JК
Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу :: Смирнов Леонид Эллиевич
Страница: 91 из 574Днем ледок растаял, и отряд снова шел по раскисшей земле, по единой сибирской дороге, протянувшейся, казалось, от самого Уральского Камня и до Охотских морей.
– Уж больно много в наших краях чертовщины. И шагу не ступить, чтоб не спотыкнуться. Чуть ли не у каждого кого-нибудь в роду нечисть поганая сгубила. Тетку мою Дарью лобоста утопила ни за что ни про что, – бубнили за спиной.
Не было сил даже голову повернуть, глянуть, кто там брешет так складно. В чугунке моем гудело первое в жизни похмелье, распирало его тяжким, тошным варевом.
– Жара была в то лето как на адских сковородах. Не продохнуть. А пшаничка-то ждать не станет – жать самое время. Перестоит – беда… Только к полуночи отпустили Дарью с гумна. И пошла она на речку – пот дневной да пыль полевую смыть. Веночек из васильков сплела, косы русые распустила – ангел сущий. Красавица была писаная, и до того хороша, и до того себя любила, что всем ухажерам своим от ворот поворот давала. Прынца все ждала, чтоб в тереме золоченом жить да кажный божий день наряды менять. И дождалась…
– Красавица, значить… А ты чего тогда такой прыщавый, глаза – пуговицы, а нос картошкой?
– Перебить каждый может! – огрызнулся рассказчик. – Невелик труд! Понимания ни на грош – вот сам теперь и рассказывай! – Умолк.
– Да ты не обижайся, Федул. Но сам посуди…
– Ладно уж… В бабку мою Дарья уродилась, а батя мой, брат ейный, – в деда. Испокон веку кого из Прохоровых ни возьми – либо рожа крива, либо мозги набекрень.
– Уж больно много в наших краях чертовщины. И шагу не ступить, чтоб не спотыкнуться. Чуть ли не у каждого кого-нибудь в роду нечисть поганая сгубила. Тетку мою Дарью лобоста утопила ни за что ни про что, – бубнили за спиной.
Не было сил даже голову повернуть, глянуть, кто там брешет так складно. В чугунке моем гудело первое в жизни похмелье, распирало его тяжким, тошным варевом.
– Жара была в то лето как на адских сковородах. Не продохнуть. А пшаничка-то ждать не станет – жать самое время. Перестоит – беда… Только к полуночи отпустили Дарью с гумна. И пошла она на речку – пот дневной да пыль полевую смыть. Веночек из васильков сплела, косы русые распустила – ангел сущий. Красавица была писаная, и до того хороша, и до того себя любила, что всем ухажерам своим от ворот поворот давала. Прынца все ждала, чтоб в тереме золоченом жить да кажный божий день наряды менять. И дождалась…
– Красавица, значить… А ты чего тогда такой прыщавый, глаза – пуговицы, а нос картошкой?
– Перебить каждый может! – огрызнулся рассказчик. – Невелик труд! Понимания ни на грош – вот сам теперь и рассказывай! – Умолк.
– Да ты не обижайся, Федул. Но сам посуди…
– Ладно уж… В бабку мою Дарья уродилась, а батя мой, брат ейный, – в деда. Испокон веку кого из Прохоровых ни возьми – либо рожа крива, либо мозги набекрень.