Пустыня Тууб-Коя   ::   Иванов Всеволод

Расстреляйте меня, не мучайте! Сейчас же, сию минуту! Гадины!

Омехин, отстегнув кобуру револьвера, взглянул на сутулого татарина, одного из часовых:

- Ну?

Татарин сделал руки по швам. Лицо у него вдруг вспотело, веки как-то опухли. Он оглянулся на остальных.

- Баба нету. Четыре месяц терпел, как Уфа уехал, нету баба. Завтра стрелять все равно, надо нам мало-мало прижимат. Он...

Татарин жалобно указал на жидкую бороденку, по которой ползла кровь.

- Он нож - пщак сюда начал меня резать. Пошто нам нету баб?

Кофтоносец даже взвизгнул.

- Эта рожа, браток, смотри эта рожа. Бабу ему надо. Терпи, курва, терпи так, как революция тебя терпит. А?

И он в совершенном восторге хлопнул себя по сапогам ружьем.

- Они для страха в воздух, уф... Припереть ее чтоб!

- Запереть ее, - сказал Омехин с раздражением: - запереть наглухо и... Ты покарауль пока, - указал он кофтоносцу.

Тот для чего-то обнажил шашку и застыл, только зубы его смеялись в темноте и видно было их, казалось, за десять сажен от мазанки, куда отошел Омехин, татары и Палейка.

Фонари стояли на теплых и словно вспотевших камнях. Трухлый ветер чуть шевелил полы шинелей.

- Поскольку, - сказал Омехин глядя на камень. Свеча нагорела и не находилось дурака снять нагар и поэтому Омехин чувствовал все увеличивающееся раздражение: - поскольку командная сила нашего славного партизанского отряда допустила попускательство не кончив ее сразу, а дальнейшее ее пребывание заклеймит позором наш отряд, - я нахожу необходимым провести без промедления революционный приговор.