Время и бытие   ::   Шилов Сергей

шачей кожи, что рогожи, выкачивающего воду из городской реки в пункт нашего отправления через свои иерихонские трубы, настаивающие на истолковании естественной смены дня и ночи в пользу власть имущих,с виду неказистых, зато слово подхватывающих на лету поднимающего вместе с обольстительной своей наготой, искристой, лучезарной, отсвечивающей всем телом ради письменности, превращающейся в блики имен на белом листе бумаги, до которого добраться не может ни один путешественник, передвигающий темные полосы саней своих, в которые запряжены врожденные мертвые собаки запутанные в выделенные из умерщвленной письменности тяжелые намокшие одежды, лепит шаг за шагом, к чарующему своим сиянием полосу белого листа в надежде перевернуть его как страницу, оказавшись по ту сторону белого листа, чтобы первым в как можно ближе к заглавию оставить свою собственную букву, нечто среднее между вензелем и иероглифом, вексель в концертном зале, размахивающем руками в расширяющемся до пространства стукающихся, парящих иероглифов, предохраняющих, как зеницу ока, от вод бассейна, втягивающих в себя разительный контраст иероглифов, стонущих и облюбовавших друг друга низведением, оставившим царство мышления на земле, излучающий впоследствии небо, море, зверей, людей и птиц, поврежденной в предверии этого излучения колибри, все это время в своем застывшем и стрекочущем, как киноаппарат, полете пред величественной статью свершающей свой круг времен Армией, означавшем, что незавершено еще самое насущное, существенно необходимое перед механическим перенесением в центр армии, подобным движению зрачка и совершающего это перенесение и логике, наследующей совокупность его положений между верхними и нижними частями роговицы, и, действительно, началось какое-то замечательное обратное движение, руководящая и разведывающая буква спряталась в кармашек подвешенной у школьной доски холстяной сумы, необходимой на том пути, где знания подаются в качестве милостыни верующим в идею, наилучшее, что может произойти перед входом в те пещеры, заросшие сталактитами и сталагмитами собственного мышления, это носит наименование "армии", башни служб, телефонной коммуникаций, превращающей города в представления, события в прах, поступки в следы, оканчивающиеся падением в траву тропы, проделывающие это тогда и там, где они неторопливо перетекают в медленную смерть от разрывающегося сердца, треск которого слышен только в умах и отдается в них каждой встречной мысли, каждому первому встречному чувству сравнительной аналогией и извращенными местоименными конструкциями в однообразии тех своих утверждений, что стиль представляет из себя способ тела отдаваться, показываться, влагаться в нужные рук