Читая маршала Жукова   ::   Межирицкий Петр

Кровь пытались взять у мамы, но от переживаний, от недоедания и слабости вены ее опали, и медсестра, как ни тыкалась, не могла набрать кровь. Подставил руку папа, сестра сразу попала в вену, и шприц наполнился кровью. Помню, как наполнялся шприц, и не понимаю, как это запечатлелось в памяти. Этому шприцу крови я обязан жизнью. Сестра ввела эту кровь мне в ягодицу. Родители ушли, а я уснул и очнулся -двое суток спустя.

Меня перевели в общую палату, где я попал в сферу забот костистого старика, Кузьмы Тимофеевича. Он был солдат Мировой и Гражданской войн. Остриженный под нулевку, как и мы все, он убедил врачей позволить ему ходить за четырехлетним внуком, с которым помещался на одной кровати. Он привык к бедности и в просторной палате чувствовал себя, словно во дворце. За мной смотрел, как за внуком, еще и разговорами занимал. Отвечать я не был расположен, но слушал благодарно и часто впадал в сон. Просыпаясь, видел сидящего на кровати Кузьму Тимофеевича, а в окне серое небо и серое здание, все в рядах темных окон. Не помню светлого дня, лишь серый фасад в больничном окне и серое небо над ним. Часами глядел я в темные окна фасада. Они для меня стали символом угрюмой осени 41-го года.

Больные дети тихи, и шумно в нашей палате не бывало, хоть нас набили туда целый детский сад. Громкоговоритель в проеме между окнами большей частью молчал, а из его бормотанья радостного не возникало.

Зима была необычна для Ферганской долины. Уже в декабре выпал мокрый снежок. Бывало, и Кузьма Тимофеевич умолкал.