Обрученные с идеей (О повести Как закалялась сталь Николая Островского)   ::   Аннинский Лев

Не ходя далеко, - вот судьбы людей его типа, комсомольских вожаков 20-х и 30-х годов. Если брать только высший эшелон, - все подряд идут под расстрел:

Шацкин, Смородин, Чаплин, Косарев... Только Мильчаков и уцелел лагерем "отделался". Нет, этот тип плохо уживался с эпохой беспрекословной консолидации - тип борца, сжигаемого внутренним пламенем.

Что могла сделать с Островским эпоха победившего "культа личности", от которой он ушел в смерть?

Задним числом отполировать до школьной бесспорности. Оскопить, отгладить до степени "обязательного образца", муми-фицировать, обернувши страшным смылом неосторожное кольцовское слово. В статье Кольцова именно это слово: "мумия" - покоробило Островского, и правильно: вот уж в ком не было ничего музейного!

Сделать из него нечто музейное, казенное можно было только задним числом, за чертой гроба. Живой он не вписался бы в ситуацию 1937 года, как не вписались самые честные люди того, косаревского племени. Так или иначе, конец был неизбежен, и воистину в декабре 1936-го Островский умер "вовремя"; он не переступил линии 1937 года - тридцатидвухлетний "молодой писатель", "старик", успевший помахать саблей в открытой драке.

Он шутил: "В первый период я был здоров, во второй период действительно тяжело болен, а в третий - тоже болен, пожалуй, но с точки зрения разбирающихся в медицине".

Третий период - развязка, завершение судьбы, ее конечный смысл.

Удивительно: юноша Островский страшно серьезен, углублен в себя.