Русские плюс...   ::   Аннинский Лев

Пусть это самое счастье оплачено, отработано, пусть неотъемлемо, как пульс: державное, милостивое. Все равно: невыносимо!

Абсурд существованья емлю телом жадным…

Из этой сюрреалистической формулы извлекаются все оттенки социального устроения, вымоленного у истории, но и невыразимость того, что не вымолишь. Повеситься бы от этого счастья…

Юлиан Тувим, как и Ярослав Ивашкевич, — поэт воздуха. Только в этом воздухе он — над бездной.

Звезды? Так в них он бродит, как в сугробах снега. Покой? Так будет время ночного ночлега. Что ж? Молитва? О чем же? Не знаю. Молитва.

Ивашкевич свое «не знаю» вкладывал в уста Бога. То был в известном смысле диалог равных. Тувим — богоборец — замолкает сам. На все годы, что отпускает ему судьба после войны, по возвращении из Америки.

Почувствовав смерть, он пробует договорить Богу. Это не диалог равных…

Покажись хоть мельком,

Хоть бы издалече

(Шагов хоть бы за сто…)

Дотащусь до встречи

Призраком, калекой,

Лишь бы показался!

Сквозь стены: парламента — молельни — читальни — общины кинематографа — парламента — проступает война:

…Умер — но дополз бы!

Так солдат с мольбою,

Хоть и кровью залит,

До святой фигуры

В поле доползает…

Это предсмертные стихи. Август 1953-го. Смена эпох.

Вот уже недолго,

Вот конец уж муке:

Вот уже Мадонна

Протянула руки.

За грань — не ступил. Умер на пороге.