---------------------------------------------


 Евгений Козловский
 Четыре листа фанеры [1] 



 История одного частного расследования
 Полковник в белом


 Эта леденящая душу история случилась в незапамятные времена: еще существовал СССР, газеты и журналы кое-что начали уже печатать, публика не успела одуреть от обвала правды, а герои обличительных публикаций пока не вполне поняли, что действенность разоблачений попала в обратно пропорциональную зависимость от свободы последних, – поэтому Алина, недавняя москвичка, почти закончившая юрфак и до сих пор публиковавшая эффектные юридические статьи и в «Огоньке», и в «Московских новостях», и даже пару раз, кажется (она и сама толком не знала, вышли отосланные заказные статьи или нет), за границей, нисколько не удивилась уважительному приглашающему звонку из областного УВД.
 Алина припарковала «Оку» прямо возле парадного и не успела, выйдя, щелкнуть ключиком, как лениво подвалил белобрысый мент:
 – Отгоните машину. Здесь не положено.
 Алина демонстративно огляделась:
 – Не вижу знаков.
 – Говорят, не положено, значит, не положено! – настаивал мент.
 – Меня, между прочим, пригласил ваш начальник, – не удержалась Алина и даже продемонстрировала из далека (потому что удостоверение было внештатное, хотя, честно сказать, и штатное не давало в этом смысле никаких привилегий) белобрысому огоньковское удостоверение.
 – Тем более не положено! – заело мента, не очень-то поверившего насчет начальника, а всевозможных удостоверений навидавшегося за службу выше головы: те два или три, которые требовали к себе уважения, узнал бы и издалека. – Поставьте за угол и пройдитесь пешочком.
 – Возьмите! – швырнула Алина белобрысому ключи и права с техпаспортом. – А ваш полковник пусть снизойдет до объяснения мне, на каком таком основании не положено, когда нету знаков. Правовое государство они, видите ли, строят! – поднялась Алина до вершин сарказма.
 Те двое, один в белой милицейской полковничьей форме, другой – в импортном штатском, наблюдавшие за сценою у подъезда через высокое окно верхнего этажа, конечно, не слышали диалога, на сцена была достаточно выразительна и пластична, чтобы вызвать их улыбки.
 – Строптивая, – с тенью не то порицания, не то удовлетворения сказал штатский, человек среднеазиатской внешности.
 Полковник кивнул, соглашаясь, отошел от окна: Алина уже скрылась в подъезде, оставив мента в некоторой растерянности разглядывать документы и ключи, – нажал кнопку селектора:
 – Кто у входа дежурит?
 – Пылыпэнко, – прохрипел селектор голосом неопределенной половой принадлежности.
 – Срочно ко мне! – Отпустил кнопку, отнесся к штатскому: – Хорошо, что строптивая. Если уж до чего докопается…
 – Рисковый ты человек, Петро! – восхитился штатский, но как-то, кажется, с иронией восхитился.
 – Был бы не рисковый, – вступил было Петро в дискуссию, но тут приотворилась, явив совершенно дурную собой и очень немолодую секретаршу, кабинетная дверь.
 – К вам, товарышш полковнык, – обнаружила секретарша, что селекторный голос принадлежал ей. – Журналыстка. Ховорыть, прыхлашалы.
 – Ревнуешь, что ли? – сомнительно пошутил полковник.
 Секретарша злобно скрипнула зубами и бросила на штатского короткий, пронзительный взгляд исподлобья.
 – Так чего, пускать?
 – И кофе принеси на троих. С пирожными. Ты поняла?
 – Да дэ ж я вам пырожныхь-то возьму? – буркнула секретарша
 – С пирожными! – значительно утвердил полковник.
 – Зря ты с ней, Петро, так! – покачал головою восточный красавец.
 – Учи ученого, – проворчал Петро. – По рукам-ногам повязана: куда денется?!
 Восточный человек собрался возразить, но явилась Алина, и он вмиг вдруг сделался незаметен, скользнув ли в тень, сам ли в мгновение став тенью…
 А полковник, выдержав в наигранном онемении, долженствующем выражать восторг и впрямь очень хорошенькой, да еще и нарумяненной гневом на мента Алиною, секундную паузу, уже шел гостеприимно навстречу гостье, басил:
 – Вот вы, оказывается, какая, Алина Евгеньевна! Приятный, приятный сюрприз. Всегда, знаете, когда заочно кто-нибудь понравится, ожидаешь… мымру.
 – Не поняла! – резко остановилась Алина. – Я написала что-нибудь не так? Кого-нибудь обидела? Так на это есть закон о печати. Обращайтесь в суд. Никто вам не давал права… То, что я согласилась сюда прийти, считайте моей личной любезностью и не делайте выводов…
 – Простите великодушно, – перебил Алину полковник бархатным баритоном, приложив руку к ослепительному кителю где-то в районе души. – Не умеешь, как говорится, не берись делать дамам комплименты.
 – Вот и прекрасно! – отрезала Алина непонятно по какому поводу и решительно села к полковничьему столу на место для посетителей. – Прежде чем вы изложите причину вашего приглашения, я хотела бы написать жалобу.
 Полковник удивился:
 – Кто же вас так обидел?! Если, не дай Бог, кто из наших… Дружба с прессой – краеугольный камень…
 – Официальную жалобу, – перебила Алина жестко. – Зарегистрированную. Видала я эти… начальственные нагоняи в присутствии посетителя. – Протянула требовательно руку. – Два листа бумаги, пожалуйста. И копирку. Единственная, знаете, защита от случайно затерявшихся бумаг…
 Аладдин, вызывая своего джина, тер лампу – полковник, вызывая своего, нажал на кнопку.
 – Да послала, послала я за пырожными за вашими! – сунула секретарша голову в дверной проем.
 – Принесите… барышне два листа бумаги. И один – копирки.
 – Чего? – сказала секретарша так презрительно, что полковник Просто вынужден был прикрикнуть:
 – Того!
 Секретарша пожала плечами:
 – Там Пылыпэнко торчит.
 – Вот пусть Пилипенко бумагу с копиркой и захватит. Только бумаги – четыре листа. Третий и четвертый – мне.
 Ждали Пилипенко недолго, но поскольку молча, в воздухе кабинета поселилось некоторое не вполне ловкое напряжение.
 – Товарищ полковник! По вашему приказанию… – явился наконец тот, никак не умея распределить между двумя руками отдавание чести, удержание Алининых прав и ключей и бумаги с копиркою.
 – Садись, Пилипейко, садись. Этот?
 Алина опустила глаза не просто утвердительно, а и потому еще, что, непонятно отчего, стало ей чуть неловко.
 – Давайте начнем с его заявления, – предложил белый полковник. – Может, тогда в вашем и надобность отпадет. Сэкономим время. И нервы. Пиши, Пилипенко. Возьми вон ручку… Под копирку пиши. Начальнику управления внутренних дел полковнику… Ну шапку ты знаешь. Рапорт. Написал? Ввиду полной моей неспособности осознать, что милиция служит гражданам… – Пилипенко возмущенно-оправдательно попытался приподняться из-за стола, но полковник тоном тут же его и усадил обратно: – Милиция служит гражданам, а не граждане предоставлены в распоряжение милиции в целях удовлетворения жажды власти работников последней…
 – Но вы ж сами, товарищ полковник!.. – снова привстал белобрысый мент, едва разбираясь в смысле того, что ему издевательски надиктовали.
 – Пиши! – прикрикнул хозяин кабинета. – Прошу уволить меня из рядов…
 – Оставьте, оставьте его, полковник! – чувство неловкости все нарастало в Алине и наконец дошло до предела. – Пусть вернет права и ключи. И велите там знак повесить. Я понимаю, только нельзя же без знака.
 – Слыхал, Пилипенко? Верни гражданке ключи и документы. – Пилипенко вернул. – И иди. И Богу молись. И если там что в машине пропало…
 – Да товарищ полковник!..
 – Иди-иди, комусказано?!
 Пилипенко исчез с пошатнувшейся в душе верою в мировую справедливость.
 – Что ж вы? – не скрывая иронии, отнесся полковник к Алине. – Жалко стало? А я-то думал, вы и вправду женщина твердая и принципиальная.
 – Разве он виноват? – отчего-то покраснела Алина, что с ней случалось совсем не часто.
 – А кто? Может, я? Или капитан Мазепа?
 Полковник насладился эффектной паузой и продолжил:
 – То-то же. Я вас и решился пригласить, чтоб вы помогли нам в непростой этой ситуации.
 – Давайте, полковник, договоримся раз-навсегда, – попыталась Алина за жесткостью скрыть смущение. – Каждый занимается исключительно своей работой. От добровольных помощников…
 – Господи! – вздохнул полковник. – Как же вы относительно нас предубеждены! Всякое мое слово готовы толковать в худшем для меня смысле. Ладно-ладно, не стану пока рассеивать. Давайте повернем вопрос так; вы окончили три курса юридического…
 – Когда это было… – отмахнулась Алина.
 – Кокетничаете, да? – с грузинским акцентом процитировал полковник побитый молью анекдот.
 Алина впервые за последние полчаса улыбнулась.
 – Вы известный не только у нас в городе, – продолжил полковник, – но и в стране журналист. Ваша последняя статья в «Огоньке»…
 – Хорошо-хорошо. Вы уже зареклись делать дамам комплименты.
 – Словом, мы хотим дать вам возможность как угодно подробно ознакомиться с нашей работой, допустить вас до самых, так сказать, последних наших секретов…
 – Так уж и до последних? – усомнилась Алина, хоть глаза у нее несколько и разгорелись.
 – Последних, – ответил полковник, честно глядя в разгоревшиеся эти глаза.
 – Бойтесь данайцев, дары приносящих! – продекламировала журналистка.
 – Хи-итрая… – погрозил полковник пальчиком. – Ничего от нее не скроешь. Ну есть, есть у нас в этом свой интерес! Который, впрочем, нимало не ущемит вашу независимость. У нас действительно масса бездарностей, непрофессионалов. Мы действительно заслужили самые серьезные нарекания. Так вот, единственное условие, которое я хотел бы вам поставить: вы будете писать про работу самого талантливого, самого порядочного нашего сыщика. Это вовсе не показуха! Почему, скажем, литературоведы исследуют творчество Толстого или Блока чаще, чем творчество писателя Пупкина? А вы, журналисты, все норовите наоборот!
 – И кто же у вас этот самый… Толстой?
 – Напрасно иронизируете.
 – Талантливый, но главное – порядочный!
 – А вы не слыхали? Капитан Богдан Мазепа. Человек потрясающей интуиции! Блистательной памяти! Абсолютного знания криминального Львова, да, пожалуй, и Украины в целом. Тончайшего нравственного слуха человек.
 – Пиф-паф ой-ой-ой, что ли? – осведомилась Алина, еще усилив иронию. – Тончайшего нравственного слуха? Банальный бабник!
 – Оказывается, вы уже знакомы?
 – Он пытался склеить меня на опознании трупа моего мужа.
 – Да-да-да-да-да… – закивал полковник, то ли вспомнив эту историю, то ли сделав вид, что вспомнил. – Прямо, говорите, на опознании?
 Алина кивнула, но кивнула автоматически, ибо, в сущности, не слышала уже вопроса: вольно или невольно полковник вернул ее в ранневесеннюю ночь три месяца назад, ночь, когда Алина стала наконец взрослой.




 Два трупа в автомобиле «Москвич»


 Пошли уже четвертые сутки, как муж, молодой блистательный хирург, полутора годами раньше в какую-то неделю очаровавший ее и увезший из Москвы в свой прекрасный, в свой запущенный Львов, исчез. Пару дней прождав его сравнительно хладнокровно, Алина начала действовать: обзвонила больницы и морги, а назавтра и объездила, подняла на ноги милицию и знакомых и едва полузаснула под утро в огромной трехспальной, типа «Ленин с нами», кровати, выкурив две пачки «Мальборо» (хоть и зарплата у него была стандартно-мизерная, мужнины доходы непонятно каким образом позволяли ей заводить себе такую роскошь), выпив гору таблеток и почти полную бутылку коньяка, как заверещал телефон. Тяжелый полусон, впрочем, отлетел не вдруг, все цеплялся и цеплялся за верещание, придавая ему разные, но неизменно противные смыслы, которым и по тембру, и по форме, и по содержанию произнесенного вполне оказался соответствующим голос из микрофона.
 – Что? – переспросила Алина голос, обводя отупелым взглядом прокуренную комнату с пеплом на паласе, переполненными пепельницами, липкими, немытыми рюмками, станиолевыми обертками от стандартов таблеток. – При чем тут милиция? О Господи! Нашелся, что ли? Живой? Да вы человеческим языком разговаривать умеете?!
 Голос, судя по тому, что хозяин его на полувозмущение Алины бросил трубку, человеческим языком разговаривать умел не очень. Алинин мозг уже работал, раздраженно и лихорадочно, тело же все не находило сил сбросить оцепенение и путалось в раскиданных тут и там одеждах. Алина выглянула в окно: впритык к ее новенькой, сверкающей под фонарем «Оке» припарковался, не выключив света, не заглушив вонючего, тарахтящего мотора, желто-синий уазик; владелец голоса в сержантских погонах на плечах брел к нему, покуривая, от телефонной будки.
 Лифт не работал. Алина одолела четырнадцать пролетов гулкой, пустой, грязной ночной лестницы с тусклыми лампочками, горящими через два этажа на третьем, даже не кивнув ментам, вставила ключик в дверку «Оки», но не успела усесться, как сержант, отщелкнув окурок в сторону чурны, но в нее не попав, подвалил, взял Алину под локоток, вызвав у нее летучую брезгливую гримаску.
 – К нам в машину, пожалуйста.
 – Я что, арестована? Вы нашли его или нет?
 – Сами все и увидите! – настойчиво влек Алину сержант.
 Была б ситуация чуть поординарнее, а предчувствия чуть менее скверными, Алина так легко не сломалась, не поддалась бы сержанту…
 Уазик трясло по ухабистым львовским улицам. Менты гробово молчали. В узком каком-то проулке – Алина, хоть и шоферша, давно потеряла ориентиры – водитель включил дальний свет, и желтые пятна запрыгали-заплясали по каким-то подозрительным заборам, будкам, грудам кирпичных обломков.
 Въехали наконец в узкую щель между двумя порядками кирпичных кооперативных гаражей. Возле одного, справа, стоял другой уазик, тоже милицейский, уставясь выносным прожектором в двустворчатые гаражные воротца.
 – Прибыли, – сообщил сержант Алине. – Чего сидите?
 Алина с несвойственной ей покорностью выбралась из машины: ясно было, что дело скверно, и скверность эту торопить совсем не хотелось, да и гордость свою испытывать, потому что эти менты в эту ночь совершенно очевидно имели твердую установку Алине хамить.
 – Понятые на месте? – поинтересовался сержант у коллег, и две тени, мужская и женская, зябкие, немолодые, одетые черт-те во. что, тут же выступили из темноты.
 Весенний ночной морозец пощипывал Алинины уши, но ей даже не хватало энергии погреть, потеребить мочки пальцами. Лампочка одинокого фонаря раскачивалась, двигая справа налево, слева направо грязные, подтаявшие сугробцы.
 – А Пиф-паф ой-ой-о й? – продолжал сержант утолять любопытство.
 – Сообщили. Едет.
 – Будем дожидаться или приступим?
 Тот, кто отвечал сержанту, пожал плечами и пошел к освещенным прожектором воротам, распахнул картинно – фокусник фокусником, фрака и чалмы только недоставало.
 В гараже стояла машина – «Москвич» последней модели. Внутри, на разложенных сиденьях, застыли в объятиях обнажённые мужчина и женщина. Закоченели…
 – Он? – задал сержант вопрос. – Муж?
 Алина стояла оцепенело, с трудом вбирала информацию.
 – Вы меня? А, да-да, конечно.
 – То есть опознаете?
 – Опознаю-опознаю, – отозвалась Алина откуда-то издалека и почему-то хихикнула: ей забавно показалось, что в один и тот же момент она потеряла мужа сразу в двух смыслах: морально и фактически. Не то что бы она держала его за святого, но ведь они поженились так сравнительно недавно! И потом: одно дело – предполагать, подозревать, другое – увидеть. То есть не труп увидеть, трупы она видела, а измену…
 Еще один мент, услышав смешок и испугавшись, что придется одолевать Алинину истерику, сказал робко-нейтрально, словно сумасшедшей:
 – Протокол подписать надо б…
 Алина втиснулась в прожекторный уазик на сиденье рядом с водительским и завороженно наблюдала, как в узком свете переноски доцарапывает мент свой протокол.
 – Они замерзли?
 – Что? – оторвался мент от бумаги. – Кто?
 Алина кивнула.
 – Угорели, – отрицательно мотнул мент головою. – Отравились окисью углерода. Обычное дело. Мотор не выключили, чтоб печка грела. Притомились… – хмыкнул скабрезно, – и вот: отдохнули Преступление, как говорится, и одновременно наказание.
 – А кто… она?
 – Вам-то уже не все ли равно?
 Это, подумала Алина, он сказал точно. Хотя в глубине души чувствовала, что ей все-таки, не вполне все равно, что будь, к примеру, рядом с мужем кто-нибудь из общих их семейных знакомых, то есть женщина, которую Алине приходилось принимать дома, разговаривать о женском и о прочем, угощать чаем и ликером – ей стало бы еще больнее. Смешно…
 Мягко покачиваясь на рытвинах, вплыла в узкий проезд, едва не задевая гаражи черными лакированными бортами, огромная легковая машина, американская шестидесятых годов: «паккард» не «паккард», «шевроле» не «шевроле». Алина встретила ее взглядом, довела до остановки.
 – Ладно, где подписывать?
 Из «паккарда не «паккарда» вышел красивый, ладный мужик лет тридцати с небольшим.
 – Опознала, товарищ капитан, – лениво подвалил к мужику сержант. – Ловко вы ее вычислили.
 Товарищ капитан направился к гаражу – Алина уже выбралась из уазика, медленно наблюдала, – и наставив вроде ствола пистолета указательный палец сперва на одного, потом на другого несчастного любовника, сказал:
 – Пиф-паф ой-ой-ой. – Продул воображаемый ствол от воображаемых остатков воображаемого дыма. – Которые в этом году? – спросил брезгливо-сочувственно.
 – Двенадцатые, – отозвался сержант. – Наверное, уж последние. Весна, как говорится, идет, весне, как говорится, дорогу.
 Капитан прошелся вокруг «Москвича», внимательно вглядываясь то в одну какую-то деталь – открывальную, что ли, кнопочку, то в другую, и констатировал:
 – Несчастный случай. Экспертизу, конечно, проведите, но чувствую: толку не будет.
 – Чувствует он! – буркнул своему напарнику-водителю сержант, с ночного звонка которого началось для Алины это мутное, это омерзительное утро. – Как будто без чувств не все ясно.
 Капитан остановился на полпути, к лимузину: слух у него оказался отменный.
 – Был бы ты, Гаврилюк, посообразительнее, я б тебе таких историй понарассказывал, в которых тоже все было ясно. А так смысла нет… – и пошел дальше.
 – Как я поняла, вы тут старшин, – заступила Алина ему дорогу.
 – А вы, как я понял, вдова, – полуулыбнулся капитан, и Алине показалось, что издевки в его интонации больше, чем сочувствия.
 – А я вдова, – подтвердила с вызовом. – Я осознаю, что достойна презрения за… за такого мужа. И все же вы мне, может, объясните, почему меня доставили как преступницу? Почему я не могла приехать на собственном автомобиле?..
 Капитан взял в ладони обе Алинины руки и повертел их, не то рассматривая, не то ей же самой демонстрируя тоненькие, хрупкие ее запястья, а потом отпустил и достал из кармана пару никелированных самозатягивающихся американских наручников, эффектно позвенел ими.
 – Преступников мы не так доставляем. – Кивнул на невозможные ухабы: – Еще и подвеску побили б: «Ока» – машина нежная.
 – Как много вы обо мне знаете! – сказала Алина, – Ладно. Спасибо за заботу.
 – Ничего, – снова полуулыбнулся капитан.
 – Только вот, если подозрения с меня сняты, как я должна отсюда выбираться?
 – Вообще-то, – вздохнул капитан непередаваемо тяжко, – они б вас довезли. – И кивнул на уазики, – Но больно уж вы… – демонстративно скользнул взглядом уверенного в себе бабника по Алининой фигурке, И двинулся приглашающе к пассажирской дверце своего «кадиллака» не «кадиллака».
 – Хам, – сухо и коротко хлестнула Алина капитана по щеке, не столько живому импульсу подчинясь, сколько чувствуя себя просто обязанной так сделать, и быстренько застучала каблучками к выходу по межгаражному коридору.
 Гаврилюк испытал радость отмщения и с аппетитом наблюдал за дальнейшим развитием событий: капитан прыгнул в черный дредноут и ловко пустил его задним ходом между плотно обступающими гаражами. Особенно эффектно проходил он повороты, где, казалось, и мотоциклу-то не пробраться без ущерба.
 Алина все поцокивала каблучками в лунной ранне-мартовской ночи, дредноут полз сзади бесшумной тенью. Алина обернулась раз, другой и вдруг взглянула на себя со стороны, глазом, скажем, Мазепы, деланно-скорбную (муж как-то в мгновенье, на пятой секунде после циркового открытия гаражной двери, стал посторонним, более того: тревога этих дней и ночей, изматывающий труд ожидания лопнули подобно нарыву, а звенящий морозец даже разогнал тошноту от созерцания излившегося кровавого гноя), неприступную и… улыбнулась.
 Неизвестно, каким чувством узнал капитан про эту улыбку, однако дредноут тут же подплыл, остановился, распахнулась дверца. Алина скрылась внутри. С неожиданной прытью «кадиллак» не «кадиллак» развернулся и весело газанул вдаль…




 Где бы встретиться ненароком?


