Голубые пески   ::   Иванов Всеволод

Запус лежал на кошме - золотой и созревший колос. Рассказывал, как бежал из германского плена.

Лошади рассекали потными мордами сухую жару. От Иртыша наносило запах воды, тогда лошади ржали.

И все - до неба полыни. Облака, как горькая и сухая полынь. Галька по ярам - оранжевая, синяя и палевая.

Хохот с телег - короткий, как стук колес.

Беркут на столбе - медлителен и хмур. Ему все знакомо. Триста лет живет беркут. А может и больше...

--------------

Сразу после от'езда Запуса выкатил из-под навеса телегу Артюшка, взнуздал лошадь. Потянул Кирилл Михеич оглоблю к себе и сказал:

- Не трожь.

Кривая азиатская нога у Артюшки. Глаз раскосый, как туркменская сабля. Не саблей, глазом по Кириллу Михеичу.

- Отстань. Поеду.

- Мое добро. Не смей телегу трогать. Ты что в чужом доме распоряжаешься.

- Доноси. Пусть в мешок меня. Иди в Народный Дом. А я если успею, запрягу. Не успею, твое счастье. Доноси.

- Курва ты, а не офицер, - сказал Кирилл Михеич.

Натянул возжи Артюшка. Кожа на щеках темная.

- За кирпичами поехал. Если спросит кто. На пароход кирпич потребовался. Понял?

- Вались!..

Глазом раскосым по Олимпиаде. Оглядел и выругал прогнившей солдатской матершиной. И, толстой киргизской нагайкой лупцуя лошадь, ускакал.

- За что он тебя? - спросил Кирилл Михеич.

Не ответила Олимпиада, ушла в комнату. Как мышь, скреблась там в каких-то бумажках, а дом сразу стал длинный, пыльный и чужой.