JК
Записки охотника :: Тургенев Иван Сергеевич
Страница: 407 из 455Я так полагаю, они теперь и понимать-то ничего не понимают. Без языка совсем.
Становой слез с телеги.
– Что же ты, за священником, по крайней мере, сходил? Исповедался твой барин? Причастился?
– Никак нет-с.
Становой нахмурился.
– Как же ты это так, братец? Разве этак можно, а? иль ты не знаешь, что за это… ответственность бывает большая, а?
– Да я их и третьего дня и вчерась спрашивал, – подхватил оробевший казачок, – не прикажете ли, говорю, Пантелей Еремеич, за священником сбегать? «Молчи, говорит, дурак. Не в свое дело не суйся». А сегодня, как я стал, докладывать, – только посмотрели на меня да усом повели.
– И много он пил водки? – спросил становой.
– Дюже много! Да вы уж сделайте милость, ваше благородие, пожалуйте к ним в комнату.
– Ну, веди! – проворчал становой и последовал за Перфишкой.
Удивительное зрелище его ожидало.
В задней комнате дома, сырой и темной, на убогой кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки, лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися глазами под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым носом над взъерошенными усами. Лежал он одетый в неизменный свой архалук с патронами на груди и в черкесские синие шаровары. Папаха с малиновым верхом закрывала ему лоб до самых бровей. В одной руке Чертопханов держал охотничью нагайку, в другой – шитый кисет, последний подарок Маши.
Становой слез с телеги.
– Что же ты, за священником, по крайней мере, сходил? Исповедался твой барин? Причастился?
– Никак нет-с.
Становой нахмурился.
– Как же ты это так, братец? Разве этак можно, а? иль ты не знаешь, что за это… ответственность бывает большая, а?
– Да я их и третьего дня и вчерась спрашивал, – подхватил оробевший казачок, – не прикажете ли, говорю, Пантелей Еремеич, за священником сбегать? «Молчи, говорит, дурак. Не в свое дело не суйся». А сегодня, как я стал, докладывать, – только посмотрели на меня да усом повели.
– И много он пил водки? – спросил становой.
– Дюже много! Да вы уж сделайте милость, ваше благородие, пожалуйте к ним в комнату.
– Ну, веди! – проворчал становой и последовал за Перфишкой.
Удивительное зрелище его ожидало.
В задней комнате дома, сырой и темной, на убогой кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки, лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися глазами под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым носом над взъерошенными усами. Лежал он одетый в неизменный свой архалук с патронами на груди и в черкесские синие шаровары. Папаха с малиновым верхом закрывала ему лоб до самых бровей. В одной руке Чертопханов держал охотничью нагайку, в другой – шитый кисет, последний подарок Маши.