Завтрашние заботы   ::   Конецкий Виктор

Там остался и Сашка…

— Мой старший механик до войны плавал на «Моссовете», — сказал Вольнов. — В день начала войны они разгружались в Гамбурге. Их, естественно, интернировали. Потом четыре года в немецких лагерях, год — в американских. Я с ним в Таллине познакомился, в Кадриорге, возле памятника «Русалке». Сидит человек и плачет. Он больной очень, сердцем. В море его не пускали. И оказалось — он отец моего старинного друга. Вот как бывает, Яков Левин.

— В кино и почище бывает.

— Старик все боится, что двигатель у него забарахлит.

— Это плохо, что он боится.

— Ну ничего, пройдем как-нибудь. Последний раз Григорий Арсеньевич в море ползет. Ему это необходимо.

— Я понимаю.

— Если б не Гурченко, знаешь: начальник кадров в Морагентстве? Если б не он, я б ничего устроить не смог: все эти медкомиссии, техминимумы…

Дело было не в Гурченко, а в Сашке. За длинные послевоенные годы Сашка забылся. И только после появления его отца вспомнился. И стало совестно. И Сашка даже стал сниться.

— Как думаешь, война будет? — спросил Левин.

Вольнов пожал плечами. После встречи с Григорием Арсеньевичем он твердо знал одно: нельзя ничего забывать. Иначе потом болит совесть и приходится идти на перегон, хотя не очень хочешь этого.

Из— за забора опять донесся до него приглушенный ночью и озерной сыростью шепот:

— Не надо… не надо. Петя… Ой… ой, Петенька… Ну подожди, подожди немножко…

Женщина говорила эти сбивчивые, торопливые слова опасливо, но с затаенной лаской.