Любавины   ::   Шукшин Василий Макарович

– Давай! Э-э!… Жених споет! Урра-а!… Хэх…

Кто– то не понял, в чем дело, и заорал:

– Горько-о!

Кто– то насмешливо продекламировал:

– Вот моя дяревня, вот мой дом родной…

– Да ти-ха! – опять закричал Шкурупий. – Просим жениха!

Когда заорали, Ивлев заметно побледнел и, стиснув зубы, сидел и смотрел на всех нехорошими, злыми глазами.

– Жени-их!… – стонала своенравная свадьба.

Мария посмотрела на Ивлева, подошла к нему, положила на плечо горячую руку, сказала негромко и требовательно:

– Спой, Петя.

Человек с вылинявшими глазами пробрался к ним, облапал Ивлева сзади и, обдавая горячим перегаром, заговорил в ухо:

– Есенина знаешь? Спой Есенина, а! – и крикнул всем: – Сейчас Есенина, вы! – его не услышали.

Ивлев сшиб со своего плеча тяжелую руку краснолицего, встал и вышел на улицу.

Был тусклый вечер, задумчивый и теплый. Кропотливо, въедливо доделывала свое дело на земле осень. Это – двадцать шестая в жизни Петра Ивлева, самая нелепая и желанная.

Он ушел в дальний конец ограды, сел на бревно, уперся локтями в колени, склонил голову на руки, задумался… Собственно, дум никаких не было, была острая ненависть к людям, визг, суетню и топот которых он слышал даже здесь.

Из дома кто-то вышел… Ивлев вгляделся, узнал Марию, позвал:

– Маша!

Она подошла, присела на корточки перед ним.

– Ну, что?

– Этот бардак надо разогнать. Пусть догуляют сегодня и забудут сюда дорогу.

Мария не сразу ответила.

– Мне весело с ними, – нехотя сказала она.

– Неправда, ты просто от скуки бесишься.

Мария опять долго молчала.

– С тобой-то не веселее, Петя.