В круге первом (том 2)   ::   Солженицын Александр Исаевич

Левка слышит, как кого-то с грохотом волокут по лестнице, - и вдруг раздирающий вопль потрясает тюрьму: - Товарищи! Привет из холодного карцера! Долой сталинских палачей! Его бьют (этот особенный звук ударов по мягкому!), ему зажимают рот, вопль делается прерывистым и смолкает - но триста узников в трехстах одиночках бросаются к своим дверям, колотят и истошно кричат: - Долой кровавых псов! - Рабочей крови захотелось? - Опять царя на шею? - Да здравствует ленинизм!.. И вдруг в каких-то камерах исступленные голоса начинают:

Вставай, проклятьем заклейменный...

И вот уже вся незримая гуща арестантов гремит до самозабвения:

Это есть наш последний И решительный бой!..

Не видно, но у многих поющих, как и у Левки, должны быть слезы восторга на глазах. Тюрьма гудит разбереженным ульем. Кучка тюремщиков с ключами затаилась на лестницах в ужасе перед бессмертным пролетарским гимном... Какие волны боли в затылок! Что за распиранье в правом подвздошьи! Рубин снова постучал в окошко. По второму стуку высунулось заспанное лицо того же надзирателя. Отодвинув рамку со стеклом, он буркнул: - Звонил я. Не отвечают. [165] И хотел задвинуть рамку, но Рубин не дал, ухватясь рукой: - Так сходите ногами! - с мучительным раздражением прикрикнул он. Мне плохо, понимаете? Я не могу спать! Вызовите фельдшера! - Ну, ладно, - согласился вертухай. И задвинул форточку. Рубин снова стал ходить, все так же безнадежно отмеривая заплеванное, замусоренное пространство прокуренного коридора, и так же мало подвигаясь в ночном времени. И за образом харьковской внутрянки, которую он вспоминал всегда с гордостью, хотя эта двухнедельная одиночка висела потом над всеми его анкетами и всей его жизнью и отяготила его приговор сейчас, вступили в память воспоминания - скрываемые, палящие. ... Как-то вызвали его в парткабинет Тракторного. Лева считал себя одним из создателей завода: он работал в редакции его многотиражки.