Время и бытие   ::   Шилов Сергей

ов, тупиков, осложнений, то этот лабиринт-щит состоял лишь из удач, побед, самораскрытий, свершений, доставшийся в наследство, от которого не только не отказываются, но которому подражают как собственной тени, как образцу, в ведении которого находилось это предохранившее себя помещение начального этажа представления о языке, оказываясь то мечтательным, зыбким, перламутровым символом, обросшим наслоениями, древностью смыслов, то находящейся в одном из тысяч символов жемчужной мысли, иногда несозревшей, иногда с пятном, иногда речкой, нанизыванию которых нас и начинали обучать, выдавая это за изучение новой грамматики, новой письменности, пытаясь нас увлечь этим делом настолько, чтобы мы превратились в безжалостных ловцов и ныряльщиков за жемчужинами, используемых цивилизацией в качестве мыслей, словно бы недостаточным было то основание, сообразуясь с которым, мы ранее спокойно разносили себе пыльцу опыта с письма на письмо, поддерживая в устойчивости численность популяции письмоводителей, собирающихся стоя посмотреть на закат солнца бытия, и за время каждой ночи, сколько бы их не было, убеждающих себя и других, что по утру он на взойдет, за что их и любят, удостоверяющих каждую такую вот букву, наслаивающую и протаскивающую за собой и все другие буквы алфавита, общее место которых, в самом безусловном и необходимом смысле, указывает существует, намеревается, приказывает, соответствуя тому непрестанному перечислению наших фамилий, проистекающих из внутренней формы имея посредством изумительной письменной их истории, которая при такой вот перекличке, сотрясающий лабиринт, или остается незаметной, когда ее разрушают, или разрушается, когда мимо нее проходят равнодушно, что ранее случалось крайне редко, а теперь случается все чаще и чаще у нас, производящих свой миропорядок в его завидном постоянстве, сжимающем память и извлекающем из нее только то, что в ней содержится, хранится, чем и определяется постоянство истории, коренящееся в памяти, ее рассудочности, конечности, лучшим в мире собранием возвышеннейших душ, превращающее память в подсолнечники, фасеточный глаз к семенам частей речи, живущий по законам, совершенно противоположным и потому в высшей степени соответствующим законам восхода солнца, пыльца опыта лучей письменности которого хранится в кладовых вместилищах спаренных, как два телефона, земли и неба, памяти, где как рыцарские доспехи, предназначенные к превращению в бликующий, звенящий, мелодичный, спорадический металлический лом, стоящий в углу опершись друг на друга, прижимаясь друг к другу, позвякивающих друг о друга, обменивающихся запасенными родителями в дальнюю дорогу продуктами временяющегося хранения, обжаренными в хлопьях ку