже лет пятнадцать не видела. Наверное, сильно изменилась?.. Дэви, когда ты до чего-нибудь не можешь дотянуться, попроси, чтобы тебе передали, а не ложись на стол. Ты когда-нибудь видел, чтобы Поль Ирвинг делал так?
 — Но у Поля руки длиннее моих, — возразил Дэви. — Они у него уже одиннадцать лет растут, а мои только семь. Да я же попросил, но вы с Энн так разговорились, что не услышали. И потом, Поль никогда у нас не завтракал, только пил чай, а за чаем легче себя вести прилично, чем за завтраком, когда ты прямо умираешь с голоду. От ужина до завтрака так долго — терпения не хватает. Энн, эта ложка сиропа совсем не выросла с прошлого года, а я-то вырос.
 — Я не знаю, какова мисс Лаванда была в молодости, но мне кажется, что она не сильно изменилась, — сказала Энн, поливая пудинг Дэви еще одной ложкой сиропа. — У нее совершенно седые как снег волосы, но свежее молодое лицо, красивые карие глаза… такого прелестного оттенка с золотыми искорками… А ее голос наводит на мысль о белом струящемся атласе и звенящих колокольчиках.
 — Она считалась красавицей, — вздохнула Марилла. — Я не очень-то была с ней близка, но она мне нравилась. Хотя некоторые и тогда считали ее чудной… Дэви, если ты еще раз позволишь себе такое, будешь есть после нас, вместе с работниками.
 Разговор Энн с Мариллой в присутствии близнецов, как правило, перемежался подобными замечаниями в адрес Дэви. На этот раз его вина состояла в том, что, не сумев соскрести ложкой с тарелки остатки сиропа, он взял тарелку и тщательно ее вылизал. Энн посмотрела на него с таким укором, что Дэви, отлично знавший, что нарушил правила хорошего тона, покраснел, но тем не менее заявил в свое оправдание:
 — Зато ни капли не пропало зря!
 — Про людей, не похожих на других, всегда говорят, что они чудные, что у них не все дома и тому подобное, — продолжала Энн. — Я не отрицаю, что мисс Лаванда не похожа на других. Хотя трудно сказать, чем. Пожалуй, она из тех людей, которые никогда не стареют.
 — Если все твои сверстники постарели, какой смысл оставаться молодой? — возразила Марилла. — А то получается, что ты, как говорится, от лебедей отстала и к воронам не пристала. Про Лаванду Льюис говорят, что она просто прячется от людей. Сидит безвылазно у себя в глуши, и о ней уже почти все забыли. Этот каменный дом — один из самых старых на нашем острове. Мистер Льюис построил его восемьдесят лет назад, когда приехал из Англии… Дэви, перестань толкать Дору под локоть. И нечего изображать оскорбленную невинность — я все видела. Почему ты сегодня так плохо себя ведешь?
 — А может, я не с той ноги встал? — выразил предположение Дэви. — Милти Боултер говорит, что, если встанешь не с той ноги, весь день идет наперекосяк. Это ему бабушка сказала. А которая та нога?
 — Я так и не знаю, из-за чего поссорились Стивен Ирвинг и Лаванда Льюис, — продолжала Марилла, пропуская мимо ушей вопрос Дэви. — Двадцать пять лет назад они были помолвлены, а потом из-за чего-то повздорили. Видно, это было что-то важное, потому как Стивен тут же уехал в Штаты и так с тех пор не возвращался.
 — А может, ничего ужасного и не было? Люди так часто ссорятся из-за пустяков, — с редкой для ее лет проницательностью предположила Энн. — Только, пожалуйста, Марилла, не говори миссис Линд о том, что я была у мисс Лаванды. Она засыплет меня вопросами, а мне как-то не хочется ничего ей рассказывать. И потом, я почему-то уверена, что мисс Лаванде это не понравится.
 — Да уж, Рэйчел умрет от любопытства, — подтвердила Марилла, — хотя сейчас ей некогда совать нос в чужие дела. Она не может отойти от больного Томаса и, по-моему, уже не верит, что он когда-нибудь выздоровеет. Если с ним что-нибудь случится, Рэйчел останется совсем одна. Все дети далеко, одна Элиза живет в городе, но Рэйчел не в ладах с ее мужем. Она говорит, что Томас поправился бы, если бы собрал всю силу воли. Но откуда у Томаса Линда возьмется сила воли? До женитьбы он был под каблуком у своей матери, а потом им командовала Рэйчел. Даже странно, что он осмелился заболеть, не спросив у нее разрешения. Впрочем, я зря ворчу. Рэйчел всегда была ему доброй женой. Таким уж он родился — ему надо, чтобы им командовали. Хорошо еще, что попал в руки способной командирши. Он на нее и не обижался никогда: она за него все решала, и это его вполне устраивало. Дэви, перестань, наконец, вертеться на стуле!
 — А что мне делать? — возопил Дэви. — Я давно все съел, и какой мне интерес смотреть, как вы с Энн ковыряетесь в тарелках?
 — Тогда иди с Дорой и накорми кур. Да не вздумай опять выдергивать у петуха из хвоста перья.
 — Но мне нужны перья для индейского наряда. У Милти Боултера знаешь какой! Мама дала ему перья, когда зарезала старого белого индюка. А почему мне нельзя выдернуть у петуха еще несколько перьев? Куда ему так много?
 — Я тебе отдам старую метелку из перьев, что лежит на чердаке, — пообещала Энн. — Мы их покрасим в разные цвета — зеленый, красный, желтый…
 — Ты его ужасно балуешь, — заметила Марилла, когда сияющий Дэви ушел вслед за серьезной Дорой. Марилла никак не могла избавиться от убеждения, что, если не хочешь избаловать ребенка, ни в коем случае не следует исполнять малейшие его желания.
 — У всех мальчиков в классе есть индейские головные уборы, и, конечно, Дэви тоже хочется, — объяснила Энн. — Я знаю, каково это, когда у всех есть, а у тебя нет. Никогда не забуду, как я мечтала о рукавах с буфами… И вовсе я не балую Дэви. Он с каждым днем ведет себя все лучше. Ты только вспомни, каким он был год назад.
 — Это верно, с тех пор как он пошел в школу, озорничать он стал меньше. Наверное, спускает пар с другими мальчишками. Но что-то Ричард Киз ничего не пишет. Ни строчки с мая месяца.
 — Не пишет, и слава Богу, — вздохнула Энн, начиная убирать со стола. — А то вдруг потребует, чтобы мы прислали ему близнецов…
 Письмо пришло через месяц, но только не от Ричарда Киза. Его друг написал, что Ричард умер от чахотки Две недели назад. Автор письма был его душеприказчиком. Ричард Киз завещал Марилле Кутберт как опекунше близнецов две тысячи долларов, доходы с которых она может использовать на содержание детей до их совершеннолетия.
 — Ужасно, конечно, радоваться чьей-то смерти, — грустно проговорила Энн. — Мне очень жаль бедного мистера Киза, но я рада, что Дэви с Дорой останутся с нами.
 — И хорошо, что он все-таки накопил для них деньжат, — сказала Марилла, как всегда больше интересуясь практической стороной дела. — Я тоже хотела оставить малышей, но их содержание обходится недешево, и с каждым годом придется тратить все больше. Арендной платы за землю едва хватает на то, чтобы вести хозяйство, твои же деньги тратить не хочу. Ты и так для них очень много делаешь. Дора прекрасно обошлась бы и без новой шляпки, которую ты ей купила. Ну, а теперь нам будет полегче.
 Дэви и Дора пришли в восторг, узнав, что остаются в Грингейбле навсегда. Смерть дяди, которого они никогда не видели, не шла ни в какое сравнение с этой радостной новостью. Правда, у Доры возникло одно сомнение.
 — А дядю Ричарда закопали в землю? — спросила она Энн.
 — Ну, конечно, детка.
 — А он… не будет, как дядя Мирабель Коттон… бродить ночью по дому?




 Глава двадцатая
 ИСТОРИЯ МИСС ЛАВАНДЫ


 — Схожу-ка я сегодня к мисс Лаванде, — объявила Энн Марилле в пятницу где-то в середине декабря.
 — Похоже, снег собирается.
 — Я доберусь еще до снегопада и останусь там ночевать. Диана со мной не пойдет — у них сегодня гости. А мисс Лаванда наверняка меня ждет. Я не была у нее уже две недели.
 С того памятного октябрьского вечера Энн несколько раз навещала Приют Радушного Эха. Иногда они с Дианой ездили туда кружным путем по дороге, иногда ходили пешком через лес. Когда Диана была занята, Энн ходила одна. Между ней и мисс Лавандой возникла теплая дружба — дружба женщины, сохранившей молодость души, и девушки, у которой отсутствие опыта возмещалось живым воображением и интуицией. Энн наконец нашла по-настоящему родственную душу; а в жизнь одиноко и замкнуто живущей старой девы, которой оставалось лишь тешить себя фантазиями, Энн и Диана привносили радость иной, полнокровной жизни, от которой она давно отошла. С их появлением каменный домик оживлялся и молодел. Шарлотта Четвертая всегда встречала их своей широчайшей — от уха до уха — улыбкой. В ту прекрасную неторопливую осень, когда ноябрь был похож на октябрь и даже в декабре еще вовсю светило солнце, а в полях стояла почти летняя марь, каменный домик порой ходил ходуном от проделок развеселившихся гостей и хозяйки. Но в эту пятницу декабрь, кажется, вспомнил, что он все-таки зимний месяц: небо вдруг нахмурилось, ветер утих и все в природе как бы замерло в предчувствии снегопада. Энн с удовольствием прошлась по серому притихшему лесу, и только когда она была уже на дорожке, окруженной вековыми елями, с неба начали тихо падать хлопья мягкого снега. За поворотом она увидела мисс Лаванду, которая сидела под раскидистой елью. На ней было теплое красное пальто и серебристо-серая шелковая шаль.
 — Вы похожи на царицу лесных фей! — весело крикнула ей Энн.
 — Я так и знала, что ты сегодня придешь, Энн. Я рада твоему приходу вдвойне, потому что я совсем одна.  У  Шарлотты Четвертой заболела мать, и ей пришлось уйти домой. Если бы ты не пришла, пожалуй, даже эхо и фантазии не скрасили бы мне одиночества… Какая же ты хорошенькая, Энн! — вдруг воскликнула мисс Лаванда, глядя на высокую стройную девушку с разгоряченным от ходьбы лицом. — Какая хорошенькая и какая молодая! Я тебе ужасно завидую.
 — Вам тоже в душе всего семнадцать лет, — улыбнулась Энн.
 — Нет, я уже старая, вернее, пожилая, — а это еще хуже, — вздохнула мисс Лаванда. — Иногда мне удается притворяться, что это не так, но потом вспоминаю, что мне уже сорок пять. И с этим я просто не могу смириться — хотя смиряются же другие женщины, — и до сих пор негодую, так же как когда-то, обнаружив у себя первый седой волос. Не надо, Энн, не надо делать вид, что ты понимаешь меня. В семнадцать лет этого понять нельзя. Я сейчас опять притворюсь, что мне тоже семнадцать, — когда ты здесь, это гораздо легче получается. 1ы приносишь мне в ладонях дар юности. Мы с тобой отлично проведем вечер. Сначала попьем чаю — что ты хочешь к чаю? Испечем-ка чего-нибудь, а? Ну-ка, придумай что-то очень вкусное и совершенно неудобоваримое!
 Вечером в каменном домике звучал смех и веселые голоса. Занявшись выпечкой кекса и изготовлением помадок, мисс Лаванда и Энн веселились совершенно не подобающим для старой девы сорока пяти лет и степенной школьной учительницы образом. Затем, устав резвиться, они уселись на коврик перед камином в комнате мисс Лаванды, освещенной лишь языками пламени и напоенной ароматами стоявшей на туалетном столике открытой баночки с розовым маслом. Снаружи поднялся ветер, он вздыхал и подвывал за окнами, бросая в них пригоршни мягкого снега, — казалось, сотни вьюжных бесенят просились в дом.
 — Я так рада, что ты пришла, Энн, — сказала мисс Лаванда, откусывая помадку. — Если бы не ты, я бы совсем расклеилась. Хорошо мечтать и притворяться днем при солнечном свете, а ночью, когда за окном бушует метель, на душе становится муторно, мечты как-то бледнеют и гаснут и хочется чего-нибудь настоящего. Но тебе это еще неизвестно. В семнадцать лет можно жить мечтами, потому что ждешь, что они вот-вот осуществятся. Когда мне было семнадцать, Энн, мне и в голову не приходило, что в сорок пять я стану седой старой девой, в жизни которой не осталось ничего, кроме фантазий.
 — Ну, какая же вы старая дева? — возразила Энн, глядя в грустные карие глаза мисс Лаванды. — Старыми девами родятся, а не становятся.
 — Некоторые родятся старыми девами, другие достигают этого состояния, а третьих к этому вынуждают обстоятельства, — сформулировала мисс Лаванда.
 — В таком случае вы относитесь к тем, кто достигает этого состояния и придал ему такое благородство, что если бы все старые девы были похожи на вас, никто не захотел бы выходить замуж.
 — Я люблю все делать хорошо, вот и решила: раз уж мне суждено стать старой девой, я буду симпатичной старой девой. Меня называют чудной за то, что я создала свой собственный образ старой девы и отказываюсь следовать общепринятому. Скажи, Энн, тебе рассказывали про мой роман со Стивеном Ирвингом?
 — Да, — честно призналась Энн. — Я слышала, что вы были когда-то помолвлены.
 — Да… были… двадцать пять лет назад. С тех пор прошла целая жизнь. Свадьба должна была состояться весной. Мне уже шили подвенечное платье, хотя об этом еще никто не знал, кроме Стивена и мамы. Мы ведь с ним, по сути дела, были обручены всю жизнь. Его мама приводила его с собой, когда приходила в гости к моей маме. И вот на второй раз — ему тогда было девять лет, а мне шесть — он повел меня в сад и сказал, что когда вырастет, женится на мне. Помню, я поблагодарила его, а когда они ушли, сказала маме, что теперь могу спать спокойно и не бояться, что останусь старой девой. Как же мама смеялась!
 — Но почему же вы расстались?
 — Ох, мы как-то глупо поссорились. Из-за такой ерунды, даже не помню, что это было. И не помню, кто из нас был больше виноват. Вообще-то начал Стивен, но, наверное, я его рассердила какой-нибудь глупостью. Дело в том, что у него имелись соперники. Я была тщеславна и любила кокетничать, и мне нравилось его дразнить. А он очень сильно переживал. Ну, вот мы и поссорились, прямо-таки разругались. Но я думала, что все обойдется. Да все бы и обошлось, если бы Стивен не пришел мириться слишком рано. Должна тебе признаться, Энн, — сказала мисс Лаванда, понизив голос, словно собиралась покаяться в каком-то смертном грехе, — что я вовсе не отходчивый человек. Нет-нет, не улыбайся. Это правда. Как обижусь, так и не могу долго отойти. А Стивен пришел, когда я еще не отошла. Я не стала его слушать и сказала, что никогда не прощу. И он ушел — навсегда. Он был гордый. А я еще больше сердилась — почему он не идет? Могла бы ведь позвать его, но считала, что это ниже моего достоинства. Я ведь тоже гордая, как и он. А гордость и злопамятность — ужасное сочетание, Энн. Но я любила одного Стивена и не захотела выйти замуж ни за кого другого — решила, что лучше уж останусь старой девой. Сейчас это все вспоминается как сон. С каким сочувствием ты на меня смотришь, Энн… Так сочувствовать чужой беде можно только в семнадцать лет. Но слишком-то мне не сочувствуй. Я ведь в общем-то довольна своей жизнью, хотя сердце мое и разбито. Да, Энн, мое сердце разбилось, когда я поняла, что Стивен никогда не вернется. Но знаешь, в жизни это не так ужасно, как в книгах. Похоже на зубную боль… хотя это, конечно, не слишком романтическое сравнение. Иногда очень болит и не дает спать, а в остальное время живешь, мечтаешь, слушаешь эхо, ешь помадки — как будто и нет никакого разбитого сердца. Ну вот, теперь у тебя разочарованный вид. Я тебе уже не кажусь таким интересным человеком, как пять минут назад, когда ты считала, что меня ни на секунду не покидают трагические воспоминания, но я храбро скрываю их под притворной веселостью. Это и есть самое плохое… или самое хорошее… в повседневной жизни. Она не дает тебе бесконечно грустить. Она все время пытается тебя приободрить, и это ей удается, даже когда ты твердо решила романтически страдать. Правда, умопомрачительные помадки? Я уже столько их съела, что боюсь, как бы живот не разболелся… и все равно буду есть дальше. — После небольшой паузы мисс Лаванда вдруг сообщила: — Я была потрясена, когда узнала, что сын Стивена в Эвонли. Мне так хочется все знать о нем, но у меня не хватило смелости спросить тебя. Какой он, Энн?
 — Он прелестный, очаровательный, умный и добрый… И он тоже любит фантазировать, как вы и я.
 — Мне бы хотелось с ним познакомиться, — тихо, словно про себя, произнесла мисс Лаванда.
 — Если хотите, я как-нибудь его к вам приведу, — предложила Энн.
 — Да, мне очень хочется… Но не спеши. Мне надо свыкнуться с самой мыслью об этой встрече. Вдруг она принесет мне больше огорчения, чем радости… если он очень похож на Стивена… или если он совсем на него не похож. Приведи его ко мне примерно через месяц…
 И вот через месяц Энн с Полем пошли через лес к Приюту Радушного Эха. Обогнув последний поворот дорожки, они увидели мисс Лаванду. Она не ожидала их и сильно побледнела.
 — Так это сын Стивена? — мисс Льюис взяла за руку красивого мальчика в дорогом пальто и меховой шапке. — Он очень… очень похож на своего отца.
 — Все говорят, что я вылитый папа, — непринужденно отозвался Поль.
 Энн, которая молча наблюдала эту сцену, вздохнула с облегчением. Она увидела, что мисс Лаванда и Поль сразу понравились друг другу и что им будет легко общаться. Мисс Лаванда была умной женщиной и после первого шока спрятала подальше свои тайные мысли и чувства и так же весело и естественно разговаривала с Полем, как говорила бы с любым мальчиком, который пришел к ней в гости. Они очень вкусно пообедали, причем блюда, которые наготовила мисс Лаванда, привели бы в ужас бабушку Поля — настолько они, по ее мнению, были непригодны для детского желудка.
 — Приходи ко мне еще, Поль, — пригласила мисс Лаванда, прощаясь с ним в дверях.
 — Если вам хочется, можете меня поцеловать, — серьезно предложил Поль.
 Мисс Лаванда наклонилась и поцеловала его в щеку.
 — Как ты догадался, что мне хочется тебя поцеловать? — прошептала она.
 — У вас был точно такой вид, как у моей мамочки, когда ей хотелось меня поцеловать. Я вообще-то не люблю, когда меня целуют. Вы же знаете: все мальчишки этого не любят. Но мне почему-то захотелось, чтобы вы меня поцеловали… Конечно, я к вам еще приду. Я надеюсь с вами подружиться — если только вы не возражаете.
 — Нет-нет, я не возражаю, — улыбнулась мисс Лаванда сквозь слезы и, чтобы скрыть их, быстро пошла в дом.
 — Мне очень понравилась мисс Лаванда, — признался Поль по пути домой. — Мне нравится, как она на меня смотрит, нравится ее каменный домик, и Шарлотта Четвертая мне тоже понравилась. Как было бы хорошо, если бы у бабушки была не Мэри, а Шарлотта Четвертая. Она бы не стала говорить, что у меня мозги набекрень. А как мисс Лаванда нас угощала, мисс Энн! Бабушка говорит, что мальчики должны без возражении есть то, что им дают, но ведь не всегда хочется именно то, что дают. Наверное, мисс Лаванда не заставляла бы меня есть на завтрак овсянку, если бы знала, что я ее не люблю. Она бы придумала что-нибудь другое, что мне понравилось бы. Хотя, может, — тут Поль вспомнил доводы бабушки, — это было бы не очень полезно. Но так приятно иногда для разнообразия съесть что-то вкусное, правда, мисс Энн?