 – Что ж… – резюмировал блистательный полковник. – Тем лучше, если знакомы.
 – Мне показалось, – вернулась Алина из странного, амбивалентного своего воспоминания в кабинет, – что он не любит, когда кто-нибудь висит у него на хвосте. Одинокий волк.
 – Уже пробовали?
 – Так… – сделала Алина неопределенный жест ладошкою.
 – Ну эта беда – не беда. Поможем. Вызовем. Поговорим. Прикажем. Дадим официальное предписание.
 – Так не пойдет, – отозвалась повеселевшая Алина.
 – Не пойдет?
 – Если уж ваш Пиф-паф ой-ой-ой и впрямь независимый и талантливый да вдобавок еще и… порядочный, предписание от начальства в смысле доверия будет мне худшей рекомендацией.
 – Ну знаете!.. – попробовал было возмутиться полковник.
 Но Алина перебила:
 – Подскажите лучше, где б я могла его случайно встретить. А вот если мне впоследствии понадобится ваша помощь…
 – Где встретить? – задумался полковник (идея Алины ему понравилась) – Да где угодно! Знаете, например, «Трембиту»? Кооперативный ресторанчик.
 – Еще б не знать, – кривовато усмехнулась журналистка. – Свадьбу справляла.
 – Тем более. Мазепа редкий вечер его не инспектирует. Там в прошлом году убийство случилось. Единственное нераскрытое преступление на территории капитана. Автоматы, браунинг редчайшей марки «зауэр», пальба… С тех пор он оттуда и не вылазит. Заело, наверное.
 – Только имейте в виду, – поднялась Алина из-за стола, – я вам ничего не обещала.
 – Какие могут быть обещания между свободными людьми?! – поднялся из-за стола и полковник. – Просто мы пытаемся повернуть взор прессы на наиболее ярких наших работников. Вот и весь наш интерес. Да и сами посудите: человек, не имеющий за одиннадцать лет работы ни одного нераскрытого преступления. Ну вот, кроме этой «Трембиты»…
 – Да двух покушений на него самого, – донеслось из дальнего угла.
 – Ох, простите, – полковник сделал вид, что опомнился. – Не познакомил. Шухрат Ибрагимович, ваш коллега и земляк. Из Москвы. Представитель пресс-центра МВД СССР.
 Шухрат Ибрагимович вышел на ковер, изящно склонясь, поцеловал Алинину ручку.
 – Петро Никифорович насчет коллеги, конечно, польстил. Журналистика – дар… – повертел Шухрат Ибрагимович рукою в направлении эмпиреев. – Так, сотрудничал кое с кем. Был, так сказать, соавтором. А перо – тяжелое. Сам и страницы удобочитаемой написать не способен. И тем не менее, Алина Евгеньевна, позвольте совет полупрофессионала? И в той и в другой области?
 – Вообще-то, – отозвалась Алина, – к бесплатным советам доверия у меня…
 – Понимаю, – согласился Шухрат Ибрагимович. – Сам таков. Но я с вас, если настаиваете, и пару рубликов могу взять.
 – С гонорара. Договорились?
 – Э нет! С гонорара – коктейль в «Трембите». И четыре пирожных.
 – Шухрат Ибрагимович у нас редкий сластена, – отрекомендовал полковник.
 – Ну советуйте, советуйте! – нетерпеливо подогнала Алина.
 – Хотел предложить вам такой вот парадоксальный взгляд… парадоксальный поворот. Сам бы воспользовался, да талантом Бог обделил. У Богдана Ивановича за одиннадцать лет, как верно заметил Петро Никифорович, почти стопроцентная раскрываемость. Но – почти! Анализ неудачи гения! Я имею в виду как раз «Трембиту». Каково, а? Заработал пару рублей?
 – Посмотрим, – сказала Алина, которой почему-то плохо шутилось с Шухратом Ибрагимовичем, и, кивнув, пошла к дверям, где и столкнулась с секретаршею, едва не выбив из ее рук поднос, нагруженный всякой всячиной, пирожных среди которой, правда, не было.
 – За смертью тебя посылать! – прокомментировал полковник.




 Пиф-паф ой-ой-ой!


 Странное дело. Почти два года жизни, а после смерти мужа Алину со Львовом не связывало почти ничего: несколько десятков приятных воспоминаний, которые, в сущности, полностью нейтрализовались впечатлениями той мартовской ночи меж гаражей, да двухкомнатная квартира в хорошем районе, наследницею которой Алина автоматически оказалась. То есть давно пора было возвращаться в Москву, к родителям, а Алина все медлила, медлила, медлила…. Конечно, не очень-то хотелось снова оказываться в зависимом положении родительской жилички, но врастать и во львовскую жизнь, устраиваться куда-то на службу (деньги с книжки потихоньку проедались, сходили на нет) не прельщало тоже: одно дело – писать для удовольствия статью-другую-третью в год, другое – тянуть лямку. Во время беседы с не очень понравившимся ей полковником Алина совсем уж решила отказаться ото всякого с ним сотрудничества, замотивировав отказ именно возвращением домой, а уж замотивировав, как бы и взяла б на себя это обязательство, но едва всплыл в разговоре капитан Мазепа, как, сама не дав себе отчета, от решения своего отказалась. И теперь вот третий уже вечер бессмысленно (капитан не являлся) торчала в «Трембите», с кооператорской широтою души и безвкусицею переделанной в ресторанчик из общепитовской пельменной.
 Кавказской наружности немолодой юноша подсел к Алине за столик, достал из кожаных доспехов бутылку молдавского коньяка.
 – Составишь компанию, а? А то и вчера сидела одна, и позавчера… Вроде и не страшненькая!
 Алина смерила юношу взглядом, достала из лаковой коробочки дорогую сигарету (кавказец тут же подал огня).
 – Составлю, – ответила, выпустив-дым. – Только не приставай, ладно?
 – Что, неприятности?
 – Ага, – кивнула Алина с повышенной серьезностью, выдающей издевку. – Переживаю.
 – Я вот тоже переживаю, – кивнул немолодой юноша и разлил коньяк по рюмкам. – Будем здоровеньки. Или как там у вас говорится: здоровеньки булы?
 Алина выпила, пристально-невидяще посмотрела на кавказца, который меж тем продолжал о чем-то болтать, и подумала: «А что, взять и позвать. И здоровеньки бу-лы. Сколько можно спать в одиночку в холодной, широченной, где что вдоль, что поперек, кровати?! Он в конце концов сам виноват». И тут же, до этого «сам виноват» додумав, расхохоталась вслух, ибо «сам», как ни крути, означало Мазепу.
 – Ты чего? – приобиделся немолодой юноша. – Я тебе серьезные вещи рассказываю, а ты…
 Хлопнула дверь, и Алина снова поймала себя на том, что обернулась, словно пятиклассница на первом свидании. Но и это был не капитан. Странного вида пожилой человек вошел в ресторан, словно из американского вестерна сороковых годов: в длинном, свободном светлосером макинтоше, в серой же широкополой шляпе, надвинутой на глаза. Пожилой и по походке, и по тому, что за приподнятым воротником угадывалась седая бородка клинышком.
 – Хиппует, – прокомментировал кавказец, отследив Алинин взгляд.
 Странный человек пересек зал и скрылся за дверью служебного входа.
 – Так явится в конце концов Мазепа или не явится никогда?! – взбешенно сказала Алина вслух.
 – Какой Мазепа? – изумился кавказец. – Гетман, что ли?
 – Гетман-гетман, – согласилась Алина.
 – Вот ты говоришь: не приставай, – продолжил кавказец после довольно значительной паузы, во время которой безуспешно пытался осмыслить Алинино восклицание по поводу легендарного гетмана, да так и бросил это занятие. – А каково одинокому человеку в чужом городе. Ты подумала, а?
 – Ты бы знал, каково одинокому человеку в своем городе… – протянула Алина.
 – Понял, – сказал кавказец. – С полнамека. Сплетен боишься. А мы как в детективе устроим. Штирлица видела? Вот, например, я сейчас за себя расплачиваюсь и ухожу, а ты…
 Дикий женский визг понесся откуда-то из служебных недр ресторанчика. На пороге внутренней двери появи-т лась девица, одетая гуцулкою (ресторанная униформа), судорожно хватанула ртом воздуха и издала еще один визг.
 – Там!.. – показала, прокричавшись, куда-то за спину. – Там!..
 Алина вскочила первая, рванулась в подсобку, кавказец за нею. За ним еще кто-то и еще…
 В небольшом кабинете за столом сидел упакованный мужик с упавшей на грудь головою – вроде как спал. Только свежепобеленная стена за его спиною была в красных брызгах крови и желтых жирных пятнышках мозга, разбросанных вокруг черной пулевой отметины. Алина присела на корточки, заглянула упакованному в лицо: посреди лба расположилась аккуратненькая такая, маленькая дырочка^
 – Спокойно! – нервно закричала Алина. – Спокойно! – И заметив в толпе любопытных здоровенного местного бармена, приказала: – Быстро на вход! Никого не выпускать!
 Бармен зачем-то послушался.
 Алина же, миновав подсобку, бросилась к черному ходу.
 Дверной проем зиял пустотою, старинный проходной двор – несколькими арками.
 Ищи ветра в поле, могла бы сказать Алина, если было б кому.
 Она достала платочек, аккуратненько, чтоб не повредить возможные отпечатки, прикрыла дверь, сквозь платочек же задвинула и щеколду. Ясно было, что стрелял пожилой ковбой из вестерна, выстрелил и давным-давно, пока Алина разглядывала покойника, скрылся, так что перекрывать вход нужды не было. Мегрэ бы, во всяком случае, не перекрыл.
 В дверях кабинета все еще толпились.
 – Трупов не видели? И не стыдно? – укорила Алина и снова вспомнила капитана Мазепу: всего однажды видела она его на работе, но подсознательно копировала (пародировала?), безусловно, именно его стиль поведения. Пиф-паф ой-ой-ой; оставалось только добавить.
 Люди как-то невольно дали Алине дорогу, а на вопрос: «Милицию вызвали?» – дружно смолчали.
 Аккуратно извлекая телефон из-под самого трупа, Алина и тут старалась не повредить пальчиков. Набрала ноль два.
 – Дежурный? – спросила. – В «Трембите» убийство.
 На том конце провода спросили, кто говорит.
 «А действительно, – подумала Алина, – кто я такая, чтобы чуть ли не расследование проводить? Беседа с полковником придала, что ли, значимости мне в собственных глазах? Юридическое студенчество? Ожидание капитана Мазепы?»
 – Кто-кто! – ответила раздраженно. – Дед Пихто! Посетительница! – и бросила трубку, вернулась в зал.
 А там, на пороге, бармен уже отчитывался капитану Мазепе; черный лимузин поблескивал под фонарем за стеклянными дверными вставками.
 – Здравствуйте, капитан, – подошла Алина (от секунду назад принятого решения доесть и уйти вмиг и следа не осталось). – Узнаете?
 – Узнаю, – ответил капитан. И добавил не без злобы (обиды, быть может): – Горе перемогаете?
 Алина вспыхнула, хотела было повернуться, уйти, забыть об этом самовлюбленном хаме. Но самовлюбленный хам отнесся к ней вдруг с такой товарищеской простотою, что от Алининой обиды как-то вдруг и следа не осталось:
 – Пиф-паф ой-ой-ой, выходит?
 – У-гу, – кивнула Алина и показала на подсобную дверку.
 – Три дня не заглянешь – черт-те что начинается! – покачал капитан головою и пошел через зал. Алина – за ним.
 Пока капитан осматривал место происшествия, а делал он это недолго, Алина из-за спины все тараторила, рассказывала про* плащ, про бородку, про черный ход.
 Взвыв сиреною, затормозила у ресторанчика оперативная «Волга», вошли штатские мальчики. Капитан кивнул им на труп, снова сказал:
 – Пиф-паф ой-ой-ой, – и пошел из кафе.
 Алина, провожаемая тоскливым взглядом немолодого кожаного мальчика, пошла за Мазепою.
 – Прокатиться хотите?
 Алина кивнула.
 Капитан распахнул дверцу своего «шевроле» не «шевроле», запустил двигатель, неслышно тронул с места.
 – Вижу, – сказал, – вижу в глазах осуждение: не опросил свидетелей, не поискал пулю. Так вот: пулю найдут ребята, и окажется, что она выпущена.
 – Из «зауэра»? – спросила Алина. – Да вдобавок, наверное, из того самого, из которого убили бармена в прошлом году. «Зауэр» – редкое оружие?
 – О-го! – обернулся капитан. – Вот это информированность!
 – Профессия обязывает.
 – Не люблю журналистов, – отреагировал Мазепа, помолчав.
 – Журналисток тоже? – кокетливо осведомилась Алина.
 – Журналисток? Кюшать люблю, а так – нет, – процитировал с кавказским акцентом анекдот позапрошлого сезона. – А свидетелей опрашивать – дохлый номер. Не такой же он кретин, чтобы еще раз воспользоваться этим костюмом.
 Дальше ехали молча: только тресканье-бульканье служебных переговоров по рации, в которые капитан, впрочем, не вступал, нарушало тишину.
 Наконец «шевроле» не «шевроле» встал прямо перед подъездом.
 – Запомнили! – иронически восхитилась Алица.
 – Профессия обязывает, – парировал капитан. Некоторое время выждав, добавил: – Ну?
 – Что ну? – не двигаясь с места, со всею наивностью, на какую была способна, поинтересовалась Алина.
 – У вас ко мне еще какие-нибудь вопросы? Или… советы?
 – Просто жду, когда снова на ночной кофе начнете напрашиваться. Сами сказали: кюшать люблю.
 – Во-первых, тогда уже было утро. Во-вторых, я потомок шляхтичей, – отозвался капитан, – и потому до неприличия горд: навязываю свое общество не более одного раза.
 – А вы рискните в порядке исключения на вторую попытку.
 Капитан пристально поглядел Алине в глаза, потом склонился под приборную доску, стал что-то там откручивать.
 Алина наблюдала. Ей даже интересно стало, что она почувствует, если капитан проигнорирует и так слишком уж откровенное ее приглашение.
 Тот, наконец, извлек из гнезда громоздкую служебную рацию.
 – Я на работе, – пояснил. – Пошли, что ли?
 Алина улыбнулась.




 Анализ неудачи гения


 Она ничего не сказала Мазепе ни про полковника, ни про три дня ожидания в «Трембите» – утром, когда завтракали, попросила разрешения недельку-друтую понаблюдать за его работой. Наверное, в любой другой ситуации капитан отказал бы, а тут ограничился ворчанием, что начальство все равно не разрешит.
 В управление они ехали каждый в своем авто, где позволяла ширина дороги – рядышком, и выглядело это, учитывая соотношение размеров, забавно.
 Никакого знака на площадке у входа так и не появилось. Правда, Пилипенко, снова оказавшийся на том же посту, предпочел не заметить ни «Оку», ни ее хозяйку, только капитану козырнул. Но на это капитан не обратил внимания и, не стесняясь ни Пилипенко, ни сослуживцев, косяком валящих к дверям, ни прохожих, нежно и крепко поцеловал ее в губы.
 – Ну ты, мать, сильна! Никогда так не попадал!
 Когда они миновали часового, Мазепа сказал:
 – Имей в виду: я палец о палец не ударю. Уболтаешь полковника – твое счастье, не уболтаешь… – и развел руками.
 – Уболтаю, – ответила Алина и чуть было не пошла к полковничьему кабинету, как решила, что лучше бы капитану не знать, что она знает, где этот кабинет расположен. – Мне куда?
 – Налево, – кивнул Мазепа. – Там лифты. На четвертый этаж.
 «Не так-то уж вы, капитан, и проницательны», – подумала она про себя, нажимая на лифтовую кнопочку, и, кажется, именно в этот момент у Алины и возникла безумная честолюбивая мысль самостоятельно раскрыть то давнее, прошлогоднее убийство в «Трембите».
 Когда Алина вернулась от полковника, разговаривать с нею по поводу происшествий в «Трембите», и давешнего, и прошлогоднего, Мазепа отказался категорически.
 «Ну ничего, – бодро подумала Алина, – как: нибудь справлюсь и сама». Едва капитан, оставив ее за своим столом, исчез из кабинета, сходила в архив за материалами прошлогодними: нынешние лежали тут, в сейфе, в ключах от которого Мазепа ей не отказал: понимал, должно быть, что иначе придется подчиниться приказу сверху, а подчиняться приказам он (Алина верно чувствовала) не любил. Подчинялся, конечно, но не любил и старался не ставить себя в такие положения.
 Перевернув очередную страницу «Дела», она уперлась взглядом во вклеенный черно-белый снимок: интерьер давешней «Трембиты» с осыпавшимися стеклами витрин и осколками посуды; бледный человек у стойки; мертвое тело на полу… Алина извлекает из Мазепиного стола лупу, вглядывается в лицо бледного человека. Подходит к несгораемому шкафику, достает папку свежих фотографий давешнего трупа. Выбирает одну, кладет рядышком со вклеенной. Нечего и сомневаться: трупом давеча стал именно тот бледный человек. А может, и не бледный вовсе? Может, просто такое освещение было, когда фотографировали?.. Почуяв след, Алина лихорадочно переворачивает несколько страниц и на конец находит изображение того, прошлогоднего, трупа. Лица трупов, естественно, разные, иначе и быть не может; зато одинаковыми по размеру и по расположению оказываются дырочки во лбах. Совпадение? Но в совпадения Алина верит плохо. Она отлистывает «Дело» назад, возвращается к прошлогоднему снимку, к общему плану разгромленного ресторана. На соседней по развороту странице, под типографским грифом «Объяснение», от руки написан текст, который Алина, продираясь сквозь не вполне внятный почерк, принимается читать полувслух:
 – «Последний посетитель ушел около одиннадцати. Я повесил табличку, но дверь почему-то не запер…»
 – «Почему-то»… Странное словцо, а особенно здесь, в столь серьезном контексте. Не бывает «почему-то», не бывает! – злится Алина. – На каждое «почему» всегда существует и потому». – И пытается перенестись туда, в прошлый год, в ресторан, ставит себя на место Мазепы, слушающего среди осколков медленные, словно выдавливаемые между губ, показания человека, чьих показаний никто уже никогда больше не услышит…
 – «Ага, почему-то не запер. Володя, – кивает ресторанный хозяин вниз, на труп, – занимается своими бутылками, стаканы протирает, что ли. Я подбиваю бумаги, считаю бабки. Девочек мы отпустили еще раньше…»
 «Почему отпустили раньше?» – забрасывает Алина в память, стараясь не прерывать воображаемой сцены.
 – «И тут – дикий визг тормозов. Знаете, как в кино… в американском…»
 За последние два года Алина много пересмотрела американского кино по мужнину видику, и ей не представляет труда перенестись воображением еще на полчаса назад: машина без номеров, взвизгнув тормозами, замирает, как вкопанная, возле входа в «Трембиту». Один остается за рулем, двое в джинсовых кепках (Алина видела эту парочку позавчера на рынке – ее и подставила на место убийц), в носовых платках, оставляющих на лицах открытыми только глаза, врываются в помещение, вскидывают: один – автомат, другой – пистолет, – и тут же открывают огонь. Директор, белый от страха, падает за стойку. Бармен, получив в лоб шальную пулю, медленно оползает на пол. Джинсовые кепки стреляют еще с полминуточки, выходят вон, хлопают дверцами машины, и та, взвыв мотором, взвизгнув по асфальту задними колесами, срывается с места, исчезает за углом…
 – Рэкет? – задает Алина сама себе вопрос. – Кто-то кому-то отказался платить? – И слышит прошлогодний голос Мазепы.
 – Словом, пиф-паф ой-ой-ой? И вы даже не догадываетесь, кто бы это мог быть? – не столько спрашивает, сколько в ироничной своей манере утверждает капитан.
 – Рэкетиры, наверное, – отвечает директор, и Алине не нравится, что их версии совпадают…
 – Алина-Алина, на Ленина – малина! – голос Мазепы, уже не воображенный, натуральный, вырывает ее из ресторанчика: – Интер-ресное ограбление. Пиф-паф ой-ой-ой!
 Алина поднимает голову от «Дела», оборачивается на двери, в которых стоит капитан.
 – Я лучше почитаю, а, Богдан?
 – Да ты не бойся, насчет малины пошутил: для риф мы понадобилась. Помнишь, как Незнайка стихи сочинял? На настоящую малину я б тебя и не взял… Ну-ка, ну-ка… – вдруг заинтересовывается капитан, подходит к Алине. – Получила разрешение залезть в архив! Впрочем, да. Забыл, у тебя ж безотказное средство. – Тон Мазепы вдруг меняется, становится холодным, желчно-презрительным, взгляд нарочито подробно скользит по Алине сверху донизу, словно по выставившей себя на продажу проститутке.
 Алина оценивает и интонацию, и взгляд, встает, лепит капитану пощечину.
 – Два – ноль, – констатирует он. – Это ты хочешь, значит, сказать, что спишь со мною исключительно из чувства любви? Интересное признание. Знаешь, ради него я готов получать по морде хоть трижды на дню, – и обнимает Алину, кружит ее по кабинету,
 Алина отбивается, но недолго.
 С большой неохотою оторвавшись от Алининых губ, капитан произносит:
 – А на дело ты со мной все-таки поедешь. Бумаги не убегут. А уж если, взялась изучать положительного героя да описывать…
 – Эгоист ты, а не положительный герой, – вздыхает Алина, запирает документы в сейф и идет вслед за любовником.




