Мирская чаша   ::   Пришвин Михаил Михайлович

«И все это из-за мизинца, — знает Алпатов, — живой мизинец и есть весь мой грех».

Музыканты играют «Мы жертвою пали», и четыре красноармейца несут Алпатова в красном гробу обратно в город на площадь Революции, где стоит Карл Маркс возле почетных могил убитых на своем посту комиссаров. Алпатова тоже хоронят, как комиссара.

В Ямщине услышали музыку.

— Что это красное?

— Гроб несут, кого это?

— Видишь, без попов: комиссар грохнулся.

— Подсолнух!

В толпе Фомка, брат Персюка, показался:

— В реку бы его, — говорит, — а они музыку разводят.

— Товарищ, так нельзя, — отвечает ему человек мастеровой и при фартуке.

— В реку нельзя, отчего? Река покойников любит, раки съедят, и никаких.

— Так, выходит, он был не человек, а статуй и нет ничего.

— И я тоже говорю, что нет ничего, а то говорят: «Мы управляющие», — и тоже бьют, не бьют разве новые управляющие?

— Так это всегда было: и раньше, и теперь, всегда били нашего брата, потому что без этого нельзя.

— Ну так на что же тут музыка, к стенке поставил и в реку: я — Фомка, он — комиссар, и никаких, какого же черта!

— Комиссар Фомку, Фомка комиссара, ты меня, я тебя, нет, так не выходит.

— Чего же тебе еще надо? Ты на меня, я на тебя, всех стравить — и в партии, потом партия на партию.

— Ну и что же будет: одна возьмет верх.