 Глава двадцать первая
 ПРОРОК В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ


 Весной жители Эвонли пришли в некоторое волнение, прочитав в шарлоттаунской газете заметку «Новости из Эвонли», подписанную псевдонимом Наблюдатель. Большинство приписали авторство «Новостей» Чарли Слоуну, отчасти потому, что вышеупомянутый Чарли и раньше пописывал в газетах, а отчасти потому, что в заметке содержался весьма нелестный отзыв о Джильберте Блайте. Сплетники Эвонли упорно считали Чарли и Джильберта соперниками, добивавшимися благосклонности некоей молодой особы с серо-зелеными глазами и богатым воображением.
 Но сплетники, как всегда, оказались не правы. Эту заметку написал — с ведома и даже при помощи Энн — именно Джильберт, вставив в нее нелестный отзыв о себе специально, чтобы сбить читателей с толку. Но к нашей истории имеют отношение только два пункта, содержавшихся в заметке:

 «Говорят, что еще до того, как расцветут маргаритки, У нас в деревне состоится бракосочетание. Весьма уважаемый новосел Эвонли поведет к алтарю одну из самых популярных наших прелестниц».


 «Дядя Эб, известный пророк и знаток метеорологии, предсказывает на вечер 23 мая жестокую грозу, которая захватит всю провинцию. Жителям настоятельно рекомендуется в этот день не выходить из дому без зонтов и плащей».

 — Дядя Эб действительно уже недели три как предрекает сильную грозу, — говорил Джильберт Энн, сочиняя заметку, — а вот насчет мистера Гаррисона я сомневаюсь — неужели он и вправду ухаживает за Изабеллой Эндрюс?
 — И не думает! — засмеялась Энн. — Я уверена, что он ходит к ним только для того, чтобы поиграть в шашки с Хармоном Эндрюсом. Но миссис Аинд утверждает, что Изабелла явно надеется выйти замуж, а то с чего бы у нее был такой сияющий вид?
 Бедный дядя Эб страшно негодовал по поводу «Новостей» — уж не насмехается ли над ним Наблюдатель? — и яростно отрицал, что предсказывал грозу на какой-нибудь конкретный день. Никто ему, однако, не верил.
 Жизнь в Эвонли шла своим чередом. По настоянию общества молодых энтузиастов многие жители посадили вдоль дороги кусты и деревья. В обществе уже насчитывалось сорок членов, и в день озеленения каждый из них посадил или уговорил посадить кого-то другого пять саженцев или декоративных кустов. В полях зазеленели овсы, яблони надели свой бело-розовый наряд, а Снежная Королева под окном Энн облачилась в белую фату. Энн спала с открытым окном, чтобы ночью вдыхать аромат цветущей вишни, который, как она полагала, навевал на нее поэтические сны. Марилла же считала, что это кончится жестокой простудой.
 Однажды вечером Марилла и Энн сидели на крыльце, слушая мелодичный хор лягушек. Вдруг перед ними возникли близнецы. Размахивая мотыгой, перемазанный землей Дэви радостно завопил:
 — Какой вкусный запах у этого вечера!
 Они с Дорой работали на своих грядках. Марилла решила, что, раз уж Дэви так обожает возиться в грязи, пусть занимается этим с пользой, и отвела им обоим по грядке. Оба занялись огородничеством с большим усердием, но каждый на свой лад.
 Дора старательно разрыхлила землю, засеяла грядку и регулярно полола и поливала ее. В результате на ней уже стояли стройные ряды молодых ростков моркови и петрушки. Дэви же постоянно перекапывал, разрыхлял, мотыжил свою грядку, да к тому же пересаживал молодые растения с одного места на другое. В результате у тех уже не оставалось сил бороться за жизнь.
 — Ну и как твой огород, Дэви? — спросила Энн.
 — Что-то не очень, — вздохнул мальчик. — Не знаю, чего им не растется. Милти Боултер говорит, что я, наверное, сеял в новолуние. Он утверждает, что в новолуние ничего нельзя делать — ни семена сеять, ни резать поросенка, даже подстригать волосы нельзя. Это правда, Энн?
 — Если бы ты каждый день не выдергивал растения, чтобы посмотреть, как идут дела с другого конца, они, глядишь, как-нибудь пережили бы новолуние, — насмешливо сказала Марилла.
 — Я вытащил только шесть штук! Хотел посмотреть, нет ли у них на корнях личинок. Милти Боултер говорит, что если это не от луны, то, значит, виноваты личинки. Но я нашел только одну — такую жирную, белую. Я положил ее на камень и треснул по ней другим камнем. Вот получилась клякса! Я даже пожалел, что там была только одна. Дора засеяла свою грядку в одно время со мной, и у нее все отлично растет. Нет, луна тут, наверное, ни при чем, — заключил Дэви.
 — Марилла, посмотри вон на ту яблоню! — воскликнула Энн. — Так и кажется, что она развела ручки, чтобы подобрать свою розовую юбку.
 — Это «желтая герцогиня», — отозвалась Марилла. — Она замечательно плодоносит. Осенью будет вся увешана яблоками. Из них получаются отличные пироги.
 Но в этом году ни Марилле, ни Энн и никому другому в Эвонли не было суждено испечь пирогов с яблоками сорта «желтая герцогиня».
 Пришло двадцать третье мая. День был не по сезону теплый, Энн и ее ученический улей, потевший в школе над дробями и синтаксисом, буквально изнывали от жары. С утра дул жаркий ветер, но после полудня он утих, и на Эвонли опустилась зловещая тишина. В половине четвертого Энн услышала отдаленные раскаты грома. Она тут же отпустила учеников и велела им быстрей бежать домой, пока не началась гроза.
 Когда все они вышли из школы, Энн почувствовала, что хотя солнце еще ярко светило в небе, над миром нависла какая-то тень.
 Аннета Бэлл испуганно схватила ее за руку:
 — Ой, посмотрите, какая страшная туча, мисс Ширли!
 Энн посмотрела в указанном направлении и вздрогнула. С северо-запада быстро надвигалась туча, ничего подобного Энн никогда в жизни не видела. Туча была густо-черного цвета, а на краям курилась какими-то призрачными мертвенно-белыми клубами. Время от времени в ней вспыхивали молнии, слышалось злобное ворчание грома. Туча висела так низко над землей, что, казалось, задевала верхушки деревьев на холмах.
 На дороге, ведущей к школе, показался фургон. Хармон Эндрюс нещадно нахлестывал своих лошадей. Подлетев к Энн и толпящимся вокруг нее детям, он закричал:
 — Раз в жизни дядя Эб угадал! Правда, гроза немного поторопилась. Нет, вы только гляньте на эту тучу! Эй, ребята, кому со мной по дороге, залезайте в фургон, а кому нет — бегите на почту. Переждете грозу там.
 Энн схватила за руки Дэви и Дору, и они помчались домой со всей скоростью, на какую были способны ноги близнецов. Они вовремя успели добежать до Грингейбла и в дверях столкнулись с Мариллой, которая только что загнала кур и уток в птичник. Как только все четверо вбежали в кухню, свет на улице померк, словно кто-то огромный задул свечу. Туча закрыла солнце, и стало темно, как ночью. Раздался оглушительный удар грома, ослепительно сверкнула молния, и из тучи сплошной белой стеной посыпался град.
 Даже сквозь грохот бури был слышен треск ломающихся ветвей и звон разбитого стекла. Через три минуты все стекла в окнах, выходящих на север или запад, были выбиты, и в комнаты полетели градины величиной с куриное яйцо. Гроза бушевала добрых три четверти часа. Перепуганная насмерть Марилла, утратив все свое спокойствие, стояла на коленях в углу кухни, положив голову на свое кресло и громко рыдая. Белая как мел Энн оттащила диван от окна и сидела на нем, обхватив руками Дэви и Дору. Дэви при первом громовом раскате закричал:
 — Что это, Энн, наступил Судный день?.. Боженька, не карай меня за баловство — я же не нарочно! — И уткнувшись лицом в колени Энн, он так и лежал, дрожа всем телом.
 Дора побледнела, но не утратив спокойствия, сидела рядом с Энн, вцепившись ей в руку. Кажется, девочка сохранила бы присутствие духа, случись даже землетрясение.
 Затем, почти так же внезапно, как началась, гроза затихла. Перестал сыпаться град, гром откатывался на восток, и над миром опять засияло яркое солнце. Но как же изменился за три четверти часа этот мир!
 Марилла поднялась с пола и упала в свое кресло. Ее ноги все еще дрожали от слабости, лицо страшно осунулось, и она, казалось, постарела на десять лет.
 — Неужели мы все живы? — совершенно серьезно спросила она.
 — Очень даже живы! — весело отозвался уже оправившийся от страха Дэви. — Я вообще-то ничуть и не испугался… только сначала. Уж очень все это случилось неожиданно. Я пообещал Богу, что не буду в понедельник драться с Тедди Слоуном, как собирался… но теперь я еще подумаю. Дора, а ты испугалась?
 — Да, немного испугалась, — ответила Дора, — но я держалась за руку Энн и все время читала молитвы.
 — Я бы тоже, может, прочитал молитву, если бы догадался, — сказал Дэви и торжествующе добавил, — но, видишь, я уцелел и без молитв.
 Энн и Марилла выпили по рюмке знаменитого Мариллиного вина из черной смородины, которое в свое время наделало Энн столько неприятностей… Потом они подошли к двери, и перед ними открылась страшная картина.
 Всю землю покрывал толстый белый ковер из градин. У стен дома намело целые сугробы. Когда через три дня град растаял, взорам людей предстала картина жуткого опустошения. Ни одного зеленого ростка не уцелело ни в поле, ни в огороде. С яблонь градом не только посшибало все цветы, но и поломало мелкие веточки и даже некоторые толстые ветви. Из двухсот саженцев, посаженных обществом, большинство были сломаны, или вырваны с корнем, или превращены в щепки.
 — Неужели это тот же самый мир, что был час назад? — ошарашенно спросила Энн. — Неужели за такое короткое время можно произвести такие разрушения?
 — Ничего подобного у нас на острове не случалось никогда, — в ужасе шептала Марилла. — Я помню сильную бурю, когда была еще девочкой, но она и сравниться не может с этой. Вот увидишь, Энн, мы еще услышим о многих несчастьях, которые натворила эта гроза.
 — Надеюсь, все мои ученики успели добежать до почты, — озабоченно сказала Энн.
 Впоследствии оказалось, что никто из детей не пострадал: кому было далеко до дома, послушались мудрого совета Хармона Эндрюса и укрылись на почте.
 — А вон идет Джон Картер, — сообщила Марилла. Работник мистера Гаррисона, разгребая ногами слой градин, подошел к их крыльцу. На его лице застыла испуганная ухмылка.
 — Какая жуть приключилась, мисс Кутберт. Мистер Гаррисон прислал меня узнать, все ли у вас целы?
 — Да, мы все целы, — мрачно ответила Марилла, — и молния в наш дом не ударила. Надеюсь, и вы уцелели.
 — У нас дела похуже. Молния ударила в трубу, прошла внутрь печки, выскочила через вьюшку, сбросив на пол клетку с Веселым Роджером, прожгла дыру в полу и ушла в погреб. Вот так-то, мэм.
 — А Веселый Роджер не пострадал? — осведомилась Энн.
 — Пострадал. Сдох.
 К вечеру Энн пошла утешать мистера Гаррисона. Он сидел за столом и дрожащей рукой гладил пестрое тельце Веселого Роджера, лежавшее перед ним.
 Никогда в жизни Энн не подумала бы, что будет оплакивать кончину этого наглого попугая, но сейчас почувствовала, что не может сдержать слезы.
 — Это был мой единственный приятель… и вот, пожалуйста… умер. Старый я дурак — так переживать из-за какой-то птицы. Я знаю, что ты пришла мне посочувствовать, Энн, но не надо ничего говорить. Если ты что-нибудь скажешь, я расплачусь, как ребенок. Какая ужасная была гроза! Теперь уже никто не будет смеяться над предсказаниями дяди Эба. Грозы, которые он предсказывал и которые не состоялись, словно обрушились на нас все сразу. И как только он угадал день? Посмотри, что творится у нас в доме. Надо пойти принести досок и заделать дыру в полу.
 Весь следующий день жители Эвонли только и делали, что ходили из дома в дом жаловаться на свои несчастья и узнать, что приключилось у соседей. На телегах по размытым дорогам проехать было нельзя, и все передвигались верхом. Газеты пришли с опозданием, и в них сообщалось, что бедствие постигло весь остров Принца Эдуарда. Несколько домов загорелось от молнии, несколько человек погибло, многие получили тяжелые ушибы, были выведены из строя телеграфная и телефонная линии связи. Погибло много молодняка, пасшегося на лугах.
 Дядя Эб на следующее утро пробился к своей кузнице и весь день не выходил оттуда. Это был день его триумфа, и он насладился им сполна. Не будем несправедливы по отношению к дяде Эбу — он вовсе не радовался этой ужасной грозе. Но раз уж она все равно случилась, он гордился, что предсказал ее, и даже точно назвал день. Дядя Эб совсем забыл, что он отрицал прогноз в статье Наблюдателя. А что касается разницы в два-три часа — так это сущие пустяки.
 Вечером в Грингейбл пришел Джильберт. Энн с Мариллой затягивали разбитые окна клеенкой.
 — Бог его знает, когда удастся достать стекло, — сказала Марилла. — Мистер Барри ездил сегодня в Кармоди и говорит: ни в одном магазине нет в продаже ни листа стекла. Все стекло в скобяном магазине жители города раскупили уже к десяти часам утра. А что наделала гроза в Белых Песках, Джильберт?
 — Много чего. Меня с детьми она застала в школе. Некоторые страшно перепугались. Трое упали в обморок, а две девочки закатили истерику. Томми Блуветт все сорок пять минут орал как резаный.
 — А я только один разик вскрикнул, — гордо сообщил Дэви. — Огород мой раздолбало в лепешку, но и у Доры не лучше, — удовлетворенно добавил он.
 Тут вниз по лестнице сбежала Энн.
 — Джильберт, ты слышал потрясающую новость? Молния ударила в эту самую развалину — сарай мистера Боултера, и она сгорела дотла. Мистер Боултер уверяет, что наше общество нарочно наколдовало грозу, чтобы избавиться от его сарая.
 — Одно, во всяком случае, очевидно, — засмеялся Джильберт. — «Обозреватель» навсегда закрепил за дядей Эбом репутацию пророка. Гроза дяди Эба войдет в анналы истории острова. Надо же было так случиться, чтобы она пришлась на день, который мы с тобой назвали наугад! Знаешь, мне даже немного не по себе — будто мы и впрямь ее наколдовали. Что ж, остается радоваться, что сгорело это старое страшилище — больше-то радоваться нечему. Все наши саженцы погибли.
 — Ничего, следующей весной посадим новые, — философски отозвалась Энн. — Это же не последняя весна в нашей жизни.




