Страница:
4 из 17
Точно море и небо, нетленна
И хрупка, как морская волна;
В волосах ее белая пена,
А в зрачках у нее - глубина.
Вот ступила на берег пустынный,
На песке отпечатала след,
И улыбка в глазах ее длинных,
Задрожав, зачинает рассвет.
Вот садится на камень прибрежный
Возле самых лепечущих вод
И кого-то настойчиво-нежно
И доверчиво-тихо зовет.
Все нежней, все невнятней, все тише
Вторит голосу хор аонид...
Тот, кто вслушаться хочет - услышит,
Кто сумеет вглядеться - узрит.
Вот сомкнула блаженные веки
И, покоясь в полдневном тепле,
Захотела остаться навеки
Здесь, на ласковой этой земле.
Но... за камня мохнатою глыбой
Кто-то спрятан... - внезапный рывок
И богиню, как бедную рыбу,
Человечий хватает силок.
О, какой невозможный, мгновенный
Стон! И - снова волна разлита,
На руках победителя - пена,
А в глазах у него - пустота.
Митя Карамазов называл то, что его порабощало, "изгибчиком". Кажется, именно это имел в виду Владимир Соловьев, когда писал о влюбленности в фартук или в косынку. И когда Митя вдруг увидел Грушеньку глазами любви, не делящей женщину на тело и душу, порабощение кончилось, любовь прогнала демонов, любовь готова была на жертву ради мнимого счастья Грушеньки с "прежним, бесспорным".
Я уже понимал это, когда вставал на рассвете, чтобы увидеть картины Дрезденской галереи, "благоговея богомольно перед святыней красоты".
|< Пред. 2 3 4 5 6 След. >|