Самый далёкий берег   ::   Бушков Александр Александрович

— Обязан я морочить голову простодушным славянам — в данном случае в вашем очаровательном лице, Лидочка, — или уже как?

— Ишь как чешет, — сказал Кирьянову бессмысленно и благодушно ухмылявшийся Митрофаныч. — Со всей раскованностью и непозволительными в былые времена терминами. Не попадал, сокол ясный, под кампанию насчет безродных космополитов… Смелые вы все нынче, аж завидно…

— Ну, можно подумать, что вы под те кампании попадали, — сказал Кирьянов равнодушно. — Как ни прикидывай, а года вы самое раннее с сорок которого-то…

— А кто спорит? — пожал плечами Митрофаныч. — Я так, чисто теоретически абстрагирую. Ты на меня не зыркай, Степаныч, этак демократически, я ж не антисемит какой-нибудь, а натуральный тоже жидомасон, как все мы тут, грешные… Тебе полковник не объяснял, что все мы тут, собственно говоря, и есть те самые масоны?

— Объяснял.

— То-то и оно… Все мы, кочуя по Вселенной, в каком-то смысле и есть те самые безродные космополиты. А если конкретизировать о евреях, то никого я так не уважал, как Соломона Рафаиловича Мильштейна, потому что мужик был лихой, спасу нет… И помер лихо, паля из двух тэ-тэшек по Никиткиной шпане… Выпьем, Степаныч, за лихих?

— А что ж не выпить, — сказал Кирьянов, наполняя рюмки.

Компания понемногу редела. Ушел Шибко с жавшейся к нему белобрысой, ушел Кац, на ходу вкручивая что-то завлекательное хохотавшей брюнетке. Жакенбаев и Трофим выпивали в уголке, без единого слова, общаясь кивками и улыбками с лицом старых собутыльников, предельно удовлетворенных именно таким способом общения и компанией друг друга.