 Глава двадцать вторая
 СЕНСАЦИЯ


 Ранним июньским утром, через две недели после ужасной грозы, предсказанной дядей Эбом, Энн медленно вышла из сада, держа в руках два нарцисса на тонких кривых стебельках.
 — Погляди, Марилла, — сказала она, показывая цветы Марилле, которая шла через двор в дом, неся в руках свежеощипанного петушка. — Из всех нарциссов распустились только эти два… да и они какие-то кривые. Какая жалость — я собиралась отнести букет на могилу Мэтью. Он так любил эти цветы…
 — Да мне и самой их как-то не хватает, — призналась Марилла, — хотя вроде грех оплакивать цветы, когда случилось столько ужасных несчастий… погибла пшеница, овес, погиб урожай яблок, вишен и слив.
 — Ну, овес все пересеяли, — утешила ее Энн. — И мистер Гаррисон говорит, что если будет теплое лето, он успеет вызреть… Анютины глазки тоже ожили, а вот нарциссы погибли безвозвратно.
 Энн воткнула два уцелевших цветка себе в волосы и пошла к воротам Грингейбла.
 Ей хотелось понежиться на июньском солнышке, перед тем как приниматься за субботние дела. Мир вокруг уже так похорошел — мать-природа старалась изо всех сил залечить раны, нанесенные градом, и хотя на это ей потребуется несколько месяцев, она и за две недели успела совершить чудеса.
 — Как бы мне хотелось провести день в полном безделье, — поведала Энн скворцу, который сидел на ветке ивы и распевал во всю мочь. — Но школьной учительнице, которая к тому же помогает воспитывать двух ребятишек, нельзя лентяйничать, моя милая птичка. Как красиво ты поешь! Ты куда лучше выражаешь чувства своей песенкой, чем я когда-нибудь сумею выразить их словами. Ой, кто это едет?
 По дорожке к Грингейблу приближалась повозка. На козлах сидели два человека, а сзади помещался большой сундук. Когда повозка подъехала ближе, Энн узнала в вознице сына начальника станции, но рядом с ним сидела совершенно незнакомая ей женщина. Маленькая и бойкая, она спрыгнула у ворот еще до того, как повозка остановилась. Женщина была очень симпатичная, видимо, лет за сорок, но с яркими розовыми щечками, живыми черными глазами и совершенно черными волосами, поверх которых сидела замечательно красивая шляпка, украшенная цветочками и перьями. Хотя эта женщина только что проехала по пыльной дороге восемь миль, у нее был такой свежий и аккуратный вид, словно ее привезли в бонбоньерке, перевязанной шелковой лентой.
 — Скажите, здесь живет мистер Джеймс Гаррисон? — деловито осведомилась она.
 — Нет, мистер Гаррисон живет вон там, подальше, — ответила Энн, до крайности удивленная этим видением.
 — Ну конечно, у него такого порядка во дворе быть не может… разве что он сильно изменился, с тех пор как я его в последний раз видела, — чирикнула незнакомка. — А это правда, что Джеймс задумал жениться?
 — Нет, что вы! — воскликнула Энн таким виноватым голосом, что незнакомка внимательно посмотрела на нее, словно подозревая в матримониальных замыслах по отношению к мистеру Гаррисону.
 — Я прочитала в газете, которая издается у вас на острове, — сказала она. — Приятельница прислала мне эту газету — приятельницы всегда спешат сообщить тебе любую неприятность… и там было написано про Джеймса. Его называли «весьма уважаемый новосел Эвонли».
 — Но это же была шутка! — воскликнула Энн. — Уверяю вас, что мистер Гаррисон не имеет ни малейшего намерения жениться на ком-либо.
 — Очень рада это слышать, — улыбнулась маленькая женщина, ловко забираясь на козлы. — Дело в том, что он уже женат. Я вижу, вы удивлены. Он, верно, прикидывался холостяком и кружил головы местным девицам. Ну так вот, Джеймс Гаррисон, — незнакомка энергично погрозила пальцем в сторону стоящего на другом конце поля длинного белого дома, — повеселился и хватит! Я приехала… хотя вряд ли взяла бы на себя такой труд, если бы не поверила, что он задумал стать двоеженцем. А как его попугай? — поинтересовалась она. — Все так же безобразно ругается?
 — Попугай… он… кажется… умер. — Энн была так ошеломлена, что, наверное, в эту минуту усомнилась бы и в своем собственном имени.
 — Сдох? Ну, тогда все в порядке! — возликовала незнакомка. — С одним Джеймсом я как-нибудь справлюсь.
 И с этим загадочным высказыванием она приказала вознице ехать в направлении дома мистера Гаррисона, а Энн помчалась на кухню, откуда навстречу ей уже спешила Марилла.
 — Кто эта женщина, Энн?
 — Марилла, — серьезно сказала Энн, хотя в глазах у нее плясали веселые чертики, — как, по-твоему, я похожа на сумасшедшую?
 — Не больше, чем всегда, — ответила Марилла, не вкладывая в слова никакого сарказма.
 — Ну тогда скажи — я ведь не сплю?
 — Энн, что за чушь ты несешь! Ответь мне: кто эта женщина?
 — Если я не сошла с ума и не сплю — а эта женщина вовсе не похожа на сновидение, — тогда, значит, это правда. К тому же подобную шляпку я просто не могла увидеть во сне. Марилла, она говорит, что она жена мистера Гаррисона.
 Марилла открыла рот от удивления:
 — Жена? Тогда чего же он все это время притворялся холостяком?
 — Знаешь, а ведь он вовсе не притворялся холостяком. — Энн старалась быть справедливой к мистеру Гар-рисону. — Он же никогда никому не говорил, что не женат. Мы просто сами так решили. Ой, Марилла, что-то скажет миссис Линд!
 Что по этому поводу имела сказать миссис Линд, они узнали вечером, когда она пришла в Грингейбл. Она заявила, что ничуть не удивлена и всегда ждала чего-нибудь в этом роде. Она всегда подозревала, что этот мистер Гаррисон что-то скрывает, что дело тут не чисто.
 — Подумать только — бросить жену на произвол судьбы! — с негодованием воскликнула миссис Линд. — Говорят, это случается в Штатах, но чтобы у нас в Эвонли!
 — Но откуда вы знаете, что он ее бросил? — возразила Энн, которая была полна решимости считать своего приятеля невиновным, пока его вина полностью не доказана. — Мы же вообще не знаем, что у них произошло.
 — Скоро узнаем. Я сейчас иду туда, — заявила миссис Линд, которая, дожив до седых волос, так и не отучилась совать нос в чужие дела. — Я притворюсь, что ничего не знаю о ее приезде. Мистер Гаррисон обещал привезти из Кармоди лекарство для Томаса — чем не предлог? Я все разузнаю и на обратном пути зайду к вам и расскажу.
 И миссис Линд поспешила к Гаррисонам, ничуть не смущаясь тем, что там, возможно, разыгрывается семейная драма. Сама Энн в такую минуту ни за что не пошла бы к мистеру Гаррисону, но, будучи наделена нормальным женским любопытством, в глубине души радовалась, что миссис Аинд вознамерилась решить эту загадку. Так что Энн с Мариллой с нетерпением дожидались возвращения миссис Линд, но оказалось, что напрасно. В этот вечер миссис Линд в Грингейбл не вернулась. Дэви, который в девять часов пришел от своего приятеля Милти Боултера, объяснил им, в чем дело.
 — Я встретил миссис Рэйчел с какой-то незнакомой тетей, — сказал он. — Послушали бы вы, как они болтали — прямо хором, перебивая друг друга! Миссис Рэйчел велела вам передать, что уже поздно и она сегодня не зайдет… Энн, мне ужасно хочется есть. В четыре часа мама Милти налила нам чаю, но она ужасная жадина — не дала к чаю ни кекса, ни варенья… и даже хлеба было маловато.
 — Дэви, — Энн укоризненно покачала головой. — Это неприлично — критиковать людей, которые тебя угощали. Никогда больше так не делай.
 — Ладно, не буду, — с веселой готовностью отозвался Дэви. — Только про себя. Но ты мне все-таки дай чего-нибудь поесть.
 Энн посмотрела на Мариллу, которая прошла вслед за ней в кладовку и старательно прикрыла за собой дверь.
 — Дай ему хлеба со сливовым вареньем, Энн. Я хорошо себе представляю угощение миссис Боултер.
 Дэви взял предложенный ему кусок хлеба с вареньем и вздохнул.
 — Все-таки в этом мире как-то нескладно все устроено, — заметил он. — У кошки Милти все время случаются припадки — вот уже три недели. Милти говорит, что она в это время ужасно смешно дергается. И вот я сегодня специально пошел к ним посмотреть на кошкин припадок, а эта тварюга и не подумала его устраивать, хотя мы с Милти весь день ходили за ней и ждали, когда начнется. Ну да ладно, — заметно веселея, сказал Дэви — сливовое варенье оказывало свое утешительное действие. — Может, еще увижу в другой раз. Не перестанет же она вдруг устраивать припадки, если у нее уже появилась такая привычка, а, Энн? Какое вкусное варенье…
 Сливовое варенье было безотказным средством против любых огорчений, которые постигали Дэви.
 Целое воскресенье шел дождь, и никто не выходил из дому, но, несмотря на это, к понедельнику все жители Эвонли уже прослышали — в том или ином варианте — о приезде жены мистера Гаррисона. Школьники ни о чем другом не Говорили, и Дэви пришел из школы, до ушей напичканный информацией.
 — Марилла, у мистера Гаррисона новая жена… то есть не то чтобы новая, но Милти говорит, что они давно разженились. А я-то думал, что если уж люди женятся, они так и остаются женатыми на всю жизнь, но Милти говорит, что не всегда. Если они ссорятся, то, значит, разженятся. Милти говорит, что проще всего взять и уехать от своей жены. Вот мистер Гаррисон так и сделал, потому что она бросалась в него тяжелыми предметами… А Арти Слоун уверяет, что она не позволяла ему курить, а Нед Клей — что она все время ругалась. Я бы от жены из-за таких пустяков не уехал. Просто сказал бы ей: «Миссис Киз, извольте делать, как я вам говорю, потому что я мужчина!» Посмотрел бы я, как она после этого стала бы со мной спорить! Но Анетта Клей говорит, что это она от него уехала, потому что он отказывался соскребать с башмаков грязь, прежде чем войти в дом, и что она вполне понимает миссис Гаррисон. Пойду-ка я схожу к ним на ферму, посмотрю, какая она и как она себя сейчас ведет.
 Дэви скоро вернулся с огорченным видом:
 — Миссис Гаррисон нет дома… она уехала в Кармоди с миссис Рэйчел покупать новые обои. А мистер Гаррисон зовет тебя, Энн, и говорит, что хочет с тобой поговорить. И знаешь что, Энн, — пол чисто вымыт, а мистер Гаррисон побрит, хотя вчера он и не ходил в церковь.
 Энн тоже поразилась непривычному виду кухни в доме мистера Гаррисона. Пол был не просто вымыт, а сверкал потрясающей чистотой — видно, его долго и усердно скребли ножом. Вся мебель так и блестела, а в плиту можно было смотреться, как в зеркало. Мистер Гаррисон сидел за столом в рабочей одежде, которая еще в пятницу изобиловала прорехами, но теперь ее аккуратно подшили и заштопали. Хозяин был против обыкновения свежевыбрит, остатки волос на затылке аккуратно подстрижены.
 — Садись, Энн, садись, — произнес мистер Гаррисон чуть ли не погребальным тоном. — Эмилия уехала в Кар-моди с Рэйчел Линд… представляешь, они с Рэйчел Линд уже закадычные подруги. От женщин никогда не знаешь, чего ждать. Так-то, Энн, кончилась моя свободная жизнь… кончилась. Теперь мне от чистоты и порядка уже никуда не сбежать до самой могилы…
 Мистер Гаррисон старался говорить нарочито скорбным тоном, но веселая искорка в глазах выдавала его с головой.
 — Мистер Гаррисон, а ведь вы рады, что ваша жена к вам вернулась! — воскликнула Энн, грозя ему пальцем. — И не надо напускать на себя унылый вид — я вижу вас насквозь.
 Мистер Гаррисон смущенно ухмыльнулся.
 — Да… как сказать… вроде я начинаю привыкать, — признался он. — Честно говоря, я не так уж расстроился, когда Эмилия приехала. В такой деревушке на мужчину просто устраивают облаву — стоит сыграть партию в шашки с соседом, как ему уже сватают сестру этого самого соседа, да еще пишут об этом в газете.
 — Никто не стал бы вам сватать Изабеллу Эндрюс, если бы вы не притворялись холостяком, — сурово выговорила ему Энн.
 — Ничего я не притворялся. Если бы кто-нибудь спросил: женат ли я, — сказал бы: да, женат. Но вы все сами решили, что я холостяк. А мне на эту тему не очень-то хотелось распространяться… все-таки больное место.
 Представляю, что бы пела миссис Линд, если бы узнала, что от меня ушла жена.
 — А некоторые говорят, что это вы ушли от нее.
 — Нет, все началось с нее, Энн, это она всему заводила. Я тебе сейчас все расскажу как на духу. Мне не хочется, чтобы ты обо мне думала хуже, чем я есть на самом деле, да и об Эмилии тоже. Только пошли на веранду. Здесь теперь кошмарное место, мне просто не по себе. Может, я постепенно привыкну, но мне приятнее глядеть во двор — до него Эмилия еще не добралась. — Когда они удобно устроились на веранде, мистер Гаррисон начал повествование о своих семейных мытарствах. — До того как я сюда приехал, Энн, я жил в Скоттсфорде с сестрой, и это меня вполне устраивало. Она, конечно, убиралась в доме, но без особого усердия, не вмешивалась в мои дела и, прямо сказать, баловала меня… так, по крайней мере, утверждает Эмилия. Но три года назад она умерла. Перед смертью она ужасно беспокоилась, что станет со мной, и наконец взяла с меня обещание, что я женюсь. И посоветовала мне взять в жены Эмили Скотт, потому что у нее водятся денежки и она отличная хозяйка. «Да Эмили Скотт на меня и смотреть не захочет», — возразил я. «А ты сделай ей предложение и посмотри, что она скажет». Ну, чтобы успокоить сестру, я обещал, что так и поступлю… И можешь себе представить мое удивление, Энн, когда Эмили согласилась выйти за меня замуж… Такая хорошенькая умная женщина, согласилась выйти за такого старого пня. Поначалу я считал, что мне страшно повезло. Ну вот, поженились мы, значит, совершили двухнедельное путешествие и вернулись домой. Мы приехали в десять часов вечера, и поверишь ли, Энн?.. Через полчаса эта женщина уже расчищала дом и мыла полы. Само собой, дом я немножко запустил, — у тебя всегда на лице написано, что ты думаешь, Энн, — но не такая уж в нем была ужасная грязь. Пока я жил холостяком, я не очень-то обращал на это внимание, но, перед тем как жениться, пригласил работницу, кроме того, починил то, что было сломано, покрасил потолки… Я тебе вот что скажу, Энн: приведи Эмили в новенький с иголочки мраморный дворец, и она тут же натянет старое платье и начнет мыть полы. Так вот в тот вечер она занималась уборкой до часу ночи, а в четыре утра вскочила с постели и давай опять убираться. Так все и пошло. Каждый божий день она убиралась с утра до вечера — мела, вытирала пыль, мыла полы, кроме, конечно, воскресенья. А в воскресенье ей прямо свербило — не могла дождаться понедельника, чтобы снова взяться за уборку. Ну хорошо, для нее это было любимое занятие, и я, может, привык бы, если бы она к тому же не взялась меня перевоспитывать. Для этого я слишком поздно ей достался. Мне не разрешалось входить в дом, не сняв в дверях башмаки и не надев домашние тапки. Трубку мне разрешалось курить только в сарае. И видишь ли, оказалось, что я неправильно говорю, по-простому. Эмили была в молодости учительницей и никак не может это забыть. И еще, она просто дергалась, когда я отправлял кусок мяса в рот прямо с ножа. Короче говоря, она пилила и выговаривала мне с утра до вечера. Но если уж начистоту, Энн, когда она делала мне замечания, я только ворчал и не думал выполнять ее просьбы. Как-то я ей сказал, что когда я делал ей предложение, она не больно-то жаловалась на мой простой язык. Надо прямо сказать, женщине трудно стерпеть такой упрек. Она скорее согласится, чтобы муж ее поколотил, чем намекнул, будто она была рада его подцепить. Так мы и жили, непрерывно переругиваясь. Не очень-то приятная жизнь, но, может, мы и свыклись бы, если бы не Веселый Роджер. На нем наша семейная жизнь и раскололась. Эмили вообще не любила попугаев, а его ругань ее просто из себя выводила. Я же был привязан к этой птице — хотя бы в память о покойном брате. С самого детства я очень любил младшего братишку, а он перед смертью отправил ко мне Веселого Роджера. И чего злиться на попугая — он же не понимает, что говорит. Другое дело, когда человек сквернословит — этого я и сам не выношу. Но Эмили так не думала. У женщин же нет логики. Она попыталась отучить Веселого Роджера от его замашек, но это ей не удалось, как и не удалось отучить меня говорить «вчерась». И чем больше она старалась, тем больше назло ей упрямился попугай — так же как и я.
 В конце концов дошло до разрыва. Как-то Эмили пригласила в гости пастора с женой и еще другого пастора, тоже с женой: он в это время гостил у нашего. Я обещал унести Веселого Роджера куда-нибудь подальше, чтобы его не услышали… Сама Эмили ни за что не соглашалась даже притронуться к клетке. Я твердо был намерен выполнить свое обещание — мне вовсе не хотелось, чтобы пастор услышал у меня в доме грязные слова. Но, представляешь, забыл… Эмили так заморочила мне голову чистыми воротничками и этим «вчерась», что попугай у меня совершенно вылетел из головы. И вот, когда пастор номер один принялся читать молитву перед трапезой, Веселый Роджер, который остался на веранде за окном столовой, заголосил. Во двор как назло забрел индюк, а Веселый Роджер всегда распалялся при виде индюка. На этот раз он превзошел сам себя… Я вижу, ты улыбаешься, Энн, да я и сам не раз посмеивался, вспоминая, как он поливал индюка. Но в тот момент мне было почти так же стыдно перед гостями, как и Эмили. Я выскочил, схватил клетку и унес попугая в сарай. Не могу сказать, чтобы у меня за обедом было хорошее настроение — я видел по лицу Эмили, что это нам с попугаем даром не пройдет. Когда гости ушли, я отправился на выгон за коровами и по дороге думал, как наладить отношения с Эмили. Мне даже жалко ее стало, я понял, что не старался хоть немного угодить жене, да и пастор небось подумал, будто всем этим ругательствам Веселый Роджер научился от меня. Короче, я решил, что от попугая придется избавиться, и, пригнав домой коров, пошел сообщить Эмили о своем решении. Но Эмили я дома не нашел, а вместо нее на столе лежало письмо — ну как это всегда бывает в книжках. Эмили писала, что мне придется выбирать между ней и попугаем: она, дескать, возвращается в свой дом и будет там жить, пока я не приду и не скажу ей, что избавился от попугая.
 Ну, Энн, и разозлился же я, скажу тебе. «Ну и сиди там до второго пришествия, — сказал я себе, — а меня с повинной не дождешься». Я уложил в сундуки ее вещи и отправил их ей домой. Разговору у нас в деревне было — ужас! В Скоттсфорде сплетников хватает — не меньше, чем в Эвонли. Настроение у меня все время было препаршивое, и наконец я решил, что оттуда надо уехать, а то покоя мне не будет. Я собрался переселиться на ваш остров. Когда я приезжал сюда мальчиком, мне здесь очень понравилось. Но Эмили говорила, что не хочет жить в таком месте, где нельзя вечером выйти погулять — того и гляди, свалишься с обрыва в море. А я, опять назло ей, переехал сюда. Вот, собственно, и все.
 Все это время от Эмили не было ни слуху ни духу, и вдруг вчера вечером я возвращаюсь домой, и — нате! — она моет пол, на столе стоит готовый обед, первый приличный обед, что я съел с тех пор, как с ней расстался. Поешь, говорит, потом поговорим. Из чего я понял, что она для себя тоже сделала кое-какие выводы. Ну вот, она приехала и будет теперь здесь жить… тем более что Веселого Роджера уже нет, а остров оказался гораздо больше, чем она себе представляла… Вон они едут, Эмили и миссис Линд. Нет, не уходи. Оставайся, тебе надо познакомиться с Эмили. Ты ей очень понравилась… Она меня спрашивала, кто эта красивая девушка с рыжими волосами, которая живет в соседнем доме.
 Миссис Гаррисон радостно приветствовала Энн и уговорила ее остаться к чаю.
 — Джеймс мне много про вас рассказывал: как вы хорошо к нему относились, пекли ему кексы и вообще помогали, — сказала она. — Я хочу поскорее познакомиться со всеми нашими соседями. Миссис Линд замечательная женщина, правда? Она так дружески ко мне отнеслась.
 Когда Энн вечером собралась домой, миссис Гаррисон вызвалась ее проводить.
 — Джеймс, наверное, рассказал вам про нас? — доверительно спросила она.
 — Да.
 — Тогда я не буду повторяться. Джеймс справедливый человек и неправды говорить не станет. Должна признать, что немалая часть вины лежит и на мне. Не успела я пробыть дома и часа, как пожалела о своем скоропалительном решении. Но пойти на попятный мне гордость не позволила. Теперь я понимаю, что слишком много от него требовала. А уж придираться к ошибкам в его речи было просто глупо. Какая разница, делает муж ошибки или нет, главное, чтобы он обеспечивал жену да не лазал по полкам и не подсчитывал, сколько сахару она извела за неделю. Сейчас я верю, что мы будем жить мирно и счастливо. Хотела бы я знать, кто этот Наблюдатель. Мне хочется сказать ему огромное спасибо.
 Энн не выдала тайну Наблюдателя, и миссис Гаррисон так и не узнала, что Энн передала автору заметки ее благодарность. Все-таки поразительно, думала Энн, какие серьезные последствия имела одна пустяковая заметка. Она примирила поссорившихся мужа с женой и создала человеку репутацию пророка.
 Дома Энн застала миссис Рэйчел. Она сидела с Мариллой Hia кухне и рассказывала ей историю Гаррисонов.
 — Ну и как тебе понравилась миссис Гаррисон? — спросила она Энн.
 — Очень понравилась. Славная женщина.
 — Вот и я то же самое говорю. Я тут убеждала Мариллу ради нее забыть про недостатки мистера Гаррисона и постараться, чтобы ей здесь было хорошо. Ну ладно, мне пора домой. Томас, наверное, уже заждался. С тех пор как приехала Элиза, я стала чаще уходить из дому. Ему как будто последнее время лучше, но все-таки я не люблю оставлять его надолго. Говорят, Джильберт Блайт не будет учительствовать в будущем году, а осенью намерен поступить в университет.
 Миссис Рэйчел бросила на Энн внимательный взгляд, но та в этот момент склонилась над Дэви, который уснул на диване, и любознательная соседка ничего не смогла прочитать у нее на лице. Энн взяла Дэви на руки и понесла наверх, прижав свою щеку к кудрявой головке мальчика. Когда она поднималась по лестнице, Дэви обнял Энн за шею и поцеловал липкими от варенья губами:
 — Ты такая хорошая, Энн. Милти Боултер сегодня написал на грифельной доске стишок и показал его Дженни Слоун:



