Ни разбросанной одежды, ни забытой не на месте косметики, ни беспорядка, какой можно былобы увидеть в комнате студентки ее возраста. Никаких книг. Картина, порванная и без рамы: старая ломовая лошадь – мы купили ее на развале, на Портобелло-роуд 111 , как-то утром в субботу, перед самым моим отъездом в Калифорнию. Несколько снимков заткнуты за раму зеркала на туалетном столике: Комптон и его обитатели; и еще один, присланный мною, – «Хижина» в саду у Эйба. Думаю, я пытался найти какие-то доказательства, что Барни бывал здесь… или письма – сам не знаю. Но ящиков я не открывал. На самом деле я пытался отыскать Каро.
Вполне возможно, ее комната в Комптоне была точно такой же; во всяком случае, именно такой была другая ее комната, которую я знал, – в Торнкуме. Все то предприятие мне тоже следует считать провалом, по крайней мере в том, что касалось Каро: еще одно поражение, гораздо более тяжкое, опять-таки нанесено мною же запущенным бумерангом.
Как-то, в начале шестидесятых, она приехала ко мне на Пасху – побыть со мной целую неделю. Ей только что исполнилось одиннадцать, и до сих пор мы с ней никогда не оставались так надолго одни. Я просто трепетал от волнения; она, думаю, тоже. Наш первый день в Лондоне шел через пень-колоду, когда вдруг мы заговорили о ее дедушках и бабушках. Казалось, ее вдруг озарило, что ведь и с моей стороны у нее были дед и бабка, которых она никогда не знала. Я рассказал ей немного о том, как сам жил в ее возрасте, – и заметил искорку интереса, любознательность, нечто абсолютно новое в наших с ней отношениях.