Так называемая личная жизнь   ::   Симонов Константин

Начальственной строгости Лопатин не проявил. Если за годы войны и приобрел некоторый запас ее, то не для таких, ставивших его в тупик, случаев. Но к добрым чувствам, как умел воззвал и банку мясных консервов отдал.

Проводником вагона была пожилая, высокая, как гренадер исхудалая женщина. Консервам она обрадовалась, а о своих пассажирах отозвалась коротко, но разнообразно:

- Всякие ездют! Люди и нелюди... В прошлый рейс одни одного - пьяный бутылкой, а тот его - из нагана... Сдали их одного в Теогепеу, а другого на кладбище. - Словом, насчет пассажиров успокоила, а про дочь сказала: Если вдруг чего, к себе возьму. Сочувствую вам, товарищ фронтовик, что вы за свою дочь переживаете. А мне уже переживать не за кого - ни мужа, ни сына.

Костистые скулы ее горели нездоровым румянцем - не то трепала лихорадка, не то причиной был даровой глоток сырца или самогонки, - на свой деньги ей это не по карману.

Нина тревоги не проявляла, слушала разговор, как будто он ее не касался. И только в последнюю минуту, уже из окна вагона, высунувшись рядом с грудастой, во весь голос кому-то что-то кричавшей теткой, сказала потянувшемуся, чтобы услышать, отцу:

- Не беспокойся за меня, пожалуйста. Я же за тебя не беспокоюсь... А то, если ты начнешь беспокоиться, я тоже начну. В отместку!

Она просила его не беспокоиться, а он все равно беспокоился. Она пыталась шутить, а ему шутить не хотелось.