   Губы как розы, глаза как фиалки,
   Нету другой такой милой и сладкой.



 И я тоже о тебе так думаю, Энн…




 Глава двадцать третья
 ЗА ПОВОРОТОМ ДОРОГИ


 Томас Линд ушел из жизни так же тихо и незаметно, как жил. Его жена нежно и неустанно ухаживала за больным. Если, еще совершенно здоровым, Томас иногда раздражал ее своей медлительностью и кротостью и порой слышал от нее резкое слово, с больным мужем она разговаривала только тихим ласковым голосом, умело и нежно прикасалась к нему и безропотно просиживала у его постели бессонные ночи.
 — Ты была мне хорошей женой, — признался ей Томас однажды вечером, когда она сидела рядом с его постелью и держала в своей загрубелой от работы руке его худую бледную руку. — Очень хорошей женой. Мне жаль, что я не нажил богатства и не обеспечил твою старость, но дети позаботятся о тебе. Они у нас умные и деловые ребята, все в мать. Хорошая мать… хорошая женщина…
 С этими словами он уснул. А на следующее утро, когда рассвет едва забрезжил над остроконечными елями, Марилла тихо вошла в комнату Энн.
 — Энн, проснись. Томас Линд умер… только что приходил их работник. Я иду к Рэйчел.
 В день похорон Томаса Линда Марилла ходила по дому с каким-то странно задумчивым видом. Иногда она бросала взгляд на Энн и, казалось, хотела ей что-то сказать, потом качала головой и крепко сжимала губы. После вечернего чая она пошла к миссис Рэйчел, а вернувшись, поднялась в комнату Энн, где та проверяла ученические тетрадки.
 — Как миссис Линд, очень горюет? — спросила Энн.
 — Сейчас немного успокоилась, — ответила Марилла, садясь на кровать Энн — действие, которое она могла совершить, только совершенно забывшись, поскольку считала, что садиться на заправленную постель — поступок непростительный. — Но ей очень одиноко. Элиза сегодня уехала домой… у нее заболел сын.
 — Вот покончу с тетрадками и сбегаю к миссис Линд, — пообещала Энн. — Поговорю с ней, немного ее развлеку. Я, правда, хотела сегодня заняться латынью, но латынь может и подождать.
 — Джильберт Блайт, видимо, осенью уедет в университет, — вдруг сказала Марилла. — А ты не хочешь, Энн?
 Энн с изумлением воззрилась на нее.
 — Конечно, я хотела бы, Марилла. Но это же невозможно.
 — Мне кажется, возможно. Я всегда считала, что ты должна пройти университетский курс. Мысль, что ты отказалась от университета из-за меня, всегда меня мучила.
 — Но, Марилла, я ни на минуту не пожалела о том, что осталась в Эвонли. Это были такие счастливые два года.
 — Да, я знаю, ты не чувствовала неудовлетворенности. Но дело же не в этом. Тебе надо закончить образование. У тебя достаточно сбережений, хватит на один год в Редмонде, а того, что мы выручим за скотину, хватит еще на год… а потом, может быть, ты заслужишь стипендию.
 — Да, но как же я уеду, Марилла? С глазами у тебя сейчас лучше, но я не могу бросить на тебя близнецов. С ними все-таки очень много возни.
 — Я буду не одна. Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Мы сегодня долго разговаривали с Рэйчел. Энн, она в полной растерянности. У нее не так много денег. Оказывается, они восемь лет назад заложили ферму, чтобы дать деньги младшему сыну, который уезжал в Виннипег, и с тех пор только выплачивали проценты по закладной. Да и болезнь Томаса обошлась недешево — врачи, лекарства… то одно, то другое. Теперь Рэйчел придется продать ферму, и она думает, что после всех счетов ей останутся крохи. Она говорит, что поедет жить к дочери, но мысль о том, чтобы уехать из Эвонли, ее просто убивает. В ее возрасте не так-то просто завести новых друзей. И вот, Энн, мне пришло в голову пригласить ее жить к нам, но я решила сначала обсудить это с тобой. Если бы Рэйчел жила здесь, ты могла бы поехать учиться в Редмонд. Что ты об этом думаешь?
 — Я думаю… у меня такое чувство… точно мне подарили луну… а я толком не знаю, что с ней делать. — У Энн был совершенно ошеломленный вид. — Что же касается того, пригласить миссис Линд сюда жить или нет, — это решать тебе, Марилла. Ты уверена, что вы… уживетесь? Миссис Линд добрая женщина и хорошая соседка, но… но…
 — Ты хочешь сказать, что у нее есть недостатки? Конечно, есть, но уж лучше терпеть все ее недостатки, чем остаться без своего единственного близкого друга. Без нее я просто пропаду от одиночества. Мы жили рядом сорок пять лет и ни разу не поссорились… хотя однажды были к этому близки — когда ты ей нагрубила за то, что она назвала тебя некрасивой и рыжей.
 — Да уж, я ей нагрубила, — с сожалением кивнула Энн. — Такие вещи не забываются. И как же я в ту минуту ненавидела бедную миссис Линд!
 — А вспомни свое извинение! Ох, Энн, и натерпелась же я с тобой! Просто ума не могла приложить, как тебя держать в узде. Мэтью — тот тебя лучше понимал.
 — Мэтью меня прекрасно понимал, — тихо сказала Энн.
 — Мы придумали, как нам сделать, чтобы у нас с Рэйчел не было повода ссориться. Мне всегда казалось, что две женщины не могут ужиться в одном доме, потому что пользуются одной кухней и путаются друг у друга под ногами. Ну так вот, я отдам Рэйчел верхнюю комнату под спальню, а комнату для гостей — под кухню. Нам ведь эта комната для гостей совсем не нужна. Она там поставит себе плиту, мебель, с которой не захочет расстаться, и будет жить независимой от меня жизнью. По-моему, так всем будет удобно. На жизнь ей денег хватит — ее дети об этом позаботятся. А я всего лишь предлагаю ей, так сказать, место для жилья. Мне эта идея очень нравится, Энн. А тебе?
 — Раз нравится, то поди и пригласи миссис Линд, — решительно сказала Энн. — Мне самой было бы очень жаль, если бы она уехала из Эвонли.
 — И если Рэйчел согласится, — продолжала Марилла. — ты сможешь поехать учиться. Мне с ней не будет одиноко, и она поможет мне воспитывать Дэви и Дору.
 В тот вечер Энн долго сидела у окна. В душе ее боролись противоречивые чувства. Вдруг… совершенно неожиданно… она оказалась у поворота дороги. За поворотом она увидела университет, с которым было связано столько радужных надежд и мечтаний. Но Энн сознавала, что, завернув за поворот, она расстанется со многим из того, что успела полюбить, с обязанностями и интересами, к которым приросла душой и которые приносили ей много радости. Придется уйти из школы, а она так любила своих учеников, всех до единого, даже глупых и непослушных. А мысль о Поле Ирвинге заставила ее задуматься: стоит ли Редмонд такой жертвы?
 — За эти два года я пустила здесь массу корешков, — поведала Энн луне, — и вырывать их будет очень больно. Но, наверное, все-таки лучше поехать учиться. Марилла права: если можно, надо получить высшее образование. Пора вытащить все мои честолюбивые замыслы из сундука, где они пылились два года, и хорошенько их встряхнуть…
 На следующий день Энн написала просьбу об увольнении. А миссис Рэйчел после долгого задушевного разговора с Мариллой с благодарностью приняла ее предложение поселиться в Грингейбле. Но лето она решила прожить в собственном доме: все равно ферму можно будет продать только осенью, и для продажи ее надо хорошенько подготовить.
 — Вот уж не думала, что когда-нибудь буду жить так далеко от дороги, — со вздохом сказала себе миссис Рэйчел. — Но сейчас Грингейбл как-то ожил и уже не кажется таким заброшенным местом. К Энн вечно ходит молодежь, а уж с близнецами и вовсе не соскучишься. И вообще, я скорее согласилась бы жить на дне колодца, чем уехать из Эвонли.
 Эти два исторических решения моментально вытеснили из умов местных сплетниц тему о приезде миссис Гаррисон. Люди качали головами и предупреждали Мариллу, что она пожалеет о своем необдуманном приглашении. Эти две женщины не уживутся — таково было общее мнение. Каждая любит, чтобы все было по ее воле, и соседи предрекали ссоры и неизбежный разрыв. Но все эти мрачные предсказания ничуть не беспокоили Мариллу и Рэйчел. Они четко договорились о разделении прав и обязанностей и были намерены придерживаться своей договоренности.
 — Я не буду вмешиваться в твои дела, а ты не вмешивайся в мои, — твердо заявила миссис Рэйчел. — Что же касается близнецов, то я с радостью сделаю для них все, что в моих силах, но я сразу и наотрез отказываюсь отвечать на бесконечные вопросы Дэви. Я не энциклопедия и не адвокат из Филадельфии. Для этого здесь будет очень не хватать Энн.
 — Ну знаешь, ответы Энн порой бывали еще чудней, чем вопросы Дэви, — усмехнулась Марилла. — Конечно, дети станут по ней страшно скучать, но нельзя же принести ее будущее в жертву ненасытной любознательности Дэви. Когда он задает вопрос, на который нельзя ответить, я говорю ему, что детей должно быть видно, но не слышно. По крайней мере меня так воспитывали, и никто мне еще не доказал, что старое воспитание было хуже всех этих педагогических выдумок.
 — Но нельзя отрицать, что на Дэви методы Энн явно подействовали. Его просто не узнать.
 — Да, он неплохой мальчик, — призналась Марилла. — Честно говоря, я не ожидала, что настолько полюблю этих детей. Дэви умеет так подмазаться, что ему все прощаешь, а Дора вообще прелестная девочка, только вот… как бы сказать… немного…
 — Скучная? Вот именно, — подтвердила миссис Рэйчел. — Как книга, где на каждой странице написано одно и то же. Из Доры получится отличная добросовестная домохозяйка, но с неба звезд она не хватает. Что ж, с такими людьми спокойно жить, даже если они не очень интересные.
 Джильберт Блайт был, пожалуй, единственным человеком в Эвонли, который не испытал никаких сожалений при известии о том, что Энн больше не будет преподавать в школе, а едет учиться в Редмонд. Ученики Энн восприняли это сообщение как непоправимое бедствие. Аннета Бэлл закатила дома истерику. Энтони Пайн по дороге домой учинил две яростные, совершенно неспровоцированные драки — просто для того чтобы выпустить пар. Барбара Шоу проплакала всю ночь. Поль Ирвинг заявил бабушке, что неделю не будет есть овсянку.
 — Не могу, бабушка, — сказал он. — Я вообще не уверен, что смогу хоть что-нибудь протолкнуть в горло. Там у меня стоит огромный ком. Если бы Джейк Донелл не шел рядом, я бы плакал всю дорогу от школы до дома. А так, наверное, буду плакать всю ночь. Только не хочется идти завтра в школу с красными глазами. Слезы принесли бы мне огромное облегчение. Но кашу я в любом случае есть отказываюсь. Мне нужна вся сила воли, чтобы перенести это несчастье, бабушка, и на овсянку ее уже не останется. Я просто не знаю, как я буду жить, когда наша красивая мисс Энн уедет учиться. Милти Боултер говорит, что к нам, наверное, пришлют мисс Джейн Эндрюс. Может, она и неплохая учительница, но у меня с ней никогда не будет такого взаимопонимания, как с мисс Ширли.
 Диана тоже, конечно, очень огорчилась.
 — Как мне будет одиноко зимой, — уныло говорила она Энн в ее комнатке, залитой серебристым сиянием луны. Энн сидела в кресле-качалке, а Диана на кровати, сложив ноги по-турецки. — Вы с Джильбертом уедете… Алланы тоже уезжают. Мистеру Аллану предлагают приход в Шарлоттауне, и он, конечно, согласится. Как все ужасно! У нас всю зиму не будет своего пастора, и каждое воскресенье придется слушать очередного кандидата… А из них половина будут наводить нестерпимую скуку.
 — По крайней мере, я надеюсь, что они не переведут к нам мистера Бакстера из Ист-Графтона, — сказала Энн, — который добивается нашего прихода. Он читает такие унылые проповеди. Мистер Бэлл говорит, что он проповедник старой школы, но миссис Линд считает, что у него просто несварение желудка. Его жена плохо готовит, а миссис Линд утверждает, что когда человеку приходится все время есть недоброкачественную пищу, состояние его пищеварительной системы начинает сказываться и на его теологических взглядах. Миссис Аллан совсем не хочет уезжать. Она говорит, что все здесь так хорошо к ней относились, и у нее такое чувство, будто она расстается с друзьями, которых знала всю жизнь. Кроме того, здесь остается могила ее ребенка… Она говорит, что просто не представляет, как она ее бросит: малышке было всего три месяца, когда она умерла, и миссис Аллан уверена, что ей будет плохо без мамы. Миссис Аллан почти каждый вечер ходила через березовую рощу на кладбище и пела колыбельную над могилой. Она мне это рассказала, когда я в прошлый раз относила розы на могилу Мэтью. Я обещала ей — пока буду в Эвонли — класть цветы на могилу ее малышки, а когда уеду, то думаю, что…
 — …это буду делать я, — с готовностью подхватила Диана. — Обязательно. И на могилу Мэтью тоже.
 — Спасибо, дорогая. Я действительно хотела тебя об этом попросить.
 — А общество, наверное, развалится без тебя и Джильберта, — уныло предсказала Диана.
 — Ничего подобного, — энергично возразила Энн. — Оно уже прочно стоит на ногах. Главное, что это дело увлекло взрослых. Посмотри, как они за лето преобразили свои палисадники. А я из Редмонда буду вам писать про все полезное, что узнаю об этом. Не надо грустить, Диана. Не омрачай мою радость. Потом, когда придет время уезжать, я сама, наверное, разревусь.
 — Тебе хорошо радоваться… ты едешь в университет и будешь жить там интересной жизнью, заведешь себе массу новых друзей.
 — Конечно, я надеюсь завести друзей, — задумчиво ответила Энн. — Но сколько бы у меня ни появилось новых друзей, старые всегда будут дороже… особенно одна черноглазая девочка с ямочками на щеках. Как ты думаешь, Диана, кого я имею в виду?
 — Но в Редмонде столько умных девушек, — вздохнула Диана, — а я глупая деревенская девчонка, которая даже не всегда правильно говорит, хотя, если подумать, я знаю, как надо говорить. Конечно, эти два года нам было очень хорошо вместе — такое не может продолжаться вечно. Но по крайней мере я знаю одного человека, который счастлив, что ты едешь в Редмонд. Энн, я хочу тебя кое о чем спросить… задать тебе серьезный вопрос. Только не сердись и ответь так же серьезно… Тебе нравится Джильберт?
 — Как друг — очень, но не в том смысле, на который ты намекаешь, — спокойно ответила Энн.
 Диана вздохнула. Она, видимо, надеялась на другой ответ.
 — Может быть… когда-нибудь… когда я встречу своего суженого… — Энн мечтательно улыбнулась.
 — Но как ты узнаешь, что это твой суженый?
 — Узнаю… почувствую. Ты же знаешь, каков мой идеал, Диана.
 — Но идеалы у людей иногда меняются.
 — Мой не изменится. Я просто не смогу полюбить человека, который не соответствует моему идеалу.
 — А что, если ты его никогда не встретишь?
 — Тогда я умру старой девой, — рассмеялась Энн. — По-моему, это не самая ужасная смерть.
 — Ну, умереть-то, допустим, нетрудно, но жить старой девой я бы не хотела, — возразила Диана. — Правда, если бы я была такой старой девой, как мисс Лаванда, я, может, и не очень возражала бы. Но такой мне не быть. В сорок пять лет я стану жуткой толстухой. И если в худенькой старой деве есть что-то романтическое, то уж в толстой нет ни капли. Между прочим, Нельсон Аткинс три недели назад сделал предложение Руби Джиллис. Мне Руби про это сама рассказала. Она говорит, что ни за что бы не согласилась, потому что не хочет жить с его родителями, но он так красиво и романтично предложил ей руку и сердце, что она совсем потеряла голову. Однако не настолько, чтобы сразу согласиться. Она сказала, что подумает и даст ответ через неделю. А на следующий день она пришла на встречу любительниц шитья, которая на этот раз состоялась в доме матери Нельсона, и там увидела на столе книгу «Полный справочник по этикету». Руби говорит, что просто обомлела, когда раскрыла главу «Как делать предложение» и увидела, что Нельсон слово в слово повторил ей ту рекомендацию, которая там дается. Она пошла домой и написала ему весьма ядовитый отказ! С тех пор, по ее словам, отец и мать Нельсона не спускают с него глаз — боятся, как бы он не утопился в реке, но Руби говорит, что они зря беспокоятся — в той книге сказано, как должен вести себя отвергнутый жених, и ни слова нет про самоубийство. И еще, по словам Руби, по ней буквально сохнет Вильбур Блэр, но и он ей совершенно безразличен… Энн нетерпеливо тряхнула головой.
 — Мне не хотелось говорить… как-то нехорошо по отношению к подруге… но Руби Джиллис стала действовать мне на нервы. Она мне очень нравилась, когда мы вместе учились в школе и потом в Куинс-колледже… хотя, конечно, не так, как ты или Джейн. Но она совершенно изменилась за тот год, что прожила в Кармоди… стала такая…
 — Я знаю, что ты имеешь в виду, — кивнула Диана. — В ней проснулись семейные качества Джиллисов — так что она тут даже и ни при чем. Миссис Линд говорит, что девушки из семейства Джиллисов никогда не думали ни о чем, кроме кавалеров. Руби говорит только о молодых людях, повторяет их комплименты, рассказывает, что они все без ума от нее, — в Кармоди ей, дескать, проходу не дают. И знаешь, что самое странное — все это правда, — с некоторым возмущением признала Диана. — Вчера я встретилась с ней в магазине мистера Блэра, и она прошептала мне на ухо, что только что подцепила еще одного поклонника. Я не стала спрашивать, кто это, потому что знала, как ей хочется похвастаться. Ну что ж, помнишь, Руби еще девочкой говорила, что, когда вырастет, заведет кучу поклонников, будет им всем кружить голову и как следует повеселится, прежде чем выйдет замуж. Как она отличается от Джейн, правда? Джейн такая милашка, такая воспитанная и тактичная…
 — О, Джейн у нас просто золото, — согласилась Энн и добавила, нежно похлопывая по пухлой ручке, свисавшей с подушки, — но никто из них не сравнится с моей дорогой Дианой. Помнишь тот день, когда мы впервые встретились и дали клятву быть закадычными подругами? Мы ведь сдержали эту клятву. Мы ни разу не поссорились, даже не обиделись друг на друга. Я никогда не забуду, как была счастлива, когда ты сказала, что любишь меня. Я была так одинока в детстве, так жаждала, чтобы меня кто-нибудь полюбил. И только сейчас поняла, как бы иссохла без любви моя душа. Я никому не была нужна, никто не хотел обременять себя заботой обо мне. Если бы не мир фантазий, где у меня имелись и друзья, и любовь, я была бы совершенно несчастной девочкой. Но когда я приехала в Грингейбл, все изменилось. А потом я встретила тебя. Ты даже не представляешь, как много для меня значила твоя дружба. Спасибо тебе, дорогая Диана, за все то тепло и любовь, которыми ты меня наградила.
 — Я всегда буду любить тебя, — со слезами в голосе проговорила Диана, — больше всех… больше всех подруг. И если у меня когда-нибудь будет дочка, я назову ее Энн.




