Беловодье   ::   Алферова Марианна

— Сильно берет, да… —кивнул дядя Гриша. — Уж коли этой моей самогоновки кто глотнет, ни за что не вырвется.

— Перстень Юла ты сделал?

— Знаешь, так чего спрашиваешь? — Дядя Гриша опрокинул стакан.

— А этот? — Роман повернул сжатую в кулак руку так, что зеленый камень оборотился в сторону дядя Гриши. — Этот тоже твой?

Дядя Гриша долго молчал, глядя на перстень. Вздохнул тяжело и кивнул.

— Чье ожерелье внутри?

— Машенькино. Доченьки моей покойной.

— Значит, Марья Гавриловна Гамаюнова — супруга твоя?

Дядя Гриша фыркнул:

— Тогда она не Гамаюновой звалась — Терентьевой. Мою фамилию носила. Она ведь хулиганка была — поискать. О мировых всяких безумствах задумывалась. А вот деточку нашу не уберегла. Машенька ведь не от болезни умерла какой — не от грудной жабы, как нам в музее этом сказали. Вышло так, что ожерелье ее душить стало. Водой обливали, в речке купали — не помогло. А Марьи Гавриловны, как назло, рядом не было. Звал я ее — не пришла. Не успела. Я тогда ножик ледяной взял, ожерелье срезал и в перстень закатал — да поздно. Все равно не помогло, все равно вижу — дитятко мое умирает. Я ее на руки. А она вздохнула и не выдохнула. Глазки приоткрыты, на мир смотрят, не видят. А сама — не дышит. Я — в комнату ту, обитую пурпурным штофом, где пейзажи по стенам висели. Шагнул — и как в пропасть. Выскочил в Петербурге. Аж в тысяча девятьсот шестидесятом году, как потом выяснилось. Прямо в больнице.