 Разговор под рев сирены


 Пижон Мазепа выставил на крышу своего «шевроле» не «шевроле» синюю мигалку (этот трюк Алина тоже видела в кино, видел наверняка и капитан), врубил сирену, скрытую за никелированной решеткою радиатора и выехал на осевую.
 – Что новенького? – спросила Алина.
 – Я тебя люблю, – ответил Мазепа.
 – Этой новости, – заметила Алина, взглянув на запястье, – уже тридцать девять часов. Несвежая новость. И не вполне достоверная. Я про убийство.
 – Как не вполне достоверная?! – возмутился капитан.
 – Ну, Богдан! – сморщила Алина носик. – Я, между прочим, серьезно.
 – А я, что ли, шучу?
 Алина надулась.
 Минуты через три капитан не выдержал напряженного молчания.
 – А что там может быть  новенького? Видели убийцу практически все, даже ты. А какой толк? Это, знаешь, не приметы. Единственный ход – покопать, cui bono, то бишь кому выгодно.
 – Знаю, – отозвалась Алина. – Училась.
 – Если не в деталях, понятно и так, а в деталях – все равно не докопаешься. Да и не важно, не интересно; свои. Вот сами пусть и разбираются, грызут глотки друг другу.
 – Рэкет, что ли?
 – Может, и рэкет.
 Алине снова не понравилось, что и капитан повторяет версию про рэкет.
 – Ну что смотришь? – заметил Мазепа, что Алине опять что-то не понравилось. – Нарушается принцип неизбежности возмездия? А и хрен с ним, с принципом! Так у себя в блокнотике и запиши: капитан Мазепа считает, что хрен с ним, с принципом!
 – А пуля?
 – Что пуля?
 – Ну… угадал? – пояснила Алина то, что и без пояснений было ясно Мазепе. – Тот же браунинг? «Зауэр»?
 – Тот же, тот же… – отболтнулся капитан,
 – Значит, шансов, по-твоему, никаких?
 – Разве что с такою помощницею.
 – Ну расскажи, – все пыталась Алина сбить капитана с несерьезного тона, – расскажи: почему прошлогоднее убийство зашло в тупик? Тоже потому, что хрен с ним, с принципом?
 – Убийство-то как раз удалось. Вот расследование…
 – Шляхетский юмор? – раздражилась Алина.
 Капитан заметил раздражение.
 – Можно было, конечно, покопать… Но правда ведь: не интересно!
 – То есть пускай они друг друга убивают?! – возмутилась журналистка.
 – Ага, – отозвался капитан и заложил крутой вираж во двор. – Слава Богу, приехали.




 Интер-ресное ограбление


 Очевидно, богатая квартира разорена была довольно аккуратно: только замок выломан, а ценные вещи выносили явно не торопясь. Молодая женщина с туповато-упрямым, зареванным лицом горевала на диване; суетились менты; хозяин, мужичок лет под пятьдесят, маленький, лысенький, деловито проверял опись украденного. Капитан склонился над его плечом.
 – Та-ак… Телевизоров – два. Видеомагнитофонов – три. А видеомагнитофонов зачем три?
 – Один цифровой, – сквозь слезы пояснила женщина с дивана. – А те два – чтоб фильмы переписывать. Не таскаться же…
 У капитана видеомагнитофона не было ни одного. С тем более серьезным сочувствием кивнул он головою:
 – А-а… – и продолжил чтение списка. – Видеокамера эм-восемь… Компьютер персональный Ай-Би-Эм 386 в комплекте… компьютер персональный «Атари»… принтер лазерный… принтер матричный… ксерокс… факс… радиотелефона – три… картины… антиквариат… В общем, тысяч так… на пятьсот? – спросил-подытожил.
 – Как считать, – ответил хозяин. – Цены плавают. И потом: одно дело – купить, другое – продать.
 – Как считать! – злобно передразнила женщин-а.
 – Отпечатки, пиф-паф ой-ой-ой, снимали? – поинтересовался капитан у коллег.
 – Нет отпечатков, – буркнул огненно-рыжий мент-эксперт, у которого всякий раз, когда не было отпечатков, сильно портилось настроение.
 – Естественно, – отозвался капитан и пошел по квартире, заглядывая в шкафы. – Неярка? О, еще! А зачем столько шуб? – это он женщине. – Тоже одна – цифровая, а две – переписывать?
 – Чо ж я, каждый день в одной ходить буду?
 – Каждый день – конечно, – снова сочувственно согласился капитан. – И ни одну не тронули? Как-кие благородные грабители! Как по-рыцарски относятся к дамам! Дубровские прямо!
 Хозяйка вдруг встревожилась, встрепенулась, подскочила к шкафу, пересчитала богатство:
 – Аж напугали!..
 – Откуда, – отнесся Мазепа к хозяину, – не спрашиваю. Все, надо думать, нажито законно. Иначе б не обратились. Верно говорю?
 – Верно, – отозвался хозяин. – «Икар». Внедренческий кооператив.
 – Неплохие заработки, – откомментировал капитан. – И что к солнцу подлетать слишком близко опасно – знаете. – Вернулся в прихожую, осмотрел входную дверь: быстро, но цепко. – Недавно поменяли? Неужто еще хуже была?
 – Лучшая была, лучшая! Бронированная! – подскочила зареванная хозяйка. – Замок ему, видите ли, из Парижа привезли. Электронный. Поставить приспичи-ла! Будто на месте поставить было нельзя!
 – Галя! – поморщился хозяин.
 – А ты на меня не хавкай! Я на тебя сейчас так хав-кну!
 – Давно женаты? – осведомился капитан.
 – А какое это, интересно, играет значение? – непонятно на что обидевшись, взвилась Галя.
 – Третий год, – буркнул хозяин, и стало окончательно ясно, что каждый из этих двадцати пяти с не большим месяцев недешево ему стоил.
 – Вдовец?
 – Развелся.
 – А родом-то вы откуда? – поинтересовался вдруг капитан, оборотись к хозяйке.
 – С Винницы, – опешила та. – А чо, нельзя?
 – Можно, можно, – успокоил Мазепа и обратился к ментам. – Ладно, ребята, пиф-паф ой-ой-ой, – продул воображаемый ствол от воображаемого порохового дыма. – Вы тут занимайтесь. А мы с Алиной Евгеньевной пойдем. Вечером дома будете? – отнесся к хозяину. – Я загляну, о'кей?
 Хозяин кивнул.
 – Пошли? – И взяв Алину под руку, капитан направился к лестнице.
 – У тебя что, дела?
 – Неотложные, – согласился Мазепа. – Еду обедать с любимой женщиной.
 – Обедать? – удивилась Алина. – Тебе что, неинтересно? Или снова – свои?
 – На сей раз мне неинтересно, – сказал капитан, – потому что все ясно.
 – Поражаешь?
 – Отнюдь, – сделал Богдан лягушачьи губы. – Стиль работы.
 – Ну и что тебе ясно?
 – Маленький секрет. Конан Дойла читала? Надо тянуть интригу. Ты помнишь: Холмс хоть раз раскрыл свои секреты Ватсону, прежде чем довел дело до конца?
 – А я у тебя, выходит, за Ватсона?
 – За Конан Дойла. Ну расскажу я тебе – и читатели твои на двенадцатой странице помрут со скуки. Станешь преднамеренной убийцею с отягчающими обстоятельствами. Статья сто вторая, пункт «е». Ты этого хочешь?
 – Положим, – согласилась Алина.
 – Жесто-окая! А я отказываюсь быть в этом массовом убийстве соучастником! – припечатал Мазепа страстно.
 Алина пожала плечиками.
 – А куда едем обедать? Тоже секрет?
 – Отнюдь, – возразил капитан. – В «Трембиту».
 – В «Тремби-и-ту»?! – изумленно протянула Алина.
 – А что? – сказал Богдан. – Кормят там вкусно… От потери, думаю, уже оклемались. Не государственное же заведение: бабки надо строгать.
 – Ненавижу, – выплеснула Алина скопившееся раздражение, – когда менты употребляют жаргон!
 – А мне, – отпарировал Мазепа, – наоборот, дико нравится, когда журналистки употребляют слово, например, «менты».
 Кормили в «Трембите» точно вкусно. После горячего в ожидании десерта Алина решила подкрасить губы. В зеркальце отразилось, что портьера, скрывающая служебный ход, дрогнула.
 – Наблюдают, – шепнула Алина Богдану.
 – Нехай, – ответил он.
 – А вдруг выстрелят?
 – У меня хорошая реакция.
 – А если в меня?
 – На фиг ты им нужна.
 – А если?
 – Заслоню своим телом, – произнес капитан торжественно. – Как Александр Матросов – Родину. Как Набоков – Милюкова…




 Назад, на место преступления


 – Нашли? – с агрессивной надеждою встретила капитана с Алиною давешняя потерпевшая.
 – Какая вы, Галя, скорая! – изумился капитан. – У вас в Виннице все такие? Пиф-паф ой-ой-ой – и все, по-вашему? Так, Галя, только в кино бывает. Вы, кажется, забыли, в каком государстве живете.
 – Хоть надежда-то есть? – помрачнела хозяйка.
 – Надежда, очаровательная Галочка… Ничего, что я вас так? Надежда всегда должна умирать последней, Супруг дома?
 – Да вы заходите.
 – Летом, летом, – отмахнулся капитан.
 – Так и так лето ж! – изумилась Галочка, но капитан уже кивал – выйдем, мол, – появившемуся в прихожей хозяину.
 Тот кивнул, в свою очередь, понимающе-согласительно и принялся надевать башмаки.
 – Куда это вы? – встревожилась вдруг хозяйка.
 – Подышать свежим воздухом, – ответил ей супруг с плохо скрытою ненавистью.
 – Я с вами… – Галочка решительно не собиралась спускать с мужа глаз.
 – Обчистят, – сказал капитан очень серьезно. – Шубы-то остались. Сторожить надо.
 – Верно, – согласилась хозяйка, на мгновенье задумавшись. – Верно. Сторожить надо. Спасибо вам. – И временная дверь закрылась за нею.
 – Детей нету? – спросил капитан у хозяина, когда они втроем спускались по лестнице.
 – Да если б дети… – вздохнул тот.
 – Подали уже на развод?
 – Нет, – ответил хозяин по инерции. – Я ей еще ине говорил. А откуда вы знаете? – встрепенулся вдруг весь. – Я никому не говорил!
 Они вышли на улицу, в сиреневый вечер. Две дамы гуляли вдалеке с внушительными собачками – больше рядом не было никого.
 – Я много чего знаю, – отозвался капитан и обнял Алину за плечи. – Не первый год, слава Богу, на земле живу. В общем, так. Вора я, как вы понимаете, могу найти мгновенно. За руку, так сказать, схватить. И все украденное. А могу, конечно, и не найти. Вы следите, следите за моей мыслью. Или найти, но не все. Часть. Наименее ценное. Где-нибудь, скажем, на вокзале, в камере хранения автоматической. В ячейке, предположим, номер двести восемьдесят три. Она в закутке, практически всегда бывает свободна. А остальное… остальное спишем на первый же труп. Вот так. Пиф-паф ой-ой-ой!
 – Да вы в своем уме?! За кого вы меня принимаете! – не вполне естественно возмутился несколько помертвевший хозяин.
 – Ах, вы про Алину? – сказал капитан. – Алину вы не бойтесь: я ее люблю. Новость несвежая, но вполне достоверная.
 Хозяин помолчал. Собачки тявкнули друг на друга и принялись носиться по газону.
 – Ну и сколько я вам за это буду… должен? – робко спросил хозяин.
 – Даром, – ответил капитан. – Это будет одним из моих свадебных подарков невесте. Пойдешь за меня, Алина? А?
 Та не то не понимала ничего, не то как-то не решалась понимать.
 – Но ведь вы знаете… у меня… – хозяин все косился опасливо на журналистку. – Я ведь пятьдесят тысяч потеряю – не замечу…
 – Знаю-знаю, – отозвался капитан, – Догадываюсь. Только не надо. Запомнили? Двести восемьдесят три. Привет. – И взяв Алину под руку, резко пошел к «шевроле» не «шевроле».
 – Инсценировка, да? – спросила Алина. – Сам у себя украл?
 – Видишь, и объяснять не пришлось, – развел руками Мазепа. – Взяла и догадалась. Умненькая потому что. – Капитан запустил двигатель, откинулся на сиденье, сказал с какою-то вдруг тоскою в голосе: – Женился черт знает на ком! Она ведь все на раздел потребует. Глазенки-то, видела, как горят? Я тоже, знаешь, однажды сдуру на такой же… свиннице…
 Ревность, что ли, в Алине взыграла:
 – А меня зачем потащил? Поразить широтою души? Ну как стукну?
 Капитан еще несколько мгновений остался в оцепенелой неподвижности, потом резко – та даже отшатнулась – взял в ладони Алинино лицо, заглянул в глаза в свете неблизкого фонаря.
 – Знаешь, милая, – сказал. – Если я снова ошибся – я просто пущу себе пулю в лоб. Если я снова ошибся – значит, я ошибся вообще… Понимаешь? В представлении об этом мире. Онтологически. А тогда – фигли он мне нужен?!
 И поцеловал Алину.




 Почему не пошла кровь?!


 Засыпая, Алина все думала о прошлогоднем убийстве в кооперативном ресторанчике – сегодняшний обед освежил впечатления о месте действия. Неудивительно поэтому, что ей отчетливо, как наяву, приснилось нападение: снова подкатила с визгом машина, снова двое в платках и джинсовых кепках ворвались в зал, снова начали полосовать очередями и одиночными. Только вот стекла бара сыпались как-то неестественно медленно, словно осенние листья. Еще медленнее сползал по стене убитый…
 Алина открыла глаза. Сильный, большой капитан спал рядом безмятежным, младенческим сном. Эта безмятежность почему-то разозлила Алину. Она потрясла Богдана за плечо.
 – Слушай, как же так получилось? Я отчетливо видела на фотографии. У него рукав был закатан. Голая рука, почти по локоть… И осколком стекла – до самой кости.
 – У кого у него? – капитан возвращался из сна с большой неохотою.
 – Как у кого?! – возмутилась Алина. – У бармена!
 – Ну? – никак не мог сообразить капитан, чего она от него хочет.
 – А крови не было! Понимаешь, да? Ведь его убили выстрелом в лоб? Не в сердце? Значит, кровь от пореза должна была пойти. Стекло-то разбилось в те же секунды? Так, я спрашиваю?
 – А черт его знает, – ворчливо отозвался Мазепа. – Какая тебе разница? Говорю ж, свои дрались, – и повернулся на бок, закрыл глаза.
 Закрыла глаза и Алина и увидела, как директор ресторана, в котором пока целы все стекла и вся посуда, тащит по полу труп бармена, укладывает под стойку, подправляет, чтоб было похоже на естественное сползание, вытирает кровавые следы по пути следования, говорит что-то в трубку телефона и ждет, ждет, ждет…
 И только после этого с визгом останавливается возле ресторана автомобиль – нет, неверно, не с визгом, но тихонечко, интеллигентно – и выпускает спокойного мужика с автоматом под полою: ни тебе гангстерского платка, ни тебе рыночной джинсовой кепочки. Мужик оглядывается, встречается на середине зала с шедшим ему навстречу директором, негромко совещается с ним и только уже после этого вскидывает автомат, а директор передергивает затвор браунинга. И они вдвоем начинают палить в стекла и посуду…
 Под этот воображаемый стеклянный звон Алина и заснула, на сей раз глубоко, без видений.




 Искушение бриллиантами


 Два дня спустя Алина получила извещение на бандероль и удивилась. Из Москвы она не ждала ничего: родители из принципа не дарили подарки ни на Новый год, ни на день рождения (Алина никогда не понимала этого принципа), с Мазепою же они расставались разве что на час-другой в сутки. Она заполнила бумажку паспортными реквизитами, поинтересовалась, по обыкновению, не нужны  ли отпечатки пальцев и получила от обидевшейся девицы небольшой, кубического вида сверток.
 Шаг всего (чтоб не мешать очереди) от окошечка отойдя, Алина с веселым любопытством принялась распаковывать бандерольку: – приятно, знаете, все-таки получать сюрпризы. Под бумагою оказалась коробочка под шагрень.
 Алина нажала кнопочку. Крышка откинулась, обнаружив сияющее, переливающееся всеми цветами спектра, усыпанное бриллиантами платиновое колечко. Замерла в восхищении. Покойный муж, как мы уже знаем, жил небедно, однако, ничего подобного не мог позволить себе подарить жене. Если бы, предположим, даже и искренне захотел. Нищему же, несмотря на его «шевроле» не «шевроле», Мазепе и подавно подобные презенты были не по карману.
 Алина чувствовала, что-то с этим кольцом не так, какое-то тут недоразумение, но удержаться, чтоб не примерить, не смогла. Как назло оказалось точно впору на левый безымянный пальчик. Сняла, хоть и не хотелось расставаться с вещичкою, уложила назад в коробочку, щелкнула крышкой. Вернулась к окошечку.
 – Это точно мне, девушка?
 Обиженная девушка только фыркнула и прилепила к стеклу извещение: адрес был обозначен Алинин, с точным индексом, и фамилия, и отчество. И никакого обратного.
 Алина пожала плечами, вышла на улицу. Снова достала кольцо, насадила на пальчик. Под солнцем бриллиантики переливались еще нестерпимее.
 Едва повернулся в двери ключик, как Алина вылетела в прихожую, стала в дверном проеме, перегораживая его, словно жена из анекдота или кинокомедии, поджидающая мужа-алкоголика.
 – Что это такое? – сунула под нос капитану пальчик с колечком.
 – Это? – замешательство в глазах Мазепы билось мгновенье, не дольше. – Очередной мой подарок. К свадьбе. Не подошло? Не беда, поменяем. Или не понравилось?
 – Врешь! – отрезала Алина. – Откуда у тебя такие деньги?
 – Ты еще спроси, откуда у меня «шевроле».
 – А правда, откуда у тебя «шевроле»?
 Дверь квартиры напротив стала эдак незаметно, по миллиметру, приоткрываться: соседка не могла пропустить скандал.
 – В комиссионке купил. По случаю. За четыре с половиной тысячи.
 – Смешно, – не рассмеялась Алина. – А кольцо за сколько?
 – Кольцо? – переспросил капитан, словно был глуховатым, повернулся, резко одолел четыре метра до двери напротив, потянул за ручку, но нос соседке прищемить не успел. Алина могла себе представить, какие понеслись бы вопли.
 – Кольцо, кольцо!
 – Кольцо, – вернулся капитан, – в наследство досталось.
 – От фирмы «Икар»?
 Капитан схватил Алину за руку, потащил по лестнице вниз, открыл зев мусоропровода.
 – А ты выброси, выброси его, – посоветовал. – Выброси!
 – Жа-алко, – улыбнулась Алина после паузы и поиграла бриллиантиками под светом далекой пыльной лампочки.
 – Тогда носи! – и капитан, бросив Алину возле мусоропровода, через две ступеньки на третью взлетел на площадку, скрылся в Алининой квартире.