 Глава двадцать четвертая
 В ГОСТЯХ У МИСС ЛАВАНДЫ


 — Куда это ты собралась, Энн? — спросил Дэви. — А какое платье — потряс!
 Энн спустилась к обеду в новом платье из светло-зеленого муслина. Это было первое цветное платье, которое она надела после смерти Мэтью. Оно очень ей шло, оттеняя нежные краски ее лица и медный блеск волос.
 — Сколько раз я тебе говорила: не употребляй это слово, Дэви, — строго сказала Энн. — Я иду в Приют Радушного Эха.
 — Возьми меня с собой, — попросил Дэви.
 — Я бы взяла, если бы ехала туда в коляске. Но я пойду пешком, твоим ногам такой путь не под силу. Кроме того, со мной пойдет Поль, и, боюсь, ты не очень обрадуешься его обществу.
 — Да нет, мне теперь Поль стал больше нравиться, — ответил Дэви, отправляя в рот полную ложку пудинга с киселем. — С тех пор как я и сам стал ничего себе, мне уже и не так важно, что он лучше меня. Когда-нибудь я его догоню — и по ногам, и по поведению. А потом, в школе Поль заступается за нас, второклашек, и играет с нами в разные игры.
 — А как это Поль угодил вчера в ручей? — спросила Энн. — Я увидела его на игровой площадке — мокрый, хоть выжимай, — и послала домой переодеваться. Так и не знаю, что случилось.
 — Ну, это получилось как будто нечаянно, — объяснил Дэви. — Голову в воду он сунул нарочно, а все остальное попало туда случайно. Мы играли около ручья, и Прилли Роджерсон за что-то разозлилась на Поля — она вообще ужасно противная злая девчонка, хотя и хорошенькая… и сказала, что его бабушка каждый вечер накручивает ему волосы на бигуди. Поль, может, и наплевал бы на нее, но Грейси Эндрюс стала смеяться, а Поль весь покраснел, потому что он жутко в нее влюблен — приносит ей цветы, таскает ее сумки и все такое. Ну вот, он покраснел как помидор и сказал, что ничего такого его бабушка не делает, а волосы у него кудрявые от природы. И потом лег на берег ручья и сунул голову в воду. Нет, это не тот ручей, из которого мы пьем, — поспешно добавил Дэви, увидев ужас на лице Мариллы, — это другой, такой маленький. Но там очень скользкий берег, вот Поль и бултыхнулся в воду. И какой же был всплеск, Энн, — потряс!.. Ой, Энн, извини — нечаянно выскочило… Был замечательный всплеск. И какой же он был смешной, когда выполз на берег, — весь мокрый и грязный. Девочки умирали со смеху, но Грейси не смеялась. Ей было его жалко. Грейси очень хорошая девочка, только она курносая… Я себе выберу жену с хорошеньким носиком, как у тебя, Энн.
 — На мальчика, который вымазывает все лицо сиропом, когда ест пудинг, не захочет смотреть ни одна девушка, — сурово сказала Марилла.
 — Но я же умоюсь, а потом уж пойду за ней ухаживать, — возразил Дэви, пытаясь вытереть липкие пятна тыльной стороной ладони. — И за ушами тоже вымою, даже если никто и не напомнит. Сегодня утром я сам вспомнил, Марилла. Я уже гораздо реже забываю то, что ты мне говоришь. Вот только, — вздохнул Дэви, — на теле столько всяких мест, до которых трудно добраться, что все их никак не упомнишь. Ладно, если ты меня не возьмешь к мисс Лаванде, Энн, я пойду в гости к миссис Гаррисон. Она очень хорошая женщина. Специально держит в шкафу банку с печеньем для голодных мальчиков и дает мне соскребать остатки из кастрюли, где она замешивала сливовый кекс. А на стенках много всего остается. Мистер Гаррисон всегда был неплохой мужчина, а с тех пор как снова женился, стал еще лучше. Похоже, женатые люди лучше неженатых. Почему ты не выходишь замуж, Марилла?
 Марилла никогда особенно не роптала на судьбу по поводу своего незамужнего состояния, и обменявшись с Энн многозначительными взглядами, дружелюбно ответила что никто не захотел на ней жениться.
 — А почему ты сама не попросила кого-нибудь на тебе жениться? — удивился Дэви.
 — Ну что ты говоришь? — вдруг высказалась Дора, нарушив свое правило открывать рот за столом, только если к ней обращаются с вопросом. — Ты разве не знаешь, что предложение должен делать мужчина?
 — И почему это всегда мужчина? — пробурчал Дэви. — Куда ни поглядишь — все должен делать мужчина. Марилла, дай мне еще немного пудинга.
 — Хватит с тебя — живот заболит, — ответила Марилла, но все же положила ему на тарелку еще кусочек.
 — Как жалко, что нельзя питаться одним пудингом. А почему нельзя, Марилла?
 — Потому что пудинг скоро надоел бы тебе, и ты вообще не стал бы его есть.
 — Ну, это надо сначала попробовать, — с сомнением сказал Дэви. — Но лучше уж есть пудинг иногда, чем совсем никогда, как в доме Милти Боултера. Он говорит, что его мама угощает гостей только сыром — кусочек каждому и еще один для видимости.
 — Если Милти Боултер рассказывает такие вещи про свою мать, тебе вовсе не обязательно их повторять, — выговорила ему Марилла.
 — Чтоб мне провалиться! — Дэви подобрал это выражение у мистера Гаррисона и с удовольствием его использовал при каждом удобном случае. — Милти-то считает, что его мать правильно делает. Он очень даже гордится ею, потому что все говорят, что миссис Боултер из снятого молока масло собьет.
 — Ой, кажется, куры опять забрались на клумбу с анютиными глазками, — торопливо сказала Марилла и, встав из-за стола, поспешила во двор.
 Оклеветанные куры и близко не подходили к клумбе, да Марилла даже не посмотрела в ее сторону. Вместо этого она плюхнулась на крышку погреба и хохотала так, что у нее потекли слезы.
 Когда Энн с Полем пришли в Приют Радушного Эха, мисс Лаванда и Шарлотта Четвертая пропалывали в саду грядки, ровняя землю граблями и подрезая кусты. Мисс Лаванда, в платье с оборочками, хорошенькая и веселая, бросила секач и радостно побежала навстречу гостям, а Шарлотта Четвертая, глядя на них, улыбалась во весь свой рот.
 — Здравствуй, Энн. Я так и думала, что ты сегодня придешь. Сегодняшний день словно создан для тебя, а раз так, ты должна была прийти. Как жаль, что многие не понимают, что для чего создано, и из кожи вон лезут, лишь бы соединить вещи, которые друг для друга вовсе не подходят. Как ты вырос, Поль! По крайней мере на полголовы!
 — Да, как говорит миссис Линд, вдруг начал расти по ночам, словно осот, — отозвался Поль, явно обрадованный этим замечанием. — Бабушка считает, что это наконец сработала овсянка. Может, и так. Во всяком случае, от такого количества овсянки кто хочешь вырос бы. Надеюсь, я теперь и дальше буду расти, раз уж начал, и стану таким же высоким, как папа. В нем шесть футов, мисс Лаванда.
 Мисс Лаванде это было известно. Румянец на ее щеках вспыхнул ярче. Она взяла Поля и Энн за руки и молча повела их в дом.
 — А эхо сегодня откликнется, мисс Лаванда? — поинтересовался Поль.
 В тот день, когда он в первый раз пришел сюда, дул сильный ветер и эха почти не было слышно.
 — Да, сегодня как раз подходящий день, — ответила мисс Лаванда, возвращаясь из страны воспоминаний к действительности. — Но сначала мы все поедим. После такой прогулки вы наверняка проголодались, а мы с Шарлоттой Четвертой можем поесть в любое время дня… Аппетит нас еще ни разу не подводил. Так что пойдем пошарим по полкам в кладовке. Там много чего найдется. У меня было предчувствие, что сегодня придут гости, и мы с Шарлоттой Четвертой как следует подготовились.
 — А по-моему, у вас всегда припасено что-нибудь вкусное, — заявил Поль. — Вот и у бабушки тоже. Только она считает, что есть нужно строго в положенное время и за столом. А сейчас еще как будто не положенное время? — засомневался он.
 — Я думаю, она позволила бы тебе подзакусить после такой долгой прогулки, — сказала мисс Лаванда, обменявшись с Энн лукавым взглядом поверх черных кудрей Поля. — Есть когда попало вредно для здоровья, это верно. Поэтому мы так и любим это делать — я и Шарлотта Четвертая. Мы с ней живем вопреки законам здорового питания, едим тяжелую для желудка пищу, когда нам приходит такая фантазия — даже ночью. И ничего плохого не делается. Правда, если попадается статья в журнале, которая предупреждает о дурных последствиях беспорядочного питания, мы ее вырезаем и пришпиливаем на стену кухни, чтобы не забыть, и даем себе зарок есть только три раза в день. Но все равно забываем… и вспоминаем лишь после того, как съедим то самое, против чего нас предупреждала статья. Пока все сходит нам с рук. Правда, Шарлотте Четвертой несколько раз снились кошмары, после того как мы наедались на ночь пончиков, мясного пирога и фруктового кекса.
 — Бабушка разрешает мне выпить на ночь стакан молока и съесть кусочек хлеба с маслом, а по воскресеньям она намазывает на этот кусочек еще и варенья, — поведал Поль. — Поэтому я всегда с нетерпением жду воскресного вечера… но не только из-за варенья. Воскресенье всегда так долго тянется. Бабушка говорит, что для нее воскресенье проходит незаметно и что папа, когда был мальчиком, никогда не тяготился выходными. А я так просто не знаю, чем в воскресенье заняться. Я, конечно, много думаю, но боюсь, что мысли мои все о мирском. Бабушка говорит, что в воскресенье она думает только о духовном. Но мисс Энн как-то сказала, что все прекрасные мысли, по сути дела, духовны, о чем бы они ни были и в какой бы день недели мы их ни думали. Но бабушка, по-моему, считает, что по-настоящему духовные мысли — это только о проповедях и уроках воскресной школы. А когда мисс Энн и бабушка расходятся во мнениях, я просто не знаю, как быть. В глубине души, — Поль положил руку на сердце и поднял на мисс Лаванду очень серьезный взгляд, — я согласен с мисс Энн. Однако бабушка вырастила папу по своим правилам, и из него получился замечательный человек, а мисс Энн еще никого не вырастила, хотя помогает воспитывать Дэви и Дору. Но что из них получится, мы еще не знаем. Надо подождать, пока они вырастут. Так что, пожалуй, надежнее полагаться на бабушку.
 — И правильно, — согласилась Энн. — И потом, если бы мы с твоей бабушкой попытались докопаться до сути наших взглядов, то оказалось бы, что мы имеем в виду одно и то же. Так что слушай бабушку, у нее большой опыт. А мы подождем, пока вырастут близнецы. Тогда уже можно будет сказать, что и мой метод ничуть не хуже.
 Перекусив, они вышли в сад, где Поль наконец познакомился с эхом, которое привело его в полный восторг. А Энн и мисс Лаванда сидели на скамеечке и беседовали.
 — Значит, осенью ты уезжаешь? — грустно спросила мисс Лаванда. — Я знаю, что должна радоваться за тебя, Энн… но я такая эгоистка… меня это страшно огорчает. Как мне будет тебя не хватать! Иногда мне кажется, что завидовать тем, кто имеет друзей вредно. Рано или поздно они уходят из твоей жизни, и это причиняет такую боль, что лучше уж одиночество и пустота, которые были до них.
 — Ну, такие мысли можно ожидать от мисс Элизы Эндрюс, но никак не от вас, мисс Лаванда, — ответила Энн. — Хуже пустоты нет ничего… И я вовсе не ухожу из вашей жизни навсегда. Я буду вам писать, приеду на каникулы. Милая мисс Лаванда, что-то у вас такой сегодня бледный и утомленный вид.
 — О-го-го! — кричал Поль, забравшись на мостик.
 Не все звуки, которые он издавал, отличались мелодичностью, но назад они возвращались, словно побывав в лаборатории алхимика — превращенные в чистое золото и серебро.
 — Мне все надоело, — призналась мисс Лаванда, нетерпеливо дернув плечом. — У меня в жизни нет ничего, кроме эха — эха утерянных надежд, мечтаний и радостей. Красивое, насмешливое эхо. Энн, прости, что я навожу на тебя тоску. Просто я старею, а старость портит мой характер. К шестидесяти годам я стану капризной злой старухой.
 Тут появилась Шарлотта Четвертая, которая куда-то исчезала, и объявила, что северо-восточный угол выгона мистера Джона Кимбалла весь красный от ранней земляники. Может, мисс Ширли хочет пойти ее пособирать?
 — Ранняя земляника?! — воскликнула мисс Лаванда. — Оказывается, я еще не такая старая… Девочки, когда вы принесете землянику, мы будем ее есть и пить чай здесь, в саду, под серебристым тополем. Я все приготовлю и выставлю на стол сливки.
 Энн и Шарлотта Четвертая отправились на выгон мистера Кимбалла. Это был зеленый лужок, затерявшийся в лесу, где воздух мягок, как бархат, ароматен, как клумба с фиалками, и золотист, как янтарь.
 — Как здесь чудесно и как дивно пахнет, — восхитилась Энн. — Так и кажется, что пьешь настой солнечных лучей.
 — Верно, мисс, мне кажется то же самое, — согласилась Шарлотта Четвертая, которая согласилась бы с Энн, даже если бы та сказала, что пьет настой полыни. Каждый раз после посещения Энн Шарлотта Четвертая поднималась в свою комнатку над кухней и начинала упражняться перед зеркалом, подражая речи, выражению лица и походке Энн. Шарлотта не обманывала себя, что ей это удается, но ее еще в школе научили, что терпение и труд все перетрут. Она не теряла надежды, что когда-нибудь ей удастся разгадать загадку этого изящного движения головы, этого лучистого взгляда, этой походки, напоминающей колыхание ветви на ветерке. Когда она наблюдала за Энн, ей казалось, что она тоже так сможет. Шарлотта Четвертая искренне восхищалась Энн. Нельзя сказать, чтобы она считала ее очень красивой. Ей больше была по душе красота Дианы Барри — яркий цвет лица, черные кудри, но эфирное очарование лесных серо-зеленых глаз и бледного личика с переменчиво-розовеющим румянцем на щеках пленило ее сердце.
 — Лучше быть, как вы, чем хорошенькой, — откровенно призналась она Энн.
 Та засмеялась, с удовольствием выпив медовую часть комплимента и отбросив его горький осадок. Она привыкла, что люди с каким-то сомнением отзываются о ее внешности. В Эвонли не существовало единого мнения: хорошенькая Энн или нет? Те, которые слышали о ней восхищенные отзывы, увидев ее, испытывали разочарование. Те же, которым говорили, что Энн некрасива, удивлялись: где же у людей глаза?! Сама Энн отнюдь не считала себя красивой. Когда она смотрелась в зеркало, то видела лишь лицо с семью веснушками на носу. Зеркало не способно было показать ей, как неуловимо меняются ее черты под влиянием гаммы мыслей и чувств, как очаровательно то темнеют, впадая в задумчивость, то искрятся веселостью ее глаза.
 В буквальном смысле слова Энн не была красива, но она обладала неуловимым обаянием и благородством осанки. И человек, наделенный тонкостью восприятия, чувствовал в этой юной девушке задатки необыкновенной, обладающей огромными возможностями женщины.
 Собирая землянику, Шарлотта Четвертая поделилась с Энн беспокойством по поводу мисс Лаванды. Добрая душа была искренне озабочена состоянием своей хозяйки.
 — Мисс Ширли, по-моему… мисс Лаванда нездорова. Она никогда не жалуется, но я-то вижу. Вот уже несколько недель, как она не в себе — с того самого дня, как в первый раз вы привели Поля. Наверное, она тогда вечером простудилась. Когда вы с Полем ушли, она долго ходила по саду в одной легкой накидке. Было уже темно, на дорожках лежал снег — не иначе как простудилась. С тех пор у нее все время какой-то усталый вид и ее ничто не интересует. Она больше не придумывает, что ждет гостей, и не начинает готовиться к их приходу… и вообще стала какая-то вялая. Только и оживляется, когда вы приходите. И самый плохой признак, мисс Ширли… — Шарлотта понизила голос, словно собиралась поведать о чем-то очень ужасном. — Она не сердится, когда я что-нибудь разобью. Подумайте только, вчера я разбила ее зелено-желтую вазу, которая всегда стояла на книжном шкафу. Эту вазу привезла из Англии бабушка мисс Лаванды, и она в ней души не чаяла. Я стирала с нее пыль — очень осторожно, как всегда, и вдруг она выскользнула у меня из рук и — бах! — разбилась на миллион кусочков. Как же я перепугалась! Я думала, мисс Лаванда меня изругает до ужаса, и лучше бы уж изругала. А она вошла, глянула на осколки и сказала лишь: «Неважно, Шарлотта, собери осколки и выбрось». И больше ни слова, мисс Ширли… «собери осколки и выбрось» — словно это не драгоценная ваза ее бабушки, которую привезли из Англии. Нет, она нездорова, и я просто не знаю, что делать. У меня вся душа изболелась, глядя на нее. А кроме меня, о ней позаботиться некому.
 В глазах Шарлотты Четвертой стояли слезы. Энн ласково погладила загорелую ручку, которая держала надтреснутую розовую чашку.
 — Мне кажется, мисс Лаванде надо как-то встряхнуться. Она все время сидит здесь одна. Может быть, мы уговорим ее поехать куда-нибудь в гости?
 Шарлотта покачала своими огромными бантами:
 — Нет, не уговорим, мисс Ширли. Мисс Лаванда терпеть не может ездить в гости. Она бывает только в трех домах, да и то по обязанности — потому что там живут ее родственники. А когда она в последний раз приехала домой, то сказала, что больше из чувства семейного долга ни к кому ездить не будет. «Я теперь поняла, что люблю одиночество, — сказала она мне, — и больше никогда не покину свою виноградную лозу и свою смоковницу. Моя родня хочет сделать из меня старуху, а мне это очень вредно». Так и сказала, мисс Ширли: «…мне это очень вредно». Так что вряд ли мы ее уговорим куда-нибудь поехать.
 — Ну, посмотрим. — Энн огляделась, не осталось ли еще земляники — нет, они очистили выгон до последней ягодки. — У меня скоро начинаются каникулы, и я сама поживу у вас в гостях. Будем каждый день устраивать пикники и придумывать разные интересные штуки. Не может быть, чтобы это не улучшило настроение мисс Лаванды.
 — Обязательно улучшит, мисс Ширли! — ликующе воскликнула Шарлотта Четвертая. Она радовалась и за свою хозяйку и за себя. За целую неделю ей наверняка удастся многое перенять у Энн.
 Вернувшись в Приют, девушки увидели, что мисс Лаванда и Поль вынесли маленький квадратный столик из кухни в сад и накрыли его к чаю. Земляника со сливками имела божественный вкус, тем более что они ели ее под огромным синим небом, на котором кое-где виднелись крошечные пушистые облачка, под шорохи и журчание, доносившиеся из леса. После чая Энн помогла Шарлотте вымыть посуду, а мисс Лаванда сидела с Полем на скамье в саду и слушала его фантазии. И вдруг Поль заметил, что она как будто потеряла интерес к его рассказу.
 — Почему вы на меня так смотрите, мисс Лаванда? — спросил он.
 — Как я на тебя смотрю, Поль?
 — Как будто вы смотрите не на меня, а сквозь меня — на кого-то, кого я вам напоминаю, — ответил Поль, который иногда проявлял прямо-таки пугающую проницательность.
 — Ты действительно напоминаешь мне человека, которого я знала много лет назад, — мечтательно сказала мисс Лаванда.
 — В молодости?
 — Да, в молодости. А я кажусь тебе очень старой, Поль?
 — Знаете, я как-то не могу решить, — доверительно сказал Поль. — У вас седые волосы… а у молодых женщин не бывает седых волос. Но глаза у вас, когда вы смеетесь, — как у мисс Энн. Знаете, что я вам скажу, мисс Лаванда… я думаю, что из вас получилась бы прекрасная мама. У вас такие же добрые глаза… как у моей покойной мамочки. Как жаль, что у вас нет своих детей.
 Выйдя из дому, Энн увидела, что Поль и мисс Лаванда увлечены каким-то очень важным разговором, который ей очень не хотелось прерывать. Но деваться было некуда.
 — Поль, к сожалению, нам пора, а то мы не успеем вернуться до темноты. Мисс Лаванда, когда начнутся каникулы, я собираюсь напроситься к вам в гости на целую неделю.
 — Если ты приедешь на неделю, я не отпущу тебя целый месяц, — шутливо пригрозила мисс Лаванда.




