Время и бытие   ::   Шилов Сергей

ссейн, автобус, дом-колодец, дом культуры, из-под которых успевала выскочить колибри со мной в руках, а напротив, осуществляя накачку своего индивидуального черного квадрата, позволил изображению армий существовать моим посредством, превращая себя в индивида, единицу письменности, амебообразно и не помышляющую о сценарии съемки этого изображения, тяготение которого к черному квадрату пересиливает изображение, все это я делал с тем чтобы найти в себе силы не только прочесть захваченную мной в караульное помещение книгу Эйнштейна, где в одной из статей было первое изложение теории относительности, выписанную мною из дома, то есть захваченную из места, на деле находящегося незадолго до дома культуры, обнимающего это медициной своего дыхания, но и так совершать письмо этой книги, так как книга Эйнштейна была написана в том смысле, как я ее читал, что была указанием того, чему, какому представлению должна соответствовать подлинная книга, письмо которой было необходимо для того, чтобы различить книгу, о которой мечтал Эйнштейн, разводящий сегодня караул по местам литературных жанров, с той книгой, которая описывает действительный путь от времени к бытию, как это в молодости пытался сделать начальник строевойчасти, теперь специально поставив эту задачу перед двумя ефрейторами, которая, конечно, изнутри их собственного мотива перед ними не стояла, и у них на нее не стоял, делал я это, когда сменившись с поста у знамени части в самом центре прорвы, куда ставили только тех кто мыслил повседневно не в рассыпавшихся ее частях, пассивно маневрируя от одной части к другой, а мыслил ее всецело, так, как они могли нечто натворить, ожидая встречи, на постах, где еще какие-либо события могли имитироваться, колодой в полной форме и в снаряжении и с оружием громоздился я в комнате отдыха, где включен был свет, на мраморных полосах-плитах-стеллажах-подставках-для гробов-ровных-и-длинных письмом, мертворожденным в утробе, которой запрещено отказываться от переваренного, а велено носить его в себе в качестве общезначимого, был ритором, рот которого с одной стороны был забит, заложен камнями слов, с другой стороны в попытках своих вздохов и выдохов умео демократически управлял звукорядом сна, между делом умудрившись состряпать ПИСЬМО книги, о которой даже и не мечтал Эйнштейн, которому первому приснился символ, пылинка рассеянного опыта телесности в лучах письменности, движение которой в себе самом обнаруживает не гравитацию даже, а то, что с ней происходит под воздействием этой пылинки саму теорию гравитации, в условиях которой и обращался, восходил и заходил в армии центр моего Я, всего лишь следом, придорожной пылью пролеска, проложенного на переферии этого центра так, что я �