JК
Симеон Гордый :: Балашов Дмитрий Михайлович
Страница: 676 из 757Почему у него такое белое лицо? С дороги, с постоянного голода? Впрочем, инок отнюдь не выглядел заморышем: широкий в плечах, он легко, не горбатясь, держал свой стан и выгляделсвежим после долгого своего пешего путешествия (о чем князю Семену не замедлили повестить).
— Почто гость не на кони прибыл? — спросил он все-таки, только чтобы начать разговор.
— От пострижения моего положил я завет ходить ногами, якоже и горний учитель наш Исус Христос! — ответил инок, смягчив суровость ответа светлою улыбкою лица.
А лицо и вправду белое у него, словно бы сеяная мука или снег — или свет? Светлое! «Светоносное», — скажет поздним вечером, проводив гостя, Мария. Семен сам не увидел света, ему казалось только, что в лице инока была необычайная белизна.
Вот они сидят все перед ним: седой, сухоподобранный, словно бы застывший в годах на века Алексий, его совесть, и зов, и совет, и укор; Стефан, коему поверяет он тайны свои и который умеет слушать, и изречь, и утешить порой; и третий, юный, неведомый, пред которым Маша только что невесть почему, опустилась на колени…
Вот они сидят и ждут, а он сам ждет. Утешения? Ободрения? Веры?
«Все ли сказано этому иноку?!» — гневает про себя князь, не понимая уже, зачем звал, зачем послушал Алексия. Еще один монах, еще одна исповедь…
— Я позвал тебя… — начинает он затрудненно, сдвигая сердитые складки лба.
— Прости, князь! — перебивает его молодой инок.
— Почто гость не на кони прибыл? — спросил он все-таки, только чтобы начать разговор.
— От пострижения моего положил я завет ходить ногами, якоже и горний учитель наш Исус Христос! — ответил инок, смягчив суровость ответа светлою улыбкою лица.
А лицо и вправду белое у него, словно бы сеяная мука или снег — или свет? Светлое! «Светоносное», — скажет поздним вечером, проводив гостя, Мария. Семен сам не увидел света, ему казалось только, что в лице инока была необычайная белизна.
Вот они сидят все перед ним: седой, сухоподобранный, словно бы застывший в годах на века Алексий, его совесть, и зов, и совет, и укор; Стефан, коему поверяет он тайны свои и который умеет слушать, и изречь, и утешить порой; и третий, юный, неведомый, пред которым Маша только что невесть почему, опустилась на колени…
Вот они сидят и ждут, а он сам ждет. Утешения? Ободрения? Веры?
«Все ли сказано этому иноку?!» — гневает про себя князь, не понимая уже, зачем звал, зачем послушал Алексия. Еще один монах, еще одна исповедь…
— Я позвал тебя… — начинает он затрудненно, сдвигая сердитые складки лба.
— Прости, князь! — перебивает его молодой инок.