 Глава двадцать пятая
 ПРИНЦ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЗАМОК


 Наступил последний день школьного года. Ученики Энн отлично выдержали экзамен за полугодие. На прощальной церемонии они вручили ей адрес и подарили письменный стол. Все девочки и их мамы, присутствовавшие на церемонии, проливали обильные слезы, и даже некоторые мальчики проронили слезинку, хотя впоследствии яростно это отрицали.
 Когда все ушли, Энн осталась в классной комнате одна. Она сидела, подперев голову и печально глядя в окно, вспоминая свой первый день в школе за этим учительским столом. Расставание с учениками причинило ей такую душевную боль, что в эту минуту мысль об учебе в университете потеряла для нее всякую притягательность. Она все еще чувствовала, как ручки Аннеты Бэлл сжимают ей шею, и слышала ее горестные слова: «Я никогда не полюблю другую учительницу так, как вас, мисс Ширли, никогда, никогда, никогда…»
 Два года она добросовестно воспитывала этих детей, делая ошибки и извлекая из них уроки. И вот награда. Она кое-чему научила своих учеников, но они научили ее гораздо большему — нежности, самообладанию, невинной мудрости детских сердец. Может быть, ей и не удалось внушить им честолюбивые устремления, но она доказала им — главным образом своим собственным примером, — что в предстоящей жизни следует руководствоваться правилами добра и благородства, быть правдивыми, добрыми и вежливыми и чураться всякой лжи, скупости и вульгарности. Возможно, дети и сами еще не осознавали, что усвоили эти уроки, но они будут следовать правилам, когда-то внушенным им юной учительницей, даже тогда, когда забудут, как называется столица Боливии и в каком веке была война Алой и Белой розы.
 — Вот и закрылась еще одна глава моей жизни, — вслух произнесла Энн и заперла стол.
 На душе у нее было очень грустно, но все же само понятие «закрытая глава» немного утешало своей романтичностью.
 Начало летних каникул Энн провела в Приюте Радушного Эха, и жизнь там текла очень весело.
 Она повезла мисс Лаванду в Шарлоттаун чтобы пройтись по магазинам, и убедила ее купить отрез органди на новое платье. Потом они вместе кроили и шили это платье, а счастливая Шарлотта Четвертая выметала обрезки ткани, и хотя мисс Лаванда поначалу жаловалась, что у нее ко всему пропал интерес, новое красивое платье вернуло ее глазам радостный блеск.
 — Какая же я все-таки легкомысленная женщина, — вздыхала она. — Мне просто стыдно думать, что новое платье — пусть даже органди цвета незабудок — может так поднять мое настроение, тогда как пожертвования на миссионерскую деятельность и чистая совесть нисколько меня не радовали.
 Посредине недели Энн на денек вернулась в Грин-гейбл, чтобы заштопать чулки Дэви и ответить на весь скопившийся запас его вопросов. А вечером она пошла повидать Поля Ирвинга. Проходя мимо низкого квадратного окна гостиной дома Ирвингов, она увидела, что Поль сидит на коленях у какого-то мужчины. Через секунду мальчик выскочил на крыльцо.
 — Мисс Энн, мисс Энн, — закричал он, — вы не представляете, какая у меня радость! Приехал папа… Нет, вы только представьте себе — папа приехал! Заходите скорей в дом. Папа — вот она, моя красавица мисс Энн. Я тебе столько о ней писал!
 Стивен Ирвинг с улыбкой поднялся навстречу Энн. Это был высокий красивый мужчина средних лет, с седеющими висками, глубоко посаженными синими глазами и грустным, но волевым лицом. «Лицо настоящего героя романа», — с удовлетворением подумала Энн. Как было бы грустно увидеть, что герой романа на самом деле лыс, сутул и вовсе не блещет мужественной красотой. Энн была бы страшно разочарована, если бы объект любви мисс Лаванды оказался недостойным такой чести.
 — Так вот какая она — красавица мисс Энн, о которой я столько наслышан. — Мистер Ирвинг крепко пожал Энн руку. — Письма Поля буквально пестрели вашим именем, мисс Ширли, и у меня такое чувство, будто мы давно знакомы. Я хочу вас поблагодарить за все, что вы сделали для моего сына. Ваше влияние неоценимо. Мама, конечно, добрейшая женщина, и намерения у нее самые лучшие, но главная ее черта — шотландский здравый смысл, и она не всегда понимает тонкую нервную организацию Поля. А вы дали ему то, чего ему не хватало дома. О лучшем воспитателе для лишенного матери мальчика нельзя было и мечтать.
 Кто не любит слышать похвалу за свой труд? Лицо Энн порозовело от удовольствия, и усталый деловой человек, глядя на нее, подумал, что ему редко приходилось видеть что-нибудь прелестнее, чем эта учительница из захолустья с рыжими волосами и замечательными лучистыми глазами.
 Поль сидел между ними с блаженной улыбкой на лице.
 — А я и не знал, что папа собирается к нам, — весь сияя, говорил он. — И бабушка не знала. Это был сюрприз. Вообще-то, — Поль покачал кудрявой головой, — я не так уж люблю сюрпризы. Пропадает все удовольствие от ожидания. Но на этот раз все получилось замечательно. Папа приехал вчера ночью, когда я уже лег спать. И когда бабушка и Мэри пришли в себя от удивления, папа с бабушкой поднялись ко мне — он только хотел на меня посмотреть, но не будить до утра. Но я проснулся, увидел его и выпрыгнул из постели!
 — Он стиснул меня, как медведь, — добавил мистер Ирвинг, нежно обнимая Поля за плечи. — Я едва узнал своего сына — он так вырос и стал таким сильным.
 — Я даже не знаю, кто больше обрадовался папе — я или бабушка, — продолжал Поль. — Сегодня бабушка весь день возится на кухне и готовит еду, которую любит папа. Мэри она не доверяет. Так она выражает свою радость. А мне больше нравится сидеть рядом с папой и про все ему рассказывать. Но сейчас мне придется вас покинуть — надо прогнать с выгона коров. Это моя работа.
 Когда Поль убежал, мистер Ирвинг начал беседовать с Энн на разные темы, но она чувствовала, что он о чем-то все время думает. И вскоре это подтвердилось.
 — В последнем письме Поль писал, что ходил с вами навестить одну мою старую… приятельницу… мисс Лаванду, которая живет в каменном доме в Графтоне… Вы с ней хорошо знакомы?
 — Да, мы большие друзья, — сдержанно ответила Энн.
 Никто бы никогда не догадался, что при этом вопросе у нее по телу забегали мурашки восторга. Энн инстинктивно почувствовала, что, кажется, мисс Лаванде собирается улыбнуться счастье.
 Мистер Ирвинг встал и подошел к окну, откуда открывался вид на залив, по которому свежий ветер гонял позолоченные солнцем волны. Несколько минут в маленькой гостиной стояла тишина. Затем мистер Ирвинг повернулся и посмотрел на Энн с ласковой смущенной улыбкой.
 — Вам известно что-нибудь о наших отношениях? — спросил он.
 — Все, — решительно ответила Энн. — Видите ли, — добавила она, — мы с мисс Лавандой очень откровенны друг с другом. Никому другому она не доверила бы свои секреты. Но у нас с ней родственные души.
 — Да, мне тоже так кажется. Я хочу попросить вас об одолжении, мисс Ширли. Мне хотелось бы повидать мисс Лаванду — если она согласится. Вы не можете узнать, согласна ли она?
 Господи, может ли она? Разумеется, может! Ведь речь идет о любви, настоящей любви, окрашенной мечтой, очарованием и счастьем. Может быть, немного запоздалой, словно роза, расцветшая в октябре, вместо того чтобы цвести в июне, но аромат и красота ее от этого ничуть не пострадали. Как же билось сердце Энн, когда она на следующее утро спешила через буковый лес в каменный домик. Мисс Лаванду она нашла в саду. У Энн были холодные от волнения руки, и голос ее дрожал.
 — Мисс Лаванда, мне надо сказать вам что-то… очень важное. Попробуйте догадайтесь.
 Энн и в голову не приходило, что мисс Лаванда сможет догадаться, но лицо у той вдруг страшно побледнело, и она спросила чужим сдавленным голосом:
 — Стивен Ирвинг приехал домой?
 — Как вы догадались? Кто вам сказал?! — разочарованно воскликнула Энн, которая предполагала поразить мисс Лаванду этой новостью.
 — Мне никто ничего не говорил. Я догадалась по твоему лицу и голосу.
 — Он хочет с вами повидаться, — сообщила Энн. — Просил меня узнать, согласны ли вы.
 — Ну, конечно, — взволнованно выговорила мисс Лаванда. — Почему же нет? Он же просто придет повидаться, как старый друг.
 На этот счет у Энн было другое мнение, но она не стала его высказывать вслух, а поспешила в дом, чтобы написать письмо Стивену Ирвингу.
 «Как интересно, — весело думала она, — словно вдруг ожила книжка про верную любовь. Все сбудется, я в этом не сомневаюсь… И у Поля появится мать, которая ему по душе, и все будут счастливы. Но мистер Ирвинг увезет мисс Лаванду с собой… И что же тогда станет с милым домиком?.. Видно, как и во всем, что происходит в этом мире, у столь радостного события есть оборотная сторона».
 Письмо было написано, и Энн сама отнесла его на почту в Графтоне. Там она поймала почтальона и попросила побыстрей доставить письмо адресату.
 — Это очень важно, — заверила она его. Почтальон был старый и ворчливый старик, который совсем не подходил для роли посредника в любовном предприятии, и Энн вовсе не была уверена, что на его память можно положиться. Но он пообещал, что не забудет, и ей пришлось этим удовлетвориться.
 В тот день Шарлотта Четвертая чувствовала, что дом окутывает какая-то тайна — тайна, в которую ее не посвящают. Мисс Лаванда с отрешенным видом бродила по саду. Энн тоже не могла найти себе места. Шарлотта Четвертая мирилась со всей этой таинственностью, пока у нее не иссякло терпение, и когда Энн в четвертый раз без всякой видимой цели забрела на кухню, девочка высказалась со всей присущей ей прямотой.
 — Мисс Ширли, — начала Шарлотта Четвертая, негодующе тряхнув бантами, — и слепому видно, что у вас с мисс Лавандой какой-то секрет, и я считаю, хоть, может, мне и не положено так говорить, что с вашей стороны просто нечестно со мной им не поделиться, — а еще притворялись, будто у нас с вами дружба.
 — Шарлотта, милая, если бы это был мой секрет, я бы с тобой тут же им поделилась… но это секрет мисс Лаванды. Однако так и быть, я тебе намекну, в чем дело, только поклянись, что если из всего этого ничего не выйдет, ты ни словом не обмолвишься об этом ни одной живой душе. Дело в том, что сегодня вечером должен прийти принц. Он и раньше сюда приходил, но из-за глупой размолвки уехал навсегда, жил в далеких местах и забыл тайную дорожку, которая ведет к заколдованному замку, где все эти годы принцесса оставалась ему верна и лила горькие слезы. Но теперь наконец он вспомнил, и принцесса все еще ждет его, потому что все эти годы она не соглашалась выйти замуж ни за кого другого.
 — Мисс Ширли, но это же сказка! Нельзя объяснить попроще?! — недоуменно воскликнула Шарлотта.
 Энн засмеялась:
 — Попроще — старый друг мисс Лаванды придет вечером к ней в гости.
 — Вы хотите сказать — ее старый ухажер?
 — Если говорить попроще, то да, ухажер. Это отец Поля… Стивен Ирвинг. Что из этого выйдет, Бог ведает, но давай надеяться на лучшее, Шарлотта.
 — Я надеюсь, что он женится на мисс Лаванде, — не раздумывая отозвалась Шарлотта. — Некоторым женщинам на роду написано остаться старыми девами — боюсь, что я такая. Знаете, мисс Ширли, у меня на мужчин просто терпения не хватает. Но мисс Лаванда совсем другой человек. Я ума не приложу, что она будет делать, когда я вырасту и придет время ехать в Бостон. У нас в семье больше нет девочек, и я просто не представляю, как она уживется с чужой служанкой, которая вдруг станет насмехаться над ее фантазиями, разбрасывать вещи по дому и не согласится, чтобы ее звали Шарлотта Пятая. Может быть, эта служанка и не будет, как я, все время бить посуду, но она не полюбит мисс Лаванду так, как люблю я. — И шмыгнув носом, верная служанка бросилась доставать из духовки пирог.
 В тот вечер в Приюте, как всегда, пили чай, но аппетита ни у кого не было, и пирог, испеченный Шарлоттой, остался практически нетронутым. После чая мисс Лаванда пошла к себе в комнату и надела новое платье из органди, а Энн красиво убрала ее волосы. Обе были необыкновенно взволнованы, хотя мисс Лаванда изо всех сил старалась казаться спокойной.
 — Надо будет завтра починить эту прореху на занавеске, — сказала она, рассматривая прореху с таким видом, будто ничего важнее на свете не было. — Эти занавески стоили дорого, а оказались не очень прочными. О Господи, Шарлотта опять забыла вытереть пыль с перил лестницы. Придется, видно, сделать ей внушение.
 Когда Стивен Ирвинг показался на дорожке сада, Энн сидела на ступеньках крыльца.
 — Все по-прежнему, — улыбнулся он, обведя дом и сад восхищенным взглядом. — Кажется, что время остановилось… У меня такое чувство, будто мне снова двадцать пять лет.
 — В заколдованном замке время всегда останавливается, — серьезно произнесла Энн. — Все просыпаются, только когда принц приходит за своей спящей принцессой.
 Мистер Ирвинг грустно улыбнулся, глядя на ее свежее молодое личико.
 — Иногда принц приходит слишком поздно, — вздохнул он. Будучи тоже родственной душой, он понял ее с полуслова.
 — Нет-нет, если принц настоящий и принцесса именно та, которую он любит, никогда не бывает слишком поздно. — Энн встала и открыла дверь в гостиную. Потом повернулась к Шарлотте, которая стояла в прихожей, приветливо улыбаясь гостю и кивая головой.
 — Мисс Ширли, — прошептала она, — я разглядела его из окна кухни… Какой он представительный мужчина… и возраст подходящий для мисс Лаванды. Мисс Ширли, как вы думаете, подслушивать под дверью очень нехорошо?
 — Ужасно, Шарлотта. — Энн покачала головой. — Так что пошли куда-нибудь подальше отсюда, чтобы не поддаваться искушению.
 — Я все равно ничего не смогу делать, а ждать, ничего не делая, ужас как трудно, — призналась Шарлотта — А что, если он не сделает предложения, а, мисс Ширли? Мужчины — они такие, на них никогда нельзя положиться. Моя старшая сестра Шарлотта Первая была обручена с одним парнем. Так она, по крайней мере, считала. А оказалось, что он ничего подобного и в мыслях не держал. Она говорит, что больше никогда в жизни не поверит мужчине. А еще я слышала, как один мужчина ухаживал за девушкой и хотел на ней жениться, а потом решил, что ему больше нравится ее сестра. Если мужчина сам не знает, чего хочет, как можно ему доверять?
 — Пошли-ка на кухню и почистим серебряные ложки, — предложила Энн. — При этом не нужно думать… тем более думать я совершенно не в состоянии. А время за делом пройдет незаметно.
 За этим занятием прошел час. И вот, когда Энн положила в коробку последнюю сверкающую ложку, они услышали, как открылась и захлопнулась дверь, ведущая в сад.
 — О мисс Ширли, — ахнула Шарлотта, — если он уже уходит, значит, ничего не вышло!
 Они бросились к окну. Нет, мистер Ирвинг явно не собирался уходить. Они с миссЛавандой шли по дорожке к каменной скамье.
 — Мисс Ширли, он держит ее за талию! — с восторгом прошептала Шарлотта Четвертая. — Значит, он сделал ей предложение, иначе она бы ему этого не позволила.
 Энн обхватила Шарлотту Четвертую, и они принялись плясать по кухне, пока обе не запыхались.
 — Шарлотта! — весело воскликнула Энн. — Я не пророчица и не дочь пророчицы, но все равно я сейчас сделаю предсказание. Еще до того, как на кленах покраснеют листья, в этом каменном домике сыграют свадьбу. Объяснить попроще?
 — Нет, это мне понятно, — засмеялась Шарлотта. — Свадьба — это не фантазия и не сказка. Ой, мисс Ширли, а чего же вы плачете?
 — Потому что все это так красиво… как в книжках со счастливым концом, так романтично… и так грустно. — Энн поспешно вытерла слезы. — Все так прекрасно… Хотя и несколько печально.
 — Когда выходишь замуж, всегда идешь на риск, — подтвердила Шарлотта Четвертая. — Но если уж на то пошло, мисс Ширли, замужество — это еще не самое плохое, что может с тобой случиться.




