Балаустион   ::   Конарев Сергей

Совсем недавно здесь правили веселье и счастье: родители, не чаявшие души в своих детях, излучали благодушие и ласку, и Критий не помнил, чтобы в их доме когда-то повышался голос, даже на рабов. Сейчас спокойному счастью пришел конец. Аура ужасного горя исходила от отца, и эти темные волны безысходности затопили дом, изгнав из него привычные уют и ощущение безопасности. Нет, и теперь в отношении отца: в его словах, во взгляде, и в нежных прикосновениях его руки к вихрастым головам сыновей были любовь и забота, быть может, даже больше, чем обычно. Да что, там, много больше… Но в глазах Эпименида, раньше светившихся счастьем, теперь поселились боль и безнадежное отчаяние. Он смотрел так… как будто прощался, да, точнее слова не подобрать. И Критий, и брат его Лисимед донимали родителей, пытаясь выяснить, что произошло, но отец только качал головой, грустно улыбаясь, а мать, тайком утирая слезы, говорила, что скоро они все узнают. Никто не объяснял и того, почему их дом охраняют вооруженные стражники, и почему обоим братьям и старшей сестре запрещено выходить из дома. Сама Клеобулида тоже ничего не знала. Или не хотела говорить, ей было уже восемнадцать, и она считала себя взрослой.

Критий сидел на подоконнике, задумчиво глодая стянутую на кухне сушеную рыбу. Ночь выдалась теплая, и мальчишка рискнул слегка приоткрыть тяжелую створу окна, чтобы впустить в комнату свежий воздух и лунный свет. Лисимед уже уснул, с головой закутавшись в одеяло. Критий, два часа провертевшись на кровати, в конце концов очутился у окна. С рыбой и невеселыми размышлениями.