Люди, годы, жизнь, книга V   ::   Эренбург И.

Много лет спустя редактор моей книги, дойдя до этого восьмистишия, уговаривал меня изменить последнюю строку: «Почему «и»? Хороню, не сберегли искусство, но сберегли другое…» Да, но и много, очень много потеряли. Почему и вспомнил про искусство? Да потому, что яблоню нужно вывести, вырастить, это не дичок, потому что думал не только о развалинах Новгорода, но и о молодых поэтах, погибших на фронте, потому что для меня искусство связано с подлинным счастьем, с тем высшим миром, где даже печаль светла.

Кто знает, как мы ненавидели войну! А другого не было: фашисты несли с собой днкость, зверства, культ силы, смерть. Народ мужественно сражался, но мы твердо знали, что люди родились не для того, чтобы взрывать танки и гибнуть под бомбами, знали, что враг навязал нам ужасающее затемнение. Я писал (это было вскоре после того, как я увидел виселицу, бородатого предателя):

Скажи, здесь тоже жизнь была,

Дома в горячей зелени?

Молчат и небо, и зола,

И картузы расстрелянных.

И лишь повешенный суров,

Как некий важный маятник.

Отмеривая ход часов,

Без устали качается.

Точнее всего я передал свое душенное состояние в стихотворении, видимо связанном с причитаниями колхозницы над коровой:

По рытвинам, средь мусора и пепла,

Корова тащит лес. Она ослепла.

В ее глазах вся наша темнота.

Переменились формы и цвета.

Пойми - мне жаль не слов - слова заменят,

Мне жаль былых высоких заблуждений.

Бывает свет сухих и трезвых дней,

С ним надо жить, он темноты темней.