 Милицейский майор – любитель Солженицына


 И снова сидела Алина в кабинете Мазепы, и снова листала то, прошлогоднее, «дело».
 Рука, посверкивая бриллиантиками, работала уже по инерции, что изобличало неоднократность и почти бездумность процедуры, но вдруг получила осмысленный приказ от мозга, вернулась на несколько бумажек назад, остановилась возле фотографии убитого, помедлила мгновенье, пошла на один лист вперед: на фото общего плана. Снова двинулась дальше, но уже медленно, внимательно: фотографии, тексты, документы…
 Вот она, заноза! На фото гильза и рядышком сплющенная пуля, извлеченная из стойки бара.
 Алина несколько, раз перевела взгляд с пули на гильзу, с гильзы на пулю, полезла в шкаф, извлекла каталог оружия. Остановилась на маленьком, ладном «зауэре». Справилась для верности, хоть помнила его наизусть, с заключением баллистической экспертизы.
 Встала, вышла в коридор, зацокала каблучками по лестнице, переходам, отвечая на приветствия встречных: ее тут уже почти все знали, и добралась наконец до двери с надписью «Криминалистический музей», толкнула ее.
 – Не могла б я взглянуть на «зауэр»? Подержать в руке. Как он выглядит? – обратилась к немолодому, толстому майору, читающему Солженицына.
 Майор, кажется, был один из немногих, ради которых надо было три фразы назад вставить слово «почти».
 – Что-то я вас не припоминаю. У вас разрешение есть?
 Алина полезла в сумочку за измятой, полковником подписанной, секретаршею припечатанной бумажкою.
 Майор внимательно изучил ее, сверил лицо предъявительницы с фотографией на предъявляемом документе.
 – Ну! – нетерпеливо подогнала Алина: длинное путешествие по запутанным коридорам, а теперь вот еще эта идиотическая медлительная недоверчивость майора грозили разрушить в сознании смутную догадку, которую Алина пока не сумела бы даже сформулировать.
 – Что ну? – майор был более чем невозмутим и явно не спешил никуда, даже вернуться к прерванному чтению.
 – «Зауэр», «зауэр»! – и Алина протянула требовательную ладошку.
 – Ах «зауэр»! – обрадовался майор тому, что понял наконец, чего от «его ждут. – Да что вы, милая девушка! «Зауэра» у нас нету. Что вы! Откуда?! У нас вообще импортного оружия не бывает. Самоделочки в основном: ножи, заточки. Есть один старый ТТ. Если хотите… – и майор чуть было не скрылся в закутке.
 – Погодите! – остановила его изумленная Алина – А чего ж вы тогда голову морочили, разрешения спрашивали?
 – Разрешения? – задумался майор снова.
 Алина повернулась на каблучках, вышла, хлопнув дверью.
 Майор потянулся за отложенным Солженицыным, но прежде чем открыть книгу, пробурчал:
 – А потому, барышня, что то, что у нас ничего нету, – это тоже секрет. Может, самый как раз главный.




 Над обрывом


 Когда Богдан пригласил Алину съездить на дачу, ей и в голову не могло прийти, что придется пилить добрых часа полтора. Не дача, а загородное, что ли, именье, крохотное, но именье: уединенное, довольно высоко в горах – эхо выстрелов звучало здесь суховато и разносилось далеко.
 Стрелял Мазепа не по стандартной мишени, а по плакату застойных времен, изображающему бравого милиционера, поганой метлою выметающего всяческую нетипичную нечисть: воров, хулиганов, хапуг, расточителей народного добра. Плакат укреплен был на дощатом щите, тот – на столбе, а столб вбит в каменистую почву на краю запущенного огородика, над самым обрывом, идущим к полупересохшей речушке, на другом берегу которой торчали голые скалы. Алина в бинокль видела, как в ореоле мелкой щепы из дощатой подложки возникают с интервалом в полсекунды пулевые дырочки точно посреди лбов (как в «Трембите») всех нехороших этих выродков, а потом нимбом располагаются вокруг головы краснощекого милиционера.
 – Пиф-паф ой-ой-ой, – сказал наконец капитан и выдул из ствола пороховой дым.
 – А можно я? – спросила Алина.
 – Чего ж я тебя сюда тащил? Думаешь, только похвастаться собственной целкостью?
 – С тебя бы как раз сталось. Вильгельм Телль!
 Капитан перезаряжал пистолет.
 – Только как за патроны отчитаешься?
 – Перед кем? – с некоторым вызовом поинтересовался Мазепа.
 – Ну… перед…
 – Девочка ты моя милая, – сказал Богдан наставительным, усталым тоном. – На тренировочные стрельбы нам в год выдается девять патронов. Девять! И те в тире, с рук на руки. Пиф-паф ой-ой-ой, как говорится. Так что если пользоваться только теми, за которые следует отчитываться… Вижу, вижу немой вопрос в твоих очаровательных глазках: а где ты их берешь, Мазепа? Если скажу, что покупаю на черном рынке, ты, во-первых, конечно же спросишь, откуда у меня деньги, и уже, во-вторых, уличишь в потакании преступности. Остается предположить воровство и коррупцию в недрах самого Министерства внутренних дел, не так ли? Ты права, моя маленькая: все это чрезвычайно, крайне печально. Но согласись: куда печальнее было бы, если б меня – пиф-паф ой-ой-ой – подстрелили при исполнении, из-за того что я тренируюсь раз в год девятью патронами, а они – когда захотят и сколько захотят. Единственное, как сказал некогда скучный, но великий Герцен, что охраняет нас от дурных российских законов – он, разумеется, и Малороссию имел в виду, ибо четвертую сотню лет она входит в состав Российской империи, – это столь же дурное их исполнение. Да, и зафиксируй, пожалуйста, для будущего очерка высокий образовательный статус рядового оперуполномоченного. Ну стреляй…
 – А мишень?
 – Что мишень?
 – Не поменяешь?
 Капитан пожал плечами.
 – Экономишь на невесте? – осведомилась Алина.
 – Экономлю силы для невесты. В тех же самых недрах, дорогая, этих мишеней… Настоящих, кружочком – таких дефицит, а этих… А когда вот на днях перестройка, – последнее слово капитан произнес с утрированным иностранным акцентом, английским, что ли, – пиф-паф ой-ой-ой, новую партию притащу.
 – В чем же проблема?
 – Давай пари: если хоть одна пробоина после твоей стрельбы там добавится, – кивнул капитан на изодранный плакат, – выполняю три любых твоих желания.
 – Любых?
 – Чтоб мне птички в рот накакали, – поклялся Богдан.
 – И даже расскажешь про убийства в «Трембите»?
 – О Господи! – шлепнул капитан ладонью по лбу в не столь уж и шутливом отчаянье. – И далась тебе эта паршивая «Трембита»!
 – Расскажешь или нет?
 – Расскажу, расскажу.
 – Честно?
 – Ты попади сначала!
 – А если не попаду?
 – Не попадешь – не расскажу.
 – Это весь мой проигрыш?
 – Не весь, – раздраженный разговорами о «Трембите», капитан только сейчас вспомнил, что предложил пари. – Пойдешь со мной в погреб.
 – Зачем это, интересно? – дурашливо закокетничала Алина.
 – Не за тем, не за тем, размечталась!
 – Бурбон! – шлепнула Алина Мазепу ладошкою по плечу
 – Мама велела привезти грибов, – пояснил он. – И маринованных помидорчиков. Собирается познакомиться с невестою сына, устраивает большой парадный ужин. Старенькая совсем стала. Первое лето на даче не живет. А я смерть не люблю разбираться в этих банках.
 Алина изготовилась. Капитан снял с лица, как смахнул рукою, грустное выражение, появившееся, когда он заговорил о маме.
 – Погоди, не так… – и обнял Алину, показывая позицию для стрельбы, но несколько увлекся телом невесты
 – Ну Богдан, ну чего ты! Я же еще не проиграла… И вообще, мы же только что… Мальчишка!..




 Как убивали капитана Мазепу


 – Расскажи, как тебя убивали. – Они ехали с дачи в вечерней сиреневой мгле, особенно располагавшей к интимной доверительности, что, впрочем, не помешало Алине, едва она произнесла непроизвольно эту фразу, подумать: «Если я в один прекрасный день напишу детектив, так его и назову: «Расскажи, как тебя убивали» – вернее, подумать, что, имея такое название, грех не написать как-нибудь детектив в стиле Чандлера.
 – Убивали? – переспросил капитан.
 – Н-ну… – Алина старалась не спугнуть Богдана, подкрадывалась на кошачьих лапках интонации, – два покушения.
 – Ты и про покушения знаешь? Кто донес?
 – Я журналистка, миленький. Хорошая журналистка.
 – Это-то и печально, – констатировал Мазепа после паузы.
 – Лучше расскажи, чем печалиться, – погладила Алина его по щеке.
 Капитан почти что поплыл.
 – Ну как убивали?! Обыкновенно. Пиф-паф ой-ой-ой.
 Алина вкрадчиво прервала восстановившуюся было паузу наводящим, как говорят в школе, вопросом:
 – Стреляли?
 Капитан мотнул головой.
 – Кирпичом в подворотне.
 – А как же твои хваленые реакция, интуиция?
 «Вот уж это-то я, кажется, зря», – подумала она, еще не закончив ехидную фразу.
 Богдан, однако, на ехидство, слава Богу, не отреагировал.
 – Не реакция с интуицией, – ответил, – так и убили б…
 – Не поймал?
 Мазепа промолчал.
 – И не догадываешься, кто?
 – Ну при моей-то работе! Кандидатов – пруд пруди. Себе дороже высчитывать. Я же сыщик, миленькая. Отличный сыщик.
 – Выходит, ты не со всеми преступниками остаешься в друзьях? – взбесилась Алина, чувствуя, что атмосфера атмосферою, а Богдан, по обыкновению, ничего, в сущности, так и не расскажет.
 Он взглянул на Алину странно как-то, недобро.
 – Извини, – отреагировала она, злясь, сама не зная на кого больше: на себя, на него.
 Он, кажется, извинил. Помолчав, Алина решилась продолжить расспросы:
 – А… второй раз?
 – Второй? – переспросил Мазепа, и лицо его стало злым и холодным. – Второй эти с-суки… Мама попросила свозить ее на дачу: весна, на грядках покопаться. Как раз накануне нашего с тобою… первого знакомства. Засиделись дотемна, вот почти как сейчас. Помнишь: у нас прямо от дачи дорога идет немножечко вверх и все по прямой. Потом перевал, крутой спуск и сразу же резкий поворот. Ну вот пять минут как проехали. На спуске я обычно машину не держу и к повороту подхожу где-то на пятидесяти милях…
 Голос капитана звучал ровно, безэмоционально, как бы приглашая Алину вообразить себя на месте Богдановой мамы (даже банку помидоров та, наверное, держала точно так же, на коленях).
 …Стрелка спидометра подрагивает возле отметки «50». Это где-то восемьдесят километров в час, пересчитывает Алина. Капитан ведет машину автоматически, руки-ноги делают свое дело.
 И вдруг что-то меняется в Мазепе. Алина (мама) скашивает взгляд: нога с тормозной педалью проваливалась до упора, машина не снижает скорости – только разгоняется под уклон.
 Поворот приближается. Капитан пробует включить низшую передачу – в коробке хрупает, скрежещет, и рычаг переключения болтается уже в гнезде так же легко, как гуляет тормозная педаль.
 Каменная стена, дорога от которой уходит резким изломом, надвигается на капот. Столкновение кажется неизбежным…
 Алина даже зажмурилась, забыв на мгновенье, что не машина, а воображение ее несет, что машина-то как раз идет ровно и безопасно, да и та, весенняя, накануне их первой с Мазепою встречи, поездка закончилась благополучно – иначе некому и не на чем было б сейчас везти Алину во Львов и она даже не жалела бы об этом, потому что и не знала б, что существует на свете этот хвастливый, легкий, очаровательный милицейский капитан, рассказ которого так гипнотически вовлек Алину в то давнее приключение, в котором он как раз…
 …Резко закладывает руль, от чего невыносимо скрипит, взвизгивает резина, и машина чудом вписывается в кривую, то есть не вполне вписывается: едва удержавшись на двух колесах, вылетает на встречную полосу, почти к противоположной обочине.
 Алина притискивает к себе банку с помидорами – вот-вот хрупнет стекло и польется на юбку маринад – как, наверное, притискивала ее к себе в тот момент Богданова мама; только у той, надо думать, глаза были расширены от ужаса, потому что…
 …Навстречу, естественно, несется грузовик, и выворачивать на свою полосу уже поздно. Богдан поневоле берет еще левее, хоть, в сущности, левее уже некуда, и чудом разминается-таки с вонючей махиной, оглушительно чиркнув бортом «шевроле» не «шевроле» по стальной его подножке.
 Однако расслабляться – как бы того ни хотелось, как ни просили бы перенапряженные нервы – не время: спуск продолжается, все такой же извилистый, даже, кажется, становится круче, и словно в издевку, мелькают, пролетают мимо автомобиля ГАИ, предупреждающие зигзаги, треугольники, восклицательные знаки.
 Алина (мама) тем не менее ослабляет хватку на стекле банки и даже чуть приулыбается, поймав себя на судорожном этом зажиме.
 Капитан закладывает рулем невероятные виражи. Стрелка спидометра бьется уже за восьмидесятимильной отметкой – Алине не хватает соображения пересчитать в километры; резина, видимо, дымится: в салон проникает резкий, противный запах гари.
 Навстречу же, плавно, самоуверенно покачиваясь, идет огромный трейлер, груженный стоящим поперек платформы трактором…
 – А что, – снова выпала из воображения в существенность Алина. – Грузовик, трейлер – это все тоже у них было подстроено? Как у Чейза?.. Такая тонкая разработка?
 Капитан, обиженный недоверием, готовый замолчать, замкнуться, взглянул-таки на всякий случай на невесту: точно ли издевается? И увидел по ее побледневшему, нахмуренному, сосредоточенному лицу, что нет, серьезна, какою он ее и не видел еще никогда.
 – Вряд ли. Когда у машины в горах отказывают тормоза, можно ничего больше и не городить: жизнь – драматург крутой! Да, в общем-то, это и не важно.
 – Странный ты человек, Мазепа, – отозвалась Алина, помолчав. – Все-то тебе не важно. Ну так что дальше?
 – Дальше? – переспросил капитан, притормозил и на совершенно невероятном для такого маневра пятачке лихо, в три движения развернул «шевроле» не «шевроле».
 – Куда? – встревожилась Алина.
 – Туда. Лучше один раз увидеть…
 Минут пять, пока ехали туда, молчали. Наконец капитан развернулся снова.
 – Вот, смотри: вот из-за этого поворота он показался.
 Тут и вправду появился навстречу грузовик, который они обогнали чуть раньше: не трейлер, конечно, но продемонстрировал, какую надо проявить осторожность при разъезде.
 Когда он миновал, Мазепа спросил:
 – Теперь понимаешь? Если сотня на спидометре.
 Алина кивнула.
 – Ну а вот оно, мое счастье, мое спасение, – притормозил капитан и кивнул на невероятной, на взгляд Алины, крутости сравнительно гладкий склон. – Пиф-паф ой-ой-ой! – и резко заложил руль.
 «Шевроле» не «шевроле» встал почти на попа.
 – Что ты делаешь?! – взвизгнула Алина, инстинктивно прижав к себе изо всех сил банку с помидорами.
 – Вот так, – ответил капитан, медленно съезжая назад. – Вон до того камня аж донесло.
 – До того камня?
 – А-га. Мама помидоры разбила…
 Алина подождала, пока не уймется сердце.
 – Ну и что дальше?
 – Дальше? – эхом откликнулся Мазепа. – Дальше согласно закону всемирного тяготения поехали назад. А тут как раз «жигуленок». Ну и выходит, что наперерез ему. «Жигуленок», конечно, не трейлер, да и скорость уже не та, однако все равно, как сама понимаешь, неприятно. Особенно тем, кто в «жигуленке».
 – Ну а дальше-то, дальше? – миг назад бледные щеки Алины все более разгорались.
 – Она ж у меня на передаче была! – объяснил капитан. – Рычаг обломился, а ее ж на передаче заклинило. На прямой. Ну я и бросил сцепление…
 Алина вообразила себе, как все быстрее несется «шевроле» не «шевроле» вниз по склону, практически падает…
 …как бешено вертит капитан руль, чтоб миновать расселины и каменные глыбы, практически и не видные в почти уже полной тьме…
 ..:как беззаботно мчит наперерез «жигуленок», водителю которого и в голову не приходит смотреть на дорогу, на крутой, к автомобильному движению невозможный склон…
 …как бросает вдруг капитан педаль сцепления и взвывает мотор…
 …бешено крутятся колеса в направлении, обратном движению…
 …выбрасывают, пробуксовывая, мелкие камешки, высекающие искры, извергают белый дым…
 …как «шевроле» не «шевроле» на мгновенье как бы задумывается и… пропускает «жигуленка»…
 …как вылетает Мазепа из машины, которая снова, теперь задом, принялась уже ползти по шоссе, и, обогнав, обогнув багажник, упирается руками в его металл с почти невозможной для человека силою…
 …а сам тем-временем лихорадочно шарит ногою в поисках камня…
 …как находится, наконец, этот камень и, брошенный под левое колесо, останавливает неостановимое, казалось, движение автомобиля…
 – И удержал? – спросила Алина.
 – Как видишь, – продемонстрировал Мазепа и себя, живого-невредимого, и «шевроле» не «шевроле».
 – По крайней мере, безработица тебе не грозит. Будешь в цирке цепи рвать и гнуть подковы, – накопившееся в Алине напряжение требовало незамедлительной разрядки.
 – Куда там… – махнул капитан рукою. – Знаешь, я потом что подумал? Если б в машине не было мамы, я бы всех этих чудес не совершил. Смирился бы с собственной гибелью. Подсознательно…
 Алина вообразила, как капитан, остановив «шевроле» не «шевроле», открывает правую дверцу, улыбается одними губами старушке, залитой маринадом.
 – Ну как, мама? Неплохо вожу, а? Пиф-паф ой-ой-ой? – и принимается собирать осколки стекла, выбрасывать из машины.
 Богданову маму Алина еще не видела, но ей почему-то представляется, что та тоже находит в себе силы улыбнуться и сказать:
 – Хвастунишка…
 Подобрав один из разбежавшихся по всему салону помидоров, капитан ловко посылает его в рот.
 – Богдан, Богдан! – ужасается мама. – Грязными руками!..
 – Вот и все, – резюмировал капитан наиболее остросюжетную часть своего повествования и включил передачу, тронулся и стал дорассказывать уже в пути. – Достал переноску, залез под машину: шланги тормозные так чистенько подрезаны. И ведь знали же, с-суки, что я не один!
 – Откуда знали? – спросила Алина.
 – Они ж не во Львове это сделали: я б тогда и до дачи не доехал, – уже там, на месте.
 – Здравствуйте-пожалуйте! – возмутилась Алина. – Такое безлюдье! Неужели не мог опросить-выяснить, кто тут ошивался?
 – Во-первых, кого же опросить, у кого выяснить, когда сама вот говоришь: безлюдье…
 – А во-вторых?
 – А во-вторых, может я и без выяснений знал.
 – Знал?!
 – Все! – резко сказал капитан – Вопрос снят, тема закрыта! Как меня убивали, я рассказал. А кто убивал – это другой вопрос, обсуждению не подлежащий.
 Алина уже в курсе была, что, если он так говорит, лучше всего к нему не приставать, но очередная смутная догадка мелькнула в ее голове.




