JК
Санктпетербургские кунсткамеры :: Говоров Александр
Страница: 126 из 309Видите, гребут каторжники в цепях, а лица их загорожены бортиком?
Все присмирели, даже старый генерал-фельдмаршал. Всем пришла на ум пословица: от сумы да от тюрьмы не отказывайся.
— А кто там на этой каторге наверху сидит? — спросил граф Рафалович, который тоже оказался в числе приглашенных и которому как иноземцу русские пословицы на ум не приходили.
— Это Полторы Хари.
— Кто, кто? — вскричали ее спутники.
— Полторы Хари. Это прозвище такое. Он их конвойный начальник. Видите, на васильковом кафтане галун золотой, широкий — офицер.
— Все-то вы знаете, — залебезил Рафалович, поймал на ветру подол широченной юбки маркизы и поцеловал кружева.
— Еще бы мне не знать! — весело воскликнула маркиза и отобрала край платья у любезника графа. — Может, я сама той каторжницей была.
— Шутите! — воскликнули спутники и принялись обмениваться притчами [37] про каторгу, про татей и татебниц. А маркиза сидела задумчивая, в их беседу не вмешиваясь.
И вдруг она вскочила, протягивая руку вслед удаляющейся каторге.
— Глядите, глядите! Кто это там у них? Боже, какое страшилище!
Последний с краю на каторге отбивал такт молотком, чтобы взмахи гребцов были равномерны. На его руке, поднимавшей молоток, поблескивала цепь.
— Наверное, у него ноздри вырваны, — сказал князь Репнин, по-старчески прищуриваясь. — Нет, ноздри, пожалуй, целы. Зато на щеке у него клеймо — «тринадцать». Цифрами в Рогервике клеймят за военные мятежи. Вор, видать, первейший!
Настроение было подпорчено.
Все присмирели, даже старый генерал-фельдмаршал. Всем пришла на ум пословица: от сумы да от тюрьмы не отказывайся.
— А кто там на этой каторге наверху сидит? — спросил граф Рафалович, который тоже оказался в числе приглашенных и которому как иноземцу русские пословицы на ум не приходили.
— Это Полторы Хари.
— Кто, кто? — вскричали ее спутники.
— Полторы Хари. Это прозвище такое. Он их конвойный начальник. Видите, на васильковом кафтане галун золотой, широкий — офицер.
— Все-то вы знаете, — залебезил Рафалович, поймал на ветру подол широченной юбки маркизы и поцеловал кружева.
— Еще бы мне не знать! — весело воскликнула маркиза и отобрала край платья у любезника графа. — Может, я сама той каторжницей была.
— Шутите! — воскликнули спутники и принялись обмениваться притчами [37] про каторгу, про татей и татебниц. А маркиза сидела задумчивая, в их беседу не вмешиваясь.
И вдруг она вскочила, протягивая руку вслед удаляющейся каторге.
— Глядите, глядите! Кто это там у них? Боже, какое страшилище!
Последний с краю на каторге отбивал такт молотком, чтобы взмахи гребцов были равномерны. На его руке, поднимавшей молоток, поблескивала цепь.
— Наверное, у него ноздри вырваны, — сказал князь Репнин, по-старчески прищуриваясь. — Нет, ноздри, пожалуй, целы. Зато на щеке у него клеймо — «тринадцать». Цифрами в Рогервике клеймят за военные мятежи. Вор, видать, первейший!
Настроение было подпорчено.