Одиссея (пер. В. В. Вересаева)   ::   Гомер

Много в рассказе он лжи громоздил, походившей на правду.

Слушала та, и лились ее слезы, и таяли щеки,

Так же, как снег на скалистых вершинах возвышенных тает,

Евром согретый и раньше туда нанесенный Зефиром;

Реки быстрее текут, вздуваясь от таянья снега.

Таяли так под слезами ее прекрасные щеки

В плаче о муже своем, сидевшем пред ней. Одиссей же

В сердце глубоко жалел рыдавшую горько супругу,

Но, как рога иль железо, глаза неподвижно стояли

В веках. И воли слезам, осторожность храня, не давал он.

После того как она многослезным насытилась плачем,

С речью такой к Одиссею опять она обратилась.

«Мне теперь хочется, странник, тебя испытанью подвергнуть.

Если вправду товарищей ты угощал Одиссея

И самого его там у себя, как меня уверяешь,

То расскажи мне, какую на теле носил он одежду,

Как он выглядел сам и кто его спутники были».

Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:

«Женщина, трудно о тех говорить, кто так долго далеко

Пробыл. Теперь ведь двадцатый уж год с той поры протекает,

Как он уехал оттуда и родину нашу покинул.

Все же тебе расскажу я, что память моя сохранила.

Плащ двойной шерстяной имел Одиссей богоравный —

Пурпурный. В этом плаще золотая застежка входила

В парную трубку, а сверху они прикрывалися бляхой:

Пестрый олень молодой под зубами собаки в передних

Лапах ее извивался.