Шопен   ::   Оржеховская Фаина Марковна

О чем это? Брат кузнеца сказал, что у многих огоньки погасли, только у пана Фридерика сохранился дольше, чем у других, а это означает долгую жизнь.

У Ганки одной из первых потух ее огонек. Такая судьба…

…И зря поливала я тополь высокий…

Но вот опять начались танцы. Скрипач был мастер, струны его скрипки пели, подпевали, ухали, гудели, скрипели. Ганка опять очутилась в паре с Фридериком. Он успел сказать ей, что Шафарня ему нравится своей уединенностью – сюда еще не проникли городские влияния и сохранились древние напевы.

– Да, – сказала Ганка, – а паныч в городе живет?

– В Варшаве. И я не паныч.

– Хоть бы разок побывать в Варшаве!

Тут к ним подошли две дивчины, босоногие, с венками на головах, и после долгих перемигиваний и взаимных подталкиваний пропели, глядя на Фридерика:

У забора мхи растут,

Варшавянин тут как тут!

Вырос явор у калитки,

Варшавянин больно прыткий!

Шалуньи, кажется, собирались приплести варшавянина к концу каждого куплета, если не каждой строки… В следующей строфе они упомянули про гумно и прясло и тут же сравнили варшавянина с худой, облезлой собакой. Польщенный оказанным вниманием, Фридерик на всякий случай осведомился, не о нем ли идет речь. Дивчины визгливо засмеялись и побежали прочь, а Ганка объяснила, что они не хотели его обидеть: гостя принято приветствовать на празднике, а он действительно очень худой.

Танцы продолжались своим чередом. – Ксеб! – выкрикивал гетман.