Георгес или Одевятнадцативековивание   ::   Покровский Владимир

только вздыхала и, поджав губки, качала головой, а Вера возмущенно кричала: "Мама! Думайте, о чем говорите!"

- Я знаю, ох, я знаю, - все повторяла И.В. и с тем ушла, огорчась и на дочь, и на ее любовника непутевого. У нее тогда что-то начиналось с ногами.

- Проводи меня до трамвая, - сказал я Вере. - Мне еще на работу заглянуть надо.

На трамвайной остановке она сказала:

- А ты правда группешник хочешь?

Я сначала даже не понял.

- Какой еще группешник?

- Понимаешь, мама у меня - очень тяжелая, с большими прибабахами, но очень мудрая женщина. Я все думаю, почему она вдруг про этот группешник заговорила?

- Окстись, милая. Совсем ты обалдела, - любовным тоном ответил я. "Мама, думайте, о чем говорите!". Может, она и мудрая, твоя мама, но здесь она совсем не про то. Она не от мудрости такое сказала, а просто, чтоб подъелдыкнуть. Это развлечение вообще не моего типа. Удовольствие от группешников могут получать только одноклеточные - наподобие фюреров или вышибал из бара.

Она улыбнулась, поцеловала меня и мы приступили к самому неприятному акту, сопровождавшему наш роман, как рыба-лоцман акулу - к акту расставания.

Какие-то слова, неотрывные взгляды, - глупо все, но я ничего не мог поделать с собой. Как будто навсегда расстаешься. Теперь-то я ей только звоню.

Мы пропустили два трамвая и я начал опаздывать, и она сказала: "Иди".

Потом я понял - Вера не поверила, что мне не нужен группешник. Дурочка. Она свято ненавидела свою мать и люто ее любила, она ее ни в грош не ставила и верила каждому ее слову. Она от матери неотделима была.