Сегодня и ежедневно   ::   Драгунский Виктор

И все-таки она сделала над собой усилие и, немного приподняв хобот, тихонько и длительно дунула мне в лицо.

- Узнала, - сказал Панаргин голосом, полным нежности. - Ну что за животное такое, девочка ты моя...

- Да, - сказал я, - узнала, милая.

И я вынул из пакета плюшку и протянул ее Ляльке.

- Лялька, - сказал я, - Лялька, на булку.

Она снова подняла свой слабый хобот. Дыхание у нее было горячее. Я держал сладкую пахучую булку на раскрытой ладони. Но Лялька нерешительно посопела и отказалась. Хобот ее равнодушно, немощно и на этот раз окончательно повис над полом. Я прислонил пакет с булками к тумбе.

- Что такое, - сказал я, - еду не берет. Температура, по-моему.

- Ну, да, - сказал Панаргин, - простыла, наверно. Здесь сквозняки, черти бы их побрали, устроили ход на задний двор, а дверь не затворяют, дует прямо по ногам, ее и прохватило. Она же хрупкая. Не понимают, думают, раз слон, так он вроде паровоза, все нипочем, и дождь и ветер, а она хрупкая.

- Кашляет?

- Да нет, не слышно, а дышит трудно.

- И давно она так?

- Да с утра. И завтракала лениво. Я обратил внимание - плохо ест.

Я зашел сбоку и стал обходить Ляльку постепенно, вдоль туловища, и прикладывал ухо к наморщенной и шуршащей Лялькиной коже. Где-то, далеко внутри, как будто за стеной соседней комнаты, мне услышались низкие однообразные звуки, словно кто-то от нечего делать водил смычком по басовой струне контрабаса.

- Бронхит, по-моему, - сказал я.

- Только бы не воспаление легких, боже упаси.