 Негр из Интерпола


 Летом Алина, когда бывала дома одна, любила ходить в чем родила мама, сейчас же это имело добавочный смысл: приняв душ, благоухая шампунем, она, словно богатая покупательница в роскошном каком-нибудь магазине, капризно-внимательно окидывала взором разложенные вокруг наряды и украшения. Действительно ведь проблема: в каком виде показаться впервые родителям жениха, людям непростым, отставным артистам, некогда знаменитым во Львове. Проблема, впрочем, легкая, приятная, а по Алине не всякий миг можно было это сказать: тень какая-то покрывала вдруг ее лицо, задумчивость нападала, оцепенение, которое некоторого усилия стоило сбросить…
 Такую вот как раз, оцепенелую, прижавшую перед зеркалом к телу платье, но отражения не видящую, и застал ее поворот дверного ключа. Некому было быть, кроме Мазепы, о котором она как раз и думала, и Алина спросила, не сдвинувшись с места:
 – А ты знаешь? Я не верю тебе, что ты простил им эту историю с тормозами.
 Капитан появился в дверях с огромным букетом, с тортовой коробкою, перевязанной лентой.
 – Мне даже кажется, что ты… уже успел с ними рассчитаться. Иначе бы ты не был… таким.
 – Каким? – поинтересовался капитан, подойдя к так и не обернувшейся ему навстречу невесте и нежно, легко провел пальцем по покрытой пушком позвоночной ее ложбинке – сладкая судорога передернула Алину.
 – Влюбленным и беззаботным, – ответила она и отбросила платье. – Не трогай меня, Мазепа, не трогай. Поздно уже! – заметила, надевая халат. И продолжила: – И не только что не повел бы меня к маме – сам постеснялся бы на глаза ей показываться.
 Мазепа отстал от Алины, упал в мягкое кресло.
 – Ты меня как-то спрашивала, за что же я собственно не люблю журналистов. Так вот: за эти вот… психологические реконструкции.
 – За что, за что?
 – Видишь ли, все в жизни совсем не так.
 – Проще? – спросила Алина, заранее иронизируя над капитановыми банальностями.
 – Чаще всего – проще, – ответил он, и позой, и интонацией демонстрируя, что банальности, на его взгляд, обычно и заключают в себе правду. – Иногда – сложнее. И всегда – не так! Но чтоб доставить тебе удовольствие оправданием твоей тонкой догадки о глубинных тайнах моего подсознания…
 – Значит, рассчитался все-таки! – не удержалась Алина поторжествовать.
 – Не так, не так поняла, – помотал капитан головою.
 – А как надо было?
 – Так, – ответил капитан, – уж коли не рассчитался, то, идя навстречу пожеланиям трудящихся пера и машинки, к маме я не поеду. Постесняюсь, так сказать, показаться на глаза.
 – Ну, Мазепа, – приластилась Алина. – Ну ты чего, обиделся, что ли? Вроде бы не обидчивый… Ладно, подожди, я сейчас, – и, подхватив первое попавшее под руку платье, чуть было не скрылась за дверью.
 – Постой-постой! – догнал ее Мазепа голосом. – Инструкции выслушай. Меня там внизу ждут.
 – Мы что, действительно не едем? – остановилась Алина. – А чего ж я тогда все это… – обвела рукою следы приготовлений.
 – Чего уши зря вымыла? – спросил капитан. – Не зря, не зря, не волнуйся. К маме поедешь сама. Мне действительно надо срочно линять. Пиф-паф ой-ой-ой! Оч-чень нехорошее убийство.
 – Как сама?! Да мы ж с ней даже…
 – Все! – Мазепа встал и вмиг сделался жестким (парадоксально, но Алина, сама себе в этом, возможно, не признаваясь, больше всего любила его именно таким). – Разговоры окончены. Не девочка. Они готовились, ждали… Вот адрес. Вот торт. Вот цветы. Постараюсь тебя там еще застать. Целую. И не опаздывай: мама переволнуется, – и капитан был таков.
 – Мазепа! – крикнула было Алина вдогонку, но тут же и улыбнулась.
 Постояла мгновенье, потом решительно оделась, взяла карточку с адресом, торт, цветы, пошла к выходу. И встретилась со звонком в дверь.
 – Кто там? – не то чтобы Алина была особенно опаслива, но, кажется, рассказ Богдана о перерезанных тормозных шлангах так или иначе на нее повлиял.
 – Извиняйт, пожалюйст. Мне говорили… – донесся из-за полотна голос с сильным заграничным акцентом, – что капитан Мазепа можно нахбдийт здейс.
 Алина накинула цепочку, осторожно приоткрыла дверь. На площадке стоял здоровенный негр.
 – Не есть волновайт! – улыбался ослепительно.
 – А я и не волнуюсь, – соврала взволнованная, ветревоженная Алина.
 – Интерпол, – пояснил негр и протянул сквозь щель ламинированную карточку с цветной его, негра, фотографией в верхнем левом углу.
 Впрочем, Алине все негры казались на одно лицо.
 – Заходите, – скинула цепочку, распахнула дверь.
 – Где йест Мазепа?
 – Он… он на работе.
 – А, тшорт! – как-то не по-американски выругался негр.
 – У него что, неприятности? – эта мысль не давала Алине покоя с того самого момента, как впервые прозвучало слово «Интерпол».
 – О, как можно! Он нам ч напротив, очень помогайт. Мы сегодня летайт… домой… из Киева. Я специально вырывайте на часок… Делайт гуд бай. Сказат тенк ю. Передавайт приклашений… И вот: маленький презент, – негр достал из кармана ладную коробочку.
 Алина открыла: поблескивая вороненым металлом, в коробочке устроился пистолет: не то кольт, не то смитт-и-вессон. Алина мало в них понимала, поняла только, что оружие серьезное, не игрушка-«зауэр»…
 – Патроны, – доставал из бездонных карманов негр коробочку за коробочкою. – Запасной обойм… Кобура… Вы ему, надейяйтс, передайт? Сказайт – Джон. Вы йейст жена?
 Изменяя обычной своей, на грани наглости, невозмутимости, Алина закраснелась:
 – Невеста…
 – Не-фест? – переспросил негр. – Что это? Ах, не-фест!.. Хорошо, оч-чен хорошо! – разулыбался. – О'кей! Извиняйт. Самолет. Рад был делайт знакомстфф, – и убежал вниз, через три ступени на четвертую перескакивая непомерными ногами.
 Алина снова открыла коробочку, поглядела завороженно на содержимое.
 – И чего-они сегодня все так торопятся?..




 Смотрины


 – Я, наверное, пойду, – встала наконец Алина из-за стола, покрытого остатками парадного ужина и вечернего чая. – Поздно уже. Вряд ли он сегодня появится.
 – Что, Алиночка, замучили мы вас стариковскими байками? – встала, в свою очередь, мама Богдана – совсем, оказывается, не такая, какою представляла себе ее Алина (надо думать, и банку с помидорами особенно к себе не прижимала даже в самый критический момент): светская, ироничная, красивая в свои сильно за шестьдесят (седина казалась специально напудренными буклями по моде пятнадцатого Людовика) – и обвела взглядом комнату, которую и впрямь было разглядывать да разглядывать: разнообразные афиши, начиная еще с сильно довоенных, еще с польских лет, фотографии из спектаклей, макеты декораций, покрытые от пыли стеклянными параллелепипедами, костюмы на манекенах вроде портновских… Странно, люди одни и те же тысячи и тысячи лет, Гомера читаешь или на Нефертити глядишь, – а вот поди ж ты: чуть другой стиль букв, чуть другая композиция плакатов – и на тебе, что-то давнее, недосягаемое, непонятное…
 – Ой, что вы! – не покривила Алина душою. – Я и не предполагала, что мне еще может быть так интересно!
 – Еще? – изумилась Богданова мама. – Эх, мне бы ваше «еще». Двадцать восемь – да это ж даже еще не молодость! А мы вот с отцом – все. Прожили, так сказать, жизнь в чужих обличьях. Но этим, может, только и спаслись: век-то нам на долю выпал… людоедский. – Согнала с лица грусть, улыбнулась. – А то давай еще чайку, а? И наливочки.
 – Я ж за рулем, Олеся Викторовна, – не то жалея и извиняясь, не то укоризненно возразила Алина, но за стол снова уселась.
 – Домашнее производство… – не очень приняла всерьез Олеся Викторовна Алинино возражение. – Специальная вишня. Сериз. Можно сказать, шерри-бренди…
 Алина и сама принимала свои возражения не очень всерьез:
 – Я понимаю, но… Ладно, одау рюмочку – в чай.
 – А вот, Алиночка, вот что вам, наверное, будет не так скучно, как пронйе стариковские реликвии. – Налив чаю, Олеся Викторовна полезла куда-то в угол, достала с нижней полки этажерки толстый, в парче альбом. – Богдашины фотографии.
 Прежде чем раскрыть тяжелую обложку, Алина полюбовалась ее фактурою: где, когда, кто выпускал такие вещи. На первой страничке голенький мальчик лежал на животе и, являя характер, изо всех сил поднимал головку. Алина подумала, что вот таким же, наверное, будет у них с Мазепою сын, и осталась довольна. Ог странички к страничке мальчик мало-помалу рос, обряжался сначала в короткие штанишки на лямках (шея повязана огромным пышным бантом), потом в школьную форму, стрелял в пневматическом тире, обнимал за плечи двоих друзей: эдакие три мушкетера из пятого «Б», красовался в первом взрослом костюме – словом, все как везде, как в любом нормальном доме. И если бы в альбоме запечатлен был не ее суженый, Алина пролистнула б его быстро, с вежливо скрываемой скукою. Здесь же…
 Вот, например (хоть сама над собою и улыбнулась иронически, даже легкий укол ревности почувствовала), фотография хорошенькой девушки с очень гордым выражением лица и надпись по полю: «Будущей знаменитости – от меня». М-да… Именно «от меня». Во всяком случае, у былой соперницы тогда существовало преимущество в возрасте перед Алиной сегодняшнею.
 Олеся Викторовна, глянув на фотографию, кажется, поняла Алинины переживания и улыбнулась тоже: чуть-чуть, одними глазами, вокруг которых тут же образовалась сеточка морщин-лучиков, впрочем, не старивших ее, скорее, наоборот.
 – Никак не могу понять, Олеся, куда ж он запропастился? И борода, помнишь, в которой я играл Нушича?..
 Алина оторвалась от лицезрения давней соперницы. В комнату вкатился на инвалидной коляске парализованный ниже пояса отец Богдана, судя по афишам и фотографиям, в прошлом статный, неотразимый красавец, покруче Богдана.
 – Господи! – если и с раздражением, то шутливым и добрым, сказала Богданова мама. – Да чего тебе этот макинтош дался? На даче, может, оставили…
 – Но интересно все-таки. – Болезнь, очевидно, погрузила былого красавца в свой замкнутый мир с непонятной посторонним иерархией ценностей: поиски какой-нибудь напрочь не нужной вещи могли занимать внимание старика и день, и неделю, и месяц, все же остальное отходило на второй план.
 – Успокойся, уймись, – бросив на Алину извиняющийся, что ли, взгляд, Олеся Викторовна подошла к мужу, обняла, поцеловала в лоб. – Не пугай Алиночку. Все найдется, все в свое время обнаружится… – и повлекла, покатила коляску с ворчащим под нос мужем из комнаты.
 – Все в свое время обнаружится, – тихонько, но все-таки вслух повторила Алина последнюю фразу будущей свекрови и снова взялась за альбом, но, задумчивая, листала его уже механически: мысль, смутная, неуловимая поначалу, наконец прорезалась, обрела конкретность, заставила вернуться к фото юной, надменной красавицы.
 – Нервный какой-то стал, суетливый. Макинтош вспомнил… сорокового года, – хозяйка появилась в гостиной и как бы ненароком заглянула невесте сына через плечо, издали заметив, что та снова смотрит на девичью фотографию. – Что это вы, Алиночка? Неужели ревнуете? Увы, увы, была любовь, была! И не одна. Но и то сказать, Богдаше ведь уже не восемнадцать.
 – Расскажите, – попросила Алина.
 – Жениться собирался, – начала Олеся Викторовна и улыбнулась. – В девятом классе. Я ему говорю: ты школу хоть окончи, паспорт получи. А он: ничего, окончу, она дождется. Он, знаете, и тогда был упрямый. А вокруг нее какие-то ребята кружили, постарше. Однажды встретили, избили. Очень сильно избили. Так после этого уже прямо демонстративно стал с нею ходить. Хороша, правда? Хозяйка жизни! А недавно в молочной встретила, глазам не поверила: пьет, опустилась, на вид не меньше пятидесяти… По помойкам бутылок набрала – сдавала…
 Отец снова вкатился в комнату.
 – Если б на даче, – сказал, развивая навязчивую свою идею, – я б знал. Мы ведь недавно ездили. Ладно-ладно, молчу… – увидел недовольство на лице супруги.
 Алина встала решительно.
 – Извините. Спасибо. Мне было очень приятно.
 – Вот видишь! – бросила Олеся Викторовна мужу упрек.
 – Да что вы, что вы! – подошла Алина к старику, ласково погладила ему руку. – Просто пора.
 – Ну… – развела Олеся Викторовна руками, – дорогу, как говорится, знаете. Мы вам всегда рады. Заходите на огонек – со стариками поскучать. А то Богдан у нас такой занятой…
 Отец почему-то вдруг расплакался.
 – Ну чего ты, чего! – подскочила к нему мать. – Перестань, все отлично. – И повезла из комнаты.
 Алина замерла на мгновенье, потом быстро, крадучись подбежала к альбому, раскрыла безошибочно, вырвала фотографию дерзкой красавицы, спрятала и едва успела вернуться в два прыжка к двери, как показалась Олеся Викторовна.
 – Спасибо, – покраснела Алина, едва не пойманная с поличным, – очень все было вкусно и тепло. До свиданья.
 Олеся Викторовна проводила Алину до дверей, заперла, вернулась в гостиную, раскрыла альбом столь же безошибочно и увидела то, что, в общем-то, и ожидала увидеть: пустой прямоугольник вместо фотографии.
 – Какая все же глупенькая, – откомментировала и снова проявила вокруг гла, з морщинки-лучики.
 Алинина «Ока» тем временем фыркнула мотором, мигнула фарами и резко взяла с места.
 Навстречу ей показался Богданов «шевроле» не «шевроле», скрипнул, притормаживая, возникло даже ощущение, что улыбнулся. Однако «Ока» на улыбку «шевроле» не «шевроле» отнюдь не ответила, а мрачно прибавила газу и, объехав изумленный «шевроле» не «шевроле», скрылась в перспективе, как бы даже на прощанье показала язык.
 Ошарашенный «шевроле» не «шевроле» ткнулся вперед-назад, раздраженно разворачиваясь в тесноте улочки, но когда ему это наконец удалось, маленькой беглянки и след простыл. «Шевроле» не «шевроле» заглядывал во дворы и переулки, налево и направо, вертелся на перекрестках…
 А Алина с украденной фотографией в руке вжалась в сиденье «Оки», припаркованной в темной глубине арки-подворотни, и без тепла смотрела, как проносится сперва в одну сторону, потом в другую обезумевший автомобиль капитана Мазепы.




 Сестра и брат


 На столе лежал том «дела», раскрытый на снимке убитого практически при ней директора «Трембиты», а рукодельница Алина выстригала канцелярскими ножницами с обломанными кончиками замысловатую фигуру из черной фотопакетной бумаги. Закончив, достала из сумочки украденную накануне красавицу и прикрыла ее получившимся трафаретом: ушли, скрылись под маскою роскошные девичьи волосы, спрятался кокетливый воротничок кокетливого платья – лицо убитого и лицо Богдановой подружки юности приобрели убедительное сходство.
 Дверь отворилась, вошел капитан.
 Алина захлопнула папочку, попыталась прикрыть ее непринужденным эдаким поворотом фигуры и, как давеча перед Олесей Викторовной, сделала перед капитаном невинное лицо. Но как не прошел нехитрый Алинин номер с мамой, так не прошел он и с сыном, только тот меньше деликатничал: подошел, отстранил невесту, взял том, полистал…
 Фотография подруги юности выпала на пол вместе с черным трафаретом. Капитан поднял ее, аккуратно спрятал в карман.
 – Копаешь, значит? – это были первые обращенные к Алине капитановы слова за сегодня.
 Алина сидела, молча, подавленная, но упрямая.
 – Адресок написать?
 Мазепа подождал десяток-другой секунд, чтобы дать Алине возможность ответить, а когда понял, что возможность эту использовать она не собирается, пододвинул чистый лист бумаги, достал ручку и, не присаживаясь, настрочил адрес, фамилию, имя и отчество.
 – Пиф-паф ой-ой-ой, – произнес, продул воображаемый ствол от воображаемого дыма и вышел, аккуратненько, бесшумно прикрыв дверь.
 – Ты мне друг, Длатон, но истина дороже, – сказала Алина вслух, оторвавшись от созерцания пустого пространства, которое только что занимал капитан Мазепа, и спрятала адрес в нагрудный кармашек. Она, в общем-то, уже знала разгадку, но пока что это было интуитивное знание, нечестно подсмотренный в конце задачника ответ, поэтому просто необходимо было пройти шаг за шагом весь процесс собственно решения. Кроме того, и в задачниках – редко, конечно, – встречаются опечатки.
 Первый шаг решения, однако, кажется, относился в глубину времени на добрые два десятка лет. Алина сама выросла во дворе, правда, в московском, но вряд ли львовские дворы принципиально отличались, вряд ли принципиально отличались и дворовые нравы, разделенные промежутком возрастной разницы Мазепы и Алины. Так что воображению, опиравшемуся на собственные воспоминания, более или менее доверять было можно, и Алина представила себе, как юный, еще даже не шестнадцатилетний Мазепа шагает, по весенней полуночной улице, обняв за плечи красавицу с фотографии, и когда та увидела фонарь, почувствовала, что именно под ним поцелует ее возлюбленный свою возлюбленную: пускай, дескать, знает весь мир! – не важно, что весь мир спал…
 Сколько ни затягивай обратную дорогу, как ни кружи переулками, как ни пропускай без поцелуя ни один фонарь, рано или поздно расставаться приходится, и пара сворачивает в подворотню.
 И тут же – как им только не скучно, не лень было дожидаться, да еще тихо, не выдавая себя! – несколько теней перекрывают арку и с той и с другой стороны. Зачем? Убегать бы Мазепа не стал. Впрочем, где им понять гордую душу молодого шляхтича! Меряют исключительно по себе. Ну дальше тексты, приколы, как там это бывает, мат. Девочку отсылают, она сопротивляется.
 – Иди! – кричит Мазепа. – Иди! Ничего со мной не сделается! Они трусы! Я первому же глаза выткну!.. – и принимает стойку, растопыривает пальцы, средний и указательный.
 Но куда там! Это только у Бельмондо в кино получается раскидать десяток-другой шпаны. Пока Мазепа изготавливается, на него нападают сзади, валят, берут в кольцо и – какие уж тут глаза выткнуть, свои б уберечь – колотят ногами по чему ни попало.
 Красавица с пронзительным визгом бежит через ночной двор, который и виду не подает, что слышит визг, колотит в окно первого этажа флигелька в глубине.
 В комнате зажигается свет. Двадцатилетний парень, похожий на красавицу, как брат бывает похож на сестру, и на покойного директора «Трембиты», как сын бывает похож на отца, появляется – неглиже: черные трусы, синяя майка, – в перекрещенной раме окна, толкает ее…
 – Убивают! Богдана убивают!
 Брат одним махом перелетает подоконник, несется вместе с сестрою к арке, под сводами которой, в сущности, бьют уже не Мазепу, а его бесчувственное тело…
 – Что же дальше? – сама у себя спрашивает Алина. – Неужели как в кино? Или повылазили-таки из квартир сонные бугаи-работяги, пришли на выручку? Нет это вот вряд ли. Что же все-таки дальше?




