Дело Бродского   ::   Гордин Я

Это свойство бытового поведения, создававшее, как всякому понятно, немалые трудности для самого Бродского и для окружающих (я могу писать об этом со спокойной душой, поскольку мы с Иосифом не поссорились ни разу), непосредственнейшим образом сопряжено было и с характером дарования Бродского. Но об этом несколько позже.

Второй, не менее важной его чертой тех лет кажется мне максимальная интенсивность проживания любой ситуации -- как бытовой, так и интеллектуальной. Эта интенсивность проживания и восприятия -- в совокупности с общей необычайной одаренностью -- сделала Бродского к двадцати четырем годам по-настоящему образованным человеком, легко овладевавшим иностранными языками -- самоучкой! -- знатоком не только русской и советской, но и польской, и англоязычной поэзии. В то же время интенсивность эта и привлекала, и пугала окружающих. Ужо тогда можно было услышать оценки его личности (даже от людей, высоко ценивших его дарование) вполне противоположные.

Свобода, в том числе и внутренняя, даром не дается. Да простится мне эта необходимая здесь банальность.

Две эти черты заставляли Бродского вести себя, на взгляд многих -особенно людей скованного сознания, я уже не говорю о сознании охранительном,-- совершенно дико, вне общепринятых правил игры.

В конце 1958 года я делал на заседании студенческого научного общества доклад на тему "Звериность" в поэзии двадцатых годов", на материале творчества Сельвинского и Луговского ( "Звериность -- это цветение сил..." и т. д. И. Сельвинский.). На заседание я пригласил Бродского.