Воля и власть   ::   Балашов Дмитрий Михайлович

И там, в горнице, где собралась головка: атаманы местных городков, рядков и починков, охочие воеводы ратных дружин, старики, заслужившие почет в былых боях и походах, решают и спорят о законах этого вольного войска, судят, прикидывают, поворачивают так и эдак, прежде чем записать в харатью, по которой собранная рада установит единый закон и поряд для всего содружества на будущие времена.

— Атаманы-молодцы! Люди вольные! Казаки!

Слово «казак» уже укрепилось, расширило — разошлось по северу, где «казак» мог быть и воином, и наемным работником, кочующим без семьи из дома в дом, иного приветит разбитная вдовушка, которой казак надобен более для интересного дела, чем для работы (про таких и пословица: «Почему казак гладок? Поел да и на бок!»). Но уже и крепчало, и яснело, что казак — это вольный человек, воин прежде всего.

Анфал, большой, тяжелый, высит над столом. Медная братина с квасом перед ним только что опружена и вновь налита уже в который раз.

— Тихо! Тише, други! Анфал говорит!

— Дак положили, значит, войскового атамана выбирать на кругу! На год!

Довольно того?

— Довольно, довольно! Коли люб, и переизбрать мочно, а токмо, чтобы власть сдавал и отчет держал кажен год!

— Теперь есаула надобно! Писаря!

— Тише, други!

— И Посадника в Новом Городи нынце на год избирают.

— Дак не на кругу!

— И снять не моги!

— И кто избират? Одни вятшие, поцитай! Бояре!

— А и ты, боярин, Анфал! И брат твой, двинский воевода, боярин был! — гвоздил въедливый Потанька Гузно из Орлова, посверкивая единственным глазом на посеченной саблею роже.

— У меня холопы?! Може, терем родовой?! — взъярился Анфал.