 Гадючник у железной дороги


 – Д дальше? – нетвердо, заплетающимся языком переспросила опустившаяся алкоголичка лет пятидесяти, в которой только весьма извращенное воображение способно узнать ту юную, гордую красавицу. – Д-дальше – К-коляня свистнул…
 – Свистнул? – не очень сообразила Алина.
 – Ага, – подтвердила бывшая красотка. – Вот так, – и оперевшись локтями о грязную, в пивных лужицах, в рыбной чешуе пластиковую столешницу, вставила, в рот два пальца и зашипела. – В общем, не важно, – резюмировала, удостоверившись, что свиста все равно не получится.
 – И что же? Они послушались? – позволила себе Алина усомниться.
 – Они-то? Как миленькие. Стоят – прям школьники, головы опустили. Один только залупнуться попытался, молоденький такой. Ты ж сам, – говорит, сказал! А Коляня ему: заткнись, мол, и матом, матом. Вот так вот приблизительно…
 – Не надо, – поморщилась Алина. – Ради Бога, не надо!
 – А-а-а… – протянула женщина и высунула язык. – Не нравится? Брезгуешь?
 – Не нравится, – твердо согласилась Алина и как бы заново обвела взглядом жуткую эту пивную забегаловку на задворках. – А что Богдан?
 – Что Богдан, спрашиваешь? Ты мне пивка еще принеси пару кружечек, а то совсем что-то память отшибает.
 Алина брезгливо взяла за нечистые ручки порожнюю посуду, пошла к стойке.
 – Б-богдан? А что Богдан?.. – бормотала меж тем алкоголичка.
 «Ну да, – соображала Алина, стоя в очереди к крану, которым управлял молодой крепкий парень, сам явно непьющий. – Богдан был без сознания. Богдану потом впарили, что это Коляня его спас. – Алина и не заметила, как сама, мысленно во всяком случае, принялась употреблять жаргонные словечки. – На всю жизнь впарили! Привили чувство неистребимой благодарности. А как спас, как у него получилось – этими мелочами Мазепа не интересуется. Верит в сильного человека и считает, что все тому по плечу. И подружка, конечно, ничего не рассказала. Коляня отговорил. Припугнул. Хороша подружка… Не-ет, так запросто люди не спиваются».
 Пива наконец налили. Алина, оберегая ношу, славировала между пошатывающимися мужиками. Былая красавица хватанула полкружки сразу, вытерла рукавом губы.
 – И ничего у нас после этого с ним не склеилось. Богдан ходил, конечно. Гордый был… Сам себе доказывал, что не испугался. Коляня вокруг него и так вился, и эдак. Только все равно ничего у нас с Богданом не склеилось. А и чего могло быть? Мне семнадцать, ему пятнадцать. И семьи, можно сказать, разные. Воспитание. Красота красотою, а воспитание… – и алкоголичка значительно подняла указательный палец. – Потом родители увезли его куда-то. На лето… – Первая любовь допила пиво и добавила, следуя своей логике: – Я всегда знала, что его убьют.
 – Кого? – испуганно спросила Алина. – Богдана?
 – Коляню, Коляню… – усмехнулась первая любовь. – Богдан – непотопляемый. Заговоренный, – и отхлебнула из другой кружки. – Даже странно, что так поздно убили. Нарывался. Наглый был чересчур.
 – Так вы, выходит, сейчас совсем одна? – Алина никак понять не могла, жалко ей эту несчастную или не жалко.
 – А я и всегда совсем одна была, – равнодушно сообщила несчастная. – Ну подкинет он мне тыщу. Ну прогуляем ее…
 – А кто убил, не догадываетесь?
 – Я? – изумилась алкоголичка и ткнула себя в грудь. – Догадываюсь? – После чего пьяно, истерично, надолго расхохоталась. – Да если б всех, кто Коляню с удовольствием убил бы, собрать, они в эту расторацию не вместились бы…
 – А может, тот, молоденький? – с нелогичной надеждой спросила Алина. – Ну который Коляне возразил…
 – Тот? – снова расхохоталась женщина. – А чего? Может, и тот. Только навряд. Его и самого уже давно в живых нету…
 Алина, впрочем, еще прежде чем спросить, понимала, что не тот.
 Хохот первой любви перешел в истерику, в припадок. Алина тронула женщину за плечо, та не отреагировала, и Алина поняла, что, кажется, не жалко Ей самой даже как-то грустно стало оттого, что не жалко, но поделать она не могла ничего, разве что перед самой собою притвориться – Алина и притворилась.
 – Я пойду, ладно? – спросила виновато, робко и, не дожидаясь окончания истерики первой любви, со всех ног побежала из гадючника – мимо каких-то облупленных железобетонных заборов, мимо железнодорожной насыпи, мимо, мимо, мимо…
 Впрыгнула в «Оку». Спрятала лицо в ладони рук…
 …Юная красавица склонилась над недвижимым Мазепою: жив ли?
 …Молоденький парнишечка глядел на расходившегося Коляню не с укором даже – с изумлением: ты же сам, понял, сказал!
 …Сам сказал!
 …Сам.
 – Нет! – встряхнулась Алина, включила мотор, – Не такой Мазепа человек, чтоб таиться, чтоб двадцать лет выжидать!
 Тронулась, миновала два светофора и, остановившись у третьего, сама себе возразила:
 – Но что-то в этом все равно есть!




 Шухрат Ибрагимович выходит из-за портьеры


 Автор вполне готов предположить, что Алина, увлеченная одновременно своей любовью и своим расследованием, не умея отдать предпочтение ни тому, ни другому (причем следует заметить, один предмет с другим входил понемногу во все более острый конфликт, подобный тем, что разрабатывали французские экзистенциалисты семнадцатого века Корнель и Расин), и думать забыла про полковника в белом, пустившего – в соавторстве с судьбою – в ход всю эту историю (сам автор, во всяком случае, практически забыл). Полковник же в белом про Алину помнил постоянно, а в один прекрасный день прямо-таки пригласил ее в свой обширный, комфортабельный кабинет.
 – Черная неблагодарность, Алина Евгеньевна, черная неблагодарность, – начал он, едва Алина появилась в дверях. – Я предоставил вам столь уникальную для журналиста возможность, а вы только пару раз ко мне и заглянули. И то все как-то в суете, в суете, за разрешениями, за позволениями. Да что вы по стойке смирно-то стоите? Присаживайтесь, присаживайтесь! Помните, как вольно вы себя вели, когда впервые оказались в этом кабинете? Мда-а, удивительный все-таки феномен – советский человек. Даже такой сравнительно независимый, как вы. Вроде бы и не служите у меня, такая же свободная, как и раньше. А вот походили к нам месячишко-другой – и пожалуйте: по стойке смирно. Шучу, шучу. Не делайте губку. Хотя, как известно, во всякой шутке, ха-ха, есть доля шутки. Ну как продвигается сбор материала?
 Вошла секретарша с подносиком.
 – Знаете, – отвлекся белый полковник в ее сторону, – вы когда еще в первый раз должны были ко мне прийти? Послал ее за пирожными. До сих пор искала.
 Секретарша закраснелась и бросила злой взгляд исподлобья.
 – Ну так что, понравился вам наш герой? Или как он теперь, ваш герой? – продолжил полковник не прежде, чем вышла секретарша, продемонстрировав таким образом высокую свою тактичность – Алина тем не менее потупилась. – Профессионализм, чутье, интуиция – это все вы, разумеется, ухватили с полвзгляда. Позволю себе особо обратить ваше внимание на такие качества капитана Мазепы, как нравственная чистота, неподкупность, бескомпромиссность в борьбе с преступностью, – пел полковник. А Алина думала с раздражением: «И далась ему эта нравственная чистота!» – А то, знаете, все у нас в прессе: сращивание правоохранительных органов с мафиозными структурами, коррупция… А я вот вам – на живом примере…
 Полковник сделал значительную паузу. Алина подняла глаза, но наткнувшись на твердый, немигающий взгляд, тут же снова и опустила.
 – Вы, кажется, хотели что-то сказать? Вам показалось, что в реальном облике капитана ничто не соответствует набросанному мною несколькими штрихами идеальному портрету советского милиционера? Или нет? Все соответствует? Верю-верю. Ваша профессиональная наблюдательность не пропустила б ни одной подозрительной детальки. А ваша безупречная честность не позволила бы их скрыть, несмотря даже на личные симпатии или, возможно, более глубокие чувства. Да вы пирожные-то ешьте. А то Валечка обидится: два месяца бегала, доставала…
 Алина через силу откусила маленький кусочек.
 – Ладно, вижу, что не расположены к разговору. От важного, должно быть, оторвал. Свободны, свободны. Если что вдруг – обращайтесь в любое время. Хоть ночью, хоть прямо домой, – и полковник протянул карточку с телефоном.
 Алина встала и, так слова и не сказав и не прожевав угощение, аышла из кабинета.
 Отодвинулась внутренняя какая-то портьерочка – бесшумно возник Шухрат Ибрагимович. Подошел к столу, запихал в рот пирожное, аппетитно задвигал челюстями.
 – Прижать, – отнесся полковник к московскому гостю, – расколется…
 Шухрат Ибрагимович, не прекращая жевать, выразил сомнение качанием головой, а чуть позже, освободив артикуляционный аппарат, произнес:
 – Такую, пожалуй, не очень-то и прижмешь. Выборделает. Понаблюдаем со вниманием. Может, и нам подскажет, как лучше себя повести. Выгоднее… – и засунул в рот очередной образец искусства львовских кондитеров.




 Объединенный швейцарский банк


 Чистенькие, словно пылесосом прососанные, а потом мыльной губкою промытые мостовые и тротуары; аккуратненькие домики – эдакие пряничные, из детских сказок; ухоженные, листик к листику, кусты и деревья; даже горы какие-то особенные, похожие на хорошо придуманную художником и великолепно выполненную в мастерской очень богатого театра декорацию, – Швейцария и на слайдах производила на Алину впечатление сильное. Новое, так сказать, время еще только-только, как мы уже упомянули, стучало в дверь, заграница еще оставалась покрытой флером недоступности и загадочности. Нет, Алина однажды ездила за рубеж, девочкою-подростком, с отцом, но та заграница была какая-то ненастоящая, менее даже настоящая, чем Прибалтика. То была Румыния: бедность, грязь, портреты…
 Иван, Богданов приятель, то ли до сих пор не мог прийти в себя от недавней поездки, то ли, тягая туда-сюда рамочку дешевенького диапроектора, переносился ощущениями из обрыдлого отечественного быта в тог прекрасный эпизод жизни.
 – Видите? Видите? Я как-то раз прямо не удержался: носовой платок накрутил на палец и по тротуару провел!
 – Платок-то сохранил? – с легкой, незлой иронией поинтересовался Мазепа. – Не стираешь?
 – Зря смеешься. Ты не способен такое даже представить! Вот клянусь – не способен. Не потому, что воображение бедное, а просто ни один  совок, там не побывавший, представить себе не может, что и такая, оказывается, бывает жизнь. К бензоколонке подъезжаешь – хоть бы запах какой. Для смеха. Случайная капелька упала на брюки – найти не смог куда. Фантастика!
 – А я, значит, по-твоему,  совок? – задумчиво произнес Мазепа, в обнимку с Алиною устроившийся в низком, мягком, глубоком кресле, и взяв с посверкивающего в неверных разноцветных отблесках диапроекции сервировочного столика четырехгранную бутылку, плеснул из нее в стакан.
 – Ты ж за рулем, Богдаша! – по-супружески укорила Алина.
 – Думаешь, мою тачку кто-нибудь в этом городе посмеет остановить?
 – А в высшем смысле?
 – В высшем? – не понял Мазепа,
 – Ну, – пояснила Алина, – в смысле уважения к закону как таковому? В смысле dura lex…
 Капитан взял ее руку в свою и демонстративно повертел на изящном пальчике бриллиантовое колечко.
 – Правы вы, Иван, правы, – вздохнула Алина. – Все мы тут совки. Типичные.
 То ли положение хозяина обязывало отвлекать гостей от неприятных разговоров, то ли просто ни за что не хотелось ему возвращаться в окружающую реальность, только Иван пропустил перепалку мимо ушей и привлек внимание гостей к очередному изображению, придав голосу некоторую таинственность, а фразе – интонацию намека:
 – А вот это вот как раз Объединенный швейцарский банк.
 – Тот самый, в котором у меня не лежит ни франка, ты это имеешь в виду?
 – Богдан! – зашипел Иван. Повертев у виска указательным, скосился на Алину, добавил громко и выразительно: – Тот самый, в котором ни у кого из нас не лежит ни франка!
 – Ой! – изобразил капитан на лице, что крупно вляпался, и прикрыл рот обеими ладонями сразу, изобразил так натурально, что если бы не лукавый мгновенный взгляд на Алину, можно было бы и поверить. – Ладно, пора, – встал из кресла. – На свадьбу-то придешь?
 – Чего это вы? – зажег свет хозяин. – Не интересно? – кивнул на экран. – Или обиделись? У меня еще два коробки…
 – Сам же сказал: нам там не жить. Не выделывайтесь, девушки: слушайте полонез Огинского, – отозвался Мазепа и, обняв Алину, направился к выходу. – Да и некогда, – развел руками у самой двери. – Пиф-паф ой-ой-ой!..




 Голиаф и Давид: связь через уоки-токи


 «Шевроле» не «шевроле» едва успел остановить отъезжающую «Оку» тр'евожным сосом мигающих фар. Алина затормозила, высунулась в окошко.
 – Опять коробка, – пояснил капитан, подойдя. – Пиф-паф ой-ой-ой!
 – И опять покушение? – ехидно поинтересовалась Алина.
 – Это вряд ли. Больше вроде бы некому. На буксире тянуть умеешь?
 – Вот откажусь – будешь знать! Сам все время ноешь: что это, мол, я такая чересчур самостоятельная – на своем транспорте!
 – Откажешься – по ноль два позвоню. Еще раз, как типичный совок, использую служебное положение в личных целях. А виновата будешь ты.
 – Постой, – сменила вдруг тон Алина. – А в каком это смысле:  больше некому? 
 – Что  больше некому? – удивился капитан.
 – То! – отозвалась журналистка. – Я спросила: не покушение ли? А ты ответил:  больше некому! 
 – Я так ответил?! – изумился Мазепа.
 – А то кто же?!
 – Странно! С чего это я взял?
 – Это уж точно: странно.
 – Отличное место для выяснения отношений, – сказал капитан несколько уже раздраженно. – И время!
 – Я не отношения выясняю… – начала Алина.
 А Мазепа за нее закончил:
 – …а истину! Истина, Алиночка, исключительно в вине. Еще древние это знали. Ты тянуть будешь? Подавай задом, сюда, поближе… – и не дав невесте ответить, пошел к «шевроле» не «шевроле», склонился над багажником, извлекая из бездонных недр буксирный трос, приладил-прицепил к своей машине, к Алининой, которая к тому моменту стояла уже рядышком. – Таскала когда-нибудь? Попробуй. Главное – взять с места. Сцеплением подбуксовывай! Поняла? Или, может, лучше поменяемся?
 – Ну не-ет, – протянула Алина, взвесив вариант. – За твою колымагу… Разобью – не рассчитаюсь до смерти.
 Они совсем было разошлись по своим автомобилям.
 – Постой! – вдруг вспомнил капитан и снова скрылся в недрах багажника, извлек две коробочки с антеннами. – Уоки-токи! Вот здесь нажмешь – передача. Отпустишь – прием. Ну в случае чего. Усекла?
 Алина кивнула.
 Капитан уселся за руль, сказал в коробочку:
 – Проверка связи. Как слышно?
 – Отлично, – отозвалась Алина.
 – Что? Не понял? – переспросил капитан.
 Алина отложила коробочку, высунулась в окно, крикнула:
 – Отлично слышно, говорю!
 – С Богом! – тоже высунулся капитан в окно.
 Алина сосредоточилась, мало-помалу отпуская сцепление. «Ока» напряглась и заглохла. Трос провис.
 – Спокойненько. Еще попытка, – произнес Мазепа в уоки-токи. – Ты подбуксовывай, подбуксовывай! С одного раза небось не спалишь.
 Алина попробовала еще раз. Теперь получилось, хоть
 в салончике и запахло подгоревшим асбестом выжимного диска. И вот связанные тросом машины поехали потихоньку по вечернему городу: Давид тащил Голиафа,
 Алина внимательно вела «Оку», поглядывая в зеркало заднего вида. Протянула руку на соседнее сиденье, взяла уоки-токи, нажала передающую кнопочку.
 – Слушай, – сказала, – а этот убитый из «Трембиты», ну Николай, кажется… Почему он тогда, в детстве, сам натравил на тебя шпану, а потом сам же тебя и спас? Не мог ведь он заранее знать, что ты ментом станешь, что ваши дорожки пересекутся… Ты, надеюсь, уже в курсе, что это он их тогда на тебя натравил?
 – Власть… – донесся из дурного динамика искаженный голос Мазепы.
 – Как ты сказал? – задумчиво переспросила Алина.
 – Тихонько, тихонько! – крикнул капитан. – Сейчас там на красный переключится… Алина стала притормаживать, а капитан добавил: – Власть: что хочет, мол, то и сделает.
 – Замысловато, – ответила Алина, остановив маши
 ну точно перед стоп-линией.
 – Нормально, – отозвался Богдан то ли по поводу ее маневра, то ли по поводу ее оценки предложенного им мотива.
 Сейчас Алина, едва красный сменился зеленым, тронулась уверенно, на раз.
 – Отличная обучаемость! – прокомментировал капитан.
 – Ладно, – ответила Алина. – Предположим, я повторяю, предположим, у тебя был мотив его убить. Один из пяти, самый благородный: защита. Даже не самозащита…
 – А мамозащита, – скаламбурил капитан в уоки-токи, что журналистка, впрочем, пропустила мимо ушей.
 –  Предположим, ты  точно узнал, что шланги перерезал он. Хотя откуда уж так  точно?.. 
 – Ну  предполагай, предполагай дальше, – отозвался Мазепа после паузы. – Почему я должен как-то реагировать на твои  предположения? 
 – Я просто хотела узнать, – сказала Алина довольно жестко, неожиданно для себя жестко, – при чем тут бармен? Его-то за что? Ведь это же было еще до всяких тормозных шлангов.
 – Какой бармен? – удивился Мазепа так раздраженно, что Алина поверила в искренность этого удивления, несколько опешила даже.
 – Но ведь из одного оружия… «Зауэр». Трассологи-
 ческая экспертиза, баллистическая… – и как-то выдох
 лась.
 – Алина, – твердо, ровно ответил капитан после довольно длинной паузы, – ты свои домыслы оставь, пожалуйста, для детектива. Для «Расскажи, как тебя убивали». Ладно? Не сойдется твоя версия, поняла? Никак, никогда не сойдется! Объективно!'
 Алина переезжала как раз неширокую улочку, когда по ней, выскочив из-за угла, как черт из коробочки, понесся милицейский уазик с включенными сиреною и мигалками. Алина притормозила от неожиданности – да она все равно не успела бы перетащить через улочку капитанов «шевроле» не «шевроле», и уазик с разлету врезался в трос.
 «Оку» и «шевроле» не «шевроле» потащило назад, они даже боками слегка хлопнулись; уазик замер в тросе коренным эдакой  русской тройки. 
 Капитан выскочил из машины навстречу выскочившим из своей ментам, и даже присутствие Алины не смогло удержать его от лексического набора, диктуемого ситуацией.
 Не говоря уже о ментах…




