Земля, до восстребования   ::   Воробьев Евгений Захарович

Едва узники успели пройти через городок, припустил дождь, да еще холодный. Они шлепали босиком по лужам и все поглядывали на низкое небо надолго ли такой душ? И ветер пронизывает до костей.

Быстрее всего намокают плечи. Проклятая лагерная одежда вбирает воду, как губка. Мучительный холодный компресс! Что толку, если воротник поднят? С него все равно стекает холодная вода. Что толку, если руку ты засунул в карман? Карман мокрый, и рука мокрая.

Мало надежды, что вскоре распогодится. Тучи низко висят над долиной, гребни гор смутно угадываются, а хвойный частокол на горе Спящая Гречанка и вовсе не виден. Дождь не унимался, а когда они подошли к пакгаузу, превратился в ливень. Конвоиры с собаками спрятались под навесом, а думпкары стояли под открытым небом, и картошку полоскал дождь. Обидно, не смогут обсохнуть, пока будут работать на станции.

- Русские не боятся дождя! - весело сказал долговязый конвоир, стоя под навесом.

Конвоир был в плащ-палатке с капюшоном, и поверх нее висел автомат, блестевший так, будто был отлакирован или смазан жиром.

- А русские вообще ничего не боятся, - отозвался Старостин по-немецки. - Не боятся ни воды, - и добавил, кивнув подбородком на автомат: - ни огня.

Долговязый что-то сказал своему низенькому товарищу. Этьен расслышал слова "фойер", "крематориум", и оба захихикали, а потом долговязый сказал:

- Для таких русских, которые не боятся ни воды, ни огня, есть еще виселица.

- Никого нельзя повесить выше виселицы! - с вызовом сказал Старостин.