JК
Так называемая личная жизнь :: Симонов Константин
Страница: 510 из 822И все-таки, нет, не на таком уже детском, каким оно было два года назад, когда она провожала его под Харьков. Лицо стало шире и заострилось в скулах, и губы стали шире - уже не детские, а женские губы. "Большая, совсем, совсем большая девочка!" - подумал Лопатин.
Продолжая глядеть на него, она несколько раз подряд моргнула, но не заплакала.
- Не д-дочь, а кремень! - сказал Гурский, подсевший на табуретку с другой стороны койки. - У меня, старого циника, п-понимаешь, очки вспотели, а она не п-плачет.
Он снял очки и стал протирать их носовым платком - кто его знает, шутил или серьезно, с ним никогда не знаешь до конца.
- А я никогда не плачу, - сказала Нина с вызовом в голосе. И, смутившись, добавила: - Больше никогда не плачу. - Вспомнила, наверное, как тогда, в сорок втором, уткнулась отцу в шинель и зарыдала при том же самом Гурском, которому сейчас сказала, что никогда не плачет.
- В общем, близко к истине, - сказал Лопатин, глядя и неизвестно как попавшие сюда вдруг из Омска зеленые круглые глаза дочери и вспоминая обильные и незатруднительные слезы ее матери.
- Кто тебя привез?
Лопатин повыше подтолкнул под себя подушки и сел на кровать.
- Сюда - Борис Александрович, - сказала Нина, поворачиваясь к Гурскому.
- Не Борис Александрович, а дядя Боря. Мы с т-тобой договорились об этом всего д-два года назад, не так давно, чтоб уже забыть.
Она улыбнулась. И Лопатин улыбнулся вместе с ней, подумав, что в ее семнадцать - пятнадцать - это очень давно.
Продолжая глядеть на него, она несколько раз подряд моргнула, но не заплакала.
- Не д-дочь, а кремень! - сказал Гурский, подсевший на табуретку с другой стороны койки. - У меня, старого циника, п-понимаешь, очки вспотели, а она не п-плачет.
Он снял очки и стал протирать их носовым платком - кто его знает, шутил или серьезно, с ним никогда не знаешь до конца.
- А я никогда не плачу, - сказала Нина с вызовом в голосе. И, смутившись, добавила: - Больше никогда не плачу. - Вспомнила, наверное, как тогда, в сорок втором, уткнулась отцу в шинель и зарыдала при том же самом Гурском, которому сейчас сказала, что никогда не плачет.
- В общем, близко к истине, - сказал Лопатин, глядя и неизвестно как попавшие сюда вдруг из Омска зеленые круглые глаза дочери и вспоминая обильные и незатруднительные слезы ее матери.
- Кто тебя привез?
Лопатин повыше подтолкнул под себя подушки и сел на кровать.
- Сюда - Борис Александрович, - сказала Нина, поворачиваясь к Гурскому.
- Не Борис Александрович, а дядя Боря. Мы с т-тобой договорились об этом всего д-два года назад, не так давно, чтоб уже забыть.
Она улыбнулась. И Лопатин улыбнулся вместе с ней, подумав, что в ее семнадцать - пятнадцать - это очень давно.