 Черный зрачок смерти


 Из почтового ящика в парадной Алина вытащила яркий, плотный,  заграничный конверт и заграничную же плоскую бандероль; не удержалась, тут же на лестнице вскрыла; капитан подоспел, заглядывал через плечо. В пакете оказался совершенно невероятный по интенсивности цветов, по качеству бумаги журнал, в котором, листнув, обнаружила Алина маленькое свое фото и большую, на иностранном языке набранную, статью. В конверте – ксерокопия чека и письмецо, тоже по-иностранному.
 – Поздравляю, – сказал капитан и поцеловал Алину в висок. – Постепенно становишься богатенькой. Сколько ж это по черному курсу? – Повертел чек. – Приглашают?
 – Ты ж журналистов не любишь, – ответила Алина, отпирая дверь.
 – Я отечественных не люблю. Неконвертируемых, – пояснил Мазепа.
 – Господи, как устала… – едва не упала Алина на диванчик, в прихожей, ногу об ногу сняла туфли.
 – Я прямо в душ, ладно? – скорее констатировал, чем спросил капитан и, сбросив на ходу свитер, рубаху, брюки, скрылся за дверью ванной.
 Алина еще раз взглянула на статью, на копию чека, на приглашение, прикрыла глаза. Может, и впрямь  дернуть? Но без Мазепы она не согласна. А он?..
 Алина поймала себя на этом вот «без Мазепы не согласна» и подумала:
 «А собственно, почему? Ведь происшествие в «Трембите», которому я стала полуслучайной свидетельницей, не в первый раз уже мерещится в эдаком вот странном ракурсе, к хоть капитан и предостерегает от реконструкций, что ему, с другой стороны, остается делать, как не предостерегать?..»
 …Бесшумной тенью, с погашенными фарами скользит по узким каким-то задворкам капитанов «шевроле» не «шевроле», словно дредноут в ночном тумаке посреди открытого моря, отыскивает местечко поукромнее и, отыскав, припарковывается…
 …Мазепа берет из бардачка картонную коробку от шампуня, открывает, вынимает пучок седых волос на ячейчатой капроновой подложке, бутылочку с клеем – кисточка в пробке. Профессионально, двумя-тремя быстрыми мазками обрабатывает подбородок, лепит к нему пучок, глядится в зеркальце заднего вида…
 (Алине показалось даже, что она помнит, будто от капитана в тот вечер, в вечер второго их знакомства, чуть попахивало спиртовой основою клея. Тогда она приняла это за алкоголь, теперь же… А что теперь? «Показалось»… «Будто»… Да одни эти слова говорят сами за себя! Нельзя, нельзя строить даже смутные подозрения на «будто» и «показалось»! Хорошо, посомневаться времени еще достанет, она и так тем только и занята, что сомневается. Вперед, вперед, вперед! En avante!)
 …Седобородый Мазепа перегибается назад, извлекает не то из-за, не то из-под сиденья серый макинтош, о пропаже которого так неожиданно и постоянно будет убиваться бедный его отец, широкополую шляпу, на ходу облачаясь, идет проходными дворами. Перед тем как вынырнуть на освещенную улицу в десятке метров от «Трембиты», снимает с предохранителя «зауэр». Резко входит, коротким взглядом окинув публику, мазнув и по Алине с восточным ее приставальщиком (интересно, узнал он ее в тот миг?), скрывается за служебного дверью. Отстраняет в стремительном движении девушку-подавальщицу, распахивает дверь директорского кабинета.
 Директор, склонившийся над бумагами, приподнимает голову, и в глазах его мгновенное недоумение сменяется узнаванием, замешанном на сильном, на грани ужаса, страхе. Директор, однако, пытается страх преодолеть: из скольких переделок вышел, неужто тут не подфартит?
 – Сюда-то-ты мог бы не приходить? – говорит Мазепе озабоченно-беззлобно. – Ну как засечет кто? Этот твой маскарад – он только для школьного бала годится.
 – Не рассчитал, Коляня? – заботливо осведомляется капитан. – Отпустил шестерок? Решил: народу много, куда этот мудак сунется?
 – Слушай, Богдан, а чего ты на меня тянешь? – переходит директор Коляня в наступление, но в наступление, конечно, липовое: он явно накручивает время в расчете на случайность какую-нибудь счастливую.
 И точно: под легким напором снаружи дергается дверь.
 – Нина! – кричит Коляня. – Ниноч…
 Договорить не успевает. Малой секунды хватает капитану достать оружие и выстрелить, да не просто выстрелить, а, как пишут в кодексе, «с особым цинизмом»: дырочка, маленькая такая, аккуратная, возникает в том точно месте, в каком возникла год назад во лбу бармена. А с той стороны, с затылка, образуется огромная пробоина, и брызги мозга и кости летят веером над головою, заляпывая свежие обои.
 Капитан прячет «зауэр», спокойно отпирает дверь и, потеснив плечом встревоженную Ниночку, углубляется в подсобные коридоры, толкает дверь черного хода, срывая на ходу бородку, макинтош скидывая. Не бегом вовсе, просто энергичным, обычным для себя шагом пересекает двор, скрывается в подворотне, проныривает сквозь нее, сквозь следующую, тенью проскальзывает в тень-«шевроле», запускает мощный неслышный мотор и снова бесшумно по тем же задворкам – назад. Перед выездом на освещенную улицу включает подфарники и рвет с места, как на старте «Формулы-1». Возле дверей «Трембиты» бьет по тормозам и, надо полагать, успевает поймать себя на мысли, что сегодня-то тормозные шланги выдержат любое давление. Входит в «Трембиту» и…
 Алина почувствовала, что ей что-то мешает, приподняла голову, открыла глаза: мешал уставившийся прямо на нее черный зрачок пистолета, и это было так похоже на кусочек только что воображенной сцены, что Алина почувствовала холодок мистического ужаса.
 На самом деле все объяснилось просто: капитан с мокрыми волосами, в коротком купальном халате держал пистолет на ладони, спрашивая:
 – Откуда пушка?
 Алине просто следовало ответить, что это, мол, негр из Интерпола, Джон, оставил, в подарок тебе передал. Она, собственно, и ответила, но ощущение, что зрачок пистолета глядел на нее какое-то мгновенье весьма осмысленно, так Алину и не покинуло.
 – Чего ж не отдала сразу? – поинтересовался капитан. – Еще и зарядила! Только знаешь: в ванной оружие лучше не хранить, даже американское. Ржавеет.
 – Что ж не отдала, что ж не отдала, – агрессивно сказала Алина, компенсируя и скрывая агрессивностью собственный испуг. – Забыла!
 – Интересное кино, – улыбнулся Мазепа кривой улыбочкою. – Спрятать не забыла, а отдать забыла?
 – А ты меньше о, быскивай, пока ордер не получил. В гостях все-таки.
 Капитан бросил пистолет Алине на колени (хоть жест был точен, баскетболен, отшатнувшаяся Алина едва успела удержать оружие от падения), а сам стал одеваться, приговаривая:
 – Ну да, конечно, штука понятная. Когда имеешь дело с преступником, всегда как-то спокойнее. Особенно когда это преступник – полицейский и, стало быть, защиты искать не у кого.
 Алину забила нервная дрожь. Тут все смешалось: и реакция на оружейный зрачок, и обида капитана, который вот-вот, казалось, уйдет навсегда из ее квартиры, из ее жизни, закончит одеваться и уйдет, и главное, что он заговорил о невысказанных ее подозрениях прямым текстом.
 – Ну не сердись, слышишь, я не хотела… – поднялась Алина, оставив пистолет на диванчике, нежным пальцем провела по капитановой руке.
 Как ни странно, этого пустяка достало Мазепе, чтобы размякнуть: видать, и самому не хотелось покидать уютную квартирку, уютную эту женщину, и он продолжал ворчать по инерции, а точнее, чтобы не показать, как мало ему надо, чтобы размякнуть.
 – Да нет, пожалуйста. Каждый человек, я считаю, имеет право носить оружие. Но только с одним условием: уметь им пользоваться. Я даже готов подарить его тебе… на свадьбу. Хоть и очень уж он хорош. – Капитан взял пистолет с диванчика и по-мальчишески погладил его. – Люблю оружие, – признался уже вполне беззаботно. – Так что завтра с утра стрельбы. На даче. О'кей?
 – Пиф-паф ой-ой-ой? – улыбнулась Алина. – И опять, наверное, приставать будешь…




 Изъято без свидетелей


 Едва ли не зажмуривая глаза, Алина выпустила всю обойму из «смитт-и-вессона». Капитан прищурился.
 – По-моему, очень негусто. Погоди-ка, сниму мишень… – и пошел к обрыву, к мишенному столбу. – Па
 ра дырочек все же есть! – крикнул, удалившись от Алины, которая как раз меняла обойму, привстал на цыпочки, отковыривая кнопки.
 Алина вскинула пистолет и зафиксировала капитана в прорези целика. Так точно, наверное, фиксировал он : ее в той же прорези вчера под вечер.
 Капитан оглянулся, увидел направленный на себя черный зрачок смерти, вобрал понимание смысла этого зрачка и равнодушно отвернулся, продолжил возню с кнопками.
 Алина опустила оружие. Капитан с улыбочкою шел к ней.
 – Не так уж и дурно для начала. – Продемонстрировал пробоины. – Ладно, Йостреляй тут сама. – Передал ей коробочку патронов. – Мама просила прибраться в погребе, – и побрел по направлению к дому неожиданно тяжело.
 Алина прицелилась в смененный капитаном плакат. Сейчас она стреляла спокойнее, с небольшими перерывами, от выстрела к выстрелу как бы набирая хладнокровия.
 Когда обойма закончилась, Алина вытащила ее, принялась вылущивать туда очередную патронную порцию. Смертоносный островерхий цилиндрик выскользнул из-под наманикюренного пальчика. Алина присела на корточки.
 Точно драконьи зубы, землю вокруг усыпали гильзы. Одна из них, полувтоптанная, слегка уже позеленевшая, была, очевидно, меньше других. Алина оглянулась воровато и зажала эту, маленькую, в ладошке, потом так же воровато прокралась к столбу со щитом, сорвала плакат, принялась исследовать раны подложки. Подняла с земли ржавый гвоздь, не без труда выцарапала одну сплющенную пулю, другую…
 Мазепа поднялся из погреба, глянул в сторону Алины. Та, застигнутая на месте преступления, подчеркнуто громко и свободно доложила:
 – Успехи растут. Шесть из восьми…
 Капитан молча приблизился. Остановился совсем рядом, лицо в лицо, глаза в глаза, разжал ладошку.
 – Можешь не мучиться. Не отдавать на экспертизу. С разрешения полковника. Который, впрочем, даст согласие более чем охотно. Ты уж поверь моему слову, экспертиза все подтвердит: и пули прошли тот самый ствол, и насечка от бойка совпадает с той самой насечкою. Так что если, конечно, не собираешься подключить к своему  частному расследованию органы МВД, можешь на экспертизу время не тратить. Да даже если и подключишь – изъято-то без свидетелей, доказательной силы не имеет… – Капитан легонько ударил снизу по ее руке: и гильза, и пуля сплющенная подскочили, упали, покатились с обрыва вниз, в реку. – Я тебе больше даже покажу. Вот, – и капитан достал из кармана маленький «зауэр». Алина глядела, как зачарованная. – Все дело в том, дорогая… – добавил Мазепа. – Впрочем, я тебе, кажется, уже это говорил. Все дело в том, что я ужасно люблю хорошее оружие.
 – И все равно ничего не расскажешь? – спросила Алина.
 – И все равно, – ответил Богдан, – ничего не расскажу.




 Минус восемнадцать


 – Как же там все-таки происходило дело?
 Алина полагала, что она девочка нравственная, то есть она постоянно ощущала в себе присутствие того самого категорического императива, про который писал двести лет назад умный и, главное, чуткий Кант, и если случалось ей когда поступить как-нибудь не особенно хорошо, она всем организмом чувствовала, что поступила нехорошо, и не то чтобы переживала и мучилась, но очень ей было некомфортно, и она стремилась исправить нехороший поступок, а если было это невозможно, никогда о нем не забывала, даже о самых ранних, детских, помнила до сих пор. А коли так, то не может же она любить капитана Мазепу, любить, в общем-то, радостно и безоглядно, без этого ощущения мухомора во рту, если он убийца, мерзавец и двойной человек! А Алина-то любит.
 Алина измучилась вся этими вопросами и сомнениями, они мало-помалу начали уже отравлять и ее любовь, но Алина списывала отраву не на императив Канта, а исключительно на собственную глупость, которая не позволяет разгадать, как же все-таки там происходило дело.
 Устав от бессмысленного проглядывания содержимого папок по двум убийствам, нынешнему и прошлогоднему, Алина решилась еще раз посетить «Трембиту».
 Она сидела за столиком, потягивала сквозь полиэтиленовую соломинку сок в ожидании жаркого (заказ принял и передал на кухню бармен, он же и сока налил), исподлобья, цепко поглядывала по сторонам.
 Наконец появилась с подносом официантка в гуцульском костюмчике.
 – Скажите, пожалуйста, – отнеслась к ней Алина повозможности конфиденциально, – вы ведь… Нина? Ниночка?
 – Ну? – спросила официантка в смысле: что дальше?
 – Это ведь вы тогда… ну увидели?
 – Что я увидела? – в интонации Ниночки звучала откровенная неприязнь.
 – Вашего директора. Когда его застрелили. Помните: это было при мне.
 – Опять из милиции, что ли? – выдавила официантка через нижнюю губу. – Не надоело?
 – Из какой милиции?! – сказала Алина со столь тоскливою страстью, словно всю жизнь смертью лютою ненавидела ментов. – Я журналистка!
 – А-а… – протянула официантка.
 – Вы вообще… давно здесь работаете?
 – Некогда мне с вами, – подвела черту Ниночка. – У меня вас вон еще сколько, – обвела рукою зал, вовсе, надо заметить, не переполненный. – Всем давать – не успеешь трусы надевать.
 – Что? – не поняла Алина.
 – С каждым, говорю, разговаривать…
 – Может, попозже? – не желала признавать Алина поражение. – Или завтра?
 – Еще чего! А завтра у меня вообще выходной, – нагрубила Ниночка и отошла.
 Алина ткнула вилкой в бифштекс. Как ни аппетитно тот выглядел, есть не хотелось. И тут к столику подвалил давешний кавказец. Откуда он взялся? Алина точно помнила, что тремя минутами раньше его в ресторане не было. Ладно, предположим, только что появился.
 – А я сюда каждый вечер хожу, – уселся кавказец в такой манере, словно его только здесь и недоставало, словно приятность какую собственной персоною делал. – Чтобы тебя встретить.
 – Жениться решил? – осведомилась Алина. Хоть по явление приставалы вызвало в ней легкую тревогу, болтовня с ним могла на время выбить из отвратительного настроения, развлечь, устроить в конце концов тайм-аут в матч е с «Трембитою», ибо считать его проигранным Алина пока не собиралась.
 – Да ты чего! – испугался немолодой мальчик. – Тоже скажешь: жениться. Я женат. Влюбился просто.
 – Ну и? – спросила Алина.
 – Что ну и? – не понял кавказец.
 – Что дальше? – расшифровала Алина.
 – А!.. Дальше вот что, – и кожаный ухажер извлек, как в прошлый раз, молдавский коньяк из внутреннего кармана, замычал, пальцами защелкал, требуя посуды,
 Бармен принес рюмки, поставил, но не ушел почему-то.
 – Чего ты? – спросил бармена кожаный кавалер. – Так и будешь торчать? А если у нас разговор секретный? Или тебе налить?
 – Вообще-то у нас со своим не полагается, – объяснил бармен свое у стола ожидание.
 – А, – понял кавказец, – так бы сразу и говорил. – Вытащив из кармана, сунул бармену пятидесятирублевую.
 Тот спрятал бумажку, буркнул:
 – Ну разве в порядке исключения. – И отошел за стойку.
 Юноша откупорил бутылку, разлил коньячок.
 – Будем здоровеньки? – спросил, подняв рюмку на уровень носа. – Звать-то хоть тебя как?
 Алина улыбнулась и приподняла свою рюмку тоже.
 – Мисс Мапл.
 – Как-как, говоришь?
 Алина решила, что сначала выпьет, а потом объяснит, но и выпить не успела: заметила, что в щели служебной портьеры стоит Ниночка и манит пальчиком.
 – Меня? – ткнула себе в грудь несколько удивившаяся Алина.
 – Тебя-тебя, – закивала Ниночка.
 – Извини, – бросила Алина кавказцу и быстро пошла к служебному входу, скрылась за портьерою.
 – Вернешься? – вопросил кавказец вдогонку.
 – Т-с-с… – приложила Ниночка палец, к губам и кивнула Алине, приглашая следовать за собою. – Я же там на виду вся, дура!
 Они прошли какими-то тесными коридорами, спустились в подвал. Ниночка приоткрыла тяжелую, бронированную дверь и кивнула секретно и приглашающе, оглянулась даже воровато. Чувство опасности, беспокойства, которое несколько минут назад поселилось в Алине, она относила исключительно на счет кавказца, поэтому хоть тоже оглянулась и даже мгновенье помедлила, внутрь все же шагнула.
 Дверь за спиною тут же и затворилась. Небольшая комнатка была морозильником: с крюков под потолком свешивались бараньи туши, окорока, битая птица; на стеллажах лежали продукты, стояли какие-то ящики; коробки занимали углы. Алина дернулась к выходу, дверь, естественно, не поддалась. Стукнула в нее кулачком, потом с разбегу – плечом. Потом заорала:
 – Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-эй!
 Но еще не закончив орать, отчетливо поняла, что и это зря.
 Остановилась посреди камеры. Было холодно. Потащила из угла большой фанерный ящик. Что-то обрушилось за ним с металлическим лязгом, упало. Алина заглянула: на полу валялась раскрывшаяся в падении жестянка, из которой рассыпались новенькие патроны. Алина пошевелила их ногою, плюнула и выдвинула ящик на середину, села сверху, поджала ноги.
 – Ну идиотка! – сказала в слух по собственному поводу. – Хоть коньяку бы выпила – все теплей сейчас было бы. Нет, как скаженная понеслась.
 Теперь, когда причина тревоги сделалась очевидной, Алина с некоторой надеждою подумала о кавказце: «Приставуч ведь, неужели смирится с новой потерей дэ-вушки, ради которой не первую уже неделю ходит в этот ресторан. Насчет не первой недели привирает, конечно, но все-таки…»
 Алина пожалела даже, что не дала кавказцу некоторых авансов, но как говорят в Одессе, быть бы мне таким умным, как моя жена потом.
 Кавказец, впрочем, и в самом деле, выждав минут десять и переполовинив бутылку, отправился на розыски пропажи.
 – Какая дэвушка? Какая дэвушка? – передразнивая его интонацию, могучим торсом выталкивал бармен-вышибала немолодого юношу из служебного коридорчика. – Уехала твоя дэвушка. С мужем. Понял, да?
 – Она что, точно замужем? – сник кожаный.
 Тут уж и впрямь, оставалось только смириться.
 К тому времени, скорчившись на составленных рядом четырех ящиках, Алина дрожала не метафорической, а натуральной крупной дрожью: зуб буквально не попадал на зуб.
 Итак, уже можно было сказать со всей очевидностью, что по той или иной причине, но приставала ее не спасет. Последняя надежда оставалась, нелогичная, иррациональная, но оставалась, на Мазепу. Что, как в кино про Бельмондо, ворвется он вот сейчас, вот через секундочку, освободит ее из преступных тенет, прижмет к сердцу, отогреет…
 Но секундочка шла за секундочкою, Мазепа не являлся, и в уже отключающемся мозгу Алины мелькнуло даже страшное подозрение: уж не сам ли Мазепа ее сюда и заточил?