 Глава двадцать шестая
 ПОЭЗИЯ И ПРОЗА


 Весь следующий месяц Энн прожила, по понятиям Эвонли, в непрерывной суете и суматохе. Приготовления к отъезду в Редмонд, шитье новых платьев — все это отошло на задний план. Мисс Лаванда собиралась выходить замуж, и в каменном домике шли бесконечные совещания: строили планы и обсуждали, как со всем следует распорядиться.
 Шарлотта Четвертая прислушивалась к этим дискуссиям с восторгом и удивлением. Затем в доме появилась портниха, и начались радости и муки выбора материи и фасонов, потом пошли примерки. Энн и Диана половину времени проводили в Приюте. И Энн иногда не могла заснуть всю ночь, терзаемая сомнениями, правильно ли она сделала, посоветовав мисс Лаванде сшить себе коричневое дорожное платье, а не темно-синее, как та сначала хотела.
 Все, кто имел отношение к роману мисс Лаванды, были счастливы. Поль Ирвинг примчался в Грингейбл обсудить предстоящее событие с Энн, как только отец известил его о своих намерениях.
 — Я так и знал, что папа выберет мне симпатичную вторую маму, — с гордостью поделился он. — Как хорошо, когда на отца можно положиться. Я так люблю мисс Лаванду. И бабушка довольна. Она говорит: слава Богу, что папа во второй раз не женился на американке. Хоть в первый раз ему и повезло с женой, нельзя рассчитывать, что ему так же повезет вторично. Миссис Линд говорит, что очень рада за мисс Лаванду, и надеется, что, выйдя замуж, она перестанет чудачить и станет, как все. Но я надеюсь, что она не перестанет, потому что мне страшно нравятся ее чудачества. И я вовсе не хочу, чтобы она была как все. Такие люди и так окружают нас со всех сторон, правда, мисс Энн?
 Шарлотта Четвертая была вне себя от счастья.
 — О мисс Ширли, как все замечательно получилось. Когда мистер Ирвинг и мисс Лаванда вернутся из свадебного путешествия, я тоже поеду в Бостон и буду жить там с ними. Подумать только — мне всего пятнадцать лет, а другие девочки попадали туда только в шестнадцать. Какой замечательный человек мистер Ирвинг! Он в ней души не чает. Когда я вижу, какими глазами он на нее глядит, у меня прямо сердце заходится. Это просто удивительно, мисс Ширли, как хорошо, что они так любят друг друга! Такие браки самые счастливые, хотя некоторые говорят, что можно выйти замуж и без любви. Моя тетка была замужем три раза, и она говорит, что первый раз вышла замуж по любви, а остальные два по расчету, и однако была одинаково счастлива со всеми тремя мужьями, не считая, конечно, похорон. Но мне кажется, она рисковала, мисс Ширли.
 — Как это романтично! — рассказывала Энн Ма-рилле в тот день, когда Стивен Ирвинг сделал предложение мисс Лаванде. — Подумать только — если бы мы тогда не заблудились в лесу и вместо мистера Кимбалла не попали в Приют Радушного Эха, я бы не познакомилась с мисс Лавандой, и не привела бы к ней Поля, и он не написал бы отцу, что был у нее в гостях. Мистер Ирвинг собирался ехать в Сан-Франциско, но, получив письмо, отправился в Эвонли. Он пятнадцать лет ничего не слышал о мисс Лаванде, кто-то сказал ему, что она давно вышла замуж. Ну, а раз она замужем, он даже никогда о ней и не спрашивал. И вот теперь все стало на свои места, и я приложила к этому руку. Хотя, как говорит миссис Линд, все предопределено Всевышним, но все-таки приятно думать, что именно тебе выпало способствовать этому браку. Ужасно романтично…
 — Ничего в этом особенно романтичного я не вижу, — сухо возразила Марилла, которая считала, что Энн слишком занята этой свадьбой и что ей следовало бы готовиться к отъезду в университет, а не таскаться чуть ли не каждый день в Приют, помогать мисс Лаванде готовиться к свадьбе. — Для начала эта парочка поссорилась из-за пустяка, затем Стив уехал в Америку и там женился. И, судя по всему, был счастлив в браке. Затем его жена умирает, и по прошествии приличного срока он решает вернуться домой и спросить бывшую невесту, не выйдет ли она за него замуж. Она же за все это время так и не вышла замуж — скорее всего потому, что не подвернулся приличный жених. Они встречаются и договариваются пожениться… Ну, и где тут романтика?
 — В таком изложении ее, конечно, нет, — обиделась Энн, будто Марилла вылила на нее ушат холодной воды. — Наверное, людям прозаического склада все так и представляется. Но на поэтический взгляд, все выглядит гораздо интереснее… и очень романтично. — У Энн был отходчивый характер, она не могла долго сердиться на Мариллу, и заключила с блестящими глазами: — Я предпочитаю поэтический взгляд на жизнь.
 Марилла поглядела на сияющее молодое личико и воздержалась от дальнейших саркастических высказываний. Может быть, она смутно осознала, что в глазах Энн мир выглядит преображенной прекрасной мечтой, озаренной небесным светом, и что это божественный дар, которого лишена она сама или Шарлотта Четвертая, способные видеть только прозаическую повседневность.
 — Когда же свадьба? — спросила Марилла, помолчав.
 — В последнюю среду августа. Их обвенчают в саду в беседке, обсаженной жимолостью… в том самом месте, где мистер Ирвинг сделал ей предложение двадцать пять лет назад. Что ни говори, Марилла, а это романтично. Много гостей не приглашают — будут только миссис Ирвинг, бабушка Поля, Джильберт, я и Диана. Еще приедут кузины мисс Лаванды. Молодые сядут на шестичасовой поезд и отправятся в свадебное путешествие по Тихоокеанскому побережью. А когда вернутся, они заберут Поля и Шарлотту Четвертую и все вместе поедут в Бостон, где и будут жить. Приют радушного эха останется как есть… только они, конечно, продадут кур и корову и заколотят досками окна. И они будут сюда приезжать каждое лето. Я этому ужасно рада. Мне было бы страшно тоскливо думать в Редмонде, что этот очаровательный домик стоит пустой и заброшенный или, еще хуже, что в нем поселились чужие люди. А теперь я буду знать, что он ждет лета, когда туда вернутся жизнь, радость и смех.
 Оказалось, что любовь расцвела и в других сердцах. Однажды вечером, отправившись навестить Диану, Энн увидела ее в саду под деревом в обществе Фреда Райта. Диана стояла, прислонившись спиной к дереву и опустив глаза, а Фред держал ее за руку и, наклонившись к ней, говорил что-то тихим, но проникновенным голосом. В эту волшебную минуту для них двоих во всем мире не существовало больше никого, и они не заметили Энн, которая, бросив на них ошеломленный взгляд, вдруг все поняла, повернулась и побежала домой через пихтовую рощу. Ни разу не остановившись, она добралась до своей комнатки, где запыхавшись села у окна и попыталась собраться с мыслями.
 «Диана и Фред любят друг друга… наверное, собираются пожениться… Как же так?.. Выходит, мы уже взрослые…»
 У Энн уже довольно давно зародились подозрения, что Диана изменила меланхолическому байроновскому герою, о котором они вместе мечтали. Но одно дело подозревать, а совсем другое — убедиться в этом собственными глазами. Свидание под деревом в саду как громом поразило Энн. У нее вдруг защемило сердце и возникло какое-то странное ощущение потери… словно Диана ушла от нее в новый мир, прикрыв за собой дверь.
 «Как быстро все меняется, — с грустью думала Энн. — Боюсь, что наши отношения с Дианой уже не будут прежними. Я, наверное, не смогу больше делиться с ней тайнами — вдруг она поведает их Фреду? И что она в нем нашла? Он, конечно, славный и веселый парень… но это всего лишь Фред Райт».
 Этим вопросом всегда задаются люди, наблюдавшие влюбленных: что он… или она в нем нашла? Но это же и прекрасно. Если бы все видели друг в друге одно и то же… тогда, как сказал старый индеец, «все захотели бы мою скво». Ясно, что Диана открыла во Фреде что-то такое, чего не замечала Энн.
 На следующий вечер Диана пришла в Грингейбл. Вид у нее был смущенный и задумчивый. В маленькой комнатке она все рассказала Энн, и девушки всплакнули, посмеялись, и поцеловались.
 — Я так счастлива, — сказала Диана. — А тебе не кажется смешным, что я вдруг оказалась помолвленной с Фредом?
 — А как это — быть помолвленной, что при этом чувствуешь? — поинтересовалась Энн.
 — Ну, это, наверное, зависит от того, с кем ты помолвлена, — ответила Диана тем раздражающе-самоуверенным тоном, каким девушки, уже нашедшие жениха, говорят с подругами, которым это еще не удалось. — Быть помолвленной с Фредом — восхитительно… Но я просто не представляю себе, как можно быть помолвленной с кем-нибудь другим… наверное, это ужасно.
 — Ну, поскольку в мире всего один Фред, всем прочим остается только записаться в старые девы, — засмеялась Энн.
 — Энн, ты просто не понимаешь, — с досадой сказала Диана. — Я совсем другое имела в виду… не знаю даже, как объяснить. Ну ничего, придет твой черед, тогда поймешь.
 — Диана, милая, я и сейчас все отлично понимаю. Для чего же человеку дано воображение, если не для того, чтобы читать по глазам то, что происходит в сердцах!
 — Ты будешь подружкой на моей свадьбе, Энн? Обещай, что приедешь на свадьбу, когда бы она ни состоялась и где бы ты в это время ни находилась.
 — Я приеду, если будет нужно, даже с другого конца света, — поклялась Энн.
 — Но свадьба, наверное, состоится еще не скоро. — Диана покраснела. — Не раньше чем через три года. Мне ведь только восемнадцать лет, и мама говорит, что она ни одной своей дочери не позволит выйти замуж до совершеннолетия. Кроме того, отец Фреда собирается купить для него ферму Абрахама Флетчера и говорит, что передаст ее Фреду, только когда они выплатят за нее по крайней мере две трети цены. Но три года — это не так уж много времени для того, чтобы научиться вести хозяйство. Я ведь совсем не умею ни шить, ни вышивать. Завтра начну обвязывать салфетки. У Миры Джиллис, когда она выходила замуж, было тридцать семь салфеток, и я собираюсь приготовить по крайней мере столько же.
 — Да, ты права, вести хозяйство с тридцатью шестью салфетками просто немыслимо, — кивнула Энн, изо всех сил стараясь сохранить серьезную мину.
 Диана надула губы.
 — Вот уж не думала, что ты будешь надо мной насмехаться, Энн, — с укоризной сказала она.
 — Милая Диана, да я вовсе не насмехаюсь! — с раскаянием в голосе воскликнула Энн. — Я тебя просто немного поддразнила. Я убеждена, из тебя получится прелестная хозяйка. И замечательно, что ты уже сейчас думаешь о том, как украсить свой дом светлого счастья.
 Не успела Энн произнести слова «дом светлого счастья», как ее воображение принялось за работу, и она стала в уме представлять себе свой собственный «дом светлого счастья». В этом доме, разумеется, жил его хозяин и ее идеал — человек с гордым меланхоличным взглядом; но почему-то тут же присутствовал и Джильберт Блайт — он помогал ей развешивать картины, разбивать клумбы в саду и заниматься сотнями других малых дел, что гордый и меланхоличный герой ее романа, видимо, считал ниже своего достоинства. Энн попыталась изгнать образ Джильберта из своего испанского замка, но он не хотел уходить, и в конце концов она махнула на него рукой и так усердно принялась строить свое воздушное сооружение, что дом был готов и полностью обставлен, прежде чем Диана успела ответить на ее слова.
 — Наверное, ты удивляешься, Энн, что я полюбила Фреда, который совсем не высокий, и не стройный, и вообще не похож на мой идеал будущего мужа… Но знаешь, мне как-то неважно, высокий Фред или нет, мне даже не хотелось бы, чтобы он был высоким и стройным, потому что тогда… видишь ли… тогда он уже не был бы Фредом. Правда, мы будем такой аппетитной толстенькой парой, — грустно добавила Диана, — но это все же лучше, чем если бы я была маленькой и толстенькой, а мой муж высоким и стройным — как Морган Слоун и его жена. Миссис Линд говорит, что каждый раз, когда она их видит, ей приходят на память Пат и Паташон.
 «Что ж, — сказала себе Энн, расчесывая волосы перед сном, — я рада, что Диана счастлива и довольна своим выбором. Но когда придет мой черед… если это когда-нибудь случится… мне хочется верить, что мой роман не будет таким обыденным. Однако ведь и Диана когда-то так же думала. Сколько раз она говорила, что никогда не пойдет замуж за какого-нибудь скучного работягу-соседа… что ее жених должен будет сделать что-то особенное, чтобы завоевать ее любовь. И вот все ее взгляды изменились. Может быть, и мои изменятся? Нет, ни за что… я ни за что не откажусь от своего идеала. Как это все-таки осложняет жизнь, когда твоя закадычная подруга вдруг решает выйти замуж».




