Нет повести печальнее на свете...   ::   Шах Георгий Хосроевич

– Потихоньку поправляется, не беспокойся. Что до твоей матери, то ей пришлось пожертвовать тремя своими платьями, чтобы одеть синьору Петру.

– Что за дурацкое имя?

– Прошу не оскорблять моих чувств, – возмутился наставник, теперь уже, правда, бывший. – Так звали мою первую возлюбленную. Какая была дива! Души во мне не чаяла. До сих пор пишет прелестные письма.

– А Гель?

– О нем пока ничего не известно. Не жалей, – жестко сказал Сторти, – он того не стоит.

Рому горько было слышать такой бескомпромиссный отзыв о своем брате от мягкого и великодушного Сторти, но он не стал возражать. Даст бог, Гель возьмется за ум, материнская отповедь не может пройти для него бесследно.

– Ну а сам ты, дружище, как твои дела?

– Превосходно. Меня наконец выставили из Университета, чего я давно и безуспешно добивался. Я теперь вольная птица, начну по твоему примеру изучать математику или стану философом, как наш любезный хозяин.

– Насколько я могу судить, вы философ от природы, – сказал Дезар.

– Мерси, синьор, за комплимент, хотя, будучи агром, я должен был возмутиться.

– Сторти, милый, мне так стыдно, что из-за нас вы лишились своего места, – сказала Ула.

– Не тревожься, девочка, я не пропаду. Не будем говорить об этом, сейчас у нас дела поважнее. – Он сходил в переднюю, принес оттуда саквояж, распахнул его и сказал Рому: – Вот, облачайся.

– Что там?

– Платье для племянницы синьоры Петры.