 Группа захвата


 А Мазепе было не до Алины, он занимался своими прямыми обязанностями. То есть выручать чрезмерно любознательных граждан из преступных тенет тоже вроде бы входило в прямые обязанности капитана милиции, но не в качестве же капитана милиции Алина его иррационально ждала, а в качестве возлюбленного-супермена.
 – Открывай, говорю! – не столько говорил, сколько орал тем временем еупермен в сторону двери на занюханной лестничной площадке хрущобы где-то далеко-далеко от Львова, скорее уже под Ужгородом.
 Открывать, видимо, не собирались, и Мазепа кивнул двоим в штатском, притаившимся по сторонам. Те переглянулись и, обнаружив профессионализм, вышибли дверь с налета, одним согласованным ударом. Из квартирных глубин зазвучали выстрелы.
 Один из двоих дверных вышибал, уже знакомый нам по ночному межгаражному приключению сержант Гав-рилюк, упал, другой отскочил. Капитан с пистолетом в руке прыгнул в проем, рявкнул благим матом:
 – Бросай оружие.
 Пуля тюкнула в стенку в сантиметре от капитановой головы, вспуржила щепу.
 Мазепа не моргнул глазом, хладнокровно прицелился, выстрелил раз, другой.
 Дикий вопль понесся из глубин квартиры, точно звериный:
 – У-у-у-у-у-у-у!
 В прихожую полетели пистолет, обрез, лязгнули об пол.
 Капитан выглянул из прикрытия: в комнате – грязной малине – выл, держась за живот, катался по полу один урка; другой стоял с поднятыми руками. Из-под кровати высовывалась пьяная женская рожа…
 – Пришить тебя, гад, чтоб знал, что надо сдаваться, когда приглашают, – навел капитан ствол на стоящего с поднятыми руками. – Пришить, а?
 – Ну пришей, пришей! – заорал тот истерически…
 – Ты вон в Гаврилюка попал. Не дай Бог, тяжелое ранение – обязательно пришью. При попытке к бегству.
 – Не я попал, не я, – зарыдал урка. – Он, – и кивнул на уже не катающегося по полу, замершего, затихшего товарища.
 Капитан подошел, перевернул уже, кажется, труп носком ботинка
 – Он – само собою. А ты…




 Любитель сладкого


 Вся беда, все мучения состояли в том, что Алина как бы оглохла. Она напрягала последние силы мозга, но услышать не могла ничего: ни слов, ни шума проезжающих за окнами «Трембиты» автомобилей, ни уж тем более поскрипывания тряпки о стекло – бармен, убитый больше года назад, спокойненько стоял за стойкою, протирая бокалы, пока в служебном кабинетике, том самом, где три месяца тому увидела Алина мертвого Коляню, Коляня живехонький орал на Мазепу, жалкого, понурого, даже не пытающегося возражать. Это было ужасно обидно: видеть, как тот орет, и не слышать, что орет, не понимать…
 Алина мучительно трет лоб ладошкой. Чье-то незнакомое расплывающееся лицо склоняется над нею, какая-то белая тень маячит вдали… Алина снова смыкает воспаленные глаза в надежде, что она, перекрыв один канал поступления информации, зрительный, активизирует другой, слуховой. Но ни слуховой не активизируется, ни зрительный не перекрывается.
 …Коляня, закончив разнос, что-то приказывает Мазепе, вот именно приказыв'ает, и это особенно странно, потому что Алине до самого этого момента трудно даже вообразить было, что Мазепе кто-нибудь может приказывать, особенно Коляня. Но факт есть факт: Мазепа покорно выслушивает, разве что позою пытаясь сохранить иллюзию собственного достоинства, после чего Коляня открывает ящик стола, передает капитану – рукояткою вперед – маленький «зауэр».
 И Мазепа пистолет принимает!
 – Все дело в том, что я ужасно люблю хорошее оружие, – эту фразу Алина вдруг слышит отчетливо, но зато зыблется, размывается, исчезает зрительннй ряд, и не разобрать никак, где и кому, собственно, признается капитан в странной своей любви к орудиям смерти-: Алине ли в ее прихожей или Коляне в «Трембите»?..
 Алина уж и сама не знает, что лучше: видеть, но не слышать, или нао борот. Лучше всего, конечно, и то, и другое, но так не выходит, не выходит даже по своей воле переключаться из одного режима в другой. Сейчас нот снова пропадает звук, но изображение становится четким.
 …«Трембита», главный зал, и капитан с веселой, дружелюбной улыбочкою подходит к бармену, и тут уже абсолютно не важно, что звук пропал. Мазепа явно несет шутливо-легкомысленную чушь. И суть, разумеется, не в ней, а в том, что спустя некоторое, совсем недолгое, время мгновенно выхватывает он из кармана «зауэр». Но до выстрела дело не доходит.
 Какой-то сбой, трещинка возникает в видении, и оно соскальзывает назад, снова к тому моменту, когда мгновенно выхватывает Мазепа «зауэр» из кармана и еще раз выхватывает, и еще, и еще… Алина пытается сдвинуться с мертвой точки, разрушить дурной этот цикл, дурную бесконечность, кольцо Мебиуса, змею, кусающую себя за хвост. Но вместо этого возвращается почему-то назад, в директорский кабинет, и видит Коляню с телефонной трубкою в руке, прислушивающегося к двери.
 Судя по его реакции, кольцо разомкнулось, выстрел прозвучал-таки. Коляня набирает короткий номер. Алине удается даже разгадать его: ноль-два…
 Удается и вернуться в ресторанный зал, где бармен с пробитым лбом уже валяется на полу, а Мазепа со странной улыбочкою палит по бутылкам, по панелям, по витринным стеклам, пока не кончаются патроны.
 – Господи! – шепчет Алина в бреду. – Какая чушь! Какая неимоверная чушь! – И открывает глаза, видит перед собою незнакомое лицо человека с трубочками стетоскопа в ушах. Поясняет ему: – Смысла, главное, ни на йоту. Витрины-то были побиты автоматом. – И снова откидывается на подушку в беспамятстве.
 …Коляня, расплачиваясь за выполненную работу, бросает на стол тугие пачки купюр. Мазепа же, краем глаза отслеживая-пересчитывая их, поигрывает маленьким «зауэром», перепасовывает из одной своей сильной, широкой ладони в другую.
 – На службе у уголовника? За деньги?
 – Нет! – мотается по подушке голова Алины. – Нет!..
 – Да, – мягко, но очень уверенно, с большой силою убеждения произносит Шухрат Ибрагимович и сжимает ее руку.
 Алина снова открывает глаза.
 – Мужчина, принесший торт, не может сделать зла даме, – улыбается Шухрат Ибрагимович, скосом глаза показывая на сервировочный столик возле кровати, на котором расположился огромный, великолепный торт, произведение кулинарного не ремесла, но искусства. – Вы, надеюсь, уже поняли, что находитесь дома, что все хорошо. И не спрашивайте, ради Бога, как, мол, вы сюда попали. Помните анекдот про таксиста с топором? Где взял, где взял? Купил. И с калитаном, с женихом вашим, все в порядке: захватил банду под Ужгородом, первые допросы ведет прямо там, по свежим, как говорится, следам. Полагаю, что к его приезду вы полностью и оправитесь: слава Богу, обморожений не оказалось. Свадьба, так сказать, состоится в срок. И как это, – хлопает с размаху Шухрат Ибрагимович себя по жирным ляжкам, – как это только мне в голову пришло – попросить у знакомого из «Трембиты» колбаски; знаете, украинской, с печенкой и салом, детишкам в гостинчик! Ниночка пошла с вами поконфиденциальничать, и что-то ее отвлекло. И она попросту забыла про вас. Женское легкомыслие. Если б не колбаека для детишек… – С кухни донесся свист. – О! – обрадовался Шухрат Ибрагимович. – Как раз и чайник поспел. Ничего, что я взял эти чашечки? Извините, сейчас. – И скрылся.
 Алина вскочила с постели, схватила халатик, набросила, стала застегиваться – появился Шухрат Ибрагимович с чайниками, большим и заварным.
 – Встали? Прелестно. Все-таки очень дешево отделались, оч-чень! От души рад. Тогда уж присаживайтесь, коль встали, – и пододвинул к сервировочному сто лику еще один стул. – Чтобы не вышло картины: Белинский у постели умирающего Некрасова. Или как там, наоборот?
 Шухрат Ибрагимович разрезал торт на сектора, один положил на тарелку Алине, другой – прямо себе в рот, сжевал с аппетитом, запил чаем. Алина, уже несколько в себя пришедшая, дерзко поглядела на незваного гостя и тоже отправила в рот кусочек кусочка, отрезанный ложечкою.
 – Ого, даже аппетит проснулся! – восхитился представитель пресс-центра. – Я-то, честно говоря, рассчитывал псе это великолепие, – окинул торт широким жестом, – на себя. Шучу, шучу, конечно. Но вообще одолел бы запросто. Ладно, Алина Евгеньевна, шутки в сторону: утолив первый голод, перейдем к беседе. Дело в том, что ваш очаровательный… Нет, не то! Видите, не кокетничал, просто плохо, плохо дается мне стиль. Неточное словечко, а я все же беседую с мастерицею пера. Наш блестящий жених – так вернее, правда? – вел какие-то свои игры, минуя нас. Он, видите ли, индивидуалист, одинокий волк, как вы сами изволили при нашей первой встрече гениально заметить. А в нынешнее время, да еще в таком государстве… Мы вот и возмечтали, что вы… Нет-нет, сами того не подозревая, ничего дурного мы о вас и не думали. Возмечтали, значит, что вы поможете нам разобраться в некоторых деталях…
 – Не помогу! – отрезала Алина. – Вам-то уж точно не помогу!
 – А кому поможете? Органам прокуратуры? Комитету государственной безопасности? Ах да, я и забыл: у вас есть орган повыше – демократическая общественность. Но если вы обратитесь к ней через столь в последнее время свободную, что даже мы не всегда можем ее контролировать, нашу прессу, дело-то все равно кончится либо прокуратурою, либо выше именованным комитетом.
 – Никому я не помогу! – заполнила Алина паузу со всем возможным презрением в голосе.
 – Вот и мне так в последний раз показалось, – согласился Шухрат Ибрагимович.
 – И вероятно, Ниночке? – поспешила поинтересоваться Алина.
 – Это уж я не в курсе, – улыбнулся гость. – А мне лично, повторяю, так показалось и очень понравилось.
 – Даже понравилось?
 – А вы как думали? Мы тоже, так сказать, умеем ценить. Может быть, даже и в особенности умеем. Ну расследование-то мы провели своими средствами. Параллельно с вами. Как только поняли, что не поможете, сразу же и начали проводить. И знаете, что выяснили? Что нашего директора застрелил капитан Мазепа. Ну из «Трембиты». Не делайте больших глаз, у вас плохо получается. Слишком вы девушка по натуре искренняя, редкая для нашего фальшивого времени. – И как бы а скобках добавил: – Комплимент.
 – Спасибо, – отозвалась Алина.
 – Но застрелил, – продолжал Шухрат Ибрагимович, – совершенно, на наш взгляд, справедливо. То есть даже повышенно справедливо: за такое же преступление директор сам, собственноручно наказал своего бармена точно таким же образом. То есть внутренне, так сказать, собственную гибель утвердил, одобрил, резолюцию в уголке наложил. Вы извините, до смешного люблю сладкое, – и гость-хозяин отправил в рот очередной сладкий кусок.
 – Так все-таки бармена убил директор?
 – Али-и-ина Евгеньевна, – неразборчиво, из-за за бившего весь артикуляционный аппарат сладкого месива, но явно укоризненно пропел Шухрат Ибрагимович и округлил глаза. – А вы что, сомневались? Хороша невеста: так скверно думать о собственном возлюбленном. – Шухрат Ибрагимович проглотил наконец содержимое рта, запил мелкими, громкими глоточками и пояснил: – Бармен не перевел причитающиеся директору бабки. Зажал. Замылил…
 – Вы вот сказали, – перебила Алина, – за такое же преступление.
 – Сказал, – согласился Шухрат Ибрагимович.
 – То есть, по-вашему, на сей раз директор не перевел бабки, – интонационно выделила Алина словцо, – Богдану?
 – Не по-моему, а так оно и было. Бедная Алина Евгеньевна! – сокрушился гость. – Может, тортику?
 – Директор Богдану?
 – Ну разумеется. Он обещал ему десять тысяч.
 – Сколько-сколько? – переспросила Алина с сильным и даже отчасти ироническим недоверием.
 – Полагаете, Алина Евгеньевна, что из-за такой мелочи Мазепа не стал бы марать рук? Ну это как для кого. Для нас это, может, и впрямь мелочь, а для капитана Мазепы… Да возможно, и для вас. Долларов, долларов!
 – Долларов? – изумилась Алина.
 – Разумеется. Кому ж сейчас нужны деревянные? Обещал открыть счет в Швейцарии. Мало что обещал – соврал, что уже открыл.
 – Во-он в чем дело, – протянула Алина, вспомнив капитанову веселую фразу на вечеринке у Ивана, когда тот демонстрировал на экране слайд с изображением здания Объединенного швейцарского банка. – Тот самый, в котором у меня нету ни франка?..
 – Именно в этом дело, Алина Евгеньевна, именно в этом.
 – Не-ве-ро-ят-но! – выдохнула Алина.
 – Да что ж тут невероятного? – кажется, даже разволновался Шухрат Ибрагимович. – Что невероятного? Невероятно, что существует еще справедливость? А вы знаете: в любом обществе должны быть структуры, в которых справедливость существует. Несмотря ни на что! Называйте эти структуры, как вам заблагорассудится, хоть мафиями, суть не в названиях. А ведь и любое государство, заметим в скобочках, всегда не что иное, как мафия, только порою из-за его величины ему приходится структурироваться глубже. И если оно, государство, не может обеспечить справедливость в каждом отдельном частном случае…
 – Постойте-постойте! – снова перебила Алина. – А… за что Богдану должны были заплатить?
 – Как то есть за что? За то, что он дал возможность директору выйти сухим из воды. В случае с убийством бармена. Мазепа с директором, оказывается, друзья юности были. Ну вот столковались по-приятельски.
 – А покушения… покушения были?
 – На кого?
 – Как на кого? На Мазепу, конечно.
 – Вы так говорите, Алина Евгеньевна, будто ни на кого другого и покушаться нельзя, – обиделся Шухрат Ибрагимович.
 – Так были или нет?
 – Ну одно, во всяком случае, зарегистрировано. А были ли… Право слово, Алина Евгеньевна, вы меня разочаровываете. Я, честно говоря, такого количества вопросов от вас не ожидал. Ну разве детали какие-нибудь, думал, захотите для себя прояснить, мелочи… Уверен, были. Вы давно уж догадались. Обо всем. Это, наверное, потому, знаете, что комплексую в отношении журналистики… Литературы с большой буквы. Вот и считаю: раз журналистка хорошая, так и все остальное должна делать на том же уровне. А это претензии, разумеется, непомерные. Несправедливые. Так что беру свои слова назад. Не все, конечно, только обидные. Извиняюсь, как говорится.
 – А «зауэр» Мазепа просто обнаружил и изъял, – как бы сама себе отвечая, негромко пробормотала Алина.
 – Зажилил, – поправил Шухрат Ибрагимович, прожевывая очередной кусок торта. – Заныкал. Зажал.
 – Ну и… – после долгой паузы, которою Шухрат Ибрагимович с удовольствием воспользовался, чтоб налакомиться едва ли не вдоволь, протянула Алина.
 – Что ну и? – спросил он
 – Зачем вы мне все это рассказали?
 – А-а, Господи! Действительно, совсем позабыл. Заболтался. Вы обаятельны. Торт великолепен. Теневой торт. Мафиозный. Вот л позабыл. А заглянул я к вам, кроме, разумеется, заботы о вашем здоровье, в сущности, по пустяку: передайте капитану Мазепе, что, первое, наказал он директора «Трембиты» правильно, справедливо и никто к нему не в претензии, пусть не нервничает.
 – А он… нервничает? – спросила Алина.
 – Вам виднее. По-нашему, должен бы. Я 6, например, на его месте первничал. Второе, деньги ему переведены в тот самый банк, и не десять тысяч, а пятьдесят: пять – проценты за просрочку вдобавок к тем десяти, остальные тридцать пять – в качестве приглашения работать в структуре…
 – Шантаж? – поинтересовалась Алина.
 – Помилуй Бог! – категорически не согласился гость. – Талантливые люди должны работать только по собственному искреннему желанию. Только свободно. Иначе нет смысла. Капэдэ падает.
 – Какие вы, однако! – едва ли не восхитилась Алина.
 – Да уж! Так-кие! – передразнил Шухрат Ибрагимович ее интонацию. – И потому капитан Мазепа может от сотрудничества с нами отказаться. Совершенно безопасно для себя отказаться. И для вас. Деньги в этом случае будут просто… подарком.
 – Хорошие подарочки! – попыталась Алина убить Шухрата Ибрагимовича презрением.
 – Правы, правы. Опять неудачное слово. Деньги будут премией восхищения! Что-то вроде Ленинской. Но в одиночку работать пусть больше не суется. За нашей спиною. Такие вещи проходят только один раз. Убьем. И вас тоже. Причем вас – сначала и при нем. Да, чтоб не было ощущения очередного надувательства, вот… Можно проверить хоть завтра, в «Березке», – и представитель пресс-центра выложил на сервировочный столик пластмассовый прямоугольник кредитной карточки.
 Алина хмыкнула как-то странно, потом еще раз, еще… Хмыканья слились в веселый хохот.
 Шухрат Ибрагимович глянул озабоченно.
 – Не бойтесь! – давилась от смеха, махала ладошкою Алина. – Не поехала я, не шизанулась! Просто смешно… Смешно-о!..
 Шухрат Ибрагимович впервые за все наше с ним зна комство несколько смутился, переспросил даже:
 – Смешно?
 – Ну да, – пояснила Алина, так и не в силах прервать хохот. – Сколько уж я слышала, сколько читала… писала даже… про эти… мафиозные структуры… И знаете, до самого сегодняшнего вечера не верила. Не ве-ри-ла!
 И продолжила хохотать.




 Свадьба в «Трембите»


 Новый бармен протирал стаканы, новый директор приветливо улыбался в служебных дверях, разлюбезная Ниночка прислуживала за столом – капитан Мазепа играл свадьбу а «Трембите». В той самой «Трембите», где Алина уже однажды играла свою свадьбу, в той самой «Трембите», где полтора года назад… ну словом, в той самой «Трембите».
 Народу за столом было скромно: родители, человек десять друзей-подружек с обеих сторон, в числе которых Иван и Гаврилюк с загипсованной рукою на перевязи да полковник в белом кителе рядышком с Шухратом Ибрагимовичем.
 Свадьба не то что б катилась к концу, но явно была уже на второй трети. Очередной тост вызвал очередное «горько» Капитан с Алиною поглядели друг на друга, встали и, хоть «горько», по всему ясно, звучало не в первый и даже не в пятый раз, поцеловались протяжно и с большим удовольствием. Гости считали:
 – Раз… два… три… – и досчитали, кажется, до тридцати.
 Полковник встал говорить тост.
 – Дорогие друзья. В каком-то смысле именно я считаю себя виновником происходящего здесь торжества: ведь если бы мне не пришло в голову пригласить три месяца назад Алину Евгеньевну в управление с целью… Полковник говорил долго, а Алина с Богданом тем временем шептались.
 – Неужели просто из-за денег? Ну признайся: ты ведь его боялся? С детства? Ну в подсознании, разумеется?
 – Кого?
 – Не валяй дурака, – кивнула Алина в сторону нового директора. – Коляню. Или в знак благодарности, что он тебя тогда спас? Или это ты мстил за маму? Мама-то была?
 – Как это? – изумился капитан. – Как это – была ли мама? Вон она, мама, сидит. И папа.
 Но Алину уже поглотила поразившая ее свежая идея.
 – Или… платил за разбитую жизнь той… женщины?
 – Хочешь все-таки меня оправдать? – усмехнулся Мазепа в недавно отросшие шляхетские пшеничные усы. – А если так и не получится? «Любовь Яровую» читала? Или нет, лучше «Сида». Трагичнее. А, ч-черт, едва не забыл! – хлопнул себя по лбу. – Подарок! – И вытащив из кармана «смитт-и-вессон», передал, под столом жене. – Отличная идея: стреляешь в меня, потом застреливаешься сама. Пиф-паф, ой-ой-ой! Трагическое разрешение конфликта между долгом и чувством, Обойма заряжена. И предпочтительней не оттягивать: самые эффектные и время, и место.
 – Думаешь, струшу? – вполне серьезно спросила Алина, потом отстранилась от капитана и медленно передернула затвор.
 Сняла пистолет с предохранителя… [2] 




 Ероплан с прицепом


 Перед одним из контрольно-пропускных пунктов западной границы СССР выстроилась неимоверной длины вереница автомобилей, километра не меньше чем на три. Очередь давно превратилась в лагерь. Люди здесь живут: где-то раскинуты тенты, где-то поставлены палатки, малые дети ползают в пыли, еще теплой под ясным солнышком, несмотря на начало октября. Прыгая по ухабам, капитанов «шевроле» не «шевроле», работающий на сей раз локомотивом (ибо тянет за собою прицеп, где устроилась привязанная к бортам растяжками Алинина «Ока»), лихо объезжает многодневную эту очередь. На крыше «шевроле» не «шевроле» – багажник, на котором покачивается привязанная бельевой веревкою инвалидная коляска отца, салон полностью забит разнообразным барахлом, едва оставлено место для самого водителя, Алины и папы с мамою. Возмущенный совок ревет тысячеголосым клаксоном и высылает делегатов под колеса «шевроле» не «шевроле» остановить сукина сына, который хотит быть умней других. Алина взвизгивает, хватает мужа за руку, когда тот или иной делегат возникает прямо перед капотом; держится за сердце отец и строит трагическую мину невинного страдальца; мама закусила губу, побелела, как тогда, в горах. Эти реакции близких переполняют наконец чашу терпения Мазепы. Он на минутку останавливает автомобиль, достает из бардачка синюю проблесковую мигалку, шлепает – на магнитной присоске – на крышу «шевроле» не «шевроле», провод сует в прикуриватель, щелкнув попутно тумблером, включающим скрытую за радиаторной решеткою сирену, которая сперва заглушает, а потом и вполне затыкает клаксоны. Синие сполохи пунктирно мертвят лица наиболее ярых борцов за справедливость.
 Растолкав передних очередников, которые, трепеща еще перед атрибутами власти, пятятся и расползаются, словно раки, вываленные из ведра, «шевроле» не «шевроле» выруливает прямо к шлагбауму.
 – Тю-у! Бохдан! – узнает капитана капитан-пограничник. – С усим симийством! Ты шо, в отпуск собрався?
  – Нет, – отрицательно мотает Мазепа головою. – … [3]  
 Словом, пиф-паф, ой-ой-ой!
  Магнитогорск – Москва, 
  февраль 1991 – май 1992