Ржавое зарево   ::   Чешко Федор

Издельное подобье Горютиной дочери мерно покачивалось в лад с несущимся от могилища стройным пением ржавых, а глаза девчонкины… Ослюдянелые, неживые, они пугали бездонностью открывшейся в них пустоты. Пустоты, среди которой вздрагивали и разрастались мутно-бурые сполохи.

Издельное подобие вспомнило, кому обязано плотью и живым дыханием. Верней, память обрели именно плоть и дыхание. Собственную память, отличную от памяти разума. И рвались теперь к тому, из чего были сотворены. К СВОИМ.

Перехватив тревожный Мечников взгляд, подлинная Горютина дочь шагнула к Мыси, замерла на миг и вдруг, изо всех сил размахнувшись, ударила бывшую златую богиню в лицо стиснутым до белизны кулачком. Кулачком крепким и острым, как косулье копытце.

Мысь шатнулась, скрючилась было, прижав ладони ко рту, но тут же отдернула руки, выпрямилась и просипела, еле шевеля расквашенными губами:

— Еще!

Векша ударила еще раз (как показалось Кудеславу — не без удовольствия) и замахнулась вновь, но Мысь торопливо взвизгнула:

— Хватит! — Она осторожно потрогала вздутые кровоточащие губы, стремительно заплывающий глаз и всхлипнула. — Ишь, расходилась…

— Отпустило? — спокойно спросила Векша, потирая кулак.

— Да. — Мысь шмыгнула носом, отодвинулась на шаг-другой. — Ты, ежели меня вновь скрутит, больше не бес… об… об-беспокои-ой!-вай!-вайся. Я теперь и сама… твоими стараниями. Теперь мне лишь губу облизнуть аль сощуриться — враз голова просветлеет… потому как искры из глаз… — Она снова шмыгнула носом. — А знаешь, от того наважденья и прок был.