Азеф   ::   Гуль Роман

– Можно, Михаил Рафаилович? Не узнаете?

– Боже ты мой! Да идите же сюда!

Сбросив пальто, Савинков быстро подошел к креслу. Они обнялись. На глазах Гоца были слезы. Он не выпускал руки Савинкова, сжимая ее бессильными больными костями.

Как рад за вас, как рад, – всматривался в Савинкова, – а знаете, изменились, похудели как будто, да что там, немудрено. Ну, садитесь, рассказывайте всё, с самого начала, толком ведь никто еще ничего не рассказал. Верочка! Дай нам чайку и закусить что-нибудь!



6



Савинков рассказывал, как вели наблюдение, как точно знали выезды, как хороша была кухаркой Ивановская, как смело вышли метальщики, как мчались кони, как лежал на мостовой Сазонов, как Савинков не знал, убит ли Плеве, как узнал, как уехал, как в Варшаве его не узнала Ивановская.

– Вы были загримированы?

– Нет.

– Так почему же?

– Не знаю. Помню однажды спрашивал я Егора Сазонова, как вы, говорю, думаете, что мы будем чувствовать после убийства Плеве? Он говорит, – радость. И я ответил, – радость. А вот…

– А вот?

Брови Гоца сошлись.

– А вот, кроме радости пришло что-то новое, люди не узнают на улице.

– Не понимаю, – резко сказал Гоц, – этого я не слыхал ни от Каляева, ни от Доры, ни от Швейцера, ни от Ивана Николаевича. Что же вы чувствуете? «Грех убийства?»

– Нет.

– Так что же?

– Так «что то», – засмеялся Савинков, – неопределенное весьма.

– Опять декаданс, опять ваша героиня, бросившаяся в окно? – заволновался Гоц, ударяя костлявой рукой по ручке кресла.