Повесть о детстве   ::   Гладков Федор Васильевич

Мать так умоляюще и боязливо смотрела на меня своими большими страдальческими глазами, что я от жалости к ней не мог двинуться с места.

Когда передние переходили речку, задние только еще подходили к спуску. Но ушли не все: кое-кто из мужиков, опасливо оглядываясь, пошел обратно по луке. У пожарной вместе с Мосеем стояли два высоких мужика: старший сын Мосея Павлуха и сотский Гришка Шустов. Павлуха стоял угрюмо и молча, а сотский грозил кулаком вслед толпе и матерно ругался:

- Я вам покажу, елёха-воха! Ишь бунтовать вздумали...

Видал? Петруха-то Стоднев - в вожаках вместе с Микитой.

Ну, хоть Микита-то безумный, елёха-воха. А Петруха - что? Мстит брату-то. Сидел в остроге и еще насидится.

В моем участке - да бунт! Мысленное ли дело!

Он подхватил писаря под руку, и они широко зашагали по луке на длинный порядок.

Мы долго стояли у прясла и смотрели, как толпа поднималась на барскую гору, как по одному, по два отставали мужики от хвоста толпы и расходились в стороны. Но гурьба людей все-таки была большой и плотной. Следили мы за ней до тех пор, пока она не скрылась за ребром крутого длинного обрыва на той стороне.

Катя веселыми глазами провожала мужиков и смеялась:

- В кои-то веки взялись за ум наши вахлаки! Я бы тоже пошла впереди. Хуже я Юлёнкова, что ли? А нас, баб, и за людей не считают. Какой бесстрашный Микитушка-то! За правду он и жизни не пожалеет. А Пете Стодневу и цены нет.

- Ох, дураки, дураки!.. - приговаривала бабушка со слезами на глазах. Куда пошли, зачем пошли!..