 Глава двадцать седьмая
 СВАДЬБА В КАМЕННОМ ДОМИКЕ


 Наступила последняя неделя августа, а с ней и день, на который была назначена свадьба мисс Лаванды. Через две недели Энн и Джильберт уедут в Редмонд. Через неделю миссис Рэйчел Линд переедет в Грингейбл и расположится в бывшей комнате для гостей, которую Ма-рилла с Энн уже для нее приготовили. Миссис Линд устроила аукцион, на котором распродала всю ненужную мебель и домашнюю утварь, а сейчас с увлечением занималась любимым делом — помогала мистеру и миссис Аллан готовиться к отъезду и укладывать вещи. В следующее воскресенье мистер Аллан прочтет в церкви прощальную проповедь. Сколько перемен происходило в Эвонли! Это были в основном радостные, счастливые перемены, но все равно они вызывали у Энн легкую грусть — навсегда уходило старое и привычное.
 — Что ж, перемены не всегда приносят удовольствие, но все равно мир должен меняться, — философски заметил мистер Гаррисон. — Ну, года два от силы, а если все и дальше будет оставаться неизменным, мы начнем зарастать мхом.
 Мистер Гаррисон сидел на веранде и курил трубку. Его жена скрепя сердце разрешила ему курить в доме — при условии, что он будет это делать у открытого окна. В благодарность за уступку мистер Гаррисон, если погода благоприятствовала, старался курить на улице — и обе стороны были довольны друг другом.
 Энн пришла к Гаррисонам попросить у Эмили букетик ее желтых георгинов. Вечером они с Дианой собирались в Приют Радушного Эха помогать мисс Лаванде и Шарлотте в приготовлениях к завтрашнему венчанию. Мисс Лаванда не сажала у себя в саду георгины и вообще их не любила: они не вписывались в ее старомодный неяркий садик. Но в это лето в Эвонли почти все цветы побило градом, и Энн с Дианой решили, что букетик желтых георгинов в старом кувшине кремового цвета будет отлично смотреться на фоне темно-красных обоев на полутемной площадке лестницы.
 — А ты, значит, через две недели уезжаешь в университет? — спросил мистер Гаррисон. — Мы с Эмили будем по тебе скучать. Хотя вместо тебя в Грингейбле станет жить миссис Линд. Как подумаешь — незаменимых на этом свете, видно, нет.
 Ироничный тон, которым мистер Гаррисон произнес эти внешне невинные слова, просто невозможно передать на бумаге. Несмотря на то что его жена подружилась с миссис Линд, его собственное отношение к этой достойной особе, даже при новом режиме, можно было в лучшем случае назвать вооруженным нейтралитетом.
 — Да, уезжаю, — кивнула Энн. — Я радуюсь этому и одновременно горюю.
 — Ты, верно, соберешь все медали и призы, которые у них там есть?
 — Попробую получить хоть один… или два, — призналась Энн, — но сейчас для меня это уже не так важно, как два года назад. Я еду в университет главным образом для того, чтобы узнать, как лучше прожить жизнь и принести при этом максимум пользы. Хочу научиться понимать себя и людей, помогать им.
 Мистер Гаррисон одобрительно хмыкнул:
 — Вот и правильно. Для этого и существует высшее образование — а не для того, чтобы печь разных там бакалавров, напичканных знаниями и гонором под завязку, так что ни для чего другого уже не остается места. Ты права, Энн. Тебе, я думаю, университет не повредит.
 После чая Диана и Энн поехали в Приют Радушного Эха, забрав с собой все трофеи своих набегов на собственные и соседские клумбы. В каменном домике царило страшное волнение. Шарлотта Четвертая носилась взад и вперед с такой энергией и скоростью, что в глазах просто рябило от ее голубых бантов.
 — Как хорошо, что вы пришли! — с восторгом приветствовала она девушек. — Столько дел, столько дел… глазурь на торте почему-то не застывает… и серебро надо перетереть еще раз… этот огромный сундук все еще не упакован, а курятина для салата до сих пор бегает по двору и кукарекает. На мисс Лаванду ни в чем нельзя положиться. Я уж не знаю, как обрадовалась, когда полчаса назад пришел мистер Ирвинг и повел ее гулять в лес. Любовь, конечно, замечательная вещь, но если ее подмешать в тесто и жаркое, только все перепортишь. Как хотите, мисс Ширли, но я так считаю…
 Энн и Диана с таким прилежанием взялись за несделанные дела, что к десяти часам вечера даже Шарлотта Четвертая перестала нервничать. Она заплела волосы в огромное количество косичек и, с трудом поднявшись к себе, рухнула в постель.
 — Я, наверное, даже ни на минуточку не засну, мисс Ширли, все буду думать: а вдруг в последнюю минуту, что-нибудь случится — сливки не собьются… или мистера Ирвинга разобьет паралич…
 — А что, разве у него часто бывает паралич? — с улыбкой спросила Диана, которая находила Шарлотту Четвертую усладой если не для глаз, то для ушей.
 — Паралич часто не бывает, — с достоинством возразила Шарлотта Четвертая. — Живет человек, живет, и — бац! — паралич. Это с кем хочешь может случиться. А мистер Ирвинг похож на моего дядю, которого хватил удар за столом во время обеда. Но, может, все и обойдется. В этом мире нам остается только надеяться на лучшее и готовиться к худшему, а там — что Бог пошлет.
 — Я боюсь только одного — вдруг завтра пойдет дождь, — волновалась Диана. — Дядя Эб предсказал дождь на середину недели, и с тех пор как у нас была та буря с градом, я как-то стала больше верить его предсказаниям.
 Энн, которая точно знала, что дядя Эб не имел к той буре ни малейшего отношения, не придала его прогнозу большого значения. Она проспала ночь безмятежным сном человека, утомленного трудами праведными. Но долго ей спать не пришлось. Шарлотта Четвертая разбудила ее чуть свет.
 — Мисс Ширли, — раздался жалобный скулеж под дверью, — простите, ради Бога, что я вас бужу в такую рань, но еще столько нужно всего сделать… И мне кажется, что собирается дождь. Пожалуйста, просыпайтесь и успокойте меня, что никакого дождя не будет.
 Энн бросилась к окну, надеясь, что Шарлотта выдумала про дождь просто для того, чтобы она побыстрее проснулась. Но, увы, утро действительно предвещало ненастье, сад мисс Лаванды был какой-то тусклый и притихший, а небо над елками затянули темные облака.
 — Как не повезло с погодой, — сокрушалась Диана.
 — Ничего, будем надеяться на лучшее, — решительно сказала Энн. — Лишь бы не пошел дождь, а прохладный жемчужно-серый день даже больше подходит для венчания, чем жара.
 — Но дождь-то вот-вот пойдет, — чуть не плача, проговорила Шарлотта Четвертая, входя к ним в комнату. Вид у нее был пресмешной. Многочисленные косички, перевязанные на концах тесемками, торчали во все стороны. — Вот увидите, тучи будут ползти и ползти, а в последнюю минуту польет как из ведра. Все намокнут… нанесут в дом грязи… и венчание в беседке не получится… Нет, что хотите говорите, но если на невесту не упал солнечный луч — это дурной знак, мисс Ширли. Я так и знала… все шло слишком хорошо и что-нибудь обязательно стрясется.
 Видимо, Шарлотта Четвертая придерживалась пессимистических взглядов, сходных с теми, что исповедовала мисс Элиза Эндрюс.
 Но дождь так и не пошел, хотя небо хмурилось весь день. К полудню комнаты были украшены, стол сверкал фарфором и серебром, а наверху, в своей комнате, невеста в брачном убранстве ждала своего жениха.
 — Как вы прелестно выглядите! — Энн была в восторге.
 — Очаровательно! — вторила ей Диана.
 — Все готово, мисс Ширли, и пока что ничего ужасного не случилось, — весело объявила Шарлотта Четвертая и пошла в свою каморку надевать праздничный наряд.
 Она расплела свои многочисленные косички и убрала вздыбленные волосы в две косы, на которые повязала не два ярко-голубых банта, как всегда, а четыре. Верхние банты за ушами напоминали крылья херувимов на картинах Рафаэля, но Шарлотте они очень нравились. Затем она надела хрустящее белое платье, так сильно накрахмаленное, что оно вполне могло бы стоять на полу без хозяйки. Закончив туалет, Шарлотта удовлетворенно оглядела себя в зеркале… но это удовлетворение оказалось недолговечным и испарилось, как только она вышла в прихожую и через открытую дверь увидела высокую девушку в мягком облегающем платье, которая закалывала себе в волосы букетик белых, похожих на звездочки цветов.
 «Нет, куда мне до мисс Ширли, — с отчаянием подумала бедная Шарлотта. — Такой, видно, надо родиться. Сколько ни учись, до нее и за тыщу лет не дотянешься».
 К часу пополудни пришли гости, включая миссис и мистера Аллан. Поскольку пастор графтонского прихода был в отпуске, мистеру Аллану предстояло венчать мистера Ирвинга и мисс Лаванду. Церемония была проста и незамысловата. Мисс Лаванда спустилась по лестнице. Жених, дожидавшийся внизу, взял ее за руку, и тут она подняла на него свои большие карие глаза, сиявшие таким неземным светом, что у Шарлотты Четвертой, которая перехватила этот взгляд, по спине пробежал холодок восторга. Все прошли в беседку, где их ждал мистер Аллан. Гости расположились вокруг. Энн и Диана стояли около старой каменной скамьи, а Шарлотта Четвертая втиснулась между ними, сунув одну холодную дрожащую лапку в руку Энн, другую — в руку Дианы.
 Мистер Аллан открыл свою синюю книжечку и начал читать текст, освящающий брачные узы. В ту минуту, когда он объявил мисс Лаванду и мистера Ирвинга мужем и женой, произошло чудное знамение: солнце вдруг прорвалось сквозь прогалину в облаках и залило своим сиянием счастливую невесту. Сад чудесно преобразился, заиграл солнечными зайчиками и пляшущими тенями.
 «Какое чудесное предзнаменование», — подумала Энн, целуя невесту.
 Затем все три девушки оставили гостей, столпившихся вокруг новобрачных в беседке, и побежали в дом еще раз проверить, все ли готово для свадебного пира.
 — Какое счастье, что все позади, мисс Ширли, — проговорила Шарлотта Четвертая, — и что они благополучно поженились. Теперь их уже ничто не разлучит. Рис в кладовке, старые ботинки за дверью, а сливки стоят на ступеньках погреба — надо их сейчас же взбить.
 В половине третьего мистер и миссис Ирвинг отправились в свадебное путешествие. Все гости собирались провожать их на станцию. Когда мисс Лаванда, то есть миссис Ирвинг, сошла с крыльца дома, где она прожила столько лет, Джильберт и девушки, согласно обычаю, бросили ей вслед горсти риса, а Шарлотта Четвертая швырнула старый башмак — еще одно традиционное пожелание счастья, — угодив им прямо в голову мистера Аллана. Но самый красивый прощальный жест сделал Поль. Когда новобрачные уже шли по дорожке к калитке, он выскочил на крыльцо и стал изо всех сил трясти большой медный колокольчик, который до этого украшал каминную полку в столовой. Поль хотел всего лишь устроить веселый тарарам, но когда он перестал трезвонить, из-за реки до всех долетели очаровательные звуки, напоминавшие перезвон свадебных колоколов. Чистые, переливчатые они постепенно замирали, но еще долго слышались вдали. Казалось, любимое эхо мисс Лаванды прощалось с ней и желало ей счастья. Так, под благословение этих нежных звуков, мисс Лаванда уехала из своей прежней жизни надежд, мечтаний и фантазий, чтобы зажить полнокровной жизнью реального мира.
 Через два часа Джильберт отправился по делам в Ист-Графтон, Диану ждали дома, а Энн и Шарлотта вернулись в Приют, чтобы привести все в порядок и запереть каменный домик. Сад был освещен лучами вечернего солнца, над цветами порхали бабочки, слышалось жужжанье пчел. И тем не менее что-то в маленьком каменном домике уже изменилось: он уже начал тосковать по своей хозяйке.
 — Господи, какой у него грустный вид, — шмыгая носом, сказала Шарлотта Четвертая, которая лила слезы всю дорогу от станции до дома. — Получается, что свадьба ненамного веселее похорон, мисс Ширли… по крайней мере, когда все разъедутся.
 Девушки трудились весь вечер. Они убрали цветы и прочие украшения, перемыли посуду, несъеденные гостями вкусные вещи упаковали в корзинку — они предназначались младшим братьям Шарлотты. Энн не успокоилась, пока они не навели в доме идеальный порядок. Когда Шарлотта отправилась домой с гостинцами для братьев, Энн еще раз прошлась по затихшим комнатам, чувствуя себя запоздалой гостей на окончившемся празднике, и опустила жалюзи. Потом она заперла дверь и села под серебристым тополем дожидаться Джильберта. У нее был очень усталый вид, но голова ее работала не переставая, мысли о любви и счастье не давали ей покоя.
 — О чем ты думаешь, Энн? — спросил Джильберт, подходя к скамейке. Лошадь с коляской он оставил за воротами.
 — О мисс Лаванде и мистере Ирвинге, — мечтательно ответила Энн. — Как все красиво получилось… какое счастье, что они встретились снова после двадцати пяти лет разлуки…
 — Да, это очень красиво, — кивнул Джильберт, глядя Энн в глаза, — но насколько было бы лучше, если бы не было этой двадцатипятилетней разлуки… если бы они прошли через жизнь рука об руку… и воспоминания у них были бы только общие…
 Сердце Энн как-то странно дрогнуло и она, слегка покраснев, впервые отвела взгляд от Джильберта. Словно на минуту приподнялась завеса, скрывавшая ее неосознанные мысли, и Энн открылось что-то новое в жизни. Может быть, любовь не обязательно появляется под гром литавр, как рыцарь на коне? Может быть, она приходит незаметно по тихим тропинкам, как добрый друг, и долго не объявляет о себе в будничном свете, пока внезапный яркий луч не высветит на ее страницах и рифмы, и музыку?
 Может быть… может быть, любовь естественно вырастает из дружбы, как роза распускается из зеленого бутона?
 Завеса тут же упала снова, но Энн, подходя к своему дому по темной дорожке, была уже не совсем той девушкой, которая уехала из Грингейбла накануне вечером. Чья-то невидимая рука перевернула страницу ее жизни, девичество осталось позади, и ее ждала жизнь взрослой женщины, со своей красотой и тайной, со своими радостями и печалями.
 Джильберт поступил мудро, больше ничего не сказав Энн, не открыв ей своих чувств. Однако румянец, вспыхнувший на ее щеках, подарил ему надежду, и она поддерживала его все долгие четыре года. Четыре года серьезных и радостных трудов, в конце которых его ждала награда: любимая профессия и любимая женщина.
 Каменный домик стоял в сумерках, одинокий, но не покинутый. Он не навсегда расстался с мечтами, фантазиями, смехом и любовью: придет лето, и они сюда снова вернутся. А пока он был согласен ждать. И эхо в лиловой дымке за рекой тоже было согласно ждать.